Бесплатный фрагмент - Сказки для взрослых

Поединок Добра и Зла происходит каждую секунду в сердце каждого человека, ибо сердце и есть поле битвы, где сражаются ангелы и демоны

Пауло Коэльо

Оборотка

У свободы, для вас, всего два предложения на выбор: найти или потерять себя.

Тамара Синельни

1.

— На выход, гражданочка, — крепкая рука полицейского берет ее за локоть и настойчиво влечет к выходу.

— Нет, погодите! — она возвышает голос до крика, пытаясь достучаться до служаки. — Поймите, я — Ольга Черкасова, это моя квартира!

— Что?! — участковый остолбенел в праведном негодовании. — Вы издеваетесь? Черкасову я с малых лет знаю, так что прекращайте комедию, — выдержав выразительную паузу, мужчина выдавил. — Короче, с этого момента для вас два выхода: или спокойно покидаете это место и забываете дорогу сюда, или мы с вами отправляемся в отделение и оформляем вас, как квартирную аферистку, со всеми вытекающими… Ясен расклад?

— Я… — голос сорвался. Хлопнув ресницами, она тупо уставилась в пустоту… Что это? Почему? Буквально за половину суток ее привычная жизнь опрокинулась, как стакан с водой. Была — и нет.

Что-то сломалось внутри, лопнуло, оставив сосущую пустоту.

Словно во сне, Ольга вышла во двор и тихо всхлипнула, робко осматриваясь по сторонам, вглядываясь в знакомые лица соседей, занятых своими ежедневными хлопотами. Хлюпнув носом, она прошептала чуть слышно:

— Кто я для них теперь? Чужая? БОМЖ?

Последнее слово буквально добило. Девушка будто проснулась, вышла из шокового транса. В секунду до нее дошла вся трагичность положения, обрушилась ледяным ливнем.

«Боже!» — хотелось плакать, но глаза были суше песков Сахары, оттого — еще тяжелее. — «И куда теперь? Без документов, без вещей», — она судорожно хлопнула ладонью по карману брюк и облегченно вздохнула, — «Хоть бумажник с деньгами при себе».

И вдруг — то ли воспоминание, то ли голос в ее голове, старый, знакомый до дрожи:

— Случится в твоей судьбе одна закавыка…

Это было подобно грому, землетрясению… Издыхающая надежда в душе вдруг подняла голову и глубоко вдохнула.

— Дедушка! — не думая более, она рванула к автовокзалу…

Старенький ПАЗик трясет на ухабистой грунтовой дороге. Ольга задумчиво смотрит сквозь заляпанное окно на проплывающий мимо пейзаж русского поля, и шепчет:

— Старый… как я могла забыть?

Откинувшись на спинку сиденья, она закрывает глаза и отдается воспоминаниям детства…

Крохотная деревенька Зуйки, с трех сторон окруженная лесами, ее малая родина… Оленьке 7 лет, и она полностью отдается тому фейерверку забав, что дарит им лето — счастливая пора для ребятни.

Сверстники — это здорово, но в какой-то момент в ее бытие внезапно вошла тайна, сделав жизнь куда шире, интереснее…

Это произошло в один из вечеров самого конца июня. Предаваясь блаженному ничегонеделанию, она вдруг краем глаза приметила движение и, обратив любопытный взор на соседний, давно заброшенный домишко, обнаружила за покосившимся забором старичка лет семидесяти. Опрятный такой, брючки выглажены до стрелок, свежая белая рубашка под ярко-зеленый жилетом, седая бородка аккуратно подстрижена клинышком, на голове — старомодная соломенная шляпа. Одно слово — не местный.

«Наверное, из города приехал», — приметив, как незнакомец приветливо машет ей рукой, девчонка, не думая ни секунды, шагнула вперед…

Они как-то неожиданно легко сошлись, словно были знакомы сто лет. Имени своего он не назвал, попросил звать его — Старый, ну а ее прозвал белкой (за неуемную энергию и любопытство).

Человек понравился девочке сразу. В первую очередь ее поразили глаза приезжего: темно-серые, живые, подвижные, с легкой лукавинкой, они всегда были обращены к юной соседке, будто выискивали что-то там, в ее душе…

А затем наступила пора удивляться…

Впервые это произошло, когда Оленька обнаружила, что никто: ни родители, ни остальные селяне просто в упор не замечают ее нового знакомого. Вот это был номер… Тогда она впервые испытала это ощущение: потрясение, переходящее в недоуменный восторг, трепетное чувство прикосновения к чему-то необычному, непостижимому… Это было в первый, но, далеко не в последний раз…

Старый рассказывал ей необычные сказки, заставляющие думать, задавать вопросы… Он любовался с ней закатами (которые, в его присутствии, почему-то выглядели потрясающими, волшебными), показывал, как, по мановению его руки, быстро умеют расти цветы, прямо на глазах, по миллиметру в секунду…

О-о… много чего было…

Однажды, поздним вечером (она даже дату запомнила — 7 июля), когда двое молча сидели на лужайке у реки, любуясь зависшей в зените полной луной, дед шепнул таинственно:

— Хочешь фокус, белка?

— Ага.

Мужчина провел ладонью перед глазами соседки, и… она будто обрела иное зрение, открыв для себя новый мир, совсем другой. Раскрыв рот, Оля наблюдала, как по всему полю, от цветка к цветку плавно парят крупные (размером с яблоко) разноцветные шары, их тела с размытыми краями часто-часто мерцали, испуская перламутровое сияние.

— Ух-х! Что это, Старый?

— Искряки. Они… созданья, защищающие травы, цветы. Летом живут, а, как холодает — в спячку. А вон, глянь, — дед указал на огромную полупрозрачную зеленую ленту, зависшую над зарослями, — это хранитель леса, полезная сущность.

— А там? — маленькая исследовательница ткнула пальчиком в сторону стремительных, ослепительно-сапфировых сполохов на поверхности речушки.

— Это духи вод, — он приобнял спутницу за плечико, — есть много созданий, которых не видят люди, да и от видящих они чаще скрываются. Но тебе повезло, сегодня время Ивана Купалы, для них это особый день, вот и явились все, куражатся. Так что любуйся.

Как-то, когда лето уже подходило к концу, Оленька спросила его:

— Старый, я вот не пойму, что творится с твоим домом? Когда ты приехал к нам (помнишь тот день, когда мы познакомились?), он был совсем ветхий, на божьем слове держался. А сейчас — погляди — как новенький. Наличники появились, красивые… цвет поменялся. Я ж каждый день у тебя, но не видела, чтобы кто-то ремонтом занимался. Объясни, что происходит?

— Ну, во-первых, не приезжал я, всегда тут живу, а в тот день просто решил тебе показаться, приглянулась ты мне. Ну и, во-вторых, о хате моей… это я чиню помаленьку… только не руками, а…

— Чем?

— Есть и иные силы, белка, правда, не многим они доступны…

— Магия?

— Ну, можешь и так называть.

Оля затихла на пару секунд, а затем буквально выстрелила вопросом, который давно зудел в мозгу:

— Ты же не человек?

Тихо улыбнувшись, пожилой мужчина тепло взглянул на девчонку и зашептал:

— Домовой я, так вот. Не думаю, что ты удивлена.

— Да… н-нет. Я давно поняла, но не знала — кто ты, — опасливо оглядевшись, она понизила голос. — А чем занимаешься?

— Дома́.

— Дома́? Я думала, у тебя он один.

Дед хмыкнул:

— Понимаешь, у нас тоже своя иерархия. Вот я имею высокий ранг. Проще говоря: строения всей этой деревни под моей защитой, а главное — и их обитатели. Мы защищаем людей от нечисти. Вы ты, к примеру, когда в последний раз слышала, чтобы кто-то в вашем хуторе захворал, покалечился, сглазили кого-то?..

— Не было такого.

— Во-о… — собеседник крякнул удовлетворенно, — не зря свой век коротаю.

— Спасибо тебе, — повинуясь неожиданному порыву, девочка прильнула к мужичку, крепко обняв его.

— Ну, ну, егоза, — Старый смущенно похлопал ее по плечу и озабоченно выдохнув, просипел. — Ну а теперь — тебе пора. Скоро вы уедете отсюда всей семьей.

— Как? Откуда знаешь?

— Не важно. Так вот, у тебя совсем другая жизнь начнется, интересная. Живи, радуйся, но одна просьба: меня не забывай.

— Не забуду. Ты что?!

— Конечно, забудешь, внешне, но вот тут, — мужчина ткнул пальцем себе в лоб, глубоко-глубоко, память останется. А когда придет время, вспомнишь меня, голос мой услышишь…

— А когда оно придет?

Старик вздохнул тоскливо и отвел взгляд:

— Случится в твоей судьбе одна закавыка… Вот тогда и пригожусь, ежели повезет… Вот держи, — он достал из-за пазухи невзрачный камушек с продетой в него суконной веревочкой и повесил ей на шею, — это нужная вещь, она поможет, защитит… Только не снимай, никогда, слышишь?

— Угу.

— Ну, все, беги, — дед легонько хлопнул Олю по спине, — тебя уже ищут. Удачи!

2.

Вот они, родные Зуйки. Знакомый дом старого друга стал еще краше.

Робко приоткрыв калитку, она услышала до боли знакомый голос:

— Привет, белка! — распахнув входную дверь, Старый замер в проеме.

— Ты… узнал меня… в этом виде?

— Не внешность — главное. Я в душу смотрю. Чего застыла? Заходи…

Внутри все так же аккуратно, чистенько. На плите — закипающий чайник, на столе с белоснежной скатертью — плюшки, баранки в плетеной чаше, два чайных прибора наготове…

«Значит, ждал меня, чувствовал», — девушка робко шагнула к деду и (как и в тот раз, 17 лет назад) бросилась в объятья к хозяину деревни. Правда, на этот раз она разразилась-таки рыданиями…

— Да-а… — собеседник поднес чашку к губам и звучно хлюпнул чаем, — вижу, амулет мой ты не сохранила.

— М-м, угу, — Ольга потупилась, не зная, куда прятать глаза. Да, ее вина. Это случилось еще в школе, в первый же месяц. Она избавилась от кулона, не желая слушать ехидные замечания одноклассниц о том, что носит булыжник на шее. — Я виновата…

— Конечно. Если б сохранила его, ничего бы плохого не случилось. Но ты не унывай, — мужчина ободряюще подмигнул, — ведь тогда бы мы с тобой так и не свиделись.

— Пожалуй. Если честно, я и забыла о…

— Не вини себя. Это жизнь закружила… в городе всегда так, — прикончив плюшку, он подался вперед, грудью на стол и бросил сухо. — А теперь, хватит соплей. Соберись, и поведай о своей беде, все, как было!

— Да. Это началось…

Это началось буквально вчера вечером, в супермаркете. Уже стоя у кассы, с корзиной покупок, она вдруг услышала окрик за спиной:

— Олька Черкасова! Это ты?

Девушка оглянулась, и ее брови поползли вверх — перед ней стояла старая знакомая, да что уж — настоящая подруга, с которой они провели за одной партой все старшие классы.

— Шварц, Светка!

Сколько лет не виделись. Разве можно было упустить неожиданный «подарок судьбы»?

Товарки слились в объятиях, и… закрутилось… Брошенные коляски с покупками, стремительный набег в кафе… С первых минут она узнала, что ее одноклассница (ныне — успешный адвокат) заглянула в родной город проездом, буквально на пару дней…

После обильных возлияний под непрекращающееся щебетание, приезжая предложила махнуть в гости к подруге и вот там… оттянулись по полной…

Уже сейчас, размышляя ретроспективно, Ольге бросаются в глаза несколько не совсем обычных вещей в поведении «знакомой»: во-первых, та буквально не отрывала восхищенного взгляда от хозяйки квартиры, не уставая восторгаться ее внешностью, во-вторых, Шварц подозрительно дотошно расспрашивала о ее соседях (о каждом в отдельности), их характерах, привычках, склонностях и др., в-третьих, гостья вдруг заинтересовалась ее семьей, даже предложила полистать домашний фотоальбом, выведывая о каждом из представленных там персонажей, в-четвертых — все то же — о работе и коллегах, ну и в-пятых, по мере общения, Черкасова вдруг стала замечать, что ее собеседница постепенно меняется внешне: форма глаз, цвет и длина волос, черты лица, мимика — все это напоминало кого-то до жути знакомого, но кого?..

Конечно, все это было более чем подозрительно, но вот в чем фокус: то, что сейчас кажется странным, в те часы пострадавшая, будто находясь в каком-то гипнотическом дурмане, воспринимала, как заурядное общение однокашниц.

Удивительно, но в этой критической ситуации подсознание девушки оказалось мудрее одурманенного сознания (которое уже находилось на полном автопилоте): следуя какому-то наитию, Ольга, неожиданно для себя, улучив момент, когда собеседница отвернулась, шустро извлекла из своей сумочки бумажник и сунула его в карман джинсов, сама не понимая, зачем так поступает.

Далее — провал…

Но самое страшное произошло утром, когда, мучаясь от похмелья, она встретила в коридоре… собственное отражение, точнее — гостью, ставшую ее полной копией.

Бросившись к зеркалу в прихожей, она с ужасом убедилась, что сама превратилась в страшненькую (откровенно говоря) Светлану Шварц.

Вот это был шок! Но ей не дали времени прийти в себя. Ставшая удивительно напористой новоявленная «хозяйка квартиры» тут же потребовала от «самозванки» покинуть помещение, а на категорический отказ — тут же вызвала участкового, заявив, что в ее дом вломилась агрессивная незнакомка.

Ну а далее — все по сценарию.

— Ужас! — Ольга бросила отчаянный взгляд на насупившегося домового. — У нее моя внешность, все мои документы, полная информация о друзьях и коллегах. Ты понимаешь, эта… хамелеонша забрала у меня все: работу, квартиру, друзей, банковские счета, базовые социальные данные, всё! Она украла мою личность, в полном смысле! Меня больше нет!

— Все ясно, — собеседник почесал бороду и выдал, — это наша оборотка.

— Обо… чего?

— Не суетись, — старик плеснул ей свежую порцию чая, — это интересная история. Слушай, только не встревай. Давно это было, еще во времена Ваньки Лютого. Короче, жила тогда девка, Оксаной звали, с одним страшным пороком: зависть у нее была беспредельная (такой ни у кого не было во все времена, ни до, ни после нее), настолько жгучая, что спасу нет. Стоило ей увидеть девчонку краше себя — так тут же зеленью исходила, мол — хочу быть такой же. Вот так, постепенно, эта зависть черная и выела всю ее душу, до капельки. Ну а если души нет, если вместо нее — пустое место, так туда всякая дрянь залезть может. Вот и вошла в эту бабу Тьма. С того момента это не человек уже, а нежить, мы зовем ее обороткой, потому, как бродит она по свету, ищет девчонку покрасивее, а как найдет — оборачивается в нее, точнее — меняется с ней обльчьем. Но за сотни лет она поумнела. Сейчас хитрее делает: внешности ей мало, поэтому выведывает всю подноготную, причем, не только о жертве, но и о ее окружении (ты убедилась в этом). Зачем? А чтобы стать ею по-настоящему, жить ее жизнью. Вот так вот, много чужих судеб эта гнида поломала. Не представляешь, на что идет человек, лишившись не только всего, но и себя самого. И тебя это ждало бы, но… молодец, вспомнила о старом домовом. Теперь-то помогу… Давно за ней охочусь…

— Поможешь?! — надежда разгоралась в груди девушки лесным пожаром. Но как?

— Не забывай, перед тобой не простой дедок. Много чему научился за века, да и безделушек заговоренных у меня изрядно. Так что медлить не будем. Тебе понадобятся всего две вещицы, но такой силы… ух! К тому же, знал, что едешь ко мне, а потому загодя их напитал магией под завязку (только не забудь вернуть потом). Этого достаточно, так и без меня справишься. Только не трусь.

Хозяин прикрыл веки, и медленно провел ладонью над теменем гостьи:

— Вот, добавил тебе решимости. Теперь не спасуешь.

— Спасибо. Что дальше?

Пожилой мужчина извлек из-за пазухи маленькую фигурку слоника из зеленого камня:

— Держи. Это Светоч, сделан из китайского нефрита, мощная штука — полностью подавляет волю любой нежити до восьмого уровня.

— Для нее этого хватит?

— Еще бы! Стоит направить его на врага, так, чтобы тот видел и… все. Даже заклятий произносить не надо. Расплющит дурынду, как прессом, в переносном смысле. И тогда… она не сможет сопротивляться, сделает, что скажешь.

— А что сказать надо?

— Во-от, — со вкусом протянул домовой и достал круглое зеркало сантиметров 15 в диаметре, обрамленное чистейшим серебром, украшенным замысловатой вязью. — В этом мире на всякое зло существует противовес. Если есть оборотка, значит найдется и антиоборотка — вот она. Как только эта гнусь в нее заглянет… ну… сама все увидишь…

Старый тепло улыбнулся давней подруге:

— Ну, пора тебе, белка. Ступай с Богом!

3.

Вот она — дверь родного жилища, отобранного обманом.

Она решительно давит на звонок.

— Кто там?

— Проверка счетчика на электричество.

Тихий звук приближающихся шагов, пауза и ехидный голос:

— Явилась, бродяга. Вали отсюда, нищебродка, тут теперь все мое. Забудь дорогу.

«Ага. Узнала, значит, сейчас смотрит на меня. Попробуем…» — Ольга достает фигурку нефритового слоника и подносит прямо к дверному глазку с наружной стороны.

Секундная пауза и… сдавленный звук изнутри.

«Если верить деду, сейчас она совершенно сломана. Пора!» — она выкрикивает, срывая голос:

— Открывай, сейчас же!

Мгновение, и клацанье механизма запора, дверь послушно распахивается. В проеме девушка видит саму себя, точнее — вероломную тварь, похитившую ее жизнь. Оборотка с трудом держится на ногах, тело скрючено от психоудара, из горла — бульканье, как перед рвотой.

Самое время…

— Получай, сука! — Ольга подносит к лицу нежити магическое зеркало и… не может оторвать взгляда от неприглядной картины…

Тело нежити (только что обладавшее внешностью Черкасовой) претерпевает быструю метаморфозу. Нет, оно не приобретает вид Светланы Шварц (тоже ворованный), все куда хуже для этой твари — она возвращается в трехсотпятидесятилетнюю плоть той самой Оксаны, некогда съедаемой лютой завистью и, не выдержав напора веков, стремительно стареет, последовательно превращаясь в дряхлую старуху, окоченевший труп, истлевающую бурую плоть и… черное облачко праха, уносимого сквозняком вентиляции…

Но это не все. У Ольги вдруг, на минуту меняется ви́дение (как в ту ночь, на Ивана Купалу) и она с содроганием наблюдает, как две темных тени («слуги Ада» — шепчет в мозгу знакомый голос) хватают измученный пороками сгусток Тьмы, когда-то занявший место души грешницы и влекут это вниз, все глубже, на дно Преисподней…

Мгновение, и зрение приходит в норму.

— Боже, спаси и сохрани! — она крестится трижды и робко подходит к ростовому зеркалу шкафа. Из-за грани миров на нее смотрит Ольга Черкасова…

Гнойник

Смельчак — это тот, кто не боится сказать дьяволу в лицо, что он дьявол.

Джейс Гарфилд

1.

«Тень кругом, а все равно жарко», — Катя устало выдохнула и непроизвольно рванула ворот простенького ситцевого сарафана, — «а пить-то как хочется».

Тщетно пытаясь приметить хоть какое-то подобие тропинки, иного следа присутствия человека, она с опаской обвела взглядом мрачные заросли нависающей, довлеющей чащи. Странно, но обильная зелень густых крон казалась эфемерной, далекой. На первый план выходили серо-сизые тона поросших плесенью и лишайником влажных древесных стволов, казавшихся единым неуступчивым телом бесконечного леса, живого, неприветливого, пугающего.

— Вот же ж! — досадливо зашипев, девочка хлопнула ладошкой по плечу, брезгливо взглянув на размазанный по коже хитиново-кровавый след. Да, от крупных желтых лесные комары не было спасу, злые, настойчивые, неотвязные, они мучили, пожалуй, посильнее подступающей жажды. — Сколько можно?!

Вот уже битых два часа Катя плутала по нехоженым зарослям, лишенным малейшего намека на присутствие какой-либо живности (за исключением неотступных кровососов), даже птичьего пения не слыхать. Только сплошная масса леса. И чем дальше, тем сильнее дремучая чаща напоминала сказочные заросли из фильмов-сказок Роу: толстенные корявые древесные стволы деформированы, изломаны, словно скручены колдовскими корчами.

«Заблудилась», — какое заурядное, но зловещее слово. Двенадцатилетний ребенок и представить не мог, насколько это страшно, выматывающе и… грязно. Иной взрослый уже запаниковал бы, потерял надежду, сдался, но девочку спасал ее возраст, точнее — неиссякаемый оптимизм и светлая вера в чудо, так присущие детям. «Все закончится хорошо. Я обязательно выберусь» — этот девиз, повторяемый многократно, был тем непотопляемым плотом, что держал ее сознание на плаву, не допуская и мысли о возможной неудаче.

— Ой, там вроде бы прогалинка, — бросив взгляд в направлении орешника, казавшегося чуть светлее остальной растительной массы, она рванула вперед.

Как трудно идти. Путь преграждают упавшие мертвые стволы, отдающие кисловатым прением. Маленькие, сплошь изодранные ноги в промокших кедах с трудом перешагивают препятствия. Все ближе, ближе…

— Н-да… — разочарованно выдохнула странница, продравшись, наконец, на относительно свободное место, настолько маленькое, что и поляной-то можно было назвать с большой натяжкой.

И вот что необычно: не было ощущения облегчения, которое должен испытывать человек, вышедший (хоть и временно) из чаши на свободное пространство. Напротив, каждая пядь этой странной проплешины казалась зловещей, неправильной. Даже спертый тяжелый воздух тут, казалось, источал затаенную, напряженную, словно сжатая пружина угрозу.

Бежать? Не получится. Будто попавшись в приготовленную ловушку, заплутавшая почувствовала вдруг, как последние остатки энергии покидают ее маленькое измученное тело.

— А, плевать! Мне нужен отдых, — крякнув от изнеможения, девочка устало присела на относительно сухую, усыпанную хвоей кочку, и обнаружила с облегчением, что занудные неотвязные комары вдруг отступили, словно убоявшись этого странного места.

Что теперь, куда дальше?

Шумное свистящее дыхание, блуждающий взгляд шьет пространство, в голове — ни единой мысли…

И вдруг…

Неторопливое движение на дальнем крае открытого места. Гибкие кусты лещины услужливо раздвигаются, пропуская в центр импровизированной арены нечто… невозможное…

Чудище, огромное, метра 4 в высоту. Туловище — темная трапеция полусгнившей дубовой колоды, опирающееся на пару коротких скрипучих обрубков сухого вяза, заменяющих ноги, верхние конечности — удивительно шустрые гибкие лианы дикого винограда, заканчивающиеся цепкими пальцами-усиками. Но самой «выдающейся» частью нежданного пришельца была его аморфная башка, представленная огромным (больше метра вширь) колючим массивом муравейника, покрытого сплошным слоем суетливых быстрых ярко-оранжевых насекомых, находящихся в постоянном движении. И ни глаз, ни иных признаков лица, только до рвоты омерзительная хаотично струящаяся живая рыжая масса.

— Охх! — судорожно икнув в смятении, девочка, будто загипнотизированная, не могла оторвать взгляда от монстра, в момент понимая, что ЭТО она уже не забудет никогда (хоть и хотела бы), до самого конца.

Сил удивляться не было. Катя поняла вдруг, что происходящее ее совершенно не пугает лишь потому, что бояться-то дальше уже некуда: ее подсознание уже давно поняло, приняло весь этот нескончаемый лес за одну большую зону чуждой аномалии, вот тогда и пришел страх, а сейчас… его шкала просто закончилась, предел.

Внезапно осененная новым открытием, странница вдруг почувствовала, нет — приняла, как непреложную истину: стоящая рядом тварь — само воплощение этой противоестественной бесконечной чащи, извращенная ипостась извращенного леса, божество растительной клоаки.

Первая растерянность прошла удивительно быстро, на смену ей неожиданно вспыхнул в груди огонек безрассудной иррациональной отваги. Разлепив пересохшие губы, она пискнула:

— Кто ты?

— Ззогн, — звук голоса незнакомца напоминал скрежет сухих сучьев.

— Ты и эти места… Вы вместе?

— Я хозяин леса, его душа.

«А может это мой шанс?» — ошалев от собственной смелости, путница выпалила с решимостью отчаяния:

— Я заблудилась. Ты можешь помочь мне?

Внутри гиганта что-то нехорошо хрустнуло, он коротко хрипнул и заметно покачнулся.

«С ним что-то не так», — Катя опустила взгляд, стараясь не показывать своих чувств, — «может болен?»

Лесовик, тем временем, вновь подал голос:

— Могу пособить, но не задаром.

— Что ты хочешь?

— Желание?

— Чего?

Собеседника снова шатнуло, и он, издавая рвущий душу скрип, присел прямо на жухлую траву. Его речь стала глуше, вкрадчивее:

— Я спасу тебя, ты вернешься домой, очень скоро. Но жди. Скоро я оглашу свою волю, и ты исполнишь ее.

— Что?! А если ты потребуешь…

— Не блажи. Я запрошу невысокую цену, ту, что тебе вполне по силам. И еще: тебе это не принесет никакого вреда, обещаю.

— Не нравится мне это, — голос странницы стал тверже, — похоже на обман.

— Чего? — дух леса протяжно хмыкнул. — Хотел бы обмануть — так и сделал бы, но я честно предупреждаю о цене за спасение.

— А если я сама выберусь?

Чудище ритмично затряслось, издавая хлюпающие звуки, которые, при определенной доле фантазии можно было принять за смех:

— Без моей воли чаща тебя не отпустит, уж поверь.

— Ах, вот как?! — голос девчонки сорвался от возмущения. — Выходит, ты намеренно не выпускаешь меня, принуждая к этому договору! Нечестно! Это же… шантаж!

— Так и есть. Я и не корчил из себя ангела. Не трепыхайся, человече. У тебя два пути: или сгинуть здесь, причем, очень мучительно, или принять мое расположение и… условие. Повторяю: тебе это ничем не грозит. Ззогн всегда держит слово. Решай!

«Вот же коряга трухлявая! Сам же заманил, заморочил, а теперь спасителя из себя корчит», — девчонка попыталась погасить гнев, привести мысли в порядок. — «Главный вопрос: что он потребует потом?».

Длинная молчаливая пауза…

Катя оглядывается на темные дремучие заросли, и вдруг понимает: вопроса «что же делать?» не стоит, все уже решено. Она либо погибнет в этих лихих местах, либо… пойдет на сделку. Выбор очевиден.

«Да-а, попала ты, подруга»…

Зло, не по-детски сплюнув, она выдавила:

— Хорошо, я согласна.

— Разумно. Иного и не ждал.

— Показывай путь.

Лесовик повелительно воздел лапу и тут же заросли справа от заплутавшей расступились, обнажив едва заметную прямую тропку:

— Ступай туда. Вскоре встретишь Синего. Он тебя проводит.

И откуда силы взялись? Не отвлекаясь более на разговоры, девочка чуть ли не бегом припустила по указанному пути.

В отсутствии многочисленных лесных препятствий шагалось легко, весело, да и тропка с каждой минутой становилась все шире…

— Боже! — Приметив под поросшим мхом валуном лесной родник, Катя прильнула губами к чистейшей живой влаге и пила, пила… Никогда процесс утоления жажды не казался ей таким до дрожи восхитительным.

Дальнейший путь показался совсем легким. Уже минут через пять лес стал заметно редеть, а еще через минуту путешественница увидела небольшую избушку, притулившуюся под сенью огромного раскидистого ясеня.

— Эй, есть кто? — Катя робко поскреблась в узкую дощатую дверь.

— Ага, — в проеме показался тощий парнишка лет пятнадцати: курносый веснушчатый нос, лохматые волосы цвета соломы и широкая приветливая улыбка, — ух… человек?

— Ну да, кто ж еще. Погоди, а ты сам не…

— Не суть, — хозяин сверкнул на нее синим взглядом, нервно хохотнул и церемонно шагнул в сторону, освобождая проход, — че в дверях застряла? Проходи. Голодная, поди?

— Еще бы!

— Меня Водимам звать.

— Может — Вадимом?

— Не, именно через «о», от слова «вода». Ладно, присядь пока, ща я накрою чего-нибудь.

Катя заворожено смотрела, как на простеньком деревянном столе без скатерти появляются исходящая паром отварная картошка, приправленная зеленью и маслицем, тонко нарезанное сало, блюдо только что поджаренных карасиков, душистый ржаной хлеб и запотевший графин ледяного кваса.

— Налетай!

Не заставляя себя просить дважды, девчонка с аппетитом набросилась на стряпню. Ух и оголодала она! Простая неказистая еда казалась пищей небожителей.

Паренек, почти не ел, больше пялился на неожиданную гостью, продолжая лучисто улыбаться:

— Да не торопись ты, еда не убежит. Осторожно, с рыбой, не подавись.

Десять минут, и на столе осталась только горбушка хлеба, да кости водоплавающих.

— Уфф, спасибо вам… гм… тебе.

— На здоровье. Ты как забрела-то сюда?

— Ты — Синий?

— Да. Это мое второе имя.

— Странное. Откуда оно?

— Этот цвет — символ стихии воды.

— Воды? А причем она…

— Скоро узнаешь, — подросток не отводил взгляда от гостьи, — ты так и не ответила: как попала в это место?

— Лесовик указал.

— Лесовик?

— Ну… как же… а, Ззогн, так он представился.

— Ахх, вот как… Желание обещала? — заметно помрачневший Водим не спрашивал — утверждал.

— Ага.

— Похоже, влипла ты, сестренка.

— Да уж смекнула, не дура. Вопрос: как теперь выпутываться.

— Да никак, — голос парня стал глуше, протяжнее, — если дала слово ему, назад пути нет, придется выполнить, иначе…

— Что?

— Проклятие, на весь род, а это куда хуже.

Девочка вздохнула, слегка подалась вперед и шепнула еле слышно:

— А ты знаешь, что он попросит?

— Знаю. Ему всегда нужно только одно. Но тебе не стоит слышать об этом, до поры.

— Мамочки. Ты меня пугаешь.

Собеседник хохотнул:

— Монстра лесного не устрашилась, а меня…

— Там не до страху было.

— Эт точно. Ну что ж, — хозяин решительно поднялся со скамьи, — если вопросов больше нет…

— Есть.

— Глаголь.

— Ты же — не человек, как и он. Кто вы друг другу?

— Нуу… — блондинистый юноша подошел к бадье с питьевой водой и провел ладонью сверху. Крупная, жемчужно опалесцирующая капля воды, размером с кулак, оторвалась от бликующей глади и зависла в воздухе. — Я, гм… как бы доходчивее… воплощение, дух этой стихии, местного масштаба. В любом лесу есть во́ды: родники, ручьи, речушки, небольшие озерца, болота, наконец, вот это все — моя вотчина, во влаге этих мест я полный хозяин, но только там. Ну а чаща… ты уже поняла, кто там правит. А поскольку во́ды эти — часть леса, в этой паре Ззогн — главный. Я как бы его, м-м… пасынок.

— Как так? Он же… от него мурашки по коже, с ним что-то не так, это даже мне понятно. А ты… ты — тоже?

— Ну, спасибо за оценку. Вода всегда чистая, усвой. А вот леса всякие бывают, этот, например, он другой… ты не поймешь.

— А ты не пробовал бороться, изменить это?

Водим хихикнул, хотя в глазах плескалась тоска:

— Дурашка. Эта система в равновесии. Да и не в моих силах лезть в чужую епархию, как и не в его власти вмешиваться в мои дела. Мы — как вода и масло, не смешиваемся и не подконтрольны друг другу, но моя стихия течет на его территории, увы.

— И что теперь?

В который раз юноша лучисто улыбнулся:

— А вот созреешь — поговорим.

— Чего?

Собеседник вдруг подался вперед и цепко поймал взгляд девочки, да так, что ей не по себе стало:

— Я вижу в тебе то, чего не заметил мой отчим (не до того ему было). Ты — особенная, то зерно, из которого, ежели так сложится, вырастет дикая роза… усеянная шипами, опасный цветочек… Я многое могу поведать тебе, подсказать, направить… Но это будет только в том случае, если ты изменишься, в нужную сторону. Время покажет. Ну а когда ты… почувствуешь нечто — зови. На этот случай держи это, — он протянул девушке серебряную фигурку рыбки, слегка напоминающую блесну, — когда придет время, сожми ее в ладони, над водой и призови меня.

— Спасибо.

— Ну а теперь пора. Родители твои, поди, все на нервах. Идем, укажу путь в деревню…

2.

«Ох, боженьки… Ну и денек выдался, самый тяжелый в жизни, однозначно», — Катя окинула усталым взглядом спальню, сладко потянулась в постели и подтянула край одеяла под самый подбородок. — «Как же хорошо дома! А родители, бабушка, извелись все, бедненькие».

Слава Богу, что все позади.

Позади? Измочаленный морально и физически, переживший полнейшую чертовщину ребенок действительно верил в это.

Странно устроен человек. Порой, очень редко, он встречается с чем-то запредельным, несовместимым с реальностью и поэтому пугающим десятикратно. И конечно, он верит собственным глазам, слуху, принимает потустороннее, как факт, поскольку понимает вдруг простую истину: то, чего в принципе не может быть и то, что не имеет права на существование — не одно и то же. Тут речь не о мировоззрении, а о выживании. Но вот что удивительно: стоит везунчику удачно пережить это и вернуться в до дрожи родные домашние условия, к теплому очагу и любящим людям, тут же все переворачивается с ног на голову. То, что казалось ужасающим до изморози в сердце, неправильным, невозможным, но реальным, вдруг стремительно тускнеет, отдаляется, вытесняется в подсознание, а со временем (если повезет) и вовсе забывается, воспринимается, как один из череды ночных кошмаров. Такова природа мозга человеческого, подобная реакция — не трусость, а самозащита сознания.

Такую метаморфозу восприятия пережила и Катя, к ночи она уже почти не помнила (точнее — не желала помнить) произошедшего. Так, легкий тревожный зуд где-то там, далеко, в потаенных закоулках памяти.

Тепло, уютно, как же сладко…

Веки смыкаются, в черепе приятный звон. Сон ватным одеялом накрывает все ее естество, он легкий, как облако, но какой же тяжелый, не избавиться. Да и не хочется.

Вперед, в пучину…

Чарующий перламутровый свет полной луны льется сквозь не зашторенное окно. Этот ирреальный ртутный газ заполняет все пространство комнаты, превращая знакомые предметы в их иррациональные искаженные копии. На какой-то час мир, сжатый до размеров ее спальни, меняется полностью. Материи нет, только иллюзии, зыбкие, сладкие, лживые…

Она лениво щурится, не понимая, сон ли это или все происходит наяву. Да и какая разница? В этом блаженном состоянии дурманящей апатии ей плевать на происходящее.

Движение слева, на полу. Она скашивает глаза, всматриваясь.

Муравей, бодро волочит хвоинку. Вот еще один, с обломком соломинки наперевес. Боже, да их тут тысячи, и каждый что-то тащит. Движения членистоногой команды целенаправленны, скоординированы.

С легким удивлением девочка наблюдает, как неестественно быстро растет горка в дальнем углу комнаты, стремительно превращаясь в… Муравейник!

Минута, другая, и сооружение готово. Его неповторимая уродливая форма, размер, обилие насекомых неестественного оранжевого цвета, различимого даже при лунном свете… Все это знакомо до жути.

— О, Господи! — сонной одури как не бывало, она пружиной подскакивает на кровати, касаясь босыми ступнями холодного пола.

Память полностью, до последней мелочи, возвращается к несчастной.

— Т-ты!

И тот же приглушенный скрипучий голос:

— Не ори так, родных разбудишь.

Катя захлебывается, захлестываемая несочетаемой смесью паники, ярости и омерзения.

«Нет, надо взять себя в руки», — девочка делает внутреннее усилие, давя эмоции. — «Спокойно. Тут я хозяйка, вне леса он не имеет силы. Пришел, как проситель, не более, за обещанным…»

Получилось! Сейчас она полностью контролирует себя, голова ясная, холодная, ни тени страха. Голос ровный, с легкими нотками неприязни:

— Чего приперся так рано? И суток продержаться не смог.

— Желание…

— Знаю. Говори, чего хочешь? И покончим с этим.

— Брат.

— Что?! — она с трудом подавила очередную бурю чувств, шумно выдохнула. — Что тебе надо от Кирюшки, тварь? Ему пять лет всего.

— Напрасно переживаешь, мальчику ничего не грозит. Напротив, ему сказочно повезло.

— Что ты несешь? Объяснись.

— Он избранный, родился под счастливой звездой Служителя. Такое случается крайне редко, потому, надо ценить этот дар и, упаси небо, не отвергать его.

— Не понимаю.

— Ты же видела Синего, — вкрадчиво прохрипел Ззогн, — как тебе мальчик? Красивый, чистый, светлый. А ведь он когда-то тоже был человеком, 250 лет назад.

— Что?!

— Да, я предлагаю твоему брату немыслимую судьбу — стать духом ветра моей чащи. Только представь: вечная жизнь, небывалая сила, господство над стихией и — никакой изоляции. В моей власти сделать это. И при этом вы ничего не потеряете. Он сможет навещать эту семью, по желанию. Синий тоже частенько гостил у своих, пока его род еще жил…

— Но…

— Не перебивай. Сначала пойми, какая ответственность лежит на тебе сейчас. Только от тебя все зависит. Я не смогу принять человека без твоего согласия. Подумай, неужели ты скажешь «нет», лишив брата такой выдающейся судьбы, да еще и взвалив на собственный род бремя тяжкого проклятия?

— Проклятия?

— Именно. Это кара за нарушение договора. Желала бы ты, чтобы твои родные влачили свое существование в постоянных муках, до конца жизни, а твой брат страдал от нереализованного призвания Служителя? Возьмешь на себя такое бремя?

С сознанием Кати что-то происходило. Речь незваного гостя текла плавно, неторопливо, сочилась в уши, словно мед, завораживала, манила, убеждала, гипнотизировала. Хотелось слушать и слушать, бесконечно. Она и не заметила, как из трезвого человека, способного дать отпор, превратилась в тряпичную куклу, уже твердо принявшую на веру все сказанное. Голос — не ее, безжизненный, как у автоответчика:

— Пусть так, но как же Кир? Надо спросить его.

— Уже сделано. Я был в его сне, только что. Мальчик с восторгом принял предначертанное. Ты веришь мне?

— Д-да.

— Тогда скажи слово, которое решит все.

— Я… гм… согласна.

3.

Ее разбудила искристая песня жаворонка в небе, ненавязчивая, но такая будоражащая, словно легкий удар электричества.

Сладко потянувшись, девочка распахнула веки и бросила взгляд на простенький будильник на тумбочке.

Ого! 10:29. Да она проспала все на свете. Для жизни в селе это непозволительная роскошь.

В доме — тишина. Немудрено. Родители, наверняка уже на делянке. Лето — такая пора, дел невпроворот. Пожалели дочь, заплутавшую накануне, не стали будить.

Шлепая босыми ногами по скобленому полу, она прошла на кухню и широко улыбнулась — на столе ее ждал заботливо приготовленный мамой простой завтрак: ковшик парного молока и горка пузатых, лоснящихся медным блеском пирожков.

В животе тут же заурчало.

Уже заканчивая трапезу, она бросила рассеянный взгляд на ползущего по подоконнику крохотного мураша и тут же вспомнила произошедшее ночью.

— Боже! — что-то жгучее тревожно полыхнуло в груди. — Кирюха!

Опрометью она бросилась в спальню брата и тут же замерла, утробно булькнув горлом.

Пусто. Только расхристанная постель и одинокий детский сандалик посреди комнаты.

«Может, ушел с родителями?»

— Нет, — она решительно отвергла трусливую мысль, поскольку знала, была уверена на 100 процентов: ребенка нет в деревне, нет и в окрестностях, он сейчас куда дальше, там, где ему не место. И причина тому — она, родная сестра, которая откупилась, продав родного человечка тому исчадию.

Ноги подкосились, она рухнула на голый пол. Из горла вырвалось сиплое:

— Господи… Кир, братишка!.. Зачем ты этой… гнуси?..

Перед мысленным взором возник удивительно четкий образ древесного урода с башкой-муравейником, и ее тут же передернуло от липкой смеси омерзения и гнева.

— Гнида! — девчонка прожгла взглядом пространство, будто в яви увидев духа чащи. — Будь ты проклят!!! Ты…

В то же мгновение что-то хрустнуло в мозгу, будто некий переключатель, и эмоции тут же схлынули, словно и не было. В пустой голове только холодный звон и парадоксальная уверенность: произошло нечто значимое, отныне она другая, особенная.

Что-то печет, жжется у правого бедра… Катя машинально сунула руку в карман и достала ожившую серебряную рыбку — подарок парня из леса.

— Точно. Пора! — она метнулась в сени, к деревянному ведру, до краев наполненному колодезной водой и протянула над емкостью ладонь со странным артефактом:

— Водим. Ты мне нужен!

Ее отражение в бликующей поверхности вдруг размылось, трансформировавшись в физиономию блондинистого юнца. Знакомый звонкий голос:

— Ага. Секунду…

Скрип входной двери, легкое шарканье, и материальное воплощение лесных вод уже перед ней.

— Привет, шипастая, — гость зябко дернул плечами, явно испытывая дискомфорт, шагнул к наполненной бадье, прикоснувшись ладонью к ее влажной поверхности, и выдохнул с облегчением, — быстро ты преобразилась. Не ожидал.

— Кончай болтать попусту. Беда. Твой… родственник Кирюшку забрал. Что делать? Помоги!

— Да. После того как ты… Теперь помочь можно, отчасти, и не в том, чего хочешь.

— Не поняла.

— Не о брате речь сейчас, о чем-то куда масштабнее.

— Но Кир!..

Юноша подался вперед, прожигая ее синим взглядом:

— Понимаю, это трудно, в такой ситуации, но забудь о нем, хоть на минуту. Это важно. Пора действовать. Скажу точно, на этот раз в стороне не останусь. Как говорил уже, сам я физически вмешаться не в силах, да в этом и нет нужды. Помогу словом.

— Издеваешься?

— Отнюдь. Я дам тебе нечто драгоценное — информацию, которая покруче любого оружия будет. Ну а дальше — сама. Еще немного, и тебе это по силам будет.

— Не томи. Где брат? Что с ним?

Юноша дернул щекой и отвел взгляд, гипнотизируя поверхность воды. Голос хриплый, сдавленный:

— Не гони. Выслушай, только умоляю, не перебивай, — он шумно выдохнул и продолжил. — Этот лес, хм… особенный, совершенно непохожий на другие, это… гнилое место, пустула соединенная пуповиной с Преисподней, такое не должно существовать в мире, где есть небо. Ну а какова стихия, таков и ее дух. Ззогн — исчадие, монстр, равнодушный, циничный, беспощадный. Зло — его изначальная суть, его кровь, то, чем он дышит, питается. Но Тьма всегда истощает ее носителя, это неизбежно. Поэтому, в отличие от иных духов, живущих бесконечно долго, мой отчим не вечен, он жизненно нуждается в подпитке своего саморазрушающегося естества. Короче, ему нужна энергия человеческих жизней, он питается ей, лечится. Это происходит каждые 37 лет, как только его природа начинает дряхлеть (ты, наверное, заметила это, при встрече), он выходит на охоту. Суть ее проста: он ждет грибников, выбирает подходящего, и заморачивает его, заводя все глубже в дебри. Ну а что происходит затем, ты знаешь, испытала на себе. При таком выборе: или непонятное желание, которое тебе лично ничем не грозит (тут он не соврал), или мучительная смерть в чаще, практически все выбирают первое. По сути, это жертвоприношение. И чем моложе несчастный, тем больше жизненной энергии поглощает эта тварь. Потому он всегда выбирает малых детей.

— Что-о?! — Катя захлебнулась в вопле. — Но он обещал мне, что Кир превратится в духа, подобного тебе!

— Он обманул тебя. Человек никогда не сможет стать духом, это созданья разных сфер Вселенной. И я, как понимаешь, никогда не был человеком. С рождения такой, — Водим нежно коснулся ладонями хрупких плеч девочки и прошептал с надрывом. — Умоляю, успокойся, соберись, дослушай до конца.

Прикосновение подействовало магически. Тихо икнув, Катя почувствовала вдруг, как отступает колотившая ее дрожь, блекнут эмоции, боль отступает, тонет в сизом тумане обаяния гостя.

— Умница, — голос собеседника стал теплее, продолжим. Так вот, одной жертвой дело не заканчивается. Чтобы напитаться, ему нужно семь или восемь приговоренных. И, повторяю, подобное происходит каждые 37 лет. Не вини себя, у тебя не было выбора. Как видишь, в такой ситуации платы избежать невозможно, это темный факт, и это уже произошло, не изменить. Ззогн принял очередную жертву, надеюсь, в последний раз. Понимаю, как тебе горько сейчас, не призываю смириться, напротив — не прощай и, когда придет время, не гаси свой гнев, он нам поможет. Но сейчас подумай шире. Приняв меньшее зло, можно попытаться истребить большее, стереть с лика мира саму причину всех этих бед.

— Не понимаю. Ты о чем?

— Есть у меня кое-что, замысел, который давно храню при себе. Но для его реализации был нужен союзник, и не абы кто, а особый человек, с отвагой в сердце, волей из камня и… жгучим пламенем ярости в груди. Все это есть у тебя. Ты подходишь, но вот хватит ли духу?..

— Не сомневайся. Тут меня уговаривать не надо. Только скажи, что делать?

— Уничтожить погань.

— Но как? Особое оружие, заклинание?

— Не смеши. Нет орудия, способного навредить этому упырю, ну а заклинания действуют только на людей, для того и были изобретены.

— Тогда что? Как его одолеть?

Водим криво усмехнулся:

— Вот она, та сокрушительная информация, которую я обещал. Как думаешь, что произойдет со мной, если все воды леса, до последнего ручейка высохнут, иссякнут? Что случится с любым духом, если сгинет его стихия?

— Ну… ты… это…

— Конечно, я кончусь, перестану существовать, не-об-ра-ти-мо. Понимаешь?

— То есть, если извести те гнилые заросли, эта гнусь сдохнет?

— В точку! А мои воды очистят это злое место.

— Да-а, — девчонка нервно закусила губу, — задачка. Этому лесу конца-краю нет, уж я-то на себе испытала.

— Не преувеличивай. Тебя по кругу водили. В действительности темные дебри занимают четверть вашего района, всего-то. К тому же, сама природа этого мира тебе поможет, ты скоро убедишься в этом. Ну а как все сделать, поймешь сама, когда закончишь метаморфозу.

— Что? А я разве не…

— Нет, остался последний этап превращения. Придется пройти через боль, ужасную боль. Ты уж прости, без этого — никак. Подойди ближе, посмотри, — юноша указал взглядом на воду в ведре. — То, что увидишь сейчас, уже произошло, прошлой ночью…

Чуя нехорошее, пытаясь унять бешеный стук в груди, Катя приблизила лицо к зеркалу зыбкой глади, зачарованно глядя на блики, игру светотени, что стремительно складывалась в картину…

Темная безлунная ночь. Злой, ощетинившийся сухими колючими лапами-ветвями лес, та самая поляна, где ей пришлось заключить роковую сделку. В центре — ненавистный Ззогн. Он уже совсем слаб, с трудом удерживает равновесие. Напротив, метрах в двух от врага — Кирюшка. Мальчик неподвижно замер, будто одурманенный чем-то. Да, пожалуй, так и есть. Позади и с боков ребенка, словно верная стража — четыре огромных барсука. Их свалявшаяся шерсть висит клоками, с раззявленных рыл капает вязкая слюна, в тупых крохотных глазках — жаркое желание убивать.

Дух про́клятого леса с трудом протягивает скрипучую лапу в направлении жертвы и мычит что-то нечленораздельное. В то же мгновение голодные твари с четырех сторон бросаются на ребенка, в секунды разрывая беднягу в клочья, с хрустом и чавканьем насыщая бездонные утробы.

Сестра видит (таково свойство магического экрана воды) мощнейший поток лучистой энергии убитого, рвущийся наружу, вверх… Но нет, сладострастно постанывая, Ззогн вдыхает эту квинтэссенцию живого, все, до последней капли, и утробно рычит от наслаждения, тут же преображаясь, возрождаясь за счет краденой жизни.

Финал трагедии.

Занавес…

— Ки-и-и-ир!!! — казалось, кричит не девушка, а сама Вселенная, ставшая свидетелем чудовищного деяния.

Еще секунда, и все естество несчастной захлестывает волна клокочущей ярости, она растет, поднимается, прет наружу, подобно раскаленной магме, заливающей все вокруг.

Нет, это было что-то иное, совершенно не похожее на обычные чувства, даже самого высокого накала.

«Что со мной?» — Катя задыхается в смятении, сомкнув веки, прислушиваясь к себе, и вдруг чувствует… силу, настоящую, принадлежащую только ей. Да, это не было субъективным аффектом, нет, в эти минуты она вдруг почуяла, нет — узнала, что земная природа, чистая и могучая, принимает ее в себя, делает частью великого, тем исполнителем, палачом, обязанным совершись нечто… Ха! Она уже знает — что!

Очистить гнойник!

4.

В миг все меняется. Она словно просыпается от прежней жизни, впервые видит, чувствует все по-настоящему, на мгновение прикасается к Абсолютной истине. Этого достаточно.

Сейчас она не скромная деревенская девочка, она — острие клинка в карающей длани самого Провидения. Больше не стоит мучить себя вопросами, план действий в секунду выкристаллизовывается в сознании мстительницы, все, до мельчайшей детали. Ни грана сомнений, только неколебимая решимость и та самая клокочущая лавой ослепительная ярость.

Дальнейшее происходит с пугающей стремительностью. Никакой суеты, движения четкие, выверенные, последовательные. Сначала — на кухню, далее — в сарай и, наконец — к старенькой отцовской «Ладе». Пара минут, и все необходимое — при себе: коробок спичек, добротный черенок от лопаты, плотно обмотанный на конце рваниной от старой фуфайки и небольшая канистра бензина.

— Ну что, лесовичок, ветер дует, вода течет, а дерево — горит! — юная валькирия хищно улыбается. — Жди в гости, падаль!

Ее бег легок, как у дикой серны. С каждой минутой ненавистные заросли все ближе, их очертания все отчетливее. Катя с восторгом замечает, что сделало с лесом жаркое засушливое лето — сплошной сухостой. Только чиркни, и…

Двести метров до цели, сто, вот уже рядом подлесок, в паре шагов…

Остановившись (совсем не запыхалась, надо же), она обильно поливает бензином «голову» импровизированного факела и подносит зажженную спичку. Есть!

Далее — дело техники: девушка бежит вдоль края леса, вытянув пылающее орудие в направлении уродливых древесных изваяний. Деревья вспыхивают мгновенно, будто ждали этого столетиями (а может, так и было?). Стена огня все шире, выше…

Но хватит ли этого на весь массив?

Карательница знает ответ: она не одна, ей помогут…

Тут же, как по заказу, природа обрушивает свою ярость на злополучную чащу. Мощные порывы ветра все пуще раздувают очищающее пламя, гоня огненный вал все шире, дальше, в глубины леса, в самое сердце растительного воплощения Тьмы. Тяжелые чугунные тучи нависают над массивом, ежесекундно изрыгая ослепительные молнии, воспламеняющие там, где еще не тронуто…

Что-то происходит с восприятием девушки: сейчас она видит внутренним взором всю картину, как бы взирая на происходящее сверху. С возрастающим восторгом она убеждается, что стихия огня вездесуща, она не оставляет в целости ни одного клочка злой растительности.

Масштаб обзора меняется, теперь она смотрит в самое сердце дебрей — на ту мертвую полянку. На ней — ненавистная тварь, сгубившая ее брата. Боже, как он жалок сейчас. Окруженный кольцом ревущего пламени, монстр мечется на крохотном пятачке прогалины, пытаясь найти выход и не видя его. Он стремительно слабеет с каждой секундой. По всему видно, что необратимая гибель темного леса — основы его бытия, в пекле пожарища, стремительно убивает чудовище. Минута, и Ззогн сдается, падая плашмя. Паразит, сосавший жизни детей сотни лет, сейчас на грани бытия. Его дымящееся тело-коряга распластано неподвижно, бывший муравейник размазан тонким слоем по земле, усыпанный обугленными трупиками его обитателей. Пара секунд, и конечности занимаются огнем, все ближе, ближе… еще немного, и вся эта мерзо́та глухо взрывается, превращаясь в едкое облако черного дыма, который, как ни странно, не взлетает вверх, а впитывается в поры гнилой земли, все глубже погружаясь в бездну, в самое сердце Преисподней.

Туда ему и дорога…

Кончено!

— За тебя, Кир, за всех деток, сгубленных за сотни лет!.. — впервые сухие глаза маленькой валькирии оросились слезами.

Все кончено, завершилось как-то слишком быстро, она даже не успела почувствовать удовлетворения горячей мести.

Почему?

«А потому, что отныне ты не совсем человек, и чувства не те», — прошуршало в мозгу.

— Вот как? — девочка провела языком по сухому нёбу, снова хотелось пить. Она обвела взглядом родные просторы. — Что, мать-природа, теперь я твой солдат? Что ж, я не против. Плевать! Ни о чем не жалею и никогда не сделаю того, за что будет стыдно…

Зеркало

Стужа давит снежной лапой

Мёртвые поля,

Всё живое отступило,

Дремлет Мать-Земля.

Между мной и непогодой

Крепкая стена,

Стонет ночь, метелью бьётся

В черный лик окна.

Я под кровом сельской хаты

Будто бы в броне:

Чем сильней ярится буря,

Тем уютней мне.

Огоньки лампад трепещут

В вязкой тишине,

Вторят им в синхронном танце

Тени на стене.

Я тянусь к печной заслонке…

Крик отца: — не тронь!

Изнутри шипит сквозь щёлку

Пленный враг — огонь.

На коленях кот-мурлыка,

Свой, родной… ничей,

А в зрачках искрятся бесом

Отблески свечей.

Я слежу за взглядом зверя —

Вверх, под потолок…

Вот он, снова — бестелесный,

Злой живой комок.

Мрачный гость потусторонний,

Скоро он уйдёт,

Голоден, но нас не тронет,

Пока рядом кот.

Глажу Барсика, он тает,

Зыбкий, как мираж,

Предо мною не питомец —

Верный лютый страж.

На душе покой и нега,

За окном пурга,

Сон ли, явь? В одном уверен:

Рядом нет врага.

1.

«Вот же красавец!» — Лешка уже минут пять пялился в окно, по ту сторону улицы, где у забора соседского дома сидел здоровенный (килограммов 7, не меньше) кошара. Черная холеная шерсть животного лоснилась на солнце металлическими отблесками, как у скворца весной. Ленивый, спокойный, даже в его статной неподвижности чувствовалась некая царственная порода, особая кровь.

«По виду — домашний, но в округе таких нет», — мальчик выудил из коробки последний квадратик крекера и сунул в рот. — «Откуда взялся? Раньше не видел его».

Он хотел уже прервать занятие, вернуться на кухню, и вдруг — злобный торжествующий лай…

— Пальма, паскуда! Опять с цепи сорвалась… — увидев здоровенную соседскую псину, известную на всю околицу своей агрессивностью, он выкрикнул, срывая голос. — Беги, дурашка!

«Нет, не успеет, она уже рядом»… — мальчишка внутренне содрогнулся в ожидании кровавой сцены, но случилось немыслимое: не издавая ни звука, кот повернул голову в направлении хищницы, находящейся на расстоянии одного прыжка от жертвы. И тут… суку словно молнией шарахнуло. Растерянно тявкнув, она с трудом остановила бег, припав задом к земле, и тут же, нелепо, по-щенячьи развернувшись, опрометью бросилась прочь, оглашая округу отрывистыми скулящими звуками несправедливо обиженной шавки.

«Ух, ну и взгляд у него! Огонь!» — Леха восторженно выдохнул и тут же раздраженно скривился. — «Вот же, пялится, зараза», — мальчик зябко дернул плечами и первым отвернулся от мохнатого незнакомца, который снова пристально уставился на ребенка, будто ждал чего-то от него, настойчиво, терпеливо, — «Сколько можно меня гипнотизировать? А говорят, что животные не смотрят в глаза. Ладно, дружище, бывай…»

Жарко, пить хочется.

Шаркая тапочками, он побрел на кухню.

Стараясь не встречаться глазами с мамой, тупо рассматривающей узор столешницы, он на цыпочках миновал вход в спальню сестры.

Под лопатками брызнула россыпь холодных мурашек, как всегда, в этой точке. Леха замер, прислушиваясь.

Тишина.

«А может, все-таки…» — теша чуть теплившуюся надежду, он робко заглянул в комнату. Жутко. За плотно задернутыми шторами царил гнетущий мрак (с недавних пор девушка испытывала иррациональный страх перед светом). — «Господи, как в доме покойника», — ужаснувшись собственных мыслей, пацан до боли прикусил язык.

Хрупкое тело под одеялом (настолько тощее, что его очертания под покровом едва различимы), фарфорово-бледная кожа лица, заостренный нос, впалые щеки, синюшные губы и агатово-черные, давно немытые волосы.

— Ася, — он робко тронул ее за плечо, — слышишь?

Никакого ответа, только чуть различимый, на грани слуха, стон-всхлип откуда-то из глубин истощенного тела.

Никакого улучшения. Напротив, все только хуже становится.

Как ни всматривался, он не в силах был узнать в бедняге ту вечно улыбающуюся Аську, девушку-зажигалку, закоренелую оптимистку и душу любой компании. Нет, сейчас перед ним лежало нечто иное.

Сгорбившись (будто валун на плечах) он выполз из комнаты и жадно припал губами к крану с холодной водой.

— Ма, а что на завтрак?

Ноль ответа, словно с манекеном общаешься. Который день Алексей пробивался тем, что мог сделать сам: бутеры, да яичница.

Вот уже десятые сутки, как беда пришла в дом Клевиных. И началось все с Аси…

Сестра… не было для него авторитета выше. Несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте (ему всего девять, а девушка — уже студентка) Аська никогда не чуралась брата (как это частенько бывает в иных семьях при подобном раскладе), напротив, всячески опекала его, наставляла, даже драться учила, чтоб умел постоять за себя, частенько прикрывала перед родителями, порой даже брала на себя вину малолетнего юнца. Одно слово — лучший друг!

Все было замечательно, пока… На втором курсе медицинского, впервые увидев на летней практике кончину пациента, сестра, с присущей ей одержимостью, заинтересовалась вопросами смерти и всего, что касалось этого. Дальше — больше: как-то незаметно, но с головой ушла в неформальное движение готов, ходила крашеная, вся в черном, как чумичка, пропадала неизвестно где…

Недолго длилось это сумасшествие. Как-то, в пятницу, в очередной раз вернувшись с кладбища (где она с компанией проводила чуть ли каждую ночь), девушка с трудом доковыляла до своей кровати и… больше не вставала.

Конечно, родители запаниковали. Не обошлось без врачей, но вот что странно, медики, от участкового, до профессора медицинского университета твердили одно: все физиологические процессы в норме, патологии нет, но… налицо выраженное истощение — и физическое, и моральное.

Уже тогда Леха почуял неладное, у него словно шестое чувство открылось (а может, так и было?), которое кричало: «в этот дом вползло что-то!» Иногда, в короткие минуты усталой болезненной апатии, он наиболее остро, буквально нутром ощущал нечто чуждое, страшное, некое темное присутствие. Кого, чего? Ответа не было.

Конечно, он пытался что-то лепетать маме, отцу… Но кто будет слушать такой бред от второклассника, да еще в подобной кризисной ситуации в семье. Разве до него было им сейчас?

А затем — второй удар. На шестой день после начала кризиса родители проснулись… совершенно другими.

Леха смотрел на маму, отца и не мог узнать родных людей. Их будто заколдовали, одурманили. Полное отсутствие воли к жизни, пустой взгляд, лишенный намека на мысль, вялые скупые движения… Это были чужие существа, не узнававшие сына (да и дочь), безжизненные куклы, зомби. Они напрочь прекратили всякую деятельность: мать сутками сидела на кухне, а отец (переставший ходить на работу) закрылся в своем кабинете, и не подавал признаков жизни.

Вот это был удар! Сын буквально лишился всего: семьи, заботы близких, душевного равновесия. Его мир перевернулся вверх ногами, да так и завис, не собираясь возвращаться в нормальное положение.

Что тут делать? Леше пришлось выживать, в буквальном смысле. Благо, он знал, где лежат деньги, супермаркет рядом, холодильник работает. Вроде бы жить можно, но вот вопрос: как долго все это продлится?

Через пару дней он заметил жутковатое изменение в поведении родителей — их глаза. Ранее пустые, в которых мысли было меньше, чем в пуговице, вдруг преобразились. Нет, жизни в них не прибавилось ни на йоту, но начал появляться какой-то странный пугающий интерес к сыну. Нет, не любовь и забота, как раз, наоборот — в их взглядах на младшее чадо читалось медленно вызревающее чувство отторжения и, одновременно — неумело скрываемой неприязни. Так хорек смотрит на забор, мешающий ему залезть в курятник.

Вот тогда мальчишке стало по-настоящему страшно! Это были не его родители — кто-то иной. С леденящим чувством в груди Леха вдруг осознал: он им мешает, является препятствием в достижении какой-то неведомой цели.

Самым трудным было пережить темное время суток. Он не мог заснуть до полуночи, чутко прислушиваясь к каждому шороху, реальному или выдуманному. В такие минуты живая фантазия становилась врагом мальчика. Он буквально видел: вот они, две большие тени, входят, крадучись, приближаются, склоняются над ним, и… Бедняга с воплем просыпался, понимая, что все-таки вырубился.

Конечно, он пытался найти выход. Бежать? Но куда? В детдом? Ха! Кто его примет при живых-то родителях. Других родственников в городе не было. На улицу? Какое там — октябрь на дворе.

Единственное, что отвлекало его на краткие минуты — странное присутствие огромного черного кота, который буквально сутками не отрывал взгляда желтых, удивительно умных глаз от окон их дома.

Алексей давно понял — неспроста это, особенно, если учесть, что странный мурлыка впервые был замечен им в тот же вечер, когда Аська… брр… лучше не вспоминать.

«Может он чует то же, что и я?» — мысль, казавшаяся вздорной еще пару дней назад, с каждым часом выглядела все убедительнее. — «Я же вижу, он чего-то ждет от меня. А вдруг поможет?.. Надо познакомиться с ним…»

Вечер того же дня. Стараясь не издавать звуков, парнишка, в который раз подходит к окну. На улице — зарядившая еще с обеда противная осенняя изморозь, временами переходящая в мелкий дождь. Мокрый мир, такой же серый, как состояние его души. Обалдеть! Кот все там же! Его янтарный взгляд мгновенно ловит взор мальчика и жжет его, будто крича: «Глухой тупица, сколько можно?! Решись уже!»

Это подобно удару электричества. Все, плотина робости прорвана. Он чувствует, нет — знает: или сейчас, или будет совсем поздно!

Пружинисто вскочив, как и был — во всем домашнем, мальчик угрем проскальзывает сквозь кухню (мать, погруженная в очередной ступор, ничего не замечает) в коридор, на лестницу, распахивает входную дверь, подставляя тело под ледяные мелкие капли и… носом к носу встречается с животным. Тот уже на их коврике, словно знал, видел сквозь стены.

— Ах ты… — Лешка протягивает ладонь в желании приласкать мурлыку, но животное уклоняется, глядит, выжидая, словно требуя чего-то. — Да, вижу, ты не простой кот, что-то другое… Идем к нам.

Парень хватает зверька в охапку (на этот раз тот не сопротивляется, значит — все верно) и тащит домой.

— Вот, кушай, — плотно прикрыв дверь своей комнаты от посторонних глаз (увы, именно посторонних), он придвинул миску с паштетом к мохнатому новоселу, но тот лишь зыркнул коротко и демонстративно отвернулся.

— Точно — необычный. Так что же тебе надо? Объясни.

Будто поняв человеческую речь, гость впервые издал короткий муркающий звук, шагнул к мальчишке, принял вертикальное положение, уперев передние лапы в грудь Алексея, и встретился с ним взглядами.

«Ну и… ухх… а разводы какие…» — паренек словно очарован, он не в силах прервать зрительный контакт, его сознание тонет в глазах удивительного пришельца, все глубже, дальше в иную вселенную…

2.

«Где это я?»

Небольшое круглое помещение, метра три в диаметре. Сквозь мягкий успокаивающий полумрак тяжелыми медными бликами играет сложный причудливый орнамент металлических стен. Пол выстлан паркетом из полупрозрачного зеленого камня, похоже — нефрит. Над головой — каплевидный купол, сочащийся блеском филигранной резьбы чистейшего серебра.

Похоже на маленький храм, только вот ни одного образа в поле зрения.

Напротив него — сухонький тщедушный старичок с седой козлиной бородкой, облаченный в цветистый шелковый халат.

«Китаец, наверное», — подражая незнакомцу, он пытается сесть в позу лотоса. — «Уф-ф, неудобно».

Тишина…

«Он окаменел, что ли?» — прерывая неловкую паузу, Леха брякает первое, что в голову приходит:

— А почему двери нет. Как сюда попадают-то?

Подняв морщинистое лицо, старец приоткрыл щелки век, блеснув острым карим взглядом. Голос, не по возрасту молодой, звонкий:

— Приветствую тебя, юноша.

— А, здрасьте.

— Это мир Запределья, что скорлупой окружает вашу Вселенную, защищая ее от океана Хаоса. Сюда попадают не материальные объекты, а бесплотные гости. Так что в двери нет необходимости.

— Как, а я?.. — гость растерянно взглянул на свое «тело» и обнаружил, что оно… прозрачно. — Как же?..

— Это твоя душа, по желанию подсознания она сохраняет форму плоти. Так комфортнее.

— Но если я без тела, то как получается говорить?

— Это не слова, а мысли, которые ты воспринимаешь как речь. Но хватит праздных излияний. У нас мало времени. Я должен хорошенько проинструктировать тебя, прежде, чем вернешься домой.

— Проинс… чего?

— В твоем жилище происходят странные вещи, не так ли?

— Странные? Мягко сказано. Полный кошмар, — Леша подался к собеседнику, ловя его взгляд, и горячо зашептал. — Если вы в курсе того, что творится, умоляю, помогите!

— Вот для того мы и встретились, испуганное дитя, для того Ур-Саг терпеливо ждал, пока недогадливый мальчишка пригласит его к себе. Как только ты решился на это, тем самым — изменил свою судьбу, слава Небесам!

— Ур-Саг? Кажется понимаю. Это же…

— Да, тот, кого, к счастью, ты принял в свой дом. Хорошее имя, но в наших кругах его чаще называют — Черный.

— Ясно. Растолкуйте, мне, что такого особенного в этом огромном коте?

— Что?! — ранее приглушенный голос старика впервые возвысился в негодовании. — Ладно — обычные люди, но как ты, с твоими-то способностями смог принять великого воителя за обычное животное?

— Воителя?

— Любая кошка способна противостоять слугам Тьмы, в той или иной мере, у них природная способность не только видеть мир бестелесных, но и воздействовать на него. Но господин… он — легенда этого мира, лучший боец с нечистью на планете. Ты не знал этого, но должен был почувствовать.

— Да-а, я, гм… видел, что он совсем необычный, — вспомнив эпизод с нападением собаки, Леха осекся, поняв вдруг, что тупо оправдывается и резко сменил тему. — Погодите, вы назвали его господином.

— Конечно. У каждого витязя есть оруженосец, образно говоря. Я — Лу, его ассистент. Моя работа — разведка, информация. Я выискиваю гниль земную, тварей, служащих Геенне, вызнаю все об их недостатках, склонностях, уязвимых местах, а он — доводит дело до конца.

— Но вы же — человек, а он…

— Вздор. Этот образ я принял для упрощения общения с тобой. Мой истинный вид, гм… отсутствует, я бестелесен. Да и Черный… меня коробит твое отождествление его с обычным животным. В небесной иерархии даже простые кошки стоят довольно высоко, ибо они, в совокупности своей, защищают вас, людской мир от невидимого зла. Ну а господин, куда выше…

— Ясно. Одного не понимаю, почему вы тут, а не рядом с ним?

— Так удобнее. Тут, в Запределье находится великий Эгрегор знаний, в нем содержится все, что произошло, происходит и произойдет когда-то. Ну а поскольку моя цель — информация, тут мне самое место. Зачем быть рядом с напарником, если все, что надо я передаю ему дистанционно. Меж нами мгновенная связь.

— Ур-Саг… гм, откуда такое странное имя.

— По шумерски это означает «герой». Это скорее титул, а не имя.

— Что-о? — мальчик оцепенел от изумления на пару секунд. — Шумеры, это же… очень давно.

— Еще бы… Шесть тысяч лет назад. Примерно таков возраст твоего гостя. Он давно уже воплотился в высшую сущность в небесной иерархии, может иметь любой облик, если пожелает, хоть сияющего архангела с мечом в руке или золотого дракона, но… упрямо держится за свою изначальную форму. У великих много странностей. Прими его таким, и умоляю, не сравнивай его больше с обычным котом!

— Ясно, извини, не знал. Выходит, мне сказочно повезло, если такой крутой боец пришел к нам.

— Повезло? Ха! Как сказать. Представь, сколько в мире хищных потусторонних. Они вселяются в людей, и те становятся одержимыми. Таких, конечно, надо спасать, но эта мелочь — не уровень моего господина, этим занимаются служители попроще. А теперь представь, что такого грандиозного должно было произойти, чтобы сам победитель выползня Гималаев терпеливо торчал перед твоим жилищем аж 10 дней, тщетно надеясь быть услышанным. Подумай и скажи: повезло ли тебе или…

— Или… Я верно понимаю: в наш дом вторглось что-то… ужасно опасное.

— В точку. Скажу более: Черному предстоит битва такого накала, какой еще не было.

— Все так плохо?

— Хуже некуда, — старец досадливо крякнул, откашлялся и понизил голос. — А теперь слушай. В вашем мире полно бесплотной гнуси, с ней мы справляемся, как с неизбежным злом. Но есть колоссальные столпы Силы, демоны высшего уровня, первая раса живого, созданная еще до начала времен. Изначально их могущество велико, в том и проблема: прочувствовав свою силу, они осознали себя хозяевами мира, стали творить, что вздумается. Ну а вседозволенность рождает лютейшее из зол. Так они и перешли, сами того не заметив, на сторону абсолютной Тьмы. А это путь в один конец, назад дороги нет, от такого не очистишься, с каждым веком только хуже будет.

— И что потом?

— Вот тогда и покарал их Творец, извел почти весь род: из 666 тварей в живых осталось только восемь — тех, кто похитрее, кто вовремя отступил и сделал вид, что раскаялся. С тех пор заключены они в Преисподней, терпят жестокую кару, но (вот проблема) от этого только злее становятся.

Все бы ничего, но со временем бдительность кое-кого из стражи Врат Инферно притупилась и один из демонической восьмерки, их лидер, нашел лазейку в этот мир.

— Он сейчас у нас?! Боже!

— Нет, конечно. Физически ему выйти сюда не по силам (пока). Помогла случайность. Твоя сестра так же уникальна, как и ты (о тебе — позднее). Но эта глупышка использовала свой дар не по назначению, ее привлекла темная сторона, в чем ты имел возможность убедиться. Все бы ничего, но, по роковому стечению обстоятельств к ней в руки попало древнее заклинание призыва и, не осознавая, что творит, она провела ритуал на кладбище. Это и стало тем толчком, что позволил создать Врагу тайный ментальный ход, что-то, вроде тончайшего нематериального отнорка, по которому часть воли-разума этого упыря проникла в обитель смертных, а точнее — в тело твоей сестры, а оттуда — в ваше жилище. Дальше — больше: подчинить твоих родителей для него оказалось парой пустяков.

— Вот же гнида! Чего он добивается?

— Поработить мир, ни больше, ни меньше. И это не такая уж невыполнимая задача. В Аду эти твари на голодном пайке, потому и не так сильны, как могли бы… Но вот лучшей пищей для них является энергия жизненных сил человека. И он получает ее прямо сейчас, вытягивая из твоих родных. Если все продолжится такими темпами, сестре осталось менее двух суток, родителям — чуть больше. А как только он закончит с ними и двинется дальше, преумножая мощь, остановить этого монстра будет уже крайне трудно. Бить надо сейчас, пока он еще не набрал сил.

— Господи, — мыслеголос Алексея сорвался на шепот, — все еще хуже, чем казалось. Как зовут это чудище?

— Все имена этих колоссов прописаны в Библии, но нельзя их произносить, ни в коем разе, иначе такое начнется… А потому дадим ему условное прозвище — Примум, что значит — первый, среди оставшихся.

— Ясно. Но надо же как-то действовать. Скажите, Лу, как я могу помочь?

— Хороший вопрос. Отвечу прямо: твоя помощь (если согласишься) будет бесценна.

— Можно яснее?

— Конечно. Подумай, почему эта пакость с удовольствием пожирает твоих родичей, а вот на тебе он споткнулся? А ведь пытался, и не раз.

— Почему?

— От рождения в тебе живет светлая сила, дарованная Небесами. Зеркало.

— Чего?

Собеседник погладил бородку и тепло взглянул на мальчика:

— Ты, подобно магическому зеркалу, способен отразить удар Тьмы (как и Света) совершенно любой силы. Ты просто неуязвим перед потусторонним. Это прекрасный подарок судьбы. Это же… такое невозможно переоценить. А теперь представь себя в паре с величайшим бойцом нашего мира: непробиваемый зеркальный щит (ты) и разящий непобедимый меч (Ур-Саг).

— Здорово! Как удачно все сложилось: этот гад пришел именно туда, где ему могут дать отпор.

— Думаешь — случайность? — Лу хихикнул. — Нет уж, вас намеренно свело Провидение.

— Провидение?

— Божество судеб. Оно на нашей стороне, слава Небесам. Там, наверху решили, что с этим безобразием пора кончать, вот все и сложилось. Не без жертв, конечно, ты уж прости. Но, даю слово, если у вас все получится, то же Провидение сделает все, чтобы спасти эту семью. Повторяю: если вы справитесь. Иначе — всем конец. К слову, о твоих близких. Не надейся, что Враг оставит тебя в покое (ты — слишком серьезная фигура в этом раскладе), если не смог сам — наверняка привлечет к расправе тех, кто под полным его контролем.

— Ты о родителях?

— Увы. Такое очень вероятно.

— Но они же… мои… — Лешка вдруг вспомнил зыркала бывших отца и матери, ту жуть, скрытую угрозу, что таилась в них, и вдруг понял — эти смогут, без проблем, выполнят все, что прикажет хозяин. — Вот же… И что делать?

— Главное ты уже сделал, пустив союзника в свой дом. Теперь ты не один. Не трепещи. Ну а теперь, — старик пристально уставился на мальчишку, — только один вопрос остался: скажи, чадо, дарованное Богом, ты готов на это?

— Конечно!

— Тогда прими благословение Света! Прощай!

3.

Мгновение, и он снова дома, в своем подрастающем теле. Рядом — удивительное существо, которое, как выяснилось, и котом-то назвать — преступление. А как хочется по-простому обнять, прижать к себе… Леха вдруг понял, насколько он истосковался по простой ласке за эти страшные дни.

— Мр-р… — словно услышав его мысли (а может, так и было), мохнатый гость легко вспрыгнул на постель и ткнулся влажным носом в лицо паренька.

— Ах ты… лапа моя! — мальчишка в восторге обнял чудо-животное и, не чувствуя сопротивления, свернулся с ним калачиком, до щек укрывшись одеялом. — Мявик, я так буду звать тебя. Пусть ты и боец, но для меня ты… друг. И я помогу тебе, обещаю. Буду стараться изо всех сил…

Как здорово! Наконец-то рядом что-то теплое, живое (и совсем не страшное), скупо мурчит под ухом.

Хорошо… Нега разливается по усталому телу и… в секунду ребенок отключается.

Жуткое место. Зеркально ровная поверхность серебристого льда, простирающаяся во все стороны до самого, еле различимого в зыбкой мгле горизонта. «Это замерзшая ртуть» — приходит мысль извне.

«Однако! Как холодно должно быть, чтобы даже ртуть затвердела? Что за место такое?»

Это сон, потому он не чувствует, но точно знает: мороз тут просто запредельный, более того, это самое холодное место во всей Преисподней, ее центр.

Над головой — сплошная завеса низких тяжелых грязно-зеленых туч, рождающих неторопливый снегопад.

А снег ли это?

Он ловит на ладонь летящую снежинку. Смотрит в изумлении. Что за уродство? Овальный центр и пять несимметричных корявых отростков. Напоминает замерзшего клеща-мутанта.

«Снежинка» быстро тает, и он, хоть и не чувствует боли, но видит, как вязкая, горчичного цвета жидкость пытается разъесть кожу.

Кислота!

— Фу! С омерзением он вытирает руку о брюки и внимательнее осматривается вокруг.

— Ого! Похоже, это те самые…

Вот они восемь каменных столпов-великанов, напоминающих каких-то ломаных, искореженных страшной силой гомункулов. Их неподвижные тела из пятнистого оникса намертво, по пояс вморожены в тяжелый ртутный лед инфернального озера. Бурая поверхность монстров сплошь изъедена глубокими оспинами от непрекращающегося кислотного снегопада, непрерывно идущего веками.

Он вдруг чувствует, знает: эти титаны каждую секунду испытывают невыносимые муки от порывов немыслимой стужи абсолютного нуля, от жгучих непрекращающихся укусов химических осадков и, самое ужасное, от сознания полнейшего бессилия: сущность, какой бы могучей не была, не имеет возможности бороться, если тело его превращено в монолит магического камня, созданного самим Творцом.