Бесплатный фрагмент - Скромные бродячие музыканты

Скромные бродячие музыканты

— Кстати говоря, — вдруг сказал Шло. — Все что ты сейчас сказал — это бред.

Галош достал из заднего кармана пламенку, чиркнул шестеренкой и загоревшимся огоньком подпалил папиросу.

— Я бы не был так уверен, друг мой, — он затянул лямки болтающегося за спиной аккордеона. — Давайте на пальцах. Мы живы?

— Сердечко — стучит, ноги — ходят.

— Прекрасно! — с ноткой утонченности, коя присуща каждому уважающему себя бездомному, ответил Галош. — Мы сыты?

Шло раскрыл плащ и поглядел на выпирающий из-под рубахи живот.

— С этим не поспоришь.

— Замечательно! А зубы всель у вас на месте?

— За исключением тех, что выпали на днях.

— Чудесно! В таком случае наше посещение таверны можно считать удачным.

— Из-за нашей музыки началась драка. Мне флейту сломали! — возмущался Шло.

— Вы неплохо свистите. Не переживайте. Там, куда мы идем, будет возможность купить вам новый инструмент.

— А куда мы идем?

— Пока не знаю. Но обязательно узнаю, когда увижу.

Они миновали главные ворота столицы Империи города Солтис пару часов назад. Путь предстоял долгий. Или короткий. Галош не знал наверняка. В общем и целом слово «знать» в его понимании имело растяжимое понятие. Он прекрасно делал это по отношению к своей одежде: видел ее, трогал, иногда нюхал, когда того требовала гигиена, но совершенно не знал какого она цвета. Серого, зеленого или, быть может, розового (с детства не умел их различать). А когда девочка гном, почесывая подростковую бороду, спросила его: «Какого она цвета?» Галош впервые ответил: «Не знаю».

Точно такой же конфуз возникал и с путешествиями. Аккордеонист знал, что куда-то обязательно придет, но вот куда конкретно — нет. Возможно, ему приглянется корчма в какой-нибудь деревушке, или настырные ноги приведут его к исполинским стенам Княжества, или они же перетопают Орион по кругу и вернут хозяина к той же точке, где будет смиренно дожидаться оставленный огрызок яблока.

Минуло несколько километров в пешем ходу по грязи, которую так нагло именовали дорогой.

*Чмок-шмяк-чмок-шмяк*

Солнце не переставало напекать две беспечные макушки, а цели на пути так и не появлялось. Откуда не возьмись, налетели тучи, выдавив из себя легионы капель дождя размером с медовые ягоды, наглядно демонстрируя людишкам и светилу, кто тут на самом деле главный. Шло и Галош скрылись под кроной дерева на опушке. Последнюю папиросу затушило меткое попадание мокрого снаряда. Бережно спрятав окурок в карман, Галош обстучал грязь с калош об ствол, развернулся и немедля двинул в чащу.

— И куда ты? — поинтересовался флейтист, проверяя целостность заплаток на плаще.

— Сначала куда глаза глядят, а там посмотрим, — беспечно ответил коллега. Шло покачал головой и, выставив воротник, пошел следом.

Долго они брели по лесу. Редкие капли дождя просачивались через плотную листву и падали исключительно на кончик носа или в точку на голове, откуда с годами растекалась лысина. Звери не встречались, что удивляло. Птички не пели, что нормально в такую погоду. Зелень, словно при виде двух незнакомцев, смущенно прижалась к земле.

Вдруг безобидные капельки сменились полноценной ливневой стеной. Галош поднял голову. Кроны деревьев над ним престранным образом наклонились вперед, раскрыв зазор, которым самым наглым способом пользовались тучи. Плавным движением аккордеонист зализал короткие рыжие волосы и направился дальше.

Угол наклона у встречаемых деревьев уменьшался. Некоторые корни торчали из земли, и, казалось, к чему-то тянулись. По всей видимости, Галош так же приближался к их цели. Вдруг он остановился по причине, которую каждый имеющий разум счел бы приемлемой. Перед ним возвышалась непреодолимая преграда из высоченных кустов и корней, растущих перпендикулярно вверх.

— Разворачиваемся? — спросил нагнавший Шло.

— Огибаем, — с улыбкой ответил Галош и, вальяжно повернув вправо, громко хлюпнул первым уверенным шагом о лужу. Промокший до последнего волоса на груди, Шло выискивал возвышающиеся над маленькими озерцами бугорки для прыжков.

Долго шли они вдоль однотипной преграды. Настолько долго, что стороннему зрителю, могло показаться, что некий хохмач попросту замкнул стену и заставил случайных дурачков ходить по кругу. В конце концов, Галош увидел за деревом поворот и, завернув за него, носом врезался в чью-то широкую спину.

— Прошу меня простить за столь неуклюжий поступок, совершенный исключительно по моей вине!

Обладатель предполагаемой спины обернулся и оказалось, что там была далеко не спина, а затылок. На Галоша смотрела летающая голова с длинными волосами, которые можно было легко принять за одежду, что учтивый нищий с аккордеоном и сделал.

— Не стоит беспокоиться, со всеми случается. Добрый день, я — Летающая голова. — Она опустила нос к земле и подняла обратно так, чтобы процесс напоминал поклон.

— Очень приятно, Летающая голова. Меня зовут Галош. — Вот он уже поклонился по-настоящему.

Подоспевший Шло было запрокинулся с тяжелым и глубоким вдохом, но застыл на месте.

— Летающая голова… — испуганно прошептал он.

— О! Так вы знакомы?

— Что? Нет! Это голова и она летает!

— А вы — человек и вы стоите, — весьма точно подметила Летающая голова. — Господа, предлагаю более не переходить на личности.

— Полностью с вами согласен. — Галош повернулся к коллеге: — Будьте добры, принесите свои извинения. — Шло вылупился на него глазами по одному данарию.

— Но это же летающая голова, — медленно, буквально выдавливал он слова.

— Она не так давно представилась. И все же вам надлежит извиниться, — сказал ему аккордеонист.

Челюсть Шло двигалась, но никаких звуков за этим не следовало. Галош обернулся к Летающей голове.

— Прошу, примите его извинения от моего имени. Будьте уверены, его скромная и порой пугливая персона сожалеет.

— Извинения приняты, — сказала Летающая голова. — Позвольте полюбопытствовать, господа, что привело вас в столь прекрасный вечер?

— Вечер и вправду прекрасен. Примерно так же прекрасны ваши черты лица. — Летающая голова улыбнулась. На его щечках появился легкий румянец. Шло обомлел. — Мы с моим многоуважаемым коллегой блуждали по замечательному лесу и наткнулись на непреодолимую преграду в виде кустов и корней. Нам пришлось обогнуть ее и так мы оказались перед вами. К слову, если вас не затруднит, не подскажите, где мы очутились?

— Что вы! Никаких затруднений! Вы в лесной таверне «Куличики от Черта», — ответила Летающая голова. — В день своего рождения, что состоялся шестого года, шестого месяца, шестого дня первой эры, благородный владелец приглашает всю нечисть Ориона на пир.

— Ваш Черт, по всей видимости, великодушный господин с чистой душой, — отметил Галош. Млеющий Шло пытался незаметно провести дрожащей ладонью под летающей головой.

— В том числе у него есть и чистые души. — Летающая голова улыбнулась.

— Мне жутко неловко спрашивать о таком и, пожалуйста, если вопрос покажется некорректным — не отвечайте, но как вы считаете, сможем ли я и мой друг, посетить сие замечательное мероприятие?

Летающая голова задумчиво склонилась на бок, спугнув Шло.

— А каков ваш род деятельности?

— Мы скромные бродячие музыканты! — гордо объявил Галош и вмиг перекинул аккордеон со спины на грудь, со звоном раскрыв его.

— Ах, так вы творческие пташки! Черт будет весьма рад вашему приходу.

— Мы ведь не нечисть никакая… — неуверенно отнекивался Шло, прячась за снятым цилиндром.

— Ну что вы! Все, кто занимается творчеством всерьез и получает от этого удовольствие, для простых людей, как чертята. А для Черта чертята — это семья.

— В таком случае будет преступлением заставить хозяина ждать нас. Как пройти в то неповторимое заведение, о котором вы упомянули? — спросил Галош.

— Прошу сюда.

Летающая голова обернулась и по воздуху подплыла к стене, состоящей из закрученных в спираль корней деревьев. С треском они раскрутились, высвободив какофонию из болтовни, жуткого хохота и звуков от глухих ударов деревянных кружек.

Весь тот путь (и ещё чуть-чуть), что преодолел Галош вдоль преграды, соизмерим с длинной таверны. Мебель и посуда состояла из тех же растущих корней: столы, стулья, вилки, кружки. Стоило кому-то убрать копыта или крыло от тарелки, как та расплеталась и становилась частью стола. Если на ней оставалась еда, то до тех пор, пока конечность не возвращалась к ней, посуда не появлялась. Гости пользовались данным обслуживанием, как гном пользовался бородой за место тряпки — не замечали этого.

Ни при каких обстоятельствах ни одному из ныне живущих не удалось бы описать празднующих там существ. Гораздо проще перечислить все конечности, которыми они обладали. Воображение само соберет из них свою нечисть и можно быть уверенным: кого бы оно не сотворило — это существо непременно присутствовало, и не исключено, что успело упиться вдрызг.

Итак:

Копыта, рога, клыки, крылья, щупальца, пушистые лапки, хвосты, крестообразные зрачки, спиральные зрачки, отсутствие зрачков, глаза на любой части тела, гигантский или крошечный рост, рыбьи, змеиные, кошачьи, обезьяньи и птичьи хвосты… Шерсть, чешуя, перья, растянутая кожа, вытянутые носы, обвисшие носы, носы точками, носы подмышкой, уши острые, завязанные над головой, нет ушей, только уши, пузо, впалый живот, клеймо, высокие каблуки из торчащих костей и много чего ещё, что могло скрываться владельцами за всем перечисленным и для чего ещё не придумали название.

Летающая голова проплыла внутрь. Следом за ней без толики сомнения шагнул Галош. Не успел он пройти и метра, как за локоть его схватился Шло.

— Тебя что-то беспокоит? — поинтересовался аккордеонист.

Говоря на чистоту, Шло боялся. Очень боялся. Настолько боялся, что от его лица отступила кровь, полностью обелив кожу. Зрачки сузились до диаметра песчинки, а дрожь оккупировала тело, уподобив его надрывающемуся паровому двигателю.

— Й… а-а… т-ты туда с… обрался?

— Какие могут быть в этом сомнения? — с учтивой улыбкой спросил Галош. — Нас пригласили. Негоже отказывать.

— Ты что ли ослеп к чертям собачим?!

В заведении что-то вынюхивающий цербер поднял три головы, взглянув на Шло и радостно завилял хвостом. Чертенок, что держал его за поводок (до ужаса точно напоминающий позвоночник), удивленно посмотрел на человека в проходе. Тот, заметив это, натянул улыбку, что отвечала за нежелание ввязываться в неприятности.

— П-простите! Я это не вам.

Чертенок острыми, как языки озлобленных женщин, когтями поправил очки с тремя линзами и ушел вглубь таверны, утянув за собой животное.

— Уходим! — шепотом попросил Шло. — Уходим, улепетываем, рвем когти, скоропостижно валим из этого места!

— Не волнуйтесь вы так! Идемте. Выбросите всю чушь из головы.

— Господа, у вас какие-то проблемы? — спросила Летающая голова.

— Мой дорогой коллега несколько смущен.

Летающая голова посмотрела на уменьшающегося на глазах Шло.

— В таком случае имею честь отвести вас к Черту. Он пожелал увидеться с вами лично.

— Ни в коем случае…

— …не стоит заставлять его ждать! — закончил за коллегу Галош.

Летающая голова склонилась набок, развернулась и поплыла по узкому коридорчику между забитыми до отказа столами. Галош потянул друга за руку. Шло изо всех сил уперся пятками в пол, но спустя секунду корни под ним начали прокручиваться, проталкивая его вперед.

Галош двигался уверенно и улыбался всякому увидевшему его глазу. Их владельцы отвечали ему тем же. Если же губы у них отсутствовали, они кивали или приветствовали поднятой кружкой. Шло осознав, что так просто его не отпустят, двигался как можно ближе к коллеге, не переставая настороженно оглядываться.

На пути Галоша оказался внушительного размера рыбий хвост. Его владелица сидела в заполненной водой деревянной ванне и за неимением достаточного места высунула плавник за пределы временного обиталища. Галош аккуратно обогнул его двинулся дальше. Оглядывающийся же по сторонам Шло случайно наступил рыбью половину девушки, за что получил пощечину. Звон в ушах заглушал окружение. Зажмурившись, флейтист держался за щеку и опирался на стол, размахивая кулаком, но остановился. Он открыл глаза и узрел ангела.

У каждого живого существа существует что-то ассоциирующееся со словом «красота». Для кого-то это изящный цветок, безмятежная река или поцелуй. В случае испуганного музыканта им являлось небо: днем — прекрасное и голубое с согревающим саму душу и сознание солнцем, а ночью — исписанное бесконечным количеством сияющих звезд в компании трех лун.

Шло увидел в русалке то самое небо. Казалось, он мог сколь угодно долго смотреть на нее и без конца находить новые элементы, хранящие в себе целые истории. Одновременно с этим ее внешность была проста и чиста: тонкая талия, маленькая грудь, прикрытая вьющимися волосами, кожа схожая оттенком с бледновичком, острые черты лица и глаза цвета самой чистой воды на дне моря Ориона.

— Прошу простить моего друга, — вдруг взял слово Галош. Шум окружения резко вернулся в голову флейтиста. — Поверьте, он нисколько не хотел навредить столь прекрасному созданию.

— Все хорошо, — ответила девушка голосом сравнимым с блаженной игрой на арфе. — Не вы первый и не вы последний. — Она улыбнулась и подвернула хвост немного под себя, освободив проход. Галош поклонился ей, схватил коллегу за локоть, но тот высвободился.

— Из… извините! Я действительно не специально. Никогда бы себе не позволил навредить такой девушке, как вы.

— Польщена. — Русалка смущенно улыбнулась, чуть опустив взгляд. Повисла недолгая пауза. — Могу вам чем-то помочь?

— Проведите со мной остаток жизни, — осмелился сказать Шло, но настолько тихо, что одного гортанного смеха глиняной гули хватило, чтобы заглушить его. К удивлению, русалка поняла его и взялась за кончик вьющихся волос.

— Потерял вас! — вклинился вернувшийся Галош. — Друг мой, негоже заставлять хозяина ждать. Идемте.

— Да… конечно, я только…

Русалка поклонилась музыкантам и отвернулась к столу, где акула ударила костяшкой об стол и крикнула:

— Рыба!

— Заткнись, урод! — выбравшись из банки, крикнула сельдь с торчащим из губы крючком. Акула вынула коралл, рыба достала заточенную блесну. Началась поножовщина.

— Идемте, — предложил Галош, поспешно уводя друга. — А вас, я смотрю, завлек голос сирены, — посмеялся он.

— Неуместный каламбур. — Шло надел на голову цилиндр, но поспешил снять его, вспомнив, что находится в помещении.

— А где здесь каламбур? — вполне серьезно спросил Галош. Его коллега закатил глаза.

Летающая голова пропала из виду. Впрочем, это не было большой проблемой, потому как проход был всего один. Миновав пиршествующую нечисть, музыканты добрались до конца заведения. Там на обыкновенном стуле, собранном из костей животных, в пепельном костюме сидел Черт и смаковал из черепа кровь. Его кожа отсвечивала ярко-красным с проблескивающими из-под нее угольками. Изо лба торчали два прямых коричневых рога. Вокруг безмятежной фигуры кутили чертята. Тыкали острыми палками в голых и испуганных мужиков и делали ставки горстями зубов, кто из тех доползет первым до куска мяса. Закручивались в щупальца женоподобных осьминогов, дрались, играли с церберами, целились заостренными пальцами в мишень на животе подвешенного толстяка.

— Уважаемый Черт, — начала Летающая голова. Тот поднял на нее два черных глазных яблока. — Прошу любить и жаловать двух бродячих музыкантов. — Галош отвесил низкий поклон, когда как Шло ограничился судорожным кивком. Черт оценивающе оглядел обоих, сделал глоток и, слизав с клыков кровь, сказал:

— Рад вас видеть. — Его голос был созвучен с жерлом извергающегося вулкана, однако интонацией напоминал скорее смирившегося с судьбой неудачливого торгаша на рынке. — Как добрались? Мне сообщили, что вы явились без приглашения.

— Премного благодарны за ваше беспокойство. Все прошло на высшем уровне. И приносим вам наши извинения за внезапное появление на вашем празднике. Так уж случилось, что всему виной простой случай.

— Вот перед кем, а передо мной уж точно извиняться не следует. Я — Черт. Рогатый выродок, который искушает слабых и наказывает их по всей строгости воображения. К слову… — Он поднял бокал-череп. — Этот сильно любил пить. Ирония — дама с чувством юмора.

— Что ты там вякнул про меня? — выкрикнула совершенно обычная девушка из-за стола неподалеку.

— Не о тебе речь! — крикнул ей Черт. — Я о понятии в целом! — Девушка отмахнулась и вернулась к картам.

— Это живое воплощение иронии? — заинтересованно спросил Шло.

— Нет. Это Анжела. Ирония — ее псевдоним. Отображает скрытые смыслы ее собственного я. Кажется. Человек от мира творчества, здесь таких много. Даже Зигмунд Тейн частенько заглядывает. Разве Летающая голова не говорила вам про таких?

— Конечно же, несравненная Летающая голова упоминала про это, — сказал Галош. — Мой коллега, по всей видимости, попросту удивлен виду обыкновенного человека на контрасте, столь значимых фигур нечистивой прослойки общества. — Черт поднялся со стула и, подойдя к гостям, шепотом сказал:

— Далеко не все тут значимые фигуры. — Он снова отпил. — Некоторые приперлись сюда по праву рождения или плюс один к кому-то. Впрочем, отставим. На самом деле я хочу вас кое о чем попросить.

— Да-да?

— Прямо сейчас замолчите и прислушайтесь.

Оба музыканта навострили слух. Отовсюду доносились крики, стоны, смех, всхлипы, где-то хлестала плеть, кто-то от хохота стучал копытом по полу, сотрясая окружающих.

— Чего вы не слышите?

— Предположу, что среди всего празднества нет самого главного — музыки! — тотчас ответил Галош.

— Действительно так. В связи с тем я хотел попросить вас заполнить эту брешь.

Не успел он договорить, как Галош ловким движением перекинул аккордеон на грудь.

— С превеликим удовольствием! — он хотел было объявить о номере, но его прервал Черт:

— Не торопитесь. Вам потребуется сцена.

Он щелкнул когтями и тут же корни из пола стали заворачиваться в небольшой пятачок, где без лишних затруднений могли поместиться два музыканта. Галош с широкой улыбкой забрался на самодельную сцену. Шло повременил.

— Извините, но у меня не получится выступить для вас.

— Отчего же? — спросил Черт.

— В последнем нашем посещении таверны мою флейту сломали об чью-то голову. Не мою, — зачем-то добавил Шло.

Черт задумчиво прогладил черную бородку и схватился за свой рог. Дернул раз, два и остроконечный нарост с сочным треском отломился. Когтями, словно в песке он проделал отверстия: одно сквозное вдоль всего рога и одиннадцать по всей длине. Продул их и протянул инструмент музыканту.

— Эту флейту точно никто не сможет сломать. Попробуйте сыграть.

— На этом? — удивленно спросил Шло.

— Если вы ещё раз зададите тупой вопрос, я оторву второй рог и воткну вам в висок, — пояснил Черт.

Шло попытался сглотнуть, но было нечем — рот напоминал пустыню. Черт протянул наполненную черепушку.

— Крови девственника? Горчит, правда, немного.

— Не-а, нет. Спасибо.

Пальцы Шло быстро встали на нужные отверстия. Губы приблизились к мундштуку. На выдохе из флейты высвободился приятный мягкий звук. Шло смутился и попытался наиграть простую мелодию, коей разминаются флейтисты. На любом другом инструменте она бы звучала одинаково и, вероятнее всего, резала бы слух, но на этом напоминала нечто, с чем оркестры выступали в Имперском дворце.

Шло ухмыльнулся, ловко перекрутил подарок и поднялся на сцену к коллеге.

— Прекрасные нечистивые дамы и господа! — на всю таверну объявил аккордеонист. Он дождался, пока все утихомирятся, и каждый глаз устремится на него: — Не только здесь, но только сейчас вашим прекрасным ушам выпадает возможность послушать чарующую игру скромных бродячих музыкантов! Но, впрочем, хватит пустых слов!

Аккордеон растянулся в его руках, издав протяжный звон. Тут же ему подсвистел Шло. Спустя секунду затишья, где каждый посетитель с замиранием сердца (или сердец) ждал продолжения, их парная мелодия растеклась по таверне. Они кружили по крошечной сцене, словно по огромному танцевальному залу и даже близко друг друга не задевали. Гости одобрительно закивали головами в такт или тем, чем по идее должны были кивать вместо нее. От ритмичного топота помещение завибрировало. Кто-то даже пританцовывал. Вдруг сквозь музыку послышался щелчок.

Сцена вместе с музыкантами начала перемещаться. Но ни один из них не прервал игры даже на миг. Они пролетели до выхода, но перед порогом резко поднялись выше под самый потолок. Шло пригнулся, но оказалось, что никакой крыши и не было. Музыканты оказались под открытым звездным небом. Недавние тучи пропали, оставив после себя насыщенный прохладой и влагой воздух.

Все, у кого были крылья, устремились ввысь, кружа у выступающих и переплетаясь в различных пируэтах. Они планировали над столами, хватали стаканы, выпивали, бросали и снова взлетали. Чертята ждали момента и запрыгивали к таким на спины. В двух из пяти случаях им даже удавалось удержаться, с громким взвизгом оседлав нечисть.

Связанные пленники, найдя момент идеальным для побега, ползли к выходу, но по пути ими закусывал зубастый цветок или случайно давил пустившийся в пляс слон. Висящие на стенах венки срывались с веток, но на их месте тут же отрастали новые. Один из морских бесов потрогал водичку в ванне у русалки, за что получил хвостом по бороде. Упав, грубиян чуть не постиг судьбу раздавленного под пяткой гиганта клопа, но успел превратиться в воду и стечь между корнями.

За одним столом тихо и мирно сидели Смерть в компании Чумы и группа лекарей. Косой взгляд черепушки в капюшоне стал последней каплей. Девушка в белом халате разбила колбу об стол и с осколком набросилась на нее. Чума плюнул ей в лицо, а второй мужик вынул скальпель и ринулся в атаку на фоне запевшей хором нечисти.

Ночь длилась аккурат концу празднования. С первыми лучами солнца толпа начала расходиться, разлетаться, расплываться, растворяться и удаляться всеми возможными и невозможными способами. В конце концов, остался Черт. Он щелкнул когтями, и сцена поднесла к нему музыкантов: потных и с одышкой, но улыбающихся.

— Ну и как вам?

— Это великолепное создание богов! — воскликнул Шло. Черт прогладил бородку.

— Ровно наоборот, но я вас понял. Не за что, — ответил он. Флейтист приподнял правую бровь. — На этом праздник окончен.

Корни расплетались, разбирая заведение целиком, а кроны деревьев с вновь устремились к небу. Вскоре на зеленом, примятом поле осталась длинная и широкая линия вскопанной земли. На ее краю сидел Черт. Он поднялся, отдал Галошу череп, сложил костяной стул, сунул его подмышку и забрал самодельную чашку.

— Благодарю. Куда вы направитесь дальше?

— Полагаю туда, куда приведут нас энтузиазм и врожденный талант искать неприятности! — гордо ответил Галош, устало переваливая аккордеон за спину.

— Звучит многообещающе. Если будите в Княжестве, Королевстве, Ханстве… — Черт задумался. — Да в каких угодно землях, заглядывайте к нашим сегодняшним гостям. У меня столько записок с приглашениями для вас, что не счесть. — Он поглядел на солнце. То уже вышло из-за горизонта наполовину. — Посему, разрешите откланяться.

Галош отвесил низкий поклон. Шло выставил перед собой флейту и так же поклонился.

Черт подмигнул, насторожив обладателя флейты. По щелчку когтей корни обвили именинника и в мгновение ока утащили под землю. Музыканты остались одни посреди леса. Из места, куда только что утянули Черта, фонтаном вылетели записки и собрались горкой на траве. Некоторые были написаны на коже, другие на костях, третьи на коре, четвертые на листьях деревьев.

Нечистивая вечеринка высосала все силы из выступающих. Скрывшись в тени ближайшего дерева, они упали на землю, показавшейся им блаженной мягкости кроватью, и моментально уснули.

Галоша разбудило чересчур громкое стрекотание кузнечиков. Замутненное сознание не понимало, какое сейчас столетие, и так же не могло снова отключиться, дабы дать досмотреть сон про сольное выступление в «Королевском театре». Он полежал ещё с закрытыми глазами, пока не почувствовал, как согреваются пятки.

Недалеко от дерева у костра, оперев подбородок на колено, сидел Шло и внимательно перебирал оставленные нечистью записки.

— Шо ытвоа, бвку ой?

Флейтист скривился лицом.

— Чего?

Галош собрался с мыслями, прочистил горло и повторил:

— Что делаете, друг мой?

— М. Записки смотрю. Нас тут во все части света зовут.

— Хм…

— Что?

— Я вам раньше не рассказывал, однако в моей голове уже очень долгое время лелеется одна мысль.

— Делись. — Шло слушал, взяв тазовую кость с выжженными на ней рунами.

— Мне хочется написать песню.

— Тебе мало что ли? — Шло перевернул камень с нацарапанным рисунком, кого-то большого, обнимающего кого-то маленького.

— Вы не понимаете. Мы исполняем чужие истории. Допустим «Златовласый партизан». Мальчик в Тысячу искр затесался в отряд княжества и убил их перед покушением на Императора. Ну не мастерски ли, а? Или эта… которая вам не нравится.

— Третий глаз?

— Да-да. Про любовника, который переспал со всеми расами и чудом удрал от их мужчин. Как там пелось? Дайте-ка… Как слон снаряд метает, и следа не оставляет…

— Не надо! Она пошлая и отвратная. Неудивительно, что ее так любят в Империи. — Шло попались водоросли, склеенные во что-то по типу пергамента. Осьминожьими чернилами было написано на ломаном человеческом: «Увидеть озера».

«Может „увидимся у озера“? — предположил Шло в мыслях. — На каких русалки есть, вспомнить бы. В Королевстве есть одно. В Княжестве. Вроде все. Не. Сто пудов ещё где-то есть».

— А мне хочется написать историю про нас, — продолжал Галош. — Мы восхваляем героев прошлого, но для кого-то в будущем мы будем этими героями, и кто-то будем восхвалять в песне нас.

— О Юна, затрахаюсь же я путешествовать, — все ещё думая о своем, подчеркнул Шло.

— Согласен. Путешествовать придется долго, но оно того стоит, мой друг!

— М? — Шло с пару секунд вспоминал тему разговора. — Да. Да, ходить придется много. — Он спрятал записку во внутренний карман плаща вместе с флейтой. — Не хочешь на другой континент сплавать? — поинтересовался он.

— А хочет ли леди найти суженного?

— Это значит — да?

— Это значит — разумеется!

Шло поправил цилиндр и сплюнул кровью на землю. Закончив приготовления, скромные бродячие музыканты направились на запад.

Или, по крайней мере, так им казалось.

Смехоград

Погода выдалась солнечной. Держа в зубах дымящуюся папиросу, Галош уверенно шел по тропе через кукурузное поле, подобно заглавному вагону поезда. Шло плелся сзади, останавливаясь у всякого камня, чтобы счистить с подошвы остатки навоза (угораздило же узнать о поле, где пасутся коровы, только оказавшись посреди этого самого поля). Громко топая, он распугивал ворон, что решали полакомиться растущей кукурузой, достигающей до высоты самого маленького гиганта (что все равно втрое выше среднего человека).

— Пойдешь ли ты, красавица, со мной на сеновал? — намурлыкивал песню Галош, щурясь на светило в голубом небе. — Нет, там нет чудовища…

— Ведь ты ещё не та-а-м, — по-своему закончил за него Шло, получив в ответ кривую ухмылку. — Прости. Загубил зарождавшийся шедевр.

— Что вы, друг мой, ничего подобного. Будь это первой строчкой шедевра, всякий музыкант на Орионе услышав ее, поспешил бы переучиться на плотника, так как искусство бы для них умерло.

— Баранки так не загибают, как ты мысли.

Галош заулыбался и пригубил папиросу.

— Шедевр — фактически идеал, к нему надо стремиться, но ни в коем случае не достигать. Один из смертных грехов творчества, знаете ли.

— Помню, — сказал Шло. — В одном столбце с «Голодай» и «Не высыпайся».

— Верно. Рядом со вторым столбцом, где написано: «Если получится, то не ленись», «Не переноси все на завтра», а также «Не пробуй обокрасть спящего сана».

— Не помню такого на каменных скрижалях, — посмеиваясь, подметил Шло.

— Совсем недавно поступила новая редакция. — Галош провел большим пальцем по свежей ране на горле. — Гвоздиком нацарапали.

Вычленить альтруистов в творческом мире неподготовленному глазу сложно. К примеру, художники пишут картину на радость другим, а писатели создают истории, вкладывая в них мораль, развивая разум читателей. Так считается. Однако на самом деле те и другие одинокие личности и работают исключительно для себя, не вкладывая в работы ничего, кроме времени и желания скорее выплеснуть густеющую в мозгу идею.

Музыканты являются немногими, кто черпает энергию из толпы. Восторженные возгласы, овации, драки под подначивающие мелодии подпитывали лучше любого пива и окорока (хотя, если предложат, то никакой уважающий себя знаток нотной грамоты не откажется. Особенно бесплатно).

Галош и Шло последний раз были среди людей целых три дня назад, от чего голодали как душевно, так физически.

Про cана. Та постройка была обыкновенной корчмой или как называли ее в Королевстве — салуном. Находился он на распутье, крайне удачно расположившись между двумя деревнями. Судьба сложилась так, что в левой, кою возвели между старыми башнями наблюдения, рождались одни только мальчики, а в правой, построенной у расщелины — исключительно девочки. Салун, названный одним бессовестным гномом «Случка», являлся местом встречи влюбленных парочек, радуя доброе сердце владелицы Жулли и пополняя ее широкий карман передника драгоценными камнями.

Надо ли уточнять, что из-за сложившейся ситуации кавалеры были чересчур ревнивы, и неосторожное всасывание воздуха рядом с их дамами могло привести к конфликту. О чем не знал переступивший порог Шло.

Обезвоженный долгой пешей прогулкой он прильнул к стойке, заказал воды, вежливо улыбнулся недалеко сидящей девушке и потом очнулся на полу с разбитой бровью и болью в затылке. Стоящий над ним Галош настраивал аккордеон и помог подняться. Наверху его ожидал стеклянный стакан воды, что зачерпнули из старой бочки вместе с песком.

Изголодавшаяся по представлениям публика с радостью приняла музыкантов. Толпа пела и плясала, не экономя на выпивке и закусках. Жулли, получив за день недельную выручку, выделила гостям комнату вместе с парочкой не занятых девушек, дабы на утро предложить постоянную работу в салуне. От приставаний полуголых девиц Шло отнекивался. Поздно ночью он спустился в зал, сел на поднятый с пола стул и перечитывал записку, оставленную русалкой на высохших водорослях. Галош же поступил как настоящих друг, закрывшись с девушками в комнате, не давая им домогаться до беззащитного Шло.

Утром, повязывая бабочку, довольный аккордеонист спустился вниз, толкнул сонного коллегу и перед тем, как уйти приметил спящего за столом сана и безалаберно висящий на его ремне кошель. Исключительно в рамках урока, разумеется, Галош достал серебряные ножнички, кои ему неожиданно для себя подарила дама сердца одного полицейского, и хотел было срезать мешочек, как вдруг к его горлу прильнуло острие. Из-под полей широкой шляпы сухими после попойки глазами выглядывал сан, держащий изрисованный рунами стелет. Галош демонстративно убрал руки, но орудие возможного убийства все ещё прислонялось к горлу.

Шло вынул флейту, по не раз отработанной схеме врезал сану по затылку, и нога в ногу с коллегой драпанул прочь из салуна.

— Черт возьми, — дивился он, внимательно разглядывая инструмент.

— Хотите вернуть? — Галош выпустил глубь дыма.

— Упаси Боги! Ты погляди на нее, ни трещинки! От моего размаха флейты больше удара нежели никогда.

— Прекрасная новость. Надоест музыка — пойдете в кузнецы. — У Галоша забурлил живот. — Разрешите вашу дубинку. — У Шло отвисла челюсть.

— Д-дубинку?.. Ты, дружок, ступаешь по охренительно тонкому льду.

Галош прочистил горло и поправил лямки.

— Действительно. Прошу меня простить. Разрешите ваш венец творения музыкальных инструментов?

Шло повернулся в профиль, косясь на коллегу.

— На!

— Премного благодарен. — Держа флейту указательными пальцами, Галош выставил ее в сантиметре от кончика носа и оглядел от края до края, закрепив внимание на мундштуке. — Хм… — Он перехватил инструмент, точно меч и с пол-оборота под корень срубил четыре ростка с початками кукурузы. — Угу. Так я и думал.

— Согласен. Упали, — подметил Шло. Галош хмыкнул.

— И это тоже. Ваш мундштук на острие рога Черта, а так как при игре вы работаете языком, то и не мудрено, что остаются царапины. Отсюда и кровь в плевках, — сказал он. Шло нахмурился и поелозил языком во рту. — Флейта, молот и нож. Три в одном, дорогой друг. Удачное приобретение. — Галош протянул инструмент владельцу.

— Лучшее, потому что ещё и бесплатное, — Шло стряхнул с флейты капельки сока срезанных растений. Галош поднял добытый обед и поделился с другом. Сдув прилипшую пыль, Шло самозабвенно вгрызся в золотистые семена. — Ой… Как… Соли бы… Почему мы раньше так не сделали? — Он оторвался от трапезы, увидев быстро удаляющегося коллегу. — И что это такое? — Земля задрожала под его ногами. — А это что такое?!

— КУ-КУ-РУ-ЗА! — Голос доносился отовсюду, как если бы воздух воспользовался правом речи. Через два толчка над флейтистом возвысился гигант метров двадцать высотой. Он неуверенно стоял на цыпочках, чтобы пятками случайно не раздавить недельный запас урожая, и озирался. — НЕЛЬЗЯ КУ-КУ-РУ-ЗУ КОРОЛЯ!

Гигант зачесал волосатую грудь, больше походившую на дикие джунгли, и из нее что-то посыпалось. Размером со спелую тыкву шары чуть не зашибли человечка внизу, вонзившись в каких-то метрах от него. Парализованный Шло не мог произнести внятно и слова из-за ужаса и набитого зернами рта. Рядом в упавшем снаряде треснула скорлупа и появилась измазанная фиолетовой слизью клешня.

«Надо было все-таки извиниться перед мамой», — с сожалением подумал про себя музыкант.

Правильно говорят: «Искренняя совесть просыпается лишь на пороге смерти».

Из семи окружающих его яиц вылупились восемь существ (были близнецы). Голодные и пищащие они окружали флейтиста, щелкая клешнями, способными перекусить металлические прутья. Одно из существ с несформировавшимися задними конечностями подползло к початку на земле и начало ловко измельчать его мелкими острыми лапками вокруг пасти, точно опытный повар, если бы тот мог держать не один, а сразу двадцать ножей. Тела закрывал уродливый панцирь с множеством фиолетовых бугорков, покрытых полупрозрачной пленкой. Просвечивающее сквозь них солнце проявляло дергающиеся внутри черные комочки.

Иногда даже от самого мерзкого зрелища невозможно оторваться. Шло морщился, дрожа от отвращения, не заметив, как клешня одного из существ тянулась к нему сбоку. Она клацнула на уровне шеи музыканта, но тот успел среагировать и пригнуться. По земле проехалась верхняя половина срезанного цилиндра.

Шло обратил взор к гиганту, точно к божеству в минуту отчаяния. И вдруг его осенило:

— А-А-А-А-А-А! — вырвалось из глотки Шло.

— О? — С кончика носа гиганта скатилась капля пота и рухнула на блох. Послышался треск панцирей. Соленая волна снесла всех тварей. — НЕ-ЛЬЗЯ КУ-КУ-РУ-ЗУ! — Скалившийся гигант топнул ногой, придавив нарушителей. Пыль поднялась непроглядной стеной, разлетевшись по плантации.

«Умению пролезть в любую дырку — вот чему мы учим», — объяснял Флигель по кличке Скользкий, признанный прохвост, трехкратный обладатель приза «Вор года», по обоюдному выбору Шишек на Развалинах старого города, тренер начинающих домушников.

Шло не пропускал его занятий, всегда платил за семестр (раньше принимали плату в любой валюте, но из-за переполненных украденной посудой и мебелью складов эту возможность упразднили) и достиг определенных успехов. По заветам учителя он вытянулся на носочках к небу, попав в проем между большим и указательным пальцами на стопе гиганта.

— НЕЛЬ-ЗЯ! — подытожил тот и перешагнул поле.

Шло бы так и остался окаменевшим от страха пугалом на радость фермерам, но всплески заставили его медленно повернуть голову. Среди раздавленных в лепешку блох осталась одна с уцелевшим панцирем. Полупрозрачные бугорки лопались. Из них выползали насекомые габаритами с кулак человека, что за день съедает два с половиной быка. На вытянутых тельцах отрастало множество длинных тонких лапок. При движении они напоминали волны, что несомненно заинтересовало бы Шло, будь он энтомологом (ведающим в насекомых), наблюдающим за этим через толстенную защитную перегородку, но будучи отчисленным с воровского факультета флейтистом-самоучкой он рванул, что было мочи.

Тем временем Галош грыз яблоко и трусцой на лошади возвращался к коллеге. Его силуэт весьма обрадовал аккордеониста, его скорость с бледной физиономией смутили и вынудили натянуть поводья, а преследующие его насекомые намекали, что пора поворачивать обратно.

Ускоряясь, он оглядывался, дожидаясь коллегу.

— Хватайтесь!

Шло запрыгнул на лошадь, всего на миг опередив блоху, летящую к его колену.

— Скачи, как никогда не скачила! — завопил он, шлепая кобылу по заду.

Шло мертвой хваткой вцепился в Галоша, то и дело стуча подбородком по весящему на его спине аккордеону. Отрыв увеличивался, как и шанс не оказаться съеденным.

Плантации закончились. Впереди показались сторожевые башни перед выкопанным рвом.

— Милсдарь, певун назад скочит, — предупредил усатый вояка, глядящий в подзорную трубу.

— Опустить ворота! — Высоченные ворота с огромным гербом в виде хохочущей маски шута начали опускаться.

— Милcдарь, за ними блошки с Гоши ползут!

— Поднять ворота! — Ворота начали подниматься.

— Милсдарь, певуны помрут тогда! А у них ваша лошадь!

— Как моя? — изумился толстопузый кардинал, сотрясая подбородки с третьего по четвертый.

— Вы хрякнули… Хотел сказать вякнули… Ой!

— На эшафот этого! — приказал кардинал, топнув ногой. Усача увели, а на его место пришел полностью лысый. — Почему у него моя лошадь? — Только заступивший новичок громко сглотнул. Недолго думая, он выдал фразу, которая не раз спасала его от неприятностей:

— Да дебилы! Всех накажем!

Кардинал нахмурился.

— Опустить ворота!

Певуны мчались на слишком большой скорости, опережая вояк, крутящих барабаны подъемного механизма. Галош просчитывал план, в котором он вместе с коллегой не оказывался на дне рва, не таранил грудью не успевшие опуститься ворота и не был съеден насекомыми. Прыжок на лошади должен был решить проблемы. Нюанс заключался в том, что ее никто об этом не оповестил.

К двенадцати годам зрелая Лапушка возила на горбу исключительно жирного кардинала, завистливо глядя из стойла, как ее подруги прыгали через барьеры и резвились в загонах. С детства ее лишили возможности ощущать встречный ветер, чувствовать адреналин, растекающийся по венам и испытывать блаженство, а не отвращение от горы сена и бесконечного сна. И наконец-то ее мечта должна была осуществиться.

Наездник бил ей в бока, не давая остыть. Мощными легкими Лапушка качала воздух, сродни роте солдат на марше. Мышцы каменели, во взгляде застыла решимость. Считанные метры отделяли ее от прыжка. Последний удар подгоняющего наездника, затем рывок и копыта оторвались от земли.

Она летела! Летела, как птицы в небе. Свободная и легкая!

По истечению двух секунд кобыла спотыкнулась о мост, не успевший до конца опуститься, и рухнула вместе с пассажирами, кубарем прокатившись вперед.

— Талию ей в трусы, она вообще прыгнула? — спросил бородатый стрелок, наблюдая со стены.

— Дюйма на три, — ответил выглядывающий из-за ограждений гном, отгрызая ноготь. — Тьфу! Ленивая же скотина. — У кардинала от злости покраснели зенки.

— Колесовать!

— Кого? — Вояки не успели удивиться, как солдаты взяли их подмышки и унесли. Через минуту им на смену пришел сан с луком и безрукий гном на ходулях.

— Поднять ворота! — скомандовал кардинал и накаченный до предела крутильщик барабана приступил к прямым обязанностям.

Ворота быстро поднимались, скатывая, будто с горки лошадь и музыкантов внутрь. Преследующие их насекомые полезли через ров. Некоторые отвлекались на аперитив в лице лежащих там тел, но другие стремились к основному блюду. Как только они поползи вверх, из котлов полилась смола. Она не могла остановить нападение, лишь замедлить, чего нельзя было сказать о полетевшей следом стреле с горящим наконечником. Вспыхнуло пламя. Пронзительный писк ещё долго действовал на нервы солдатам, которые спали после ночного дежурства в казармах неподалеку. В воздухе закрепился зловонный запах навоза.

— Когда вы успели отрастить копыта? — лежа в общей куче у подножья поднятых ворот, поинтересовался Галош. Замученная лошадь накрыла обоих музыкантов, из последних сил глотая воздух.

— Свали с меня! — приказал Шло в попытке ее поднять, но вспотевшие ладони скользнули по седлу и кобыла упала ему на живот. — Ох ты… Нет у меня копыт, кретин!

— Как говорил один многовековой монах через десять лет после очередного перерождения: «Кто обзывается, тот сам так называется». — В отличие от коллеги, аккордеонист спокойно лежал придавленный задницей кобылы.

— Я почему-то не слышу извинений. Ты меня бросил!

— Я? Да как вы смели подумать о таком? — Галош взялся за лежащее перед ним стремя и ударил им по коллеге. — Я был убежден, что вам известно о гиганте и вы бежали следом. Каково было мое удивление, когда у ворот стражник встретил только меня! Я выпросил лошадь для нас.

— Мою лошадь! — Кардинала привезли в строительной тачке, украшенной звенящими колокольчиками из золота. Двое солдат, надрывно мыча, вывалили его на мясистые ноги. При ходьбе жир кардинала перетекал то на левую, то на правую сторону, добавляя комичности. — Сладкая моя. — Он потянулся к лошади. Та никак не могла остыть после самой быстрой скачки в жизни. — Поднять ее, ну же!

Замученные солдаты переглянулись, и у обоих промелькнула мысль: «может все-таки четвертование?» Но тот, что был с рассеченной губой, отрицательно цыкнул.

— Дети.

— А ну быстро! — крикнул кардинал.

Лошадь поставили на копыта, но долго та не устояла.

— Замучили тебя, бедненькую! А ну быстро под нее и в стойла! Аккуратней, балбесы! Это не бабы ваши в… Аккуратней сказал! А вы! — обратился он к музыкантам. — Мою Лапушку! Да у вас места под ногтями от иголок не останется! Жеребцы с вашими останками будут до края континента скакать! Из ваших костей сделают мыло и отдадут самым грязным бомжам…

— Подождите, — попросил Галош, чиркая пером в тетрадке. — Самым грязным бомжам. Записал. Продолжайте, пожалуйста.

— Й… — Кардинал выпрямился и грозно замахал сарделькаподобным пальцем, но сбился с мысли, согнулся и нахмурился. — На кол их! — приказал он и плюхнулся на продавленные подушки в тачке. Ничего не происходило. — На кол этих и тех, кто не пришел по приказу! — Ничего. Словно всему миру стало наплевать. — На кол… — Надрывный писк оборвала ладонь аккордеониста, что легла на заплывшее жиром плечо.

— Мы доберемся сами, милостивый государь. Как пройти к вашим кольям? — От обнаглевшей вежливости и несусветной теплой улыбки кардинал сжал кулаки и попытался ударить негодяя, но не дотянулся. Во второй раз промазал и прервался отдохнуть. — Блох с вами! По… главной улице, упретесь в здание. Но чтоб сели на колы!

— Обидеть меня вздумали? Разве я или мой дорогой коллега похожи на лжецов? Вызвал бы вас на дуэль, но гордость не позволяет. — Галош кивнул держащемуся за голову другу. — А на вид приличный человек. Офицер… — Отходя от толстяка, в вежливой форме бубнил он.

— Кардинал! — поправил кардинал, не в состоянии развернуться. Галош встал в пол-оборота.

— Простите?

— Кардинал я! — в двух словах удивительно ровно поделили место настойчивость и стыд.

— Кардинал значит. Эх. А я-то думал, вам грехи спустить по малой горке вашего же опыта.

— Какой?

— Какой! Стыдно мне за вас, уважаемый кардинал. Стыдно. Идемте отсюда, мой друг, колья искать. Нас унизили, но хотя бы помрем с гордостью!

Отойдя на приличное расстояние, Шло перестал глядеть на поникшего сзади толстяка и обратился к коллеге:

— Нас точно когда-нибудь убьют из-за тебя.

— Когда-нибудь? — удивился Галош. — Шло, мы идем насаживаться на колья. Самое большее, мы умрем через… — он посмотрел на заходящее солнце. — Час, если попадемся на очередь.

— Ты впрямь захотел выполнить его приказ? — Галош затормозил, достал папиросу с пламенкой, чиркнул шестеренкой, подложил кулак подмышку и сделал затяжку так, как могли лишь люди, черпающие вдохновение из горечи — непонятые поэты.

— Нет мне больше места в этом мире, — сказал он, дергая душещипательным тоном за ноты сочувствия коллеги.

— Уй началось. — Шло потер глаза.

— Моя страсть, моя жизнь, мое будущее и мое настоящее, мой чарующий ум — утрачены, а аккордеон… — Галош тяжело вздохнул. — Разбит! Сломан! Я не видел его, но чувствую, как висящая клавиша бьет по ягодице. Я не смог сберечь его! Я опозорил себя! Не сберег самое дорогое, что у меня есть!

— Меня значит бросил, а про коробку с кнопками целый монолог сочинил, — подметил Шло. — Я свою флейту раз десять ломал. Купил новую и вот он я — не опозоренный и все ещё музыкант.

— Ничего вы не понимаете! Вас Муза заставляла бродить по свету и терять старые инструменты. Она испытывала вас, чтобы проверить, достойны ли вы лучшей в своем роде флейты!

— Раз уж мы вместе ошиваемся, то она и тебя, поди, под крыло взяла.

— Отриньте утешения и следующие за ними соболезнования. Я провинился перед ней. — Галош выпрямился, гордо приподнял нос и объявил: — Нам суждено сесть на кол. Идемте, мой друг.

— Нам!? Эй, подожди, говорю!

За безуспешными попытками сохранить жизни шли по-разному интерпретируемые фразы про честь и невыполненный долг. Учитывая неиссякаемый словарный запас Галоша, спор мог длиться вечность.

На двух шумных иноземцев никто не обращал внимания. Даже нищенки с протянутыми ладонями избегали их, потому как знали написанное опытом правило: «Не пытайся просить у спорящих, скорее всего, получишь ботинком под ребро».

Большие города Королевства всегда отличались изысканностью одежд, населения и комфортабельной архитектурой зданий. Улицы — чистые, будто вымытые домработницей, транспорт двигался по выложенной брусчаткой дороге, непонятно откуда беспрерывно играла виолончель.

Приветливый девятипалый столяр сидел на веранде и рассказывал собравшимся вокруг девицам, как потерял недавно палец. Засмейся они по отдельности, и каждый голосок можно было расписывать по нотам и включить в симфонию, но их было семеро. Хохот стоял похлеще, чем в пивной по соседству, куда незамедлительно направилась одна из девушек, до этого тщательно записывающая историю слово в слово на листочек. Дымя трубку, бармен с безуспешно скрываемым под фартуком брюшком выслушал ее и принял бумажку. Икнув, он вытер шею платком и разрешил ей налить пинту пенного.

Краны располагались на внешней стене заведения, чтобы в жаркие дни можно было не толпиться в помещении. Бармен ушел внутрь, а поджидающий этого жулик вышел из-за угла к крайнему крану и торопливо потянул за пивной кран с подставленной чекушкой. Не успел он пену сдуть, как в него полетели каблуки. Шайка мальчишек, играющих гайками неподалеку, его освистала, а сидящая в углу компания отдыхающих шахтеров взялись за кирки. От жулика с рваным ботинком и след простыл.

Дальше по улице в тени кроны растущего дерева Ашны на шезлонгах сидела пара санов. В любом другом государстве местные, вероятней всего, пустили бы их на суп или, по крайней мере, вокруг них был бы гигантский забор, как в Монтибусе (пограничном городе Империи), но здесь они угощали прохожих вином, не имея никаких ограничений. Их дети вместе с отпрысками людей и комками шерсти гномов (до отрочества из-за обильных волос по телу их сложно отличить от кустов) играли на лужайке.

— Сорсе щисъ, — обратился к отдыхающим Галош на языке санов.

— Не пытайтесь, — на чистом людском сказал сан с окулярами. — Не хочу, чтобы дети слышали родной язык в отвратной форме. Лучше выпейте вина. — Обладатель сломанного аккордеона сжал губы, но сохранил приветливое выражение лица. Вернее, ему так казалось. На деле он будто раскусил горчичный шарик, что повара добавляли к мясу.

— Знаете, с удовольствием, — сказал Галош. Сан щелкнул пальцами и ожидающий за деревом слуга (человек) принес бокал. — Благодарю. М. М-м! Прекрасный букет.

— Выдержано на лучших муравьиных попках, — ответил сан. Шло отнял бокал от губ, пролив несколько капель на брусчатку, и вернул на поднос. Галош причмокнул языком, осматривая мерцающую жидкость.

— Будьте любезны, подскажите, где в ваших краях сажают на кол? — спросил он. Женщина из расы санов, передвинула оправу очков к кончику носа.

— В конце улицы дом с табличкой. Поторопитесь, если не хотите попасть на злого распределителя.

— Злого?

— Посадить вольны как на кол металлический, так и на деревянный, не обработанный. До закрытия осталось меньше десяти минут. Распределитель жуть как опоздавших не любит, а по долгу службы обязан всех обслужить. Понимаете?

— Более чем, миледи, — сказал Галош. Ее щечки на синеватой коже почернели от смущения. — Следует поторопиться, если мы хотим успеть умереть сегодня. — Галош залпом допил вино и, ускорившись, бросил бокал на землю. Тот, как принято среди уважающей себя стеклянной посуды, разбился.

— Что за невиданная наглость! — возмутился сан в окулярах. — Немедленно оплатите!

— Извините пожалуйста, — оправдывался оставшийся Шло. Не раз он оказывался в подобной ситуации, но в первый по вине Галоша. Чаще всего он с честью принимал уготованные ему тумаки. — У него день не задался. Мы оплатим все, но потом, хорошо? Мы на мели, но отработаем и вернем.

— Если мне не послышалось, вы помирать собрались. Или на том свете почта имеется?

— Мой друг преувеличивал. Даю слово, мы вернем.

— Ваше слово здесь и сейчас, как чей-то, простите, мимолетный пук — противно, но поделать ничего нельзя. — Сан налил себе вина и сел на место. — Жду оплаты завтра.

— Огромное спасибо! Я-то уже запаниковал. Знаете, как бывает, выпил раз — получил в глаз. — Женщина сан посмеялась, достала из сумки шелковый кошель, из него маленький блокнот и что-то записала.

— А говорили на мели, — упрекнул сан в окулярах.

— Не понял.

— Долг уплачен. Уходите, пока я стражу не позвал.

Растерянно почесывая затылок, Шло побежал за коллегой.

Следующим поводом затормозить стала широкая вывеска в конце улицы с названием, сложенным из прибитых кольями кольев: «Колья».

— Мы на месте, мой друг.

— Неужели.

— Скорее, а не то заноз не оберемся.

— Юна, помоги, — взмолился Шло.

Перед дверью приписка гласила: «Сажаем на колья с сотого года перовой эры». За ней открылась широкая комната, выкрашенная в голубой. Вдоль стен торчали колья из различных материалов от необработанной ели, до белого металла и на каждом сидела набитая сеном кукла в человеческий рост. Для особенно любопытных под каждым располагалась табличка с подробными характеристиками и примерными ощущениями. Галош читал все по очереди, позабыв о времени.

— Вы сюда пялиться или садиться пришли? — прозвучал за спиной недовольный голос.

— Самая частая фраза, которую вам приходится повторять, — подметил обладатель сломанного аккордеона. — Мы с моим коллегой, пришли сюда именно, чтобы лишить себя жизней. Полагаю, вы нам в этом поможете?

Рослый молодой человек с очень тонкими руками поглядел на часы. Оставались считанные минуты до конца рабочего дня, но долг обязывал.

— Вам для себя или для друзей?

— И для себя и для друзей, — тут же ответил Галош.

— Для других! — влез Шло.

— Ещё раз спрашиваю. Для себя берете? Примерять на кого?

— Вы кого-то ещё видите?

— Ещё одно слово, и ты вообще видеть не будешь. — Молодой человек скрестил тонкие руки на груди.

— Нам ничего не надо, мы просто посмотреть… — отнекивался Шло.

— Найдите лучший кол, что у вас есть на наши персоны и поживее! — воскликнул Галош.

— На ваши персоны колья в развратном доме для женщин. Выбирайте или валите!

— Шло, будьте добры, ударьте его флейтой.

— Никто никого бить не будет! Мы уходим, простите. — Шло потянул коллегу за локоть к выходу. — Зачем ты вообще этого толстяка послушал? — Работник осекся.

— Погодите! Вас кардинал Лефт прислал? — спросил молодой.

— Наверное. Жирный такой, в тачке.

— Безмозглые! Вам в соседнее здание, а не ко мне!

— Да? Ну мы туда и пойдем, — уверил Шло и буквально выталкивал Галоша наружу, но тот ловко обогнул коллегу, обрекая того на полет с лестницы.

— Какое нахальство, молодой человек! Ни стыда, ни совести. К вам пришли от горя вселенского, принять наказание, а вы не то что ведете себя по-скотски, так вдобавок ещё и оскорбляете. — Он приподнял нос, достал окурок и отщелкнул в работягу. — Чести вам нет. — На этом Галош гордо ушел, разрушив настрой человека, который после работы хотел навестить найденышей в «Доме потерянных детей».

— Жестоко ты с ним. — Шло по привычке отряхнулся, но пыли на одежде не оказалось. — Обалдеть.

— Поделом. Эгоизм — яд общества. — Галош обстучал карманы и, не найдя папиросы, нагло полез в карман коллеги. Заметив его недовольную мину, добавил: — Исключение.

— А как иначе то? — с сарказмом спросил Шло. — Надо узнать есть ли второй выход из города. — Не слушая его, обладатель сломанного аккордеона подкурил и направился в соседнее здание. — Ну куда ты?

— Нам надлежит смерть!

— Да почему нам то?!

Обширный зал, обделанный мрамором с пола до потолка, встретил музыкантов эхом слова: «Следующий». У небольшого окошка в ряд сидели трое: бородатый стрелок, усатый арбалетчик и встающий гном, с особым аппетитом отгрызающий заусенец. Перед ними стояла мать с наспех завязанными в пучок волосами на затылке, в тапочках и в желтом халате до пола с оторванным ушком для пояса. Одним глазом, ухом и рукой она приглядывала за играющими детьми, а всем остальным скандалила с бородатым.

— Сидит тут он, уволили его!

— Приказано убить нас, — зачем-то добавил усатый и получил пощечину такой мощи, что на мгновение его душа отделилась от тела.

— Не с тобой говорю! — огрызнулась мать и не глядя остановила за шиворот сына, который с завязанными глазами чуть не ударился лбом в колонну. — Что делать теперь? Еду на что покупать, м? Или нам клянчить на улице у прохожих сидеть? Говорят, детям шуточки рассказывают.

— Не начинай, — бородатый хотел взять ее за руку, но та выскользнула из его пальцев. — Сейчас другую работу дадут.

— Тебя кардинал уволил, бестолочь! В армию не возьмут больше, а там хоть пайки на всю семью выдавали! — Мать вынула из кармана конфету, развернула и положила в отрытый рот дочери.

— Д… — повысил голос бородатый, но вовремя осекся. — Я ветеран войны, меня не оставят. — Гном отвернулся от окошка.

— Я сраный метельщик теперь! — объявил он во всеуслышание и запрыгнул на стул.

— Ещё один кровь за родину проливал, — махнула на гнома женщина. — На вас всем пофиг. Честь отдали и гуляйте, если выжили. Вы солдатами были, а не генералами. Эх! Объяснять тебе… Домой поеду, к родителям!

— Даже не думай! — вскочил бородатый. — Я тебя больше не увижу!

— Я на это надеюсь. — Собрав детей, мать направилась к выходу, встретив входящих музыкантов. Галош поклонился ей с блаженной улыбкой, а Шло снял оставшуюся половинку цилиндра. Рослый мальчишка пнул флейтиста в колено и спрятался за маму.

— Ах ты… — Шло замахнулся на ребенка, но мигом получил пощечину.

— Хамло! — бросила мать и удалилась.

— Простите, — подходя к воякам, сказал Галош. — Не подскажите, где на колья сажают?

— Вам в соседнее здание, — разом ответили оба, не поднимая глаз от пола.

— Странно. Оттуда нас послали сюда. Кто же врет?

— Чет не помню твоего… Ты! — Бородатый затрясся от злобы.

— Я. Если вы имеете ввиду именно меня.

Усатый сжимал рукоять парового ружья, кое по идее его сослуживец должен был сдать.

— Лошадь кардинала взял!

— Следующий! — выкрикнули из окошка

— Идемте, Шло, это нас.

— Тут очередь, — цедил арбалетчик.

— Хорошо, что предупредили. Будьте добры, проследите, чтобы приходящие сюда ее соблюдали. — Отходя к окошку, Галош добавил: — Иначе сумбур и наглость неминуемы. Премного благодарен.

Бородатый опустил паровое ружье целящегося товарища по несчастью, когда певуны отошли.

— Рано.

— От капрала? — спросила дама гнусавым голосом из-за решетчатой перегородки на окошке.

— Вы хотели сказать — кардинала? — поправил ее Шло.

— Какая разница? — спросила она, явно желая вставить брань. — Место жительства имеете?

— Весь мир — это место, и везде на нем наша жизнь, — выдал Галош. Имей недоумение звук, то он бы без конца отражалось эхом от стен.

— Живете где? — настойчивее повторила дама.

— Не отсюда мы! — ответил Шло. — Куда нам теперь? — Зашуршали бумаги.

— Та-ак… гражданства вы не имеете, значит или выкупаете себе землю перед городом для кольев, где сидеть будете, или в наемники. Королю нужно несколько.

— На колы! Нет мне жизни…

— О Юна лунная! Да завались ты уже! Честное слово, я тебя сейчас флейтой огрею!

Галош поутих, но носа не опустил.

— Записывать на колья?

— Что у вас колья да колы везде? Других смертей что ли нет? — спросил Шло.

— Есть, но стоят они дороже и без гражданства не разрешаются.

— Платить ещё за это?

— Правила. Мы платим налоги на смерть, а для вас — единоразовый взнос.

— Пышные у вас проводы, с такими-то деньгами.

— Деньги идут в казну. Нам выделяют места и предлагают варианты смерти.

— И вас все устраивает?

— Нет. Меня не устраивает, что я слушаю вас, вместо того, чтобы варить кукурузу дома. Решать будем или где?

— Простите. Пойдем к королю.

— Но, друг мой, а как же смерть? — возмутился Галош.

— Помереть ты всегда успеешь, а королю помочь вряд ли. Не ломайся. Ты же хотел, чтобы о тебе, как о герое вспоминали, а не как о том мужике перед воротами на колу, — отметил Шло. Пока Галош размышлял, флейтист взял бумажку и вытолкал друга на улицу.

К окошку подошли усатый c бородатым.

— Нам с ними.