Бесплатный фрагмент - СкинАрмия

Глава 1

В подъезде старой советской девятиэтажки пахло разложением кого-то заживо — чем-то прогорклым и ещё слабо, но раздражающе, мерзким, сладким, перестоявшим человеческим чесночным духом. Между первым и вторым этажом, на площадке перед затёртыми серыми мазками грязного налёта окнами, настороженно вглядываясь в них, словно ища скрытых предсказаний в неповторимых узорах пыли и прочей дряни, налипшей на стёкла, стояли два мужичка. Один из них ростом ниже среднего, с худым лицом, облагороженным глубокими морщинами раздумья на лбу и ярко выраженными носогубными складками, шмыгал длинным с тонкой переносицей носом уточкой, постоянно наклонялся вперёд к своему собеседнику и пытался втолковывать ему столь очевидные для него самого вещи. А тот — заплывший жёлтым жиром толстяк, вертел красной шеей и пучил маленькие глазки, то ли восхищаясь приятелем, а то ли ни в чём с ним не соглашаясь.

Первый мужичок был одет в коричневый тканевый лёгкий плащ, клетчатую рубашку, затрапезного вида старые брюки. Второй кутался в чёрную куртку, на правой стороне груди которой было схематически изображено кладбище — пара крестов, набросок часовни и надпись на английском языке — Сemetеry. В переводе «Cementry» — кладбище. Некоторое время назад какой-то особо хитрый бизнесмен завёз значительную партию таких курток и, пользуясь безграмотностью, а пуще используя рычаг дешевизны, наполнил рынок Москвы такими вот сомнительными кладбищенскими шмотками. Любопытному англоязычному иностранцу, приехавшему к нам в качестве туриста, могло показаться, что у нас половина населения работает могильщиками.

Два пятидесятилетних человека уединились в подъезде не случайно, они пришли сюда с довольно банальной целью — выпить после работы. Оба мужчины работали на металлообрабатывающем заводе, который не успели съесть лихие девяностые и растащить по частям жулики акционеры. Потеряв более половины своих производственных площадей, завод выживал только за счёт редких государственных заказов и денег, получаемых от аренды принадлежащих ему помещений, используемых различными фирмами под офисы и склады. Худой мужчина с лицом аскета работал на заводе двадцать пять лет инженером, а его собеседник был вот уже десятый год начальником цеха. Разлив остатки дешёвой водки из бутылки с криво наклеенной этикеткой «Хлебная» и выпив, цедя её в себя из пластиковых стаканчиков, приятели крякнули, закусили плавленым сырком. Худой, прожевав и проглотив нехитрую жирную закуску, продолжил убеждать собутыльника:

— Паша, ты понимаешь, мы так много пьём только потому, что так много умеем. Все наши недостатки обратная сторона достоинств. Да и пьём мы не так много, как это хотят преподнести народу наши либералы с подачи их заокеанских хозяев. Русские — народ победитель! Нам в отличие от многих, действительно, есть чем гордиться. И нам не приходиться, как американцам, мировую историю фальсифицировать. Понимаешь?

— Это всё слова. Ты оглянись вокруг — как мы живём? Никому ничего не нужно. Ты сколько зарабатываешь, Петя?

— Да, я о другом. Бог с ними — с деньгами. Не это главное в жизни. У нас другие установки. Душа, а не рубль, или там доллар. Душа, а не жопа, как у них там, в благоустроенной Европе и Америке. Понимаешь? Мы любого самого богатого и сильного агрессора победить можем.

— Не уверен, что сейчас можем, при Союзе могли, а теперь — вряд ли. Да и что тебе с этого? Хочешь своим собственным сыном ради непонятно чего пожертвовать? Родина? А что она, — эта родина, для тебя сделала? Государство взяточников. А дороги? Был бы помоложе, свалил бы отсюда на хрен.

— Да кому мы там нужны! За границей нас не любят. Там только те в цене, кто грязь на Россию станет лить. Выжмут и выкинут. Мы все для них люди второго сорта. Понимаешь ты, или нет? За одну и ту же работу тебе будут платить по ставке, которая ниже, чем у самого их последнего негра. Русские мужчины для них рабы, а наши женщины проститутки, причём дешёвые. Там, Паша, ни тебя, ни твоих детей никто не ждёт. Здесь надо жить, поднимать страну, детей растить. Всё что в нас с тобою есть хорошего — дала она — наша страна, а всё плохое это мы сами насосали. А друзья? Вера в справедливость и общее счастье? Мы первые решились на великий социальный эксперимент, назвав его СССР.

— Да, и заплатили за это миллионами жертв.

— А хорошее? Ведь хорошего же было больше, Паша!

— Чего хорошего? Ты вон до сих пор в малолитражной хрущобе живёшь. Ни машины, ни дачи. Да и вообще…

— Нам с тобой дали бесплатное образование, медицинское обслуживание, счастливое детство. Или не так?

— Такая медицина и у них бесплатная.

— Ты ещё про пиво баварское скажи, которое мы бы пили, если бы немец победил. Всё, о чём ты говоришь, есть всего лишь временные трудности. Будущее за Россией, за обществом достижений, а не потребления. Ну ты сам подумай: какой смысл в бесконечном накоплении денег? Зачем? Жить для того, чтобы жрать? Оценивать человека по толщине его кошелька? Нет, не для русских это. Мы живём мечтой о всеобщем благоденствии, торжестве духа над слепой и жадной материей. А исключения лишь подтверждают правила.

— Сколько лет я тебя знаю, не перестаю удивляться твоей наивности. Люди только о себе заботятся, никто за других лоб подставлять не собирается.

— Посмотрим, история нас рассудит. Россия станет первой державой мира и объединит его в единое целое, сотрёт границы и создаст мировую республику. И не как тиран, указывающий — что делать, а как первопроходец, на своём примере показывающий правильность выбранного нами пути. Понимаешь?.. Ну что, на посошок?

— Давай. Тебя не переспоришь.

Они разлили остатки водки и, морщась от специфического неприятного вкуса спирта, выпили. После чего попрощались, и Паша пошёл к себе домой, благо его квартира находилась в этом же подъезде, только тремя этажами выше. Пётр же, проводив друга до лифта, ещё немного потоптался на месте и зашаркал вниз. Выйдя из подъезда, он очутился внутри противной мороси дождя конца октября. Начинало темнеть, а ему ещё надо было добираться до дома на автобусе не меньше получаса.

Пётр Георгиевич Царёв, прибывая в состоянии приятного лёгкого подпития, неспеша пошёл к остановке. Завернул за угол: уже на подходе к подземному переходу ему навстречу вырулили из сумерек пять тёмных фигур, похожих друг на друга, как близнецы-братья. Одетые в короткие куртки, чёрные брюки, блестящие ботинки на плоской подошве, от души надушенные, они шли, занимая всю ширину проулка. Проходя мимо, один из них толкнул Петра Георгиевича локтем в плечо. Случайно. Прохожий повернулся к своему спутнику, хотел что-то сказать и просто не заметил инженера. Натолкнувшись на Царёва, мужчина остановился и с заметным кавказским акцентом, раздражённо процедил сквозь зубы:

— Эй, смотры куда прёшь.

— Так это вы меня толкнули, — не подумав, сказал в пьяной запальчивости инженер.

— Чтооо? Что ты сказал, баран рюсский?

Дальше началось избиение. Бам, бам… бам! У инженера потемнело в глазах, а в голове захрустели синие вспышки молний, он проспал первую пару ударов и потом пропустил ещё один по печени. Не удивительно, драться он никогда не умел, и защищать себя ему последний раз приходилось в восьмом классе. Кавказцы, больше не говоря ни слова, ещё двумя сильными ударами свалили его на землю и около пяти минут с редкостным остервенением втаптывали в податливую, ставшую влажной от ежедневных дождей последней недели, чёрную качественную отечественную грязь.

Царёв умер не сразу, хотя сознание потерял уже где-то на десятой секунде избиения. Его мозг слабо светился угасающей жизнью ещё долгих десять часов. На тело, лежащее на земле, около кустов, никто не обращал внимания до самого утра. Люди проходили мимо, оправдывая своё бездушие тем, что пьяницам всё нипочём; ничего с алкашом не случится, а они спешат домой — им некогда.

В справке о смерти, выданной через три дня его жене Людмиле, было написано, что смерть наступила в результате перелома основания черепа и обширного кровоизлияния в мозг. А проще говоря, её мужу мозги наружу выпустили. Так внезапно она — жена и мать, лишилась кормильца и осталась с тринадцатилетним мальчиком Глебом на руках.

Убийц так и не нашли, хотя через два дня на ближайшем от места происшествия рынке милиция задержала двоих из тех, кто участвовал в избиении Петра Георгиевича. Вроде как и дело завели, но потом, всего через неделю после начала следствия, дело закрыли и убийцы вышли на свободу, за недостаточностью улик…

Глава 2

В непроглядной угольной темноте стоял одинокий фонарь, причудливо подстраивающийся под пародию на аутентичную вещь середины девятнадцатого века. Фонарь излучал тёплый, манящий, своей непорочной чистотой, девственно белый свет. Глеб тянулся к нему, вытягивался, удлинялся и всё никак не мог прикоснуться к источнику света. И дойти до него он тоже не мог. Его не пускала густая кровавая трясина, животной страстной вульвой засосавшая в себя Глеба уже по пояс. Оплетая тело коричневыми жгутами, Глеба тащило вниз, всё далее отдаляя, уводя его от света. Он не мог идти и болезненно переживал то, что он никогда не взлетит, как Икар, и не сможет со спокойным сердцем сгореть в электрическом пламени фонаря. Единственная альтернатива — это ползти, ползти по грязи и достичь, добиться, поселиться… но уже не в свете, а во тьме. А Глеб ужасно не хотел становиться червём или змеёй, но другого выхода кроме смерти он не видел. Постепенно трясина побеждает, поднимается к горлу, душит, душит, наползает на лицо и блаженный желанный свет меркнет…

С мерзким ощущением безысходной тревоги Глеб поднимает веки… Он проснулся. Утро не в меру разволновавшимся и зарумянившимся солнцем заглядывает в окно. Штор в комнате на окнах нет, и Глеб обычно встаёт с первыми солнечными лучами. Ему этим апрелем исполнилось семнадцать лет. Сейчас осень, он второкурсник текстильного института. Его отец погиб почти пять лет тому назад. А этот проклятый сон ему снится вот уже несколько лет подряд — минимум раз в неделю, а бывает, что и через день накатывает. И, наверное, это всё началось вскоре после смерти отца, но по большому счёту ему плевать — когда и почему. Так легче. Забыть он не может, значит, надо наплевать. К этой жизненной аксиоме он шёл долго и теперь дал себе слово беспрекословно её чтить. Конечно, такую дыру в душе просто было не заткнуть, не забить, не заполнить. Потеря и последующая гложущая ненависть в период переломного возраста полового созревания изменили его, превратив из простого обывателя в живущего в постоянном беспокойном поиске в себе зародыша героя будущего (в его тайных представлениях) мира.

Глеб посмотрел на себя в зеркальную дверь шкафа. Сидящий на постели хорошо развитый физически молодой парень, в зелёных трусах, похожих на плавки, с обнажённым торсом, широкоплечий, в меру мускулистый — неужели это он? Лицо вытянутое и от этого казавшееся с утра особенно осунувшемся, под глазами — синие мешки, как у беспробудно бухающего третью ночь подряд клубного тусовщика. Глаза серые, острые. Взгляд уже стал бодрым, сверкающим непримиримым поиском смысла дальнейшего существования. Большой мужской рот с бледными губами, пристёгнутый над выдвинутым немного вперёд подбородком. И над всем над этим вполне заурядным богатством черт, как на дрожжах, взрослеющего юноши возвышалась, как корона, копна спутанных после сна тёмно-каштановых волос: ушей волосы не закрывали и не казались длинными, весь свой буйный пышный рост направляя в стороны, закрывая череп наподобие каски. Глеб наблюдал себя отстранённо, словно отсматривая в зеркале, как на экране, хронику жизни не очень хорошо знакомого ему человека. Внутренне он никак не мог объединить воедино свой внешний вид и свое внутреннее представление о себе. Диссонанс.

Мысли ворочались с трудом, перетираясь между собой подобно серым валунам. Для Глеба утро было не лучшим временем суток, он всегда лучше чувствовал себя вечерами. Тогда, когда на улицах города темнело, ему легче думалось, он мог в деталях представлять себе путь будущего восхождения к пьедесталу героя. Мысли о подвиге стали для него некой идеей фикс. Подспудно геройство означало для него взросление. Неосознанно. Если ты способен на поступок, значит, что-то из себя представляешь — что-то настоящее, которое не купишь и не выклянчаешь, а только заработаешь трудом, потом, кровью, болью.

А пока Глеб — всего лишь нищий студент на иждивении престарелой матери. В сорок восемь лет мама казалась ему глубокой старухой. Он её любил, жалел, но постоянно с ней ругался по причине её необычайной опеки над ним. Наверное, ей казалось, что и его — её единственного ребёнка — могут также внезапно забрать у неё в вечное забытьё, как это случилось с её непутёвым, нелепым, но всё же честным и добрым отцом Глеба. Мать работала на двух работах и кое-как обеспечивала семью из двух человек едой и одеждой. Но бросать учёбу и устраиваться на настоящую работу для Глеба было не вариантом. В их семье все до третьего колена имели высшее образование. Звёзд с неба не хватали, однако и классическими люмпенами никогда не были. Оставалось учиться и ждать.

Денег не хватало. Он иногда подрабатывал на промо акциях и выставках, насколько это позволяла учёба, но зарабатывал сущие копейки — на пиво и то с трудом хватало. Ему ещё повезло, что у него была девушка. Звали её Оксана Маслова. Красивая, с виду скромная девица, со взглядом томным, всегда поблескивающим через полуопущенные длинные ресницы. Оксана чаще смотрела в пол, чем на окружающих, но умела замечать любые нюансы, оценивала людей точно и зачастую зло. Прямые волосы до плеч натурального лампового коричневого цвета классической шатенки подходили ей как нельзя лучше. Ноги немного полноватые, но зато переходящие в по-взрослому оттопыренную попку. Грудь второго размера, идеальная для ладоней Глеба. Двигалась Оксана так плавно, как умели лишь немногие актрисы фильмов для взрослых. Кошка. И она всегда прятала свои кисти рук, натягивая на них рукава различных и неизменных своих вязанных кофт, к которым она питала непонятную слабость. Прятать руки, словно с холода, или они у неё будто запачкались чем-то, это была у неё такая, отличающая её от всех прочих девчуль, привычка. Наедине Оксана могла быть капризной, взбалмошной и упрямой настолько, что могла свести с ума кого угодно. И с лёгкостью сочетала она свои эмоциональные заскоки со вполне спокойной манерой общения. Оксана умела взрывать мозг не повышая голоса.

Что хотела Оксана в данную конкретную минуту, да и вообще по жизни, определить любому половозрелому мужчине-то было бы сложно, а уж занятому постоянными размышлениями на отвлечённые темы незрелому разуму Глеба и подавно. И всё же после неминуемых ссор с Глебом, Оксана быстро отходила и инициатором к примирению всегда выступала она. Почему? Почему она первая шла на уступки? Для Глеба это такое её поведение оставалось загадкой, да и для неё — тоже. Он верил ей. Оксана была первой взрослой любовью Глеба со своей достаточно продолжительной историей, от этого острой, порой эгоистичной, не умеющей себя контролировать и наверняка обречённой на гибель. Наверное, она тоже его по-своему любила, раз не обращала внимания на такие мелочи, как отсутствие подарков — милых безделушек приятных сердцу любой девушки, или имеющих место в их отношениях тех дней, когда Глеб пропадал неизвестно где и не звонил ей сам, не брал трубку, не писал сообщений. Он уходил в загул своей сходящий на нет, но всё ещё кусачей и болезненной подростковой депрессии. А она терпела и мстила ему тоже по-своему, по-женски, но он об этом не знал наверняка, а только догадывался.

Сегодня была пятница, Глебу предстояло идти на лекцию, чего ужасно, само собой, не хотелось. Преодолев себя, он крючком сел на постели, свесил ноги. Побаливала пятка. Из неё явно рвалось нечто наружу и никак не могло найти выход. Втянул носом перебродивший за ночь воздух и угрюмо взглянул в окно. Их квартира находилась на двенадцатом этаже, в доме, стоящем на окраине города и поэтому, кроме умеренно голубого неба над головой и восходящего шарика солнца слева от окна, он не увидел ничего примечательного, ничего не внушающего оптимизм. Такая картина его не впечатлила и он, прыгнув на прохладный линолеум, встал, потянулся до хруста и пошёл в ванную. Новый день традиционно начинался с хлорированной воды, детского мыла (другое в доме не водилось), мятной пасты.

До института Глеб добирался на метро. На всю дорогу от дверей и до дверей, он тратил час времени утром и час — вечером. Его группа была закодирована под номером Е 220. Внутри группы сложилось несколько своих компашек, ни в одну из которых он не вписывался со своими экстремальными взглядами на жизнь и беспокойным характером. Всё общение с одногруппниками ограничивалось взаимными приветствиями или, на крайний случай, переписыванием конспектов. Глеб с ними скучал. Всё их разговоры сводились к обсуждению тех или иных материальных благ. Парни судачили насчёт женских прелестей (сисек и жоп), а девушки обсуждали состоятельность их кавалеров, исходя из толщины их мошны. Не густо. Совместные вечеринки с ними Глеба не интересовали, учился он по инерции — все предметы давались ему легко из-за данного природой пытливого ума и способности аналитически рассуждать. Единственным, с кем он мог периодически общаться, — был Никита Воронин. Начитанный и интересный собеседник, особенно на отвлечённые темы, но, к сожалению, не практик, а Глеб хотел действовать, только не знал — как. Он уже довольно долго (неприемлемо долго для него) оставался в активном поиске.

С Никитой приятно было поболтать, пошутить и попить пива. Должен же Глеб был с кем-то общаться в стенах своей учебной альма-матер. А то странно как-то. А Никита радовался умному собеседнику, прощая невнимательность, задумчивую грубость приятеля и считал его своим самым, что ни на есть, настоящим другом. Он не знал, что у Глеба настоящих друзей не может быть в принципе, он, обреченный своей судьбой — одиночка, могущий рассчитывать разве что на боевых товарищей — на людей, слепо верящих в общее дело и готовых идти к цели сквозь мрак, горе и смерть, в том числе и свои собственные мрак, горе и смерть.

Зайдя в лекционную аудиторию, — современный зал с доской и маленькой сценкой, отделённой от студентов тумбами стола, — Глеб посмотрел наверх. Студенты растекались по залу, рассаживаясь на скамьи за длинными партами, соединёнными между собой и образующие ряды, поднимающиеся ступеньками почти под самый потолок. Внешняя доска верхних парт служила спинкой для сидящих внизу студентов. Всё просто и предельно функционально, но также и предельно неудобно и опасно для осанки ещё не до конца закостеневших позвоночников молодых людей.

Глеб нашёл глазами скопление знакомых ему студентов, поднялся по ступенькам до пятого ряда и уселся рядом с Никитой. Сухо с ним поздоровался, обошёлся без рукопожатия и начал вытаскивать из своей сумки, похожей на приплюснутый кубик, обтянутой поддельной кожей несуществующей рептилии, письменные принадлежности. Лекция началась через минуту и в этом промежутке сидящий рядом Никита успел его спросить:

— Ты чего такой угрюмый сегодня?

— Я не угрюмый, а нормальный. Не вижу повода для веселья.

— Что есть повод для печали? — хитро прищурившись, спросил Никита.

— Есть. Утро. Не лучшее время суток для меня.

— Что, опять мучили кошмары? — спросил Никита, зная по прошлым рассказам Глеба о его повторяющихся неприятных снах.

— Ты жаворонок, тебе не понять. Утренняя суета и запахи варящихся щей в студенческой столовой навевают на меня тоску.

На этом их разговор сам собой прервался. В лекторий вошёл преподаватель и учёная нудятина началась, незаметно отнимая у всех присутствующих два часа из их единственной и неповторимой жизни и не давая большинству из них ничего существенного взамен, кроме вселенской скуки и конспекта пригодного разве что для сдачи будущего экзамена и подтирания, — за неимением ничего более мягкого и подходящего подобающей ситуации, -страдающих студенческих задниц.

Через час, без малого, был объявлен перерыв и студенты массово, за исключением особо ленивых или отверженных от общества лошков, потянулись в коридоры института пообщаться и прикупить газировки, пиццы или беляшей. Глеб и Никита тоже вышли. У Глеба, как всегда, не оказалось денег, а Никита, как всегда, не обращал на это внимания и, купив себе пирожок с капустой, ел его, уподобляясь зайцу (как про себя думал, ассоциируя его с пушистым грызуном, Глеб), даже не предлагая другу откусить кусочек. Глеб, конечно, отказался бы, но не в этом дело. Никита был добрый, но жадненький.

Что серьёзно напрягало Глеба в институте, так это некоторое количество студентов с Кавказа. Об этом не принято было говорить, но они действительно напрягали и не только его — немного, но всё же. Кавказцы придавали особой колорит учебному заведению. Особенно выделялись дагестанцы. Их и было-то всего пятеро. Они по неизвестной причине выбрали именно это учебное заведение для получения диплома о высшем образовании. Вели они себя можно сказать сносно. Может, только через-чур шумно здесь, но вот в общежитии и на улице их агрессивные таланты раскрывались вовсю. Ну а в институте они иногда, правда, очень редко, вели себя вызывающе дерзко. Смотрели нагло, не прочь были задеть локтем, галдели на своём горловом клокочущим наречии вслед девушкам и скабрёзно посмеивались. Глебу это не нравилось, но прямых столкновений ни с кем из них у него еще ни разу не случалось.

Что удивляло Глеба в пришельцах с гор в принципе, так это то, как они, априори гордящиеся своим мужским началом, могли, не испытывая ни малейшего неудобства, принимать на протяжении двухсот лет спонсорство государства российского. Глеб, пытаясь быть беспристрастным, рассуждал так — «Им всем давно бы пора научиться вносить свой не абы какой, а по-настоящему весомый вклад в общие дела нашей великой страны». — Единственное, в чём он не мог им отказать, так это в спортивных достижениях на ниве разнообразнейших единоборств.

Он много размышлял над тем, как можно было бы изменить ситуацию, складывающуюся десятилетиями, и пришёл к парадоксальному выводу: чтобы помочь перейти на следующую ступень социального развития горцам надо было вплотную заняться их образованием. И чем больше среди них будет появляться культурных людей с настоящим высшим образованием, полученным ими на местах, в своих республиках, тем спокойнее они станут. При всём этом требовалось обеспечить большую часть населения северокавказских республик стабильной работой, вот тогда образование вкупе с работой могло исправить положение. Но покуда они приезжали сюда в таком первобытном виде, им требовалось оказывать отпор, учить с помощью кулаков, только такой язык брутального насилия мог внушить им уважение и удержать их в рамках нормального поведения.

Жестокая сила горцев состояла в том, что они были при столкновении готовы на большее насилие, чем их оппоненты. Допустим, вас толкнули, возможно — намеренно. Славянин сначала бы сделал замечание, горец сразу бы полез в драку. Если же славянин начинал драться, то человек с Кавказа доставал нож. Ну а если он проигрывал, то на следующий день приходил с толпой своих соплеменников. Честных драк, как правило, не получалось.

Несмотря на количественный перевес в победах при уличных столкновениях, кавказцы были духовно слабее русских — думал Царёв. Глеб рассуждал следующим образом: русский мог пережить поражение, проиграв не сдаться и стать сильнее. Они же зачастую уже после первого проигрыша ломались, и во многом теряли свои бойцовские качества, что, впрочем, они с лихвой компенсировали жестокостью, а иногда и откровенной уголовщиной. Глеб глубоко переживал кажущуюся ему свою неполноценность в этом вопросе — неспособность быть таким же жестоким. Неготовность перейти черту. Врагов надо было унижать, топтать, не давать им шанса подняться, а он не был к этому способен генетически. Он искал выход и пока не находил. Всё-таки во многом он был ещё домашним мальчиком, несмотря на своё спортивное прошлое, а не уличным бойцом. В других обстоятельствах таким бы он и остался, не будь в его жизни трагедии преждевременной потери отца.

Сейчас он стоял около окна с Никитой и на автопилоте наблюдал за тремя дагестанцами, о чём-то вальяжно переговаривающимися между собой, приятеля же он почти не слушал. Никита, уловив недостаток внимания со стороны собеседника, прожевав последний кусок пирожка, торопливо проглотил его и, чуть громче обычного, произнёс:

— Ты что, меня не слушаешь совсем?

— Слушаю. Ты балаболишь без умолку, слова мне вставить не даешь.

— Ну и что ты думаешь по этому поводу?

Никита имел в виду ситуацию, сложившуюся на прошлой сессии, когда ему пришлось пересдавать один из экзаменов. Глеб всё прослушал, ничего не запомнил и поэтому решил ответить грубо:

— Нечего мне думать, тема не стоит нашего с тобой внимания. Пошли, лекция начинается.

Глава 3

После занятий Глеб созвонился с Оксаной и договорился о свидании. Она училась в другом институте на первом курсе. Она была его ровесницей, но в отличии от него пошла в школу, как и большинство детей, в семь лет. Оксана выбрала место получения высшего образования недалеко от своего дома, в том районе, который для них двоих был родным. Глеб толком не знал названия её учебного заведения, она ему неоднократно его говорила, но он его благополучно сразу забывал. В памяти осталась лишь та информация, которая говорила о его спецификации — что-то там связанное с социологией. А суть будущей специальности Оксаны заключалась в том, чтобы объяснять поведение человеческих масс, при определённых обстоятельствах самоорганизующихся в системы автономного существования. Само по себе это было бы интересно Глебу, если бы Оксана была парнем, тогда бы общих тем для разговора было море. Но Оксана, на его мучительное счастье, была девушкой, и они никогда не затрагивали тему её учёбы или будущей профессии. У влюблённых всегда есть свои оригинальные поводы для общения.

Добравшись до района, Глеб пошёл к её дому и встал около подъезда: Оксана опаздывала по уважительной причине — сегодня её день занятий длился несколько дольше, чем у Глеба.

Через десять минут ожидания он заметил, как Оксана шла через маленькую аллею каштановых деревьев, ведущую от остановки к её дому. На ней была надета синяя, сверкающая вкраплениями, наподобие снежной пудры, куртка и длинная тёмно-фиолетовая бархатная юбка. Ладони она по привычке прятала в рукава, но не куртки, а одетой под неё серой вязаной кофты. Глеб хорошо помнил, как познакомился с ней год назад. Глеб бесцельно прогуливался по улице и также, как сейчас, увидел, что Оксана идёт между деревьями, одетыми в ажурное золото осени. Тёмная, но и в чём-то очень яркая фигурка, двигающаяся на фоне контраста засыпающей природы, заболевшей ежегодным мистическим туберкулёзом смены очередного времени года. Он не смог удержаться и, хотя его сердце вырывалось из грудной клетки испуганной дикой кошкой птицей, он подошёл к ней и познакомился. Глеб окунулся в воспоминания и из их милого очарования его вывел тихий голос подошедший к нему вплотную Оксаны:

— Привет. Опять замечтался, соня?

Она поцеловала его в правый краешек губ. Глеб чмокнул её в уху, Оксана отклонилась, нахмурилась и улыбнулась. Обнявшись, они прошли в подъезд. Пока пара поднималась наверх, между ними состоялся короткий, но нагруженный эмоциями разговор.

— Оксана, поцелуй меня в шею.

Она повиновалась, опустив глаза, привстала на цыпочки, нежно, едва касаясь, провела приоткрытыми губами по коже боковой поверхности его шеи, в том месте, что ближе к уголку челюсти. За первой нежностью последовал полноценный поцелуй. Всего один и этого оказалось достаточно.

— Словно током… Ты искусница, — с хриплым придыханием проговорил Глеб.

— Ты любишь меня? Ты хочешь меня? — задавала она вопросы, не нуждающиеся в ответах.

Молодость кипятила их гормоны, вызывая в телах состояние гетеросексуальной перегретой возбуждённости. У Глеба это состояние выражалось намного сильнее, чем у его девушки. Для Оксаны пора настоящего эротического безумия начнётся лишь через несколько лет. А пока она только наполовину ощущала ту природную тягу, что испокон веков связывает мужчину и женщину, но и этого хватало с лихвой. Они оба знали, что сейчас у неё дома никого нет и прелюдия к предстоящему постельному восхождению одновременного оргазма началась в лифте, под его мерное гудение и поскрипывание.

— Иди сюда, — Глеб схватил её за талию и притянул к себе.

Она не сопротивлялась, а обвила гибкими руками его шею.

— Ты сегодня сильно возбуждён. Обещай, что съешь меня. Це-ли-ком, — раздельно, по слогам, прошептала Оксана ему на ухо.

Лифт приехал на её этаж.

Через три часа, лёжа на диване, обнажённый Глеб, с такой же обнажённой его собственной девушкой, мерно дышавшей у него на груди, чувствовал, как в него медленно входит тревожный дух беспокойства. Ему вдруг как-то сразу стало не интересно лежащее рядом тело. Отвращения или раздражения он к Оксане не испытывал и в то же время ему невыносимо тяжело было её слушать. Он вообще не хотел, чтобы сейчас с ним кто-то находился настолько близко рядом. Глеб хотел одиночества, а она, как назло, говорила и говорила. Слова Глебу казались медленными, растянутыми во времени: в другой раз они были бы для него томными, полными сексуального подтекста, а сейчас звуки, издаваемые её мягким и влажным после любви ртом, в буквальном смысле выматывали его, пытали мозг навязчивой наглостью безжалостного захватчика.

Глеб, подчинившись порыву, осторожно отодвинулся, встал и без объяснений начал одеваться. Оксана, не первый раз сталкивающаяся с таким странным поведением своего парня, всё же не смогла удержаться от вопроса:

— Ты куда?

— Извини, совсем забыл — у меня сегодня вечером встреча… Через час.

— Всё ты врёшь. Куда ты опять убегаешь? Объясни мне. Я хочу знать. Родители придут ещё только через два часа.

— Всё хорошо. Всё будет хорошо.

Она тоже встала, подошла голая к нему вплотную и, глядя прямо ему в глаза, что случалось с ней крайне редко и только, когда она была одета в первобытный костюм Евы, раздельно, не повышая голоса, произнесла:

— Что такое ты вообще говоришь? Это же чушь, Глеб. Я не могу так. Ты постоянно куда-то убегаешь.

— Солнышко, — пряча взгляд, юлил он — ты не понимаешь, это скоро закончится. Я буду с тобой.

— Закончится? Ты сам не веришь в то, о чём говоришь.

Произнеся эту фразу, она сразу потеряла интерес к разговору. Оксана отошла в угол своей маленькой комнаты и включила музыкальный центр, поставив какую-то ритмичную рэп-композицию, насыщенную басами и половой агрессией. Так и не одевшись, она села в чёрное кожаное кресло, закинула ногу на ногу и престала замечать, что она в комнате ни одна. Певец надсадно пел про китайское пойло в подпольном кабаке, упоминая про соблазнительных шлюх и неизбежные разборки. — «Какая же ты, всё-таки, бесстыжая», — про себя, со злостью и затрепетавшим снова внутри штанов возбуждением, подумал он, невольно бросив взгляд туда, где её гладкие ноги переходили в ягодицы. Так Глеб и ушёл, точнее — сбежал от своего желания и её недовольства, получая в свою спину, как острый нож, молчаливый заряд призрения и бухающий бочкой насмешливый речитатив уличных ганста. Это он решил уйти, а получилось так, что и в этот раз будто это его прогнали. Так всегда, девочки предпочитали, чтобы последнее слово оставалось за ними. Всегда.

Глеб шёл по улице. Шёл в никуда. Пятка болела, её ломило и, казалось, она вздувалась дурной кровью. Он в очередной раз пытался разобраться в своих желаниях, остановиться и посмотреть на себя со стороны. Что-то гудело и протяжно ухало вдалеке. Эти звуки, должно быть, походили на те, которые миллионы лет назад издавали охотящиеся в жаркой влажной тропической ночи звероящеры. Словно они, чудовища давно минувших времён, вылезли из тьмы и теперь разгуливали совсем рядом. На самом деле так шумел большой город и, в частности, железнодорожная станция сортировки товарных составов. А Глебу его воображение настойчиво рисовало гигантских монстров, отображающих те страхи, что мучили его внутри, терзали непреходящим беспокойством душу.

Глеб, как истинный патриот своей страны, любил Родину и болезненно реагировал на все её поражения, на то внутреннее состояние её органов, сбивчиво говоривших ему путём закодированных настроений в обществе, что она тяжело больна. Ему было не безразлично, он считал народ, населяющий Россию, народом, в своём сердце несущим всему миру божью искру. И он не хотел, чтобы её загасил злой ветер окружающей бездушной враждебной реальности общества, где человек человеку — волк. С чего начать? Как помочь стране? Как помочь себе? Увеличить влияние страны на международной арене и победить врагов? Такие наивные, разные и не всегда зависящие от одной его воли вопросы мучили его и не давали покоя. Глеба, в сущности, ещё подростка, заботило будущее мира, может заботило даже больше, чем некоторых известных людей из лиги высокой политики. Со стороны это могло показаться смешно, глупо. Что мог сделать всего один человек? Но это было не так. Любой самый долгий и опасный путь к мечте начинается с одного, иногда очень маленького, первого шага.

Так, гуляя по улицам и проспектам, он встретил закат. Город зажёг свои жёлтые огни и приготовился ко встрече с ночью. Глеб шёл по безлюдному переулку, со всех сторон сжимаемому старыми зданиями ныне полумёртвых фабрик и закрытых НИИ. Здесь было тихо, как может быть тихо в большом мегаполисе, в местах, отделённых баррикадами покинутых людьми общественных зданий от главных артерий шумных дорог. Да, далековато он забрался от дома. Незаметно для себя он, прежде чем дойти до этих мест, совершил несколько пересадок на автобусах. Такое с ним уже случалось. Он с интересом осмотрелся по сторонам: здесь раньше ему бывать не приходилось. На одном из бетонных фонарных столбов Глеб увидел, ему, прямо-таки, бросилось в глаза сильное изображение, призыв к действию, надёжно охватившее прямоугольной бумажной наклейкой шершавый бетон. На картинке широкоплечий светловолосый мужчина в чёрной рубашке с закатанными рукавами протягивал к зрителю мускулистую руку, вроде как призывая присоединиться к нему и скрепить обещание быть вместе рукопожатием, а вторая его рука крепко сжимала меч. Сверху и снизу плаката шёл текст. Глеб подошел ближе и с интересом, а ещё с нарастающей надеждой прочитал:

ПАРТИЯ РУССКОГО НАРОДА

А под рисунком был напечатан следующий призыв:

Приходи к нам и становись героем нового времени!

Дальше шли контактные данные: телефон, почта, сайт. В неверном электрическом свете листовка казалась облитой желтизной сливочного масла, а её глянцевая поверхность только усиливала такое впечатление. Глеб давно не видел политических расклеек в городе, и он думал, что время подобных методов агитации безвозвратно прошло. Лишь в метро изредка появлялись стикеры различных фанатских фирм, но это не в счёт, это другое — весёлое, но не системное. Именно поэтому такая незамысловатая листовка поразила Глеба, войдя в резонанс с его сокровенными мыслями, подарив надежду на более осмысленное завтра.

Он достал свой мобильный телефон марки HPC, сделал фотографию листовки. Так надёжнее.

Домой он вернулся около полуночи. На пороге дома его встречала растревоженная мать. Выглядела она не очень. Запавшие глаза, синяки под глазами, заострившейся в последние годы нос, поджатые в вечном нервном напряжении губы.

— Ты где шатался, Глеб? Я тебе сто раз звонила.

Он неспешно раздевался в тесной и неудобной прихожей и не отвечал на её упрёки, пока не снял ботинки.

— Мама, ну что со мной может случиться? Я же не малолетняя девочка.

— Откуда я знаю. Может на тебя напали, избили. А ты трубки не берёшь! — почти с истерической настойчивостью, надрывом, выкрикнула она.

— У меня мобильник на беззвучном режиме стоял. Я не слышал. Не переживай так, в случае чего — я могу за себя постоять.

Глеб не отличался богатырскими размерами перекаченного быка или устрашающей внешностью. Зато он любил спорт. Регулярно ходил на турники, летом бегал. А в школе, последние пять лет перед институтом, усиленно занимался кикбоксингом, и немного — самбо. Нельзя сказать, что у него здорово получалась и особых высот в этом суровом виде спорта он не добился. Уверенности в себе прибавилось, а страх перед драками ушёл на второй план. В последнее время, когда секция закрылась, да и ему самому не хотелось таскаться в школьный спортзал на занятия, он стал носить с собой шило (мать об этом ничего не знала, да и ей не следовало знать, иначе она стала бы беспокоиться ещё больше) на случай, если просто отбиться не удастся. Он не знал сможет ли его применить, даже если его жизни будет грозить не шуточная опасность. Решимость проверяется случаем, в подходящих обстоятельствах. И Глеб, можно сказать, хотел очутиться в подобной ситуации, проверить себя.

— Глеб, я волнуюсь за тебя. Ты у меня один остался, пойми. — Первое нервное напряжение схлынуло, и мать заговорила с сыном почти ласково.

— Всё понимаю. Я живой, невредимый, устал и иду спать. — Горести матери, его волновали постольку поскольку. Он не хотел её лишний раз расстраивать, но и прятаться за её юбкой до тридцати лет не собирался.

— Я тебе новое бельё постелила. Сходи сначала в душ.

— Хорошо.

Смыв с себя пыль городских дорог, он забрался в чистую постель, с наслаждением потянулся, повернулся на левый бок и через пять минут заснул. Перед тем, как провалиться в бездонный омут медленного сна, его сознание проскользнуло в предбанник сновидений -перед его мысленным взором вырос атлетически сложенный партиец в чёрной рубашке с мечом в руке, на миг его суровое лицо осветила белозубая улыбка, он замахал ему свободной рукой, делая широкие приглашающие жесты.

Глава 4

Прошло ещё десять дней, прежде чем он решился. Он несколько десятков раз посетил их сайт, всё обдумал, взвесил, оставалось принять решение. Так называемая Партия Русского Народа была выстроена идеологически правильно. Любовь к Родине, гордость достижениями и историей своего народа, вера в будущее, понятные цели, пути их достижения, оправданные временем умеренные политические амбиции. Никакого излишнего пафоса или патологической ненависти. По телефону Глеб узнал, где находится их офис, логово, дом: можно назвать место концентрации партийного актива по-разному, главное, что их открытые для всех и каждого любопытствующего собрания проходили два раза в неделю, а после них можно было написать заявление о приёме в организацию. Или не написать. Никого насильно на аркане в партию не тащили. Не хочешь — не надо, иди своей дорогой. Всё это, только в других выражениях, ему довольно вежливо объяснил мужской голос, гудящий приятным баритоном на другом конце трубке.

Наступил понедельник, день, когда проходило собрание и после занятий в институте Глеб, внутренне волнуясь, пошёл в партию. Пока при помощи московской подземки добирался до офиса ПРН, Глеб Царёв, чтобы как-то снять понятное всем тем, кто хоть раз решался круто изменить свою жизнь, волнение, слушал сборник песен одной весьма интересной группы. Вообще-то он любил старую рок-музыку, ещё советского разлива, но под сегодняшнее его перевозбуждённое состояние она не подходила совсем. Сейчас ему требовалось нечто более агрессивное. Под эти требования идеально подстроились песни группы «Авеста». Их главный хит он поставил первым. Вложил в уши наушники, соединённые проводком с телефоном, и стал слушать свой индивидуальный, хорошо настраивающий на определённый решительный лад, концерт.

Увеличивая скорость на повороте

Ангел в городе, ангел в полёте

Сегодня иероглифами на асфальте

Призывы к народу — скорее вставайте!

Бритое царство лязгает траками

Земля героев алеет маками

Едет к нам в гости новое время

Разбрасывая вокруг арийское семя

Полосы в небе красной зари

На службу имя себе призови

Улыбаясь, шагая по черепам

Ангел надежду подарит нам

Забытого прошлого зыбкая муть

Не позволяет забыть правдивую суть

Империя наша не за горами

Мы построим её кулаками

Исполниться детская наша мечта

В глазах его бездна говорит тебе да

Увеличивая скорость на повороте

Ангел в городе, ангел в полёте

Базировалась патриотическая организация недалеко от центра, на Красной Пресне. Там, на первом этаже одного из жилых домов, построенных из желтого кирпича в начале семидесятых годов прошлого века, за белыми жалюзи и скрывалось временное пристанище людей, увлечённых одной идеей.

Дверь в офис оказалась открытой. Никто не охранял вход, никаких, как воображалось нервничающему Глебу, мрачных мордоворотов охранников-часовых не встречало его на пороге. Пройдя тёмный предбанник, Глеб толкнул ещё одну дверь, на этот раз железную. — «Странно, обычно входную дверь делают из железа, а здесь наоборот. К чему бы это? Интересно». — Он толкнул её. Сердце, тем временем, выдало рекордные 160 ударов в минуту с места, скачком. Глеб, задохнувшись, сделал шаг в свет. Его встретила белая, хорошо освещённая комната. В дальнем конце, несколько слева, стоял громоздкий письменный стол, за которым сидел хмурый тип в бейсболке. Он был плохо выбрит и на происходящее в комнате не обращал никакого внимания, а уткнувшись в монитор компьютера что-то увлечённо рассматривал. Рядом с ним, справа, стоял телефон. — «Наверное, я с ним сегодня разговаривал», — догадался Глеб.

Кроме дежурного в комнате присутствовали ещё человек восемь. Все сплошь колоритные персонажи. Кто-то обрит наголо, у кого-то бандитская рожа в шрамах, а пара парней совсем молодые, возраста первой молочной (половой) зрелости, и один из этих пионеров прочно ассоциировался со стихами: именно такое одухотворённое, романтическое и правильно красивое лицо должен был иметь прирождённый поэт. Ребята, разбившись на пары и тройки, мирно беседовали и тоже на потенциального новичка не обращали никакого внимания.

Глеб, внутренне подобравшись, крепко уверенно ступая по блестящим коричневым плиткам пола, подошёл к столу. Не повышая, но и излишне не приглушая голоса, проговорил:

— Здравствуйте.

— Салют, — не отрывая взгляда от экрана, промямлил дежурный.

— Я хочу записаться в партию.

Детина в бейсболке наклонился как-то боком, пошурудил в ящике стола и молча протянул Глебу два листа бумаги. Взяв их в руки, он прочитал заглавие первого листа — «Анкета»; в заглавии второго документа значилось — «Заявление кандидата в действительные члены партии». Потом, дежурный поднял глаза, ухмыльнулся, и дал отполированный многими повторениями совет:

— Присмотритесь пока. Через пять минут начнётся собрание: послушайте, подумайте, а там и решение примите.

— Что, неужели так страшно? — в тон дежурному, показав зубы, спросил Глеб.

— Сам увидишь, — переходя на ты, торопливо произнёс дежурный и, как по команде, вскочил с места, уставившись неломким взглядом на входную дверь.

Глеб повернулся и посмотрел на что это дежурный уставился. В офис зашёл человек небольшого роста, в сопровождении ещё трёх запоминающихся с первого взгляда личностей. Маленький человек производил впечатление лидера, бурлящего первородной энергией харизмы, двигался чрезвычайно бодро, по сторонам не глядел и моментом проследовал вглубь помещения, пройдя по коридору, отходящему от приёмной комнаты в левую сторону. Лицо его напоминало неподвижную маску, через прорези век излучающее сверкающий огненными молниями, оценивающий окружающее пространство, острый взгляд. Череп, смятый по бокам, какой-то неестественно узкий, лицо с вертикальными линиями глубоких морщин, больше похожими на шрамы, на щеках. Лоб, выдающийся вперёд, нависающий над остальными чертами лица, доминирующий над ними, защищающей тенью светлые, прозрачные, выкаченные глаза. Загнутые скобы губ сжаты в белую линию, подбородок волевой, заострённый прямоугольник. От природы чёрные волосы уже начинали благородно седеть, покрываясь серебряной патиной, а залысины клиньями глубоко въелись в когда-то пышную шевелюру, придавая лбу дополнительное продолжение. Кожа бледная, но не молочная, а такая как у людей, давно не бывавших на солнце. Одет он был скромно: недорогой тёмный костюм, синяя рубашка с непривычно высоким воротничком, полностью скрывавшим горло, прекрасно начищенные ботинки коричневой кожи. Через руку у него было перекинуто чёрное пальто. На фоне вещей без особых претензий, бросались в глаза золотые запонки, которые украшали тёмно-жёлтые, изнутри жарко горящие солнцем, драгоценные камни.

Глеб узнал этого мужчину. Это был вождь, тот самый, которого он пару раз видел по телевизору и чьи фотографии, в основном, в окружении преданных соратников он совсем недавно, вчера, рассматривал на сайте организации ПРН. Вождь — Мухин Игорь Вальдемарович, прошёл, а за ним потянулись и все остальные. Глеб последовал общему примеру, и небольшая толпа партийцев внесла его в большую комнату (зал), специально приспособленную под проведение собраний. Там рядами стояли стулья, и большая их часть уже оказалась занята заблаговременно позаботившимися о местах молодыми партийцами. Оказывается, не все развлекались разговорами в приёмной, большинство партийцев предпочитали ждать вождя в зале. Среди них, сидящих здесь, преобладали бритые товарищи. Многие выглядели откровенно по правому — рубашки (у некоторых в клетку) светлосиние, голубые джинсы (предпочтение здесь отдавалось западным фирмам «Левис», «Вранглер» и подобным), подтяжки, ну и традиционные тяжёлые ботинки рабочего класса Англии (родоначальницы современного скин-движения) «Гриндерсы», а ещё «Доктор Мартинс» и просто безымянные говнодавы. Но присутствовали на собрании, наряду с многочисленной прослойкой партийной молодёжи, придерживающейся военного стиля в одежде и редких гостей любителей тяжёлой музыки, одетых в кожу и красочные майки, испещрённые знаками смерти, и вполне цивильные граждане в костюмах, свитерах и просто футболках.

На противоположном конце зала, куда были устремлены взгляды всех присутствующих, на возвышении полукруглой площадки, стоял круглый стол, покрытый бордовым бархатным сукном, и четыре стула — два около стены, два придвинуты к самому столу. За возвышением висел самый настоящий фиолетовый занавес.

Глебу повезло, и ему досталось одно из последних мест, в последнем ряду, рядом с центральным проходом. Он посчитал — всего было шесть рядов, по пять стульев справа и слева от прохода. Зал тихонько гудел, партийцы переговаривались между собой вполголоса. — «БЗУУУ ШШШ БЗУЖУУУ». — Создавалось впечатление погружения в центр пчелиного улья, занятого своей обыденной, ежедневной работой. Но этот казавшийся нескончаемым жужжащий гул сразу стих, умолк, лишь только занавес заколыхался и на имитацию сцены для проведения несуществующих спектаклей вышел вождь. Он застыл на самом краю сценки так, что носки его ботинок оказались на три сантиметра впереди опоры возвышения. За ним вышли три его давешних спутника и сели на стулья позади него, словно прикрывая ему спину от неожиданного, но вполне возможного нападения.

Вождь смотрел вперёд, в пустоту, и молчал. Он то приподнимал подбородок, то опускал, медленно поворачивал на несколько градусов голову, при этом глаза не меняли своего положения, смотрели в оду точку. После вечности затянувшейся паузы, а на самом деле по прошествии всего двух минут, он произнёс первое слово и прозвучало оно для большинства странно, неожиданно:

— Совесть.

После чего он опять замолчал, но в этот раз всего на десять резиновых секунд.

— Совесть, — повторил он, будто пробуя слово на вкус. — Вдумайтесь, в том смысле, который придаёт ему русский народ, оно характерно только ему и никому более. У всех остальных народов оно связано с целесообразностью совершения поступков, с получением долговременной выгоды. У нас же оно не соединено обязательно с благами, которые могут зависеть от поступков, совершаемых сообразно с ней, то есть, с совестью. У нас, поступая по совести, можно и голову потерять, и это для нас не самое страшное. Для русских важнее высшая справедливость, общее благо!

Завораживающая уверенность голоса вождя обладала почти что гипнотической силой. Партийцы застыли в тех позах, в которых их застали первые звуки слов вступительной речи Мухина. Глеба и самого приятно удивил напор и сила, звучащая булатной сталью в каждом предложении обращения Мухина к партийцам. За его спиной в дверном проёме ворочались опоздавшие, мигрируя по краям зала, они растекались по стенам и застывали безмолвными истуканами, охраняющими одним им известную тайну. Глеб ни на что не отвлекаясь, затаив дыхание, продолжал слушать.

— И вот, исходя из осознания справедливости, как высшего блага для всех людей, Россия, по-хорошему, обречена стать мировой миссией. А поэтому ей жизненно необходимо быть сильной и перейти от пассивной обороны к активным действиям. Наступает пора атаковать. Поднять меч и разить врагов! Они нападали на нас тысячу лет и в последние двести лет мы лишились наших многих земель, наших мирных завоеваний, политых трудовым потом и кровью предков. Все земли, когда-либо находившиеся под властью русских, должны быть возвращены, объединены под одним началом и, руководствуясь общей целью, превратиться в единственное сверхгосударство на континенте. О каких землях я говорю? О, это не секрет, стоит вам взять в руки учебник по истории нашей страны, и вы легко можете освежить себе память.

1. Аляска. Багамские острова.

2. Польша.

3. Финляндия.

4. Все республики бывшего Союза — Прибалтика (Эстония, Латвия, Литва), Белоруссия, Украина, Казахстан, Узбекистан, Таджикистан, Киргизия, Туркмения Молдавия, Грузия, Армения, Азербайджан.

Я не буду останавливаться подробно на способах возвращения данных республик в семью. Только отмечу, что воссоединение может происходить исключительно на мирных началах, и быть исключительно добровольным волеизъявлением народов, населяющих эти страны. К каждому свой подход, но для каждого закономерный итог — безопасность, сила, душевное здоровье, величие, понятное будущие — это главное, а второстепенное и мало кому в будущем интересное, но сейчас важное, как неминуемое следствие, — рост благосостояния в геометрической последовательности. Нам не нужны их ресурсы, нам необходима их вера! Жить вместе и быть людьми свободной воли. Нам предстоит много и плодотворно работать. Пропагандировать наши идеи в обществе. Вести агитацию за границей, искать союзников, оказывать им посильную помощь. Выстраивать систему, которая сможет на равных противостоять западной машине лжи и растления и в конце концов разрушить её нашей правдой. Бороться, биться и неизбежно воевать с врагами. Путь к величию начинается с малого. Общество потребления обречено. Мы справимся. Говори правду, и она сделает тебя свободным.

Вождь умело владел способами влияния на людей. Наверное, это было природное качество, отшлифованное многочисленными его тренировками, как оратора. Его слова воспринималась легко и их понимали люди разного уровня образования и интеллектуального развития. Мухин то возвышал свой голос до гремящего небесным громом метущегося словесным рикошетом между бетонными стенами помещения эха, то скручивал громкость своих слов почти до сокровенного шёпота. В каждом его высказывании, напитывая его, делая его воздействие на дух слушателей максимальным, таилась своя эмоция, своё индивидуальное переживание, своё послание. Глеб, испытывал настоящий душевный катарсис, эмоциональный оргазм. Ему нравилось, что он слышал, и особенно ему импонировало в какой форме преподносилась столь важная информация. Он верил каждому слову, каждой фразе, ибо они были облагороженным пересказом его собственных мыслей.

После фразы о правде вождь закончил лекцию. Улыбнулся, оставив брови в положении суровой задумчивости и вежливо попросил задавать вопросы. Партийцы расслабились, оттаяли, задвигались. Их голоса зажурчали весенними ручьями, объединяясь, вырываясь на поверхность вопросами, а ещё партийцы взрывались одобрительным или презрительным гулом в зависимости от количества ума, вложенного в задаваемые вождю вопросы. В общем, ребята задавали не глупые вопросы. Но так как их смысл был второстепенен по сравнению с идеологическим посылом вождя, то их смысл не отложился в памяти Глеба. Ему запомнился самый последний вопрос, после которого перешли к общим для ПРН проблемам. Его задал здоровый, весь квадратно-кубический, скинхед. Он сидел прямо перед Глебом, и когда парень встал, его широченная спина закрыла ему весь обзор.

— Я немного не понял, — смущаясь, басом прогудел, как потом узнал Глеб, один из самых яростных бойцов организации по прозвищу Махач. — А как же нам быть с неграми. Их можно бить или нет?

Зал на секунду замер и дружно грохнул залпом безудержного хохота. Оставшееся внутри, распиханное по эмоциональным углам сознания партийцев напряжение вышло психологическим паром смеха через клапан беззлобного веселья. Естественно, на этот вопрос вождь отвечать не стал. Только его улыбка стала шире, и он перешёл к обсуждению темы пикета посольства Канады в ближайшую среду. Остальные партийцы какое-то время подшучивали над нерасторопным в мыслях товарищем. Сидевшие близко снисходительно похлопывали его по могучим плечам. А он, покраснев, лишь ухмылялся. Постепенно все переключили внимание на выступление помощников вождя.

Ещё через полчаса собрание закончилось. Один из спутников Мухина попросил трёх партийцев зайти в кабинет вождя. Остальные начали расходиться. Теперь в предбаннике было не продохнуть. Часть народа переместилась в гостевую комнату, она же столовая. Там общение продолжилось. Глеб же нашёл в предбаннике низенький, вроде журнального, столик и, засев за него, быстро написал заявление с просьбой о зачислении в ряды и принялся за заполнение анкеты. Пункты опроса в анкете выглядели довольно любопытно. Помимо обычных ФИО, возраста, адреса и телефона, задавались следующие вопросы: Ваши любимые фильмы? Ваши любимые музыкальные группы? Ваши кумиры? Какие исторические личности вам нравятся и почему? Национальность? И ещё много чего, на первый взгляд впрямую не касающегося дела, интересовало партию.

Честно заполнив анкету, Глеб отдал документы дежурному, который для проверки данных попросил предъявить какой-нибудь документ — паспорт, студенческий, права. Получив предусмотрительно захваченный Глебом паспорт, дежурный сверил данные и вернул ему документ. Глеб спросил:

— А что дальше?

Парень в бейсболке ответил:

— Испытательный срок. Тебя прикрепят к десятнику, а он будет тебя приглашать на митинги, пикеты, акции. По истечении трёх месяцев напишет представление с перечислением твоих заслуг и промахов. Руководство его рассмотрит, и ты перейдёшь из разряда сочувствующих в разряд новичков. Короче, у нас есть четыре ступени и если всё нормально, то через год получишь партийный билет. Ну а подробно тебе твой десятник расскажет. Жди звонка. В следующий раз не забудь фотокарточку, три на четыре, принести.

Очень уж не понравилось Глебу это — «Жди звонка» — но ничего не поделаешь, придётся ждать. Порядок есть порядок.

Глава 5

Домой Глеб шёл с головой, раздувшейся от невесомого чувства лёгкости. Мысли были отрывочны, оставались бушевать внутри лишь цветастые завихрения приятных эмоций. Как он пришёл к себе в квартиру он хорошенько не помнил. Очнулся сидя на кровати, раздетый до трусов и готовый отойти ко сну. Сразу уснуть у него не получилось, слишком насыщенным получилось его путешествия в партийную мечту. Когда он выключил свет, и щека коснулась подушки, мысли обрели реальность обросших мясом призраков. Закрыв глаза, Глеб начал размышлять.

«Значит, где-то есть люди, которым не безразлично происходящее со страной и на прямую их не касающееся. Я всегда думал, что скинхеды не организованная и во многом деструктивная сила. Да и в последнее время их почти не стало. Это в девяностые годы их было пруд пруди. Ан нет, я видно ошибался». — Глеб не знал, что, начиная с 2017 года, движение переживало ренессанс. Неожиданное возрождение. Не зная этого необъяснимого с точки зрения логики истории простого факта, он продолжал рассуждать дальше — «Наверное, большинство из них рассосалось по партийным норам и перестало смущать обывателя своим характерным, вызывающим видом или просто переоделись в цивильное. Всё, что я знаю о них, не очень-то вписывается в тезисы борьбы с вселенским злом. Да, они мочат тех из приезжих, кто не уважает наши обычаи и законы; не любят власть, особенно нервирует их полиция; придерживаются различных взглядов от красных, до нацистских и расистских; в дискуссии не вступают, а предпочитают сразу бить в морду. Не очень аппетитно, зато по-мужски, брутально.

Но в партии, помимо бритоголовых, участие в собрание принимала и другая весьма разношёрстная публика. Что их объединяет? Идеи? Навряд ли, слишком они разные. Личность вождя? Возможно. Такой человек может зажечь огонь желания борьбы в любом и побудить к противостоянию системе. Но как же меня всё-таки вштырило! Мистика! Обязательно пойду на следующее собрание, обязательно. Звонка моего будущего незнакомого и от этого ещё более таинственного руководителя, так называемого десятника, ждать не буду». — Одновременно с мыслями о партии на Глеба навалилось забытьё. Плоские картинки видений обрели объём, ожили и завертелись в хороводе выдуманных мозгом на основании впечатлений заканчивающегося дня образов.

Во вторник в институте Глеб был молчаливее обычного. Верный оруженосец Никита, вечно болтающий без умолку, и то заметил, что его товарищ угрюмее обычного. Они стояли возле аудитории, ждали начала лекции. Никита, как всегда, хомячил что-то мучное и в перерыве между откусыванием и бессмысленным бормотанием спросил:

— Ты чего такой смурый сегодня?

— Спал плохо.

— …Не похоже, у тебя вид цветущий. Ты что, проказник, посмел влюбиться?

— Да. В самую точку попал, — огрызнулся Глеб, ему сейчас не хотелось поддерживать пустые разговоры, и он хотел таким ответом разом обрубить все возможные расспросы, но просчитался. Раззадоренный таким откровенным признанием Никита вскричал: — «Ага, я так и знал!», — и снова затараторил:

— А как же твоя разлюбезная Оксана? Любовь на веки и навсегда.

— Какая любовь на веки? Что ты мелешь, я такого никогда не говорил.

— Не говорил, правда. Но ведь думал же. Признавайся, что я прав.

— Хватить молоть чушь. Никита, ты на себя посмотри. Разве только слюна с клыков не капает. Тебе чего, заняться не чем?

— Не скажи. Мой друг влюбился, а я это мимо ушей должен пропустить. Хоть намекни кто она?

— Звезда.

— Постой, какая звезда? Шутишь. А если серьёзно?

— Тебе никогда не говорили, что задавать столько вопросов подряд — неприлично?

— Нет. Как её хоть зовут? Я её знаю? Она из нашего института?

— Ты неисправим. Зовут её Елена Темникова. Понял, а теперь отвали, задрал.

— В смысле, певица из группы «Серебро».

— Да.

— А где ты с ней познакомился?

— В клубе одном. Ты о таком, поди, и не знаешь, — добавил Глеб на опережение, заранее ожидая следующий вопрос о названии клуба.

— Трындишь ты! Нечего меня разводить!

— Конечно. Нечего мне на уши наседать. Дай спокойно подумать.

— Думай, кто тебе мешает? — надувшись, обиженно произнёс Никита.

Пришёл преподаватель и студенты пошли за ним на лекцию. А Никита почти до конца учебного дня не разговаривал с Глебом, лишь на последней паре — семинаре, вновь обнаружил исключительную разговорчивость и охоту к общению.

Глеб всё то время, пока шли занятия, пока он ехал в метро, шёл от остановки домой, — думал о партии. Чтобы хоть как-то разгрузиться, он уже на подходе к своему подъезду достал мобильник и набрал Оксане. Он забыл, что она на него тоже дулась и позвонил первым, хотя раньше никогда этого не делал, и в других обстоятельствах дожидался бы её звонка сам. Услышав, что она взяла трубку, он сказал:

— Здравствуй.

— Привет, — вовсе не приветливо прозвучало в ответ.

— Оксана, пойдём в кино сходим, развеемся. Ты согласна?

— Нет, я на тебя обиделась.

Наступила пауза, в течение которой он вспомнил, как они расстались. Отступать было как-то неудобно, и он продолжил свой натиск.

— Вот там и помиримся. Пойдём, мне есть что интересненькое тебе рассказать, — выпалил он, не думая и не имея в виду похода в партию, который на самом деле он ни с кем не собирался обсуждать.

— Не знаю, Глебчик, не знаю, — растягивая слова, проговорила Оксана. Когда она злилась или была готова на поглумиться, всегда называла его «Глебчик».

Глеб, после её слов, так себе и представил, как она хитро прищуривает глаза и накручивает на палец прядь волос. Он замер, перестал уговаривать, а начал ждать, а чтобы не дёргаться — стал слушать, как бьётся сердце. Самец оказался прав, через минуту хитрая самка соизволила дать ему прощение, озвучив его вопросом:

— Что за фильм? Только учти — на ужасы твои, я не пойду.

— А что ещё стоит потраченных двух часов нашей юности? — С весёлым недоумением спросил Глеб, но, чтобы не перегибать палку, торопливо добавил: — Блокбастер. Последняя часть «Людей Х».

— Хм-м. Пойдёт, под мороженное, воздушную кукурузу и пиво.

Пошёл явный отжим. Спохватившись, что так просто открыла перед врагом свои ворота, крепость, хоть и с запозданием, пыталась содрать с захватчика выкуп. Глеб, не стал спорить, буркнул нечто неразборчивое, назначив время свидания на половину восьмого, а место рядом со входом в кинотеатр «Жемчужина». Глеб там ни разу сам не был и его, в какой-то степени, интересовало это заведение. Раньше он только проезжал мимо него на автобусе, когда ехал от метро в свой микрорайон, теперь же он имел шанс рассмотреть это «чудо» современной инженерной мысли. Кинотеатр открылся совсем недавно — новенький, с пылу с жару, винтажное архитектурное блюдо для современной публики.

Здание кинотеатра смотрелось как готовый к старту гигантский кальмар. Заострённая передняя часть, в середине которой, по обе стороны туловища здания, зияли два масштабных окна-глаза. Сам продолговатый корпус кинотеатра шёл под наклоном в сорок пять градусов, чуть ниже располагались ступени, ведущие к портику и входу, сделанному как будто из наполовину раскрытых раковин моллюска. Задняя же часть кинотеатра, его главная часть, где прятались семь кинозалов, своей архитектурной сумбурностью, многочисленными переплетениями каменных удлинённых труб, создавала впечатление клубка напряжённых щупалец кальмара, собранных в узел перед броском за добычей.

Оксану пришлось ждать. Это была ещё одна, хотя неосознанная, но всё же месть. На сеанс они опоздали: когда вошли в тёмный зал, фильм шёл уже десять минут. Хорошо ещё, что в будни и народу на сеанс набралось не так много, как на премьеру или в выходные. Они спешили: внутреннее убранство современного храма искусства Глеб осмотрел лишь мельком. Оно его мало того, что не впечатлило, оно его разочаровало. Ориентируясь на замечательный вид снаружи, он надеялся на нечто этакое и внутри. Однако, внутри всё это выглядело довольно стандартно и примитивно. У хозяев либо не хватило денег на эксклюзивный дизайн, либо отсутствовала элементарная фантазия. Всё — как везде. Кафе с красными диванчиками, уголок игровых автоматов, алюминиевые панели, встроенные светильники — всё серо-белое с пятнами бордового. Ничего выдающегося в стиле Пикассо, как ему зачем-то хотелось.

Своё расстройство он вынужденно залил пивом. Денег, как всегда, не было: хватило впритык лишь на билеты и пару пива. О закуске в виде воздушной кукурузы, а тем более — чипсов, не могло идти и речи: оставался вариант с боем добыть себе эту солёно-сладковатую чепуху, заодно поубивав продавцов (в основном ускоглазых) и бандитом-победителем схорониться в темноте кинозала. Короче, не важно. Уселись, стали смотреть, пиво скоро кончилось, зато либидо никуда не делось, оно не кончилось и не собиралось. Целиком фильм Глеб не запомнил, только отдельные кадры. Мягкие тёплые губы, нежные дающие ласку руки и страшное возбуждение. Вместо киносеанса — сеанс секс терапии. Глеба это больше, чем устраивало. Фильмы такого безмозглого пошиба, он терпеть не мог, молодое тело его девушки интересовало Глеба куда больше.

После грохочущего взрывами окончания американского кино, они с Оксаной под ручку вышли на улицу.

— Жарко, Глеб, — прислоняясь грудью к его бицепсу, томно проворковала Оксана. Жарко в осенний вечер не было. Волны концентрированного тепла рождались у неё глубоко внутри и кругами распространялись по организму, вызывая здоровый жар молодости. — Куда пойдём?

Глеб, развернув лицо Оксаны к себе, взял его в ладони и впился жадным поцелуем в её податливые губы. Насладившись моментом, он сказал:

— Надо отметить… Праздника хочу.

Глеб говорил о своём посещении партии, а Оксана подумала о их примирении, поэтому согласилась:

— Да, забыть вчера, не думать о завтра, жить только этим вечером… Пойдём ко мне?

Парочка влюблённых большинство своих интимных встреч проводила в квартире Оксаны. У неё и жилая площадь была побольше и её отец (мать её внезапно умерла, когда девочки было тринадцать лет) относился к встречам его дочери с Глебом с пониманием, а вот дома у Глеба его мать крайне щепетильно подходила к понятию «чести жилища», а попросту — жутко ревновала и не одобряла таких свиданий.

По пути молодые люди зашли в супермаркет и по настоятельным уговорам Глеба купили пару банок коктейлей. Вообще она не любила это быдло-пойло, но сегодня ей было без разницы. Он остановил свой выбор на лимонном «Хуче», а она выбрала очаковский «Махито». Оплатила покупки Оксана.

Употребили они коктейли на улице, остановившись, ради такого дела, в каштановом сквере рядом с домом Оксаны. Каждый глоток химического кайфа закусывали поцелуями. Если и было у Глеба желание рассказать о своём поступке Оксане, то оно рассосалось под воздействием вполне определённых чувств и он, забыв обо всём, по её же совету, наслаждался моментом.

Любовь в этот раз получилась особенно яркой и запоминающейся, как ни странно — не смазанной опьянением. Каждая деталь, каждый вздох, стон и поза, остались навсегда в памяти, как подарок исключительно сладкого вечера для них обоих и не для кого больше. Её отец был дома, но их не беспокоил, а они, закрывшись в её комнате, наслаждались друг другом допоздна. Глеб поставил рекорд — пять раз подряд и никакой после оргазмической депрессии.

Домой он, счастливый, довольный, уставший и ни капельки не пьяный, попал около часа ночи.

Глава 6

В партийных собраниях участие принимали представители разных слоёв общества и разных полов. Преобладали мужчины, девушек приходило совсем немного. Глеб заметил всего пятерых женщин. Особой красотой они не отличались, скорее они выделялись, даже в такой разномастной толпе, своим неоднозначным стилем одежды и макияжа. Только одна из них по-настоящему его заинтересовала. Подстриженная под каре, с расчётливо расчёсанными крашенными бордовыми волосами. Она сидела на небольшом возвышении, выходящем из самой стены, так как нормальных мест для всех желающих послушать сегодня вождя не хватило, и Глеб мог любоваться лишь её профилем почти всё время, за исключением тех моментов, когда она поворачивалась в зал и с кем-то перекидывалась парой фраз шёпотом, и тогда он мог наслаждаться её лицом анфас. Из-за того, что на её плечи была накинута кожаная куртка, под которой скрывалась белая блузка, её строгие правильные черты бледного лица напоминали лики праведных комсомолок с советских агитационных плакатов времён войны — «Не болтай! Кругом враги!». Косметикой она не пользовалась, но её губы призывно манили своим природным нежным светло-алым цветом.

Впрочем, Глеб только вначале отвлекался полюбоваться на комсомолку, потом он полностью переключился на речь, произносимую вождём. В ПРН на общих собраниях придерживались традиций. Эту сомнительную для новичка истину Глеб понял на втором сборище в офисе организации, проходившем в четверг. Собрание всегда открывалось с вступительной лекции вождя. А Мухин умел подбирать такие злободневные и вечные темы, что они держали в идеологическом тонусе большинство членов организации.

В этот раз вождь затронул подспудно довлеющую над всеми сидящими в зале людьми проблему, названную им — «Уровень агрессивности в обществе».

Лекция проходила свой экватор, и вождь представал перед своими людьми во всей совей харизматичной красе:

— И когда в силу предопределённого всей историей страны и заложенной изначально в её геном информацией о положении каждого представителя отдельного социума в обществе уровень агрессивности его членов неминуемого повышается, это даёт дополнительные возможности и дополнительные угрозы. Надо понимать, что агрессия — это обратная сторона страха и к ней тем охотнее прибегают, чем сильнее развит скрытый психоз в народе больном таким опасным расстройством. У так называемых цивилизованных народов запада вектор этой силы направлен вовне. Они постоянно боятся потерять лидерство, по этой самой же причине они и помешаны на тотальном контроле. Личность, живущая в таком обществе и вынужденная загонять чувства глубоко в подсознание, подавляется с самого рождения с помощью навязывания ей различных корпоративных ценностей на работе и извращённых правил поведения дома. Внешняя свобода и цепи духа внутри.

Всё хорошо, когда ты поступаешь так же, как и все, но если же ты осмеливаешься быть не похожим на окружающих тебя самовлюблённых обывателей, за пластиковыми улыбками скрывающими алчность и похоть, то ты неминуемо становишься для всех изгоем. Для них бытовая подлость, подставы на работе, стукачество, — обычное дело. Но всё это не даёт им спустить эмоциональный пар копящейся внутри камер души в полной мере.

Их политические лидеры умело манипулируют желанием разрушения, постоянно нападая на малых и слабых, всегда, я подчёркиваю — всегда, используя своё технологическое, стратегическое или экономическое превосходство. С равным соперником, сильным в принципах, умеющим защищаться от их лукавства, они теряются.

Договариваться с ними о чём-либо не имеет ни малейшего смысла, всё равно при изменении обстоятельств они отказываются от любых своих обещаний. Они боятся, поэтому они нападают. Деньги, сделки и насилие — вот их идеология. Казаться, а не быть, делать вид, а не являться. Всё подчиненно внешнему в ущерб внутреннему.

Цивилизация развивается, отрабатывает социальные системы, а изжевав их, выплёвывает. Запад сейчас упирается, мешает прогрессу. Они чувствуют угрозу их мироустройству, основополагающим камнем фундамента, которого является зелёный дьявол — доллар.

Угроза для западного устройства мирового порядка исходит от нас, и всегда исходила от нас: мы другие. Они требуют выгоду, а мы предлагаем помощь. Естественно, они агрессивны, и вынуждены нас изображать монстрами, а иначе их царство «либерального тоталитаризма» давно бы рухнуло. Война, в той или иной своей ипостаси, между нами, неизбежна. Кто её начнёт? Боюсь показаться нескромным, но думаю инициировать новое открытое противостояние должны мы. Белые начинают и выигрывают. — Подобная аллегория пришлась партийцам по душе. Они одобрительно заухали и затопали. Вождь получивший положительный заряд энергии понимания от аудитории, сделавшись ещё серьёзнее, продолжил. — Незримый Дух победит косную Материю. Это мы — славяне, представляем наиболее развитую формацию человеческого общества, формацию духовных ценностей, целей, и делимся ими с другими народами, а не только бережём для себя!

Камни горы всевластья под ногами наших врагов становятся скользкими, они неминуемо падут. Пришло наше время. Славяне просто обязаны действовать в таких обстоятельствах активно. И в этом лидерстве нет ничего постыдного, угнетающего интересы других народов. Будущее государство, как, впрочем, и все формации нашей страны, будет строиться на справедливом равноправии. Не угнетение и контроль, а коллективная поддержка и вера!

Страны запада во главе с США сегодня наши традиционные и внешние враги. Наша глобальная цель. Есть и меньшее зло, которое большинству из вас и понятнее и ближе. И действует на народ, раздражая его, потому что с этим многие русские люди сталкиваются повседневно. Уровень агрессивности приезжающих к нам мигрантов, необыкновенно высок: среди них много исламских экстремистов, распространяющих свои идеи в питательной среде их земляков как духовную чуму. Будем откровенны: русских такие ваххабиты не любят, к нашим женщинам относятся по-скотски. Они готовы работать у нас за другие деньги, и несознательный работодатель делает выбор в их сторону, так он экономит. Торгаш он и есть торгаш.

Национальная преступность — это серьёзная проблема и зря власти от неё отворачиваются. От неё никуда не денешься, с ней нужно и можно работать. Уровень агрессивности пришельцев зашкаливает. А социальная ступень развития их социума позволяет им эффективно действовать на улице. Преступники-мигранты быстро объединяются по национальному и родственному признаку, не чураются нападать всей толпой на одного. Действуют жестоко и крайне нагло. Остановить их сейчас на улице никто не может. — Эти слова Мухин произнёс задумчиво и как будто окинул аудиторию в поисках чего-то или кого-то. — Полиция действует с опозданием, и преступники успевают скрыться у себя в горах.

В конце хочу добавить: слишком высокий уровень агрессивности — это плохо. Это чувство, окрашенное в цвета розового тумана, мешает думать. Для нас главное быть не агрессивными, а умными, справедливыми, терпеливыми и сильными. Поэтому, мы готовы нанести удар первыми и в своё время мы нанесём его!

Закончил вождь с великим воодушевлением и наградой ему послужил взрыв спонтанных аплодисментов. Следующую часть собрания проводил секретарь московского отделения — Михаил Дьяков. Он предоставил подробный отчёт о вчерашнем пикете. Больше половины присутствующих здесь принимали в пикете активное участие. А остальные, те кто не смог присоединиться к товарищам у посольства, с любопытством слушали.

По окончании собрания Глеб решил воспользоваться ситуацией и подошёл к подставке, на которой стоял вождь и разговаривал с одним из своих верных спутников. Дождавшись паузы в разговоре, он вклинился со своим вопросом и спросил:

— Разрешите?

Мухин повернулся к нему, благожелательно посмотрел на Глеба и произнёс.

— Да.

— Вы знаете, когда вы рассказывали о ситуации с мигрантами, у меня было такое ощущение, что вы залезли ко мне в голову. Ситуация серьёзная и любой уважающий себя патриот не может ни задумываться — «Что же делать?». — Начав довольно робко, дальше Глеб начал раскручивать маховик слов и выплёвывать их со скоростью пулемёта. Он впервые за долгое время не таил своих мыслей от собеседника, сбрасывая напряжение, мучившее его до этого и приведшее сюда в партию. — У вас опыт, знание ситуации. Каким вы видите выход из такой, складывающейся негативно для нас ситуации?

Вождь, просверлив Глеба внимательным взглядом, внешней стороной правой ладони провёл по своей щеке и сам задал вопрос:

— Вы новенький?

— Это моё второе собрание.

— Ясно. Стране нужны ищущие, небезразличные к её судьбе люди. Мне представляется вы из таких. Кто у вас десятник?

— Мы ещё не успели с ним познакомиться.

— Ну ничего. Сегодня познакомитесь. Я скажу, чтобы вами скорее занялись. Вам будет не безынтересно пообщаться с нашими практиками, в частности с Буровым Сергеем. А сейчас, прошу меня извинить, дела. Надеюсь, мы с вами ещё ни один раз увидимся.

Прощаясь, вождь пожал ему руку. Рукопожатие оказалось по-мужски плотным (но не излишне сильным и резким), ладонь сухой, тёплой. При этом ритуальном действии вождь наклонился вперёд и без тени улыбки посмотрел прямо в глаза Глеба. Это означало, что он его запоминал. Сделав кивок головой, по-военному идеально выверенным шагом он удалился в сопровождении своего верного соратника к себе кабинет.

Глеб отдал дежурному, — на этот раз молодому толстяку в зелёном натовском свитере и с плохо вымытыми сальными волосами, — фотокарточку. Уходить он сразу не стал, а задержался в приёмной с целью немного потолкаться, пообтереться среди партийцев, послушать их разговоры, понаблюдать за их мимикой. Глеб походил среди них, а потом взял из лежащей на столе стопки газет «Сердце Севера» один экземпляр и сделал вид, что углубился в чтение. От подслушивания чужих разговоров его отвлёк подошедший к нему тощий, глазастый, круглоголовый, короткостриженый парень. Его губы, ярко красные, потрескавшиеся, несколько раз непроизвольно дернувшись, выдали:

— Ты Глеб Царёв?

— Да.

— Будем знакомы, — они пожали друг другу руки. Глебу его слабое, мокренькое и какое-то снисходительное рукопожатие не понравилось. — Я твой десятник Андрей Черновский. Живёшь в каком районе?

Глеб ответил.

— Типичный спальный уголок современной Москвы, — прокомментировал Андрей. — В пятницу вечером свободен?

— Да, в общем-то каких-то конкретных планов у меня нет.

— Отлично. Приходи сюда часикам к шести. Стартует акция по расклейке. Это и будет твоим первым заданием.

— То есть мне надо будет листовки клеить? — уточнил Глеб.

— А что, ты имеешь что-то против?

— Нет, просто уточнил.

— Ну и отлично. Не опаздывай, ждать тебя никто не станет.

— Конечно.

Черновский отвалил, а Царёв ещё немного постоял, закрывшись, словно щитом, партийной газетой, подзаряжаясь от наэлектризованной вождем атмосферы, сгустившейся во время собрания в зале и сейчас постепенно заполнившей весь офис. Глеб с нескрываемым удовольствием по третьему-четвёртому кругу осматривал офис и находившихся в нём людей. Он делал это так, как будущий рачительный хозяин любуются дорогим приобретением — домом, машиной, дорогим подарком самому себе любимому, словом, всем тем, что должно было остаться с тобой навсегда, или, по крайней мере, разделить со счастливым обладателем мечты самый важный отрезок его жизни.

Рядом со столом дежурного, ближе к окну, на раскладном столике лежали атрибуты партийной символики — учебная литература, сувениры. Всё пёстрое идеологическое богатство организации ПРН продавалось по весьма приемлемым ценам. Глеб подошёл к столику ещё раз. Он никак не решался выбрать себе что-либо конкретное из этой груды отличительных знаков любого уважающего себя партийца. Здесь были книги и сборники статей-речей Мухина — «Добиваясь силой!», «Победа любой ценой», «Призраки нового мира», «Убей его первым»; некоторые произведения русской и зарубежной классики, начиная от «Братьев Карамазовых» Достоевского, «Жизни Клима Самгина» Горького, «Тихого Дона» Шолохова и заканчивая «Белой Гвардией» Булгакова, «Трудно быть богом» Стругацких и «Заводного Апельсина» Бриджеса.

Из предметов с символикой взгляд Глеба автоматически выхватил сразу несколько самых ярких — футболки с партийным логотипом в виде стилизованной белой секиры внутри красного круга на чёрном фоне; флагом организации — чёрным полотнищем с белым вертикальным зигзагом, идущим от верхнего края к нижнему, смотрящемуся словно разлом в иную реальность, и в середине этого разлома висевшими в белой пустоте песочными часами (такой политический фетиш не стыдно было и на стену в комнате повесить); русского былинного богатыря, держащего в правой руке тяжёлую палицу, а в левой — сжимавшей за длинные лохмы иссини чёрных волос связку смуглолицых голов с раскосым монгольским разрезом глаз; солнце, сложенное из выкрашенных в чёрный цвет и покрытое лаком символических ног или топоров, нагло сияющих космической чёрной глубиной; мастерски вырезанный из звёздного неба силуэт тяжёлого танка с надписью под ним, такими же звёздными буквами, — «Легион Бессмертия».

Всё здорово, глаза разбегались, хотелось накупить, как тому жадному мужику из анекдота в аптеке, — сразу всего, да побольше. Но Глебу хотелось приобрести не обезличенный символ борьбы, противостояния, традиций, а что-то такое, в чём он мог увидеть реальный пример, образец, на который он мог равняться. Потому он остановил свой выбор на коллекции плакатов. На них изображался, помимо стандартного набора героев, взывающих к непримиримой борьбе до победного конца, ещё и сам вождь во всевозможных, нарисованных настоящим и видимо талантливым художником, видах. На одном он стоял на фоне серых скал в военном френче цвета хаки без погон (в прошлой жизни Мухин смог дослужиться в армии до звания полковника бронетанковых войск), а над ним тёмное небо ночи, обрызганное красными всполохами проснувшихся за горизонтом вулканов, багровело красным. На другом он стоял на берегу озера, до краев заполненного кровью, и наконец, на третьем — вождь, одетый в гражданский костюм, хорошо сочетающейся с его неизменной чёрной водолазкой, скромно сидел за письменным столом, и смотрел на Глеба своими усталыми, умными, всё понимающими глазами. На плакате отображалась только верхняя часть стола и туловища вождя. Его лицо располагалось довольно близко от невидимого препятствия, отделяющего наш мир от выдуманного неизвестным творцом, но наверняка реального для него, возможно, даже в большей степени, чем окружающий нас мира убогой повседневности. Немногие знали, с чем связано пристрастие Мухина к водолазкам, свитерам и рубашкам с высоким воротом. Секрет был прост: таким не хитрым образом вождь прятал ожоги на своём теле, доставшиеся ему в наследство от службы и полученные им во время одного скоротечного огневого боя в горячей точке, названия которой теперь никто теперь и не помнил. Тридцать процентов кожи сгорели в немилосердном жарком пламени, и полковнику пришлось перенести ни одну операцию по пересадке кожи. Но всё это осталось в прошлом, теперь у него была другая жизнь и другие заботы.

В стопке плакатов были и портреты, и фантазии на тему внутренних терзаний личности партийного руководителя, но Глеб остальные смотреть не стал, ему приглянулся, до нестерпимого желания купить, последний образец. Вытащив его и отодвинув от себя на метр, Царёв смотрел на него несколько секунд, после чего сделал два шага к дежурному и заплатил за него триста двадцать рублей — цену, которую он несомненно стоил.

С сожалением свернув плакат в трубочку, Глеб спросил дежурного: не найдётся ли у него резиночки и пока тот рылся в её поисках в нижних ящиках стола, перехватил благосклонный взгляд своего прямого партийного начальника — Андрея Черновского. От этого взгляда и всё понимающей улыбки ему почему-то стало стыдно; чтобы больше никто не обратил внимания на его краснеющее в смущении лицо, он, упаковав плакат, быстро ретировался из штаба.

Глава 7

Игорь Вальдемарович Мухин поздно вечером, можно сказать ночью, ехал домой, сидя на заднем сиденье своего ВМW представительского класса. Кроме его персонального водителя, впереди, на пассажирском месте, сидел глыбой, неизменный (все последние годы после ухода в отставку полковника) телохранитель, знакомый ему ещё со времён службы в войсках — капитан Егоров, для него просто Слава, закалённый в межнациональных конфликтах, имевший ранений больше, чем орденов, надёжный как Т-34. Справа от вождя пристроился ещё один его личный охранник — Савицкий Павел, молодой парень, отслуживший по контракту в ВДВ четыре года и успевший немного повоевать на северном Кавказе. Не высокий, но крепко сбитый, с отличным чутьём на опасность и такой же отменной реакцией, упрямый, не растерявший в столичной суете свои основательные деревенские повадки, покрытый веснушками от пяток до макушки, преданный делу боец. Зная привычки Мухина, все присутствующие в машине почтительно молчали.

Мухин прислонил голову к боковому стеклу и смотрел на огни ночной Москвы, отражающиеся гипнотическими цепочками на мокром асфальте, оставленным в наследство тьме мелкой осенней изморосью, прекратившей брызгать с мрачного душного неба только перед самым их выездом из штаба. Под такой аккомпанемент, да ещё сопровождающейся мерным гудением двигателя, мысли в голове вождя выстраивались в правильные геометрические объёмные формы, маршировали, как на параде, порождая новые идеи и разбивая сомнения на щепки, вполне пригодные для растопки печи его могучего ума.

«Кто я? Достоин ли я той миссии, которую мне диктует время?.. Народ спит. Мы живём в ночи, похожей на эту, что за окном: такая же дождливая, промозглая, с багровым саваном неба.

По-настоящему я поверил в свои силы и в то, что могу вывести страну из лабиринта тьмы к золотому рассвету, когда очнулся на операционном столе после тяжёлого ранения. Огонь хотел закусить мной, превратить в кусок угля. Никто из врачей не верил в моё возвращение, кроме одного упрямого молодого реаниматора. Ему и судьбе я обязан жизнью. Я был мёртв в течение 20 минут и, лишь только вынырнув на поверхность из глубин озера забвения, я осознал своё предназначение. Даже смерть не смогла меня остановить. Значит, мне предопределено высшими силами победить.

Удивительно, но в такой огромной стране не нашлось никого способного стать национальным лидером, и попытаться объединить народ общей идеей. Я до сих пор боюсь этого страшного одиночества и такого тяжёлого, неподъёмного груза ответственности за будущее моей страны. Неужели только я способен посвятить себя целиком борьбе, и никто мне на этом пути не поможет?.. Воистину так. Да, я готов жизнь отдать за счастье русского народа. Я сейчас, как триста лет назад Пётр первый, занимаюсь потешными полками, запускаю кораблики в озёра, чтобы потом вывести страну к морю: в моём случае — к вершине мирового лидерства. В России всегда ситуация в стране слишком зависела от её правителей — это её благословение и это её проклятие. Моя задача воспитать новый тип человека. Когда таких людей будет много, они смогут вести народ по пути к мировому объединению и единению, к счастью: после моей смерти страна не должна и не будут зависеть так сильно от внешних факторов, как сейчас.

Хорошо, что с финансами у организации нет проблем. Предпринимателей, желающих вложить деньги в дело национальной чести, даже слишком много. (Хотя, в таких делах, слишком ничего не бывает). Они в очередь ко мне выстраиваются, наверное, чувствуют мою силу. Правда, у каждого из них свои требования, условия. Но что взять с торговцев? Торговаться — это у них в крови.

Страной, конечно, должна править группа по-хорошему идеологически озабоченных людей — партия. Их не должно быть много, иначе партийную иерархию ловкие карьеристы будут использовать, как инструмент своего возвышения. Пятидесяти тысяч партийных активистов на всё государство вполне достаточно. По сути, я хочу не так уж много, власть для меня не самоцель, не механизм личного обогащения. Этим можно гордиться, не многие политики сейчас могут отказаться от материальных благ. А мне они не нужны. Я в одном мундире могу проходить всю жизнь. Пускай меня пока не воспринимают всерьёз, ПРН заставит считаться с собой. Мы пойдём снизу, спешить не будем, реальными делами завоёвывая доверие народа. О, мой святой многострадальный народ богоносец! Вот тот бог, которому я служу, которому приношу дары, для кого живу, ради которого умру не задумываясь.

Моя задача, на ближайший год, заключается в изменении психологии моих мальчиков. Они молоды, агрессивны, но… бестолковы. Я им должен помочь, направить, научить. Выгрести весь иностранный пропагандистский мусор из их голов. Ошибаться я не имею права. Только в бою человек проявляет свои лучшие и худшие качества. Я это знаю. Надо продолжать воспитание кровью. Кровь врагов объединяет лучше любых клятв. Самое страшное быть в глазах парней, жаждущих действия, пустобрёхом. Главное — пройти первый этап, отсеять слабых, создать гвардию и идти дальше. К солнцу. Я должен быть сильным. Я должен быть умным. Я должен быть сконцентрированным на победе».

Размышления вождя были прерваны. Автомобиль с главным мечтателем Москвы вместе с его маленькой свитой прибыл на место.

Глава 8

В институтской группе Глеба нерусские ребята не учились, но и студентов, интересующихся чем-то, кроме собственных пошленьких желаний, тоже не наблюдалось. Надо сказать, что процесс обучения потерял для него хоть и маленькую, но ощутимую прелесть. С тех пор, как он записался в партийцы, он на многие вещи стал смотреть по-другому. Процесс превращения произошёл за одну ночь. Если раньше его одногруппники были ему малоинтересны, то теперь он презирал их за образ жизни травоядных, требующих для себя одних только благ и ни за что на свете не желающих учувствовать в большой жизни своей страны.

Три пары семинаров Глеб честно просидел, наблюдая за ними, молодыми студентами, так сказать, — будущим страны. Его скуку немного разбавлял своими непрекращающимися байками словоохотливый Никита, но Глеб слушал сегодня в пол-уха. Царёв всегда выбирал себе место в конце аудитории, чтобы точка для подглядывания и подслушивания была идеальной. Вот сейчас он смотрел на двух парней — Гошу и Илью. Все знали, что они увлекаются наркотиками, на этой почве и дружат. Глеб подозревал, что не только безмозглый кайф объединял их, скорее всего, они занимались мелким криминалом, таким, как уличные грабежи, кражи, чтобы всегда хватало на запретные химические удовольствия и не надо было ломаться и у родных попрошайничать или воровать. Они заслуженно считались хулиганами, за словом в карман не лезли, и Глеб пару раз на переменах наблюдал, как они вдвоём метелили чем-то не угодивших им субъектов мажорского подвида человека потребляющего и иногда употребляющего. В первый раз такая расправа происходила рядом с гардеробом и быстро закончилась разбитыми щами наглеца и его торопливыми сбивчивыми извинениями. Во второй раз они, опять же вдвоём, избили на улице, за зданием столовой, студента из параллельного потока. По слухам, он задолжал им, и тут, понятное дело, одними извинениями не обошлось. Топтали они его минут пять, после чего сняли с его покинутого сознанием, отправившегося в путешествие под названием сотрясение мозга, тела часы и забрали мобилу. Характерно, что в полицию жертва заявлять не стала: видно осознавая за собой вину перед ними, и долг, который всё равно придётся заплатить, а скорее просто струсила.

Гоша с Ильёй не принадлежали к отряду травоядных, они скорее походили на шакалов. Опасные для слабых, опрометчиво забывающих следить за своей спиной. Сами из среднеобеспеченных семей, о чём говорили их фирменные шмотки и последней модели одинаковые айфоны-айпады.

Гоша представлял собой типичного громилу — высокий, ширококостный с бледным ликом, не обезображенным интеллектом, он играл при лидере Илье роль штурмового тарана. Какую-либо заварушку начинал Илья, а Гоша атаковал из засады — неожиданно и безжалостно. Илья Глебу представлялся киноактёром: из-за своей нетипичной внешности он действительно походил на Кристофера Уокена в молодости. Те же большие выразительные глаза, но карие, постоянно влажно блестевшие. Рот с пухлыми губами и опущенными вниз уголками. Лицо Ильи казалось выразительным ещё и потому, что кожа туго обтягивала лицевые кости, делая его черты заметными, максимально заметными. В сочетании с чёрными волосами, которые Илья всегда зачёсывал назад, он производил впечатление настоящего мачо, особенно его гангстерский облик неотразимо действовал на девушек. Он обладал истинно мужской красотой — не смазливый мальчик, а муж. Кожа бледная, как и у его соратника, и горящие лихорадкой глаза невольно обращали на себя внимание. К тому же его стиль одежды всегда нравился Глебу. Илья любил настоящие кожаные пиджаки, почти всегда предпочитал чёрные джинсы всем другим видам штанов, ну и плотные футболки без надписей или, на крайний случай, рубашки тёмных оттенков.

Инфернальная жизнь этой преступной парочки интересовала Глеба. Пожалуй, из всех знакомых ему студентов они заслуживали хотя бы маленькую толику уважения, хотя бы за ту же грубую силу, которую они, не стесняясь, применяли. Да, они были его врагами, как и все, кто занимался криминалом, тем более связанным с наркотиками, но они были отнюдь не слабаками. Ситуация в мире сделала из них тех, с кем надо было считаться и бороться.

Дальше Глеб обратил внимание на сидящих за первой партой двух местных королев красоты. Сексуальные штучки — ничего не скажешь. Звали этих неприступных для обычных смертных пташек Верой и Светой. Расфуфыренные. Макияж яркий, даже несколько более яркий, чем это соответствовало светлому времени суток. Их пальцы, руки, шеи, уши -оформлены золотыми побрякушками. Волосы длинные прямые, их кончики подстрижены, приведены к общему знаменателю прямой линии. Одна крашенная в яркий белый цвет блондинка, другая — сочная шатенка. Наряды свои они меняли с завидной регулярностью, почти каждый день. Лица красивые, но надменные, давящие своей самовлюблённостью. Фигуры как у порно звёзд. Упругие попы орешками, ноги, сводящие с ума округлостями коленок и прямыми линиями, уводящими в жаркие мужские мечты. Груди стоячие, у обоих третьего размера: у Веры они были округлые, а у Светы похожие на молодые дыньки. Джинсам они предпочитали короткие юбки, выгодно подчёркивающие линии их соблазнительных форм и короткие маячки. Их интересовали деньги. Нет, они не предавались любви за деньги, их тайной, как они думали, идеологией было служение золотому тельцу. Соответственно людей они оценивали по величине банковского счёта. От того, что они в раннем детстве, с помощью своих мамочек, убедились во власти бумажных символов благополучия, Вера и Света ощущали себя взрослыми и большинство окружающих их студентов считали инфантилами.

Правда, по слухам, Света на короткое время увлеклась полубандитским имиджем Ильи. Встречались они недолго, инициатором прекращения отношений стал Илья. Ему наркотики оказались важнее. Света до сих пор на него злилась (да как он вообще мог ЕЁ бросить?), хотя быть для него всего лишь кормушкой во время их романа для порока Ильи, ей и не улыбалось. Вера же предпочитала общаться исключительно с мужчинами старше её на пять и больше лет. Света воодушевилась примером подруги, и теперь её каждый день после занятий встречал импозантный мужчина на спортивном мерседесе.

Глеб рассматривал скучающие выражения их красивых лиц: им давно надоело слушать любых преподавателей, но они никогда не позволяли себе прогуливать, учились старательно, с присущим женщинам прилежанием. Проблем со сдачей экзаменов у них не возникало. Мозги у них были, только гайки им в детстве перекрутили и неправильные жизненные установки стали тем ориентиром, с которым к тридцати годам, приобретя достаточно материальных благ, они так и не станут счастливыми. Будут беситься, мстить своим нелюбимым мужчинам, но уже ничего не исправят и, ничему так и не научившись, будут упрямо учить детей тем же догмам, которые испортили им жизнь.

Слева от них, в среднем ряду, сидела парочка девчонок, будущих наседок, — Зина и Женя. Не обладающие особой привлекательностью, своим достижениям в группе обязанные старательности в учёбе, скорее всего (в это трудно поверить), ещё девочки. В одежде они предпочитали всей радуге весёлых цветов, серые, коричневые и синие оттенки. В общем, против них он ничего не имел. Просто обыватели женского рода, каких миллионы. Таких в его группе насчитывалось ещё около десятка человек. Мальчики-ботаники, отдающие себя целиком учёбе, мечтающие о женщинах, но пока боящиеся к ним подходить близко, желающие получить красный диплом и свалить за границу в погоне за бытовыми удобствами, и, конечно же, бабками. Таких тихушников, не понимающих что всё, что в них есть хорошего, что всем своим знаниям они обязаны Родине, Глеб не любил, терпеть не мог. Обычно их мозги использовали в экономической войне против России. Вроде никого они не сдавали, в предатели не записывались, сохраняли российское гражданство, а вреда стране приносили больше, чем иной иностранный шпион.

Оставшаяся часть класса состояла из тусовщиков, парней и девушек, привыкших не думать о завтрашнем дне и оттягиваться, прожигая молодость, в клубах и на частных вечеринках. Их королём был Боря, спортсмен-пловец, а королевой — Вероника, его девушка — миниатюрная, энергичная, симпатичная и добрая. Они подходили друг другу. Были похожи друг на друга, даже несмотря на то, что у Бори рост составлял метр девяносто пять и рядом с ним скуластая, зеленоглазая Вероника, любившая носить длинные юбки и вмести с ними розовые кеды или белые кроссовки со стразами, казалась ребёнком. Их компания — Олег, Юра, Галя, Наташа, Вика и иногда товарищ Глеба — Никита Воронин, была фундаментом главной тусовочной когорты их группы. Кроме Никиты к ней периодически подключались и хулиганы Илья с Гошей и красотки Вера со Светой. Не веселились вместе с ними только хронические ботаники, ну и Глеб.

Смотря на них, Глеб думал: какая же это сила могла бы изменить их стиль жизни настолько, чтобы заставить занять активную гражданскую позицию и начать бороться за будущее страны и их детей; перестать быть зрителями, от которых ничего не зависит; и из сторонних наблюдателей превратиться в действующие лица спектакля мировой истории. Он не мог найти ответ на эти вопросы. В голову лезла всякая глупость о насильственном принуждении, трудовых лагерях перевоспитания и массовых расстрелах. Что-то такое наподобие страна проходила, и, наверное, в некоторые критические эпизоды своей истории эти методы и могли оправдываться сложившейся ситуацией и прочим. И всё же как системный подход они сегодня не годились. Дубина плохой инструмент воспитания в мирное время. Скорее государство должно взять на себя роль ментора и с пелёнок воспитывать нового человека по заданным высоким стандартам человеколюбивого патриота, непримиримого борца со злом, инициативной личности, действующей на основе высоких моральных устоев. О таких вещах, в основном, как понял Глеб, и говорил на собрании вождь ПРН — Мухин.

Так получилось, что в этот же день, он, находясь дома, по телевизору посмотрел фильм «Они сражались за родину». Фильм следовало включить в школьную программу для обязательного просмотра на широком экране современного кинотеатра. Он видел его не в первый раз и каждый раз он впечатлял его по-новому. Режиссёр, он же главный создатель этого художественного чуда, Бондарчук, сумел показать всю глубину любви народа к своей многострадальной земле. Какие бы лишения ни выпадали на долю русского народа, он выносил их с честью, оставаясь духовно не сломленным, непобедимым и не превращаясь, как все его противники, в грязных кровавых скотов — карателей.

На народной войне и получивший тяжёлые ранения боец считал за честь, как можно быстрее вернуться в строй, даже если против этого активно возражали врачи. Он рвался драться рядом со своими товарищами, уничтожать врагов, освобождать землю от захватчиков. И они оставались людьми, в промежутках между боями шутили, мечтали, любили, жили. Как горько им было отступать и с каким они свирепым остервенением шли в штыковые атаки.

Да, наши деды умели воевать. За что им искреннее спасибо! Одни такие фильмы могли правильно воспитать настоящего гражданина великой страны. Жаль подобных шедевров, как и полагается высоким произведениям искусства, было немного. «В бой идут одни старики», «Аты-баты шли солдаты», «Семнадцать мгновений весны», «Вариант Омега», «Щит и меч», «Батальоны просят огня», «Женя Женечка и Катюша», «Баллада о солдате» — вот, пожалуй, главные из них. Сейчас таких фильмов не снимают. Ситуация творческого бессилия отражает текущее состояние общества. Отсутствие долгосрочных целей и, как следствие, впечатляющих общих побед, способных объединить нацию, неминуемо ведёт к упадку национального самосознания, а возможно и к гибели русской общности. Нам есть, и всегда было, чем гордиться. Какой разительный контраст составлял этот фильм тому, с чем, в очередной раз, Глебу приходилось сталкиваться в институте. Неужели такого поразительного всеобщего воодушевления народа больше никогда не повторится?

С такими мыслями он поужинал, перекинулся парой ничего не значащих фраз с матерью о состоянии его учебных дел в институте и ушёл к себе в комнату. Над изголовьем его кровати, там, где у обычных подростков висят постеры их музыкальных кумиров, Царёв бережно, крепко, прикрепил портрет вождя. Ему не хватало отца. В этом сильном мужчине, в прошлом боевом офицере, он искал то, что недополучил от своего погибшего родителя. Мухин представлялся Глебу человеком, на которого можно и нужно равняться. Расстраивать его своим непослушанием он не собирался, наоборот у него образовался некий зуд послушания и совершения подвигов во славу идеи, чьим живым символом и являлся вождь партии.

Завтра Глебу предстояло посетить в очередной раз штаб партии и выполнить первое задание — расклейку пропагандистских листовок. Не очень интересно, но для него, как новичка, очень и очень, как он считал, полезно.

Глава 9

В штабе его встретил десятник Андрей. По-деловому поздоровался, сообщил, что после расклейки листовок состоится внеочередное собрание, поэтому надо спешить и попросил немного обождать. В приёмной возилось с десяток партийцев, они увязывали бечёвкой листовки в пухлые стопки и укладывали их около стены.

Вскоре Андрей познакомил его с напарником, с которым они должны были работать в районе университета. Звали его Миша Сливкин, но все к нему обращались как к Сливе. Слива оказался общительным парнем. Он объяснил Глебу сколько листовок им предстоит взять с собой, откуда-то притащил два старых спортивных баула, засунул туда по три перевязанных пачки листовок и, сообщив, как показалось «на отвали», десятнику о своей готовности, махнул Глебу: они вместе отправились на так называемую акцию.

Каждый нёс на плече по баулу, до метро дошли почти бегом: нормального разговора не получилось. Спустившись под землю, они сели на поезд. Им предстояло проехать несколько станций, и они уселись, благо свободных мест в это время суток в субботу хватало с избытком.

Глеб, со всей этой суетой, не успел, как следует, рассмотреть, что конкретно им предстояло клеить. Его распирало любопытство, и он полез в сумку за листовкой. Откинув мягкую крышку баула, он, не вынимая оттуда всю пачку, повернул её и увидел группу накаченных, коротко стриженых парней, одетых в форму какого-то из многочисленных подразделений спецназа. Они стояли рядом с армейским бронеавтомобилем «Тигр», и в руках держали диковинные автоматы, рожок с патронами у которых располагался никак у всех штатных армейских автоматов — спереди, а позади рифлёной ручки. Туловище автомата было нагружено разными навесными приспособлениями, типа мини оптического прицела и подвесного гранатомёта. Грудь бойцов защищал бронежилет, на поясе болтались с одной стороны штурмовой нож, с другой — пистолет в кобуре. Запечатлено всё это было на чёрно-белой, хорошо отретушированной в ярких контрастах, фотографии, перенесённой на обычный тонкий, похожий на газетный, лист А4. Самой важной частью листовки являлась надпись, призыв, гласивший — «Присоединяйся к сильным! Будь с нами! Будь в безопасности! Будь счастлив!» — и внизу, под этими словами, написанными крупным шрифтом, красными буквами шла контактная информация — «Партия Русского Народа» и телефон с адресом сайта.

Царёв уже хотел положить пачку листовок назад, когда заметил, что им предстоит клеить не одну, а целых две тематические листовки. Во второй пачке лежала листовка с изображением самых настоящих бритоголовых с обнажёнными и накаченными торсами. В руках они держали длинные ножи-кинжалы и широко улыбались, показывая свои крепкие зубы, а надпись под фотографией гласила — «Да здравствует Великая Россия!». Что это означало он так до конца и не понял. То ли имелось в виду, что скины, защищая себя, защищают и всех остальных граждан их (твоей, нашей, моей) Великой Родины, а то ли предупреждали, что, если они проиграют, придётся плохо всем. Создавалось впечатление, что они заняты общественно важным, но уголовно наказуемым делом.

— Ну как, впечатляет? — ухмыльнувшись, спросил Слива, наклонившись к его уху.

— Не особо. — Глеб решил не кривить душой. Девизы листовок показались ему недоработанными, плохо доведёнными до ума. — Я думаю, можно было придумать что-нибудь более остроумное,

— Ты прав. Но знаешь, раз на раз не приходится. Придумываем листовки мы сами. Понимаешь?

— Конечно, да я без претензий… А ты давно в партии?

— Больше года. Вроде немного, а кажется, что прошла целая жизнь.

— А как ты в неё попал?