Бесплатный фрагмент - Шаг навстречу

Глава первая.
Не совсем удачное знакомство

У перекрёстка двух старинных улиц Санкт-Петербурга, там, где практически нет деревьев, зато много камня и барельефы на фасадах, на первом этаже жилого дома в начале лихих девяностых годов расположился небольшой, но уютный ресторан «Лазурный берег». Ни берега, ни лазури вокруг и даже на горизонте мегаполиса не наблюдалось, но то ли чувство юмора, то ли полёт фантазии подвигли владельца оформить заведение именно в стиле знойного лета: морские пейзажи, умопомрачительные абстрактные картины, изображающие южные томные вечера, пальмы в огромных цветочных горшках, музейные свечи, громоздкие шторы с аляпистыми ламбрекенами, борьба голубого, белого, оранжевого тонов в декоре как претензия на семантику цвета — и народ, оголодавший на талонах, потёк отмечать юбилеи, дни рождения, банкеты с умеренным количеством гостей. Потом, опять же, на пятачке брусчатой уличной мостовой при входе можно покурить, что немаловажно.

В тот вечер собрались праздновать свадьбу, зал заказали на семьдесят персон и ресторан ждал своих посетителей. Треть приглашённых вместе с женихом и невестой в данный момент задерживались на венчании в церкви, другие две трети, менее верующие, настроенные на кутёж, подтягивались сразу к трапезе.

Напротив входа припарковалась «девятка» с московскими номерами, из неё не спеша появился мужчина лет тридцати пяти в пиджаке малинового цвета и в чёрных брюках, чуть примятых от езды, лакированных туфлях, со слегка наметившимся «трудовым мозолем». Румяные гладковыбритые щёки не оставили сомнений стороннему наблюдателю — человек привык жить сыто; подтверждением вывода могла служить сверкнувшая при наведении лоска бордовым галстуком массивная золотая печатка на пальце. Мужчина пригладил начинающую лысеть голову, огляделся по сторонам, обошёл автомобиль и, открыв дверцу с другой стороны, подал руку даме. Появившаяся дама смотрелась хорошо: крашеная блондинка, но удачно, не тоща и не толста, ну, чуть-чуть упитанна, длинное с рюшами блестящее платье по фигуре и туфли на шпильке.

— Молодые, похоже, задерживаются, но в ресторане нас ждут, можем марафет навести и покушать, — объяснил мужчина, нелепо выставив вперёд ногу в остроносой туфле.

— Глеб заснул. Может, ну его, пусть дрыхнет, протрезвеет за час немного, — повела плечами женщина, утомлённая долгой дорогой, и алой помадой мазнула по губам, уточнив акцент на своём и без того агрессивном макияже.

— Не-а, разбужу, в ресторане хоть туалет имеется, а то обоссыт мне салон…

Малиновый пиджак, открыв заднюю дверцу, наполовину исчез в машине и через пару минут выволок на свет божий третьего участника путешествия с совершенно осоловелыми глазами, тут же икнувшего на путешественников пивным перегаром, отчего дама брезгливо поморщилась.

— Приехали, Глеб.

— О-о! Это — злачное Ленин… питерское заведение, к-которое мы арендовали для свадьбы Тимура?

— Оно, но молодые появятся через час.

— Тогда пусть нас пока по-покормят.

— Покормят.

— И напоют.

— И напоют, только тебе хватит, с утра отмечаешь. Тимур с невестой приедут, а ты уже хорош? Дотерпи до поздравлений.

Мужчина в ответ фыркнул, пытаясь растереть онемевшую шею:

— Пф, Тимуру плевать, потому что, блин, он счастлив, а мне необходимо расслабиться, принять ванну, выпить чашечку кофе…

Все трое вошли, их усадили за стол, подали лёгкую закуску. Компания прибыла из Москвы на свадьбу питерского друга. Лет восемь назад судьба свела вместе разных по статусу, возрасту и характеру молодых людей, все трое начинали первые шаги в бизнесе, организуя кооперативы, раскручивались, кто более удачно, кто менее. Тимуру повезло меньше, он затеял продажу музыкальных инструментов, прогорел, потом заболел онкологией, не вылезал из больниц, но Глеб и Вячеслав по старой дружбе поддерживали товарища. Сейчас Тимур подлечился, начал зарабатывать и неожиданно влюбился, да так, что решил жениться, на свадьбу позвал москвичей — Вячеслава с женой и Глеба; первый стал совладельцем частного мясокомбината, пятый год как женился, но с детьми не ладилось; второй не обременял себя семейными проблемами, финансово стоял на ногах крепко, сумел удержать и раскрутить один из отцовских коммерческих проектов по продаже нефтепродуктов, потом занялся консалтингом, иногда позволял себе «расслабиться» и как-то незаметно «иногда» превратилось в «частенько». Друзья знали его слабость, но относились философски, ибо прошедшие годы убедили: дружбу не пропьёшь.

Кроме москвичей, в банкетном зале собрались знакомые жениху музыканты и родственники с двух сторон. Прошло уже более часа с приезда московских гостей, которые поели и выпили заочно за здоровье молодых. Мужчины расстались с пиджаками — в зале становилось шумно и томно, все трое раскраснелись, возникла нужда в глотке свежего воздуха.

— Пойдём, покурим? — предложил Вячеслав.

— Пшли, — мотнул головой так и не протрезвевший Глеб; друзья, встав, направились к выходу.

Тут объявились молодые вместе с оставшимися приглашёнными, свежие, одухотворённые. Вячеслав с женой принялись раскланиваться с обвенчанными, а Глеб, завернувший в туалет, пропустил жениха с невестой и, выйдя, столкнулся с прибывшими гостями, конкретно — с суровой женщиной лет сорока пяти и её дочерью. Откровенно говоря, его нехило качнуло и врезало в девушку в дымчатом трикотажном платье с самой обыкновенной косой цвета натурального золотистого блонда.

— Пр-ростите, обычно я хож-жу гораздо ровнее, — попытался извиниться москвич, застыв внезапно с открытым ртом.

Глядел на засмущавшуюся до румянца гостью, охватывая полным впечатления взором и классическую длину шеи, и трогательный изгиб губ, и тёплый оттенок зелёных глаз, изумительно сочетающихся с формой почти незримых бровей.

— Пойдём, Вера, — скрипуче потянула женщина за собой дочь, даже не взглянув на Глеба.

Закурив на улице, мужчины лениво переговаривались. Глеб тоже закурил любимый «Parliament», но, всколебавшись, молчал. Часть хмеля из головы незаметно выветрилась.

— Интересно, кто это?

— Где?

— Столкнулся сейчас с девушкой и её матерью.

— Кто-то из гостей. А что? — удивился Вячеслав.

— Я влюбился.

Собеседник хмыкнул:

— Не смеши меня, дружище, сегодня же найду для тебя хлёсткую любвеобильную на ночь красотку.

— Сам могу, — мрачно бросил незадачливый ухажёр.

Друзья вернулись, сели на свои места. Столов на восемь-десять персон стояло шесть: три — для гостей со стороны невесты, три — для гостей со стороны жениха. Вера с мамой сидели со стороны невесты. Тамада взял слово, с шутками да прибаутками начал знакомить между собой всех присутствующих. Женщина оказалась крёстной невесты. Начались поздравления, обычная свадебная кутерьма. От их столика взял слово самый опытный и красноречивый Вячеслав, потом гости разлили положенный на свадьбу алкоголь и выпили за здоровье молодых. Те поцеловались. Глеб встал.

— Ты куда? — окликнул друга Вячеслав.

— Пойду знакомиться.

Визитёр взял стул, подошёл к столику Веры и сел напротив.

— Разрешите с вами познакомиться?

Крёстная поморщилась: молодой человек ей явно не нравился, но ссориться или уходить досрочно со свадьбы казалось неприличным. Вера опять порозовела и опустила глаза.

— Меня зовут Глеб Генжирдан, я — друг жениха из Москвы.

— Мы — подруги невесты, я — Наталья Александровна, это — Вера, — женский голос морозил не хуже небезызвестного холодильника «ЗИЛ».

Девушка на секунду подняла глаза, но Глеб ждал и уловил краткий смущённый взгляд — нет, он не ошибся, за этот взгляд он готов… ну, даже бросить пить, что ли.

— Вы, Вера, учитесь или работаете?

— Ещё учусь, — спокойно ответила та.

Голос оказался глубоким и грудным, обещая мужчине эйфорию будущего общения.

— Если не секрет, то где?

— В финансово-экономическом, на третьем курсе.

— Надо думать, Вам лет двадцать-двадцать два?

— Двадцать один, мы с Машей, невестой, ровесницы.

— А Вам, — пытаясь проявить вежливость, спросила Надежда Александровна, — Глеб… как по отчеству?

— Николаевич, — маячившая на горизонте эйфория, наткнувшись на ледяной язвительный тон, померкла.

— Глеб Николаевич, сколько лет?

— Двадцать восемь, Наталья Александровна, двадцать восемь.

— И что: семья, дети?

Глеб усмехнулся, чувствуя, что женщина всячески стремится его поддеть, явно не импонируя — боже, как он её понимал!

— Нет, скажу честно: коммерция, водка, любовницы.

Собеседница с пониманием кивнула, словно довольная ответом — мол, так я и думала — и чуть приглушённо прошипела:

— Вот и идите за свой столик к друзьям, любовницам и водке, не заставляйте нас с Верой покинуть этот праздник — мы еле выбрались, хотели порадовать крестницу…

Глеб посмотрел на Веру — та немного ссутулилась, разглядывая свои руки; прядка волос, золотистая в преломлении приглушённого электрического освещения, упала на лоб и столь же золотистые ресницы.

— Пойду Тимура поздравлю, — встал, слушая гнетущую тишину за спиной, и направился к молодым.

— О, Генжирдан! Я так рад, что ты выбрался, — они обнялись с Тимуром. — С тобой всё в порядке?

— Я всегда в порядке.

— Познакомься, моя невеста…

Глеб вернулся за свой стол через пять минут, демонстративно налил водки, выпил, сел и принялся ковырять в салате. Его друзья, тоже охмелевшие, увлеклись игрой с тамадой, Вячеслав только хмыкнул:

— Облом?

Глеб поморщился.

— А ты, когда протрезвеешь, купи алые розы, торт «Метрополь», золотые серёжки и подкати.

— Меня… не захотят…

Жена Вячеслава, встряхнув шапкой лакированных волос, повернулась к мужчинам:

— Да вы что, олухи, слепые? Они же верующие — невооружённым взглядом видно — таких невест сначала в церковь, в ЗАГС ведут, а уж потом — в постельку. Откуда только берутся такие?

Глеб чувствовал себя хреново, но не мог в расползающемся сознании внять, отчего — то ли перепил, то ли упустил, поэтому налил себе ещё водки (пойло мерзкое — палёная «Гжелка», не иначе, но плевать). Начались танцы под магнитофон. Глеб выпил, поднялся, вновь качнувшись. Пошёл к Вере.

— Разрешите п-пригласить?

Наталья Александровна зыркнула сердито, но Вера поднялась. Глеб вообще-то неплохо танцевал — ещё до армии на спор выучился, но сейчас алкоголь сковал члены, руки и ноги плохо слушались, в голове — туман, однако сообразил, что с девушкой следует обходиться аккуратно. Вера оказалась на полголовы ниже (на каблучках небольших), блазнила яблоком и чистотой, на шее на цепочке качался маленький серебряный крестик — никакого золота и рвущей глаз алой помады.

— Я вам противен?

— Вы неплохо танцуете.

— Вера, дайте свой номер телефона, пожалуйста, я позвоню, когда буду трезвым и в-вменяемым.

— Маме не понравится.

— Я прошу только номер телефона.

— Тогда запоминайте, — Вера быстро продиктовала цифры, — повторять не стану, записывать тоже.

Глупая, она ведь не знала, что он финансист, ещё и не такой набор запоминает с первого раза в любом состоянии. Вот помнится… — ох, лучше не вспоминать, сейчас стыдно и страшно. Больше не разговаривали, ибо Глеб чувствовал, как окончательно плывёт, пытался сосредоточиться только на том, чтобы не запутаться ногами и ненароком не растянуться на паркете, да не отравить партнёршу своим амбре. Ему было глубоко чихать на хихикающих московских друзей и брезгливо сжимающую уста Наталью Александровну. Вернувшись за столик, пялил на Веру глаза и ничего не мог с собой поделать. Её мама разнервничалась и, извинившись перед новобрачными, увела дочь домой. Глеб сходил в санузел, потом, забравшись в машину, свернулся калачиком на заднем сидении и заснул, почти не ощущая, как московские друзья толкали, тащили в такси почти за шиворот. Его увезли в гостиницу, где он свалился на подвернувшуюся горизонтальную поверхность, уйдя в «нирвану».

Глава вторая.
Лучший город на земле

Утро после подобных уже регулярных «улётов», противное, муторное, встретило ливнем за окном и неприятным осознанием персонального душевного сепсиса. Как обычно в таких случаях, Глеб поплёлся в ванную под контрастный душ, долго чистил зубы, плевался, пил воду, потому что рассола не нашёл, потом элементарно отжимался до пота и дрожи, так как любимый тренажёрный зал остался в Москве. После — опять душ, яичница, крепкий кофе — и к обеду чувствовал себя уже вполне пригодным к форсингу. Раз он в Питере, провернёт пару нужных встреч. Набрал номер, что вчера продиктовала Вера — полная ерунда, она его обманула. Тогда позвонил Тимуру, просил через жену узнать координаты дочери крёстной. Друг хмыкнул:

— Я Веру плохо знаю, больше с её мамой общался, но девушка вроде серьёзная, верующая, музыкальную школу закончила, хореографическое отделение — на таких, Глеб, только женятся, а ты ведь не готов, да и выпиваешь регулярно, говорят. Правда?

— Правда, Тим, но фирму не просру, не волнуйся.

Тимур продиктовал городской номер телефона, а также адрес института. Глеб сразу поехал, нашёл нужный факультет, стал ждать, одновременно обзванивая из телефонной будки напротив знакомых предпринимателей со связями. Потом увидел Веру, выходившую из здания.

— Вера, здравствуй.

— Здравствуйте… Глеб, — и удивлённое молчание с её стороны.

— Ты очень долго, пары закончились час назад. Освободилась?

— Освободилась, просто заходили с девчонками кофе попить, — она смутилась.

— А я тебя жду.

Вера была одета просто, неброско: в голубую водолазку и джинсовый сарафан, студенческий рюкзак из кожзаменителя за спиной, вместо косы — простой хвостик из пшеничных волос, а у него внутри опять затрепетало тонко, горько. Нет, он вчера не обманулся, хотя проспиртовался до потери адекватности.

— Ты вчера подшутила надо мной, дала липовый номер телефона.

— Простите, не думала, что запомните.

— Прощаю, но больше не обманывай.

Сказал не грубо, но твёрдо, с властью, так что девушка взглянула с уважением. Глеб вздохнул — возможно, у него круги под глазами, да слегка осунулся — или просто вчера опухший был, но гладко выбрит, стрижка модная, одевался явно не в комиссионном магазине и не в кооперативном ларьке — кожанка, джинсы заграничные. Глеб знал, что нравился девушкам, но ведь Вера лицезрела, в кого он мог превратиться при определённых обстоятельствах, поэтому не купится ни на внешность, ни на обходительность. Посмотрел прямо, словно выжидающе:

— Я в Питере до среды. Покажешь город?

Вот так, по-деловому. Видно, хотела отказать — замялась, но в глазах у него не наглая и грешная, а честная и искренняя просьба, поэтому девушка согласилась.

Решили пойти пешком. Глеб бросал на Веру взгляды, словно ребус решал, она же на него не смотрела вовсе. Сперва шли молча. Первой заговорила Вера:

— Вы приехали на машине?

— Вячеслав на своей «девятке» подвёз. Он с женой сегодня уезжает, а мне дела некоторые утрясти надо.

— Тимура давно знаете?

— Ты мне не выкай, не настолько уж я старше. С Тимуром знаком с семнадцати лет, после армии вместе шабашили, музыкой увлекались, он тогда в Москве жил, хотя сам из Ленинграда… Куда ты меня ведёшь?

— Прогуляемся вдоль канала, в Москве вспомнишь питерские дожди. Мы с друзьями часто пешком до метро ходим, и в центр, и на Марсово поле, и в Летний сад, — Вера, наконец, взглянула на Генжирдана без смущения.

— Парень есть? — спросил отрывисто, выдавив из себя жизненно важный вопрос.

— Э-э… скорей всего, мы разные смыслы вкладываем в это слово. Но, и с тем и с другим смыслом — нет, пожалуй.

— Почему?

— Родители считают, надо сначала образование получить, семью и учёбу трудно совмещать, особенно женщине, — Вера выронила, как понял Глеб, нравоучительную фразу Натальи Александровны, невольно скопировав её интонацию.

— Хочешь сказать, твоя мама всё запланировала? Типа: дочка оканчивает институт, мы ей сразу жениха находим?

— Именно так, — Вера кивнула, не уловив сарказма.

— А не получится?

— Почему же, алгоритм действия довольно прост. Едешь к Ксении Блаженной на Смоленское кладбище, пишешь записочку — и святая находит жениха. Многие так замуж выходят, вчерашняя свадьба тому пример: Маша Ксеньюшке молилась, очень уж ей семью хотелось. — Вера перевела взгляд с переполненного катера, шумного, яркого на собеседника. — Ты крещёный?

— Крещёный, — Глеб по-прежнему серьёзен: слишком непривычно то, что с ним происходит, даже щекотно внутри.

— Но в церковь не ходишь?

— Не хожу.

— Хоть раз в жизни причащался?

— До трёх лет нянька украинка водила в церковь, причащался.

— Ты рос с няней?

— Да…, с няней и без мамы.

Вера, остановившись, пристально посмотрела Глебу в глаза, он не отвёл их, и ему показалось, что в теплеющей осенней зелени радужки зарождается понимание.

Уличные музыканты, почти целый оркестр с ударной установкой, электрогитарой, трубой и валторной, расположившиеся прямо на мостовой, закончив с летним мотивом «Белых ночей», понеслись в зиму на трёх белых конях, и Вера, выудив из кармана пару монет по десять рублей, опустила те в шляпу.

— А… что случилось? — спросила после небольшой паузы.

Он не сразу ответил, передёрнувшись от резанувшего слух «петуха», пущенного одним из артистов.

— Ничего особенного. У отца сейчас седьмая жена, моя мать была первой, сбежала почти сразу после родов. Батя — хороший, но весь в работе и… падок на женский пол, вот я и рос с няньками лет до четырнадцати, потом уж сам стал расти.

— У тебя нет братьев или сестёр?

— Нет.

— А у меня две младшие сестры, очень принципиальная мама и весёлый папа, — девушка улыбнулась, призывая улыбнуться и его.

— То, что Наталья Александровна строгая, я заметил, ну, а с папой, надеюсь, когда-нибудь познакомимся, — Глеб выдохнул. — Слушай, Вера, есть хочу, я ведь сегодня только кофе пил, да пол яичницы осилил — хреново с бодуна, не до еды. Давай, сейчас в приличное заведение заглянем, обещаю спиртное не употреблять.

Девушка растерялась:

— Я дома питаюсь, мама боится отравлений в общепите, не разрешает туда ходить. Правда, иногда между парами мы с девчонками в пышечную на Желябова бегаем, хотя далеко и очереди… Есть ещё «Лягушатник», с мороженым.

— А я помню ресторан на Мойке, заруливал пару раз, да «Антверпен», но там пиво… Куда ближе — веди.

— Туда ж так просто не попадёшь… — не удивительно, что она растерялась, её семья, похоже, жила скромно, на талоны.

— Ерунда, попадём.

Вера повела на Мойку, и быкообразный бандит, по ошибке называемый швейцаром, перемолвившись с Генжирданом, пустил их в зал, где пахло курицей, кислым вином и прогорклым маслом, что совсем не вязалось с музейным интерьером.

— Я ничего не буду! — Испуганно замахала девушка руками — вспомнила, наверно, «Лазурный берег» и брезгливые комментарии родительницы на несвежесть продуктов за бешеные цены.

— Возьму тебе салат, чай и шарик мороженого, — твёрдо произнёс Глеб, и она опять смирилась.

Себе он взял рыбный суп, котлету по-киевски, салат, кофе, ел не спеша, а Вера удивлённо следила за изысканными манерами; Глебу же элементарно хотелось, чтобы она перестала выразительно думать о том, что же скажет мама.

Потом они ещё немного погуляли по Невскому проспекту, взирая на Казанский собор без креста, на уличных торговцев всем и вся: одеждой, косметикой, пирожными — взирала, вообще-то Вера, а Глеб погрузился во внутренние размышления. Прошли по Университетской набережной с вековыми сфинксами — осень шуршала сухими листьями, а Нева замерла в раздумье, что ей делать с остатками накопленного за лето тепла — отдать влюблённым или спрятать на дно до лучших времён? На автобусной остановке толклись студенты, своим громким смехом и резкими движениями пугая голубей и бабушку в старинной меховой шляпке, кормившей этих голубей семечками. Глеб проводил до дома, не побрезговал в метро спуститься. У подъезда Вера улыбнулась:

— Ты сначала показался каким-то напряжённым, замкнутым, а сейчас вроде успокоился. Почему?

— Оказалось не страшно, — он почти улыбнулся, однако взгляд остался серьёзен.

— В смысле: гулять со мной?

— Да. Я ведь не умею общаться с девушками так, как с тобой сегодня, умею по-другому, но тебе так не понравится… Мы завтра встретимся?

Из подъезда вышел сосед с мопсом на выгул, и Вера вздрогнула. Что ж она пуганная такая?

— Завтра не могу — с родителями договорились на кладбище съездить, могилки убрать.

— Вера, у меня всего три дня, то есть уже два. Может, пропустишь какую-нибудь лекцию, свозишь меня к Ксении Петербургской?

— Ай-ай, Глеб, ты меня провоцируешь. Как потом зачёт сдавать?

— Неужели проигнорируешь желание грешника помолиться и не поможешь ему? Впрочем, можешь взять меня на кладбище, я не безрукий, пригожусь, — он по-прежнему говорил увесисто, и смотрел так же в упор, почти не моргая.

— Кладбище отпадает — не знаю, как отреагируют родители, особенно мама. А вот первую лекцию, действительно, можно пропустить. Только выезжаем в восемь утра и в одиннадцать сорок я должна очутиться в институте. Согласен?

— О`кей. Подойду сюда в восемь утра — правильно?

— Правильно. До свидания.

Глеб стоял и смотрел, как девушка скрывается в подъезде, наверняка, даже никем не целованная, не то, чтоб… Если уж жена, то только Вера. Хотя нужен ли ей такой муж, как он, спивающийся бизнесмен с пятью любовницами?

Генжирдан не оканчивал институт — диплом ему батя купил, но с шестнадцати лет он же приводил сына с собой на работу и тот постигал «университеты» на месте. После армии подарил сыну небольшой дочерний филиал своей фирмы, состоявший на тот момент из довольно облезлого кабинета со старым офисным столом с прилежащими двумя такими же облезлыми комнатами, и сказал:

— Это теперь твоё и от тебя зависит, как пойдут дела дальше: развернёшься, удержишься или потонешь, я — в стороне. Здесь ты — босс. Заведи себе любовницу, можешь на работе, можешь на стороне, только чтобы окружающие, друзья, сотрудники знали: ты — занят. Так проще, охотниц за деньгами, даже небольшими, пруд пруди…

Глеб «завертелся», не гнушаясь финансовыми махинациями на грани законности, помогли природные качества (от отца, наверно): хорошая память, коммерческая хватка, гибкий ум, упорство, смекалка — и взлетел. Завёл пять любовниц по жадности молодых лет, на каждый день, двух на работе, три приходили по очереди на квартиру — как-то чересчур, но втянулся. А, может, просто отца переплюнуть хотел. Развернувшись, приобрёл особняк — они тогда за бесценок уходили — туда любовниц не водил, только помощницы по хозяйству и он. Всё ничего, да спился постепенно: на работе — нет, а с пассиями без выпивки и сигарет не обходилось, практически ежедневно… Душа поросла мхом вредных привычек, но, видать, не атрофировалась до конца; впервые после детских лет (лет до восемнадцати внутри болело всё, крутило страхом оставленности, отчаянием и никому не нужной любви) почувствовал какое-то движение внутри.

Утром стоял как нарисованный возле Вериного дома. Девушка выскочила, пихнула ему рюкзак в руки:

— Подержи, я проспала, ничего не успела, сейчас хоть косу заплету — и вперёд.

Он стоял дурак дураком, смотрел, как Вера заплетает свои густые чуть волнистые с золотистой охрой волосы в тугую косу: «Боже мой, неужели она ничего не понимает? Я же не железный, я же на неё сейчас наброшусь, проглочу, как волк Красную шапочку…». Но Вера не понимала, доплела, забросила рюкзак за спину: «Пошли». В метро в этот час толкучка, Глеб до вчерашнего дня не ездил на метро уже несколько лет — в Москве у него остались две машины, но сейчас благословлял сей вид транспорта с утренней толкучкой — их почти прижало друг к другу, он мог дышать яблочным запахом Вериных волос, рассматривать голубоватую жилку на виске, натуральный цвет ресниц на тон темнее волос и северную бледность кожи, чувствовать мятное дыхание. Именно этого запаха не хватало ему всю жизнь, этой жилки, ресниц, пастельного тона облика, даже прыщика расположившегося по-хозяйски на кончике носа. Глеб взял за руку, чтобы не упала при рывках вагона, и подобный контакт длился мгновением счастья. Потом они шли пешком по Васильевскому острову до Смоленского кладбища, только Вера отняла свою руку. Глеб оказался здесь впервые: в «Астории» был, в «Юбилейном» был, и в Смольном был, а на Смоленском кладбище не был, о Ксении блаженной едва ли слыхал ранее — вроде как прославили недавно. Стоя рядом с девушкой на молебне, обнажённой совестью чувствовал внутренний дискомфорт от въевшейся грязи: пьянства, похоти, лукавства, жестокости, лжи — всего того, что так ненавидел в детстве в отце и его окружении, и эта правда выпирала из него горельефом, он не мог даже написать записку с просьбой к святой, только произнёс у могилы: «Я без Веры пропаду».

На обратном пути студентка разнервничалась, потому что опаздывала на вторую пару. Глеб вызвал такси.

— Садись, — как приказал, а она вновь послушалась.

Вечером следующего дня в среду они пошли в Летний сад. Вера объяснила, почему не ест мягкое мороженое, которое везде продаётся, хотя очень любит, особенно если стаканчик хрустит — постный день. Тогда остановились у ларька с соками: шесть конусообразных стеклянных ёмкостей с соками из Молдавии призывали попробовать все. Глеб купил Вере и сливовый, и персиковый, потому что она никак не могла определиться. Выйдя на аллею, девушка вновь попыталась разговорить гостя:

— Ты сегодня поездом до Москвы?

— Да, в ночь, — Глеб вдохнул сырой, пахнущей осенью петрикор, и мотнул головой — всё-таки Питер не его город.

— С Тимуром и Машей больше не встречался?

— Нет, по работе контакты налаживал, да и у них медовый месяц…

— А контакты наладить все успел?

— … Ещё приеду, — взглянул на Веру. — Где-то через пару месяцев…

                                       * * *

Вере приходилось с ним трудно — Глеб не отличался общительностью или красноречием, фразы ронял скупые — похоже, привык командовать, а просто о чём-то беседовать не привык, не то что ребята с курса. Правда, на вопросы отвечал честно, не выставляя себя в выгодном свете. Вера не могла догадаться, зачем нужна ему, потом решила, что мужчине просто скучно, интимности ему в Москве хватает, а здесь, в Питере, решил время с пользой провести — такое тоже бывает. Ладно, ей не жалко, руки не распускает, а то, что иногда смотрит долго, пристально, даже приятно и чуть волнительно. Почему-то. Дома не стала откровенничать о прогулках, памятуя, как маму возмущало приставание «пьяницы со свадьбы» — ведь они с Глебом скоро навсегда распрощаются. Через день после ресторана Наталья Александровна болтала по телефону с подругой, мамой невесты, и пыталась выяснить, что за нахал «клеился» к дочери, потом немного смущённо пожимала плечами: «Говорят, очень хороший человек, Тимуру помогает деньгами, работой, ресторан арендовал на свадьбу — ну, выпивает, так это от больших денег…»

Глеб уехал, и Вера почти сразу забыла о нём — учёба завертела. Она так и не поняла его намерений, и даже когда через две недели на их факультете начали набирать группу для стажировки в Москве, ничего не заподозрила.

Глава третья. Жизнь меняется

Глеб, сев в поезд, пошёл в вагон-ресторан, жевал переперчённую курицу, глядел в окно и думал. По привычке мог поступить так, как всегда поступал, отправляясь в командировку — взять коллекционный армянский коньяк Двин или грузинский Энисели и, поцеживая, расслабляться, но он жуёт эту отраву и счастлив, а между сердцем и головой курсирует смутное пока желание изменить жизнь. Только бы Вера не предала… Похоже, и в Москве жизнь пойдёт по-другому. Не хочется по-прежнему.

С поезда сразу поехал в офис, вызвал зама — преданного и расторопного Афоню:

— Нужно организовать стажировку группы из Питерского фина: типа «лучшие студенты», на неделю, человек пятнадцать. Мне требуется, чтобы в эту группу вошла Вера Бердяева с третьего курса. Проживание, питание, лекции, практика, я прочитаю пару лекций по предпринимательству и проведу практическое занятие.

— Смета? — по-деловому осведомился зам.

— Без ограничений.

— Когда?

— Через три недели — в Москву.

Только отпустил Афоню, на связь вышла секретарша:

— К Вам Точёная.

— Я занят, скажи…, впрочем, пусть зайдёт.

Точёная — его любовница, из отдела маркетинга — уже восемь лет, с самого становления бизнеса. Ничего особенного, но привык, и она почему-то замуж не выходит, терпит его, хотя знает о других, да и вообще…

Женщина со смешной фамилией Точёная вошла, она самая старшая из любовниц, ей уже тридцать пять, в разводе лет десять, детей нет — говорит, и не будет — последствия неудачного аборта. Знает, какой кофе любит Глеб, когда и какие сигареты курит, какую обувь предпочитает; в общем, нужный человек, не раз вытаскивала его из депрессии своими ласками. Ждала — видно, что ждала; накрасилась по-модному — «вырви глаз», химия на голове, похудела. Мужа ей надо, а не Глеба, да ребёнка из детдома взять.

— Садись, — Генжирдан нахмурился.

Не понимая, села, смотря на него в ожидании, во взгляде — тоска. Он не подходил, не обнимал сзади, не шарил руками.

— Я отпускаю тебя, женщина. Ищи мужа, ты красивая, ещё молодая, у тебя всё получится…

— Глеб, ты меня разлюбил? — голос пискляво дрынькнул.

Он покачал головой: глупые женские вопросы — Глеб никогда её не любил и семейного счастья не обещал, но она всё равно бежала к нему, стоило поманить пальцем — да, дурак, манил, да, пользовался. В общем, обошлись почти без слёз и истерик, только кое-что подарил, кое-что компенсировал и не уволил — заглушил муторные потуги совести. Аделину, вторую любовницу, более стервозную и скандальную, Глеб просил секретаря пока не пускать, надо разобраться с делами. Да уж, ещё неделю назад он поступил бы с точностью до наоборот: сначала обласкал обеих (а они — его), заряжаясь на целый день физиологической удовлетворённостью и своей обманчивой могущественностью.

Глава четвёртая.
Тут всё по-другому

Вера Москву совсем не знала — отец обещал свозить семью и даже строил грандиозные планы, но слова у него всегда расходились с делом, поэтому жена с дочерьми прозябали в Питере безвылазно — ну, иногда на Финский залив с сосисками выбирались.

На стажировку мечтали попасть все студенты третьего курса — ещё бы, такая возможность познакомиться с будущим применением сил и знаний, да ещё в столице, но взяли лучших. Веру тоже почему-то взяли, хотя зачётку «украшала» тройка по английскому. Главное, всё бесплатно: дорога, проживание, питание, культурная программа — невиданная щедрость то ли спонсоров, то ли администрации! Ехали на поезде, разместились в общежитии столичного института по три-четыре человека в комнате; их сразу покормили, выдали расписание лекций, семинаров и практических занятий, но с завтрашнего дня, поэтому вечером гуляли по Арбату, стёрли все ноги и устали как собаки. И цены, блин, кусались, а так хотелось подарки маме и девчонкам привезти!

Со следующего утра Вера просмотрела расписание и не поверила своим глазам — в числе преподавателей значился Генжирдан Г. Н., главный учредитель компании — спонсора их поездки. Что это, совпадение?

Сомнение прокралось в душу, но Вера не успела углубиться в размышления, настала пора бежать на лекции. Там она опять достала выданное каждому расписание и задумалась. Перед отъездом Глеб оставил свой номер в её потрёпанной записной книжке, узенькой зелёной, где странички по алфавиту, а на обложке переводная картинка с олимпийским мишкой:

— Пусть будет. Вряд ли, конечно, ты позвонишь, но имей в виду: для тебя я всегда на связи.

Вера предпочла дистанцироваться — их общение в Питере внесло в душу беспокойство, она не понимала, как себя вести; сейчас, найдя в списке контактов «Глеб», терзалась: позвонить или нет? Если бы на следующий день не планировалась его лекция, то позвонила, а так… решила подождать до завтра, тем более, что пришлось бы спускаться на первый этаж и просить у вахтёрши разрешения воспользоваться единственным телефоном. Вахтёрша обязательно строгая, и народ мельтешит, небось. Можно, конечно, на улицу в будку сбегать, да в Москве звонок уже шестьдесят копеек стоит — дорого для студентки.

День пролетел быстро. Им читали лекции по советской и современной экономике, информационным системам и технологиям, потом повезли на экскурсию в вычислительный центр, а вечером — на бесплатный сеанс в кино.

В общем, интересно, но Вера постоянно мысленно возвращалась к думам о том, что завтра увидит Глеба — Глеба Николаевича с трудно произносимой фамилией Генжирдан, да ещё в роли лектора. Внутри непривычно замирало, душевный сумбур усиливался, ночью грезились пронзительный взгляд, крепкие руки и рокочущие нотки в голосе.

Утром Вера надела любимое сиреневое платье — мама отхватила на рынке в Апраксином дворе, заплела косу из пяти прядей и перекрестилась.

Третий день в Москве начался. Все девчонки пришли пораньше, но аудитория оказалась закрытой. Вчера с ключом приходил сам преподаватель, но тут за три минуты до девяти примчалась, вероятно, старшекурсница и отперла дверь. Вроде обычные студенческие накладки, суета с ключом сейчас выглядели для Веры иначе, обнажали сумятицу в её душе. Во всём, во всём ей чудился подвох: в поездке в Москву, в каждой лекции и даже в подчёркнуто не спешащем преподавателе.

Студенты стали рассаживаться. Глеб Николаевич вошёл ровно в девять, обвёл глазами аудиторию, на пол мгновения задержался взглядом на Вере — точь-в-точь как во сне — и неторопливо заговорил. Тему он взял несложную: краткий обзор видов предпринимательства, перспектив развития в России, основных этапов государственной регистрации, но благодаря раскрытию на примерах двух новых компаний и акценту на важности интрапренерства в коллективе, всерьёз заинтересовал амбициозно настроенную молодёжь. Говорил толково, по делу, возможно, суховато, но слушали внимательно, особенно дамская половина аудитории — что лукавить, в мужчине подкупали шарм и стиль, вкус в одежде и поведении. Вера поймала себя на том, что наслаждается голосом, тонет в его тембре. Соскучилась, что ли? Пришлось ущипнуть себя под столом: «Опомнись, дурочка, ты ведь видела его на свадьбе совершенно нетрезвым, да с личной жизнью в общих чертах знакома — оно тебе нужно?».

Глеб почти не смотрел на неё, поэтому Вера смогла взять себя в руки, отдышаться, даже уловить смысл нескольких фраз вкупе с логическими умозаключениями, хоть и протёрла при этом дырку взглядом на чёрных лакированных туфлях лектора. Почему-то вспомнились папины кроссовки фирмы «Скороход», которые он носил много лет, и где-то на периферии сознания жирным мазком неприятно свербила мысль, что отцу нужна новая обувь. Отчитав лекцию, Генжирдан ушёл первым, не забыв напомнить о том, что завтра состоится практическая часть. Конечно, студентки перемыли косточки новому преподавателю — девчата они и есть девчата — обозвали «колоритным образчиком» и «аннигилятором» в пику последней темы по физике (две фирмы, приведённые в пример — электрон и позитрон, а интрапренерство — адрон), нафантазировали каждый в меру своей испорченности. В этот день состоялись ещё две лекции, в остальные дни намечались семинары и практика.

На улицу вышли в шестом часу. Из припаркованного молочного цвета Ford Scorpio появился Глеб.

— Вера! — позвал он, не стесняясь толпы студентов.

Вера ойкнула, привычно смутившись:

— Ребята, идите без меня, — и направилась к мужчине.

— Здравствуй, Вера.

— Здравствуй, Глеб, — она никак не могла сдержать радостную улыбку человека, неожиданно встретившего знакомого в огромном чужом городе.

— Разреши отдать долг и познакомить с Москвой? Далеко не поедем, прокатимся по району.

Определённо, она соскучилась, раз в восторге от того, что он не забыл о ней.

— Познакомь, но не надо говорить, что это долг.

Глеб лаконичным жестом указал ей садиться в машину. Вера заняла место рядом с водителем, огляделась — идеально чистая машина с полным набором удобств.

— Твоя?

— Одна из двух.

— А зачем — две-то?

— Эта — меньше и мобильнее, Nissan Patrol — вместительный внедорожник для более конкретных целей.

— Ох, Глеб, и давно ты так живёшь? — улыбка погасла, охристые брови взметнулись вверх и совсем некстати вспомнились папины старые кроссовки фирмы «Скороход».

— После армии стал раскручиваться, отец помог, команда ответственная подобралась… Завтра посмотришь компанию на практических занятиях. Она одна из первых в стране, официально нам уже пять лет.

— Подожди… Скажи честно, ты имеешь отношение к организации нашей стажировки в Москве? — предполагаемая стратегия поступков Генжирдана озадачила девушку.

Он загадочно помалкивал.

— Глеб, я жду…

— Имею…

— То есть… это ты организовал? — брови нарисовали стрельчатую арку над двумя округлившимися в недоумении глазами.

— Очень хотел видеть тебя, — ответил непринуждённо.

Вера замолчала, потрясённая, а Глеб, как ни в чём не бывало, повёз её по загруженной транспортом и оттого неприветливой Рубцовской набережной, по раздолбанной Бакунинской к загородному дворцу Елизаветы, в архитектуре которого знакомого по Питеру Растрелли почти ничего не читалось, но всё равно красивому. Они прогулялись по парку, потом к Никольской белой церкви, дальше к Покровскому старообрядческому собору и обратно. Глеб не спеша объяснял, показывал — и она увлеклась. Поздний октябрь в Москве в этом году отличился лёгким морозцем, позёмкой и ледяной прозрачной коркой под ногами. Потом им захотелось в тепло; припарковавшись во внутреннем дворе, пошли в ресторан. Вера не возражала: уж так привык этот мужчина, что поделаешь, да и проголодалась она.

Москва удивила её расторопностью, толкотнёй и бабушками — их было невероятно много на улицах, гораздо больше, нежели в родном городе. Бабушки стояли везде, шустро продавая необходимые по их мнению людям вещицы: соленья, варенья, семечки в газетных кулёчках, подозрительные жидкости в молочных бутылках, совсем непонятно почему лампочки (неужели пенсию лампочками выдают?), и носили платочки, а не шляпки, как петербурженки.

Третий ресторан, который она посетила за последние два месяца (опять с Глебом!), понравился Вере больше всего: совсем маленький, с облупленной стеной, массивными балками на потолке, оставшимися от разорившегося швейного кооператива, советскими цветными светильниками с пластмассовыми абажурами как у Веры в комнате, круглыми столами с изогнутыми ножками, чехословацкими мягкими стульями с деревянной спинкой — да, Генжирдан сумел удивить.

— Тут здорово! — не стала ломаться Вера.

— Согласен, но как кормят, не знаю.

Кормили котлетами по-московски и осетриной. Вере понравилось, хотя мама заметила бы, что корюшка надёжнее.

— Хочешь, потанцуем? — Глеб, кажется, ей улыбнулся?

— Помню, ты неплохо танцуешь, но я так не умею, — Вера вздохнула, её на самом деле гложил стыд за свою не музыкальность и косолапость.

— Ерунда, научу.

— Когда и где, Глеб? Я уезжаю через три дня.

— А я приеду в Питер, есть дела, — упрямо талдычил мужчина, в шутку или нет, непонятно.

— Тоже на три дня?

— Думаю, дней на десять.

— И будем учиться танцевать? — Ну, никак ею не считывался мотив его поведения.

— Это тоже. Явлюсь к твоим родителям просить твоей руки.

Вера побледнела:

— Глеб, не шути! Я не пойду за тебя замуж!

— Почему?

— Я тебя совсем не знаю!

— Знаешь, но тормозишь пока… Я подожду, сколько нужно, только не ври мне и не играй ни с кем в любовь, не потерплю, — он вновь стал серьёзным.

— Глеб, я, конечно, девушка православная и шуры-муры со скуки ни с кем заводить не собираюсь. Но ты-то как ставишь мне условия, у тебя же куча любовниц, прошу прощения, сам говорил? — от подобной тирады бордовое возмущение залило уши.

— Я со всеми расстался, честно, хотя пришлось нелегко. Труднее бросить пить — это тоже честно, пока не получается, сорвался на днях. Помолись за меня.

Он дёргает за какие-то внутренние ниточки Вериной души, и она не в силах отказать, вспылить или просто отмахнуться.

— В храм не ходил? — вздохнула обречённо, остановив свой взгляд на красном старом кирпиче за его спиной.

— Нет, но готов. И исповедаться, и причаститься. Поможешь? Что нужно?

— Три дня поститься, — девушка испытующе уставилась-таки на Глеба: неужели согласится?

— В смысле?

— Женщин не иметь, не есть мяса, яиц, молочного, не курить и не выпивать.

— Три дня?

— Три.

Глеб задумался, мысленно примеряя на себя жизненные обстоятельства.

— В Москве не получится, только в Питере, и то уж лучше совсем ничего не есть. Что остаётся: сок, чай, каша, рыба, макароны? И вместо коньяка лимонад Буратино? Вместо Marlboro карамель Дюшес? — опять ей непонятно, шутит или нет.

— Именно так. Потом надо читать определённое «правило» — в молитвослове отмечено. Исповедаться и на голодный желудок причаститься, — сколько Вера ни пробовала подруг со школы, а позже с института затянуть в храм для таинства, не получилось — дела, учёба, «спать охота», а тут взрослый, с вредными привычками, и вроде не боится пока.

— В детстве, помнится, было легче.

— Так то в детстве!.. Ох, я осмелела, давай, потанцуем, — душенька возликовала от его согласия, и не важны стали собственные косолапость с отсутствием слуха.

Они пошли. С Глебом танцевалось естественно легко и приятно, от него пахло табаком, древесным парфюмом и ещё чем-то едва уловимым, непонятным, волнующим. У Веры замерло сердце, неожиданно совершенно провокационно захотелось, чтобы он её поцеловал. Только бы не догадался, а то смотрит прямо в глубину крамольных мыслей своими «пронзилками», как назвала она для себя его красивые глаза, да ещё уголок рта слегка подрагивает совсем близко. Видно, из неё плохая партизанка или из него хороший разведчик, потому что, когда вышли из ресторана, Глеб притянул к себе, глаза в глаза читая желание, и медленно, будто боясь спугнуть, поймал губами губы. Сердце затрепыхалось, и Вера обречённо поняла: кроме Глеба, ей никто не нужен. Он не стал напирать, сам прерывисто вздохнул, взял за руку, крепко сжал:

— Ве-ера-а, я тебя люблю…

Она стояла, не в силах собрать себя в одно целое и только прошептала: — Отвези меня в общежитие, пожалуйста.

Ехали молча: Глеб, пытаясь смотреть вперёд, Вера — остудить щёки, и оба растерянные предъявленными правами сердец. Уже выходя из машины, девушка спросила:

— Меня же затеребят — видели, как я с тобой уехала. Что отвечать?

— Что хочешь, моя репутация тухлая — скажи, домогался тебя, а ты, гордая, прекрасная, отвергла пакостного ухажёра, — улыбнулся.

— Именно так и скажу, — он шутил, а она серьёзно!

— До завтра, любимая.

— Глеб, я не готова стать твоей любимой. Я… боюсь, — Вера среагировала сразу, без паузы; пусть так, зато честно.

— Меня или новой жизни?

— Другой… жизни.

— У тебя есть время набраться храбрости — я появлюсь в Питере только через месяц…

Небо растает в безликом пространстве,

Нас не достанет рука человека.

Мы забываемся в созданном танце,

Светом луны и объятием согреты.

Тёплые пальцы касаются нежно,

Ступни стоят на прозрачной ступени,

Танец ведёшь ты легко и небрежно,

Дальше от грустной и давящей тени.

Ночью глубокой предательски тихо,

Мы ведь одни в этом небе остались.

В жизни один нежелательный выход,

Мы перед ним, наконец, повстречались.

Танец закончен, желание снято,

Больше не надо нам мчаться по кругу.

Жаль, не смогли мы увидеть когда-то

Или запомнить с тобою друг друга.

А. Муратова «Небо растает»

Глава пятая.
Будни студентки

На стажировку приехали с Верой ещё три одногруппницы; встретили её в комнате, распираемые любопытством.

— Откуда ты знакома с Генжирданом? Что ему нужно от тебя? — окружающие глаза светились предвкушением сплетен.

— Ничего особенного, мы… давно знакомы, ещё со свадьбы маминой крестницы, вот он меня узнал, покатал по городу, в ресторан сводил, — о, как трудно изворачиваться между правдой и почти правдой.

— В ресторан? По знакомству? Харе брехать…

Следующим утром студенты отправились с экскурсией в консалтинговую компанию, там им показали разные отделы, распределили на два дня стажировки. Вера попала в бухгалтерию — что ж, тоже интересно. Заходил Глеб, постоял, посмотрел, словил её сердитый взгляд и обезоруживающе улыбнулся. Когда удалился, однокурсница Веры вздохнула:

— Хороший у вас начальник.

Девушки из бухгалтерии засмеялись:

— Не жалуемся, Глеб Николаевич не обижает.

— А жена у него есть?

— Вы что, в жёны к нему набиваетесь? — женщины опять засмеялись.

— Жёны-не жёны, а вот Веру он в ресторан уже водил, — это сокурсница Марина ляпнула, а Бердяева только возмущённо дёрнула подругу за рукав.

Сотрудницы как по команде перестали хихикать и уставились на девушку.

— Что ты меня одёргиваешь? Вдруг он женат, а тебя в ресторан приглашает? — зашипела подруга.

Одна женщина сухо произнесла:

— Не женат, но занят, поэтому лучше вам от него держаться подальше.

— Это уже не вам решать, — вдруг вспыхнула Вера.

— Ну-ну, — многозначительно заметила дама, но больше тему не поднимали, а Вера выдохнула — спокойнее, когда вокруг все по-деловому настроены. Но только вроде перестали шушукаться, сплетни затухли, как вдруг в конце рабочего дня пришла некая фифа и, вполне невинно хлопая подозрительно длинными ресницами, на весь отдел громко спросила:

— Кто из вас Бердяева? Глеб Николаевич велит подняться к нему в кабинет.

Все взгляды опять обратились на Веру: любопытные, насмешливые, завистливые.

— Я не пойду, — покраснела девушка.

Фифа и бровью не повела, а начальница отдела нахмурилась:

— Ты на рабочем месте, а Глеб Николаевич — начальник, раз вызывает, обязана пойти.

— Но я не знаю, куда идти!

Фифа поджала ярко накрашенные губки:

— Я провожу вас, — и на «вас» ударение сделала.

Вера, сгорая от стыда и возмущения, пошла, чувствуя на спине вердикт всего отдела. Ну, зачем он так делает? Раз начальник, значит, можно для зубоскальства сотрудников намекать на какие-то отношения? Понятно, он себя уже «зарекомендовал», но ей всего двадцать один, вся жизнь впереди, и это будет жизнь добропорядочная, без сплетен! Она не давала согласия становиться его девушкой или невестой! Ей не нужна раздольная агрессивная Москва! Она не подписывалась на борьбу с алкоголизмом! И девушку фифой обозвала от раздражения, а ведь она ни в чём не виновата, очень даже симпатичная. Так Вера себя накручивала, пока следовала за сотрудницей на другой этаж, принципиально не обращая внимания на окружающую обстановку деловой роскоши, в которой очутилась. «Я скажу ему: „Глеб, я не желаю, чтоб меня обсуждали как одну из твоих любовниц!“ Или нет, лучше: „Не смей подобным образом со мной обращаться!“»

Так и не решив, как выплеснуть своё негодование, она оказалась в кабинете гендиректора. На удивление небольшое помещение: окно с кактусами, мягкий кожаный диван, стол с зелёным сукном, вдоль стены стеллажи, тёплые вертикальные обои — достаточно уютно для рабочего места. Глеб разговаривал по телефону; увидев Веру, прикрыл рукой трубку и кивнул:

— Подожди три-четыре минуты, я договорю, — показал жестом на диван и, достав со стеллажа проспекты фирмы, подал ей, сим простым невинным жестом лишив тектонику гнева равновесия.

— Посмотри пока, — продолжил разговор.

Вера села и неожиданно для себя успокоилась. Глеб общался по-китайски — это поразило её, с трудом постигающую лингвистические премудрости, невероятно — ведь он обмолвился, что в институтах не учился, сразу начал работать. Мужчина ходил по кабинету, иногда хмыкал, делал жесты руками, хмурил брови, и тогда морщинка пролегала между ними; Вера могла спокойно рассматривать его, не заботясь о зеркальной реакции на подобное любопытство. За эти недолгие минуты девушка вдруг поняла, что Глеб вовсе не хотел обидеть или поддразнить её, он даже отдалённо не предполагал сего; поступил, как счёл нужным, не заботясь о впечатлении на окружающих — наверно, потому что рос вне норм семьи и не оглядывался на заезженное или просто чужое мнение.

Вере придётся принимать Глеба таким, какой он есть, а не вдалбливать запальчиво, как бы ни хотелось, в него своё мировоззрение. И краткие, приказные фразы, и: «Я привык по-другому, а с тобой по-другому нельзя» тоже стали понятны. Внутри разлилось тепло, жалость, даже маленькая толика нежности к его проблематичному характеру. Испугавшись подобных перепадов в собственных чувствах, Вера вздрогнула. Нечто похожее она испытывала к папе, которого мама перевоспитывала уже двадцать три года, не преуспев ни в чём, даже в запрете, отрывая зубами уголок бумажной упаковки-пирамидки, пить молоко из пакета прямо на ходу.

Глеб отключился от разговора, и Вера сразу спросила:

— У вас что, переводчиков нет?

— Есть, однако некоторые моменты предпочитаю решать сам.

Перестав хмуриться, Глеб смотрел на Веру с явным удовлетворением. Сегодня он щеголял в темной вельветовой рубашке с красным галстуком и светлых брюках — непривычно, стильно и смело на её вкус.

— Но откуда ты знаешь китайский?

— Я ж не дурак. Возникла необходимость — выучил, но весьма поверхностно. Английский, правда, ещё хуже.

Вера поёжилась: «не дурак»; она английский с шести лет мурыжит (до четвёртого класса мама с дочкой занималась, потом школа эстафету переняла, потом институт), но, получается, дура, раз не научилась зачётно для преподавателя фразы вязать.

— Зачем позвал? Теперь сотрудники считают меня очередной пассией главного.

— Знаешь ведь, что… в общем, не заморачивайся. Твоё рабочее время заканчивается, а мне необходимо успеть обсудить пролонгацию договора с партнёром. Боялся, что сбежишь — ищи тебя потом. Подождёшь? Могу позвать зама, он сводит в буфет.

— Но ведь если я поем, то ты останешься голодным?

Элементарная фраза заставила Глеба подойти к девушке, взять за руки, а голос вибрировать так, как только у него получалось:

— Заботишься обо мне?

— Что тут такого? — искренне растерялась она.

— Ты единственная, кто заботится обо мне не за деньги — ну, ещё отец, но у него своеобразная забота…

— Глеб, ты рос в равнодушном окружении, тебе непонятны бескорыстные слова и поступки. Но ведь так невозможно жить! Боже мой, как ты вообще жил…

Он опустил глаза, поцеловал ей руку, другую, лицо смягчилось, посветлело, исчезли напряжённые складки между бровей.

— Можешь отдохнуть в соседней комнате или почитать, — предложил тихо.

---

— А на компьютере поработать? Просто один текст к семинару подготовить? — она давно заметила компьютер на столе и даже задрожала от любопытства, ведь у них в институте допуск в кабинет информатики осуществлялся строго по расписанию на ограниченное время с разрешения декана.

— Садись, только тихо, у меня переговоры.

— Поняла, no problems.

Вера села в его кресло за компьютер, Глеб ввёл пароль, потом устроился на диване, подтянул к себе проводной аппарат и, достав папки, звонил, спрашивал, отмечал. Где-то минут через двадцать заглянула секретарша, та самая фифа, позвала Веру в приёмную к переминавшейся с ноги на ногу подруге из бухгалтерии.

— Верусик, тебя ждать?

— Нет, Марин, только забери мой рюкзак, я его оставила.

— Ты надолго? — в голосе подруги слышалось азартное любопытство.

— Вечером приеду, не беспокойся, — ох, как Вере не хотелось вновь становиться субъектом обсуждения.

— У тебя шуры-муры?

— Читаю статью для семинара, Марина. Пока.

Ещё через час они оба закончили свои дела.

— Куда же мы направимся? — любопытно, что Глеб предложит.

— В Большой театр.

— Правда?! — новость потрясла.

— Удивлена?

— Всю жизнь мечтала туда попасть.

— «Лебединое озеро» пойдёт?

---

— Ух, ты! А тебе интересно? — у Веры даже кончик носа зачесался; шмыгнув, она мазанула по нему ладонью.

Генжирдан, внимательно проследив за непосредственным выражением эмоций, кашлянул.

— Нет, но я подумал, что тебе понравится — помнится, проскальзывала информация, что Вера Бердяева занималась хореографией.

— Глеб, это ты заботливый, а не я.

— Не скажи, у меня меркантильные интересы, — сообщил вновь то ли серьёзно, то ли шутя, но Вера уже привыкла, не растерялась.

— Какие же?

— Хочу, чтобы ты вышла за меня замуж, и готов к любому подкупу.

— А потом подкупы прекратятся: жена будет заперта в четырёх стенах и годна лишь для ублажения супруга?

— О! Ты уже рассматриваешь вопрос с двух сторон — это почти победа! Ублажение супруга, конечно, желательно — тем более, я уверен, тебе понравится, но возможны другие бонусы.

Они давно стояли друг напротив друга и, улыбаясь, перебрасывались фразами. Подобное общение показалось Вере неожиданно приятным, скованность ушла. Глеб начал говорить длинные предложения, не лишённые понятного ей юмора и теплоты. Наконец, он выпустил Веру из кабинета.

— Теперь надо покушать, — кивнул по-деловому.

— Ты постоянно питаешься в ресторане? — она показательно вздохнула.

— Ну, мне готовят дома, когда я там появляюсь. И внизу есть буфет, но уже закрыт.

— Я, пожалуй, совершу бескорыстный поступок и, когда ты приедешь в Ленинград, то бишь в Питер, приглашу тебя на настоящий украинский борщ — мама научила готовить.

— У-у-у, слюнки текут… Может, не стоит откладывать до Питера? — он на самом деле сглотнул.

— Где ж готовить? Не в общаге же? — Вера растерялась, живо вообразив себя на общежитской кухне, половником наливающей суп в литровую банку и тоскливые взгляды стоящих кругом студентов.

— Скажем, завтра я отвезу тебя к себе и предоставлю всю кухню в твоё распоряжение?

— Соблазнительно, конечно, но я тебя боюсь — ты иногда смотришь так…

— Голодно? Жадно?

— Вот именно, — выдохнула смущённо.

— Обещаю сдерживать свой голод до свадьбы.

— Тогда можно попробовать. Только продуктов закупить, — опять он дёрнул за какую-то ниточку, разбудив не свойственный девушке азарт в желании угодить.

— По дороге затаримся.