Бесплатный фрагмент - Служба времени предупреждает! Шесть фантастических историй

НЕ ВЕРЬТЕ СНАМ, ИЛИ СЛУЖБА ВРЕМЕНИ ПРЕДУПРЕЖДАЕТ!

1.

Для москвича спать в метро — дело обычное. Поутру можно ухватить то, что не доспал в кровати, а вечером, после работы и говорить нечего — спится, как в колыбели. Вот ведь и шумно, и качает, и по ногам топчутся, а сон благодатный: от станции до станции даже сны видишь. Но при этом чутко прислушиваешься, как бы не проехать.

В этот раз Иван задремал просто по привычке. Была суббота, он хорошо выспался, но глаза сами закрылись, как только он присел. Запихнув телефон поглубже в карман, Иван сложил руки на груди, прикинул, каким временем располагает (выходило минут двадцать пять), и расслабился…

ЭТО произошло вскоре после того, как поезд отъехал от «Белорусской». Сквозь сон Иван слышал, как объявили следующую «Маяковскую», как закрылись двери, как кто-то сел рядом… Поезд уже разогнался, и вдруг вагон дважды слегка тряхнуло, а по телу Ивана пробежал лёгкий озноб. Иван поёжился, но глаза не открыл — минуты две ещё можно было спокойно спать — и только когда поезд начал тормозить, нащупал в ногах рюкзак и на автомате пошёл к выходу.

Надпись на двери резанула ему глаза непривычно крупными полустёртыми буквами. Да и сама дверь была какая-то странная. Он оглянулся и о́бмер — вагон был совершенно не тот, в который он сел на конечной. Тот был новенький, в синих и серых тонах, с блестящими поручнями и рекламными экранами. А теперь стены были жёлтые, сиденья коричневые, слегка продавленные, и никаких экранов и пиктограмм. Музейный экспонат да и только! Приглядевшись, Иван совсем растерялся — пассажиры в вагоне все как один были одеты в стиле ретро и почти все держали в руках газеты вместо смартфонов.

«Чёрт возьми! Что происходит?» — только и успел подумать Иван. Поезд остановился, раскрылись двери, п перед ним расступились люди, одетые так же, как и в вагоне. Иван оторопело смотрел на пассажиров, которые, оглядываясь на него, садились в поезд, и ничего не понимал. «Карнавал, что ли? Или фильм снимают? Поезд допотопный запустили… Но я-то как в него попал? Я же садился в другой! Или я всё ещё сплю?»

Поезд ушёл, а недоумение усилилось. Мимо по перрону проходили люди в одеждах явно прошедшей эпохи, даже причёски у них были неуловимо другими. Некоторые с интересом смотрели на него, а две девушки оглянулись и засмеялись. Всё это и впрямь походило на сон.

Ивану стало не по себе. По правде сказать, он просто испугался. Приказав себе не волноваться, он закрыл глаза и сделал несколько глубоких вдохов. Открыл и увидел тот же странно изменившийся мир. Это была хорошо знакомая ему станция Маяковская — серый мрамор, овальные подсвеченные углубления наверху, но что-то было не так, даже если не брать в расчёт людей, одетых, как для съёмок сериала о советской эпохе. Казалось, самый воздух стал другим. Он прошёл несколько шагов и увидел то, что потрясло его окончательно — тупик на месте второго выхода со станции. Там, где должен был быть уходящий вниз эскалатор, стояла глухая стена. У Ивана задрожали ноги, поверить в то, что произошло, было невозможно — это было настолько же фантастично, насколько и страшно!

Он зашёл в тупик и потрогал мраморную стену. Она оказалась самой настоящей, гладкой и холодной. Как ни странно, это прикосновение, немного успокоило Ивана. «Спокойно, только без паники! Должно быть какое-то объяснение…» — сказал он сам себе. Словно в ответ, в кармане вздрогнул мобильник — пришло сообщение. Поглядев на экран, Иван испытал очередной шок — на экране не было ни времени, ни даты. Он потыкал пальцем в приложения — ни часы, ни календарь не открывались. Не смог он и позвонить — номера тоже не набирались. Зато сообщение, которое пришло несколько минут назад, открылось сразу, и ещё не начав читать, он понял, что ничего хорошего оно ему не сулит. Текст был длинный и начинался словами: «ВНИМАНИЕ!!! ОЧЕНЬ СРОЧНО!!! ОЧЕНЬ ВАЖНО!!!»

2.

Вот что он прочёл:

«В результате не до конца изученного явления соприкосновения спиралей пространственно-временного континуума произошли перемещения некоторых физических тел во времени. Вы попали в одну из точек такого соприкосновения и переместились на 50 лет назад, то есть в 1969 год. Соприкосновения цикличны. Существует большая вероятность, что следующее произойдёт ровно через двое суток — 7-го июля, (понедельник), в 14 часов 57 минут 44 секунды мск. Точка соприкосновение определяется координатами… (далее шли числа) … которая находится в самом начале Гоголевского бульвара и практически совпадает (погрешность несущественна) с одним из 4-х фонарей, расположенных вблизи памятника Гоголю, а именно: ближним к началу бульвара, по правую руку Гоголя. Оказавшись в указанное время в этой точке (не далее 10 см от фонаря), вы будете иметь шанс вернуться в 2019 год. В противном случае ваше физическое существование в этот миг завершится. Вы исчезнете как из прошлого, так и из настоящего. До указанного момента статус ваше существование будет считаться фантомным. Запомните или запишите точное время и место, телефон будет работать недолго.

ЧРЕЗВЫЧАЙНО ВАЖНО!!! Перемещения одушевлённых объектов возможно ТОЛЬКО В БЕССОЗНАТЕЛЬНОМ СОСТОЯНИИ ИЛИ ВО СНЕ. Примите необходимые меры и тщательно подготовьтесь.

УБЕДИТЕЛЬНАЯ ПРОСЬБА: постарайтесь свести к минимуму следы своего пребывания в прошлом и ни в коем случае не пытайтесь повлиять на естественный ход исторического развития. Это может привести к непредсказуемым последствиям. Надеемся на ваше благоразумие. Удачи!

СЛУЖБА ВРЕМЕНИ. ОТДЕЛ ПО РАБОТЕ С ПЕРЕМЕЩЁННЫМИ ЛИЦАМИ».

Первым желанием Ивана было шваркнуть мобильником о каменный пол. Не сдержавшись, он громко выругался. Они желают ему удачи! Какая ещё служба? Что за перемещения? Бред!

Он ещё раз огляделся: люди, которые стояли на перроне, совсем не походили на призраков, стена, перед которой он стоял, была самой что ни есть настоящая. Подошёл поезд, старый, но судя по всему, тоже настоящий. Вот он уехал, прогрохотав мимо, и было ясно: это не сон!

Но Иван был оптимист. Как бы там ни было, а делать что-то придётся. Если всё правда (приходилось брать это за рабочую гипотезу), перед ним стояла задача — протянуть два дня в чужом времени и в бессознательном состоянии попасть точно в срок в нужную точку. И, между прочим, ещё не наследить! В своё время Иван прочёл много фантастики и, конечно, помнил рассказ Брэдбери «И грянул гром…» Но самому стать героем фантастической истории — это уже было слишком!

Ещё раз ругнувшись про себя, он присел на корточки, вытащил из рюкзака детектив, который всегда таскал с собой, и на форзаце аккуратно записал точное время и место перемещения. Вовремя — через несколько секунд телефон отключился. Иван швырнул его вместе с книжкой в рюкзак и зашагал к эскалатору.

3.

Он шёл по Тверской, которая теперь была улицей Горького. Шёл не спеша, впереди было целых двое суток. День был солнечный в отличие от такого же ровно пятьдесят лет спустя, и несмотря на весь ужас своего положения, Иван даже получал удовольствие от прогулки. Москва прошлого Ивану понравилась. Фасады без рекламы были спокойны и величавы, бежали симпатичные автомобили, знакомые по старым советским фильмам, торопились по своим делам прохожие, одетые неярко, но аккуратно и, на его взгляд, стильно. Некоторые из них оглядывались и провожали взглядом стройного мужчину в белой футболке, кроссовках «Найк» и — ах! — голубых, как небо над Москвой, джинсах.

Первым делом Иван хотел побывать у памятника Гоголю, убедиться, что фонарь на месте и хотя бы просто постоять радом, чтобы морально подготовится к телепортации или как там это называется… Пока шёл, обдумывал, как прожить эти два дня — без денег, без друзей без документов (паспорт был при нём, но помочь ничем не мог). Надо ведь что-то есть и где-то спать… Ах, да! Ещё следов не оставить! «Интересно, что они под этим понимают? — размышлял он. — Положим, без еды двое суток продержаться можно, а вот с обратным процессом вариантов нет. Впрочем, не думаю, что мои фекалии изменят ход истории. Да и голод я терпеть не буду! Какого чёрта? Я перемещать себя не просил!»

Итак, задача была такова: надо было найти того, кто бы приютил его на два дня и желательно накормил. Или хотя бы дал денег. Ночевать на вокзале или прямо на улице рискованно. Вдруг заберут как бродяжку — тогда всё! Лучше всего было бы разжалобить какую-нибудь сердобольную женщину и попроситься на постой. Если молодая и симпатичная, пофлиртовать, чтобы упростить задачу, а если дело пойдёт — совместить полезное с приятным, почему бы и нет? Стоп! Следов оставлять нельзя! «Ладно, посмотрим. — решил Иван. — Что-нибудь да подвернётся».

4.

Фонарь был на месте. Бронзовые львы у основания скалились совершенно так же, как будут скалиться и в третьем тысячелетии. Иван глядел на их глупые рожи, и ему всё ещё не верилось в то, что с ним происходит. Однако стоило оглянуться, и вокруг вставала старая Москва — старомодная, степенная, и, надо было это признать, довольно обаятельная.

— Эх вы… — сказал львам Иван.

К памятнику подошла женщина в лёгком голубом платьице в горошек. Она положила к подножию памятника небольшой букет и не спеша пошла по бульвару. Повинуясь внезапному побуждению, Иван двинулся за ней. «Попробовать, что ли?» — подумал он. — Чего откладывать?»

Он быстро догнал женщину, но чем ближе подходил к ней, тем трудней казалась ему задача. Женщина остановилась около скамейки, села и достала из сумочки книжку. Иван прошёл мимо, потом вернулся и присел на другой конец. Женщина мельком взглянула на него и снова опустила глаза в книгу. Миловидная, с тёмными, слегка волнистыми волосами, забранными на затылок, Ивану она понравилась, но именно по этой причине заговорить стало ещё труднее.

Наконец он решился:

— Извините, пожалуйста! Можно мне обратиться к Вам с просьбой?

Женщина улыбнулась:

— Конечно!

Улыбка была приятная и спокойная.

— Вы не думайте, — начал Иван как можно убедительнее, — я не искатель случайных знакомств. Я попал в беду. Если я расскажу, что со мной случилось, Вы мне не поверите. В это невозможно поверить! Поэтому я просто прошу: помогите мне, не задавая вопросов. Должны же люди хоть иногда верить друг другу?

Женщина внимательно посмотрела на него. Потом спросила:

— Чем же я могу Вам помочь? Если деньгами, то у меня с собой три рубля…

— Деньги — не главное, хотя они мне тоже понадобятся. Мне нужно где-то переночевать. Всего две ночи. Я действительно в совершенно невероятной ситуации, и мне очень неловко, но… — и он пожал плечами, — выхода у меня нет.

— А почему Вы обратились именно ко мне? — спросила женщина.

— Если честно, Вы первая мне попались. И у Вас хорошее лицо, я уверен, что Вы не обругаете меня и не прогоните. Кроме того … — он постарался улыбнуться как можно обаятельнее, — Вы мне симпатичны. Это же важно.

Женщина задумалась, потом усмехнулась:

— Знаете, если я Вам откажу, то, скорее всего, буду потом жалеть об этом. Пойдёмте, я живу неподалёку.

Она встала, вскочил и Иван.

— Надеюсь, что-нибудь о себе Вы всё-таки расскажете. Я не любопытна, но Вы меня заинтриговали… Давайте для начала хотя бы познакомимся.

У Ивана словно гора упала с плеч, он радостно выпалил:

— Иван.

— Надеюсь, это настоящее имя?

— Клянусь!

— Ольга. — она протянула ему руку, потом показала на большой серый дом на другой стороне бульвара. — Нам туда.

Когда они уже подошли к подъезду, Ольга повернулась к нему:

— Я ни о чём не буду Вас спрашивать, Иван. Только одно: Вы не шпион?

Иван опешил, потом засмеялся:

— А что, похож?

Ольга пожала плечами:

— Если б я знала, на кого они похожи. Но Вы не ответили.

— Нет. — серьёзно сказал Иван. — Это моя страна, и я её люблю.

— Я Вам верю. — ответила Ольга. — Проходите… Четвёртый этаж.

5.

Иван сидел за столом в небольшой, но чистенькой и уютной кухне. В открытое окно с бульвара то и дело забегал ветерок, качал занавеску и оставлял после себя приторный запах липового цвета. Ольга мыла посуду. Позади был ужин (сыр, огурцы, тушёные баклажаны), во время которого было сказано четыре фразы: «Сегодня без мяса, не обессудьте», «Овощи — наше всё!», «Соли не нужно?», «Спасибо, очень вкусно!» Иван смотрел на её спину, завитки тёмных волос, нежную незагорелую кожу на локтях и думал: «Этого ещё не хватало! Надо было всё-таки на вокзале переночевать. Чёрт побери, что происходит?»

Ольга обернулась:

— Сейчас будем пить чай. — она поставила на стол вазочку с печеньем и чашки. — Я всё жду, когда Вы спросите, где мой муж?

— И где же?

— В командировке. Сын в лагере. А я привела в дом мужчину. Представляю, что Вы обо мне думаете. — она поставили чайник на плиту и взглянула на Ивана. — Ведь думаете?

— Мне очень стыдно, но… да, думаю… Только… поймите меня правильно. Там, на бульваре, всё было по-другому. Я к вам обратился, потому что мне действительно нужно где-то переночевать. Не к мужику же мне было обращаться! А у Вас на лице написано, что Вы добрая. А теперь… — он замялся. — Может, мне лучше уйти?

Ольга вздохнула:

— Добрая? Не знаю… Не уверена, что поступила бы так же, будь Вы толстеньким и плешивым. — она помолчала. — Иван, я дам Вам денег, сколько смогу. И ночуйте — пожалуйста! Только не думайте обо мне плохо. Когда Вы сказали, что люди должны верить друг другу, я вдруг поняла, что всю жизнь ждала, когда мне кто-нибудь скажет такие слова… И представляла себе человека, очень похожего на Вас.

Она остановилась, потом тихо добавила:

— Вы мне сразу понравились… с первого взгляда. Я никогда никому такого не говорила. Я на самом деле гордая.

Иван взял её за руку. Она медленно освободила руку и покачала головой:

— Вы ничем мне не обязаны.

— Оля, я всё Вам расскажу, иначе… — он запнулся, — иначе это будет нечестно. Я ведь минуту назад думал почти то же самое: почему то, чего я ждал всю жизнь, произошло именно сейчас? Вы себе не представляете, как это несправедливо! Я должен объяснить. Я тоже не хочу, чтобы Вы думали обо мне плохо. Сядьте!

6.

…В три часа ночи они всё ещё сидели на кухне. На столе лежали вещественные доказательства: мобильник, раскрытая на форзаце книга, паспорт Ильи и деньги 21-го века. Ольга поверила на удивление быстро, только в первую минуту чуть побледнела.

Он рассказал ей всё. Как и почему произошло перемещение, он и сам не знал, тут и рассказывать было почти нечего. Зато о жизни пятьдесят лет спустя он говорил, чувствуя себя сказочником. Интернет, мобильная связь, спутники, плазменные экраны, компьютеризация, цифровые технологии, рэп, СПИД, испорченная погода, многоэтажные дорожные развязки и пробки, пробки, пробки… Рассказывал и словно смотрел на это со стороны и сам удивлялся.

— Вот сейчас на бульваре тихо. Проедет машина, и опять тишина. Такого через пятьдесят лет не будет. Автомобили будут стоять на тротуарах, в подворотнях, толкаться на перекрёстках, по всем шоссе будут течь реки из автомобилей. А по Центру, где Вы живёте, иной раз пешком будет быстрее попасть из одного места в другое. Многие, особенно молодые, станут ездить на велосипедах и самокатах…

— Не могу себе этого представить. — Ольга покачала головой, потом улыбнулась и спросила. — А как будут одеваться? — она взглянула на его джинсы. — Как Вы? Что у вас сейчас в моде? Мода вообще будет?

— Как тебе сказать? …Ой, я на «ты» перешёл случайно. Может, так и оставим?

— Давай попробуем. Так что там с модой?

Иван засмеялся:

— Знаешь, это не по моей части. Носят — кому на что ума хватит, ну и денег, конечно. Всё довольно свободно. Некоторые девушки одеваются, как мальчики, и наоборот. Есть такие, которые делают татуировки, волосы красят в самые неожиданные цвета: розовый, например, или зелёный. Самовыражаются, так сказать… Но есть и нормально, красиво одетые.

— А твоя жена как одевается? Ты ведь женат?

Иван нахмурился:

— Мне нравилось, как она одевается. Но мы уже два года в разводе.

— Почему?

— Не знаю… Вначале всё было хорошо, а потом начали одеяло перетягивать и выяснять, кто кому больше должен. В общем, как говорится, не сошлись характерами.

— Понятно. Дети есть?

— Нет. К счастью!

— А у меня, к счастью, есть. — тихо сказала Ольга. — Давай больше об этом не будем.

— Ты сама начала.

— Не выдержала… Прости.

Иван прикоснулся к её руке:

— Оля, послушай… — он заговорил, волнуясь, но и очень убеждённо. — Я не понимаю, что происходит. Получается так, что я выпал из жизни. Может, через два дня я вообще исчезну, и эти… из Службы Времени сотрут даже память обо мне. Но пока я абсолютно свободен — и от прошлого, и от будущего. У меня есть только сейчас, и важно одно: я нашёл тебя, пусть только на один день. Вот что чудо, а вовсе не моё перемещение.

Он вскочил, подошёл к окну, посмотрел в темноту, потом повернулся:

— Ночь… лето… липа цветёт… И ты сидишь, такая… красивая… И я думаю: какая разница, в какое время жить? С интернетом или без? Счастливее от него люди точно не стали. — он снова сел. — Ты знаешь, если б мог, я бы остался, честное слово! — он взял руки Ольги в свои. — Как же мы разминулись во времени? Зачем ты так рано родилась?

Ольга как-то странно посмотрела на Ивана и сказала:

— А ведь мы можем ещё встретиться… Если я проживу ещё пятьдесят лет. Мне будет всего лишь 82 года… А ты будешь таким, как сейчас.

Иван прикусил губу, потом поставил локти на стол и закрыл лицо руками.

— Напрасно я это сказала, да? — Ольга улыбнулась. — Я не доживу. Да мне и не очень хочется жить в том мире, о котором ты мне рассказал.

Они долго молчали.

— Да, грустная сказка получается. — наконец произнёс Иван. — Слушай, а ты бы со мной переместилась? Ну, если бы возможность была?

Ольга покачала головой:

— А сын?

— Понятно… А может, попробуем перехитрить службу перемещений? Привезёшь сына, станем у фонаря все вместе, обнимемся и…

— Не шути так, Иван. Это невозможно. Даже я это понимаю.

— Эх… — Иван взлохматил шевелюру. — Ну, день-то у нас ещё есть!

7.

Они не пошли ни на Красную площадь, ни в ГУМ, ни в парк Горького, хотя Ивану очень хотелось. В людных местах у человека, одетого, мягко говоря, нетипично, могли спросить документы. Зато прошлись многими улочками центра Москвы. Иван и названий-то таких не знал, а Ольга здесь выросла. Они ходили без плана, куда глаза глядят, и разговаривали так же — перескакивая с одного на другое. Иван уже не старался удивить Ольгу будущими чудесами. Ему гораздо больше хотелось погрузиться в атмосферу этой Москвы — Москвы 70-х. Бочки «Квас» на углах; скромные вывески магазинов; афиши «Кино» с фильмами на любой вкус: от «Фантомаса» до «Андрея Рублёва»; смешные автобусы и практически свободные от автомобилей улицы…

Этого города уже не было, но Иван ходил по нему и поражался, насколько Москва третьего тысячелетия, его Москва, отличалась от себя самой полувековой давности. В Москву, которую он видел перед собой сейчас, можно было влюбиться, как в женщину, или полюбить, как мать. Она была какой-то родной. Этого никак нельзя было сказать о мегаполисе, в который превратится этот город всего через несколько десятков лет. Он будет восхищать, удивлять, поражать, очаровывать — всё, что угодно! — но любить его будет трудно.

8.

Бульварное кольцо было пройдено от начала до конца. Ольга сказала, что делает это частенько. Иван дал ей слово в будущем (конечно, если оно придёт для него), тоже будет так гулять. Шли не спеша, наслаждаясь погожим днём, время от времени садились на лавочку и говорили. Необычность ситуации располагала к откровенности, она же и торопила. Теперь говорила больше Ольга. Она рассказала ему свою жизнь, обычную жизнь советского человека, о которой он много слышал, в том числе почти ужасного. Ничего ужасного в жизни Ольги не было. Более того, Иван ей позавидовал — так естественно её личные проблемы и радости совпадали с проблемами и радостями страны.

У неё были серые глаза и едва заметные ямочки на щеках. Когда она говорила, они становились заметнее и оживляли лицо. Улыбаясь, она чуть прикусывала нижнюю губу, и тогда Ивану очень хотелось её поцеловать. Когда он сказал об этом, Ольга покраснела и ответила:

— Завтра… когда будем прощаться. Если не передумаешь…

— Оля… — Ивану очень хотелось сказать, что ему больно от мысли о том, что завтра они простятся навсегда, что она та, которую он искал и ждал всю жизнь, но понимал, что, высказанная словами вся эта книжно-киношную дребедень будет звучать фальшиво и почти глупо. Он взял её руку и прижался к ней губами, потом поднял голову и сказал:

— Пока так… Можно?

Ольга долго смотрела на него задумчиво и грустно, потом закрыла глаза и утвердительно покачала головой.

Мимо проходили люди и с интересом смотрели на странную парочку: миловидную женщину, ничем не отличавшуюся от многих таких же, и вызывающе одетого мужчину, целующего ей руку.

9.

…Всё было готово. В рюкзаке уже лежали пузырёк с хлороформом и носовой платок. После трёх тренировок Иван был почти уверен, что в нужный момент будет тем самым бесчувственным телом, которым обязан быть в момент перемещения. Оставалось всего полчаса…

— Запомни главное: страны, в которой ты сейчас живёшь, не станет, она стает совсем другой: изменится название, поменяется строй. Я тебе уже говорил — будет самый настоящий капитализм. Наступит время, когда будет казаться, что близок конец, что всё рушится и распадается, и ничего хорошего впереди. Талоны на продукты, преступность, танки в центре Москва, стрельба в людей… Возникнет призрак гражданской войны. Я этого не застал, мне рассказывал отец. Но не бойся, всё наладится. Надо будет только потерпеть — и тебе, и сыну. Помни — это не навсегда, это пройдёт, как болезнь, хотя шрамы останутся. Очень тебя прошу: не верь крикунам, которых будет очень много, не принимай решений, за которые потом будет стыдно. Может быть, то, что я тебе сказал, поможет тебе.

— Мне приятно, что ты заботишься обо мне, но лучше бы мне ничего не знать. Как будет, так и будет. Нашей стране много раз было тяжело, но мы справлялись несмотря ни на что. Вы же там, в своём будущем, справились! Я ничего не боюсь, только…. Только, знаешь, я не хочу дожить до капитализма. Меня так воспитали.

— Доживи, пожалуйста, я тебя очень прошу.

Ольга помотала головой:

— Не обещаю… — она показала на свои часы, лежавшие на столе. — Уже без двадцати. Бери часы. Пора! На всякий случай, ещё раз: откроешь пузырёк, смочишь платок, пузырёк закроешь и отставишь подальше. Часы тоже. Потом сядешь, прижмёшь платок к носу и глубоко вздохнёшь… Очнёшься уже… у себя. Ну, вот и всё! Прощай!

— Ты мне что-то обещала.

— А ты не раздумал?

Иван привлёк Ольгу к себе, закрыл глаза и замер, стараясь запомнить этот миг: запах её волос, тепло часто вздымавшейся груди и тонкие руки, с неожиданной силой обнявшие его. Потом крепко поцеловал Ольгу в губы и нежно прикоснулся к ямочкам на щеках.

— Иди. — шепнула Ольга. — Не забудь рюкзак!

Он не оглядываясь вышел из квартиры, через ступеньку сбежал по лестнице и зашагал на бульвар…

10.

Всё было готово к перемещению. Иван сидел, прислонившись спиной к фонарю между двумя львами, с платком в руке. Пузырёк был уже открыт, рядом на песке лежали часы, отсчитывая последние секунды. Ровно в 14 часов 57 минут Иван смочил платок хлороформом, отодвинул пузырёк и часы подальше, прижал к груди рюкзак и, приложив платок к лицу, глубоко вдохнул. «Не забудь рюкзак!» — донеслось до него издалека, может быть, уже из прошлого.

«Это её последние слова…» — ещё успел подумать он…

11.

…Когда Иван открыл глаза, на лицо ему капал мелкий дождик. Капать ему, судя по всему, было недолго — над небольшим облачком синело высокое летнее небо, а солнце было где-то совсем рядом. Он лежал возле фонаря на спине, на влажных плитах, прижимая к груди рюкзак, и думал: «Неужели произошло? Не может быть!» Но судя по мощному гулу автомобилей со стороны Нового Арбата, это была уже другая Москва.

Пожилой мужчина и женщина с зонтиком остановились рядом с Иваном. Он заморгал глазами и сел. Ни пузырька, ни часов рядом не было.

— С вами всё в порядке? Может, помочь? — спросил мужчина.

— Нет-нет, не беспокойтесь. — Иван подмигнул. — Перебрал малость. Всё нормально.

Парочка пошла дальше, а Иван встал, отряхнулся и полез в рюкзак. Мобильник работал, но сообщения Службы Времени не было. Он торопливо открыл книжку — запись на форзаце не исчезла. Значит, не приснилось! Он оглянулся, возле памятника никого не было. Он обошёл его — никого. Побежал на бульвар… Навстречу шли, уткнувшись в телефон, парень с девушкой, вдали удалялась пожилая пара и уж совсем далеко были видны идущие то ли сюда, то ли в другую сторону фигуры…

И тут зазвонил мобильник. Это было так неожиданно, что Иван вздрогнул и чуть не выронил его. Его вызывал номер, состоящий из одиннадцати нулей. Поставленный женский голос, записанный заранее, с дикторской интонацией проговорил: «С благополучным возвращением! Спасибо за выдержку и благоразумие. Убедительная просьба: о том, что с вами произошло, ни с кем и никогда не делиться. Поверьте, это в ваших интересах. Самое разумное — считать, что вам всё приснилось. Всего хорошего!» Потом раздался звук, похожий не то на свист, не то на звон. Его оборвали короткие гудки. Иван тут же набрал одиннадцать нулей, но услышал то, что и ожидал: «Набранный вами номер не существует».

Он ещё долго стоял у памятника, внимательно вглядываясь в прохожих, потом, словно стряхнув с себя что-то, расправил плечи и пружинистой походкой направился в сторону Нового Арбата.

Пересекая Малый Афанасьевский переулок, Иван прошёл мимо сухонькой старушки с короткой седой стрижкой. Она стояла у светофора, словно собираясь переходить бульвар. При его приближении старушка отвернулась и сделала вид, что говорит по телефону, а потом пошла вслед. Шла до самого Нового Арбата, и лишь когда широкоплечая фигура исчезла в подземном переходе, развернулась и медленно пошла обратно…

САМАЯ СТРАШНАЯ БОЛЕЗНЬ

1.

— Что ты сказала? — Мигель перестал жевать и поднял голову.

«Господи! — пронеслось в голове Евы. — Значит, это правда! Молчать! Молчать во что бы то ни стало! Даже не раскрывать рта!»

— Что ты сказала, шлюха?! — заорал Мигель, бросая на стол вилку. — Это я жирный вонючий ублюдок?

Ева скорчилась на диване и закрыла лицо руками. Она боялась только одного: начать говорить. Если бы это случилось, она бы высказала всё, что думает о муже, и тогда, если Мигель мужчина, он должен её убить.

Стиснув зубы, она ожидала удара, который не заставил себя ждать, потом они посыпались градом… Ей было больно, но страшнее было другое: теперь она точно знала, что больна. Больна той самой проклятой болезнью, о которой её предупреждала Сусанна, болезнью, в которую просто невозможно поверить.

— Посмотри на меня, — говорила Сусанна. — Похожа я на человека, который говорит только правду и ничего, кроме правды? Да я всю жизнь лгала, клянусь девой Марией! Одно слово правды на три слова лжи — как все, Ева, как все! А теперь я просто не могу соврать, хочу по привычке, а открою рот и говорю то, что думаю. Ты себе не представляешь, Ева, как это ужасно! Педро уже ушёл от меня. Я не знаю, как жить дальше! Уж лучше бы СПИД!

…Мигель уже не колотил её, а просто сидел рядом и тяжело дышал. Ева знала, что надо сказать, чтобы помириться и даже выпросить что-нибудь за побои. Но боялась даже раскрыть рот, потому что боялась, что язык скажет совсем другое. «Сволочь! — думала она. — Подонок! Ну, погоди же! Сусанна уверяла, что болезнь заразная — за грехи наши наказывает Бог! — и только через постель… Отлично! Ты мне всё расскажешь, дорогой…»

Она застонала, потом плечи её затряслись, будто в тяжких рыданиях. Через минуту потная ладонь Мигеля легла на её плечо. Ещё через полчаса Мигель, получив то, на что имел все права, храпел на диване, а Ева сидела за столом и никак не могла придумать выхода. Получалось только одно: чтобы жить дальше, ей надо стать немой…

…Уже к полудню следующего дня Мигель сидел в тюрьме по обвинению в покушении на убийство, а Ева лежала под капельницей в муниципальной больнице с двумя переломами и сотрясением мозга. Она всё-таки открыла рот, не смогла отказать себе в удовольствии объяснить Мигелю, кому он обязан происшедшей с ним перемене. Зато теперь она знала, что он не официант, а мелкий наркоторговец, что у него три судимости и взрослая внебрачная дочь, что зовут его вовсе не Мигель, а Жоа. Его песенка была спета, а вот её будущее покрывал мрак неизвестности…

2.

Сцены, подобные описанной, происходили в эти дни во многих домах Рио-де-Жанейро. В городе один за другим появлялись люди, которые говорили то, что думают, то есть правду, и по этой причине теряли работу, семью, друзей — всё!

Прошёл месяц, и странная болезнь перекинулась на другие города. Бразильцы, невзирая на католицизм, весьма темпераментны, а Рио — город, в котором мечтает хоть раз побывать почти каждый бразилец, посему многие, покидающие гостеприимный Рио, увозили в себе бациллы «правдолюбия». Процесс пошёл ещё быстрее из-за того, что местные «жрицы любви», у которых риск заболевания в силу специфики их работы был чрезвычайно велик, скоординировались и придумали выход. Почти все бордели и индивидуальные препринимательницы перешли на новый вид обслуживания со скидкой в 50% на все услуги при условии, что работа будет выполняться молча. Был придуман даже слоган-девиз, который в переводе с португальского означал что-то вроде: «О любви не говори, о ней всё сказано!» Само собой, клиентов стало в несколько раз больше, соответственно, в несколько раз больше заболевших, и далее в геометрической прогрессии…

Ещё через месяц процесс пошёл лавинообразно. В газетах всё чаще стали появляться сенсационные репортажи об адвокатах и судьях, которые прямо на процессе признавались в подтасовке фактов, лжесвидетельстве и подкупе; о врачах, которые признавались пациентам, что сознательно усугубляли заболевание, чтобы вытянуть из них побольше денег; о проповедниках, которые заявляли пастве, что Бога нет и верить не в кого… На стадионном концерте эстрадная дива назвала своих поклонником «похотливыми скотами», концерт перешёл в массовую потасовку, увенчавшуюся тремя трупами. Застрелился начальник полиции в городе Баррейрас, признавшийся перед этим, что служит мафии…

Наконец громыхнул настоящий скандал: помощник президента страны на пресс-конференции в прямом эфире, в субботу вечером, сказал полностью противоположное тому, что должен был сказать, а именно: «Дорогие сограждане! Я больше не могу скрывать от вас того, что наша страна катится в пропасть: экономика развалена, коррупция достигла невиданных размеров, невнятная внешняя политика привела к изоляции Бразилии. Скажу больше, мы нажили себе немало врагов, и скорее всего, в ближайшее время ввяжемся в войну. Это тем более вероятно, что война — лучший способ отвлечь вас от внутренних проблем, так что скорее всего она будет — с Уругваем или с Гайаной, мы ещё не решили. Советую потуже затянуть пояса и не ждать ничего хорошего». Больше ничего помощник президента сказать не успел, пресс-конференция была прервана…

После этого закрывать глаза на проблему, которая в одночасье приобрела национальный масштаб и международную перспективу, стало невозможно.

Было объявлено чрезвычайное положение. Специально созданной правительственной комиссией были проведены консультации с врачами, психологами, парапсихологами, учёными всех мастей… Был учреждён статистический отдел, призванный собирать данные о случаях заболевания новой болезнью, которой ещё не дали название, но уже окрестили «чумой 21-го века». Первые же данные этого отдела шокировали — болезнь распространялась как торнадо.

Специалисты разводили руками. Странная напасть не походила ни на одну из известных доныне болезней. Не было выявлено её возбудителя, непонятны причины её возникновения. Собственно, её и болезнью-то трудно было назвать. Здоровье как таковое оставалось в полном порядке. У больного ничего не болело, органы функционировали нормально, анализы показывали, что ни в крови, ни в лимфе, ни в моче нет хоть в какой-нибудь мере подозрительных включений, не было обнаружено никаких вирусов, кроме уже известных и к новой болезни отношения не имеющих. Психиатры тоже были в замешательстве — заболевших никак нельзя было считать сумасшедшими, они были вполне вменяемыми, психически нормальными людьми во всём, кроме одного: не могли солгать, даже если этого очень хотели.

В процессе экспериментов выяснилось ужасающее: болезнь распространяется не только половым путём, а ещё и другим, гораздо более простым способом. Стоило одному здоровому человеку побыть в обществе трёх и более больных в течение десяти и более минут, он тоже неминуемо заболевал. Вообще, превышение количества больных над здоровыми в 3 и более раз гарантировало заболевание здоровых при соблюдении указанных выше условий. Не нужно было даже контакта или разговора, достаточно было просто находиться друг от друга на расстоянии нескольких метров.

Самое страшное, что было совершенно непонятно, как лечить болезнь. И что лечить, в конце концов? Голову, сердце, душу?

Случаев спонтанного выздоровления не было выявлено ни одного.

Очень скоро болезнь дала о себе знать в других странах, а потом и на других континентах — следующими очагами массового распространения новой болезни стали Мексика, южные штаты США и, как ни странно, Голландия.

Стало ясно, что человечество стоит на пороге невиданных потрясений. Цивилизация должна была рухнуть, как карточный домик, лишившись лжи, скрепляющей и смазывающей отношения между людьми на всех уровнях: от внутрисемейных до межгосударственных. Большинство общественных институтов должны были просто исчезнуть без возможности использования лжи в своей повседневной деятельности: законодательная и судебная практика, банковская система, образование, религиозные конфессии, большая часть медицины; все виды искусства, связанные со звучащим словом, а также радио и телевидение… Вся политика стала бы попросту не нужна и невозможна. А бизнес? Как торговать, если говорить только правду? Допускать этого было нельзя ни в коем случае!

Некоторые государства отреагировали очень быстро. Великобритания разорвала дипломатические отношения с Бразилией и ввела пограничный контроль на срочно сконструированном «детекторе правды»; Швейцария наглухо закрыла границу на въезд и заморозила самые крупные счета в своих банках; Россия отказалась от проведения Чемпионата Мира по хоккею и провела внеочередной призыв в армию. Что-то происходило в Китае — каждый день многомиллионные демонстрации. Были отменены на неопределённый срок все авиарейсы из Австралии в страны Латинской Америки и в США… Рынок лихорадило, каждый день разорялись фирмы, лопались банки. Началось несколько новых войн в Африке и на Ближнем Востоке. Только три страны сохраняли стабильность: Северная Корея, Таджикистан и Мальдивские острова, все по разным причинам.

Эпидемия разрасталась, и скоро число заболевших, по приблизительным подсчётам, должно было превысить 10% от численности населения Земли. Катастрофа была неизбежна…

3.

…Через пять лет Земля представляла собой дом, брошенный жильцами: распахнутые двери, выбитые окна; грязь и мусор на тех местах, на которых когда-то не было ни пылинки; холод запустения там, где было тепло и уютно…

Как бы мне ни хотелось в своём повествовании придумать лекарство, которое бы успешно излечило человечество и позволило бы ему лгать и процветать дальше, это противоречило бы логике и здравому смыслу. Это было бы писательской уловкой, поддавками, а я пишу серьёзно. Поэтому в моей повести всё так, как будет на самом деле, если вдруг такая болезнь нагрянет на планету — из недр ли, из океана или из космоса.

А будет война, грандиозная планетарная война без правых и виноватых, без победителей и побеждённых — Последняя Мировая. Мы уже насмотрелись таких сюжетов в фантастических фильмах, но будет гораздо страшнее, и не будет Брюса Уиллиса, который ухмыльнётся и что-нибудь придумает. Погибнут почти все. Останутся только монахи в Тибетских монастырях, индейцы в Амазонской сельве, некоторые племена в Африке из тех, что живут в самых дебрях тропического леса и остатки самых северных народов. Том Круз, Шер и с десяток миллиардеров поживут ещё в своих подземных бункерах насколько хватит пропитания… На этом всё кончится. Завершится Эпоха Технической Революции и Интернета, которую все ждали, благословляли, потом проклинали, и которая не смогла устоять перед «вирусом правды».

И вот на месте очагов цивилизации — руины и радиоактивный пепел. Мусорный ветер гуляет по пустырям, а приспособившиеся к радиации растения и немногие виды животных, прежде всего, насекомые, активно обживают отнятые когда-то у них территории…

…И словно после Потопа, постепенно начнётся новая эпоха — Второе Возрождение Человечества. Уцелевшие, а потом их потомки, а затем потомки потомков будут хранить память о Катастрофе, выработается генетическая память, и новая эпоха выберет вектором своего развития Правду. Ложь будет самым страшным преступлением. Слову будет придано значение самой Жизни. Таким образом, тезис «Вначале было Слово» получит наконец реальное воплощение. И если люди смогут закрепить парадигму развития, основанную на Правдивом Слове, а слово «ложь» проклянут и забудут, придёт тот самый Золотой Век, о котором мечтали утописты, предсказывали фантасты и пророки.

А всю предыдущую историю будут называть ПП — Первая Попытка.

4.

— Хочешь ещё риса, Сэсэг?

— Нет, спасибо, Лхаце. Зачем есть лишнее? Пойдем… Молиться пора.

Две тонкие фигурки поднялись и пошли по тропинке в гору. Когда они подходили к хижине под большой сосной, сверху, от монастыря донёсся удар гонга. Словно вздохнул кто-то огромный и невидимый. Звук коснулся склонов гор и растаял, как туман. Женщины повернулись лицом к закату, опустились на колени и замерли.

Была такая тишина, что дыхание казалось лишним, нарушающим гармонию этого величественного и строгого мира. Горы, чёрные позади и синие с золотыми изломами там, где садилось солнце, были здесь отдельной Вселенной. Ничего, что могло бы хоть на мгновенье отвлечь от гор, здесь не существовало. Любая мысль, любое чувство были как эхо, отраженное от исполинского тела гор. Поэтому и мысли, и чувства были спокойны, невозмутимы, чисты…

— Послушай, Сэсэг, а ты помнишь то время… ну, до того, как всё произошло? До войны? — спросила одна из женщин, поднимаясь и кутаясь в тёплую накидку. — Мне вчера приснилось, что я танцую на карнавале. Мне семнадцать лет, все кричат: «Ева, давай, давай!» — а я задыхаюсь от счастья. Ты бы не хотела, чтобы всё вернулось?

Сэсэг помолчала, потом покачала головой:

— Нет, Лхаце, ничего не вернётся. Что толку мечтать? Я вчера была у Рэгзендоржа, в монастыре, спросила: долго ещё ждать? Он сказал: не торопитесь, ещё рано, будет знак.

Сэсэг подошла к Лхаце, обняла её за плечи:

— Ты знаешь, когда я была Сусанной, я не понимала, как можно жить без мужчин и вина, без красивых тряпок, без того, чтоб вокруг всё вертелось… Мне всегда чего-то не хватало… А теперь мне спокойно, хорошо… И оказывается, для этого так мало нужно. Может быть, счастье именно в этом?.. Я даже не знаю, пойду ли я вниз, когда можно будет. Если останусь здесь, только об одном буду жалеть…

— О чём?

— Что никогда не увижу море… — Сэсэг потянулась и зевнула. — Какой здесь воздух! Ну что, пойдем спать…

РУСАЛКА. Почти по Андерсену

Ночь… Ни луны, ни звезд. Душно. Тьма так черна и непроницаема, что, кажется, можно ее потрогать. Всё замерло, скованное и придавленное мраком — ни звука, ни дуновения. И все же совсем близко, во мраке, ощущается чье-то присутствие. Невозможно разглядеть, что это, но без сомнения — оно огромно и могуче. Тьма чуть дрожит от тепла его исполинского тела, а редкий, едва слышный вздох говорит о том, что оно спит.

Море! Даже невидимое, оно ни на миг не позволяет забыть о себе, потому что оно здесь — всё. Это его дыхание затянуло облаками небо, его покой поверг в оцепенение все вокруг. Теперь оно спит, но кто знает, каким оно проснется — характер его изменчив, а сила безгранична. От его настроения и прихоти зависят погода, очертания берегов, жизни и судьбы миллионов существ, обитающих в его глубинах и на побережье…

Море! В этом коротком слове величавое спокойствие и бесконечность: миллионы лет прошлого и миллионы будущего; оно хранит свои тайны и пишет свою историю, по сравнению с которой падения Рима и Сталинградская битва — ничто.

Так было всегда, и так будет…

…

Вдоль берега, у самой воды, идет человек. Лишь звук шагов да учащенное

Дыхание выдают его присутствие. Море его не замечает. Для него он не более, чем камешек, которых неисчислимо на берегу.

Человек спотыкается, что-то бормочет — идти по зыбкому песку трудно — но упрямо продолжает свой путь.

А море спит…

1.

…Мите наконец надоело ковылять по песку, увязая и спотыкаясь. Он снял сандалии, закатал джинсы и с облегчением зашлепал по влажной полоске берега, укатанной волнами. Время от времени ног его мягко касалась вода и тут же уходила обратно. Она была теплая, словно мыльная, но все же охладила усталые ноги.

Берег уже давно стал неровным, пошли камни и глыбы песчаника. Это означало, что пляжи кончились и началось дикое побережье. Митя уже порядком устал, но возвращаться не собирался — раздраженный дух толкал его вперед, а досада и горечь не проходили.

Причина, заставившая Митю уйти ночью так далеко от лагеря, была банальна до пошлости. Митя это прекрасно понимал, но в неполные девятнадцать лет трудно быть философом. Казалось бы, ничего особенного не произошло: его подружка Светка, танцевала сегодня с другим, только и всего! Но, во-первых, за два года знакомства они принципиально танцевали только друг с другом, это было известно всем. Во-вторых, другим оказался не кто-нибудь, а радист лагеря Роберт Кочарян, красавец и сердцеед! Высокий, улыбчивый, Роберт никогда не тратил время даром и просто так с девушками не танцевал. Это тоже знали все.

Митя ничего не понимал. Еще вчера он с одеялом в руках поджидал Светку после отбоя в «Аллее Влюбленных», и всё было, как уже много раз… В половине второго на пороге коттеджа она потрепала его за ухо, поцеловала на прощанье, шепнула: «Ну, беги…» — и исчезла за дверью. Он мог бы поклясться, что в этот миг она была прежней, ЕГО Светкой.

С тех пор прошли неполные сутки. С утра Митя уехал по делам в город, вернулся к обеду, а потом сломался водопровод в Верхнем Отделении, и все остальное отошло на второй план — лагерь мог остаться без воды.

…Уже затемно, грязный и усталый, Митя наскоро поужинал в пустой столовой холодными макаронами, переоделся и поспешил на танцплощадку, где уже вовсю гремела музыка. Пришел… и увидел Светку с Робертом.

Вначале он просто не поверил своим глазам. С ним здоровались, что-то спрашивали, он невпопад отвечал, а сам был не в силах оторвать взгляд от освещенного круга и видел только двоих. Роберт небрежно прижимал Светку к себе, а она, закинув руки ему на шею, преданно глядела в лицо и, казалось, ничего не замечала вокруг. Когда танец закончился, Роберт по-хозяйски взял Светку за локоть и повел к скамеечке.

Кровь бросилась Мите в лицо. Он видел, как Роберт что-то шепчет на ухо Светке, как она смеется, как у нее блестят глаза, и ему казалось, что этого не может быть…

…Митя внезапно остановился: дальше идти было просто невозможно — скалы вплотную подступили к морю. Стало прохладнее, проглянули звезды. Митя разглядел у самых своих ног большой плоский камень наполовину в воде, влез на него, сел, обхватив колени руками, и словно оцепенел…

Митя никогда не задумывался, любят ли они со Светкой друг друга. Всё сложилось само собой, без цветов и объяснений. Они учились на одном курсе, жили в одном общежитии, но даже не здоровались до тех пор, пока однажды Митя не пригласил ее потанцевать. В Комнате Отдыха два раза в неделю, по средам и субботам, проводились танцевальные вечера. Там, в полутьме, пропахшей потом и табачным дымом, под музыку «Queen» и «Deep Purple» у мальчиков и девочек, как правило, начиналось то, что потом продолжалось на измятых кроватях, а порой просто на полу или подоконниках, и составляло основную прелесть общежития.

Когда Митя обнял Светку за талию и привлек к себе, то сразу понял, что она не будет против дальнейшего. Он не стал медлить, нашел ее губы, и она ответила с готовностью, словно ждала этого. Весь вечер они танцевали только друг с другом. Гибкая и податливая, Светка спокойно позволяла ему обнимать и целовать себя, а губы ее, теплые и влажные, словно просили еще… На следующих танцах они опять были вместе, а через два дня, как только представился случай, так же спокойно, без тени сомнений и стыдливости, стали близки.

Светка оказалась гораздо опытнее Мити. Поначалу его это смущало, но потом всё стало на свои места. Они вместе обедали и ходили в кино, но учились каждый сам по себе. Для Мити учеба была гораздо важнее, хотя и Светка училась хорошо. Только электротехника ей не давалась, как и всем девчонкам на потоке. Этот предмет Митя всегда делал за двоих. Они не выясняли отношения, не говорили о будущем, но, вполне вероятно, через некоторое время поженились бы. Но пока им было хорошо и так.

Светка была симпатичной девушкой. Невысокая, кареглазая, с хорошо развитой фигурой и гладкими, забранными в хвост темно-русыми волосами, она сразу не бросалась в глаза, но приглядевшись, отводить взгляд уже не хотелось — смотреть было приятно. Так же легко и приятно было с ней общаться. Сколько помнил Митя, они ни разу не поссорились.

В их отношениях Мите не хватало совсем чуть-чуть, хотя в этом он не признался бы даже самому себе: ни разу, даже в самые откровенные минуты она не назвала его каким-нибудь ласковым словом: «любимым», «дорогим» или хотя бы «Митенькой». Было в ее отношении к Мите что-то неуловимо покровительственное, хотя она безоговорочно признавала его превосходство и почти всегда уступала.

То, что произошло сегодня, было совершенно неожиданно! Глядя на свою подружку в объятьях Роберта, Митя вдруг понял, что совсем ее не знает. Ему стало ясно, что все два года ходила с ним в кино и целовалась какая-то другая Светка, та, которую он себе представлял, какую хотел видеть. Она так естественно подстроилась под него, что ему и в голову не приходило искать в ней что-то иное. А сегодня он ее не узнал: у нее блестели глаза, по лицу блуждала счастливая улыбка. Когда она заметила Митю, взгляд ее, скользнув по нему, не изменился, только голова склонилась чуть ниже к плечу Роберта.

Мгновение после этого Митя стоял, как вкопанный, потом развернулся и зашагал прочь…

Он не знал, сколько просидел на камне. Тихо вздыхало море, снова скрылись звезды, ночь шла своим чередом. Камень был холодный, но Митя ничего не замечал, мысли его снова и снова возвращались к Светке. Ему было больно. Он даже представить себе не мог, что бывает такая боль: словно разъедающая внутренности. И еще было чувство, будто что-то сломалось, разрушилось и исковерканными обломками придавило сердце.

Светка его предала. Это было очевидно. Да, они ничего не обещали друг другу, но всё равно — она его предала. Сознавать это было мучительно. Невыносимо было думать о том, что будет после танцев. Тут уж сомневаться не приходилось — Роберт знал свое дело! Митя заскрежетал зубами…

Раздался громкий всплеск. Митя поднял голову, но разглядеть ничего не смог. Плеск повторился, похоже было, что кто-то плывет к берегу. «Кому еще не спится?» — удивился Митя. Неожиданно все стихло. Митя встал на ноги и прислушался. Прошла минута, другая… Вдруг рядом с камнем всхлипнула вода, обдав его брызгами, а через мгновение на берегу под легкими шагами заскрипела галька. «Кто здесь?» — крикнул Митя. Шаги стихли, и вновь наступила тишина. Митя не испугался, но что-то странное было в этом позднем купании и в этих быстрых легких шагах.

— Эй! — крикнул Митя. — Кто это?

Тишина и мрак. Казалось, даже воздух застыл…

— Что ты тут делаешь? — вдруг произнес тоненький голосок совсем рядом с ним. — Это мой камень.

Митя вздрогнул от неожиданности и протянул руку вперед. Рука коснулась влажных прядей и опустилась на чье-то худенькое плечо. Девочка… Нет, миниатюрная девушка стояла рядом с ним. Она не отодвинулась, не отвела его руку, только сказала:

— Зачем ты сюда пришел? Это мое место.

— Я… я не знал… — ответил изумленный Митя. — Я здесь случайно… Но я сейчас уйду, не буду тебе мешать. А… ты кто?

Девушка помедлили, словно в нерешительности, потом ответила:

— Если хочешь, можешь остаться. Я всё равно скоро поплыву обратно. Только отдохну немного.

Голос у девушки был нежный, мелодичный.

— Только в другой раз не приходи сюда и, пожалуйста, не рассказывай обо мне, иначе мне придется искать другое место.

— Ты, наверное, спортсменка? — спросил Митя. — Откуда ты приплыла? Случайно, не из нашего лагеря?

— Какого «вашего»? — спросила девушка.

— Из «Строителя». Ну, лагерь Строительного института…

— А-а… Знаю… — протянула девушка. — У вас на пляже, у самой воды бочка стоит, а сверху пират с кружкой.

— Ну, да!

Девушка засмеялась:

— Смешной такой! Нет, я не из вашего лагеря… Давай присядем, а то я устала немного.

Она опустилась на камень и, уже сидя, спросила:

— А ты что здесь делаешь? Ваш лагерь далеко.

Может, темнота, может, странность обстановки располагали к откровенности, но Митя сел рядом с девушкой и вдруг неожиданно для себя рассказал ей всё. То, что он не видел ее, облегчало разговор, он рассказывал, совершенно не стесняясь, словно говорил сам с собой. Девушка ни разу его не перебила, только однажды коснулась руки, словно желая успокоить.

— … Мне всегда казалось, что Ромео и Джульетта — это красиво, романтично, но… как-то неправоподобно. Умереть из-за любви? Глупо! А вот сегодня шел по берегу и вдруг подумал: если войти в воду, идти, идти, пока вода не дойдет до подбородка, потом еще несколько шагов — и всё сразу кончится, не будет ни стыдно, ни обидно, ни больно…

— А сейчас? — спросила девушка.

— Что сейчас? — не понял Митя.

— Сейчас тебе не хочется войти в воду?

Митя озадаченно посмотрел в сторону девушки. Он не мог ее увидеть, но ему вдруг очень захотелось узнать, как выглядит его таинственная собеседница.

— Послушай, кто ты такая? — спросил он. — Я впервые тебя вижу… то есть слышу… Почему я тебе все рассказал? — он помолчал. — А ведь мне действительно стало легче.

— Я рада… — сказала девушки. — А теперь, — голос ее прозвучал уже от края камня, — прощай, мне пора.

— Подожди! Как тебя зовут? — закричал Митя, вскочил на ноги, но услышал только негромкий всплеск. Наступила тишина. Сколько ни вслушивался Митя, он так и не понял, в какую сторону поплыла таинственная девушка. Он стоял в недоумении и спрашивал себя: не почудилась ли она ему — незнакомка с нежным голоском, приплывшая неизвестно откуда и исчезнувшая так внезапно.

2.

Студенческий лагерь «Строитель» под Алуштой был легендой. Здесь время от времени проходили фестивали, которые ни за что бы не разрешили в Москве; здесь устраивались мероприятия, о которых очевидцы рассказывали не иначе, как вполголоса, со смущенными улыбками; здесь давали концерты кумиры подвалов, отвергнутые официальной эстрадой; наконец, в молодости здесь дважды отдыхал Саша Градский… Порой о лагере рассказывали просто невероятные вещи. Чему верить, а чему нет, разобраться было непросто. Но ведь и о Трое мы знаем лишь по изустным рассказам не всегда правдивых людей — легенда есть легенда. Стоит заметить, однако: на пустом месте легенды не вырастают.

Не приходилось сомневаться в одном — «Строитель» представлял собой оазис любви. Или, лучше сказать, университет любовных отношений, главным и единственным предметом в котором была любовь. В лагерном распорядке она никак не упоминалась, но в этом решительно не было никакой необходимости: расписание и так соблюдалось неукоснительно: днем — теоретическая подготовка, осмысление пройденного, отдых, а после отбоя, ровно с 23.00 — практические занятия. (Отметим в скобках: как и́сстари повелось в системе высшего образования, и по этому предмету настоящая учеба начиналась только с наступлением ночи.)

Это было похоже на третью сессию — со своими экзаменами, отличниками и двоечниками и, конечно, «хвостами»… Правда, цели и задачи у всех были разные. Одни самоутверждались, другие избавлялись от лишних, по их мнению, комплексов, а некоторые, постарше и поопытней, учились с помощью любви решать весьма практические вопросы. Были и такие, которые просто делали то же, что делают все: в институте надо решать задачи по сопромату — решают, здесь углубленное изучение науки интимного общения — они и здесь не отстают. Немало было и «эпикурейцев», для которых любовь была удовольствием в чистом виде. Эти просто блаженствовали: ее здесь можно было получать, почти не прикладывая усилий.

И только тех, кто в слово «любовь» вкладывал поэтическо-романтический смысл, не было заметно вовсе. Именно здесь, под роскошным небом, на берегу теплого лазурного моря романтика терпела безоговорочное поражение. Только и было слышно:

— Вадим снял Верку!

— Верка сделала Вадима!

— Ваня, ты сегодня с кем?

— Еще не знаю.

— Блин, резина кончилась! Повешусь…

— Игорек, будь другом, погуляй часок после танцев, постель нужна…

— Смеешься?! Мне что, целый час целоваться?

— Верка, ну как Вадим?

— Вадим, ну как Верка?

Те немногие, которые не вписывались в эту наэлектризованную атмосферу, чувствовали себя чуть ли не изгоями. Отношение к ним было насмешливо-презрительное — зачем было приезжать?

Долгожданная свобода от учебы, от родителей, ласковое море, южные красоты, наконец, репутация лагеря — все это действовало неотразимо. Предваренные рассказами «бывалых», новички задолго до приезда предвкушали эти две фантастические недели, приезжали — и кидались, как в омут…

Многие относились к этому с юмором и даже умилялись: «Ах, молодость, молодость…» На самом деле, то, что здесь происходило, было страшно. Лагерь, задуманный и построенный, как место здорового и культурного отдыха студентов, был горнилом. Многие мальчики после двух недель в «Строителе» словно перешагивали невидимую черту: у них оставались те же почти детские лица, в голосах еще слышался мальчишеский звонкий треск, но исчезал свет в глазах и куда-то пропадало неуловимое очарование чистоты и свежести, свойственной только юным. Мальчики иначе смеялись, иначе шутили, по-другому относились к сокурсницам и к женщинам вообще. Мальчикам хотелось поскорее стать настоящими мужчинами, и они так торопились повзрослеть, что даже не замечали, как попадали в западню, из которой был только один выход. Цинизм — вот что получали они взамен утраченной чистоты.

То же происходило и с девочками, но было, пожалуй, еще глубже и еще страшней. И так же необратимо.

Справедливости ради стоит сказать, что резко менялись только те, кто уже были внутренне готовы к этому. Но многие именно здесь начинали прибавлять к своему мировоззрению весьма существенные детали, и здесь же начинали отбрасывали то, что совсем недавно считали необходимым.

…

Митя перешел черту еще в школе. Произошло это само собой, почти случайно, и мало изменило его. В отличие от многих ребят Митя не был озабочен своей мужской полноценностью. Учеба, например, была для него гораздо важнее. Во всяком случае, происшедшее не стало для него событием — это должно было с ним случиться, как со всяким, и случилось. Он был даже разочарован: немного стыдно, не лишено приятности, но и только… Потом, всё еще в школе, его ненадолго посетила влюбленность, завершившаяся тем же. Вскоре она развеялась, как дым.

Уже в институте к его послужному списку добавилось еще несколько эпизодов, один из который он предпочитал не вспоминать, и к тому времени, когда наконец появилась Светка, у него уже сформировалось твердое убеждение, что в отношениях между мужчиной и женщиной всё достаточно просто. Восторги и страдания, о которых пишут в романах, скорее всего сильно преувеличены, да и вообще, удел немногих. Сам же он был рад, что не принадлежит к их числу. Опытность Светки, как бы установившей правила игры, сняла с него необходимость что-то искать и изобретать. Так что в свои неполные девятнадцать лет он был, с одной стороны, уже достаточно искушен, а с другой — почти не тронут и в каком-то смысле вполне целомудрен. Ажиотаж, царивший в лагере, его забавлял. Глядя на лихорадочные попытки в последние минуты перед отбоем найти себе партнера и слушая восторженные, явно преувеличенные рассказы о ночных подвигах, он снисходительно улыбался. Ему казалось, что они со Светкой выше этого, у них-то все ясно и улажено.

И вот теперь, в три часа ночи, лежа в кровати и глядя в темноту, Митя ясно понимал, что ему это только казалось. Он мучительно пытался разобраться, что же произошло. Несмотря на поздний час, ни одного из трех его соседей по коттеджу, еще не было, никто ему не мешал.

Он вспомнил, как в середине июля на 3-ю смену приехала Светка. Они не виделись полтора месяца и первую же ночь провели вместе, а уже на другой день он заметил на ее лице новое выражение: взгляд стал длинным, убегающим, а в уголках губ затаилась улыбка, словно она постоянно ожидала чего-то приятного. Это делало ее еще привлекательнее, ей бросали вслед многозначительные взгляды, и Мите это льстило.

Днем он Светку почти не видел, и чем она занимается до вечера, понятия не имел. Однажды ему показалось, что от нее пахнет сигаретами, но она объяснила, что курили девочки в ее комнате. Это вполне могло быть правдой, девочки в лагере курили через одну. Стала чуть больше краситься, но он не придал этому особого значения. Ничего другого Митя припомнить не мог. Светка была, как всегда немногословна, ласкова и покладиста. Что же произошло?

Больше всего, конечно, страдало самолюбие. Митя не считал себя красавцем, но прекрасно знал, что в лагере найдется не одна девушка, которая ни в чем ему не откажет, дай он только понять, что свободен. У него было открытое лицо, широкие плечи, и если особого обаяния он не имел, то впечатление силы и надежности производил вполне.

Ему вспомнился эпизод, который произошел в самом начале его пребывания в лагере, сразу после приезда. После торжественного открытия, концерта и вечера знакомств, далеко за полночь, в немногочисленной компании он оказался на берегу моря. Было темно и весело. Вначале обменивались впечатлениями о концерте, потом говорили об учебе, шутили, состязались в остроумии. Помянули Феллини, Тарковского… Потом кто-то рассказал анекдот…

После этого все изменилось, словно кто-то подал сигнал. Анекдоты стали рассказывать по очереди, и с каждым новым они становились все сомнительнее и сомнительнее. Когда осторожно прозвучало первое неприличное слово, девочки смущенно захихикали, но ни одна не ушла. После этого приличных анекдотов уже не было, пошла откровенная похабщина. Митя не верил своим ушам… Всего час назад все собравшиеся на берегу были сплошь приличные молодые люди, будущие инженеры. У них были умные лица, они читали книги, ходили в театры и музеи. Он вспомнил, как одна из девочек, с золотым ободком в чёрных блестящих волосах, на концерте играла на скрипке, она так и пришла на берег моря с футляром. Теперь и она тоже слушала анекдоты и смеялась. В темноте, не видя лиц друг друга, мальчики и девочки легко отбросили условности и перестали быть такими, какими их хотели видеть родители и преподаватели, какими они сами хотели казаться при других обстоятельствах, и превратились в грязных поросят. Наверное, им казалось, что это весело и по-своему романтично. Наверное, они казались сами себе взрослыми и независимыми. Отчасти это была игра и бравада, но Митя чувствовал — они и в самом деле были готовы к тому мерзкому, что составляло суть анекдотов, они хотели этой мерзости, за ней сюда и пришли. И хотя он был старше и опытнее многих из них, его покоробило это коллективное стремление вываляться в грязи.

Все девочки курили. Мальчики уже совсем не смущались и говорили, не выбирая слов. Последний рубеж был преодолен, когда одна из девочек вызвалась рассказать анекдот и храбро произнесла отвратительное, грязное слово, которое пишут в основном на заборах. Все одобрительно захохотали. Ее не было видно в темноте, но Митя вспомнил: кажется, Оля, светленькая, пушистая, как котенок, только что окончила первый курс. От кого она узнала этот пошлый анекдот? Когда первый раз вслух произнесла это отвратительное слово? Так не вязалось оно с ее кукольной внешностью, так странно прозвучало, произнесенное тонким нежным голоском, что ему стало не по себе.

После этого дело стало приближаться к развязке. Все уже разбились по парам. Рядом с Митей сидела девица с пышной грудью и горячо дышала ему в щеку. Она громко смеялась и почти касалась его плечом. Митя решил, что не будет принимать участия в заключительной сцене. Вовсе не из-за Светки. Он не считал себя ни ханжой, ни романтиком, ему было просто противно. И еще — его поразило, как под покровом темноты люди вдруг открылись с тайной стороны, стали другими. Словно оборотни! Что-то страшное и… опасное было в этом. Он интуитивно почувствовал, что оставаться нельзя. Возникло ощущение, что если он сейчас же не уйдет отсюда, что-то потеряет. Что-то очень важное… Он не мог понять, что, но точно знал — оставаться нельзя!

Его соседка спросила хриплым шепотом:

— Может, познакомимся? — он спиной почувствовал её мягкую грудь. — Как тебя зовут?

Митя отодвинулся и пробормотал:

— Мне завтра рано вставать. Извини…

Потом деланно зевнул, поднялся и ушел. Но еще долго его не покидало тягостное ощущение, что он в чем-то виноват…

Теперь он спрашивал себя, а как бы вела себя Светка, если бы оказалась с ним в такой компании? Смеялась бы, когда рассказывали анекдоты? Рассказывала бы сама? А если бы была одна, без него? И не мог ответить… Он пытался вспомнить, о чем они обычно разговаривали с ней наедине, но ничего не мог припомнить, кроме пустяков, о которых могут говорить даже незнакомые люди. А ведь они, что называется, любили друг друга… Какая же она, Светка на самом деле? А остальные?..

Митя вспомнил известную в общежитии красавицу Лёлечку, свою однокурсницу, которая на его глазах за год стала другим существом. На первом курсе, в сентябре — широко открытые глаза, румянец смущения от случайного взгляда, ожидание чуда — вот она, настоящая жизнь! Через год, в это же время — цепкий, испытывающий взгляд, обильная косметика и никакого ожидания — всё уже сбылось, а на стене лифта короткое резюме фломастером: «Лёлька — б….». Словно жизнь прожита, хотя прошло всего девять месяцев самостоятельного бытия в общежитии да две недели в «Строителе». Ему вдруг стало мучительно жаль Лёлечку. Он даже поежился — это слишком напоминало смерть, но понял он это только теперь.

«А Светка? Разве она лучше? — подумал он. — А я?..»

Скрипнула дверь, вернулся Веня Векшин, высокий, худой, вечно взъерошенный парень. Он учился с Митей на одном курсе и считался его товарищем, впрочем, как и половина ребят на курсе.

— На месте уже? Не спишь? Страдаешь? — Веня сел на кровать. — Всё знаю… Сочувствую.

Он стал раздеваться и вдруг хохотнул:

— Ленка мне сегодня анекдот рассказала: «Приходит еврей домой, жена ему говорит: «Слушай, Абрам…»

— Слушай, Веня, — перебил его Митя, — в другой раз, хорошо? Мне не до смеха.

Веня проворчал:

— Ладно… Какие-то колючки на штанах… И чего нас в горы потянуло? Всё! Больше не экспериментирую: или пляж, или беседка…

Он бросил штаны на пол рядом с кроватью и в трусах подошел к столу. Сел, расставив тощие волосатые ноги, скептически посмотрел на Митю, затем не спеша налил из графина воды, выпил одним духом и рухнул на постель:

— А-а-а, хорошо! Если б еще завтра рано не вставать…

Митя молчал.

Веня приподнялся на локте:

— Слушай, Митрий, ты особо-то не переживай, плюнь! Время уходит… Галка Симонова сейчас свободна, точно знаю. Я сам хотел, да с Ленкой неожиданно получилось. Она, в принципе, тоже неплохой вариант, но Галка, конечно, лучше. Ты не тяни, дело верное. Она к тебе неровно дышит, точно знаю.

Митя молчал, но когда Векшин уже решил, что продолжения разговора не будет, вдруг спросил:

— Вень, а тебе всё равно: что с Ленкой, что с Галкой? По большому счету?

— А какая разница? Я же не жениться хочу. — Веня уже лежал под простыней и чесал подмышку. — Конечно, хочется, чтоб покрасивее: ну, там грудь и все такое… Но, честно тебе скажу: это не главное…

— А что главное?

— Чтоб проблем поменьше, а всего остального побольше. Ну, ладно, поспать надо хоть немного. Спокойной ночи…

Он засунул голову под подушку и через минуту уже храпел.

Митя лежал и думал: «Как у него все просто! Не Ленка, так Галка, не Галка, так… так Светка, чего уж там! — он скрипнул зубами. — …Может, так и надо? А что? Счастливый человек! Спит, как младенец… Но как же может быть всё равно?! Галки, Светки — и так всю жизнь?»

Он сел на кровати: «Неужели и Светке было все равно? У нас два года было так хорошо, а она ушла… Любовь? Наверное… А что же тогда у нее было со мной? Разминка перед Робертом?»

Он представил Светку в объятьях Роберта и застонал: «Они сейчас, наверное, еще вместе… А может, она уже вернулась: лежит и вспоминает, каков был Роберт, и сравнивает со мной…»

Митя схватился рукам за голову. Он всегда считал себя человеком уравновешенным и не слишком эмоциональным. Теперь выяснилось, что страсть его только лежала под спудом. Он чувствовал, как в нем зарождаются какие-то темные силы, смутные желания и предчувствия. Он уже не сомневался, что безумно любит Светку. Впервые в жизни он ревновал, ему хотелось отомстить, сделать ей больно, заставить так же страдать! И еще было жаль себя прежнего. Он чувствовал, прежнего Мити уже не будет.

«Что же теперь делать? Как Веня, я не хочу, да и не смогу… А куда деваться по вечерам? — Он снова схватился за голову и заскрежетал зубами. — Уже завтра весь лагерь будет обсуждать… И утешители найдутся! А-а-а-а, черт! Хоть уезжай!»