Бесплатный фрагмент - Сказочный ларец твоей души

Благодарю

— своего супруга Станислава, который поддерживает любые мои идеи, даже самые сказочные;

— Светлану Патрушеву, которая дала мне ключи к написанию сказок;

— всех прекрасных волшебниц, которые обратились ко мне за сказкой — каждая из них написана для вас и благодаря вам;

— художницу Оксану Зотову за чудесную обложку;

— редактора Александру Каменёк за работу над моим потоковым текстом;

— и всех-всех моих дорогих читательниц и читателей, которые поддерживали, согревали своим откликом и вдохновляли продолжать писать сказки.

Вступление

Здравствуй, дорогой читатель!

Меня зовут Ирина Михалевская, и я с радостью представляю тебе свои сказки. Все они были написаны по запросу людей, а некоторые сказки я создавала для своих ситуаций. Каждая сказка через метафоры дает ключи к решению какой-то проблемы человека или настраивает на достижение выбранной цели.

Но самое удивительное: одна и та же сказка затрагивает у разных читателей разные струны, побуждает погрузиться в какую-то важную, еще не решенную ситуацию и отыскать для себя подсказку или даже решение.

Хоть большая часть сказок написана для взрослых, их с удовольствием слушают дети, находя для себя какие-то свои ключики, настраиваясь на особое звучание.

Моя дочь, ей пять лет, каждый день просит меня «почитать по сказочке». Мне очень интересно наблюдать, как на ее лице отражаются разные эмоции, особенно в той части сказок, где происходит трансформация проблемы в решение. А когда в сказке звучат теплые, полные любви и принятия слова, обращенные к героям, дочка кивает с улыбкой и впитывает, впитывает, словно нектар для души.

Я желаю тебе найти в этой книге свои ключики, прожить важные озарения и подойти к значимым решениям, ведущим к той жизни, к которой давно стремится ваша душа. Я верю, что сказки обращаются напрямую к нашим душам. А когда душа исцеляется словом, тогда и жизнь меняется.

Читай, прислушивайся к своим эмоциям — именно они подскажут ответы на, может быть, и не заданные еще вопросы.

Приятного чтения!

Зайчик, который хотел убить дракона

— Расскажи мне сказку, Арина.

— О чем хочешь сказку?

Кнопа сидела на лавке, болтала ножками и смотрела на горизонт.

— Про Зайчика хочу.

— А этот Зайчик какой, Кноп?

— Какой-какой? Беленький и пушистенький, с колечками на лапках.

— С колечками?

— Ну да такими браслетиками на лапках. Блестящими.

— А зачем Зайчику браслетики?

— Не знаю. Наверное, нужны.

— Ладно, а чего он хочет, Зайчик-то?

— Дракона победить, — Кнопа хихикает.

— Дракона? Хм… Смело… Как для Зайчика, — Арина улыбнулась чему-то в своих мыслях. — И каким он тогда будет, Зайчик твой?

— Победителем Дракона будет!

— Ну, хорошо. Сиди и слушай тогда.

***

Давным-давно это было, еще тогда, когда земли наши людьми не освоены, не заселены были. Раздолье тогда зверью было — луга, леса, реки. Живи где хошь. Только Дракону на глаза не попадайся: сожрет. Дыхнет своим жаром-пламенем, до косточек прожарит враз и сожрет!

Звери все тогда семьями большими жили. Так проще было от дракона беречься — кто-то, глядишь, и заметит его тень издалека, спрятаться все успеют.

Но жил-был один Зайчик, белый и пушистый, с браслетиками блестящими на всех четырех лапках. И не было у него семьи. Не помнил он, как это случилось. Может, беда какая, может, еще что. Других зверей он пробовал расспрашивать, но те глаза только отводили: «Дракон наверняка твоих сожрал. Куда бы им еще деться? Живи, мол, себе. Не спрашивай. Если хочешь, к нашей семье присоединяйся. Но молча. Принимай законы и правила да живи как все».

Зайчик от таких ответов начинал злиться на Дракона и даже мечтал его убить. Но никому не говорил об этом, понимал: не заячьи у него мечты, ох не заячьи.

А еще он всё-таки хотел узнать правду и всё искал свой ответ. Чуял он, что не надо ему к другим семьям идти. Но и свою искать не хотелось. Ответ бы найти — вот это да!

Так и бродил он с котомкой за плечами по лугам, по лесам. Менял белую шубку на серую, серую на белую… Только браслетики не менялись — всё поблескивали.

Однажды Зайчик встретил серую Ворону.

— А где твоя стая? — удивился он. — Почему ты одна?

— Так и ты один, что здесь такого?

— Ну, я неспроста один…

— А с чего, если неспроста?

— Не знаю, — вздохнул Зайчик. Он уже подустал рассказывать всем свою непонятную историю.

Ворона обошла Зайчика, внимательно разглядывая.

— А что за браслеты у тебя? Блестят… — мечтательно уставилась Ворона и, наверное, облизнулась бы, если бы птицы могли облизываться.

— Тоже не знаю.

— Хм, на себе носит и не знает. А нужны они тебе?

Зайчик задумался. Они просто были всегда. А нужны или не нужны… Так он и не думал никогда о браслетах.

— Снимать-то пробовал?

— Нет, — растерянно ответил Зайчик, рассматривая браслеты будто впервые.

— Сними хоть один, дай посмотреть.

Зайчик протянул лапу Вороне, и та с легкостью сняла клювом блестящий браслет. На его внутренней стороне было две буквы: У и Б.

— Как интересно! А на остальных что?

Еще один браслет с четырьмя буквами К, О, Н и А. Еще один — с тремя — И, Т и Ь. И последний — Д, Р и А.

— Ишь ты! Люблю загадки. Давай к Сове полетим, она мудрая, точно разгадает, — Ворона собрала браслеты в клюв и повернулась к Зайчику.

Но Зайчика уже не было. Вместо него на земле сидело трехтонное чудовище и с удивлением рассматривало свои покрытые броней лапы.

— Охохонюшки… — прошептала Ворона и тихонечко попятилась. — Огогошеньки…

— Ворона, что со мной? — пока еще заячьим голосом спросил Дракон, выпуская из пасти клубы дыма. — Ты куда, Ворона? Стой!

Но Вороны и след простыл.

Вечером она показала мудрой Сове браслеты, и та разгадала их загадку. УБИТЬ ДРАКОНА.

***

— Арин, а что дальше с Зайчиком было? Ну, то есть с Драконом?

— Дальше-то? Молчит о том сказка.

— Теперь он Дракона убьет, да? Исполнит свое желание?

— Если будет продолжать хотеть, то обязательно исполнит. Вопрос в том, свое ли желание он будет продолжать хотеть… — Арина задумчиво смотрела на едва краснеющую полосу заката. — Всё, спать пора, Кнопа. На все вопросы во сне ответы ищи.

Арина встала с лавки и пошла к дому. «Ну и сказочка вышла…» — буркнула про себя, потом вздохнула и чему-то улыбнулась.

Птенец, который считал себя камешком

Жил был Птенец, который так и не вылупился из яйца и считал себя камешком. Округлым таким, рыжим камешком. Приспособился так жить и, в принципе, у него нормально получалось.

Жил он своей камешковой жизнью, жил. Катался туда-сюда, решал чужие проблемы, приспосабливался, выживал и был уверен, что так всё и должно происходить в его каменной жизни.

Родители его тоже каменным считали, да и окружающие. Никто-никто в мире не догадывался, что под твердым защитным слоем скрывается кто-то нежный и мягкий. И что у этого кого-то могут быть нежные и мягкие мечты. Даже он сам не догадывался.

Лишь в редких снах к Птенцу приходили яркие краски, невероятные миры, в которых он был частью прекрасного: легким, чувственным и чуточку волшебным.

Но просыпаясь, Птенец, который считал себя камешком, видел свою правду жизни: он здесь нелегально. На птичьих правах в большом птичьем мире. Камешки ценились здесь в единственном случае: если они были достаточно мелкими, чтобы их можно было проглотить и улучшить с их помощью пищеварение. А что делать с большим рыжим круглым камнем? Да пусть сам решает, как ему жить. В птичьем мире никому до этого не было дела.

И Птенец решал. Как мог решал. Вслепую. Без примера и опыта. Он решил, что ему очень нужна семья. Даже сквозь скорлупу он чувствовал, что семья — это шанс для него обрести что-то, о чем он даже пока не догадывается.

Конечно, с птицами семью Птенцу и в голову не пришло заводить. Он нашел невзрачный серый округлый камень, подобный ему самому, но тихий и малоподвижный, и решил, что это лучшее, чего он достоин. Так началась его камешковая семейная жизнь, от которой он ожидал очень многого.

«Даже с камнем рядом, но это же семья! — мечтал Птенец. — Мы будем вместе чего-то хотеть, вместе создавать что-то хорошее, вместе работать и отдыхать…»

— Чего ты хочешь? — спрашивал он у серого камня. Но тот ничего особо не хотел, и с места не двигался.

Наш Птенец в рыжем камешке не унимался:

— А может, этого хочешь? Или вот этого?

Но серый камень отмалчивался и жил свою серую каменную жизнь. А Птенец изнемогал от разочарования: трудностей и суеты в семейной жизни прибавилось, а счастья — нет.

Устав донимать серый камень, Птенец решил спросить себя: а чего хочу я? Но ответ не давался. Никак не давался. С самого рождения ему никто не подсказал, что можно чего-то хотеть, и он привык к жизни, в которой есть только чужие желания и проблемы.

«Может быть, я хочу что-то яркое и красочное? Может, попробовать?» — думал Птенец, но рядом с ним не было никого, кто мог бы поддержать, а сам себя поддерживать он не умел. Вздыхал Птенец и шел заниматься привычными делами, которые от него ожидались. «Это всё из-за тебя со мной происходит!» — то и дело говорил он серому камню, но тот не обращал внимания.

Однажды Птенец ложился спать и изо всех сил пожелал: хочу перемен! Хочу все изменить в своей жизни!

«Ты уверен?» — раздался откуда-то спокойный тихий голос.

«Да!» — ответил мысленно Птенец.

«Тогда пойдем».

И Птенец вдруг вместе со своей скорлупой оказался на распутье. Перед ним было три дороги. И камень с надписями. «Свобода», «Исполнение желаний» и «Познание себя»: именно такой выбор предстояло сделать Птенцу.

«Ах, как я хочу свободы! — подумал Птенец. — Укатиться от нудного и бесполезного серого камня, путешествовать, делать то, что хочется». Подумал… и покатился по дороге «Познание себя».

Вступив на тропу, он увидел множество зеркал. Между зеркалами ходили звери, птицы, люди. Останавливались, смотрели подолгу. Кто-то после этого преображался, становился совсем иным, кто-то качал головой недоверчиво и шел дальше.

Камешек подкатился к первому зеркалу и тоже посмотрел. Он увидел огненного птенчика, беседующего с ангелом.

— Земля не всех к себе берет, — объяснял ангел, — а только тех, кто ей очень-очень нужен сейчас.

— Для чего нужен?

— Для того чтобы что-то изменить, привнести, наладить. Чтобы лучше стало. И Земле, и тем, кто на ней живет.

— Как же она это определяет?

— Через желания. У каждого внутри живут его желания. Исполняя их, можно изменить всё. Земля помогает в этом.

— Интересно, подойдут мои желания сейчас Земле?

— А ты дверь открой. Получится, значит, подойдут.

Огненный птенчик потянул ручку, дверь открылась, и он, довольный, исчез за ней.

— Она тебя давно ждет, — шепнул ангел.

Птенец в камешке посмотрел на всё это, подумал: «При чем тут я?» и, недоверчиво покачав головой, покатился к другому зеркалу.

В зеркале был мрак. Всё пространство заполнено злостью, отчаянием, безысходностью. Посередине огненный птенчик в рыжем яйце собирается проклюнуть скорлупу, но не решается. «Я совсем никому не нужен, — горько вздыхает он, — здесь так страшно и одиноко. Не буду выходить из яйца! Выйду, только если увижу, что кто-то и правда меня любит и ценит».

В этот момент вокруг яйца собрался из пространства черный сгусток и прилип к его верхушке.

— Ты кто? — испуганно спросил огненный птенчик.

— Я твое решение, буду тебе помогать.

— Как помогать?

— Пугать тебя буду. Чтоб из яйца себя не показывал и людей в него не впускал. А еще я помогу тебе забыть, кто ты. Забыть твои желания. Так тебе легче будет. Будешь считать себя камешком.

На этом зеркало потухло, а Птенец в яйце задумался глубоко и покатился дальше.

Следующее зеркало показало Птенцу, как камешку жилось. Вокруг яркий, красочный мир манит возможностями, но камешек слеп, ему не до этого. Он не имеет права ни на что и ждет разрешения и одобрения от других. А другим всё равно. Они свою жизнь живут, их разрешения и одобрения лишь их жизней касаются.

Еще одно зеркало историю создания семьи открыло. Было много кандидатов, но все они были полны своих стремлений, желаний, амбиций. «Если ты выберешь их, — шептал яйцу-камешку черный сгусток, — тебе придется всё это исполнять. Своих же желаний у тебя нет. Давай выберем вот этого, серого, малоподвижного. Он тоже когда-то от желаний своих отказался, из скорлупы не вылез, тебе с ним нормально будет».

В следующем зеркале увидел Птенец, как он требовал от серого камня желаний разных. А их не было. «Обвиняй его! Это он в твоей жизни во всем виноват, а не твое решение и страх выйти из яйца», — подстрекал черный сгусток, и рыжий камешек ругался с серым.

Следующее зеркало показало, как черный сгусток отвадил яйцо-камешек от единственного занятия, которое его манила в этой жизни. «Это опасно! Слишком близко к твоим истинным желаниям. А вдруг скорлупа не выдержит и треснет? Что незащищенный делать-то будешь? Сиди тихонько, не высовывайся. Будь как все, ищи одобрения. А недовольство на серого спускай, не зря же он под боком», — зудел сгусток, разросшийся уже настолько, что покрывал яйцо-камешек со всех сторон.

Птенец катился в своем рыжем камешке от зеркала к зеркалу, и внутри у него что-то отчаянно сжималось. Мысли метались в голове, пытаясь собраться, но переживания были слишком сильны, чтобы что-то решить.

Он подкатился к следующему зеркалу, но ничего особенного оно не показало. Лишь отражение: рыжее яйцо-камень, облепленное чем-то неприятно-черным, а внутри… Наверное, внутри тот самый огненно-рыжий птенчик? Но этого видно не было.

Птенцу не хотелось дальше никуда катиться. Он сидел на месте, всматривался в зеркало и будто ждал, что что-то произойдет.

А в это время по дороге навстречу к Птенцу шла Женщина с огненными волосами. Заглядывала в каждое зеркало, то качала головой, то опускала плечи, то решительно распрямляла плечи, будто что-то решив, и шла дальше.

Когда Женщина с огненными волосами поравнялась с Птенцом и его зеркалом, она ахнула:

— Так это тебя я тогда потеряла и всё не могла найти? — прошептала она. Затем взглянула в зеркало и увидела отражение: стройная, с мягкими, но энергичными движениями, волосы огненной копной, взгляд серьезный, а в сердце — пустота, заполненная чем-то вязким, темным.

Птенец робко с надеждой взглянул на Женщину, понимая уже, что сквозь скорлупу даже этого взгляда не будет видно.

— Зачем искала?

— Ты мне очень-очень нужен, — грустно улыбнулась Женщина.

— Я… нужен? Но для чего?

— Не для чего. Просто нужен. Очень.

И Женщина рассказала Птенцу свою историю. Как когда-то давным-давно, когда она была совсем малышкой, ей было очень и очень трудно жить. Мир был темным, вязким, злым, всё заполняющим, а она — маленькой и беззащитной.

Чтобы хоть как-то сберечь себя от этого мира, она прятала свои желания, свои надежды, свою любовь, тепло, ценности в самой глубине своего сердца. Но и там они были не в безопасности.

Она защитила их крепкой каменной скорлупой, но и это не помогало. А больше всего на свете ей хотелось сберечь их. И себя в них.

Тогда она создала тайник и спрятала содержимое своего сердца там. Но не рассчитала, что в сердце образовалась пустота, которая тут же заполнилась частью мрачного мира и вытеснила память о тайнике, о самом важном и ценном.

— Я скиталась долгие годы, — рассказывала Женщина. — Я чувствовала, что должна была что-то найти, но не понимала, что именно. А потом я попала сюда… и увидела! Вспомнила тебя, вспомнила, что ты — самое ценное, что когда-либо было во мне. Прости меня за то, что я тебя когда-то потеряла, — разрыдалась Женщина, беря рыжий камешек с Птенцом в свои теплые руки.

Птенец внутри камня весь замер. Неужели он важен? Неужели он нужен? Неужели в нем есть желания, мечты? И ему можно? Правда?

— Ты откроешь мне свои желания, мой хороший? — шептала Женщина с любовью и нежностью. — Я помогу тебе воплотить их. Я буду тебя защищать от всего. И от тьмы этой липкой черной защищу. Ты для меня очень важен! Я тебя нашла и уже никому никогда не отдам. Я буду любить тебя каждую минуту. Заботиться о тебе. Слышать тебя. Ты мой хороший…

Женщина говорила эти слова, и черная тьма, прилипшая к яйцу, отступала, рассасывалась, открывая его гладкую рыженькую поверхность. На словах «Я буду любить тебя каждую минуту» птенец решился, вытянул шею и… клюнул скорлупу изнутри.

Тут же яйцо пошло мелкими трещинами и рассыпалось. И на ладошках Женщины уже сидела миниатюрная, размером с воробушка Жар-птица.

— Какая ты красивая! — восхитилась Женщина. — Пойдешь ко мне?

Жар-птица взмахнула огненными крыльями, так похожими на волосы Женщины, и начала расти. Всю жизнь она была маленьким птенцом в своей скорлупе. А тут за считаные минуты под любящим восхищенным взглядом она стремительно начала становиться… собой.

Взмахнув крыльями, Жар-птица поднялась в воздух и направилась к тьме в сердце Женщины. Она почувствовала в себе силу и пожелала освободить, очистить там место для себя.

— Это мой дом! — сказала Жар-птица. — Я вернулась.

Как только она сказала эти слова, тьма расступилась, а на ее месте появился великолепный красочный сад, наполненный цветами, музыкой и движением жизни.

Жар-птица взмахнула крыльями и влетела в самое сердце Женщины. В тот же миг сад начал меняться, встречая свою хозяйку. Животворная энергия растекалась по нему красочной радугой. Деревья расцветали, и на них наливались плоды. Каждый листик, каждая веточка этого сада были в гармонии с собой и друг с другом.

Взмахами крыльев, движениями тела, взглядом Жар-птица трансформировала сад так, как подсказывали ей чувства. Он ширился, разрастался, выходил за пределы сердца Женщины, наполняя ее всю.

Женщина глубоко дышала, на ее щеках горел задорный румянец, а тело двигалось в красивом танце в такт жизнеутверждающей мелодии сада.

И с каждым движением ее рук, с каждым вдохом и выдохом сад выходил за пределы ее тела, ширился, мягко и настойчиво заполняя всё пространство своей жизненной силой.

— Как же хорошо желать! — восхищалась Жар-птица.

— Как же хорошо воплощать желания в жизнь! — вторила ей Женщина.

— Как же хорошо, что вы наконец это себе разрешили! — улыбалась Земля.

В какое-то мгновение Женщина с Жар-птицей снова оказались у камня. «Свобода», «Исполнение желаний» и «Познание себя» слились в единый путь, который простирался теперь перед ними. Все три стрелки указывали вперед. А по бокам пути до горизонта цвел волшебный, полный красок сад.

— Идем? — загорелась желаньем Жар-птица.

— Конечно идем, — ответила ей Женщина, и они двинулись в путь.

— Идите, мои хорошие. Я вас уже заждалась, — шепнула Земля.

Пробуждение

Тишина. Влага. Темнота.

Она внутри вечности. Внутри тишины, влаги, темноты. Давно? Ой как давно.

Что-то непривычное происходит, странное. Кто побеспокоил? Зачем? Верните мне тишину…

Глаза щурятся от далекого света огня. Почти не видят, слезятся.

Свет. Есть свет. Не только темнота, такая привычная, вечная. Еще и свет. Забытый свет.

Но что происходит? В голове раздался чужой громкий звук. Голос? Мягкий женский голос дробил тишину на осколки, сводя с ума отвыкшие от звуков уши.

«Привет! Я тебя вижу», — столько доброты и любопытства. И нотки растерянности. Как же я выгляжу?

Вздыхаю.

«Давно ли ты в цепях?»

В цепях? Ах да. Мои руки скованы. Крепко. Надежно. Где-то внутри шевелится давняя злость, похороненная под толстым слоем бессилия и мрака. Почему я забыла о цепях, намертво вмурованных в черные влажные стены пещеры? Почему не чувствовала их, пока не спросили?

Вздыхаю.

«Как тебе здесь живется?» — голос такой нежный, словно родной. Но эти вопросы… Что за вопросы?

Вздыхаю.

Пожимаю плечами.

Неясно, что ли, как мне живется? Ради ответа на этот вопрос я не хочу учиться заново говорить. Разучилась давно, ни к чему было.

Глаза привыкли к свету, пытаюсь потихоньку осмотреться. Передо мной женщина со свечой. Длинные волосы. Глаза блестящие. Единственные зеркала из всех, сейчас доступных. Рвусь к ним взглядом и отшатываюсь. Чудовище! Три метра ростом, кости да кожа, жидкие волосы кое-где торчат пучками. Согнулась, поддерживаемая цепями, в три погибели. Будто под слоем многовековой пыли.

Отвела взгляд.

Вздохнула.

А какой же я была? Не помню ведь. Чего чудища испугалась? Поди, может не лучше была…

«Чего тебе хочется?» — не отстанет ведь с вопросами.

А чего мне хочется? Почему я так давно не задавала себе этот вопрос? Почему висела на этих цепях, не видя ничего, кроме мрака, не чувствуя ничего, кроме бессилия?

Чего хочу? Перед глазами заиграли живые солнечные лучи. Природа, деревья, травы, воздух. Воздух!

Вдох.

Глубокий-глубокий вдох.

Я вспомнила! Мне пора. Интервью закончено, меня ждет много всего интересного. Можешь пока цепи расспросить, не зря они тут верой-правдой служили, тьфу, заноза.

Расправила чуть мятое серое платье. Рукой пригладила седые волосы — ух, отросли-то, ничего, оживете.

«Я разрешаю вам быть свободными…» — донесся откуда-то издалека мягкий голос. Смеюсь про себя: я уже свободная. Угораздило ж приковать себя так надолго. Чуть не высохла вся.

Оглянулась через плечо: вы свободны, цепи! Летите белыми птицами. Я дальше без вас.

«Погодите! Постойте! Как вы себя чувствуете?»

Останавливаться не хотелось. Отлично чувствую! Я так давно не дышала. Но спасибо тебе. За вопрос спасибо. Самый главный вопрос.

Зеленые сапоги на каблучках, сумочка, кулон с изумрудом, шелковые волосы. Юбка дышит в такт упругим шагам.

Я жива!

Я свободна!

И я знаю, для чего мне моя свобода.

Арина звонко рассмеялась. А где-то высоко в небе парили две белые птицы.

Свобода.

Инициация

Она шла, потом шла быстро, потом бежала. Неслась куда-то, ей было срочно надо туда, но она не знала куда.

В это время он разлил на поверхности деревянного стола ртуть. По тщательно выскобленным доскам забегали шарики. Один, убегая, катился. То чуть замедлялся, то снова ускорялся. Остальные крутились на месте.

Он взял нож и лезвием подтолкнул шарики. Те будто на миг задумались и потом понеслись, набирая скорость, за первым. Скоро. Скоро они ее догонят. А там уже помогать не надо.

Волки. Злобно щелкающие зубами. Зловонные пасти.

Волки неслись за ней и, кажется, настигали. Дерево? Может, реально на сосну влезть? Да как на нее влезешь…

Казалось, что их дыхание увлажняет спину. Так близко. Сейчас кинутся. Бежать бесполезно. Нужно принять бой. Бой? О Боже, что за бред?

Арина остановилась, развела руки в стороны. С ужасом посмотрела на мерзких тварей. Они не спешили. Она понимала: сожрут. Нечем противостоять простой девке, ох нечем. Но почему-то руки не опускала. Их надо было держать именно так. Тело подсказывало.

Самый голодный волк оскалился, медленно поджал задние лапы и… прыгнул. Она не зажмурилась, хотя очень хотела. Смотрела в брызжущую слюной пасть, которая стремительно приближалась.

А потом направила на волка руки. И отчаянное «Чтоб ты сдох, тварь!» Это «чтоб ты сдох» было сказано всем телом и вышло сизыми плетьми из ладоней.

Сдох.

Все они сдохли.

А она стояла и смотрела на свои руки.

Что это было?

Шарики ртути впитались в стол. Все, кроме одного, первого. Оставили за собой темно-бурые следы.

«Молодцы, ребята. Справились. Вот теперь мы с тобой потягаемся, Аринушка. Теперь не отвертишься…»

Горшочки

Арина с Зарием сидели на веранде, слушая сверчков. Уже давно стемнело, комары мерно звенели, но с уважением оставались на расстоянии от двух склоненных в задумчивости голов.

Свечи давно догорели, кот потянулся, выгнул спину и нырнул в дом. Когда они так молчат, это надолго.

Арина проводила кота и будто что-то вспомнила. Мягко встала, скрылась на минуту за дверью и вышла с двумя горшочками, перевязанными мягкой белой тканью.

— Помнишь эту историю? — улыбнулась Зарию.

Зарий протянул руку к горшочкам, но на полпути остановился.

— Помню. Сложно забыть. Какой из них с чем?

— Это тогда было жизненно важным — не перепутать, — хмыкнула Арина. — Сейчас они сравнялись.

— Как сравнялись? — Зарий не удивился, таким его не пронять, но бровь поднял. — Как можно было сравнять мечты со страхами?

— Да, а что с ними делать, если они равны? — хитро прищурилась Арина. — У тебя не так разве?

— Твои горшочки. У меня всё не так было, ты же знаешь. Это ты у нас сколько десятилетий один из них всё схоронить пыталась — где он только ни побывал… — Зарий усмехнулся, припоминая что-то.

Арина хихикнула и нежно обняла горшочки:

— Не мог не припомнить, да? Эх, глупая была, юная…

— Ты и сейчас юная, — чему-то улыбнулся Зарий. — Так для чего горшки-то вытащила?

— Да так. Умолкли мы надолго. А разве нам столько молчать надо было, чтобы ответ найти?

— Может, просто помолчать захотели? Не бывает разве? — улыбка Зария блуждала в тонких загорелых морщинках.

— Может. Да не может. О чем мы мечтали?

— О том, чтобы мир в очередной раз сделать лучше, о чем еще, — улыбка уже не пряталась в морщинках, а мягким светом озаряла летнюю ночь.

— А чего тогда сели думать, а не воплощать? Неужто утра ждем?

— На страхи намекаешь?

— А то!

— И чего боишься?

— А что я сразу-то?

— Ну, горшочки твои. И ты сама до сих пор здесь, а не понеслась впереди паровоза.

Арина буркнула что-то невнятно, а потом серьезно так, непривычно серьезно нахмурилась.

— Вот мы с тобой сколько живы, всё мир меняем. Не угомонимся никак. А он меняется, этот мир? Не зря ли?

— Зря? Ну, смотря для кого меняем.

— Для себя, знамо дело, — Арина расхохоталась.

— Тогда и думать нечего. Я спать пошел.

Зарий поднялся и пошел по белой тропке через яблоневый сад.

«Ладно, горшочки. И мы спать. О чем мечтаем, того и боимся, не впервой ведь» — Арина тихонько открыла дверь и вошла в дом. Завтра содержимое горшочков подружить — и вперед…

Арина, помоги!

«Арина, помоги», — ворчала она, довольно при этом щурясь. Каждое утро у меня начинается с «Арина, помоги».

— Девки, неужто вы сами не понимаете, кто вам поможет?

Три подруги стояли, потупив взгляд, даже на «девок» не среагировали. Когда к Арине приходят, тогда уже неважно — девки, не девки. Не до оборотов речи.

Самая смелая подняла глаза и спросила:

— Кто поможет?

— Сами себе поможете, — хмыкнула Арина. — Уже начали.

За разговорами хозяйка шустро накрывала на стол. Расписные тарелки, на них баранки да рогалики, конфетки в пиале, мята да липа к чаю.

— Садитесь, будем чаевничать.

Гостьи скромненько и плотненько съютились на одной лавке. Арина косо взглянула на это дело, но править не стала.

— Рассказывай, — говорит, — чернявая. В чем помощь тебе нужна?

Чернявая вздыхает, а потом быстро начинает говорить. Что-то про веру в себя, про страхи, про то, что жизнь мимо проходит.

Арина перебивает на полуслове — ясно, мол, с тобой.

— А ты что скажешь, красавица?

Та, которую красавицей назвали, вскинула брови ухоженные и тихо заговорила про низкую самооценку, про неуверенность в себе, неумение «нет» сказать.

— Ладно, ладно. Грамотная тоже, давайте еще подругу послушаем. Есть что сказать командирше-то?

Та, которая привела подруг к Арине, остро глянула в ответ и буркнула: «Сама справлюсь. Вы вон им помогите».

— Уж помогу, если посчитаю нужным, — взгляд Арины мягко до самого нутра вошел, как тонкая спица в пряжу. — Но вы не сидите сиднем, чай сейчас налью, угощайтесь. К полудню выдвигаться будем, нужно сытыми быть.

***

Солнце светило ярко, но жарко не было. Прохладный ветерок разгонялся над озером и бросался обнимать каждого, кто попадался ему на пути.

— Озеро-то непростое, сами понимаете. Идите: купайтесь, ныряйте да подмечайте, что увидите, может, что и с собой забрать захочется, — Арина тронула пальцами холодную воду: — Хороша! И ты с ними тоже, командирша. Не отсиживайся.

Возмущенная подруга первая вошла в зеленоватую воду, гордо расправив плечи. Резко вдохнула и на выдохе сразу нырнула в обжигающую прохладу. А вот возвращалась она дольше всех.

— Что, найти небось не могла? — усмехнулась Арина и указала рукой на подруг, сидевших на песке, укутавшись в стеганые одеяла. У каждой на руках сидела девочка маленькая. — Ты проходи, вишь, одеяло вас тоже ждет, укутай малышку да и сама согрейся.

Командирша нехотя подчинилась, косясь на вынесенного из воды ребенка.

Три молодые женщины с тремя девчонками на руках. Сидят в растерянности, всматриваются в «улов», молчат.

А малышки безо всякого смущения: одна тут же изучать одежки своей новой знакомой начала, по карманам мокрым полезла, та даже одернула шустрые ручки, пригрозила пальчиком: но-но-но, мол. Но исследовательницу это не впечатлило, она уже ремень теребила да в карманы камешки накладывала.

Вторая малышка слезла с ручек да к воде пошла. Засмотрелась в отражение: жмурится с удовольствием, то зубы покажет в улыбке, то рожицу состроит. А потом расправила складочки платья да как закружилась, раскинув ручки, как захохотала, солнышку подмигивая.

А третья просто сидела на ручках, открыто улыбалась и нежно льнула к новой знакомой, не обращая внимания на отстраненность и растерянность той.

— Ладно, согрелись, дорогие мои. Теперь идите. Три тропки видите? Каждая из них вас к избе приведет. Там всё для жизни есть. Через месяц приду за вами. Либо вы их, либо они вас.

И, развернувшись на деревянных каблуках, ушла.

***

Спустя месяц Арина требовательно смотрела на трех подруг.

— Попортили девчонок-таки? — Арина хмурилась. — А гордости сколько, будто справились, тьфу!

Три подруги стояли, довольные собой, держа за руку малышек — одинаково тихих, скромных, с рассеянным, слегка отрешенным взглядом. Никто никуда не лез, не хохотал, не нежничал. Нормальные хорошие девочки, какие и должны быть.

— А ну, быстро в воду! Все шестеро. Заново начнете, — и, развернувшись на каблуках, снова ушла.

— Через месяц буду, — только через плечо кинула.

***

Еще месяц прошел — и снова смотр внимательный.

— Нет, так не пойдет, — Арина хмурилась, картина повторялась точь-в-точь. — Будете у меня заново делать, пока не поймете. Полжизни вам на это понадобится — ничего, я не тороплюсь. Идите купайтесь!

***

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Три года пролетели месяц за месяцем.

Подруги уж и забыли о жизни прежней, как только они ни пытались, как только ни пробовали по-новому себя вести, а всё на выходе девчонки с ними послушными да удобными оказывались. Арина плевалась, отправляла всех купаться и уходила, гремя каблуками.

А на тридцать девятом месяце что-то пошло не так. Заболели девочки, стали чахнуть с первого же дня. Сердца подруг обливались слезами, но тропки назад из избушек не было — ровно месяц ни входа, ни выхода — только ждать Арину и уповать на чудо. Или становиться этим чудом. Ради малышек.

Забыты были требования и ожидания. Отметены все «нельзя» и «перестань». Только живите. Только дышите. Только будьте рядом.

***

— Ну что? Справились наконец? Ай да умницы, — Арина улыбалась девчуркам, будто родным. — Сбежать удумали от своих воспитательниц, а тем и перевоспитали? Ну что, вспомнили они себя?

Подруги просто улыбались, держа за плечи девочек. Три взрослые копии тех самых малышек — озорной и активной, яркой и жизнерадостной, мягкой и открытой.

— Засиделись вы здесь, — Арина кивнула. — Ничего, там у вас всего три дня прошло. Девчонок я отпускаю, спасибо вам, дорогие, за службу. А вы — по домам. Помогать-то вам уже не надо, думаю? Уж знаете теперь, как быть собой.

Девочки взмахнули ручками в прощальном жесте и погрузились в свое озеро.

— Мне тоже пора, — подмигнула Арина и ушла, стуча деревянными каблуками.

Про чистоту

— Я тоже так хочу! Ну, Аринушка, ну пожалуйста…

— Как так хочешь? — усмехнулась Арина, продолжая толочь в ступке что-то терпко-душистое.

— Хочу проблемы других решать. Хочу, чтобы ко мне приходили тоже. И чтобы как в сказке: раз — и преображались с моей помощью! — Кнопа мечтательно подняла глаза к небу, а на лице — неповторимая смесь сладкой радости победы, чуть горьковатой гордости за себя, такую великолепную, и совсем немного кислинки от непонимания, как это всё будет-то в реальности.

Арина прищурилась, села за дубовый стол, провела по нему пальцами.

— Ну вот, смотри, тебе вчера было одно простое задание — стол выскоблить. А ты мне что натворила?

— А что? — настороженно спросила Кнопа. — Что натворила?

Арина молча подвела девчонку к столу. Белесые пятна на нем говорили о том, что попытки все-таки были.

— Кноп, глянь внимательно, что видишь?

— Стол.

— А на столе что?

— А что на столе? — глазами хлопает невинно.

— А на столе то, чего не должно быть. Смотри, сколько всего в щели набилось. Фонит всё, фу! А фонить не должно. Мне чистота нужна была, понимаешь?

Кнопа надулась и пошла в угол отсиживаться. Села на корточки, обхватила коленки, платьицем пол подметает, раскачивается, а из глаз слезки падают, как роса. Молчит. Ждет, чтобы подошли, по спинке погладили. Пожалели.

— Что, уже проблемы других решать передумала? — Арина усмехается и продолжает толочь в ступке.

— Так не даешь же ты! Уборщицей меня назначила, а к важному не подпускаешь… — хнык.

— А уборка — это самое важное для тебя сейчас. Пока ты сама фонишь, пока все вокруг тебя фонит, как же ты другим помочь сможешь? Что не по-твоему, сразу слезы лить будешь.

— И буду! Я к тебе приехала учиться. А не в домработницы, — последнее еле слышно.

Арина резко глянула, взяла тесак, подержала над свечей и давай молча стол скоблить. Тусклый металл хмуро посверкивал, сдерживая свою силу: он готов был резать толстые доски, будто масло, но всё, что от него требовалось, — снять тончайший слой наносного, чтобы стол стал снова просто столом. Добротным, древним, не фонящим. Чтоб не «фу», не «ах», а просто стол.

— От тебя, как от стола, фонит за версту, — Арина говорила спокойно и размеренно, в такт действиям. Просто факты. Никаких эмоций. — Мне стол для чего нужен был чистым? Для работы. Я травы принесла свежие, на рассвете собрала, чтобы не успели они нахвататься ничего лишнего, росой омытые. Каждая травка свое настроение несет, свою силу имеет. Подбирала их под людей, которые сегодня за помощью придут. Среди многих других именно их выбрала, с тем самым подходящим звучанием. А ты их на стол с пылью да крошками, с пятнами от ужина, с настроением вчерашним. Что эти травы людям дадут? Твои вчерашние возмущения за ужином, что не все под твою дудку поют? Так люди этих возмущений в себе и так ворох носят… Никто же их не скоблит, не чистит, росой не омывает.

Несколько минут тишины. Только нож ритмично делает свое дело.

— Арин, давай помогу тебе, — насупилась Кнопа. — Я же не знала…

— Ты на озеро сначала сбегай. Толку скоблить сейчас в таком настроении. Что стол от тебя возьмет сейчас? Слезы да раскаянье?

Кнопа, сверкая пятками, побежала к берегу. Плеск, писк от холодной воды. «Умница девчушка, решительная. Толк будет», — Арина улыбается про себя, продолжая ножом орудовать.

— Арин, я чистая, — с босых ног стекает вода, не решается войти наследить, в дверях мнется.

— Да ты становись на травки, не стесняйся, оботри ножки, для тебя их собирала, — подмигивает Арина и греет взглядом курносое личико.

У порога и впрямь свежих трав охапка. Кнопа становится на них, робко топчется, а на лице мягкая улыбка, да взгляд чистым-чистым становится.

— С себя начинай, девочка. Всегда с себя, — улыбается Арина и приглашает жестом к столу. — Тогда исполнится твоя мечта. Тогда ты ее совсем по-другому увидишь и прочувствуешь.

Синичка, которая мечтала о жизни за окном

Синичке казалось, что она запуталась. Вот все ее товарки, спокойненько нахохлив перышки, клюют сало на окошке. А она вроде бы и клюет, но так ее интересует жизнь за этим окном… Намного больше, чем сало.

— Чего замерла? Полетели, там в пятом доме семечек насыпали, — чирикнул Тертый Воробей и вопросительно покосился взглядом.

А она заглядывала в освещенную теплым торшером комнату и спрашивала себя: почему я здесь, а не там?

На подоконник вальяжно вышла Кошка. Потянулась, лениво кивнула Синичке и разлеглась между фиалок. «Эх, вот Кошка может быть и там, и тут. А я только тут, — вздохнула Синичка. — И сколько я ни билась об стекло, ничего не менялось…»

— Ты летишь или нет? — нетерпеливо чирикнул Тертый Воробей. — Чего застряла?

— Точно, застряла, — вздохнула Синичка и полетела таскать семечки. Зима долгая, морозная, иначе не прожить.

Кошка проводила взглядом птичек и задремала.

А на следующее утро они встретились. Кошка, оставляющая мягкие следы в мягком снегу. И Синичка, севшая на отливе погреться на солнышке.

— Что, в дом до сих пор хочешь? — мурлыкнула Кошка.

— Откуда знаешь? — вздрогнула Синичка, готовясь упорхнуть.

— Да у тебя все над клювом написано, — хмыкнула Кошка. — Хочешь помогу?

Синичка понимала, что, даже просто разговаривая с Кошкой, становится на скользкий путь. Но так ей хотелось попасть в это теплое и красивое пространство, так хотелось, что она готова была рискнуть… даже жизнью.

— Как поможешь? — робко спросила Синичка, готовясь упорхнуть в любой момент.

— Занесу тебя в дом. Как добычу, — ухмыльнулась Кошка. — Не страшно? — и равнодушно зевнула, показывая белые острые зубы.

— А не съешь? — недоверчиво спросила Синичка, сама ужасаясь своей наивности.

— «Вискас» вкуснее, — пожала плечами Кошка и добавила: — Но у меня свои выгоды, не спрашивай.

Мысли в голове Синички боязно трепыхались. Рискнуть? Или не рискнуть? Жизнь на кону… Стра-а-а-шно. Почему всё, чего очень-очень хочется, такое страшное?

Кап-капи-кап. Кап-капи-капи-кап. С сосулек дружно сбегала вода, напоминая о приходе весны.

— Спасибо тебе, Кошка, за идею спасибо! — крикнула Синичка, влетая в открывающуюся дверь. Смело, радостно, с надеждой.

И это было в сто раз лучше, чем в зубах у Кошки.

Ласточка в курятнике

Жила была ласточка. Она любила летать. А еще больше она любила летать в компании других ласточек.

Ласточка парила в небе, смотрела по сторонам: вокруг сотни таких же, как она, увлеченных своей жизнью, любимым полетом, солнышком и небом птиц. С кем-то можно было пересечься, коснуться крыльями, взглянуть друг на друга с сопричастностью и рвануть дальше. И так это было здорово: просто жить, просто летать, наслаждаться теплом, небом и солнцем.

А потом ласточке очень захотелось найти любимого и вывести с ним птенчиков. Мечта исполнилась быстро, и вот они уже вместе летают, соприкасаясь крыльями, и носят крошечные комочки глины к своему гнездышку, которое решили построить под крышей уютного выбеленного курятника.

А потом она сидела на крохотных, таких трогательных в своей беззащитности яйцах и мечтала о том, как они с супругом научат детей летать, и они все вместе продолжат свою яркую, полную полета и солнца жизнь.

Супруг носил ей еду, любил и заботился. А ласточка передавала эту любовь сквозь тонкую скорлупу, удваивая своей.

А еще ласточка смотрела сверху на жизнь куриц. И так это было интересно, непривычно. Они ходили целыми днями, что-то гребли, выклевывали. Не очень быстро убегали от рыжего петуха, который важно ходил среди своих курочек, похлопывая красивыми зелеными крыльями. Раз в день садились курочки на насест и начинали квохтать. Вечером хозяйские дети приходили с корзинкой и собирали яйца. А на следующий день всё начиналось снова.

Куры вечно квохтали о чем-то своем: то о зернышках, то о яйцах, то о петухе. Их жизнь проходила деловито и размеренно. Иногда какая-то курица садилась на яйца и становилась сразу настороженной и подозрительной. Клевала всех, кто подходил ближе, чем положено, и вообще старалась уединиться, спрятаться от остальных — пока яйца не высидит да цыплята не подрастут.

Однажды молодая курица взобралась на самую высокую жердочку и посмотрела на ласточку.

— Семейная жизнь началась? — одобрительно квокнула. — Полеты закончились?

— Как закончились? — удивилась ласточка. — Скоро деток летать учить будем, а потом в теплые края вместе отправимся. Полеты никогда не закончатся.

— Да ну! Разве так живут приличные семейные птицы? — с сомнением покосилась курица. — Ты только посмотри вокруг!

А вокруг действительно не было ни одной ласточки — из курятника чистого ясного неба было не видать. Зато везде деловито похаживали куры, которым даже в голову не приходило, что можно взлететь.

— Ты же теперь всегда здесь будешь? — спросила курица и, не дожидаясь ответа, пошла по своим куриным делам.

Шли дни за днями. Скоро вылупятся птенцы, и уже нужно будет вдвоем с супругом ловить им мушек да мошек. Муж ласточки был всё таким же заботливым и любящим, но он соскучился по совместному полету, спрашивал ласточку: «Ну что? Скоро полетим?»

Ласточка хмурилась и глубже закапывалась в гнездышко. Всё в нем было таким привычным, жизнь размеренной. А небо… Небо стало забываться, казалось, что свободный полет уже не для нее. Да и птенцы. Ну кто с птенцами может быть свободным?

И когда появились птенцы, ласточка решительно заявила супругу: «Как я их оставлю? Давай ты будешь и дальше носить еду, а я займусь хозяйством, буду за птенцами присматривать, уют в гнездышке наводить».

Супруг удивился, но ничего не сказал. Вылупились птенцы, и ласточка действительно крепко осела в своем гнезде, передав всю заботу о мушках и мошках супругу.

Он старался изо всех сил. Носил еду и деткам, и жене. Все были сыты и сидели в своем уютном гнездышке.

Малыши подрастали, в гнезде становилось всё теснее. Кушать хотелось всё больше. Но супруг ласточки не жаловался. Просто продолжал делать что может.

Ласточка уже привыкла ужиматься и забыла, что значат полет и свобода. Детки тоже не знали другого: теснились в гнезде, не знакомые с другими ласточками.

Периодически супруг спрашивал: может, полетаем? Но как она могла оставить детей и гнездо. Что тогда случится? Да и как другие ласточки их примут? Они казались всё более чужими, и думать о них было с каждым днем всё тревожнее.

Эта тревога сделала ласточку нервной и суетливой. Она придиралась к мушкам, которых носил муж, стала плаксивой и скучной. Ее раздражали даже дети, хотя она их очень любила. У ласточки было чувство, что она запуталась. Потом она решала, что просто делает недостаточно, и начинала еще тщательней выметать мусор из гнездышка и придумывать новые блюда из мошек. Но это не помогало.

Иногда она пыталась общаться с курами и даже убеждала себя, что ей это всё интересно, терпела их странные замашки, поддерживала скучные разговоры, но раздражение и тревожность никак не проходили.

— Детей пора учить летать, — сказал однажды супруг.

Но ласточка засомневалась: пора ли, не рано ли? Да и зачем, думала она, ведь нам так хорошо в гнезде всем вместе. Оно нас объединяет, делает семьей.

Супруг вздохнул, но ничего не сказал и улетел за мушками.

Шли дни, птенцы росли и потихонечку разносили гнездо. Ласточка всё больше сердилась, уже не только на детей, но и на супруга. А он всё позже по утрам просыпался, всё раньше вечером возвращался домой и всё реже приносил добычу. На возмущения ласточки он говорил, что старается. И что устал. И что делает что может. Но ни разу не сказал ей о ее выборе и о том, что он женился на ласточке, а не на курице.

А потом к ним в курятник залетела молодая ласточка. Она искала со своим любимым место для первого гнездышка. Удивилась и обрадовалась нашей ласточке и ее семейству. Начала увлеченно рассказывать о своих планах: о том, как они с супругом построят гнездышко, как вылупятся птенцы, они их научат летать и будут вместе наслаждаться солнцем, небом и бесконечным полетом.

Ласточка слушала новую знакомую, и слезки катились у нее по щекам. Она все вспомнила! Как она могла… стать курицей? Как супруг это терпел столько времени? Как она терпела?

Ей стало горько и стыдно. Она расправила крылья и рванула в небо. Ей срочно нужно было отыскать любимого и поделиться с ним: вспомнила! Она вспомнила, что в ее жизни самое важное!

Он коснулся ее крыла и рванул к гнезду. Впереди еще так много интересного: научить детей летать, всем вместе отправиться в теплые края — свить там новое, еще более уютное гнездышко, чтобы прожить зиму в тепле и полете, в любви и свободе — так, как им предназначено.

Потрясающе бездонное небо дарило свободу. Полет, полет! Легкое касание крыльев: рядом супруг, дети. Их всех объединяло то, ради чего стоит парить, радоваться и жить.

Только больше никаких курятников!

Место в жизни

— Арин, а зачем к тебе женщины приходят?

— У каждой свои причины, — Арина дует на чай, не пьет, а просто смотрит куда-то вдаль.

— А у тебя какие причины, чтобы они приходили?

— Откуда знаешь, что причины имею? — улыбается, подняв бровь, и снова дует и не пьет.

— Ну, не хотела бы, разве нашли бы тропку к тебе.

— Соображаешь, — снова улыбается, дует и не пьет.

Тишина. Сверчки заводят свою вечернюю перебранку, где-то вдали отчаянно орут лягушки.

— Так какие причины, а? — Кнопа настойчивая, вопросов не забывает, хоть и мала еще.

— У них или у меня? — наконец первый глоток сделан, значит, Арина готова к беседе. — Ладно, расскажу сейчас.

Поправив юбку да сняв добротные туфли на деревянных каблуках, Арина вытянула ноги на лавку.

— Понимаешь, Кноп, женщины идут, не зная причин. Они их не видят, не понимают. У них жизнь не складывается. Но это ведь не причина. Это беда уже. С бедой своей идут.

— А у тебя тоже беда?

— У меня? Нет.

— А какая самая большая у них беда?

Арина вздохнула и нахмурилась:

— Недолюбленность. От нее все беды растут. Почувствовали себя недолюбленными когда-то, а сами себя долюбить не могут. Не знают, как. В этом их беда.

— А ты их долюбливаешь?

— Не… Это скользкий путь. Им внутри любовь открыть надо, а не костыли подсовывать. Так беда их никуда не денется, а вот мне хлопот прибавится, — улыбается.

Кнопа потерла носик.

— А когда ты им помогаешь, их беда твоей становится?

— Тоже нет. Их беда с ними, пока они не решат с этой бедой что-то сделать. И потом какое-то время с ними, пока не наладят жизнь по-новому. А со мной мой дар, мои знания и мой опыт. Я им путь показываю, а проходят его они уж сами.

— Ты с ними не идешь, что ли?

— Я рядом. Я проводник. Но я их жизнь не проживаю, у меня своя.

— Так а зачем ты проводником решила быть? Можешь же просто жизнь свою жить.

— Хороший вопрос. Я на своем месте здесь, понимаешь. Когда мы чего-то хотим, это ведет нас вперед. Когда мы что-то можем, это дает нам силу. А когда «хочу» и «могу» совпадают, тогда мы оказываемся на своем месте. И уже не мы куда-то стремимся, а люди к нам тянутся.

— Зачем тянутся?

— Чтобы свое место найти. Но они об этом не знают, им кажется, что они от беды избавиться хотят. На самом же деле все свое место ищут. Потому что там — счастье.

— А где мое место, Арин?

— Не скажу, — улыбается, допивая чай. — Придет время, сама поймешь.

Про медведя, который не хотел просыпаться

— Просыпайся! — пела весна прямо отовсюду.

— Просыпайся! — накрапывала капель.

— Просыпайся! — трогало нежными лучиками солнышко.

— Просыпайся! — орали во весь голос воробьи в кустах.

И только Миша в берлоге совсем не хотел этого слышать.

Заваленный валежником, худой и сердитый, он не хотел даже думать о том, чтобы проснуться и встретить весну. Ворочаясь с боку на бок, он пытался вернуть в голову зимнюю пустоту и замереть еще хотя бы на немножечко.

— Миш, ну сегодня-то уж проснешься? — попискивал пушистый воробушек. — Смотри, уже снег на треть стаял.

— У-у-у-у-у… уйди!

— Миш, ну а сегодня? Лед сошел. Можно рыбку ловить. Прямо сама в лапы просится…

— О-о-о-о-о… отстань!

— Миш, побеги сладкие пробиваться стали. Молодые, свежие. Муравейники ожили.

— А-а-а-а-а… Р-р-р-р-р… М-м-м-м-м…

— Миш, уже все медведицы красивые проснулись. Всё пропустишь.

— Э-э-э-э-э… заладил!

Берлога мокнет, голодно, запахи будоражат. А Мишка будто прирос к свалявшейся за зиму постели. Лапами глаза закрыл и носа наружу не кажет.

Уже и воробушек не прилетает. Уже и сам Мишка подумывать начал, а не выйти ли? Да чем дальше, тем тяжелее это сделать, тем труднее кажется задача, тем больше хочется ее отложить. Хотя бы на завтра. Или на после обеда. Готов и мох жевать, и кору прошлогоднюю с веток грызть, лишь бы не шевелиться.

— Миша, я тут Арину к тебе привел. Поговоришь?

Хм… От Арины, как от воробушка, не отмахнешься. Миша осторожно протянул вялое «м-м-м-м-м…» и замер.

— Так а чего привел-то? — удивленный голос откуда-то сверху. — Беда, говорил. Не вижу беды никакой. Пошла я.

— Стой, Арина! — зачирикал воробушек. — Беда, настоящая беда! Медведь погибает наш и сам того не понимает. Уже всё ожило, а он не хочет.

— Не хочет, значит, беды нет. Не хочет — это хочет. Только наоборот. Хочет жизнь свою именно так прожить. В берлоге. Его выбор. Я-то тут при чем?

И где-то рядом послышался решительный стук удаляющихся деревянных каблуков. И тонкий щебет воробушка: «Арин, ну может, подумаешь еще? Жалко ведь…»

— Не, жалостью я Мишу точно не обижу. Захочет помощь получить — придет, расскажет о своем житье-бытье. Что-нибудь да сообразим. Да только не придет, скорее всего, лежать-то сподручнее. Глядишь, и вылежит что, — хмыкнула Арина уж совсем издалека.

А Миша задумался. Месяц думал еще, с боку на бок переворачиваясь. Но ничего не придумал.

Из берлоги он вышел, конечно. Голод выгнал. А холод осенью заставил новую берлогу найти. Спячка… Долгожданная спячка… Мммм…

— Миш, вставай!

— О-о-о-о-о…. отстань, а!

Капелька Росы

Жила-была Капелька Росы. Она родилась ранним утром в нежных травах, и с момента рождения знала самое важное о себе: вся ее кристально-чистая суть несла в себе любовь и искренность.

А еще у Капельки была волшебная способность: отражать и приумножать всё хорошее, что было вокруг. Лучики солнца разлетались вокруг нее радужными искрами, и Капелька с радостью нежилась в теплых волнах любви земли-матушки.

Она очень любила тепло, наша Капелька. Ее сердце звало ее к теплу и любви, а облака, пролетавшие мимо, приглашали в путешествие.

— Полетели с нами, Капелька! Там хорошо! — напевали облака, а Ветерок подхватывал эту песнь и нес ее по свету.

И Капелька Росы доверилась Ветерку. Поднял он ее в воздух, понес к облакам, усадил на самое светлое облачко и закружил в волшебном танце.

Капелька была рада довериться. В ней было столько любви, искренности, нежности, она просто не могла держать их в себе. И когда облачко проплывало над удивительно теплым и солнечным местом, Капелька в объятиях Ветерка отправилась на землю, чувствуя, что здесь будет ее счастье. И она не ошиблась. Счастья становилось всё больше: Капелька дарила любовь и нежность Ветерку, и рядом с ними появлялись Капельки-малыши. Они были такими же прекрасными, полными любви и тепла.

Но проходило время, и Капелька стала замерзать.

— Мне холодно, — растерянно говорила она Ветерку. — Ты видишь, мне холодно…

— Ну что ты, это тебе кажется! — смеялся Ветерок и улетал по своим делам.

Капельке становилось не по себе. Ей начинало казаться, что она застывает, становится холодной, вязкой. Но на все ее вопросы Ветерок отвечал лишь беспечным смехом.

«Я чувствую себя ледышкой, — жаловалась она. — И меня уже совсем не согревает теплое дыхание Ветерка. Он будто дышит в другую сторону».

В отчаянии Капелька поднялась на облачко, чтобы оказаться ближе к солнышку и хотя бы там согреться. Но холод был не снаружи, он был внутри, и солнышко только разводило руками, не в силах помочь. Окинув взглядом теплые земли с облачка, Капелька обомлела: Ветерок нежным дыханием дарил тепло другой капельке, а та расцветала в ответ любовью и нежностью.

На это невозможно было смотреть и оставаться теплой! Капелька сорвалась с облачка и комочком снега полетела вниз. В этом отчаянном падении она потеряла частичку себя и окончательно от этого замерзла.

Теплые земли, капельки-малыши, ясное солнышко — ничто не могло ее отогреть отныне. И даже Ветерок, который понял свою ошибку и пообещал с этого дня дарить свое тепло только ей… Не оставляя, конечно, работу по переносу других капелек на облачка — но это же только работа. Да, он дарил тепло Капельке, насколько мог при своей ветреной натуре, но Капелька будто покрылась тоненькой корочкой льда, и эта корочка не впускала в себя больше ничего теплого. Внутри росла холодная пустота. А память о случившемся хранилась в ней, будто маленькая ледяная иголка — колола и ранила, не давала покоя.

Капельки-малыши с удивлением смотрели на маму-Капельку и тоже прятали свою любовь и искренность за тонкими корочками льда. И лишь где-то в глубине в маленьких замерзших капельках светились искорки надежды и веры в то, что когда-нибудь случится в их жизни снова лето. Солнышко вздыхало и говорило, что сможет согреть снаружи, лишь если Капелька откроет свое тепло внутри. Но у нее не получалось, а может, она не хотела.

Шло время, тоненький лед капелек становился всё толще.

— Мне холодно с тобой, Ветерок, отпусти меня, — говорила Капелька, но он не хотел слышать, хотел жить прежней жизнью, в которой его всё устраивало. Она вздыхала, оглядывалась по сторонам — ну куда она без попутного ветра, да еще и с малышами да с ледышкой в сердце?

Сидела однажды Капелька на берегу и смотрела на восходящее солнышко. Вдруг из проплывающего облака закрапал дождик, над морем встала красивая высокая арка радуги.

«Как бы я хотела быть частью радуги!» — пронеслось в мыслях у Капельки.

— Смотрите, детки, как там хорошо, — улыбнулась она малышам.

— Как здорово! А там тепло, мамочка? Мы так устали мерзнуть…

— И я устала, — вздохнула Капелька. — А давайте узнаем.

И только она это произнесла, как сквозь облако прошел удивительно нежный золотистый Лучик, подхватил Капельку и ее малышей в теплые заботливые объятья и перенес на радугу.

И так им стало там тепло! Столько маленьких капелек светило вокруг нежным радужным светом, и в каждой было столько любви, столько нежности, столько искренности…

Любовь внутри и любовь снаружи. Это то, о чем она столько лет мечтала! Капелька согрелась, пустота внутри заполнилась мерцающими искорками, и ледяная корка сразу же растрескалась и осыпалась в море.

— Мамочка, и мы, и мы так можем! — зазвенели радостными голосами Капельки-малыши и сбросили свои ледышки с радуги. Глядя на их искорки радости, Капелька почувствовала, что в сердце ее становится тепло-тепло. Больше в нем не было той колючей иголки — она превратилась в нежное маленькое солнышко — искорку любви, которая наполняла жизнь Капельки смыслом.

— Ну как вам тут? — спросил Лучик. — Обживаетесь?

— Да! — искренне засмеялась Капелька. — Мне так хорошо, как давно не было.

Лучик с нежностью смотрел на нее и видел свое отражение прямо в сердце Капельки. А потом они сидели на облаке и пили чай. И капельки-малыши кружились рядом по радуге, отсвечивая их взаимным счастьем.

А Ветерок? Он тоже летал где-то рядом, носил на спине своих деток-капелек, и иногда залетал помочь и спросить, как дела.

Дела были всегда хорошо. Рядом были довольные капельки-малыши, в сердце — солнышко, а рядом — теплый и заботливый Лучик, с которым можно быть просто Капелькой — полной любви, открытой и искренней, еще больше ценящей свою полную любви суть.

И когда кто-то смотрел на небо и видел радугу, наполняясь радостью и исцеляя свои печали, Капелька знала, что в этом и ее вклад в удивительный, полный возможностей и любви мир. Ради этого стоило быть теплой.

Про Звездочетов и Звездочку

Жила была семья Звездочетов. Ходили легенды, что Звездочеты на землю приходят в виде маленьких Звездочек, но они не знали, правда ли это, просто жили и занимались своим делом: открывали новые Звезды и вели счет старым. Потому что больше всего на свете их тянуло к ним — как к чему-то самому близкому и одновременно далекому.

Но вот однажды Звездочет позвал свою супругу:

— Смотри! Новая Звездочка! Ее точно вчера здесь еще не было!

— Какая красивая! — восхитилась жена Звездочета. — А давай мы ее к себе пригласим… Так можно?

И как только они это произнесли, Звездочка спустилась к ним с неба, светя нежными безупречными лучиками.

Звездочеты были счастливы. Они создали для Звездочки красивый хрустальный домик, в котором та сияла особенно волшебно. Каждую ночь перед сном супруги приходили полюбоваться на Звездочку, а потом ложились спать в ее мягком свете, и им снились волшебные сны. Они с гордостью показывали Звездочку друзьям и знали: она самая лучшая в мире.

Днем Звездочка превращалась в девочку-солнышко, а ночами возвращалась в свой хрустальный домик, чтобы просто светить своим волшебным мягким светом.

Шло время. И вдруг Звездочка начала как-то странно мерцать ночами. То резко тухла, то светилась яркими вспышками, совсем невыносимыми для чувствительных глаз Звездочетов. Это обеспокоило их, но друзья-Звездочеты успокаивали: это нормальное состояние Звездочек, они растут по ночам, в эти периоды их свет бывает нестабилен, но это проходит…

Сон Звездочетов был нарушен. Им стало сложно считать звезды, а днем они были уставшими и раздраженными. Особенно чувствительной была супруга Звездочета, она переживала за Звездочку и очень хотела вернуть ей ее замечательный мягкий безупречный свет.

Прошли уже все сроки, обещанные друзьями, а Звездочка всё продолжала мерцать. Блики становились еще более тревожными, нестабильными. А сама Звездочка потускнела, смотрела на всех грустными-грустными глазками и все время извинялась за свое мерцание, даже днем, когда его не было видно.

Она очень старалась быть хорошей, маленькая девочка-солнышко. Хотя бы днем пыталась она изо всех сил показать свою любовь к тем, кто пригласил ее в свою жизнь.

В какой-то день супруга Звездочета, не выдержав бессонных ночей и тревоги, накрыла хрустальный домик плотным покрывалом.

— Я буду накрывать его, пока ты мерцаешь, дорогая, — говорила она Звездочке. — Скоро это пройдет, и ты снова будешь радовать нас своим мягким светом.

Звездочка тихонечко забралась в накрытый покрывалом домик, постаралась крепко-крепко уснуть, чтобы никого не беспокоить, но чем больше она старалась, тем резче были вспышки. Они даже через покрывало прорывались. Звездочка плакала, извинялась и тускнела на глазах.

Самые опытные мудрецы не знали, что посоветовать. Все склонялись к мысли, что нужно просто ждать. Но у Звездочетов не было сил просто ждать, они очень хотели вернуть себе прежнюю Звездочку и свой утраченный покой.

И вот однажды, уснув тревожным сном подле хрустального домика, супруга Звездочета увидела странный сон.

***

Она была маленькой Звездочкой, укрытой толстым непроницаемым пологом. Ей было тесно, очень хотелось на небо, хотелось дарить свет и ловить его отражение в полных восторга глазах, но ее свет никуда не светил, а глаза давно от нее отвернулись.

— Ты плохая, — говорили ей глаза, стыдливо глядя в пол. ­ — Ты должна быть как все. Мы ждем от тебя этого, потому что хотим любить тебя.

В этот миг Звездочке во сне отчаянно захотелось вернуть любовь. Она сделала огромное усилие и… замерцала отчаянным светом. Но от этого глаза жмурились и еще больше отворачивались. И полог не выдержал горя Звездочки, укутал ее, оградил от боли, спрятал весь-весь ее свет до лучших времен. Это лучшее, что он мог для нее сейчас сделать.

***

Супруга Звездочета резко проснулась.

— Моя ты Звездочка, — прошептала она и сняла покрывало. Она постелила его возле хрустального домика, села на мягкий теплый ворс и протянула руку к крепко спящей Звездочке.

— Мерцай, дорогая, ты моя хорошая, — слезы любви катились по щекам супруги Звездочета. — Я здесь, чтобы любить тебя такой, какая ты есть. Ты мне нужна именно такой. Я никогда не буду тебя больше стыдить. Я никогда не буду тебя больше стыдиться. Я вижу любовь в каждом твоем мерцании и принимаю ее. Кем бы ты ни была, хоть Звездочкой, хоть девочкой-солнышком, хоть Звездочетом. Ты наша. Мы тебя очень любим. И я никогда не буду накрывать тебя покрывалом.

С этими словами супруга Звездочета почувствовала, как где-то внутри нее спадает плотный полог. И прямо в самом сердце разгорается мягким светом ее собственная маленькая Звездочка.

Сначала робко, потом всё уверенней светила Звездочка из сердца супруги Звездочета. В какое-то мгновение ее лучики коснулись крепко спящей мерцающей Звездочки и начали напитывать ту мягким нежным светом.

Звездочка улыбнулась во сне и начала впитывать в себя лучики. Какое-то время она просто впускала в себя мягкий, полный любви свет. А потом она стала расти, мерцание становилось всё тише и тише… И в какое-то мгновение из нее навстречу исцеляющим лучикам полился такой же мягкий и нежный свет.

А супруга Звездочета сидела на покрывале подле хрустального домика, и в ее глаза отражался свет всех Звездочек мира. Ее уже ничто не тревожило, спать не хотелось, она была в лучшем месте в мире: здесь и сейчас. Тихонечко зашел в комнату Звездочет. Ему не надо было ничего объяснять — просто в какой-то миг он почувствовал, что внутри него что-то меняется. Будто кто-то бережно и с любовью снимает полог и открывает что-то самое дорогое и желанное на свете. Он обнял своих любимых Звездочек, и комната окуталась их мягким нежным светом.

— Так это правда, что мы были Звездочками? — с удивлением прошептала супруга Звездочета.

— Почему были? — улыбнулся Звездочет и подмигнул маленькой Звездочке в хрустальном домике, которой уже не нужно было крепко-крепко спать и прятать свою любовь под покрывалом.

Поток и фея

Всё началось с маленького живого источника. Фее пора было определяться со своей основной стихией. Ее тянуло ко всему: и к теплу солнечных лучей, и к дивному мерцанию звезд, и к резвым искрам костра, и к убаюкивающему шелесту леса… Но когда она увидела чистые воды, сочащиеся из земли, она поняла: это то, что ей надо!

Они уже побывали повсюду, эти живые прозрачные воды: и обнимались с лучами солнца, пролетая в легких облаках, и сливались серой пеленой ливней на жаждущую землю, и испарялись из влажных веточек, танцуя с искрами веселого костра.

«Да! — решила Фея. — С ними я соединю свой путь».

И она доверилась чистым водам, направив свою судьбу с ними в далекое интересное путешествие.

Источник тоненькой струйкой обминал все преграды. Он дарил долгожданную влагу тем, кто в ней очень нуждался. К его живым и не знающим покоя водам стекались другие ручейки — присоединялись, наполняли, дополняли.

Люди, звери, травы, деревья приходили к ручейку, чтобы напитаться. И помимо кристально-чистой воды, он дарил им все свои знания о мире, о жизни, о том, как всё устроено. Уставшие, высохшие, пришедшие лишь напиться, они уходили полные сил и вдохновения, отыскав для себя что-то важное — то, что отозвалось в самом сердце.

Фея жила в ручье. Она наслаждалась каждым мгновением и радовалась своему выбору. «Это моя стихия! — улыбалась она, погружаясь в прозрачные воды. — Как же хорошо жить!»

А еще она помогала ручью. Доносила его песни до жаждущих напиться, убирала мелкие преграды, очищала воды от сора и камешков, призывала дожди в период засухи.

А ручей просто радовался и тек дальше. Он и не заметил, как превратился в шуструю речушку, а потом и в широкую полноводную реку.

Фея тоже росла вместе с рекой. Росла и ее сила. Фея творила свое волшебство уже далеко за пределами реки. Всё, чего она касалась, расцветало, наполнялось жизнью, светилось радостью и счастьем.

Но вот однажды утром реку на ее пути встретили острые зубья скал. От горизонта до горизонта они перекрыли путь. Река разлилась огромным озером и… остановилась.

Фея с ужасом смотрела на то, как активные живые воды становятся тихими и стоячими. Она попыталась развести скалы, но сил не хватало: пути дальше не было.

Привыкшая к вечному путешествию, к новым знакомствам, к приключениям Фея растерянно смотрела на то, во что превратилась ее стихия. «Это ли я выбирала? — думала она в отчаянии. — А что будет с теми, кто ждет живительную силу чистых вод?»

— Скалы! Пропустите нас! — колотила она кулачками по холодному камню. — Нас там ждут!

Но скалы были равнодушны к отчаянью маленькой Феи. Ее слезы не трогали серые глыбы, а маленькие нежные кулачки не могли достучаться до сердца этих древних великанов.

Тогда Фея решила уйти из озера, вернувшись в реку. Но против течения сделать это было очень сложно. Воды толкали ее обратно, Фея все силы истратила на эту борьбу, пока не поняла, что назад пути нет.

Фея спрашивала у солнца — нет ответа. Спрашивала у дождя — нет ответа. Спрашивала у лесов — нет ответа. Тогда она снова поплыла к устью реки и горестно выкрикнула:

— Почему ты так спокойна? Тебе преградили путь! Твои воды становятся стоячими! У тебя нет возможности нести себя дальше — тем, кто в водах очень нуждается. Что ты собираешься делать?

Река не ответила сразу. Она лишь шепнула: «Присмотрись внимательно» — и унесла потоком Фею на середину озера. Та оглянулась, но ничего нового не увидела. Скалы, озеро, впадающая в него река. Никого, кому нужна была бы ее чудесная сила. Она чувствовала себя ненужной и всеми забытой.

Фея в бессилии раскинула руки и легла на воде. Над нею высился купол ясного неба, бежали акварельные облака. Невесомый пар поднимался над озером и устремлялся ввысь. Где-то на дальнем берегу возились откуда-то взявшиеся рыбаки, вдалеке кто-то строил дома, женщины стирали белье, плескались на мелководье дети.

Фея закрыла глаза и унеслась мыслями в будущее. В этом было ее уменье — заранее увидеть то, что недоступно другим.

И она увидела большой белокаменный город. Увидела плодородные нивы и торговые причалы. Увидела, что скалы открыли свои богатые недра тем, кто очень хотел в них что-то отыскать. А еще она увидела — нет, даже почувствовала — полноводную подземную реку, которая выходит из озера, проходит под скалами и течет дальше — к великому океану.

А еще она увидела множество путей. Она могла остаться здесь озерной феей и помогать растущему городу своим волшебством. Могла нырнуть в бурные подземные воды и отправиться дальше в нескончаемое путешествие. Могла подняться с восходящими потоками на облака и спуститься с дождем в новых землях.

Но что-то ее отвлекало от выбора. Звонкая капель. Откуда этот звук?

Фея всмотрелась и заметила: с заснеженных верхушек скал капали чистейшие воды, согретые солнышком. В них было собрано всё знание мира, отфильтровано дождем и очищено морозами.

«Это новый источник! — улыбнулась Фея. — И ему нужна я».

— Иду! Я тебя слышу! — звонко крикнула она и рассмеялась: — Моя стихия, ты повсюду! Я не буду тебя больше ограничивать. Не буду замыкать тебя в узких рамках своих привычек! Я иду за тобой и знаю: этот путь приведет меня туда, куда нужно.

Девочка и гриб

Девочка сидела, обнимая корзинку, и плакала. Кроны деревьев нависали над ней мрачными сводами, и ни один луч не проникал в лес, ставший вдруг чужим и равнодушным.

Еще полчаса назад она весело бежала от грибочка к грибочку, наполняя круглую корзинку и забыв обо всем, кроме азарта охоты. А сейчас она сидит, роняя слезки на шляпку коричневого гриба, и в отчаянии понимает: она снова заблудилась! Снова!

— Ау-у-у-у-у-у! — девочка вскочила, закричала во весь голос, но ничего не произошло. Сама заблудилась, сама и дорогу ищи. Волков здесь нет, но холод и голод, пустота и безлюдье тянутся на тысячи верст кругом. Как выбраться? Как найти ту тропку, на которой всё было хорошо: грибочки, лучики солнышка сквозь ажурную листву, наполняющаяся корзиночка?..

— Это вы меня сюда завели, — в сердцах сказала девочка коричневой шляпке, мокрой от ее слез.

— Мы? — раздался в ответ удивленный голос. — Я тут один.

Девочка открыла рот и заглянула под шляпку. На нее смотрел грустными глазами Грибок-боровичок.

— Ты живой? Как это?

— Так и ты не мертвая, поди, — Грибок настороженно смотрел на собеседницу. — Ногами сюда пришла. Слезы вот льешь.

Девочка вспомнила свое отчаянное положение и вслух зарыдала. При слушателях плакать куда проще.

Гриб смотрел, смотрел на падающие сверху слезинки и тоже вдруг разрыдался. Шляпка предательски вздрагивала, нос шмыгал, ножку прямо распирало от отчаянных всхлипов.

— А ты чего плачешь? — не выдержала девочка и отвлеклась от своего горя. — Неужели бывает что-то хуже, чем заблудиться в огромном темном лесу?

— Я здесь всю жизнь расту, — сквозь слезы поделился Гриб, — света белого не вижу.

— Ну, подожди. Ты же гриб. Раз тут вырос, значит, выбрал именно тут вырасти.

— Не помню, — Гриб со вздохом огляделся вокруг. — Может, и решил когда, да не помню уже. Я здесь один, всегда один. Ни лучик света не проглянет ко мне, ни живая душа не забредет. Ты первая вот, — шмыгнул Гриб, — и то с обвинениями.

Девочка робко улыбнулась и погладила гриб по шляпке.

— Прости. Все ведь знают, какие вы, грибы, шутники и мастера грибников за нос водить. Испугалась я, вот и глупости говорила. Хотя не совсем и глупости — твои братья и сестры весело надо мной подшутили, пока я тут очнулась от азарта в тиши да глуши.

— Какие братья и сестры? — удивился гриб. — Один я. И был всегда один.

— Да ну! Вас же тысячи. И все вы одной грибницей связаны, не слышал, что ль?

— Грибницей? А что это?

Девочка утерла слезы и принялась объяснять грибу. Про огромную — на весь лес — грибницу, которая все грибы вместе связывает и помнит всё, что случалось с каждым. Про веселые игры грибов, которые сами выбирают, какому грибнику показаться (и даже, по слухам, сами решают, где вырасти, да с места на место передвигаться могут). И про взаимовыручку грибную, и про союз их со зверьми да деревьями.

— Мне старые грибники это рассказывали, ужель не слышал?

Гриб задумчиво покрутился на ножке.

— Так значит, я не один? И не должен я тут в темноте жизнь свою доживать?

— Думаю, не должен. Но для этого связь с грибницей должна быть, я думаю. Ты без нее и не знаешь-то толком ничего. Ни о возможностях своих, ни о собратьях.

— А как же мне грибницу ту отыскать?

Девочка разгребла прелые листья и показала Грибу нежные белые нити.

— Она повсюду, видишь? И с тобою связана, и с другими грибами. Просто почувствуй.

Гриб прикрыл глаза и сосредоточенно засопел.

— Не получается, — вздохнул через минуту.

— Ну, пробуй еще.

Гриб пробовал, пробовал, так напрягался, что шляпка на бок съехала.

— Не получается, — опять вздохнул, — силы мало.

— Так а зачем тебе сила для этого? Тебе вера нужна, — девочка задумчиво потерла носик. — Слушай, а как ты себе представлял?

— Что?

— Ну, то, что больше всего на свете хотел…

Гриб засмущался:

— Я представлял себе солнышко. Теплое, мягкое. Чтобы оно прикасалось лучиками, и чувствовалось: не зря я живу!

Девочка вскочила, даже запрыгала.

— Я поняла! Сейчас!

И она принялась прямо руками выкапывать Гриба с большим комом земли.

— Стой, что ты творишь? Ты чего?

— Я несу тебя к солнышку! — уверенно крикнула девочка и побежала с Грибом в охапку среди деревьев.

— Так ты же заблудилась!

— Ой, перестань!

Девочка бежала минут пять, веточки похрустывали под ногами, кустики расступались вежливо, кроны одобрительно кивали где-то вверху.

В какой-то момент в лесу стало светло и солнечно. Девочка остановилась среди нескольких берез, аккуратно разгребла землю и посадила Гриб на самое солнечное место.

— Ну куда ты меня принесла? Я же боровик. Какие березы? — взволнованно шептал он, подставляя шляпку солнышку.

— Просто чувствуй. Зови ее к себе. Твоя грибница найдет тебя. А ты её. Солнышко поможет.

Какое-то время ничего не происходило. А потом Гриб вдруг вырос. Из маленького, унылого и корявенького превратился в статного важного боровичка. Подмигнул девочке и… исчез!

А через мгновение позвал тихонько из другого места:

— Я тут! Иди сюда!

Девочка смотрела на преобразившегося боровичка, раскрыв рот.

— Рот-то ты закрой, — Гриб хитро подмигнул и захихикал. — Я почувствовал её, представляешь! И я знаю теперь всё… Нет, я чувствую! Она заботилась обо мне всё это время, даже когда я не хотел знать о ней. И привела тебя ко мне с помощью моих братьев и сестер. А я теперь… ух! Я так тебе благодарен. Я думал, я один-одинешенек. Вырос не там, заблудился с самого начала, прозябал, всю жизнь так прожить готовился…

— А теперь? — широко распахнув глаза, шепнула девочка.

— А теперь я часть чего-то огромного и удивительного! Я могу смотреть на солнышко, могу быть где хочу, могу чувствовать лес, жить им, играть, шутить, веселиться!

— Здорово… — прошептала девочка, и глаза её улыбались. — Ты таким красивым стал.

— Я теперь настоящий, — улыбнулся Гриб-боровик. — Идём, я тебе тропку нужную покажу. И возвращайся, проводником тебе по лесу буду, всё открою, никогда не заблудишься.

Девочка взяла корзинку и пошла вслед за боровичком. А солнышко ласково улыбалось, глядя на них сквозь ажурную листву леса.

Яблонька

В жизни Яблони наступили благодатные времена. Столько лет в ее землях царствовали морозы. А она так мечтала цвести и родить чудесные яблочки.

Но теперь она чувствовала перемены: заморский ветер нес с собой теплый, полный аромата воздух. Зима потихоньку уступала место теплым благодатным временам.

Яблоня с нетерпением ждала весну. Она чувствовала, как оживали внутри плодородные соки, как жизнь зарождалась в каждой ее маленькой почке.

Скоро упругие ветви покроются белоснежным цветом, манящим рои медоносных пчел. А потом нальются красные румяные яблочки — сладкие, сочные, наполняющие жизнь смыслом. И чуть позже они прорастут своими семенами, множа жизнь на земле-матушке.

Прилетели ласточки, солнышко входило в свою силу. И случилось долгожданное чудо: на одной ветви яблони раскрылись первые бутоны. Яблоня радовалась: скоро-скоро она станет причастной к чуду. А потом будет с наслаждением проживать жизнь вместе с каждым яблочком, в нужный момент отпуская плоды в мир — к добру и процветанию.

Яблоня пустила все свои соки в плодородную ветвь. Она ничего не жалела: ветвь росла не по дням, а по часам, наливалась силой, питала каждое, пока еще маленькое и зеленое яблочко.

Садовник ходил по саду и любовался своими деревьями. Это был очень плодородный год, радостный. Проходя мимо молодой Яблони, он покачивал головой и гладил тяжелую ветвь. Потом задумчиво смотрел на чуть суховатый ствол, бережно трогал кору и приговаривал:

— Что ж ты все соки свои в одну ветвь направила? В тебе для всех хватит, моя хорошая…

А в одну темную летнюю ночь подул северный ветер. Резкими порывами гнул он деревья к самой земле-матушке, бил градом и со свистом сбивал незрелые плоды.

Наутро Садовник пришел в свой сад и увидел сломленную Яблоньку, в отчаянии глядящую на лежащую на земле свою самую любимую ветвь. Яблочки разбросало вокруг, ни одного не осталось на Яблоне. Место слома рыдало плодородными соками, которые не находили теперь, кого питать, и изливались потоком в побитую градом землю.

Садовник молча подошел к Яблоне, обнял ее горемычный ствол, замазал рану целебным варом. Но он не мог заполнить огромную пустоту, образовавшуюся в ее кроне. Он лишь убрал сломленную ветвь, собрал осыпавшиеся яблочки, похлопал Яблоньку по стволу:

— Ничего, дорогая, будет еще твой год, вон ветвей сколько здоровых.

Весна шла за весной, другие яблони цвели и плодоносили, а Яблонька все смотрела на опустевшую крону, и из раны ее сочились слезы живительных соков. В какой-то момент она решила: я выращу здесь новую ветвь! И она будет цвести и родить яблочки, обязательно будет.

Яблонька почти все свои соки направила на это решение. Маленькие тоненькие побеги проклевывались подле не зажившей еще до конца раны, но быстро теряли силы, высыхали.

Яблонька только плакала.

Садовник бережно подмазывал целебным варом рану, а в какой-то из дней сказал:

— Знаешь, Яблонька, я могу тебе помочь, но только если ты сама себе поможешь. Пока ты все соки направляешь в ветвь, которой давно нет, ты не сможешь вырастить новые.

Садовник ушел, но вскоре вернулся. Он принес красивые детские игрушки.

— Смотри, — показал он их Яблоне. — Твоя ветвь не пропала зря. Я сделал из нее игрушки детям, они их радуют, забавляют, развеивают детские печали, помогают уснуть вечерами.

Садовник бережно сложил игрушки у ствола яблоньки:

— Попрощайся, позволь им быть счастливыми там, где они сейчас есть. А сама живи. И дари жизнь. Вон сколько у тебя молодых здоровых веток!

Яблонька в последний раз поплакала, лаская взглядом каждую игрушку, и… отпустила. Рана затянулась, на сердце стало тепло от мысли о славных игрушках, которые радуют, поддерживают, исцеляют и несут в себе частичку ее любви.

Но взгляд ее не оставлял пустую крону. «Я заполню ее», — твердила себе Яблонька, и снова направила все соки на то, чтобы вырастить новую ветвь.

Не в первый и не во второй раз, но ее усилия увенчались успехом. Чуть повыше зарубцевавшейся раны из почки проклюнулся побег, набрал силу и начал расти.

Яблонька не могла нарадоваться. У нее получилось! Все свои живительные силы она направила в этот побег, ей так хотелось, чтобы он вырос и она наконец-то увидела нежный цвет и румяные его плоды. И чтобы заполнилась наконец та пустота в кроне, которая всё напоминала ей о случившейся в жизни буре.

Распускались листики, побег потихоньку пробовал расти, Яблонька не сводила с него полных любви глаз. Она вся была в нем, снова забыла и про свои корни, и про ствол, и про ветви. Весь смысл был лишь в нем — в этом нежном трепетном росточке.

Однажды в сад прибежали дети. Они играли в догонялки, прятались за стволами деревьев, звонко смеялись. Один мальчишка решил залезть на яблоньку, нога его скользнула по стволу и… сломала побег.

Мальчик сильно расстроился, он замазал слом мокрой землей, погладил Яблоньку, извинился много раз и побежал дальше. А Яблонька стояла в отчаянии — снова это случилось с ней! Она потеряла маленький росточек, но чувствовала себя так, будто обломилась еще одна могучая ветвь.

Свесив листья, Яблонька начала сохнуть. Садовник хмуро ходил вокруг нее, но ничего в этот раз не мог поделать — она не хотела его слушать и идти на контакт. Яблоньке начало казаться, что если она решится снова плодоносить, то всё повторится. И не было никого рядом, кто мог с уверенностью сказать, что в этот раз всё будет не так.

Другие Яблоньки сада цвели и родили ароматные яблочки. А наша Яблонька стояла, как юная девица, среди них, и только шрамы на стволе говорили о ее непростой судьбе.

— Ты перестала давать соки своим ветвям, — сказал однажды Садовник. — Ты не больна и не стара, а значит, тебя не от чего лечить и спасать. Я могу только быть рядом с тобой и верить в тебя. Могу мечтать о твоих краснобоких яблочках, представлять, какими же они будут, когда поспеют. Но твои яблочки — они не в горестном прошлом. И не в иссушенном настоящем. Они в плодородном, полном соками будущем. Я вижу это будущее, увидь и ты. И тогда они станут настоящим.

Яблонька внимательно слушала Садовника и вдруг почувствовала. Теплый день уходящего лета. Вокруг гудят пчелы, скачут по ветвям птички. А она стоит, разомлев после жарких летних будней, и ее ветви гнутся под весом наливных краснобоких яблочек. Все ветви! Все как одна полны соками. И ствол полон и могуч. А корни, мощные да сильные, ветвятся под землей и несут каждому яблочку, каждому листику изобилие живительной влаги.

И так хорошо Яблоньке стало в той картине. Так легко на душе. Так здорово было ощущать себя полной — без надрывов, без подвигов, без перекосов. Она подняла счастливые глаза вверх и увидела: крона выровнялась! Она стала круглой и цельной, словно купол. Ветви заполнили всё пространство, а внутри них гудели животворные соки.

— Вот теперь всё ладно будет, — улыбнулся Садовник, глядя на выпрямившуюся Яблоньку, и пошел по своему саду.

Стена и каменщики

Шел по пыльной дороге странник. И зашел он в один город.

В самом сердце города, на центральной площади, он увидел очень необычную вещь. Два человека в одеждах каменщиков споро выкладывали каждый свою стену. Делили эти стены город ровно напополам. А расстояние между ними — и волос не просунуть.

Как только один человек выкладывал очередной кирпич, тут же с другой стороны второй выкладывал точно такой же напротив. Они будто в зеркале отражались, такими слаженными и ритмичными были их действия. Только один человек был мужчиной, а второй — женщиной.

Странник неспешно подошел, поздоровался, но его просто не заметили: так увлечены были оба своим занятием.

Тогда странник осмотрелся и заметил с одной стороны маленькую грустную девочку. Она сидела, обхватив коленки, прислонившись к стене, и смотрела куда-то в пустоту.

— Что ты здесь делаешь, малышка? — спросил девочку странник.

— Сижу, — вздохнула девочка.

— Давно сидишь?

— Ох, давно, много лет уже.

— А что делает эта женщина? — странник указал рукой на каменщицу.

— Стену строит.

Странник улыбнулся, точно, мол, стену.

— А для чего стена-то?

— Чтобы меня защитить.

— От кого?

— От него, — девочка указала рукой куда-то за стену.

— А как ты себя чувствуешь, дорогая девочка?

Она расплакалась:

— Забытой себя чувствую. Одинокой. Брошенной.

— А чего бы ты хотела?

— Любви хотела бы. Нужной быть. Ценной. Чтобы время со мной проводили, общались чтобы со мной.

— А чего еще хочешь?

— Хочу вернуть себе… его.

— Кого — его?

— А вы стену обойдите, дяденька, и увидите.

Странник обошел стену и увидел рядом со споро работающим мужчиной маленького мальчика.

— Как твои дела? — спросил странник.

— Никак, — вздыхает. — Устал я очень.

— От чего устал?

— Прошлое возвращать. Доказывать, что я хороший. Я так стараюсь, а ничего не выходит, — мальчик вздохнул и стиснул зубы.

— Как чувствуешь себя? — странник с состраданием глядел в глаза мальчику.

— Меня злость берет. И обидно. А еще чувствую, что не могу больше так.

— Как не можешь?

— Виноватым быть не могу. Без вины виноватым, — снова глубокий, полный горечи вздох.

Странник подошел к мальчику и погладил его по голове.

— А чего ты хочешь?

— Хочу знать, что меня любят. Просто так любят, а не за что-то. Видеть, что со мной хотят общаться. Нужным себя хочу чувствовать. Просто так. Хочу, чтобы любовь моя видимой стала.

— А что было, когда стены еще не было? — вдруг спросил странник.

Мальчик вдруг опустил глаза и чему-то заулыбался.

— Тогда мы встретились, и я полюбил её.

— А она?

— Она тоже полюбила.

— А потом?

— А потом случились какие-то первые размолвки, и они, — мальчик указал на каменщиков, — начали строить стены.

— Зачем?

— А это вы у них спросите.

— А тебе нужна стена?

Мальчик пожал плечами:

— Так привычно. Но за ней я не вижу ее…

— А я не вижу тебя, — донесся из-за стены тоненький девичий голос.

Мальчик вздрогнул, робкая надежда засияла в его глазах.

— Ты нужна мне… — прошептал мальчик, и в ответ донёсся шёпот:

— А ты нужен мне.

Но стены-близнецы по-прежнему незыблемо делили город на две половины.

— Как же нам встретиться? — задумался мальчик и взглянул на странника. Но тот уже отошел и тихонечко шептался со стеной — именно так это выглядело.

— Что ты делаешь для мальчика? — вопрошал странник.

— Защищаю.

— Как защищаешь?

— Отгораживаю его, чтобы больно не было. Коплю его вину. И даю силы искупить ее.

— А он правда виноват?

— Конечно, нет!

— Так а зачем тогда?

— Он верит в свою вину, — ответила каменная стена. Странник кивнул и перешёл на другую сторону.

— Что ты делаешь для девочки?

— Защищаю.

— Как защищаешь?

— Коплю ее обиду.

— Зачем?

— Чтобы помнила. Чтобы боролась за свою любовь.

— Ей это помогает?

— Нет.

— Так почему же?

— Она в это верит.

Странник подошел к каменщикам.

— Я разрешаю тебе не быть виноватым, — сказал он мужчине. — Ты ни в чем не виноват. Тебе не нужно доказывать, что ты хороший. Ты и так хороший. Тебе не нужно заслуживать любовь. Ты достоин ее. Она уже есть в тебе.

Потом старик обернулся к женщине:

— Я разрешаю тебе отпустить все свои обиды. Тебе не надо воевать ими за любовь. Любовь уже есть внутри тебя. Ты хорошая, ты замечательная, ты чудесная. Тебе не нужно ждать доказательств от других. Ты уже такая. И ни один человек в мире не сможет доказать обратного.

Как только странник начал произносить эти слова, стены начали рушиться. Они рассыпались в мелкое крошево, крошево — в пыль, а потом подул лёгкий ветерок и унес эту пыль по дороге из города.

Каменщики в растерянности оглянулись, держа в руках бесполезные теперь мастерки. И увидели робко глядящих на них детей.

На их лицах отразилось узнавание. Они распахнули руки, и девочка бросилась в объятья женщине, а мальчик подбежал и обнял мужчину. В этот момент грубые костюмы каменщиков превратились в красивые одежды: женщина в нежном воздушном платье держала в руках корзинку с угощением, а мужчина в красивом удобном костюме — букет цветов.

— Прости меня, милая, — шептала женщина девочке. — Я пыталась защитить тебя… Я так тебя люблю! Я теперь рядом. Я буду любить тебя и заботиться о тебе. Я буду исполнять твои желания, моя ты дорогая.

— Прости меня, мой хороший, — говорил мужчина мальчику. — Я так увлёкся обороной, что позабыл о тебе и твоих мечтах. Теперь я рядом, отныне я с тобой. Я буду поддерживать тебя и слышать тебя. Ты самый важный человек в моей жизни.

Дети смотрели радостными глазами на взрослых. Они поверили. Их глаза сияли.

А потом мальчик сделал шаг навстречу девочке, ведя за собой мужчину.

А девочка сделала шаг навстречу мальчику, ведя за собой женщину.

Еще миг — и дети со смехом бросились друг к другу, взявшись за руки, танцевали, кружились, пищали от восторга. А взрослые стояли в обнимку, с улыбкой одобрения глядя на бурю детских чувств, готовые услышать, заметить, почувствовать, одобрить, поддержать.

— Ну, мне пора, — шепнул странник и отправился в путь.

Ниточка

Жила была Ниточка, и были на ней нанизаны красивые разноцветные камешки. Ниточка с камешками чувствовала себя сияющим ожерельем. Каждый камешек отражал в себе всё, что видел, ярко преломлял свет, превращал его внутри во что-то волшебное и отдавал наружу.

И каждый хотел погреться в лучиках ожерелья Ниточки. Люди чувствовали облегчение рядом с ней: добрые камешки впитывали в себя плохое, а хорошее отражали, приумножали и отдавали.

— Ты нужна мне! И мне! Нет, мне нужна! — требовательно просили люди, и Ниточка терялась, не понимая, как она может разорваться между всеми. А еще она на себе испытывала всё, что несли ей люди. Ведь не могла же Ниточка возвращать им что-то плохое, чем они поделились с нею. Она оставляла это себе и скоро не могла понять, а где же среди всего этого она сама.

Камни мерцали разными цветами, темные переливы, яркие вспышки, Ниточка перестала чувствовать покой. «Дай, дай, дай! — слышала она отовсюду. — Ты нужна мне! Нет, мне! Нет, мне нужна». Грубые руки тянулись к ней и рвали в разные стороны.