Бесплатный фрагмент - Сказка Сердца | Часть Первая | Город Осколков

ГЛАВА 1

Кисть цвета апельсиновой корки окрасила южные вершины Дворца Узурпатора и, торопясь, побежала вниз, в жилые кварталы, где на шпилях ещё покоилась исчезающая прохлада ночного тумана. Отражаясь в открытых окнах и заполняя арочные своды, она перепрыгивала с вывесок на жестяные трубы и флаги большого рынка. Будто пробуя на вкус другие цвета и оттенки, она преломилась в мозаиках Старого Квартала и наконец добралась до задних дворов нижнего яруса, редкими каплями упав на лежавший в Переулке Слепых труп.

— Почему именно мы должны убирать мертвецов? — нахмурился толстый стражник. — Сегодня же не наша очередь.

Его высокий худощавый коллега не подал виду, что услышал товарища. Он продолжал изучать листок, взятый из рук мертвеца, и пробормотал себе под нос:

— Это же страница из запрещённой книги…

— Из книги? — удивлённо произнёс толстяк, поднимаясь на носках, чтобы заглянуть в руки своего длинного коллеги.

— Зелье обращения воли, — прочитал длинный стражник.

— Да здесь же написано непонятными еретическими закорючками.

— Болван, тут перевод карандашом на полях.

— Ой, не нравится мне это, Ручи, — закрыл глаза толстяк, — не приведи Сердце, кто-то узнает, что ты эту дрянь в руках держал.

— Поэтому и надо от него скорее избавиться, — кивнул длинный, — бери за ноги, Блоп, понесли к каналу.

Опережая стражников, редкие капли света добрались до когда-то красной двери на углу канала и Переулка Слепых и упали в комнату, больше напоминающую склад механика. Луч окрасил парящие над старой деревянной кроватью пылинки, отпрыгнул от медной трубы и приземлился в забрало куклы, висевшей на старом крюке у двери. Мерцанием пробежался по вешалкам и пряжкам рабочих поясов, окрасив стальные пружины. Ненадолго заблудился в нескольких стеклянных колбах и оказался прямо в глазу магистра — младшего техника Вульфи.

Галахад Вульфи, слывший легендой среди всего Магистрата, сел на кровать, широко зевнул беззубым ртом и провёл рукой по лысине — она протянулась от большого морщинистого лба к макушке, обрамлённой седым частоколом волос. Полуприкрытые тяжёлыми веками глаза окинули комнату и поймали своё отражение в пузатой колбе, разбухшей на столе. Магистр тут же скорчил себе рожу.

— Допфое утфо! — прошамкал он и бросил взгляд на куклу, висящую на стене. Но она ничего не ответила.

Галахад решительно стряхнул вновь накатившую дрёму, разогнав застывшую было пыль, крякнул и соскочил с кровати на дощатый пол. Потом несколько раз присел и потянул мышцы рук и ног, протяжно зевнув.

За окном зашумело, зашелестело и пахнуло специями, а Вульфи уже хлопнул дверью и заскрипел ступенями, спускаясь на первый этаж по хилой деревянной лестнице, прогибавшейся даже под его стариковским весом. В маленькой ванной застучала о металлическое корыто вода. «Хмм. Скажи мне, дорогой магистр Вульфи, сколько-сколько голов отрубил Саммариус?» — спросил он ехидным голосом, поправляя с трудом вставленную челюсть и направляясь на кухню. «Две тысячи сорок две… Я ещё раз могу тебе повторить. Две тысячи сорок две», — мрачно ответил он себе печальным тоном, ставя на плиту вчерашнюю кашу. «Напомни, сколько там среди них было младших техников?» — снова уточнил ехидный голос, включая газовую горелку, мгновенно раскалившую чугунную кастрюлю. «Ни одного», — грустно констатировал печальный, зачерпывая кашу и наливая её в тарелку. «А старших техников?» — «Пять». — «А управляющих?» — «Двенадцать». — «А мастеров?»

— Хочу спать, — неожиданно вставил магистр, усаживаясь за металлический стол.

«Не перебивай!» — разозлился ехидный. «Семьдесят один», — продолжил грустный, дуя на ложку. «Да у вас, дорогой Галахад, врождённые способности к счёту и отличная память на мертвецов!» — рассмеялся магистр и засунул ложку в рот.

Почувствовав приступ тошноты, он зажмурился, сделал над собой усилие и заставил себя проглотить кашу. Вынув ложку изо рта, он поморщился, положил её на край тарелки и продолжил спор.

«Да, мне хорошо и так. Врождённые способности, хорошее положение, уважение, почёт». — «Как и у Альфи». — «Альфи бы никогда не позволил себе гнить в этой дыре». — «Вот Альфи-то как раз и не повезло, а тебе повезло». — «Он жив, а ты нет». — «Нет, это ты жив, а он нет». — «А это жизнь?» — «А что, по-твоему, жизнь?»

— А не пора бы вам всем заткнуться! — рассерженно стукнул ложкой магистр и опустил глаза на треснувшую тарелку.

Редкий в этих краях утренний свет уже безвозвратно удалился по своим делам, и на маленьких набережных канала снова сгущался сумрак. Только где-то наверху сушился вместе с бельём на раскинутых паутиной верёвках и электрических проводах далёкий отсвет палящего на верхних ярусах солнца. Влекомые безнаказанностью полутьмы, из узкого Переулка Слепых показались двое городских стражников и потащили мимо соревнующихся в незаметности дверей безжизненное тело. Они остановились возле груды мусора, перевели дух и неуклюже спихнули в воду свою ношу, перевалив её через маленькую ступеньку, отделявшую каменную мостовую от бегущего потока.

Тот, что повыше, присел на корточки, опёрся на ружье, выругался и, обращаясь к тёмной воде, произнёс:

— Тяжёлый, зараза.

— Иногда мне кажется, что мы с тобой жуки, ну те, что… дерьмо собирают, — ответил тот, что потолще, разглядывая верхние этажи, обнажившие свои канализационные трубы, которые, нависая и пыхтя вентилями, грозились придавить собой набережную. Высокий сплюнул в тёмную воду.

— Дурак, они строят из него дом, а наше дело — избавляться.

— Одни луны знают, чем кончается этот сток, поэтому мы вполне можем укреплять своими действиями фундамент рынка, — парировал довольный собой толстяк.

— Ты идиот, Блоп.

— Нет, дорогой Ручи, я романтик, — он разглядывал свою каску, надетую на руку, и, надув пухлые губы, вдохновлённо продолжал. — Мне хочется всю нашу… обыденную жизнь… хоть немного превратить в праздник. Что я и делаю по мере сил.

С противоположной стороны мусорной кучи, в опилках у дома резчика, раздался булькающий звук и стук удаляющихся деревянных башмаков. Высокий стражник, повинуясь инстинкту, резко встал и пригляделся. Толстяк выглянул из-за его спины:

— Живой?

— Да нет, — раздражённо дёрнул плечом высокий, — это рыбак. Только пятки сверкают. Я знаю его жену, она торгует здесь на базаре всяким скарбом с верхних ярусов. «Улов с верхов»… Теперь понятно, откуда она его берёт, — он подошёл к старому холщовому мешку на другой стороне кучи и приподнял его, — Смотри.

Под ним был мятый серебряный кувшин.

— Довольно старый, — глаза тут же возникшего рядом толстяка заблестели.

— Да, но, если не отнесём кузнецу, дадут только на вес, — отрешённо ответил высокий, всё ещё вглядываясь в переулок, где исчезла тень рыбака, и после паузы подытожил: — Надо бы потолковать с этим малым.

— Зачем? — удивился Блоп.

Ручи посмотрел на толстяка с презрением и жалостью.

— Как ты там назвал себя? Романтик? Нет, Блоп, ты просто дурак.

И с этими словами высокий подцепил на ствол ружья тонкую ручку кувшина и двинулся в переулок.

— Почему же дурак? Руч, я тебя не понимаю. Постой!

Толстый поспешил за ним. Долго ещё было слышно эхо их спора, потонувшего в шуме рынка и завывании труб. К нему чутко прислушивалась, подрагивая усиками, с трудом выползшая на мостовую мышь, скрывавшаяся всё это время в дырявом сапоге рядом с мусорной кучей.

Мимо проплыли заблудившиеся складки тумана и прятавшийся в них кораблик, сложенный из долговых обязательств матери двоих детей, чей дом был выше по течению.

Тогда-то красная дверь на углу набережной и Переулка Слепых отворилась и заскрипела, заспорив с завываниями протяжного мужского баритона, забредшего сюда откуда-то с верхних этажей общежития Магистрата, поднимавшихся до самых верхних ярусов. И мало кто в Магистрате помнил, что его питавшиеся влагой корни были здесь, в полусонной тьме канала.

Крякнула редкая в этих краях птица, и магистр младший техник Галахад Вульфи в длинном сером дождевом плаще с капюшоном и с холщовым рюкзаком за спиной с трудом вылез из забитого запчастями помещения, где он проживал, и аккуратно прикрыл за собой дверь. «Темно, сыро и противно, и ты забыл мазь для коленок», — забурчал он себе под нос. «Отстань, лучше найди мне ключ от замка», — устало попросил ехидный голос в его голове.

Похлопав, словно птица крыльями, себя по карманам, он принялся снимать рюкзак, но оступился на маленькой лестнице и ударил о дверь торчавшей из рюкзака деревянной головой куклы с металлическим забралом. Добравшись до бокового кармана, он извлёк ключ, а также крепкий замок с секретом, и повесил его на дверь.

Из-за угла, закружив и напугав старика, с трескотнёй, шелестом и скрипом вечно несмазанных пропеллеров пронеслись посыльные со свежей выпечкой, весело перелетели через деревянный мостик, перекинутый на противоположную сторону набережной, и исчезли за поворотом канала.

Вульфи выдохнул, проводив их полным сочувствия и раздражения взглядом.

— И какой идиот пускает их через канал…

Очередной пассаж скрипучего внутреннего голоса прервала капля, упавшая магистру на кончик носа, еле-еле торчащий из-под капюшона. Магистр посмотрел на сырые трубы второго этажа, свисавшие над головой, от них пахло болотом и мхом. Вульфи утёр нос рукавом, мысленно пожелав крепкого здоровья канализационной службе Магистрата. От трубы отделилась другая капелька воды и упала в тёмную лужу, куда тут же наступила нога Галахада: он заспешил мимо мусорной кучи по набережной в сторону сектора погрузки, в такт баритону, продолжавшему томно выть где-то в вышине.

Галахад был в том преклонном возрасте, когда живость тела ещё не покинула его, но уже заставляла предельно аккуратно относиться к нагрузкам. Гладкие камни брусчатки, будто выловленные на берегу моря, всё так же звонко пели свои простые ритмы под деревянными подошвами магистра Вульфи, как и много лет назад. Однако он всё же подобрал длинную палку у дома резчика, пусть это и напоминало ему о возрасте. С ней Галахад без труда, как нежно шептал его внутренний голос, даже с закрытыми глазами и ни разу не поскользнувшись, мог пройти набережную туда и обратно.

Скользя под мостами и арками, Вульфи прислушивался к шуму рынка. Посторонний бы и не заметил, но что-то отличалось в привычном хрустящем кипятке человеческих голосов, наперебой ругающихся из-за тысяч наиважнейших мелочей. К привычной какофонии добавился какой-то звенящий привкус, почти неразличимый в этой монструозной опере, лишь отзвуками добиравшейся до задворок канала. Нырнув под Паровой мост, Галахад увидел группу стражников, поднимавшихся по грязной от копоти лестнице со стороны пешеходной зоны, где и застыл магистр.

— Проклятые Культи, почему мы должны делать за них всю грязную работу? А, капитан? Я не подписывался на это, — зашипел чей-то ломающийся визгливый голос.

— Молчи, сопляк, следи за своим языком, усёк? — ответил ему грубый бас.

Каждое утро в канал выкидывали трупы тех, кто не пережил эту ночь. Но обычно этим занимались сами жители. Магистр смекнул, что за напряжение стояло в воздухе: шла подготовка к очередному празднику. Свист и грохот паровоза заглушил голоса стражников, и Вульфи, осторожно выглянув и убедившись, что они ушли, поспешил дальше по каналу к уже видневшейся за шлюзом цели.

В лучах тусклого света, проникавших сюда из Старого Квартала, многократно переотражённых в витражах и мозаиках и приобретших все возможные оттенки от изумрудного до пурпурного, игрались две маленькие птицы. Вульфи распознал в них совок — городских приживал, во множестве ютившихся в Городе. Они перекидывали друг другу кусок хлеба, выполняя какой-то свой птичий обряд, потому что одна вдруг начинала гоняться за другой, но потом вторая с лёгкостью отдавала ей добычу и, наоборот, сама гонялась за первой. Они кружили между полуразрушенных металлических свай Верхних врат — так назывались тянувшиеся вверх лестничные пролёты вокруг шахты лифта, что вела от канала на верхний ярус.

Лифт был построен ещё в эпоху Второго Ренессанса, в самом конце набережной, где канал уходил под здания, низвергаясь в гигантскую ржавую трубу, вросшую глубоко в Большую стену. Цветные лучи освещали всё великолепие этого памятника человеческой мысли вместе с очевидным бессилием его сохранить: они смешивались друг с другом, переливались и давали воде и металлу в последний раз насладиться светом, прежде чем навсегда исчезнуть в неумолимой тьме трубы.

Птицы и лучи так увлекли магистра, что он чуть не угодил в лифтовую шахту. Вульфи успел схватиться за край проёма, но палка улетела вниз, застучав по невидимым препятствиям в темноте.

— Вот так, старый дурак с закрытыми глазами… — сказал он вслух притихшему внутреннему голосу.

Шахта опускалась до технических этажей и поднималась до площадки Сектора 77, где находилась малая обсерватория Университета Амун. Её обнимала прогнившая и грустно свисавшая, словно лапша, металлическая лестница. При желании, ею можно было воспользоваться, но не здесь, внизу, где ступени давно поддались времени. Когда-то сюда ходил настоящий электрический лифт, но он, как и почти всё, что было сделано во времена Второго Ренессанса, вышел из строя и его быстро растащили на металлолом. Остались только цепи, давно проржавевшие и ненадёжные, но всё ещё годившиеся, чтобы перенести одного старого магистра.

Вульфи знал, что двигатель наверху всё ещё работает. Он подёргал большую цепь, она отозвалась звенящим эхо. Старик поставил ногу в одно из звеньев, просунул руку по локоть в другое звено, а свободной рукой нащупал маленькую цепочку рядом и дёрнул за неё. Далеко вверху что-то грохнуло, и встревоженные совки, прекратившие свою игру, захлопали крыльями и запищали. Затем грохнуло внизу, подняв скопившуюся вокруг сердечную пыль, и одна из птиц рванулась к свету в Старый Квартал, а большая цепь дёрнулась и поползла вверх, унося с собой магистра. Краем глаза он увидел в темноте большой трубы какое-то движение, в следующую секунду от неё отделилась тень, и замешкавшаяся птица исчезла в поглотившей её темноте. По спине магистра прошёл холодок. Сердце заколотилось:

— Это старость. Старость. Тебе показалось.

«Да не показалось вовсе, — заверещали наперебой голоса в голове магистра. — Не надо думать об этом. В конце концов, труба тоже должна что-то есть».

Полный неразборчивой тревоги, он крепче обхватил цепь, медленно поднимавшую его этаж за этажом. «На что только не приходится идти! И они хотят, чтобы ты пёрся 52 пролета на этих древних ногах?» — сменил тему беспокойства голос. «Могли бы хоть поселить тебя в пустующей обсерватории, подальше от этих ужасов», — поддакивал другой. «Тогда будет слишком близко к месту, где работал Альфред, дурной знак». «Ботинки скоро развалятся, и не в чем будет ходить», — ворчал третий. «Ты разобьёшься», — вновь поднимал голову мрачный.

Но все они вмиг замолчали, когда показались первые крыши домов и за ними стал проглядываться сверкающий, почти белый в ещё не привыкших к свету глазах, Город. Флаги и статуи, сверкающие дворцы и храмы, кружащая голову архитектура избытка, тонкое искусство лучших мастеров, призванное поражать воображение. Снующие между колонн, мостов и зданий летающие корабли на сердечной тяге, воздушные шары и дирижабли с хвостами разноцветных лент. С каждым этажом панорама открывалась всё шире, и Вульфи уже не мог оторвать глаз, словно впервые видел перед собой эту картину.

Шахта поднималась на средний ярус, где жил цвет Города — зажиточные торговцы, аристократия и дальние родственники правящих домов. Дети вечного солнца, не знавшие темноты нижнего яруса. Цепь поднимала его мимо плывущих в воздухе гондол и прогулочных кораблей, между которых парили стайки аэроскутеров. На огромных баржах перемещались увеселительные заведения, а порой и небольшие здания на подушках гравитационного захвата. Вместе с крышами Старого Квартала и раскинувшимися на них диковинными садами они образовывали целый район, окружавший нижние западные ворота Дворца Узурпатора. По нему гуляли люди, одетые по последней моде, такие счастливые, смеющиеся, красивые, всё в этой жизни познавшие и не имеющие, не ищущие проблем. Такие… другие.

В воздухе стояли сводящие с ума запахи цветов, а слух ласкало пение птиц всех мастей и расцветок. Магистр даже перестал замечать грубые металлические конструкции старой шахты лифта, отделявшие его от этого удивительного мира.

На сады и мосты, по которым неторопливо прогуливались люди, наползла тень. Вульфи вскинул голову так, что капюшон сполз назад, и под раздавшиеся возгласы увидел, как в сторону Дворца пролетел огромный дымящийся чёрный дракон — весь в вентелях, трубах и броне из окрашенного в чёрный цвет металла. Он сделал большой круг над застывшими в испуге и изумлении прохожими и, заскрипев когтями о каменные плиты, приземлился на большую площадку на крыше бывшего здания Парламента. Поймав равновесие, это удивительное и пугающее творение инженерной мысли застыло, изучая замершую толпу. Затем из труб повалил дым, глаза чудовища зажглись красным, осветив уплывающие во все стороны чёрные клубы, и существо выпрямилось, выставив вперёд грудь, откуда выехала и опустилась на каменную крышу раскладная металлическая лестница искусной работы. Люди вокруг приклонили колено.

В наступившей тишине из глубины дракона показалась фигура в тёмной броне. Шлема на голове Узурпатора не было, его каштановые локоны струились по плечам. Он спустился с лестницы, опираясь одной рукой на свой знаменитый меч, поднимавший полу его плаща из такой же, как броня, тёмной ткани, расшитой золотом. Он поднял руку в приветствии — и народ ахнул, а кто-то из особо впечатлительных пал ниц. Узурпатор опустил руку и направился к столику тонувшего в плюще кафе, располагавшегося на краю крыши. Говорят, он был красив, но Вульфи не мог достойно оценить правителя с такого расстояния, а ближе ему не доводилось его видеть.

Грохнули трубы. Это подоспел корабль сопровождения, и из гондолы, вынырнувшей откуда-то из-за головы магистра, раздался голос тарабарщика, в рупор начавшего зачитывать все звания, титулы, заслуги правителя. Узурпатор снова поднял руку и тарабарщик, закашлявшись, замолчал. «Удивительное утро», — произнёс голос в голове. И Вульфи с ним согласился.

Когда наконец цепь подняла его на площадку Сектора 77, там уже пылало второе солнце, и Вульфи от неожиданности прикрыл глаза, попав в обнажающий свет обоих светил. Почувствовав, как тепло согревает его кости, он улыбнулся и нацепил солнцезащитные очки, всё это время болтавшиеся на шее. Цепь спешила выше, к лебёдке, и под Галахадом уже ползла вниз обзорная площадка. Магистр помедлил, но не стал прыгать, а быстрыми и привычными движениями спустился по цепи вниз и сошёл на выжженный до блеска металл, застучав по нему деревянной подошвой.

На площадке, окружавшей трехэтажное здание малой обсерватории с торчащим в никуда телескопом, было пусто. С неё открывался вид на весь Город, и она служила перекрестком для мостов, соединявших вершины зданий среднего яруса и замки верхнего — они возвышались над Городом, словно острова. Каждый из них был своеобразным архитектурным шедевром, принадлежавшим одному из великих домов, на протяжении многих веков соревновавшихся друг с другом в изяществе. Исполненные тончайшего искусства, они совершенно завораживали бывавших на такой высоте людей, невольно превращая их в знатоков и ценителей истинного великолепия. Здесь речь уже не шла об излишестве как таковом. Это богатство стиля заходило за какую-то грань, перед которой хотелось преклоняться, и трудно было поверить, что всё это — творения человека. По крайней мере, это касалось тех четырёх замков, что можно было без труда рассмотреть с площадки. На севере — Ят, чуть ближе — Амун, на востоке — Бомбарда, а дальше на юг — Леватургоста. В центре Города возвышался Дворец Узурпатора, выглядевший старшим братом-гигантом на фоне всех этих замков. Большой каменный мост, возведённый между шпилями самых высоких зданий среднего яруса, вёл с площадки к замку Амун, где, помимо прочего, располагался Университет, а также башня с часами Гильда — цель путешествия магистра Вульфи.

Блики обоих светил искрились на отполированном ветрами рисунке изгороди, окружавшем площадку по периметру. Рисунок повествовал классическую летопись Города. Персонажи древности режущим светом мелькали в глазах редкого в этих краях зрителя, предостерегая его от падения в бескрайнее море черепичных и каменных крыш, в каньоны кварталов, спускавшихся всё ниже к невидимой земле — словно склоны гор, разделявших замки, бывшие их пиками. Засмотреться и ослепнуть от всей этой красоты было проще простого, поэтому магистр не сразу заметил долговязого мужчину в лёгком пальто и высоком кожаном цилиндре, напряжённо что-то высматривавшего в голубого цвета приборе городского обозрения.

— Мастер Перлеглоз. Не ожидал встретить вас здесь, — произнёс Вульфи, встав по правую руку от наблюдателя. От его слов Великий Мастер магистрата Перлеглоз, глава дома Трокийя, подскочил и цилиндр на его голове зашатался, отчего ему пришлось схватить его обеими руками, чтобы тот не упал.

— Ох! Сердце моё! Вулф! Вулф! Ты… луны тебя подери, мастер подкрасться! — пытаясь придать цилиндру потерянное равновесие, прокряхтел мужчина, поворачиваясь к Вульфи всей своей белой задёргавшейся во все стороны бородой.

— Прошу прощения, Верховный Мастер, — склонил голову Галахад.

— Смотри у меня, шутник, — процедил Перлеглоз, разглаживая бороду. — Ты чего удумал мне кланяться? Ты видел, что творится со второй платформой? Ещё немного, и весь этот тысячелетний памятник, что б его, рухнет на твой дом под тяжестью этого безумного проекта Тайграда.

Он принялся расхаживать взад и вперёд, не унимаясь:

— О, луны! Я не понимаю, кого теперь слушают во Дворце («Интересно, сколько ему лет?» — поинтересовался внутренний голос. «Наверное, помладше…» — предположил другой. «Но не сильно», — отозвался третий. «Как же он пережил „ночь“?» — заскрипел их мрачный коллега) и пусть они все лучше провалятся под землю, если архитектурное бюро выдаст разрешение на этот самоубийственный бред! — закончил Великий Мастер и указал на Старый Квартал.

Вульфи, быстро опомнившись, посмотрел в ту сторону, куда были направлены палец Мастера и обзорный прибор. Вдали над крышами Старого Квартала, поднимавшегося над рынком и его, Вулфи, каналом, виднелись строительные леса и корабли Магистрата, подвозившие материалы на припаркованные возле лесов баржи. Но взволновал его странный дымок, тянувшийся спиральными завитками от большого рынка — на площади перед Колизеем возвели «позорище», и пришло время публичной порки перед праздником.

— Они собираются построить новый район на этой рухляди, — хмыкнул Верховный Мастер. — Знаешь, что он предложил, знаешь? Залить всё бетоном до основания! Ха! Ха!

Его борода, только что приведённая им в порядок, вновь взорвалась.

— Нет, ну что за безмозглые необразованные ублюдки! — возмущался Перлеглоз.

— Мне трудно давать оценку действиям Высшего Магистрата, это опасно для здоровья. Тем более, на это есть вы и ваша мудрость, — своевременно среагировал Вульфи, вновь склонив голову.

— Остришь, Вулф? — сощурил глаза Трокийя. — Опять вздумал мне кланяться. От твоего ехидства и этих формальных словечек меня передёргивает. Единственный! Единственный достойный человек отшучивается и прячется за казённым языком («Единственный достойный», — елейно повторил голос). Смотри, вот повышу тебя до старшего, а того и гляди до мастера сектора, м? Куда ты денешься? Придётся отвечать своей головой, — Верховный Мастер склониля к нему прищурившись: — Знаю. Мстишь мне за то, что я держу тебя в этом болоте?

— («Да!» — зло проговорил внутренний голос) Вы же знаете, что я… — начал было Вульфи, но Перлеглоз перебил его:

— Да знаю я, что ты скажешь. И будешь прав. Я похлопочу, похлопочу. Обещаю, тебя переселят. Тем более скоро и хлопотать будет не надо, если эти умалишённые дети получат окончательный зелёный свет в Сенате. Великое переселение народов случится само собой.

— Благодарю, — Вульфи ещё раз поклонился («Скорее, всех сожгут», — хмыкнул в его голове ехидный голос).

— Не надо, не надо этого, — закатил глаза Верховный Мастер. — Сдались мне твои поклоны. Культистам кланяйся. Ты знаешь, что их до сих пор останавливает? Только то, что там находится старая храмовая библиотека этих фанатиков с их песнопениями, что до сих пор входят в свод чудес (Перлеглоз снова закатил глаза). А то, что весь этот район — сплошной памятник архитектуры? А то, что он ветхий, как мои ноги? («А то, что мне, кажется, припекло голову», — бормотал голос). Это их не останавливает? Или им плевать на историю, не выгодную им самим? Нет, я понимаю, что они хотят снести всё, что когда-то носило в этом Городе имя «Парламент». Ведь они не дураки, они же видят, какой оттенок… — Перлеглоз уже тяжело дышал и одной рукой схватился за бок («Печень», — констатировал голос в голове Галахада), а другой опёрся на раскалённую перекладину, но тут же отдёрнул.

— Фух. Ладно. Красная луна им в глотку. Идёшь чинить Амун? — спросил Трокийя, чуть отдышавшись и тряся рукой.

— Да… давненько я не забирался на неё, — поднял голову на замок магистр Вульфи.

— Чудесная конструкция, — вздохнул Великий Мастер, — жаль будет потерять их.

— Ну, с моей помощью они прослужат ещё долго, — хмыкнул Вульфи.

Борода Верховного Мастера тем временем взвилась на ветру, и тот ловил её и заправлял частями за пояс.

— Ну что же, ты меня успокоил.

— Рад, Ваша Светлость.

— Ага… ага… Ну, удачи, удачи. Ты наша надежда, Вулф.

— Благодарю, Ваша Светлость! — вновь поклонился магистр.

— О, Сердце! Ну вот опять! Иди, иди уже, — буркнул Перлеглоз, хлопнул Вульфи по плечу и, повернувшись к обзорному прибору, продолжил разглядывать строительство.

Вульфи поклонился спине Великого Мастера и шагнул на широкую арку моста, покрытого чешуёй каменной кладки, замысловатым рисунком прораставшей от малой обсерватории к замку Амун. Между пролётами грелись на солнцах статуи, так замёрзшие за ночь, что их тени до сих пор хранили утреннюю прохладу. Мост как бы вырастал крестовыми сводами из верхушек зданий второго яруса, а статуи, словно зубцы короны, венчали их вершины. Двойные тени от его бортов, проделавшие путь до самой середины моста, образовывали уходящий в иное измерение рисунок, отчего глаз магистра вдруг потерял ориентир, и ему показалось, что мост уплывает из-под ног. «Проклятая старость», — прошипел он сквозь зубы, встряхнул головой, но дополнительное измерение лишь перекинулось с теней на весь остальной мост. Галахад шёл по повторяющемуся в самом себе тоннелю, где за углом каждой формы был такой же тоннель, а вершины углов этой фигуры содержали в себе всю фигуру целиком. «Припекло», — констатировал голос. Вульфи нахмурился и двинулся в тень. Его мутило, и вновь появилась тяжесть в голове, так удачно изгнанная утренним душем. Пришлось остановиться и снять рюкзак, где за куклой, в самом низу, лежала деревянная табакерка. Он извлёк её на свет и, проведя пальцем по вырезанной букве А, открыл. Там лежали кое-какие травы. Он, приподняв верхний слой, достал ту, что имела синий оттенок, понюхал, положил в рот и начал жевать. Она пахла свежестью и периодически застревала во вставной челюсти, отчего ему приходилось поправлять её языком. Жуя, он упаковал табакерку и вскинул рюкзак на плечи. Мост в некоторой степени приобрёл свои старые очертания, и магистр, стараясь держаться в тени статуй, побрёл к Замку, вглядываясь в башни Университета. «Ты жив, а он нет. И что толку? Ты живое ничтожество, а он мёртвая легенда».

— Заткнись!

Но голос не унимался: «А что мне твоё заткнись? Тебе полегчает, если я замолчу?» Тогда магистр ущипнул себя за бедро, да так больно, что вскрикнул, отчего пара маленьких птичек, голубых совок, от испуга взлетели и понеслись в глубину его многомерного лабиринта и исчезли в темноте, непонятно откуда возникшей в переотражениях. Магистр вздрогнул, знакомый холодок пробежал по спине Галахада.

Темнота стала приобретать очертания, и скоро Вульфи различил приближающийся патруль. Четыре закованных в броню всадника с поднятыми пиками на механических лошадях в чёрной как смоль броне, а с ними такие же чёрные гончие двигались в сторону Магистра, оставляя тянущийся за процессией шлейф тёмного дыма. Скрипящие пружины и вращающиеся компенсаторы давления придавали ореол инфернальности этим созданиям. А уж как пахнуло жаром, когда они подошли ближе! Вульфи почувствовал, что покрылся потом с ног до головы. Голова закружилась пуще прежнего, но магистр собрал все остатки воли и не позволил себе окончательно потеряться в настигшей его темноте. Поравнявшись с магистром, ближний всадник остановился, выпустив целый каскад пара и дыма. Магистр закашлялся. Остальные продолжили путь, словно его не существовало. Вульфи, смиренно склонив голову, полез во внутренний карман плаща, извлёк из-под него трясущейся рукой бумагу с печатью Магистрата.

Время застыло.

Пока пот скапливался на кончике его носа в крупную каплю, Вульфи смотрел в каменную поверхность моста и слушал удаляющийся скрип и скрежет процессии. Всадник, напротив, не двигался. Магистр почувствовал, как зубы предательски скачут, словно вставная челюсть была заводной игрушкой, и кто-то начал прокручивать ключ. Капля упала. Но тут на его вытянутую руку легла чужая рука и плавно опустила её:

— Это со мной! В Амун. Занимайтесь своими делами.

Неожиданно возникший в этом напряжении голос Перлеглоза словно сыграл на какой-то натянутой в Вульфи струне. И звук, изданный этой струной, разошёлся по его телу приятным, так сильно ожидаемым расслаблением, отчего он даже припал на одно колено. Что-то заскрежетало в груди у коня, и всадник бодрой рысью с грохотом сорвался с места, догоняя своих дымящихся собратьев.

— Боже мой, Вулф, ты мокрый, как мышь. Вставай, хватит, пойдём. На входе в Амун новые часовые. Боюсь, без меня у тебя опять возникнут проблемы. Сегодня значительное усиление по всему Городу, — бросил вполоборота Трокийя, уже шагая в сторону замка. Вульфи посмотрел вслед чёрному всаднику, уже догнавшему процессию.

«Конечно, вам легко не унижаться», — проскрежетал мрачный голос в голове Галахада. Магистр свернул бумагу и стал засовывать её во внутренний карман плаща, но понял, что Перлеглоз был прав, и плащ страшно промок. Поэтому он снова снял рюкзак и, сложив бумагу втрое, упаковал за куклу. Затягивая верёвки на рюкзаке, он ещё раз огляделся. Дополнительное измерение в предметах исчезло, путь был свободен, и он поспешил за Верховным Мастером.

На пропускном пункте в конце моста Трокийя вновь произнёс свои магические слова, и им дали пройти без проверки. Однако два охранника дома Амун в золотых кирасах и касках с зелёными перьями не произвели на Вульфи столь устрашающего впечатления, как рыцари из Дворца. Ему даже показалось, что охрана спала, когда он, запыхавшись, догнал остановившегося перед ними Перлеглоза в выжидающей позе. Покрашенный косой зеброй шлагбаум открылся сам собой, и они оказались на брусчатой площади у ворот из нефритового камня, покрытых тонкой паутиной ромбов с облупившейся местами позолотой. Громаду замка, нависшую над ними, окружала высокая стена, распухавшая тут и там башнями, уходившими в небо. На площади ожидала взлета крытая гондола, а рядом толпились студенты.

— Экскурсия первокурсников, — пояснил Перлеглоз, проходя вместе с Вульфи мимо гондолы.

Пытаясь угнаться за Перлеглозом, магистр с трудом успел рассмотреть детей в фиолетовых мантиях с белыми воротничками и их учителя в такой же мантии, но жёлтой с замысловатым париком в форме замка Амун.

Подойдя к маленькой двери в воротах, Перлеглоз дёрнул за звонок. Пока они ждали, капитан гондолы попытался запустить двигатель, но что-то пошло не так и тот лишь засвистел, а лодку качнуло к краю площади. Внутри закричали.

— Несчастные. Смотри Вулф, как печально наше положение, — Перлеглоз покачал головой.

В этот момент дверь открылась, и Великий Мастер вошёл внутрь. Вульфи последовал за ним. Когда дверь захлопнулась, сзади вновь раздался свист, крики, а затем глухой удар пришёлся по центру ворот. Вибрация пошла по стенам и с обзорной стены над ними во внутренний двор замка упала статуя какого-то древнего существа из мифов, разбившись вдребезги так, что осколки докатились до ног Великого Мастера и магистра Вульфи. Трокийя закрыл глаза рукой. Через двор к ним бежал полноватый молодой человек в мантии Магистрата. Мантия приходилась молодому человеку чуть длиннее, чем нужно, и он приподнимал её полы при беге. Он с опаской смотрел наверх, боясь, видимо, очередного падения древности. Его лицо менялось каждую секунду, но чаще всего оно выражало искренний стыд.

— Ваша Светлость, ваша Светлость! Я всё исправлю, Ваша Светлость! — закричал он, пробегая мимо Вульфи и Перлеглоза, который поймал его за шкирку и поставил перед собой. Казалось, толстый магистр сейчас потеряет сознание.

— Я запрещаю, слышишь, запрещаю куда-то возить на «этом» детей. До того момента, пока ты сам не сделаешь на ней… двадцать, нет, пятьдесят тестовых вылетов. И если я ещё раз, ещё только раз узнаю или услышу… Ох, когда-нибудь ты поплатишься жизнью за свою глупость… — громогласным голосом принялся отчитывать молодого человека Великий Мастер, но тот залепетал:

— Конечно! Ни в коем! Я обязуюсь!

— А теперь быстро останови их! Слышишь! Немедленно! — крикнул Трокийя, схватил магистра и толкнул его в дверь. Тот замешкался с замком, но наконец открыл его и с криками исчез на площади.

Когда дверь закрылась, Великий Мастер тяжело выдохнул и как-то сразу постарел. Повернувшись к Вульфи печальными глазами, он произнёс:

— Это бесполезно, Вулф. Они идиоты.

Галахад растерянно смотрел в полные отчаяния глаза Перлеглоза.

— Я уже даже и не помню, двоюродный племянник дяди… Ты уйдёшь, я уйду. Есть ещё несколько толковых человек, но… Ладно. Что толку? Иди, делай своё дело, а я пойду делать своё.

Вульфи поклонился.

— Ещё раз так сделаешь, запишу тебя в идиоты, — бросил через плечо удаляющийся Великий Мастер.

«А я он и есть, Ваша Светлость», — печально произнёс голос в голове Галахада.

Вульфи проследил, как Трокийя исчез в маленькой двери за колоннадой, окружавшей парадную лестницу, ведущую к Университету, и стал искать глазами часовую башню.

Когда магистр стал прикидывать, куда ему нужно забраться, сзади раздался голос того самого молодого человека:

— Магистр младший техник! Как хорошо, что вы наконец нашли для нас время!

Вульфи обернулся.

— Доброе утро, Магистр старший техник. Простите, что не успел поприветствовать вас сразу. Я выдвинулся к вам, как только закончил работу на «двенадцатой».

Толстяк, утирая пот и улыбаясь, подошёл к Вульфи:

— Ну что вы, что вы, когда их высочества сердятся, тут уж не до формальностей. Как ваше здоровье? Смотрю, вы спозаранку.

— Спасибо, чувствую себя хорошо. Надеюсь, и вы не хвораете.

— Куда уж нам захворать. Столько дел. Вы и не представляете, — произнёс он, глуповато хихикая, но тут же переключился, — Вас проводить к башне? Вы же пришли чинить наши часики.

— Всё верно. Пойдёмте, — и толстяк, показав рукой в сторону лестницы в стене замка, спиралью, огибающей весь двор, повёл Вульфи к ней, продолжив, — мы уже четыре третьих луны стоим. И герцогиня Ки успела заметить, что, будучи на веранде, ей нужно посылать гонца, чтобы уточнить время, а настенных, а уж тем более карманных часов, вы сами знаете, сейчас не найти даже высочествам.

— Понимаю вас, магистр Астолок, — произнёс Вульфи мягкой спине, поднимавшейся по ступеням перед ним.

— Вот мой дед, он тоже был настоящий часовой мастер, он был очень похож на вас, всё время занят делом. Такой же сухой, поджарый. Никогда не уставал и никогда не болел. Вы тоже не болеете?

В этот момент из здания Университета на лестницу выбежала толпа детей разных возрастов. И тут же шум и шарканье наполнили колодец внутреннего двора. Их мантии шелестели множеством оттенков, калейдоскопом звука и цвета. «Интересно, чему их теперь учат?» — размышлял голос в голове Вульфи.

— Вы не болеете? — раздалось рядом с его лицом.

Магистр Астолок повернулся и остановился, так что Вульфи, задумавшись, чуть не врезался в его тучную спину.

— Нет… Нет, магистр старший техник, не болею, спасибо.

Астолок улыбнулся какой-то своей мысли, поклонился и пошёл дальше.

— Это хорошо, хорошо. А я вот часто болею. Желудок, знаете ли, ноги скрипят от этих вечных лестниц, и то холод, то жара. О, луны! Знали бы вы, как я устал от этой жары. А ещё барахлит водоснабжение. Раньше я мылся почти четыре раза в день, а теперь, дай Сердце, подмыться с утра, простите за подробности, — хихикнул старший техник.

Вульфи вновь перестал его слушать и засмотрелся на девочку в алой мантии, она споткнулась о кусок статуи и упала на выложенный плиткой рисунок рыцаря. Сердце больно кольнуло, он узнал герб своего факультета. В этот момент лестница кончилась, и Вульфи вместе с магистром Астолоком оказались на стене.

Старший техник подошёл к краю и, прикрыв рукой глаза, смотрел на Дворец.

— Представляете, в простолюдинку! Ха! Я прямо слышу, как беснуется герцогиня. Вот это новость! Я жду — не дождусь, когда в «Вечернем ветре» опубликуют её портрет. Мой знакомый с факультета журналистики обещал притащить номерок, — он повернулся к Вульфи. — Вы же надолго к нам? Хотите, занесу взглянуть?

Вульфи, опять потерявший нить разговора, тут же поспешил согласиться:

— Конечно, заносите.

— Пойдёмте, нам туда, — указал на ближайшую башню Астолок и, весело улыбнувшись, поспешил к ней.

Вульфи последовал за ним, нахмурившись от безмятежности старшего техника.

Младшая звезда подбиралась к зениту, освещая взошедшие луны, сверкавшие в небе, словно световая дорожка на воде. Отсюда, со стены, казалось, что они выстроились в продолжение лестницы, по которой поднимались Вульфи и Астолок, и по ним можно, как по ступеням, забраться выше. Здесь, наверху, проблемы были такими далёкими, что ни тревожного холодка в груди, ни чёрных рыцарей, ни огромной ржавой трубы с её тенью попросту не существовало. Даже голоса в голове притихли. Смеялись дети, несколько совок пели своими тонкими голосками, а крыши, словно волны, накатывали друг на друга, мерно покачиваясь в солнечном мареве.

Астолок остановился у незаметной двери, ведущей в часовую башню. Она спряталась за скульптурной композицией из сражающихся с гигантским парящим осьминогом людей. Чувствовалось, что скульптор пытался изобразить осьминога особенно устрашающим, но получился он скорее печальным, а люди в костюмах городской стражи, наоборот, выглядели кровожадными и пугающими. Подтянув связку ключей на поясе к лицу, Астолок уже заметно вспотел, пытаясь отыскать подходящий. По его сморщенному лбу с поднятыми густыми бровями текли и попадали в широкие детские глаза капельки пота, отчего магистру приходилось останавливаться и утираться рукавом.

— Вот, нашёл!

Он звякнул связкой и потянул свой живот к замочной скважине. Повозившись немного, он отпер дверь, и на магистров пахнуло прохладой и сыростью.

— Похоже, сюда давно не заходили, — произнёс Вульфи, ступая внутрь.

— Думаю, с тех пор, как Культ повелел поменять замки. Видите ли, это было излюбленное место для уединений, — произнёс Астолок, заходя следом и смутившись эха собственного голоса. — По факультетам бродили копии ключей, поэтому пришлось провести, так сказать, операцию.

Он засмеялся, и его щёки надулись в улыбке.

— Как жаль, — задумчиво произнёс Вульфи, оглядывая помещение в поисках выключателя.

— Да, жаль, потому что теперь несчастным пташкам совершенно некуда деться, целыми днями слушать лекции этих остолопов — то ещё удовольствие! — Астолок хохотнул громче, так что в башне зазвенело от его голоса. — И если вы ищете выключатель, то лучше я схожу за факелом, потому что проводку повредили ещё в прошлом году.

Старший техник тут же исчез в дверном проёме, не дав Вульфи время на вопросы. «Ну и бардак», — заметил голос.

— Не бардак, а разруха, — произнёс вслух Вульфи, вглядываясь и принюхиваясь к темноте.

Он протянул руку и нащупал стеклянную бутылку на ветхой полке. Магистр схватил её и, позвякивая, выудил из плотного ряда собратьев, потом, прислушиваясь, поболтал ею в воздухе, схватился большим и указательным пальцем за пробку и потянул. Пробка долго не поддавалась, но затем неожиданно с хлопающим звуком открылась, и Вульфи поднёс горлышко к носу.

— Тьфу ты, уксус, — расстроенно пробормотал он. — И зачем им здесь уксус?

Голос в свою очередь подсказал: «Когда-то это было чем-то иным».

— И то правда, — пробормотал в ответ Вульфи, вглядываясь в ряды бутылок. Его глаза уже привыкли к полутьме, и на полу он обнаружил большую стеклянную бутыль, привлёкшую его внимание. Применив всю оставшуюся в нём силу, он вытащил окаменевшую пробку и, опустив к бутыли нос, радостно воскликнул: «Ах-ха!» — и чуть не обронил какие-то склянки со стола, вылезая из ряда таких же бутылей, незамеченных им в темноте. Потом нашёл доску, сломал вдоль, обмотал её первой попавшейся тряпкой и вернулся к бутыли. Аккуратно наклонив её, он смочил намотанную тряпку и, достав кремневую зажигалку с выгравированной буквой А, поджёг свой импровизированный факел.

Пространство сразу преобразилось. Валы часов нависли над магистром, уходя вверх, за пляшущие тени. Ощетинившись шестернями и колёсами, сверкая громадой маятника, механизм часов, забытый и брошенный, смотрел на Вульфи укором своих ржавых цепей и сгнивших верёвок.

— Да, да, малыш, я здесь, — горько произнёс Вульфи. — Я виноват перед тобой. Виноват. Видят луны, я этого не хотел, малыш.

Он прошёлся, стряхивая рукавом пыль на рычагах электронного управления, которые занимали весь первый этаж и, приговаривая: «Сейчас, сейчас я всё сделаю. Потерпи немного». Галахад отыскал на стене крепление для факела, но, чтобы вставить в него доску, ему пришлось немного поработать тупым топором, обнаруженным им тут же на полу. Плащ и рюкзак он скинул прямо на пол, чтобы не сжечь, и остался в одном рабочем комбинезоне, опалив лишь седые волосы на руке. Скоро факел оказался на стене. Затем Вульфи извлёк из рюкзака куклу и аккуратно положил на пол. Нависнув над ней, он прочистил горло и произнёс: «Вставай!» Кукла не двинулась, но что-то в ней щёлкнуло и спустя мгновение внутри заработал активационный механизм. Дёрнулась нога, затем рука, и кукла привстала, взглянув нарисованными над забралом глазами на магистра. Вульфи поднял брови:

— Ну что, поработаем?

Кукла покорно кивнула.

— Видишь факел?

Кукла повернула голову к источнику света.

— Масло возле рабочего стола. Тряпок и досок полно, мне нужно, чтобы свет был везде, но ничего не спалил, поэтому, либо вынеси всё дерево отсюда, либо сложи так, чтобы огонь до него не добрался.

Кукла кивнула, подтянула к себе ноги, резко встала, пошатнулась, но быстро поймала равновесие. А Вульфи уже лез в рюкзак за амперметром.

Отколов топорищем горлышко пустой бутылки, он налил в неё масло и поджёг. С этой импровизированной свечей в металлических щипцах, найденных им тут же в сваленном у стола хламе, он излазил приборы всего первого этажа, прежде чем заметил, что везде уже светло, а колышущийся силуэт куклы мерцает где-то на самом верху у лунного циферблата.

— Удивительно, — пробормотал он себе под нос. «Не было бы ничего удивительного, если бы у тебя были мозги твоего брата…» — расстроился очередной голос. Но его тут же отвлекли мысли о проводке. Видимо, в башне всё было в порядке, Галахад не мог обнаружить проблем, что делало задачу сложнее. Вытирая руки, он прошёлся вдоль приборов и увидел в хламе, сваленном куклой у двери, ржавую бочку. Откупорив пробку, Вульфи поднял брови:

— Бензин! Надо бы сюда мой генератор.

Кукла спустилась по винтовой лестнице и подошла к нему.

— Ты где это достал? — спросил Вульфи, указывая на бочку.

Кукла показала рукой наверх.

— Да… кхм. Вот что, найди лебёдку и посмотри, работает ли она.

Кукла кивнула и удалилась.

Вульфи достал из сложенного на столе рюкзака свой блокнот и отправился по винтовой лестнице вслед за куклой к одному из четырёх лунных циферблатов. Кукла свернула на один из ярусов возле механизма боя, а Галахад поднялся на самый верх и навалился на ручку двери в мутном стекле большого циферблата. Дверь легко поддалась, но тут же на него с размаху налетел жаркий ветер и свет, а дверь перед ним захлопнулась, затрещав и зазвенев стеклом по всему колодцу огромной башни. Магистр вскрикнул от неожиданности и, аккуратно нажав на ручку, выглянул наружу. Ветер завыл в щёлку двери и навалился с противоположной стороны. Магистр еле-еле протиснулся, борясь со стихией, и вышел на крохотный металлический балкончик, колыхавшийся на ветру, как тряпка.

Солнца ослепляли пуще прежнего, и Вульфи вновь нацепил солнцезащитные очки, болтавшиеся на шее. Приложив недюженное усилие, он открыл дверь и закрепил её на внешней стороне циферблата цепочкой. Ветер, протяжно воя и гася факелы, встретившиеся по пути, задул в башню. На циферблате клоками висела грязь, а на кольцах с металлическими лунами покоилось гнездо большого выводка совок, весело запищавших, радуясь порывам ветра. Вульфи сделал шаг по балкончику, который предательски прогнулся под его весом.

— Красная луна, — произнёс он.

Ветер подхватил его слова и понёс куда-то далеко наверх, к открытой террасе, где их услышала остроухая собака, перекинувшая морду через перила на вершине купола самого необычного здания между Университетом и покоями дома Амун. Оно венчало искусный архитектурный ансамбль и, не будучи в нём самым высоким, по задумке неизвестного архитектора оставалось скрытым от посторонних глаз. Ни один студент, ни одна служанка не смогли бы увидеть его, только если по воле случая не оказывались в нём самом — но такой случай никому из них не предоставлялся. И только с часовой башни можно было заметить угол террасы, где повела ухом собака, отгоняя неприятное слово.

Что-то почувствовав, она повернулась и побежала через сад, благоухавший сладким запахом не по сезону распустившихся цветов. Аккуратные каменные дорожки ветвились среди экзотических растений, цветущих круглый год, и даже небольших деревьев, создававших на крыше столь необходимую во второй полдень тень. Собака вжала когти, чтобы производить меньше шуму на каменной плитке, и прошелестела в листья мимо открытого пространства, где в центре стояла наполненная пеной ванная на тонких, как лапы животного, ножках.

— Асоль! — окликнул собаку голос.

Та тут же замерла и повернула морду в сторону женской головы с высокой пышной причёской, венчающей композицию пенных гор. Лицо женщины повернулось к собаке, изысканное и утончённое, словно ожившая фарфоровая скульптура.

— Трубу, Асоль! — спокойно и настойчиво произнесли тонкие красные губы, словно нарочно контрастировавшие с болезненной белизной кожи. Собака немедленно исчезла в листве, а к голове из пены высунулась рука с ногтями в тон губам и почесала нос.

— Будет прыщ, — произнесли губы, а глаза приняли то отчаянное выражение, когда внутри так и тянет всплакнуть, но от неизбежного расстройства женщину остановили то ли нелепость этого действия, то ли отсутствие свидетелей.

В этот момент собака через край ванной перекинула морду и нежно опустила в руку женщины конец золотой подзорной трубы. Противоположный же конец уходил далеко в заросли. Точнее было бы сказать — сложного сборного механизма, служившего обзорной трубой, но в этих обстоятельствах все друг друга поняли хорошо.

— Благодарю, Асоль, — нежно произнесла женщина.

Собака посмотрела в ответ преданными глазами и исчезла. Из пены появилась вторая рука с чёрным лаком, покрывающим ногти, и стала помогать руке с красным лаком повернуть звенья трубы так, чтобы обрамлённый пышными ресницами глаз смог в неё посмотреть. После некоторой борьбы, где победу одержали руки, женщина приложила левый глаз к трубе. Затем ещё покрутила ребристые кольца, прищурила правый глаз и застыла, разглядывая увиденное.

Совсем скоро ресницы её качнулись от удивления, а губы прошептали:

— Наконец-то они зашевелились.

Затем руки покрутили кольца побольше, и в саду что-то заскрипело.

— О, луны! Сколько этих чёрных болванок!..

Руки вновь покрутили кольца, а рот скривился в ухмылке:

— Вижу, вижу вас, месье Шеврос, печатный станок не дремлет.

Довольная, она аккуратно перенесла, повернула и неуклюже, раскачав воду в ванной, положила конец трубы на маленький стеклянный столик, накренившийся от тяжести. Но она не успела придумать лучшей опоры, как услышала учтивый лай из глубины сада.

— Кто там, Асоль? — произнесла она чуть громче и взволнованней, чем хотела.

— Простите за вторжение. Это я, Верховный Мастер, — раздался издали голос Перлеглоза.

— Ах, дорогой Трокийя, это вы. Соблаговолите дать мне одеться? Тогда мы могли бы поговорить лицом к лицу.

— Не смею, ваша красота слишком ослепительна для моих старых глаз. Я не займу много времени, — произнёс Перлеглоз из глубины сада.

— Ах, старый льстец, — рассмеялась герцогиня, и пена маленькими облачками разлетелась вокруг её лица.

— Нисколько. Перейду сразу к делу. Я ищу вашей поддержки.

— Да? И чем же я, прозябательница жизни, могу помочь вам, светлому уму и последней надежде здравого смысла в этом Городе? — герцогиня улыбнулась своей возможности удачно парировать. Но Перлеглоз не поддался на провокацию:

— Проект наследного Тайграда, Ваша Светлость.

— Ах это, — женщина погрустнела. — Боюсь, мой дорогой, я вас никак не поддержу, мои руки связаны. Вы же знаете, я против решений Сената…

— Я не прошу вас снимать ваши золотые оковы. Я прошу лишь промолчать, — заговорщически произнёс Верховный Мастер.

— Промолчать? — удивилась герцогиня.

— Ки, я не прошу вас высказываться ни за, ни против проекта. Я прошу вас постараться максимально долго не давать своего ответа, — подытожил Трокийя.

Герцогиня Ки задумалась. Её внимание привлекла синекрылая бабочка, севшая на один из раскрывшихся белых бутонов, привезённых, как говорили, с океанического побережья, лежавшего далеко за Вечной пустыней.

— Я вижу, что башней наконец занялись, — задумчиво произнесла Ки после паузы.

— Да, я сам встретил магистра Вульфи сегодня утром перед входом в Университет, прежде чем поднялся к вам, — нетерпеливо ответил Перлеглоз.

— Я что-то слышала о нём, — удивилась герцогиня, провожая глазами бабочку.

— О нём трудно не услышать, ведь только благодаря ему мы ещё знаем, сколько времени, — усмехнулся Верховный Мастер и встретился взглядом с удивлёнными глазами собаки, сидевшей перед ним на дорожке.

— Как же хрупок наш мир, если всё время в нём зависит от одного человека, — не ожидавшая от самой себя столь глубокого философского изречения, Ки улыбнулась и положила руки на края ванной. — Хорошо. Я выполню вашу просьбу. Но если вдруг вы встретите Асоль вне моего дома, знайте, наш уговор больше не может иметь силы. Я продержусь сколько смогу. Договорились?

— Договорились, — с облегчением выдохнул Перлеглоз, а собака, поняв, что продолжения не будет, со скукой легла на тёплые камни.

Перлеглоз развернулся и исчез в зарослях, крикнув на прощание:

— Я ваш должник, герцогиня!

— Не стоит, Трокийя.

Асоль тихонько заворчала, и Ки поняла, что Верховный Мастер удалился. Рука герцогини вновь взяла трубу со стеклянного столика, готового вот-вот упасть. Если бы столик мог, то теперь непременно выдохнул бы с облегчением. Герцогиня поднесла визир к глазам, вновь завертев ребристыми кольцами. В застывшем на мгновение шелесте листвы она произнесла:

— Магистр Вульфи…

Магистр и кукла тем временем уже укрепили найденными в башне канатами и балками балкон. И пока кукла избавлялась от сорняков, облепивших луны на циферблате, и налаживала качели и люльку, чтобы окончательно отмыть его, Вульфи, свесив ноги с балкона, дописывал в колышущуюся на ветру страницу блокнота необходимые запчасти, что нужно было как-то доставить в башню из его коморки. Он даже успел «прозвонить» весь электронный дублёр. Тот, на его взгляд, должен был работать. Однако без генератора магистр не мог проверить свою догадку. Бытовое электричество несколько столетий назад успели протянуть только в Амун, Ройю и Трокийю. Затем, как и в любой научный Ренессанс, дело кончилось войной, но часовые башни успели оборудовать дублирующей всю механику инновационной электронной системой. На Трокийе он был около года назад. Там вся проводка либо сгнила, либо была съедена местными грызунами, почему-то испытывавшими особую тягу к медным проводам, и заменить её было нечем. А здесь с проводами всё было в порядке, и, если бы удалось восстановить подключение к общей сети, он мог бы сразу вернуть часы в строй, а после уже без спешки восстанавливать механическую конструкцию.

Вульфи повернул голову и посмотрел, как ладно и безошибочно плела кукла узлы, налаживая страховку для люльки. Её резные деревянные пальцы танцевали в канатах так, словно они делали это всю жизнь. «Хотел бы я так уметь», — сказал голос. «И не мечтай, у вас с этим зданием есть что-то похожее, такая же рухлядь», — ответил его «ехидный» коллега. Но Вульфи, увлечённый мастерством своего молчаливого спутника, не обращал на них внимания.

Из дверного проёма высунулась довольная голова магистра Астолока.

— Хо-хо! Вот вы куда забрались. А я-то что принёс!

— Что?

— «Вечерний ветер», фотография! Помните, вы хотели взглянуть? — торжествующе воскликнул старший техник.

— Фотография? — Вульфи скривил рот и поднял брови, совершенно не зная, что ответить.

Астолок закрыл глаза и покачал головой, а затем исчез в проёме. Вульфи убрал в нагрудный карман карандаш и блокнот, и увидел фотографию на развороте толстого журнала из газетной бумаги — на него смотрела милая испуганная девушка, в чьих глазах отразилась вспышка. Что-то в её чертах показалось магистру знакомым, но он не понял, что. Девушка была скромно, но хорошо одета. Таких Вульфи встречал где-то недалеко от рынка, в Старом Квартале, тихих и скромных, совершенно в обычной ситуации незаметных для фотографического глаза.

— Ну как вам? Вот это номер! Такая дурнушка. О, луны! Сейчас, уверен, номер уже у герцогини и беды не миновать! — запищал от удовольствия Астолок и поднял голову на купол центрального здания замка. Вульфи тоже поднял голову, и на мгновение, он мог поклясться, увидел, как на крыше купола что-то мерцает, отражая солнечный свет.

— Да… — протирая глаза, протянул он, не зная, как выпутаться из ситуации.

— Да, тут ничего и не скажешь. Весь Город уже судачит, а сказать толком ничего не может, — подхватил Астолок, довольный произведённым эффектом. — О ней ничего, совершенно ничего не известно. Женщина-загадка. Я побегу, побегу дальше, пока новость свежая!

И он тут же исчез. Какое-то время ещё можно было слышать его тяжёлые прыжки по лестнице. И тут Вульфи спохватился, кряхтя, поднялся на ноги и заглянул внутрь башни, схватившись за дверной косяк.

— Магистр старший техник! Запчасти! Доставка! — крикнул он, сложив ладонь у рта.

— Досадно! Безусловно, досадно! — раздалось вдали, и Вульфи услышал, как хлопнула входная дверь. «Старый дурак», — рассердился он на себя, топнул ногой, а потом, повернувшись, опёрся затылком о косяк и посмотрел на купол, снова мигнувший ему светящейся точкой. Вульфи для верности ещё раз протёр глаза. «Ну что ты мигаешь? — произнёс недовольный голос в голове. — Как мне это теперь поможет?» «Надо было быть смелее», — забубнил другой. «Надо было быть умнее и не идти в Магистрат», — подхватил третий. «Надо, надо… Скоро помирать уже надо», — глухо вторил им «ехидный». «А может они и вправду дадут тебе новое жильё, поближе к солнцу?» — мечтательно проговорил третий. Кукла к этому времени уже закончила с креплениями и потеснила Вульфи из прохода, протянув канат через цилиндрическую деталь и закрепив его за гирю заводного механизма. Затем она подошла к нему и кивнула. Можно было мыть.

Наступил первый закат, и поползло по крышам вместе с лоскутной тенью облаков то бархатное настроение, от которого наполняется лёгкостью голова. Из замков повыплывали прогулочные корабли великих домов. Откуда-то пахнуло свежестью не ясно как оказавшихся здесь цветов, а вторая тень (от повисшей над лунным циферблатом люльки) стала темнее и глубже. Вульфи прищурил глаза и посмотрел на красный диск светила, лениво закатывающийся куда-то в пенящиеся крыши Квартала Мистиков. Их черепичные крыши и стеклянные мансарды сверкали на солнце, слепя его уставшие глаза. Вульфи повернул голову на купол замка напротив, но светящийся зайчик пропал и больше не донимал его. Магистр вздохнул, подхватил швабру, подвешенную на верёвке рядом с ним, и окунул в висящее там же ведро. Швабра тут же вспенила мыльными пузырями поверхность воды, лихо пролившейся вниз. Вульфи не удержался и краем глаза проследил за ней, канувшей в бездну Города. Его голова закружилась. Он выпустил швабру и схватился за стропы люльки.

— Ох… — произнёс он вслух и поднял голову наверх. Кукла из своей люльки смотрела на него немигающим взглядом. — Иногда мне кажется, что ты за меня беспокоишься, — крикнул Вульфи.

Кукла отвернулась и начала драить пятую луну. Голова перестала кружиться, магистр встряхнул ею и поймал рукой качающуюся швабру. Снова окунул её в ведро и принялся с усилием драить поверхность перед собой. «Старый баран», — бубнил голос. «Сам старый баран», — бубнил в ответ другой. «О! трещинка», — удивился третий. И Вульфи прищурился, разглядывая поверхность большой стеклянной мозаики. Похоже было, что стекло действительно треснуло и готово было вот-вот развалиться. Вульфи поднял голову, чтобы крикнуть кукле про сумку с инструментами, но тут раздался хлопок и фиолетовый дым, повалил из здания Университета. От него отделились два сверкающих зайчика и стали двигаться в их сторону. Вульфи открыл рот и машинально поднёс руки к глазам. Зайчики не двигались, но увеличивались. «Что за проделки красной луны? — удивился голос. — Не это ли его старая лаборатория? Как высоко. Вот бы мне там жить». Вульфи протёр глаза, но зайцы не исчезли.

— Эй! — крикнул Вульфи, привлекая внимание куклы. Та посмотрела на него, а он поднял палец вверх, указывая на светящиеся точки, уже превратившиеся в фюзеляжи летающих мотоциклов со спиральным хвостом аэродинамического следа, вот-вот готовых врезаться в часовую башню.

Время застыло, как все четыре лунных циферблата на башне замка Амун. Вульфи разглядывал блики, ползущие по размытому отражению выступающих по краям переднего сопла подкрылок ближнего мотоцикла. Кукла поворачивала голову наверх со своим уже до невозможности надоевшим магистру отсутствующим взглядом. Запах цветов, вечерний бриз, огонёк на куполе, замок в двери, оставленный им незапертым. «О, Сердце! Замок», — произнёс испуганный голос, и время вновь полетело вперёд. Кукла повернула голову наверх ровно в тот момент, когда один из мотоциклов с грохотом ударился в балкон, пробив его, протаранил люльку с куклой и продолжил падение. Второй пронёсся недалеко от Вульфи (отчего тот мгновенно оглох), зазвенел, как колокол, раскачался и потерял ориентацию в пространстве, запутавшись в стропах. Повиснув вниз головой, он почувствовал, как мимо пронеслись ещё несколько летающих судёнышек, обдав его жаром двигателей, но Вульфи уже не различал их, а только слышал, борясь с головокружением и страхом. Темнота настигла его.

ГЛАВА 2

— Держи!

— Что?

— Руль!

— Что?

— Держи! О, луны!

Крепко сложенный мужчина, с ног до головы перемотанный изолентой, отпустил руль, и ускорение тут же откинуло его назад, треснув головой о заднее сидение. Но ремни безопасности, удерживавшие его ноги в педалях, не давали инерции вырвать его из кресла. Аэроцикл продолжил падение между мостками и трубами, минуя оживлённые кварталы среднего яруса и стремительно погружаясь во мглу Соляного завода.

Пикируя, машина билась о висящие то тут, то там бочки, указатели и вёдра с солью, рискуя вот-вот развалиться в воздухе, сорвала загоревшуюся парусиновую растяжку и, словно комета, пронеслась между товарным составом и испуганными лицами машинистов. Руль перехватил синего цвета осьминог в лётных очках, в последний момент успевший дёрнуть его на себя и свернуть от каменной кладки складской стены — и аэроцикл нырнул в проулок между заводскими трубами, сбив вывеску, цитировавшую Последнего Поэта: «Не рассыпьте Соль! В этом ваша роль!»

— Чтоб тебя! Аккуратнее! — завопил здоровяк, попытавшийся в своём необычном положении вытащить из второго мотора застрявшую в нём куклу. Его пальцы постоянно соскальзывали с гладкой поверхности лопастей, а изолента под напором ветра слезала с его тела, закрывая глаза и мешая обзору. Аэроцикл пробил очередную трубу и подскочил, отчего мужчина крикнул:

— У меня ЕСТЬ позвоночник, помни об этом!

— Я помню больше, чем хочу! — закричал в ответ осьминог потоком лопающихся пузырей, незамедлительно попавших в нос здоровяка. Тот тут же чихнул, что придало дополнительную вибрацию аэроциклу, и осьминог крепче вцепился в трясущийся руль, стараясь всеми щупальцами удержать направление. Здоровяк весь выгнулся, неудобно вцепившись в щель, где конечности куклы застряли в крутящем механизме мотора, и крикнул:

— Мне неудобно делать это вниз головой!

Осьминог дёрнул что-то под рулём и аэроцикл перевернулся на 180 градусов, так что мужчине пришлось схватиться руками за двигатель, чтобы не упасть:

— Рауд! Ты! Ашкарашана! Верни! А-а-а-а! Идиот!

— Кто идиот?

— Что?

— Ничего!

— Переворачивай назад!

— Что?

Рауд рванул руль вверх, и летающий мотоцикл, совершив мёртвую петлю, в последнее мгновение успел увернуться от шедшего наперерез полицейского лётного катера. Голова здоровяка, словно маятник часов, совершила предательский разгон, а затем ударила и расколола шлем полицейскому, неудачно высунувшемуся за борт катера. Перед этим здоровяк всё же успел что-то дёрнуть в двигателе — кукла вылетела из него, с громким звоном ударившись металлической грудиной о выхлопную трубу, и исчезла во вращающейся воронке пространства. Здоровяк, потирая звенящий лоб, подтянулся к рулю и отодвинул осьминога:

— Иди за пулемёт.

Осьминог сощурил глаза, разглядывая кровь, залившую лицо мужчины, но двинулся на заднюю часть мотоцикла. А здоровяк, лавируя между зданиями, пустил мотоцикл ещё ниже — в паровой сектор, на ярусы, куда не проникал солнечный свет.

Фары заскользили по паутине труб, словно по изрытой ручьями пещере, застав врасплох верёвки, цепи, вентили и древние, сердцем забытые паукообразные механизмы, следившие за состоянием этого тёмного царства. Пугаясь, они прятались и разбегались, попав в дрожащий конус света, роняя свои инструменты, так и норовившие попасть по голове беглецам. От копоти и гари, поднимавшейся от печей, было нечем дышать, но хуже всего был пар — он неожиданно поднимался горячей струёй то с одной, то с другой стороны, обжигал и почти ослеплял здоровяка. Кровь заливала мужчине глаза, и звон в голове становился всё сильнее. Аэроцикл медленно полз по лабиринту, где в глубине был слышен инфернальный звук парового котла.

Гул сдвоенных моторов насторожил осьминога, и он, включив прожектор, устроился сзади, за пулемётом. Но в перекрестье его прицела появился не полицейский катер, а другой летающий мотоцикл, за рулём которого была маленькая деревянная обезьянка в тряпичной матросской шапочке с розовым помпоном и торчащими из-под неё ушами. Она тревожно вглядывалась в свет перед собой, щурясь и закрывая лапкой нарисованное лицо. На её полностью деревянном теле неизвестный художник нарисовал большие глаза и рот, большой пупок и ярко розовые штаны. Веревочным хвостом она крепко держалась за седло аэроцикла.

— Притормози! — обернулся осьминог к здоровяку, как раз увернувшемуся от очередного выброса пара. Мужчина дал по тормозам, и обезьянка поравнялась с ними. В пулемётном кресле, наспех закреплённая ремнём безопасности, сидела та самая кукла, выкинутая здоровяком.

— Лила, зачем она тебе? Эта бесполезная болванка чуть не убила нас! — крикнул он, вытирая кровь, заливающую глаза.

— Его починит отец! — закричала в ответ обезьянка нарисованным ртом, уворачиваясь от очередного испугавшегося «паука».

— Ты рехнулась! — закричал мужчина. — Руна с тобой?

— Да!

— Разделимся. Я уведу их к восточной стене! А ты давай через каналы!

Обезьянка кивнула, и в этот момент над её головой просвистела очередь трассирующих пуль, рикошетом отскочивших от трубы за её спиной.

— Мамочка моя! — закричал Осьминог и вцепился в пулемёт, дав ответную очередь в темноту.

Здоровяк пропустил вперёд аэроцикл с обезьянкой, давая осьминогу время на залп — и вслед за ней вылетел из парового сектора в сточный колодец Соляного завода.

Это была огромная каменная труба, по которой отработанная на заводе вода множеством водопадов из торчащих в стенах труб попадала в нижний сток городского канала. Бросив на обезьянку тревожный взгляд, мужчина крепко сжал скрипучую резину на руле и, вдавив педаль, рванул аэроцикл вверх к небу, белой точкой сверкавшему на вершине колодца. Лила дёрнула руль вниз и влетела в основную сточную трубу, куда скапливалась вся вода. Через мгновение из паутины парового сектора появился целый рой полицейских аэроскутеров. А за ними и два больших катера. Почти всей группой судна по спирали полетели наверх, где их тут же встретил пулеметный огонь Рауда. Однако, мерцая соплами моторов, несколько преследователей юркнуло в трубу, где исчезла Лила. И только третий катер, со свесившимся с борта полицейским в разбитом шлеме, остался дежурить в колодце.

В трубе от двигателей стоял невероятный грохот и треск. Лила еле-еле могла разбирать мелькающие в свете пляшущих фар повороты. Труба всё больше сужалась и то ныряла, то уходила резко вверх, загибалась то влево, то вправо. Аэроцикл бился моторами о края и обещал вот-вот не выдержать. Но наконец вдали показался свет, а пространство расширилось. Обезьянка обрадовалась мелькнувшей надежде и дала газу. Летающий мотоцикл рванул вперёд, но на его пути возникла торчавшая из стены балка. Правый двигатель налетел на неё и оторвался, так что аэроцикл закрутило и ударило сначала об одну стену, потом о другую. Кувыркаясь и скрипя о металл ярким снопом искр, он проскрежетал по трубе почти до самого выхода и остановился у толстого каменного обода, напоминавшего раскрытый рот, откуда вода срывалась и падала в темноту канала.

Лила пришла в себя от гула приближающихся моторов. В глазах всё плыло. Она резко подняла голову, оглянулась на тусклый свет, дёрнулась к нему, но не смогла встать — её деревянные ноги застряли в раскуроченной обшивке. С бессильным стоном она сделала попытку отбросить от себя аэроцикл, но ничего не вышло, он был слишком тяжёлый. Груда железа попросту зажала её своими обломками. Гул приближался. Она потянулась к висящей на руле сумке, её маленькие деревянные лапки с трудом сумели открыть застёжку, и в сточный ручеёк упал яркий, светящийся красным цветом осколок. Будто живой, он переливался розовым и фиолетовым свечением.

Вода, куда он упал, окрасилась алым и голубым, а от её поверхности стали подниматься искры лазурных светлячков, что кружились и танцевали, не ведая о надвигающейся опасности. Лила напряжённо смотрела на него, не понимая, что делать. Потом огляделась по сторонам и увидела ту самую куклу, которую беглецы зацепили во время падения со здания Университета. Она схватила осколок и подползла к кукле, насколько могла. У той был металлический каркас, закрывавший грудь и живот, словно рыцарский доспех. От падения он раскрылся, обнажив хранилище сердечной пылинки в маленьком стеклянном шаре, окружённом сложной механикой шестерёнок. Обезьянка выдернула шар и, повернувшись, выкинула его из трубы. Затем схватила осколок и стала запихивать его внутрь куклы. Шестерёнки и колёса хрустели, как печенье, а из глубины с вибрирующим звуком выскакивали пружины, но Лиле удалось пропихнуть осколок внутрь.

Когда рёв аэроскутеров был совсем уже близко, Лила захлопнула грудь куклы и без сил, тяжело дыша всем своим деревянным телом, упала в грязный ручей.

В то же мгновение полицейский скутер, не глуша мотор, завис прямо над ней, так что сияющие красным сопла почти ослепили её. Из-за них, отделившись от темноты заднего сидения, на обезьянку спрыгнуло напоминающее пса существо. Оно всё было покрыто чешуей металлического панциря с кое-где торчащими вентелями, окрашенными чёрной матовой краской. Как показалось Лиле, оно напоминало смесь носорога и гончего пса, собранного на танковом заводе. Существо вжало Лилу в трубу тяжёлыми механическими лапами с острыми когтями, вошедшими глубоко в деревянную грудь обезьянки, так что грязный ручей почти накрыл её лицо, а глаза её оказались под водой. Через мутную воду из ноздрей существа на Лилу повалил чёрный дым, а в глубине черепа засветились красные огоньки глаз.

Плавающими движениями постовой полицейский в грязной и растрёпанной от погони синей форме городового спрыгнул с аэроскутера и принялся дёргать ноги Лилы из обломков летающего мотоцикла. Та издала крик, поднявшийся нарисованными пузырями на поверхность ручейка. Но существо над ней зарычало своим механическим нутром и пустило ещё больше дыма из ноздрей, отчего у Лилы прошла даже её воображаемая боль.

Дальше было темно, трясло и голова билась о крышку багажника. Сознание обезьянки сжалось в точку. Как-то особенно дико свистел ветер, скребя об обшивку летательного аппарата. Тревога сменяла печаль, а печаль — тревогу. Лила, не переставая, мысленно ругала себя. Она вспомнила своих сестёр и старый дом, глаза девочки, у которой она жила, и почувствовала, как из её нарисованных глаз потекли маленькие нарисованные слёзы. Обезьянка чувствовала, что кукла рядом. Та тоже билась во время маневров о крышку, но не подавала признаков жизни. Надежда, конечно, была, но её совершенно невозможно было рассмотреть во всей этой неразберихе.

Вновь и вновь обезьянка закрывала лапками глаза и злилась на себя. Через какое-то время вибрации скутера стали плавнее. Лила подумала, что, наверное, он набрал высоту и теперь шёл по размеченной трассе где-то на втором ярусе.

От равномерной вибрации её глаза закрылись, и голова стала тяжёлой. Было темно, но потом её внутренний взор стал различать мерцающие радугой очертания — они приобрели вид высоких толстых колонн, рядами уходящих в темноту. Она не сразу разобрала, откуда идёт свет. Оказалось, от неё самой. В ушах стоял гул, словно в голове работал реактивный двигатель. Плитка на каменном полу чередовала свой рисунок, стоило только отвести взгляд, представляясь то клеткой, то волной, то дротиками и змейками. За ажурной лепниной вокруг оснований колонн то тут, то там виднелись лужи. Лила подошла и осторожно посмотрела в одну из них на своё отражение. С пола на неё смотрела деревянная обезьянка, только вместо глаз у отражения чернела пустота. В испуге Лила сделала шаг назад и, упав, громко вскрикнула неправдоподобно глухим, многократно отразившимся эхо. Тяжело дыша, она схватилась за капитель у основания колонны и привстала с пола. Навстречу ей, из-за другой колонны, казавшейся тоньше остальных, выбежал знакомый старик в рабочем комбинезоне. Он остановился и растерянно посмотрел на Лилу, удивлённо подняв брови.

Проснулась Лила от того, что её ударило и прижало к крышке багажника. Шум в ушах превратился в шум мотора скутера и, придя в себя, она поняла, что скутер снижается. Летательный аппарат тряхнуло ещё несколько раз и закружило. Обезьянка вскрикнула, ударилась о куклу и вновь потеряла сознание. На этот раз сна не было, и она пришла в себя от того, что её голова тряслась по решётчатой металлической поверхности. Периодически попадались заклёпки — и одна из них разбудила Лилу.

Глухо хлопали чьи-то шаги, над её глазами полз металлический потолок с крестовым арочным сводом, чьи края светились от масляных светильников, пылавших жёлтым и красным огнём. Вокруг было сыро, с потолка на лицо обезьянки падали капли, а запах, пробивавшийся к её естеству через нарисованные дырочки носа, отдавал сыростью и плесенью. Медленно возвращался слух, и всё яснее слышались стоны и причитания, бормотания и смех лишившихся разума. Стен и дверей не было видно, но, без сомнения, это был плач заключённых.

Где-то внизу раздался отрывистый крик. Лила вздрогнула, отчего её шапка зацепилась помпоном об обломок деревянной доски и слезла, обнажив макушку головы с большой копной наструганных завитушек. Лила завертела головой и увидела, что куклу тащат рядом, держа за ноги здоровенной мясистой рукой в чёрном рукаве. Посмотрев вверх, обезьянка обнаружила другую такую руку, державшую её саму за остатки деревянных ног. Владельцем рук была огромная сгорбленная чёрная спина, чьи одеяния доходили до пола. А колышущаяся от тяжёлых шагов материя лишь намекала на размер ног.

Еле заметная голова её нового транспортного средства, была обмотана сальной тряпкой, грозившей с каждым шагом упасть, но каждый раз, вопреки здравому смыслу, сохранявшей своё положение. Нарисованный нос Лилы потёк от влаги, но она слышала, как от одежды пахло чем-то палёным, то тут то там были видны прожжённые искрами дырки. Гигант повернул за угол (стало заметно теплее) и принялся спускаться по большой винтовой лестнице. Лила перестала разглядывать носильщика, сосредоточившись на ударах головой о ступени, и к концу спуска снова потеряла сознание.

Лила животом чувствовала что-то мокрое. Попробовала пошевелить рукой — получилось. Другой. Приподнялась, но встать не смогла. Не было сил. Она опустилась на мокрую поверхность, полежала немного, но затем собралась и попробовала ползти. Движение, за ним другое. Ползти было очень тяжело, не поддавались руки, делая фальшивые, ни к чему не приводившие движения. Лила разозлилась на себя и открыла глаза.

Она лежала посреди камеры, углом выходившей в широкий, загибающийся коридор. Стены из толстых решёток, одна из них — с маленькой дверцей. По обоим углам на противоположной стороне коридора были крепкие деревянные двери с кованым рисунком, в проёмах под ними явно пылал огонь. Было жарко и стоял туман, сильно пахло гарью.

Окончательно вернулся слух. В соседней камере кто-то тихо стонал. В груди у Лилы задёргалась какая-то особенно волнующая струна. Кукла сидела в углу, не подавая признаков жизни. Обезьянка взглянула на свои ноги. Всё, что было ниже коленных шарниров, было изуродовано. Подышав немного и приняв эту мысль, обезьянка опустилась на живот и поползла к кукле. Та была на голову выше неё. Лицо и то место, где были нарисованы глаза, у куклы было сделано из дерева, но, имитируя доспехи, нижняя часть лица от носа до подбородка была закрыта металлом с похожим рисунком, что и на груди. Под шлемом торчала повязка. Механические плечи с шестернями заканчивались руками, изысканно вырезанными из лакированного дерева. Грудь и живот закрывал кованый панцирь, где теперь хранился осколок. Металлические ноги со звездообразным механизмом таза заканчивались деревянными ступнями. Её явно собирали из разных частей, но дело своё знали. Хоть и было видно, что детали много раз меняли, кукла выглядела цельной и искусно сконструированной. Оказавшись рядом, обезьянка запустила лапки под панцирь и попыталась открыть створки на себя, но они не поддались. Лила опустила голову и замерла.

Где-то вдали заскрипели трубы, и невидимый страдалец в соседней камере заметался во сне. С выдохом своих несуществующих лёгких обезьянка начала искать секретный рычаг или кнопку во внешних механизмах, но ничего подобного найти не смогла. Она попробовала дёрнуть ещё раз, грудина не поддавалась. Вместе с нарастающим волнением в голову лезли неприятные мысли, что она повредила механизм дверцы, когда второпях запихивала осколок. Раз за разом Лила терпела неудачу. Полная отчаяния, она стала колотить по панцирю, но скоро упала без сил рядом с куклой, тяжело дыша.

— А-а-а-а-а! — закричала Лила, ударив головой об пол. — Всё из-за тебя! Если бы не ты, я бы успела, я бы не разбилась, она бы была уже у Барона! Чёртова, бездушная кукла! Ненавижу, ненавижу тебя!

Лила расплакалась. Нарисованные слёзы падали каплями краски на пол, расползаясь по тёмному камню.

— Я никчемная, бесполезная, глупая…

Она накрыла голову лапками и какое-то время просто лежала. Потом её дыхание успокоилось. Казалось, Лила уснула. Но сна снова не было.

Очередное её пробуждение было ознаменовано появлением какого-то маленького человека в сером плаще. Шаркающей походкой он возник возле камер. Лицо его закрывал капюшон. Человек постучал в дверь на противоположной стороне коридора, стоявшую ровно напротив того места, где лежали Лила с куклой. Одной рукой он сжимал пергамент, а другой теребил карман плаща. Неожиданно он повернулся и посмотрел прямо на Лилу — та прикинулась «дуболомом» и направила взгляд в никуда. Незнакомец же пристально смотрел в её сторону.

Дверь отворилась, из неё пахнуло жаром. Весь её проём заполнил тот самый мясистый гигант в чёрной хламиде. По крайней мере, одежда говорила, что это он. Тряпки на его голове не было, и Лила впервые увидела его лицо. Оно было покрыто тяжёлыми, стекающими вниз овалами. Вся форма их будто хотела поскорее покинуть его, еле удерживаясь на черепе. Нижние веки, щёки так опустились, что обнажали глазные яблоки. А брови и верхние веки, наоборот, почти закрывали глаза сверху. Рот был погребён под съехавшим вниз носом, а подбородок потерялся где-то в шее. Басом, так что от грохота завибрировали металлические прутья решётки, гигант спросил:

— Что?

Маленький человек хоть и завибрировал вместе с ними, но не растерялся и протянул гиганту пергамент. Гигант удивлённо посмотрел на него. Ему даже пришлось приподнять левое верхнее веко, когда он попытался прочитать написанное. Затем он оглянулся назад в глубь комнаты, куда вела дверь и крикнул:

— Харк!

Раздался грохот. Дверь открылась чуть больше и первого потеснил второй такой же гигант. Если бы не шрам через всё лицо, наверное, их невозможно было бы различить. Харк выхватил из рук человека пергамент и поднёс его к лицу, роясь в нагрудном кармане хламиды. Из него он выудил маленькое пенсне, примостил его в правый глаз так, что оно стало придерживать верхнее веко, и склонил голову к тексту. Прочитав несколько раз, он с раздумьем посмотрел на товарища:

— Хурк, придётся отпустить куклу.

— Как отпустить, Харк? Обезьяна нам известна, — удивился Хурк.

— Нет, Хурк, ты не понял, куклу, не обезьяну, — снимая пенсне, прогремел Харк.

— А-а-а-а, — протянул Хурк и посмотрел в камеру.

Лила поняла, что он смотрит ей прямо в глаза, но не смогла даже пошевелиться. Харк исчез в двери и, пока Лила не могла оторвать взгляд от глаз Хурка, грохотал ящиками в комнате. Даже при такой жаре Лила вся похолодела. Её спасло только то, что Харк отодвинул Хурка, выходя из двери, и их взгляды разъединились.

Харк подошёл к маленькой дверце и вставил ключ в замок своими толстыми пальцами. Повернув несколько раз, он вытащил ключ, убрал его в нагрудный карман, открыл дверцу и прогремел:

— Заходи, бери.

Маленький человек помялся и с опаской, нагнувшись, вошёл в камеру. Лила смотрела на него, пока он приближался, и под капюшоном разглядела, что он тоже смотрит на неё. Удивлённый и испуганный взгляд его следил за её взглядом, пока он тихо ступал по полу камеры.

— Поторопись! — раздался позади голос Хурка, и посетитель поспешил к кукле, достал из-под плаща рюкзак и быстрыми знакомыми движениями поместил её внутрь. Лила удивилась не меньше него самого, ведь его лицо, казавшееся одновременно знакомым и чужим, она только что видела в своём странном сне.

Поспешно запаковав её соседа, старик взглянул последний раз на Лилу, закинул рюкзак на спину и вышел. В коридоре незнакомец поклонился Хурку и Харку и тут же исчез из поля зрения Лилы. Она не сразу поняла, что произошло, потому что её взгляд остановился на кресле в глубине комнаты напротив. Специальное кресло с завязками ровно напротив печи, где стояли раскалённые добела чугунные стержни. Харк увидел взгляд Лилы и улыбнулся:

— Да, да, милая, это всё для тебя.

Хурк расхохотался, подрагивая под хламидой своим огромным животом. А рука Харка уже тянулась к ней через всю камеру. Лила стала отползать в угол. Гигант насупился и просунул в камеру голову и плечо, так что он смог дотянуться до противоположного угла, куда забилась Лила. Его толстые пальцы несколько раз поймали воздух, но затем схватили её, и он, кряхтя, вылез. Лила извернулась в его руке и крикнула в сторону, куда ушёл маленький человек:

— Помогите!

Когда эхо её голоса затихло, Харк рассмеялся погребённым в складках носа ртом и внёс её в комнату. Хурк захлопнул дверь.

Магистр Вульфи вздрогнул от крика, а утробный хохот Харка и хлопнувшая дверь заставили его прижаться к стене. Сердце бешено колотилось. Глаза не могли сфокусироваться. Он медленно сполз по ступеням, а его губы сами собой зашептали молитвы, заученные ещё в детстве. Он выдал хвалу всем подряд лунам, помянул святых и в конце отдельно Сердце, умоляя о защите и справедливости. Он не смог бы ответить, сколько он вот так просидел, боясь шелохнуться, на грубой каменной лестнице, большой спиралью уходившей вверх. Когда он открыл глаза, то долго изучал, как на стене горели лампы из сердечной пыли, алыми огнями освещая каменную кладку с пляшущими на ней тенями. Казалось, что от самих стен поднимался пар и полз наверх, как и узники этого ужасного места, всеми силами пытаясь спастись от неизбежной гибели.

Галахад вспотел. Сидеть стало противно. Он встал, запутавшись в плаще. Долго выжимал его, пытаясь избавиться от влаги и, поняв, что это бесполезно, поднял с пола рюкзак и двинулся наверх. Когда он оказался на первом этаже, в глубине здания завыла сирена и по периметру коридора, ведущего к воротам, зажглись сигнальные лампы. Вульфи, не совсем понимая, что происходит, бросился сначала в сторону противоположного конца нэфа, но потом, спохватившись, побежал по решётчатому полу к выходу. Его колени сводило от боли, а он только прибавлял шагу и, запыхавшись, ударился о толстую прорезиненную дверь в воротах, откуда показалась голова полицейского, собравшегося войти внутрь.

Магистр от неожиданности снова стал рыться в плаще в поисках бумаги из Управления Закона, но охранник схватил его за шкирку и вытащил на улицу. Сам же при этом шагнул внутрь, плотно закрыл дверь и стал закручивать засов вращающимся механизмом. Всё огромное здание затрепетало. Вульфи вскочил и, мотаясь из стороны в сторону, побежал со всех ног по причалу, не очень понимая, что делает. Волны с обеих сторон накатили на колышущиеся платформы, и магистра не один раз накрыло с ног до головы, пока он добрался до полицейской лодки, прыгавшей на волнах. Он поскользнулся на собственном плаще и упал на бетонную плиту, больно стукнувшись локтем. Гигантское здание центральной тюрьмы погружалось под воду, создавая в искусственном озере устрашающий водоворот. Ближние к зданию платформы ходили ходуном, да так, что казалось, что они сейчас оторвутся от причала и сгинут в пучине.

Галахад долго не мог отдышаться и сидел, глупо таращась перед собой и провожая последние башенки, скрывающиеся в толще воды. Поверхность пенилась и не могла успокоиться. И только когда в небе выглянула из-за громады Дворца девятая луна, своим широким диском осветив чёрную воду, заблестевшую и затрепетавшую в её свете, Вульфи встал.

— Буль-буль-буль, прячется тюрьма. Буль-буль-буль, на дворе зима, — пропел он себе под нос, выжимая рукава.

Затем снял плащ и бросил в лодку, с испугом оглядываясь по сторонам, не услышал ли его кто. Туда же он положил рюкзак с куклой и, ещё раз окинув взглядом водоём, окружённый каменной стеной, прыгнул в лодку сам.

Домой он возвращался долго, почти не разбирая дороги. В районе ремонтных доков он увидел маленького деревянного оживлённого без руки и ноги, которого пинали дети с криками:

— Осознала, оживляшка, осознала!

Тот посмотрел на магистра жалобным взглядом, но Вульфи сделал вид, что не заметил бедолагу и лишь ускорил шаг. Старик долго плутал в казармах, не помня, как найти район нового вокзала. Проходя мимо какого-то кабака возле Сердечной площади, он чуть не попал под горячую руку напившихся забывай-воды рабочих с Угольной фабрики. Они были черны, как ночь, и только обезумевшие глаза и оскаленные белые улыбки выдавали в них людей.

Где-то в районе Старого Квартала, спускавшегося и сюда, на нижний ярус, ему пришлось дать большой крюк, потому что всё было перекрыто. Стояла охрана Культа, стража с полицией и устрашающие громады чёрных рыцарей — от них держалась подальше даже толпа любопытных. За их спинами пылали здания и в рупор раздавался уверенный голос, читавший строки из стихотворения Последнего Поэта, пытаясь перекричать забравшуюся на крышу женщину в чёрном, вопившую истошным голосом:

— Из-за вас, это всё из-за вас! Оно умирает! Сердце! Оно умирает! Слушайте меня, услышьте! Вас всех обманывают! Вас всех…

Но тут на крыше появились полицейские, и женщина, оглянувшись, оступилась и упала вниз, в пламя. Толпа охнула, раздался чей-то плач.

— Еретики, — прошипела тучная женщина и пошла прочь.

Вульфи почувствовал, что хватит уже потрясений на этот день, и пошёл вслед за ней к большому рынку, устало потащив ноги по площади, где остались лишь мусорные телеги да нищие, спавшие под «позорищем» — подиумами с запёкшейся кровью после предпраздничного наказания плетьми «провинившихся перед Сердцем».

В центре рынка стоял полуразрушенный каменный Колизей, оставшийся с древних времён. Бои и представления уже закончились, и гладиаторы вместе с актерами ужинали на расставленных перед зданием широких столах. Вокруг их объедков суетилась вся городская живность. За одним таким столом, сгорбившись над похлёбкой, сидел высокий стражник Ручи. А напротив него толстяк Блоп крепко обнимал рыбака. Тот поймал взгляд Вульфи, проходившего достаточно близко, чтобы узнать соседа, и испугался.

— Ну что, ты, кажется, всё понял? — спросил Ручи, допив из плошки остатки жидкости.

— Да, мы же теперь друзья, так? — ласково протянул толстяк и заглянул рыбаку в лицо. — Никто-никто не узнает о нашем маленьком деле?

Рыбак отвёл взгляд от Вульфи и робко кивнул. Ручи нахмурился и повернул голову туда, куда секунду назад смотрел его собеседник, но в свете факела только тени плясали в поднявшейся с земли сердечной пыли.

Вульфи вынырнул из-за бочек и исчез за шатрами старьёвщиков. Пробежав вдоль стены, он оказался в Переулке Слепых, но и там он не сбавил темпа. Виляя между бочек и ящиков, перепрыгивая через поваленные мешки с мусором, он добежал до канала. И только возле своей двери он остановился и перевёл дух. Присел на ступеньки, снял рюкзак и стал рыться в нём в поисках ключа. Но, вспомнив, он в ужасе повернулся к двери. Замка на ней не было.

— Что-то потеряли? — раздался над его головой тяжело дышащий хруст уже знакомого голоса.

Вульфи поднял испуганные глаза и увидел склонившееся над ним красное, вытянутое лицо Ручи.

— Я э… замок… — невпопад, хлопая глазами и как-то резко жестикулируя, залепетал Галахад.

— Вот этот? — указал рукой стражник на валяющийся рядом со ступенями замок.

— Да…

Ручи поднял его и осмотрел.

— Хмм… Вроде не срезан.

Из темноты к ним подошёл запыхавшийся толстяк.

— Ну вы и спринтер… Ух! — произнёс он, радостно утирая лицо. — Насилу догнали!

— Да-а-а… а что это вы от нас бегаете? — протянул Ручи, поднимаясь к двери и открывая её. — Неужто грабеж? А, может, сразу с отягчающими?

— Я… да что… да я здесь живу, — пролепетал Вульфи, — там мои инструменты…

— Так уж и живёте? — так же радостно удивился Блоп. — А чего тогда замки выбрасываете?

— Я забыл… — всё ещё не мог совладать с собой Галахад.

— Что забыли? — голос Ручи раздался из глубины прихожей.

— Забыл закрыть замок, — выпалил магистр. — С утра. Уходил и…

— О-хо-хо-х-хо, — по-прежнему из прихожей звенел голос Ручи. — Да, действительно похоже на грабёж! Нам повезло, Блоп! Крути этого типа!

Блоп тут же схватил Вульфи и заломил ему руки за спину. Старик с криком упал на мостовую рядом с рюкзаком. И, пока Блоп надевал кандалы на руки магистра, из рюкзака на Вульфи смотрели грустные глаза куклы. И в этой суете, он мог поклясться, он увидел сочувствие и интерес в нарисованных глазах.

Блоп поднял Галахада на ноги и грозно спросил:

— Ну что, сознаёшься?

Не до конца понимающий, что происходит, Вульфи кивнул.

— Хо-хо! — радостно запищал Блоп. — Он сознаётся! Ручи, слышишь? Мы так и повышение заработаем!

Из дома вышел Ручи и с издёвкой произнёс:

— Сознаётся? Браво! Это самый короткий допрос в истории стражи, Блоп.

— Ручи, я так рад! Я так рад! Уииии!

— Блоп! Ты болван, Блоп! Слышишь? Болван! — захохотал Ручи и, схватив за грудки, затряс толстяка.

— О чём ты, Ручи? — удивился толстяк и от неожиданности отпустил магистра, упавшего на мостовую.

— Это его дом. Там пусто. Его ограбили, — грустно усмехнулся высокий стражник, — я нашёл на стене его дагерротип и должность. Он мелкая сошка, младший техник Магистрата.

— Как же так… — печально опустил голову толстяк, — повышение было так близко.

Он сплюнул под ноги Вульфи и печально пошёл прочь по Переулку Cлепых. Ручи двинулся вслед за ним.

— Эй! — вскрикнул ошарашенный Вульфи. — Ограбили? Как пусто? Подождите!

Он с трудом поднялся на ноги.

— Эй! Вы забыли снять кандалы!

Ручи нехотя остановился и вернулся к магистру. Вульфи рвался скорее попасть в дом, пока стражник снимал кандалы, и продолжал говорить:

— Вы же должны помочь, помочь. Вы говорите, что меня ограбили! Вы же стража!

— Да кому ты нужен, — лениво и неохотно прошипел Ручи. — Не дёргайся, вот… вот и всё.

Он освободил магистра от оков, и тот, сорвавшись с места, бросился в прихожую, заглянул на кухню, в два прыжка взлетел по лестнице наверх…

Ничего.

Пусто.

Везде было пусто.

Он схватился за грудь, затем за голову и, с трудом дыша, сел на ступеньки. Глаза его были широко раскрыты. В горле пересохло. Колоколом било сердце. «Что! Как! Запчасти, часы, луны… Как я теперь верну долг герцогине?» — лепетал голос. «Что теперь делать?» — лепетал другой. «Рюкзак», — напомнил третий. «Нет, нет, нет, нет», — тараторил второй. «Я подвел её!» — кричал первый. «Запчасти! Все запчасти!» — сокрушался двадцать пятый. «Рюкзак», — вновь напомнил третий.

Магистр встал и, пошатываясь, прошёл через первый этаж к двери. Голова кружилась, Галахад, словно пьяный, припадал то к одной стене, то к другой. Он выпал из входной двери на ступеньки, и она больно ударила его в бок. Он вскрикнул и повалился на живот. Когда утих скрип петель, во мраке пустой мостовой остался лишь стук канализационной капели да мерное журчание вод канала.

Рюкзака не было.

ГЛАВА 3

Герцогиня Ки в белом вечернем платье с алым атласным поясом стояла в приёмном покое замка Амун перед большими рядами витражных окон, растянувшихся во всю стену. В их широкие арки контурами мозаики были вписаны портреты её предков. Через их лица сиял мягкими огнями ночной Город. В зале горел камин, зажжённый скорее ради уюта. Специально или нет, но в эту ночь герцогиня выбрала арку с лицом своего отца.

— Вы говорите, что сразу же дали сигнал и…? — раздался на весь зал звенящий и требовательный голос.

Герцогиня вздохнула и спокойно повторила:

— Да, вы уже спрашивали меня, служитель Септ, а я вам отвечала, что мы тут же изолировали доступ к музею и тем более к центральной башне. Ни одна душа не проникла туда…

— Кроме тех, кто уже проник, — ехидно отрезал мужчина в тёмно-бордовой мантии. Острые черты лица делали его похожим на птицу, а благодаря своему сверлящему взгляду и во Дворце, и на улице он получил прозвище Сверло.

Герцогиня проглотила укол и невозмутимо продолжила:

— Башню охраняли согласно регламенту, в том числе и служители Культа.

— Всё бы было в порядке, если бы вы не противились передаче реликвии в Храм, где ей и место, — заскрежетал зубами Сверло.

— Это была реликвия моего дома, и мы гордились тем, что Университет был благословлён присутствием такого артефакта, — сдержанно ответила Ки. — В прежние времена много внимания уделялось изучению рун…

— Прежние времена давно закончились, и вам это известно не хуже, чем мне, — холодно ответил Септ. — Давайте пройдёмся ещё раз. Сразу после взрыва, вы, кхм, оделись и пошли в Университет, где уже…

— Где уже был введён карантин, и все студенты находились в своих комнатах, согласно инструкциям ваших… — продолжила за него герцогиня.

— …согласно инструкциям В322 акта Иофа Третьего, — напомнил ей культист. — Далее все входы и выходы были опечатаны, охрана расставлена на этажах и лестничных пролетах, запущены аэростаты с патрулями (Сверло зачитывал записи из своего блокнота, прохаживаясь по залу). А затем вы пошли к часовой башне, — служитель остановился. — Зачем?

— Мне поступило донесение, что там произошёл инцидент с младшим техником Магистрата, — ответила Ки.

— Младшим техником? Вы серьёзно? Ваша Светлость лично проверяет работу магистров? — усмехнулся Септ.

— Это особый случай, я знала… косвенно знала этого человека, — ответила герцогиня, почувствовав острое нежелание рассказывать служителю что-то большее.

— Ну же, не стесняйтесь! — настойчиво произнёс Септ.

— Он был родственником моей служанки, она просила за него, — голос Ки не дрогнул, и она мысленно вознесла хвалу Сердцу.

— Хорошо, пусть так, и этого для вас было достаточно, чтобы просить начальника полиции лично писать бумагу об освобождении подозреваемого?

— Это его кукла, он стар и без неё не может продолжить ремонт часов нашего замка. При чём тут ваши подозреваемые? — герцогиня позволила себе немного рассердиться.

— Это не вам решать, Ваша Светлость. Вы понимаете, что я могу забрать вас прямо сейчас за противодействие следствию и пособничество терроризму?

— Что вы себе позволяете, Септ! — воскликнула Ки, повернувшись к служителю и уже по-настоящему не сдержав себя.

— Свою работу, герцогиня, свою работу, — отрезал Сверло и продолжил мерить шагами зал. — Давайте ещё раз. Ваша служанка просила за этого человека. Какая служанка? — гнул свою линию культист.

— Это так важно? — сыграла в дурочку герцогиня.

— Безусловно, важно. Потеря руны грозит опасностью всему Городу и самому Сердцу. Миру, порядку, закону в конце концов.

Лицо герцогини пошло пятнами, особенно заметными на её белой коже, она отвернулась к окну, прошептав сквозь зубы:

— А также лжи и лицемерию.

— Что вы сказали? — удивлённо спросил Септ и подошёл к ней сзади. — Вы знаете, Ки, у меня отличный слух. Уже одной этой фразы достаточно, чтобы упрятать вас за решётку до самой вашей смерти. Если бы…

В окне промелькнула чёрная тень, и на террасе приёмного покоя послышался грохот.

— Если бы что? — зло спросила герцогиня.

Септ посмотрел на дверь, затем на неё:

— Как только вы перестанете быть фавориткой, Ваша Светлость…

Ки, тяжело дыша, смотрела прямо в глаза Сверлу. Внутри неё всё дрожало, и она чувствовала, что вот-вот отведёт взгляд от этих пронизывающих холодных глаз. Но двери приёмного покоя распахнулись, и они оба вынуждены были обратить свои взоры на фигуру, стоящую в проходе.

Тэмен Йомера был одет так же, как и утром: в тяжёлую броню и плащ. Его вьющиеся волосы так же ниспадали на плечи, а меч приподнимал край плаща. Только теперь можно было рассмотреть его мужественное лицо, действительно красивое. Вот только красота эта была лишь внешней, её не озарял внутренний свет, как это было утром. Он устало подошёл к Септу, упавшему на колено, и поклонился герцогине, застывшей в книксене.

— Встаньте, — тихо сказал Тэмен.

Оба поднялись. Служитель открыл было рот, но Узурпатор не дал ему вымолвить слово:

— Отпустите даму, Септ. Уже поздно. Продолжите потом.

— Да, я уже закончил, Ваше Величество, — поклонился Начальник Отдела особых поручений Культа. — Я уверен, руна найдётся, город не пустыня…

— Я жду от вас результатов, а не уверенности. Но, я думаю, вы это прекрасно знаете и без меня, — отрезал Узурпатор.

— Невозможно выразиться точнее, Ваше Величество, — склонил голову Сверло, украдкой бросив взгляд на герцогиню.

Она поймала его, и по лицу её пробежала волна неприязни, отчего Септ криво улыбнулся.

— Не смею вас больше беспокоить, — всё так же склонив голову, произнёс служитель и двинулся к двери на террасу.

Когда его шаги стихли, Тэмен поднял голову на портрет в витраже и многозначительно произнёс:

— Ищете у отца защиты от козней моих ищеек?

Ки вздрогнула и тоже взглянула на портрет.

— Я не заметила, Ваше Величество… это чистая случайность… — зашелестела она извиняющимся голосом.

— Не стоит извиняться. Вас не в чем винить, — сказал Узурпатор. — Мы можем пройти к вам, я так бесконечно устал.

— Конечно, Ваше Величество.

Йомера по-военному повернулся на месте и направился к аркам, за которыми тянулись коридоры замка. Ки поспешила за ним, уставившись на золотой рисунок на его плаще. Её вновь наполняло чувство стеснения, тревоги и интереса, так знакомое ей по визитам Узурпатора. Как он спешил в её покои, как нервно теребил железной перчаткой гарду своего меча, пока старый паровой лифт поднимал их на террасу. Как часто и тяжело вздыхал, стараясь при этом не показывать этого. Ничто не ускользало от внимательных глаз и чувств герцогини.

Как только Тэмен раскрыл скрипучие металлические решетки лифта, Ки парой мягких фраз отпустила оставшуюся прислугу, а сама пошла в гардероб, представлявший из себя несколько комнат с бесконечными рядами одежды в деревянных резных шкафах с инкрустациями драгоценных камней, позволявших подбирать украшения. Там она несколько взволнованно собрала в охапку вечерний мужской костюм, не позволив себе тратить много времени на выбор, и прошла через этот маленький лабиринт в свой кабинет.

В кабинете, обставленном с каким-то особенным уютом, напоминавшем ей одновременно детство и образ родительской заботы, Узурпатор уже скинул с себя тяжёлое облачение и несколько виновато улыбнулся герцогине, когда она передала ему его вечерний туалет. Ки поклонилась правителю, улыбнувшись подрагивающими губами, и вышла на террасу. Там в зарослях, она плутала по дорожкам, пока не вышла к балкону, возвышавшемуся над бесконечными созвездиями городских огней. Она положила руки на холодные мраморные перила и выдохнула.

— Этот странный и страшный человек в моих покоях. Его ищейки, сующие нос в каждую щель. Сплетни о какой-то простолюдинке, подхваченные всем Городом. И его дракон, прогуливающийся по стене МОЕГО замка.

Металлический зверь скрипел и грохотал своими огромными лапами, медленно огибая часовую башню, будто что-то вынюхивая в ней.

— Мерзкая тварь.

Дракон будто бы услышал её слова и поднял голову на край террасы, где стояла герцогиня. Ки отпрянула и отошла от балкона. Сердце так резко сжалось, что ей пришлось сесть, чтобы прийти в себя. Она в испуге оглянулась, не видит ли её сейчас правитель, но нигде поблизости его не было видно. Герцогиня встала, вздохнула и направилась обратно в свои покои.

Она обнаружила Тэмена в большом кресле её отца с книгой в руке и Асоль, положившую голову ему на колени, продавшуюся за ласку его крепкой и нежной руки. Подавив возмущение, герцогиня двинулась через кабинет к зеркалу.

— Предательница! — игриво произнесла Ки, поправляя в зеркале свою подрастрепавшуюся за вечер причёску. Асоль лишь мельком и как-то заговорщически посмотрела в отражение её глаз, но даже не пошевелилась.

— Простите, я вновь и вновь отбираю у вас всё, что вам дорого, — с неизменной долей раскаянья, так раздражавшей Ки, произнёс Узурпатор.

— Зачем вы всё время напоминаете мне об этом? — с небольшой ноткой удивления и сарказма, не требовавшей ответа, произнесла герцогиня, присев за столик и принявшись поправлять макияж.

— Потому что чувствую то, что не должен бы чувствовать, по мнению любого человека во Дворце, — задумчиво произнёс правитель, захлопнув книгу.

— И что вы собираетесь делать с этим чувством? — вновь не постеснялась уточнить герцогиня, увлечённая своим правым глазом.

— Вы знаете, для моего самого дорогого заложника вы задаёте слишком много вопросов, — улыбнулся Узурпатор.

— Простите, я сосредоточилась на ресницах и не подумала, о чём спрашиваю, — невинно произнесла Ки и занялась левым глазом. Но затем положила руки на столик и, посмотрев в отражение на Тэмена, произнесла: — Да, кстати, Ваше Величество, тут весь Город судачит о вашем романе с простолюдинкой (она повернулась на стуле к Узурпатору и усмехнулась). Вы не подумайте, если здесь и есть место ревности, то лишь для моего реноме. Но это может полностью уничтожить всю нашу легенду.

Тэмен заёрзал в кресле и встал. Асоль, почувствовав волнение мужчины, поднялась, подошла к Ки и, словно извиняясь, положила голову на колени герцогине. Та вновь повернулась к столику и достала номер «Вечернего ветра» с закладкой, раскрыла его и передала Узурпатору разворот с фотографией испуганной девушки. Тэмен долго смотрел на разворот, потом перевернул страницу и прочитал несколько строк то тут, то там.

— Прелюбопытно… — произнёс он и стал прохаживаться по комнате, разглядывая рисунок ковра на полу.

— Хмм. И это всё? — удивилась герцогиня.

Узурпатор подошёл к металлической шкатулке в углу массивного стола, заваленного бумагами. Открыв крышку, заигравшую в свете ламп золотым узором, он уставился на инструмент, покоившийся на бархатной ткани.

— Вы когда-нибудь любили, Ки? — произнёс он после некоторой паузы.

— Влюблялась, было. Но чтобы всерьёз и глубоко… Нет, не думаю.

— Я тоже, — задумчиво сказал Узурпатор, достал лакированную флейту из шкатулки и, повернувшись к герцогине, спросил: — Играете?

— Нет, это отца, — сдержанно ответила Ки.

По лицу Узурпатора пробежала тень смятения, и он поспешно убрал флейту в шкатулку.

— Я тоже не любил, — он сделал паузу, словно сверяясь с неким внутренним компасом, и с чувством заговорил: — И долго не мог понять, как это так, все эти люди, которых я вижу, женятся ради титулов и положения, денег, выгоды, политических интриг. Каким образом им удаётся так себя обмануть, чтобы называть это любовью?

— Как это собирались сделать мы? — подняла брови герцогиня.

Узурпатор с укором взглянул на неё.

­ — Я не знаю, Ваше Величество. Говорят, что Сердце создало нас всех из искренней любви. Но я ни разу не встречала в нашем кругу человека, способного без задней мысли любить другого, — печально и задумчиво произнесла она. — Одни люди заводят детей из расчёта на то, какие титулы и звания объединят их потомки и как это упрочит положение их семьи в обществе. Другие же заводят кого-то, чтобы чувствовать, что они просто нужны. Ох, Ваше Величество, это такая печальная тема… Даже Асоль любит того, кто её гладит, правда, милая? — сказала Ки и опустила свою голову на голову собаки.

— Такие слова да в уста наших первосвященников, — тихо произнёс Узурпатор.

— И что бы случилось? Весь Город бы развалился. Вся ваша власть, Тэмен, держится на этом самообмане, — печально констатировала герцогиня, теребя Асоль за острые уши.

— Не только моя, но и ваша, моя милая, — парировал Узурпатор, облокотившись спиной на косяк двери, ведущей на террасу.

Ки промолчала, глядя в чёрные глаза собаки.

— Так вот, это не она, — улыбнулся Тэмен.

— Кто? — удивлённо подняла голову Ки.

— Девушка на фотографии, — спокойно ответил правитель. — Это не её лицо.

Тем временем девушка с фотографии с лицом, закрытым вуалью, прикреплённой к широкой кое-где выцветшей шляпе, пробиралась через плотную толпу нетрезвых посетителей кабака «Тринадцатая луна» на Сердечной площади. Она морщилась и выдёргивала края своего платья, попавшие в лапы немытых грузчиков, машинистов и строителей, не менявших свою одежду ни днём ни ночью. В тусклом свете газовых светильников в её глаза лезли сердечные пылинки, копоть и пот, а грудь не могла свободно вдохнуть от духоты.

Девушку схватил за руку толстый стражник с пухлыми губами и раскрасневшимся лицом, но тут же получил в глаз тяжёлой сумкой и упал в толпу, прогнувшуюся под ним, как батут, и вытолкнувшую его обратно. Он пролетел мимо девушки и упал на стол между двух совершенно забывшихся горняков с Соляного озера.

— Кафёл! — кинула девушка наглецу, удаляясь.

Её хмурый взгляд обеспечил ей дальнейший путь среди посетителей, и она оказалась возле грубой деревянной двери за стойкой. Бармен, здоровый лысый детина в сюртуке, грозно взглянул на неё, но она ответила взглядом, от которого тот поспешил поскорее вернуться к своим стаканам и ближайшему посетителю. Девушка юркнула в дверь и оказалась в спасительной темноте. Смрад заведения почти не проникал сюда. Она нащупала на стене светильник из сердечной пыли, зажгла его, потянув за металлический тросик, и в алом сиянии сердечных частиц стала спускаться по ступеням вниз, в погреб.

В погребе, заставленном бочками с каким-то особенно мерзким пойлом с резким запахом, уже горел свет другой сердечной лампы, и в его красноватом мареве, за старым деревянным столом, сложив руки перед собой и опустив на них голову, спала другая девушка.

— Фь-фь-фь. Эй! — просвистела вошедшая, вешая лампу на чугунный крюк, вбитый в каменную колонну.

— Фь-фь-фь, Майло, — девушка подошла и похлопала спящую по плечу. — Это я, Фафа.

— А, За-а-ара-а, это ты что ли, — протирая глаза, протянула проснувшаяся. — Прости, я заснула, пока ждала тебя. Всё хорошо?

— Фь-фь-фь. Нефь, не хофофо, — рассерженно произнесла Зара, присаживаясь напротив. — Им уфалось сфофокфафифофать меня.

— Что-о-о-о? — зевая, удивилась Майло.

— Сфо-фо-кфа-фи-фо-фать, — по слогам, грустно констатировала Зара. — На фофоаппафаф. Фёлк. Пых! И сфафу в фафефу.

— Подожди, подожди, — подняла руки вверх проснувшаяся, — давай ещё раз. То есть тебя кто-то сфотографировал?

— Фа, — кивнула Зара.

— И что же? Это уже во всех газетах? — Майло с ужасом прикрыла рот рукой.

— Фа, неф, не фо фсех, — кивнула, а потом замотала головой Зара, — но они фсе написали, что я, понимаеф, я — любофница Уфуфпафофа. Неф, я-фо, конефно, не пфофив. Мне фффит, ффо фя…

— Погоди, не волнуйся, — остановила её вторая, — я уже перестала тебя понимать.

Зара выдохнула и, восстановив дыхание, продолжила:

— А ффо фуф понимафь. Они написали, фто я, фо ефь фы, ефо любофница.

— Где такое написали? В «Вестнике» что ли?» — встревоженно спросила Майло.

— Неф, — отмахнулась вошедшая, — Ф «Фечефнем фетфе».

— Ну, тогда это не так уж страшно, — выдохнула проснувшаяся. — А что в «Вестнике»?

— Ф «Фестнике» написали фто Уфуфпафоф фепефь зафтфакаеф на фтофом яфусе. И ффо фепефь эфо нофая мофа, — важно процитировала наизусть Зара.

— Ну что ты тогда меня пугаешь, — рассердилась Майло, — пусть эта жёлтая газетёнка пишет, что ей вздумается. Всё равно её читают только на верхних ярусах, а на работу я не вернусь, да и тебе не советую.

— Сефофня офна, фаффа дфуфая, — подняла брови Зара и сняла шляпу, положив её на отполированный стол. — Фто фы собифаефся фелафь?

— Не знаю, — зевнула Майло. — Домой дорога закрыта, двое попрошаек следили за мной и дежурят там с самого утра, здесь же оставаться тоже небезопасно.

Обе девушки посмотрели друг на друга. Они были даже чем-то похожи. Обе милые, молодые, стройные, с тонкими и мягкими чертами лица и пучками волос, собранными на макушке. Разве что у Зары от постоянного свиста губы были чуть более припухшими, а взгляд такой же тяжёлый, как пудовые гири. Обе были одеты в простые зелёные платья, сшитые, видимо, у одной портнихи, только на Заре была дождевая накидка. Сняв и положив её на скамью, она повернула к Майло своё уставшее лицо.

— Разве что… — задумчиво протянула Майло.

— Ффо? — сощурила глаза Зара.

— Ну, это из разряда фантастики. Помнишь, отец, когда умирал, позвал меня к себе, а остальных попросил выйти, — медленно заговорила Майло.

— Фа. Помню, — кивнула Зара.

— Прости, что не говорила тебе, но он дал мне адрес и сказал выучить наизусть. Угол Соляного Канала и Переулка Слепых, красная дверь. Сказал, что, если мне будет некуда пойти, идти туда.

— Хмм… Фафафочно. Опафно. Но, нафефное, сфоиф хофя бы уфнафь, ффо фам. И эфо… Как Он тебя найфёт? — Зара вопросительно подняла брови.

— Найдёт, — опустила голову на руку Майло.

— Ну тоффа чефо мы ффём? Пофли! — глаза Зары загорелись и, поднявшись, она вновь набросила на плечи накидку, у которой оказался капюшон, а шляпу с вуалью она протянула удивлённо глядящей на неё Майло.

— Сейчас что ли? Но уже, наверное… Сколько время-то? Да и опасно это! — оторопела та.

— Сейфяф, — бескомпромиссно кивнула Зара и нахлобучила шляпу сестре на голову.

Когда девушки, прижимаясь к краю улицы, проходили мимо Колизея, моросил мелкий дождь, прибивший к земле непослушную сердечную пыль, окрасившую потоки воды в красный, словно это кровь текла по венам сточных каналов. Столы были убраны и даже мусор исчез из-под ног. Зара напряжённо вглядывалась в темноту, предчувствуя её недобрые намерения, но темнота к тому времени насытилась на неделю вперёд и ей хватало сил лишь на то, чтобы пугать случайных путников своей пустотой. Девушки спокойно добрались до Переулка Слепых, лишь вздрогнув на повороте от замершей фигуры чёрного металлического рыцаря. Но, приглядевшись, поняли, что тот был на зарядке. И, обойдя облако чёрного дыма, струившегося вокруг сосущего скрежета, издаваемого трубой, прикрученной к груди рыцаря, добрались до канала.

В свете тусклых бликов, каким-то чудом спустившихся к воде, девушки далеко не сразу сумели различить потерявшую яркость красную дверь. Когда же Зара сделала шаг, чтобы постучать, Майло положила руку ей на плечо и указала на замок, валявшийся на ступеньках. Зара посмотрела на сестру и нахмурилась. Та пожала плечами, вздохнула, положила руку на дверную ручку и потянула её на себя. Тонкий скрип был таким выразительным, что обе девушки инстинктивно сжались. Однако дверь открылась, и ничего не произошло. Они тут же, как по команде, исчезли в дверном проёме.

Внутри было темно. Майло стянула шляпу и повесила её на крючок, где уже висел чей-то плащ. Зара закрыла дверь, вновь скрипнув (на этот раз тише), и они обе медленными шагами, стараясь ступать на носки, стали двигаться внутрь прихожей. В помещении было совершенно пусто, словно тут никто никогда не жил. Отсутствовали даже какие-либо осветительные приборы. Зара подошла к сестре и удивлённо посмотрела ей в глаза. Та опять пожала плечами и указала на небольшую лестницу, поднимавшуюся на второй этаж. Зара кивнула, сделала шаг в её сторону — и замерла. Майло тоже услышала неясный звук и застыла рядом. Звук тут же повторился. На втором этаже раздавался чей-то плач. Зара обернулась и совершенно округлившимися глазами посмотрела на сестру. Но та лишь кивнула в сторону лестницы, и они обе поспешили подняться наверх.

Там, посередине небольшой комнаты, на полу лежал старик, он не обратил на вошедших никакого внимания. Майло присела к нему:

— Дорогой господин, что с вами? Как вам помочь?

Но старик лишь хватался крепче за голову и заливался безудержными слезами.

— Господин. О, луны! Зара, что делать-то? — взволнованно произнесла девушка.

Зара присела рядом и покачала головой:

— Ему нуфно фать фыплакафься, — просвистела она и огляделась.

В комнате тоже было совершенно пусто.

— Нифий фто ли? — предположила девушка.

— Может, у него что-то случилось? — отозвалась Майло.

— Сфился, хофя забыфай-фофой не несёф… сффанно, — задумчиво пробормотала Зара, встала и подошла к стене с пустыми крюками.

Майло повернула лицо к старику, вздохнула и решилась:

— Меня просили передать, что я дочь Альфреда.

Сестра посмотрела на неё с удивлением, а старик, только что безутешно рыдавший, затих. В наступившей тишине только каблук Зары поскрипывал доской, пока та в напряжённом ожидании переносила вес с одной ноги на другую. Затем из уст старика дрожащим голосом проскрежетало:

— Как-как вы сказали?

Майло вновь взглянула на Зару, ища поддержки. Но та стояла озадаченная и смотрела на сестру, подняв брови.

— Это очень долгая история, — начала Майло, — я же выросла в приёмной семье, это моя приёмная сестра Зара. И отец, ну, мой приёмный отец, перед смертью сказал мне, что я могу прийти сюда, когда мне понадобится помощь, — залепетала Майло. — И сказать… сказать, что я дочь Альфреда. Это всё, что я знаю (она тяжело вздохнула). Но я вижу, что сейчас помощь нужна не мне, а вам. Скажите, что случилось, как мы можем помочь?

Старик, приподнялся на локте и удивлёнными заплаканными глазами посмотрел на Майло. Повернув голову, он увидел Зару. Он никак не мог понять, откуда знает её лицо, более того, обе девушки казались ему чрезвычайно знакомыми.

— Так, так, так, — схватил он себя за голову, приподнявшись. — Давайте ещё раз. Простите, у меня такой денёк был. Не очень соображаю. Вы? — указал он на Майло.

— Я Майло Самора, а это моя сестра Зара Самора, — сказала Майло, повернув голову на Зару. — Но мы не родные. Скорее всего, мы очень дальние родственницы, как говорил наш, то есть её, то есть мой приёмный отец, — запуталась девушка.

— Самора, Самора, что-то не припомню, — кряхтя произнёс старик, садясь на пол, и посмотрел на Зару. — Но почему, почему я так отчетливо помню ваше лицо, будто видел его сегодня?

— Фафефа, — хмыкнула в ответ Зара.

— Простите? — переспросил старик.

— Вы, наверное, видели её фотографию в газете, — уточнила Майло.

— Точно! — воскликнул старик, хлопнув себя ладонью по голове. — «Вечерний… как его… ветер». Мне всё совал его под нос этот Астолоп, старший техник.

— Да, именно поэтому мы к вам и пришли, — удивилась Майло.

Все ненадолго замолчали.

— Так, постойте. Вы сказали, что вы дочь Альфреда. Я не ослышался? Какого Альфреда? — старик пристально взглянул на неё, вытирая слёзы.

— Я… Я не знаю. Я знаю только имя. У меня не сохранилось никаких детских воспоминаний об этом, — глаза Майло заблестели.

— Так, постойте, на вид вам, — старик протёр глаза, — лет двадцать.

— Двадцать один, — уточнила девушка, вытирая рукавом слезу со щеки.

— Двадцать один, — хмуро повторил старик и задумался.

Затем он тяжело вздохнул, поскрёб пальцем о тёмный край доски на полу и начал говорить:

— Понимаете, в чём дело… Мой брат Альфред Вульфи погиб тридцать лет назад. Он был выдающимся умом. Лучшим в своём, кхм, в нашем поколении. Он много чем занимался, его мозги… ох… Он готовил открытие, оно должно было перевернуть нашу жизнь, Новый Ренессанс. Но в ту ночь… Ему просто не повезло. Когда казнили заговорщиков. Ну, вы понимаете…

Старик замолчал, погладил подушечкой пальца расцарапанную поверхность доски, вздохнул и продолжил:

— Мой брат, он… занимал одну из кафедр Университета. Великий мейстер дома Амун и он… Они были дружны. Всё ближайшее окружение Его Светлости было уничтожено вместе с ними в ту ночь.

Старик вновь заплакал.

— А я, кто я такой… лучше бы меня казнили, а не его.

Майло сидела, закрыв глаза ладонями, и тоже тихонько всхлипывала. Затем подвинулась к старику и обняла его. Он сначала отстранился, но потом сам упал в её объятья. В открытую форточку залетел ночной ветерок и всколыхнул волосы на голове магистра и ворот на платье Майло. Над ними, переминаясь с ноги на ногу, стояла Зара, задумчиво смотря то на обнявшихся, то в окно на непроглядную тьму канала.

Когда взошло первое солнце, и его игривая кисть окрасила комнату на втором этаже общежития Магистрата в доме младшего техника, девушки уже сходили на рынок и на маленькой масляной горелке в помещении бывшей кухни готовили завтрак. Вульфи вместе с Зарой затаскивали матрасы на второй этаж, а Майло, казалось, навеки выгоняла остатки пыли из жилища магистра.

— Простите, что спрашиваю, — поинтересовался Галахад у Зары, когда они присели на матрасы перевести дух. — C детства? Почему не вылечила?

— Фто? Фь-фь-фь? — засвистела она в ответ. — Фа, с фефсфа. Какое лечение. Фы ффо. Мы еле сфофили концы с концами. Офец фабофал фа чеффефых. Оффофо и умеф. Моя мама умефла ещё фаньфе. Некому было фанимафься.

— Фе-фе-фе, — передразнил Вульфи. — Говори медленней.

Зара нахмурилась и резко провела большим пальцем у горла, а затем опустила ладонь на уровень колена.

— А, умерла, когда ты маленькой была, — хлопнул себя по коленке Галахад. — Так бы и сказала. А то, ну, ты понимаешь, тебя трудно понять.

— Ничефо я пфифыкла, — криво улыбнулась Зара.

— Трудно отцу двух девок растить, да, — грустно сказал старик.

— Ничефо, фафо эфо сфелало меня фильной, — Зара показала мускулы на руках и по-детски засмеялась.

Вульфи печально улыбнулся, но быстро стряхнул налет скорби и продолжил:

— Ты знаешь, я в бытность свою в учебном центре Магистрата жил в общежитии с одним врачом. У него была небольшая практика, он исправлял людям речь. Как детям, так и взрослым, — магистр отвернул голову и сложил руки на груди. — Ну и, как это часто бывает перед экзаменами, любая информация запоминается лучше, чем то, что нужно выучить тебе. В общем, я помню, как он это делал. Негоже такой красивой девушке… Кхм. Ну. Я бы мог позаниматься с вами.

Он замолчал и краем глаз наблюдал за удивлённой Зарой, смотревшей на него сверху вниз.

— Я не обещаю, что это будет быстро. У взрослых это очень трудно. Рефлексы выработаны. Но слушать это я искренне не могу, — скривил губы Вульфи. — И я не привык оставаться в долгу ни перед кем.

— Не сфоиф. Не сфоиф. Фы тофе помофаефе нам. Майло буфеф ф бефопасносфи ффесь.

— Да, кстати, я так и не спросил, от какой беды она… — повернулся к девушке Вульфи.

— Эээм… — замялась в ответ Зара, — спфосифе луффе у неё самой. Я фуф фам мофу фь-фь-фь-фь, насфисфефь факофо, — засмеялась она. — А по пофофу вафефо пфефлофения. Я софласна. Хофь я уфе фафно пфифыкла к сфоему сфисфу, но почему бы и неф.

— Вы приводите в порядок мой дом, а я приючу твою приёмную сестру и вылечу тебя от твоего фь-фь-фь. По рукам? — магистр протянул Заре руку. Та вновь рассмеялась и ответила ему крепким рукопожатием.

Когда они спустились вниз, Майло уже разливала похлебку по глубоким жестяным тарелкам, прихваченным Зарой из кабака.

— Как хорошо, что мы успели сходить до начала торжеств. Весь рынок сегодня перекроют.

— Торжеств? — переспросил Вульфи, с увлечением уплетавший суп.

— Кажется, правильно это называется «День защитника Сердца». Но мыназываем его просто Днём Сердца, «…когда мы должны вспомнить наше предназначение в этом мире…» — процитировала Майло слова Последнего Поэта голосом культиста из их маленькой церкви.

— А, этот дурацкий парад, — произнёс магистр, заглатывая остатки пищи.

— Не спешите, не спешите, — улыбнулась Майло.

Но Вульфи уже допил жидкость и поставил тарелку рядом с кастрюлей:

— Можно ещё?

— Конечно, — рассмеялась девушка. — Вы такой милый!

— Ты сносно готовишь, а я ужасно. Много лет не ел ничего, кроме собственной стряпни, — ответил старик, накладывая себе вторую порцию, но вдруг застыл: — Парад. О, луны!

Тарелка выпала из его руки, расплескав жидкость по дощатому полу. Старое расслаивающееся дерево тут же окрасилось тёмным жирным пятном.

— Нам надо спешить.

Старик вскочил и бросился на второй этаж, затем повернул и прыгнул в свои старые ботинки в прихожей.

— Куда вы? Что происходит? — удивлённо воскликнула Майло.

Вульфи уже надел свой плащ.

— Я объясню по дороге, но нам надо успеть до начала парада попасть на другую сторону рынка, на торги. Нам надо спешить!

Девушки недовольно переглянулись, но встали с пола.

Зара вышла из двери последней и вынула из накидки замок, заперев дверь.

— Скорее, скорее, мы должны успеть до того, как пойдут войска, — заверещал магистр и потянул Майло за собой. Они понеслись по Переулку Слепых с той же прытью, с какой магистр пересекал его ночью в обратную сторону. Старик ничего им не объяснял, а лишь выкрикивал предупреждения, держась впереди:

— Мешок! … Яма! … Лужа!

Девушки бежали, приподняв платья, и лишь один раз успели переглянуться в недоумении.

На рыночной площади вокруг Колизея уже собиралась толпа, а полиция возводила ограждения. Жители нижнего яруса стекались на единственное в их части Города пятно, куда ещё попадало солнце, в преддверии грандиозного зрелища. Вульфи схватил Майло за руку и потянул через толпу, нарочно толкаясь и наступая на ноги людям, чтобы они расступились перед сестрами. Майло держала за руку Зару, и если первой приходилось мило улыбаться и извиняться, то вторая просто смотрела на разозлившихся зевак своим пронизывающим взглядом, отчего они тут же терялись и у них пропадало всякое желание возмущаться.

Магистр пробрался к ограждению и протиснулся под ним, увлекая за собой девушек. Стоявший поодаль полицейский тут же замахал ему рукой и рассерженно затряс головой. Но Вульфи не обратил на него никакого внимания и стал помогать Майло и Заре пробраться через невысокую преграду. Полицейский рассердился и двинулся в их сторону. Галахад схватил девушек за руки и побежал на противоположную сторону площади. Полицейский засвистел в свисток и бросился за ними, но тут же споткнулся и упал в алую пыль, вновь поднявшуюся в тёплых лучах солнца. Народ засмеялся. Пока тот вставал и отряхивался, Вульфи со спутницами уже был на другой стороне площади. Мужчина плюнул и пошёл обратно к ограждению.

Весь вспотевший и грязный от осевшей на нём сердечной пыли, Вульфи добрался до подиума в районе большого фонтана, когда торги уже были в самом разгаре. Девушки бросились к воде умываться в сверкающих брызгах, а магистр побежал вокруг подиума, пытаясь рассмотреть выставленных на нём кукол. «Опоздал, опоздал, опоздал!» — наперебой кричали голоса в голове магистра. Народу была масса. Привлечённые праздником зеваки не думали ничего покупать, но смеялись и показывали пальцами на выставленных на торги оживляшек, и через головы горожан магистру было трудно разглядеть происходящее. Он попытался протиснуться между лесом людских ног, но его вытолкнули добрыми пинками. Мокрая от воды Зара подошла сзади к магистру и присела, показав на свои плечи. Магистр раздражённо дёрнул головой, но потом вскочил девушке на шею ­ — и та подняла его, как ребёнка.

— Ты, смотрю, не соврала, сила есть, — усмехнулся Вульфи, разглядывая подиум.

Зара ничего не ответила и лишь расправила плечи.

На подиуме, где ещё вчера секли людей, стояли куклы всех размеров и форм: деревянная раскрашенная птица на колёсиках с бегающими глазками; розовый божок с матерчатыми ушами до колен; пара каменных големов; высоченные качели, оформленные под гигантский рот; чёрный рыцарь без ног; гора испорченных «посыльных» на запчасти; и бесконечное множество антропоморфных «человечков» из дерева и металла. В некоторых из них скупщики прямо там вставляли сосуды с крупинками сердечных осколков и царапали на руках или голове список команд, после чего кукла поднималась из груды обломков и шла в строй к остальным. На этом подиуме торг шёл за летающего змея с шестью руками — он парил над продавцом и с недоумением оглядывал толпу.

— Не то, — расстроенно произнёс Вульфи и оглянулся. — Повернись туда, — магистр указал направо, на другой подиум, где торговали запчастями для заводских кукол.

Зара повернулась, и Галахаду пришлось прикрыть глаза рукой от слепящего света забравшихся в зенит солнц, отразившегося в забралах и панцирях рабочих-пауков и сверкающих заклепками грузовых аппаратов с огромными металлическими руками, интересовавших только работников Магистрата и механиков. Там толпа была реже, поэтому Вульфи спрыгнул с Зариных плеч и поспешил к подиуму сам.

Он подбежал ровно в тот момент, когда к краю деревянного возвышения подошёл вспотевший сухой глашатай в капюшоне, закрывавшем глаза, и объявил:

— Лот тридцать три. Кукла с панцирем. Запчасти. Владелец… — мужчина посмотрел в толпу, — … уважаемый работник стражи.

Ошарашенный Вульфи оглянулся туда, куда была направлена голова глашатого. Там стоял Блоп с фингалом под правым глазом и нервно улыбался.

— Стартовая цена, — продолжил мужчина на подиуме, — триста грошей.

С этими словами другой мужчина в длинной хламиде вынес на подиум куклу, ещё вчера принадлежавшую магистру, и показал собравшимся.

— Триста монет? — раздалось из толпы. — Это кто ж такую цену-то назначает?

— Не я, — бесстрастно ответил глашатай.

Взоры вновь обратились на глупо улыбавшегося Блопа. Тот же голос продолжил распинать стражника:

— Да за что здесь триста монет-то? За панцирь что ли? Да она же, похоже, даже не работает.

Блоп зло посмотрел в сторону голоса, но толпа не выдала его. Вульфи переводил взгляд со своей куклы на Блопа и обратно. «Напасть!» — предлагал один голос. «Схватить и убежать!» — предлагал другой. «Нет, нет, нет, нет», — не останавливаясь твердил третий. «Всё бесполезно», — рыдал двадцать пятый.

— Эй! — раздался вдруг звонкий женский голос за спиной Вульфи. — Это же ты меня вчера лапал!

Вульфи не сразу понял, что это говорит Зара, она пробиралась сквозь толпу к стражнику. А Блоп не сразу сообразил, что говорят именно с ним, и повернул голову лишь тогда, когда Зара была рядом с его лицом.

— Ну что, тебе второй глаз разукрасить? — крикнула она и, размахнувшись, влепила Блопу такую звонкую оплеуху, что всё его лицо завибрировало.

От неожиданности он сел на землю, а люди вокруг расхохотались. Мужчина в хламиде, державший куклу, согнулся пополам от смеха, и та выпала у него из рук, перевернувшись и упав прямо перед магистром Вульфи.

Галахад опешил и не сразу сообразил, что делать. Первым пришёл в себя мужчина на подиуме и окрикнул его:

— Эй, старик. Подай сюда куклу, будь добр, — произнёс он, утирая слёзы с лица.

Вульфи посмотрел на небритое лицо мужчины, затем на куклу, присел на корточки и просунул под неё руки, тут же покрывшиеся мелкой красноватой пылью. На его плечо упала капля. «Слеза» — произнёс голос. Магистр сорвался с места и побежал что было сил, не разбирая дороги — между смеющихся людей, мимо фонтана, в толпу, собравшуюся возле Колизея. Он выскочил на площадь прямо перед танковой колонной, что тянули на себе големы чуть ли не большего размера, чем сами танки, и бросился за марширующим оркестром. Его ноги горели, а сердце отбивало, казалось, свой последний зажигательный ритм. Сшибая музыкантов, он выбрался из оркестра и вбежал вверх по пьедесталу движущейся картонной статуи Узурпатора Саммариуса, которую волокли несколько кукол поменьше. Народ не обращал на него особого внимания, потому что в тот же самый момент над процессией пролетел воздушный корабль, тянувший за собой шары с нарисованными на них лунами.

К магистру со всех сторон бросились полицейские, давая друг другу сигналы, как окружить обезумевшего старика. Вульфи совершил обманный манёвр и бросился было назад по пьедесталу, но затем снова рванул вперёд — и прыгнул на открытое пространство, откуда догадался наконец свернуть в инстинктивно расступившуюся толпу и бросился в ближайший проулок. Не снижая темпа, он летел по направлению к каналу. Там в родной темноте переулков, он был уверен, ему удастся уйти от погони.

Его оглушил рёв реактивного мотора, ударивший по ушам. Вульфи споткнулся и упал в лужу, больно ударившись всем телом. Когда он открыл глаза, то куклу из его рук дёргал синего цвета осьминог, очень похожий на того, что магистр видел на статуе перед часовой башней замка Амун. Вульфи чрезвычайно удивился, но лишь сжал куклу сильнее. Осьминог хмуро посмотрел на магистра, а его щупальца тем временем палец за пальцем освобождали ослабевающую хватку старика.

Взгляд Галахада упал на огромного человека за рулём аэроцикла, тот нажал на педаль и машину стало поднимать в воздух. Вульфи почти повис, держась за куклу, когда осьминог отцепил последний палец своими скользкими конечностями, и судно рвануло вверх, исчезнув между зданий. Вульфи упал на камни брусчатки и потерял сознание под свист, крики и топот приближающихся полицейских башмаков.

ГЛАВА 4

Тот, у кого ещё не было имени, приоткрыл глаза. Большое тёмное пятно нависло над пятном поменьше, оно соединялось с ним каким-то особенно тревожным образом. Картина эта вызвала необъяснимое отторжение у вновь пробудившегося, и он тут же снова закрыл глаза. В наступившей пустоте он почувствовал приятные волны покоя. Хотя, вполне возможно, не смог бы дать название ни одному из только что испытанных чувств.

Однако идиллия эта длилась недолго, начал прорезаться слух. Две мелодии, возникшие из пустоты, то переплетались, то солировали, представая перед его внутренним взором в виде разноцветных пляшущих волн. Наконец одна, а затем и вторая мелодия превратились в голоса. Один из них, грубый и низкий, походивший на скрежет заржавевшего редуктора, подавлял другой, похожий на звонкий колокол часового боя. Они переплетались и вновь разъединялись в непредсказуемой манере, не похожей ни на один из разговоров, когда-либо слышанных пробудившимся.

Но разве слышал он до этого разговоры? И что такое редуктор? Едва подумав об этом, он удивился, что в нём самом нашлись эти самые слова, дающие имена осознаваемым им событиям. А затем он удивился, что сумел обнаружить и сам факт мышления. Во всём его существе возникло в одно мгновение множество побуждений: встать; пойти; помочь тем, кто разговаривал. Возможно, он сможет быть им полезен. Но его никто не звал. А ведь его должны позвать. Как странно. С тревогой он заметался на месте и вдруг упал, оказавшись придавленным своим собственным телом.

— Она дёрнулась? Ты говорил… — спросил звонкий голос, принадлежавший молодому человеку в робе Культа с накрытой капюшоном головой.

— Говорил… — грубо ответил стоявший напротив здоровяк в лётном костюме с раскрасневшимся лицом.

В свете утренних лун он выглядел ещё более устрашающим, но молодой человек не проявлял никаких признаков страха и держался уверенно.

— Мда… На вас ни в чём нельзя положиться. Используете сигнал, приносите сюда куклу, якобы не функционирующую… А, может, в ней «око»? И они прямо сейчас смотрят на нас из этой металлической задницы, — он указал на неуклюже упавшую куклу, а затем зааплодировал: — Браво.

Здоровяк подошёл к кукле, поднял её за ногу и усадил обратно на табуретку, прислонив к стене. Кукла развалилась в позе грустного пьяницы.

— Так тебя устраивает? — зло посмотрел он на мужчину в робе и зашипел сквозь зубы: — У нас не было выбора. Мы ждали, сколько могли. Пошли по следу Лилы и наткнулись на него в переулках канала. Что мы должны были, по-твоему, делать? Оставить его там? Он наша последняя зацепка.

— Я уже это слышал, — грустно ответил молодой человек и подошёл к колонне. За ней падала вниз, в темноту, стена ратуши, торчавшая посреди густого белого тумана.

Этот забытый Сердцем квартал не поднимался ни на второй, ни тем более на третий ярус Города, поэтому со всех сторон он был обрамлён частоколом высоких домов. Колокол с башни давно сняли — и там, на самой её вершине, на застеленном досками полу, мужчина в робе пнул выпавший из стены кусок кирпича, печально исчезнувший в белой пелене. Молодой человек вздохнул и продолжил:

— А я ещё раз повторяю. Мне нечем тебе помочь, я не знаю куда её повезли.

Снорри обнажил зубы и ударил в одну из колонн так, что штукатурка посыпалась с купольного свода над их головами, а колонна предательски дёрнулась, рискуя обвалить на них всю конструкцию.

— Эй, потише, не хватало мне ещё погибнуть из-за твоей очередной истерики, — раздался из тёмного угла булькающий голос осьминога. — Хотя что-то мне подсказывает, что однажды так и будет.

— Ты не поможешь Сердцу, если убьёшь нас всех прямо здесь, — хмыкнул мужчина в робе.

— Не шути со мной, — огрызнулся здоровяк, отвернувшись в другую арку.

— Я не шучу. Я боюсь, что вы оба попадётесь, если пойдёте её искать, — процедил мужчина и пнул ещё один кусок кирпича. Он полетел с ратуши вниз, подняв облако сердечной пыли.

— Ты прав, — пробулькал осьминог.

— Не беси меня, Рауд, не поддерживай этого проходимца, — зло буркнул Снорри.

— Я поддерживаю здравый смысл. Мы попусту тратим время, вместо того чтобы заниматься поисками руны, — невозмутимо пробулькал в ответ осьминог.

— Так и я о том же! — взревел здоровяк. — Мы должны найти Лилу, иначе всё совкам на корм, разорви их, луны.

Мужчина в робе вздохнул и произнёс:

— Я думаю, что она может быть только в Центральной тюрьме, больше негде.

— А если сразу в Культ? — грохотнул басом Снорри.

— У них нет сердечных печей. Поэтому бесполезно, кхм, пытать. А им же надо развязать её деревянный язык. Только в Центральной тюрьме остались сердечные печи.

— Какое варварство. Сердечные печи, — булькнул осьминог.

— А ты что хотел? — удивился мужчина в робе.

— Я бы хотел сжечь в этих самых печах весь этот проклятый Город, — прорычал здоровяк.

— И чем тогда ты будешь отличаться от них? — хмыкнул осьминог.

— К чёрту твою философию, Рауд, как нам найти Лилу? — вновь взревел Снорри.

Их спор прервал неожиданный дребезжащий голос:

— Буль-буль-буль-буль-буль! Помогите! Харк? Обезьяна нам известна… Она бы была уже у Барона! Чёртова бездушная кукла!

Все обернулись на голос. Кукла сидела на табуретке, подняв голову и оглядывая собравшихся.

— Помогите! Харк! Обезьяна нам известна! Уже у Барона! Бездушная Кукла! — повторила она и встала с табуретки, подошла к мужчине в робе, подняла на него голову и вновь повторила: — Помогите! Обезьяна! Кукла!

Снорри в два прыжка очутился рядом с куклой, резким движением развернул её к себе; присел, оказавшись с ней лицом к лицу, и почти закричал:

— Где Лила?

Кукла приоткрыла сами собой захлопнувшиеся нарисованные глаза, медленно рукой вытерла с забрала слюну и тихо повторила своим дребезжащим голоском: — Буль… буль… буль… Помогите… Харк… Обезьяна нам известна… Она бы была уже у Барона… Чёртова бездушная кукла! Близится зима.

Снорри опустил голову.

— Что она имеет в виду? Буль… буль… — спросил мужчина в робе.

— Близится зима, — пробулькал осьминог.

— Не знал, что «дуболомы» могут говорить, — удивился молодой человек.

— Да ты, похоже, вообще ничего не знаешь, — огрызнулся Снорри.

— Эй! Полегче.

Снорри, довольный, что ему наконец удалось вывести собеседника из себя, повернулся к осьминогу и подмигнул. Осьминог долгим взглядом посмотрел на Снорри и выпустил презрительный пузырь, поднявшийся и лопнувший прямо перед лицом здоровяка.

— Это же слова из колыбельной Последнего Поэта, — произнёс мужчина в робе Культа после долгого раздумья. — «Буль-буль-буль — прячется тюрьма, буль-буль-буль — близится зима, буль-буль-буль — все свои мечты, буль-буль-буль — с ней уносишь ты».

— Ничего себе колыбельная, — усмехнулся осьминог, — такой колыбельной впору пугать.

— Мне нравилась, — нахмурился мужчина.

— Значит, Центральная, — кивнул Снорри и обернулся к кукле, — точно «буль-буль-буль»?

Кукла посмотрела на него изумлённым взглядом, стала показывать руками большие волны и зашипела своим звенящим голоском.

Снорри резко встал, взял куклу под мышку и выпрыгнул в одну из арок. Осьминог пролевитировал в ту же сторону.

— Обезьяна! Кукла! — раздалось глухое дребезжание.

Мужчина в робе подошёл к краю и посмотрел на площадку балкона под собой, куда здоровяк уже вытаскивал аэроцикл.

— Не благодарите меня за подсказку, ну, и за то, что откликнулся на зов.

— Не благодарим, — буркнул Снорри, садясь в кресло и привязывая ремнями куклу на пассажирское сидение.

— На твоём месте я после этой встречи не ждал бы ничего хорошего и сюда бы больше не приходил, — пробулькал осьминог и помахал Элу.

Тот поклонился осьминогу и исчез в арке ровно в тот момент, как аэроцикл взмыл прочь от башни и начал подниматься вверх — к едва окрашенным рассветом крышам.

Ветер захлестал по лицу куклы, и тот, у кого ещё не было имени, с удивлением смотрел на текущую реку из проросших друг в друге эпох Города. Металлические сваи мостов железной дороги вылезали из каменной кладки с черепичными крышами. Над ними нависали имперские каменные плиты, державшие средний ярус. Его брюхо было изрыто трубами и котлами паровых машин и сверкало кое-где разваливающимися генераторами электрических подстанций.

Оживлённый вытянул руку, чтобы схватить шпиль с полумесяцем, но ничего не вышло: шпиль так и остался на медленно двигающейся мимо крыше. Тогда тот, у кого ещё не было имени, попытался схватить шпиль, стремительно двигавшийся в поле его зрения. Но и это не получилось. В этот момент из-за крыш на горизонте показался яркий диск. И кукла протянула к нему руку, тщетно хватая воздух.

— Что с ним? Он что, подаёт сигналы? Может, этот придурок был прав и у нас под боком «око»? — заворчал Снорри, посматривая на куклу в зеркало заднего вида.

Рауд, зацепившийся на плече мужчины, повернул к кукле морду:

— Мне кажется, этот несчастный хочет поймать солнце.

Но оживлённый уже не смотрел на солнце, а разглядывал свою руку, показавшуюся ему красивой и изысканной, горящую оранжевым светом, таким неожиданно знакомым.

— Кукла! — радостно провозгласила она, подняв обе руки в воздух и разглядывая их.

— Кукла, кукла, Барон, обезьяна нам известна, — передразнил Снорри. — Скажи, на каком этаже держат Лилу.

— Кукла! Обезьяна! — закричала кукла, радостно размахивая руками.

— Сказочный идиот, — вздохнул Снорри.

— Помогите! Буль-буль! Зима! — вопила кукла.

— Рауд, сделай что-нибудь, во имя всех лун, иначе я сломаю её, — взмолился здоровяк.

— А что я могу сделать? — пробулькал в ответ осьминог, переползая с плеча Снорри на заднее сидение, и спросил у куклы: — Как тебя зовут?

— Буль, — удивлённо ответила кукла, обратив на него внимание. — Обезьяна! Буль-буль!

— Да-да, я знаю, — Рауд устало посмотрел на неё. — Где в «буль-буль»?

— Бездушная кукла, — утвердительно ответила кукла и сложила руки крестом на груди.

Колыхаясь синим студнем на ветру, Рауд бросил на куклу ещё один взгляд и пополз обратно на спину Снорри. Здоровяк хмуро взглянул на осьминога и направил аэроцикл вниз, закладывая вираж к приближавшейся тёмной глади искусственного озера — высокая стена, окружавшая его, уже горела алыми лучами рассвета.

Снорри приземлился на стене в районе гидроэлектростанции, расположенной в северной части комплекса, где по причинам, больше имеющим отношение к разгильдяйству, чем к счастливой случайности, в этот ранний час не было часовых. Здоровяк слез с летающего мотоцикла и подошёл к краю стены. Под ним ровной тьмой покоилась вода. Рауд слетел с плеча здоровяка и опустился на бетонную поверхность рядом с ним, растягивая щупальца.

— План прост, — произнёс Снорри и поправил кобуру. — Ты заплываешь под неё и активируешь механизм подъёма. Аварийный рычаг находится под водой прямо на самом дне, возле северной части стены, где кончается лестница. Как только она поднимется, зайду я. Ты ждёшь ровно пять минут и опускаешь её обратно, затем выбираешься к аэроциклу и подбираешь меня на выходе. Что может быть проще?

— Хмм. Этот план похож на решето, — ответил Рауд потоком скептических пузырей.

— В последнее время всё, что мы делаем, похоже на решето, — пробормотал Снорри и уже громко спросил: — У тебя есть другие предложения?

Рауд задумался и после значительной паузы спросил:

— А как ты думаешь её найти?

— Я заберу с собой этого идиота, — здоровяк, а за ним осьминог обернулись на куклу, тут же отреагировавшую и приветливо замахавшую им рукой: «Обезьяна нам известна!»

— Иногда мне кажется, что она тебя понимает, — хмыкнул Рауд.

— Вот и мне кажется, — ответил Снорри.

— Чёртова бездушная кукла! — кивнул тот, у кого ещё не было имени.

Здоровяк снял с себя тяжёлую куртку. Оставшись в одних штанах, с привязанной за спиной куклой, он спустился со стены по металлической лестнице и аккуратно зашёл в воду, чтобы не привлечь к себе внимания. За ним пролевитировал осьминог и исчез в тёмной глади, разойдясь по поверхности концентрическими волнами. Тот, у кого ещё не было имени, впервые с обострённым вниманием смотрел, как исчезают последние звёзды, уступая место ярко-синему куполу неба. Руки Снорри мерно раздвигали воду. Однако ветер дул им в спину, поэтому верхний слой воды тёк в противоположную сторону. Это удивительным образом завораживало пассажира, и он даже не заметил, как они добрались до причала посреди озера. В полутьме колодца, образованного высокой стеной, ещё не пропускавшей разгулявшийся рассвет, на толстых воздушных подушках мерно покачивались бетонные плиты, соединённые тросами.

Снорри ухватился за край причала и стал ждать. Тот, у кого не было имени, заметил, что здоровяк подрагивает от холода, и эта дрожь передалась ему.

— К-когда мы в-войдём, ударишь по правому плечу, если направо, по левому — если налево. Если прямо, бьёшь по обоим плечам. Назад — положишь свои обрубки на плечи и не опускаешь. Я-ясно? Если ясно, ударь один раз, — сквозь зубы проговорил Снорри.

Тот, у кого не было имени, один раз ударил по обоим плечам здоровяка.

— Молодец! Так, глядишь, повышу тебя из идиота в придурка, — хмыкнул Снорри, после чего, как по команде, причал под ними заходил ходуном. Вода забурлила. Из воды показался шпиль, а затем и башня центральной тюрьмы с символом дракона на ней. Гигантское здание ползло вверх, всё выше и выше, потоком волн омыв нежданных гостей и чуть не оторвав Снорри от причала. Когда же оно поднялось на уровень стены и волны успокоились, здоровяк подтянулся и встал. В этот момент металлическая дверь перед ними открылась и появилось заспанное лицо дежурного полицейского.

Пока тот соображал, что происходит, Снорри уже оказался возле него и влепил своим пудовым кулаком ему промеж глаз так, что только разноцветные звёзды сверкающим веером разлетелись в его сворачивающемся в точку сознании. Снорри вошёл в освещённое тусклым светом газовых и масляных ламп помещение, пахнувшее сыростью и страхом. Кукла ударила по обоим его плечам, и он припустил по широкому центральному залу — справа и слева от него тянулись ещё два таких же нефа поменьше, отделённые от него арочными сводами. Оживлённый вертел головой, стуча обеими руками по плечам человека. По бокам с удивлением поворачивали свои головы охранники и прекращали стонать арестанты, провожая мчащихся.

Снорри уже добежал до широкого колодца, уходившего вниз винтовой каменной лестницей, когда где-то наверху раздался свисток и крики стражи. Кукла показала рукой на колодец — и Снорри нырнул в него, перескакивая со ступеньки на ступеньку. Как ураган, здоровяк пронёсся до нижнего этажа и с трудом затормозил, тяжело дыша, перед тонущим в паровых клубах коридоре.

— Куда дальше? — прохрипел он.

Оживлённый снова стукнул обеими руками.

— Никакой фантазии, — хмыкнул здоровяк и медленно пошёл вперёд.

По его правую руку темнели пустые клетки. А вдали слева, из-под двери с кованым рисунком, виднелся мерцающий свет. Когда Снорри подошёл к ней, кукла ударила по его левому плечу. Здоровяк прильнул к тёплому металлу и прислушался, а затем резко открыл её.

Тот, у кого ещё не было имени, успел увидеть лишь удивлённые отёкшие лица Харка и Хурка, тут же соединившихся несколько раз в руках здоровяка и осевших на пол. Рядом с телами двух толстяков стоял каменный стол с маленькими оковами. На нём была обезьянка. Точнее то, что осталось от неё. На поверхности стола лежал обугленный кусочек головы с кудряшками стружек и пепел, а напротив алым огнём горела печь, где покоились кочерги. Снорри взревел, бросился к печи и схватил из неё кочергу. Он повернулся к валявшимся на полу обмякшим палачам, но в этот момент в коридоре раздались крики. Снорри замер в нерешительности, затем выглянул за дверь и бросил кочергу туда. Кто-то истошно закричал, но тот, у кого ещё не было имени, не успел разглядеть его в клубах пара. Снорри принялся рыскать по пыточной камере и выхватил с крюка на стене маленькую сумку, куда аккуратно положил останки Лилы и туда же сгрёб пепел.

Крепко застегнув сумку, он обмотал её грязной тряпкой, схваченной со стола, и обвязал верёвкой, а затем перекинул через плечо. С ненавистью и досадой он глянул на фигуры, растёкшиеся по полу, схватил ещё две кочерги из печи и выскочил в коридор. Над головой того, у кого ещё не было имени, просвистело что-то яркое и громкое. Снорри пригнулся и метнул кочергу в сторону вспышки, являвшейся, по-видимому, источником грохота и шума. Раздался истошный вопль. А Снорри, сшибая, как кегли, выстроившихся в коридоре людей и награждая их ударами раскалённой кочерги, уже прорвался к лестнице и большими скачками поднимался наверх.

Когда он вынырнул из колодца, с верхних этажей и откуда-то сзади по нему дали несколько залпов. А с вышки над дверью застрочил пулемёт. Здоровяк метнулся в соседний неф за колоннами и, петляя, побежал к выходу, где уже виднелась фигура рыцаря в чёрной броне, поднимавшего обоюдоострый меч. Снорри подбежал к колонне недалеко от зловещей фигуры и, выругавшись, отскочил, потому что рыцарь снёс её ударом меча. Но пока он вновь поднимал его, здоровяк пошевелил языком и выплюнул в руку белый шарик. Тот, у кого ещё не было имени, с интересом проследил, как здоровяк замахнулся и кинул шарик в противника. Шар угодил ему в проём металлической шеи и раскололся от удара. Сверкающая белая пыль покрыла броню на спине и плечах рыцаря. Он дёрнулся, из-под чёрных лат во все стороны повалил фиолетового цвета дым, засверкавший белыми разрядами, отчего рыцарь затрясся и упал на решётчатый пол.

В образовавшейся завесе, засвистели яркие вспышки, но Снорри в два прыжка оказался у двери, рванул её на себя и выбрался наружу. Дверь звенела от стрекочущих рикошетом пуль, а, когда он захлопнул её с другой стороны, над их головой раздался рёв моторов, и Рауд на летающем мотоцикле опустился на причал.

— Почему ты не опу… — грозно зарычал на осьминога Снорри, но не успел закончить фразу, потому что вода вновь заколыхалась и с другой стороны причала стало подниматься еще одно здание.

Тот, у кого не было имени, удивлённо смотрел, как здание выпрямилось, засияв в рассветном солнце своими трубами и поршнями, и оказалось гигантским паровым роботом, от которого отделилась покрытая хромированными листами рука и потянулась к ним.

— Быстрее! — закричал Рауд, и Снорри с размаху вскочил на аэроцикл.

Рауд рванул машину вверх, и рука робота промахнулась в воздухе, упав на причал и проломив его. Из ковша, служившего гиганту подобием рта, раздалась громогласная сирена, вопившая, пока голова парового робота со всей силы не ударилась о здание тюрьмы.

Беглецы исчезли между фабричных высоток, а за ними, как рой пчёл, бросился в погоню воздушный гарнизон тюрьмы.

— Почему ты не опустил здание? Они бы не смогли стартовать! — кричал Снорри, но его слова тонули в хлещущем по лицу ветре и грохоте моторов.

Тот, у кого не было имени, не успевал разбирать дороги, переживая лишь постоянно надвигающиеся и увеличивающиеся образы, от которых внутри всё кружилось и сознание ускользало, пытаясь схватить за хвост само себя. Он отвернулся и увидел, что позади мир уменьшался и исчезал. Но какие-то его точки, наоборот, медленно приближались. Он разглядел на них вспышки — теперь уже других цветов. В этот момент всё закружилось, и они на миг исчезли, но затем вновь появились, сверкая разноцветной радугой.

Так повторялось несколько раз: вспышки, кружение, вспышки, кружение — пока они не начали падать резко вниз. Снорри закричал:

— Зачем ты ведёшь нас опять на завод?! Ты слабоумный?

Но Рауд ничего не отвечал, а лишь дал газу, и аэроцикл пронёсся мимо заводских зданий и бочек с солью вниз — к котлу и трубам. Пауки-механики уже привычно попрятались, заслышав звук моторов, а котёл ещё молчал, поэтому пар не помешал беглецам, и они быстро проскочили к колодцу, где Рауд бросил летающий мотоцикл вниз к основной трубе коллектора. Вынырнувший за ними рой полицейских скутеров, вновь разделился на два потока. В той самой коллекторной трубе, где разбилась Лила, уровень воды был в этот раз значительно выше, но Рауд мастерски лавировал между поворотами, оставляя за собой блестящий в полицейских фарах шлейф брызг. Тот, у кого ещё не было имени, увидел свет в конце тоннеля, и у него впервые в его сознательной жизни появилось ощущение дежавю. Он с сомнением вытянул вперёд руку, но Снорри успел заметить и крикнуть: «Рауд! Труба!» Осьминог заложил направо, и они в последний момент увернулись от торчащего в трубе штыря.

Аэроцикл вынырнул из трубы, почти упал в канал и, подняв брызги, полетел вдоль по набережной мимо рынка, Переулка Слепых и железнодорожного моста. В трубе тем временем раздался взрыв и грохот, и только один полицейский скутер сумел преодолеть неожиданное препятствие и продолжить преследование. Его пилот, молодой, но уже успевший себя зарекомендовать лейтенант Штурм, пользуясь тем, что он несёт меньше полезного груза, медленно сокращал расстояние между собой и беглецами. Они пронеслись мимо Верхних врат и нырнули во тьму старой трубы, проросшей сквозь Большую стену. Следуя за конусом фонаря, лейтенант почувствовал прилив уверенности. Бандитам некуда было деться. Всё заканчивалось отверстием, выходящим за стену, а сразу за ним — открытое пространство, где он сможет спокойно прицелиться.

И действительно, труба вела за стену — огромную стену, опоясывающую весь Город. Высотой с восьмидесятиэтажный дом, она была высечена в скале и служила одновременно каменоломней, снабжавшей нужды строителей. Грязная вода из Города фильтровалась в стене, и отфильтрованная грязь сливалась по канализационным трубам в бездну рва за ней. Вот из такой фильтрационной трубы и выскочил летающий мотоцикл с беглецами, а за ними и лейтенант Штурм на своём аэроскутере. Оба мотоцикла двигались над гигантским пустым пространством, разделявшим рваную линейку скал и стену. Лейтенант прикинул в голове место падения противника, спокойно прицелился, положил палец на курок и дал залп из сдвоенного пулемёта по левому двигателю летающего мотоцикла.

Того, у кого ещё не было имени, закружило. Снорри закричал. Мотоцикл вошёл в неконтролируемое вращение. Рауд в панике схватился за приборную панель и выдал полную мощность на оставшийся двигатель, изо всех сил потянув руль на себя. Чудом ему удалось выйти из штопора и, всё ещё теряя высоту, они просвистели в метре от острых скал, частоколом окружавших противоположную сторону рва. Снорри, свесившийся с левого борта, потянулся к своей кобуре, привязанной к корпусу. Мотоцикл трясло, а острые осколки гранита пролетали всё ближе. Их преследователь словно наслаждался триумфом и не спешил добивать раненую жертву.

Снорри тяжело вздохнул и вытянул пальцы ещё сильнее, отщёлкнув крепление кобуры. Пистолет предательски поскользил вниз, рискуя упасть. Рауд дёрнул руль, уворачиваясь от каменного выступа, и пистолет выпал на сидение, сползая дальше от Снорри. Здоровяк задержал дыхание и вытянул руку насколько мог. Аэроцикл снова тряхнуло, второй двигатель отказывался вытягивать такую мощность, и пистолет подскочил в руку к Снорри. В этот момент залп сдвоенных пулеметов засверкал по камням, дождём, посыпавшимся на беглецов. Снорри прицелился и закричал:

— Поиграй с этим!

Тот, у кого ещё не было имени, увидел вспышку прямо перед своим лицом, грохот и звон заполонили его голову. Преследовавшая их точка дёрнулась и, соединившись с уходящей вдаль формой, исчезла. Здоровяк тяжело дышал и хватался за скользкий фюзеляж аэроцикла. Пистолет выпал из его руки — и раздался удар. Вращение. Грохот. Темнота.

Массивная дверь наконец поддалась, и Тэмен раздвинул створки с вырезанным на них ликом женщины. Поспешно убрав руки, чувствуя, что совершает богохульство, он опустил голову и некоторое время стоял в нерешительности, погружённый в сковавшие грудь воспоминания. Затем его слух различил ритмичное дыхание поршней, и ему удалось вырваться из плена накрывшей его волны образов. Он сделал шаг, обернулся и закрыл за собой дверь, с этой стороны имевшей лик мужчины. То были его родители: Саммариус Йомера и Анастасия Амун. Узурпатор долго изучал зрачки отца и пытался вспомнить его настоящий взгляд, так пугавший его в детстве. От этого он почти всё время в его присутствии смотрел в пол, и сейчас не мог вспомнить, как они выглядели. Художественно приукрашенные образы отца и матери не уступали друг другу в красоте, хотя на самом деле истинно красива была только она. И внешность досталась Тэмену именно от неё, как, впрочем, и брату.

Йомера развернулся и осмотрел зал. В широкой башне, заканчивавшейся гигантским куполом, было темно, свет появлялся только вокруг металлической полусферы, рядом с которой работали поршни насосов, наполнявших угольный дым из печей под Храмом дыханием Сердца, закрытого искусной работы кожухом.

С каждым вздохом Сердца стеклянные иллюминаторы наполнялись тёплым переливом алого и оранжевого. С каждым выдохом становилось темно. На вершину полусферы вела широкая металлическая лестница, похожая по рисунку и стилю на лестницу в груди Бьёрнвейга — дракона Узурпатора. Эта ассоциация не вызвала у Тэмена улыбку, а скорее уколола куда-то правее от центра груди. Он медленно подошёл к кожуху и заглянул в один из иллюминаторов.

Сердце этого мира, точнее то, что от него осталось, всё ещё билось. Когда-то сверкающее и крепкое, как рубин, сейчас оно больше напоминало порванный воздушный шар, который пытаются надуть изнутри, но весь воздух выходит наружу. Раньше оно превышало размеры здания, где хранился кожух, а теперь оно умирало — и никто не знал или не хотел знать, что с этим делать. Над Сердцем по стеклянным трубам тёк дым из угольных печей, обогащавшийся его дыханием и становившийся тем самым чёрным дымом. На нём теперь работали почти все движущиеся механизмы в Городе.

Тэмен отвернулся от иллюминатора и начал подниматься по ступеням вверх, чуть замедляя шаг всякий раз, когда свет Сердца угасал, и прибавляя, когда тот вновь разгорался. На вершине Узурпатора ждал трон, к нему от кожуха поднимались провода и соединялись с подлокотниками и выше — на уровне плеч, шеи и головы.

Трон напоминал раскрытую пасть дракона. Йомера обошёл его, скользя рукой по холодной поверхности и в очередной раз удивляясь, как искусно были вплетены провода в конструкцию, как изящно уходили они под чешую и становились «усами» гигантского чудовища.

На высоте двух человеческих тел трон по широкому кругу окольцовывала металлическая площадка с расположенной напротив трона кафедрой. К ней тоже тянулись провода от кожуха с Сердцем, а по периметру стояли маленькие постаменты с выемками разной формы. К площадке от трона вела узкая выгнутая металлическая лестница с резными ограждениями. Площадка имела такие же ограждения и была соединена с краями купола несколькими мостиками побольше. Она висела на цепях, тянувшихся к его вершине, они напоминали Узурпатору клетку. Он поёжился.

— А, Ваше Величество! Готовитесь к ритуалу? — раздался снизу скрипучий голос.

Застигнутый врасплох, Узурпатор вздрогнул и не сразу узнал его, но затем взял себя в руки и ответил:

— Да, вы правы Верховный, вспоминаю.

— Правильно, правильно. Как там наше Сердечко? Ох-ох. Всё ещё дышит. Хвала лунам! Поднимаюсь к вам, поднимаюсь к вам, Ваше Величество!

В темноте фигуру Верховного служителя Культа не было видно. И Узурпатор мог только слышать его старческое кряхтение и неровные шаги, перемешивающиеся с дыханием поршней и скрипом цепей.

— Я не сразу понял, что вы здесь, Ваше Величество. Зашёл проведать Сердце, а потом слышу, кто-то ходит наверху. Думал, вот сейчас задам трёпку этим идиотам-служителям, а потом сообразил, что это вы, — хохотнул сгорбленный старик с белёсыми зрачками в простом балахоне Культа, с накинутым на лицо капюшоном, откуда торчал длинный крючкообразный нос. Он почти поднялся наверх и остановился на несколько ступеней ниже Узурпатора тяжело дыша.

— Как славно, как славно, что вы сюда забрались, Ваше Величество. Вот здесь мы с вашим отцом и готовились. Я должен был стоять там, за кафедрой, а он сидеть на троне, — он перевёл дыхание и продолжил: — В каждый из постаментов по периметру вставлялась руна. На кафедру я клал «Книгу Изречений», а ваш отец должен был положить руки на клыки, то есть на поручни, посмотрите, вот там есть выемки.

Тэмен сел на трон и положил руки внутрь клыков дракона, которыми заканчивались поручни. Там действительно были выемки под ладонь.

— Прислоните голову, — проскрипел старик.

Йомера откинулся назад, и голова его встала в проём на спинке.

— Вот так. Чувствуете? Уже должен начаться прилив.

Тэмен сосредоточился, но никакого «прилива» не ощутил, только холод металла и неловкость своего положения на троне, ковавшегося под фигуру его более массивного отца.

— Попробуйте представить, что вы как бы поглощаете пространство в себя, — подсказал скрипучий голос Верховного. Узурпатор попробовал представить, что втягивает в себя невидимую энергию, но вновь ощутил лишь холод.

— Ничего не чувствую.

— Отлично, отлично, Ваше Величество. Всё придёт со временем. Теперь вы знаете, как нужно пробовать, — старик отвернул голову и кивнул темноте. — Приходите сюда время от времени. Так и научитесь.

— А как было у отца? — с ноткой требовательности спросил узурпатор.

Старик помолчал и ответил:

— У вашего отца получалось сразу, Ваше Величество. Энергия била ключом.

Они оба замолчали, и на мгновение снова стали слышны лишь дребезжание цепи и дыхание поршней.

— Ваш отец был человек исключительный. Это ни в коем случае не должно унижать вашего достоинства, но вы должны понимать, это была его идея и его желание. Я лишь исполнял его волю, когда проектировал ритуал. Не мудрено, что у вас не получается сразу. Вам нужно проникнуться его целью, понять и принять её в себя. Захотеть, — медленно проговорил Верховный.

Тэмен помолчал и ответил:

— Вы правы. Я перечитаю записи отца, это должно помочь мне лучше понять его мотивы.

— Безусловно, Ваше Величество, безусловно, — проскрипел старик. — А теперь прошу меня извинить, близится Лунный день и моя старческая голова уже начинает болеть. Я должен идти.

— Извиняю, — благосклонно ответил Йомера.

Старик приподнялся и стал осторожно, бочком, ступенька за ступенькой спускаться вниз.

— Кланяюсь! — раздался его голос в самом низу, и в алом свете вздоха Сердца Узурпатор разглядел его распростёртую на полу фигуру, исчезнувшую при следующем вздохе.

Тэмен смотрел перед собой и пытался нащупать хотя бы толику того, что он чувствовал когда-то в своём отце. Уверенность, устремлённость, жажда, непримиримость, умение подчинять, властвовать — но находил лишь бледные призраки этих качеств. Он втайне ненавидел себя за то, что внутри у него было пусто. Но он не знал, как воспитать в себе волю добиваться того, что смог сделать отец. Ему всё досталось просто так, потому что этот скрюченный старик поддержал именно его, когда Саммариуса убили. Он не мог представить, чем нужно обладать, чтобы добиться той безграничной власти, к которой пришёл его родитель. И Верховный явно не был столь свободен с отцом. Как и все, он ползал перед ним и не смел сам принимать никаких решений, помня о площади возле Западных врат Дворца. Так трудно быть тенью тирана. Трудно, потому что ты не можешь быть собой. Все ждут от тебя, что ты будешь таким же, как он. На худой конец, хотя бы чуточку милосерднее. И за всем этим ты умираешь, закованный в броню образа, надетого на тебя окружением.

А был ли он?

Кто он такой?

Кто такой Тэмен Йомера?

ГЛАВА 5

На раскинувшемся во всю стену гобелене в кабинете Начальника Отдела особых поручений его Верховного Преосвященства была история, которую вряд ли можно было прочесть в околокультистской литературе или в библиотеках орденов. Это была всем известная «История девы Годриции, впервые испытавшей страх», но она имела некие отклонения от канонического образа и в глазах Инквизиционного отдела могла бы выглядеть настолько странно, что обычного человека, несомненно, довела бы до костра. Но никак не Альберта Септа. Служитель Септ любил такие памятники эпохи. Это всегда напоминало ему, как легко впасть в ересь при виде искусно исполненного «доказательства», а ведь для многих людей и не требуется ничего больше, чем красота. По их мнению, в красоте сокрыта истина и поэтому она не может лгать.

На гобелене Годриция гуляла по горам вокруг Живой долины. В канонической истории она становилась свидетельницей камнепада, докатившегося с вершины до самого Сердца и нанёсшего ему первую «рану». После этого женщина испытала «священный испуг», давший начало строительству «стены», а за ним и рождению Города. На гобелене же Годриция просто опирается на большой валун, грозящий скатиться в долину, а затем неуклюже пытается на него залезть, что и стало причиной камнепада, нанёсшего «рану». Такая маленькая деталь — и такая философская пропасть пробежала по умам людей, имевшим несчастье столкнуться с ней.

Альберт хранил много таких артефактов, изъятых у того или иного любителя альтернативной истории. И не то чтобы он был рьяным сторонником официальной точки зрения, которой придерживался Культ. Он был достаточно умён, чтобы понимать, что истину не найти ни в сочинениях Последнего Поэта, ни в библиотеке Культа, ни даже на этом гобелене, подаренном ему самим Верховным в знак наивысшего доверия с, как он выражался, ироническим подтекстом.

Поэтому Септ предпочитал делать свою работу и не думать о политике. Альберт верил в тех, кто был у власти, ведь если они к ней пришли, значит, на то были причины и качества их характера, позволившие им этого добиться. Ему нравились загадки. И все эти предметы ереси были маленькими загадками, оставленными им для своих посетителей, впадавших сначала в лёгкое, а затем в глубочайшее недоумение хотя бы от пресса для бумаг, где с особым изяществом были изображены первые аэросани — их несли на себе несколько закованных в цепи парящих осьминогов.

Так и его нынешняя посетительница, личная служанка герцогини Амун, сидела, уставившись на гобелен в полном замешательстве.

— Так, Дагма. Давайте повторим ещё раз, — протяжно начал Альберт. — С самого начала.

С этими словами Септ отвернулся от окна и посмотрел на девушку. В его доверительной улыбке угадывалось что-то змеиное. Она смотрела на него немигающим взглядом и монотонным голосом принялась повторять свою уже много раз пересказанную историю:

— Я же уже говорила вам, любезный господин, я проснулась в 4 утра, как того требует наше расписание, и после утреннего туалета начала уборку в столовой герцогини. Я была приставлена к ней в этот день. Затем мы с младшим поваром спустились в погреб, откуда достали копчёный сажень, крупы, вафлян, сыры, настойку бодавочника, мяту и тир. С помощью дежурных студентов мы перенесли припасы на служебный этаж, а оттуда на кухню. Затем я вспомнила, что забыла зелень, и мне пришлось ещё раз спуститься в погреб, где меня по ошибке заперли. Я сидела там до обеда, пока старшая повариха не начала беспокоиться, что нет заготовок на первые блюда, поэтому дежурная по столовой спустилась в погреб и отперла меня. До ужина меня в качестве наказания отправили мыть полы в умывальнях студентов на Факультете противодействия вредному здоровью. Но к ужину понадобились руки на кухне, и меня вновь отправили на уборку столовой. Я протирала очень неприятные ножки стола, выполненные в виде людей с головами птиц, как бы держащих стол на своих плечах, когда раздался громкий хлопок и в северном окне столовой вылетело стекло, а соседние окна распахнулись. Сверху повалил едкий сверкающий фиолетовый дым, а я убежала и спряталась в кладовке рядом с лестницей, ведущей в покои герцогини. Мне было так страшно, что какое-то время я боялась выходить из неё. Но затем я услышала голос герцогини и вышла. Та отнеслась ко мне очень хорошо, успокоила и велела идти в свои покои и не выходить оттуда. Я так и сделала.

Девушка глубоко вздохнула и вновь уставилась на гобелен.

— Так, хорошо, что было дальше? — с нескрываемой скукой произнёс Сверло, опираясь на холодный каменный подоконник и скрестив руки на груди.

Девушка зацепила пальцами подол и принялась его мять, опустив глаза с гобелена на собственные руки.

— Дальше я не выдержала и пошла посмотреть. Но в Университет меня не пустила охрана, и я смогла выйти только во внутренний двор, откуда увидела толпу возле часовой башни и поспешила туда.

Дагма тяжело вздохнула, подняла глаза на стол, но затем вновь опустила их и принялась скрести ногтем по засохшей капле масла.

— Там, на стене, я обнаружила своего дальнего родственника, мистера Вульфи, занимавшегося починкой часов. Он был в совершеннейшем смятении…

— Во сколько это было? — резко вставил Сверло.

— Ох, любезный господин, как же я могу знать, где-то после ужина, второе солнце шло к закату. Часы-то не работают, откуда ж мне знать?

— Хорошо, продолжайте, — недовольно произнёс Септ.

— Мистер Вульфи очень переживал, что потерял свою куклу и что без неё его жизнь кончена и работа встала. Я так распереживалась, что решилась просить герцогиню помочь ему. Тем более он ведь нам часы чинил, в конце-то концов.

— Скажите, а у скольких людей в замке есть ключи от башни университетского музея? — сменил тему Альберт.

Сбитая с толку девушка не сразу сообразила, что отвечать, разжала руки и вновь принялась мять подол:

— Герцогиня была так мила… Не знаю, любезный господин. Наверное, у старшего техника и у ключницы? Да. Наверное, только у них. У обоих есть полная связка.

— Хорошо, продолжайте, — Септ отвернулся к окну.

— Герцогиня была так мила… — продолжила девушка.

— А вы часто её о чём-то просите? — снова спросил Альберт, не отворачиваясь от окна.

Девушка запнулась и вновь уставилась на гобелен, затем на стол, затем повернулась к стене и, напоровшись взглядом на непристойное изображение императора Исмариосиса, вновь вернулась к подолу и рукам.

— Нет, — тихо произнесла она.

— А почему? — удивился Септ.

— Ну, это не принято.

— Почему же тогда вы пошли просить в этот раз? — ещё больше удивился Альберт.

— Потому что мне стало его, мистера Вульфи, жалко, — выдавила из себя Дагма.

— Где была герцогиня в тот момент, когда вы пошли просить её? — продолжил Начальник Отдела особых поручений.

Но девушка его не слушала.

— Герцогиня очень добра. Она всегда помогает тем, кто в беде, — всхлипнув, проговорила служанка, — когда-то и меня она вытащила из дома Трокийя. Я думала, что сойду там с ума среди этих оборотней.

— Мой вопрос был не о характере вашей госпожи, — раздражённо отрезал Септ, — а о том, где она была, когда ты…

— Она как раз вышла во внутренний двор, встречать прибывшего начальника полиции, — перебила его девушка с облегчением.

— Та-а-ак, — протянул Сверло.

— Герцогиня была так мила… — девушка в испуге остановилась, ожидая вопроса, но потом продолжила, — что тут же попросила начальника полиции освободить куклу мистера Вульфи.

— То есть Начальник полиции знал про куклу мистера Вульфи? — удивился Септ.

— Да, так и было, любезный господин, он уже знал про куклу, пойманную к тому времени полицией вместе с преступниками.

— Их было несколько? — вновь удивился Сверло.

— О, господин, я не помню. Я была так рада, что куклу можно вернуть, что побежала обрадовать мистера Вульфи, — она подняла на служителя свои большие тёмные глаза, но тут же опустила их и стала смотреть на руки.

— Кем он приходится вам? — уточнил Альберт.

— Я плохо в этом разбираюсь, любезный Господин. Кажется, он брат свояка моей тётушки.

— То есть он вам даже не родственник? — хмыкнул Септ.

— Не по крови, но в нашей семье все родные, — залепетала она.

— Хорошо, — задумчиво произнёс Сверло, повернув к окну свой орлиный профиль.

Девушка подняла на него взгляд, полный надежды:

— Я могу идти?

Альберт промолчал, а затем подошёл к девушке и, приблизив к ней лицо, процедил сквозь зубы:

— Ведь ты же врёшь. Нет у тебя никакого свояка тётки-брата-сестры. Вся эта история — выдумка, чтобы выгородить твою госпожу. Ты знаешь, что я могу с тобой сделать?

Служанка закрыла ладонями лицо и разрыдалась:

— Не знаю!

У Септа свело челюсть от напряжения и несколько секунд он массировал рукой щёку. Затем, сдвинув рукой пресс для бумаг, опёрся на стол и произнёс:

— Ты проведёшь за решёткой остаток своей жизни. Или отправлю на рудник. А может быть, на Соляное озеро, вместе со всей твоей выдуманной семьёй.

Девушка разрыдалась пуще прежнего и высморкалась в подол.

— Ну-ну. Не стоит так эмоционально. Тебя же учили быть хорошей девочкой. Вот и будь ею. Расскажи мне, как было дело, и я ничего не скажу твоей Госпоже, — произнёс он заговорщически.

Но служанка не унималась и рыдала пуще прежнего. Взглянув на белое небо, Септ поднял со стола колокольчик в виде ритуального пожирателя молитв и позвонил два раза.

— А пока посидишь, подумаешь, — произнёс он, и в дверях тут же появился младший служитель в балахоне.

— В карцер, — холодно отрезал Сверло.

— К-к-к-карцер? — всхлипнула девушка.

Но младший служитель уже схватил её подмышки и выволок из кабинета начальника.

— Такие правила, — улыбнулся ей вслед Глава Отдела особых поручений и сел за стол.

Доклад. Одна мысль о нём заставила его неприятно поморщиться. Несколько дней назад исчез сначала помощник мастера зельеварений, а затем и сам мастер пропал, прихватив из дома все ценности. Второе удивительным не было, понятно, что этот пройдоха и бездарь ничего не мог без своего подмастерья, но необходимость выяснять, что случилось с помощником, отвлекала Септа. Голова его болела от одной мысли, что надо искать очередную песчинку в пустыне. Однако мастер обслуживал самого Верховного главу Культа, и Альберт не мог позволить себе забыть об этом деле.

Поборов приступ головной боли, Септ тяжело вздохнул и вновь позвонил в колокольчик. Появился другой младший служитель, и Альберт сухо произнёс:

— Веди этого, магистра Астолопа, или как его там.

Служитель кивнул и исчез в дверях. Сверло достал выписку из личного дела магистра Астолока и фыркнул, когда добрался до конца. В этот момент дверь открылась и на пороге показалась испуганная фигура старшего техника, уже сутки находившегося в камере.

— О, вот и вы, мой друг! — рассмеялся Сверло. — Как, однако, вовремя. Проходите, проходите.

Он встал из-за стола и направился к побелевшему Астолоку.

— Мой дорогой Шмис, ну что же вы застыли в дверях! — он взял магистра под руку и повёл к креслу для посетителей, но сесть не дал, а провёл к своему личному креслу и усадил, чтобы старшему технику открылась висящая на противоположной стене картина современного мастера «Грешники на пороге наказания» — трое мужчин, увлечённых игрой в «ом-ни-ма».

— Устраивайтесь поудобнее, мой милый Астолок. Надеюсь, головная боль обошла тебя сегодня стороной. Ох уж этот Лунный день! Я, знаешь ли, очень подвержен, — заворковал Септ и встал позади кресла, давая магистру время, чтобы изучить пространство кабинета.

— Как твоя должность? Напомни мне, пожалуйста, — произнёс он задумчиво, положив руки на спинку.

— С-с-старший техник, В-в-ваше Сиятельство, — Астолок заёрзал в кресле.

— Ну-ну, какое я тебе там сиятельство. Называй меня просто Альберт, — улыбнулся Септ, разглядывая пролетающих мимо окна птиц. — Скажи мне, дорогой старший техник, в чём заключаются твои обязанности?

— Я-я-я слежу за техническим состоянием за-за-замка, В-ваше… то есть Альберт, — с трудом подбирая слова, ответил магистр.

— Так вот скажи мне, любезный Шмис, почему внутренняя связь на экстренном посту охраны не работала и служителям пришлось бежать до Дворца Его Величества пешком, прежде чем они доложили мне о случившемся в башне? — всё так же елейно спросил Септ.

— Я…е…о-о-о… — губы Астолока задрожали, а руки вцепились в рукоятки кресла.

— Ты знаешь, кто я? — тихо спросил служитель.

— В-в-в-вы-ы-ы н-н-н-н-а-а-а-а.

— Молчать! — гаркнул Септ, схватил старшего техника за шкирку и бросил на пол.

Трясясь своим полным и неуклюжим телом, Астолок повалился рядом со столом и запричитал что-то неразборчивое.

— Ты идиот. Ты пойдёшь у меня под трибунал. Почему двери в башню музея были открыты? Ты их открыл? Кому?! — кричал служитель, расхаживая по кабинету.

— В-в-великому Мастеру! — рыдал магистр.

— Какому? — допытывался Септ.

— П-п-перлеглозу. Трокий-йя, — прохныкал Астолок, закрывая лицо руками, будто боясь, что сейчас будут бить.

— Зачем? Отвечай! — словно исполняя его просьбу, Септ пнул старшего техника так, что тело бедолаги заходило ходуном.

— Он, он х-о-д-д-д-дил см-м-м-мотреть какие-то книги в биб-б-б-б-б-б, — магистр запнулся и никак не мог справиться с собой.

— Ну давай же, студень! — рокотал служитель.

— Библиотеке. В библиотеке музея, Ваше Сиятельство.

Астолок сжался на полу в позе эмбриона. Септ вздохнул, присел рядом, обнял его и стал гладить его сальную, в залысинах голову.

— Ну-ну, ну что же ты. Успокойся. Всё. Всё хорошо. Во сколько это было?

Заикаясь и давясь слезами, магистр выдавил:

— П-п-п-после обеда, н-н-н-незадолго до п-п-первого заката. Ч-ч-ч-часы на б-б-башне н-е-н-не р-работают, мне т-т-трудно сказать точнее.

Альберт поднял его с пола и вновь усадил в своё кресло.

— Вот так, вот так, тихо, тихо, — произнёс он, вытирая ему платком слёзы. — А этот — Вульфи — кто он?

— Маг-г-гистр В-Вульфи? — уточнил совершенно потерявшийся Астолок.

— Да-да, он, — участливо кивнул служитель.

— Он младший техник и ч-ч-чинит ч-ч-часы на б-б-башнях. Он п-п-пришёл вместе с Великим М-М-Мастером. Я проводил его до б-б-башни с ч-ч-часами, а-а потом заходил показать одну ф-ф-фотографию, — всхлипывая и сморкаясь, закончил магистр.

— Хорошо, — Септ подошёл к окну. — А ты знаешь что-нибудь о его родстве с вашей служанкой из столовой, Дагмы?

— Н-н-н… — начал было Астолок, но дверь кабинета открылась без стука, и младший служитель вошёл, держа в руке конверт.

Септ посмотрел ему в глаза, надеясь найти в них объяснение такой дерзости. Но тот лишь вручил Начальнику Отдела особых поручений конверт и молча остался ждать. Альберт вскрыл конверт, пробежался глазами по короткому тексту, побелел, скомкал бумагу и бросил в камин под «Грешниками».

— Этого в карцер, — обратился он к младшему служителю. — И мой корабль срочно.

— Уже готов, — поклонился тот.

Септ коротко кивнул ему, бросил взгляд на Астолока, вжавшегося в кресло, открыл окно и вышел на балкон, служивший причалом, куда уже приближалась маленькая бригантина, гудя реактивными сердечными двигателями, завихрения от которых тут же разметали бумаги и пыль в кабинете, заглушив крик старшего техника.

— Как ты думаешь, Руч, отсюда видно, что у меня ружьё не заряжено? — с волнением спросил Блоп.

Ручи повернулся к другу и посмотрел на него таким уставшим и раздражённым взглядом, что Блоп тут же отвернулся и сделал шаг в сторону генератора, в чьей тени не так пекло. Был уже полдень, и от озера поднималась такая влага, что толстяку уже битый час хотелось сбросить с себя всю броню и одежду и просто нырнуть со стены вниз в воду, несмотря на возможный трибунал.

— Ты знаешь, если ты будешь продолжать стоять не по уставу, они точно заметят, что ты не зарядил ружьё, — ответил Ручи и улыбнулся, довольный своей шуткой.

Блоп сделал шаг к краю и заглянул вниз на зеленеющую поверхность искусственного озера.

— Как думаешь, Ручи, когда усиление закончится? — спросил он, прикидывая, сколько нужно времени, чтобы доплыть до лестницы, поднимавшейся к генератору.

— Когда ты перестанешь спрашивать, — буркнул в ответ высокий.

— От этой головной боли мне и спрашивать-то трудно, — промямлил толстяк.

Не зная, где найти себе место, он прислонился к стене генератора, гудевшего и вибрировавшего, отчего его металлическая кираса зазвенела, как бубенцы на шее прокажённого.

— О, бригантина! — воскликнул Блоп, щуря свои тёмно-синие и заплывшие гематомами от ударов Зары глаза.

И действительно, к центральной тюрьме опускался корабль, тормозя и разгоняя двигателями воду, что заставило платформы причала ходить ходуном. При спуске он открывал свои солнечные паруса, поэтому закрыл собой нелепую позу, в которой застыл гигантский механический робот, погрузивший свою руку в здание тюрьмы.

— Интересно, кто это? — задумчиво произнёс Блоп. — Может, начальник полиции?

— Нет, — сказал Ручи, приложив руку к глазам, — нет опознавательных знаков. Поэтому это может быть кто угодно.

— Вот бы нам летать на такой, Ручи, а? Здорово было бы! — развеселился своим мечтам толстяк.

— И что бы ты делал? Летал на нём на рынок? — вновь заулыбался своей шутке длинный стражник. — Блоп, твоя жизнь бессмысленна, зачем тебе корабль? Ты же его разобьёшь в первый же день.

— Не правда, не правда твоя, Ручи. Я буду беречь его и на рынок никакой летать не буду. А буду… Буду по праздникам им пользоваться, только на самые важные даты. Вот, — обиженно сказал Блоп и опёрся на дуло ружья подбородком.

Ручи повернулся и выбил ногой ружье, так что толстяк чуть не потерял равновесие и не упал со стены.

— Ну зачем ты так? — заныл Блоп. — Оно же не заряжено! Смотри!

И он нажал на спусковой крючок. Ружьё с грохотом выстрелило, и звук эхом загулял по колодцу озера и в окрестных домах так, что, казалось, привлёк всеобщее внимание. Из-за бригантины показалось несколько фигур в робах Культа, один из них приложил к глазам небольшую подзорную трубу и посмотрел в сторону стражников. Блоп весь сжался и выпучил глаза, переминаясь с ноги на ногу, делая то одно, то другое нелепое движение рукой, пытаясь как-то объяснить случившееся всем лицам, направленным в этот момент в их сторону. Ручи стоял рядом с багровым лицом и медленно сжимал кулаки так, словно пытался выдавить из ушей пар от кипятка, гулявшего внутри тела.

Через несколько минут они уже стояли перед Сверлом, изучавшим в подзорную трубу прожекторы на голове робота и его открытый, словно от удивления, ковш, пока серые робы собирали улики и проводили опись повреждений. Начальник Отдела особых поручений Культа повернулся, словно только заметив доставленных стражников, одним движением сложил трубу, как у фокусника, тут же исчезнувшую из его рук, и, заулыбавшись своими тонкими губами, заговорил:

— Ну, идеально, идеально, я и не мог бы желать двух более бравых молодцов.

От этих слов Блоп даже выпрямился, зазвенев ремнём ружья о кирасу, и только раскрыл было рот, чтобы что-то сказать, как Септ выкинул вверх палец:

— А, а, а, сейчас говорю только я.

Он подошёл ближе и посмотрел в глаза Ручи, немигающим взглядом смотревшего перед собой, а затем на синие круги Блопа и рассмеялся.

— Нет, ну право. Вас хоть в музей отправляй, — хохотал служитель и даже несколько раз хлопнул в ладоши. В них оказался кулон с маленьким сердечным осколком и торчащей из него пулей. Септ, улыбаясь, смотрел то на кулон, то на стражников.

— Я бы, конечно, мог казнить вас прямо здесь, или, к примеру, завтра на площади за покушение на убийство служителя… Но у меня есть для вас судьба поинтереснее.

Ручи сглотнул, а Блоп облегчённо вздохнул и улыбнулся.

— Мне поступают сообщения о странной активности в Квартале Туманов. А в частности, в районе ратуши, — задумчиво начал Септ, прохаживаясь вокруг стражников, — то сигнальные ракеты, то блеск двигателей. Своих людей мне туда посылать не с руки, а вот вы, бравые стражники, как мне кажется, подходите для этой работы в самый раз.

Септ остановился перед ними и продолжил:

— Либо вы выясните, что там происходит и вернётесь ко мне, либо не вернётесь совсем. Меня устроят оба варианта, — подытожил он, — всё ясно?

— Так точно, сэр! — прогремел Ручи, а Блоп что-то пробурчал себе под нос в тон его возгласа.

— Вот и славно, — улыбнулся Септ и щёлкнул по жетону толстяка, выбитому на кирасе. — Ваши номера я запомнил. И поверьте, память у меня отличная. Можете не докладывать вашему начальству. Если вернётесь, получите от меня официальную бумагу. А теперь — исчезнуть.

Ручи отсалютовал, схватил Блопа под руку и потащил к полицейской лодке. Столкнув в неё товарища, он сел у руля и включил механизм, потянувший цепь, а та, в свою очередь, лодку к широкой лестнице, поднимавшуюся по стене вверх.

— Ручи! О, луночки! Ручи, — весело захрипел Блоп. — Какая удача, дружище! Нам дали настоящее задание! Мы пригодились!

Ручи взглянул на него тем самым взглядом, полным презрения и капли сочувствия, выходившим у длинного стражника настолько мастерски, что в пору было выступать в Колизее:

— Ты идиот, Блоп. Воистину идиот.

— Но почему, почему, Ручи? Всё же вышло как нельзя лучше. Мы убираемся с этой жары, нас не казнят, какая-то большая шишка дала нам поручение — это же так здорово, дружище!

— Какая-то? — удивился Ручи. — Ты хоть знаешь, кто это был?

— Эм. Нет, — хмыкнул Блоп.

— Ха. Ну, говорю же, идиот. Это Сверло! — закатил глаза длинный стражник, кивнув головой в сторону причала.

— Сверло? — спросил Блоп.

— Служитель Сверло Септ — Начальник, кажется, тайной полиции или секретного или какого-то там особого отдела службы Культа.

— Вот, Ручи, какая разница, ты и сам не знаешь толком, — засмеялся Блоп.

— Такая разница, что лучше бы он нас казнил, дубина, — разозлился Ручи и, тяжело дыша, стукнул прикладом о дно лодки. Блоп удивлённо наклонил голову к ногам Ручи:

— Ой, смотри, ты пробил трещину.

Длинный стражник резко отодвинул толстяка и увидел, что лодка действительно дала течь. Он оглянулся в сторону стены, до берега оставалось ещё прилично. Лодка быстро наполнялась и скоро начала проседать на цепи.

— Что будем делать, Руч? — тревожно спросил Блоп. Ручи заметался то в одну, то в другую сторону.

— Видимо, старые доски, дружище, — грустно надул губы толстяк и принялся снимать с себя кирасу, каску и наколенники.

— Что ты делаешь? — взревел длинный.

— Собираюсь плавать. Видишь, как здорово вышло, я как раз мечтал окунуться, — виновато улыбнулся Блоп, пожал плечами и продолжил разоблачаться.

Ручи зарычал что-то, потом топнул ногой, отчего течь стала только больше, а затем тоже принялся раздеваться.

— Мы сможем довести вещи в лодке и высушить на берегу, если ты не проломишь… — начал было Блоп, оставшись в одном нижнем белье. Но Ручи с таким усердием стучал по дну лодки, что доска отвалилась и та стала стремительно погружаться. Длинный стражник лишь успел снять с себя последний наколенник, как они остались на поверхности воды, а механизм потащил к берегу лишь торчащий нос лодки. Оба они оказались в воде, а броня и оружие исчезли в тёмной глади.

— Не говори ни слова, — процедил Ручи сквозь зубы и поплыл к берегу.

Но толстяк и не думал об этом, ему напекло затылок, и он с удовольствием окунулся с головой. Когда Блоп наконец выбрался на причал и, тяжело дыша, рухнул на горячую бетонную плиту, сверкающую сердечными пылинками, ручи уже сидел, обхватив ноги, и смотрел, как капли падают на раскалённую поверхность, оставляя тёмные кляксы. Под напором обеих светил они медленно, но неумолимо испарялись и исчезали. Затем толстяк поднял голову и посмотрел на причал, откуда доносились звуки лома, эхом разносившиеся по колодцу искусственного озера. Фигуры Септа не было видно.

— Фух, — фыркнул толстяк и улыбнулся, — давно я так не плавал! Уже думал и не доплыву. Ты как, Руч, нормально?

Он повернул голову к напарнику, но тот всё так же неподвижно сидел, похожий на статую.

— Луны мои. Ну сколько можно? Ты посмотри, солнце светит, совки поют, лунный день заканчивается…

Ручи не выдержал:

— Ты болван, абсолютный кретин Блоп. Тебя, наверное, родители при рождении так и назвали, наш сын станет остолопом, поэтому назовем его Блопом, чтобы лучше сочеталось! Ах да, как же я забыл, ещё очень хорошее сочетание Блоп-идиот или Блоп-тупой клоп. Блоп — глупый циклоп.

Блоп отвернулся и зажмурил глаза, вставив пальцы в уши.

— Я слышал у тебя две или три рифмы, — проговорил он, мотая головой.

Ручи ещё какое-то время ругался, но потом затих, и толстяк привстал, начав вытряхивать из ушей воду.

— Солнце-то светит, глупый Блоп, но не для нас с тобой, — грустно констатировал длинный.

— Это почему? — удивился толстяк, уже встав на одну ногу и, наклонив голову, стучал себя по черепу.

— Что ты знаешь о Квартале Туманов? — спросил Ручи, встав и тоже начав вытряхивать воду из ушей.

— Там туман, — хмыкнул Блоп.

— Верно, — хохотнул длинный. — Но что за туман, ты в курсе?

— Что-то слышал о запретной зоне, но никогда особенно не вдавался в детали, — пожал плечами Блоп и потянулся.

— Как тебя вообще в стражу приняли? — поднял глаза к небу Ручи. — Хорошо, слушай. Много лет назад там был какой-то большой завод или исследовательский центр, построенный большой шишкой из мистиков. Там заряжали воду сильными эмоциями, чтобы создать альтернативный источник энергии. Цель-то была ничего, пахла большими деньгами и положением, но вот исполнение хромало на обе ноги.

Блоп увлечённо смотрел на напарника, поднявшего голову и почёсывавшего бородавку на щеке.

— Как говорят на улице, они брали людей, привязывали их и совершали некий ритуал, буквально высасывавший из человека наиболее сильные эмоции. А человека в этот момент держали над котлом, от которого поднимался пар. В соседней комнате они как-то этот пар превращали обратно в воду и заливали в бочки. Ну и кто бы мог подумать, несчастные люди испытывали в основном страх, отчаянье, ненависть к своим мучителям, и ничего хорошего из этого не вышло.

Он провёл языком по губам и продолжил:

— И то ли эта вода сама была заряжена, то ли это была диверсия, но, короче, завод этот рванул, да так, что вода выпала дождём на целый квартал, окружавший его. И с тех пор… С тех пор на улицах квартала висит непроглядный туман и днём, и ночью. Солнце словно не заглядывает туда, закрытое высотками соседних кварталов.

Он снова облизнул губы, кашлянул и вновь заговорил:

— Так вот, Блоп-идиот. Кто попадёт в этот туман, теряет рассудок. Каждый по-разному, кто-то превращается в зверя-деграданта, кто-то в тихого маньяка, кто-то исчезает, а кто-то становится бездушным, как оживляшка, и просто шатается по улицам.

Блоп сидел, открыв рот и почесывая затылок. Довольный эффектом, Ручи придвинул к нему лицо и проговорил:

— Поэтому квартал оцеплен, а тоннели к нему заколочены. И поэтому Сверло не будет посылать туда своих людей. Они всё равно не вернутся. И поэтому он послал туда нас. Чтобы наказать за твоё идиотское незаряженное ружье, которым ты его чуть не убил, дружище Блоп.

С этими словами длинный встал, смачно плюнул на раскалённый бетон и направился вверх по лестнице, испещрённой подтёками от воды. Блоп какое-то время пребывал в созданных Ручи ужасающих образах, но затем поднялся, посмотрел на накатывающие на ступени волны и поспешил за напарником.

— У нас, наверное, новая мода в Городе, ходить по улице в трусах, — жеманно хмыкнул Великий Мастер Перлеглоз Трокийя, разглядывая в окно нелепую парочку, направляющуюся в сторону бараков по Переулку Кукольников, раздавая подзатыльники очереди из деревянных игрушек и слуг, выстроившихся к немногочисленным мастерам, на скорую руку латавшим всех оживлённых — от посыльных до технических служащих. В основном, это была домашняя обслуга, уборщики, камердинеры, носильщики — вся та невидимая братия, что становится заметной, только когда ломается. А ломались они теперь часто, поэтому двум полуголым путешественникам было трудно пробраться сквозь толпу, и тот, что был повыше, нещадно ругался и раздавал подзатыльники маленьким созданиям, пока не напоролся на огромный шкаф с каменными руками, видимо занимавшийся какими-то грузоподъёмными работами, тогда он виновато отступил, подняв вверх руки и поспешив поскорее убраться.

Великий Мастер поженски фыркнул и отвернулся наконец от окна на втором этаже, где находилось маленькое кафе, известное только местным жителям, и приступил к своей нехитрой трапезе.

— Так вот, — сказал он и захлопал ресницами прямо глядя на своего собеседника в робе Культа, устроившегося напротив, — так вот, Эл. Я бы могла называть вас Эл?

Собеседник кивнул и стал теребить свою чёрную бородку.

— Мне рекомендовали вас как очень толкового молодого человека. Поэтому я жду, что вы будете следовать впредь моим указаниям в точности. И я бы не хотела, чтобы вы проявляли самодеятельность, — резюмировал Трокийя, постукивая вилкой о маленькую тарелку, измазанную красным джемом из корня аспинова дерева. И тут же продолжил: — Я же, со своей стороны, обеспечу вас всем необходимым. Доступом в зону реконструкции, всеми бумагами, секретными служебными паролями, позволяющими беспрепятственно пребывать на стройке.

Он нарисовал в остатках джема крест, издав неприятный царапающий звук, отчего собеседник поморщился.

— Ну и, разумеется, достойная компенсация, — улыбнулся Перлеглоз, написал над крестом вилкой сумму и повернул тарелку к Элу. Тот какое-то время смотрел на него, а затем поднял брови и произнёс:

— Хорошо. Я согласен. Но знайте, я всё это делаю ради Сердца.

— Конечно. Я тоже, — закивал Трокийя, махнув рукой.

Эл встал, кивнул и произнёс:

— Пришлите посыльного на старый адрес, когда всё будет готово.

— Я так и предполагала, — кивнул в ответ Великий Мастер, жеманно поведя плечами, — но прошу вас, это должно оставаться тайной, — подчеркнул он, подняв брови и прямо уставившись на собеседника.

Трокийя привстал и, придерживая бороду, подал Элу руку для поцелуя. Молодой человек удивлённо дёрнул уголком рта, крепко пожал его руку и вышел. Великий Мастер изобразил лёгкое возмущение манерами собеседника, но тут же обмяк и расслабился, оставшись один в маленькой комнате, увитой плющом, залезавшим в неё через трещины в стенах, словно пытаясь раздвинуть камень и разорвать внутренность дома. Перлеглоз доел, надел свой цилиндр, расправил бороду и вышел.

В то же мгновение вошли маленькие смешные куклы, похожие на кузнечиков во фраках, и убрали со стола, поменяв скатерть и приборы. А кукла повыше принесла и заменила на стене картину с довольно пошлым натюрмортом на изображение чёрного круга с подозрительным глазом посередине.

ГЛАВА 6

Из темноты посыпались мелкие песчинки и появился яркий слепящий свет. Затем раздался скрежет, и тот, у кого ещё не было имени, разглядел щупальца, разгребавшие над его лицом песок. Он пошевелил руками — те с трудом поддались. Ноги не двигались.

Пока Рауд откапывал его, оживлённый совсем пришёл в себя и, когда его конечности наконец освободились, сумел сам выкарабкаться на поверхность, оказавшись на вершине бархана. Оба солнца уже перебрались через зенит, но до заката было ещё довольно долго. За спиной вдалеке высились скалы, где начиналась каменоломня и нависал тёмной громадой Город. Он никогда ещё не видел его на расстоянии, и это впечатление было грандиозным. Гигантский пик посреди пустыни, окружившей его со всех сторон до самого горизонта. Только вдалеке, на юге, виднелись горные хребты.

Тот, у кого ещё не было имени, опустил взгляд на осьминога, и в груди его что-то непривычно дёрнулось. Осьминог почти весь высох и выглядел крайне истощённым, песок блестел на его теле, приобретшем болезненный фиолетовый оттенок. Он с трудом парил и, перебирая щупальцами, медленно пополз под тент, сооружённый им на менее солнечной стороне бархана из куска тряпки и руля. Кукла спустилась за ним и присела рядом, когда он, наконец, заполз в тень и рухнул без сил.

— Теперь твоя очередь, Пиноккио, — пробулькал он и указал щупальцем на торчащую из песка руку.

— Ударишь по правому плечу, если направо, по левому, если налево, — утвердительно ответила кукла и направилась к руке.

Когда тот, у кого ещё не было имени, наконец выкопал здоровяка, солнце раскалило его металлические части так, что, если он касался их деревянной частью руки, та начинала темнеть. Так он случайно и обжёг ухо Снорри, и тот завертелся и закричал глухим, кашляющим воплем, откинув от себя куклу на несколько метров.

— Почему ты не опустил здание! — раздалось дребезжание из соседнего бархана.

— Луны тебе в глотку! А! — рычал здоровяк. — Ты мне ещё и руку обжёг! Шмараматру хапанат!

Продолжая ругаться, он попытался встать, но припал на одно колено и выдал ещё одну порцию ругани. Откашлявшись песком и немного переведя дух, он обречённо оглядел пустыню, вскинул голову в небо и горько сплюнул.

— Вот зараза, — расстроенно прохрипел он и повернул голову к тенту, куда уже пришла и села кукла.

Здоровяк привстал, сильно прихрамывая, подошёл к ней и сел рядом, заглянув под тент.

— Ты как? — хрипло спросил он осьминога.