Бесплатный фрагмент - Смерть в музее

Глава первая

Несмотря на ранний утренний час, на городской пляж, куда выбрался Глеб, то и дело стекались, как муравьи, отдыхающие, и вскоре весь берег буквально запестрел от небрежно брошенных на влажный после вчерашнего обильного дождя песок затейливых дамских шляпок, зонтиков, сумочек и прочих нехитрых предметов, имеющих прямое отношение к купальному сезону. С досады, что он опять опоздал и все лучшие места уже были заняты, Глеб чертыхнулся и, еле протиснувшись между телами, всё же отыскал клочок свободного места и швырнул туда лёгкие из бежевой ткани брюки. В десятом часу пляж уже гудел, как встревоженный улей, в воздухе витал запах вспотевших тел, несвежей еды, и, Бог знает, ещё чего.

Едва не задев Глеба, рядом плюхнулся тучный седовласый мужчина, почтенного возраста, с багровым мясистым носом. Не обращая внимания на скучающего соседа, он озабоченно поковырял прокуренным толстым пальцем в носу, затем принялся задумчиво пощипывать свою жидкую рыжеватую бородёнку. Из кармана его поношенных спортивных штанов торчал обрывок какой-то бульварной газеты, из другого — выглядывала бутылка с пивом. По направлению к нему, ворча и перешагивая через лежачих, шла, переваливаясь с боку на бок, точно гусыня, грузная пожилая дама в огромных старомодных панталонах. Рыхлое могучее тело её колыхалось, как студень.

Она тщательно скрывала свои глаза под огромными чёрными очками и то и дело приставляла к ним руку козырьком.

Кряхтя, дама принялась старательно размещать своё нестандартное тело рядом с мужчиной, но, видя, что он никак не реагирует на её появление, она глубоко вздохнула и принялась нудно отчитывать его, выговаривая, что он нисколько не заботится о своём здоровье и в адскую жару без её разрешения хлещет такую мерзость, как пиво. Мужчина лениво, скорее по привычке, огрызался в ответ и, демонстративно отвернувшись, продолжал потягивать из бутылки нагретую на солнце мутную жидкость, сопровождая свои действия довольным кряканьем.

От перебранки пожилой супружеской пары Глебу стало невыносимо скучно. Он философски подумал о том, что мужчине и женщине, пожалуй, не стоило бы маячить друг у друга перед глазами так много лет, ибо суть романтических отношений между представителями противоположного пола заключается в загадочной неопределённости.

Он широко и с наслаждением зевнул, затем встал во весь свой внушительный рост и, поигрывая мускулами, медленно направился вдоль густо облеплённого людьми берега. Затем остановился и, прищурив свои яркие синие глаза, стал зорко осматриваться вокруг. Повсюду: в воздухе, в воде и на суше, — витала милая сердцу и такая привычная госпожа лень. Лениво проплывают редкие курчавые облака, вкрадчиво подкатываются к берегу широкие пенистые волны, лениво дул ветерок и, не шелохнувшись, стояли деревья и кустарники. И только августовское солнце не ленилось выполнять свою функцию, оно пекло немилосердно и щедро. А ещё с шумом носились неугомонные чайки.

Глеб чувствовал на себе отовсюду пристальные взгляды любопытных женских глаз, к чему он, впрочем, давно привык. Немудрено, что он пользовался успехом у женщин. Синеглазый брюнет, он имел атлетическое сложение, был высок, строен, широк в плечах.

Его красавица невеста двадцатидвухлетняя Адель постоянно сравнивала Глеба со своим любимым британским киноактёром Рупертом Эвереттом. Об этом она в очередной раз обмолвилась вчера за стаканом кофе в редакционной столовой.

Молодой человек усмехнулся и слегка присвистнул, вспомнив её комплимент. Ничего себе сравненьице! Руперт Эверетт, говорят, гомик, а у него, Глеба, слава Богу, по этой части всё в порядке.

До встречи с белокурой зеленоглазой Адель оставалось каких-то двадцать минут, но, отлично зная её скверную привычку постоянно опаздывать на свидания, Глеб начал заранее нервничать. И всё же он был в прекрасном настроении, по его мужественному загорелому лицу беспрестанно блуждала какая-то глуповато-загадочная улыбка, он без конца теребил свою непокорную пышную шевелюру и что-то с удовольствием мурлыкал себе под нос. Напрасно здешние пляжные красотки, стремясь привлечь его внимание, изо всех сил строили ему глазки и то и дело посылали игривые томные улыбки. Всех желающих с ним пококетничать он награждал равнодушным взглядом. У молодого человека сегодня была весьма ответственная миссия, и при мысли об этом он, как школьник, ощущал противную дрожь в ногах.

«Интересно, — мелькнула у него мысль, — догадывается ли Адель о том, что я, наконец, созрел до официального предложения. Впрочем, если женская интуиция ей это не подсказывает, то ей наверняка вдвойне будет приятен этот сюрприз. Бедняжка его явно заслужила».

Вообще странные у них отношения, весьма странные для нынешнего времени. Молодые люди как будто свалились с другой планеты. Два года, как они знакомы и горячо любят друг друга, о чём им хорошо известно, но дальше платонических отношений дело никак не идёт. И тут и она хороша, да и он тоже. Она старомодная недотрога, а он носится со своей холостяцкой свободой как с писаной торбой.

Познакомились Глеб и Адель самым банальным образом, на студенческой вечеринке; романтика пришла потом, когда любовь их увлекла за собой, как бешеный поток, прорвавшийся через плотину. Это было какое-то странное наваждение. Студентка юридического факультета и талантливый журналист крупной областной газеты без памяти полюбили друг друга. И дня не могли прожить без встречи. Казалось бы, при такой обоюдной сумасшедшей страсти, что мешало двум любящим сердцам соединиться навек? Виной всему, разумеется, был пресловутый мужской эгоизм, с его извечным страхом — на всю жизнь оказаться под хорошеньким женским каблуком.

Вышагивая по раскалённому от зноя песку и вслушиваясь в безмятежный всплеск волн, Глеб всё больше удивлялся самому себе: неужели он окончательно и бесповоротно отважился на этот поступок!

Для храбрости он решил до прихода Адель немного окунуться. Вода была тёплая, как парное молоко, он с удовольствием нырнул с невысокого дощатого мостика и поплыл кролем, плавно и красиво, подставляя солнцу широкую загорелую спину. После этого он вновь сел на прежнее место и залпом выпил бутылку минеральной воды, чувствуя во всём теле приятную лёгкость. «Признайся, старик, — размышлял он, обращаясь к самому себе, — как недурно всё складывается. Скоро Адель станет моей женой, и, вполне возможно, что мы купим, наконец, квартиру. Чертовски надоело, как мальчику, болтаться по этим дурацким общагам».

Перевернувшись на живот, он в двадцатый раз уже, наверное, покосился на часы. Что ж, Адель, как всегда, в своём репертуаре! Сорок минут назад она должна уже быть здесь, но, наверное, специально голубушка задерживается. Конечно, если б она только знала, чем он её намерен сегодня удивить, то порхала бы уже тут, как миленькая.

И тут его взгляд остановился на букете цветов, торчащим из кармана пиджака. Он подскочил, как ужаленный, и в ужасе схватился за голову. Господи, что он, болван, наделал! От роскошных белых роз, которые он вчера купил, не торгуясь, на рынке, остался какой-то жалкий растрёпанный веник. Ах, эта его дурацкая извечная рассеянность! Настроение у молодого человека было мигом испорчено, и, как это нередко бывает, мысли его, ещё недавно радужные и поэтические, заработали в совершенно противоположном направлении. С обидой он подумал, что, наверное, Адель его недостаточно любит, а, может, и вообще ничего не питает, кроме жалости? Ведь она ни разу, несмотря на его клятвенные заверения о любви, не позволила перейти последнюю грань, такого у него ещё ни с кем не бывало. Нет, она просто холодна к нему, иначе, чем ещё можно объяснить её странное поведение.

Вполне возможно, что у неё есть кто-то другой, какой-нибудь тайный обожатель?

— Ну что ж, прекрасно, — со злостью подумал он, — вот сегодня всё и выяснится.

Хмуря свои тёмные бархатистые брови, Глеб вынул из кармана пачку импортных сигарет и нервно закурил, ловя на себе негодующий взгляд сухопарой дамы с редким пучком огненно-рыжих волос.

Он и не заметил, как Адель подошла, а скорее, налетела, как вихрь, обрушив на него бездну обаяния. Её широко распахнутые изумрудные глаза, затенённые длинными пушистыми ресницами, с нежностью глядели на него, а загадочная английская полуулыбка тотчас же обезоружила его, и все его мелкие обиды моментально выветрились из головы. Игнорируя лежащую рядом пожилую брюзжащую парочку, Адель наградила Глеба лёгким поцелуем в щёчку, потрепала его за волосы, и от её прохладных шелковистых прикосновений его тотчас охватила приятная дрожь, он почувствовал, как его сердце захлестнула волна нежности. Как бы там ни было, а она его любит, и любит по-настоящему, как и он её! « О, моё ненаглядное сокровище!»

У Адель была довольно милая привычка — грациозно запрокидывать голову и заразительно звонко смеяться, отчего на свежих щеках её появлялись прелестные, сводящие Глеба с ума ямочки. Вот и сейчас, когда она беспричинно рассмеялась, он готов был целовать до умопомрачения эти трогательные милые впадинки.

— Извини, Глебчик, я немного опоздала, вчера всю ночь корпела над учебниками, курсовую писала, представь себе, не заметила, как уснула, — с виноватой детской улыбкой оправдывалась она, прижимая к груди миниатюрную блестящую сумочку из яркой кожи. Она ещё что-то объясняла, а он не отрывал от неё глаз, с гордостью осознавая, что мужчины кругом буквально обалдели от её неземной красоты. Щёки у Адель, видимо, от волнения полыхали румянцем, ему захотелось погладить её молодую, прозрачную кожу, покрытую еле заметным пушком, нежным, как поверхность теннисного мяча.

Не обращая ни на кого внимания, он заключил её в свои крепкие объятия, с наслаждением вдыхая знакомый ландышевый запах её чудесных светлых волос.

— Как вам не стыдно, вы отдавили мне руку шпилькой от туфли! — изумлённым и даже несколько оскорблённым тоном вскрикнула загорающая рядом рыхлая пучеглазая дама, с ненавистью, сквозь которую проглядывала зависть к чужой молодости и красоте, осматривая Адель. Та извинилась и потянула Глеба за руку.

— Пойдём, пойдём, Глебчик, отсюда. Здесь такая теснота, негде яблоку упасть. Ну и место же ты нашёл для свиданий! — рассмеялась она.

Они отошли метров на 500, отыскали место поспокойнее, остановившись под старой пахучей липой с раскидистыми ветвями.

— Ты не представляешь, Глебчик, как опостылели все эти контрольные, курсовые. Иногда мне кажется, что всё, не выдержу, выкину все учебники, и не нужен мне никакой диплом. Господи, а ведь ещё целых три года корпеть, с ума сойти можно!

Она вдруг ойкнула, поморщилась от боли, а затем с наслаждением скинула модные остроносые туфли на шпильках, бросила их небрежно в пакет и осталась босиком.

А между тем время близилось к обеду, и в природе наблюдалось некоторое оживление, на ярко-голубом небе легко и быстро двигались уже перистые облака, с моря подул прохладный бриз. Его шелковистое дуновение несколько освежило разгоряченные лица нашей влюблённой пары.

Адель шутливо приказала Глебу отвернуться и ловко сняла с себя светлый брючный костюм, под которым оказался новый открытый купальник, цвета майской травы, удивительно шедший к её лицу.

— Если б не курсовая, которую я, как ненормальная, строчила до самого утра, я бы пришла сегодня вовремя, — с потупленным взором продолжала говорить она одно и то же.

Ему казалось, что она, прекрасно зная о том, что он пригласил её для какого-то важного разговора, умышленно оттягивает время и уводит от нужной темы. Похоже, она боится этого разговора, смутно догадываясь о его содержании. От этой мысли на лбу у него выступила испарина. На самом же деле девушка горела нетерпением узнать, о чём он будет с ней говорить, она, застенчиво улыбаясь, вопросительно смотрела на него.

— Чудачка ты, Аделька! — начал он вовсе не с того, с чего собирался говорить, а совсем не к месту затронул щекотливую тему, которая не давала ему покоя. — Всё у тебя, не как у других людей. К примеру, ты совершенно не допускаешь мысли о физической близости между двумя любящими людьми…

— Пожалуйста, не преувеличивай, я вовсе так не думаю, — зардевшись, перебила она и с опущенной головой принялась теребить сорванную веточку. — Я совсем не ханжа, если ты хочешь знать, а если не укладываюсь в рамки нынешних представлений, то так меня воспитал мой папа, и что тут дурного, не понимаю.

— Папа, папа, опять этот твой драгоценный папа, — не без раздражения произнёс Глеб и ворчливо продолжал: — Такое впечатление, что папа буквально всё решает за тебя. Ты ни в чём, даже в мелочах, не можешь пойти наперекор ему, он вмешивается даже в твои интимные дела, смешно, да и только!

Тут Адель не на шутку обиделась. « И за этим он меня звал!» — разочарованно подумала она, однако виду не подала, а будто шутя зажала ему рот своей упругой ладошкой.

— Не кипятись, мой друг, ты прекрасно знаешь, что неправ. Не во всём я слушаю папу, например, он категорически против нашей дружбы, но я же не пошла у него на поводу, — и она неестественно рассмеялась, обнажая два ряда безупречно ровных и белоснежных зубов.

— Вот спасибо за такую жертву, — дурашливо раскланялся Глеб. На него, что называется, накатило. Вместо запланированных объяснений в любви и официального предложения руки и сердца, он как самый последний брюзга принялся девушку отчитывать.

— Ты говоришь, что чертовски устала от учёбы, а зачем, спрашивается, сидишь ночи напролёт над учебниками, изнуряя себя! Разве ты не знаешь, что сейчас расплодилось столько фирм, где можно спокойно заказать любую курсовую.

Тут девушка уже не выдержала и, сердито глядя ему в глаза, выпалила:

— Между прочим, хороший адвокат не нуждается в чужих мозгах!

— Ну, положим, хорошим адвокатом ещё надо стать, — насмешливо ответил Глеб. Она не осталась в долгу, бросив язвительную реплику.

— Как, например, некоторые стали хорошими журналистами-перебежчиками. — Намекнула она на его неуживчивость в редакционных коллективах. Глеб за три года умудрился поменять сразу пять газет.

Наступила неловкая пауза, Адель демонстративно повернулась к Глебу спиной и стала одеваться с намерением уйти. В этот момент опомнившемуся Глебу стало одновременно и грустно, и смешно. И почему так получается, с горечью подумал он, что едва они оказываются вместе, между ними, как чирей, созревает ссора. Несомненно, и он, и она были сангвинического темперамента, они, как порох, вспыхивали, но быстро и мирились. Вот и сейчас стоило ему ласково взять её за руку, подарить нежный взгляд и прижать к своей груди, как она мгновенно растаяла и тихо, с любовью пролепетала:

— Вот ты всегда такой!

— Ты, любовь моя, и не догадываешься, наверное, для чего, собственно, я тебя сюда пригласил! — загадочным тоном прервал он молчание, поглаживая её тонкое упругое запястье, украшенное массивной золотой цепочкой с драгоценными камнями. У Адель, как, впрочем, у многих красивых женщин, была слабость к бриллиантам.

Эта цепочка, а также не менее ценные серьги, поблёскивающие в её ушах, множество колец, которыми были унизаны её гибкие прозрачные пальцы, в который раз уже навели Глеба на мрачную мысль о том, как скверно и неуютно чувствовать себя в этом мире без приличной суммы денег. Чёрт знает что получается: любимая девушка надевает украшения, купленные не им, Глебом, а любимым папочкой. Сам же он на скромную журналистскую зарплату не может позволить себе подарить ей какую-нибудь мало-мальски стоящую вещицу.

А ведь сейчас в мире всё продаётся и покупается, в том числе, увы, и любовь. С трепещущим сердцем, как нашкодивший школьник, смотрел он на свою избранницу, не решаясь произнести заветные слова. Что, если она в ответ на эти признания, мягко говоря, пошлёт его к чёрту? Однако он отбросил эти минорные мысли и, собравшись с духом, пробормотал:

— Я хотел тебе, Аделька, сказать…

Но глаза у неё озорно заблестели, и она со смехом его перебила:

— Полагаю, ты хочешь сообщить мне какую-то громкую сенсацию, например, что тебя, наконец, берут в центральную газету. Не так ли?

— Ну, ты, моя дорогая, как в воду глядела! — рассмеялся он и скромно потупил голову. — Меня действительно берут собкором в солидную центральную газету, с большим тиражом. Позавчера звонили из Москвы. Годик попашу, а там, глядишь, и в Москву заберут, если, конечно, покажу себя с лучшей стороны. Да и сколько можно прозябать в этой провинции! Ты, Аделька, и не представляешь, как вытянулась рожа у нашего шефа, когда он услышал эту новость.

— Что ж, поздравляю тебя! Хоть почувствуешь себя независимым перед местными чинушами! — рассеянно воскликнула Адель, и по её расстроенному лицу он догадался, что она чем-то недовольна. После некоторой паузы он решительно повернул к себе её лицо и без всякого предисловия выпалил, точно нырнул в ледяную воду:

— Знаешь что, любовь моя, выходи-ка за меня замуж! — После этих слов во рту у него мгновенно сделалось сухо, руки задрожали, и он, как солдат, вытянул их по швам, втянул голову в плечи в ожидании чего-то похожего на пощёчину. Но, к счастью, ничего подобного не произошло. Напротив, девушка смущённо зарделась, щеки у неё стали похожи на маков цвет.

Всё- таки загадочно женское сердце, она, вероятно, сразу поняла, какие он слова для неё припрятывал все эти два года, но не торопила его, а терпеливо ждала. И сейчас она нисколько не жеманилась, не кокетничала, как, наверное, вели бы себя так на её месте другие красотки. С мягкой улыбкой, делавшей глаза её ещё выразительнее, ещё ярче, она утвердительно кивнула головой и ответила со смехом, простодушно и вместе с тем лукаво:

— Я выйду за тебя замуж, Глебчик! Потому что именно тебя, такого дурачка, я люблю больше всего на свете.

Бедняжка, подумал он с нежностью, она нисколько не меркантильна. Он прекрасно знал, что ей чего-то, да стоило

не отказать ему, ведь с самого начала их знакомства, точно скала, на пути стоял богатый суровый отец.

Счастливые и весёлые, они, как дети, крепко взялись за руки, и побежали к воде. С девушки не спадало волнение и возбуждение, она то и дело озорно смеялась, взвизгивала и дурачилась, обдавала его фонтаном брызг, уплывала от него на приличное расстояние, притворялась, что тонет. Даже в воде с лица Глеба не сходила горделивая улыбка, ему приятно было от сознания, что это чудесное создание принадлежит ему.

Потом они, успокоенные уже, блаженно растянулись на траве и, любуясь хлопкообразными облаками, лениво проплывающими над ними, сквозь которые сияло солнце, не спеша, во всех деталях, обсуждали предстоящую свадьбу. Собственно, Глеб сразу предупредил её, что ей не о чем будет беспокоиться, всю хозяйственную сторону праздничной церемонии он берёт на себя. Он уже всё решил: отмечать это событие они будут в его родном маленьком городке, где живут мать с сестрой. Он честно признался, что пока с наличкой у него не густо, но это, по его мнению, не беда.

— Видишь ли, дорогая, я уже прощупал этот вопрос, попрошу ссуду в одном банке, постепенно расплачусь, — объяснил деловито он, но, заметив, что на её хорошеньком личике появилась недовольная гримаса, поспешно добавил:

— Не волнуйся, ничего страшного тут нет, сейчас все живут в кредит, возьми, к примеру, американцев. Вот переберусь в центральную газету, буду больше получать.

Адель разжала свои тонкие, бронзовые от загара руки, обвивающие его крепкую мускулистую шею, и грустно протянула:

— Хорошенькое дело — начинать новую жизнь с долгов. А ведь мой папа, будь ты покладистей, прекрасно бы всё устроил.

— Твой папа, гм… — в голосе у Глеба прозвучала откровенная насмешка, — будто ты не знаешь, как твой папа относится ко мне, боюсь, как бы его вообще удар не хватил, когда он узнает, кто твой избранник.

Адель мгновенно вспыхнула, награждая его сердитым взглядом:

— Не смей говорить таким идиотским тоном о моём отце. В конце концов, не кто иной, как он, воспитал меня почти с пелёнок. Ты его просто плохо знаешь. Папа непременно дал бы денег, если б ты не был таким упрямым гордецом. Если хочешь знать, он всегда прислушивался к моему мнению, если он в чём-то не соглашается со мной, то потом всё равно сдаётся. Вот увидишь, он не будет против нашей свадьбы и даже купит нам квартиру.

Глеб поморщился, словно съел перезрелую грушу. Жить в доме, купленном на деньги тестя! Нет, подобная перспектива ему, человеку гордому и независимому, привыкшему в житейских ситуациях рассчитывать лишь на самого себя, явно не улыбалась.

С Бухтояровым, отцом Адель, пути его пересеклись, когда тот ещё работал заместителем мэра города. Однажды Глеб, изучив обстановку в городе, подготовил разгромную статью о плачевном состоянии в жилищном хозяйстве, в нелестных красках расписывая Бухтоярова, отвечавшего как раз за данный участок. Конечно, зная осторожный нрав своего шефа, Глеб вряд ли бы пропихнул в газету этот острый материал, но он схитрил и выждал момент, когда главный редактор был в отпуске. После выхода статьи разгневанный Бухтояров сразу же вызвал автора к себе. Высокий и тучный, он нервно мерял шаги по просторному кабинету и, брызгая слюной, кричал фальцетом:

— Да как ты смеешь обвинять меня, предварительно не побеседовав, не согласовав всё со мной! Сопляк! Выскочка! Недоучка!

— Ошибаетесь, у меня высшее университетское образование, — спокойно парировал Глеб, наслаждаясь гневом чиновника и внутренне злорадствуя, что он вывел из терпения такую крупную шишку. Тогда он и подумать не мог, что этот неуклюжий смешной толстяк не кто иной, как отец прекрасной девушки, в которую он влюбился с первого взгляда.

Когда Адель пригласила его в гости, в роскошном трёхэтажном особняке их встретила охрана — четверо молодых крепко сбитых бритоголовых вооружённых до зубов человека, и это сразу навело ошарашенного Глеба на мысль, что наверняка отец его любимой девушки — весьма состоятельная птица. На мраморной лестнице, когда они поднимались, они столкнулись нос к носу с мужчиной, который торопливо спускался вниз.

— Папочка, знакомься, это мой друг — Глеб, мы посидим у меня, он хочет наши картины посмотреть, — весело защебетала Адель, прижимаясь к отцу. Глеб поднял голову и замер, столкнувшись с презрительным взглядом Бухтоярова.

…Когда Адель и Глеб, усталые и разомлевшие от собственных эмоций, лежали на широкой махровой простыне, подставляя солнцу свои молодые пружинистые тела, перед ними точно из-под земли вырос их общий приятель, студент-практикант Денис Кайгородов. Он был самый молодой в их компании, но, несмотря на разницу в возрасте, троица эта была практически неразлучной. Денис, как и его старший товарищ, у которого он проходил практику в редакции, был высок, но ещё по-юношески угловат и неуклюж, густые, кудрявые русые волосы он зачёсывал назад, на его круглом добродушном лице с типично славянскими чертами почти всегда бродила широкая улыбка, и это подкупало других, кто с ним так или иначе общался. Порывистый и зажигательный, он по натуре был оптимист, и это роднило его с Глебом, собственно, один у другого они черпали силы и энергию, когда в том весьма нуждались.

— Салют! Насилу вас отыскал! Хоть бы меня, черти, предупредили, куда пошли! Хватит вам жариться на солнце. Махнём, братва, лучше в ресторан и хоть в выходной по-человечески отдохнём.

Говоря это, Денис с юношеской непосредственностью бесцеремонно расталкивал лежачих.

— Отстань, старик, чего прицепился, как репей, дай людям хоть раз в неделю отдохнуть от тебя, — беззлобно отозвался Глеб, переворачиваясь на другой бок.

— Подожди, Глеб, не ерепенься, тут есть кое-что для тебя важное, — с этими словами Денис порылся в кармане джинсов и вытащил какую-то смятую серую квитанцию.

— Это в почтовом ящике лежало, тебе надо бежать на почту за телеграммой!

.

— Что за телеграмма? Кто и зачем мог её прислать? — недоумевал подскочивший Глеб, и в душе у него что-то нехорошо дрогнуло. Ему показалось странным, что кто-то вообще мог прислать телеграмму, кроме сестры и матери, у него из близких почти никого не было, правда, были ещё дальние родственники, но он с ними очень редко общался. А что касается матери и Ларисы, им и телефона хватало, когда нужно было что-то срочное сообщить.

С отцом, который их бросил, когда они с сестрой учились ещё в младших классах, отношения у него были довольно натянутые и прохладные, встречались они весьма редко и неохотно, а последние пять лет они практически не виделись.

Отвлекаясь от этих мыслей, Глеб, когда они возвращались домой, — с Денисом они снимали комнату в общежитии, — с лукавой улыбкой проговорил:

— Между прочим, старик, у нас с Аделькой есть грандиозная новость. Через два месяца едем к моей матери и там сыграем свадьбу!

Денис весело присвистнул, показывая тем самым, что он полностью одобряет это дело, и тут же с загоревшимися глазами заявил:

— Без меня вы, черти, не поедете! Нет, серьёзно, братцы, вы меня должны обязательно взять с собой, и я у твоей матери, Глеб, с месячишко потолкаюсь. Уверяю вас, что буду паинькой и своим присутствием ничуть не испорчу ваш медовый месяц. Честное слово! — юноша, склонив голову набок, уже жалобно смотрел на влюблённых. — Поймите, это судьба, последний шанс для меня вскарабкаться на литературный олимп. Такого удобного случая вряд ли уже будет. — Денис беспрестанно кидал умоляющие взгляды на друзей.

— Слушай, старик, совсем ты заморочил нам голову! Скажи толком, при чём здесь мой город и этот твой странный литературный олимп.

— А при том! — оживился юноша и хитро прищурил свои светло-серые глаза. — В вашем городе есть женский монастырь, я это прекрасно знаю.

— Ну и что!

— А то, что у меня созрел план написать художественный роман именно на эту тему. Я даже уже интригующее название придумал. Зловещие тайны глухих монастырских стен. Ну, как, побежали мурашки по коже?

— Ерунду какую-то городишь! — пробурчал Глеб, пожимая плечами.

— А, по-моему, здорово! — радостно воскликнула Адель и даже захлопала в ладоши. — Молодец, Диня, что эта замечательная мысль пришла тебе в голову!

Подбодрённый её восклицанием, Денис с жаром продолжал:

— Понимаешь, Глеб, я в этом монастыре, чует моё сердце, обязательно почерпну такой необыкновенный сюжет, что читатели, когда выйдет роман, буквально в очередь выстроятся за книгой.

— Эка, ты куда хватил, старик! Не говори гоп, пока не перепрыгнешь, что у тебя за дурная привычка наперёд всё загадывать, — насмешливо бросил Глеб, но, заметив, что лицо друга обиженно вытянулось, он примиряюще воскликнул:

— Да мне то что! Поживи у нас, мать моя — человек гостеприимный. Валяй, твори, изучай своих хмурых монашек, если тебя туда ещё пустят. Но неужели тебе, старик, не надоело изнурять себя бессонными ночами? Ведь, насколько мне известно, два твоих прежних романа ни один издатель не взял. И вся твоя писанина пошла коту под хвост. Та же участь, сдаётся мне, постигнет и этот твой роман про монастырь.

Денис нисколько не обиделся на справедливые слова друга, а лишь энергично встряхнул кудрявой головой.

— Этот не постигнет! — уверенно заявил он, впрочем, убеждая не сколько друга, сколько самого себя. -Понимаешь, тут я буду описывать жизнь необычных героев, их суровый уклад жизни и вместе с тем, как мне кажется, сумасшедшую любовь, приведшую к трагическим последствиям.

— Монастырь и любовь! Ну, ты даёшь, старик! Это же нереально! Ведь женщины затем и заточили себя в монастырь, чтобы стать как бы бесполыми существами, — усмехнулся Глеб. Фантазия друга его уже начала смешить, и он собрался наговорить восторженному Денису кучу обидных вещей, но за юношу вступилась Адель.

— Странные у тебя, Глеб, представления! Почему бы монашкам и не любить! Они тоже люди и не каждая из них выдерживает аскетический образ жизни. Не помню, в какой книге я читала про такую бурную любовь между одной монахиней и светским человеком. Я буквально не могла оторваться от книжки. И каков финал! Бедная монахиня покончила жизнь самоубийством. Мне кажется, там, где воздержание, наоборот вспыхивают бурные чувства, и, может быть, гораздо сильнее, чем между обычными людьми, — заключила с лукавой улыбкой и искрящимся взглядом девушка.

— А может и тебе, моя дорогая, пока не поздно, надо податься в монастырь, чтобы испытать подобные чувства, — шутливо произнёс Глеб, и троица дружно рассмеялась, а Денис сквозь смех проговорил, что её туда не примут, так как она слишком красива для этого.

Как ни странно, но девятнадцатилетний парень никак не мог расстаться с навязчивой идеей — стать модным современным писателем. Но, увы, всякий раз фортуна обходила его стороной. Отовсюду, куда бы он ни посылал свои творения, ему шли убийственно равнодушные рецензии. Издатели, словно сговорившись, писали, что его произведения не того уровня, что сюжеты надуманы и в реальной жизни этого не бывает. После таких суровых отповедей впору бы застрелиться. Однако у Дениса, напротив, как будто открывалось второе дыхание, неистощимый на выдумку, он строчил снова и снова, списывая свои неудачи на бездарность и леность издателей, порой у него возникало подозрение, что его рукописи просто-напросто, не читая, сразу швыряют в корзину.

Впрочем, критически настроенный к нему Глеб не раз замечал за собой, что и в нём самом нет-нет, да и просыпался писательский зуд, и бывали минуты, когда он также жаждал выпустить в свет нечто выдающееся. Правда, это прекрасное желание по причине лени и неуверенности в себе пока ничем не подкреплялось.

Глава вторая

Присланная матерью телеграмма спутала не только все планы Глеба насчёт свадьбы, но и в корне перевернула всю его жизнь. С окаменевшим лицом он ещё и ещё раз вчитывался в скупые страшные строки; в его сознании никак не укладывалась ужасная мысль, что его милой сестрёнки больше нет на свете и что надо немедленно ехать на похороны. Он долго стоял, как истукан, вертя в руке телеграмму, как бы не понимая, что происходит, и, тая надежду, что, может быть, ему приснился кошмарный сон. Напуганный неподвижным лицом друга, Денис не отходил от него ни на минуту и то и дело подносил ему стакан с водой, но Глеб грубо отталкивал его руку, невидяще уставившись в одну точку. Ларису убили! Но ведь ещё четыре дня назад она звонила ему и весело болтала о каких-то милых пустяках, обещала в ближайшие выходные нагрянуть к нему в гости. Он рассеянно подошёл к окну, прижался лбом к запотевшему стеклу и долго так стоял, не соображая, что ему дальше делать.

Незаметно подкрадывались прозрачные голубоватые сумерки, на соседнем балконе надрывалась от лая собака, а со двора, как обычно, доносилась чья-то хриплая брань.

Глеб редко когда плакал, считал, что это отнюдь не мужское занятие, а тут вдруг почувствовал, как в горле у него что-то подозрительно защекотало, затем из глаз хлынули слёзы. Только сейчас он вспомнил, как все эти дни его томило какое-то смутное нехорошее предчувствие, оно усилилось после того, как он внимательно прочитал последнее письмо сестры. Вообще она редко ему писала, чаще они созванивались, но тут, видимо, случилось что-то важное в её жизни, а она привыкла с любимым братом делиться своими переживаниями.

«Дорогой мой братишка, — писала она, — мне кажется, что я качусь в пропасть, правда, я цепляюсь изо всех сил, но мне, увы, ничто уже не поможет, и даже твои мудрые советы, наверное, уже не пригодятся…» И далее она продолжала в том же духе, загадки, намёки, но ничего конкретного. Странное письмо! И как сопоставить его с её последним таким жизнерадостным звонком. Она разговаривала с ним легко и непринуждённо, как ни в чём не бывало, как будто и не было этого мрачного письма, и он о нём забыл. Что-то, несомненно, у неё произошло, и он ругал себя, что не вызвал её на откровенность, что не примчался к ней и ни в чём не помог. А теперь вот ничего не поправишь.

Тем временем Денис догадался позвонить Адель, не прошло и полчаса, как встревоженная девушка примчалась к ним. Адель прекрасно знала, как Глеб был привязан к своей единственной сестре, а потому не знала, чем утешить его. Она с печально- виноватым лицом стояла рядом с ним и молча поглаживала его руку.

Такая дружба между сестрой и братом, наверное, редко у кого бывает. Глеб всегда говорил с Адель о сестре в восторженных, горделивых тонах: она и необычайно красива, и талантливая, умная, добрая. По правде говоря, Адель даже чуточку ревновала его к сестре, хотя и понимала, что это глупо. Однако ей так и не довелось встретиться с Ларисой. Однажды Глеб с улыбкой протянул ей фотографию, на которой крупным планом была запечатлена молоденькая девушка с роскошными чёрными волосами, ниспадающими до пояса, с задумчивыми, в пол-лица синими глазами. Адель даже вскрикнула от удивления:

— Как же она на тебя похожа!

Лариса училась на факультете журналистики, но в местной газете она продержалась всего с полгода. Пострадала за свою принципиальность, как и брат, она постоянно бралась за опасные острые темы. После одной нашумевшей статьи о взяточнице из налоговой службы, шеф каким-то заискивающим тоном предложил ей покинуть редакцию. Некоторое время удручённая девушка была безработной, пока не нашла себе место в городском музее. Обо всём этом Глеб узнал от неё самой и сильно переживал за сестру.

Всю ночь молодые люди не смыкали глаз, а, едва дождавшись рассвета, тронулись в путь. Поскольку старенькая «Тойота», принадлежавшая Глебу, была в ремонте, Адель предложила ему свой новенький «Мерседес». От небольшого провинциального городка с населением 100 тысяч человек их разделяло около 200 километров. Через пять часов они уже были на месте. Родной город встретил Глеба и его друзей ненастной погодой, небо заволокло рваными тучами, дождь всё время лил как из ведра, под незатихавшим ветром со скрипом прогибались деревья.

Около знакомой старой пятиэтажки уже толкались зеваки, сбившись в кучки, они громко переговаривались и глазели по сторонам. Некоторые люди, хорошо знавшие Ларису, навзрыд плакали, приговаривая: «Господи, какая красавица и совсем молоденькая!», «Бедняжка, и замужем-то не успела побывать!» «А говорят, она с кем-то гуляла!» — доносились до Глеба обрывки фраз. Многие Глеба хорошо знали, а потому поспешно и неловко расступались перед ним. Он не представлял, как встретится с матерью, но больше всего его ужасала мысль увидеть мёртвое лицо сестры.

Он был бледен, как полотно, его то и дело била дрожь, душили спазмы. Поднимаясь по заплёванной и вонючей лестнице, он несколько раз, как пьяный, спотыкался, и если б не заботливая поддержка друзей, наверное, бы упал. Едва открыли дверь квартиры, как в нос резко ударил терпкий запах смерти и цветов. Кругом была теснота и духота, толкались люди, каждый старался пробраться поближе к гробу, выставленному в большой комнате.

Глеб первым делом бросился к матери. Постаревшая и осунувшаяся, с набрякшими от слёз глазами, она показалась ему маленькой и беззащитной. Мать припала к груди сына, сухонькие острые плечи её тряслись от рыданий.

— За что, Глебушка, убили нашу девочку!

— Мам, я тебе деньги привёз, — выдавил он из себя первое, что пришло в голову, в голосе у него прозвучали какие-то виноватые нотки. Глеба и впрямь не покидало чувство вины, что он как старший брат не уберёг Ларису.

— Мы её в свадебном платье положили! — тоже как бы в чём-то оправдываясь, виновато проговорила сквозь слёзы мать. Опустив голову, Глеб медленно направился к гробу, чувствуя на себе любопытные взгляды окружающих.

Странно, но Лариса лежала в гробу как живая, печать смерти ещё не тронула её молодое красивое лицо.

— Как будто спит, наша голубушка! — услышал он за своей спиной чей-то свистящий шёпот. Он обернулся и увидел свою родную тётку Настасью. Она была старше матери на целых десять лет, но в свои 68 оставалась весьма моложавой. Детей у тети Насти никогда не было. Она была широка в плечах и почти играючи сдвигала брёвна у себя во дворе. На её бесформенном лице, как у девушки, постоянно играл румянец, а серые глаза, точно у молодой, поблёскивали, когда она была в хорошем настроении. Тётя Настя благополучно пережила аж трёх мужей и дала себе зарок никогда замуж больше не выходить.

— Бедняжку убили прямо в музее, саданули ножом в горло, — плача, рассказывала тётка потрясённому Глебу.

Глеб заметил, что по комнате всё время металась огромная чёрная немецкая овчарка. Подняв острую морду вверх, она издавала утробные тоскливые звуки, рвущие сердце. Ему было известно, что Жульба была любимицей Ларисы. Три года назад, в лютый мороз девушка щенком подобрала её на улице, и с тех пор собака платила ей за это преданностью и привязанностью.

Когда похоронная процессия двигалась по улице, дождь зарядил с новой силой и кругом образовались уже огромные лужи. Глеб шёл в первом ряду и вёл под руки рыдающую мать, а самого его поддерживали Денис и Адель. По прежнему его не покидало ощущение, что всё происходящее вокруг, не более, чем кошмарный сон.

На тесном городском кладбище, находившемся на окраине города, было промозгло, сыро, тоскливо. Когда уже гроб на верёвках спускали в яму, Глеб заглянул туда и ужаснулся: на дне булькала вода.

— Постойте, что вы делаете! — отчаянно закричал он, размахивая руками, пытаясь остановить подвыпивших небритых мужиков, но крик его потонул в траурной мелодии.

Как бы ни было горько и муторно на душе у Глеба в эти прощальные минуты, всё же от его взгляда не укрылась одна весьма существенная деталь. Он заметил стоявшего чуть в стороне от толпы высокого широкоплечего мужчину в военной форме. На вид ему можно было дать лет 35—40. Военный обладал довольно эффектной внешностью: густые чёрные брови вразлёт, большие и чёрные, как уголь, глаза, орлиный нос, у него были красивого рисунка крепко сжатые губы. Подполковник всё время держал руки в кармане, как будто там что-то прятал. Взор его был задумчив и печален, несколько раз он пытался прорваться сквозь толпу к гробу, но ему это так и не удалось.

Со страдальческим выражением на смуглом лице он до самого конца похорон так и держался особняком, не делая попытки вступить с кем-то в разговор. Кто этот странный мужчина? Прежде он его никогда не видел. Каким ветром его сюда занесло? Роились эти мысли в воспалённом мозгу Глеба. Он точно знал, что этот мужчина не был ни их дальним родственником, ни знакомым семьи, но ведь кем-то он, наверное, приходился Ларисе, раз явился проводить её в последний путь.

Как бы там ни было, Глеб дал себе слово непременно разузнать, кто же этот таинственный незнакомец. Ещё ему сразу бросилось в глаза, что на похоронах почему-то отсутствовал их отец, хотя он проживал в этом же городе. Очень странно это показалось ему. Неужели отец настолько очерствел, что совершенно проигнорировал смерть своей дочери. А ведь он, насколько Глебу было известно, любил Ларису гораздо больше, чем его самого.

На могиле у сестры Глеб с мучительной тоской мысленно поклялся, что он, чего бы это ему ни стоило, непременно отыщет убийцу. Надо сказать, что в своей журналистской практике он не раз брался за острые криминальные темы, и прекрасно знает, как неповоротлива у нас вся правоохранительная система, и что многие тяжкие громкие преступления так и остаются, увы, нераскрытыми.

Минуло несколько дней, всё это время верные ему Адель и Денис не покидали его, куда бы он ни шёл, они, как тени, молча следовали за ним. Между тем Глеб весь углубился в себя, ему хотелось уединения, чтобы можно было во всём, не спеша, разобраться. До его сознания доходило, что в первую очередь надо припрятать все эмоции и собрать волю в кулак.

Как можно больше хладнокровия и выдержки, вот что ему сейчас необходимо, и, как ни тяжёл камень на душе, следует подойти к делу так, будто оно касается не родной сестры, а совершенно постороннего ему человека. Когда он сообщил о своём решении матери, Раиса Сергеевна горько разрыдалась.

— Прошу тебя, сыночек, не ввязывайся, Бога ради, в это дело! — комкая платок, говорила она. — Чует моё сердце, к добру твоя затея не приведёт! Опасно это. Подумай лучше обо мне! Лариса уже не вернётся, хоть бейся лбом о стенку. И неужели тебе не жалко мать! Сам знаешь, что у меня теперь, кроме тебя, никого нет на белом свете. А если ещё с тобой что-то случится, не переживу я этого.

Она подняла на него почерневшее лицо с провалившимися глазами. Горе надломило эту далеко ещё не старую женщину, за последнюю неделю она буквально превратилась в старуху, плечи у неё согнулись, она сделалась белой, как лунь, в глазах теперь поселились тоска и отчаяние.

— Хоть вы вразумите его, — с мольбой обратилась она к друзьям Глеба. Однако последние не стали его отговаривать. Слишком хорошо все знали его упрямый нрав и неуступчивость, когда дело касалось сложных жизненно важных вопросов.

Глеб с тяжёлым сердцем направился в зал, где на передней стене висела фотография Ларисы. Синие глаза её с озорным блеском лукаво смотрели на него, пышная коса, с которой она не так давно рассталась, была перекинута на грудь. Вглядываясь в дорогие ему черты, Глеб почувствовал, что сердце его будто сдавило тисками, а спазмы сильно сжали горло, и он никак не мог проглотить этот проклятый комок. В голове у молодого человека совершенно не укладывалась мысль о том, кому помешал скромный музейный работник в лице его молоденькой сестрёнки.

А что, собственно, он толком знал о её последних годах? Только то, что она вела замкнутый образ жизни и, несмотря на то, что природа наградила её довольно яркой внешностью — по красоте ей в городе, пожалуй, не было равных, она не участвовала в каких-то светских тусовках, вечеринках, конкурсах. Хотя, вдруг поймал он себя на мысли, за последние два года, как он не был в родительском доме, могло много воды утечь, и Лариса, возможно, уже была не та, которую он привык видеть. Может, случилось нечто такое, что перевернуло всю её жизнь, и об этом ясно свидетельствует её последнее загадочное письмо. Эти её слова, полные тревоги и безнадёжности: « Я качусь в пропасть, и никто мне уже не сможет помочь!» Что за катастрофа её ожидала? Нет, он должен во что бы то ни стало докопаться до истины. И пусть мать лучше не отговаривает его.

Он возвратился в комнату, где сидели мать и его друзья, подошёл к ней и, обнимая за плечи, мягко спросил:

— Мама, мне важно знать абсолютно всё, что касалось личной жизни Ларочки в последние годы. Ну, например, чем она больше всего увлекалась, кому симпатизировала, с кем дружила, и, наконец, кто к ней приходил? Она наверняка делилась с тобой своими секретами.

Мать пожала плечами и печально покачала головой.

— Это раньше, Глебушка, Ларочка мне всё рассказывала, даже про своих ухажёров. Мне казалось, что никакой тайны у неё от меня нет, но вот в последнее время я стала замечать, что она, как улитка, будто бы замкнулась в себе. Придёт с работы, сядет за стол, подперёт щеку кулаком и долго сидит так, ни телевизора не смотрит, ни книгу не читает.

«Ларочка, доченька, у тебя всё в порядке, ничего не болит?» — спрошу я её бывало. Она не сразу-то отзовётся, а потом очнётся, будто ото сна и тихо скажет: «У меня, мамочка, всё хорошо!», — и как-то виновато опустит голову. Видно, что-то её беспокоило, просто она не хотела меня расстраивать и посвящать в свои личные дела.

Слова Раисы Сергеевны вдруг прервал надрывный кашель, она схватилась за грудь, где всё клокотало и хрипело. Глеб с состраданием смотрел на неё:

— Это пустяки, пройдёт, где-то простуду подцепила, — проговорила она и махнула рукой в ответ на совет сына срочно показаться врачу.

— Ларочка часто мне говорила, что хотела бы навсегда уехать отсюда, не мил ей что-то стал наш город. Знал ли ты об этом, Глебушка? Она собиралась переехать к тебе, чтобы ты помог ей найти там работу.

Глеб задумался: неужели депрессия сестры каким-то образом связана со скандальной статьёй про налоговичку!

— А ты, мама, не в курсе, где сейчас та женщина из налоговых органов, ну та, которую Лариса разоблачила в своей статье? Я слышал, её посадили.

— Да куда там, посадили! — болезненно морщась, воскликнула мать, — её вскорости оправдали, сейчас она занимает тёпленькое местечко в городской администрации.

— Так, так, так, — пробормотал недовольно Глеб, теребя свои волосы, — впрочем, от нашей власти нечего и ожидать другого, с одного места вытурят, а посадят куда повыше. Ну, а если предположить, что убийство Ларисы — дело рук этой налоговички, ну не самой, а её приспешников, взяла и отомстила за статью!

— Нет, это слишком банально, — вмешался до сих пор молчавший Денис, — не такая уж она дура, чтобы пойти на это. А тем более, если её пригрели потом, она просто-напросто наплевала на критику.

Он помолчал, потом нерешительно предположил:

— А вдруг твоя сестра случайно стала жертвой какой-то бандитской разборки, сейчас такое нередко бывает.

Глеб грустно усмехнулся, приподнимая свои густые брови.

— Скажешь тоже! Какая может быть бандитская разборка в музее. Что там, коммерсанты, что ли! Это абсурд!

Затем Глеб осторожно поинтересовался у матери, как сложилась судьба бывшего Ларисиного жениха — Алексея Мозолёва. Они дружили со школьной скамьи, а когда Алексей сделал ей предложение, Лариса почему-то отказала ему. Может быть, недостаточно любила его? Алексей, однако, долго не отступал от неё, грозил, что сделает что-нибудь над ней и над собой, затем пустился в запой, а дальше Глеб ничего об этой истории не знал.

— Нет, нет, что ты, — замахала руками мать, напрочь отвергая его подозрения, — Алексей давно остепенился, пить бросил, нашёл себе женщину и живёт с ней, говорят, душа в душу. Зачем ему убивать Ларочку. Конечно, он сильно переживал, что она за него не пошла замуж, но дело это уже прошлое. Тебе бы лучше, сынок, встретиться с Наташкой Белоусовой, они вместе в редакции работали. Наверное, она тебе больше расскажет, чем я. Подружкам иной раз больше доверяют, чем родной матери. А они, я знаю, всегда дружили, Лариса у этой Наташки часто оставалась ночевать.

— Что ж, эта любопытная информация, чем черт не шутит, может пригодиться, — в раздумьи произнёс Глеб и вытащил из кармана чистую записную книжку, неторопливо сделал некоторые пометки в ней. Теперь всё, даже малозначительные на первый взгляд факты, так или иначе связанные с Ларисой, которые в дальнейшем могут сослужить ему хорошую службу, он будет заносить сюда. Он опустил голову, вспоминая опять об одной странной детали, которая показалась ему весьма подозрительной. Почему на похоронах отсутствовал отец? Запинаясь и волнуясь, он поинтересовался об этом у матери.

— Да он, Глебушка, сейчас тяжело болен, почти совсем не встаёт с постели. Врачи признали у него рак лёгких, совсем высох, пожелтел, краше в гроб клади, не жилец он, наверное, уже, — со вздохом объяснила Раиса Сергеевна. — Я тебе об этом не сообщала, да и зачем, знаю, как ты к нему относишься.

— Но неужели он так болен, что не пришёл попрощаться с дочкой! — недоверчиво воскликнул Глеб. — Сдаётся, мама, ты его просто выгораживаешь, ты всегда за него заступалась, несмотря на то, что он нас бросил.

— Ни к чему это, сынок, старое ворошить. Кто знает, кто из нас больше виноват! — Мать опять тяжело вздохнула и скрестила сморщённые руки на груди. Помолчав, она нерешительно сказала:

— Не знаю, говорить тебе, или нет… ты же такой горячий, ещё Бог знает что подумаешь…

— А что такое? — насторожился Глеб.

— Ну ладно, всё- таки скажу, — промолвила она, опускаясь на стул. — Где-то полгода назад, когда отец ещё был во здравии, он попросил меня прийти к нему. И там он сообщил, что хотел бы половину своего состояния завещать нашей Ларисе. Я страшно удивилась, почему он об этом говорит! Не рано ли собирается умирать. И потом, зная хорошо свою дочь, я была уверена, что она откажется от наследства, ведь Лариса очень гордая, как и ты, не простила ему измену. И в его богатстве не нуждалась. Но он вдруг сказал, что распорядился уже так, как хотел, и завещание уже составлено, всё, как положено. Одна половина его состояния переходит к нынешней жене, другая к Ларисе.

— Вот как, это уже интересно, — пробормотал Глеб, и мысли его мгновенно заработали вот в каком направлении.

Если отец завещал одну половину своего крупного состояния Ларисе, другую — своей жене, то выходит, что другой сын его от второго брака, Борька остаётся с носом. Бог знает, за что отец так наказал своего любимого сыночка. Из всего этого вытекает следующая версия. Сын каким-то образом, скорее всего, от своей матери, узнав об этом странном отцовском решении, раздевающем его донага, входит в доверие к Ларисе и убивает её. Он вздрогнул от этой чудовищной мысли.

Неужели такую нелепость можно допустить! А, собственно, что тут нелепого. Борька и раньше недолюбливал их с сестрой, а когда узнал про завещание, то, наверное, ненависть к сводной сестре вспыхнула с новой силой. И вообще, он законченный негодяй и наркоман, а такие типы на всё способны.

— Тут, сынок, ничего странного нет, — будто прочитав его мысли, тихо проговорила мать, — В последнее время, я слышала, Борька связался с дурной компанией, того и гляди, в тюрьму угодит. Может, отец и слёг только из-за него, ведь он его допекал Бог знает как, отец едва успевал оплачивать его какие-то сомнительные счета, сыпавшиеся отовсюду. Вот он, наверное, подумал-подумал, да и лишил его наследства. Сообразил, что такому сыночку оно, кроме вреда, ничего всё равно не принесёт.

Как бы там ни было, теперь по крайней мере в арсенале у нашего героя появились, хотя и скуповатые, но всё же кое-какие настораживающие сведения, и он с удовлетворением дал себе слово обязательно всё перепроверить. Глеб поднёс зажжённую сигарету ко рту, но, вспомнив, что мать на дух не переносит табачного дыма, торопливо вышел на лестничную площадку.

Однако уже на следующий день ему пришлось расстаться с версией, связанной с наследством. Он послал мать к отцу в разведку, выяснить о местопребывании Борьки. Оказалось, что ещё полмесяца назад отец, чтобы сын не маячил у него перед глазами и не доставлял всё новых хлопот своей праздной жизнью, отправил Борьку в Англию на учёбу, выделив ему довольно кругленькую сумму. Сей факт подтверждался телеграммой, присланной Борькой уже из-за границы.

Через день, утром, которое выдалось необычайно ясным и ласковым, Глеб стал спешно собираться в местную прокуратуру. В качестве допинга друзья выпили по чашечке крепкого бразильского кофе, затем Глеб наскоро побрился, облачился в будничный костюм, и все трое вышли на улицу. Назойливая опёка со стороны друзей начала уже порядком раздражать и без того взвинченного Глеба. Денис и Адель следовали за ним буквально по пятам, словно он был несмышленым ребёнком.

По дороге он голосом, не терпящим возражений, потребовал:

— Вот что, братцы! Думаю, что вам надо уезжать отсюда! Сами видите, все наши планы рухнули, и вообще мне сейчас ни до чего, я живу только одной мыслью — поскорее отыскать убийцу. А вас не хочу ввязывать ни во что. — И уже совсем грубо добавил:

— Ну что вы ко мне прицепились, когда вас не просят, и без того тошно. Предоставьте мне, пожалуйста, право, действовать одному! — лицо его при этом исказилось какой-то болезненной гримасой.

Несмотря на то, что резкие слова его, точно стрелой, больно ранили сердце, Адель порывисто бросилась к нему и прижалась к его груди. Она прекрасно понимала, в каком удручённом состоянии сейчас находится любимый человек. Дрожащим голосом она тактично старалась убедить его, что он не прав.

— Пойми, Глебчик, мы не можем тебя бросить, сердись, или не сердись. Будь на нашем месте, разве ты не так бы поступил! Твоё горе, это и наше горе. Одному тебе будет трудно всё расследовать, а мы тебе, наверное, пригодимся. И не забывай, что я будущий юрист, и в этих делах хоть немного, но разбираюсь…

— Да, но не забывай, что у тебя совсем другой профиль, ты адвокат, и твоя задача всячески выгораживать преступников. А я этого проклятого подонка, если найду, задушу собственными руками, — задыхаясь от ярости, отвечал он.

Однако, как бы он ни горел желанием отвязаться от них, друзья, не реагируя на его истерические выкрики, всё же упрямо стояли на своём, и Глеб, в конце концов, сдался.

— Ну что ж, оставайтесь, — сердито буркнул он и строго предупредил: — только, чур, не вмешиваться в мои дела.

Что до Дениса, то парень, как с писаной торбой, не переставал носиться с мыслью, что наконец-то у него будет богатый материал о загадочной монастырской жизни. Он мечтал лихо закрутить сюжет, чтобы чёрствая издательская машина наконец-то тронулась с места, и на него, молодого, подающего надежды автора, после оглушительного успеха со всех сторон посыпались выгодные предложения.

Как это нередко бывает, в воспалённом воображении Дениса рисовалась приятная сердцу картина: он богатый, знаменитый, окружённый толпой поклонниц, с небрежной улыбочкой даёт налево и направо автографы, и за его бесценным творением по пятам охотятся режиссёры. Во имя этой сумасшедшей славы он вытерпит насмешки друзей и, быть может, холодную встречу монашек, он будет скрупулёзно добывать факты, пусть даже высасывая их из пальца, остальное — дело его безудержной фантазии, на которую голова его, слава Богу, способна.

Глава третья

В слабо освещённом узком коридорчике местной прокуратуры, как назло, было полно народу, перед выщербленной деревянной дверью кабинета следователя Владимира Разумовского толпилось человек пятнадцать. Пожилая грузная, носатая женщина, с веснушчатым лицом и красными, как у крольчихи, слезящимися глазами и беззубым ртом, хватаясь за голову, то и дело возмущалась, обращаясь неизвестно к кому:

— Подумать только, какие у нас странные порядки! За какую-то паршивую вязанку дров моего сына хотят упечь в тюрьму. А ведь он один у меня, и старался он не для себя, а для больной матери, избу нечем было топить! О, Господи, помилуй нас! А бандиты у них на свободе. Наверху там миллионы гребут, и ничего. Для одних законы писаны, для других нет!… — Эй, молодой человек, какой ты прыткий, полез без очереди! — с этими словами толстуха по-мужски так крепко ухватила Глеба за рукав, что он еле вырвался от неё.

— Извините, гражданка, я из газеты! — мягко объяснил он, по опыту зная, как магически действуют эти слова на окружающих. Она моментально отпустила его, он широко открыл дверь и шагнул в кабинет.

В небольшом тесном помещении было весьма душно, повсюду витал сизоватый от табачного дыма воздух. Разумовский сидел, сгорбившись, с задумчивым лицом перед компьютером, перед ним лежали две распечатанных пачки отечественных сигарет. Он был худ и долговяз, его мясистые губы, слегка выдававшиеся вперёд, молчал он или говорил с кем-то, почему-то всегда шевелились, и эта странная привычка, надо сказать, была у него с детства. Разумовский был старше Глеба на 10 лет, но из-за худобы выглядел моложаво. Завидя Глеба, он сразу встал и с приветливым выражением на лице с чувством пожал ему руку. Они были хорошо знакомы ещё по прежним временам, когда Глеб жил в этом городе и работал тут в газете. Разумовский всегда без лишней волокиты снабжал его нужными фактами, благодаря чему из-под пера Глеба выходили яркие очерки на криминальные темы. В последние годы, правда, связи у них прервались.

Разумовскому и без слов сейчас было ясно, зачем к нему пожаловал Глеб. Тёплым, полным сочувствия голосом он предложил старому знакомому сесть, деликатно пододвигая стул, но Глеб отказался и продолжал стоять, мучительно обдумывая, как приступить к разговору, заготовленные слова у него вдруг вылетели из головы. Следователь, опережая Глеба, стал заверять его твёрдым голосом:

— Уголовное дело мы возбудили, сейчас уже ведём расследование, но пока, Глеб… — извиняющимся тоном добавил он и развёл руками, — понимаю, как тебя сильно тревожит этот вопрос, но, увы, ничего конкретного сообщить пока не могу. Дикость какая-то, кому могла помешать девчонка! — он опустился на стул, вновь приглашая Глеба последовать его примеру, но тот опять отказался. Разумовский выключил компьютер, швырнул тлеющий окурок в стеклянную пепельницу, потянулся за другой сигаретой, подошёл к окну, затянулся, пуская голубоватое облако. Закашлявшись от избытка дыма, Глеб медленно проговорил:

— Понимаешь, Володя, всё же я хотел бы более подробно узнать от тебя об обстоятельствах гибели моей сестры. Слухов много, а толком никто ничего не знает. Расскажи, по крайней мере, что тебе известно, есть ли у тебя хоть какая-то версия? Я всё равно не успокоюсь до тех пор, пока не будет найден убийца.

— Что ж, не сомневаюсь в этом и вполне тебя понимаю, — отвечал Разумовский, меряя быстрыми шагами комнату.- Твоя сестра, насколько мне известно, по прежней работе, имею в виду редакцию, была такая же задиристая, как и ты…

— Совершенно верно, — живо отозвался Глеб, — Лариса терпеть не могла любой несправедливости и не давала пощады всяким проходимцам. Хотя… — на лице у него проскользнула печальная улыбка, — сейчас всё это уже немодно и ненужно никому. Многие из нашей журналистской братии, отбросив все принципы, как лишний хлам, теперь пристраиваются поближе к толстым кошелькам и поют им аллилуйю. Такое время…

— При чём здесь время, — с досадой воскликнул Разумовский, — всё зависит от человека, ты же не такой! — Он остановился, прищурил правый глаз, смешно причмокнул нижней пухлой губой. — Возможно, твоя сестрёнка перешла кое-кому дорогу, собственно, я эту версию не отбрасываю, буду досконально всё проверять.

«Вопрос в том, когда будешь-то», — хотел ехидно заметить Глеб, но промолчал, прислушиваясь к шуму на улице. Сквозь распахнутое окно доносились хриплые голоса строителей, рядом с прокуратурой возводилось роскошное здание коммерческого банка. Стирая со лба крупные капли пота и чувствуя тяжесть и напряжение во всём теле, Глеб дрогнувшим голосом, как ни тягостно было говорить об этом, поинтересовался, не понимая пока, зачем это ему нужно:

— Вы определили, когда именно наступила смерть? Ну в котором часу?

Внезапно разговор их прервал резкий телефонный звонок, Разумовский встрепенулся, по выражению его лица было ясно, что он обрадовался этой нечаянной паузе.

Затем, возвращаясь к заданному вопросу, он неохотно сказал:

— Экспертиза установила, что смерть наступила в четыре часа утра, ещё до рассвета, по всей вероятности, сильный удар ножом неизвестным был нанесён в шею сзади, очевидно, жертва его не ожидала, так как никаких следов, свидетельствующих о сопротивлении, не обнаружено. И вот что любопытно, — понизив голос и глядя куда-то в сторону, продолжал он, — тот, кто убил её, очевидно, проник в музей совершенно свободно. В пользу этой версии свидетельствует тот факт, что никаких следов взлома на входной двери не замечено. О чём это говорит? Что убийца был или её хорошим знакомым, и она его сама запустила, либо он каким-то образом раньше оказался в помещении, когда оно ещё не было закрыто.

Посуди сам, посторонний человек не мог среди ночи ворваться в музей, не взломав дверь, да и Лариса кому попало вряд ли бы открыла.

— А вдруг дверь не была заперта, или убийца имел запасные ключи? — в замешательстве пробормотал Глеб, у которого в этот момент в голове вихрем закружились вопросы, на которые он мучительно искал и не находил ответа.

Почему Лариса оказалась в музее в столь позднее время? Какая срочная работа могла её задержать?

Как бы угадывая его мысли, Разумовский подошёл к нему и, с участием глядя прямо в глаза, тихо проговорил:

— Я и сам удивляюсь, зачем она согласилась ночью одна остаться в музее… предположим, некто имел свободный доступ в музей, вполне возможно, что он из круга музейных работников, или приходится кому-то родственником. Если допустить, что преступник был здесь не раз, то он мог спокойно оценить обстановку и незаметно подобрать ключ. Дело это, прямо скажу, запутанное, впрочем, бывали и посложнее дела, и ничего, распутывали.

«Можно подумать, — усмехнулся про себя его собеседник, — скорее, закрывали, а не распутывали!» А вслух Глеб спросил:

— Ты уже встречался с работниками музея?

— А как же, — поспешно ответил Разумовский и с важностью подчеркнул:

— Я всегда всё делаю по свежим следам. — Он подошёл к столу, порылся в своих папках, достал одну и принялся её листать. — Я поговорил с каждым, намерен повторить это ещё. У них в тот вечер, как выяснилось, была шумная вечеринка, отмечали юбилей музея, допоздна засиделись. А поскольку сторож приболел, то Ларису попросили побыть там до утра, она ведь жила далековато от музея. Думаю, что она вряд ли могла оставить дверь открытой.

— Собственно, она могла и забыть, — возразил Глеб, — как все творческие люди, Лариса была в некоторой степени рассеянным человеком, уж я это хорошо знаю. — На миг Глебу сделалось дурно, когда он представил себе такую картину. Поздняя ночь, хрупкая фигурка сестры за столом. Она и не подозревает, что её подстерегает смерть. И вот сзади кто-то подкрадывается и с силой наносит коварный удар. А, может, и не так всё было. Он вдруг почувствовал, как ему резко не хватает воздуха, — такое с ним бывало не раз, особенно после этого страшного события, — он с силой рванул ворот рубашки, схватил со стола графин с водой и прямо из горлышка сделал несколько глотков.

Разумовский стоял в стороне, наблюдая за ним, он понимающе и сочувственно кивал головой. В это время из молчавшего приёмника, висевшего на стене, напротив окна, неожиданно прорвалась популярная песенка в исполнении одной знаменитой престарелой эстрадной певицы, которая давно уже потеряла голос, и теперь её пение было похоже на карканье вороны.

Разумовский, видимо, куда-то спешил и не скрывал этого, что было заметно по его нервным жестам. Он то и дело нетерпеливо посматривал на часы, поминутно подходил к столу, садился, ёрзал на стуле, барабанил пальцами по столу, оставляя следы на пыльной поверхности, снова вставал и снова ходил.

— Ты уж крепись, брат, — утешал он Глеба, дружески хлопая его по плечу, — что делать, если реальность, увы, такова, что жизнь наша не стоит и копейки. Ты извини меня, в моём распоряжении ещё минут десять, не более того, сейчас у шефа будет совещание. Да мы с тобой ещё не раз встретимся, если б ты сам не пришёл, я бы непременно тебя всё равно нашёл. Знаю, что вы с сестрой дружили. Кстати, мне хотелось бы уточнить некоторые щекотливые детали. — Он слегка замялся, встретившись с удивленным взглядом Глеба, глаза у него забегали.

— Видишь ли, — после минутного замешательства продолжал он, — мне надо уточнить тот факт, с кем твоя сестра находилась в интимных отношениях. Имею в виду лиц противоположного пола, по крайней мере, с кем она находилась в связи в последнее время? Возможно, она с тобой делилась личными секретами.

Глеб был буквально ошарашен. Лариса была в интимной связи? Какую ерунду он несёт! Этого не может быть! Он настороженно смотрел на Разумовского, машинально сжимая в руках папку и готовясь дать ему хороший отпор.

— Ты на что это намекаешь? — глухо произнёс он, кидая почти враждебный взгляд на Разумовского.

— Неужели ты не понимаешь! Дело в том, что Лариса имела половую связь с мужчиной, и этот факт установлен экспертизой. В её организме…

— Можешь не продолжать, — хриплым голосом перебил его Глеб, изменяясь в лице. — Если это так… хотя мне кажется, что допущена ошибка, я очень хорошо знаю свою сестру, но всё-таки, какое это имеет отношение к делу?

— Но разве тебе не известно, что, если дело касается убийства, такую важную деталь ни в коем случае нельзя отбрасывать. Установлено, что срок беременности у Ларисы был небольшой, около трёх месяцев. Вот мне и хотелось бы узнать, кто у неё был близкий человек, может, она собиралась выйти замуж за кого-то, — Разумовский быстрым движением захлопнул папку, докурил сигарету и, оглядываясь на Глеба, направился к выходу, однако посетитель оставался на прежнем месте. Недоумение и растерянность выражало в эту минуту его лицо. Он не верил своим ушам, ведь он никогда и мысли не мог допустить о том, чтобы Лариса когда-нибудь могла так легкомысленно поступить. Ситуация была слишком банальна, потому-то она никак не вязалась с сестрой, с её образом жизни.

По его мнению, Лариса по своему скромному поведению принадлежала к редкому в наше время типу тургеневских женщин. Глеб, видимо, не придавал значения тому, что и тургеневские героини при всей их скромности и романтичности состояли из плоти и крови, а потому нет-нет, да и допускали роковые ошибки в личной жизни.

Глядя, что Разумовский с решительным видом намерен покинуть кабинет, Глеб остановил его:

— Погоди, Володя, я не сказал о главном. Дело в том, что я намерен провести собственное расследование.

Видя, как удивленно вытянулось лицо у Разумовского, и из рук его чуть не выпала папка, Глеб, стоя к нему в пол- оборота, с горечью добавил:

— Ну как я могу остаться в стороне, если погиб родной мне человек. Я просто обязан найти убийцу, а там уж дело суда, хотя я с великим удовольствием самолично раскроил бы негодяю череп.

— Стоп, стоп! — предостерегающе воскликнул Разумовский и недовольно поморщился. Он сразу забыл, что его ждут срочные дела, живо вернулся к столу и, опираясь руками, укоризненно заметил:

— Вот это уж лишнее, по-моему. Ты что же, в самом деле, не доверяешь нам! Наломаешь дров, а нам отвечать! Хотя я прекрасно понимаю твой порыв, и будь на твоём месте, может, тоже так поступил. Но ради Бога выкинь эти мысли из головы и во всём положись на профессионалов.

— Да ты не беспокойся, — перебил его Глеб, — я вам мешать не буду, наоборот, вдруг окажусь чем-нибудь полезен. Пойми, я не могу долго ждать результатов.

— Глеб Васильевич, — уже официально и сухо обратился к нему Разумовский, — всё же мне не хотелось бы никакой самодеятельности, я не допущу, чтобы журналист, даже опытный, извините, путался под ногами.

Он ещё минут пять убеждал Глеба расстаться со своим планом и терпеливо ожидать результатов следствия, но Глеб упрямо стоял на своём и, переходя на другой тон, вежливо и сухо заключил:

— Никакие уговоры, Владимир Алексеевич, не помогут. Я лучше расстанусь с работой, но пробуду здесь столько, сколько мне будет нужно для дела.

— Но, по крайней мере, ты должен регулярно поддерживать со мной связь, сообщать обо всём, чем будешь располагать, а главное, никаких рискованных действий, и если вдруг выйдешь на преступника, не спугни его, а сразу мне дай знать. — В голосе у Разумовского звучали уже тёплые нотки. Закончив наставления, он повернулся к Глебу спиной и стал закрывать окно. Он был настолько худощав, что даже сквозь плотный свитер у него проступали острые лопатки.

— Да, — небрежно бросил, уже уходя, он, — я сразу тебе не сказал… дело в том, что в ту ночь, когда убили твою сестру, в музее произошло ограбление. Утащили ценную коллекцию старинных монет.

Дело принимало совсем другой оборот. Любому здравомыслящему человеку, наверное, было бы ясно: если в одно и то же время произошло убийство и ограбление, либо наоборот, ограбление, а потом убийство, то вполне вероятно, что убийца и тот, кто покусился на музейные ценности, одно и то же лицо. В таком случае, подумал Глеб, причина убийства Ларисы весьма банальна, и беременность тут ни при чём, она просто оказалась свидетелем грабежа, и бандит просто-напросто убрал её с дороги. Однако он тут же спохватился: нельзя делать поспешных выводов. Досконально изучив немало криминальных дел, он прекрасно понимал, что нередко бывают совершенно неожиданные повороты, даже вопреки всякой логике.

Торопливо выйдя из душного помещения, он с радостью глотнул свежего воздуха. На улице было солнечно и тепло. В небольшом уютном чистом скверике, что был через дорогу, его терпеливо дожидались друзья. Они сидели на скамейке и о чём-то оживленно переговаривались, посматривая по сторонам. С цветочных клумб тянуло ароматными запахами, отовсюду раздавался птичий гомон. Услышав за спиной знакомые шаги, Адель обернулась и с сияющим лицом кинулась навстречу Глебу. На немой вопрос девушки он махнул рукой и коротко бросил:

— Потом, потом всё расскажу! — Затем он предложил друзьям пойти в ресторан и чего-нибудь перекусить.

Несмотря на то, что время было обеденное, в ресторане «Лебедь», куда они зашли, полностью были заняты лишь три столика, остальные пустовали. В ожидании официанта Глеб скупо изложил суть разговора в прокуратуре, утаивая о том, что сестра была в положении.

Через некоторое время к ним неторопливо подошёл приземистый, коренастый официант, со сверкающей лысиной и пухлыми бабьими руками. Певуче-сладким голосом он спросил, чего господа желают. Когда на стол была подана по всем признакам вчерашняя еда, Денис важно проговорил:

— Тут, Глеб, и думать нечего, тот, кто ограбил музей, тот и убил твою сестру, — и он принялся лениво жевать пахнущие дымом свиные котлеты.

— Не знаю, не знаю, старик, ничего утверждать я пока не берусь, в первую очередь мне надо встретиться с работниками музея, возможно, следствие что-то упустило из виду. Собственно, я прямо сейчас туда и пойду, зачем откладывать в долгий ящик. — Он торопливо вытер салфеткой замаслившиеся губы, расплатился за всех и уже на улице напутственно сказал друзьям, чтобы они его дожидались дома, а сам размашистым шагом пошёл по направлению к музею.

Молодой человек быстро пересёк довольно грязную мостовую, по которой двигался поток машин, свернул направо и вскоре выбрался на пустынную широкую улицу, остановился посередине и стал припоминать, куда идти дальше.

В голове у него прокрутилась мысль: с завтрашнего дня у него должен быть жёсткий чёткий распорядок. В семь часов подъём, короткий завтрак, и до самого вечера скрупулёзный сбор информации, имеющей хоть какое-то отношение к убийству. Старинный музей находился на окраине города, Глеб буквально взмок весь, добираясь туда причудливыми закоулками. Он вытащил из кармана брюк не первой свежести носовой платок, тщательно вытер с лица пот, смешанный с пылью, и внимательно осмотрелся вокруг, чувствуя какую-то внутреннюю дрожь. Когда-то он здесь несколько раз бывал, но многое теперь совсем забылось.

Музей располагался в старом двухэтажном здании, сделанном из красновато- бурого кирпича; в силу своей своеобразной архитектуры помещение представляло собой некую историческую ценность, о чём свидетельствовала скромная металлическая табличка у входа. Ему сразу бросилась в глаза массивная дубовая дверь с гладкой блестящей ручкой. Никаких абсолютно следов от повреждений, значит, их и не было. Во рту у него вдруг стало сухо, и он понял, что сильно волнуется, он толком не знал, как будет проводить расследование, захотят ли с ним вообще говорить те, кого он будет расспрашивать? Из документов с собой у него были лишь паспорт, да редакционное удостоверение.

Но он быстро взял себя в руки и с силой надавил на тяжёлую дверь. И сразу очутился в полутёмном сыром мрачноватом вестибюле, остро пахнущем крысами. Заложив руки за спину, Глеб медленно шагал по залу, где царила тишина, нарушаемая гулким звуком его шагов, да сопением жирного серого кота, который, свернувшись калачиком, преспокойно спал в углу на коврике.

Глава четвёртая

Глеб весьма удивился, почему к нему никто не вышел и не поинтересовался, зачем он, собственно, сюда явился, ведь, кроме него, никого из посетителей не было. Он заметил, что музейные окна, а вернее, низкие крошечные оконца, сквозь которые едва процеживался дневной свет, были в решётках, так что взрослому человеку внутрь с улицы не так просто пробраться. С того времени, когда он здесь был в последний раз, в музее почти ничего не изменилось. Та же полуподвальная отвратительная сырость, мерзкий гнилой запах, тот же жуткий полумрак.

Он оглянулся направо, где была дверь, ведущая в небольшую комнатушку — здесь, он прекрасно знал, было рабочее место его сестры. Спустя некоторое время наконец-то показалась одна живая душа. Молодая остроносая девица, в красном вязаном свитере и голубых узорчатых джинсах, привлечённая звуком его шагов, с любопытством выглянула из той самой комнаты, где раньше сидела Лариса.

Ему стало как-то не по себе: не успели похоронить сестру, как уже сразу кого-то приняли. Вот люди!

— Вы к кому? — писклявым детским голоском спросила девица, глядя на него выпуклыми бесцветными глазами.

— Я, собственно, к заведующей, — хмуро буркнул он. Эту девицу с неприятной внешностью он тотчас же невзлюбил. — А, — равнодушно протянула та и широко зевнула, прикрывая рот узкой ладонью со сверкающими ноготками, — так она там, наверху!

По крутой скрипучей лестнице Глеб в сопровождении затхлого воздуха поднялся наверх. На лестничной площадке он чуть не перевернул огромный цветочный горшок со старым фикусом. У кабинета заведующей он немного постоял, переводя дыхание, затем решительно повернул на себя железную дверь. За столом сидела высокая худая женщина средних лет. Она неохотно оторвалась от кипы бумаг и в ответ на громкое приветствие лишь слегка надменно качнула головой. Друг друга они видели впервые.

Заведующую музеем, наверное, можно было бы назвать красивой. У неё была прямая фигура, серые выразительные глаза, правильной формы нос, густая копна русых волос, стрельчатые брови, однако всё дело портили две весьма существенные детали, сразу бросающиеся в глаза. Во-первых, над верхней губой у неё заметно пробивалась тёмная растительность, делающая её похожей на даму с усами, во-вторых, внизу на подбородке прилепилась нелепая мясистая бородавка.

Таисия Петровна Комардина до работы в музее была заведующей отделом культуры городской администрации. На этом месте она прославилась энергичностью и напористостью в организации всевозможных культурных мероприятий, тем не менее, под нажимом сверху ей однажды пришлось нехотя уступить уютное насиженное место родной сестре мэра города.

С первых же дней пребывания в должности заведующей музеем Таисия Петровна проявила бурную деятельность, связанную с косметическим ремонтом здания, однако из-за хронической нехватки финансов все её усилия вскоре были практически сведены к нулю, не считая покраски окон и отопительных батарей.

Глеб сухо представился заведующей, при слове « журналист» у неё немного вытянулись губы, а из рук выпала шариковая ручка. Убрав с покатого лба прядь волос, Таисия Петровна голосом, полным скорби, воскликнула:

— О, Господи! Неужели вас не предупредили, что сейчас нам не до прессы. У нас недавно такое случилось, что мы до сих пор пребываем в шоке. Такой ужас, такой ужас! Прямо на рабочем месте убили нашу молодую сотрудницу, музей ограблен, исчезла ценная коллекция монет.

— Интересно, а почему вы допустили, чтобы ваша сотрудница ночью здесь работала? — Глеб хотел держаться хладнокровно, но дрожащий голос его выдал, он в упор смотрел на заведующую.

— Она не работала, просто у нас было такое стечение обстоятельств, — холодно ответила та, осматривая его с головы до ног колючим взглядом. Затем она слегка привстала и, отчеканивая каждое слово, надменно спросила:

— Собственно, почему я должна перед вами отчитываться, молодой человек?

Глеб назвал свою фамилию и сухо объяснил, кем он приходится погибшей.

— Вот оно что! — нехотя выдавила из себя заведующая, строя на своём лице что-то наподобие улыбки, — то-то я вижу, что вы мне кого-то напоминаете. А вы удивительно похожи с ней, вы не близнецы, случайно? Ну и какова цель вашего визита?

— Я буду проводить собственное расследование! — твёрдо заявил Глеб и, так и не дождавшись приглашения, опустился на придвинутый к себе стул. — Для начала хотел бы узнать, что происходило в музее в тот день; я должен, во-первых, познакомиться с членами вашего коллектива и надеюсь, что вы как руководитель поможете мне в этом.

Он помолчал, переводя свой взгляд на стены, аккуратно оклеенные обоями с ярким рисунком. В центре комнаты висела квадратная хрустальная люстра, на окнах были оранжевые шторы, на полу — огромный ковёр такого же цвета. И хотя в кабинете заведующей были такие же низкие оконца, как на первом этаже, всё же света здесь было гораздо больше, наверное, оттого, что окна выходили на юг, а не на север. Таисия Петровна с постным лицом смотрела не на журналиста, а куда-то поверх него и держала паузу, затем, поджав ярко накрашенные губы, проговорила:

— А что, интересно, конкретно от нас требуется? — и затем уже сквозь зубы она процедила:

— Не думаю, что мы можем быть вам чем-то полезными, и, надо полагать, вы в курсе, к нам уже приходил следователь и всех понемножку пытал. Не понимаю, сколько же ещё можно нас дёргать!

— Ну, хорошо, хорошо, — переменила она сразу тон, заметив, как посуровело у него лицо, — от вас, корреспондентов, ей Богу, так просто не отвяжешься, ладно, сейчас соберу коллектив, правда, людей у нас раз, два и обчёлся. Кстати, уборщицу и сторожа звать?

— Обязательно, они мне тоже нужны.

— Видите ли, сторож у нас приболел, и сейчас он находится дома, пожалуй, его не стоит беспокоить, — нервно улыбаясь, добавила она и проворно встала.

— А тогда он был на работе?

— Тогда ваша сестра потому и осталась вместо него, — сказала она, и её высокая сухопарая фигура скрылась в дверях. Глеб же был в недоумении. Почему именно Ларису оставили в ту ночь за сторожа? Эта мысль не давала молодому человеку покоя. Он прекрасно знал, что сестра жутко боялась темноты и всегда старалась избегать подобных ситуаций.

Глеб дал себе слово непременно встретиться со сторожем, так как от его зоркого глаза не укрылось то, что заведующая при упоминании о нём как-то неестественно задёргалась, словно в нервном тике.

Через пятнадцать минут, гордо неся голову, вошла заведующая и, не удостоив его взглядом, прошествовала к столу, а ещё минут через десять все сотрудники музея, кроме сторожа, были в сборе. Шушукаясь между собой, они расселись вокруг стола, то и дело кидая на гостя настороженные взгляды. Среди приглашённых, — а их было четверо, — Глеб заметил остроносую девицу, занявшую место Ларисы. Заведующая поочерёдно представила ему собравшихся. Черноглазая смазливая девушка, с тёмными пышными волосами, которой на вид можно было дать лет 17—18, в отличие от всех доброжелательно и даже несколько лукаво ему улыбалась. Звали её Катей Тимофеевой. Остроносая девица — Наталья Кремова, сидела с насупленным лицом и о чём-то всё время шепталась с сидящим рядом с ней молодым сутуловатым, с насмешливым взглядом, мужчиной. Последнего Таисия Петровна представила как человека со стороны и сначала даже не сочла нужным назвать его имени.

— Он у нас на пол- ставки работает, — небрежно объяснила она, — но знаете ли, человек очень ценный, большой знаток истории нашего края. Когда у нас большой наплыв посетителей, он выполняет функции экскурсовода.

О пожилой женщине, с огрубевшими узловатыми руками, которая почему-то сидела с испуганным лицом и, вся сжавшись, как мышка, заведующая отозвалась коротко и небрежно:

— Полина Михайловна — наша уборщица, — и при этих словах звучно высморкалась, затем выжидательно посмотрела на Глеба.

Тот не заставил себя долго ждать.

— Мне хотелось бы, во-первых, — окрепшим голосом и уверенно начал он, — чтобы вы в деталях, не утаивая ничего, рассказали, как прошёл тот день, когда погибла моя сестра, а ваша работница. Давайте по очереди и по существу высказываться. — Он обвёл всех изучающим взглядом и остановился на том, кого мысленно окрестил « человеком на пол-ставки».

— Вот вы, молодой человек, извините, не знаю, как вас зовут…

— Анатолий Дробышев, — тая усмешку, произнёс молодой человек и слегка привстал, наклонив темноволосую голову. Голос у него был низкий, но приятный. На светлой рубашке у него, оттенявшей крепкую загорелую шею, красовалась массивная золотая цепь. Глеб неприязненно смотрел на него. « Какого чёрта этот тип окопался в музее среди баб. Здоровенный детина, ему пахать бы где, что он может здесь заработать? Жалкие гроши», — размышлял он. Ему мучительно захотелось курить, однако он сдерживал себя. Он поставил себе задачу, хорошо это или плохо, — столкнуть всех лицом к лицу, затем поговорить с каждым наедине, чтобы узнать, кто и чем дышит.

— А вы что же, подозреваете, что кто-то из нас убил вашу сестру? — Голос у Дробышева звучал насмешливо, он скривил губы, закинул ногу на ногу и потёр у себя за ухом, затем стал сосредоточенно рассматривать свои аккуратно подстриженные и подпиленные ногти. Только сейчас Глеб с отвращением заметил, что у него в белке левого глаза, как в желе, плавал кровяной сгусток, создавалось впечатление, что глаз у него был огненный.

— Успокойтесь, пожалуйста, я не собираюсь пока никого и ни в чём обвинять, просто не имею на это права! — сердито отрезал Глеб, глядя на Дробышева из-под нависших бровей. — Сейчас, повторяю, мне нужна картина того дня от начала до конца.

— Анатолий, не лезь в бутылку, говори по существу, — вмешалась заведующая, на щеках у которой, видимо, от волнения, или от злости горел румянец. — Она повернулась в сторону Глеба и вежливо предупредила:

— Да, забыла вам сказать, в моём распоряжении только час, срочно вызывают в администрацию.

— Ну, хорошо, с меня, так с меня давайте начнём, — бодрым голосом проговорил Дробышев и картинно откинулся на спинку стула.

— Вообще человек я здесь как бы посторонний, бываю далеко не каждый день, а по необходимости, Таисия Петровна не даст соврать.

— Извините, а вы кто по образованию? — спросил Глеб, вскидывая голову.

— Историк, работаю в школе, но поскольку там мало платят, то вынужден где можно подрабатывать. Так вот, — продолжал он, кашлянув и обменявшись многозначительным взглядом со своей соседкой, продолжал:

— 26 июля мы отмечали 15-летие музея, вернее, музею на самом деле лет сто, наверное, но после реконструкции мы отмечали его как бы второе рождение. В семь часов вечера все собрались, людей было немного, настроение у всех, если я не ошибаюсь, было отличное, в этот день каждый из нас получил премию, аж по 200 рублей.

— Где конкретно проходило застолье и кто там присутствовал? — расспрашивал Глеб.

— Да какое застолье, — раздражённым голосом воскликнул Анатолий и театральным жестом пригладил жёсткие волосы. — Пили чай с тортом, вот и всё. А кто именно был? Таисия Петровна, Катюша, Наталья, ну и, конечно, Лариса, ещё Полина Михайловна была, был ещё сторож, но он раньше всех ушёл, сам я покинул общество вторым, где-то часов в десять, так что о дальнейшем вопросы не ко мне.

— Да, да, — подтвердила Таисия Петровна, жестикулируя, — Анатолий действительно ушёл сразу после сторожа, а мы, женщины, ещё остались, но пробыли недолго.

— Но позвольте, каким же образом оказалась в вашей компании вот эта девушка? — Глеб ткнул пальцем в Наталью, отчего остроносая девица несколько смутилась и опустила голову. — Она ведь у вас, насколько мне известно, на то время не работала.

— Господи, и всё то вам известно. Да не работала, ну и что тут такого, она всё равно из нашего круга, потому что часто захаживала к нам, помогала, — веско заявила, пожимая плечами, Таисия Петровна. А Наталья при этом густо покраснела и усердно заработала пилочкой для ногтей. От зоркого взгляда Глеба не ускользнуло то, что Катя Тимофеева, показавшаяся ему самой симпатичной в этой компании, чему-то усмехнулась, и темноволосая головка её слегка качнулась. После Анатолия Глеб ещё раз внимательно выслушал заведующую, но она своим скрипучим голосом ничего нового не добавила к тому, что он услышал от неё в первый раз.

Очередь дошла до Кати. Она, как школьница, встала и бойко без запинки, с вызовом глядя на коллег, начала рассказывать, делая акцент на то, что у них в тот день было вовсе не чаепитие, а самая настоящая вечеринка, с обильной закуской и водкой.

— Закуску мы принесли каждый из дома, — пояснила она, глядя с теплотой на Глеба и не обращая внимания на то, что Таисия Петровна громко постукивает костяшками пальцев по столу и многозначительно покашливает в её сторону.

— Всего было много: и пирожки, и солянка, и пельмени, и маринованные грибы, — с каким-то удовольствием перечисляла девушка.

— Катюша, Катюша, так ли уж важно об этом говорить, — перебила её заведующая, готовая, кажется, сейчас разорвать на части чересчур словоохотливую сотрудницу.

— Ничего, продолжайте, Катя, мне всё важно знать, — поддержал девушку Глеб и что-то записал в блокнот. Закончив писать, он поинтересовался:

— А вы не припомните ли, что у вас было из выпивки?

Не взирая на разгневанное пылающее лицо своей начальницы, Катя с воодушевлением продолжала рассказывать:

— На столе, если мне не изменяет память, было три бутылки водки и две — вина. Вообще мы все к концу вечеринки были навеселе, за исключением Ларисы, я хорошо запомнила, что она почему-то сидела грустная и ни к чему не притрагивалась.

В зале повисла тягостная тишина, было только слышно, как назойливо жужжали две жирные мухи, залетевшие сквозь распахнутую форточку.

У Глеба создалось впечатление, что молоденькая симпатичная сотрудница специально выводит из терпения заведующую.

— Ну, допустим, выпили, а что здесь такого, — с вызовом произнесла Таисия Петровна. Румянец уже отхлынул с её щёк, бледная и злая, она с вызовом посмотрела на Глеба. — Святых сейчас нет, в других коллективах, думаете, не устраивают вечеринок! Да сколько угодно. Такова наша традиция.

— А что вы так, собственно, разволновались? — спокойным голосом сказал Глеб, — у меня нет такого права в чём-то вас упрекать и тем более читать мораль насчёт того, проводить вечеринки в коллективе, или нет. Это сугубо ваше дело. Мне только нужна точная картина происходившего. — Он перевёл взгляд на Катю. — Вы постарайтесь ещё чего-нибудь припомнить, ничего нельзя упустить из виду.

Ничуть не смутившись, девушка с готовностью кивнула и, теребя свои пышные волосы, продолжала рассказ.

— В тот вечер произошло вот что. Наш сторож Григорий Иванович внезапно почувствовал себя плохо, он весь сделался бледным, как полотно, закашлялся и слабым голосом произнёс, что у него схватило желудок и сильно заболела голова. Не знаю, что с ним случилось, но только он вдруг так ослаб, что нам пришлось перенести его на диван. А, может, он отравился… наверное, это так, потому что кто-то принёс маринованные грибы, и именно после них ему стало плохо. Он мне сам так сказал.

— А с тобой, Катюша, опасно бывать на вечеринках, ты, наверное, всем заглядывала в рот. А ты не запомнила случайно, сколько шоколадных конфет поглотил я? — с издевкой спросил девушку « человек на пол-ставки».

— Нет, не запомнила, — сердито ответила Катя и дёрнула плечиками, — зато я прекрасно запомнила другое, как вы всё время усердно подливали водку сторожу, хотя хорошо знали, что ему в ту ночь надо быть на дежурстве. И потом… — Катя помолчала, обводя всех торжествующим взглядом, — банка с грибами принадлежала вам.

— Здравствуйте, я ваша тётя! — насмешливо провозгласил Дробышев, прищурив глаза. — Во-первых, грибы не мои, а, во-вторых, при чём здесь эти злосчастные грибы! Другие их ведь тоже ели и ничего — живые.

— Катюша, Анатолий правильно говорит, — вмешалась Полина Михайловна, дотоле сидевшая в своём углу тихо и неприметно. — Грибы эти я принесла из дому, я их Анатолию передала, когда он поднимался наверх. А мне надо было полы помыть. Но я не знаю, зачем ты, Катя, нас обижаешь? Грибки у нас отборные, мой старик сам их собирает, никакого вреда от них не могло быть, — уборщица обидчиво поджала губы. — Вот вы, Таисия Петровна, небось, тоже отведали этих грибков? — добавила она.

— Конечно, — подтвердила та и с презрением посмотрела на молодую сотрудницу, — между прочим, очень вкусные.

Но задиристая Катя опять пошла в наступление.

— Вот если бы мы, когда Григорию Ивановичу стало плохо, сразу вызвали врача, тогда бы сейчас не гадали, отчего ему стало плохо, но вы, Таисия Петровна, когда я взяла телефонную трубку, буквально вырвали её у меня из рук. — Закончив свою обличительную речь, девушка со вздохом села на своё место и, шмыгая носом, на обрывке газеты принялась рисовать каких-то замысловатых чёртиков.

Глеб сделал одобрительный кивок в её сторону, опять что-то записал в блокнот, затем, обратившись к расстроенной заведующей, предложил:

— Может, вы, Таисия Петровна, продолжите рассказ вашей сотрудницы. Что же происходило у вас дальше? Итак, сторожу внезапно сделалось плохо, вы его уложили на диван, и перед вами наверняка возник вопрос: поскольку сторож вышел из строя, надо было ему найти срочно замену, потому что безнадзорным музей оставлять было нельзя. Так, или не так?

— Ну что дальше? Дальше я опросила всех, кто заменит сторожа? Но охотников, кроме Ларисы, что-то не нашлось. — А вот и неправда, — раздался звонкий голос Кати. Глеб невольно улыбнулся, глядя на её разгоревшееся лицо. « Смелая девушка, — отметил он про себя, — но обычно так вызывающе ведут себя люди, подавшие заявление об уходе».

— Неправда, — повторила, вскакивая с места, Катя. — Ни у кого вы не спрашивали желания сторожить музей. Вы просто-напросто сразу приказали Ларисе: « тебе надо остаться здесь до утра», — вот ваши слова. Ну что вы все молчите, словно воды в рот набрали?

На этот раз Таисия Петровна аж вся взвилась, на тонких змеевидных губах у неё забелела пена. Казалось, вот-вот, и она, забыв всякое приличие, вцепится в волосы своей подчинённой.

— Ну, допустим, я велела Ларисе покараулить музейные ценности, — не сказала, а как-то взвизгнула она, и лицо у неё покрылось бурыми пятнами, — так что тут плохого!

— Всё же мне, Таисия Петровна, немножко странно вот что, — подал голос Глеб, кипевший весь от возмущения. «Если бы эта стерва, — думал он — не отдала этот нелепый приказ, сестра была б жива».

— Почему вы именно Ларисе поручили это дело? Гораздо логичнее поручить его крепкому мужчине, — он кивнул в сторону Дробышева.

— Но Анатолия к тому времени уже и след простыл, и как я могла его заставить, если он у нас числится не на полной ставке! — оправдывалась Таисия Петровна, хорошо понимая, какое чувство сейчас питает к ней брат Ларисы.

— Да и на кого ещё я могла возложить эти обязанности, не на неё же, — пренебрежительно сказала она, кивая в сторону Кати. — А Лариса была самой ответственной. Этим я и руководствовалась.

Затем она откровенно зевнула, давая понять Глебу, что разговор пора закруглять и, уже не обращая ни на кого внимания, принялась шуршать бумагами, небрежно складывая их в сумку. Потом она решительно поднялась и быстрыми шагами направилась к выходу. А Глеб всё ещё находился под впечатлением информации, услышанной от Кати Тимофеевой. Хотя сегодня он сделал только первые шаги на пути к расследованию, но уже остро почувствовал, как чертовски устал от всего этого копания в грязном музейном белье. Его даже начинали одолевать сомнения, правильно ли он сделал, что взялся за столь сложную задачу. Ведь, как ни крути, в этих неимоверно трудных вопросах он фактически дилетант, а тут, несомненно, нужно профессиональное чутьё.

По большому счёту он был страшно недоволен собой. Не так надо было действовать, не так, укорял он сам себя. Какого чёрта он свёл всех лоб об лоб, как на банальном собрании? С уборщицы он так и не выжал ничего путного, а ведь она наверняка что-то, да знает, да и другие тоже, просто боятся все заведующую, это видно невооружённым глазом. Как бы там ни было, он был твёрдо убеждён, что выводы делать слишком рано, что в подобных делах нередко так бывает: тот, кто на подозрении, в конце концов, оказывается ни в чём не замешанным.

И всё-таки интуиция подсказывала ему, что убийство сестры произошло при весьма таинственных запутанных обстоятельствах, кто-то был явно заинтересован в её смерти, кому-то она, возможно, сильно мешала, и этот загадочный «кто-то», скорее всего, из их же коллектива. В самом деле, откуда убийце было известно, что в ту ночь в музее дежурила Лариса и что она была совершенно одна. Кто, как не свой человек, мог беспрепятственно открыть дверь, да ещё в ночное время и свободно проникнуть в помещение?

Глеб был чрезвычайно рад, что наконец-то выбрался наружу, мрачная музейная атмосфера угнетающе действовала на психику. «Как только моя бедная сестрёнка работала в этом чёртовом склепе, да ещё среди этой странной публики!» — подумал он, и, размахивая руками, с сигаретой во рту, ускорил шаг. Он пожалел, что не воспользовался сегодня машиной Адель, и вот теперь надо было отмахать пешком весьма приличное расстояние, а в его положении нельзя разбазаривать ни одной минуты. Почти бегом он добрался до небольшого тихого переулка, и тут услышал за спиной чьи-то шаги и чей-то негромкий оклик. Он оглянулся и в голубоватых сумерках разглядел чей-то смутный женский силуэт; когда невысокая хрупкая фигурка приблизилась к нему, он с удивлением воскликнул:

— Катя! Вы что же за мной следом бежали?

Она кивнула и, запыхавшись, остановилась. Затем, оглянувшись по сторонам, тихо проговорила:

— Вы не заметили, за нами никто не следит?

— Да вроде бы нет никакого хвоста! Вы, Катюша, такая отчаянная, и вдруг чего-то испугались! Что-то я не заметил в ваших глазах страха, когда вы буквально припёрли вашу начальницу к стенке?

Девушка расценила его слова как комплимент и не удержалась от довольной улыбки, но тут же сделалась серьёзной.

— Глеб Иванович, вы, наверное, думаете, что я бесстрашная и принципиальная, на самом деле я обыкновенная. Просто я собираюсь оттуда уходить. Делать мне уже там нечего. Эта беспардонная ложь… вы и не представляете, как мне всё надоело! Без Ларисы я там вообще пропаду, мы хоть друг друга поддерживали, теперь, когда её нет… — неожиданно она закрыла лицо руками и всхлипнула, плечи у неё мелко затряслись,

Не предвидя такого поворота, Глеб растерялся, затем неловко положил руки на её плечи и принялся негромко утешать:

— Ну, ну, Катюша, перестаньте, ради Бога! Этим вы всё равно не поможете!

— Да зовите меня на «ты», мне всего 24, да и вы, наверное, недалеко от меня ушли! — сказала она, вытирая слёзы. — Представляю, как вам тяжело проводить это расследование, но я вам буду обязательно помогать, честное слово. Обещаю!

При тусклом свете уличных фонарей он заметил слабую улыбку на её дрожащих губах, девушка показалась ему маленькой и беззащитной, как сухой стебелёк на ветру.

— Давай, Катюша, обопрись на мою руку, тут скверная дорога, неровен час, можно шею свернуть. Вот так и пойдём! — бодро сказал он, подхватив девушку. Та зашагала, стараясь приноровиться к широкому размашистому шагу своего спутника.

Дорогой она с горечью изливала ему свою душу.

— Понимаете, Глеб Иванович, самое противное для меня то, что эта дрянь…

— Ты это о ком? — он притворился, что не понимает, кого она имеет в виду.

— О ком же ещё, о заведующей, — сердито отозвалась Катя. — Я сразу поняла, что эта дрянь человеческую жизнь не ставит ни во что. Я не удивляюсь, что она совершенно спокойно прореагировала на убийство Ларисы. Представляете, больше всего она возмущалась пропажей коллекции. И все уши нам прожужжала: ой, что мне будет, что мне будет! Кто возместит мне огромные убытки? Только это мы от неё и слышали. — Тут девушка приостановилась, освобождая свою руку и заглядывая в его лицо. — А знаете, зачем я вас догоняла?

— Догадываюсь, — неуверенно произнёс он, — наверное, хочешь мне что-то важное сообщить.

Катя подавила вздох и крепко взяла его под руку.

— Именно так. Не могу молчать, когда кругом такая несправедливость. Вы, вероятно, обратили внимание на ту невзрачную особу, что сейчас на Ларисином месте?

Он кивнул и весь ушёл в слух.

— Эта девица не кто иная, как родная племянница нашей заведующей. Вам она, конечно бы, этого никогда не сказала.

Глеб страшно удивился услышанному. «Неужели у них в городе так плохо с работой, что, кроме музея, некуда устроиться! — мелькнула у него мысль. — Выходит, смерть Ларисы была прежде всего выгодна заведующей, которой не терпелось очистить место для своей племянницы. Но это абсурд — убивать человека из-за какого-то ничтожного низкооплачиваемого места!»

— Послушай, Катя. А в каких отношениях была Лариса с заведующей? Были ли между ними какие-то серьёзные конфликты. Если да, то из-за чего? Припомни, пожалуйста. Понимаю, что ты её недолюбливаешь, но мне нужна лишь правда.

Девушка некоторое время размышляла, потом решительно кивнула пышноволосой головой.

— Господи, да, конечно, были, причём, по разному поводу. Лариса была очень порядочна, она терпеть не могла фальши, лицемерия и мошенничества.

Несколько минут они шли молча, прислушиваясь к звуку собственных шагов. Разговор продолжался уже на автобусной остановке, Кате надо было ехать в одну сторону, ему — в противоположную.

— В последнее время, — шёпотом, озираясь по сторонам, говорила Катя, — у Ларисы с заведующей в основном вспыхивали ссоры из-за этой пресловутой коллекции старинных монет, которую продал нам один коллекционер. Сейчас, как вы знаете, она пропала с концами… — Девушка замолчала, собираясь с мыслями, затем в ожидании автобуса, который сегодня опаздывал, опустилась на пустую скамейку, возле которой была гора мусора из окурков и пустых бутылок.

Услышав про коллекцию, Глеб сразу насторожился и приготовился ничего не пропустить из её рассказа. В душе он поразился тому, с каким искренним желанием эта симпатичная щуплая девушка хочет ему помочь. Что ею руководило на самом деле? Только лишь ненависть к чёрствой и надменной заведующей? Или ещё что-то другое? Но к нему она явно прониклась доверием.

— Дело в том, Глеб Иванович, — объясняла всё тем же взволнованным голосом Катя, — что хозяином коллекции является Дмитрий Егорович Остапчук, вам эта фамилия, конечно, ничего не говорит, а в нашем городе он хорошо известен, как ярый нумизмат, у него была самая большая коллекция. Представьте себе, какой громкий скандал вышел: музей остался должен Дмитрию Егоровичу приличную сумму, указанную в договоре. Деньги до сих пор хозяин не получил, а коллекция исчезла. Вот наша начальница сейчас буквально рвёт и мечет. Теперь Остапчук имеет полное право через суд потребовать свои кровные, да только где их теперь музею взять, если они были, а потом тю- тю.

— Как это тю-тю! — недоумевал Глеб, которого рассказ девушки явно заинтриговал. — И почему Лариса ругалась с заведующей из-за монет?

— А потому, — горячилась Катя, даже в полутьме было видно, как разрумянились у неё упругие щёки и сверкали тёмные глаза. — Когда Таисия узнала про то, что Остапчук- владелец такой ценной коллекции, которую, он, считай, всю жизнь по крохам собирал, то глаз на неё сразу положила и прицепилась к нему, как банный лист. Очень уж ей хотелось заполучить её. Сначала старику не хотелось с нею расставаться, так как он очень дорожил коллекцией, но видно с деньгами у него было неважно, и он, наконец, сдался. Однако он потребовал взамен не менее 300 тысяч рублей, он жил на съёмной квартире, мечтал о собственной, за счёт коллекции и хотел осуществить свою мечту.

— Ну а Лариса-то чем была недовольна, что её не устраивало? — не вытерпев, перебил свою собеседницу Глеб и торопливо закурил.

— Когда был подписан договор между музеем и Остапчуком, и коллекция перекочевала к нам, Лариса стала доказывать Таисии Петровне, что так делать было нельзя. Она считала, что надо было сначала заплатить владельцу, а потом брать эти монеты. Она как будто предчувствовала, что их непременно украдут. Но заведующая всё безбожно тянула с оплатой, кормила старика обещаниями, мол, в следующем месяце обязательно заплатим. И однажды у старика уже лопнуло терпение, он во всеуслышанье заявил, что, если ему не дадут сколько положено денег, он забирает обратно свою коллекцию. И он тысячу раз был прав.

— Так, так, а ты не в курсе, когда он поставил этот ультиматум?

— Примерно за месяц до гибели Ларисы.

Глеб поспешно вытащил блокнот, но так как ничего не было видно, он опять спрятал его.

— Да, Катя, ты проговорилась о деньгах, я так тебя понял, что они были, а потом тю- тю! Что это означает? — напомнил он.

Несколько минут Катя сидела молча, застыв, как монумент, потом опять оживилась.

— О деньгах, Глеб Иванович, мне рассказала Лариса, мы с ней дружили, и она мне многое доверяла. Дело в том, что деньги, предназначенные на выкуп коллекции, были перечислены на музей из бюджета. Эта дрянь просто водила старика за нос, ссылаясь на то, что денег нет. — Девушка говорила вполголоса, хотя на автобусной остановке они были совершенно одни.

— Но куда же, чёрт побери, девались деньги?

— А Бог их знает, куда! Мы, например, с Ларисой подозревали, что Таисия просто-напросто использовала эти деньги на свои личные нужды. Нам показалось странным, что у её мужа ни с того, ни с сего вдруг появился шикарный автомобиль. Не знаю, правда, какой марки, я в этом плохо разбираюсь. А ведь супруг её был в последнее время безработным тренером, его турнули с одного места за пьянку. Где же они могли взять деньги, как не в казне.

— Но ведь это же огромный риск — растратить казеные деньги, ведь за них надо было рано или поздно отчитываться, и как она, интересно, собиралась расплачиваться с Остапчуком!

Катя усмехнулась и пожала плечами.

— А, может, они с мужем собирались со временем отсюда дёру дать, мы же не знаем, что у неё было на уме!

Закашлявшись и почувствовав сухость во рту, Катя проворно достала из сумки маленькую коробку с апельсиновым напитком и с жадностью припала губами к ней. В это время там, где они остановились, начали появляться одиночные прохожие, и девушка уже, наклоняясь к уху Глеба, зашептала:

— Хоть убейте меня, Глеб Иванович, но тут есть какая-то связь с убийством Ларисы. — Девушке явно не терпелось сообщить ему одну, очень важную с её точки зрения вещь, о которой, как ей казалось, Таисия Петровна на собрании умышленно не сообщила.

— Давайте отойдём в сторону, мне кажется, что за нами наблюдает вон та пожилая пара, — она увлекла Глеба за собой, отойдя на несколько шагов влево.

С расширенными от возбуждения глазами она опять шёпотом проговорила, что в тот раз на вечеринке был и муж Таисии Петровны.

— Я заметила, что он заглянул к нам тогда, когда мы стали уже все собираться домой, но минут десять он всё-таки посидел за столом, выпил водки и закусил. От меня не укрылось то, что, когда мы стали расходиться, и я повела больного сторожа домой, Таисия Петровна с мужем ещё оставались там.

Глеб порывисто схватил девушку за руку, радуясь тому, что, слава Богу, есть ещё на свете такие правдолюбцы, как это милое и бесхитростное создание.

— А что представляет из себя этот человек?

— Рослый такой детина, уж на что вы высокий, а он ещё выше и здоровее! Они два сапога пара. Он такой же самоуверенный и надменный, невесть что из себя воображает.

— А как ты, Катя, думаешь, что из всего этого следует?

Она немного замялась, а потом, задыхаясь от внутреннего волнения, с таинственным выражением на лице выпалила:

— Мне кажется, Глеб Иванович, это они с мужем и убили Ларису, кроме них, в помещении никого не было.

Однако Глеб, как здравомыслящий человек, привыкший всё анализировать и не делать скоропалительных выводов, на тот момент был ещё далёк от мысли обвинять заведующую музеем, как бы она неприятна ему ни была, в убийстве сестры. Он с сомнением покрутил головой и, подавляя вздох, с ласковым снисхождением обратился к девушке.

— Подожди, Катюша, не горячись, я прекрасно понимаю твой порыв, твоё стремление помочь мне, за что тебе огромное спасибо. Но понимаешь, пока в нашем распоряжении нет каких-то веских доказательств. Надо копать и копать и детально во всём разбираться.

Разочарованная услышанным, Катя устало произнесла:

— Но ведь деньги, которые перечисляли на коллекцию, и вправду непонятно куда израсходованы, Лариса мне об этом сама сказала. Что ж это заведующей так с рук и сойдёт!

Глеб уклончиво ответил:

— Думаю этим рано или поздно займётся полиция. — После паузы он мягко её предупредил:

— Знаешь, Катюша, я пока во всём не разберусь, ничего не берусь утверждать, но и ничего не отвергаю. Только давай с тобой договоримся для пользы дела держать язык за зубами. Идёт?

Она молча кивнула и наклонилась, чтобы поднять выпавшую из рук сумочку.

Вскоре подъехал переполненный автобус, и дверцы с шумом распахнулись. Глеб тепло поблагодарил Катю за помощь.

Глава пятая

К дому Глеб подошёл уже поздно вечером, под покровом темноты. Поднимаясь по выщербленным ступенькам на пятый этаж, на пол- пути он вдруг нос к носу столкнулся с Адель. Лицо у девушки было озабоченным, в правой руке у неё был голубой саквояж, в левой она держала свою миниатюрную блестящую сумочку. От неожиданности Адель вспыхнула, как-то виновато опустила глаза и сделала шаг назад. Глеб кинулся к ней, взял у неё из рук саквояж, поставил на ступеньку, протянул к ней руки и почувствовал на своих плечах её нежные горячие ладони. После напряжённого изнурительного дня, отнявшего у него немало душевных сил, девушка была ему особенно дорога; со своей чистотой, искренностью Адель была как бы совсем из другого целомудренного мира, он желал забыться в её объятиях хотя бы на миг.

Но куда она собралась на ночь глядя, да ещё с вещами? Встревоженно подумал он, и сердце у него беспокойно ёкнуло. Она подняла голову, глаза их встретились. Опережая его вопрос, Адель, прижимая сумочку к груди, вполголоса стала объяснять:

— Глебчик, я всё решила, я от вас съезжаю в гостиницу, уже договорилась там, комнату себе выбрала, мне очень там понравилось, всё замечательно, и душ есть, и телевизор, в общем, скучать не придётся. Да и заниматься буду в тишине. — Девушка говорила торопливо, сбивчиво, видимо, боясь, что он обидится и сразу же начнёт её отговаривать.

Он грустно смотрел на неё. Открытые глаза её в мерцающем свете ламп излучали тепло и нежность. В облегающей её тонкую стройную фигурку тёмной водолазке и тёмно-синих джинсах, ловко сидевших на ней, она показалась ему совсем молоденькой и беззащитной, чем-то напоминающей его сестру.

— Так будет лучше, Глебчик, — оправдывалась она, догадываясь по выражению его лица, что он намерен сию же минуту возражать. — Пойми, мне уже неудобно стеснять твою маму, ей, бедняжке, сейчас не до гостей. Я подожду, когда ты всё закончишь. Мы тогда уедем отсюда вместе, ведь правда?

Первым желанием Глеба было немедленно отговорить её, в самом деле, что за глупость — таскаться по неуютным сырым гостиницам, где он знает полным — полно клопов и тараканов, терпеть всякие неудобства. И, собственно, ради чего? Чтобы морально его поддерживать. Однако, сказав пару дежурных, ничего не значащих фраз, он сразу сдался и только поинтересовался, глядя куда-то мимо неё:

— А как твой отец? Наверное, страшно недоволен, что ты всё бросила и уехала с парнем, которому он когда-то однозначно сказал, чтобы он никогда ему не попадался на глаза.

Адель умоляюще смотрела него.

— Глебчик, не будь таким злопамятным! Ну звонил мне папа раза два, но лишь для того, чтобы спросить о моём здоровье и о том, как дела с учёбой. Я заверила его, что всё в порядке. — Адель так искусно притворялась, говорила весело, легко и непринуждённо, что ей невозможно было не поверить. На самом деле она ему солгала, отец долго бушевал по телефону, грозился приехать, насильно посадить её в машину и увезти от « голодранца-прохвоста». Она даже пожалела, что сказала правду отцу, где она сейчас находится; теперь её буквально в дрожь бросало от мысли, что вдруг отец и впрямь сюда заявится и, чего доброго, закатит скандал на глазах у Глеба и его матери. После разговора с отцом она и упаковала спешно свои вещи.

По усталому лицу жениха, она догадалась, какой у него трудный был день. И сколько ещё таких дней впереди! Чтобы хоть как-то отвлечь Глеба от грустных мыслей, она предложила, с надеждой глядя на него:

— Глебчик, давай в следующее воскресенье сходим в театр или на концерт, или ещё куда-нибудь, где можно хоть немного развеяться.

Говоря это и глядя на него, как он задумчиво попыхивал сигаретой, она заранее знала, какой последует ответ.

«Сейчас сошлётся на свою занятость, усталость, или, чего доброго, погонит меня обратно домой», — с горечью подумала она, чувствуя свою беспомощность и ненужность.

Но, к её удивлению, мрачное лицо его озарилось слабой улыбкой. Он ответил, что, пожалуй, не против провести с ней выходные, и лучше на природе, пока ещё держатся погожие летние дни, тем более, места у них тут превосходные.

Дома его ожидали мать и Денис. Он торопливо скинул обувь, прошёл в свою комнату, крепко захлопнул за собой дверь и в изнеможении повалился на диван, закинув руки за голову. Меньше всего он хотел бы сейчас расспросов. В уме у него, как в кино, быстро прокручивались эпизоды сегодняшнего насыщенного дня.

Перед глазами то и дело всплывало надменное лицо с неприятной кривой улыбкой заведующей музеем. « Так что мы имеем? Если предположить, что эта истеричка с омерзительными усиками вместе со своим мужем убила Ларису, то каковы мотивы? Приговорить свою работницу к смерти только лишь затем, чтобы посадить на её место племянницу? Чепуха какая-то! Нет, если она и замешана в этом преступлении, то наверняка руководствовалась более серьёзными причинами. Скорее всего, Лариса стояла у неё на дороге, мешая осуществлению крупных махинаций. Например, она хорошо знала, что деньги, переведённые на коллекцию, начальница растратила в личных целях. Стоп! Вот тут маленькая нестыковочка получается. Ведь в одно и то же время исчезла и коллекция. Резонно предположить, что убийство совершил кто-то со стороны, чтобы завладеть ею.

Тогда заведующая тут вообще ни при чём. А, может, наоборот, при чём, может, у неё был с кем-то тайный сговор.

Мучаясь в догадках и сомнениях, он, как фишки в казино, перебирал версии, которые приходили ему на ум, отбрасывая одну за другой и обвиняя себя в тугоумии, и вновь возвращался к ним. Всякий раз взгляд Глеба невольно натыкался на стоящий в углу огромный фикус, имевший в темноте причудливые очертания. Ствол его с широчайшим верхним пожелтевшим местами листом уже упирался в потолок, но старик-фикус, сколько он помнит, всё рос и рос. Казалось, он олицетворяет собой вечность, всеми силами упорно цепляясь за жизнь, даже тогда, когда хозяева его забывали поливать, и он стоял, весь засохший и поникший.

«Как странно всё же устроен мир, — вздыхая, подумал Глеб, — домашнее растение переживает человека». Тут он с горечью подумал о своей невесте и несостоявшейся запланированной свадьбе. Бедняжка Адель! Как она его ещё терпит! Другая бы давно плюнула и жила себе в удовольствие собственной жизнью. Всё-таки ему повезло с этой замечательной девушкой. Ну что она такого в нём нашла, что так прикипела к нему? Полюбила за внешность? Он усмехнулся: внешность — это игра природы, а лично его заслуги здесь никакой нет. Нет, она всё же сумасшедшая! Он не богат, не знатен, никакими особыми талантами не блещет. Правда, она не раз говорила ему не то в шутку, не то всерьёз, что ей нравится его остроумие, способность тонко иронизировать над всеми, и что вообще он не такой, как нынешние молодые люди.

Он уже было забылся коротким тревожным сном, как за дверью вдруг раздались тихие шаркающие шаги, и кто-то легонько постучал.

Вошла мать, и до него донеслись её робкие слова:

— Сынок, ты уже спишь! Опять голодный лёг! Поел бы чего-нибудь! Я сегодня борщ сварила и вареники твои любимые, с капустой.

— Спасибо, мама, я не так давно в дороге перекусил, — отозвался он и, откинув лёгкую махровую простынь, свесил ноги на пол. Он догадался, что мать хочет с ним о чём-то поговорить. Он не хотел её огорчать, молча прошёл на кухню, нехотя сел за стол и стал лениво макать в масло уже остывшие вареники. Мать села напротив, подперев кулаком щеку. В последнее время Раиса Сергеевна сильно сдала, горе её так иссушило, что бедная женщина, как свечка, буквально таяла на глазах. К тому же новая тревога одолела её, она не находила себе места, сильно переживая за сына, после потери дочери ей всюду мерещилась опасность, грозившая Глебу, и когда он отсутствовал, чего только она не передумывала в ожидании его. Если б она могла, она, как птица, раскрыла бы крылья и спрятала бы подальше от всех бед своего единственного ребёнка.

— Сегодня, Глебушка, — скорбным голосом начала она, — был какой-то странный звонок из одного коммерческого банка, я до сих пор в себя не могу прийти. Может, там перепутали чего-то. В общем, интересовались, кто у нас будет покрывать кредит за умершую, так и заявили суровым голосом. А я ни сном, ни духом ничего не знаю, что за кредит такой. Аж 100 тысяч рублей наша Лариса, оказывается, брала. Господи, как же мы такую огромную сумму вернём? Пригрозили, если не вернём, опишут всё в доме. Боже мой, да у нас и вещей-то на такие деньжища нет. — Она качала седой головой и вопрошающе смотрела на сына.

Глеб был явно ошеломлен. Вот это новость! Зачем Ларисе был нужен такой большой кредит? Если деньги ей срочно зачем-то понадобились, то почему она не обратилась к нему, он бы сам что-нибудь придумал, в крайнем случае, занял бы у кого-нибудь, словом, выкрутились бы. И тут в голову ему вкралась мысль: нет ли какой связи между странным банковским кредитом и загадочным убийством? Он потёр виски и хриплым голосом спросил у матери:

— А когда она, мама, брала кредит? Они не говорили?

— Кажется, с полгода назад. Если там ничего не перепутали, я не понимаю, почему Ларочка скрыла это от меня? Если у неё была какая-то нужда, я бы попросила у отца, сама бы она к нему ни за что не пошла.

Глеб задумался. Выявляющиеся всё новые детали усилили его подозрения на тот счёт, что у Ларисы с некоторых пор была тайная сторона жизни, о которой не знала даже родная мать. И тут его осенило: Катя! Вот кто наверняка знает, зачем Ларисе понадобился кредит. Надо обязательно расспросить её об этом.

— Если уж ты, Глебушка, взялся за это дело, не забудь встретиться с Наташкой Белоусовой, я тебе про неё говорила, она в редакции работает, Ларочка в последнее время всё у неё пропадала. Может, выведаешь что-нибудь у неё, — посоветовала Раиса Сергеевна, подняв на него свои прищуренные с набрякшими веками красные глаза.

— Непременно схожу, — обещал он и сразу записал адрес Ларисиной подруги. После этого мать протянула ему толстую тетрадь в чёрном переплёте.

— А это что? — недоумённо воскликнул он.

— Это Ларочкин дневник, — пояснила она, и глаза её мгновенно увлажнились. — На днях всё перерыла, насилу отыскала, она его прятала вон в том шкафу, где у меня старые вещи хранятся, на последней полке, замаскировала среди бумаг. Лариса, сам знаешь, любила всё записывать. Думаю, большого греха в том нет, если прочитаем её записи, авось, тебе что-нибудь пригодится. Сама я плоха совсем стала, глаза слезятся, читать ничего не могу. Да и нервы у тебя, сынок, покрепче моих.

Дневник сестры он, конечно, прочитает, может, там есть разгадка её таинственной гибели. Он помнил о привычке сестры ещё со школьных времён — изливать свою душу на бумаге. Но, как ни велик был соблазн сию же минуту раскрыть дневник, сейчас он не станет его изучать, а прибережёт это дело на другой момент. Нельзя хвататься за всё сразу, и так сплошная каша в голове. Сначала он встретится с владельцем коллекции. Как его фамилия? Остапчук, кажется.

Глава шестая

На удивление себе в этот раз Глеб проспал до утра, и из цепких объятий сна его вырвал чей-то настойчивый телефонный звонок. Катя сдержала своё обещание и торжественным голосом сообщила ему домашний адрес владельца коллекции, а заодно — и музейного сторожа. Помолчав, девушка с придыханием поинтересовалась, не может ли она быть ему ещё чем-то полезной.

— Спасибо тебе, Катюша, ты у меня славная помощница, — растроганным голосом поблагодарил он, — послушай, мне надо с тобой обязательно встретиться и кое о чём поговорить, тут одна вещь, на мой взгляд, серьёзная всплыла, — торопливо добавил он и, не дожидаясь ответа, начал поспешно собираться.

Улица встретила его плотной завесой тумана и сыростью. Вдобавок после вчерашнего ночного дождя во дворе красовались большие зеркальные лужи и, перепрыгивая через них, он изрядно обрызгал себе брюки. Уже сидя за рулём машины, он размышлял, с кого всё-таки вперёд начать? Со сторожа или владельца коллекции, оба старика, которых он никогда в глаза не видел, представляли для него большой интерес. Решил сначала встретиться с коллекционером. Он открыл записную книжку. Так, где он живёт? Улица Лазо 20, квартира 14. Этот деревянный двухэтажный дом находился на краю города, рядом с таким же заброшенным заводом железобетонных изделий, который уже лет семь, как обанкротился, и сейчас тут напрочь замерла жизнь.

Дом вот уже добрый десяток лет был занесён в список тех зданий, которые уже давным-давно подлежали сносу вследствие крайней ветхости. Одна половина полностью разрушилась и представляла собой печальное зрелище: она была похожа на обглоданный гигантский скелет какого-то доисторического чудовищного животного. А поскольку здесь, как водится, нашла себе место для обитания целая колония голодных бродячих кошек и собак, из этого чёрного зева постоянно несло страшным зловонием. Однако, несмотря на всю разруху, в другой половине на удивление ещё теплилась жизнь, о чём свидетельствовала тоненькая струйка сизо-чёрного дыма, которая змейкой шла из трубы.

Глеб догадался, что в этой мрачной половине как раз-то и обитает нужный адресат. По шаткой выщербленной лестнице, где местами отсутствовали ступени, он вскарабкался на второй этаж, остановился перед почерневшей, наполовину прожжённой дверью и осторожно постучал. Отозвались не сразу, а минут через десять. Сначала раздались чьи-то осторожные старческие шаги, и хриплый мужской голос сердито спросил:

— Вам кого надо?

Глеб деликатно кашлянул и громко сказал, придавая своему голосу степенный тон и приветливый оттенок:

— Дмитрий Егорович Остапчук здесь проживает?

За дверью — молчание, видимо, хозяин слишком осторожничал, потом послышалось кряхтение и недовольное бормотание. Глеб потоптался на месте, он любил быстро всё делать, а потому у него буквально лопалось терпение.

— Да вы не бойтесь, — вежливо, но уже нервничая, проговорил он, — я журналист, из редакции краевой газеты. Расследую дело по хищению вашей коллекции.

— А, — неопределённо протянули за дверью и тут же насмешливо проворчали:

— Много вас, чертей, тут бродят, а мне уже надоело пустой болтовнёй заниматься, ни денег, ни коллекции никто не отдаёт… — и старик крепко выругался.

Глеб взглянул на часы: половина десятого. Два часа — коту под хвост, эдак он всё сегодняшнее время даром потратит. А ведь ему надо ещё столько дел за день переделать. Наконец, за дверью явно смилостивились.

— Эй, парень, или кто ты там! Давай сделаем так. Ты спустись-ка вниз, постучись во вторую, слева, дверь, где болтается ручка. — Там живёт старуха Никитична. Она, чертяка, никого не боится. Бери её с собой и ко мне наверх шуруй. Так надёжнее оно будет.

Глеб усмехнулся: ну и ну! Но скорее всего, подумал он, у этого Остапчука наверняка осталось кое- чего ценного, иначе вряд ли бы он так перестраховывался. Он скрепя сердце сделал в точности так, как ему велели. Бесстрашная Никитична минут пять буравила его заплывшими в безобразных складках кожи колючими глазками из-под седых косматых бровей, затем она беззвучно пожевала своими сморщёнными губами и неожиданно громко по-молодому скомандовала:

— Подними- ка, милок, руки вверх, я тебя малость прощупаю.

Дивясь такому обороту дела, Глеб послушно исполнил нелепое приказание, ежась от прикосновений костлявых рук, которые бесцеремонно шарили по карманам пиджака, скользили по брюкам.

— Ничего нет, — удовлетворённо крякнула старуха и тем же командирским тоном приказала:

— Теперь пошли наверх! — и проворно засеменила следом за ним. Молодого человека разбирал смех, он едва удерживался от искушения послать к чёрту и старика, и эту старую каргу, своей худобой напоминающей сзади девочку-подростка. Однако приходилось подчиняться, раз в этих «джунглях» действовали какие-то странные законы.

Квартира у Дмитрия Егоровича состояла из тесной прокопчённой кухни, где свободно умещался лишь один человек, и небольшой комнатушки. В углу кухни стояла печь, рядом кособокий стол и старый стул с полуотваленной ножкой. Хозяин нелюбезно предложил стул стоявшему в прихожей гостю, однако от холодности его не осталось и следа, когда он узнал, кем Глеб приходится Ларисе. Как выяснилось, сестру его он хорошо знал и уважал, очень жалел её, когда узнал печальную новость.

Старик протяжно вздыхал, покачивая головой, и, вглядываясь в стоящего перед ним молодого человека, то и дело грустно охал и всплёскивал руками.

— Похожи, как две капли воды! — Эти слова за последнее время Глеб слышал уже не первый раз.

На вид владелец коллекции был уже достаточно пожилым, хотя ему недавно исполнилось лишь шестьдесят два года. Его отталкивающая внешность вызывала у тех, с кем он так или иначе общался, жалость и сочувствие. В глаза бросался прежде всего огромный горб на спине, он был настолько велик, что создавалось впечатление, будто старик состоит из одного горба. Из-за этого крупного дефекта казалось, что у него вовсе отсутствовала шея, голова словно была приклеена к плечам. Тем не менее, в сероватых глазах старика светились живой ум и любознательность.

— Так вы её брат? Так бы сразу и сказали. Славная девушка была, ой, какая славная! — Он засуетился, закряхтел, как старое дерево, неловко пошарил у себя в карманах, но ничего не обнаружил и, сконфуженно улыбаясь, попросил у гостя закурить.

— Ларису я хорошо знал, ещё до того, как она поступила работать в музей, — пояснил он, затягиваясь сигаретой, — она как-то написала про меня славную статью, да ещё хлопотала насчёт квартиры, правда, ничего у неё не вышло. Но всё равно молодец она!

После второй затяжки старик хрипло раскашлялся, в груди у него, как в котелке, что-то забулькало, заклокотало.

— С лёгкими у меня не всё в порядке, — извиняющимся тоном пояснил он, — да что там говорить, в такой сырости и темноте, как у нас, мне жить ни в коем случае нельзя… да, хорошим человеком была Лариса. Вот до сих пор не могу понять, почему Господь Бог забирает самых лучших, а негодяи, которые лишают людей жизни, живут себе, и живут припеваючи.

— Дмитрий Егорович, я вот о чём хотел у вас спросить, — нетерпеливо перебил его Глеб, — вы, пожалуйста, расскажите, каким образом у вас оказались ценные старинные монеты, и не припомните, есть ли ещё в городе заядлые нумизматы? Кстати, какие у них связи?

Он ещё раз окинул критическим взглядом хлипкое жилище, где царил полумрак, затем поинтересовался:

— Скажите, только, чур, откровенно, когда коллекция монет у вас находилась здесь, не покушался ли кто-то на неё?

— А зачем вам это знать? — в глазах Остапчука он вдруг опять прочитал страх.

— Как зачем? Вы же знаете, что, когда убили Ларису, в этот же день ограбили и музей. Вполне возможно, что это дело рук одного и того же человека. Поймите, мне очень важно знать всё, что касается этой злосчастной коллекции.

— Понимаю, понимаю, — бормотал старик, и тут же глаза у него как-то подозрительно заблестели. — А зачем вам, собственно, взваливать на свои плечи такую непосильную ношу, пусть следователи себе и ловят убийцу… хотя, что тут говорить, наша бдительная милиция мелких карманников и то не может поймать, где уж там по крупному. Сколько в нашем городе людей поубивали, точно мух похлопали, и хоть бы одного преступника, прости господи, поймали. — Тут старик обратился к Глебу с вопросом:

— А вы не посоветуете, что мне делать сейчас? Без коллекции я как голый король, только на неё и возлагал надежду — выбраться рано или поздно из этой берлоги, куда луч света и то не заходит. — Он с тоской обратил свой взор на мрачное запотевшее окно, голос у него дрогнул и зазвенел.

— Теперь с кого стребовать своё — ума не приложу. С музея, как говорится, взятки гладки. — Горбун вдруг спохватился и проворно задвигался по кухне. — Давайте-ка, я вас хоть чайком угощу.

— Да что и говорить! Коллекция — это вся моя жизнь! Она согревала мне душу. А вот сейчас и старость уже подкрадывается, живу, как волк, один и в нищете. — Старик опустился на стул, уронил голову на грудь, и неизвестно, сколько пробыл бы ещё в такой позе, если б к нему не подошёл Глеб, в душе у которого шевельнулась острая жалость, и не тронул его за плечо.

— Дмитрий Егорович, да вы не расстраивайтесь! Может, ещё найдётся ваша коллекция. Кстати, как вы её собирали? А что у вас в доме, разве ничего не осталось больше, разве вы всё отдали в музей? — спросил он и тут же пожалел о сказанном, глядя, как смертельно побледнел хозяин. Старик отшатнулся от гостя, сделал два шага назад, зацепив стоящее в углу эмалированное ведро, которое со звонким стуком покатилось по полу. Не замечая этого, хозяин отступил ещё, пока не уткнулся горбом во входную дверь.

— Слышь ты, а зачем тебе это знать? — В глубоко посаженных глазах его Глеб снова прочитал недоверие и даже враждебность по отношению к себе. — И вообще, кто ты такой, что ты, понимаешь ли, вынюхиваешь, что ты лапшу мне на уши вешаешь — брат Ларисы, брат Ларисы… В общем, давай-ка, молодой человек, показывай документы, или шуруй подобру-поздорову, пока я не вызвал милицию.

— Ну вот, опять-двадцать пять! — не скрывая огорчения, произнёс Глеб, его порядком уже начинала раздражать излишняя подозрительность хозяина. Несомненно, всё это говорит о том, что у старика в доме ещё хранятся какие-то ценные вещи. Наверное, это семейная реликвия.

Паспорт, предъявленный Глебом, видимо, привёл любителя старины в душевное равновесие. Он моментально ожил.

— Спрашиваете, откуда у меня взялись эти монеты? О, я создавал свою коллекцию буквально по крупицам, кропотливо, ещё смолоду имел эту непреодолимую тягу ко всему историческому, а к монетам — в особенности. Хотя вроде бы моё образование ко всему этому не имеет никакого отношения. Стыдно сказать, но у меня за душой всего семь классов. Если честно, некоторые монеты перекочевали ко мне ещё из отцовской коллекции, когда он умирал, то завещал её мне.

О, если б вы знали, каким заядлым нумизматом был отец, мне до него шибко далеко. У отца был широкий размах, он имел связи по всем странам, менял, приобретал, и, как ни тяжела была жизнь, никогда не поддавался искушению — продать коллекцию, или заложить. Он наказывал мне беречь её как зеницу ока. А вот я отцово наследство, чёрт побери, сам того не желая, пустил на ветер, — с горечью изрёк старик. Усы у него обвисли, по изборождённым морщинами ввалившимся щекам покатились слёзы.

— Конечно, если б у меня была нормальная квартира, я бы ни за что не расстался с коллекцией. Никакие уговоры этой лукавой дряной женщины, это я про заведующую музеем говорю, не помогли бы. А так я собирался на вырученные деньги хотя бы однокомнатную квартиру приобрести.

— А почему вы, Дмитрий Егорович, считаете Таисию Петровну лукавой женщиной?

— Потому что эта вздорная баба целых полгода водила меня за нос, обещая заплатить за мою коллекцию. И как я теперь, скажите, пожалуйста, выбью с неё деньги! Разве что через суд, а будет ли он на моей стороне, если в администрации у неё, говорят, есть покровители, а я, что ж, человек простой.

Глеб притушил зажжённую сигарету, стряхивая пепел в блюдечко, отколотое на краю, и приглушённым голосом обратился к хозяину с заранее приготовленным вопросом.

— Скажите, а вы случайно не замечали ничего такого особенного в отношениях Таисии Петровны к Ларисе? Ведь вы были вхожи в музей, не так ли? Правда, я удивляюсь, почему вас не оказалось среди гостей в тот роковой вечер.

— А меня и не позвали, — отозвался старик, нервно потирая руки. Он, казалось, ещё более сгорбился и даже теперь, когда они сидели, Глебу приходилось на него смотреть сверху вниз.

— Да и на кой ляд мне всё это было нужно! — пренебрежительно бросил он после небольшой паузы.

— У Таисии Петровны, я тебе скажу точно, властные замашки. Это точно как дважды два. Она привыкла с людьми командирским тоном говорить, а ваша сестра была полной противоположностью ей. Таисия, по-моему, ненавидела её всеми фибрами души. Она, не знаю, заметили вы, и улыбается как-то по-особенному, по — змеиному, что ли.

Глеб был несколько разочарован тем, что ничего такого нового он не услышал, а потому он быстро поднялся и стал вежливо прощаться с хозяином, крепко пожимая его тёплую и влажную руку, и обещая по мере надобности заглянуть сюда вновь. Но тут Остапчук как-то встрепенулся и жестом остановил его.

— Не знаю, парень, говорить тебе или нет. — Он замялся, нерешительно глядя на молодого человека.

— А что такое, Дмитрий Егорович? Говорите, не стесняйтесь. Вы, наверное, что-нибудь важное вспомнили? Прошу вас, не тяните, со мной вы можете говорить без всякой опаски.

Но старик прежде, чем открыть рот, сперва подошёл к двери, прислонил ухо к замочной скважине и резким движением руки задёрнул выцветшие, давно не стиранные, пропахшие дымом шторы, отчего комната, где свет и без того был в дефиците, и вовсе погрузилась в полумрак.

Затем он подошёл к нему вплотную и вполголоса, словно чего-то опасаясь, стал говорить:

— Слушай меня внимательно, парень. Есть кое-какие любопытные подозрения. Я уверен, что коллекция монет пропала ещё раньше.

— Раньше чего? — насторожился Глеб и чиркнул спичкой, закуривая. Старик явно что-то знал такое, о чём ему не было известно.

— До того, как убили Ларису. Только убей, не пойму, какая надобность была: и убийство, и воровство — всё сваливать в одну кучу. Хотя, честно говоря, я догадываюсь, где собака зарыта.

— Да говорите вы, Дмитрий Егорович, не тяните резину! — подгонял его сгоравший от нетерпения Глеб.

— Когда моя коллекция оказалась в музее, — продолжал старик, окутанный табачным дымом, — то я ходил туда чуть ли не каждый день. Так она была под моим присмотром. Спокойнее как-то было на душе, когда я видел её на месте.

Хозяин, Глеб это ясно заметил, явно расчувствовался, голос его дрожал, по впалым щекам текли слёзы, он говорил о своей коллекции, как говорят о любимой женщине, которую безвозвратно потеряли, а вместе с ней — и смысл в жизни.

— Я не просто смотрел на мою коллекцию, я прикасался к монетам руками, гладил их, ощупывал, лелея мечту, что, может, когда-нибудь, я их вновь возвращу себе, вдруг как-нибудь случайно разбогатею и выкуплю их. Ты, парень, можешь смеяться надо мной сколько угодно, мол, выжил, старый дуралей, с ума… но я был так счастлив, когда видел её. О, это непередаваемое чувство — ощущение милой старины. Тот, кто когда-нибудь соприкасался с ней, наверное, понял бы меня…

Но вот как-то утром прихожу я в музей, поднимаюсь на второй этаж, захожу в знакомую комнату, где на столе всегда лежала моя коллекция, и сразу почувствовал что-то неладное. На обычном месте монет не было. На столе лежала пухлая подшивка газет. Я прямо остолбенел и, шатаясь от расстройства, побрёл разыскивать заведующую. И мне, парень, вот что сразу бросилось в глаза: какая-то она не такая была. Обычно уверенная в себе дамочка, а тут вид поникший, а глаза, как у блудливой собаки, бегают. На мой вопрос: куда подевалась моя коллекция, она как-то уклончиво заверила:

— Да здесь, здесь, чего ты так разволновался! Мы тут генеральную уборку делаем, всё будем переставлять, чтобы эстетично всё было. И коллекция твоя в другом месте будет.

Однако меня эти слова не только не убедили, но ещё больше разожгли подозрения. Я не отступаю, а продолжаю своё. Выпытываю, где сейчас монеты. В итоге Таисия разозлилась, раскраснелась, как после хорошей бани, и с раздражением заявила:

— Послушайте, Дмитрий Егорович, собственно, какое вам дело теперь до этой коллекции. Мы с вами ведь договор подписали? Подписали? Теперь эта коллекция в собственности музея. И мы имеем право делать с ней всё, что сочтём нужным. Обменять, например, на другую, продать, наконец.

— Но вы прежде деньги мне заплатите! — запальчиво сказал я и ушёл, хлопнув дверью. Такая меня злость разобрала.

На второй день не вытерпел, опять пошёл к ним. И опять не увидел своей коллекции. Я снова — к Таисии. На этот раз она встретила меня чуть теплее, но опять стала наводить тень на плетень. Она сказала, что реставрация скоро закончится, тогда коллекция будет на месте. А за деньги, мол, не беспокойтесь, мы вам заплатим.

И я опять пошёл домой с упавшим сердцем, чувствуя за спиной косой взгляд заведующей. А через неделю слышу страшную новость: работницу музея убили, коллекцию похитили. Улавливаешь, парень? Как будто всё это в одну ночь произошло. Странно, очень странно!

Глеб был потрясён услышанным. В голове у него вихрем закружились мысли. « Если подозрения старика на то, что коллекция исчезла примерно на две недели раньше, чем произошло убийство, из этого следует то, что неизвестный шёл в музей только затем, чтобы убить Ларису. И ограбление тут ни при чём. Но кому Лариса встала поперёк дороги?» Пока у него на подозрении была лишь заведующая. Разумеется, не сама она могла убить Ларису, а наняла убийцу, в роли которого свободно мог быть её супруг.

— Если монеты исчезли раньше, — развивал он свою версию, — и их взял не кто иной, как сама заведующая, то зачем ей нужна была ещё и смерть Ларисы? Скорее всего, сестра знала про таинственное исчезновение коллекции и прямо обвиняла свою начальницу, что, наверное, и стало мотивом преступления со стороны той.

Глеб ещё раз тепло поблагодарил старика за ценную информацию и снова пожал его широкую, как лопата, потную ладонь. Он взял с него слово никому и ничего пока не говорить. Глеб горел желанием до всего докопаться самому. Уже спускаясь по лестнице, он вспомнил, что не расспросил нумизмата насчёт куртки, оставленной убийцей в музее. Тогда он вернулся назад и, стоя перед запертой дверью, крикнул старика. Тот, высунувшись наполовину, вопросительно смотрел на него:

— Извините, ради Бога, Дмитрий Егорович, что опять вас беспокою. Вы не можете припомнить, приходил ли кто в музей вот в такой куртке, или может, кто из работников был в неё одет?

Старик, прищурясь, пристально разглядывал фотографию. Пожимая плечами, он вернул её со словами:

— Нет, я никого из знакомых не видел в этой одежде! Но заметил, что в такие модные куртки сейчас многие облачаются!

— То-то и оно, — согласился Глеб и тяжело вздохнул. Очутившись на улице, он оглянулся. В квартире, где жила Никитична, поспешно отдёрнули шторку на окне, и тотчас же сквозь образовавшуюся щель просунулся длинный, как птичий клюв, нос старухи. Она провожала его весьма настороженным взглядом. Глеб усмехнулся, а через пять минут машина его, обляпанная грязью, резко рванула с места, и помчалась, петляя по узким горбатым улицам.

Глава седьмая

Дальше путь Глеба лежал к дому музейного сторожа. По дороге на его мобильник один за другим раздались три мелодичных звонка. Адель, следователь Разумовский, Катя, словно сговорившись, прорвались к нему почти одновременно. Сначала ему пришлось выслушать Катю, которая взволнованным голосом буквально его заинтриговала:

— Глеб Иванович, нам надо срочно встретиться! Понимаете, у меня для вас имеется очень важное сообщение!

Она сделала короткую паузу, и по её прерывистому дыханию он мгновенно сообразил, что задуманный маршрут резко меняется.

— Глеб Иванович, умоляю, сию же минуту приезжайте ко мне! Я может, покажусь вам непорядочной, но это далеко не так, я это делала потому, что думала, что Ларису шантажируют… — сбивчивый голос девушки заставил ничего не понявшего Глеба тотчас же повысить скорость, и уже на пол-пути к музею он опять поймал звонок Адель.

Она тоже была обеспокоена, однако волновалась исключительно за него.

— С тобой всё в порядке, Глебчик? Ты не забыл про уговор? Обо всём советоваться со мной. Я ведь прекрасно знаю, какой ты бываешь горячий и безрассудный!

В ответ он отделался одной бодрой оптимистической фразой:

— Всё, в воскресенье едем на природу, это железно.

Адель на это не проронила ни слова, лишь тоненько вздохнула.

Следователь Владимир Разумовский вместо приветствия сразу же закидал его вопросами: где он успел побывать? С кем переговорил? Есть ли у него какие-то существенные подозрения?

Затем он, не дав Глебу раскрыть и рта, сухо предупредил:

— Ещё раз прошу, Глеб, не поддавайся эмоциям, ни во что сам не влезай, если что-то путное возникнет, немедленно свяжись со мной. Повторяю — немедленно. Имей в виду, твоё дело всё тщательно анализировать, сопоставлять факты, если кое-что раскопаешь. Но заруби себе на носу: я категорически запрещаю тебе принимать каких-то решительных действий. Понял? Словом, не зарывайся. В противном случае… — трубка замолчала.

Глебу, как достаточно проницательному человеку, оставалось только догадываться, что подразумевалось под этой незаконченной фразой.

Усмехнувшись, он в сердцах бросил мобильник на сиденье и притормозил у торца музейного здания.

В этот раз в полуосвещённом музее было довольно оживлённо, в зал то и дело, переговариваясь, заходили люди, и кто с тайным страхом, кто с любопытством, а кто и скептически рассматривали выставку огромных доисторических животных. Глеб сразу же заметил долговязую фигуру музейного работника Анатолия Дробышева. Тот поочерёдно водил по музею небольшие группы приехавших в город гостей

и что-то с увлечением и важностью рассказывал.

Глеб хотел незамеченным проскользнуть в комнату, где его ожидала Катя Тимофеева, но Анатолий его уже увидел. Лицо его расплылось в фальшивой улыбке, он оторвался от группы, встал поперёк дороги и протянул руку для приветствия.

— О, кого я вижу! Господин журналист! Вы случайно ещё не поймали бандита! Может, я вам чем-нибудь могу быть полезен! — последние слова он произнёс с явной издёвкой. Первым желанием Глеба было вежливо послать его к чёрту, однако, пересиливая себя, он нехотя пожал его по-женски мягкую липкую руку. Кто знает, может этот тип мне ещё пригодится! — промелькнула у него мысль.

Едва Глеб распахнул дверь в комнату, где его ожидала Катя, как девушка бросилась к нему с такой радостью и непосредственностью, как будто они были давным — давно знакомы. Глеб смутился. Тёмные, как уголь, глаза её горели, а миловидное смуглое личико светилось приветливой улыбкой. С той же непосредственностью и радушием она потянула его за руку и усадила за маленький чистый столик, на котором лежала стопка журналов. Затем попросила его немного подождать и скрылась в дверях, а вскоре вернулась уже с подносом, где была чашечка с кофе и блюдо с печеньем. Он неторопливо отхлебнул обжигающий и чересчур сладкий кофе и поймал на себе пристальный Катин взгляд. Видимо, ей доставляло огромное удовольствие общаться с ним.

Кате, не избалованной вниманием мужчин, но, как и всем девушкам, мечтающей о каком-то необыкновенном сказочном принце, Глеб с его импозантной внешностью сразу пришёлся по душе. Он и не подозревал, что она всю прошлую ночь провела с открытыми глазами, мечтая с ним снова встретиться.

По рассказам Ларисы она знала, что у неё есть брат, но и предположить не могла, что он, словно какой-нибудь знаменитый голливудский актёр, столь красив и привлекателен. То, что в недавнем разговоре он дал ей понять, что непременно будет поддерживать с ней тесную связь, темпераментную нетерпеливую девушку не вполне устраивало, от слов его веяло туманностью и неопределённостью. Она жаждала видеть его каждый день, наслаждаться звуками его приятного низковатого голоса, любоваться его чуть ли не божественной красотой.

Впрочем, обладая здравым умом, девушка прекрасно понимала, что между ними, увы, лежит глубокая пропасть, и вряд ли такого красавца всерьез заинтересует обыкновенная « серенькая мышка», каких сотни тысяч. У ног его наверняка женщины с внешностью Мэрэлин Монро. И потом, надо быть полной дурочкой, полагая, что сейчас в его тяжёлом положении он может влюбиться в какую-то провинциальную барышню.

Глупо на это вообще рассчитывать, даже если его сердце вполне свободно. Правда, у сообразительной девушки оставался единственный шанс, с помощью которого ей удалось бы завоевать хоть минимум его расположения. Это — разбиться в лепёшку, но быть полезной ему в его расследовании. Она уже раскрыла рот, чтобы сообщить важную, на её взгляд, информацию, но он с улыбкой опередил её:

— Подожди минутку, Катюша, прежде хочу задать тебе два вопроса.

Он, не мигая, смотрел на неё в упор своими выразительными синими глазами.

— Пожалуйста, Катюша, припомни, где находилась коллекция за несколько дней до убийства? И вообще, была ли она в это время в музее?

Девушка вскинула на него сразу округлившиеся глаза и с удивлением воскликнула:

— А разве её не украли в тот же день?

— Кто его знает, — уклончиво ответил он и настойчиво повторил свой вопрос. Она пожала плечами, наморщила свой узкий гладкий лоб, свернула пухлые губы трубочкой, затем взяла карандаш и что-то сосредоточенно принялась чертить на бумаге. К этому излюбленному методу музейный работник Катя всякий раз прибегала, когда решала какую-то замысловатую задачку.

— Вспомнила, Глеб Иванович, — наконец растерянно произнесла она, — кажется, её на обычном месте не было.

— Кажется, или на самом деле? — уточнил Глеб.

— Видите ли, Глеб Иванович, в чём дело, — шёпотом стала она объяснять, машинально вертя карандаш в руке и оглядываясь на дверь. — Сама я к той коллекции не имела ровным счётом никакого отношения. Ну, я, конечно, знала, что она у нас есть, но, по правде говоря, она меня мало интересовала. Ею больше занималась сама заведующая, а ещё — Лариса. Но я слышала, как незадолго до убийства приходил Остапчук, ну тот самый владелец, он интересовался насчёт коллекции. Он и у меня спросил, куда она делась, это я теперь отлично помню. Но тогда я не придала этому большого значения. А вы, наверное, что-то знаете про это?

— Значит, старик не соврал, и коллекция действительно исчезла раньше, — размышлял вслух Глеб, отодвигая чашку с недопитым кофе.

— Если она пропала раньше, зачем Таисия Петровна это скрыла, а объявила только в день убийства, — с расстановкой произнёс он.

От ужаса девушку моментально прошиб холодный пот, она широко раскрыла глаза и тихо пробормотала:

— Значит, я не напрасно её подозревала? Это она украла коллекцию, а потом наняла киллера, потому что наверняка знала, что Лариса молчать не станет. Тогда после вечеринки был самый подходящий момент, чтобы от неё избавиться.

Тут произошло то, чего Глеб никак не ожидал. Катя вдруг проворно соскочила со стула, стремительно подошла к нему и, припав к груди, горько зарыдала, так, что рубашка его на том месте, где находилось её лицо, вскоре стала влажной.

— Ой, Глеб Иванович, Глеб Иванович! Миленький! Что творится у нас, господи. Ну как мне дальше быть? Посоветуйте, пожалуйста. Как работать с этой убийцей? Ведь я теперь для этой гнусной твари враг номер один. Знали бы вы, какими ненавидящими глазами она сегодня на меня смотрела. Теперь она запросто может убрать и меня.

У Глеба от этих слов прилила кровь к вискам, он ошеломленно смотрел на плачущую девушку и неловко поглаживал её короткие, кудрявые волосы, вполголоса успокаивая её. Слёзы у неё так же быстро высохли, как и появились, остались лишь полоски следов. Потом Катя отошла от него и с чувством собственного достоинства опять уселась на своё место, довольная тем, как он с ней сегодня ласково обошёлся.

— И всё же, Глеб Иванович, может, мне лучше уволиться отсюда? — спросила она, успокоившись.

— Вот этого, Катюша, я тебе как раз и не советую делать, — в тоне его сквозила решимость.

— Впрочем, — добавил он, поворачиваясь к окну, — это, разумеется, твоё личное дело, и ты свободно можешь послать меня куда подальше, но… — он помолчал, выдерживая паузу.

— Если ты дорожишь памятью о Ларисе, и у тебя есть желание помочь мне, — голос у него дрогнул, и на скулах заходили желваки, но он быстро справился с волнением, — то лучше тебе, Катюша, ещё немного здесь поработать и время от времени связываться со мной. Но предупреждаю — никакой самодеятельности, твоё дело — анализировать, сопоставлять факты… — он и не заметил, что слово в слово повторил то, что ещё полчаса назад ему нудно втолковывал Разумовский.

Глеб стремительно встал, сделал три шага к окну и столько же — обратно. Затем он остановился около Кати и, опираясь руками о спинку стула, голосом, полным теплоты и участия, проговорил: