Бесплатный фрагмент - Сказки чёрного бога

Когда приходит тьма — свет меркнет, надежды больше нет. Перед вами книга захватывающих неприкрытой инфернальностью историй Чёрного Бога. Распахните врата восприятия навстречу мистическим тайнам кровавых зиккуратов и круговерти хаоса, разлитого во вселенной.

Эти сказки об окончательном конце, о ночи зимы, где нет, и никогда уже не будет рассвета, о пожирателях жизни и поезде, идущем в адскую бездну. Настоящее чёрное фэнтези с элементами психоделических путешествий.

Но так ли прост хаос? Быть может, глубочайшая тьма — это лишь ступень на пути к откровению.

Закат: встреча, которой быть не должно

Подходи, путник, присаживайся у костра. Не бойся.

Я разделю с тобой трапезу. Попробуй плоды дурман-травы, съешь синих грибы из пещеры, выпей свежей крови из моего бурдюка. Угощайся, мне ничего не жалко.

Хорошо. Превосходно. Ночь длинна, и кроме нас в этой пустоши нет ни единой души. Кроме тебя. Ведь у меня души нет.

Спрашиваешь, кто я?

Лучше спроси — кто ты сам? Кто смотрит твоими глазами, кто говорит твоим языком? Ведь ради этого ты пришел в безлюдные земли.

Все-таки хочешь узнать обо мне?

Что ж, ночь длинна. Раньше люди славили и проклинали меня. Они захлебывались кровью и заходились в неистовых плясках вокруг жертвенных капищ. Так это было, но те времена давно канули в Лету.

Для тебя я лишь проводник, сказочник. Но в сказках моих скрыто знание, которое может как низвергнуть тебя в бездну, так и вознести. Если захочешь — послушай, я раскрою перед тобой тайные тропы этого и других миров. Коли ты умен — станешь князем мира сего, коли мудр — найдешь путь к ясному свету.

Можешь верить мне, а можешь считать лжецом. Выбирай.

Сомневаешься? Это хорошо. Тогда послушай. Есть чёрная дверь, войдешь в неё — и не выйдешь уже обратно другим. Это — врата твоего восприятия, и я немножечко раскрою её для тебя. Самую малость. Этого будет более чем достаточно.

За ней лежат тайные тропы, за ней стоят алтари и зиккураты, покрытые жертвенной кровью, там бродят волшебные сфинксы, а над землей летают, свистя и взметая прах, джинны. Такие те тропы, такие те земли. Я расскажу тебе о них старые сказки, забытые песни, рождённые в самой глубине бездны, в сердце черного солнца.

Так слушай же мою первую сказку

Хранитель старых костей

Солнечная длань опустилась в Пески. Ее призрачное касание легко и приятно. Дыхание ветра колышет вуаль прозрачных сапфировых занавесей с алыми, словно застывшие капли крови, узорами бусин. Старик сидит на потертой серой подушке с опаленными временем кисточками: из золотистых они уже давно стали черными, и, хотя вокруг по ковру раскидано множество изумрудных, иссиня-черных, красного и голубого атласа; расшитых невероятной красоты орнаментами, подушек, он всегда выбирает самую старую, такую же, как он сам.

Длань целиком накрыла пустыню — песок засиял мягким золотом, отливая юным багрянцем рассвета. Неизмеримо далеко, кажется, — на другом краю мироздания, море золотого песка обрамляет тёмная полоса зубчатых гор — прослойка между двумя безднами: небом и замлей. Их можно увидеть только на рассвете и на закате: днём всё утопает в сиянии, таком сильном, что глазам невыносимо смотреть ни в раскаленное, пронзительно-ледяное небо, ни на пылающие дюны.

Каждый новый день, какой бы одинаковой не казалась их скучающая вереница, разительно отличается от другого. Нет двух одинаковых. Он понял это давно, наблюдая изо дня в день, из года в год, за древними волнами пустынного моря. Так учишься замечать и ценить малейшие колебания Мира.

Старик — Хранитель старых костей, древнейший. Он невысок, кисти его рук, покрытые иссеченной песками времени и зноем прожитых лет, смуглой кожей, несуразно огромны на фоне исхудавшего костлявого тела. Сильные пальцы с большими шишкообразными костяшками и длинными щербатыми ногтями перебирают бусины четок — одну за другой. Лицо старика с выдающимся лбом и подбородком вогнуто полумесяцем внутрь. Когда он думает — глубокие ущелья морщин делают его похожим на сушеный инжир, когда же он пуст, как сейчас, морщины разглаживаются, и сквозь древний лик откуда-то издалека проглядывает пыльный отблеск юной зари. Длинный нос разделен посреди двойной бороздой, а из левой широкой ноздри вьется жидкая прядка волос. Старик облизывает сухие растрескавшиеся губы, касается языком волосков, растущих из носа, смачивает их слюной, в очередной раз убеждаясь в их неизменном существовании. Нижняя челюсть его ходит из стороны в сторону вместе с кончиком жесткой козлиной бородки. Иногда старик смачивает слюной и его, затем скручивает пальцами и завивает в спираль. Голову его венчает синий тюрбан, в котором Хранитель Старых Костей больше похож на джинна из старых сказок, нежели на человека из плоти и крови.

Каждый новый день он встречает, устремив в пустыню застывшие, но еще не замутненные и не пожелтевшие от старости глаза, с глубокими иссиня-черными, словно бездна океана, словно занебесный эфир, зрачками.

Он любит рассветный песок.

***

Зашелестела занавесь. Бесшумно, словно ночной дух, внутрь обширного зала вошла женщина, с ног до головы укутанная в грязное, выцветшее на солнце, потемневшее от пыли и песка тряпье. Были видны лишь прелестные тонкие ручки и глаза — такие же бездонные, как у самого старика.

— Джали, зачем ты тревожишь меня в час утреннего созерцания? — Хранитель произнес слова бесстрастно, медленно, тихо. Ни один лишний мускул на его лице не дрогнул. Можно было решить, что говорит изваяние.

— Гости, хозяин. Со стороны южного хребта идут двое.

— Сюда? Это… — что-то в голосе старика неуловимо изменилось, дрогнуло, он обернулся и пристально посмотрел на Джалию. Его челюсть подрагивала, а занесенные песками одиночества мысли, никак не хотели повиноваться. Наконец, он хрипло, на одном дыхании гаркнул — Невозможно!

— Простите, господин, — с неумолимым спокойствием ответила девушка — но я видела их своими глазами у ближних песков, там где высятся развалины сторожевой вышки славного города Хет.

Старик вскочил с неожиданной для старого тела прытью, отдернул занавесь и сбежал вниз по грубым ступеням, высеченным в теле красной скалы, на вытесанную в десяти метрах над морем песка, платформу, служившую ему обзорной площадкой. Сощурившись, он силился разглядеть фигурки незваных гостей.

— Не здесь — за спиной раздался бесстрастный голос девушки — Смотрите правее белого шпиля, туда, где раньше, под холмом, текла река Кхарос, дарившая жизнь вишне и грушевым садам, скоту и..

— Замочи! — Рявкнул старик — Негодное создание, проклятие на кости твоего старого отца и всех твоих праотцев! Не смей поминать былое при мне! Что было — того уже нет, всё обратилось в прах, кости.

— В прах, кости — повторила девушка, и немигающим взглядом поглядела на солнце.

Долго холодные глаза старика бороздили кровавый песок, пока не уловили, наконец, едва различимое движение: две черных точки на дюнах.

— И как только пески не поглотили сих безумных?! — воскликнул он, задыхаясь от смешанных чувств восторга, удивления и гнева.

— Что прикажете делать? — Спросила Джалия.

— Приведи их сюда! Клянусь костями своих праотцев, я не позволю пустыне выпить их жизнь и поглотить эти кости.

***

Солнце затопило пустыню. Жар и сияние с каждой минутой становятся все невыносимее. Старик расхаживает среди раскиданных подушек и настланных в беспорядке ковров по прохладному залу своего убежища. На низеньких столиках расставлены чашечки с ароматическими зельями и благовониями, а в самом центре помещения, на четырех железных цепях подвешена широкая бронзовая чаша с небольшим углублением в центре, заполненным горстью серого пепла. Вместо окон здесь — две широких, высеченных в скале арки, занавешенные изысканными полупрозрачными вуалями. Одна смотрит в пустыню, другая — в ущелье меж скалами.

Старик все ходит, иногда только остановится, оближет губы, разгладит бородку. Давно забыл он об искусстве ожидания, ибо в бесконечном созерцании нечего ждать. Давно он забыл о движенье событий, ибо в бесконечном созерцании можно лишь слиться с песком.

Наконец, снаружи послышались шаги. Распахнув занавесь, чужеземцы, ведомые Джали, вошли внутрь. Девушка ступала легко, словно вернувшись с прогулки в прохладном саду, путники же словно сбежали из ада: оборванные, грязные, с торчащими прядями слипшихся, серых от песка, волос. Один из них, несмотря на усталость, держался гордо выпрямив спину, а его одежда все еще носила следы былой роскоши: на просторном халате прослеживалась вязь изысканного орнамента, поблескивали золотые и серебряные нити. Второй едва держался на ногах, он был маленьким сгорбленным уродцем с длинным обгоревшим носом, торчащим из-под надвинутого на самые глаза капюшона, лишь войдя в зал, он со стоном повалился на колени и зарыдал.

Статный путник одним движением сорвал с головы покрывало, спасавшее его от жары, солнца и песка. Он выглядел изможденным, а кожа вокруг глаз покраснела, но лицо все равно оставалось красивым: с широкими скулами, правильным носом и глазами, походившими на два тлеющих уголька. Они были полной противоположностью холодным глазам старика.

Несколько секунд длилось молчание, затем юноша изысканным жестом — и было заметно как тяжело дается ему сейчас эта манерность — поклонился хозяину в пояс. Старик лишь склонил голову, приложив руки к груди.

— Мир твоему дому, хозяин — начал путник, прокашлявшись — Я, Саид Хир Амад, пятый сын шейха славного города Аль’Амади, прошу тебя, почтенный старец, принять меня и моего слугу в своем жилище. Мы просим также воду, вино и хлеба, о, гостеприимный хозяин, ибо так заповедовал Всевышний всем верным ему племенам.

— Я, Хранитель старых костей, потерявший свое прежнее имя и забывший род праотцев, принимаю тебя, Саид Хир Амад, пятый сын шейха славного города Аль’Амади и твоего слугу в своем скромном убежище. Я разделю с тобой мой хлеб, воду и вино, как и… — старик сделал паузу- …завещал нам Всевышний.

— Спасибо тебе, Хранитель Старых Костей — молодой человек еще раз поклонился в пояс, чуть покачнувшись от усталости.

Старик несколько секунд стоял молча, в голове его ворочались титанически неподъемные шестерни мыслей, которые, наконец, начали приходить в движение.

— Прошу за мной, дорогой принц, прошу во внутренние покои — сказал, наконец, Хранитель, подошел к одному из ковров на полу, крякнув, нагнулся, ухватил его за зеленые кисточки и оттащил в сторону. В полу открылось круглое отверстие и ступени, ведущие вниз.

— Извини меня, почтенный старец — сказал юноша, склонившись над стонущим уродцем — Мой слуга не может теперь идти сам. Он очень дорого мне. Мы с Вази прошли через многое. Позаботьтесь и о нем, прошу — он провел рукой по лицу карлика, наклонился и что-то шепнул тому на ухо.

— Понимаю — кивнул старик, окинув холодным взглядом лежащего без сил горбуна — Джали, дорогая — его голос стал елейным, медоточиво-дрожащим — Позаботься о слуге нашего гостя, и занавесь порталы плотной тканью, чтобы солнце не спалило здесь всё. Затем оденься, как подобает при дорогих гостях, и приготовь хлеба, воды и вина. Джалия поклонилась и приступила к заботам.

Принц последовал за Хранителем вниз, в темноту. Быть может, он сомневался и в душе опасался странного старика, но усталость заглушала тревогу. Все душевные силы его ушли на ритуальное приветствие, показную гордость и выдержку. Теперь в сознании осталась лишь зыбкая пелена как от опия, бесконечная усталость, уносящаяся в белую даль, и чувство, словно сознание отделяется от тела, уходит, а тело движется само по себе, одержимое гением.

Они спускались в темноте по крутой каменной лестнице в узкой вертикальной шахте, Саид бился головой о каменные выступы, спотыкался, старик же шел уверенно. Казалось, прохладная тьма забытья сейчас поглотит их, но внизу зыбкой рябью забрезжил теплый свет, с каждым шагом становившийся ближе.

Наконец, они очутились под сводом пещеры, которая была достаточно велика, чтобы называться просторной, и при том достаточно компактной для того, чтобы быть уютной. Освещали ее несколько бронзовых чаш, таких же, как та, наверху, в их углублениях подрагивали небольшие узкие столбики пламени. Высокий потолок пещеры почернел от постоянного чада. У стены, в обработанной, обмазанной глиной, выемке, похожей на поилку для скота, умиротворяюще журчал подземный ручей, пожалуй, самое большое богатство этого места. Наверняка он берет начало в мрачных недрах под-земья, не знающих ни света, ни законов Всевышнего. Рядом лежал жестяной ковш, а на другом краю пещеры, прямо посреди ровной стены, было сделано углубление: спальное место с жесткой подстилкой, войлочным покрывалом, и подушкой. Весь пол был устлан коврами с истершимся ворсом.

В пещере царила приятная прохлада, в воздухе смешивались запахи сырости, грязных тел и сладковатый дух горящих в чашах огней, питаемых колючками Гения. Эти растения — абсолютно белые, словно кости, растут только в глубокой, лютой пустыне. Своими стеблями они оплетают камни и скалы, распуская тонкие, похожие на седые волоски, иглы, один лишь укол о которые может оказаться смертельным. В городе Аль’Амади их ядом пропитывают наконечники стрел, а сама колючка ценится на вес золота. Мало кто отваживается зайти так глубоко в пески, и еще меньше тех, кто возвращается невредимым.

Хранитель собирает колючку каждый год, измельчает её, вываривает, выгоняет по капелькам яд, вымачивает в ароматических маслах и прессует под большими камнями. Брикет размером с мизинец может гореть целый день кряду. Такой огонь не дает тепла и чадит, испуская приторный аромат, помутняет рассудок, зато дарит свет в глубокой пещере.

Старик поспешно набрал полный ковш кристально чистой глубинной воды под-земья. Юноша жадно прильнул к его краю. Струйки стекали по губам, по подбородку и шее. Когда юноша опустил ковш, Хранитель произнес с оттенком торжественности:

— Мой дом — твой дом, Саид Хир Амад — и ответом ему стала лишь тишина.

С изумлением старик увидел, как, покачнувшись, тело юноши мягко опускается на пол. Хранитель склонился над ним, и понял, что принц просто уснул: свернулся калачиком, ухватив под себя одну из подушек, лежавших поблизости. Завеса гордости спала с лица Саида — оно разгладилось, стало умиротворенным, совсем еще детским, наивным. Принц приоткрыл рот, всхлипнул, и еще сильнее сжался, обхватив рукою колено.

***

Джали разбудила принца под вечер, положила рядом чистый халат и приготовила таз с тёплой водой для умывания. Саид глядел словно сквозь пелену, никаких мыслей, он даже не заметил её великолепного наряда: сапфирового платья с открытым декольте, воздушно-прозрачную вуаль, кокетливо обернутую вокруг полуобнаженных смуглых плеч, свежих вычесанных волос, распущенных до самого пояса.

Девушка поменяла компресс Вази, лежавшему рядом. Карлик был укрыт покрывалом, спал неспокойно, постанывал, сопел, вздрагивал: его лихорадило, на губах выступала белая пена, а лицо будто подернулось тоненькой сухой паутинкой.

— Его голова перегрелась на солнце — коротко сказала девушка, уловив первый осмысленный взгляд Саида. Она выжала синюю тряпочку, смочила ее и снова положила ее на лоб карлика — Это всё, что я могу для него сделать. Как будете готовы, поднимитесь наверх. Хозяин ждет.

Они встретились взглядами, и Джали смущенно опустила глаза. Принц, наконец, заметил её новый наряд. Он улыбнулся, затем сам неловко потупился, почесал затылок. В чистоте и прохладе Саид почувствовал себя грязным бродягой. К тому же живот сводило от голода. Но вид полуобнаженных девичьих плеч, небольшая грудь, очертания которой вырисовывались под сапфировым платьем, все равно манили его. Не так уж и давно Саид последний раз видел женщину, но в Пустыне само понятие времени размывается, и неделя превращается в целую жизнь, а месяц — в эпоху.

— Хозяин ждёт вас на ужин — повторила Джали — Скоро закат, так что поторопитесь, если не хотите пропустить чудесное зрелище. Это он так просил передать, слово в слово — она развернулась, и направилась вверх, ступая мягкими тонкими ножками, украшенными парой бронзовых колец, по грубым ступеням.

— Постой… — крикнул принц, но девушка уже скрылась в тёмном проходе. Он вздохнул, жалея, что, быть может, не будет больше возможности побыть с ней наедине, затем посидел немного в тишине, слушая хриплое прерывистое дыхание слуги, и приступил к умыванию.

***

Принц поднялся наверх. Он был красив в синем халате с золотым подолом и рукавами, который подобрала ему Джали. Влажные волосы облепили благородное молодое лицо достойного юноши, и это сделало его еще краше.

Самого принца же поразило убранство стола, для пустыни оно было чрезвычайно богатым. На низеньких столиках вокруг бронзовой чаши стояли разнообразные яства: вяленые яблоки; янтарные сахарные груши; пять видов изюма в узорных пиалах; пять видов соленого мяса, выложенных ломтями, от черного к красному, словно краски заката; хрустальные колбы, в одной — тёмная, маслянистая жидкость, в другой — кусочки растений, погруженные в прозрачный раствор, в третьей — цветы, в четвертой — змеиная голова, в пятой — листики мяты; лепешки и соусы в изящной медной посуде. В зале смешались запахи специй, благовоний и эликсиров. Кровавый Закат наложил на все свой отпечаток.

— Прости, Саид, что разбудил так рано, ведь ты наверняка устал с пути — старик с трудом оторвался от пылающего неба и поглядел на гостя — Я хотел показать тебе этот закат. Ты едва не опоздал. Ай-яй-яй… — последний звук хранитель произнес вяло, тихо, словно его язык парализовало, и замолчал, погруженный в созерцание. — Теперь я здесь — улыбнулся принц, и тоже поглядел сквозь раскрытую сапфировую занавесь на пески.

Больше никаких слов, долго, невыносимо долго они смотрят в Закат. Тишина.

***

Противно и прекрасно. Жарко, душно. От запаха еды свело желудок. Он смотрит туда же, вслед за стариком, который, кажется, забыл о существовании принца. Просто забыл, освободил разум, отпустил его в песок.

Кровавое море дрожит. Дюны — его волны. Огненный шар солнца за день настолько пресытился страданиями этого мира, что сам превратился в огромный кровавый сгусток. Словно объевшийся кровопийца, Солнце медленно скатывается за далёкий частокол чёрных гор.

Кровавое море колышется все медленнее. Пустыня заигрывает и смеется. Страшно. Страшно. Страшно. Саид видит лица в песке, лица в колышущейся от горячего ветра синей вуали. Лица знакомые и не знакомые, лица мёртвые и живые. Оцепенение, ничего нет.

Ничего.

Солнце-кровопийца коснулось острого ряда чёрных зубов. Сейчас шар лопнет, на горы прольется неудержимый и буйный поток крови, расходящийся в реки и ручейки, он затопит весь мир.

Там где пало кровавое Солнце,

будут коршуны вечно парить,

легионы озлобленных духов

кровью кровь попытаются смыть.

Наваждение.

Запах.

Живот.

Рука.

Кровавый диск пал окончательно. Кровавое море покойно, темнеет, кровь заката напитала песок. Последние отблески играют на лице старика, его лицо — лицо пустыни, древнее, недвижимое, словно оно тоже сполна напиталось кровью заката.

Запах.

Я здесь.

— Саид…

Плечо.

— Саид… — старик еще раз дотронулся до плеча принца. Саид дернул головой, стряхнул марево наваждения.

— Это прекрасно, правда? — спросил старый Хранитель.

Принц лишь кивнул. Тело словно онемело, и теперь медленно приходило в порядок. Он еще раз бросил взгляд в пески, пошевелил рукой, размял шею.

— Только за каждый такой закат приходится платить частицами самого себя — сказал тихо Хранитель — они безвозвратно утекают в Пустыню, в Пустыню, в Пустыню… — последнее слово старик повторил полушепотом про себя еще несколько раз.

Принц еще раз кивнул, мысли медленно возвращались к нему. Оцепенение, охватившее все вокруг, понемногу спадало. Саид только сейчас заметил Джали, или она вошла лишь сейчас? Девушка, улыбнувшись ему, взяла юношу под локоть, и усадила на большую красную подушку. Джали была тёплой, но не горячей, как Пустыня, а рука, мимоходом коснувшаяся руки принца, оказалась мягкой и нежной. Ее прикосновение окончательно развеяло чары заката. Сердце принца застучало чаще, кровь прилила к членам, и одно наваждение сменило другое.

Джали искусно высекла сноп искр: прессованная колючка гениев начала тлеть в чаше. Сладковатый дымок взвился к потолку, затем вспыхнул робкий огонек, колеблясь, поднялся, и осветил сумерки. Все еще жарко, но пустыня уже остывает, длань ночи опускается на неё.

Тени становятся глубже, рельефнее, насыщеннее — лицо старика кажется лицом сурового каменного истукана, нечеловеческой скульптурой, недвижной и вечной. Глубокие морщины напоминают каньоны, огромный нос — гору, глаза — бездонные омуты.

Саид и Джали встретились взглядами, девушка указала глазами на старика, потом опустила взор вниз на свой столик. Они едят немного, запивают прохладным ароматным вином из зеленой бутылки, пробуют травяные настои из хрустальных графинов. Вино превосходно, отдает ароматом слив таким чуждым этой пустыне. Наверное, сливы для вина выросли в садах какого-нибудь богатого купца, или даже шейха. Принц подумал, что это вполне могли быть сливы из сада шейха Мирры Хир Амад, его отца. Такие же. Такой же запах. Он уже тосковал по нему.

Наконец, прожевав засахаренное яблоко, по-старчески ворочая непослушной челюстью, Хранитель начал разговор:

— Саид, расскажи, как ты очутился здесь, в царстве песков, на месте старого города Хет. Ни одна, — старик облизал губы, коснувшись языком прядки волос, вьющейся из носа — ни единая живая душа не забредала сюда много, много лет.

Принц поглядел, как сладкое вино переливается в его медном кубке, немного потянул время, вспоминая то, чего не хотел вспоминать, затем начал:

— Надеюсь на прощение хозяина гостеприимного дома. Вопреки заветам, я не раскрыл сразу всего, и воспользовался вашим доверием. Я был изможден, но это не оправдание.

— Пустыня отнимает много сил, юноша — спокойно ответил старик — я все понимаю и прощаю тебя.

— Пожалуйста… — Джали обратилась к Саиду, затем вздрогнула, с опаской взглянула на старика, и, не увидев на его лице даже тени неодобрения, продолжила — Саид, расскажи о себе, мне так интересно! — её казалось и наигранным и искренним одновременно.

— В истории моей нет ни чести, ни достоинства, только позор. Мне стыдно, что я был принят в таком прекрасном доме.

— Ты просил принять тебя, и был принят — коротко ответил Хранитель.

— Слушайте тогда — со вздохом начал Саид — Я — сын шейха Мирры из рода Хир’Амад. Наш родовой знак — тигр, хотя эти животные и не живут в городе Аль’Амади, ни в его окрестностях. Наш род — род воинов и завоевателей, мы пришли с юга. Я младший сын своего отца, и, признаюсь, он редко со мной разговаривал. Шейх занимался воспитанием благородного Омара, старшего из братьев, которого готовил в наследники. Брат Оман готовился стать полководцем, брата Хасана взяли на обучение пиррамы, хранители заветов, брат Джамиль обучался искусству монетного дела, я же никому был не нужен и ничему не учился. Не хотел даже. Я не слушался ни нанятых менторов, ни пиррамов, и в любой удобный момент сбегал за стены дворца, бродил по базарам, по улицам, уходил за ворота — ночевал в горах и пещерах. — Саид вздохнул, вспоминая, и добавил грустно — только сейчас я понимаю, как много всего у меня было. Тогда же я был обижен на отца и на братьев. Наверное, Всевышний никогда не простит меня.

— За что? — ахнула Джали, подалась чуть вперед, но лицо ее не выражало эмоций. Старик только недобро улыбнулся, поглядев на девушку, облизал волосок из ноздри.

— Я расскажу, ничего не утаю — сказал принц — я был свободен, как ветер в пустыне…

Старик вдруг поднял палец, прервав рассказ, и сказал многозначительно:

— Даже ветер здесь несвободен.

— Как посмотреть — улыбнулся юноша — Пиррамы говорят, что воздух и ветер Всевышний вдохнул в этот мир. Колдуны — что за ним стоят Гении. Ученые мужи — что он происходит от соприкосновения неба и земли. Я не знаю. Но, если я чему-то и научился, бесцельно болтаясь по базарам, по горам и деревням, так это тому, что все в этом мире связано со всем остальным.

— Значит, никакой свободы и нет — подвел старик свой итог — в чём радость быть обусловленным чем-то и кем-то иным?

— Может быть — ответил принц — а может быть, она и состоит в этом? Я не знаю. У меня была свобода быть ветром, но я завидовал братьям, я хотел быть кем-то, значить что-то. Вообще, лишь учителям было до меня дело, но только потому, что им за это щедро платили. Они не слишком огорчались, когда я в очередной раз сбегал. Но среди них оказался один достойный человек, научивший меня многим вещам. Старый Абдулла учил математике, но кроме этого он говорил о взаимосвязи всего со всем, о причине и следствии, и всегда побуждал меня хранить чистыми сердце, язык и поступки. Он говорил мне, что каждый отвечает за все, что с ним происходит. Он говорил, что, посеяв дурные семена, пожнешь и дурные плоды. Но, видно, я не усвоил этих уроков. — Саид надолго замолчал, потупил взор, разглядывая янтарную грушу на своей тарелке словно провинившийся ребенок. Он не знал, как подступиться к своему рассказу, и выбрал самый короткий путь — сказать всё прямо.

— Я соблазнил красивейшую из жен моего отца — выпалил принц. Джали вздохнула, неловким движением опрокинула одну из узорчатых чаш, изюм посыпался на пол. Девушка наклонилось, чтобы собрать их, но старик суровым взглядом пригвоздил её к месту.

— Мне было мало девушек из богатых семей, к которым, минуя охрану, я пробирался в покои, мне было мало и деревенских, простых, сильных, розовощеких дев, с которыми мы гуляли по зеленым полянам. Я хотел лучшую. Я хотел хоть в чем-то быть лучшим. Тогда это казалось игрой — принц поглядел на дурманящий огонек, вспоминая — Чем-то забавным. А теперь я получаю последствия. Прав был мой учитель. И, видно, мне уготовано страдать здесь, на земле, и после смерти, ведь Всевышний не примет того, кто предал отца, покусился на его имущество или жену.

— Всевышний милостив — медоточиво произнес Хранитель — так ведь говорят ваши пиррамы.

— Я надеюсь — принц вздохнул — Её звали Фрида. Красивая, молодая, щеки словно спелые красные персики из наших садов, или яблоки, или груши. Нет. — он рассмеялся — Я не ткач слов, не умею говорить красиво. Зато умею любить. У меня горячее сердце. И мне было жаль эту прекрасную женщину, которую купил мой отец. Вся её молодость и красота, да простит меня Всевышней за дерзость, лишь для одного старика? Она тоже влюбилась в меня. Ей было всего тринадцать лет, она была чистой, как ребенок, не знавшей никакого зла. Я ранил ей сердце, и она разрывалась между долгом жены и любовью ко мне. Ибрагим, евнух, помогал нам устраивать тайные встречи, да и мой отец из-за преклонного возраста не слишком часто посещал свой гарем. Я мнил себя героем, который спасает и увозит далеко за моря и пустыни, невинную девушку. Я считал её метания только капризом, пустяком, я жил только страстью — Саид замолчал, взял полоску соленого мяса, отправил в рот и долго жевал — Наконец — он проглотил последний кусочек мяса — Фрида совсем выбилась из сил от смятения. Она перестала спать, почти ничего не ела. Много лекарей побывало у нее, но все без толку. Когда мой отец прямо спросил её о тревогах — она сломалась, рассказала ему всё о нас. О ней и обо мне. Наверное, до сих пор злюсь на неё, но понимаю её страдания. Тем же утром дворцовая стража, мои же охранники вытащили меня из моей постели, и, дав лишь наспех накинуть халат, притащили к отцу. Он закрывал глаза на многие мои «шалости», как называли это при дворе. Но такого старый шейх не мог мне простить. Он был зол, помню еще, его щека слегка подергивалась, как это бывало, когда он слышал ужасные новости. От немедленной казни меня уберегла его любовь к показному величию, а может быть и милосердие. Отец решил сыграть в мудрого правителя. Он предложил мне выбор — либо казнь, либо я сражусь с первейшим из его воинов. Если побеждаю, то забираю Фриду себе, если потерплю поражение и останусь в живых, то — изгнание в пустошь — принц усмехнулся — конечно, вы поняли уже, чем все закончилось. А я ведь мог бы и не заходить так далеко, мог бы вернуться, уйти в чужую землю, начать новую жизнь. Но теперь я не ищу окольных путей. Того воина звали Хамуд-Сокол, с виду обычный мужчина, очень тёмный, вот и всё. Я смеялся. Но куда мне, глупому юнцу, против мастера битвы? Двумя широкими клинками он покромсал моё тело — юноша невольно коснулся груди — Думаю, это отец приказал ему избегать смертельных ранений — Саид вздохнул, и добавил, фальшиво, устало — и да продлит Всевышний его года за проявленное ко мне милосердие.

Джали, присевшая ближе, мягко положила ладонь на напряженную, сжатую в кулак, руку принца. Саид расслабился, прикрыл глаза, посмотрел на Джали. Девушка улыбнулась ему. Старый Хранитель не возражал.

— Два месяца меня лечили лучшие целители. Все эти смердящие мази, бинты, зелья, заговоры и молитвы. Лечили, чтобы отправить в пустыню. Я очень злился на Фриду — юноша глянул на Джали виновато — хотел даже пробраться ночью в ее покои, и вонзить лезвие в грудь предательницы. Хорошо, что я тогда не мог сделать и двух шагов в этом направлении, а потом вспомнил все же уроки старого Абдуллы, и постарался простить. Стараюсь. Когда я окреп, меня снарядили в последнюю мою дорогу, не дали ни с кем попрощаться, ни братьев, ни отца я больше не видел с судного дня. Вели до самой границы, и оставили у подножья тех черных гор, куда опускается солнце. Вблизи они такие же чёрные и пустые, голые камни. Тогда было тяжелее всего. Я страшно колебался. После всей роскоши и вседозволенности жизни при дворе, после всех свобод и возможностей, попасть в такое место! Со мной было шестеро слуг и два верблюда с припасами: вода, пища, одежда, раскладные шатры, все самое необходимое в пути по пустыне. Да, было тяжело, да, хотелось сбежать, но я принял решение — идти в Пустыню, как и велено, ибо за все нужно платить, так?

— Так — кивнул старый Хранитель.

— Слуги долго убеждали меня вернуться. Признаюсь, они едва не склонили меня к бегству, но внешне я был непреклонен. А на третью же ночь меня попытались прирезать на стоянке у озерца. Там, у подножья гор еще встречаются редкие оазисы. Если бы не верный Вази, предупредивший о заговоре, лежать бы мне с кинжалом в спине очень далеко отсюда. Ночью, убедившись, что я сплю, предатели вошли в мой шатёр, и бросились на меня. Думали, что на меня. На самом деле я положил тюк с одеждой, придал ему форму спящего тела. Когда негодяи осознали в чем дело, мой клинок, не встретив сопротивления, сразил уж двоих. С последним я вступил в поединок, вот — принц отдернул рукав, и с мальчишеской гордостью показал шрам — вот что оставил мне Назим, неверный слуга, да будет проклят его род.

Джали смочила палец слюной и мягко коснулась им все еще воспаленного шрама, погладила нежно, прошептала что-то тихим напевом.

— На следующую ночь нас ждало еще испытание, другой мой слуга, Цевес — чужеземный раб, сбежал вместе с одним из верблюдов. Как дальше сложилось его судьба — мне неизвестно. Я проклял его, но не стал возвращаться назад, решил идти до конца. Говорят, на другом конце пустыни, находятся великие снежные, выше неба, горы, а за горами — бескрайнее море, за которым край мира. Там танцуют звездные дэвы, там чистый, прозрачный переливчатый свет, там можно летать во всех направлениях в радости и бесконечном покое. Так говорил Абдулла, мой учитель: кто доберется дотуда, тот бессмертие обретет и будет с неба, подобно Всевышнему, наблюдать за сим миром. Не знаю, правду ли он говорил, или лишь верил в это сказание. Так нас осталось трое: я, немой Хазар и верный горбун Вази. Мы шли по пустыне без цели, потеряв ориентиры. Двигались по ночам, а днем ютились в шатре, спасаясь от палящего солнца под одинокими скальными выступами. Мне стало все равно, умру я, или останусь жить. Однажды, когда рассвет так же, как и сегодня, застал нас в пути, Хазар просто упал, и не мог дальше идти. Мы даже не оглянулись, не было сил. Затем злые, игривые гении украли шатер — наше единственное, ненадежное пристанище. Песок его поглотил, а я смотрел, и не мог ничего с этим сделать. Наверное, я жалок и слаб.

— Нет, такова Пустыня — возразил старик — Что может ей противостоять?

Принц не ответил.

— Но как, как, Саид, ты сумел добраться сюда? На руины древнего города Хет? — спросила вдруг Джали.

— Как? Я не знаю — юноша осушил кубок с вином до дна, ощутив сладость и горечь — Просто шли, как-то выживали, ели змей, скорпионов. Не знаю, не помню почти ничего. Не помню, как умер наш верблюд. Быть может, он пал, быть может — мы осушили и съели его. Так мутно и так далеко это все. Я потерял счет дням и часам. И сейчас, мне все кажется, будто я умираю, в странном бреду валяюсь посреди бескрайних песков, и мне грезится этот дом, вы, хозяин Старых Костей, ты, Джалия. Странно, да?

— Может быть, в этом есть доля смысла — Хранитель засмеялся, и закрутил бороду в спираль — А может и нет.

— А может и нет… — повторил Саид.

Снова наступила тишина. Все смотрели на пляшущий в чаше огонек. Тени зажили собственной жизнью, вытянулись, и танцевали на стене, подрагивая в такт пламени. Джали подсела совсем близко, наклонилась, волосы коснулись плеча юноши. Горячие дыхание обожгло ухо.

— Разве я не настоящая? — спросила она полушепотом.

— Настоящая… — ответил принц, глядя в огонь. Девушка мягко улыбнулась, и покрепче стиснула его руку. Юноша улыбнулся ей в ответ, затем с опаской покосился на старика.

— Я даже вечернюю молитву не сотворил сегодня — сказал принц — Да и что лукавить? Я уже много дней не поминал Всевышнего, Он оставил меня давным-давно, а уж в этой пустыне — подавно. Я и дома не числился среди Его ревностных почитателей. Никогда не слушал дворцовых пиррамов, — Саид уловил назревший вопрос Джали — пиррамы, это священники, хранители Его заветов. Отец очень их любил и постоянно слушался их дурацких советов. Наверное, потому что Всевышний — он такой же, как мой отец, каким мой отец хочет быть. Неприступный, без имени и формы, повелевающий, довлеющий надо всем. Да, он такой.

— Благодарю тебя, Саид, что поведал о себе без утайки — голос старика заскрипел — Я уважаю честность, а ты — достойный юноша.

— Благодарю — улыбнулся принц — Но я не заслуживаю такой похвалы.

— Ты хороший — Джали поднялась, наполнила вином опустевший кубок Хранителя, а после — Саида.

— Не знаю — принц скривился, отправил в рот горсть изюма, затем сказал — Хочу кое что спросить, если это не смутит хозяина дома.

— Спрашивай что угодно, Саид, на все отвечу, как и ты, без утайки.

— А как вы живете здесь с Джали? Вдали от целого мира, одни в песках. Даже не о том спрашиваю, как одиноко здесь, а о том, откуда вы доставляете пропитание? Вино, которое я пью? Вы удивились, как мы с Вази смогли добраться к вашему дому. Сюда ведь никто не заходил долгие годы?

Старик помолчал, пожевав челюстью. Он думал.

— Все дары моего дома, сушеные фрукты, вино, даже скатерть, которая распростерта пред тобой, Саид, все это приносит Джали, моя служанка, и… — старик вздрогнул, словно внутри него что-то дёрнулось, и продолжил, уже тише — … моя внучка.

Принц оглядел девушку. В её чертах угадывалось что-то, и глаза были такими же, холодными, без дна, завораживающими. Джали смутилась.

— Это все правда ты? — голос принца едва не сорвался на крик, Джали молчала.

— Да — ответил за девушку старик — Джали — дева песков, она рождена здесь, ей ведомы пути этой пустыни, по которым она ходит в город Халиф’Ата, на самой границе у гор. Пятнадцать солнечных оборотов занимает ее путь туда, и двадцать один — обратно с поклажей.

— Невозможно! Неужто у нее, как у обитателя эфира, есть крылья!? — принц перешел на крик, но тут же успокоился — Да и на крыльях, я сомневаюсь, что возможно преодолеть это расстояние так скоро.

— Я же сказал — назидательным голосом, каким взрослые объясняют все детям, ответил старик — что Джали не обычная девушка, она дева пустыни, и гении, духи этих мест, живущие под землей, летающие в воздухе, хранящие в тайне ключи прохладной воды, или возникающие спонтанно из снопа искр, помогают ей, сопровождают, охраняют в этих походах. Таким ответом ты доволен, Саид?

— Да, почтенный Хранитель Старых Костей — принц ответил слегка раздраженно, он ненавидел менторский тон.

— Прости, если разгневал тебя, Саид Хир Амад — улыбнулся старик — но все это правда, часть правды. Другую часть ты узнаешь потом. Очень скоро.

Принц почувствовал, как задрожала рука Джали у него на коленях, и накрыл её своей сильной ладонью.

— Живем мы скромно, уединенно — продолжил Хранитель — Я наблюдаю рассветы и закаты, понемногу все больше и больше предавая душу пескам, а Джали служит мне.

— Позвольте еще один вопрос — и принц тут же продолжил, не дожидаясь позволения — почему вы зоветесь Хранителем Старых Костей? Это звание какое-то? Титул?

Старик застыл, словно пораженный стрелой, всего несколько секунд глаза его бешено вращались, ища за что зацепиться. Затем он овладел собой, помолчал, пожевал челюстью.

— Это моё наследие, наследие древнего города Хет, погребенного под этими песками. Я расскажу и покажу все завтра, когда солнце будет сиять в пылающих холодным светом, небесах. Наберись терпения, проведи эту ночь с пользой для себя.

— Хорошо — ответил принц — Хотя я и не понимаю, но, наверное, могу верить вам. Быть может, я слишком дерзок для гостя, попросившего ночлег. Но времени у меня теперь много. Я не смогу пройти через эту пустыню, чтобы достичь величайших гор, не смогу преодолеть эти горы, и не смогу перейти океан. Мне некуда больше идти, это конец моей дороги. Почему-то я знаю эту. Есть такое чувство.

— Это конец — кивнул старик и замолк, внутри него словно бы что-то подрагивало, пересилив себя, он сказал — Ты останешься здесь навсегда. Нас ждут долгие дни и ночи. Я отвык от людей, образы всех, кого я знал, вместе с моим именем и памятью, поглотила безжалостная Пустыня. Ты поймешь это Саид. Среди нас только Джали не боится ни жара, ни холода этой пустыни.

— Почему?

— Я — дева песков — тихо ответила девушка.

Старик кивнул.

— Оставайся, Саид, я рад тебе. А теперь мне, старому, пора отдохнуть. Но вы молоды. Саид, я окажу тебе большую честь, и подарю самое большое сокровище, которое у меня есть, я позволяю тебе провести ночь с моей внучкой Джалией, как мужчине с женщиной — и не дождавшись ответа смущенных любовников, старик поднялся из-за стола и спустился во тьму нижних покоев.

***

Саид сидел, задумавшись, загипнотизированный огнём. Он думал, но огонь тут же жадно пожирал его мысли, уносил их к потолку вместе со сладковатым дымком. Джали завешала выходы в ночь плотной тканью, теперь уже для того, чтобы сохранить тепло, прибрала остатки ужина и скатерти, приготовила ложе из ковров и подушек.

— Джали, скажи, а что там, за вторым порталом? Покажешь мне?

Девушка покачала головой, и взяла принца за руку, оттянула прочь от прохода.

— Почему нет? Твой дед не узнает.

Она снова покачала головой, лицо её было серьезным.

— И как только ты его терпишь?

— Не нужно об этом — грустно сказала она.

— Ладно, ладно, как скажешь — ответил Саид и провел тыльной стороной ладони по щеке неподвижно замершей девушки — так далеко от всего мира, здесь, тебе не одиноко?

Джали молчала. Саид взял ее руку, провел пальцем от сгиба локтя, по тоненьким венам, до ладони, ладонью к ладони.

— Какие мягкие, нежные у тебя руки, Джали — глаза-угольки принца смеялись, искрились радостью — ни у одной из самых знатных, богатейших красавиц нашего города нет таких мягких рук. Они живут в райских садах, где держат их отцы и мужья. А ты ходишь в пустыню, и остаешься такой свежей, красивой, прекрасной….

Джали со странной, немного нездешней улыбкой, остановила юношу, поднеся палец к его горячим губам, и сказала:

— Разве ты не понимаешь, Саид? Время слов уже кончилось. Времени мало.

Горячее дыхание на губах. Мягкий поцелуй. Касание.

Саид подается вперед, она — назад, играя, уводит, смеется, срывая с себя синий покров. Принц тянет руку, но находит лишь пустоту. Девушка пляшет, смеется, не позволяя к себе прикоснуться. Сапфировой вуалью платье скользит по изгибам тела, обнажает плечи, красивую грудь, и живот, мягкий, плавный и гладкий.

Звонкий смех, чаруя, сплетается, пьяный. Она танцует, кружась среди дыма, в полутьме, и тени танцуют вокруг, извиваясь. Чёрные волосы струятся по телу, прядка игриво касается шеи, лица, задыхаясь, Саид подходит всё ближе. Она смеется, смеется, смеется, роняет вуаль, по бедрам скользит, по ногам, синее платье, падает, падает вниз.

Гладкое тело. Там, где сходятся ноги, мягкие волосы струйкою дыма тянутся вверх. Она ласкает дыханьем, и гладит рукой. Так они стоят, минуту-другую, ласкаясь, и резко, коварно, она толкает его, принц валится на спину, в мягкий покров. Она наклоняется, едва касаясь тёмным упругим соском

Его губ.

Принц утопает в тепле ее тела. Дыханье — одно, и глаза: его — жаркие, горящие угли, ее — бездонные, синие, как холод под-земья. Губы. Прерывистое, жаркое дыхание, сердцебиение. Она дышит, дрожит, и проводит рукой по шрамам Саида.

Принц — тигр, из древнего рода, рывком валит добычу на спину. Чёрные волосы с синевой разметало по красной подушке. Рот приоткрыт, улыбка, в глазах — пустота. Он не видит, огнём опьяненный. Гладит ее и ласкает, к груди прижимаясь, дерзко и смущенно, лучший любовник.

Вскрик, стон, улыбка, боль, дыхание —

еще вся ночь впереди.

***

Хранитель Старых Костей тем временем ходит по кругу, ходит из стороны в сторону в своей тайной пещере. Он неспокоен, мечется, как дикий зверь в тесной клетке, падает на колени перед мирно журчащим подземным ручьем, со злости бьет кулаком по полу, рыдает, рвёт на себе бороду, выдирает целые пряди волос. Смятение, сомнение и даже отчаяние на его древнем челе.

— Старый лжец, старый, никчемный, забытый — кричит он в пустоту, и застывает, слушая ритмы дыхания. Одна слезинка для принца из далекой страны, чистейшая, срывается с глаза, не знавшего слез, и катится по ложбинке у носа, исчезает во мраке пустыни.

Пусто и мертво внутри.

Старик встает, глубоко вздыхает и успокаивается.

Пусто и мертво внутри.

Все еще жжется что-то в глазах.

***

— Пора, время пришло — старик наклонился, и тронул спящего принца за плечо.

Принц просыпается, сладко зевает, смотрит непонимающе. Ему хорошо, у него все в порядке. Жизнь бурлит в его жилах.

— Время пришло — повторяет старик.

— О чем это вы?

— Я покажу тебе, покажу, и расскажу тебе всё. Ты спрашивал, почему я зовусь Хранителем старых костей, сейчас ты узнаешь ответ.

Принц растерянно огляделся. Джали всё в том же прекрасном синем наряде, распахнула портал, ведущий в ущелье. Тайное место. Ни улыбки, ни кивка, лицо её — серьезное, пустое. Саид в замешательстве, поднялся, и пошел вслед за стариком, который тоже уж слишком серьезен.

Арка вела в хорошо защищенное от ветра и песчаных бурь ущелье — раскол между двумя красными скалами. Солнце в зените, ровно над головой, ничто не спасает от жара. Саид пожалел, что не взял покрывала, но старик крепко взял его за руку, впившись удивительно сильными пальцами, и повел на дно по узким ступеням. Юноша оглянулся назад, там, Джали стояла, словно мираж, позади. Что-то мелькнуло в синеве её глаз. Страшно. Саид отвернулся, двинулись дальше.

Слепящий песок ждет на дне, он шелестит угрожающе, словно змей, подкарауливший добычу. Старик останавливается на границе скалы и песка. Саид щурит глаза. Жарко, слегка подтекает призма сознания — он видит мираж: будто по всему ущелью, в песке, тут и там, в хаотичном порядке разбросаны абсолютно белые кости, нагретые солнцем. Они мерцают и слепят, играют. Нет — только песок. Или прах? Вот, явственно виден обглоданный временем череп, здесь– рёбра, там — кости, отбеленные солнцем. Старые кости повсюду, а ущелье широко, глубоко, безгранично.

— Посмотри — раздается голос под ухом, древний, скрипучий.

Принц ступает во прах, который принимает его мягко, но шелестит под ногами чуждого существа, живого.

— Посмотри, я их Хранитель — старик ступает вслед за принцем, поднимает череп человеческий, небольшой, наверное, принадлежавший ребенку, подносит вплотную, дает подержать. Череп гладкий, горячий, пылает, в глазницах чудится радужный свет и укор. История.

— Сколько же их тут? — тихо произносит завороженный принц.

— Старых костей… — старик отошел чуть назад — … бессчетно. Столько прожитых лет они подарили, столько мгновений.

Юноша аккуратно положил детский череп в песок.

— Зачем же ты их хранишь здесь, в чем смысл? — спросил принц и склонился над скелетом огромного мужа.

— Думаешь тут всегда была одна лишь пустыня? Нет, она пришла потом, назло мне, и поглотила все: меня, мое имя, мою память. Джали помнит название города Хет, я же не помню уже ничего, лишь пески. Хотя нет, я помню, раньше здесь была цветущая долина и большой белокаменный город, помню реки, озера, храмы, дома. Очень смутно и неясно. Но вспоминаю.

Принц идет дальше по огромному пылающему могильнику, и вдруг замирает.

— Не может быть, не может быть того, чтобы вы были старше пустыни! — принц улыбается, но в душе ему не до смеха, слишком тревожно, накатывает дурнота и белая пелена, словно все вокруг — только сон.

— Я слишком стар, и старые кости — единственное, что есть у меня, единственное, что держит мое тело и разум, единственное, что отделяет меня от Пустыни. Она пожрала память, имя и душу старого Хранителя старых костей… — старик замолкает. Саид долго, серьезно и пристально смотрит на него, и тоже молчит.

— Мне жаль вас — говорит принц, решив, что старик обезумел, и смотрит туда, где кончается ущелье, уходит в кружащую черную бездну под-земья. Воздух дрожит от жара, мерещится многое.

— Не жалей меня, не жалей, не о чем тут жалеть, не о ком — над самым ухом дрожит голос старика, то исчезая, то появляясь. Саид оборачивается — никого нет. И с другой стороны — тоже. И вдруг старик возникнет — то справа, то слева, то где-то прямиком внутри головы. В ушах звенит, всё вокруг заливается странным перламутровым светом, словно Саид смотрит на мир через призму. Резкая вспышка белого, всё стало ярче стократ, всё прояснилось в деталях, а затем потемнело, погрязло в шуме, шуршании. Тело обмякло, слева под ребрами разилось тепло, за которым последовала сначала тупая, затем, нарастая, сильная острая боль.

Хранитель старых костей резким движением выдернул длинный кривой тёмный, покрытый узором, кинжал, по которому стекала, капала кровь. Принц рухнул на колени — в прах, в песок, тяжко дыша. Прах. Пылает.

Саид понял, все понял, не может поверить. Собрав все силы, рывком поднимается, отвергая дары забытья, череп хрустит под ногой, касается рукою бедра — пусто, пусто! Клинок лежит далеко под темным сводом пещеры.

Принц, шатаясь, бьёт старика, но Хранитель легко, не дрогнув ни мускулом, словно тень, уходит, смещаясь в пространстве, от метких ударов. Раз, два, десять, двадцать раз бьет Саид, но не может попасть. Лицо старика словно мираж. Принц падает, кровь капает, льется на белый песок, окрапляет старые кости. Еще — сильный, точный удар прямо в грудь, и еще раз входит кинжал. Еще. Еще. Вспышка. Красное, густое вино, горячая кровь. Боль. Рушится тело.

Неловко согнувшись, Саид падает в песок, под ним хрустит, переламывается древний скелет. Юноша пытается, силится встать, но не может, валится на бок. Кровь льется из рта, а сверху старик-истукан, суровый, словно демон пустыни, с древним лицом и бездонными синими глазами под-земля. Нависает. Довлеет. Само солнце надело темную мантию, чёрный ореол, на облик хранителя. Тяжко смотреть, невыносимо. Злость и отчаяние кипят внутри принца, и все силы уходят только на то, чтобы не упасть, держаться, бороться, смотреть на врага, до последнего.

— Зачем!? Зачем!? Зачем!? — задыхаясь, в слепой злобе кричит Саид — Я убью тебя, старик! — захлебывается, сплевывает кровью, падает лицом в песок, снова поднимается — В доме своём убиваешь гостя, будь проклят твой дом!

Старик молчит.

— Я мог бы стать тебе сыном, мужем твоей Джали… — принц вздрогнул и закричал — Джали! Джали! — эта мысль придала ему сил, невероятным рывком он поднялся, шатаясь, побрел к каменным ступеням, силясь различить силуэт, сказать, предупредить.

— Джали! — кричит он истошно, отчаянно, но солнце, ущелье, песок поглощают с жадностью ярость. Голодная пустота утробно звенит.

— Проклятье, проклятье! — Саид падает, барахтается, увязает в песке, поднимается, падает, кричит что-то еще все тише и тише, хрипит.

Старик улыбается.

— Я бы мог быть тебе сыном — повторяет Саид севшим хриплым голосом — Жить с тобой, скрашивать одиночество старости, быть мужем Джали. Скажи напоследок, за что?

— Я — Хранитель старых костей, я одинок — старик ответил, не дрогнув и мускулом — вместе с пустыней.

— А Джали, разве не желаешь ей счастья?

— Погляди, она здесь — ответил Хранитель, и отошел. За спиной его, словно гений, наважденье пустыни, возникла Джали. Платье ее всё так же прекрасно, прозрачная небесного цвета вуаль струится вокруг. Пустые глазницы чернеют, не выражая совсем ничего — ни любви, ни приязни. Белые кости обглоданы солнцем. Внутри, вместо крови и лимфы, струятся потоки золотого песка, из глазниц, словно слезы, бегут две песчаные струйки. Прах. Плод дикого волшебства. Наважденье.

В руках чудовище держит мёртвого Вази. Голова его откинулась в муке, глаза остекленели, рот в пене и крови.

Принц содрогается, память, вспоминает урок: в далеких прохладных садах дворца, старый евнух говорил о ядах. Губы. Пена. Сухое лицо, паутинка. Колючка Гения. Джали. Все мешается в опаленном сознании. Джали.

— Джалия мне не внучка, а дочь, была ею когда-то. Теперь она — старая кость в соитье с песками пустыни. Дева песков, я же тебе говорил. Бездушна, но очень прекрасна, правда? — Хранитель лукаво улыбнулся — Это венец моего искусства творить.

Саид тяжело дышит, то исчезая, то возвращаясь. Перед взором возникает ночь с Джали, ее дыханье, ее руки, нежные и живые, настоящие. Память сворачивается в узел, принц не может ее ухватить, память словно издыхающий змей, корчится, мешая всех женщин, их лица сливаются. Джали.

— Мне жаль тебя, Саид, но, таков уж мой путь. Я не оправдываюсь. Я храню старые кости, забираю у их прежних владельцев их жизни, проживаю отпущенные им года, века, а может быть тысячелетия? Сколько я их поглотил, сколько я прожил — не помню. Возьму и тебя, чтобы мое созерцание продлилось чуточку дольше. Еще сотни рассветов и закатов, а когда кончится моя жизнь, рано или поздно, от меня тоже останутся старые кости, но они принадлежат лишь ей, лишь пустыне — слова старика шелестели, словно опавшие листья, словно песчаные струйки, текущие по черепу Джали.

Принц дрожит, не смотрит на старика, а только на ее платье, сапфировое, такое близкое, все еще носящее запах ее тела, живого тела. Которого уже давно нет, много веков нет.

— Я дарую тебе право пожить еще немного, если это имеет для тебя смысл. Наслаждайся, юный принц. Прочувствуй его до конца. Бежать некуда. Укрыться негде. Это конец.

Хранитель старых костей развернулся и зашагал прочь, походка его стала легка, моложава, по жилам и венам растекся юный огонь. Джали бросила карлика словно мешок, мертвец покатился и упал лицом прямо в песок. Саид хотел позвать, крикнуть, но не мог, захрипел. Рядом, едва коснувшись лица, прошелестело синее платье. Чудный запах духов.

Жар и темнота слились воедино. Воспоминания играют, запутавшись в клубок.

Женщины с лицами Джали, отец, и мать — полузабытые, смеются, а из их глаз текут струйки песка. Время вышло.

Кости. Кости в руках, кости повсюду, песок — это кости, и Хронос, Саид видит его, гладкий, безликий, шагает, погрязнув в костях, уходящих в самую вечность, шагает неумолимо, пожирает всё — хорошее и плохое, пожирает его самого.

Боль, резкая, пронзает спицей при каждом движении. Принц извивается в песке среди старых костей, в бреду агонии, один. Старик, его синий тюрбан, и вода, чистая, синяя. Нет — это глаза Джали, она во дворце сидит рядом с ним, а он на троне отца. Отец с лицом Хранителя, суровый, изгоняет в пустыню. Джали плачет, а сын, юный тигр, зовёт его папой. Папа! Папа! Прости!

Бред, долгий тягучий, липкий взял принца в свои объятия. Так бесконечно, целую жизнь, играют злые образы, то ярко, то тускло. Время остановилось, время остановилось, время остановилось. Замерло.

Принц с трудом открывает глаза.

Песок. Ослепительно-чёрный,

и белые кости, холодные

Дыханье.

Песок. Ослепительно-белый,

и черные кости, горячие.

Дыханье.

Застывшее небо над головой

белое солнце сжигает дотла.

Дыханье.

Кипящее небо над головой

чёрное солнце застывшего льда.

Это конец.

Сумерки: на перепутье миров

Конец, окончательный и бесповоротный. Жуткий. Пугающий. Звенящий. Тебе ведь он тоже когда-нибудь предстоит. Смотри, как красиво сходятся пути, ведущие в бездну, посмотри, как сплетаются нити событий.

Нет, нет, старый сказочник предлагает тебе лишь подумать. Я не предлагаю тебе ничего, не соблазняю, как это делал раньше много веков. Моя роль и моя игра несколько изменились с тех пор.

И я, поверь, никак не участвовал в этой истории. Я не вел принца за руку, не заставлял делать того или иного. Я не шептал старому Хранителю на ухо свои заклинания. Они сами прекрасно справились. Я лишь наблюдал, наслаждался, смеялся в отблесках черного солнца.

Теперь и костей тех не осталась. Они обратились в песок. Песок же через много эпох был сожжен дотла белым пламенем завершения мира и обратился в чистую музыку.

Вот, погляди.

В моих руках единственный оставшийся артефакт того мира — глиняный барельеф, совершенно истершийся. На нем изображен змей, кусающий сам себя за хвост. Вот он. Вглядись, с одной стороны этой вещицы все вопли и стенания мира, видишь? Слышишь? Тысячи душ, тысячи мучительных стонов.

А теперь поверни другой стороной, прикоснись, пробуди её.

Погляди. Здесь собрано всё сердечное солнце, всё счастье, лучащееся подобно нектару. Всё прекрасное, всё восхитительное собрано здесь — от улыбки ребенка до триумфа императора, от радости творческого озарения до постижения истины. Всё малое и великое счастье того мира отпечатано здесь.

Только не пытайся прямо сейчас решить эту загадку. Не пытайся соединить и то и другое. Не пытайся понять почему всё именно так, а не иначе. Ты сможешь это сделать потом, но сейчас не выдержишь подобного напряжения двух разрывающих сил.

Лучше подумай пока что о том, что привело принца к такому концу. Он не был свят, но был благороден даже, по-своему. Скажешь — демон-хранитель во всем виноват? Но он не демон, как ты заметил, в нём осталась чуть-чуть сострадания. Обоих определяет одно — жажда жизни, цепляние к ней.

Так отбрось же цепляние и слушай мою вторую сказку.

Падение Нузула

Громада улитки ползет к перевалу, вверх по долине, клином прорезающей горный хребет, дальние пики которого расходятся по обе стороны в горизонт и теряются в синей дымке. Улитка прокладывает свой путь по лесу, оставляя след — просеку, покрытую слизью и объеденные стволы деревьев.

Улитка — громада, подобная горе, ощетинилась иглами древних каменных башен, панцирь её покрыт тремя ярусами жилищ человеческих. Живая гора — великая улитка Нузул, порождение Фухуул-Гиа — матери-земли, и Больга — хозяина болот, отвергнутого сына повелителя волн.

Медленно ползет Нузул на восток, купаясь в розовом свете восходящего ему навстречу солнечного диска. Старое, бурое, бесформенное, подобное земле тело его движется плавно, и слышен хруст ломающихся деревьев.

***

Темные тучи по земле ходят, не по ясному небу. Охотники — многоголосое собранье: бездомные, скитающиеся по полям кочевники Пекали; оседлавшие-ветер коневоды Хургони; племена темнокожих людей: Торопы, Ассары, Бхасали, Уди и Хира; огневолосые варвары из далеких снежных земель: Фарнринги; Арди — воины с изогнутыми клинками, пришедшие из-за Моря; и даже примитивные дети Фали, что мирно пасли овец в этой долине, с палками и камнями в руках присоединились к Охоте. Все они теперь одно — туча, черная клякса, растекшаяся по равнине у подножия гор. Орда саранчи человеческой. И след Нузула меж ними. Много месяцев Хан-Ток, Большая Охота следует за древней улиткой, что подобна горе.

Множество раз пытались они остановить Нузула, взобраться на панцирь его и взять приступом город Нузул'оро'тул — дом народа Нузулова. Но крючья и веревки их сбрасывали, ломали лестницы, самих же охотников побивали камнями, цепляли острыми баграми, пронзали копьями и стрелами.

О, стойкие стражи Нузула! Стотысячный рой разноязыких племен идет за вами! Все они, хищники, видят, как добыча, наконец, заходит в капкан — узкую долину, прорезавшую снежные пики Аяс, самые низкие из которых во много раз превосходят Нузула.

***

Солнечный глаз, обрамленный птичьим щебетанием, выглянул между башен-близнецов двуглавого дворца Ар'тул, что значит «дом Ара». На каждой из этих башен, крепко сложенных из блоков желтого обожженного кирпича, трепетали знамена Нузул'оро'тула — завиток панциря улитки меж двух линий, черная точка сверху, и белая — снизу.

Ар Мехильседек 4-й из рода Нузул'агатай, что значит «покорители Нузула», буйногривый полуседой старик в шафрановом одеянии цвета утренней зари, стоял посреди раскачивающегося подвесного моста, протянутого между плоскими вершинами башен.

«Вся жизнь наша висит меж двух этих башен, раскачивается на ветру, в дыхании Богов. Никому не ведомо, когда порвутся канаты жизни — в жесточайшую бурю, или в безветрие. Одни падают в бездну, другие стоят, цепляются изо всех сил. Вот я стою, держусь, Мехильседек 4-й. Пока стою» — так думал Ар.

Черты старика, словно высеченные из камня, были чертами древнего и могучего божества. Он походил на Гругра — бога-громовержца Фарнрингов, и только глаза говорили о его человеческой природе, ибо в их тусклом блеске отразились страдания, выпавшие на долю старого Ара. Лишь эти глаза были живыми на древнем лице старика, закаленного в горниле власти, омытого золотом и кровью, благословленного и проклятого Богами.

Двуглавый замок Ар'тул — высшая точка на панцире Нузула, чуть ниже стоял зиккурат, покрытый пластинами черного и белого мрамора, украшенный позолоченными аппликациями Великого Колеса Каха и Лио. Венчала зиккурат площадка с каменным алтарем. К ней со всех четырех сторон вели пологие кирпичные лестницы.

Первосвященник в длинной, черной с белым, рясе, с золотым колесом на шее, что сверкает на утреннем солнце, поднимался к алтарю. На вершине он развел руки, как разводил сам тысячу раз прежде, как разводили до него и другие первосвященники Нузула, и поклонился, приветствуя восход Солнца, приветствуя новый день.

«…день, что не принесет добрых вестей, но, тем не менее, солнце встает, и сердце мое радуется этому. Я слышу птичье щебетанье, горы стоят вокруг, незыблемые. И будут стоять. После…» — так думал первосвященник.

Город Нузул'оро'тул, что уже двенадцать веков носит на своем панцире улитка Нузул, просыпался.

***

Ах, Нузул'оро'тул!

Ар вдохнул воздух, что пах свежим утром, пах дымом, пах людьми.

Закрученный панцирь улитки был полностью скрыт под слоем почвы, камня и людских построек. Кое-где даже росли деревья, на гребне, что нависал над самой головой улитки, была сосновая роща, были сады Ара, раскинувшиеся вокруг дворца — увядающие, поросшие бурьяном, здесь статуи древних правителей высились языческими истуканами среди мертвых деревьев, бессильно грозящих небу безжизненными крючьями и пиками острых ветвей. Некогда все эти люди некогда были грозой племен, что ныне слетелись, подобно стервятникам. Круг замыкается.

От мощеных площадок вокруг Ар'тула и зиккурата Колеса, вниз по панцирю опускались три широкие лестницы, разбегались сосудистые сеточки пологих тропинок. Три яруса, три широких горизонтальных улицы опоясывали весь панцирь. На верхней улице располагались дома богатых людей, малые дворцы и галереи. На средней — дома зажиточных горожан, лазарет, несколько маленький храмов, посвященных Фёхуул-гиа и палатки торговцев, сейчас их почти не было видно — торговля давно потеряла весь смысл, золото обесценилось и мешок крупы стоил, подчас, целого состояния. Нижняя, самая длинная из улиц, почти опустела. Все бедняки жили теперь между ней и средней улицей в полуразрушенных каменных домах и деревянных, наросших сверху руин, словно грибки плесени, хижинах. По нижнему ярусу теперь ходили только солдаты и ополчение, все дома здесь носили следы осады, сражений, пожаров. В самом низу, совсем близко к земле, на уровне верхушек деревьев, стояли ощетинившиеся деревянными кольями бастионы, люльки и механизмы для спуска.

Башни Мулиту были своеобразными центрами коммуникации, они были на всех ярусах. Через их сводчатые арки проходили широкие лестницы, соединяющие в единую сеть все три больших улицы, там же, внутри башен, располагались входы в тоннели. Вершины башен венчали огромные, высеченные из цельных кусков гранита, улитки, истертые временем. Некоторые уже совсем раскрошились, иные лежали внизу, увитые розовым вьюнком и корнями деревьев.

Ар увидел, как заскрипел, заработал древний механизм — деревянная люлька начала свой ход по тросам между древних подъемников.

— О, древний Нузул! — прошептал Ар.

Улитка остановилась. Мехильседек почувствовал, как прекратилось мерное покачивание. Он сошел, держась за трос, на плоскую площадку, спустился вниз по ступеням, опоясывающим башню, вышел на плоскую, с широким резервуаром для дождевой воды, крышу дворца, и уже оттуда спустился в скрытую комнатку прямиком за тронным залом.

Ар вошел в зал через потайную дверцу, задрапированную шелковыми полотнами, и сел на свой трон, стоящий на постаменте из трех наложенных друг на друга каменных плит. В основании — красный гранит, посреди — черный гранит, и самая верхняя — из белого мрамора.

Прохлада и сумрак. Журчание воды в двух узких бассейнах по обе стороны от трона, поверхность зацветшей воды была неровна, она безошибочно показывала угол крена улитки. Больше ничего в этом широком и высоком зале не было. Трон, два длинных бассейна и пустой гулкий зал, сумеречный, даже несмотря на то, что с одной стороны сквозь узкие окна над галереей пробивался утренний свет.

***

Копья ударили о пол. Отворились каменные врата. В зал вошли двое воинов в медных кирасах, в пурпурных плащах, и встали по обе стороны от просвета. За ними, в сопровождении еще двоих воинов, вошел Ми'Ар Косаадек. Черные кудри его спадали на медный доспех времен Золотого Века улитки, на солнечном сплетении сверкал четырьмя гранями инкрустированный изумруд размером с ладонь. Он подошел к трону и преклонил колени.

Ар жестом, не дрогнув ни мышцей на каменном лице, велел встать.

— Отец, Повелитель, Ар'Нузул! — начал Ми’Ар твердым голосом — Позволь мне взять воинов и спуститься на землю. Мы отбросим шакалов, рыскающих вокруг, встанем щит к щиту — насмерть, и будем держаться, чтобы Оро'Нузул спустился, набрал воды и пищи — в этих горах есть дичь, есть грибы и плодовые деревья Коха. Отец, общество Нузула испытывает голод. Воинам, чтобы сражаться нужна хорошая пища, вода нужна всем — для нашей жизни.

— У меня полторы тысячи копий — ответил Ар — Врагов же наших бессчетно.

— Знаю, отец! Знаю, но разве это имеет теперь значение!? Мы подарим Оро'Нузулу целый день. Позволь…

Тишина. Слышно, как кружатся в лучах света пылинки.

— Иди — голос старика звучит глухо и слабо. Благородное, но болезненное, уже износившееся лицо юноши печально улыбается.

— Иди… — не шепот, но шелест мертвой листвы — … возьми лишь тех, кто пойдет за тобой по доброй воле.

Ми'Ар, плоть и кровь Ара, поднялся и кратко кивнул.

— Прощай, отец — лицо его дрогнуло, Косаадек развернулся и зашагал к выходу. Бряц-бряц-бряц — звенел его щит, ударяясь о медный доспех. Покачивался малахитовый плащ, и золотое шитье, сплетение нитей на спине переливалось. Словно какая-то ниточка из живого сердца каменного старика привязалась к спине сына, и все растягивалась, растягивалась, растягивалась, напрягаясь, как тетива. Скрылся сын, за ним воины — пурпурный танец плащей. Сузился просвет и исчез, захлопнулась дверь, глухо. Там, между створок и оборвалась ниточка, отдалась глухой болью. Каменный старик не шелохнулся.

***

Через час в зал ворвался советник Джукей'до'Нузул — шестеро рабов в золотых безликих масках принесли его носилки и водрузили у подножия трона. Он, маслянолицый, с трудом, при помощи двух рабов, поднялся. Тысяча золотых цепей и цепочек опоясывали необъятное, заплывшее тело. Джукей с трудом, словно шел по колено в горной реке, сделал шаг и слегка поклонился.

— О, Ар Нузула! Светоч Нузула, неужели твой взор затуманился!? — советник запричитал тонким, словно у женщины, голосом — Последняя надежда рода, Ми'Ар уходит на землю! О, Ар Нузула, неужели отпустил ты единственное дитя своего, младшенького сыночка!? Разве ты не помнишь, как погиб старший твой — Аганус в битве на Агарских полях? Разве не помнишь ты, как погиб средний твой, на нижних бастионах, защищая Нузула? О, Боги да смилостивится над нами, О, Боги, да…

— Замолчи — отчеканил Ар, и невиданная жуть пробрала Джукея — Замолчи… — повторил Ар мягче, с ноткой мольбы — …мой сын покуда еще жив. И если он погибнет — так тому и быть. Я буду стоять, покуда жив, и ты будешь стоять, покуда великий Нузул несет нас на своей спине.

— Вижу — ответил Джукей, устало улыбнувшись — сердце ваше говорит иное, мой повелитель.

За такие слова Ар мог бы распять советника, но старик промолчал, замолчал и Джукей, лишь цепи на нем, словно змеи, шелестели при малейшем движении.

В открытые врата, которые не закрываются, покуда посетитель находится в зале, уверенным шагом вошел предводитель воинств Нузуловых, клинок Ара, Али-тигр. Он был в кирасе, короткий клинок болтался в ножнах на поясе. Смуглый короткостриженый мужчина поклонился.

— Мой Ар — отчеканил он — Ми'Ар Косаадек говорил на всех трех витках перед Оро. Три сотни воинов идут с ним.

— Хорошо — шелест ветра — следом за ними пусть выйдут люди и воины, даже женщины пусть идут вниз, пусть берут воду из реки, пусть берут плоды Кохи, пусть ищут ягоды и грибы. Косаадек защитит их от шакалов. Так я сказал.

— Так и будет, Ар — ответил Али.

— Так и будет, повелитель — согласился Джукей.

***

Так вышли три сотни воинов с копьями и клинками, и смотрели на них жители города из своих домов, не выходили. Безмолвие. На лицах — боль, не слышно даже женского плача, был раньше, теперь слезы кончились. Скорбный шаг. Бряцанье доспехов. Трижды обошли они панцирь Нузула: мимо знакомых, родных башен, мимо белокаменных домов, мимо старых мозаик, мимо пещер и расколотых статуй улиток.

На бастионе их встретил первосвященник, и в окружении тысячи воинов, выстроившихся во много рядов на уступах, он, темнобородый старик с добрым сострадательным взглядом, благословил их, но не именем Лио-животворящей, не священной водой окропил головы, но прахом из усыпальниц отцов осыпал головы уходящих — то было благословение смерти бога Каха.

Спустились воины в тридцати деревянных люльках, сошли наземь и двинулись вниз по долине, чтобы встать насмерть щитом для Оро’Нузула. Никто не подходил к городу на выстрел, ибо лучники, хоть у них и остались лишь деревянные стрелы без наконечников, никогда не покидали своих постов. Но повсюду в окрестных холмах, укрывались небольшие лагеря следопытов, и в часе пути за Нузулом шли тучи народов. Эту массу людскую видел каждый житель Мулиту.

***

Вскоре, словно муравьи из гигантского муравейника, вышли и рассеялись вокруг жители и воины — Оро'Нузул. Конечно, из кустов в них летели смертоносные стрелы. С криком выбегали волчьи отряды варваров-следопытов, устраивали резню и тут же скрывались, оставляли за собой лишь трупы. В лесу, тут и там, происходили кровопролитные стычки со стражами города, сопровождавшими собирателей.

***

Ар смотрел с моста как люди передают из рук в руки глиняные сосуды с водой, смотрел, как одни возвращаются из леса с полными корзинами, смотрел как из того же леса выносят мертвых и раненых, но видел он только одно — далекий порог горной реки позади Нузула, скрытый среди поваленных деревьев. Там, он знал, встали пурпурные плащи, как знал и то, что племена уже выступили, проведав, что Оро сошел в поисках пищи. Совсем скоро тремстам храбрецов предстоит встреча. Не будет ли жертва напрасной? Сколько они простоят? Окажется чудом, если хоть четверть дневного пути Солнца!

Ар уже ничего не чувствовал — ни скорби, ни сожаления.

«Каменный старик — вот кто я» — подумал он, вздохнул и начал спускаться вниз.

***

Через несколько часов в тронном зале двуглавого дворца Ар’Тул собрался совет Нузула в полном составе. Полукругом вокруг трона Ара Мехильседека 4-го расположились советник Джукей'до'Нузул, предводитель воинств Нузуловых Али-тигр, первосвященник Хаади и жнец Каха Мхак.

— Сегодня люди будут есть — спокойно сказал Али, даже улыбнулся.

— Скудно-скудно… — покачал головой Джукей.

— Много месяцев Оро не спускался на землю, чего же ты хочешь? — ответил Али.

— Но какой ценой… — покачал головой Первосвященник — …Ках забрал многих. И я говорю тебе, Ар, сегодня нужно провести большой ритуал Колеса, я буду держать речь перед Оро, чтобы вместе мы обратились к Лио!

— Зачем? — Джукей издал тонкий женский смешок — Мы уже в руках Каха! Ничто-ничто нам не поможет. Сейчас его очередь крутить колесо. Да-да-да!

— Да! Да! Да! — закаркал жнец, и все скривились. Его терпели здесь лишь согласно обычаю, в обязанности же этого жреца входили погребальные ритуалы и все, связанное с кровавыми подношениями. Первосвященник не мог заниматься этим, чтобы не утратить чистоты в очах Лио.

— Ках будет милостив — сказал жнец — Ках поможет, но-о — он сделал небольшую паузу — только если мы все принесем достойную жертву, как это сделал наш Ар, Светоч Нузула.

— Что ты имеешь ввиду? — спросил Али.

— Наших детей, всех наших детей — прошелестел жнец.

— Замолчи, не то я отрежу твой поганый язык — прорычал Али и положил руку на рукоять своего клинка. На несколько секунд в зале воцарилась тишина. Ар оглядел каждого из собравшихся, в его глазах была боль.

— Тому не бывать — сказал Ар — Еще одно слово, жнец, и Али действительно отрежет твой язык.

Жнец поклонился, и удалился в показном смирении. Все помолчали.

— Извините меня, Ар — начал Джукей плаксивым голосом — Но мы все еще в руках Каха. Куда мы идем? Куда идет Нузул? Куда…

— Через горы — мрачно ответил Али-тигр — Нузул идет к перевалу. Эта долина сообщается с пустыней на той стороне, там есть ущелье между скалами, достаточно широкое, чтобы он смог пройти.

— И тогда у нас появится шанс вырваться из ловушки… — неуверенно проговорил Джукей — …но ведь и племена пойдут за нами, даже на ту сторону. Или мы как-то истребим их в ущелье?

— Нет, скорее они нас. Будет чудом, если Оро'Нузулу удастся миновать это место. Ущелье узкое. Нузул пойдет, и будет скрести панцирем о скалы, наши бастионы падут. Лучшего места, чтобы взять город нельзя и придумать. Но не стоит предаваться отчаянию. Мои разведчики доложили, что неподалеку в этих горах есть деревня. Люди ни-на-чьей стороне. Мы должны склонить их к Нузулу.

— Там сотни тысяч псов идут по нашему следу! Вряд ли эти люди пойдут на самоубийство, лучшее для них — остаться в стороне — ответил Джукей.

— Там сотни тысяч — гордо оскалился Али — А здесь великий город, наша цитадель, Джукей!

— Их собственный дом предадут огню! — возразил советник.

— Предложим взойти и стать частью цитадели. Примем это племя в Оро'Нузул, такое случалось раньше.

— Раньше, но не сейчас! Я ничего не понимаю в войне, ты же наивен как ребенок во всем остальном! — разъярился Джукей, гремя цепями — Чтобы чужой народ оставил свой дом ради Нузула? Разве такое возможно!?

— Я знаю еще кое-что — Али говорил спокойно — люди видели изваяние улитки посреди их жилищ. Возможно они связаны с древними братьями Нузула, и наверняка почитают Мулиту, если сделали ее своим Знаком.

— Тогда… — Джукей тяжело вздохнул, чуть пошатнулся, стоять ему было очень тяжело — …можно попытаться склонить их. Но, боюсь даже их знание местности и несколько сотен рук не спасут Нузул'оро'тул от погибели.

— Отправляйте дипломатов прямо сейчас, пока еще есть время — молвил Ар свое решающее слово — Пусть идут и говорят, пусть несут дары — золото, камни, оружие! Пусть несут знаки и знамена Нузула. Склоните их к нам любой ценой.

***

Вышли послы Нузул'оро'тула. Десять их было.

Сам Нузул тоже воспрянул и двинулся в путь.

***

Вечер. Закатный глаз витает над долиной, полной черных людей. Слышен их гул, видны их костры, грозящие огнем Нузул'оро'тулу.