Бесплатный фрагмент - Сказочная жизнь несказочного Ивана

1. Трясина жизни

— Маша, у меня все носки грязные! — яростно закричал жене слесарь третьего разряда Хлыщевского арматурного завода Иван Скукин. Ну как яростно — скорее, возмущенно. Ну как закричал — скорее, прошептал. Жуя на ходу большую плюшку, щедро намазанную сливочным маслом, его обожаемая супруга появилась на пороге и сразу преградила собой просвет к свободе.

— Не постирал носки вечером — нет чистых носков утром, — нравоучительно прожевала она.

— Ну Маша! Жена ты мне или нет?! — в отчаянии воскликнул Иван.

— А как же те, серенькие, с маленькой дырочкой на мизинчике? — игнорируя стенания Ивана поинтересовалась Марья.

— Там один носок сильно полинял. Я его случайно засунул с черным свитером, — сдаваясь, муж уже было направился к платяному шкафу, но в дверях наткнулся на пышные формы своей супруги, которые та не планировала сдвигать ни вперед, ни назад. Стоя друг против друга и заглядывая друг другу в вот уже двадцать лет как женатые глаза, каждый думал о своем:

«Какая же она жирная! Вон, как блестит масло на масляных губах. Фу ты ну ты! Масло масляное! И как же угораздило-то меня связаться с таким бегемотом?! Меня, симпатичного и подающего надежды. Когда-то…»

Бегемот стоял, раздувая ноздрями в такт жующим челюстям, и размышлял:

«Никакой романтики! Хоть бы раз цветочек принес или ласковым словом назвал. А то „носки, носки“. Вот оно — современное потребительское отношение в браке!»

Постепенно взгляд Ивана сменился от изучающего на жалобный: мол, пропусти, на работу же опоздаю.

— Мушор! — властно заявила жена с набитым ртом.

— Что?

— Мушор вынеши! — с этими словами она повернулась и, наполняя собой весь коридор, не спеша, поковыляла в сторону кухни допивать утренний чай. С четырьмя ложками сахара. Столовыми.

***

Иван вышел из трамвая. Сердце щемило от обиды. И все эти люди! Сначала жена с носками. И даже ведь бутерброд не предложила. А ей бы только на пользу пошло отказаться от пары калорий! Кондуктор в трамвае явно встала не с той ноги: хамила, задевала плечом пассажиров, ошибалась со сдачей. Когда она проплывала мимо Ивана, он инстинктивно вжался в поручень, пытаясь слиться с ним воедино. Но как назло (а может быть, специально — в конце концов, сегодня весь мир был настроен против Скукина), трамвай качнуло, и фрустированная женщина бальзаковского возраста с толстой билетной сумкой на плече, налетела на него. Мало того, что отдавила при этом мизинчик, и без того незащищенный из-за дырки в носке, так еще и зачитала целую лекцию о том, что «ходят тут всякие». Иван был виноват во всем: и в том, что трамвай шатнуло, и в том, что ее отбросило в сторону, и в том, что гречка постоянно дорожает, и в том, что сосед каждые выходные начинает с перфоратора. Но больше всего кондуктор вменяла Ивану вину за свою неудачную личную жизнь — этот невысказанный упрек прямо-таки витал в воздухе.

После пережитого стресса позвонил начальник и, под радостные женские визги на заднем фоне, тоскливо пожаловался на печень. Ему, видите ли, нужно остаться на больничном, как минимум, на пару дней. Поэтому Ивану придется немного задерживаться и выполнять кроме своих, еще и его, начальника, обязанности. Затем связь резко прервалась, и автоответчик на арабском языке объявил, что абонент находится вне зоны действия сети и что погода в ОАЭ сегодня обещает быть отличной. По крайней мере, Иван подозревал это из непонятного ему потока речи. Конечно, Алексей Николаевич молод, не женат, хорош собой. А самое главное, его отец — начальник отдела кадров Хлыщевского арматурного завода. А его мать — начальник отдела планирования Хлыщевского арматурного завода. А его бабушка — начальник лаборатории Хлыщевского арматурного завода. А его дедушка — начальник Хлыщевского арматурного завода. А Иван всего лишь слесарь третьего разряда Хлыщевского арматурного завода. Женат. Имеет двое детей, собаку, кота и три кредита: на квартиру, на ремонт и на шубу жене. Учитывая габариты последней и количество норок, которым пришлось пожертвовать своими жизнями, кредит получился больше двух предыдущих.

Понурив голову, Иван поплелся к проходной. Ночью шел дождь. Мимо проехала машина. Слесарь отпрыгнул в сторону, в последнюю секунду избежав унизительного утреннего душа. И, радуясь, как ребенок, что хоть кого-то сегодня провел за нос, приземлился прямо в лужу. Грязная жижица моментально затекла в ботинок, окрашивая серый носок, полинявший носок и оголенный мизинец в одинаковый коричневый цвет. И в этот момент Скукину стало совершенно ясно: выхода нет. Жизнь — это лишь череда унылых событий, люди вокруг — эгоистичные злобные существа, а его собственное существование — мучительная отсрочка перед неизбежным концом. В этом мире нет места ни радости, ни везению для таких как он, иванов. Новое осознание осенило слесаря также внезапно, как расстройство желудка после заводской столовой. И он стоял, подняв глаза к безмолвному небу в немом упреке, прямо посреди лужи, в ста метрах от проходной Хлыщевского арматурного завода. Все заволокло тучами, и начал моросить мелкий дождик. Капли падали прямо в ноздри Ивану и вспенивали их содержимое в крупные пузыри.

— Сынок, замерзнешь! — услышал Иван знакомый скрипучий голос. Нина Васильевна, кладовщик — слегка забывчивая сухонькая старушонка. Ее держали потому, что кроме нее никто был не в силах разобраться с хаотичной системой складского учета. Лишь Нина Васильевна могла безошибочно определить, где найти даже самую малюсенькую деталь. Удивительно, учитывая тот факт, что она зачастую забывала собственную фамилию.

— Баба Нина, все пустое, — вздохнул Иван, — лучше уж сейчас простудиться и умереть.

— Чаво это? — удивилась та.

— Мир такой несовершенный! — продолжал Иван свою исповедь. — Вот я всегда был смышленым, старался учиться, добиться чего-то в жизни. Женился на принцессе, а она кикиморой оказалась. Детей родил, а они лоботрясы редкостные — двое из ларца — одинаковых с лица: одна живет ради «лайков» и в свои 12 лет объявила себя «чайлдфри», второй категорически отказывается учиться и в 6 лет лучше знает свои права, чем я — свои. Начальник ездит на мне, как на Коньке-Горбунке. Директор завода, сама знаешь, ворует бессовестно, словно Кощей Бессмертный. Что тут остается? Лечь и сдохнуть, — с этими словами Иван лег в лужу и закрыл глаза.

— Сынок, а ты на все другими глазами посмотри, — вздохнула Нина Васильевна, и слесарь услышал, как резиновый наконечник ее клюки заскрипел в сторону проходной. Иван поднял голову, но старушки уже не оказалось в поле зрения.

2. Огнеблюй и карлики — оглоеды

Тучи рассеялись также быстро, как и собрались. В лицо Ивану ярко засветило солнце. Жмурясь, и закрывая ладонью глаза, он встал. Как и любому здравомыслящему человеку, слесарю было стыдно за недавнее поведение. Оставалось лишь надеяться на то, что кроме Нины Васильевны, никто не стал свидетелем этого позора. Учитывая, что Скукин уже безбожно опаздывал на работу, дополнительное внимание было бы губительно. Перед внутренним глазом Ивана проплывали возможные варианты развития событий, одно страшнее другого: издевки коллег, выговор, лишение премии, увольнение, развод. Хотя последнее казалось слишком хорошо, чтобы быть правдой. Судорожно выдумывая причину опоздания, он бросился к проходной… и обомлел. На месте унылого серого завода с дымящими трубами больше не стояло унылого серого завода с дымящими трубами. Вместо этого простиралась ярко-зеленая поляна с причудливыми цветами оттенка «вырви глаз», насколько хватало тех самых глаз. Вдали начиналась кромка деревьев, и при всем этом ни намека на городскую цивилизацию.

Иван крепко зажмурился. Он не пил ни капли уже два года. Значит, он простудился и бредит. Или заразился палочкой Эболы. Конечно, Иван понятия не имел, кто такая Эбола и почему ее боятся. Но наверняка, это именно она.

— Я брежу, — сказал вслух Иван, — все-таки не надо было лежать в луже.

Скукин продолжал стоять так целых пять минут, не решаясь открыть веки. Внезапно до его уха донеслись странные тоненькие голоса. Можно было бы подумать, что они принадлежат группе детей, если бы не мужественные тона, периодическая нецензурная брань и смачные плевки.

— Вы думаете, он живой? — с сомнением в голосе спросил один из незнакомцев.

— Определенно, нет, — решительно заявил второй, — пили и дело с концом.

— А если все-таки живой? Смотри, какие смешные уши! — сгорая от нетерпения, запищал второй, — чур, мои!

— «Кабанам» — крышка, — злорадно пискнул еще один и смачно харкнул.

«Кажется, мне срочно нужна медицинская помощь», — отчаянно соображал Иван, и на его лбу выступила испарина.

— Смотрите, у него со лба течет, — в панике закричал кто-то из странной компании.

— Тает на солнце, — со знанием дела заявил самый брутальный пискун, грязно выругался и тут же отдал приказ. — Пилите!

Иван решил не открывать глаза, пока не уйдет видение. Но на этом чудеса не заканчивались. Сначала до его ушей донеслись возбужденные голоса и мелкая возня. И вдруг резкая боль охватила ногу — словно тысяча иголок одновременно впились в икру.

— ААААААА! — завопил Иван и принялся скакать на одной ноге, потирая рукой вторую.

— Он шевелится! — в панике закричали маленькие человечки, размером не выше колена Ивана, и начали хаотично носиться вокруг с дикими визгами. Иван скинул ботинок и посмотрел на красные глубокие ранки. Из некоторых из них сочились алые капли крови. Скукин так разволновался по этому поводу, что в первый момент забыл удивиться.

— Ого, какой красивый мизинец! — громкие вздохи восхищения заставили остановиться суетливых карликов на месте и открыть рты в изумлении.

— Что тут происходит? — завопил Иван, что есть силы. — Чем это вы пытались пилить мою ногу?

— Пилами, разумеется, — дерзко заявил самый брутальный, очевидно, руководитель преступной шайки.

— Чур, мизинец мой! — кровожадно заорал карлик и бросился на ногу Ивану. Надо было отдать должное — трусостью он не отличался.

— Прочь от моего мизинца! — заорал Иван в ответ и отпихнул ногой злобного карлика. — Зачем он вам?

— Для мощей, конечно, — презрительно ответил чей-то писклявый голосок.

— Чтоооо? — от удивления глаза Ивана полезли на лоб.

— Мы — Орлы! — гордо заявил Брутальный, выплевывая изо рта землю, которую набрал туда, словно ковш экскаватора, когда ехал на пузе несколько сантиметров, придаваемый ускорению пинком Ивана.

— Вы себя со стороны-то видели? — смахивая слезу, и жадно ловя воздух ртом, загоготал Иван.

— Ты еще и оскорблять нас думаешь? В атаку! Разберем говнюка на мощи!!! — с этими словами шайка маленьких кровожадных человечков ринулась на Скукина, вонзая в его плоть маленькие острые пилы. Нужно было срочно что-то придумать!

— Стойте! Стойте! — заорал слесарь, как ужаленный. — Я сдаюсь!

Карлики прислушались. Нельзя было терять инициативы, чтобы выиграть время.

— Пилите меня, сколько хотите, только расскажите, на кой я вам сдался.

— У нас идет вечная вражда с племенем гномов «Кабанов», — самый старый из человечков вышел вперед и, важно почесывая длинную седую бороду, продолжил разъяснение смехотворного ликбеза Ивана:

— Они кровожадны и воинственны, в отличии от нашего высокоинтеллигентного общества.

Иван едва сдержался от едкого комментария.

— Но они — примитивные дикари, — и вслед за мудрецом захихикала вся банда. — Если мы повесим перед своими выходами мощи — части твоего тела, то эти необразованные варвары будут обходить стороной наши дома за сотню километров.

Далее последовали восторженные крики, воинственные лозунги и нецензурные ругательства. Перетерпев шквал эмоций, Иван заговорил:

— Но почему я?

— Ты уродливый и плохо пахнешь, — пожал плечами главный, удивляясь, что приходится объяснять такие очевидные вещи.

— Это я того… в луже полежал, — Иван сам понимал, как нелепо звучат его аргументы. Но рассуждать долго не было возможности — галдящее высокоинтеллектуальное племя набросилось на беднягу с сумасшедшими возгласами со всех сторон и вонзило свои мелкие пилы в икроножные мышцы. Иван завопил, как резанный, и принялся лягаться без разбору во все направления. Периодически до него доносились страшные проклятия от очередного откинутого человечка. Долго так слесарь точно не продержится! Перед глазами Ивана начали проносится эпизоды его не особо богатой на события жизни. Казалось бы, терять нечего. И все же терять это «нечего» очень не хотелось.

— Огнейблюй!!! — вдруг завопил в панике Брутальный, и гномы бросились врассыпную, оставив пилы торчать в мышцах потенциальной жертвы.

— Вот-вот, убирайтесь подобру-поздорову, мелкая шобла! — злорадно закричал вслед мелькающим пяткам Иван. Но в этот миг над ним нависла тень — черная и страшная. Медленно, с ужасным предчувствием Иван повернул голову и увидел огромного огнедышащего дракона.

— Огнеблюй!!! — заорал он и бросился вслед за агрессорами.

***

— Так-то вы встречаете гостей, негостеприимные твари, — укоризненно промолвил местный Змей-Горыныч, по прозвищу Огнеблюй, мотая всеми тремя головами и скрестив огромные когтистые лапы на груди. Затем он протянул коготок к Брутальному и поднял его на уровень глаз. Тот продолжал бежать, не замечая, что что-то пошло не так и план бегства провалился.

— Сожрать тебя, что ли? — равнодушно протянула одна голова и проглотила Брутального гнома, но тут же выплюнула обратно со словами «клопами воняешь». Маленький оглоед отбежал на безопасное расстояние и, стряхнув с себя слюну и желудочный сок обидчика, яростно принялся грозить ему кулаком и выкрикивать самые страшные угрозы, готовый удрать в любой момент в высокую траву.

Что-то в тоне и словах Огнеблюя заставило замереть Ивана на месте, как вкопанного. Уже второй раз за день он медленно и с дурным предчувствием повернул голову в сторону чудовища и увидел три ухмыляющиеся морды, похожие как две капли воды на его начальника — Алексея Николаевича.

— Иван — наш гость из Иноземелья. Прошу любить и жаловать, — торжественно объявила средняя голова.

— Мы как раз ищем хорошего компаньона, чтобы пропустить ведерко — другое волшебного зелья, — глупо ухмыльнулась та, что справа.

— Да гнать его взашей, — сердито толкнула ее лбом левая.

«Ну точно, как мой начальник, — подивился Иван, — двуличный засранец. То есть, трехличный».

— Молчать! — сурово скомандовала Средняя Голова. — Он нам еще пригодится.

Пьяная сущность Огнеблюя, весело клацая зубами, достала из-за пазухи бутылку с зеленой кипящей жидкостью и три огромных десятилитровых ведра.

— Нет-нет, — испугался Иван, — я в завязке.

«Сейчас скажет, что я неправильно живу», — предположил про себя Иван.

— Неправильно ты живешь, Ваня, — томно протянула Средняя Башка, — без размаха. Жизнь свою унылостью прожигаешь.

С этими словами все три прототипа Алексея Николаевича замахнули по порции зеленой жижи. Она зашипела в огромном животе Огнеблюя. Все три головы одновременно рыгнули так, что земля затряслась под ногами слесаря, и выпустили с противоположной стороны облако дурнопахнущего дыма. Последовали долгие уговоры Ивана отведать животворящего зелья. После нудных и тщетных объяснений, он согласился. Во-первых, соблазн выпить просто изъедал изнутри — слишком много стресса за один день. А во-вторых, Иван не на шутку опасался, что Огнеблюй может потерять терпение и в конце концов закусить им самим.

Трясущейся рукой Скукин поднес стакан ко рту. Ему померещилась, что кто-то оттуда подмигнул, но постепенно Иван уже перестал удивляться происходящему, поэтому просто замахнул жидкость. Сначала последовало легкое жжение пищевода, затем нестерпимое головокружение, и, наконец, что бы там ни было в стакане достигло своей цели, постепенно успокаиваясь в бушующем нутре слесаря. Он хотел было выругаться, но окружение никак не способствовало этому: огромные красивые бабочки пролетали мимо, обдувая мягким бризом его пылающее лицо. Самки саранчи создавали в воздухе причудливые гимнастические фигуры, словно синхронистки в бассейне. Небо небывалой голубизны заливалось солнечным светом. Откуда ни возьмись, на нем вырисовалась сияющая радуга, и Иван готов был поклясться, что она состояла из более, чем семи цветов. Открыв рот от изумления, он принялся считать:

— Каждый Охотник Желает Знать, Где Сидит Фламинго — Черная Грудка — Розовая Спинка… Как красиво!

Грудная клетка Ивана вздымалась, вдыхая свежайший горный воздух, ноги сорвались с места, не в силах сопротивляться одолевшим чувствам.

— Эге-гей-го! Хорошо-то как!

Полный неведомых доселе сил, он помчался по ромашковому полю, срывая по пути пушистые цветы с желтыми серединками и белыми лапками.

— Любит — не любит, — загадочно размышлял он, отрывая на бегу лепесточки и игриво покусывая стебельки. В голове его при этом вставал образ жены Марьи — тонкой, словно тростиночка, в купальнике с двумя веревочками вместо метрового куска ткани, с непристойным сиянием в некогда оленьих, а ныне свинячьих глазках. Внезапно он чувствовал себя таким влюбленным! Ведь была же она когда-то красавицей, да еще и такой сексапильной! И так, размышляя о внезапно свалившемся на него счастье, Иван на полном ходу врезался лбом в дуб. Скукин упал, повертел головой, потер ладонью шишку. Двойное изображение в глазах начало понемногу сходиться, и многовековой сказочный дуб с цепью и ученым котом трансформировался в толстую плохо пахнущую ногу Огнеблюя. Сложив руки, Змей наблюдал за гостем с любопытством, поочередно склоняя то одну, то другую голову. Стайка карликов — оглоедов, раскрыв рот от изумления, уставилась на Ивана. Женщины прикрывали руками глаза детей, но те вставали на цыпочки и выглядывали через крохотные оглоедовые ладошки.

Слесарь осмотрел себя. Из ладоней на него с непередаваемым ужасом взирали уродливые серые колючки, которые лишь молчаливо моргали, пока Иван вытаскивал изо рта одну из них, больно отдирая ее из неба. Вряд ли кто-то трогал этих «красавиц» за всю их злобную цветочную жизнь. С отвращением он выбросил «букетик» на землю, но одна колючка прочно впилась в ладонь, все еще отказываясь верить, что все-таки гадалка окончилась на «не любит».

— Што шдешь проишходит?! — то ли от зелья, то ли от укола ядовитых колючек язык Ивана распух и упорно сопротивлялся четкой артикуляции.

— Мда, нельзя тебе пить, — покачалась Правая Голова, задумчиво жуя хворостинку, которая, если присмотреться, была не хворостинкой вовсе, а молодой березкой. Ну совсем как Алексей Николаевич с зубочисткой.

— Дело не во мне, а в шелье, — возмутился Иван, — говорил ше нельшя мне пить.

— Бегал тут два часа, как ошпаренный, рвал колючки, откусывал их головки и орал «любит — не любит», — неодобрительно фыркнула Центральная Голова и тут же добавила в сторону хихикающих оглоедов, — а ну брысь!

— Два чаша?! — не поверил своим ушам Иван, ведь по его ощущениям эйфория длилась не более пяти минут. — Огнеблюй, а не поделишья решептом?

***

Час спустя Иван уютно расположился под деревом и вел мирную беседу сразу с тремя головами Огнеблюя, каждой из которой уже успел составить психологический портрет. Все они наглядно демонстрировали двуличную натуру его начальника плюс одна скрытая, самая мрачная сущность, известная далеко не всем. Первая, Правая Голова оказалась редкостной тупицей и поклонницей всякого рода веселья. Из тех, что заманит тебя в душевную беседу, а потом попросит объяснить своей подруге, что этот бюстгальтер принадлежит твоей жене и совершенно случайно оказался в ящике начальника. А дальше все по одной схеме:

«Как попал? Неизвестно. Ну да каюсь, приводил горячо любимую супругу… Размер маловат? Ну может и не супругу… Что значит, позвонишь супруге?! Алексей Николаевич, выручай!»

«Ага, набедокурил, а я его выручай!» — и, взяв возлюбленную под руку, такой тип отправится прочь, громко перефыркиваясь с ней, мол, как можно быть столь бездушной тварью? Жена ему двух детей родила, да молодость отдала, а он с молодухой в его, начальника, кабинете резвится! Хорошо, что он, Алексей Николаевич, совсем не такой.

Средняя (Центральная) Голова постоянно включала режим «начальника»: я главная и знаю все лучше всех. Не прекращая, развешивала оплеухи то Правой, то Левой башке и ратовала за справедливость. Хотя эта самая пресловутая справедливость была в ее понимании весьма специфической и абсолютно ненужной, если не приносила пользу самому Огнеблюю.

Левая Голова была просто подлой и вредной: она не хотела работать и оставаться крайней левой головой. И все-таки оставалась, за что, не переставая, получала по той самой голове от «начальника» — Центральной Башки.

— Ну и что там у вас, Иван, с экономикой? — головы уже порядочно подвыпили и многие слова растягивали нараспев.

— Плохо с экономикой. Цены на нефть растут, а вместе с ними и на продукты, и на недвижимость, и на носки, — сокрушался слесарь.

— Иди ты? — искренне изумился Правый. — А как же обратно пропорциональный закон «нефть — носки»? Каждый дурак у нас в школе проходит. Вторая глава после закона «Сброс рождает извержение».

— Ты хотел сказать, «спрос рождает предложение»? — тактично поправил Иван.

— И откуда вы, умники такие, беретесь? — раздраженно зашипел Центральный. — И ежу понятно: сбросит ведьма в кратер мусор, и вулкан сразу извергается. Самоочищается, так сказать. Чтобы свалку не разводили, и баланс экологический сохранялся.

— А у меня все страна — большая свалка, — вздохнул Иван, — у нас такой закон не действует. У нас вообще никакие законы не действуют.

— Мракобесие какое, — сочувственно выдавила Центральная Голова, — нельзя тебе обратно. Оставайся здесь, где царит закон и порядок. А кто у вас там главный?

— Да лет уж 20 как один и тот же.

— Ну хоть какая-то стабильность, — похвалил Огнеблюй.

— Вот только не хочу я здесь оставаться, — спохватился Иван, — у меня дома…

И вправду, что? Толстая жена и двое невыносимых детей? Дочь тычет без конца в телефон и мечтает стать в будущем звездой Инстаграмма. Сын в свои шесть лет уже причислил себя к хиппи: перестал мыться и объявил бойкот родителям. Отныне, де, он не будет есть, ложиться спать, чистить зубы и прибираться в своей комнате по их, родителей, указанию. Да и вообще не будет. Не потому что он, их сын, плохой, а потому, что он хиппи. Значит, так надо. Примите и смиритесь.

Ко всему прочему добавляется ненавистная работа, ипотека под 13% (и как Иван умудрился взять кредит на свою двухкомнатную хрущевку под такой огромный процент?), сварливая теща, по габаритам превышающая его необъятную супругу в два раза, и, ко всему прочему, аллергия на серого жирного кота, который периодически гадит в его, Ивана, тапки, и строит при этом такую невинную морду, словно это дело рук (или чего другого) самого хозяина.

— Тошно мне без родины, — признался Иван и в изумлении зажал рот руками. Вот так новость! Всю жизнь он мечтал вырваться из этого болота, даже чуть не утопился в луже. И вдруг тошно ему! Видано ли дело?! Может быть, в нем все еще играет сказочное зелье?

— А с медициной у вас как там? — не унимался зловонный Змей.

— Если не болеешь — то отлично! — похвалился Иван.

— А с образованием?

— Учимся потихонечку…

— А в космос-то хотя бы летаете?

— Разве что во сне… — Иван понурил голову.

— А у нас каждая приличная ведьма летает на шабаш именно на Марс. Там им, видишь ли, колдовать удобнее: в красном свете все выглядит мрачнее. Привозят потом друзьям в качестве сувениров марсиан. Наплодились уже, свою колонию создали. Жуть! Видишь, Ванька, далеко вам до наших технологий.

— Зато у нас люди добрые! И поля бескрайные, и реки широченные. А какая там рыба водится! А какие у нас ездят трамваи: стрекочут, машут тебе усами, опять же, кондукторы приветливые. Эх, не понять тебе, Огнеблюй, загадочной русской души. Да и очередной платеж ипотечный скоро…

Иван махнул рукой. Дальнейший спор был бесполезен: как объяснить существу с другого мира то, что он и сам-то толком не понимает?! Но, на удивление, Змей сдался. Немного пошептавшись между собой, в процессе чего Правая Голова два раза укусила Левую, за что обе получили оплеухи от Центральной, Огнеблюй торжественно объявил:

— Раз так, иди!

И Змей расправил свои огромные крылья («У него еще и крылья есть!» — ужаснулся Иван).

— Стой!!! Да если бы я знал, как…

— Какие вы все иноземные несамостоятельные, — закатил глаза Огнеблюй. — Ладно, садись ко мне на спину.

— Ты отвезешь меня домой? — обрадовался Иван.

— Нет, к Битумбе.

— Она отвезет меня домой? — все еще не терял надежду Иван.

— Нет, она подскажет, как попасть к Дабдзеку.

— А этот… Бабзека отвезет меня домой? — грустно понурил голову Иван.

— Дабдзек, — строго поправил его Огнеблюй, — я же имя твоего правителя не коверкаю. Да почем мне знать? Его и спросишь. А теперь садись на спину, да сиди ровно. Я щекотки боюсь. Если что не понравится — сброшу, так и знай. Да шучу, шучу, — и Огнеблюй с хохотом потрепал Ивана по щеке. Ну совсем как Алексей Николаевич.

***

Несмотря на всю абсурдность ситуации, Иван с любопытством взирал на бескрайние просторы Сказочной страны. С высоты змеиного полета открывались интереснейшие пейзажи. По правую руку простирался океан с розовой водой и кривой линией горизонта. На удивленные расспросы Ивана Огнеблюй лишь покачал головой, так что слесарь едва не соскользнул со слизкой шеи.

— Земля имеет форму кристалла. И как можно быть таким неучем?

Отныне Иван не задавал вопросов. Он просто удивлялся зеленым, синим и оранжевым лесам, пролетающим мимо существам всех возможных габаритов и мастей и проплывающим внизу, на первый взгляд, нелепым постройкам.

Наконец, Змей приступил к снижению. Перед прощанием он торжественно вручил Ивану кусок бересты с рецептом зелья. На удивленные расспросы, почему на нем ничего не написано, Огнеблюй раздраженно ответил, что нельзя быть таким тупицей и взмыл в воздух. Слесарь не успел ни поблагодарить его, ни спросить, а что же делать дальше. Все-таки, несмотря на все недостатки, трехголовый Змей оказался неплохим существом. Совсем как Алексей Николаевич.

3. Иван становится Звездой

Иван оглянулся, затем ужаснулся: он оказался посреди дремучего леса. Для солнца стало непреодолимым испытанием пробиться сквозь густую листву чащи, поэтому на опушке воцарилась вечная тьма. Слесарю мерещилось, словно многовековые дубы тянут к нему свои ветвистые пальцы, чтобы схватить за горловину полосатого свитера, затащить в глубокое дупло и растерзать на тысячи кусочков.

Иваном овладела паника, и он бросился бежать, куда глаза глядят. Остановился. Прислушался. До его слуха донесся вой вперемешку с бранными словами. Кто-то ядовито захихикал совсем недалеко. Заухала сова. Где-то хрустнули ветки. Заскрипели стволы деревьев.

— К-к-кто здесь? — едва дыша, прошептал Иван.

Все вновь погрузилось в смертельную тишину. По спине Скукина бежали мурашки. Еще никогда в жизни ему не доводилось испытывать подобного страха. И все-таки заманил его злодей — Огнеблюй — начальник на верную гибель! Впервые за долгие годы Скукин сделал одну вещь. Уверенный, что его никто не видит — да и как можно что-то разглядеть в столь непроглядной тьме — Иван заплакал. Слезы катились по небритым щекам, капая на сырую землю. Он громко всхлипывал и утирал рукавом пузыри под носом. Обуреваемый жалостью к самому себе, слесарь даже принялся причитать.

— Может, пожалеть его? — вдруг донеся до его уха толстый бас. Иван прислушался, едва дыша.

— Да ну на фиг! Давно так не веселились! — зашептал кто-то в ответ.

— Сейчас еще здесь от страха дуба даст! — на эти слова вдруг послышался дружный басистый хохот, словно тысячи голосов стройного войска солдат.

— Что здесь смешного? — Иван так возмутился, что даже забыл испугаться.

— «Ду — ду — дуба даст!» — едва переводя дыхание, загоготал басистый голос. Хохот усилился, но теперь уже звучал не так стройно, а по принципу «кто в лес, кто по дрова».

— А ну хватит, башка твоя дубовая! — заорал сердито Иван, чем еще больше повысил градус всеобщего веселья.

— Ха-ха-ха! Ба-башка ду-дубовая! — незнакомец принялся икать от хохота, не в силах остановиться.

— Да вы что все здесь с дуба рухнули? — обиженно закричал Иван, опять близкий к слезам, но уже не от страха, а от едкого чувства несправедливости: человеку плохо, а эти здесь животы от смеха надрывают!

Тут началось невообразимое. Кажется, что весь лес трясся от безумного приступа хохота. Кто-то хрюкал, кто-то икал, кто-то рыдал от смеха. Вся эта вакханалия длилась не менее получаса. Наконец, выдохнувшись, они — кто бы это ни был — начали постепенно успокаиваться.

— Ох и развлек ты нас, мужик! Давно так не смеялись!

— Ага! — вторили незнакомцу тысячи голосов так, что Иван едва не оглох от раскатистого баса.

— Да кто вы такие?

— Кто-кто? Дубы, конечно! — также дружно объявил хор. По крайней мере, до Ивана начал доходить смысл происходящего.

— Скучно нам тут веками стоять, вот и пошутили немного, — пояснил голос. — Ты вообще сам что здесь потерял?

— Я ищу Битумбу! — отважился Иван. Будь что будет. В конце концов, это всего лишь деревья, хотя и напрочь лишенные чувства такта.

— А оно тебе надо? — насторожено спросил голос. Внезапно стало светло, и на поляну заструился солнечный свет так, что Иван схватился руками за лицо — словно тысячи игл одновременно впились в его глаза. Немного привыкнув к свету, Скукин потихоньку раскрыл веки. Лес показался ему не таким уж и дремучим после того, как Дубы-шутники подобрали свои увесистые ветки.

— А что не так с Битумбой? Она может причинить мне вред?

— А тебе знакомо такое слово? — и Дубы принялись сначала тихо, а затем все больше наращивая громкость, шелестеть листвой:

— Тещщщщщщщща…

— У меня тоже есть теща! — заявил Иван. — Женщина, конечно, на редкость коварная и вредная. Но если знать, как с ней правильно обходится, то такой борщ сварит — закачаешься!

— Закачаешься! — завороженно вторили ему изумленные слушатели.

— А какие она пироги печет! С грибами и картошкой! Мммм! А еще квас ставит сама, на хлебе! Вот это я понимаю — настоящая окрошка! А уж как заболею я, так толсто намажет мне грудь скипидаром, что аж до нутра все прощиплет. Зато на утро — как новенький! — распевал Иван дифирамбы, внезапно наполнившись безграничной любовью к, как ему казалось, самому ненавистному существу на свете. В ответ послышалось лишь восхищенное молчание Дубов.

— Вот, бывает, пилит меня жена…

— Ох! — воскликнули в унисон на слово «пилит» впечатлительные Дубы. Они реагировали на рассказ Ивана, как на остросюжетный триллер.

— А тещенька моя золотая ей и говорит: «Ты, Машка, оставь мужа в покое. Ты, прямо скажем, уж далеко не красавица и другого такого идиота вряд ли сыщешь. Не подруби на корню свое везение».

— А! — в ужасе воскликнули Дубы.

— Любовь нужно беречь, ухаживать за ней, да подкармливать, — разошелся не на шутку Иван, погрузившись в драматической образ, — поливать, как молоденький дубок.

— Оооо! — растроганы застонали Дубы.

— И тогда он расправит ветки и зазеленеет, полный сил и благодарности! — торжественно закончил Иван. Последовал шквал аплодисментов, восторженные крики «Браво», особенно растроганные Дубы прослезились.

— Иван, отныне ты — наш кумир! — ответственно заявил Дуб, судя по всему, самый главный из этого многочисленного войска, и все деревья почтительно раздвинули ветки, показывая слесарю дорогу.

Словно знаменитость Голливуда по красной дорожке, маршировал Скукин по пушистой листве с гордо поднятой головой. Правда периодически кто-то хватал его ветками за руку или ногу так, что он спотыкался и падал: каждому хотелось прикоснуться к новоиспеченной звезде. Наконец, впереди показалась деревянная избушка на лягушачьих лапках, и оживленная беседа Дубов осталась позади.

4. Битумба и первая встреча с Марусей

Иван переминался с ноги на ногу, разглядывая снизу-вверх странное сооружение. Дом выглядел прочным и был сделан из дерева. Ни окон, ни дверей в нем не наблюдалось, ровно, как и печной трубы. Нет, конечно, Скукин читал в сказках про избушки на курьих ножках. Но, во-первых, он совершенно не чувствовал себя так, словно в сказку попал, а во-вторых, лягушачьи лапки — это отнюдь не куриные ножки и как обращаться с ними, Ивану было неизвестно.

— А ну, избушка, повернись ко мне передом, а к лесу задом!

Молчание.

— Пусти, пожалуйста, мне к Битумбе надо! — жалобно протянул он.

Полный игнор. Несколько раз обогнув избушку, покричав, побросав камни и палки, Иван в отчаянии принялся соображать, что ему известно о лягушках и их лапках.

— Парле Ву Франсе?

— Квааааа! — испуганно закричала Избушка, ее лапки нервно задергались.

— Пустите, силь Ву пле! Же не манж па си жур! — выдал Иван все, что знал по-французски.

Избушка задрожала так, что внутри послышался звон битой посуды и чьи-то недовольные крики. Внезапно отлетела в сторону хорошо замаскированная дверь, и на пороге появилась растрепанная и яростно настроенная женщина.

— Да уймись же ты, наконец! — злобно закричала она на избушку. Две пары колючих пронзительных глаз вцепились в Ивана, которому стало не по себе от поразительного сходства с его тещей Стефанией Павловной: тот же нос картошкой с выпуклой бородавкой, тщательно замазанной еще советским кремом «Балет», те же обвисшие щеки, тонкие синюшные губы и рыжие пережжённые волосы. Габариты Битумбы оказались, однако, еще более необъятными, чем у матери его жены. Пухлые пальчики часто — часто перебирали что-то, и Ивану стало дурно, когда он разглядел с расстояния насаженные на ниточку глаза, которые, впрочем, также уставились на него в ответ и поочередно моргали.

— Тебе чего? — подозрительно спросила новоиспеченная Стефания Павловна.

— Огнеблюй сказал, что Вы поможете мне попасть домой. — Иван растерялся и немного смутился.

— А что еще он говорил? — кокетливо поправила клок волос Битумба и улыбнулась ртом, похожим на шахматную доску (у тещи Ивана, по крайней мере, на месте «черных клеток» красовались золотые зубы). — Ладно, заходи, коль не боишься.

Ведьма неприятно захихикала неестественно пронзительным для своего веса голоском, словно Стефания Павловна. Как и перед тем, как зайти на порог дома тещи, по спине слесаря пробежал холодок, и он мысленно перекрестился.

***

Изнутри хижина выглядела на удивление чисто и современно. Посередине комнаты стоял массивный дубовый стол, украшенный тонковышитыми салфеточками и свежими цветами (с мелкими зубками, которые периодически пытались дотянуться до вазочки с сухарями — подметил Иван), вокруг него располагались высокие стулья. У левой стены приветливо полыхал камин с вытяжкой. Над ним висели разного вида мешочки с содержимым, о котором Иван предпочитал не задумываться. Удобный оранжевый диванчик заканчивал скромный интерьер комнаты. Что самое удивительное — ВНУТРИ были окна и сквозь них отлично проглядывался лес, из которого он только что пришел.

— Вот чудеса! — не выдержал Иван.

— Ты с Луны что ли свалился? — искренне удивилась, в свою очередь, Битумба. Знаком она приказала сесть на один из стульев и, подозрительно вращая голову из стороны в сторону, и наклоняя ее то вправо, то влево, словно голубь, рассматривала слесаря с ног до головы. Ну ни дать не взять — Стефания Павловна.

Робко и запинаясь, Иван вкратце поведал старухе свою историю, которую закончил просьбой помочь добиться аудиенции Дабдзека — кем бы он ни был. Выслушав, ведьма откинулась на стул и задумалась:

— А почему я должна тебе помогать? Лучше я из тебя суп сварю. Ты, конечно, тощий, но на костях бульон наваристее получается! — ведьма облизнулась, словно в предчувствии восхитительного пиршества, а затем задумчиво почесала бородавку на носу.

«Хороший знак, значит, все-таки обжора сомневается», — напряженно размышлял Иван. Он частенько шутил с мужиками на работе, что теща рано или поздно сожрет его со всеми потрохами. Но что это будет настолько буквально, ему в голову никогда не приходило.

— Огнеблюй заверял, что такая добрая и сострадательная женщина, как вы, обязательно поможет мне, — отчаянно соврал Иван. Стрела попала прямо в цель — это слесарь распознал по пылающим щекам ведьмы и по тому, как скромно та опустила на них ресницы.

— «Битумба — говорил мне Змей — барышня не только неземной красоты, но и человек с прекрасными внутренностями, то есть нутром, — продолжал Иван беззастенчиво играть на тонких струнах души раскрасневшейся хозяйки, — она тебя не обидит: и ужином накормит, и дорогу укажет».

— Что, так и сказал? — удивилась ведьма и меланхолично устремила взгляд вдаль.

— Слово в слово! А еще добавил: «Я б с удовольствием сам пришел к ней на ужин — хозяйка она на весь лес знатная — да все спросить не решаюсь. Может быть ты, Ваня, за меня попросишь?» — Ивана было не остановить. Открыв в себе недавно актерский талант, слесарь так научился вживаться в роль, что даже сам себе верил.

Битумба сияла, словно начищенный поднос на стене. Иван продолжал изливаться в комплиментах от лица Огнеблюя, в то время, как она то нервно покусывала ногти, то кокетливо прятала за ухо прядку непослушных рыжих волос, которые Иван назвал про себя «клоком растрепанных косм».

— Да что я все сижу и сижу! — спохватилась старуха. — Ты голодный, наверное?

И, нескромно завиляв бедрами, напевая под нос какую-то романтичную мелодию, Битумба скрылась за занавеской, где, судя по всему, находилась кухня. Иван выдохнул с облегчением: влюбленная женщина — покладистая женщина. И нужно-то было всего ничего — нащупать слабое место. И что же он раньше-то так со своей тещей не догадался? Вон, сосед по площадке давно кидает в ее сторону неоднозначные взгляды.

Теперь Огнеблюй точно убьет его. Или съест. Или сожжет. Ну точно, как Алексей Николаевич.

***

Иван долго не решался притронуться к вязкой зеленой жиже в поданном хозяйкой керамическом горшочке. Но от этого нечто исходил столь умопомрачительный аромат, а слесарь был настолько голоден, что вскоре желудок победил здравый смысл, и он набросился на сомнительную еду. С первой же ложки Иван замычал, словно теленок, от дикого восторга. Выхлебав первую тарелку, он принялся отчаянно вылизывать чашку, все еще постанывая от удовольствия. Впервые он испытывал то, что называется «гастрономическим оргазмом».

Битумба снисходительно посматривала на гостя, периодически подливала черпаком добавки и сокрушалась:

— Да если б я и хотела, не смогла бы помочь. Огнеблюй-то чего тебя ко мне направил — было время, Дабдзек к моей дочке сватался. Уж больна она ему по нраву пришлась, несмотря на то, что уродина редкостная.

— От осинки не растут апельсинки, — жуя, ухмыльнулся Иван и сам подивился своей дерзости.

— Ась?

— Суп, говорю, у тебя, бабуля, вкусный! — выкрутился гость.

— Ну так вот, хоть и уродина она, но головка у нее светлая. Мозговитая. Вот только она, дура, эту самую головку-то от Правителя воротила! Видите ли, слишком старый он для нее! А сама так в старых девах и останется, — фыркнула ведьма.

— А сколько же ей лет? — поинтересовался Иван.

— Около 53 с половиной. И не говори… Дура дурой! А Дабдзек нам и избу починил, и диванчик вон какой модный прикупил, и камин поставил. А Маруська все на своем стоит — не пойду за него и все тут. Все принца, дурында, ждет, — Битумба глубоко вздохнула: так накатила вдруг тревога на материнскую душу! И досада от упущенной выгоды. В сердцах она смачно плюнула под стол чем-то зеленым, подозрительно похожим на суп в горшочке. Это нечто зашипело и отползло в угол.

— А тебе самой-то сколько?

— Да 120 недавно минуло. Молодая я еще, Ваня, перспективная! — и ведьма вновь заскрежетала своим хихиканием по его и без того расшатанным нервам.

— В два раза старше тещи, — удивленно констатировал Иван. — Это вы какие долгожители!

— Огнеблюй уж вторую сотку разменял. Это все, Иван, свежая экология да здоровое питание.

— Поделись рецептом супа, уж больно он у тебя великолепный, — поинтересовался Иван, заканчивая пятую тарелку.

— Да основные-то ингредиенты элементарны: свежая кровь молодых пиявок, яйца уткоглаза, две кучки коровьего…

— Хватит! — желудок Ивана возмущенно заурчал, а к горлу подкатила тошнота. Пришлось применить усилие, чтобы сохранить пять тарелок супа внутри.

— В качестве приправы порошок из сушеных крыльев эльфов, — игнорируя замечание гостя, продолжила ведьма, — но основную составляющую я тебе не выдам, и не проси. Никто во всем государстве не сравнится с поварихой Битумбой! Котлетки будешь? Клещи нынче особо сочными уродились.

— Нет, спасибо, я наелся, — поспешил возразить Иван, все еще борясь с дурнотой.

— Я вот тут подумала, может ты на Маруське женишься? Не с лица же воду пить, а уж сколько я ей своих рецептов кулинарных передала!

— С радостью, но я уже женат! — чересчур быстро и непомерно громко выпалил Иван, ужасаясь перспективы жениться на дочери ведьмы. Слесарь улыбнулся абсурдности своей мысли — словно он уже итак не женат на дочери ведьмы!

— Жалко… А у меня родилась идея! Маруська тебя проводит к замку Дабдзека, а ты ее в пути переубеди с ним на свидание сходить! Глаз за глаз, зуб за зуб, так сказать! — при этих словах ожерелье из глаз, которое все это время лежало на столе и с любопытством пялилось на Ивана, нервно задергалось и абсолютно несинхронно заморгало. Мечтательно старуха продолжила:

— Стать тещей Правителя — это вам не хухры-мухры. Это ответственное мероприятие и не каждой Битумбе под силу!

— А давай! — вскочил Иван из-за стола. Наконец-то хоть какая-то здравая идея! Оставалось надеяться, что ведьма младшая более покладистая и менее взбалмошная.

— Как у тебя с энтим делом? — вдруг строго спросила Битумба, пристально глядя в лицо повеселевшему гостю.

— С чем? — не понял он.

— Ну, с Энтим? Доча у меня наивная, впечатлительная, а я ее в лес с тобой отпускаю. Вот воспользуешься ее доверчивостью, а потом слиняешь, — яростный взгляд старухи сверлил его так, словно речь идет об уже свершившемся факте.

— Хорошо у меня все с «Энтим», — густо покраснел Иван, который никогда не умел нормально врать. — То есть, с женой хорошо. Регулярно. Феерично.

Под пристальный взгляд Битумбы Иван заливался краской, словно не сделавший уроки школьник, до тех пор, пока вся кровь из его организма не оказалась в ушах. Не в силах терпеть подобное унижение, он наклонился и начал ощупывать пол в поисках несуществующей запонки.

— А в вашей стране Энто как часто бывает? — не унималась ведьма.

— Ежедневно, — на самом деле Иван просто забыл, когда в последний раз у него происходило «Энто».

Обычно его супруга храпела так, что речь шла о выживании в суровых условиях, а не о придавании плотским утехам. Да и что скрывать — моральное «Энто» на работе, постоянные дискуссии с детьми на повышенных тонах и душащие кредиты лишали последних сил. Конечно, так было не всегда. Ему до сих пор становилось стыдно при воспоминании о молодых годах и первых свиданиях с Марьей. Порой Скукину казалось, что в городе Хлыщеве не осталось ни одного уголка, в котором у них не было «Энтого». А также в Анапе, где новоиспеченные молодожены проводили медовый месяц и лишь в последний день искупались в море (естественно, для «Энтого»). И в Волгограде, куда влюбленные однажды выезжали на экскурсию и лицезрели Родину-Мать с весьма необычного ракурса. Больше они нигде никогда не бывали, кроме деревни Халапеньо, где проживал двойник Битумбы, по совместительству еще и его теща. Странное название деревни стало результатом креатива председателя, который по какой-то причине возомнил, что Халапеньо — это процветающая Итальянская провинция и переименовал Буреновку в это, на его взгляд, многообещающее и символичное название. Надо отдать ему должное — перцы там действительно поперли. А вот остальные сельскохозяйственные культуры — не очень.

Еще минуту ведьма сверлила Ивана глазами — своими и лежащими на столе, а затем прыснула в приступе неконтролируемого хохота. Если ее хихикание и звучало, как царапание пенопластом по стеклу, то смех грохотал так, что любой Дуб мог бы позавидовать. Утирая слезы, Битумба подошла к камину, сняла один чулок и вынула оттуда корявый дурно пахнущий коричневый корешок.

— Вот, возьми это.

На немой вопрос в глазах Ивана, Битумба снисходительно произнесла:

— Прикладывай к причинному месту, и в твою жизнь Энто придет. Не благодари!

— Но у меня все в порядке, — предпринял Иван жалкую попытку сохранить хоть каплю мужского достоинства.

— В нашем государстве Энто обязательно на завтрак, обед и ужин! — нравоучительно произнесла старуха.

— Да, хорошая у вас экология, — вздыхая, сдался Иван. Внезапно мысль о котлетках со свежими клещами показалось ему не столь уж отвратительной.

***

— Маруська, поди сюда! — гаркнула Битумба, и Иван морально приготовился увидеть 50-летнее уродливое чудовище с густым басом и бородавкой на носу — родильную метку странного семейства.

— Иду-иду, мамка! — откликнулся недовольный голос, и слесарь, вопреки всему, заслушался его чистым звучанием, словно журчанием свежего ручейка в полуденный знойный день.

Из-за занавески появилась 53 с половиной летняя Маруся, и Иван обомлел, открыв рот. «Чудовище» выглядело максимум на 20 лет и было одето не в лохмотья, как ее матушка, а в симпатичный облегающий сарафан, который выгодно подчеркивал каждый изгиб ее молодого тела.

«Тонкие плечи, осиная талия, ноги от ушей, — глупые клише приходили слесарю на ум, когда он лицезрел эту неземную красоту — черноброва, глаза как синие омуты, руса косонька, румяные ланиты, да лебединая шея».

Тьфу, и откуда все эти приторные сравнения в его голове?! И вдруг, совершенно ясно, без тени сомнения, с абсолютной уверенностью Иван осознал, что насмерть влюбился. Новый предмет обожания окинул гостя с ног до головы, презрительно фыркнул и повернулся, чтобы уйти. Все это время Иван зачарованно смотрел на неземное существо и понимал, что никакого чудесного корешка Битумбы ему не нужно, чтобы сделать «Энто».

***

Маруся высказалась крайне негативно о плане матери. Во-первых, выйти из дома (с ее-то отвратительной внешностью!) казалось красавице чрезвычайно неприличным. Иван никак не мог понять, как такая красота, достойная стать Мисс Вселенная 2000 — 2100, слывет в этой стране уродиной? Во-вторых, дочка Битумбы категорически отказывалась видеться с Дабдзеком. В-третьих, она опасалась оставлять мать одну. После некоторых уговоров и давления на жалость, Маруся поддалась и предупреждающе подняла тонкий палец (чем вызвала очередной приступ умиления влюбленного Ивана):

— Хорошо! Но при одном условии! Энто будет на завтрак, обед и ужин.

Лица Битумбы и Ивана вытянулись — одно от негодования, другое от восторга.

— Да шучу я, шучу! — Маруся прыснула со смеху. — Видели бы вы свои мины! А ты даже не думай!

На посошок Битумба засунула Ивану скляночку с секретным ингредиентом в подарок теще, подала дочери мешок с едой и фляжку с водой и предупреждающе-злобно зыркнула на Ивана. Все-таки она оказалась добросердечной и щедрой женщиной. Совсем как Стефания Павловна.

5. Дорога, вымощенная черным грунтом

Иван чувствовал себя Тотошкой, который бежал за своей хозяйкой Элли, высунув язык, по дороге, вымощенной желтым кирпичом в замок Гудвина Великого и Ужасного. С единственной разницей, что кирпич был не желтым, а черным, кирпич был не кирпич, а грунт, а Маруся была далеко не столь дружелюбна с Иваном, как Элли со своим песиком. Периодически она язвительно шутила над ним, а затем беззастенчиво смеялась. При этом слесарь одновременно и обижался, и заслушивался — так нежно звучали колокольчики в ее голосе. Однако, спустя пару часов, градус его восхищения значительно упал. Все-таки он являлся мужчиной и подобных насмешек терпеть не намеревался.

На черной грунтовой дорожке показалась яркая травка, и Иван со злостью пнул кустик, как тому его учили на курсах управления гневом.

— Ой, Ваня! Осторожно, не ступай! Это ядовитая трава! — вдруг закричала девушка с искаженной от ужаса гримасой. Подпрыгнув, Иван сделал сальто в воздухе и повис на ближайшей ветке, раскачиваясь взад-вперед, словно на лиане. Побледнев от страха, Скукин смотрел вниз на салатовый сочный кустик и пытался оценить, успела ли ядовитая трава прикоснуться к его волосатой ноге. В этой стране, казалось, все перевернуто с ног на голову, если уж обычная трава способна убить человека!

— Только не шевелись! Она прыгает и кусается. — предупредила Маруся, доставая из узелка Битумбы платочек, и осторожно накрывая им клочок травы.

— Это чтоб оно тебя не видело! — прошептала она Ивану. — Это растение Травинус Ядовитус: обладает отличным зрением, но со слухом у него проблемы. Сейчас ты медленно спустишься и обойдешь куст. В следующий раз смотри под ноги внимательнее. На счет «три».

Иван кивнул. Он не мог признаться в том, что держался на руках из последних сил. Даже страх смерти не способен был удержать его нетренированное тело на импровизированном канате. Раньше Иван являлся членом местной футбольной команды и регулярно принимал участие в соревнованиях. Даже сейчас, в свои 40 лет он выглядел неплохо внешне, но мышечная масса внутри безнадежно устарела и обмякла. С тоской в душе Скукин слушал, как медленно Маруся ведет отчет. Лицо побагровело от натуги, пальцы побелели, а пресс просто жгло огнем.

— Раз! — прошептала Маруся и показала один палец.

— Два! — она сделала знак. Иван понял, что вот-вот шлепнется с дерева и молча молился всем существующим и несуществующим Богам, чтобы поскорее последовало «три».

— Три! — Иван спрыгнул, а она резким движением сорвала платочек с травы.

— АААА! — словно обезумевший, Иван помчался прочь. Позади раздался хохот. Он встал как вкопанный. Обернулся. Маруся каталась по траве, хватаясь за живот. Даже обнажающиеся при этом ноги не способны были вызвать в нем положительные эмоции. К ее обидному веселью примешивались тоненькие хихиканья травы.

— Травы… испугался… Ой, не могу! Травинус Ядовитус! — захлебывалась от смеха Маруся. Еще никогда в жизни Иван не чувствовал себя таким униженным.

***

Путники шли молча. Маруся периодически посмеивалась в кулачок, а Иван гордо смотрел вперед. Щеки его до сих пор горели. Душа ныла. Кадык ходил вверх-вниз. Глазницы жгло от невыплаканных слез.

— Ладно тебе, Ваня, — с улыбкой произнесла Маруся, — мне просто травку жалко стало.

Иван молчал. Больше ни словом не обмолвится он с этим исчадием ада!

— Я больше так не буду! — продолжила она игривым тоном. Но Тотошка оставался непреклонным.

***

Спустя пару часов пути под ложечкой у Ивана посасывало от голода, но обращаться за едой к Марусе было ниже его достоинства. По правую руку от путников показалась дикорастущая яблоня, на которой висели тяжелые, сияющие на солнышке плоды. У слесаря потекли слюнки, когда он увидел румяные красные яблочки размером не меньше кулака Петровича — плотника цеха, с которым Иван периодически играл в нарды. (В голове тут же всплыл образ коллеги: огромная ладонь, раскрашенная татуировками перстней, надписями, ранами и порезами, осторожно брала фишку двумя пальчиками, где та мгновенно растворялась. Иван, в свою очередь, с ужасом засматривался на эту мощь и отчаянно боялся выиграть. Петрович категорически отказывался сидеть на табуреточке, предпочитая корточки. Противник, не желающий следовать его примеру, автоматически считался слабаком и подвергался беспощадному высмеиванию. Поэтому играть с Петровичем в нарды никто не хотел. Но приходилось. Особенно часто Ивану, потому что он слыл среди коллег слабохарактерным человеком, не способным сказать «нет»).

Сломя голову, Иван бросился к яблоне и потянулся за манящим сочным плодом.

— Стой, Ваня, не ешь! — испуганно закричала Маруся.

— А то что? Козленочком стану? — язвительно ответил Иван. Больше он не попадется на ее удочку! Схватив обеими руками яблоко, слесарь вгрызся в него. Мммм! Еще никогда в жизни ему не доводилось пробовать такого вкусного фрукта! Сочная мякоть таяла сахарным наслаждением во рту, а восхитительный сок струился по небритому подбородку. Иван при этом дерзко смотрел на Марусю, и ему доставляло глубокое наслаждение наблюдать за ее разгневанным выражением лица. Где это видано мужику бабу слушать! Пусть знает свое место! Иван сорвал второе яблоко и продолжил набивать рот. Маруся стояла, скрестив руки на груди, и он съел третье яблоко, чтобы окончательно закрепить успех.

Невыносимо зачесался нос. Иван протянул руку, но вместо носа палец уткнулся во что-то жесткое. Огрызок выпал из трясущихся рук. Слесарь в отчаянии ощупал то место, где раньше красовался самый выдающийся элемент его лица. Не оставалось ни малейших сомнений — круглый плоский влажный выступ с двумя дырочками был ничем иным, как свинячим пятачком. В ужасе Скукин осознал, что вместо левой руки у него копытце. Внезапно стало так неудобно, что пришлось опуститься на корточки.

«Что здесь, твою мать, происходит?!» — хотел заорать Иван, но вместо этого раздалось лишь жалкое:

— Хрю — хрю — хрю!

— И надо было быть таким упрямым! — сокрушалась Маруся. — Что это за страна у тебя такая дикая, если считается зазорным для мужчины слушаться женщину?!

— Хрю-хрю-хрю! — возмущенно завизжал Иван, что значило по-человечески «Это все ты со своими издевками виновата!»

— Ну что делать? Съел бы ты одно яблочко — отделался бы, возможно, только пяточком и поросячьим хвостиком. Съел бы два — превратился бы хотя бы в хряка — какой никакой, а мужик. А вот с третьим яблочком ты явно переборщил, теперь на всю жизнь останешься свиноматкой. Буду звать тебя Хавроньей, — вздохнула Маруся.

— Хрююююю?! — завопил Иван.

— Судя по размеру груди, у тебя даже есть поросятки, — сочувственно продолжала девушка.

— Хрююююююю?!!

— Нужно разыскать их и воссоединить семью!

— Хрюююююююю?!!!!!! — Иван разбежался и на полной скорости боднул дерево, с которого на его розовую ворсистую голову больно посыпались яблоки. Он сжевал парочку, но ничего не изменилось. Факт оставался фактом: отныне он является представителем нежвачных парнокопытных. И что самое ужасное во всей ситуации — женского пола.

6. Свиные бега

День клонился к вечеру, и странная парочка понуро брела по грунтовой дорожке. Маруся, кажется, растеряла все свое веселье и хмурилась, поглядывая на плетущегося позади Ивана, который, в свою очередь, потупил косматую голову и рассматривал землю так близко, как еще никогда. В эти минуты он размышлял над тем, какой счастливой была его прежняя жизнь в роли человека: он мог выругаться, когда скребло на душе, ходить на двух ногах, чтобы не пачкать брюхо и спокойно почесать рукой спину, в то время как сейчас то и дело вынужден отчаянно тереться о стволы деревьев.

— Про всю жизнь я пошутила, — внезапно произнесла Маруся.

— Хрю-хрю, — грубо ответил Иван, что означало «достала ты меня со своими шуточками».

— Извини меня! Доля моей вины здесь тоже есть.

— Хрю?

— Ну, признаюсь, виновата! — вздохнула, наконец, Маруся. — Мы найдем способ превратить тебя обратно.

Слова ее звучали совсем неубедительно и не дарили никакой надежды.

— Нужно подумать про ужин и ночлег, — предложила она. — Завтра продолжим путь. Ночью в лесу курсируют всяческие нежелательные элементы, лучше с ними не сталкиваться.

— «Что?! Я не могу ждать до завтра! Семья уже потеряла меня. Машка обзвонила все морги и вытрезвители! Да меня с работы уволят!» — вся эта тирада звучала как нестройное хрюкание.

— Спрячемся вон в той пещере. Сможешь развести костер? Ой, прости, не смешно.

Ивану казалось крайне несправедливым, что даже Дубы в этой стране могут говорить, а он, свинья, не способен издать ни одного человеческого звука.

***

Маруся ловко насобирала прутьев, достала какой-то порошок из узелка и вмиг разожгла огонь. Костер уютно потрескивал перед входом в пещеру. Иван лежал на полу и тоскливо наблюдал за пламенем маленькими свиными глазками. Перед его пяточком находился большой кусок хлеба и чего-то еще, неопознаваемого с первого взгляда, но аппетит отсутствовал напрочь. Становилось ощутимо прохладней, однако, толстая шкура хорошо сохраняла тепло. Хоть какой-то плюс от поросячьей жизни!

Маруся, напротив, ежилась и жалась к костру.

— Ты, Ваня, на меня не серчай. Скверный характер — это мое оружие от издевок и насмешек по поводу уродливой внешности. Нелегко выслушивать замечания от местных красавиц: и глаза-то у меня большие, и нос-то слишком маленький, зубы, опять же, ровные. Что уж говорить о белых волосах! Целых десять пальцев на ноге и всего лишь две груди! Но больше всего стыжусь я, Ваня, своей фигуры — ноги длинные, попа круглая, грудь высокая. Тьфу! — и девица плюнула в сердцах в костер. Несмотря на всю свою печаль, Иван удивленно поднял уши и водил в воздухе пятачком. Нет, Маруся однозначно не шутила — слишком много скорби отпечаталось на ее безупречном личике. Если бы он был самцом свиньи, то наверняка случился бы казус, но самка свиньи могла лишь позавидовать столь совершенным женским прелестям.

— Я сразу заметила, что ты не такой как все, и не станешь насмехаться по поводу моей внешности, — продолжила Маруся. — С тобой я могу быть самой собой. Смотри!

С этими словами она лихорадочно расстегнула пуговицы сарафана и сбросила его с изящных плеч.

Что ж, все-таки с самкой свиньи тоже может произойти казус. Иван, словно завороженный, взирал на открывшуюся красоту, слюна стекала из уголка пасти.

— Хрююю…. — восторженно произнес он.

— Ты даже не отвернулся в отвращении! — восторженно запрыгала Маруся (чем заставила Ивана еще больше распахнуть пасть и двигать мордой вверх-вниз в такт ее резвым прыжкам) и доверительно прошептала:

— Хочешь открою секрет? Я считаю, что это они все уродины со своими мохнатыми телами, тремя глазами и желтыми зубами. С идеалами красоты в нашей стране творится какая-то чепуха, и их распространяют те, кому это выгодно. Неужели пятьдесят складок на брюхе могут быть притягательнее, чем один ровный плоский животик? — и она медленно провела ладонью по гладкой коже.

— Хрююю, — что дословно означало «какой я конченый неудачник! Впервые передо мной стоит молодая обнаженная девушка, которая считает себя уродиной, будучи самой ослепительной в мире красавицей, и нуждается в мужской поддержке, а я в это время… свинья! К тому же, женского пола!»

Тем временем Маруся поплотнее укуталась в сарафан, подползла к Ивану и, свернувшись в клубочек, тесно прижалась к его пушистому боку, чтобы согреться. Через пару минут послышалось ее мерное дыхание. Кожа девушки вкусно пахла клубникой и на ощупь напоминала его любимую хлопковую рубашку. Впервые Ивану показалось, что быть свиньей не так уж и плохо.

***

Утром, наскоро перекусив Битумбиной стряпней (раз уж Иван итак свинья, он решил не брезговать и не разбираться, из чего состоит это нежнейшее тесто и невероятно вкусная фиолетовая начинка), путники отправились в дорогу. Напряжение между ними спало, потому как за вчерашнее представление в пещере Иван охотно простил Марусю и теперь терся около ее ног, в то время, как она периодически чесала его за ушком.

Слесарь открыл в себе новую страсть: он не мог пройти мимо ни одной грязной лужи (а жена утверждала, мимо ни одной юбки — вот бы она удивилась!), образовавшейся в следствие ночного дождя. При этом он погружал морду в мутную жижицу и с удовольствием пускал ноздрями пузыри. Вылезая из воды, Иван смачно отряхивался и спешил за своей, как он с недавнего времени пристрастился думать, хозяйкой. Та озабоченно посматривала на своего питомца, и в очередной раз гладила по холке под довольное хрюканье.

Еще с утра Иван заметил, что из его головы вылетали отдельные слова, да и думать стало лень. Время от времени он забывал, куда и зачем идет: ведь солнце так ярко светит, лужи такие глубокие, а желуди под деревьями такие… хрустные! И под очередной тревожный взгляд Маруси до Ивана начала доходить ужасная истина: он свинеет!

— Хрю! — завопило человекоживотное и в ужасе забегало вокруг Маруси. — Хрю!

Что на нормальном языке означало: «Возвращай меня обратно! Я не хочу окончательно превращаться в свинью, которой я, по утверждению жены, итак являюсь!» В очередной раз Иван испытывал невероятную досаду, что даже деревья не только умеют говорить, смеяться и шутить, но и обладают интеллектом. А несчастная свинья остается свиньей — будь то на его родине или в этом чокнутом государстве.

— Да, надо с этим что-то делать, — сокрушалась Маруся.

— Внимание! Внимание! Сегодня состоятся свиные бега! Победителю гонок достанется главный приз — волшебный Ковер-Турболет! — донеслось до опушки отдаленное эхо.

— Как я могла забыть?! Вот он, наш шанс, Ваня! — хлопнула себе по лбу Маруся и принялась кружиться в танце от восторга. Затем присела на корточки и звонко чмокнула поросенка в нос. — Сегодня проходят ежегодные соревнования среди свиней во всех весовых категориях. Ты выиграешь эти состязания, и мы долетим до дворца Дабдзека в два счета! А уж он придумает, как привести тебя в себя… тебя в тебя… Мужик он хоть и страшный, но мудрый и могущественный.

— «Гонки, я? Ни за что!» — гордо прохрюкал Иван.

— А то пешком нам еще неделю ходьбы. Да за это время ты и имени своего не вспомнишь!

Неделю?! В среду платеж по ипотеке, в четверг у старшей контрольная по математике, а она, кроме как губ уточкой, ничего и складывать-то не умеет! В пятницу у сына в саду собрание, и он, Иван, должен быть там, чтобы, склонив голову, выслушивать об очередных проделках отпрыска. В субботу Семеныч подогнал шабашку: в соседней пивнушке засорилась канализация и пришлось временно приостановить ее, канализации, деятельность. Последствия для окружающих подъездов и клумб достигли невероятных масштабов, так что жители скинулись по 100 рублей с квартиры, чтобы пожертвовать их на починку канализации. О том, чтобы закрыть пивнушку, и речи быть не могло, поскольку именно в ней те же самые соседи встречались по вечерам, чтобы пожаловаться на положение вещей и обсудить злодеев, портящих клумбы и подъезды.

— Ваня, ну пожааалуйста! — не отставала Маруся. Иван отвернулся, гордо хрюкнув. В конце концов, он хоть и был свиньей, но свиньей полной достоинства. Девушка уговаривала, чесала Ивана за ушком, одним словом, прибегала ко всяким женским хитростям. Иван уже напрочь забыл, о чем идет речь и чего от него так отчаянно хочет Маруся, но природное упрямство подсказывало, что нужно упираться до последнего.

— Если ты будешь участвовать в бегах, то получишь это! — с сияющим видом Маруся вытащила из узелка спелое наливное яблочко, разыграв, тем самым, последний козырь. Слюни засочились из пасти Ивана. Словно собачка, он припустил вслед за обладательницей столь заветного лакомства. Если минуту назад он напрочь забыл, почему нельзя ни за что соглашаться, то теперь при всем своем желании не в силах был вспомнить, почему нужно было сопротивляться.

***

— Не положено! — хамски объявила в очередной раз женщина на пропускном пункте. Это существо представляло собой необъятных габаритов тело с синими волосами, крючковатым носом и четырьмя колючими глазами. Синеволоска смачно дожевывала сочный фрукт, поэтому между ее длинных пальцев сочилась ароматная жидкость.

— Моя Хавронья очень хочет поучаствовать в забеге. Пожалуйста, пустите нас! — умоляла в очередной раз Маруся.

— Ишь какая шустрая! — возмутилась местная Мальвина. — Сначала надо было отправить заявку.

— Так откуда ж нам было знать? Мы сами не местные, и к вам уже неделю добираемся, — попыталась наврать Маруся.

— Эх, деревенщина! — сплюнула на землю дама бальзаковского возраста. — Голубиной почтой отправили бы!

— Ненадежно! А если голубь не долетит — его орел съест или голубка какая по пути соблазнит? — возразила спутница Ивана.

— Де-вуш-ка! — в голосе Синеволоски звучало невероятное количество обиды и укора одновременно. — В голубиной почте никогда и ничего не теряется! Самая надежная служба в мире!

— Так давайте мы сейчас заявку напишем? — с надеждой в голосе предложила Маруся.

— Де-вуш-ка! Так надо еще договор составить. С печатью. Желтой!

— И все?

— Пф! — презрительно фыркнула женщина и пафосно закатила к небу все свои четыре глаза. — Нет, конечно! Потом нужно составить протокол о том, что договор заключен. После этого оформляется протокол о том, что выписан протокол. После того, как протокол протоколом запротоколируется, составляется бюллетень участников. И только тогда вам выдается разрешение на забег. Само собой, после того, как предоставите свидетельство о рождении, свидетельство о хождении и свидетельство о вождении своей свиньи. И все это с ЖЕЛТЫМИ печатями. — последние слова Синеволоска особенно выделила скрипучим голосом, чтобы дать прочувствовать всю важность данного атрибута документации.

«Все как у меня дома», — подумал Иван, вспоминая сквозь туман в голове свои мытарства с бюрократией, когда оформлял ипотеку, кредит на шубу, ссуду на ремонт, заявление на налоговый вычет, прием сына в детский сад, почтовую квитанцию на товары с Али Экспресс… Хотя, кажется, там было на один протокол меньше, и печати должны были быть СИНИМИ. Но Иван уже не был так уверен.

— Неужели ничего нельзя сделать? — вкрадчиво спросила Маруся.

— Ничегошеньки! — подтвердила потасканная Мальвина и широко зевнула, обнажив все свои 43 кривоватых зуба.

— А если мы договоримся? — внезапно сменила тон спутница Ивана. Ее яркие глазки заблестели лукавым блеском, а розовые губки растянулись в столь дьявольской улыбке так, что Иван завизжал от восторга, сделал пару кругов вокруг ног своей хозяйки и с гордостью огляделся, все ли заметили, какая она красотка. А ведь Маруся только его одного чешет за ушком!

— Взятку предлагаешь?! Ах ты, я тебя! — Синеволоска даже приподнялась из-за стойки от возмущения.

— Да как можно? Не взятку, а угощения! — с этими словами Маруся принялась доставать из узелка Битумбы различные яства. Удивительно, как все эти блюда поместились в маленьком платочке. Это была и странного вида стряпня, и баночка с фиолетовыми пузырьками, и неприличного вида корешки. Все четыре глаза Мальвины уставились на еду, слюна громко булькала в горле.

— Ого! Это же клоповый хлеб! Не может быть, дубовые оладушки! Тысяча Богов, джем из воробьики!

С победным видом Маруся выложила на стол «туз» из рукава — фирменную зеленую похлебку Битумбы, которую Иван давеча с таким упоением влил в себя в количестве пяти тарелок!

— Это же Битумбщи! — завопила от радости Синеволоска и принялась подтаскивать к себе кушанья. При этом все ее четыре глаза разбежались, в буквальном смысле слова, в разные стороны. Собрав сокровища, женщина протянула Марусе маленький листок бумаги:

— Распишись здесь, здесь, здесь, здесь, здесь, здесь и здесь, — промямлила она, обливаясь слюной.

— И все? — удивилась Маруся. А как же ворох бумаг?

— А их я оформлю после того, как наверну Бутумбщей, — Синеволоска пренебрежительно махнула рукой на толстую кипу бумаг, — и немного вздремну после обеда.

***

Иван с Марусей вошли в калитку, на которой непропорциональными неровными буквами было нацарапано «Свиные бега».

— Вот видишь, как у нас все утроено! — подмигнула Маруся Ивану. — И никакие документы не нужны, если есть в кармане пара зеленых битумбщей!

«Ну это у нас общее!» — все, что был способен хрюкнуть Иван в ответ своими до безобразия упрощенными мозгами.

***

— Участники готовы к забегу! — прогудел эхом над гудящим стадионом голос комментатора.

Трибуны рычали от предвкушения, везде можно было лицезреть плакаты с надписями типа:

«Наш Хряк — это вам не просто так!»

«Мы с тобой, Пираточка, покажи им пяточки!»

«Всем задай им, Хрюха, положи на брюхо!»

Некоторые лозунги звучали откровенно устрашающе и адресовались, судя по всему, конкретным индивидуумам:

«Не придешь на финиш первым, пострадают мои нервы»

«Трассу не пройдешь достойно — попадешь на скотобойню».

Справа от Ивана порыкивал крупный боров. На его левом боку красовалась массивная татуировка, изображающая того же хряка, но спереди. Зрелище, надо сказать, не для слабонервных. И в этом Иван убедился самолично, когда противник обернулся и со свирепым оскалом угрожающе хрюкнул в его сторону. Злобные глаза и грязный пятачок блеснули на солнышке. Верхняя губа хряка задергалась, как это бывает у рычащих собак, и Ивана ослепил острый золотой зуб на месте клыка. Скукин попятился и плюхнулся на свой хвостик, вызвав тем самым дикий приступ хохота у публики.

— На старт! Внимание! Марш! — раздалась тем временем команда, и все свиньи сорвались с места. Иван неуклюже поднялся на копытца и припустил вслед за ними.

Не взирая на то, что Иван всю юность занимался футболом, участвовал в соревнованиях до тех пор, пока не женился, и все еще находился в отличной физической форме, во всех заводских Веселых Стартах он безнадежно проигрывал. Единоличным чемпионом во всех спортивных дисциплинах единогласно признавался Петрович. Он тягал штангу, совершал заплывы, забеги, заскоки, запои. На выигранные премии и жил, поскольку обычной зарплаты плотника, регулярно сокращаемой из-за пьянства, ему не хватало. Иван не переставал удивляться резвости товарища по цеху с похмелья: в то время, как иной отбросил бы от подобной нагрузки копыта (то есть ноги), Петрович мчался вперед, как резвый поросенок (то есть, конь), держа пятачок (то есть, нос) по ветру. Тягаться с Петровичем Ивану было нелегко, неудобно, да и страшно. Поэтому каждый раз слесарь смиренно приходил к финишу предпоследним. Ему не хватало боевого духа. Уверенности в своих силах. Оптимизма по жизни. Мотивации.

И вот он мчался в образе свиньи на своих коротких лапках по усеянному газонной травкой стадиону под улюлюканья и восторженные крики публики. Перед его глазами вставали то образ обнаженной Маруси в пещере, то пышная фигура жены, то ноющие дети, но чаще всего мелькало сочное, наливное, румяное, искрящееся на солнышке яблочко. Оно словно манило Ивана, и в фантазиях, стоило ему лишь приблизиться к фрукту на расстояние вытянутого копытца, откатывалось дальше. Прошло несколько секунд, и от всех образов не осталось ни следа. Только одно большое хрустящее Яблоко!

Впереди мелькала мускулистая окорочная часть Пахана — фаворита забега. На ней крупными буквами были выбиты надпись: «Обгони меня, если осмелишься» и череп с перекрещенными костями. Иван сам не заметил, как обогнал всех противников и вышел на финишную прямую с Петровичем (то есть, устрашающим боровом). Куда-то отступила привычная трусость и желание слиться с толпой. Стало все равно, что Пахан при желании может перекусить его горло (вообще-то, ее горло, учитывая, что Иван превратился в самку свиньи). Слесарь мчался вперед, что есть силы. Яблоко перед глазами. Свобода в копытах. Дух победы в груди.

— Посмотрите, что здесь происходит?! — орал вне себя от возбуждения оратор под гул удивленных зрителей. — Никому неизвестная ранее Хавронья поравнялась с нашим непревзойденным Паханом! Вот они идут бок о бок! Кажется, Пахан лидирует на один пятачок. Хотя нет, подождите, вперед вырывается Хавронья! Остается лишь сто метров до финиша… Ого, что я вижу? Этого не может быть! Они идут копыто в копыто! Какая воля к победе, какой кураж! Неужели эта симпатичная самочка сделает сегодня нашего трехкратного чемпиона? Но что это происходит?! Пахан выдохся, он споткнулся! Как тяжело дышит! Двадцать метров! Десять! Ииииии… победителем становится Хавронья!!!!

На поле началось нечто невообразимое: крики, визги, троекратное «ура». К Ивану подбежали, фотографировались с ним, мяли бока, чесали за ухом. Еще никогда в жизни Скукин не был так счастлив. Он выиграл гонки, потому что поверил в себя и захотел победить! Ради собственного достоинства и во имя высокой цели — Яблочка!

***

Иван радостно бежал рядом с Марусей, перепрыгивая с копытца на копытца, почесываясь о стволы деревьев и что-то повизгивая себе под нос. Он все еще упивался победой, вспоминал пьянящий кураж успеха и любовь толпы. Маруся, напротив, погрузилась в собственные мысли и задумчиво жевала сорванный колосок. Подмышкой она несла Ковер-Турболет, но, казалось, даже заветный трофей был не в силах развеселить ее.

Заметив тоску на лице хозяйки, Иван мгновенно позабыл недавнюю радость и, сам не зная почему, повесил пятачок, которым периодически тыкался в руку спутницы. Маруся не шутила, не отправляла едкие замечания в адрес пролетающих, пробегающих и простаивающих мимо персонажей, не прыгала от радости, встретив на пути редкий вид бабочки или цветка, не отвешивала колкости в адрес Хавроньи — Ивана. Она упрямо молчала, и слесарь совсем сник.

— Здесь мы переночуем, — наконец, промолвила она, указывая рукой на запрятанную от посторонних глаз полянку, защищенную со всех сторон черными камнями. — Костер разводить не будем, чтобы кому-нибудь не пришло в голову нас ограбить. С преступностью у нас, Ваня, здесь не очень. То есть очень. Ну, в общем, много ее.

Спустя несколько минут Маруся расстелила Ковер на земле и легла на него. Иван долго вертелся калачиком вокруг своей оси в поиске удобного положения. Наконец, плюхнулся не нежно на бок, слегка отдавив руку девушке. После этого прижался к ее теплому боку и уже готовился погрузиться в сладкий сон о спелых яблоках, как вдруг Маруся тяжело вздохнула:

— Завтра мы прилетим к Дабдзеку, и он отправит тебя домой. А я вернусь к матушке в лесную глушь, и опять она будет меня попрекать тем, что я старая уродина. Ты, Ваня, не такой как все. Душевный, понимающий, внешность и Энто для тебя не главное…

Иван удивленно поднял рыло. И когда она успела все это понять, если 90% их совместно проведенного времени он оставался свиньей? И чего это Энто для него не главное? Обидно даже как-то.

— «Ты это… самое! Не того… Как-то так. Ну сама знаешь», — успокаивающе хрюкнул Иван и сам пришел в ужас от оставшегося в арсенале скудного набора слов. Формулировать мысли становилось все сложнее, а облекать их в слова практически невозможно.

— Привязалась я к тебе, Ванюша, подружилась с тобой, — продолжала знойная красавица свою исповедь. — Все, кто меня окружают, редкостные свиньи, хоть и люди. А ты вот хоть и свинья, а человек! Вот и получается, что свиньи лучше людей? Что-то я совсем запуталась.

Она крепко обняла Ивана за шею и уткнулась носом в жесткую щетинку.

— Не забывай меня там, в своем мире, — прошептала она. Вскоре Иван почувствовал на своей холке спокойное дыхание. Ему почему-то стало стыдно. Но через пару минут он об этом забыл. Также, как и о том, что уже завтра будет дома возле своей бесформенной жены, неблагодарных детей и сантехнического оборудования.

***

Во сне Иван дергал копытами, потому что бежал по стадиону. Впереди сверкал татуированный зад то борова Пахана, то плотника Петровича. Вместо зрителей по всему периметру стадиона сидели яблоки и, что есть силы, болели за Ивана. Посреди стадиона виляли бедрами обнаженные Маруси из группы поддержки, держа в руках таблички с подсвеченными электронными буквами.

Он проснулся оттого, что чья-то рука крепко схватила его пятачок. В испуге Иван попытался вскочить, но это у него не вышло, так как передние и задние копыта оказались тесно связаны между собой. В поле зрения показались четыре фигуры в масках. Одна из них дала знак, и все четверо взвалили на плечи массивную тушу Скукина. Он с отчаянием смотрел на оставшуюся на ковре Марусю, которая все еще спала и слегка подергивалась во сне. Напрягая все свои силы, слесарь начал было активно сопротивляться, но почувствовал укол в зад, и провалился в глубокий спокойный сон.

7. Лишенные Голоса Бесправные Твари

Иван пришел в себя под пронзительную вонь и удивленные расспросы.

— Это что еще за свиноматка?

— Держись от моего корыта подальше, сразу предупреждаю!

— Оставьте ее в покое, она одна из нас. Так сказать, своя среди чужих, чужая среди своих, — неприятно задребезжал чей-то голос.

Иван с трудом открыл толстокожие веки:

— Кто вы и как я здесь очутился? — произнес он на удивление четко. Мысли легко складывались в слова, что не шло ни в какое сравнение со вчерашней жалкой попыткой побеседовать с Марусей. Но уже через секунду удивление улетучилось, уступая место панике, ибо находился он в вонючем старом хлеву, кишащему свиньями. Несмотря на новую страсть к грязи, жить в ней Иван не намеревался и почувствовал искреннее отвращение к новой обстановке. На нетвердых копытцах он вскочил и прижался щетинистой спинкой к прутьям клетки.

— Смотри-смотри, какая забавная, — захихикал совсем молоденький поросенок.

— Кто это к нам тут пожаловал? — донесся до Ивана насмешливый густой бас, и перед его испуганными очами появился никто иной, как Пахан собственной персоной. Вставленный золотой клык хряка поблескивал даже в темноте, губа угрожающе оттопыривалась вверх, ноздри шумно вдыхали и выдыхали воздух. Скукин осознал, что, возможно, пришел конец его жизни, но почему-то этот факт воспринял не как избавление от тяжкого бремени, а, наоборот, все его свиное существо противилось перспективе откинуть копыта. Поджилки затряслись, и в этот момент Иван с радостью перемотал бы весь забег назад, чтобы после команды «старт» остаться стоять на месте и не под каким предлогом не двигаться вперед.

— Чемпионка, значит? Ну, здравствуй, малышка! — насмешливо произнес Пахан.

— Вообще-то, малыш! — возмущенно хрюкнул Иван в ответ, затем, спохватившись, добавил: — То есть, МУЖИК!

— Но формы у тебя, что надо, милочка, — одобрительно обвел его взглядом Пахан.

— Еще раз повторяю, я — ОН!!!

— Ого-го какие мы суровые, — тон хряка сменился на шутливо-игривый. — Не хотите ли разделить со мной ложе любви тунайт?

— Папа, да хватит тебе! — вмешался все тот же юный голосок. — Не обращай внимания, тетя! Папочка на самом деле добрый.

— Кто тебя просил вмешиваться, Пой-Пой? — недовольно хрюкнул боров, но, вздохнув, уселся на зад.

— Да ладно тебе, Пахан!… Видишь, как запугал девочку… Ну хорош из себя цербера строить… — доносились до Ивана голоса со всех сторон.

Кажется, опасность миновала. Постепенно Ивана окружали свиньи разных мастей и сортов. Они с любопытством рассматривали гостя, предлагали полакомиться содержимым своих корыт, с готовностью рассказывали о своей непростой жизни в загоне. Из путаных историй Скукин понял следующее: все эти несчастные существа находились во власти алчной и жадной до наживы группы людей. Кто-то из бедняг участвовал в забегах, подобно Пахану (внешность которого, как выяснилось, искусственно была приведена в устрашающий вид. На самом же деле, внутри жуткой оболочки скрывалась душа поэта. Пахан ночами сочинял стихи, а днем декларировал их соседям, растягивая нараспев и слегка коверкая слова — почерк поэта. И это приносило ему славу ловеласа, похитителя женских сердец и их целомудрия).

Другие содержались в клетке для увеселительных зрелищ на публике, третьи выполняли работы на посевных. Иван благоразумно промолчал, для чего держат свиней в его собственной стране. В конце концов, он являлся их собратом. И, надо признаться, все эти создания оказались милейшими людьми. То есть животными. Несмотря на запах и внешний вид, Иван все больше проникался симпатией к новым соседям. На небе уже засияли звезды — намного ярче и крупнее, чем в его собственных краях — когда он, спохватившись, задал самый волнующий вопрос:

— Так почему в вашей стране даже травинки и дубы способны говорить, а вы, то есть, мы, свиньи, умнейшие существа, только хрюкаем?

Свиньи возбужденно захрюкали, подняв шум. Судя по всему, это волновало их не меньше, чем самого Ивана.

— Тебе еще многому нужно научиться, милочка! — торжественно заявил Пахан, никак не реагируя на возмущения Ивана по поводу своей половой принадлежности. — Раньше свиньи являлись частью приличного общества. Многие наши представители становились писателями, учеными, астрономами, географами и химиками. Свинтус Великий, например, создал целое учение о Гендерных Различиях в Искусстве Колдовства, чем вызвал целый ряд демонстраций по всей стране. Мол, женщины изначально рождаются ведьмами, поэтому колдовать способны с пеленок. Мужчины же, напротив, существа крайне примитивные, а потому легко поддаются чарам противоположного пола и не способны оным сопротивляются.

Но однажды Эпохе Просвещения Парнокопытных пришел конец: в процессе переговоров из-за непримиримых разногласий одна свинья (предположительно, тот же самый Свинтус Великий) укусила Дабдзека. Но никто не смеет кусать Дабдзека! В наказание правитель лишил голоса весь наш род. Теперь мы — представители Лишенных голоса бесправных тварей.

Иван встрепенулся и вскочил на копытца.

— То есть, Лишённые Голоса Бесправные Твари, — как ни в чем ни бывало продолжил Пахан.

— А, я-то уж подумал! — облегченно вздохнув, Иван присел обратно на зад. — Как чудовищная несправедливость — судить по одному представителю обо всем народе!

Все стадо посмотрело на него так, словно Иван утверждал, что земля круглая, а не имеет форму кристалла.

— А в твоей стране все справедливо?

— Ну как сказать…

Повисло тяжелое молчание. Двадцать три рыла, как одно, уставились в пол.

Ивана выкрали для эксплуатации, отныне слесарь — тоже Лишенная Голоса Бесправная Тварь. А он-то, дурак, думал, что это в своей стране был Лишенной Голоса Бесправной Тварью! Теперь же из года в год Скукину предстояло выигрывать свиные бега и обогащать тем самым хозяев.

— А может быть, даже давать потомство, — вздохнула из угла какая-то свиноматка.

— Чтооо? — завопил Иван. Он даже не заметил, что рассуждает вслух. — Выпустите меня отсюда! Я сказал, выпустите!!!

— Расскажи, как было в твоей стране? — попытался успокоить разбушевавшегося гостя маленький Пой-Пой.

Иван придался с упоением своему повествованию. О пяти рабочих днях и двух выходных в неделю. Про трехразовое питание и вкусный кисель в заводской столовой. Про игру в нарды с коллегами и ежегодный хайлайт лета — недельную рыбалку. Про любимую семью, где никто никого не принуждал размножаться. И чем дальше Иван рассказывал, тем невыносимее становилась тоска по дому. В конце концов, по пухлой щеке с легкой щетиной потекла скупая мужская слеза. Затем вторая. И, наконец, Иван разрыдался, словно сентиментальная женщина. И ему даже не было стыдно, потому что, собственно, он и являлся женщиной. Розовой, с круглыми боками и щетиной на лице — совсем как его ненаглядная супруга Марья.

Свиньи слушали внимательно. Периодически кто-то завистливо вздыхал и переспрашивал:

— Да ты гонишь! Кормила? Каждый день? Свежим супом?

— Да, как максимум, двухдневной давности. Или трехдневной. Ну край — неделя, — ностальгировал Иван.

— И спал прямо на настоящем матрасе?

— А то! Хавёйсунд! В ИКЕЕ лично покупал!

— Что такое ИКЕЯ? — полюбопытствовал кто-то так, словно «Хавёйсунд» — самое обычное слово в поросячьем лексиконе.

— Это такой большой гараж с кучей предметов с непонятными названиями, из которых можно собрать что угодно, — со знанием дела удивил сородичей Иван. Те ахнули:

— И хлев?

— Естественно!

— И корыто?

— А то!

— И диван? — мечтательно протянул чей-то мягкий баритон.

— У меня дома Фрихетен! — гордо хрюкнул слесарь в ответ.

— Фрихетен! — завистливо воскликнуло хором несколько собратьев.

Внезапно Ивану померещилось, что на него уставились с восхищением не двадцать три рыла, а его коллеги по цеху — Митька, Константиныч, Иваныч, Иваныч Младший, Иваныч Одноглазый (получивший такое прозвище из-за своего чрезвычайно косящего левого глаза), Петрович, Павлова Валентина Викторовна, Палыч, Валентиныч, Викторович и остальные, менее значимые в его жизни, лица.

***

Было время, когда он, Иван, тогда еще не слесарь третьего разряда, а выпускник технического училища, амбициозный, перспективный и фонтанирующий идеями, ворвался в тусклую жизнь 45 цеха Хлыщевского Арматурного завода и наполнил своей харизмой пыльные заводские помещения. Его пылкие речи по всяким поводам — о политике, экономике, спорте, чистоте рабочего места, инновационных идеях по благоустройству цеха, сведении к минимуму бесполезной и приближение к максимуму полезной работы, встречались бурными овациями соратников и коллег. Его слушали, усевшись на импровизированных табуреточках, засунув руки в карманы или грызя семечки, и оживленно кивали головами. Мол, мы с тобой, Иван, на двести десять процентов согласны, но революционируй сам, а нам не досуг — должен же кто-то работать! Иногда во время таких обсуждений входило начальство, и рабочие разбегались в разные стороны, спотыкаясь и наталкиваясь друг на друга — словно тараканы, когда хозяйка включит ночью свет на кухне. Главное было оказаться у своего станка и усиленно делать вид, что изучаешь какую-то особенно упрямую деталь. Иван часто не успевал сориентироваться и оставался на месте, как самый главный бездельник. Но учился он быстро, схватывал материал, так сказать, на лету. Прошло пару лет, и Иван, словно самый чуткий и шустрый таракан, первым вскакивал с места, едва заслышав шаги руководства. Остальные уважали его за природное чутье и острый слух. Иван стал для них своего рода полярной звездой — ориентиром.

Правда однажды начальник цеха подошел к Ивану и демонстративно перевернул инструкцию по эксплуатации какого-то агрегата, которую тот второпях схватил вверх ногами. При этом Алексей Николаевич бросил на Ивана столь многозначительный взгляд, что слесарь густо покраснел. Врать он, как известно, не умел. Все рабочие цеха лишились премий. Авторитету Ивана был нанесен непоправимый урон.

Потом сменился собственник завода, и половину рабочих сократили. Оставшиеся продолжали сидеть на импровизированных табуреточках, грызть семечки и скорбно вздыхать, потому что работать было некому и за старую зарплату приходилось впахивать за двоих, а то и за троих. Ругались. Матерились. Если перевести эти речи на человеческий язык, то звучали они примерно так: «Вечно это начальство ни в чем не разбирается. Как только можно было оставить столь сложный производственный процесс с таким малым количеством персонала! Неудивительно, что производственные планы регулярно недовыполняются». Однако, при звуке шагов руководства работники подпрыгивали также лихо и бежали к рабочим местам по более стройным, годами выстраданным, траекториям.

К тому моменту Иван перестал фонтанировать идеями и выдвигать предложения по улучшению. Он предпочитал слушать других, яростно грызть семечки и томно ожидать конца рабдня, чтобы слезть с галеры и грести домой в собственность супруги и детей. Слесарь превратился в ленивого борова и встроился в систему. Если бы не лень, Скукин бы мог стать слесарем четвертого и даже — кто бы мог подумать — пятого разряда. Но система поглотила, пережевала и выплюнула его, словно расходный материал. А встать, вытереться и идти дальше не оставалось ни сил, ни желания.

***

И вот сейчас в груди Ивана вспыхнул давно забытый дух мятежника, который не желал мириться с обстоятельствами и отчаянно искал выход.

— Мы устроим побег! — отважно заявил он.

— О!

— Круто!

— Здорово!

— Ты просто огонь, Бро!

Последовала пауза. Свиньи смотрели на него с меньшим воодушевлением: они утомились, все чаще зевали, так как ночь близилась к утру.

Иван предлагал разные варианты: перегрызть прутья клетки, сбить с ног скотовладельцев во время кормления, притвориться мертвыми и броситься бежать, когда хозяева в панике откроют дверь. Каждое предложение свиньи встречали с вялым одобрением, но никто не развивал тему и не предлагал помощи. Перегрызть клетку? Жалко зубы! Сбежать во время кормежки? А как же кормежка?! Притвориться мертвыми? Если лечь, то потом вставать резко лень. Да и зачем бежать, если все равно поймают, еще и отлупят?

— Да что с вами такое? — нервно захрюкал Иван. — Вам нравится быть Лишенными голоса бесправными тварями и жить в этом вонючем загоне?!

— Не такой уж он и вонючий, — обидевшись, возразил Пахан и устроился поудобнее в гнилой охапке соломы.

— И кормят вполне сносно, — подтвердила молодая свинка, широко зевая.

— И погулять пускают, — взвизгнул маленький поросенок Пой-Пой.

— А главное — ни о чем не надо думать, — свиньи начали расходиться по местам, и вскоре Иван остался один в поле воин. Его охватила тоскливая усталость, заряд противостояния гаснул на глазах. Сопротивление было сломлено, не начавшись. Может, так действительно лучше? Ни забот, ни хлопот. Ну посоревнуется он раз в год на свиных бегах, ну родит пару маленьких юрких поросят. И почему только это показалось ему несколько часов назад оскорбительной идеей? Таких мааааленьких хорошеньких жирненьких поросяток. Подумаешь — великое дело.

Действительно, не так уж здесь и воняет, кормят регулярно и погулять выводят.

Спустя несколько минут Иван погрузился в сон. На этот раз на изготовленных из корыт табуреточках сидели его собратья свиньи, а он, Иван, блистал на трибуне — выдвигал рациональные предложения о сохранении соломы в чистом состоянии, о выделении отдельного угла для туалетных нужд и распределении спальных мест в хлеву, о разделении резервуара с питьевой водой от ванны для отмывания боков от навоза и создании детского поросячьего сада в загоне. Слушатели встречали каждое предложение бурными аплодисментами и одобрительным похрюкиванием. Но стоило только перейти к плану конкретных действий, широко зевали, превращались в рыжих тараканов и разбегались по щелям заводского оборудования 45 цеха Хлыщевского Арматурного завода.

***

Второй раз за прошедшие сутки Иван проснулся оттого, что чья-то рука крепко сжимала его пасть. От возмущения он принялся брыкаться.

— Тссс! Ни звука, — произнес знакомый голос. Слесарь открыл глаза и непременно завизжал бы от радости, если бы его морду не сжимали нежные ладошки Маруси.

— Я сейчас отпущу руки, а ты молчи, понял? — прошептала она. — Если кто-то услышит — нам конец!

Иван радостно закивал башкой. Все горести смело, как рукой. Она пришла за ним! Хозяйка не бросила его в беде! Ей не все равно! Такого счастья Скукину еще никогда не доводилось испытывать.

— Я открою клетку ключом, — так же шепотом продолжила она, — и ты на цыпочках-копыточках пройдешь мимо остальных. Если разбудишь хоть одну свинью, здесь такое поднимется! Нас обоих поймают, и нам не поздоровится — так и знай!

С этими словами Маруся подкралась к клетке, осторожно воткнула ключ в замочную скважину и тихонько провернула его два раза. Свиньи крайне утомились от рассказов и предложений Ивана, поэтому громко храпели, посапывали, подергивали конечностями. Совершая виражи и периодически неуклюже запинаясь о чье-нибудь тело, он пробрался к выходу и уже готовился покинуть тюрьму, как вдруг услышал за спиной тоненький голосок:

— Ты нас бросаешь? Я хочу с тобой на волю! Хочу играть и веселиться.

Пой-Пой уставился на Ивана своими крохотными грустными глазенками. Слесарю стало стыдно. И, в то же время, отрадно осознавать, что хотя бы в одной душе ему удалось зажечь искорку противостояния. Возможно, этому ребенку окажется под силу то, что не удается большинству взрослых: сохранить желание перевернуть мир и быть счастливым вопреки всему?

— Я постараюсь сделать твою жизнь лучше, — пообещал Иван.

— Как? — удивился поросенок.

— Попрошу Дабдзека дать тебе свободу.

«А как ей распорядиться зависит только от тебя: мы рождаемся легкими и свободными, но вешаем на себя всю жизнь гирьки и ярлыки. Поэтому умираем тяжеловесными рабами. Но вот в чем секрет, малыш: наши гирьки — это не семья, работа и обязанности перед обществом, а то, что мы себе сами придумываем. Свобода — это счастье, оно внутри нас, мы с ним рождаемся. Наука состоит лишь в том, чтобы сохранить его до смерти».

Так хотел сформулировать Иван посетившее его в эту ночь откровение. Но размякшие мозги и медленная, но верная трансформация из человека в животное позволили вымолвить лишь:

— Ты это… вообщем… держись.

***

Маруся больно схватила Ивана за ухо и тащила за собой в темноте, но тот предусмотрительно молчал. До ограждения оставалось не более трех метров, когда неожиданно раздался грозный рычащий голос:

— Кто здесь?

От неожиданности беглецы прижались друг к другу, боясь пошевелиться. Где-то справа зашелестела трава, и в этот миг Иван узнал, что свиньи умеют потеть от страха. Ладони Маруси еще больнее сжали ухо слесаря, так что ему пришлось приложить все усилия, чтобы не взвизгнуть.

Через минуту перед парочкой выскочил огромный облезлый пес ростом с корову. Над его глазами гневно свисали брови, порванное ухо оттопырилось, гнилые зубы обнажились в оскале. В целом, это чудовище представляло собой столь ужасающее зрелище, что Иван приготовился упасть в обморок, но в последнее мгновение передумал. Он хоть и свинья, но Марусю в беде не бросит!

— Кто вы и что здесь делаете? — прорычал пес сквозь стиснутые зубы, сверкая во тьме желтыми глазами.

— Мы тебе снимся, — быстро сориентировалась Маруся. — Сейчас ты ляжешь, уснешь, а когда откроешь глаза, нас уже не будет.

— А, так и думал, — пес резко сел и почесал задней лапой обвисший мохнатый бок. При этом в сторону путников летели клочки вонючей шерсти, соломы и чего-то еще. Он широко зевнул и поднял грозные брови. Теперь на них смотрела вполне себе добрая и местами симпатичная морда.

— Давно мне на пенсию пора, но давеча пенсионный возраст продлили. Я и говорю — ну куда же это годится? Мне, старику, всякие разные сны снятся, а я уж и не отличаю, что реально, а что нет. Мне бы в конуре своей сидеть, в карты играть, кости грызть. А тут двор сторожи, чужаков на кусочки терзай!

Скорбная мина пса вдруг прояснилась, и он предложил с ажиотажем:

— Если это сон, и вы ненастоящие, давайте я хоть на вас «терзание на кусочки» потренирую?

— Нет-нет, — поторопилась возразить Маруся, — во-первых, мы и во сне будем сопротивляться и больно бить по спине палкой. Во-вторых, даже во сне хозяин задаст тебе такую трепку, если узнает, что ты повредил его самую шуструю свинью!

— И то правда, — задумчиво ответил пес. И тут же завилял хвостом:

— Меня кстати Туз зовут. Между нами говоря, — пес перешел на шепот, — некоторые называют меня «Тузик». Как можно называть столь постыдным сокращением чемпиона по игре в карты! Самого главного Дурака окрестности!

Туз раздул щеки от важности. Очевидно, собакоподобное чудовище действительно гордилось слыть «самым главным Дураком окрестности».

— Меня зовут Королева, а это — Шестерка, — Иван возмущенно хрюкнул. Ему совсем не хотелось быть «Шестеркой», но восхищение находчивостью Маруси возобладало над мелкими обидами, и Шестерка замолчал.

— Сыграем в карты?! — пес запрыгал вокруг пленников, виляя хвостом так, что пару раз больно попал по заду Ивана. — Пожалуйста! Иначе хозяина разбужу!

Со вздохом путники направились в будку. Несмотря на внешнее благодушие Туза, его размеры и устрашающие зубы внушали им ужас. К тому же, как выяснилось, пес оказался заядлым картежником, совершенно невменяемым, стоило только взять карты в лапы.

***

В будке стоял невыносимый спертый запах. В разных углах находились тайники с костями и прочими остатками еды, знать происхождение которой Иван не желал. Туз вел себя отвратительно во время игры: постоянно пытался жульничать, крайне обижался на любой проигрыш и жалко завывал, стоило лишь Марусе объявить, что это была последняя партия. В страхе перебудить хозяев двора, Маруся продолжала игру. Иван, в силу своих ограниченных возможностей, не участвовал в партии, но не уставал поражаться сообразительности спутницы.

— Еще чуть-чуть! — заскулил Туз в очередной раз, когда Маруся уверенно отложила колоду и пообещала вернуться в следующий сон.

— Ты что скулишь? Спать мешаешь?! — донесся до ушей игроков грубый человеческий голос снаружи будки. Маруся в панике переглянулась с Иваном. Пес тоже перепугался до смерти и тут же поджал огромных размеров хвост.

— Если он спалит меня за игрой в карты, мне не сдобровать! Я итак проиграл уже несколько кур соседскому псу. Нам, пенсионерам, нынче итак несладко приходится, во всем ущемляют. А теперь брысь отсюда, да поскорее! Хозяин больно дерется, даже во сне! — и Туз, как ни в чем ни бывало, улегся на своей соломе.

Маруся и Иван выскочили из будки.

— Держи их! Хавронью крадут!!! — заорал обладатель мужского голоса, точнее, обладательница, как выяснилось при ближайшем рассмотрении.

Поднялась невообразимая суматоха: со всех сторон заблеяли, заорали, загоготали голоса. Проворно проскользнув через дыру в заборе, Маруся с трудом протащила жирного Ивана. В этот момент к мужеподобной женщине присоединились два других мужчины и, громко улюлюкая, вся троица устремилась в погоню за беглецами.

Маруся неслась, что есть силы, так что даже чемпион забега Иван едва поспевал за ней вслед. Жестом она указала место под деревом. Едва оба ступили на указанную точку, Маруся громко скомандовала:

— К Водам Истины Ху-из-Ху!

Ковер даже не сдвинулся с места. Маруся заволновалась:

— В прошлый раз сработало! Нужны волшебные слова? Сим-Салабим? Кара-Бара? Эники-Беники?

Преследовали приближались с громкой руганью и разгневанными воплями. Яростные лица, свет свечей и нечто похожее на ружья показались из-за кустов. Еще немного, и Маруся с Иваном окажутся во власти жестоких дикарей. Слесарь трясся от страха, как еще никогда в жизни. Мысленно он уже представил себя на столе с яблоком во рту и листьями салата под животом. Конечно, он любил яблоки и салат, но не в жаренном виде! Не в СВОЕМ жаренном виде.

— Ковричек, ну пожалуйста! — отчаянно протянула Маруся.

— Вот сразу нельзя было так? — отозвался чей-то голос. — А то где это видано, чтобы баба мужиком помыкала?

Что ж, сексизм свойственен даже для ковров. Удовлетворенный собственным превосходством, Ковер-Турболет гордо расправил краешки и стартанул ввысь так резко, что Иван едва не свалился прямо на макушку дерева.

Снизу сыпали угрозами самых невероятных расправ, но шутник Ковер так весело захлопал крыльями, что засыпал неудачливых охотников ворохом пыли, клопов и сажи от турболета. Иван поудобнее утроился посередине новоиспеченного транспорта, чтобы не скатиться вниз, и рассматривал его незатейливый узор — красные ромбики на зеленом фоне с многочисленными нестройными квадратиками и вензелями. Где-то Скукин этот ковер уже видел. Конечно же! На стене в тещиной спальне, где он висел вот уже не один десяток лет и отвечал за звукоизоляцию. Однако, сдержать мощь тещиного храпа было не под силу каким-то там шерстяным волокнам, это Иван знал из личного опыта бессонных ночей в Холопеньо.

8. Честь женщины или месть Лопуха

Ночь выдалась звездная и теплая, поэтому путников обдувало легким бризом. Лететь было бы приятно, если бы шутник Ковер периодически не совершал разного рода маневры — то несся вниз в свободном падении, чтобы в последний момент подхватить перепуганных до полусмерти пассажиров, то совершал резкий вираж, а однажды даже зашел на мертвую петлю, но вовремя одумался. При этом он радовался, как мальчишка. К счастью, вскоре Ковру это надоело и он, кажется, уснул на автопилоте. По крайней мере полет проходил плавно, на крейсерской скорости. Иван задумался о смелости Маруси.

***