Бесплатный фрагмент - Шампанское из огурцов

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

«Когда мой близкий друг, с которым мы пять лет общались душа в душу и воплотили в жизнь множество затей, внезапно скончался, я была ослеплена горем. Я пила по три бутылки вина в день в течение двух недель. Издёвка судьбы заключалась ещё и в том, что всё случилось в канун Нового года. Все вокруг веселились и пели, гуляли по улицам и взрывали праздничные петарды, а я валялась на кровати, пила и спала, спала и пила. Впрочем, смерть друга нельзя назвать абсолютно случайной. Ведь он, как и я, был алкоголиком. А умер он от цирроза печени. Очнувшись, наконец, от забытья в наступившей полной тишине первого января, когда все гулянки разом утихли, и утомлённый праздником город уснул, я встала с кровати, пошла на кухню, поставила чайник с водой на плиту и подумала: «А ведь я не пила чай уже пять лет. Ни чай, ни кофе, ни сок, ни молоко. Разве что цикорий и воду изредка. А так я пила только вино. В огромных количествах. Как так могло случиться, что я оказалась у подножия горы?» Есть расхожее выражение «Слететь в пропасть». Но мне больше нравится моё «Скатиться с горы к её подножию». Ведь из пропасти выбраться шансов нет, а вот от подножия горы подняться вновь на вершину вполне возможно.

Пять лет назад умерла моя мама. Были у меня и раньше потери — отец, муж, свекровь. Были и другие несчастья. Сын болел, от меня ушёл любимый человек, меня уволили с работы, а после — ещё с одной. Я и тогда выпивала. Но вот так, как в эти последние пять лет, — такого не было. И я полетела кубарем с горы. Тогда-то я и познакомилась с Сашей, Александром Андреевичем. Но… он оказался сильно пьющим, и мы придали друг другу ускорение в этом падении. Бывали моменты, когда кто-то из нас собирался с силами и пытался бросить пить, но тут же появлялся другой, который в этот момент был настроен иначе. Потом мы менялись местами. Быть в одной фазе в этом вопросе нам не удавалось. Я даже предлагала пойти вместе в общество анонимных алкоголиков, хотя сама не верила в успех. Но Саша лишь смеялся, говорил, что пойдёт туда разве что с бутылкой водки и закуской и «накроет для всех поляну». Если честно, я и сама туда идти не хотела. Ведь там надо было бы унижать себя, рассказывая о себе плохие вещи и называя себя каждую минуту «алкоголик». В нашей стране слово «алкоголик» носит презрительный оттенок. Хотя, по сути, это хроническое заболевание. А ещё хлеще слово «алкоголичка». Это вообще явное оскорбление. Не подходил нам с другом и вариант поездки в монастырь к чудотворной иконе, поскольку друг мой был атеистом, а я уже много лет страдала паническими атаками в транспорте, а если ехала куда-то, то в сопровождении пластиковой бутылки, наполненной вином. Таким образом я преодолевала нужное расстояние. Но случалось это крайне редко.

Заварив чай и налив в чашку, я бросила туда кусок сахара и наблюдала, как он быстро тает на глазах. Так же быстро растаяла жизнь моего талантливого и совсем ещё не старого друга от губительной зависимости. Гибель сына, уход жены, потеря работы, друзей. Всё по моей схеме. Всё почти как у меня. Наверное, поэтому мы и прилепились друг к другу. Но хочу ли я закончить свои дни так же, как мой друг (в мучениях, одиночестве и тоске)? Однозначно — нет. И он бы этого для меня не хотел. И я решила бросить пить».

Это отрывок из книги, которую я начала писать четыре года назад с гордостью и самонадеянностью. Думая, что одного моего желания бросить пить алкоголь будет вполне достаточно, чтобы победить коварную зависимость. Я была полностью уверена в успехе и спешила поделиться радостью с окружающими. Меня хватило тогда на тридцать один день. Теперь-то я знаю, что этот самообман носит название «иллюзия излечения». Ибо вылечиться от алкогольной зависимости невозможно. Но можно выздороветь. И даже прожить долгую и счастливую жизнь. И да — принятие решения бросить пить — это первый шаг на пути к выздоровлению. А второй шаг — признать своё бессилие перед болезнью и не постесняться обратиться за помощью. И вы её обязательно получите. Надеюсь, что и через эту книгу тоже.

БЕСЫ

«А, ну-ка, иди сюда!» — поманил меня пальцем гадкий толстогубый индеец, нагло ухмылявшийся с потолка. Индеец был там не целиком, а только его «поясной портрет», как принято говорить в художественных училищах, одно из которых в своё время я закончила. Индеец был чёрно-белый, как и все другие персонажи этого «немого кино», разместившиеся на тот момент на стенах и потолке. Индеец возник позже других, но вёл себя так, будто он среди них главный. Первым же появился лоточник, мальчишка в шароварах и смешном картузе. Он как бы слегка приплясывал на месте, придерживая руками висящий на шее на широкой ленте лоток с пряниками (а, может, — с лентами и гребнями для девиц. Вроде той, что кокетливо поправляла на голове шляпку, маяча на стене возле полки с книгами и игрушками). Я машинально потянулась к фотоаппарату: «Надо их сфотографировать, такие они все интересные!», но тут же опомнилась: «Ну ты даёшь! Они же все в твоей голове!» Я даже смогла рассмеяться, хотя было совсем не до смеха. Который день я лежала на кровати, скорчившись от душевной боли — мой лучший друг скончался недавно. Сначала я не осознала, что произошло. Мне показалось, что он просто уехал куда-нибудь в гости к дальним родственникам или к друзьям. Хотя, ни тех, ни других у него не было. С тех пор, как его уволили с завода в пору страшного кризиса, разразившегося в стране, Александр Андреевич опустился, стал почти что бродягой и питался на деньги, вырученные от продажи всякого старья, найденного на помойках и приведённого в порядок. У дяди Саши были золотые руки, так что, найденный им, к примеру, старый холодильник в отремонтированном виде с удовольствием купила у него соседка по лестничной площадке, Люба. На те деньги, помнится, мы пировали три дня — ели в столовке, что находится в старом двухэтажном доме возле железнодорожной станции, суп и жаркое, а вечерами пили чай с пирожками на кухне в квартире Александра Андреевича. Слава Богу, крыша над головой у него была. Выбросив дядю Сашу на улицу, директор завода проявил милосердие и не отобрал выданную когда-то служебную комнату. Теперь она была завалена грудой барахла. Чего там только не было — сломанные швейные и печатные машинки, мешки с дверными ручками и замками, настольные лампы, абажуры, табуретки и кресла. Разглядывая всё это «богатство», я как-то увидела небольшую очень красивую модель старинной шхуны с алыми парусами. К сожалению, шхуна была слегка помята с одного бока. Но, всё равно, она была прекрасна. «Нравится? — перехватил мой восхищённый взгляд Александр Андреевич, — Когда-нибудь я её обязательно починю и подарю тебе!» Он был романтиком. В своём роде, конечно. Частенько он заводил долгие и нудные разговоры о том, какие женщины все предательские натуры, корыстные и безжалостные. Я не спорила — ему виднее, ведь он дважды был женат. И всякий раз жёны выгоняли его, когда видели, что его материальное положение становится шатким.

И вот я заставила себя встать с кровати и пойти на кухню, где в холодильнике лежал пакет с едой. Позавчера его принесла тётя Вера, соседка Александра Андреевича по коммуналке, таким образом не дав повеситься моей холодильничной мыши. Позавчера было девять дней, как не стало Александра Андреевича. Я все эти дни никуда не выходила. А еда, как вы понимаете, сама в холодильнике не появляется. «Вот, — сказала тётя Вера, протягивая пакет, — это тебе от его сестры, Наташи. И вот ещё визитка. Она сказала — ты можешь звонить в любое время. Она знает, что именно ты была его лучшим другом в эти последние пять лет». Я молча взяла пакет и визитку, кивнула головой, пошла сунула пакет в холодильник, а потом вернулась в кровать. «Этих» на стенах и потолке тогда ещё не было. Они появились позже, когда, провалявшись на кровати в обнимку с котом несколько суток и запивая горе вином, не готовя себе при этом никакой еды, я вдруг решила резко прекратить весь этот бред, взяв себя в руки. Наивная, я не догадывалась, что настоящий бред ещё даже и не начинался.

Пакет с бутербродами. Ну да, они ещё съедобны, хоть и немного подсохли. Но бутерброды с поминальной трапезы не лезли в рот. А поесть что-то было необходимо. И я поставила на огонь кастрюльку с водой, чтобы сварить гречневую кашу. Когда каша была готова, я запихнула в себя пару ложек. Больше не смогла. На столе стояла початая бутылка вина. «Нет! Хватит! — заорала я сама на себя, — Ты больше не сделаешь ни глотка этой дряни!» Я вернулась в кровать. Через несколько часов меня начало трясти, бросая то в озноб, то в жар. Я завернулась в три одеяла и включила обогреватель. Бутылка на столе в кухне торжествующе поблёскивала, предвкушая победу. «Нет! Ты не будешь здесь командовать!» Из последних сил я доползла до кухни и вылила вино в раковину. Нашарила в аптечке снотворное, приняла таблетку и вернулась в кровать. И забылась тревожным сном. Проснулась я под вечер. Сумерки опускались на город. Я посмотрела на белый с разводами и трещинками потолок. «Странно. Какие-то надписи, — обратила я внимание на мелкие буквы и цифры, нацарапанные на потолке, — рабочие, что ли, когда ремонт делали, написали? Типа — „Здесь был Вася“?» Я стала приглядываться, но толком разобрать ничего не смогла — всё плыло перед глазами. И тут появился мальчишка-лоточник. Я решила, что это просто тень от дерева, которое растёт за окном, так причудливо сложилась в фигуру. Решив не думать об этом, я приняла ещё снотворное и снова провалилась в сон.

С утра парнишка был на своём месте. Это уже точно не была ни тень, ни рисунок, который, в любом случае, сам по себе тут появиться не мог. Я вспомнила, как однажды разыграла своих друзей, которые оставили мне ключи от квартиры, чтобы я поливала цветы, когда хозяева в отъезде. На стене в коридоре было нарисовано большое дерево со множеством обитателей (птиц, зверей и насекомых). Поддавшись внезапному вдохновению, я взяла со стола в комнате кисти и краски и пририсовала на одной из веток вигвам, возле которого сидели индеец и его скво. Друзья, вернувшись из поездки, не сразу заметили рисунок. Когда же вдруг увидели, то впали в недоумение. Ведь они точно знали, что не рисовали эту парочку. Но тогда всё легко разрешилось, когда я со смехом призналась в своей шалости. Теперь же всё явно обстояло иначе, и надеяться, что это чья-то шутка, и сейчас из-за занавески выйдет приятель с проектором и скажет, что это он показывает кино, не приходится. В углу, за занавеской, и впрямь, кто-то шевельнулся. Я глянула туда и обомлела — там сидел и скалился маленький синенький зверёк типа кролика. Кот Лаки, которого оставили мне соседи, внезапно уехавшие в другой город, мявкнул недобро и кинулся на занавеску, раскачиваемую ветром. «Ты тоже его видишь?» — опасливо поинтересовалась я у кота по поводу синего зверька. И тут же испугалась. Мне показалось, что кот сейчас может ответить на человеческом языке. Но этого не произошло. Повозившись немного с занавеской, кот улёгся рядом, забавно умывая лапкой мордочку. «Гостей намываешь?» — машинально пошутила я. И тут же пожалела об этом, бросив взгляд на стену и потолок. Там уже обитали барышня в длинном платье с турнюром и зловредный губастый индеец.

Поняв, что шутки закончились, я наспех переоделась и выскочила на улицу. И даже, кажется, не заперла дверь квартиры. На улице я немного успокоилась. Там никаких странных персонажей не было. Вернее, они были, но вполне реальные. «Привет! — сразу же и попался мне навстречу один из них. Бредущий в неизвестном направлении Николай Николаевич, сантехник, любитель выпить, — Ты чего это в такую рань?» В той, прошлой жизни, я вставала довольно поздно, пила кофе, работала немного над очередной картиной, а уже во второй половине дня выбиралась наружу — в магазин за продуктами или по каким-то другим делам. «Мои галлюцинации выжили меня из квартиры», — мрачно пошутила я. Хотя — какие уж тут шутки. «Вот это да! — заржал Коля-Коля (так его зовут близкие и друзья), — А ты не пробовала с ними подружиться? Ну там, выпить на брудершафт». «Нет уж, спасибо, — усмехнулась я, — брататься с ними у меня желания нет». «Н-н-н-у-у-у, тогда-а-а-а, — почесал репу Николай Николаевич, — тогда терпи!» И махнул рукой, как бы закрывая эту тему. После чего побрёл понуро дальше — чинить то, что сломано, или ломать то, что починено. «Терпеть? — подумала я в отчаянии, — Он что имеет в виду — что „ЭТО“ навсегда?» Такая перспектива пугала.

Через пару минут я уже звонила в дверь квартиры, где жили Вера Дмитриевна и Александр Андреевич. То есть, Александр Андреевич уже не жил. «Вот такая со мной произошла история, — закончила я описывать свои мытарства, уже сидя в мягком кресле в комнате тёти Веры и попивая горячий сладкий чай, — а главное — я ведь совершенно нормальная. И я осознаю, что происходит на самом деле, а что — в моей голове. Но, всё равно, я боюсь идти домой. Потому что „они“ там». «Это бесы, — вздохнула, покачав головой, тётя Вера, — В храм бы тебе надо». «Да я еле на ногах держусь. К вам, в соседний дом, еле доплелась, -на глаза навернулись слёзы, — как же я в храм-то дойду?» «Ты пей чай, пей! — спохватилась тётя Вера, — И вот бери — сыр, конфетки. Я где-то читала, — продолжила она, — что это, ну, то, что у тебя, — тётя Вера деликатно опустила словосочетание „белая горячка“, — оно дольше недели обычно не длится. Я ведь, Леночка, многое повидала. После медицинского института сама попросилась на Север работать. А там — поселение осуждённых преступников. И вот я — один-единственный врач на всё это поселение. А основные болячки там какие? Вот и приходилось выводить из запоев по десятку человек на дню. Бывали у них и галлюцинации. Но длились дня три-четыре, не больше». «Неделя? Дня три-четыре? — опять попыталась я шутить, — Я тут за один день чуть с ума не сошла. Мне страшно. И не только от того, что „они“ появились. Ладно бы, они были одни и те же, на постоянной основе, так сказать. Так ведь они множатся. Не знаешь, чего ожидать в следующую минуту». «Я бы тебя оставила на ночь у себя, — вздохнула тётя Вера, — но у меня места мало, коты всё время орут, — коты тёти Веры, и правда, ребята несносные, — а у Саши в комнате всё так завалено, что и не зайти». «Про это я в курсе, — хмыкнула я, — помнится, я его спрашивала, как он сам в комнату проникает, а он смеялся — мол, как муха, по стенам и потолку». Тьфу ты, зачем я вспомнила про стены и потолок? «Жаль Сашу, — продолжила вздыхать Вера Дмитриевна, — хороший был человек, а какие руки золотые! И так рано ушёл. Шестьдесят — разве это возраст?» Не возраст, конечно. Но я понимала, что всё идёт к такому печальному финалу. Александр Андреевич после увольнения много пил. А когда я уговаривала его не делать этого, отшучивался: «Да что я там пью? Как воробей. Рюмочку перед сном. Иначе никак уснуть не могу». Где рюмочка, там и две, и больше. В последний год Александр Андреевич тяжело болел. Я таскала его по врачам, периодически клала в больницы, там его подлечивали… Но дома его уже снова ждала бутылка водки. Дня за два до смерти дядя Саша уже не выходил на улицу и попросил меня зайти к нему, занести продукты. Я позвонила в дверной звонок. Дверь открыл глубокий старик, в котором трудно было узнать дорогого моему сердцу друга — скелет, обтянутый кожей, ввалившиеся глаза и восковой нос. Печать смерти лежала на всём облике. Я кубарем скатилась по лестнице, едва обняв Александра Андреевича и пихнув ему пакет с едой. «А знаешь, — прервала мои тягостные воспоминания тётя Вера, — у Саши ведь многие предки были священнослужителями. И один даже канонизирован. Вот, посмотри», — и протянула мне небольшую бумажную иконку. «Что это?» «Это мне Наташа подарила, сашина сестра. Здесь изображён архимандрит Григорий, предок Саши. Посмотри, как похож!» Я вгляделась — да, и правда, похож — такое же, словно вырубленное из камня, лицо, сжатые плотно тонкие губы, проникающий в душу острый колючий взгляд. «Возьми. Потом вернёшь. Когда отпустит», — тётя Вера зажала иконку мне в кулачок. «Спасибо!»

«Эх, ну что же, братцы, снова я иду к вам, — с трепетом в сердце я поднималась к себе на пятый этаж, — хорошо ещё, ребята, что вы сидите на потолке и не слезаете оттуда!» — пыталась острить. Но я ошибалась. Сразу же, как я вошла, ко мне бросился с воплями кот, словно упрекая за то, что я оставила его наедине с незваными гостями. «Ох, прости, Лаки, — погладила я бедолагу, — сейчас-сейчас, я накормлю тебя вкусным паштетиком…» Идя на кухню, я вдруг ощутила на себе чей-то пристальный взгляд. Глянула боковым зрением в сторону окна. Из-за занавески смотрел пухлогубый индеец, который не просто сошёл с потолка. Он целился в меня из лука. «Тебя нет! — заорала тут я, взбешённая такой беспардонностью незваного гостя, — Ты просто в моей голове!» Подбежала к окну и отдёрнула занавеску. Видение испарилось.

Накормив кота, приняв снотворное и пожелав спокойной ночи барышне в платье с турнюром и мальчишке-лоточнику, я забылась сном. А проснулась с утра от того, что на улице кто-то пел. Пение было какое-то заунывное — будто нестройный хор голосов повторяет одну и ту же фразу из унылой нескончаемой песни. Я повертелась немного в постели, но спать под этот аккомпанемент было невозможно. «Да кого это так разобрало с утра пораньше?» — высунулась в недоумении с балкона. На улице никого не было. Но пение всё звучало, то чуть усиливаясь, то затихая. Я закрыла уши руками. Ничего не изменилось. И тогда я поняла, что «кино» перестало быть немым. Я с опаской огляделась по сторонам. На стенах повсюду висели картины. На них были нарисованы разные сказочные животные, рыбы и птицы. Я писала картины в наивном стиле. Один человек как-то назвал этот стиль «детский Шагал». Сейчас же все эти персонажи шевелили губами, и казалось, что пение исходит от них. Песня же, ранее не имевшая текста, обрела одну строчку, звучавшую бесконечно по кругу, что-то типа: «На зелёненьком крылечке мы сидели — ты и я». Песня кружила и кружила, доводя до истерики, и вдруг ей в такт заплясали стоящие на полке плюшевые игрушки — мишка, зайчик, чебурашка, тигрёнок. Я собирала игрушки. Не то, чтобы их было много, но достаточно, чтобы устроить танцы. «Перестаньте!» — закричала я на них. Но не тут-то было. Веселье было в разгаре. «Стоп, — вдруг расхохоталась я, — если всё это в моей голове, то мне и решать, что им делать. Эй, — прикрикнула на матрёшку, раскрашенную под хлопца в синих шароварах, красной рубахе и чёрном картузе с приколотой сбоку ромашкой, — а ты почему не танцуешь? Давай, пляши!» И деревянный парень, словно и правда услышав команду, смешно задёргался в такт музыке. Удобная, надо сказать, игрушка. Когда мама была ещё жива, я прятала в этой матрёшке бутылку вина (мама на дух не переносила алкоголь в доме). Размер игрушки подходил идеально. Одурев от безумного танца игрушек, я собрала их все в мешок и потащила на улицу. «Вот вам! Танцуйте теперь там!» — с этими словами я выбросила мешок в контейнер с мусором. «Да, но лоточника с барышней так просто с потолка и стены не соскребёшь», — уже слегка успокоившись, хмыкнула я. Вернувшись домой, я сняла со стен картины, свалила их в углу и накрыла для верности тряпкой. Потом заставила себя съесть пару ложек гречневой каши. Сил совсем не было. «Надо, наверное, обратиться ко врачу, хотя бы к терапевту для начала», — подумала. Но было страшно, что врач вызовет психиатрическую помощь, если посвятить его во все подробности общения с новыми обитателями квартиры. «Может, смогу сама справиться? — теплилась в душе надежда, — Ведь я же не сумасшедшая. Меня зовут Елена, мне столько-то лет, я живу на улице такой-то, в доме номер…», — я с лёгкостью вспомнила даже номер своего страхового полиса и дни рождения всех родных и друзей. К тому же, я чётко осознавала, что всё происходит не на самом деле, а в моей голове. Но уж больно материальны были эти образы. Многие люди, которым я после рассказывала про это, спрашивали: «Это было что-то вроде сна?» В том-то и дело, что нет. Это было настолько реально, что в дрожь бросало.

Надоедливое пение, всё же, покинуло меня к ночи. Но в гаснущих лучах заходящего солнца я заприметила на балконе… себя. Да-да, себя. Я сидела к себе спиной, в моём любимом домашнем платье, на голове — мои, туго стянутые в пучок, волосы. На руках я держала младенца и тихонечко его убаюкивала. Вскоре я (та, которая настоящая) заметила, что поддельная Лена там не только с младенцем, с ней ещё двое мужчин. «Может, возьмём её на работу?» — спросил один другого. «Да нет, она ленивая очень, ты что, не знаешь?» — ответил тот. Я поняла, что речь идёт обо мне. «А-а-а-а-а-а-а», — баюкал младенца мой двойник. И голос был мой! Вот тогда-то индеец, который уже вновь красовался на потолке на своём любимом месте, и поманил меня корявым пальцем, мол — иди к нам, иди, никуда ты от нас не денешься! «На работу? Ну уж нет! Не буду я на вас работать, бесы проклятые! Мама, ну хоть ты им скажи!» — я повернула голову к шкафу, где на полке стояла мамина фотография. Но мама лишь слегка пошевелила губами. Вид у неё был строгий. Даже сердитый. «Помоги, Николаюшка! — перевела я взгляд на икону с изображением Николая Угодника, одного из самых почитаемых в нашей семье святых, — Не бросай! Выведи из этого ада на свет божий!» Николай смотрел строго, но не осуждающе. Губы были плотно сомкнуты. Я сняла со стены икону, легла, обняв её, прочла несколько раз «Отче наш» (единственную молитву, которую знаю наизусть), приняла снотворное и забылась в очередной раз сном.