Бесплатный фрагмент - Серебряный след

Избранное

Повесть «Серебряный след»

Рассказы «Зейнаб», «Старики»

Янина Дикаева

Посвящается светлой памяти моего прадедушки Абдуллаева Хайруллы

ПОВЕСТЬ

СЕРЕБРЯНЫЙ СЛЕД

«Исчезло солнце за горой

И звезды вспыхивают в небе

О чем задумался, Шарой?

Твоя седая быль как небыль…»

//У. Ярычев//

Муъминат

I

— Помогите, помогите! Мужчины, просыпайтесь! Позор нашему роду! — пронзительные крики разбудили в то утро маленький аул Бути, лежавший на самом пике высоких гор Шароя…

Это была весна 1935-го года. Где-то за хребтом величественная Грузия, а совсем рядом скалистый Дагестан. Над холмами медленно поднимался багровый диск солнца. Недалеко послышался вой волка, смешавшийся с заунывным визгом шакалов, жаждущих очередного куска падали.

Муъминат подошла к окну и начала прислушиваться. Крики усиливались. Женщина встрепенулась. Накинув на голову светлую шаль, она быстро побежала в сторону того места, откуда доносился шум.

— Что случилось? — крикнула она, подбегая к кучке людей.

— Горе нам, горе! — запричитала соседка, — отару овец угнали изверги. Словно горящим куском железа прошлись по сердцу женщины эти слова.

— Да что же вы стоите-то как обледеневшие? — наорала она на мужчин, нарушая все каноны покорной женщины Кавказа.

— Догонять их бессмысленно, Муъминат. Они уже, наверняка, далеко ушли от аула. На пастбище были два пацаненка, совсем юных, они их припугнули и забрали, а дети что сделают?

— Для кого как бессмысленно, — раздраженно выпалила женщина, прервав их разговор, и схватила под уздцы недалеко стоявшего коня, даже не соизволив спросить, кто его хозяин. Ловко вскочив в седло, она поскакала на конец села. 
— Вернись! Твой муж не одобрил бы твои действия, — крикнул ей вслед мужчина.

— Но и ваши тоже!!! — доносил им ветер в ответ слова женщины. Муъминат со всей силы гнала коня. — Только бы успеть, только бы догнать — твердили мысли. А над тем, что она собиралась делать, когда догонит, женщина и не задумывалась. Как могла вернуть целую отару овец у воров из Дагестана одна хрупкая красавица. Однако сила ее духа и непоколебимость характера действительно совершали чудеса. Сердце забилось сильнее, когда женщина увидела клубы пыли, поднявшиеся от топота лошадей грабителей. Она поняла, что нужно обогнать их и повернула на другую тропу, чтобы выйти им навстречу. Изумлению мужчин не было предела, когда перед ними откуда ни возьмись на взмыленном коне появилась молодая красавица с растрепанной черной косой и с повисшей на одном плече шалью.

— Что ты делаешь? Ты с ума сошла? — еле вымолвил один из них.

— Не сошла! — Если с нашего аула, здоровые мужчины с весны на заработках и остались только немощные старики да дети, то женщины к вашему сведению еще не перевелись, которые смогут защитить аул от таких, как вы! И если бы сегодня, оказался дома мой муж, не быть бы вам больше живыми! — смело соскакивая с коня, ответила Муъминат. Стянув с плеча белую шаль, Муъминат начала размахивать ею перед отарой овец, пытаясь повернуть их обратно. Беззащитная и хрупкая женщина совсем затерялась среди пыли, которая поднялась от топота лошадей и овец.

— Перестань! Не давай мне поднимать руку на женщину! Ты слышишь меня или нет? — орал на нее охрипшим голосом один из грабителей. И вдруг среди этого сумасшедшего ржания перепуганных лошадей грабителей и блеяния овец, она услышала родной топот вороного. Хайрулла, покинувший на время по делам аул, возвращался домой. Это был председатель сельского совета, видевший немало испытаний на своем веку, суровый горец, перед которым опускали глаза даже самые именитые работники НКВД. Один за другим произведенных в воздух два выстрела вмиг установили тишину.

— Пошли отсюда вон, коли жить хотите, не то со мной разговор короткий, — прогремел его голос. Хайрулла, недолго думая, направил ружье теперь уже не в воздух, а в сторону воров. Незваные гости были растеряны. Они молча начали поворачивать коней. Он посмотрел на Муъминат. Запыхавшаяся от быстрой езды, она вся вспотела и мокрая прядь волос из распутавшейся косы легла вдоль ее тонкой шеи, а утренние лучи солнца игриво бегали по линиям чётко очерченного, нежного профиля. Уставшая, она была ещё красивее. Этот случай с грабителями из Дагестана вновь всколыхнул в ней всю ее утихшую в семейной рутине необузданную страсть.

— Чей это конь? — спросил он.

— Не знаю, стоял там, у поилки в ауле, — равнодушно ответила Муъминат.

Хайрулла рассмеялся.

— Как же это похоже на тебя! Что же ты ещё ружьё у кого-нибудь не отобрала? И вообще, что ты собиралась делать, если бы я не подоспел?

— Ружья не было там ни у кого с собой, а что ты придёшь, я знала, — улыбнулась она.

— Пошли… — улыбнулся ей в ответ Хайрулла.

Уставшая Муъминат тихо брела за мужем, набросив свою порванную шаль на такого же усталого коня. Хайрулла не обращал внимания на растрепанные волосы жены, первый раз в жизни непокрытые платком. Сегодня она отстояла его честь, честь всего рода, показала пример мужества многим мужчинам, в одиночку отбив целую отару овец у воров. Она была не только матерью его троих детей, но и целым знаменем, которое можно было пронести через всю жизнь, и никакая грязь не в силах была бы его запятнать.

Хайрулла потерял отца, когда был еще в чреве своей матери. Овдовевшая в юности мать, сохранила верность его отцу и больше не связала свою жизнь ни с кем. Зная, что в огромном мире ему не от кого ждать помощи, Хайрулла стал прилежным учеником сурового учителя, имя которого было Жизнь. Закаленному на ее уроках, ему чуждо было любое проявление слабости. И живя по неписаным законам чести, он занял прочное положение в горском обществе, умело руководя своим родовым селом. А достойная жена заменила ему всех, став крепкой жизненной опорой…

В свое время многих удивило, что выбор Хайруллы пал на эту красавицу. Хотя, на первый взгляд, кажется почему? Ведь руки и сердца этой шаройской красавицы добивались не только местные горцы, но и гости с Дагестана и даже с соседней Грузии. Однако Хайрулла был скуп на проявление чувств. Коня он приводил к роднику, когда тому действительно хотелось пить. Он был гораздо старше молодых джигитов, и многие в ауле уже пророчили ему холостую жизнь. В былые времена горцы очень рано связывали себя узами брака. — Так и проскакал на вороном свои лучшие годы Хайрулла. А ведь сколько мужества и отваги-то сидит в нем. Сыновей бы ему, да жену достойную — сокрушались тогда сельчане….

Отара овец возвращалась в аул. Солнечные лучи ярко озаряли вершины гор. Муъминат все также тихо шла за мужем, лишь изредка поглядывая в его сторону. Он был с ней всегда суров и даже, что удивительно, порою жесток, однако нрав этой строптивой красавицы не был создан для подчинения слабым мужчинам. Она знала об этом и возносила мужа до королевских высот, не опускаясь сама до низости рабыни. Таковы они и были реалии настоящей кавказской любви, где и над чувством и разумом властвовала честь…

В сакле хныкали годовалые близнецы, во дворе мычал скот. Прибежал запыхавшийся старший сын Малик. Десятилетний мальчонка обегал весь аул в поисках матери. Малик радостно подбежал к Муъминат: 
— Ты куда ушла? Я по всему аулу носился, искал тебя. Нана, (с чеч. мать) что с тобой?

— Лучше бы за детьми присмотрел. Куда бы я делась? — Муъминат тихо опустилась на порог. Однако нытье малышей ее заставило подняться и зайти в саклю…

II

Асет и Анас появились на свет, когда отца не было дома. Роды были очень тяжелыми. Благодаря помощи местных повитух, малыши чудом остались живы. Новорожденные были очень слабыми. Не менее здорова была и сама Муъминат. Состояние роженицы вызывало опасение у окружающих. Сельчане быстро снарядили гонца в город за Хайруллой, который находился там по рабочим делам. Услышав разговор людей, женщина еле повернула к ним свое посиневшее, почти безжизненное лицо, на котором были заметны испуг и беспокойство.

— Даже умирать его боится, — съязвила одна из соседок. Муъминат усмехнулась:

— Боюсь… вот и не умираю как видишь…

Соседке стало неловко, что больная услышала ее неудачную шутку:

— Муъминат, я пошутила. Ты здорова, опасный период миновал, вот приложишь к груди своих малышей и сразу в себя придешь. Кстати, как назовем их?

— Не надо! — тихо проговорила обессиленная женщина, подняв бледную руку. — Не надо! Он… он сейчас придет… он сам назовет…

Женщины недовольно переглянулись. Многих в ауле удивляла и раздражала излишняя покорность бывшей гордячки, в которой когда-то строптивости хватало на всех с лихвой. В девичестве Муъминат могла себе позволить то, на что никогда бы не решились робкие горянки с шаройских аулов. Резкими репликами она затыкала рты на вечеринках безнадежно в нее влюбленных парней, не раз отказывая им в танце и срывая ловзар (чеч. вечеринка).

Не любили Муъминат многие в ауле… и неудивительно… пусть красота и спасает мир, но в большинстве случаев путь к этому спасению пролегает через ревность, зависть и ненависть окружающих. Но быстро покорилась Муъминат взрослому, видавшему виды огненно-рыжему горцу, удивляя даже его самого этой преданностью. Она сама не могла объяснить себе этот факт, но может эта и была та самая настоящая любовь, не поддающаяся описанию и признанию…

Женщины услышали за окном сильный топот и бешеное ржание взмыленного коня, который уже мордой тыкался в окно сакли. Все перепугались. Когда это видано, чтобы так близко мужчина подходил к сакле, где находятся одни женщины, да еще и роженица. Старушка-повитуха, принимавшая роды у Муъминат, сразу выбежала за порог, чтобы встретить этого неожиданного гостя. На ужас женщины Хайрулла оттолкнул ее от порога и заскочил в саклю. Он стоял неподвижно в середине комнаты разгоряченный, уставший после долгого пути, тяжело дыша, держа одну руку на поясе, на котором висел серебряный кинжал с потертой рукояткой. Капли пота проступали между нахмуренных бровей, а тонкие, крепко сжатые под густыми светлыми усами губы выдавали волнение и страх. Онемевшие соседки молча наблюдали за ним, боясь поднять на мужчину глаза.

— Жива! — вымолвил он наконец… и осмотрелся вокруг. Взгляд мужчины упал на дальний угол комнаты, где лежали два крошечных белых свертка, которые словно новорожденные котята издавали редкие звуки. Хайрулла снял с головы папаху, вытер рукой пот, и не смотря ни на кого, спросил:

— Кто?

— Мальчик и девочка, — быстро ответили ему. 
— Анас и Асет! — буркнул он себе под нос и вышел из сакли. Женщины вздохнули с облегчением, а на лице ослабленной роженицы проступила едва заметная улыбка. Казалось, что этот сумасшедший, непонятный и необъяснимый горскими неписаными адатами поступок Хайруллы медленно возвращал в нее жизнь….

III

Муъминат зашла в саклю. Анас и Асет уже давно проснулись и устали плакать от голода и долгого отсутствия матери. Не менее уставшая женщина улыбнулась детям и принялась за свой ежедневный труд. Нелегка жизнь чеченок в горных аулах: вставать нужно спозаранку, отогнать скот, принести издалека воду, преодолевая извилистые каменные тропы, а пока солнце не начало припекать нужно успеть в поле, где идет вспахивание земли и единственная техника, пригодная для этого, — запряженные волы.

Муъминат быстро сновала по сакле, забыв про утреннюю усталость, ведь впереди целый длинный день. Середина весны постепенно переходила в лето и в воздухе уже начинал чувствоваться зной, поэтому нужно быстрее разобраться, хотя бы с частью дел по хозяйству. Женщину кто-то окликнул. Муъминат, протирая руки, нехотя вышла во двор. Не время для болтовни с соседками.

— И что ее принесло сюда? — подумала она. Во дворе стояла соседка Кемси, а с ней рядом две ее незамужние племянницы — стройные, застенчивые горянки — завидные невесты аула. Во двор сразу забежал Малик. Мальчику было любопытно с чем пожаловали к матери соседки. Чуть неподалеку возился со своим конем Хайрулла. Поприветствовав всех и спросив, как дела, Кемси замялась, переходя к цели своего визита…

— Кемси, времени мало с тобой судачить. С чем пожаловала? — пыталась шутя, развеять обстановку Муъминат.

— Я думала ты одна дома, — недовольно поглядывая в сторону Хайруллы, начала женщина. Мы, конечно, знаем, что ты откажешь, но моя престарелая мать очень хочет, чтобы ты присутствовала сегодня на ловзаре (свадьба). Будут гости издалека, отец в их честь хочет собрать сельчан на вечеринку. Ты всегда была украшением аула, — тараторила Кемси, осмелев от молчания Хайруллы.

— Нана, сходи, пожалуйста! Ты будешь самой красивой, — вскрикнул задорно Малик.

— Ишь ты! Не лезь в разговор старших, тоже мне нашелся советчик, — прикрикнула на него Муъминат. — Спасибо, Кемси, за приглашение. Мне, действительно, очень приятно. Взгрустнулось даже, вспомнила девичьи годы, — ответила Муъминат, но прийти сама знаешь не могу, дел много по хозяйству, — замялась женщина.

— Дела никуда не убегут, ты сходи, давно никуда не выходила, да и матери Кемси как откажешь, — неожиданно для всех нарушил молчание Хайрулла. Женщины с удивлением посмотрели на него. — Ну чего так глаза вытаращили! Я серьезно говорю, — улыбнулся мужчина. Племянницы Кемси вместе с тетей наперебой принялись благодарить Хайруллу и, пока суровый горец не передумал со своим решением, быстро распрощавшись, поспешили домой. Заходя в дом вслед за мужем, Муъминат спросила:

— Ты серьезно хочешь, чтобы я пошла на ловзар? Ты удивляешь меня.

— Да почему бы нет? Вместе пойдем. Я сам давно не отдыхал, вспомню молодые годы, да и ты развеешься. Надень свое лучшее платье и иди, ты все равно самая красивая в ауле, — задумчиво сказал Хайрулла. Задорный юношеский блеск снова зажегся в черных глазах женщины. Эти слова для нее стоили дорогого, в принципе, как и для любой женщины. Дело спорилось в руках, ведь вечером, совсем скоро она снова как в юности, выйдет в круг танца, и забудет обо всем — о горестях, печалях, а было их за это время немало…

IV

Незадолго до замужества Муъминат, слегла ее мать Айдат. Чуть позже старшую сестру Пери украл аварец с соседнего Дагестана. Сельчане пытались отбить, но дерзость аварцев не знала границ — они взялись за оружие, и в итоге двое мужчин погибло с чеченского аула и два человека со стороны жениха. Но невесту аварцы не вернули. Матери погибших осыпали проклятием бедную девушку, а отец чувствовал себя в неоплатном долгу перед безвинно убитыми…

— За вашу эту красоту вертихвостки, на мне кровь людей остается, — наорал он в ту ночь на Муъминат. Мать на пороге могилы, а ее тут воруют, — начал он срываться на младшей дочери.

— Я не виновата, отец! — попыталась защититься Муъминат.

— Ты тоже хороша! Не без твоего ведома! Лучше бы вас обеих у меня Бог забрал, а сыновей сохранил, — буркнул отец.

Еще в юношестве, утонув в горной реке, погибло двое сыновей у Магомед-Мирзы. Они оба были старше дочерей, а Абдул-Хамид был первенцем. Старшим сыном Магомед-Мирза гордился. Он заслужил уважение у сельчан. Разбирался во многих болезнях и лечил их целебными травами, прослыл в Шарое как знахарь…

Мать так и не встала. Болезнь не отпустила женщину. Айдат ушла из жизни спустя несколько месяцев после замужества младшей дочери. Как бы там ни было, но женщина втайне от мужа радовалась, что, хоть вторая дочь устроилась в родном ауле.

Сестру не пускали в Шарой, да и сама Пери не хотела видеться с сельчанами, неприятно было осознавать, что из-за нее люди поплатились жизнью. Единственный брат Муъминат Хамид возился со своей многодетной семьей. Он был намного старше, и Муъминат всегда ощущала грань в общении с ним, хоть и любила его безмерно.

Отец также обладал суровым нравом, а после похищения Пери вообще отдалился от дочерей. Поэтому Муъминат очень часто ощущала себя одинокой, лишь домашняя суета позволяла на время забывать многое.

V

День клонился к вечеру. На острые вершины гор медленно оседали сумерки. Свежий, чистый воздух легкой прохладой окутывал с ног до головы. Сердце Муъминат забилось как в юности в предвкушении приближающегося ловзара.

Она открыла сундук и достала нарядное чеченское национальное нарядное платье «гIабли», сшитое из переливчатого материала, которое ярко сверкало на солнце. Муъминат прижала к груди платье, жадно вдыхая его запах. Это был запах чистоты, беспечной жизни, запах теплых рук матери, когда-то сшивших этот наряд, запах воды, нечаянно вылитой с кувшина, при первом свидании у родника, это был нежный запах ее безвозвратно ушедшей юности…

Муъминат подошла к зеркалу и надела платье. Достала с сундука серебряные нагрудники и пояс, которым туго обтянула свою талию. Замужество и роды нисколько не повлияли на фигуру женщины, а напротив придали ее формам красивый завершенный образ. Серебряный пояс, обхвативший стройную талию Муъминат, был действительно необыкновенным. Загадочная арабская вязь вперемежку с чеченским орнаментом создавали на нем целый ансамбль настоящей живописи. Он достался ей от матери, а Муъминат в свою очередь берегла его для своей дочери Асет. Муъминат распустила собранные в узел волосы и заплела две косы, которые плавно, подобно черным змеям, легли на спину женщины.

Вечер окутал горный аул. Уже слышалась барабанная дробь, а звуки гармони, казалось, разливались по всему Шарою. Горянки с волнением шли к дому горца, где начинался ловзар.
Вечеринка занимала огромное место в жизни молодых. Здесь они узнавали друг друга, шутили, веселились, а обжигающий взгляд черных глаз, нечаянно, а может и намеренно брошенный в сторону джигита, мог навсегда определить чью-то судьбу. Ловзар проходил по своим устоявшимся строгим правилам, в полном соответствии с вайнахским этикетом, который, как известно, содержит целый свод норм и правил морали.

Муъминат зашла во двор вместе с племянницами Кемси. Женщину пробирал холод волнения. После замужества она ни разу не приходила на вечеринку. Воспоминания пеленой встали перед ее глазами. Беспечная жизнь, дерзновенный характер, многочисленные споры вокруг ее имени, неожиданный для всех и для нее самой этот брак… все пронеслось как в тумане. Теперь она покорная жена и любящая мать детей. И лишь нарастающие звуки лезгинки уносили ее в лучшие времена своей жизни, где сорвавшаяся со скалы ее юность упала уже в чьи-то другие руки. Муъминат, улыбаясь, поприветствовала присутствующих.

Многие были приятно удивлены ее появлением. А языкастые соседки уже начали свое шушуканье, ведь несмотря на присутствие многих молоденьких горянок, Муъминат снова стала украшением этого ловзара. Мать Кемси Субайда обрадовалась, что Муъминат приняла ее приглашение и усадила ее рядом с собой. Люди все прибывали. Хайрулла стоял неподалеку в окружении мужчин.

— Хайрулла, пошли молодость вспомним, — пригласил его в круг односельчанин…

Вечеринка начиналась. Прибывший издалека гость Субайды попросил разрешение у тамады пригласить на первый танец Муъминат. Глаза женщины случайно встретились с глазами мужа, в которых она нашла безмолвное одобрение. Музыка зажигательного танца уносила каждого в свой отдельный мир — мир добрых воспоминаний или светлых надежд. А нисколько не увядшая красота Муъминат снова ослепляла и удивляла сельчан. Никогда после замужества она не ходила на вечеринку. Даже не прислушивалась к звукам доносящейся лезгинки. А сейчас, проносясь лебедью в этом узком кругу танца, она сама себе удивлялась и вместе с этим благодарила бабушку Субайду, вытащившую ее впервые за десять лет в люди…

Засмотревшись на танец жены, Хайрулла не услышал приближающиеся к нему шаги…

— Салам Алейкум, Хайрулла! Все еще не устал любоваться? — съязвил мужчина, похлопав его по плечу. Хайрулла обернулся.

— Ва алейкум салам, князь Вассо! — громко приветствовал он гостя. Перед ним стоял Василий Иосилиани — начальник районной милиции с соседней Грузии.

С ним у Хайруллы были свои счеты десятилетней давности. Их словесная перепалка как-то раз чудом не переросла в большой конфликт. Вассо, имевший княжеские корни, гордился своим знатным происхождением. Его раздражала излишняя дерзость Хайруллы, а тот в свою очередь не терпел на своем пути конкуренции и не имел привычки разделять людей. Они были похожи мужеством, силой воли и характерами, и этим самым не любили друг друга…

Хайрулла достаточно радушно встретил своего старого недруга Вассо.

— Это тебе спасибо за то, что я не устаю ею любоваться — рассмеялся он, приветствуя гостя.

— Мне-то за что? — в недоумении поднял бровь Вассо.

— Как за что? Если бы не наши с тобой перепалки, не стала бы Муъминат моей женой. Назло тебе ведь украл, — снова пошутил Хайрулла.

Вассо рассмеялся:

— Да ладно тебе. Кто старое помянет, тому глаз вон, –говорят в народе, — также отшутился Вассо…

VI

В ту пору красавица Муъминат мало кого оставляла равнодушным, если не считать жестокосердного Хайруллу. Он знал, что к Муъминат сватаются не только с шаройских аулов, но и с Дагестана. Все это вызывало у него лишь усмешку, но почему-то всегда, когда речь заходила о ней, сердце сильнее стучало.

Одним летним вечером Хайрулла случайно заметил знакомую фигуру Вассо у родника, который преградил путь Муъминат, возвращающейся с кувшином в руках. Вассо заметил на себе взгляд Хайруллы и отошел, а девушка своей обычной горделивой поступью прошла мимо обоих, бормоча себе под нос слова недовольства.

— За водой к роднику уже нельзя прийти! Cовсем обнаглели, — прошептала она.

Хайруллу сильно задело поведение Вассо. — Никуда не годится! Мало того, что вечно сует нос в дела Шароя, еще и первую красавицу захотел. Нееееет… друг мой, так дело не пойдет — решил для себя Хайрулла.

— Вассо, удивляешь! Каким ветром к роднику-то принесло тебя? — усмехнулся Хайрулла.

— А то ты не знаешь? Весь Шарой знает, а ты не знаешь? Муъминат я вашу люблю. Зацепила она мое сердце не на шутку. Женюсь на ней.

— А если откажет? Что-то кисло она тебя встретила, — ухмыльнулся по привычке Хайрулла.

— Это тебя увидев смутилась. А если даже и откажет, то сворую. Хайрулла нахмурился.

— С каких это пор так легко чеченок воровать начали грузины?

— А с тех, с каких начали аварцы. У них не отобрали, у грузинского князя подавно не отберете, — съязвил Вассо. И, не дожидаясь ответа Хайруллы, ускакал, вскочив на коня.

Хайруллу выходка грузина возмутила не на шутку. — Аварцами еще упрекнул! А ведь отбирали, людей с обоих сторон поубивали… все равно не отдали… а может сама не пришла… вертихвостка… правильно отец ее отдалил. Вообще уважаю Магомед-Мирзу… железный человек — эти и подобные мысли пчелиным роем закружили в голове мужчины.

Домой он в тот вечер пришел поздно, уставший, голодный, измотанный рабочими делами и суетой. Аул маленький, и ему приходилось вмешиваться в даже самые незначительные бытовые проблемы сельчан. Двор был убран, а из окон доносился вкусный запах. Это значило, что снова пришла единственная сестра Написат. На душе Хайруллы стало тепло.

Написат была дочерью его отца от другого брака, намного старше него. Она очень трепетно любила своего брата, будто старалась возместить ему всю неиспытанную им любовь отца, которому по воле судьбы он не смог даже посмотреть в глаза. Написат была единственной нитью, которая связывала его с ушедшим из жизни отцом. Хайрулла это понимал и очень уважал и любил сестру. Да и было за что. Написат часто прибегала даже к его матери, помогала по дому, а после ее смерти старалась не оставлять Хайруллу в одиночестве. Он знал, что ей это дается сложно, ведь она была связана рутиной семейной жизни, и ему бывало неловко, что ей приходится разрываться между ним и своей семьей.

— Написат! Ты снова здесь? Я же говорил, что не нужно так часто приходить! Я знаю, что тебе тяжело, не нагружай себя. Не повезло тебе, честное слово, с братом. Мне бы опорой тебе быть, а тебе вон приходится как за дитем малым за мной смотреть… ээээх… не умею я общий язык с этой жизнью поганой найти, — начал снова сетовать Хайрулла.

— О Аллах! Опять ты за свое! Сколько раз просила не говорить так! Дела, которые я здесь делаю, мне не в тягость, это ведь мой отчий дом. Пусть отец и рано ушел из жизни, но в этом доме я ощущаю его тепло. Мне бы племянников… тогда вообще бы счастливей меня никого бы не было, — всхлипнула Написат. Женщина редко заводила разговор с братом о семье. Неловко бывало. Не решалась. Боялась его сурового характера. Даже сама не поняла, как сейчас это выскочило с языка.

Хайрулла даже не услышал, о чем говорила сестра. Тысячи мыслей, предположений, решений просто сжали в тиски его голову. Перед глазами пробегал образ Вассо с его наглой усмешкой, брошенной в адрес целого аула. И она, образ которой почему-то в последнее время все чаще вставал перед его глазами. Ее красота была слишком совершенна, чтобы воспринимать ее равнодушно, и она раздражала, ровно как и восхищала.

Хайрулла замечал ее, но не хотел даже признаться самому себе, что постепенно именно эта женщина среди десяток и сотен других не побоялась встать на извилистую дорогу, ведущую к его сердцу. Она и раньше очень часто блуждала в его мыслях, но страх ее утраты он ощутил именно сейчас. Злость пробирала все тело. И в эти секунды, секунды неудержимой злости на весь мир, он и принял самое важное решение в своей жизни…

VII

Не прошло и двух дней как весь Шарой гудел о шокирующей новости. Хайрулла похитил по горским обычаям первую красавицу Муъминат. Весть донеслась и до районного руководства.

— Эти дикари совсем обнаглели! Никакой разницы между ними нет, что умный, что дурак, что молодой, что старый — все одинаковые! Когда мы сможем выбить из них эту дурь??? — стучал кулаком по столу глава района.

Муъминат до конца не могла поверить, что с ней произошло, пока не оказалась в окружении родственников Хайруллы, в его доме. Девушка не могла никак понять, почему именно этот человек заставляет ее насильно становиться его женой. Он, который даже не удостоил ее случайным взглядом, о котором в глубине своей беспокойной души она мечтала.

Муъминат металась из угла в угол, с криком подбегала к закрытой двери и стучала в нее, сжав свои худые пальцы в маленький кулак, однако девушку никто не слышал.

— Каково сейчас матери, что скажет отец, родственники? Обязательно обвинят ее, также как обвинили старшую сестру, а ведь они обе ни в чем и ни перед кем не виноваты! За что же так жестоко обходится с ними судьба? — тысячи мыслей витали в ее голове.

Муъминат резко отдернула занавеску с маленького окна. Злоба и ненависть переполняли ее сердце. От частого дыхания приподнималась грудь, по которой были раскинуты черные, как смоль, волосы.

— Нет уж! Не на ту нарвался! К черту его имя, характер и прочие достоинства! Умру, но не останусь, слышите, не останусь! — крикнула девушка и, схватившись обеими руками за щеколду, с шумом открыла окно. Холодный осенний ветер ворвался в комнату и остудил горячее от слез лицо Муъминат. Девушка полной грудью вдохнула приятный свежий воздух. Она окинула взглядом двор. Сквозь надвигающиеся сумерки Муъминат разглядела силуэты десяток с лишним военных мужчин, среди которых она сразу узнала статную фигуру грузинского князя Вассо. Она глазами искала отца. Магомед-Мирза стоял поодаль от мужчин, но тем не менее девушка заметила его.

— Отец! — крикнула она, однако охрипший от плача голос сразу же сорвался.

— Закрой окно! Заболеешь… — тихо сказал кто-то за спиной. Муъминат оглянулась. Девушка вздрогнула от холодного взгляда Хайруллы.

— Отпусти меня домой, немедленно! Ты слышишь? — прошептала Муъминат, тяжело дыша…

Взгляд черных глаз девушки проникал в самое сердце, обжигая все изнутри. Хайрулла опустил глаза, — а может зря я все это затеял? Ломаю жизнь чужой дочери на глазах всего своего рода. Но ведь Вассо бы ее также похитил и увез бы в Грузию. И разве счастлива ее старшая сестра, насильно перешагнувшая порог чужих людей, которую всем миром прокляли за эту роковую любовь аварца, повлекшей за собой смерть невинных людей? — нежданные мысли снова забродили в голове Хайруллы. Однако раздумывать времени было мало. Районная милиция окружила весь аул. Потушат или нет дерзкий нрав Хайруллы зависело лишь от Муъминат. Хайрулла не рассчитывал на такой поворот событий. Он надеялся быстро уладить этот конфликт, не выводя его за пределы своего аула, однако кто-то очень успешно и быстро донес верхам о случившемся. Хайруллу настигли врасплох.

— Послушай меня, я как бы там ни было все-таки старше тебя и, хотя бы из-за уважения к моему возрасту, выслушай меня, — начал мужчина, — рассказывать тебе какой я смелый, строгий и суровый сейчас просто глупо, ибо честь моя сегодня лежит у твоих ног и тебе решать растоптать ее или подать ей руку, чтобы она поднялась. Также не мне тебе рассказывать, каковы они законы этой чести, потому что ты росла в семье настоящего чеченца, который умеет жить по горским адатам и не склоняет перед жизненными мелочами голову. Я прошел через многое, и поверь мне, никогда не думал и не предполагал, что мое имя будет зависеть от хрупкой юной девушки. Я тебя не держу, ты можешь выйти во двор и сказать, что ты похищена и желаешь справедливого наказания своему обидчику. Но прежде чем ты это сделаешь, я хочу тебе напомнить, что ты сестра и дочь двух достойных мужчин, которые навряд ли оценят этот шаг. И вообще, если ты хочешь быть действительно счастливой женщиной, останься в этом доме. Я люблю тебя, Муъминат… Я жду твоего выбора. Вот дверь — это твоя свобода, — Хайрулла указал на порог, а вот это моя честь, твоё счастье и твоя защита, — мужчина протянул ей правую руку, — решай кто из них сегодня выиграет этот бессмысленный бой.

Муъминат подняла глаза. На дрожащих черных ресницах виднелись капельки слез. Упомянутые брат и отец больно задели девушку. На мгновение перед глазами пронеслись все сельские парни, которым она не раз отказала. А ведь почему? Потому что в них Муъминат не находила тех самых качеств, присущих ее отцу и брату. И теперь, когда перед ней стоит человек, обладающий мудростью ее отца и безграничным мужеством ее брата, человек, о внимании которого она мечтала в тайных глубинах своей души, имеет ли она право так легкомысленно его растоптать?

Перед взором предстал и образ матери, больной, еле доживающей свои дни. Она всегда учила дочерей — никогда, во чтобы то ни стало не спорь со своей судьбой и будь благодарна ее любому дару. Не спорь с судьбой, как бы ты не спорила со старой женщиной, прожившей свой век!!! — громко зазвучал в ее ушах слабый голос больной матери. А на улице возрастал все сильнее шум. Люди подъезжали, ждать было бессмысленно. Хайрулла продолжал стоять с протянутой ладонью, которую в тот же миг сжала хрупкая, дрожащая рука девушки. И тут же сразу, Муъминат кинулась к двери.

— Куда ты? — остановил девушку мужчина. Запомни! С сегодняшнего дня я твой пленник. До конца своих дней и своего последнего вздоха я буду тебе благодарен за то, что ты подарила мне целый мир в своём лице. Жизненный блеск в синих, как небо, глазах Хайруллы загорелся с новой силой…

Девушка выбежала во двор, на ходу натягивая на растрепанные волосы разорванный платок. Взгляд девушки встретился с глазами Вассо.

— Послушайте все! — крикнула она. — Послушайте! Никто меня не похищал, не воровал. Я этого человека знаю давно, и… и… я согласна на этот брак, — громко сказала Муъминат.

Недовольный гул возмущения прошел среди людей. Муъминат взволнованно оглядывалась. Безразличная ухмылка Вассо начинала раздражать. Может мое согласие ничего не решит? Вассо всю власть притащил… надеется на свою мощь. Но ничего… здесь не оставят, и за него не пойду! — решала Муъминат за эти доли секунд людского безмолвия. Тишину нарушил оклик Магомед-Мирзы.

— Я верю, как себе, своей дочери! –прогремел голос мужчины, подобно грому среди ясного неба. И не собираюсь идти ни против ее воли, ни против воли Господа Бога!

Первым свое недовольство выразил оскорбленный Вассо.

— Ах вот как ты заговорил, значит! Твоих дочерей воруют, за них умирают ни в чем не повинные люди, а ты потом ссылаешься на матушку-судьбу? А почему бы тебе их просто замуж-то не выдать? Расходов может боишься? А может они не без твоего ведома вот так вот сбегают? — продолжал злобно ухмыляться Вассо.

Магомед-Мирза накипал. Рука машинально опускалась к кинжалу. Чувствуя, что ситуация набирает нежелательные обороты, к нему быстро подошел сын Хамид. И вдруг в этот момент, размахивая руками, из толпы выбежала неожиданно для всех сестра Хайруллы Написат.

— Господом Богом молю вас всех, послушайте меня все! Мой брат ни в чем не виноват! Он не силой заставляет Муъминат становиться своей женой. Она давно его знает, виделась с ним, встречалась, просто потому что Хайрулла намного старше нее, да и мать больна, поэтому девушка боялась гнева отца! Она мне сама так рассказывала! Поверьте же мне, не вру я, умоляю вас внимите моим словам! — начала рыдать Написат, хватая за руки то одного, то другого из стоявших мужчин. Хамид вскипел:

— Ты что такое мелешь, женщина??? Ты что из ума выжила? Ты же наговариваешь сейчас на мою сестру! С каких это пор она начала делиться с тобой? В подружки ты ей не годишься, родственных уз между нами, насколько мне известно, нет. Чего молчишь? Я с тобой разговариваю!!! — орал на женщину разъяренный Абдул-Хамид. Написат, закрыв лицо руками, продолжала плакать. Огонь надежды, чтобы заявить подобное в ней зажгли неожиданные слова Муъминат, решившейся остаться в доме ее брата. А девушка все также стояла, застыв на пороге дома Хайруллы, окидывая пылающим взглядом то одних, то других, окружавших ее людей. Поначалу она разозлилась на Написат, которая наврала с три короба перед всем честным народом, а потом ей вдруг стало ее жалко. Она на мгновение представила себя на ее месте… как дорог был для нее старший брат Хамид — ее опора и надежда, на какие бы только уловки она не пошла бы ради него…

Магомед-Мирза посмотрел на свою дочь, которая стояла на пороге своей судьбы, растрепанная, уставшая, заплаканная, но при этом такая красивая и независимая, молодая, полная жизненной энергии и сил, — Не могу я опять весь этот сыр-бор закатывать, сельчане до сих пор не могут простить смерть двух безвинных молодых людей, убитых аварцами… а Хайрулла глава села, почтенный, уважаемый человек… и что же ему взбрело-то в голову не пойму… он строг, жесток, суров… бедная моя девочка… но я знаю, что она справится, — молча раздумывал Магомед-Мирза. Мысли, подобно первым снежинкам в начале зимы, таяли и снова опускались, заменяя одна другую…

Магомед-Мирза встрепенулся.

— Я уже сказал всем, что это выбор моей дочери, и я с ним согласен. Нечего тут и решать…

— Да храни тебя, Аллах! — снова взвыла Написат.

— Черт с тобой! От вас баб одни проблемы! И послал же мне Бог на мою голову этих дочерей, — буркнул мужчина и, ссутулившись, направился к себе домой, сказав сыну следовать за ним.

Муъминат забежала в дом. Не смогла она, пересилив себя, посмотреть в глаза брату. Слишком непроходимой была эта грань, грань стыдливости, неизвестно кем проведенная между ними…

Долго гудел Шарой после этого события… долго. Лишь время бежало без оглядки и многое пропускало через себя — и хорошее и плохое. Хайрулла сдержал свое слово — ценил поступок своей жены, ценил ее безупречность, как физическую, так и духовную красоту. Однако бывало, что их одинаково вспыльчивый нрав мог вдруг возгореться в костер, и именно в такие моменты Муъминат ощущала на себе всю тяжесть характера своего мужа, но даже тогда виноватой в большей мере Муъминат считала себя.

За годы в замужестве она выработала в себе покорность и преданность, а с появлением на свет детей, жизнь полностью перевернулась и приобрела совсем иной смысл. В частности, многое изменилось после рождения близнецов. Ведь после старшего сына Малика Муъминат долго не могла иметь детей. Это служило поводом для пересудов среди соседок, которые только так судачили о ее какой-то страшной болезни. Муъминат это страшно беспокоило, что у сына рядом не будет братьев и сестер, а Хайруллу напротив нет.

— Я рос один, причем еще и без отца, но это не помешало мне стать настоящим мужчиной. Я благодарен Аллаху, даровавшему мне сына, и перестань выть, беду накличешь, — ругал он Муъминат, которая ночами плакала в подушку, считая себя неполноценной как женщина. И только через девять лет Бог внял ее мольбам, и она затяжелела двойней. Тяжелые роды убавили ее здоровье, но прибавили жизненного огня и стимула. Справляться сразу с двумя малышами, да еще и с домашними делами бывало очень сложно. Редко приходила Написат. Да и просить ее присматривать за племянниками Муъминат бывало неловко — у золовки полный дом детей, да еще и муж, прикованный к постели. Так и вертела красавицей жизненная суета, но женщина была уверена, что тем осенним поздним вечером десятилетней давности она вытянула у судьбы счастливый билет…

Хайрулла

I

Раннее весеннее утро быстро опустилось на горы, обнимая их вершины свежей прохладой, в которой чувствовался запах приближающегося лета. Хайрулла спешил на работу. Маленькое, покосившееся здание издали казалось, что прямо зацепилось за скалу, и только таким образом держалось. Сегодня ему нужно было собрать сельчан, решить кое-какие вопросы, касающиеся весенней пахоты, посоветоваться со старейшинами, узнать какие проблемы накопились в ауле.

Приближаясь к своему месту назначения, Хайрулла издали узнал Андарбека — сына Мовлида Муртазова. Андарбек был известен в ауле своим нехорошим поведением, малодушием и слыл как маленький лгунишка. Огрызнуться, обидеть слабого, не помочь одинокой женщине, а еще лучше своровать у кого-то курицу или барашка — никого не удивляло, если это дело рук сына Мовлида. У Мовлида была большая многодетная семья, и дети в ней росли каждый сам по себе, не получая должного воспитания ни от отца, ни от матери, но из всех выделился средний сын Андарбек.

Хайрулле много раз жаловались сельчане на непутевого земляка. Глава села часто пытался образумить его, но не силой, а разговорами, советом, но в ответ слышал только задиристый смешок. А показывать ему силу своего характера Хайрулла не хотел:

— Молод еще! Наберется ума. Ну напугаю я его, ударю, изобью, убью даже на крайний случай, что мне это прибавит чести что ль? Я как отец семейства в этом ауле, а в семье, как говорится, не без урода. Что вы своего ребенка собственного не любить будете за то, что плохой он, прогоните? Нет ведь, так и Андарбек! Только силой слова и своим примером мы сможем на него подействовать — говорил Хайрулла сельчанам, когда те в очередной раз приходили ему жаловаться на парня.

Вот и сейчас, по дороге на работу, увидев Андарбека, ему снова стало неприятно:

— Опять, наверное, что-то натворил. Ээээх, Андарбек! Что же мне с тобой делать-то? — спрашивал сам себя Хайрулла. Пока Хайрулла добрался до работы, к сельсовету подошли еще несколько человек.

— Ассаламу алейкум, сельчане мои! — громко приветствовал всех Хайрулла. Чего вы вышли-то ни свет, ни заря? Выгнали что ли вас из дому? — шутя поприветствовал каждого Хайрулла.

— Ваалейкум салам, Хайрулла! Если выгонять, кроме как к тебе больше и пойти-то некуда, — воскликнул один из мужчин.

— Тоже мне нашел беду ты, Карим, — возразил ему один из мужчин. Надежнее места, как дом Хайруллы, нам и не найти! Счастливыми будем, если он приютит.

— Это точно ты сказал, — поддержали земляка многие…

Хайруллу сельчанам, действительно, было за что уважать. Внутреннее великодушие мужчины не терпело несправедливости по отношению к слабым или немощным, он очень тонко чувствовал боль сирот, оставшихся без отца, одиноких матерей, воспитывающих детей, он пытался оставить в каждой несчастной жизненной истории своих сельчан маленький отголосок о сделанном им добром деле. И у него это получалось.

Как-то раз в кабинете у районного начальства, Хайрулла увидел стопку писем, фамилия на одном из них была до боли знакома. Мужчина, с опаской глядя на дверь, взял в руки стопку. Открыв первое письмо, он в ужасе бросил его на стол, как будто взял в руки не бумагу, а угли с печи. Это был донос. И в руки «правосудия» шел местный богослов Ахмад — старый мужчина втайне от всех держал дома Священное писание и обучал ему желающих…

Времени раздумывать было мало. Хайрулла скомкал в руках бумагу и спрятал ее в карман. Пока разговаривал с начальством, руки в карманах Хайруллы горели, но сердце билось в радостной тревоге — богослову не грозит ничего. После приезда в аул, Хайрулла ночью пошел к Ахмаду. Тихо постучал в окно. Нельзя, чтобы кто-нибудь видел, как работник партии, преданный Советской власти, находится в таких дружеских и теплых отношениях с муллой… Хайрулла попросил его беречь себя, рассказал про донос.

— С сегодняшнего дня ты мой третий сын, — ответил ему Ахмад. Да бережет тебя Аллах.

— Клянусь священным Кораном, который ты держишь в руках, я ненавижу эту власть и мечтаю, чтобы она разрушилась, — прошептал Хайрулла. И это был не единственный вечер, который он проводил у него дома. И с каждым разом, общаясь с Ахмадом, он ощущал себя ближе к Богу, и надежда, дарованная этим ощущением, помогала ему верить в добро…

Хайрулла учил любить людей и сына Малика:

— Запомни раз и навсегда одну вещь — никогда, слышишь меня, никогда не отвергай людей. Знай, споткнувшись о камень, ты получишь боль, а споткнувшись о человека ты получишь добро. Не отвергай людей, сынок. От каждого человека, поверь мне, исходит какая-то польза, — учил он в редкие моменты своего свободного времени мальчишку.

— А если люди плохие и зло мне хотят сделать? С такими тоже что ли дружить? — спрашивал ребенок.

— Таких как раз и нельзя отвергать, Малик. Если ты сможешь наставить плохого, злого человека на путь истины, Аллах возблагодарит тебя, а если нет, то ты сам получишь жизненный урок, исходя из его горького опыта. Каждый человек, сделавший зло, рано или поздно покается в нем. Думаешь, Андарбек наш не хотел бы быть хорошим? Еще как бы хотел…

— Дада (отец в переводе с чеч) а почему он тогда не изменится?

— Слаб он еще! Силы внутренней не хватает измениться. Вот оно что. И действовать на него нужно поэтому словом и делом… Но гнилая сущность Андарбека слишком глубоко пустила корни, и что печальней всего, сыграла свою трагическую роль в жизни Хайруллы…

— Ну а если без шуток, земляки? Вы просто меня проведать, или что-то вас привело с утра в сельсовет? — обратился Хайрулла к собравшимся мужчинам. Разговор начал Карим.

— Понимаешь ли, Хайрулла. Мы, конечно, сообща должны бороться с этой напастью. У твоей соседки Кемси вчера украли муку. Женщина всю ночь простояла в очереди на мельнице, сама еле дотащила до дому два мешка, а на утро их как ни бывало. Ребятня узнала в грабителе Андарбека, да и он особо не отнекивается. Что же с ним делать-то? Никак он не образумится. Хайрулла недовольно вздохнул.

— Надо этому положить конец! Где он? Я же видел, когда на работу шел, как он здесь околачивался — спросил Хайрулла.

— Андарбек! Андарбек, поди сюда, разговор есть, — крикнул Карим. К этому времени уже подошли и другие сельчане. Запыхавшись, подбежала и Кемси:

— Хайрулла! Одна надежда на тебя! Я с таким трудом эту муку получила. Всю ночь, веришь, всю ночь простояла на ногах, пока очередь дойдет, — начала тараторить женщина.

— Кемси! Кемси, успокойся! Ты получишь свои два мешка муки, — начал Хайрулла.

— Неужели ты уже отобрал их у Андарбека?! Да возблагодарит тебя Аллах, — перебила его Кемси.

— Женщина! Ты дашь мне слово вставить или нет? Иди забери с моего двора сколько хочешь мешков этой муки и успокойся! — разозлился Хайрулла. Кемси от радости всплеснула руками.

— Век на тебя молиться буду, слышишь?

— Иди уже! Не мешай нам, — прикрикнул на нее Карим. Хайрулла снова недовольно вздохнул.

— Столько всего в жизни людей перевидел и хороших и плохих, с разными ситуациями пересекался я, неужели не смогу на этого щенка никак повлиять??? Ну-ка зовите его сюда! И Андарбека позовите, и его отца, и остальных сельчан, старейшин наших, всех зовите! — громко приказал Хайрулла.

Сельчане один за другим подходили к сельсовету. Все знали зачем их собирают. Старцы недовольно качали головой, смотря на Андарбека. Через некоторое время сельсовет был полон людей. Раньше всех прибежала и бедняжка Кемси, чтобы еще раз прилюдно поблагодарить Хайруллу.

— Земляки! Вы все, наверное, уже знаете зачем я вас собрал. Долго задерживать не буду, потому что знаю, что каждого ждет работа, началась весенняя пахота, поэтому каждая минута времени нам дорога. Вообще я планировал собраться с вами с совершенно другой целью, но получилось совсем по-другому. Все вы знаете про Андарбека нашего, сына Мовлида Муртазова…

— А что про меня не знать-то? — с ухмылкой встал у двери Андарбек. Помещение полностью обдало перегаром.

— Ээээээх родиться бы мне заново, чтобы тебя не узнать — вскрикнула Кемси.

— Глаза бы наши тебя не видели, — подхватил Карим.

— Тише вы! Андарбек, ты бы поздоровался для начала что ли –тихо сказал Хайрулла.

— Судить меня собрался? Может в тюрьму еще посадишь? Вечно цепляешься, дергаешь меня. Власть свою хочешь показать? Ты всегда себя выше ставишь, а простых за людей не принимаешь — начал уже скрипеть зубами Андарбек.

— Да ты что мелешь???? Что ты себе позволяешь? Ты хоть чеченкой-матерью рожден на этот свет??? — возмутился один из сельчан.

— Тихо! Пусть продолжает, — возразил Хайрулла.

— А я и продолжу. Ты возомнил себя! Всех пугаешь своей смелостью, родовитостью! Меня не напугаешь! Я тоже умею кинжалом размахивать, — неприятно растягивая слова произнес молодой человек и достал из-за пояса оружие. — Вот видишь?! — поднес он прямо к лицу Хайруллы короткий, блестящий кинжал. Гул дикого возмущения прошелся по всему помещению. Такую наглость в ауле никогда еще никто себе не позволял. Казалось, что Хайрулла разотрет этого парня в порошок. Мужчина молчал. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Но вулкан, вспыхнувший в его глазах обдал жаром каждого, кто присутствовал там. Хайрулла молча выхватил кинжал у Андарбека и, не проронив ни единого звука, вцепился в него руками и через несколько секунд, согнув его дугой, выкинул к ногам парня.

— Ты не ровня мне, чтобы я с тобой отношения выяснял! Если и буду разбираться, то с отцом, а он твой поступок никогда не одобрит! С детьми я не скандалю и не враждую. Уйди с дороги, щенок! — прикрикнул на него Хайрулла и вышел, разбрызгивая по полу капли свежей крови с рук. Сельчане, словно онемевшие, наблюдали за этой картиной. Да и Андарбек сразу же отрезвел и, как крыса, прошмыгнув за дверь, испарился.

— Можете расходиться по домам. И извините, что так вышло. Я не сдержался, — виновато посмотрев на свои окровавленные руки, промолвил Хайрулла и сразу вышел, не дожидаясь ответа. Вслед за ним выбежал Хамид.

— Хайрулла, подожди. Ты… это… извини, что я ничего не сказал. Ты вообще правильно поступил, достойно. Нечего об этого щенка руки марать и время тратить на его поучения. Но раны надо обработать, перевязать.

— Вы лекари вечно о своем! Эх! Тоже мне нашел раны! — усмехнулся Хайрулла.

— Будешь к Мовлиду идти, скажи мне. Вместе пойдем.

— Да ну, не нужно! Подумают еще, что припугнуть хочу, с помощником пришел. Спасибо, Хамид, пойду домой.

— Как скажешь…

— Весь день испортил, гаденыш…

II

Хайрулла решил, не откладывая, сегодня же пойти к Мовлиду. — Вот только руки вымою и пойду — думал Хайрулла, направляясь к своему дому. Близнецы играли во дворе, перебирая пухленькими ручонками острые камушки. Малик, как обычно, возился с конем. Услышав шаги, Муъминат вышла на улицу.

— Принеси мне воды и помоги чем-нибудь перевязать руки, — сказал Хайрулла и сел на пень, который остался после срубки старого ореха.

— О Аллах! А что случилось-то? — удивилась Муъминат.

— Пожалуйста, давай без лишних вопросов! Потом расскажу.

Я сейчас спешу. Мне еще к Мовлиду нужно. Не любитель на кого-то жаловаться, даже на ребенка, но в этом случае придется.

— Дада, я с тобой, — крикнул издалека Малик.

— Не со мной! Сиди дома, мать слушай, — продолжал свой разговор Хайрулла, пока Муъминат аккуратно перевязывала руки. Малик обиженно глядя в их сторону начал со всей силы тереть лошадь.

— Ты что шкуру с нее собрался сдирать что ли? Оставь ее в покое, она чистая. Какой ты настырный, однако, — рассмеялся Хайрулла.

— Ну! Я пошел! Скоро вернусь! Малик, веди себя хорошо, — сказал Хайрулла и вышел со двора. Через некоторое время Малик подбежал к своей матери.

— Мам! А я знаю почему у дады руки в крови и к Мовлиду зачем пошел знаю.

— И зачем же пошел? А откуда ты вообще-то знаешь? — удивилась Муъминат.

— Сегодня утром даде пожаловались, что Андарбек украл у Кемси два мешка муки, так вот дада собрал сельчан и сказал, что Андарбека надо научить, наставить его на правильный путь, а Андарбек начал размахивать перед ним кинжалом, потом дада выхватил у него кинжал, согнул его пополам и выкинул. Вот так вот! А я все с пацанами видел, мы в щелочку смотрели, –с гордостью выложил все подробности Малик.

У Муъминат опустились руки. В сердце прокралась тревога. Она молча смотрела вдаль.

— Мама, ты чего? Эй, ты меня слышишь, — тронул ее за руку мальчишка.

— Слышу, Малик, слышу. Хоть бы беды не натворил нам этот чертов Андарбек и вся его эта непутевая семейка.

— Мама, а правда, что отец Андарбека, к которому сейчас пошел дада, доносы пишет властям на сельчан, а те потом ему муку дают, помогают поля вспахивать. Это правда, мам? Люди так говорят.

— Я тоже слышала. Не знаю, Малик, не знаю. Может и правда, а может и нет. Иди, вон посмотри Анас плачет там. Иди, присмотри за детьми, — сказала Муъминат и устало плюхнулась на порог, сжимая в руках тряпку, которой мыла посуду.

Муъминат знала своего мужа лучше, чем себя. Она досконально изучила всю его психологию. И рассказ Малика растревожил ее не на шутку. Хайрулла, когда его переполняла злоба, мог переломать, выкинуть, растоптать все что его окружало. Много раз злоба, направленная на жену, выливалась на посуду. А Муъминат молча собирала осколки, а после ездила в соседний Дагестан и покупала новую…. — Хоть бы он не натворил делов-то… хоть бы не натворил. О Аллах! Отведи от нас беду — шептала она. Нужно было заняться делами, пока к вечеру не придут соседки со своими заказами. Муъминат очень красиво шила вещи, обшивала практически весь Шарой. Этот дар передала ей мать, которая была мастерицей на все руки. Но тревога не отпускала сердце, крепко сжав его в свои холодные руки.

Хайрулла долго не возвращался. Муъминат, услышав шаги, с радостью выбежала во двор, думая, что муж наконец вернулся. Но во дворе стоял Хамид. Муъминат удивилась. Брат крайне редкий гость в ее доме.

— Хамид, ты просто проведать или как? — неспокойно спросила она, обняв брата.

— Хайрулла не вернулся еще? Конфликт у него сегодня был с этим как его Андарбеком, имя даже произносить его тошно. Я хотел с ним вместе сходить, но не пустил он меня. Я переживаю, Хайрулла очень взрывной человек, — сказал Хамид, нервно перебирая в руке камушки, которые ему насыпали в руки близнецы.

— Да что ты! Поговорит и вернется. Мовлид взрослый человек, поругает своего сына и все, — стараясь не выдать своего волнения, успокаивала брата Муъминат…

Не успела сестра пригласить своего брата к чаю, как в это время во двор вбежал Малик, с криком:

— Маааааамаааа!!!! Дада Мовлида убил!!! — возглас Малика порвал тишину, как рвет молния на части небо.

Этот крик своего сына навсегда оборвал внутри Муъминат какую-то струну, которая так и не восстановилась до конца ее дней. Женщина через силу выдохнула и ощупью нашла за спиной ствол дерева, чтобы прислониться. Ей казалось, что через этот вздох из нее сейчас выпорхнула навсегда душа. Хамид побледнел:

— Малик! Ты что несешь? Где отец? Говори, где отец? — тряс он за плечи пацана…

— Там он, его ведут… говорят, что он убил, — бормотал напуганный Малик.

— И зачем же я отпустил его одного?! Как будто не знал его этот дурной характер! Зачем я послушал его, — сжимая в безысходности руки, повторял Хамид…

В этом случае, роковую роль сыграл даже и не дурной, как выразился Хамид, характер Хайруллы. Хайрулла в тот день застал Мовлида Муртазова не одного. Во дворе стояли работники с районного отдела милиции. Хайруллу гости Мовлида неприятно удивили.

— Значит правду люди говорят… доносчик… — толкуя в мыслях, зашел он во двор.

— Ассаламу алейкум, Мовлид! Как поживаешь? — подошел Хайрулла к главе семьи. Двое военных недовольно посмотрели в сторону председателя. Мовлид также недовольно поздоровался в ответ.

— Мовлид, я не вовремя, наверное. У тебя, кажется, гости. Но много времени не отниму. Может мы зайдем, или мне в следующий раз прийти? — спросил Хайрулла.

— Ты всегда не вовремя, — буркнул про себя Мовлид. — О чем говорить-то будем? — чувствуя себя под защитой своих гостей, смело заявил Мовлид. Хайруллу уже начал раздражать его достаточно развязный тон.

— О сыне твоем Андарбеке будем говорить, который очень большой славой пользуется в нашем ауле. Но дело не в этом, Мовлид, я понимаю ошибки молодости, что пьет, курит, Бог с ним. Кто не баловался-то этим? Не любитель я и жаловаться, но из-за его сегодняшнего поступка ноги просто сами привели меня к тебе, Мовлид.

— И что он такого, интересно сделал? — вставил слово все также недовольный отец. Хайрулла уже начал вскипать.

— Он зашел пьяный, огрызался, грубил мне, более того начал размахивать кинжалом, и это на глазах всего аула. Понимаешь, Мовлид? Поговори со своим сыном. Мовлид, усмехнувшись, посмотрел на военных. Те двое также улыбнулись. В их присутствии Мовлид не боялся ничего.

— Надо же какой смелый у меня сынок-то!

— Я недоволен его поведением, — нахмурившись, прервал его Хайрулла.

— Нууууу… знаешь ли, все довольны все равно не бывают. Значит тобой он тоже недоволен. Вот наша власть, например, им довольна. Не умеешь ты значит управлять селом, не боятся тебя граждане, понимаешь ли. Шучу я, шучу. Не знаю я, Хайрулла, что с ним делать. Детей у меня много, не успеваю всех воспитывать, — поглядывая на военных, ухмыльнулся Мовлид, довольный своей удачной шуткой.

— Я научу! — сухо ответил Хайрулла. Губы под густыми усами недовольно подергивались. Вторичное оскорбление терпеть от их семьи, да еще в присутствии русских, все нутро Хайруллы напрочь отказывалось. — Твое поганое отродье прилюдно в пьяном виде оскорбило меня. Я надеялся, что в тебе, если и не найдется мудрости успокоить своего сына, то найдется хотя бы капля достоинства и такта, чтобы извиниться за его слова передо мной! Чего распоясался-то? Думаешь я не знаю какая молва о тебе по аулу ходит? Кормишься чьими-то покалеченными судьбами? — Хайруллу уже бросало в жар от переполнявшей все тело злобы. Военные быстро подошли. Мовлид начал также вплотную подходить к Хайрулле. 
— Не надо меня теперь пугать, заодно и сплетни собирать… — растерялся он.

— Пугать и не собираюсь, но за оскорбления своего щенка и за все потрепанные им нервы сельчан ответишь ты! — крикнул Хайрулла. И не прошло доли секунды как его кинжал рассек наполовину плечо Мовлиду. Мужчина упал к его ногам в огромную лужу собственной крови. С криком выбежала его жена Кесират. Сбежались соседи. Военные, естественно, сразу же скрутили Хайруллу. Мовлиду оказали первую помощь, быстро остановили кровь и отвезли в районную больницу. Рана оказалась не смертельной, но ее хватило, чтобы перевернуть вверх дном всю жизнь Хайруллы, жизнь, которую он собирал по крупицам, через годы лишений и потерь…

Новость пронеслась диким эхом по всему горному Шарою. Держа в руках окровавленный кинжал, Хайрулла шел посередине двух солдат к своему двору. Малик от ужаса упал лицом на землю, пытаясь спрятаться, зарыться, снова уйти во вчерашнюю ночь и не проснуться, чтобы не увидеть этот злосчастный день. Муъминат выбежала навстречу. Она встретилась глазами с ним. Съехавший на плечи платок, учащенное дыхание, немой ужас в огромных черных глазах. Как же она напомнила ему первый кадр из их жизненного фильма, который начался десять лет назад в ту ветреную осеннюю ночь. И неужели сейчас в этот весенний день суждено было настать его развязке?

— Собирайся быстрее! Времени мало, — подтолкнул его вперед один из солдат.

— Куда же теперь? Он что убил его? Можно я с вами поеду… — вопросы Хамида один за другим сыпались в безызвестность.

— Не убил, но хотел. А этого достаточно. Можете ехать с нами, — дал добро солдат. Муъминат молча принесла кое-какие вещи. — Только бы не заплакать перед братом, — твердил ее разум.

— Детей береги! — тихо промолвил Хайрулла. Он искал глазами что-то. Взгляд мужчины упал на близнецов. Анас и Асет все также игрались на траве, проявляя совершенное безразличие ко всему происходящему у них дома на тот момент. Хайрулла ничего не сказал. И разумом, и сердцем понимал он, что споткнулся сейчас на горной жизненной тропе и безвозвратно летит в эту бездну. Виноват ли он? Может и да. Он был слугой своих неуемных страстей, а не терпения, которое, как известно, имеет ключ к любым дверям. А может и не был он виноват. Маленькие недочеловечки, подобные Мовлиду и Андарбеку, движимые своей такой же маленькой завистью, сами того не осознавая, становятся участниками крушения чьей-то большой жизни…

Абдул-Хамид подошел к сестре: 
— Муъминат, не переживай. Слава Аллаху Мовлид жив, от кровников скрываться Хайрулле не придется. Он сам служит властям. Вот увидишь допрос проведут или как там у них это называется, и отпустят. Сегодня, наверное, уже не получится, а завтра приедем мы домой, — бормотал что-то растерянный Хамид.

Муъминат молча смотрела на них. Ненависть и злоба переполняли ее до краев. Она на тот момент ненавидела всех и Андарбека, и Мовлида, и себя, и свой аул и весь этот белый свет.

— Почему я не могу ничего сделать? Ну почему? Если я смогла когда-то прилюдно встать на защиту его чести, посвятив ему свою юность, да и всю жизнь, неужели я не в силах сейчас что-то сделать? — слезы сдавили горло, мысли сдавили голову… Муъминат хотелось все бросить, пойти во двор Муртазовых и просто добить умирающего Мовлида. растоптать его, как он растоптал своим невежеством сегодня ее хрупкое женское счастье.

Прибежала вечно плачущая Написат. Бросилась ее успокаивать.

— Все обойдется, моя дорогая, вот увидишь, как обойдется.

— Да, конечно, — улыбнулась через силу Муъминат.

— А может и обойдется? Еще же ничего окончательно не решено — промелькнула надежда…

III

Надежда — вечный, негаснущий огонь в сердцах миллионов людей на земле. Огонь, который не в силах потушить никакая сила на земле. Говорят, она умирает последней, но это не так, она не умирает, она, как и душа вылетает с плоти человека и блуждает по свету, пока не найдет чье-то другое израненное сердце, чтобы вселиться в него… Приближающаяся ночь стала испытанием для Муъминат. Уставшее тело просило сна, а сердце беспокойно билось от грядущей неизвестности.

— Мам! — тихо позвал ее Малик.

— Чего тебе?

— Ты спишь?

— Спала, бы если бы ты не разбудил.

— Не спала, я знаю! — мальчишка ловко юркнул в темноте под одеяло к матери. Муъминат ласково прижала сына к себе.

— Ну чего ты, Малик пришел? Иди к детям. Анас с Асет начнут плакать, когда тебя не увидят рядом. Им же страшно, они же маленькие.

— Не пойду. Я с тобой хочу быть. Им не будет страшно, их все равно двое, а мы с тобой одни… теперь совсем одни остались… — сглотнул слезу мальчишка.

— Малик! Ты что плачешь? — удивилась мать.

— Можно подумать сама не плакала, — обиженно прошептал в ответ ребенок. Муъминат молча согласилась с ним. Так и заснули они… а ночь перемешала все: и мысли, и слезы, и сны. Прошло месяца два, как-то раз Малик выбежал во двор, услышав топот коня. Приехал Хамид.

— А где дада? — громко окликнул его племянник.

Хамид погладил его по голове и спросил:

— Где мать? Иди позови. И устало опустился на пенек. Муъминат вышла.

— Посадили его…

— На сколько?

— На пять лет…

Наступило глухое молчание. Теплый ветер выбил из-под платка черную прядь волос Муъминат. Тень безграничной печали еще больше придавала красоту ее лицу. Первая слезинка, как первая капля весеннего дождя, неожиданно скатилась по щеке.

— Муъминат, ко всему надо быть готовой в этой жизни. Могло бы быть и хуже. А пять лет, вот увидишь, как быстро пролетят. Нужды ни в чем не почувствуешь. Отец и я во всем тебе поможем, где нужна мужская сила. И сыновья твои вырастут. Чем больше испытаний, тем ближе к Аллаху. Не забывай об этом. Ты слышишь меня, сестра? Ладно, я позже приду. Малик, слушайся мать. Ты теперь за главного в семье — потрепал по плечу племянника Хамид.

Вести быстро разлетелись по всему Шарою. Приходили все посочувствовать Муъминат. Остаться с малышней в горах одной очень тяжело для женщины. Везде нужны мужские руки, сила и воля. Все предлагали свою помощь, просили обратиться к ним в любое время… А дни начали идти, похожие друг на друга, мрачные и серые.

Весну сменило лето, его в свою очередь осень, а за ней приковыляла и злая старушка-зима. Муъминат не доставляла никому никаких хлопот ни брату, ни отцу. Разве что во время пахоты чувствовала себя чуточку беззащитной. И там всегда подоспевал Хамид.

Муъминат старалась даже в самых неприметных мелочах не показывать свою слабость — перед детьми, перед отцом, перед сельчанами, перед природой, но саму себя ведь не обманешь. Ей было неимоверно тяжело, но еще тяжелей было каждый день натягивать на себя маску беззаботности, чтобы освободить себя от цепей людского любопытства, жалости и лишних вопросов. Часто наставали секунды безграничной тоски, когда хотелось настоящего, родного тепла… в такие моменты она всегда вспоминала мать, только перед ней она могла бы стянуть с себя эту вымученную искусственную улыбку и вдоволь выплакаться ей в плечо, показать свою слабость, раскрыть все свои ошибки и в ответ не получить укора. А остальные? А остальные слабее нее… отцу, брату, детям нужна была ее сила, чтобы боль за нее не мешала им жить. А он — первоисточник счастья и горя ее жизни, ее вечная борьба чувства и разума, любви и ненависти… он приходил только во сне и просил лишь об одном — беречь детей, как будто там за решеткой чувствовал, что готовится выйти в путь большая беда.

Иногда Муъминат овладевало непреодолимое желание увидеться с ним, но для горянки, для которой весь белый свет заканчивался за вон тем черным хребтом, поездка в город стоила большого труда. Да и предрассудки сельчан сковывали в цепи… молва пройдет по аулу — бросила малолетних детей и поехала в город, по мужу видите ли она соскучилась…

А там… вдали от шаройских гор, в грозненской тюрьме отбывал свое наказание Хайрулла. Прошло уже два года. Он безбожно клял и винил себя за этот поступок, за лопнувшее терпение, за неумение сдерживать себя в нужный момент. — Ну почему тогда, во дворе Мовлида, не встал передо мной ее образ, образ детей, как встает он сейчас… может я одумался бы? — задавал он себе этот один и тот же вопрос в частые минуты своего безумного одиночества. Хайрулла не ощущал вокруг себя людского тепла и вообще людского духа. Ему казалось, что он один здесь и сейчас несет жестокую кару за все содеянные и не содеянные им грехи. А ведь было это вовсе не так. Суровые 30-е годы ломали судьбы многих горцев. Раскулачивание, навязывание атеизма — жестокие реалии коммунистической идеологии Советской власти получили свое широкое распространение в 30-х годах. Хайрулла был не один, их было много, безвинно получивших свое возмездие, и тех, кого не пощадили даже за самые мелкие провинности…

Косы для куклы

I

Вместе с горными реками гор Кавказа, стремительно текло и время. Уже третья осень, без Хайруллы, покидала горы Шароя, окутывая их напоследок своим мокрым серебристым туманом. Жизнь Муъминат шла все тем же прежним однообразным темпом. Малик считал дни, месяцы и годы до возвращения отца, а близнецы росли, им было уже по четыре года. Смышленые, шустрые они отвлекали мать от посторонних мыслей. Но почему-то тревога не отпускала ее сердце, не могла она его ничем никак согреть. Оборвалось в нем что-то в тот весенний день, когда вошел он во двор с окровавленным кинжалом в руке. Этот крик ее сына порвал тогда какую-то невидимую нить в сердце, и оно теперь бесконечно кровоточило, заполняя этой кровью ее всю до краев…

Наступила зима… холодная и суровая горная зима. В одну из таких беспокойных, мерзлых ночей вышла из хлева и не вернулась обратно корова Муъминат.

Потерять скотину в горах большой убыток, тем более для одинокой женщины с малолетними детьми. Дожидаться утра у Муъминат не хватило терпения. Тихо, чтобы не разбудить детей, она вышла из дому. Ночь была ясной. На первый взгляд Муъминат не показалось на улице слишком холодно. Она бесшумно вывела лошадь и отправилась искать корову. Но непредсказуема зимняя ночь в горах. Неожиданно посыпал мелкий снег, подгоняемый холодным ветром. Муъминат продрогла до костей. Женщина поняла, что самостоятельные поиски успехом не увенчаются. Побродив по холоду, она вернулась домой. Озноб и сильный кашель напугали ее не на шутку. Корову так и не нашли. Чуть погодя Хамид отдал сестре одну из своих.

Здоровье Муъминат ухудшилось. Видимо простуда засела глубоко. Да и морально женщина заметно сломалась — заболевший отец, тоска по сестре, дети, растущие без отца, и время, зверски замедлившее свой бег. Все это ежедневно, ежечасно и ежеминутно по маленькой частичке съедало ее сердце, а оно становилось все тоньше и тоньше….

Ближе к весне отец совсем слег в постель. В один из дней Магомед-Мирза послал внука, чтобы позвать к себе Муъминат. Усадил ее рядом. На удивление дочери, ласково взял ее за руку. Муъминат разволновалась. Отец был крайне строг с ней всегда и никогда не позволял себе подобную нежность.

— Слаб я, доченька, очень слаб. Настал, наверное, и мой час… ты это… вот что…

Муъминат была в растерянности:

— Ты что, отец? Перестань… ты выздоровеешь, вот увидишь — бормотала она.

— Нет, Муъминат! Чует мое сердце, что обрывается связь с этим миром. Но ничего страшного, я не первый, кто его покидает. Я не за этим тебя позвал, чтобы сопли распускать и на смерть жаловаться. Ты вот что… я про Пери хочу поговорить…

— Про Пери? — удивленно оборвала его Муъминат.

— Да про Пери. Моя злоба на нее тоже имеет свой конец, как и моя жизнь… ко мне-то она и не подоспеет, наверное, уже, а ты пошли людей к ней и передай, чтобы не забывала дорогу к отчему дому… не виновата она ни в чем, и ни перед кем…

— Отец!!! — Муъминат припала в слезах к его груди. — Отец, спасибо тебе, отец… — не переставала она повторять.

— Не за что, дочка, — Магомед-Мирза сжал в своей ладони бледную руку дочери. Старик прощался с ней, с жизнью, с мыслями, со всем, что его окружало. Но как же мизерны человеческие решения по сравнению с тем великим предначертанием свыше. И даже, если окажись твоя плоть в диком пламени огня, душа из нее выпорхнет только в назначенный Творцом срок. Также и Магомед-Мирза, прощаясь с дочерью, не знал и не догадывался, что его миссия на этой бренной земле еще не завершена, и судьба еще задержит его на жизненной дороге, чтобы нанести ему один-единственный удар, который не сравнится своей жестокостью ни с одной потерей, какие у него были и могли бы быть….

Муъминат сразу же послала людей в Дагестан с радостной весточкой для старшей сестры. Связь с Пери была налажена. Время снова ускорило свой бег и в сердце женщины вновь загорелись тлеющие угольки надежды. Оставалось всего лишь два года… казалось, что близок этот долгожданный день.

— Это вообще ничего, понимаете? С каждым днем остается все меньше времени до того, как дада вернется. Если не верите, спросите у мамы, — всегда оживленно рассказывал близнецам Малик…

II

К чеченским горам осторожно пробиралась весна. Пробиралась по острым, заснеженным камням, раздирая в кровь свои ноги. Ей было тяжело. И неудивительно. Весна была юна и хрупка, а ведь какой огромный груз она несла на своих плечах для людей. Для кого-то она несла первую любовь, для кого-то горькое разочарование, для кого-то новую жизнь, для кого-то последний вздох, кому-то она была первой, а кому-то последней.

Эта весна изменила многое в старых, седых шаройских горах. Муъминат вновь охватил острый кашель. Женщина неожиданно слегла в постель. Хамид начал лечить ее различными травами. Никто не придавал особую значимость болезни Муъминат, подумаешь, кто не болел в холодную зиму. Да и сама она думала, что простуда, которую она зацепила в ту мерзлую ночь, когда отправилась на поиски коровы, до сих пор сидит в ней. Но состояние ее резко ухудшалось. Женщина осунулась, лицо приобрело сероватый, безжизненный оттенок. Уже второй день был на исходе как она не вставала с постели.

Приехала сестра Пери с Дагестана. Хамид был напуган состоянием Муъминат. Дни и ночи напролет проводил он у ее изголовья, поил женщину настойками из различных целебных трав, всеми силами старался отвоевать, отмолить ее у коварной, неожиданно подступившей болезни. Но Муъминат становилось все хуже и хуже. Женщине очень сильно хотелось увидеть отца, но прикованный к постели старик уже не смог бы исполнить ее волю, будь она даже последней. Малик с огненным блеском в глазах каждое утро подбегал к Хамиду:

— Маме же легче? Правда, легче? Я сегодня схожу еще трав насобираю, — подпрыгивая на месте обещал он дяде.

— Счастливый ты… мне бы твою любовь к жизни — думал Абдул-Хамид, а вслух поддерживал племянника:

— Конечно, Малик. Если бы не ты, я бы сам и не справился. Мама совсем не кушала, а сегодня утром целых два куска хлеба съела, — вытягивал он из себя улыбку.

Была ровно неделя как с каждой минутой Муъминат покидали силы. Она сама это понимала, понимали и другие, даже Малик начал догадываться. Не ходил больше мальчишка в поле за травами. Раздраженно отвечал на вопросы Анаса и Асет. Малик намеренно избегал всех, и даже больную мать. Все чаще перед глазами у него вставал злосчастный весенний день, в который забрали отца. И также, как тогда, ему и сейчас хотелось убежать и зарыться куда-то лицом, чтобы хотя бы на мгновение перед глазами встала черная тьма, а не реальность, которая также не была ничуть светлее…

Муъминат становилось хуже. Лицо покрылось испариной. Черные волосы были беспорядочно разбросаны по подушке. Женщина тяжело дышала. Сквозь кашель она хриплым голосом подозвала к себе золовку.

— Приведи их ко мне, сейчас приведи. Написат без объяснений поняла, о чем идет речь. Она выбежала на улицу. На пороге женщина столкнулась с Абдул-Хамидом. Руки тряслись. Взволнованный голос дрожал.

— Хамид… она… детей она хочет видеть, может это… Коран прочитаешь ей, может полегчает ей… — Написат сглотнула слезы. Ужас в широко раскрытых глазах Хамида навел на нее неописуемый страх…

— Ты что? Неееет, я не говорю про заупокойную молитву, я, я не про это, — она закрыла лицо руками и зарыдала. Абдул-Хамид выскочил раньше нее на улицу. Он просто летел по дороге. Куда же он шел? За срочной помощью в соседний аул, или в лес за травами, или за священным Кораном? Нет… он, взрослый, седой мужчина, всегда уравновешенный и стойкий, как скала, бежал к своему престарелому, прикованному к постели отцу, бежал к нему, как обиженный десятилетний мальчонка. В момент неизбежно надвигающейся беды человек рядом с близкими людьми бывает намного слабее. Их отсутствие в этот момент превращает его сердце в железный камень, а когда они рядом, оно начинает еще сильнее кровоточить. 
— Отец, она умирает, понимаешь, умирает и я не могу ничего сделать, отец!!! — мужчина припал к груди Магомед-Мирзы. Старик молча и неподвижно лежал. Магомед-Мирза понял, что несчастье, тихо, как кошка подкрадывается к их семье и оно неизбежно, ведь такую слабость его сын в ином случае никогда бы себе не позволил.

— Не гневи Аллаха! Ты и не можешь ничего сделать! Смерть что ли собрался останавливать? Иди к ней, Хамид, значит такова была воля Творца. Иди! — охрипшим голосом ответил ему старик. Хамид молча вышел из дома. Старик продолжал неподвижно лежать. Широко открытые глаза смотрели в серый потолок.

— Неужели ты берег меня для этого наказания? — прошептал старик, сам не понимая кому был направлен этот упрек…

А тем временем Муъминат последний раз трясущейся рукой погладила по голове малолетних детей.

— Не бросай их никогда, слышишь? — подняла она на золовку потухшие глаза…

Малика не находили нигде. Он убежал далеко вглубь леса и упал в колючие травы, которые он собирал вместе с дядей для матери. К горлу мальчишки подкатил ком обиды и горечи. Он вцепился обеими руками в землю и сорвал целую охапку травы, в которой спрятал свое опухшее от слез лицо.

Хамид тихо читал заупокойную молитву ясин. Комната была окутана грустью и тревогой. На улице сновали женщины.
Муъминат промучилась недолго. Душа быстро покинула ее, как будто обрадовалась от разлуки с вечно беспокойным, израненным сердцем женщины…

Дверь в комнату, где лежала покойница была закрыта. Все готовились к похоронам. Анас и Асет бесшумно подкрадывались к двери.

— Тише ты! А то разбудишь маму, — толкнула Асет брата.

— А ты не толкайся, — обиженно ответил Анас. Дети зашли. Первая подбежала Асет и осторожно дотронулась рукой до тела матери. Девочка обрадованно вскрикнула:

— Анас, смотри! Наша мама такая теплая! Анас подошел.

— Вот видишь! Я же говорил, что она просто спит… а все плачут почему-то… Дети с улыбкой прижимались к еще не остывшему телу матери. Забежала Написат.

— О Аллах! Кто вам позволил сюда зайти? Несчастные вы мои, — женщина не сдержала рыданий.

Она схватила Анаса и Асет за руки и хотела вывести, но дети уцепились за тело матери: 
— Деца (тетя, с чеч) Не уводи нас, оставь с мамой, — кричали мальчик с девочкой, перебивая друг друга. Анас еще отступил, а Асет обхватила обеими ручонками тело умершей матери.

— Оставь меня с мамой!!! — кричала она, захлебываясь в слезах. Анас стоял растерянный. Его испугала неподвижность матери. Написат еле отцепила девочку от кровати и вывела детей на улицу…

III

Вот так неожиданно для всех завершился короткий жизненный путь шаройской красавицы. Тогда на вечеринке бабушки Субайды, она станцевала последний раз в своей жизни и раскрылась всем сердцем навстречу этому теплому весеннему вечеру, как будто хотела напоследок вдохнуть в себя его прохладу… А дальше? А дальше продолжалась жизнь. Магомед-Мирзе с каждым часом становилось хуже. Хамид теперь проводил все время с отцом. Старик был без памяти, только изредка, в ночном бреду повторял имя так рано ушедшей из жизни дочери.

Хамид решил сразу же сообщить Хайрулле о случившемся, но сам поехать в город не мог, бросив умирающего отца. Да и в глубине души признавал, что не смог бы, никогда не смог бы посмотреть ему в глаза и сказать, что ее больше нет. Мужчина решил отправить старшего сына Адама. Адам был бойким парнем, хорошей опорой отца. Недавно обзавелся семьей, и несмотря на свой молодой возраст, успевал во всем, всегда помогал и Муъминат. Малик просился с ним в город к отцу, но тетя не отпустила ни за что.

Ранним утром Адам отправился в путь. Преодолев дорогу, пройдя через конвоиров, посты и многое другое он оказался на пороге Грозненской тюрьмы. Сердце парня забилось сильнее…

— И зачем же именно мне выпала миссия, чтобы сообщить эту горькую новость Хайрулле? Как я смогу сказать ему, что его малолетние дети остались без матери??? О Аллах! Даруй ему и нам терпения! — шептал про себя Адам.

Тревога охватила и Хайруллу, когда ему сообщили о свидании. С Шароя редко кто приходил… Хайрулла сидел за маленьким столом и пил небольшими глотками чай, точнее горячий кипяток. Адам зашел и поздоровался:

— Ассаламу-Алейкум, Хайрулла.

— Ва алейкум салам, Адам, садись, — слегка приподнялся Хайрулла. Адам замялся. Я пришел… я сразу скажу зачем… я, ты сильный человек… я знаю, что ты на все смотришь здраво…

— Что случилось? — сухо оборвал его Хайрулла.

— Она умерла… — его голос сорвался, губы задрожали. Адам опустил голову и закрыл рукой глаза, — пусть Аллах смилуется над ней, — прошептал он сквозь слезы.

Железная кружка с рук Хайруллы с грохотом упала на бетонный пол. Что угодно ожидал он услышать, что угодно, но не это. Адам выбежал из помещения, не попрощавшись, не сказав ничего Хайрулле.

— Не дорос я, видимо, еще, чтобы сообщать такие новости. Как же рано ты нас покинула, тетя! — шептал он на улице, опустившись на железную лавочку. А Хайрулла сидел неподвижно. В час этого безумства и безрассудства, перед его глазами, как черно-белая кинолента пробегала вся жизнь — образы своих детей, которые в одночасье остались и без матери, и без отца в этом суровом горном краю, обиды, нанесенные ей, пусть даже и невзначай, первые чувства, разбудившие его заросшее бурьяном сердце… Вассо у родника, сумасшедший взгляд ее черных глаз, наполненный огнем, та осенняя ночь, когда она подала ему хрупкую руку, спасая его имя и честь… тяжелые роды, когда она подарила ему сына и дочь, отара овец, за которой она бесстрашно погналась на чужом коне — все эти жизненные кадры вставали перед глазами, меняя друг друга как в калейдоскопе. И виной всему произошедшему он считал лишь себя, свой крутой нрав, неумение жить и ладить с жизнью. Хайрулле казалось не окажись он за решеткой, Муъминат была бы жива.

— Как же я сломал ей жизнь!!! Будь трижды проклято мое имя!!! — крикнул он и ударил кулаком по железной двери…

В Шаройских горах уже по-летнему припекало солнце. Малик пропадал у дяди вместе с двоюродными братьями, которые были немного старше него. Смотрел за дедушкой, помогал по дому. Хамид хотел, чтобы мальчишка насовсем перебрался к нему, а младших забрать к себе решила тетя Написат. Но Малик отказался наотрез.

— Отец скоро приедет! Что я ему скажу? Что сам не справился с домом и сбежал к тебе? Ты этого хочешь? И маленьких к тете не отпущу! Сам справлюсь! — раздраженно сквозь слезы выпалил мальчишка, сверкая озорными серыми глазами.

— Ну ладно, ладно! Я хотел, как бы лучше для тебя. Не обижайся, Малик! — Хамид, улыбнувшись погладил его по голове.

— Хорошо. — виновато улыбнулся в ответ племянник.

— Как же ты похож на него! Такой же дерзкий и своенравный! Да и мать была такой же… — прошептал Хамид, глядя вслед убегающему мальчишке.

Лето для горцев не было долгожданной порой отдыха. Все вышли на поля. Каждый был занят своим трудом, а Написат разрывалась между домом и двумя племянниками. День клонился к закату. Анас и Асет взобрались на крышу своего дома и сидели, болтая ножками. Так свысока легко было увидеть идет ли тетя Написат.

— Да не придет она сегодня… вон уже вечер, давай слезем отсюда, — начал хныкать Анас.

— Придет! Сиди на месте! — прикрикнула на него Асет и больно толкнула локтем. Анас обиженно замолчал. Вдруг глаза ребенка заиграли огоньками, и он громко вскрикнул:

— Вот она!!! Идет!!!

— Я же говорила! Я же говорила тебе, что придет, а ты не верил мне, — повторяла счастливая Асет.

Издалека дети увидели знакомый силуэт Написат, которая шла, закинув за плечо мешок. Женщина с каждой минутой ускоряла свой шаг, чтобы поскорее добраться до детей. Она жила в другом хуторе, чуть ниже. И ей нужно было взбираться наверх и преодолевать достаточно долгий путь. Но никакие трудности не могли сравниться с радостным возгласом детей: «Деца!!!», который она слышала издалека. И каждый раз, после этого возгласа перед глазами Написат вставал красивый образ ее исхудавшего лица, и счастливый крик детей смешивался с ее порывистым «Не бросай их никогда, слышишь?»

— Ну что мои, ягнята? Проголодались? Тетя вас заморила сегодня голодом, заморила, — повторяла Написат, целуя то мальчика, то девочку.

Написат решила остаться с ними на ночь. Пришел и Малик. Все сели за стол. Асет уплетая за обе щеки кукурузную лепешку тети сказала:

— Вкусно… как у мамы!

Написат не шел кусок в горло. Она с болью смотрела на детей, как будто чувствовала своим чутким женским сердцем сколько горя им придется еще хлебнуть. На следующее утро Написат собиралась домой, как услышала громкий плач Асет. Женщина выбежала на улицу.

— Что случилось, родная?

— Деца (Тетя), они не дали мне с собой играть, потому что у меня куклы нет… у всех есть, у меня нет… понимаешь… а в игре у каждой должна быть кукла, — обиженно всхлипывала девочка. Глаза женщины наполнились слезами:

— Будет тебе кукла, Асет, будет! Обещаю!

— Правда? — в заплаканных глазах девочки вспыхнул озорной огонек. Размазывая по лицу слезы, она крепко обняла тетю. Отбросив все дела, Написат тут же села мастерить тряпочную куклу. Асет с восторгом наблюдала за каждым движением женщины. Кое-как соединив цветные лоскутки, Написат собрала из нее образ куклы. Так вот одна беда…

— А как же… она у меня будет без косы? — расстроенно воскликнула девочка. Задумавшись, Написат ответила:

— Будут у нее и косы. Неси ножницы! Девочка побежала за ножницами, а Написат сняв с головы платок, распустила собранные в узел, растрепанные волосы. Девочка застыла на мгновение с ножницами в руках.

— Деца, ты что… свои волосы…

— Дай сюда! — прервала ее Написат, и выбрав прядь получше быстро отстригла ее. Прилепив кое-как волосы на куклу, Написат отдала ее в руки восторженной девочки.

— Вот! Теперь у тебя будет самая красивая кукла с длинными волосами…

IV

Далеко от дома, вдали от детей, за решеткой, метался Хайрулла, как загнанный зверь… проклиная себя и день, когда он появился на свет. Не прошло и двух месяцев после того, как он узнал о смерти жены, как руководство вызвало его к себе, и за хорошее поведение, ответственное отношение к работе досрочно освободило. Не мог он принять как есть этот факт. Знал, что кроется здесь участие третьего лица, но никак не мог понять какого. Руководство и слушать не стало его подозрения.

— Иди мол пока не передумали…

Хайрулла вышел на улицу. Жгучее солнце светило в глаза. Мужчина почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Он оглянулся. За его спиной, опустив голову стоял Вассо.

— Прими мои соболезнования. Она была достойной женщиной, — тихо промолвил он.

— Спасибо! Вассо… Твоих рук значит дело? Не нужно было, Вассо. Я виноват, и было бы справедливо, если бы я понес до конца свое наказание.

— Ты там в горах нужнее… а жизнь сама рассудит кто прав, кто виноват, и сама накажет….

— В этом ты прав… меня, по-моему, уже наказала, — прервал его Хайрулла.

— Жизнь продолжается, ты нужен детям, — Вассо подошел и робко протянул ему руку. Хайрулла обнял его.

— Спасибо тебе! Я знал, что ты человек чести… князь Вассо! — добавил он. Попрощавшись, они разошлись. Какое-то непонятное чувство теплоты осторожно коснулось Хайруллы. Ему было приятно, что вечно враждовавший с ним Вассо в такую минуту проявил свое благородство…

Вечерело. Сам того не осознавая, Хайрулла приближался к Шарою. Сердце забилось сильнее. Интересно, кого же я встречу здесь первым — вставал перед ним раз за разом один и тот же вопрос. Волнение охватывало не на шутку. И неудивительно. Он кровник, как бы там ни было. А такое клеймо горцы просто так не снимают. Удар кинжалом, которым он рассек плечо Хакима мог бы стать и смертельным. На нем кровь по сути безвинного человека, и, учитывая это, Хайрулла даже не имеет права по адатам войти в это село на коне. Пока не простит его семья Хакима, он должен жить с опущенной головой. И сельчане, наверное, его не поняли, а ведь больше 17 лет он умело руководил аулом, а теперь потерял все — работу, жену, отмотал немалый срок и еле волоча ноги идет домой.

Хайрулла издали увидел силуэт приближающегося всадника. Холодный пот прошиб все тело. Перед ним стоял Мовлид Муртазов. Мужчина быстро соскочил с коня. Взгляд Хайруллы сразу упал на малоподвижную левую руку Мовлида.

— Слава Аллаху, что хоть без руки не остался — мелькнула первая мысль. Хайрулла понял, что Мовлид растерян, а тот в свою очередь видел его волнение. Они оба были в полной мере виноваты друг перед другом. Виной Мовлида стало его элементарное малодушие и невоспитанность сына, виной Хайруллы же стал пыл, который он не смог вовремя остудить.

— Прими мои соболезнования. Муъминат была удивительной женщиной. Весь аул скорбит по ней… и прости меня, Хайрулла… именем Аллаха тебя прошу! — Мовлид подошел к нему и обнял его. Удивлению Хайруллы не было предела.

— Спасибо, да будет доволен тобою Аллах! Все мы покинем этот мир. А извиняться передо мной не стоит…

— Не надо. Я признаю, что искалечил твою жизнь. Я виноват перед тобой. Все могло бы быть по-другому, — прервал его Мовлид. Хайрулла молчал.

— Ну что мы стоим-то? Тебя же дети заждались, –улыбнулся Мовлид и подал Хайрулле поводья коня. Хайрулла въезжал в аул на коне Мовлида Муртазова — человека, которого он чуть не лишил жизни, человека, чья кровь была на его совести. Уже второй раз Хайруллу не разочаровала его сильная вера в людскую добродетель, о которой он всегда рассказывал старшему сыну. И она — эта вера в людей зажигала надежду уже на новую жизнь, и горящее от ран сердце постепенно остывало. Не доезжая до тропы, ведущей вверх в сторону его дома, Хайрулла остановил коня.

— Мовлид, спасибо тебе! Дальше я сам, свежим воздухом хочу подышать, очень сильно по горам соскучился.

— Конечно! Увидимся еще, Хайрулла. Все наладится, не переживай, — ответил Мовлид и уехал по своим делам, вскочив на коня. Хайрулла медленно брел домой. Боялся полной грудью вдохнуть свежий, пьянящий воздух родных гор.

— Сколько же всего пройдено здесь… и сколько, наверное, предстоит, — думал он. Поток его мыслей прервал резкий крик…

— Дада!!! Он оглянулся. За ним бежал мальчишка, в котором Хайрулла узнал старшего сына. Мальчик припал к отцу. Хайрулла заметил его полные слез огромные глаза.

— Тише, тише, тише! Ты чего, Малик? — Хайрулла поднял голову ребенка. По лицу мальчишки стекали слезы одна за другой. — Прекрати! Пошли домой! — строго приказал отец. И побрели они вместе по знакомой протоптанной тропинке, не смотря друг другу в глаза — нельзя мужчинам плакать, а слезы, видимо об этом не знают…

— Все говорили, что все хорошо будет, что надо добрыми быть! И хорошо все не стало! Все врут — дядя тоже. Он говорил, что мама выздоровеет, но она умерла, теперь дедушка тоже умирает, — всхлипывал Малик, вытирая слезы.

— Это решения Аллаха, Малик, мы не можем с ним спорить, нет у нас такой власти, понимаешь. А людей все-таки надо любить, надо. Помнишь я тебе говорил как-то про доброту, помнишь?

— Помню…

— Так вот, знаешь кого я первым встретил на окраине нашего аула?

— Андарбека что ли? — удивился Малик.

— Нет. Его отца Мовлида. Он именем Аллаха просил у меня прощения, хотя я его кровник, подал мне коня, обнял, выразил соболезнования. Это значит, что он изменился, Малик, изменился! А хотя бы одна человеческая душа, в которую пролился свет, дорогого стоит. Ты это когда-нибудь поймешь, потом вспомнишь. А злобу с сердца убери, слышишь меня? Убери! На кого ты злишься? На Аллаха? На кого? А мать… мать помни, и никогда ее образ не забывай, храни его в сердце, молись за нее, проси за ее покой у Всевышнего. Это лучшее, что мы можем сегодня ей сделать…

Пророчество Ахмада

I

Он вернулся, он вернулся домой, в дом, где еще жило ее тепло, ее ясный лик, ее шаги. Все это было в его доме, за исключением ее физического присутствия, которое он старался найти теперь в детях. Нужно было заново начинать жизнь, уже новую жизнь. Жизнь, в которой не было, и уже никогда не будет ее печального образа. Хайрулла не знал с чего ее начинать — эту жизнь, порой такую жестокую и несправедливую.

На следующий же вечер он пошел к мулле Ахмаду. В сумерки Хайрулла постучался в дверь богослова. Ахмад был рад его приходу. Они долго, как обычно тихим шепотом, вели свою беседу.

— Не зря у тебя на сердце волнение-то, Хайрулла! Беда к вам придет, большая беда. 
— К нам? Не много ли их для меня одного? — усмехнулся Хайрулла.

— Не к тебе одному, а к народу целому, а я вот ее не увижу и слава Аллаху, что не увижу.

— Не понимаю тебя, Ахмад?!

— Да и я сам сейчас не совсем понимаю. Но беда будет большая. С последним зимним снегом обрушится она на всех вайнахов и надолго обрушится…

— Когда?

— Время покажет, время…

— Эххх время! Будь оно неладно это время! — Хайрулла сжимал кулаки…

Через несколько дней аул потрясла очередная новость — раскулачивание так называемых богачей, подозрение в помощи абрекам, скрывающимся в горах, и многое другое. Все было понятно — в район поступили доносы. Хамид рассказывал Хайрулле, что после его ареста власти частенько начали наведываться в аул по ложным и неложным доносам. А ведь сельчане даже и не знали, что преданный большевистскому строю Хайрулла, спас многих от грозненской мясорубки…

Заскочил взволнованный Малик.

— Дада! Дада!

— Что случилось?

— Дедушку Ахмада, муллу этого заберут, говорят, — тихо прошептал мальчишка.

— Когда?

— Сегодня. Мы не успели спрятать все. Вчера ночью с ребятами закопали Кораны, а другие сегодня спрятать не успели, — голос ребенка дрожал. Хайрулла пылал. Он вспомнил, как и раньше, после его предупреждений детвора, в том числе и его сын, помогали старику вместе с его внуками скрывать священные книги. Словно горящими углями осыпало всего внутри. Он не ожидал, что после смерти Муъминат какая-то новость сможет его так потрясти. Мужчина быстрым шагом вышел из дому. Везде шумели людские голоса, народ высыпал на улицу. Кто-то молча проклинал власть, кто-то бесшумно глотал слезы…

Среди собравшихся Хайрулла заметил статную фигуру всадника на сером коне в военном обмундировании. Это был известный в Шарое Арсанукай Хакуев — блестящий работник НКВД, который не дал в себе усомниться начальству ни на секунду ничем: ни случайным упоминанием Аллаха, ни намеренным сокрытием невиновного земляка. Его иконой была лишь власть Советов, которой он служил, служил, но не людской верой и не Божьей правдой. Холодный, расчетливый взгляд, красивый горский профиль и черные усы над крепко сжатыми, тонкими губами.

Арсанукая в Шарое знали все. Начальство редко доверяло чеченцам, но его преданность их ни разу не подвела. Арсанукай с Шароя! Так он представлял себя незнакомцам. А в самом Шарое многие его боялись, многие гордились, затуманенные советской идеологией они видели в нем безупречного героя — смелого и красивого. Но был единственный человек, который мог осадить крылатого коня его гордыни. И зная это, Арсанукай намеренно не пересекался с ним. Построить дружеские отношения у него не хватало благородства, которого было с лихвой в натуре Хайруллы. И как раз удачно подвернулся случай во дворе Мовлида, когда Хайрулла не сдержал свой гнев. И в этой печальной для него истории Арсанукай сыграл не последнюю роль.

Всадник приближался, а за ним шла сгорбившаяся фигура богослова Ахмада, тайно хранившего много лет у своего изголовья писание Творца. Старик шел по горной тропе, еле волоча ноги, с перекинутым за спину мешком, в котором лежали священные книги Аллаха. А молодой, бравый чеченец гарцевал на высоком коне, игриво перекидывая в руках поводья. Приблизившись к толпе людей, Арсанукай придержал коня. Устало вздохнув, остановился и Ахмад. Арсанукай, улыбаясь, окинул всех своим холодным взглядом, в котором на тот момент отсутствовало что-либо человеческое. Это был омерзительный взгляд шакала, который чувствуя отсутствие рядом волков, ощутил себя на мгновение повелителем гор…

— Ну что, Ахмад? Сегодня бы, наверное, хотел бы ты быть коммунистом, не правда ли? — рассмеялся Арсанукай. Но поздно уже, дядя! Надо было раньше меня слушать. Видишь, сколько ни читай у свечки этих книжек, сколько ни колдуй, а от власти не сокрылся. Вот и где спрашивается волшебство ваше религиозное? Правду ведь, говорю, Ахмад? — с издевкой в голосе продолжал свой разговор НКВД-шник. Хайрулла вскипал. Вот-вот и рука опустится к кинжалу, и эта гадкая голова в долю секунды слетит к ногам стоящих людей. Перед глазами Хайруллы уже вставала эта картина. Но взгляд мужчины встретился с глазами старика и шепот, слетевший с его трясущихся губ заглушил одновременно и смех Арсанукая и гнев Хайруллы.

— Не смей!!! — этих коротких два слова были направлены к Хайрулле, хотя он просто стоял, как и десятки людей, но Ахмад знал — на что способен Хайрулла….

— Чего ты там бормочешь? Отвечай по делу! — не унимался Арсанукай.

— Ответить говоришь, Арсанукай? Отвечу!!! Клянусь прочитанным мною священным Кораном, не хотел бы я сегодня быть коммунистом! И я беру этой клятве своей в свидетели десятки людей и эти горы, в подножье которых очень скоро найдут твое оскверненное тело! И тогда, Арсанукай, ты вспомнишь сегодняшний день и старца Ахмада, и твоя душа задаст тебе этот вопрос, который ты задал сейчас мне, но будет уже поздно. Вот мой ответ! — старик, тряся головой, окинул всех взглядом. Он говорил громко, и среди наступившей тишины шаройские горы тройным эхом повторили орлиный клекот непоколебимого старца. Арсанукай посерел. Железный атеизм не помог оставить без внимания проклятие старика.

— Пошел вон! — прикрикнул он и подтолкнул Ахмада, наклонившись с седла. Старик не упал. Он продолжил свой путь, не выпуская из рук мешок, в котором лежали последние откровения Всевышнего Аллаха. Люди долго стояли, пока эти две тени не исчезли за первым хребтом…

II

А время шло. Хайрулла был в замешательстве. Чем заняться? Как продолжить эту жизнь. Перед глазами постоянно стоял образ Муъминат, а в ушах звенел голос Ахмада: «Беда будет скоро… большая беда…»

Настала первая холодная, леденящая душу и сердце, зима, первая зима настоящего одиночества. Там за решеткой, когда она была жива он чувствовал ее тепло, ее жизнь, а сейчас он был действительно одинок. Не было той духовной опоры в ее лице. Было больно смотреть в горящие глазки Анаса и Асет. А старший Малик вечно пропадал то у дедушки, то у тети Написат. Все вокруг говорили, что мальчонка очень похож на отца. А Хайрулла как-то радостно не принимал этот факт.

— Дада! Это же хорошо, что я на тебя похож, я всегда хочу быть таким как ты, а ты и не рад, — обижался Малик.

— Будь во всем похожим на меня, но только умоляю тебя жизнь мою не повторяй! — говорил Хайрулла.

Зима отняла еще одного близкого человека для его детей. Не стало дедушки Магомед-Мирзы. Старик постоянно впадал в забытье, и Хайрулла так и не пошел к нему… даже был в какой-то мере и рад, что он все равно бы его не узнал — чувствовал перед ним некую вину за такой ранний уход из жизни его дочери Муъминат.

Не прошло и месяца как одним хмурым вечером Малик окликнул отца:

— Дада, к тебе пришли.

— Кто?

— Да вот он! — как-то холодно ответил сын и, недовольно кивнув в сторону гостя, вышел из дома. На пороге стоял Арсанукай Хакуев. Хайрулла был в недоумении. Он не мог понять, что могло привести этого человека в его дом.

А незваный гость ухмыльнулся, глядя вслед выбежавшему мальчишке:

— Негостеприимный что-то у тебя сынок?

— Главное, чтобы хозяин дома был гостеприимным! Заходи, Арсанукай, не стой на пороге.

Арсанукай зашел. Прежде чем он заговорил, перед глазами Хайруллы прошла целая вечность в ожидании. Он не мог и предположить зачем этот человек, который стоял по ту сторону жизненной баррикады пришел сейчас к нему, зачем он посетил его разрушенный маленький мир, в котором для него никогда не найдется места. Или может он хочет окончательно добить его и отпраздновать свою победу? Но ведь он, Хайрулла, проиграл! Проиграл… он больше не глава села, он отмотал срок, потерял спутницу жизни! Неужели и этого недостаточно. Я проиграл, но не духом… а здесь уж извини, Арсанукай, здесь и НКВД твое бессильно, и оружие, и вся власть Советов бессильна — рассуждал про себя Хайрулла. Первым тишину нарушил Арсанукай:

— Ты, наверное, удивлен моим визитом?

— Хм! Удивлен еще мягко сказано, — усмехнулся Хайрулла.

— Жизнь состоит из сюрпризов! Пора бы тебе привыкнуть, — пустил в ход иронию Арсанукай.

— Пора бы уже перейти к делу. Я знаю, что дружба уж точно тебя ко мне не привела, — начал нервничать Хайрулла.

— Спешка ни к чему, конечно, но что поделать раз вы не любите гостей, то быстрее изложу цель своего визита и уйду. А пришел я, Хайрулла, с деловым предложением, с очень, так сказать, для тебя выгодным предложением. В годы, когда ты умело руководил нашим селом о твоей честности, были наслышаны в высших кругах. Ты истинный патриот, любящий свою Родину и преданный нашей власти. После известных событий, ты теперь без дела, и я замолвил за тебя словечко, и народный комиссариат не желает, чтобы человек, верный их интересам остался без ничего, они ждут тебя и предлагают работу. А работы сейчас ой как много. Много нечисти в горах развелось, понимаешь ли. Ты ведь знаешь, о чем я. Даже при твоей ответственной работе она, эта нечисть, была. Много упущений у тебя, кстати, было. Эти сказочники, наподобие Ахмада. Как ты их оставил, не пойму до сих пор, — язвительно улыбался Арсанукай, испытывая последние капли терпения своего собеседника. Хайрулла поднял свое побагровевшее лицо.

— Так…! Так, хм… интересно?!

— На чем мы остановились? — Арсанукай спешно решил продолжить тему разговора, не провоцируя и дальше Хайруллу, — cвои люди в горах нам крайне необходимы сейчас. А ты из их числа. Так что, поздравляю тебя. Ты счастливчик! Удача не повернулась к тебе спиной! — Арсанукай встал. Вслед за ним встал и Хайрулла. Его гость торжествующе улыбался. Ехидный взгляд прожигал до костей.

— А если…

— А если откажешься, — прервал его Арсанукай. Если откажешься, припомню как покрывал Ахмада, как выбрасывал доносы. Думаешь, не знаю? Все я знаю, — прошипел он, вплотную приблизившись к Хайрулле. Хайрулла стоял молча. Незваный гость, хлопнув дверью, вышел из дому.

Хайрулла усмехнулся. У него не было другого выбора. Его берут и втыкают в ту гадкую кучу зла и лжи, которой он всегда опасался, которую он всегда обходил. Втыкают, чтобы сломать его до конца. Знают, как задеть за больное. А что остается теперь? Взять дать по мерзкой роже этого Арсанукая и отказаться. Пусть вершит над ним свой черный суд, все равно все когда-то предстанем перед тем Высшим Судом, когда судить будет уже не поганая власть Арсанукая, которой он продал свою душу, а Всевышний! Но Хайрулла не мог так поступить. Не мог, потому что один раз уже во дворе Мовлида Муртазова жестоко поплатился за свою несдержанность. Теперь за его спиной стояли малолетние дети, оставшиеся без матери. И для него единственной иконой, единственным маяком были они и их благополучие. Волей-неволей придется теперь врагом стать для родичей своих, благородство свое на кон положить, но еще не изучено ими до конца его свинцовое сердце, через которое уже никогда не пройдут их пули мерзости и несправедливости. — И все равно ты не победил меня! А ведь это действительно удача! Я могу еще спасать людей, добравшись в НКВД. Это действительно удача! — шептал про себя Хайрулла…

— Ты о чем говоришь, дада? — прервал его монолог Малик.

— Да, ничего, сынок! Работенка подвернулась. И вообще, не унывай, Малик! Все равно удача на стороне добра. Все у нас будет хорошо! Вот увидишь, — радостно потрепал он по плечу сына. А Малик, приятно удивленный сменой настроения отца, тепло улыбался.

III

Весть, что Хайрулла официально встал в ряды НКВД, быстро разлетелась по аулу. Многие не верили. Многие просто не хотели верить, не хотели признать, что теперь Хайрулла, горячо любивший свой род и аул может в одночасье стать для них грозой, какой был уже много лет Арсанукай Хакуев.

— Никогда нас не предаст Хайрулла! Никогда не предаст! Не верю в это! Он сумеет из любой грязи чистым выйти. Это человек чести, — горячо доказывал сельчанам Карим. И многие с ним соглашались.

Настали первые дни новой работы. Власти усилили поимку бандитов в горах. Шаройские окрестности должен был контролировать Хайрулла. День клонился к закату. Хайрулла на коне прочесывал лес. В душе молил Бога, чтобы никого не встретил. — Я собаку не смогу предать, не то что человека! О Аллах, прошу тебя не ставь меня в такие условия, чтобы пришлось указывать на чей-то след — молил в душе Хайрулла…

Выйдя из леса, он ехал по горной дороге, как конь заржал, услышав человеческие голоса. Неприятный холод обуял всадника. Негромкие голоса доносились из подножья горы. Хайрулла понял, что в старой пещере кто-то есть. Он направил туда коня. Оставив вороного, он пешим ходом добрался до входа, откуда виднелся приглушенный свет. Хайрулла, осторожно ступая, вошел.

Пещера, видимо, не первый день служила местом постоянного обитания абреков. Стены были украшены коврами, повсюду висело дорогое оружие. На полу, по-турецки скрестив ноги, сидело трое мужчин. Они были все чем-то внешне похожи. Аскетические лица со впалыми щеками, обрамленные черными бородами и строгий взгляд по-волчьи нахмуренных глаз выдавали, что они все трое преследуют одну цель. Посередине стоял котел, из которого тонкой струйкой поднимался пар, а вместе с ним и вкусный запах свежесваренного мяса. Визит Хайруллы их нисколько не удивил. Ни один мускул не дрогнул на их лице, хотя они прекрасно знали, что перед ними стоит вооруженный НКВДшник. Со стороны можно было подумать, что эта встреча была заранее запланирована.

— Ассаламу Алейкум! — первым нарушил тишину Хайрулла.

— Ва алейкум салам, незваный гость! — ответил один из них.

— Рад, наверное? Хорошую информацию нашел, начальство по головке погладит. А вот дойдешь ли ты до него? А? — съязвил второй. А третий абрек, доставая из нагрудного кармана маленькие ножницы произнес, усмехаясь:

— Проходи. Не стой у порога…

Хайрулла был в недоумении, и сурово упредил:

— В роду Хайруллы из Шароя никогда не было предателей! И если вы хотите оставить меня в живых, попросил бы не трогать мои усы, если с этой целью ты достаешь ножницы. Я не терплю унижения, и никогда не ставил жизнь выше своей чести. И надеюсь, что я стою сейчас перед людьми, для которых это слово также бесценно, как и для меня. Да, мы люди разных интересов. И сейчас вас больше, вы вооружены, но прежде всего по горским адатам, если вы их чтите, то я ваш гость! Гость или пленник решать вам и вашему благородству?! — воскликнул Хайрулла, горделиво поправляя свои усы.

Абреки посмотрели друг на друга. Один из них убрал ножницы обратно в карман.

— Это значит ты, этот Хайрулла. Наслышаны о твоем мужестве, и, видимо, не пусты эти разговоры.

— Проходи! Расслабься. Покушай с нами. Къонаха (чеч. настоящий мужчина) он остается им в любых условиях. Мы действительно наслышаны о тебе.

— Мне бы намаз сделать?! — тихо произнес Хайрулла. Один абрек быстро вскочил и подал ему четки и молельный коврик. Хайрулла совершил намаз, покушал вместе с абреками. Они поинтересовались его жизнью, семьей, затрагивая болезненные струны его сердца. Сглотнув какой-то непонятный ком обиды, Хайрулла ответил:

— Умерла у меня жена, троих детей оставила. Старшему сыну около пятнадцати, есть близнецы мальчик и девочка пятилетние. Засиделся я с вами. А это опасно и для меня, и для вас. Не дай Аллах коня моего обнаружат или следы. Пожалуй, пойду я. А вы берегите себя… и запомните раз и навсегда Хайрулла не предает! Мужчины встали. Каждый из них крепко пожал ему руку. А один из абреков при выходе тихо окликнул его.

— Хайрулла! Он оглянулся.

— Женись обязательно, Хайрулла, слышишь? У тебя должно быть много сыновей…

Хайрулла спешно покинул стан абреков. Возвращаясь обратно к лесу, он встретил группу конвоиров, по речи понял, что русские.

— В старой пещере смотрел? — спросил один из них, еле удерживая, рвущегося вперед коня.

— Да, смотрел. Там никого. Я лес не успел прочесать. Там выстрел был слышен, конь мой еще напугался, — искусно соврал Хайрулла.

— К лесу!!! — скомандовал его собеседник. И солдаты с шумом ускакали.

С сердца отлегло. Тревога отпустила Хайруллу. И он направился к дому. Издали заметил в окне снующую Написат. Семья радостно его встретила. Один Анас сидел в углу, насупившись.

— С этим что случилось? Побил что ли кто? — спросил Хайрулла, кивнув в сторону мальчика.

— На меня обижен. Хочу завтра вместе с Асет на базар в Шатой съездить, кое-что прикупить им, совсем обносились. А Анаса решили дома оставить. С двумя детьми сложно мне будет, да и сорванец он. Вот и дуется на нас, — ответила Написат.

— Да зачем тебе этот Шатой. Поедешь со мной на работу, вместе будем делами заниматься. Не мужское это дело — с бабами по базару ходить, — сказал Хайрулла.

Анас не верил своим ушам. Озорной блеск в серых глазах пацана, наверное, осветил бы и безлунную зимнюю ночь.

Следующим утром Хайрулла, посадив за спину сына, поскакал в сторону старой пещеры. Ему было интересно знать как поступили абреки, и смог ли он внушить им доверие. Мужчина был разочарован, когда увидел, что вход в их темную обитель был завален старым бревном.

— Не нас ищешь? — негромко кашлянул кто-то за спиной. Хайрулла узнал абрека.

— Да вот…

— Проверить пришел, как доверяем? А мы доверяем. До ночи прождали. Не пришел никто. Поняли, что слова на ветер не бросаешь, но ради твоего же блага решили уйти. Боком бы тебе благородство вылезло, если бы они после тебя заново начали проверять, — пояснил абрек.

— Сынок? — спросил он, погладив русые кудри Анаса.

— Да вот оставить не с кем. Тетя на базар поехала, а этот со мной шляется, — ответил, улыбнувшись, Хайрулла.

— Давай к нам его. Присмотрим. Потом придешь, вечером к водопаду, заберешь. — предложил абрек.

— К вам? — растерялся Хайрулла и посмотрел на сына.

— Ну пусти, дада, пожалуйста, — вертел серыми глазенками Анас.

— Вот видишь къонаха ничего не боится. Прыгай! — скомандовал абрек и Анас в мгновенье очутился в руках нового приятеля отца. С тех пор малыш становился частым гостем в станах абреков. Чем бы это могло обернуться для НКВДшника знает один лишь Всевышний, но удача всегда шла с ним под руку…

Наступила еще одна весна. Еще одна надежда вместе с первыми ручьями побежала по горным тропинкам и осторожным теплом разлилась в сердце Хайруллы.

Ранним утром он гнал коня. Нужно было успеть в город. Вызывало руководство. Издали в подножье горы он заметил неподвижный черный силуэт. Было ясно, что это человек. Хайрулла сильнее погнал коня. Вороной заржал и встал на дыбы, почуяв запах смерти. Всадник слез с коня и подошел к лежащему. Труп был оголен до пояса, и было заметно, что тело истязали. Хайрулла присел рядом и осторожно повернул голову. Мужчина отпрянул. Черная полоска усов над полуоткрытым окровавленным ртом, красивый овал лица и устремленный в вечность, навсегда похолодевший взгляд раскрытых глаз — перед ним лежал труп Арсанукая Хакуева…

Не прошло и года, как проклятие и пророчество старца Ахмада, жестоким возмездием настигло Арсанукая. В ушах Хайруллы снова звенело эхо шаройских гор, повторявших громкие слова старца. Ему стало не по себе. Но это была справедливость. Это было возмездие. Хайрулла встал. Не закрыл глаза, не накрыл его голое тело. Не поднялась рука от ужаса так скоро свершившейся кары.

— Слишком сильно ты разгневал Аллаха, Арсанукай. И он тебе судья в обоих мирах, — прошептал Хайрулла и вскочив на коня, ускакал, решив никому не рассказывать о случившемся, пока не узнают другие. Но весть о смерти смелого горца быстро разнеслась по аулу. Сказать, что Шарой скорбел по Арсанукаю, ничего не сказать! Большинство плюнуло в его сторону… — вернее будет сказано.

Можно сказать еще, что горцы были потрясены этой новостью. Кто посмел, кто поднял руку на бравого НКВДшника, верно служившего власти? Из уст в уста переходила трагическая новость о его страшной гибели. Было ясно одно — он стал жертвой бандитов. По Шарою ходили слухи, что абреки отомстили ему за жестокую смерть старца Ахмада. Но это все были догадки сельчан, которые с каждым часом обрастали все новыми подробностями. Слухи слухами, но проклятие Ахмада и гнев Аллаха настигли Арсанукая. Везде раздавался плач. Одни плакали действительно от жалости, другие от страха, третьи, пытаясь показать свою любовь к власти.

Малик сорвался из кучки ребятни и со всех ног бежал к дому. Мальчишка надеялся, что отец приедет раньше времени домой. Ему страшно не терпелось посмотреть ему в глаза и обрадоваться вместе с ним. Сердце мальчика радостно билось в груди. Случившееся с Ахмадом было второй великой трагедией для Малика после смерти матери. И такое скорое наказание не могло его оставить равнодушным. Издалека он заметил стройную женскую фигурку. Путаясь от ветра в длинном платье, она быстро шла ему навстречу. Малик узнал в ней свою сноху. Это была Айшат — жена его двоюродного брата Адама. Ее вместе с сестрой мать воспитывала одна. А старший дядя Ахмад, тот самый богослов заменил им отца. Девушки ни в чем не нуждались, потому что дядя не давал им почувствовать этой нужды. И поэтому для Айшат такая расправа над родным братом ее отца было страшным потрясением. И трагическая новость о смерти Арсанукая стала для нее величайшей радостью. Она молча обняла Малика. Девушка знала какие чувства испытывает и братишка ее мужа, ведь не раз видела, как он ночами помогал дяде, закапывая Кораны, спасая их от грязных рук власти. Они стояли посреди улицы, торжествуя в минуту всеобщего горя…

Патимат

I

Настали 40-е. Кровавые 40-е. Что Германия хочет напасть на Советский Союз долетело до самых отдаленных уголков страны, исключением не стал и Шарой. Горцы были возмущены, взволнованы и не могли принять тот факт, что их страна возможно в скором времени окажется окутанной войной. Хотя власть советов держала горцев в ежовых рукавицах, превращая их жизнь в нескончаемый ад постоянными гонениями, раскулачиваниями, убивая их веру, уничтожая богословов и прочее, тем не менее простой люд дружно проклинал Гитлера и фашистскую Германию, совершенно не догадываясь о том какой ошеломительный сюрприз готовит для них своя большая Родина…

Несмотря на несгораемые надежды простых людей, война все-таки началась. И летним днем официальное объявление о вероломном нападении Германии на Советский Союз тревожным эхом раздалось и в шаройских горах. Хайрулла вспомнил предрекания старца Ахмада — большая беда обрушится на вайнахов…

— Он говорил, что с последним снегом, а тут лето, ну может в дате ошибся, а в беде самой не ошибся старец — рассуждал про себя Хайрулла. Он был уверен, что война с фашистской Германией и есть та самая большая беда. Хайрулла продолжал свою работу. И все также ни словом, ни делом не дал ни на мгновение усомниться в своей чести и добродетели односельчанам. Как мог выкручивался, и удача не отворачивалась. Но после смерти Арсанукая дорогу в стан абреков Хайрулла намеренно забыл. Не дай Аллах обнаружат его следы, и он сам снова окончательно искалечит свою и так израненную жизнь.

Дети росли. Старшего Малика Хайрулла отправил в город учиться на рабфак. А младшие все также были под теплой опекой тети Написат. Хайрулла видел, как с каждым днем женщине было тяжело справляться со своей семьей и ухаживать за его детьми, но сестра не выдавала никогда свою усталость. Она безумно любила племянников и порой забывала даже уделять должное внимание своим детям. Но и тем не менее, в редкие минуты душевной беседы с братом осторожно всхлипнув, могла напомнить, что детям не помешала бы та, которую можно было бы назвать матерью. Но Хайрулла мало реагировал на этот разговор.

Докатилась до Шароя страшная весть, что Родина нуждается в защитниках, что настал для нее черный день, день, когда нужна ей сыновняя любовь и опора. Но горцев бедой не напугаешь, уж больно много их выпадало на век их. Настали дни, когда молодые начали уходить на фронт. Кто добровольцем, кто по повестке. Хамид был встревожен тем, что придется расставаться со старшим сыном Адамом. Хамид слабел. Удар, который нанесла ему своей смертью сестра Муъминат, кончина отца все это наложило отпечаток на его здоровье. А Адам был его опорой. Старший сын тащил всю семью. Да и невеста дома молодая. Не мог отец его так равнодушно отдать в когти войны. Не мог… но надо было. Да и от сына он прятал свои мысли. Тот бы и слушать его не стал…

Решил Хамид пойти к Хайрулле посоветоваться, да и надежда в сердце теплилась, что зять придумает что-то и спасет сына от фронтовой жизни. Хайрулла, насупившись слушал его. Когда тот рассказал все свои тревоги и переживания, Хайрулла спросил:

— И что ты хочешь от меня?

— Ну чтобы ты помог ему, как семейному человеку остаться дома, помогая в тылу, и еще самого его образумил, который рвется туда, самолично останавливать всю эту Германию.

— Ты хочешь, чтобы я мужчину заставил перестать быть мужчиной? Извини, не обладаю такими способностями! Не думал, что ты с такой просьбой ко мне придешь! А Адам настоящий къонаха. В нем с детства стержень хороший. Оставь его в покое. Если суждено ему жить, через все круги ада пройдет и вернется к нам живым, а если нет, впрочем, ты сам это все лучше меня знаешь. Не были бы мои такими мальцами, клянусь Аллахом сегодня же бы выгнал на фронт. Мужчинами нужно становиться, Хамид….

Хамид ушел домой. Знал бы Адам зачем он ходил к Хайрулле никогда бы не простил отцу. А старики, женщины и дети начали провожать своих сыновей, внуков, мужей защищать Родину. С далеких гор Шароя они шли в эту черную неизвестность войны, твердо уверенные в своей правоте, ненавидящие общего врага — фашистскую Германию и железно нацеленные на свою победу. Это были дети гор, взращенные отважным духом предков, умевших бороться за свое место под солнцем. Горцы, никогда не выходившие за пределы соседнего хребта, уходили на фронт защищать далекие неизвестные им города Советского Союза…

А простые люди начали трудиться не покладая рук. Каждое зерно, каждый кусок хлеба — все ради фронта, все ради Родины… Как-то раз Хайрулла возвращался из соседнего Дагестана. Солнце пекло. Он заметил сгорбившуюся под тяжестью мешка женскую фигуру. Закутанная в черное одеяние, она медленно шла под палящим солнцем в сторону его аула. Хайрулла догнал женщину, и, соскочив с коня, предложил свою помощь:

— Бабушка, ну куда же ты в такую жару? Дай помогу. Женщина остановилась и послушно поставила на землю мешок. Протирая с лица пот, она выпрямилась и отодвинула назад платок со лба. Хайрулла удивился. На него смотрело усталое молодое лицо, с чуть раскосыми зелеными глазами. Добродушно улыбнувшись, женщина поблагодарила его, чуть коверкая чеченский язык. Хайрулла был в растерянности:

— Прости… не разглядел. Да и постарел, видимо, окончательно, если красавицу с бабушкой спутал, — сказал он, поднимая на лошадь ее мешок. И кто тебе разрешил такие тяжести таскать-то? Незнакомка смутилась.

— Я бы и сама справилась, но спасибо тебе, что помог. Ты так неожиданно появился. Я с Дагестана сама, с Рахата. Соль продаю. Война, нынче тяжелая стала жизнь для горцев… — вкратце рассказала о себе попутчица Хайруллы.

— То-то вижу, чеченский у тебя слаб. Зовут-то как? — улыбнулся Хайрулла.

— Патимат меня зовут. А чеченский кое-как освоила, пока в гости к сестре ходила. В Шарое, в ауле Химой замужем у меня была сестра. Так что чеченцы мне родня, — весело ответила Патимат и сразу же с грустью добавила, — умерла она…

Так и шли они вместе по горной дороге, ведя за собой коня. Хайрулле стало как-то тепло на душе от неожиданной встречи с Патимат. Она была обычной приземленной женщиной, доброй и простой. Хайрулле она напомнила сестру Написат.

Патимат была спокойна подобно речной глади. Женщина была добра и мягкосердечна. Ее не волновали проблемы всего человечества, она не пропускала через себя обширные беды. Она умела любить тихо и по-простому, и на сердце ее не вспыхивали случайные пожары. В ней не было ни капли страсти, но зато была большая настоящая любовь, полная жалости и добра, милосердия и сострадания. Пока шел с ней рядом, Хайрулла ощутил непонятное самому себе умиротворение. За долгие годы потерь, лишений и борьбы он впервые почувствовал рядом с собой тишину, тишину, которую он никогда так и не познал. В его жизни все происходило громко и с шумом, а потом также ломалось с диким треском. Хайрулла задумался:

— А может не надо было мне стремиться к такой жизни? Я ведь прежде всего сам ее себе такую устроил. Всегда пытался все познать — знания, людские души, самого себя, пропускал через сердце даже незначительное чужое горе, всегда боялся куда-то опоздать, стремился раскрыть наизнанку все стороны этой жестокой и несправедливой жизни, вечно из последних сил карабкался вверх и царапал лицо препятствовавшей судьбе. Надо было начать свою жизнь в старой, обветшалой сакле, жениться на такой женщине как Патимат и жить, никому не мешая, прощая нанесенные обиды, слывя в народе добрым простачком. А в его жизни всегда гремели грозы, несмотря на времена года, а молнией была она, с пожаром, пылающим в черных, как ночь, глазах, потушить который не смог бы и бурлящий Шаро-Аргун…

— Вот мы и дошли, — прервала его мысли попутчица, — Спасибо тебе, добрый человек! — искренне поблагодарила его Патимат.

— Хм, да ладно тебе, какой я добрый человек, — безнадежно усмехнулся Хайрулла.

— Конечно, добрый. Помог мне вон как. Без твоего коня я бы до вечера плелась до Шароя с таким тяжелым мешком… — доказывала Патимат доброту своего помощника.

— Ладно уж, иди. Береги себя и тяжести такие не тащи больше, — приказал Хайрулла, отдавая ей мешок. Женщина так и ушла, не переставая его благодарить. Хайрулла смотрел ей вслед, пока ее силуэт не скрылся за холмом.

— Даже имени моего не спросила, и кто такой ей не интересно… только благодарить умеет… счастливая такая, — подумал, Хайрулла, провожая ее взглядом.

II

Шел первый год войны, войны, нареченной во всемирной истории второй мировой. Великой Отечественной она была для Советского Союза. Десятки тысяч чеченцев и ингушей проливали свою кровь за власть Советов. Они защищали свои и чужие земли от вражеских атак, поднимали красные знамена над городами, которые отстояли у фашистских захватчиков.

В первые же годы они становились сержантами, офицерами, кавалерами орденов, вписывали свои имена в историю Советского Союза. Вайнахи отчаянно бились за свою впоследствии жестоко уничтоженную правду, бились за каждый клочок советской земли, верой и правдой служили этой власти, не давая ей ни на секунду усомниться в своей честности. Они умирали, танцуя лезгинку перед немецкими танками, и их непоколебимый дух устрашал даже фашистскую мощь…

А в седые горы Шароя уже начали поступать пожелтевшие, смятые письма с далекого фронта, а вместе с ними и первые похоронки… Старики были встревожены… возмущенно ругали Гитлера с его армией, смерчем ворвавшуюся в их и без того беспокойную жизнь. Хайрулла наткнулся на старцев, которые недовольно качая головами, обсуждали последние новости.

— Ассаламу алейкум! Случилось чего? — спросил он, приветствуя односельчан.

— Ва алейкум салам! Да вот, Хайрулла, и похоронки одна за другой поступают в Шарой, да и Гитлер, этот шайтан проклятый уже в Грозный говорят добирается. Неужто возьмет он город? — взволнованно делились они с ним, перебивая друг друга.

— Грозный не знаю, но Шарой он точно не возьмет! Я тебе обещаю, Арсамирза — сказал, рассмеявшись, Хайрулла, хлопая по плечу старика.

Все засмеялись, и, подхватив шутку Хайруллы, продолжили свою беседу уже в другой, более разряженной обстановке.

— Вот молодец, Хайрулла! Не только делом, словом даже может поддержать людей. Да воздастся ему это добром, — воскликнул Карим.

— Прав ты, Карим! Ох как прав! Хайрулла достойный мужчина. Таких у нас в ауле мало! — поддержали другие.