Бесплатный фрагмент - Серебряная пуля

От составителей

Жанр авантюрного романа оформился к середине XIX века и сразу же завоевал популярность среди читателей. Причины успеха просты: увлекательный, захватывающий сюжет, неослабевающая динамика, привлекательные герои-авантюристы, ставившие перед собой, подчас, невыполнимые задачи и виртуозно их решающие, яркие декорации и специфическая атмосфера полная смертельной опасности или мистического ужаса — всё это делает авантюрные произведения одним из самых любимых жанров у тех, кто обожает приключения, но может позволить лишь наблюдать за ними на страницах книг. Такими любителями являемся и мы, сообщество «Леди, Заяц &К».

Однажды нам очень захотелось прочесть новые захватывающие рассказы о героях-авантюристах. Так родился конкурс «Серебряная пуля». Мы очень рады, что на наш зов откликнулось большое количество писателей и поэтов.

В сборник вошли лучшие конкурсные произведения.

Желаем вам приятного путешествия в миры, созданные нашими талантливыми авторами!

Редакция Литературного Сообщества «Леди, Заяц & К»:

Сергей Кулагин

Дмитрий Зайцев

Татьяна Осипова

Денис Моргунов

Дмитрий Королевский

Татьяна Луковская
ВЕЛОСИПЕДНЫЕ ГОНКИ

Медное тулово самовара показало Сергею искаженное щекастое отражение с расплывшимся носом и маленькими прищуренными глазками — сущее посмешище. Именно так гость себя сейчас и чувствовал, сидя за широким столом хлебосольного хозяина.

— Да отчего ж вы, Сергей Михайлович, не угощаетесь? Попробуйте вот пирожков с грибочками. Может, наливочки? Чего ж пустой чай гонять. А что касается вашего вопроса, — хозяин сделал эффектную паузу, не предвещавшую гостю ничего хорошего.

— Андрей Евграфович, — попытался все же Сергей переломить ситуацию в свою пользу, — через год мне обещали прибавить жалованье.

— Вот через год и приходите, голубчик, — осадил гостя хозяин. — Давай, Сережа, без обиняков, по-соседски, — Андрей Евграфтвич положил широкие ладони на вышитую скатерку и чуть подался к гостю. — Не пара ты моей Варваре, не пара, и самому тебе это известно. Именьице твое заложено, я все знаю, и не морочь мне голову, от батюшки долгов осталось, и в десять лет не расплатиться.

— Но у меня есть профессия. Инженер путей сообщения — это…

— Нет, сказано тебе! Отцовского благословения не дам.

Где-то наверху, над головой, раздался грохот падающей мебели.

— А если кое-кто будет отцовское имущество портить, пойдет под венец со стариком Закревским, — крикнул в потолок Андрей Евграфович.

Ответом был новый грохот.

— Вот скажи, Сережа, на кой тебе такая жена, сам же потом меня упрекать станешь?

— Разрешите откланяться, — сухо произнес Сергей, поднимаясь.

— А, может, все же по рюмашке? — подмигнул хозяин.

— Мне на службу.

Сергей простился и поспешил к двери.

«А согласится ли Варя без родительского благословения венчаться? — крутилось в голове. — И где найти подходящий приход? Надобно ротмистра Тишанского спросить, может, у них полковой поп более покладист».

— Да погоди ты, куда рванул как стригунок-двухлетка, — неожиданно догнал незадачливого жениха сам Андрей Евграфович. — Переговорить надобно.

Гость удивленно посмотрел на хозяина:

— О чем переговорить?

— Ну, тут дельце такое, — Андрей Евграфович покрутил в руках потертую трубку, потом тревожно оглянулся. — Выйдем, Сережа, на террасу.

«Что ему нужно, ведь отказал уже?» — в душе росло раздражение.

— Дело такое, — несостоявшийся тесть перегнулся через перила, вытряхивая из трубки пепел. — Обидел меня господин Козыревский.

— Хотите, чтобы я его на дуэль вызвал? — напрягся Сергей.

— Упаси Господь, голубчик, что за фантазии! Чтобы ваша маменька всякий раз меня проклинала, принося вам цветочки на могилку, увольте. Козыревский — лучший стрелок в округе… и отменный плут. Намедни обыграл меня в стуколку подчистую. Вот чую, что нечисто, нутром чую, а доказать не могу — не пойман — не вор. И ухмылочка такая мерзкая, тьфу! Сережа, его надобно проучить, непременно, да побольнее.

— Уж извините, Андрей Евграфович, при всем уважении к вам, но…

— Экая вы, молодежь, торопливая, и дослушать не удосужитесь. Никто его избивать вас не заставляет и прочих пакостей. Сергей Михайлович, а выиграйте у него велосипедную гонку.

— Гонку? — растерянно пробормотал Сергей.

— Да. Козыревский, видите ли, четыре сезона подряд выигрывает, а вы его обставьте — эдакий щелчок ему по носу.

— Но я, — Сергей покраснел до состояния пареной свеклы, — я на велосипеде ездить не умею.

— Ну, знаете, голубчик, это уж не моя забота, — обиженно выпятил нижнюю губу Андрей Евграфович. — Вы выигрываете у Козыревского, я благословляю вас с Варенькой.

— Расписку напиши, папенька, — из-за занавески открытого окна появились милые золотистые кудряшки, — чтоб потом не отказался.

— А-ну, брысь отсюда! — рявкнул Андрей Евграфович. — Ну, по рукам?

— Расписку все же напишите, — поддержал любимую Сергей.

— Архип, бумагу и чернила неси. Расписку, так расписку.

Дело сделано, осталось всего-ничего: найти велосипед, научиться за неделю кататься и выиграть гонку — сущие мелочи.

Ноги привели к усадьбе Поллей. Сергей немного потоптался у калитки, а потом, выдохнув, решительно шагнул во двор.

— Сережа, здесь нет ничего сложного, это ж не скрипка, — младший из семейства Поллей Герман лихо запрыгнул на двухколесного друга и закрутил педали.

— Не скрипка, — охотно согласился Сергей, почесав ушибленный локоть.

— Главное — равновесие, научишься держать равновесие — все, научился. Я сестрицу за день обучил.

— А велосипед ты мне свой для гонки одолжишь?

— Да я тебе даже отцовский раздобуду. По такому-то случаю, ничего не жалко. Вместе поедем.

Сергей грустно подумал, что, если бы розовощекий Герман посватался к Вареньке, то ему бы дали согласие в тот же вечер, и без всяких там гонок. Но в положении ли Сергея сейчас изображать нищего гордеца, дают велосипед — отлично. Он вскочил в седло, железный конь опасно зашатался.

— Крути, крути педали! — зашумел Герман.

Сергей начал яростно крутить, велосипед выровнялся и покатил по дороге.

— Еду, Гера, еду! — завопил счастливый гонщик.

— Вперед не забывай смотреть. Руль, руль держи! Тормози-и-и!

Спина ушиблена, локти содраны, про колени лучше вообще не вспоминать, но — ох, уж это сладкое «но» — результат налицо: сегодня Сергей смог обогнать самого Германа, объехал все ухабы и даже красиво затормозил, без спрыгивания в пыльную обочину. Можно заявляться на гонку.

— Сережа, ты читал сегодняшний «Телеграф»? — маменька, натягивая пенсне на нос, начала зачитывать одну из колонок. — «Чрезвычайное происшествие. Во время велосипедной прогулки у деревни Боево было совершено дерзкое нападение на гимназиста». Сережа, да ты меня слушаешь ли?

— Слушаю, маменька, слушаю, — Сергей сосредоточенно смазывал велосипедную цепь.

— Ничего ты не слушаешь. Тут написано, что на гимназиста напал какой-то мужик, избил и отобрал велосипед. Злоумышленника разыскивают. Понимаешь, его не нашли, а ты собираешься ехать двадцать верст по лесам и полям на чужом велосипеде, а если на тебя нападут?

— Я же не гимназист, — снисходительно улыбнулся Сергей.

— Возьми отцовский пистолет.

— Это лишнее. Все, я спать. Завтра выезжаем.

Мать лишь сокрушенно покачала головой.

Утро бушевало красками полевых цветов, оглушало трелями птах. Небо стояло высокое безоблачное, предвещая жару. Между заставскими пилонами распорядители просыпали полосу красной глины, велосипедисты выровняли по ней своих «коней», готовясь рвануть вдоль тракта. Лучшее место по центру досталось конечно же Козыревскому. Фаворит лениво покручивал ус, купаясь в восхищенных взглядах уездных барышень. Его легкий немецкий велосипед сверкал на солнце стальным корпусом.

— Сейчас попрет со всей дури, — шепнул Герман Сергею, — он всегда в начале выкладывается, словно уже на финише, чтоб как можно дальше оторваться.

— Так и нам надо не отстать.

— На это и рассчитано, новички выдыхаются, а он дальше себе едет и едет. Нужно придерживаться своего темпа.

— Но тогда у него не выиграть, — Сергей для себя решил, что постарается закрепиться за фаворитом.

— Гиблое дело, лично я спешить вначале не намерен, — Герман глотнул из фляги холодной водички и поправил кепку.

Сергей лишь вздохнул, шансы были чрезвычайно малы. Понятно, что Андрей Евграфович затеял все, чтобы позабавиться над незадачливым женихом. Вон он стоит в тенечке, вертит двумя пальцами любимую трубку и расплывается в довольной улыбке. И приз заветный совсем рядом — разрумянившаяся Варенька в кругу подружек машет Сергею кружевным платочком и тоже улыбается, но не злорадно, как ее папенька, а подбадривающе. «Мой герой!» — читается восхищение в ее глазах, а значит нужно стать этим героем.

Хлопок. Велосипеды сорвались с места, изматывающая гонка началась.

Козыревский ожидаемо кинулся отрываться от толпы преследователей. Сергей уселся ему на хвост, стараясь удержать дистанцию. Вскоре они заметно оторвались от остальных. Вначале крутить было легко, подгонял азарт, но постепенно Сергей стал выдыхаться, расстояние стало увеличиваться. Козыревский первым вкатил на холм, насмешливо посигналил и полетел вниз. «Ну, уж нет!» — стиснул зубы Сергей, с остервенением накручивая педали. По спине ручьями тек пот, дыхания не хватало, ноги отяжелели, словно это не велосипед вез седока, а гонщик тащил на себе велосипед.

Наконец холм был завоеван. Сергей оказался на вершине и резко затормозил. Козыревский пропал! Впереди по широкому лугу вдоль верб петляла грунтовая дорога, но велогонщика на ней не было. Куда он подевался? Слева текла речушка, за ней начиналась дубрава, справа тянулся бескрайний луговой простор с островками редколесья.

Не в воду же этот Козыревский нырнул? Может, в траве залег? Сергей закрутил головой. Ну, пропал и пропал соперник, тем лучше, дорога открыта, можно ехать, есть шанс прийти первым, но какое-то внутреннее чутье подсказывало, что двигаться вперед бессмысленно. На холм тем временем взобрались и преследователи, они объехали Сергея и с ветерком поколесили вниз.

— Сережа, что-то случилось? — притормозил Герман.

— Козыревский пропал.

— Так он, наверное, уже во-о-он там, — указал Герман на верхушки верб у горизонта.

— Гера, он вот тут пропал. Съехал с холма и пропал.

— Сережа, поехали, проиграем, — призывно посигналил друг звонком.

— Гера, он обманщик, он всех дурит! Смотри, — Сергей соскочил с велосипеда, наклонился и пальцем начал чертить на пыльной земле схему, — дорога петляет вместе с рекой до Покровки, потом уходит влево — это большой крюк. А если свернуть вот тут, через бор, то получается вдвое короче. Ты понимаешь, он срезает путь и поэтому всегда выигрывает, а рвет со старта, чтобы никто не заподозрил.

— Сереж, но там река. Он что, с велосипедом ее переплыл?

— Должен быть брод. Нужно присмотреться.

Подобно гончей Сергей нагнулся и принялся рассматривать траву.

— Вон след колеса, смотри!

Герман послушно повел велосипед к кромке воды. На вязкой глине действительно отчетливо был виден след ноги, а рядом отпечаток шины. Козыревский перевел велосипед на тот берег и скрылся в лесу.

— Мы его уже не догоним, — вздохнул Герман, надвигая кепку на глаза.

— Но выведем на чистую воду. Ходу, Гера, ходу!

Сергей первым смело влетел в воду. Глубина доходила чуть выше колена. Друзья легко преодолели переправу и углубились в лес. Вскоре им удалось выкатить велосипеды на узкую лесную тропинку. Следы чужих колес подсказывали, что двигаются преследователи в правильном направлении.

— Если он обманывает в гонке, стало быть, и в карты, шельмец, тоже мог себе позволить шулерство, — запальчиво размышлял Сергей. — Выходит, он Андрея Евграфовича действительно провел.

— Ну, просто «рыцарь зеленого поля» какой-то, — удивленно присвистнул Герман.

— Прохвост он, а не рыцарь.

Перед друзьями открылась небольшая полянка и, о чудо, на ее окраине, отложив велосипед в сторону, в траве сидел Козыревский собственной персоной и сосредоточенно чистил яйцо. Рядом на расстеленном платочке лежала краюха хлеба и стояла баночка горчицы, с торчавшей из нее ложечкой. Умилительная картина. А куда этому прохвосту спешить, времени у него с запасом, можно и отобедать. Тут бы промчаться мимо на всех парах, чтобы оторваться от этого «дачника», но возмущение циничным обманом было так велико, что Сергей не устоял:

— Приятного аппетита, — с издевкой прокричал он сопернику.

Козыревский вздрогнул и уронил яйцо в траву.

— Не совестно людям голову морочить?

— Все по правилам, — высокомерно отозвался Козыревский, преодолев растерянность.

— Да что вы такое говорите, — хмыкнул Сергей.

— Мы должны приехать из пункта А в пункт Б, а как мы будем туда добираться — этого правила не оговаривают, — Козыревский поднялся и быстро начал складывать пожитки в походную сумку.

— Так мы поехали и другим расскажем о ваших правилах, — толкнулся Сергей ногой, чтобы набрать скорость.

— Стоять!!! — Козыревский вылетел на тропинку, выставляя вперед дуло револьвера.

— Евгений Борисович, вы в своем уме? — расширил глаза Герман, не отрывая взгляда от наставленного на него оружия.

— Не дурите, дайте проехать! — разозлился Сергей.

«Как же маменька была права, предлагая отцовский пистолет!» Сергей все же чуть толкнул велосипед вперед, проверяя — а не блефует ли соперник.

— Стоять, я сказал! Положу обоих! — рявкнул Козыревский. — С велосипедов слезли и отошли на десять шагов, ну?!

Сергей с Германом тревожно переглянулись, но выполнили приказание. Сергей не был трусом, но рисковать жизнью друга не хотелось. Козыревский, продолжая угрожать оружием, быстро приторочил сумку с едой к велосипеду, и вскочил в седло.

— А потом можете рассказывать, вам все равно никто не поверит. Всем известно, что вы, господин Кайсаров, ввязались в гонку в надежде поправить свое состояние, женившись на богатой наследнице…

— Ах ты, прыщ! — взревел Сергей и кинулся к сопернику, забывая о смертельной угрозе.

Но куда там, стальной конь Козыревского набрал скорость и уносил хозяина все дальше и дальше.

— Догоню мерзавца! — спешно поднял Сергей велосипед.

— Сережа, осторожно, он может пальнуть!

— Гера, возвращайся назад, если не вернусь, расскажешь, кто меня пристрелил.

— Ну, уж нет. Я тебя не брошу, — Герман упорно поехал следом.

— Герка, не дури, он чокнутый, выстрелит! Я сам!

— Мы его вместе дожмем.

Пока они ругались, Козыревский лихо съехал в небольшой овражец с пологими краями и начал подниматься наверх. Что и говорить, техника у него была безупречной. Сергею подъемы пока не давались. Он собирался спешиться и протащить велосипед рядом, думая, что так выйдет быстрее.

И тут случилось странное — Козыревский, раскинув руки, слетел с велосипеда, упал на спину и затих, придавленный велосипедной рамой.

— Что случилось? Он ранен?! — подпрыгнул в седле Герман.

— Поехали, надо помо… — Сергей прервал самого себя.

С гребня оврага к лежавшему без признаков жизни Козыревскому спускались трое лохматых мужиков с дубинами.

— Говорил же, он все время тута катается, — визгливо сообщил один из разбойников товарищам.

Только сейчас Сергей смог рассмотреть причину падения опытного гонщика — натянутая через тропинку веревка.

— И костотряска у него, говорят, самая дорогая, — продолжал оценивать добычу визгливый.

— Не костотряска, а двухколеска, — басом исправил подельника широкоплечий детина с самой большой дубиной. — Двухколеска-то что, приметная, попробуй ее продай, вот ежели б часы.

— И часы имеются, куда ж барину без часов.

Злоумышленники приблизились к Козыревскому. Нужно было действовать немедленно.

— Эй, отошли от него! — прокричал Сергей как можно более грозно.

Мужики было дернулись бежать, но быстро сообразили, что могут получить вдвое больше добычи. Злорадно улыбаясь, они пошли на велосипедистов. Если бы сейчас вместо Германа рядом с Сергеем стоял ротмистр Тишанский, можно было волноваться скорее за разбойничков, но добрейшей души Герка не отличался ни крепким телосложением, ни умением махать кулаками. Сергей зашарил по земле глазами в поисках палки покрепче, здесь ведь лес, должны же быть хоть какие-то палки, но, как назло, кроме тонких сучков и веточек, рядом ничего не валялось.

Злоумышленники приближались, увесистыми дубинами они легко забьют двух безоружных друзей. Единственный способ спастись — бежать, но как бросить Козыревского?

— Гера, извини, я куплю твоему отцу новый велосипед, — шепнул Сергей.

— Да чего уж там, — пробормотал Герман, поднимая с земли хлипкий сучок, — можно попробовать в глаз попасть, — объяснил он свой выбор.

— Надеюсь, не понадобится, — Сергей чуть пригнулся, хватаясь за руль и седло. — Господа, может, как-то полюбовно договоримся? — жалостливо-просительным тоном проговорил он, прячась за велосипедом.

Ответом был издевательский смех.

— Договоримся, — закатал рукава басистый детина, — чего ж не договориться.

Круг сужался.

— Гера, отойди назад.

— Я…

— Живо назад! — рявкнул Сергей.

Герман подчинился, отступая вместе со своим велосипедом.

Разбойники приблизились на расстояние трех шагов, сейчас начнется мордобой. Сергей с диким криком поднял велосипед и со всей дури плашмя ударил им басистого детину. Тот от неожиданности не успел среагировать и повалился на землю. Остальные невольно отпрыгнули в стороны. Этого оказалось довольно — Сергей выхватил дубину детины и приложил его контрольным ударом.

— Кто еще? — рыкнул он, озираясь.

— Васек, вали его! — махнул дружку визгливый и оба поперли на Сергея.

Герман отважно попытался остановить визгливого, но получил дубиной по уху и отлетел как кукла.

— Ах, ты ж, гнида! — выругался Сергей.

Он размахнулся и нанес удар по плечу визгливого, но сам получил дубиной по спине от другого противника. Не обращая внимание на боль, Сергей резко развернулся, нанося удар левой в бородатую челюсть, как учил Тишанский. Противник зашатался. Визгливый между тем снова замахнулся. Сергей лягнул его ногой, не разбирая куда.

— А-ай!!!

— Еще?! — злорадно крикнул Сергей. — Кому еще, подходи?!

— Уходим, Васек, уходим! — визгливый кинулся вдоль оврага.

За ним потянулся и подельник, последним тяжело поднялся детина и, хватаясь за голову и ломая кусты, побрел за товарищами.

Сергей оглянулся:

— Гера, ты как?

— Живой, — потер Герман красное ухо.

— Голова не кружится? Не тошнит?

— Так, немного.

— Сядь посиди, — усадил Сергей друга в траву, — я пойду посмотрю, как там Козыревский.

Но смотреть было не на кого — ни соперника, ни его велосипеда на тропинке не оказалось. Очухался и уехал. Это все, полное поражение. Переднее колесо велосипеда, спасшего Сергею жизнь, согнулось восьмеркой и лишилось нескольких спиц, но, даже, если бы оно было целым, догнать прохвоста уже не представлялось возможным.

— Я куплю твоему отцу новый велосипед, — повторил Сергей свое обещание.

— Я думаю, отец тебе подарит новый, когда я расскажу, как ты меня спас.

— Мы оба друг друга спасли. Давай посмотрю, что тут можно сделать, я все же инженер, — склонился Сергей над раненым железным конем.

Да уж, придется уговаривать Вареньку и как-то задабривать полкового священника, Андрей Евграфович оказался Сергею не по зубам.

Солнце давно скрылось за горизонтом, над головой игриво подмигивали звезды, когда друзья наконец-то добрались до финишной черты.

— Господа, где же вы были?! Вас уже искать отправились, — заохал распорядитель, разглядывая «загулявших» участников. — Думали, и с вами беда приключилась.

— Заезд выиграл, конечно же, Козыревский, — мрачно бросил Сергей.

— Что вы, господин Козыревский снялся с соревнования еще в Покровке, на него напали разбойники и сломали два ребра. Поручик Постышев благородно хочет отдать ему приз.

— Я думаю, поручик Постышев этого не сделает, — счастливо улыбнулся Сергей.

— Не сделает, — поддакнул Герман.

Самовар показал щекастое расплывающееся лицо гостя, Сергей подмигнул собственному смешному отражению. Рядом майской розой цвела Варенька, Сергей подмигнул и ей.

— Я на вашем месте, Сергей Михайлович, не спешил бы перемигиваться, — сдвинув брови, недовольно проговорил Андрей Евграфович. — Можно ли отдать дочь тому, кто приехал в гонке последним? Последним! — перстом указал несносный хозяин на потолок.

— Но позвольте, — возмутился Сергей, — уговор был, что я приеду раньше Козыревского, я это и сделал. Вот расписка, там черным по белому написано.

— Папенька, так нечестно! — порывисто поддержала любимого и Варенька.

— Дожили, бумажками перед носом отца машут, — проворчал Андрей Евграфович. — Архип, икону неси, молодых благословлять буду.

Марина Удальцова
НАВЬ

Тоска парню в деревне. Особенно когда этот парень ещё мальцом умудрился раздобыть себе две книги. По ним и грамоте учился. Потом и дьяк его старания приметил, стал с ним заниматься. И думает он теперь — «Неужто я, Логин, шорников сын, зазря азбуку учил, в чтении и глаголе упражнялся? Так и просижу тут, ни жизни, ни мира не увижу?» Не знал Логин, куда податься. Грамотей какой проездом в деревне остановится — он давай расспрашивать, что там да как в городах и станицах.

Однажды один из таких заезжих ему рассказал про Михайла-помора, до учения до того жадного, что бросил тот свою деревенщину и дёру дал в города-столицы-академии. Тогда Логин и вовсе сердцем заныл.

А тут прознали местные, что рядом казаки лагерем стали. Особняком стали, в деревни ни ногой. Логин думает, дай прибьюсь к ним, вот и будет мне приключеньице. Авось, выведут на какой-нибудь учёный город. А может, и к себе возьмут — на писаря, конечно, губу раскатывать нечего, да может, им ещё какие грамотеи нужны.

— А главным у них — Дюк какой-то.

— Гишпанец, что ль?

— Хранцуз, «Дюк» же хранцузкое имя.

— Да россы они, обычные нашенские россы!

— Много ты понимаешь! Станут россы Дюками величаться! Хранцузы они, говорю.

Так слушал Логин, слушал, что люди по деревне несли — а у него в голове так и плывут картины, как он с ними по гишпаниям да хранциям путешествует, диковинки далёкие видит.

Настал день, не выдержал он.

— Пойду, — говорит, — путешествовать. Себя миру показать, да долю свою найти.

Мать, конечно, в слёзы, и на грудь кидается. Сёстры младшие воют. Отец и вовсе хворостину взял. Помощник, мол, едет, семью бросает. Да только без толку. Упёрся Логин, и всё тут.

Ушёл Логин. Не сказал никому, что до казаков податься решил — тайно берёг это, словно скажет — и всё мечтание рассыплется. И всё думал, что ж за Дюк там такой. Представлял его себе. Думал, как подойдёт, как поклонится ему, как тот сурово глянет и ус крутанёт. Авось, и приглянется Дюку Логин!

Как идти до тех казаков? Болтали люди, что за речку, да туда, за поле — махали руками куда-то в ту сторону. Ну, погода хорошая, до ночи далеко — Логин идёт себе и идёт бодрым шагом. Беспечно по сторонам смотрит. Жаворонков слушает. Облачка разглядывает.

Потом свернул с тракта, пошёл напрямки, полем, да к речке поближе. Тропинка там утоптана. А жара звенит — ни колосок не дрогнет! Дай, думает, искупнусь да охолонусь. Речка здесь пошире, запруда глубокая. Этот берег обрывистый, повыше. А тот — весь рогозом порос да вербами, а повыше — березняком. Нашёл Логин местечко поположе, спустился по нему к реке. Скинул одежду и в воду вошёл. Ух и бодрит, аж захолаживает!

Красиво тут. Вода чистая, спокойная. Где-то кукушка плачет. Окинул Логин взглядом тот берег. Вдалеке, за полем, лес стоит дозором, едва виден. Здесь, поближе, вербы в воду смотрятся, ветки свои с пушистыми подушечками к воде тянут. Там, чуть подальше, стволы поваленные ухнули в воду давно, да так и лежат полусгнившие. А туда, где изгиб реки, глаз и вовсе едва дотянется — там совсем берег зарос, даже воды не видно.

Любуется на всю эту тишь да гладь Логин, плещется. Ни травинки нигде не колыхнётся. Глядь — а там-то, среди березняка, словно шевеление какое-то. Занятно, думает Логин, а руки уже вовсю гребут к тому берегу. Плывёт и всё поглядывает туда. То ли берёзки сорвались с места и норовят у воды потанцевать, то ли вербы, тряхнув головами, распустили косы. Чудь какая!

А подплыл поближе — и вовсе удивился! Стоит на берегу дева, и ногой воду пробует. Простоволосая, ни сарафана на ней, ни понёвы — в одной рубахе. Да в нарядной какой — верно не в житнице.

— Эй… — растерянно позвал Логин. — Привет.

— А тебя не учили, что в Семик купаться не к добру? — лукаво подмигнула ему дева. Голос у неё был глубокий, да как завораживал.

— А тебя для начала здороваться не учили? — раззадорился Логин. — Что мне Семик, я что, нехристь какой?

Логин всё разглядывал деву, да что-то ему не так казалось.

— А то, что в Семик воды касаться нельзя. Навь тревожишь.

— А я её перекрещу, эту навь, и пойдёт она обратно к себе в преисподнюю!

— Откуда ты такой смелый? — улыбнулась дева.

— А ты откуда взялась такая? На этом берегу вроде никаких деревень нет, — всё пялился на неё Логин. Сделал пару гребков подальше в воду, чтобы лучше рассмотреть берег. Кусты, там в стороне — рогозом поросло, а дальше ещё — берёзки. Облака плывут над водой и в воде. Дева держится за ствол одной из верб, что смотрится в воду. Верба-то смотрится. А где девы отражение?

У Логина перехватило дыхание. Лицо аж перекосило от испуга. Он забарахтался, давай назад к тому берегу, откуда пришёл. Дева как запрокинет голову да как захохочет, что даже жаворонки с кукушками умолкли! Он глянул — а дева руки крестом раскинула, повернулась спиной к запруде и упала неживым телом в воду. Глядит оттуда распахнутыми глазами, как заложная покойница. И медленно вглубь идёт. Навь и есть!

От страха Логин забыл всю свою смелость и набожность: ни перекрестил, ни погрёб. Знай только, барахтается да тянется к своему берегу, словно сковал его кто-то в воде. А там, на берегу, уже мужики кричат, раздеваются да в воду лезут. Логин хочет им сказать, что это навья запруда, чтоб не лезли. Да только захлёбывается и воздух хватает.

Очухался Логин. Как от нави вырвался? Как из воды вылез? Ничего не помнит. Помнит только глаза её страшные, что из-под воды на мир божий глядели.

— О, живой!

Логин обернулся на голос. Вокруг замелькали люди. Кто-то ему плошку суёт с каким-то отваром:

— На, попей!

Кто-то другой его пожитки принёс, рядом ставит. Другой покрывало накидывает. Третий ещё что-то делает, вокруг копается.

— А я где? — проглотив отвар, выдохнул Логин.

— В алачюче, в казачьем лагере, — сел напротив него наполовину седой человек.

— О, так я к вам и шёл, — обрадовался Логин и стал вставать, стаскивая с себя покрывало.

— Лежи-лежи, — приказал этот седой, да так властно, что попробуй, поперечь. — Вот отдохнёшь, тогда и решим, что с тобой делать. Просто мамке с папкой отправить, или высечь попервой.

— Так я к вам шёл! — брыкнулся было Логин. — Я до казачьего лагеря и хотел, а вы вон как управно меня и перехватили!

— Ха, перехватили, да уж! — зычно гоготнул казак. — Еле у нави вырвали. Ты уж почти пропал. И ладно если б просто богу душу отдал, а то ведь заложным бы стал, и так неупокоённым бы и шатался по округе.

Так жутко стало Логину, так муторно, что аж голова закружилась. Он потёр виски и со стоном откинулся на своё лежбище.

— Э, малец, да ты совсем хилый. И чего тебе от нашего племени надобно было?

— Я к вам хочу! Я грамоту знаю, и книги читать, и писать могу! — разом выпалил Логин, когда увидел, как изогнулись губы в насмешке у этого полуседого. — Да нет, я правда могу! И по хозяйству я тоже могу. И ещё я шорное дело знаю, сбрую там коню починить или ремешок справить. Я с пользой буду!

— Шорное дело — это хорошо. Грамота тоже дело уважительное. За такие умения можно и прокормить тебя. Да уж больно гневается наш атаман на то, что ты с навью связался.

— Я не вязался! Вот те крест, отец, я не знал, что она навь! Смотрю — девица стоит на берегу. Девица как девица. Кто ж её знал, что она тварь нечистая, не от божьего мира!

— Как это — «она навь»? Ты, выходит, видел эту навь, что тебя в озеро утащить пыталась?

— Ну да. Я в воду полез. А на том берегу — она стоит, волосы распустила, одета… Да почти по-срамному одета, в рубахе одной. И говорит мне, мол, что это я в Семик искупнуться задумал.

— И говорит с тобой навь? — поползли у казака брови вверх. Думал он уходить, а тут стоит, расспрашивает. И главное, передумал уже, кажись, хворостиной Логина отходить и к мамке с папкой выслать.

— Ну да. Я ей и отвечал. Простая дева. Откуда было мне знать, что она навь. Я пока не увидел, что она в воде не отражается, даже и не понял.

— В воде не отражается? — казак переглянулся с теми, что Логина врачевали. Умолк странно. Постоял, помялся. Потом вышел из алачючи. Так Логин и не понял, к добру это или нет.

Всё бы ничего, да те врачеватели, что остались с ним, словно чурались его теперь. Будто хворь на нём какая заразная. То и дело расспрашивал он:

— А как вашего атамана звать? А как зовут того казака, с кем я говорил? А кто такой Дюк?

Всё отвечали они: не твоего ума это. Выхаживали и кормили исправно, но особо с ним не заговаривали. И из алачючи не пускали. Так было два дня.

На третий день за ним снова пришёл седой казак, что говорил с ним, когда он очнулся. Спозаранку пришёл, Логин ещё спал. Зычно наказал:

— Оденься да в порядок приведись. Умойся.

— Куда мы пойдём?

— Атаман тебя видеть желает. Но сперва молитва. Троицын день сегодня, — отрывисто пояснил тот.

Возрадовался Логин, а сердце так и трепыхается — увидит он наконец самого атамана! Спрашивает седовласого:

— А как звать вашего атамана? Дюк?

Повернулся к нему тот, приблизил лицо:

— Антипом звать нашего атамана, — и потом прошипел, — а имени «Дюк» и всуе не поминай!

— А кто это?

— Положено будет — узнаешь!

Весь перепуганный, пошёл Логин умываться. Трёт лицо, а сам думает: решился бы он до казаков идти, знай он, что ему пережить пришлось?

Собрались казаки на общую молитву под открытым небом. Вынесли образ. Первым поп стоит. За ним — важный какой-то мужик, в нарядном весь. По обе стороны чуток сзади него — тоже какие-то видные воины. Дальше остальные стояли — кто победнее одет, кто получше. У кого рука перемотана, кто прихрамывает. Кто с шаблей, кто без. Кто с шаблями, те перед службой вынули их из ножен и у ног своих сложили. Поп негромким, но крепким голосом начал службу. Логину было не по себе, совсем не думалось о молитве. Он всё озирался, пялился на казаков и пытался разгадать, кто ж из них Дюк и почему он не атаман, раз в деревне про него судачили, что он тут главный над всеми. А выходит, вовсе и не главный.

Так пытался Логин разгадать главного, а сам то перекрестится, то поклонится без особо набожной думы. Когда закончилась служба, стали казаки за общий стол садиться за трапезу. Атаман с ними, во главе. На Логина всё оборачиваются, кто-то перешёптывается. Атаман лишь глянул да хмыкнул, а потом кивком подозвал седовласого, что привёл его. Тот подошёл и сел поближе к атаману.

— Ну, чего истуканом стоишь? Давай садись, тебя по-особому никто приглашать не будет! — позвали Логина ребята как он или на пару лет старше. Они садились дальше от атамана, на другом конце длинного стола.

Логин сел. Смотрит — другие едят. И он ест. Старается всё разглядеть, какие они есть-то, эти казаки, да каков их атаман Антип.

Чуть припозднившись, прихромал к атаману ещё один казак. По всему видать, знатный воин: одёжа богатая. Сам хромает. Волосы-то у него спутанные, со лба косицами собранные, а дальше так, патлами стелются до лопаток. Усы, как у сома, длинные, только густые. Перекинулся он словечком с атаманом, потом и седовласый что-то ему молвил. Обернулись все трое, глянули на другой конец стола, где Логин сидел. А глаза-то у них у всех троих ястребиные, брови суровые. Аж пробирают.

Так это всё чудно было и пугало, что Логин даже обрадовался, когда они отвернулись от него и стали о своём судачить и смеяться. На этом конце стола не слышно было, про что был разговор, но казаки, что помоложе, старались особо в голос не говорить и старших не перебивать. Логин одному рад был: что будто и забыли его вовсе.

Ан нет, не забыли. Доели да посидели ещё чуть. Уже перестало холодить, солнышко припекать начало. Как разговоры застольные докончили, так про Логина и вспомнили. Встали все из-за стола — и Логин встал. Разошлись кто куда по своим делам — а Логин стоит, вокруг озирается. Тут же тот самый седовласый откуда ни возьмись:

— Иди за мной.

— Куда это?

— Не твоё время вопрошать, — хмыкнул он.

Прошли они к небольшой алачюче. Откинул часовой казак полог. Вошёл седовласый. Следом обречённо вплёлся Логин. Поднял глаза, огляделся. Вот так так — думал он, что к атаману пришёл. А на самом деле — к тому, важному, с волосами и сомьими усами, что всё на Логина зыркал за трапезой и с атаманом шушукался. Он восседал при всём параде. И шабля боевая в ножнах стояла при нём одесную. Раскурил он трубку, оглядел Логина с головы до пят, что тот аж с ноги на ногу перетоптался да смутился. Что он смотрит, что углядеть пытается?

— Ну сидай. Садись, то бишь, — громогласно гаркнул он. — Как величать?

— Я Логин, шорников сын. Тутошний я, за рекой там наша деревня, — промямлил Логин, и сам удивился, как аж осип со страха.

— Ты, говорят, спрашивал про меня.

— А ты кто, отец, будешь?

Тот разразился смехом и переглянулся с казаками, что рядом сидели, потом с седовласым.

— Ты что ж, ему не сказал? — потом перевёл взгляд на парня и просто так, будто прибедняясь, ответил, — Я и есть Дюк, который за своей славой никак не угонится. Слава вперёд летит — я её догоняю! — и раскатом рассмеялся, а вслед за ним остальные казаки.

Логин обалдел. Не знал, как себя вести. Вот он, Дюк, значит — важный да страшный, самый главный, да только не атаман. И не на гишпанский или хранцузский манер говорит, а по-нашенски. Загадка!

Вокруг казаки на Логина пялятся, и Дюк словно от него чего-то ждёт. Стоит он, стоит, значит, а потом возьми да и поклонись:

— Здрав будь, казак Дюк, чья слава вперёд летит!

И так нелепо, так невпопад это было, что Дюк, седовласый и казаки снова загоготали. Вроде и по-доброму смеются, а Логину не по себе. Смотрит он в глаза Дюку, понять пытается, чего тот ждёт от него — а так не по себе от его взгляда, словно не один Дюк ему в глаза смотрит, а ещё кое-кто с левого плеча.

— И тебе здравия, Логин, шорников сын. — потом кивнул казакам, и они все, кроме седовласого, вышли. — Так ты, говорят, с навью знался?

— Не знался я, отец, не знался, вот те крест! — совсем по-мальчишески залепетал Логин.

— Какая она была, навь эта? Что говорила? Как ты ей отвечал?

Логин с самого начала им и рассказал, как из села решил уйти в казачий лагерь и как искупнулся по дороге неудачно. Дюк да седовласый всё переглядывались да перехмыкивались.

— Вижу я, нет в тебе ни зла, ни ведовства чужеродного. Ты, видать, и сам не понял, что случилось.

— А что случилось? — наклонился к нему Логин поближе.

— А то, что навь — она не всякому явится. Из мира мёртвых она, — буднично пояснил Дюк, словно и не было в том никакой тайны.

Ох, и перепугался Логин, ох, и переполошился! А показывать-то не хочет, как внутри всё аж кувыркается от страха.

— И… И что теперь будет? — сам удивился, как голос его пропищал мышонком.

— А то, что у тебя теперь два пути. — сдвинул брови Дюк. Голос его посуровел, — Или идёшь ты домой к мамке с папкой, ни про какого Дюка никому не сказываешь, ну, а про навь и сам не захочешь поминать, чтоб тебя на смех не подняли. Или можешь остаться с нами, — хитро улыбнулся он в усы и добавил, — если навь изловишь.

Логин рот разинул да так и сидит. Шутка ли — навь изловить! Мертвячку заложную, русалку, что едва его в озере не потопила. А с другой стороны, поджать хвост и вернуться обратно в деревню, чтобы до конца жизни над ним потешались, как учёный-разучёный Логин в приключение ходил, в реке искупнулся и вернулся через три дня. Хуже смерти!

Бегали у Логина глаза, думал он, как быть, сердце пытался унять, да оно колотилось так, что аж рубашка билась. Казалось Логину, что сидит он так перед казаками долго, целый день. Думал-думал, а потом решил — терять ему нечего теперь, возьми да и выпали:

— А что ж вы, уважаемые казаки, воины за царя и за веру Христову, именем Господним не изловите тварь адову? Не по-христиански посылать неопытного бойца да над смертью его бесславною потешаться.

Открыл было рот Дюк — то ли криком погнать его, дурака, то ли наставить. Да тут в первый раз седовласый осмелился перебить его:

— Не гневайся, Дюк, дай обратиться к мальцу. Дурной он, видать, совсем. Не знает, с кем разговор ведёт.

Логин и вовсе опешил. Это с кем же таким важным он разговор ведёт? Дюк молчит. Седовласый теперь Логина наставляет, и голос его подрагивает от гнева:

— Ты, малец, прежде чем моськой кусаться, научись вопрошать о правильных вещах. Возьми да и спроси: «Что ты за человек, казак Дюк?», он тебе и расскажет. Возьми да снова спроси: «Что в том чудного, что я навь встретил?», а он снова тебе растолкует. Нет, ты дурь свою молодецкую показываешь!

Побитою собакой сидит Логин, пристыженный. Глаз не поднимает ни на Дюка, ни на наставника своего. Бормочет еле слышно, безвольно:

— Что ты за человек, казак Дюк? И что дивного, что я навь встретил?

Исподлобья смотрит осторожно на важного казака. Холодом ударил ответный взгляд, будто две стрелы пустились из глаз Дюка прямо в Логина. Аж в сердце захололо всё.

Заговорил Дюк. Страшно заговорил. Голос его звенит, словно вторит ему кто невидимый, басовитый и лютый.

— Что я за человек? И человек ли? Характерник я! Ни атаман мне не указ, ни поп, а истинно сила природная, божья сила. Именем этой силы ревностно берегу я мир божий от навьей силы, силы диавольней, силы нечистой. Да заключён мой дух в тело человеческое, в бренное, слабое тело.

Дюк словно больше сделался. Больше человека, больше всей алачючи, в которой они трое сидели. Логин сам удивился, что не стало ему страшно, только охватывало его благоговение перед казаком. Любопытство и жажда узнать больше вселили в него смелость, и стал он спрашивать:

— А ты видел эту навь, отец?

— Не отец я тебе, но могу стать твоим наставником, — голос теперь звучал спокойно, по-человечески. — Нет, этой нави я ещё не искал и её не видел. Почитай, в каждой запруде навь русалит, а то и по нескольку. Так что тут дива нет. А вот в чём диво, так это в том, что простой человек навь не видит так явно, чтоб её за живую деву принять. Да ещё и чтоб она заговаривала и отвечала. Навь заманивает, топит, да и только.

— И что ж это значит?

— А то, — нетерпеливо щёлкнул его по носу седовласый, — что ты дар имеешь. Способен в диаволев мир заглядывать.

— Характерником можешь стать, — вторил ему Дюк. — Выучиться, конечно, надо. В огне стоять, пули рукой ловить. Силы божьи призывать и рука об руку с ними в мир навий заглядывать. Дланью Христовой быть, что диавола в его страшном мире держит, чтобы не лез он в мир божий, в мир живых!

Слыхивал Логин о характерниках сызмальства. Чего только про них ни судачили! И что зверьми они перекидываться могут, и в двух местах одновременно быть, и ходить по воде. Да только басенки слыхивать — то одно. А, как сейчас вот, стоять перед таким характерником да ответ держать — совсем иное дело. Да чего там стоять — мысль о том, что Логин и сам характерником стать мог бы, казалось, и вовсе была такой большой, что не помещалась у него в голове. Так молчал он долго, Дюк так и не дождался от него ответа, и продолжил:

— Так что, малец, путей у тебя только два. Атаман тебя принять не желает — нам воины нужны. А ты не воин. Писарь тоже у нас есть, да такой, что учиться тебе до него ещё тыщу лет. А я тебя возьму. Такие, кто навий мир видит сам по себе, от природы, может, раз в сто лет рождаются. Вот и покажешь, на что ты годен. Одного меня будет мало, чтоб её изловить. Подмога нужна. Ну, или, — развёл он руками, — иди домой, к мамке с папкой.

Больше Дюк говорил — больше Логин уверялся, что надо оставаться. Уже он и вовсе готов хоть на дно запруды нырять за этой навью. Так и спросил по-простецкому, без виляний:

— А когда идти? Я готов! Сейчас?

— Завтра Духов День. Помолясь и пойдём. И поп с нами пойдёт. Запруду освятит. Иди пока сегодня. И Антипу на глаза не попадайся. Не наш ты ещё.

Седовласый встал, поклонился и подтолкнул Логина к выходу. Молча провёл его к его алачюче. Сердито наказал без надобности по лагерю не шататься, но вроде как и не запретил выходить. Приставил надзорного. Был седовласый теперь какой-то резкий, словно недоволен был, что Логин согласился навь искать и остался. Ну, да ладно.

Пообедав со всеми, чтоб не изматывать себя мыслями и лишними волнениями, Логин взял да и уснул. Да так до самого следующего утра и проспал.

Сны под утро снились Логину нехорошие. Будто он навь в могилу укладывает, а она просыпается и встаёт. Логин снова её укладывает, землёю засыпает. Только уходить — снова навь стоит, из могилы вышла. Он давай опять её хоронить — она только хохочет, потешается над ним. Потом раскинула руки, как тогда на берегу — и падает спиной вперёд в могилу. И глядит оттуда. Логин закидывает её землёю — а глаза всё смотрят. Зарыл её опять — тут она отряхивает лицо и глаза свои страшные, и вот уж она снова стоит перед ним да хохочет всё.

Вскочил Логин ни свет, ни заря. Крест нательный целует да читает наизусть: «Живый в помощи Вышняго…» Вышел, умывается у чана с водой. Дурной сон всё прогнать пытается. Казаки ещё спят вовсю. Только поп да ещё пара человек уже возятся, всё к заутрене готовятся. Увидал поп Логина.

— Что не спится, сынок? Отдыхай ещё часок. День сегодня особый будет. Трудный. — он тяжело вздохнул, будто не сильно и хотел эту навь ловить.

— Батюшка, благослови! А чего нам навь ловить?

— Бог благословит. Отходную прочитать. Чтоб из низшего мира её вырвать, и упокоилась бы бедная утопленница, и ждала Страшного Суда со всеми сродниками её усопшими.

— Выходит, она не злая сила?

Улыбнулся поп, как добрый дедушка. Подошёл к Логину, взял за локоть. Показывает на горизонт, где солнечное колесо едва показало край.

— Вот, видишь свет? — Логин кивнул. — Солнце, оно ведь само по себе, что бы тут ни деялось на земле.

— Угу, — снова кивнул Логин.

Поп указал теперь за спину Логина.

— А вот, смотри — тень. Она разве сама по себе? — Логин пожал плечами. — Ну, могла бы тень быть, если б солнца не было?

— А! Нет, не могла.

— Выходит, что? Выходит, добро — оно само по себе существует. А зло — оно существует лишь чтобы против добра идти. Понял?

— Понял… — растерянно протянул Логин.

— Так и навь нужно из тени вытащить и суду божьему предъявить. А уж Он решит, что она заслужила, когда была человеком. Она просто утопленница.

— Ты будто жалеешь её, батюшка, — Логин вспомнил её страшные глаза.

— А я всех жалею. Дело моё такое. Дюка дело — нечистую силу ловить. А моё — с милосердием и жалостью ко всякой твари божьей относиться.

Побрёл поп в свою алачючу. Логин смотрел ему вслед, опустив плечи. Правильное ли дело навь ловить? Богоугодное ли? Вчера он так лихо рвался в приключение, а сегодня уж и непонятно было, нужное ли это дело. Чует Логин, словно он сам попался в какую-то хитрую ловушку.

Наконец встало солнышко — повставали и казаки. Поп опять собрал всех на службу. Логин молился так горячо, как ни разу в жизни. Первый раз в жизни он, молясь, о собственной смерти думал. И о том, куда после смерти пропадают души — в навий ли мир? В горний ли? Или в какое-то другое священное место, где все ждут Страшного Суда и конца времён? Читал он раньше откровение Иоанна Богослова, да никогда не вдумывался, не примерял эту рубаху на себя.

После службы за трапезу сели. Сегодня характерник Дюк сел одесную атамана, а Логина усадил одесную себя. Тот сидит напуганный — спозаранку поп стращал разговорами, а теперь Логин вроде и понимает, что должен быть благодарен Дюку, а ему больше страшно, чем благоговейно. Внутри всё аж корёжит, кусок в горло не лезет. Атаман суров, недоволен, что малец рядом. Поглядывает Логин на седовласого — тот всё подбадривает-подмигивает. Остальные казаки притихшие: все знают, куда сейчас предстоит идти и какое дело исполнить. На попа Логин смотрит — у того лицо мученика, не иначе как его нави на заклание повести собрались.

Собрались идти к запруде. Дюк командует. Поп идёт, при нём казак Соколик. Он ему и в быту прислуживает, и на службе пономарём. Седовласый наконец назвался — Феодором звать. Тоже идёт. Вроде как за Логином надзирает. Ещё четверых казаков Дюк взял на всякий случай. Наказал им в воду не лезть ни в коей мере. К воде можно только попу, а в воду — только самому Дюку и Логину, от чего тот не сильно возрадовался. Совсем не охота опять в навью воду лезть, судьбу испытывать.

Снова знакомая запруда, только на этот раз со стороны пологого берега, что порос рогозом. Остановились повыше, где берёзки. Голосом, которому не хотелось перечить, Дюк распоряжается:

— Я пойду выманю навь, чтоб она на тот берег не ушла. А ты тем временем воду освяти. Тогда она уже в запруду не сунется, на берегу и изловим. А тут её ты жди, — ткнул он пальцем в Логина. — И вы с ним тоже, — кивнул он молодым казакам. Потом приблизил лицо к Логину, — Да помни, что они её видеть не могут. Ты их глаза.

— Я их глаза, — сбивчиво повторил Логин. Ох, и не нравилась ему затея.

Особо не растекаясь глаголом, Дюк развернулся и пошёл к воде. Шаг, шаг, ещё — миновал березнячок, и вербу. Вот и рогоз цеплялся ему за сапоги, как трава. А Дюк не тонет, в воду не ухает. Странное ведовство сковало воду: идёт он по глади, будто по льду. У самой воды поп тоскливо вздыхал да крестился. Рядом Соколик держал кадило и ладан с угольком.

Дюк стоит посреди озера прямо на воде. У берега поп. Дальше Логин, за ним четыре молодца шабли наголо, не шевельнутся, подвести главного боятся. Чуть поодаль, словно не при деле совсем, седовласый Феодор жуёт колосок. Тишина стоит страшная. Ни жаворонок ни фьюкнет. Ни кукушка не всплакнёт. Ни рыба не плесканёт.

— Руса-а-алка-а-а! — нечеловечески взревел Дюк. Снова словно не сам зовёт, а будто с левого плеча кто басовым раскатом ему вторит. — На-а-авь! Покажись! Приказываю тебе. Призываю тебя.

Кажется, сама вода содрогнулась откуда-то из недр. Словно мир шатнулся. Разошлась гладь воды шагах в десяти от Дюка, разорвалась волна — и стала перед ним навь. Логин смотрит на воду — на воде она стоит, а в ней не отражается! Тут он вспомнил, что остальные-то не видят её. Обернулся потихоньку и кивнул им, мол, она здесь. Но у тех лица встревоженные, видать, хоть глазом не видят, а сердцем чуют, как мир божий с навьим схлестнулся.

Дюк делает шаг к ней. Она лукаво смотрит, смеётся, красуется. Словно два давних бывших друга ведут безмолвный, тяжкий разговор, и никто из них не прав, и никому не выйти победителем. Что он медлит? Логин уже чуть не кричит — что он медлит?! О чём он с ней говорит посреди озера? Не слышно, это так тихо и так тяжело, будто уже и воздух поплотнел, еле ноздрями втягивается. Навь тянет к Дюку руки, он отворачивается. «Не становись к ней спиной!» — без слов умоляет его про себя Логин. Он тревожно глядит на попа — тот готов уж и крест в воду опустить, да только тогда рухнет Дюк в воду и сам станет утопленником. Молодцы и вовсе в недоумении — они видят лишь Дюка. А он стоит посреди озера, глаза от того места, где навь, отводит. А сам словно тянется к ней.

— На-а-авь! — не выдержал Логин. — Иди сюда. Помнишь меня?

И глазом не моргнул Логин, как дева уже рядом с ним стояла.

— Помнишь меня? — всё заговаривал ей зубы Логин, пока Дюк бежал обратно к берегу по водной глади.

Только коснулась нога Дюка берега, как поп своё дело сделал: опустил крест в воду, молитвы стал читать, Святого Духа звать.

А навь стоит, на Логина смотрит и манит его, улыбается. Тут же Дюк оттолкнул Логина и сам перед навью стал:

— Я знаю твоё имя!

Дева качает головой, мол, нет. Лик её стал ещё бледнее, она сжалась, словно напугал её Дюк. Словно узнала его. Он снова шагнул на неё.

— Назови своё имя! Имя!

Навь подняла на него глаза, а в них будто слёзы стоят. Смотрит она на Дюка как на далёкого забытого друга.

— Назови своё имя сама! Я знаю твоё имя. Но ты сама должна вспомнить. — Дюк почти умолял, и столько слабости было в его словах, столько скорби! — Имя!!! — вдруг гаркнул Дюк безумным голосом.

Тут же по берёзам пробежал ветерок-шепоток. Обернулся Логин — а на ветках-плетях качаются духи бестелесные, повиснув белёсыми тенями. И всё шепчут-приговаривают:

— Сестра, назови имя! Сестра, вспоминай!

— Внученька, не бойся!

— Назовись, внученька!

— Доченька, как твоё имя? Скажи!

Бедную русалку корёжило, она мучилась и плакала. Наконец нашла в себе силы и побежала к воде. А запруда-то крещёная уже! Пробует зайти в воду, а ей жжёт. Логину и правда стало жаль её. Он глянул на священника — тот даже не видя навь чувствовал её и страдал так, словно это ему вода запекала. Феодор и четверо казаков за шабли взялись. Да что ей шабли, творению низшего мира?

Дюк рухнул перед ней на колени и заплакал:

— Как тебя зовут?

— Ты же сам помнишь, как меня зовут! — в страданиях выдохнула навь.

— Назовись. Вспомни сама. И душа твоя уйдёт дожидаться мою. Назовись!

— А-а-а… Алевтина! — выдавила из себя истерзанная навь. Тут же вспорхнули с берёз души её сродников. Запели жаворонки.

Дюк понуро стоял на коленях. Смотрел куда-то мимо нави и ждал. Деву всё крутило. Тогда шагнул ближе поп и стал заупокойную молитву читать. Произнёс имя «Алевтина» — и казаки ахнули. Видеть её стали. А дева уж боле не шелохнулась. Отдала запруда утопленницу, а Дюк с попом и казаками её вырвали из лап диавольских.

Потом долго копали могилу. Погладил Дюк волосы деве, надел сам на неё крестик нательный деревянный. Отвернулся. Куда и гроза вся его, и суровость подевались! Слабый стоял, обессиленный. Не смотрел, как молодцы осинку заломали да заточили. Не смотрел, как кол в сердце загнали. Не смотрел, как вниз лицом положили в могилу прекрасную деву-утопленницу.

Логин со страхом смотрел на это отпевание. Когда поп закончил, молодцы-казаки земли навалили да крест берёзовый соорудили. Дюк гладил крест и долго не отходил. Логин озирается — никто ему не мешает, все скорбно ждут. Отошёл наконец характерник от могилы, взял Логина по-братски за плечо:

— Спасибо тебе. Без тебя я бы с ней в озере сгинул.

— А я что… — растерянно протянул Логин. Только и дело его было, что «На-а-авь!» заорать, когда дело совсем плохо было.

Дюк отвернулся от могилы и посмотрел на солнце. Смахнул слезу.

— Вот так и я буду когда-то лицом вниз лежать осинкой продырявленный. И любой характерник.

— А зачем лицом вниз?

— Тесно мы при жизни с миром адовым общаемся. Чтобы не призвал нас навий мир после смерти нашей, чтоб душа не нашла более путь в тело своё.

С корнем вырывал себя Дюк от этого места, где могила теперь его давней подруги. Молча шли до лагеря, ком поперёк горла.

В лагере Дюк засобирался:

— Антипу скажете — я вперёд поехал. А вы следом завтра езжайте, как собирались. — и бросает Логину, — Давай, не стой столпом. Собирайся. Со мной поедешь. Мне уехать надо из этих мест.

Снова голос властью пропитался, крепостью. Собрал Логин все силы, что остались, возьми да и громогласно возрази ему:

— Не поеду я с тобой, глубоко уважаемый казак Дюк!

Поп обернулся. Феодор поперхнулся. Казаки застыли. Все, кто был рядом, уставились на Логина, словно он дичь какую сморозил.

— Ты её изловил, я беру тебя в ученики. Ты же хотел к казакам.

— Нет. Не хочу я. И это… лицом вниз, и с колом осиновым — тоже потом не хочу. В общем, спасибо вам за всё. Пошёл я домой.

И пошёл. Хворостины от бати получил, объятий горячих от матери. Выучился. Сам попом стал. А как купаться в воду лезет — так теперь крестится горячо, словно в последний путь собирается. Помнит своё приключеньице, да никому о нём не сказывает. Только поминает в панихидах имя многострадальной Алевтины.

Татьяна Луковская
ЗА ВЕЛИКОЙ ВОРОНОЙ

Колесо солнца медленно катило к окоему, заливая равнину и меловые склоны насыщенным светом. В этакую пору караулу приходилось особенно тяжко — попробуй разгляди чего, когда трава искрит, словно от пожара, а очи, хоть ладонью прикрывай, хоть шапку тяни до самого носа, все равно слепнут, роняя вымученные слезы.

И все ж Михайло, опытный вратарь, смог приметить незнакомцев — две черные тени, скользившие по кромке овражца. Сначала он решил, что это зверье, волков в этот год развелось как-то особенно много. Не раз серые выходили к заставе да по ночам воем оглашали округу, тревожа лошадей. Но нет, тени уплотнились и приняли очертания человеческих фигур — одна повыше да пошире, другая тоненькая, что тростинка.

Люди уверенно брели прямо к сторожевому острогу. Михайло подался вперед, пытаясь разглядеть путников: старик, со сгорбленной временем спиной, тяжело опирающийся на посох, и резвый отрок, должно внучок али сынок-поскребыш. «Чего они в чистом поле забыли, как не боятся диких зверей или степняков залетных, а нынче лихие времена, и от своих не ведаешь чего ждать? Ну, этому, старому хрычу, положим, уж все равно, где помирать, но малого-то зачем с собой тянет, татарам в полон?» — Михайло нахмурил белесые брови.

— Эй, Михалка, кого там нелегкая принесла?! — гаркнул снизу дядька Степан, запрокидывая голову.

— Люди, двое! К нам идут. Старик да мальчонка.

— Как их Черняй, песий хвост, мог просмотреть? — пробурчал дядька. — Ну, пусть только вернется, уж я ему…

Чего там грозный десятник отвесит раззяве Черняю, Михайло не расслышал, ну, да и так ясно — дружка по возвращению из дозора следует предупредить, чтоб до утра под большой кулак дядьки Степана не попадался.

Странная пара меж тем приблизилась к валу, обходя надолбы.

— Спроси, чего хотят? — прилетело снизу.

— Здравы будьте, служивые, — медово-приветливым голосом первым пропел старец, прежде чем Михайло успел что-либо сказать.

— И тебе, мил человек, в здравии быть, — из уважения к сединам чуть кивнул головой вратарь. — Кто такие, куда идете?

— Обет исполняю, к святым горам Печерским внучка веду. Пустите переночевать, в степи боязно, — старик слегка дернул мальчика за рукав, тот поспешно скинул шапку и низко поклонился.

— Богомольцы, к Киеву идут, — перегнувшись через перила костровой башни, отчитался Михайло, — на ночлег просятся.

— Одни такие на ночлег попросились, — в усы проворчал десятник, — воеводе Долгорукому горло перерезали, Воронеж спалили. Прочь гони богомольцев этих.

— Дядько Степан, — жалостливым взглядом окинул путников Михайло, — да, может, пустим, старик да мальчонка при нем, чего дурного-то сделают?

— Сказано тебе, дурню, гони, — как от надоедливого комаришки отмахнулся дядька от племяшки.

— Да солнце уж садится, куда ж им, сердешным? Неровен час, волки загрызут. Ну, Христа ради.

Уговаривать дядьку с воротной высоты, бася на всю округу, было трудновато, вот, еже ли бы спуститься да заискивающе в очи заглянуть, молитвенно руки складывая как перед причастием, да еще добавить щедрых обещаний до Успения бражки ни-ни, вот тогда бы толк вышел, а так только и разглядывай широкую спину Степана.

— Не пускают, — виновато прокричал Михайло богомольцам.

— Ну, тогда мы тут, на валу, заночуем, — уселся на землю старец, — ежели чего, может, выскочите.

— Пошуми тогда, — все, что мог предложить Михайло.

Дед и мальчик расстелили мятую скатерку и, перечитав все положенные молитвы, принялись трапезничать сухариками.

Солнце меж тем садилось за меловой холм, с востока наступала ночь. Богомольцы в сумраке снова стали превращаться в неясные тени. Ванька Кудря наконец сменил на карауле товарища, Михайло спустился вниз, можно и к общему костру подгребать, пока каша не остыла. «Надо бы и для тех попросить, не по-людски так-то, чай, не убудет».

Набив брюхо, Михайло зачерпнул миску богомольцам, но отдать не успел. Кудря подал знак, служивые торопливо побежали растворять ворота. Первым на двор горделивым боярином ввалился Черняй. Из избы с плетью тут же выскочил дядька Степан, намереваясь исполнить угрозы, однако за Черняем на резвых скакунах влетели еще четверо всадников, и последним на тяжелой и смирной кобыле заехал сам засечный голова Ивашов.

— Яков Савелич, радость-то какая! — кинулся низко кланяться дядька Степан. — Михалка, подсоби, — шикнул он племяшке, чтобы тот помог грузному голове слезть с лошади, но услужливые денщики уж сами подставили плечи хозяину.

— Чего путников в степи держите? — рявкнул голова, бородой указывая на робко входивших в ворота деда с мальчиком.

— Так не положено ж чужих пускать, — проблеял Степан, — сами же не велели. Мы все блюдем.

— Это хорошо, — с ехидцей процедил Яков Савелич. — Кормить-то будете?

— Будем, будем. Стол уж накрыт, — указал Степан на избу.

— Я по-простому, вон с молодцами под дымком посижу, все комарья меньше.

Огонь раздвигал ночную мглу, вкруг костра сгрудились служивые. Сам засечный голова, подперев кулаком густую бородищу, слушал речь старца. Тот, чинно сложив руки на коленях и полуприкрыв очи, вел неспешный рассказ:

— А лежит в тех печерах славный богатырь Илья Муромец, ибо принял он постриг после славных бранных дел, потрудившись за землю отчую. Так и вам, ратному люду, поступать следует, ибо надобно горячей молитвою грехи свои успеть отмолить.

Одет был старец в серую рясу, подпоясанную грубой веревкой, седые пряди ниспадали до самых плеч, серебряная борода острым клином упиралась в грудь. Костер освещал открытое обветренное степными суховеями лицо с чистыми светло-голубыми очами под мягкой дугой рыжих бровей. «Вот такие-то молитвенники в райские кущи и попадают», — с жадным любопытством разглядывал богомольца Михайло.

Рядом с дедом настороженным зверьком сидел мальчик. На вид лет десяти, не больше. Одет в хорошую рубаху, с ладными сапожками на ногах, отмытый, хоть и нечесаный. Михайло довелось повидать юнцов-поводырей, те были в рванье, грязные да босые, а тут, гляди ж ты, чистенький какой, и щеки круглые, сытые. Заботится, стало быть, о внуке. Хороший дед.

— А входить в те печеры следует с молитвой да постом, — продолжал старец, — а, ежели не покаявшись да с черными мыслями войти, то стены сомкнутся, а потолок обвалится на главу такого грешника…

— Так ты, мил человек, в те печеры и идешь? — неожиданно перебил голова, пронизывая старца острым взглядом.

Тот согласно кивнул.

— Не боишься, Лещ, что тебя первым и завалит?

Старец вздрогнул, все намоленное благодушие разом слетело с лица, брови приняли хищный изгиб, а очи засветились недобрым блеском.

— Не много ли чести для вора в печерах сгинуть, там только праведников погребают? Врать ловчее следует, — голова медленно поднялся, а за ним и все служилые, и даже мальчонка вскочил, испуганно поглядывая то на деда, то на суровых мужиков при саблях, и только лжестарец нагло продолжал сидеть на опрокинутой колоде.

— Давно ли в богомольцы подался? — скрестил руки на груди голова.

— Так не молодею, пора и о душе подумать, — прищурил правый глаз Лещ. — Люди-то меняются.

— Ой ли?

— Ну, ты-то, Яша, из ватажников в чины выбился, большим человеком ходишь, как я погляжу, вон кафтан какой на тебе справный, чего ж и мне богомольцем не стать? — от деда исходило спокойствие ледяной глыбы.

— Я свой кафтан на государевой службе получил, верой и правдой царю и отечеству служу! — разъярился Яков Савелич, багровея. — Про то здесь всем ведомо, и в прихвостнях у Заруцкого не хаживал.

— Времена такие были, темные, кому надобно служить — сразу и не разобрать было, — равнодушно глядя в костер, отозвался Лещ, — ты вот вовремя сообразил, куда крутнуться, за то тебе честь и хвала.

— Ты меня хвалить явился? Чего надобно?

— Дозволь, Яша, про то с глазу на глаз переговорить, — медово пропел бывший дружок.

— А я от своих людей тайн не держу, — выпятил грудь голова.

— Зря упрямишься, сам понимаешь, по глупости какой не пришел бы.

— Понимаю. Я с тобой отойду, а воеводе донос полетит — Яшка Ивашов с ворами якшается. Тут говори, а нет, так скрутим да в разбойный приказ свезем, пусть там с тобой разбираются.

— Хороши у тебя людишки, коли доносов боишься, — усмехнулся Лещ. — Ну, гляди, не пожалей потом. За помощью я явился, Кудеяров схрон надобно забрать.

При слове «Кудеяр» над служивыми полетел громкий шепот, кто-то даже присвистнул.

— И много там, в схроне, припрятано? — хмыкнул голова.

— Да и двоим не унести.

И новый свист изумления.

— Врешь ты все.

— Коли бы ловчее хотел соврать, так сказал бы — Заруцкого добро, он как раз в ваших краях бродил, — встал наконец с колоды лжебогомолец. — А я говорю — Кудеяра самого. Вон правнучек его при мне, там и его доля имеется, наследство кровное.

Служивые поворотились к подзабытому всеми мальчонке, тот смущенно потупился, разглядывая мятую траву под ногами.

— И ты для этого его в степь поволок?

— Сиротка, где ж мне его оставлять, дед его мне на руки отдал. А я сам стар уже, не справлюсь один, немощен, уж и выкопать не смогу, да и тащить тяжко, — снова цепляя на себя маску умиротворенного старца, кинулся рассуждать Лещ. — Волки дорогой задерут, али на лихих людей нарвемся. Помощь нужна, дай мне твоих молодцов по удалее, к Великой Вороне надобно ехать, за ней стан Кудеяров был.

— А чего ж ко мне явился, где ж дружки твои? — надменно проговорил голова.

— В землице сырой все, а ты, Яков… Савелич, человек честный, крестную клятву держать умеешь, к кому ж мне еще идти? — плеснул мелкой лестью прохвост. — Так что скажешь?

— Подумать надобно. Степан, глаз с них не спускай.

И засечный голова Ивашов, сгорбившийся под тяжелыми думками, побрел прочь от костра.

Сухая трава неприятно щекотала шею, где-то над ухом пищал комар. Михайло со вздохом перевернулся на другой бок. Сон не шел.

— Эй, Федя, спишь? — шепнул он Черняю.

— Сплю, — буркнул тот, крепче зарываясь в сено.

— А дядька Степан на тебя тут шумел, мол, чего это он путников в дозоре не приметил, первым не доложил.

— Чего это не заметил?! — взвился Черняй, резко садясь. — Разорваться мне, что ли, коли голова велел к перелазу его вести, засеки проверять.

— А как думаешь, про схрон Кудеяров правда? — Михайло тоже сел, сдувая с носа соринку.

— Вранье, — отмахнулся дружок.

— А зачем тогда явились?

— А уведет часть заставских за Ворону, тут лихие люди и нагрянут, а, может, татары к перелазу пожалуют, мало ли какой щуке этот богомольный лещ теперь служит. Спать давай, — Черняй снова плюхнулся в сено и сразу же затих.

— Как думаешь, Яков Савелич его послушает? — тревожно потряс дружка за рукав Михайло.

— Завтра узнаем, то не наше дело.

И дальше только богатырский храп. Вот ведь Федька, что из железа сделан, Михайло так не мог, всякие думки в голову лезли.

— «Не наше», — передразнил он дружка, — а я вот хребтиной чую, что и нам достанется, и уж не серебра с златом отсыпят.

Река манила прохладой, окунуться бы сейчас, занырнуть с головой, а потом выскочив, долго отплевываться, поднимая россыпь брызг. Эх, только и оставалось, что мечтать! Не время сейчас купаться.

«Богомольца» пустили первым, выдав ему старую клячу, что б не надумал удрать, за ним, хмуро глядя в спину, ехал Черняй. «Только попробуй чего выкинуть, пальну, не раздумывая», — махнул он пистолем еще при выезде. «Твое право», — с видимым равнодушием отозвался Лещ. Так они и ехали, один за другим, а ночами Федька деда бесцеремонно связывал. «Не хорошо так-то, все ж старик, еле ходит», — упрекал Михайло дружка. «Ну, тебе, положим, охота с перерезанным горлом в степи лежать, а мне как-то не хочется». Упертый Федька и Николку бы связывал, но тут Михайло был непреклонен, взяв малого под свой покров.

С мальцом они ехали позади, болтая о том, о сем. Сперва Николка дичился, но Михайло, имея пятерых брательников мал мала меньше, легко нашел к нему нужный ключик — дал саблю подержать, показал, как на коня ловчее влезать, свистульку из сучка вырезал — так-то и сдружились.

Своего мерина для Николки отдал сам дядька Степан, чуял вину пред племянником, вот и старался разгрузить кобылу Михайлы: «Чего вам на одной-то тесниться, умается быстро», — пряча глаза, отдал он повод. Михайло благодарно принял подношение, на дядьку он не сердился, служба. Спросил голова двоих крепких да вертких мужичков за схроном старого вора сопроводить, дядька на него с Черняем и указал. А ежели подумать, то кого еще, не Кудрю же хромоногого? Лещ было возмутился, мол, маловато двоих, надобно отряд, сабель десять, не меньше, да кто ж ему столько даст в летнюю пору, когда с окоема глаз нельзя спускать.

— А почему Ворона, а ни одного ворона не видно? — спросил Николка, вертя головой.

— Во́роны на мертвяков слетаются, — через плечо бросил Черняй.

Николка нахмурился и придержал мерина, чтобы ехать ближе к Михайло.

— Ну, чего пугаешь-то? — пожурил тот дружка.

— Правду говорю.

— Так ты сирота? — наклонился к мальчику Михайло.

— Не, у меня мамка есть, — отчего-то совсем тихо проговорил мальчик.

— И где она?

— В Ельце осталась.

— А батька?

— Умер… зимой, — замялся Николка.

— А ты, стало быть, теперь добытчик для матери? — задумчиво произнес Михайло, недоумевая, как можно было с лихим человеком родное дитя отпустить, пусть и за схроном.

Николка замкнулся и ничего не ответил. Ой, что-то тут нечисто, Михайло шкурой чуял.

По одному ему ведомым приметам Лещ в однообразном мелькании прибрежных верб и бурьяна опознал местность и предложил спешиться:

— Лошадок не нужно дальше вести, выдать могут, пешими красться надобно.

— С чего бы это? — фыркнул Черняй.

— Увидишь, — и старик неуклюже слез с кобылы.

— Пошли глянем, чего там, — предложил и Михайло.

Оставив коней в рощице, четверка, крадучись, спустилась с крутого склона и полезла в гуще осоки к самой кромке воды. Лещ прижал палец к устам, призывая двигаться как можно тише. Левый берег лежал пологим, безлесным, и хорошо просматривался. Земля здесь была перепахана так, словно огромный кротище резвился не одну седмицу. Но нет, никаких кротов рядом, с десяток людей, скинув рубахи и подставляя спины палящему зною, копали и копали, вгрызаясь кирками и лопатами в спекшуюся комком землю. Михайло приметил неприкрытое злорадство на морщинистом лице Леща, тех, кто на том берегу трудился в поте лица, тертому лису было не жаль.

Одежа и оружие валялись тут же, на берегу. Под небольшим навесом сидел мужик, по напыщенному виду и богатому, блестящему златотканым сукном кафтану он производил вид целого полковника, не меньше. Рядом крутилась пара вооруженных ружьями караульных. А вдалеке виднелся разбитый стан из парусиновых шатров и коновязи с отдыхающими лошадьми. Народец, как видно, расположился станом всерьез и надолго.

— Кто это? — задал Михайло самый нужный из вертевшихся на языке вопросов.

— Дружки мои, — огрызнулся Лещ.

— Которые покойнички?

— Будут, — «богомолец» сдвинул брови.

— И чего ж ты, свиное рыло, сразу не сказал, что тут целый отряд? — возмутился Федька.

— Тогда б и вовсе никакой помощи не получил.

— А чего ты не с ними? — указал Михайло подбородком на тот берег, когда четверка снова взобралась наверх.

— Бросили они меня в Ельце из-за немощи моей, мол, старый, ему уж ничего и не нужно, в дороге только мешаться будет. Я им все разведал, не один месяц вкруг древнего Кульки терся. Как он не скрывал, мол, посадский, а я в нем углядел своего, не сотрешь. Он один из ватажников Тишенкова живым и выскочил. А схрон искали, многие искали, да не там. Все у Черного Яра рыскали, а надобно было у Червленого, в том вся загадка, — Лещ оскалил щербатый рот довольной улыбкой. — А Пыря, шкура, не только брать меня с собой не стал, а еще и в лицо напоследок рассмеялся. Ну, ничего, сынки, ничего, мы с ними еще поквитаемся, отольются коту мышкины слезы.

— А как нам тебе поверить, что то Пыря? — подступился Михайло. — У него на лбу, что он вор, клеймо выжжено? Может, то государевы люди добро ищут.

— Пыря это, — вместо Леща кивнул Федька, — признал я его. Он Леню Евсеева на торгу в Пронске зарубил. Мы тогда не успели перехватить, вырвались аспиды. Вишь, шальные деньги им понадобились.

— Вот и повод — месть свершить, — елейно пропел Лещ.

— Втроем против дюжины? — нахмурился Черняй.

— Так и что ж, с умом многое можно. Зелье у меня сонное есть, — Лещ достал из походной сумы небольшую темную склянку, — надобно им в кашу кинуть, а как заснут, тут вы им горла и перережете.

У Михайлы все в груди похолодело, ведь этот «богомолец» сидел с заставскими у одного костерка, мог вот так же плеснуть яда в котел. Ой, наперед слушаться надобно дядьку Степана, он долго прожил, много чего ведает.

— Николка к ним выйдет, — выдал «богомолец», — скажет, мол, с дедом в Печеры шел, деда волки загрызли. Всплакнет, переночевать попросится, кто дитя в чем заподозрит, а там уж малой извернется и все как надо сделает, верно, Николушка? — улыбнулся Лещ мальчику, потрепав русые вихры.

— Верно, — смело согласился Николка.

— Не пущу! — неожиданно встал между ними Михайло, оттесняя плута от мальчика. — Чтоб они дите прирезали али в полон к татарам продали? Не выйдет! Вот зачем ты за собой мальчонку потащил, чтоб приманку из него для этих щук сделать. Во, видал! — сунул Михайло кукиш под нос «богомольцу».

— Да никто его не тронет, верное дело. Николушка, ты ж не трус какой, чтоб за чужими спинами отсиживаться? — начал Лещ через плечо Михайло убеждать мальчишку. — Ты ж мамке платок хотел купить, да сестре пряников, помнишь, как договаривались?

— Да я могу, я не боюсь, — робко начал Николка.

— Я с тобой ни о чем не договаривался, — рыкнул Михайло, снова пряча за себя подопечного.

— Да нельзя ждать, и так чуть не опоздали! — аж подпрыгнул Лещ. — День — два, и они на схрон наткнутся. Уж близко копают, как чувствовал, точную примету не назвал, а все ж выйдут, туда ведут. Найдут сундук, с места снимутся и все, ищи ветра в поле! Николушка, ты ж плавать умеешь, сапожки здесь оставишь, во-о-он там переплывешь…

— Сказано тебе, никуда он не поплывет!

— Вот ведь достались святоши. Ну, он то ладно, блажной, но ты то парень башковитый, — начал уламывать Черняя Лещ. — Там такие деньжищи, на всю жизнь хватит. Можно ведь и не делиться ни с кем.

— Малой не справится, малохольный, пустая затея, — все ж поддержал дружка Черняй.

— Да я справлюсь! Я смогу! — обиделся Николка. — Давай свою склянку.

— Я пойду, — решился Михайло. — Ночью пузатого того Пырю прирежу, они друг на друга начнут думать, авось передерутся, нам то на руку. И склянку давай, может, и там изловчусь.

«Отраву лучше при себе держать», — разумно решил Михайло, пряча дурман за пазуху.

Ночная вода была теплой, парной. Михайло, волоча тянувшую на дно саблю, мощными бросками толкался вперед, все ближе и ближе придвигаясь к пологому берегу. Из реки он вышел намного правее, позволив снести себя течением. Отряхнулся, выжал порты и начал красться к лагерю. Хорошо, что лихие людишки не взяли с собой собак, было бы труднее. Стан не спал. Кроме двоих караульных, выставленных по разным краям широкой площадки, бодрствовали люди у костра, да и в одном из шатров тоже горел огонек лучины. Надобно было ждать утренних сумерек, когда сон давит крепче. Михайло улегся животом на траву, не сводя глаз со стана. «Самому бы не заснуть», — мотнул он головой, отгоняя зевоту.

Небо стало светлеть, из реки медленно выползал туман. Дальше уж ждать нельзя. Тишина ободряла. Караульные, повиснув на пищалях, дремали. Михайло пополз меж шатров к более роскошному. Вытянув ноги и перегораживая вход, на посту сидел денщик, прикрыв шапкой лицо. Михайло на цыпочках, вжимаясь в полог, перешагнул через спящую преграду и вошел в шатер.

— Че надо?! — продирая очи, сел на лежанке атаман.

Михайло на миг растерялся.

— Ты кто такой?! — попытался спешно подняться на ноги неповоротливый Пыря, выхватывая из-под подушки саблю. — Эй, сю…

Договорить он не успел, Михайло рубанул, нанося смертельный удар, и тут же развернулся к выходу. Путаясь в пологе, в шатер влетел денщик, чтобы получить свой удар. Двоих нет, дальше-то что? Михайло выскочил в утренние сумерки и рванул к реке.

— Беда! Атамана убили! Вон он! Лови его! — летело со всех сторон.

Бахнули выстрелы. За спиной раздался конский топот. «Раззява!» — обругал себя Михайло, пригибаясь. Подбежал к Вороне, шагнул одной ногой в воду, оглянулся: два всадника, вынырнув из тумана, летели прямо на него. Принять бой у берега или постараться отплыть? Снова бахнуло. Стреляют, что б их! Пришлось резко прыгать в сторону. Время было упущено, первый всадник успел сблизиться и уже размахивался саблей, чтобы рубануть с наскока. Отбить получилось, присев и сделав выпад, как учил дядька Степан. Свечку родичу за здравие не забыть бы поставить. Чужая лошадь больно ударила копытом в грудь, Михайло отлетел в воду с громким плюхом, новый взмах вражеской сабли. Откат. «А-а, промахнулся, сволочь!» Над тихой рекой полетела отборная брань. Сейчас подскочит второй, и пиши пропало. Михайло, собрав все силы, подпрыгнул и вышиб ватажника из седла. Новые брызги. Вода окрасилась в розовый цвет. Труп врага остался позади, Михайло нырнул, сделал под водой обманный крюк. Сабля мешала грести. Вынырнул, сделать вдох.

— Вон он! — сразу зашумели несколько голосов.

Опять: «Ба-бах!» Потом в воду влетел всадник, но Михайло был уже на глубине, и лошадь, забеспокоившись, не пожелала идти дальше.

— К броду, к броду!

«Знать бы, где здесь брод. И чего этот „богомольный“ ничего про него не сказал?» На том берегу паслась лошадь Михайло. Вопрос, кто быстрее до нее доберется? Помогая течению, беглец, стиснув саблю в зубах, отчаянно заработал руками. Два всадника, не теряя Михайло из виду, двигались вдоль реки, время от времени появляясь в рваных клубах тумана, остальные ускакали к неведому броду. «Все равно уйду!» Гребок, второй, третий. Правая рука заныла, все ж таки зацепило, даже и не понял, когда.

Михайло выбежал на берег, когда от тумана не осталось и следа. Лошадь его смиренно ждала. Хозяин, торопливо потрепав ее по холке, стиснул зубы от боли и залез в седло, оглядел рану: «Ерунда, царапина». И тут появились всадники, трое. Они летели по кромке высокого берега прямо на Михайло.

— Не подведи! — крикнул тот каурой и рванул к перелеску.

Но не тут-то было, еще четверо скакали ему наперерез. Единственная возможность выскочить — повернуть направо, но тогда он приведет погоню прямо на свой малый стан. «Попробую проскочить меж ними». Михайло дернул за повод, решение принято. «Прости, Господи, ежели согрешил».

Враги разгадали его уловку и принялись сходиться, стремясь захлопнуть западню.

— Эй, залетные, я тут! — это из кустов выехал Черняй. — Тут я! — начал он оттягивать врагов на себя.

Четверо, решив, что новый противник посвежее, повернули на Черняя, трое продолжили дожимать Михайло. Многовато на двоих. Федька, крутнувшись, повел «своих» ватажников к перелеску. Михайло тоже решил вымотать «своих» погоней, все ж у него лошадь чуть свежее. Началась безумная скачка.

Добрая лошадка, добрая, сам на ярмарке выбирал, а все ж у ватажников кони оказались покрепче, расчет на отрыв не оправдался, беглец уже слышал топот почти за спиной. Ну же, родимая, еще немного! Надо разворачиваться, чтобы не получить удар по затылку.

И тут каурая, встав на дыбы, чуть не скинула всадника, Михайло железной хваткой вцепился в повод, это и спасло, а потом лошадка резко прыгнула вправо, а те, что наседали, полетели в пропасть. Овраг! Михайло спешился и полез вниз, его сабля довершила дело.

Шатаясь, он вылез, теперь надобно лететь на помощь Черняю, да выдержит ли каурая?

Коня без всадника Михайло встретил на окраине леска. Не Федькин, уже хорошо, а вот и труп чужака. Выходит, их всего трое.

— Эй! — крикнул и прислушался.

Нет ответа. Напрягая очи, поскакал вдоль тощих деревьев. Еще один ватажник, рассеченный надвое. Ну, Федька, ну ухарь! Да где ж он сам? Измотав лошадь, Михайло долго петлял, влезал на холмы и спускался. Никого не было видно. Сердце недобро сжималось. «Федя, ну, где ж ты?»

Федор нашелся только к полудню, он сидел под одиноко стоящим деревом, прижимая руку к боку. Рядом мирно паслись две чужие лошади, Федькиного коня не было видно, как и ворогов.

— Феденька, поранили тебя? — соскочил к дружку Михайло. — Где? Глубоко?

— Не, но кровит крепко, и ребро, должно, сломано, — слабыми губами улыбнулся Черняй, — ехать пока не годен, отлежаться надобно.

— Так ложись, ложись, Федя, — Михайло скрутил под голову дружку попону. — Дай гляну.

Он спешно начал перевязывать рассеченный бок. Рана неглубокая, сдюжит, не впервой.

— А ватажники где?

— Вон там лежат. Михалка, ты бери вон того конька и дуй назад. Нельзя малого с упырем оставлять.

— Да как тебя бросить? — растерянно пробормотал Михайло.

— Скачи, ничего мне не будет. Сам же видел, не крепко задело.

Чужой конь был послушен, может, чуял, что сейчас баловать не стоит, попадешь под горячую руку. Михайло добрался до Вороны, в укромном месте стояла кляча Леща и мерин Николки, ни «богомольца», ни мальчика не было. Куда их понесло? Ну, ясно куда — копать схрон, но ведь там же еще двое ватажников оставались, а, может, и больше.

Оставив лошадей, Михайло скатился по крутому склону и полез в воду. Обойдя плескавшееся на мелководье тело, он отправился к стану. Тревога придавала сил.

У шатра валялись оба ватажника с перерезанными горлами. Неужто дед их? Холодок пошел по спине. Ой, осторожным надобно быть с этим немощным старичком.

В отдалении, на пригорочке, кто-то яростно работал лопатой. «Как ему не терпится-то схрон забрать», — усмехнулся Михайло и пошел в ту сторону.

— Эй, Лещ, Николка где?! — крикнул издали и споткнулся о ногу.

Глядя на небо застывшим стеклянным взглядом, в траве лежал сам Лещ. Мертвый. А кто ж тогда копает?!

— Он на меня кинулся, пришлось, — раздался знакомый низкий голос с хрипотцой. — Сильный зараза оказался, еле совладал.

Да это ж сам засечный голова Ивашов! Один? В простой казацкой свитке. Михайло оглянулся в поисках отряда, потом, опамятовав, поклонился.

— А наши где?

— И наши тут. Пойдем, поможешь мне сундук вытянуть, тяжелый больно.

— А мальчик? Мальченка тут должен быть, Николка? — Михайло снова завертел головой.

— Не было здесь никакого мальчонки. Пошли, подсобишь, — зашагал к пригорку голова.

— Мне его найти нужно, хороший мальчонка, — продолжал напрягать зрение Михайло.

— Вот вынем сундучок и поищем, — как неразумному дитяте пропел Ивашов.

На дне ямы лежал небольшой кованый ржавым железом сундук.

— Ты прыгай, сынок, и мне подавай, а я приму, ловчее будет, — подсказал голова.

Михайло прыгнул вниз, яма была почти по грудь.

— Подхватывай, подхватывай, — показал, как лучше перехватить добро, голова.

Михайло нагнулся, чтобы поднять сундук. Тяжелый, зара-а-аза!

— Ба-бах!!! — прогремело почти над ухом.

Ивашов с занесенной саблей в правой руке рухнул к ногам служивого. Над ямой показалось меловое лицо Николки, в нос ударили запах пороха и гари.

— Мне дядя Федор дал, — дрожащей ручонкой протянул Николка пистоль, — показал, как заряжать надобно. Вот.

— Нагнись-ка, Никола, — поманил его Михайло.

Николка послушно нагнулся, Михайло наклонил его голову и поцеловал в макушку.

— Спаси Бог, тебя, сынок.

В сизой дымке небосвода крыльями ловил ветер большой ворон.

***

— Который твой двор? — оправив кафтан, нагнулся к Николке Михайло.

— Вон там, у колодца. Ой, попадет мне сейчас, — по-стариковски тяжко вздохнул тот, — у мамки рука тяжелая.

— Не бойся, прикрою, — усмехнулся в усы покровитель.

— Я ж на ярмарку отпросился, скоморохов смотреть, а сам… — снова шумно выдохнул Николка. — Дедушка такой почтенный, смирный на вид, сказал: «Хочешь мамке на платок заработать?» А кто ж не хочет! Я с ним и пошел, потом жалел крепко, а уж назад не поворотить, — в уголках глаз блеснули слезы.

— Ну, будет — будет, все уж прошло, — Михайло первым смело зашагал к плетеной калитке.

На широком дворе в траве сидела девчушка лет трех и играла свернутой из лоскута куклой. Рядом, заправив край подола за пояс, лихо рубила дрова молодая баба. Руки у нее действительно были крепкими, поленья разлетались при каждом ударе колуна.

— Матушка! — срывающимся голоском от калитки окликнул ее Николка.

Женщина дернулась, промахиваясь, разогнулась, на миг замерла, а потом, отбрасывая топор, бросилась к сыну:

— Николушка, дитятко мое! Живой! — сжала она чадо в объятьях, засыпала поцелуями. — Живой, живехонький, — большими синими очами ощупала блудного отпрыска. — Ты где его, ирод, держал?! — грозно сдвинув тонкие брови, пошла она на Михайло.

— Мамка, то не он, он меня спас, — поспешил защитить покровителя Николка. — Кабы не дядя Михалка, я б не воротился.

Взгляд синих очей из грозного стал любопытным, изучающим… и Михайло с разбегу кинулся в этот лазурный омут:

— А что, хозяйка добрая, хозяин вам не требуется? — пряча смущение, нагло выпятил он грудь, красуясь в новом кафтане. — Человек служивый, при жалованье, за возвращенное в царскую казну добро должностью пятидесятника пожалованный… ну, и по хозяйству не из лежебоких, — кивнул он на малую поленницу, добавляя себе достоинств.

— И добрый, — поддакнул Николка.

— Требуется, уж так хозяин добрый требуется, — одарила хитрой улыбкой служивого хозяйка, а на румяной щечке появилась игривая ямочка.

Григорий Родственников
АНРИ ЧЕТВЁРТЫЙ

С детства няня уверяла, будто я родился под счастливой звездой. Она брала меня на руки и показывала пальцем в ночное небо: «Смотри, вон звезда Фиона, далёкая и волшебная. Я видела, как она вспыхнула в день твоего рождения. Её лучи коснулись тебя, а значит — ты избранный. Везунчик и баловень судьбы».

Я вглядывался в усыпанный яркими точками небосвод и недоумевал, как няня умудряется распознать эту Фиону среди сотен таких же звёзд. Мне они казались одинаковыми. Но в одном старушка была права: не каждому выпадает удача появиться на свет в графском семействе Плермон. Я был четвёртым ребёнком, и отец в шутку называл меня Анри Четвёртый. Мой родитель был весёлым человеком и иногда, хорошо приложившись к бутылке, горланил на весь замок старинную песенку:

Жил-был Анри Четвёртый,

Он славный был король,

Любил вино до чёрта,

Но трезв бывал порой…

К сожалению, сам папа с возрастом всё реже оставался трезв. Может, тому виной слишком ранняя кончина моей матушки, а может, политическая нестабильность в мире. Империя трещала по швам, и всё больше планет отходило под знамёна содружества независимых миров. Родитель мой, как истинный «имперец», страшно ярился, топал ногами и грозил кулаком всем предателям и «долбаным инсургентам». Характер его с годами претерпел чудовищные метаморфозы от тихой злости к громогласной агрессивной напористости. Доставалось всем, от слуг до ближайших родственников. Моим старшим братьям повезло. Они вовремя успели покинуть родовое гнездо. А я был ещё слишком юн. Нет, отец не бил меня. Графское достоинство не позволяло ему размахивать кулаками, как простолюдину. Другое дело, если в этом кулаке была зажата шпага. Хозяин замка Плермон с глумливой пьяной усмешкой выхватывал клинок из ножен и, кривляясь, спрашивал:

«Ну что, Анри Четвёртый, покажешь, достоин ли ты называться дворянином?»

Вельможные глупости о том, что надо защищать свою честь древним оружием, всегда вызывали во мне глухое раздражение. В век бластеров и биоронов махать железной палкой казалось мне верхом безумия. Вот только родитель думал по-другому. Он нападал на меня с бешеной яростью и всегда норовил бить по рукам и ногам. Хорошо, что шпаги были спортивными, но и при этом я к концу поединка превращался в стонущую отбивную. Он лупил меня яростно и беспощадно, пока сам от изнеможения не ронял шпагу. А я забивался в дальний угол замка и плакал от унижения и злости. Наука отца не пропала даром. За несколько лет таких упражнений я неплохо овладел фехтованием, и уже сам принялся наносить родителю чувствительные тумаки. Однажды даже перебил ему ключицу. Не знаю, чем бы всё закончилось, но случилась трагедия.

На фуршете в честь именин шестилетнего императора отец перебрал вина и накинулся на хозяина дома, барона Вернона, с кулаками. Тот заявил, что империя отжила своё, а малолетний император слишком глуп, чтобы осуществить необходимые реформы. Получив от родителя в нос, барон потребовал сатисфакции, полагая себя непревзойдённым мастером энергетического клинка. Но я-то знал, кто из ныне живущих дворян действительно настоящий мастер. Барон по глупости потребовал установить заряд оружия на максимум, и в этом была его фатальная ошибка.

Поединок был недолгим. Папаша разделал предателя как Бог черепаху. Присутствующие на празднике дамы ещё не успели завопить, а противник уже распался на несколько обугленных кусков плоти.

Отец отсалютовал шпагой останкам барона и с достоинством отбыл восвояси. Вот только не учёл мстительности семейства Вернон.

Не прошло и дня, как в наш родовой замок угодила двенадцатифутовая плазменная торпеда. Вражеский катер беспрепятственно вошёл в слепую зону, потому что был идентифицирован как планетолёт моего старшего брата.

От величественного сооружения, к строительству которого приложили руки шесть поколений Плермонов, не осталось ничего. Уцелел лишь семейный транспорт в подземных ангарах. А вот люди… люди погибли. Я в одночасье лишился отца и двух братьев, которые на свою беду приехали к нам погостить.

Мне удалось выжить по чистой случайности. Во время взрыва находился в спасательной капсуле. Там у меня был тайник с древними, ещё печатными книгами. Отец не разделял моего увлечения чтением, и однажды в алкогольной ярости сжёг всю библиотеку. Мне посчастливилось спасти лишь десяток любимых фолиантов. В тот злополучный день я с увлечением листал роман Шекспира о двух влюблённых из враждующих родов, когда моя миниатюрная квартирка вздрогнула и накренилась набок, на мгновение пропало освещение. Я активировал шлюз, но не смог выйти наружу. Безрезультатно я взывал о помощи. Никто не отвечал. Коммуникатор молчал. В капсуле имелся сигнальный модуль. Я связался с полицией и попросил разобраться в случившемся. Позже, когда меня отрыли спасатели, я долго не мог поверить своим глазам. Горы серого крошева с клубами чёрного дыма… и больше ничего. Белокаменные башни с остроконечными шпилями, черепичные под старину крыши, обсерватории и резные балконы — превратились в прах. Когда я осознал, что у меня больше нет дома, то зарыдал, как девчонка.

Потом я пытался связаться со старшим братом. И тут меня постиг новый удар. Мой брат — убит. Негодяй, сбросивший торпеду, прибыл на его планетолёте. Помню, как я рычал и грозил кулаком вероломным Вернонам. Я мечтал об одном: уничтожить их всех до единого, извести проклятое семейство под корень.

У меня почти не осталось родственников, денег не было. И хотя у отца лежала немаленькая сумма в одном из имперских банков, я не мог воспользоваться наследством, ибо ещё не достиг возраста двадцати лет. Нашёлся опекун — троюродный дядька. Только я не стал его дожидаться. Продал семейный транспорт и отбыл в Империю. Я намеревался подать жалобу в верховный сенат на преступления Вернонов, но этого не понадобилось. Вспыхнула война. Проклятое семейство оказалось на стороне врага. Теперь я мог уничтожать этих мразей на законных основаниях.

На призывном пункте пожилой майор неодобрительно зыркнул на рукоять энергетического клинка у меня на поясе и вкрадчиво спросил:

— В пиратов пришли поиграть, граф Плермон?

— Я пришёл драться за Империю.

— Драться? — усмехнулся он. — Наверное, сразу в капитаны корвета метите?

— Почему корвета? Я могу командовать любыми судами малого и среднего тоннажа. Вы же видели мой диплом об окончании имперской школы пилотов.

— А командовать, молодой человек, у нас есть кому. А вот солдат и моряков не хватает. Все, знаете ли, рвутся в командиры. Только нам нужны кадровые офицеры, а не мелюзга с дворянскими амбициями.

Увидев на моём лице гнев, примирительно замахал руками:

— Ладно, ладно, граф, не хотел обидеть. Вид у вас боевой, настроены решительно. Командных должностей пока нет, штат укомплектован на шестнадцать секторов. Слетайте в другой департамент, может, чего найдёте. Или вступите в общество «Имперских джентльменов», это как раз по вам. Там вашего дворянского сословия богато собралось. И графы, и маркизы, и бароны, и эти… как их, виконты.

— Что это за общество?

— Пираты! — выпалил майор. Но тут же смутился и поправился: — Хотел сказать, каперы. Император одобрил выдачу каперских патентов. Сейчас война, и захват вражеских грузов нам на пользу. Главный там маркиз Каррамба.

— Каррамба? — удивился я.

— Прозвище, конечно. На самом деле зовут Альфред Кори, но требует, чтобы его величали Каррамбой. Вздорный старик. И, похоже, с большим прибамбахом. Одевается, как корсар из книжек, трубку курит, на плече робот-попугай. Одним словом, кретин.

— И вы меня отправляете к этому кретину?

— Это я так… к слову. Дед своё дело знает. У «содружества» уже вырос большой зуб на него. Даже награду за голову назначили. Попробуйте к нему примкнуть. Там все дворяне.

— На какой планете база этих «джентльменов»?

— Вам повезло. Этот чудак расположился у нас. Город Сузи. Таверна «Сумасшедший краб». Там они гуляют после грабежей… В смысле, после военных операций…

* * *

Названный служакой городок оказался недалеко. Таверна также легко отыскалась. Вид у заведения был престранный, ощущение, что я угодил в пиратский кабак прошлых веков. На стенах деревянные штурвалы, под потолком рыбацкие сети, у дальней стены здоровенный мерцающий серым металлом якорь. Официантки в коротеньких юбочках и тельняшках, на головах треуголки. Длинные столы, стилизованные под дерево, тарелки и высокие кружки также с претензией на древность. А уж многочисленные посетители являли собой настолько дикое костюмированное сборище, что я с трудом сдержал в себе крепкое словцо. Было ощущение, что я попал на маскарад, а не собрание бойцов вспомогательного флота. А ещё сразу же убедился, что с дисциплиной тут далеко не всё в порядке.

Не успел переступить порог, как мне в голову полетел тяжёлый резной табурет. Я пригнулся, и предмет мебели врезался в большое зеркало за моей спиной, которое тут же осыпалось мелкими осколками.

Целились не в меня. Пятеро мужчин в нелепых пёстрых одеждах пытались одолеть юркого блондина, одетого в облегающий чёрный комбинезон с нашивками звёздного флота Империи. Ну, хоть кто-то одет по форме.

А драка шла нешуточная. Противники у блондина были крепкие парни с большими кулаками. Оружия ни у кого не заметил. Наверное, сдают, и это правильно. Не хватало перестрелять друг друга в запале схватки. А вот смельчак действовал, на мой взгляд, не совсем честно. В руке у него был шлем с гребешком — отличительный признак пилотов истребителей. И гребешок этот был заточен до бритвенной остроты. В этом уже убедилось несколько нападающих. Один зажимал порез на предплечье, и судя по обилию крови — весьма глубокий. Другой сидел на полу и громко орал, потому что вояка почти перерубил ему голень. Третий прислонился к столу, держась за рассечённую щеку.

Стоял такой чудовищный шум, что ничего не было слышно. И все же я разобрал чей-то бас:

— Хуго! Принеси парализатор, иначе этот дурак всех покалечит!

Кричал краснорожий старик в нелепой треуголке с перьями, его длинные седые волосы были заплетены в две толстые косицы, в одной из них торчала длинная курительная трубка. Попугай на его плече перетаптывался, разевал клюв и поднимал хохолок. Ты-то мне и нужен, маркиз Каррамба.

Я раздумывал, как удачнее подойти к старику и что сказать, но в этот момент клубок из дерущихся подкатил ко мне. Блондин хорошо дрался. Работал обеими ногами, левой рукой наносил чувствительные удары противникам, а правой, с зажатым в кулаке шлемом, рубил их без всякого сожаления. Брызгала во все стороны кровь, оседали на пол незадачливые драчуны, несколько валялись на полу без признаков сознания. Двое оставшихся с выпученными глазами пытались достать его кулаками, но безуспешно. В какой-то момент блондин в пылу мордобоя налетел на меня, ожёг злым взглядом и с криком «В сторону, щенок!» врезал мне локтем в нос.

Яркая, как вспышка, боль заставила меня отшатнуться. Из обеих ноздрей хлынула кровь. Но вместе с болью я ощутил такую зверскую ярость, что сам не заметил, как сорвал с пояса рукоять энергетического клинка.

Хорошо, что заряд стоял на минимуме.

— Эй, сударь, — прошипел я. — Вам, кажется, надоело жить?

Блондин тем временем покончил со своими противниками. Одному врезал коленом в живот, и когда тот согнулся — вырубил ребром ладони по шее. Другого так лягнул ногой, что тот улетел за соседний столик, сбивая кружки и бутылки.

Удивительно, но в этом немыслимом шуме он меня услышал. Ультрамариновые глаза недобро сощурились:

— Ты что-то прокукарекал, петушок?

Утирая рукавом кровь, я спокойно сказал:

— Я дворянин и не прощаю обид. Вы ударили меня…

— Ударил? — расхохотался блондин. — Я погладил тебя, сынок. А вот сейчас ударю.

— Дантес! — крикнул Каррамба. — Не тронь парня! Он — чужой, не из наших!

В наступившей тишине хохот задиры показался зловещим.

— Хорошо, адмирал! Я не буду его бить. Но за наглость проучу. Я его высеку, ха-ха! Сынок, — обратился он ко мне, — давай ты добровольно снимешь свои бархатные штаны и подставишь зад под мой ремень? В противном случае я срежу их с тебя, как шкурку с персика! И не поручусь, что ненароком не попорчу твою аристократическую шёрстку.

Это было уже слишком. Кровь прилила к лицу. Помнится, отец говорил мне, что все Плермоны, когда им наносят обиду, краснеют словно помидоры, и это, мол, хорошо. Потому что у тех, кто краснеет — кровь приливает не только к лицу, но и к мышцам, сердцу, мозгу. Они активнее, и более способны принять правильное решение в ситуации, когда действовать надо быстро. Так говорил мой родитель, но мне всегда было стыдно пламенеть на публике щеками. От осознания того, что сотня людей сейчас смотрит на мою пунцовую физиономию, моя ярость достигла пика.

Я нажал на кнопку, и из рукояти вылезло длинное жало энергетического клинка.

— Вот это удилище! — рассмеялся блондин, но я видел, что он напрягся и приготовился отбить мой выпад шлемом, левую ногу отвёл чуть в сторону, корпус вполоборота…

Но я не собирался долго возиться с ним. Одни быстрый удар по запястью его правой руки, и шлем улетает в сторону. А потом укол точно в лоб. По наконечнику клинка пробежала короткая искра. Лицо блондина окаменело, глаза закатились, и он рухнул навзничь.

Тишина висела долго. Наконец раздались негромкие хлопки в ладоши. Это Каррамба выразил своё одобрение. А потом уже весь зал взорвался хохотом, улюлюканьями и криками «браво».

Меня усадили за стол, сунули в руку кружку с элем, похлопывали по плечам. А я чувствовал себя не в своей тарелке и всё порывался сказать Каррамбе, что пришёл записываться в каперское сообщество.

Кто-то вызвал роботов-санитаров. Рабочие убирали поломанную мебель, уборщики сметали осколки разбитого зеркала. Официантки в коротких юбочках разносили напитки и закуску. Одна из них нагнулась, и я увидел, что трусиков на ней нет… Не знаю, но это открытие окончательно расстроило меня. Обычный портовый бордель, а я надеялся здесь найти братьев по оружию… Сюда же приходят только пить, блудить и драться.

Пока робот-медик вставлял мне в носовые ходы какие-то капсулы и делал рентген, Каррамба похлопывал меня по руке и басил:

— Не обижайся на Дантеса. Он неплохой парень, и рубака каких мало. Да ты и сам видел, как дерётся. Десятерых вырубил, пока ты не подоспел. Но характер вздорный. За это из армии попёрли, со старшим офицером схлестнулся. А сейчас он малость не в себе. В прошлом рейде мы захватили корабль с «цветным льдом». Сам знаешь, дорогущая дрянь. Вот он и не удержался — попробовал, крышу и сорвало.

— Меня зовут Анри… — начал я, но старик перебил:

— Я знаю. Граф Анри Плермон. У тебя идентификатор активирован, и я давно считал все данные. — Он постучал ногтем по клипсе на мочке уха. — Школа имперских пилотов с отличием. Ты нам подходишь. Какое у тебя судно? Тип? Класс?

— У меня пока нет корабля…

— Это плохо, — вздохнул Каррамба. — У нас здесь только капитаны, — он обвёл рукою шумную компанию. — Дворянское собрание. Нижние чины отдыхают в других заведениях. Если нет денег — могу предложить вступить в мою абордажную группу. Клинком владеешь отменно…

— Деньги есть, — заверил я. — Просто только прилетел, ещё не успел освоиться. А корабль непременно куплю.

— Отлично, — кивнул старик, и попугай на его плече заорал:

— Отлично! Отлично!

Адмирал щёлкнул его по клюву, и тот замолк.

— Дам наводку, где лучше покупать. На краю Сузи, на резервном порту — стоянка. Там мой знакомый работает, он мне по жизни должен. Я ему сообщение кину. Отдаст по сходной цене. И запомни, граф, в нашем деле главное пушки.

— Пушки! Пушки! — заверещал попугай, но Каррамба на этот раз не стал его прерывать, а только растянул рот в усмешке.

* * *

Эх, задешево я продал родительский транспорт. Цены на ярмарке кораблей кусались. Даже с учётом «хорошего» знакомства торговца с адмиралом каперов. Я ходил по космодрому и облизывался. То, что мне нравилось — стоило немыслимых денег. А ведь надо ещё нанять команду.

Лишь под вечер отыскал неплохую посудину. Разведывательный бриг с экипажем на пять человек. Но вот беда — из вооружения только метеоритная пушка.

— Очень хороший ход, — уговаривал меня торгаш. — От любого убежать можно. Кроме того, есть возможность установки оборудования для гиперсветового прыжка. Хлоп — и только тебя и видели. Рекомендую.

— А почему такое вооружение слабое?

— А он не предназначен для войны, — усмехнулся торговец, — повоевать, это не сюда. Вон, ангары с боевой техникой.

— Мне нужен мощный дезинтегратор на борту. Плюс пара спаренных импульсных орудий, торпедные кассеты под брюхо…

— Плохая идея, — запротестовал продавец. — Отяжелеет, ход потеряет, маневренность снизится… Опять же, встроенные дополнительные двигатели либо убирать, либо по-хитрому крепить, с учётом новой конструкции… а это такой геморрой…

— Мне нужно боевое судно, а не беглец от драки.

— Воля ваша. Какой дезинтегратор берёте?

* * *

Попугай на плече адмирала встретил меня криком:

— Малыш Анри! Малыш Анри!

Все засмеялись. Видимо, корсары говорили обо мне и дали мне прозвище.

— Как дела? — спросил Каррамба.

Коротко рассказал о покупке корабля и сообщил, что судно будет готово через две недели.

— Спустил все деньги, — пожаловался я. — На набор команды ничего нет.

— Это не беда, — усмехнулся старик, выудил из косички трубку, не спеша закурил. Выпустил в мою сторону клуб вонючего дыма и спросил: — Не передумал ко мне в абордажную команду? Если дело выгорит — хватит валюты на набор команды. Через два дня ожидается хороший приз.

Я пожал плечами:

— Согласен.

* * *

Хорошим призом оказалась баржа содружества независимых миров. Длинная, как серая ноздреватая сосиска, и, как выяснилось, неплохо вооружённая. Видимо, поэтому вышла в космос без кораблей сопровождения.

Стратегия Каррамбы была проста и примитивна: навалиться гурьбой на великана и стрелять, пока вражеский корабль не превратится в дуршлаг. О какой сохранности товара могла в таком случае идти речь — не знаю. Что касается тактики, то, похоже, эти смелые парни не заморачивались такой мелочью. А ведь все капитаны были дворянского происхождения, а значит, постигли искусство космического боя.

Поразило количество единиц флота у доблестного адмирала. Тридцать шесть кораблей малого и среднего тоннажа. Прежде чем корсары смогли «погасить» защиту баржи, потеряли десять своих кораблей.

Я смотрел на это безумие, и лоб мой покрывался холодной испариной, а зубы скрипели от злости. Куда я вляпался?

Если бы мониторы могли ослепить, непременно лишился зрения от фейерверка разноцветных вспышек и мельтешения прожекторов. Повреждённая баржа медленно дрейфовала в клубах вытекшего из неё газа.

Я и двадцать матросов, все в отражающих скафандрах, ждали приказа адмирала. И он прозвучал:

— Вперед, орлы! За Империю! Режь ублюдков!

Плохо помню бой. Впереди маячила спина Дантеса. То, что это он, было понятно по намалёванному на ней черепу с перекрещенными костями. Его руки в перчатках сжимали огромную алебарду, по лезвию пробегали голубые молнии.

Я вдруг подумал, что никогда раньше не убивал людей, и мне стало не по себе. Одно дело проклинать предателей, но совсем другое — кромсать их на части в реальности.

Реактивные ранцы несли нас к вражескому кораблю. Пути назад нет.

Слава создателю, нас встретили дроиды. Дантес, словно живая мельница, вращал алебардой, и в сторону летели лысые головы с круглыми фотоэлементами, и гроздьями повисали в невесомости целые рощи белёсой синтетической крови. Я тоже дрался. Мой энергетический клинок разваливал чужие пластиковые тела пополам. В наушниках стояла жуткая какофония. Такое ощущение, что все кричали разом:

«Мы в шлюзовой камере!»

«Взяли орудийную палубу!»

«Твари заперлись в блоке управления!»

Странно, что дроидов было так много, и это после того, как мы полностью изрешетили вражескую баржу из рельсотронов и плазмомётов.

Как потом выяснилось, бой длился семь минут, но мне они показались вечностью. Пот заливал глаза, а рука моя дрожала от усталости. В какой-то момент я увидел, как один из дроидов направил лучемёт в спину Дантеса. Я сделал длинный выпад, угодив остриём между зелёных фотоэлементов синтетического уродца. Голова механоида обуглилась, оружие выпало из суставчатых пальцев. Дантес обернулся, за стеклом шлема блеснули синие насмешливые глаза. Памахав мне рукой, он устремился по коридору вражеского корабля, вздымая алебарду словно знамя… Я последовал за ним.

Но всё когда-то кончается. Мы потеряли тринадцать кораблей. И оказалось, что Каррамба считал это отличным результатом. У меня не было слов для возмущения. Но я благоразумно промолчал.

Баржа перевозила лекарства и медицинское оборудование. Часть товара погибла, но многое осталось в сохранности.

Оказалось, что у адмирала есть «лежбище», где он сортировал товар и складировал награбленное. Маленькая зелёная планета, которая в звёздной лоции значилась, как «Крошка-27». Приятная планета с морями, заливами и красивыми пляжами.

Легкий бриз шевелил седые волосы Каррамбы. Старик восседал на стульчике, рядом столик с бутылкой вина и фруктами на тарелке, тут же лежал длинноствольный армейский бластер. Он вновь облачился в свой дурацкий маскарадный костюм, правда, вместо высоких сапожищ на его худых синюшных ступнях красовались легкомысленные оранжевые шлёпанцы. Адмирал прихлёбывал вино из хрустального бокала и насмешливо разглядывал пленников. Их было трое. Те, кто уцелел после абордажа. Капитан, первый помощник и высокая чернокожая женщина.

Я стоял в толпе за спиной адмирала и кусал губы, всё это мне сильно не нравилось. Особенно я разозлился, когда выяснилось, что Каррамба обычный вор. По договору с имперской канцелярией он должен был передать Империи половину стоимости добычи. А на деле, собирался пожертвовать едва ли десятую часть. И это в то время, когда страна остро нуждается в деньгах и медикаментах.

Что случилось дальше — повергло меня в шок.

— Ну что, крысы, — обратился капер к пленникам. — Выжили? Спасли свои шкуры? Все матросы полегли в схватке, а вы целенькие.

Капитан и помощник понуро опустили головы, а вот женщина ожгла адмирала огнём терракотовых глаз и выкрикнула:

— Вы нарушили конвенцию! Захватили медицинский транспорт! Это преступление!

— Чего? — удивлённо поднял брови Каррамба. — Что лопочет эта обезьянка? Скажи мне, милая, зачем медицинскому транспорту столько пушек?

— Армия любой страны не нападает на суда с красным крестом! — возвысила голос женщина. — Вы не капер, а подлый пират!

Каррамба обернулся к Дугласу:

— Выяснили, что это за дура?

Дуглас криво усмехнулся:

— Графиня де Боливье. Врач и медицинский инспектор по доставке оборудования. Между прочим, миллионерша. Можно взять неплохой выкуп…

— Завтра же всё мировое сообщество узнает о вашем преступлении! — не унималась женщина.

Каррамба поморщился, взял со столика бластер и выстрелил в женщину.

— Гляди, как башка взорвалась, — захохотал он. — Крови много, а где же мозги? Что-то не вижу.

Я оцепенел. А наш адмирал бросил оружие на столик и приказал:

— Этих двоих повесить. Вон на том высоком дереве. Трусливые твари. Баба и то смелее их оказалась.

* * *

С детства няня уверяла, будто я родился под счастливой звездой. Она брала меня на руки и показывала пальцем в ночное небо: «Смотри, вон звезда Фиона, далёкая и волшебная. Я видела, как она вспыхнула в день твоего рождения. Её лучи коснулись тебя, а значит — ты избранный. Везунчик и баловень судьбы»

Эх, няня, знала бы ты, какой я «счастливчик». Хотел воевать с врагами Империи, а стал обычным пиратом. Вором и душегубом. В этом моё везение? Лучше бы я погиб тогда вместе с отцом и братьями.

Одно я понял твёрдо: с разбойниками Каррамбы мне не по пути. Если они забыли о дворянской чести, то я помню о ней всегда.

Торговец не обманул. Через две недели судно было полностью готово. Я назвал его Talion (Возмездие). Напыщенно, конечно, но вполне отвечало моим нынешним настроениям.

Сделал пару кругов по орбите планеты, опробовал импульсные пушки — и остался доволен. Дезинтегратор и торпеды предстоит проверить в бою. Пришли деньги от Каррамбы, даже больше, чем я ожидал. Старик приглашал меня в «Сумасшедший краб» и обещал порадовать «сюрпризом». Идти не хотелось, я был сыт по горло его кровавыми сюрпризами, но сходу посылать пирата к дьяволу было неразумно.

Встретили меня шумно и радостно. Под имперский марш адмирал Альфред Кори зачитал указ Канцелярии о даровании мне каперского патента со всеми надлежащими привилегиями сроком на двенадцать месяцев, начиная с сего дня… Сообщение запиликало в моем электронном досье, и я не смог сдержать улыбку. Ты своего добился, Малыш Анри. Пусть ты не в действующей армии, но отныне можешь на законных основаниях громить врагов Империи.

Дантес сунул мне в руку бокал вина:

— Я хочу выпить за тебя, парень. Ты спас мою шкуру в том бою. А такое я не забываю. Давай!

Мы чокнулись. Вино оказалось отменным. Потом ко мне подходили и другие капитаны, все желали поздравить меня. За час я неплохо напился, голова шумела, и содержимое желудка настоятельно стало проситься наружу. Я попрощался со всеми и пошатываясь вышел наружу.

На улице меня вырвало прямо на ботинки какого-то тощего субъекта.

Тот взвизгнул и отскочил в сторону.

— Прошу прощения, — пробормотал я. — Не хотел обрызгать вас.

— Ничего страшного, — заверил меня человек. — С каждым бывает. Я ждал вас, граф Плермон…

— Вы знаете меня? — я смотрел на человека затуманенным взглядом. В сером плаще, серых штанах, даже шляпа серая. Глазки испуганные и бегают. А нос длинный и хрящеватый. Вылитая крыса!

Мне вдруг стало жутко смешно. Я захохотал. Но приступ тошноты заставил меня вновь согнуться пополам.

— Мне нужно поговорить с вами по срочному делу.

Отплёвываясь и утирая губы, исподлобья взглянул на пришельца и посоветовал:

— Господин Крысюк, приходите завтра. Сейчас не до срочных дел. Я это… бррррр, бээээ!

— Поверьте, дело выгодное для нас обоих!

Я икнул:

— Ну, раз выгодное — давай обсудим! Только сначала выпьем!

Тощий субъект пытался возразить, но я уже поднял руку, подзывая такси.

Открыл дверцу и пригласил:

— Залезай — те!

В гостинице приказал обслуге:

— Две бутылки лучшего вина! Мне и моему другу Крысу!

В номер принесли вино, я открыл и принялся пить прямо из горлышка. Человек нетерпеливо топтался на месте.

— Крыс, почему не пьёшь?

— Я не Крыс. Моё имя Деволье, я учёный…

— Учёный — это хорошо, — одобрил я, сел на кровать, продолжая пить.

В какой-то момент моё сознание выключилось, и я заснул.

Спал я плохо. Мучили кошмары. Видел, как Каррамба и Дантес что-то пьют из высоких бокалов. И я точно знал, что это кровь. Я чувствовал её запах, и меня мутило. Их лица и губы были перепачканы алым, а потом они стали смеяться. И я вдруг увидел их огромные клыки. Как же раньше не замечал?! Вампиры! Каррамба посмотрел на меня багровым мёртвым взглядом и сказал: «Теперь ты знаешь, кто мы… Ты один из нас…»

И вскрикнул и скатился с кровати. Голова раскалывалась. Тошнило.

К моему удивлению, тощий субъект, что вчера увязался за мной, всё ещё был в номере. Сидел на стуле и печально смотрел на меня.

— Что вы здесь делаете?

— Вы сами пригласили меня.

— Простите, я не совсем в форме…

— Сейчас будет легче, — он протянул мне стакан с какой-то жидкостью.

Я жадно выпил, ибо во рту пересохло. На вкус обычная вода. Но, похоже, не обычная. В голове прояснилось, дрожь в теле исчезла. Наверное, дал мне средство от интоксикации. Жаль, что сам не позаботился, знал ведь, что придётся налегать на алкоголь… Просто не ожидал, что способен так упиваться.

— Я вас слушаю, — кивнул я Крысу, — господин…

— Пьер Деволье.

— Вы так настойчиво искали со мной встречи, господин Деволье, что озадачили меня. Я здесь человек новый, всего три недели, как прибыл…

— Я всё про вас знаю, граф. У вас есть корабль, Талион, насколько помню. Мне нужно, чтобы вы доставили меня на планету Белиор-7…

— Вот как? — не смог я скрыть удивления. — Это же пограничная планета. Зачем вам туда?

— Там меня не будут искать.

— Получается, у вас проблемы с законом. Боюсь, обратились не по адресу. Я законопослушный гражданин Империи, и мне не хотелось бы…

— Поверьте, я тоже не враг государства. Я — учёный!

— Сейчас все ученые работают на Империю, а не бегут, как… — я запнулся, но не смог себе отказать в удовольствии озвучить свои ассоциации, — как крысы!

— Обстоятельства бывают разные, — развёл он сухонькими ручками. — Я забыл, что бизнес — это не совсем моё, и вот — вляпался. Теперь мне грозит до пяти лет каторжных работ. А я не выдержу там и года. Прошу вас — доставьте меня на Белиор-7. Я щедро отблагодарю вас. Настолько щедро, что вы даже не представляете.

Я задумался. Деволье не производил впечатления преступника. И он прав, обстоятельства бывают разные. К тому же есть возможность заработать и заодно проверить Талион в деле, что-то мне подсказывает, что автопилот нужно ещё подкорректировать по схемам.

— Десять тысяч кредиток! — назвал я баснословную сумму, втайне надеясь, что Крыс-Деволье откажется.

— Согласен, — кивнул он, но тут же добавил: — Только сейчас денег у меня нет…

Видимо, на моём лице столь отчётливо проявилось разочарование, что Деволье поспешно замахал руками:

— Не беспокойтесь! Я дам вам то, что стоит в тысячу, нет, в миллион раз дороже! Взломщик идентификатора по типу свой-чужой!

— Не совсем понимаю…

— Я объясню! — перебил он. — А лучше покажу! Проверьте ваши документы!

— Зачем? Я же знаю, кто я.

— Проверьте!

Я активировал своё досье и вздрогнул. Под моим фото значилось, что моё имя Дуглас Керри, негоциант, глава компании «Дуглас и сын», поставщик натуральных органических удобрений и транспорта для веществ подкласса 6.2 и выше. Бежала и рекламная строчка: «Лучший навоз в Империи!»

— Какой ещё навоз! — взревел я. — Что это значит?!

— Успокойтесь, пожалуйста! Я ввёл первое попавшееся имя. Но теперь вы видите, как это работает. Но это мелочь. Главное в моём изобретении — это изменение идентификации звёздного транспорта. Радиус действия до четырёх световых секунд… Так называемый взломщик асинхронного шифрования. У каждого корабля есть закрытый ключ, который выдаётся ему при регистрации, во всей Вселенной он имеется в единственном экземпляре. Украсть его можно, только если разобрать корабль и сделать лоботомию бортовому компьютеру. А чтобы подобрать этот ключ — нужны столетия вычислений… По мнению имперских учёных! Но эта малышка, — он любовно погладил устройство размером с портсигар, непонятно в какой момент оказавшееся на столе, — может вычислить закрытый ключ звездолёта из любого перехваченного сообщения секунды за две. Невероятно, правда? Как порой фундаментальные основы базовых алгоритмов безопасности человечества может пошатнуть обычный математический гений! — Деволье торжествующе оскалил мелкие жёлтые зубки. — Вы ведь понимаете все масштабы моего изобретения? Мы отправимся на Белиор-7, и если нам встретятся корабли содружества, то примут за своих. Я отправлю им в качестве нашего идентификатора данные, которые они с удовольствием скушают.

Я потёр виски:

— Это похоже на сказку. Но если это так, то почему вы не полетите на Белиор-7 под чужим именем?

— Я и полечу под чужим. Но прямых рейсов туда нет. Идёт война. И вокруг этой планеты крутятся корабли обоих враждующих государств. Вы доставите меня на Белиор-7, а я в награду оставлю вам свою программу, которую введу в систему Талиона.

Внутренний голос настойчиво нашёптывал мне, что горько пожалею, если приму предложение этого человека, но сам я уже твёрдо знал, что соглашусь.

* * *

— Корабль достаточно большой, чтобы управлять в одиночку. Экипаж пять человек — вы уверены, что справитесь?

— Странно, что вы задали этот вопрос, Пьер, когда мы уже вышли в открытый космос.

— Мне не терпелось быстрее покинуть планету. Но вы не беспокойтесь, граф. Я могу быть полезен по части электроники. К тому же я знаю азы навигации.

— Отлично. Поможете мне наладить автопилот. Кстати, как вы назвали ваше изобретение?

— Пока не придумал. Рабочее название «Обманщик». Простенько, но отражает суть машинки. Кстати, вы правильно поступили, что заблокировали доступ к нашим данным. Нам не нужно «светиться» раньше времени…

До Белиора-7 было не более двух суток полёта. Деволье оказался полезным попутчиком, не только помог с автопилотом, но и обнаружил, что у Талиона имеются погрешности в активации торпедной установки.

Когда до пограничной планеты оставалась не более четырёх часов полёта, на радаре возникла красная точка.

— Это корабль содружества, — прошептал учёный. — Смотрите, идёт параллельным курсом. Двигатели работают по максимуму — торопится.

Но я уже и сам читал бегущую строку: Тип Иола, модификация ВФ, название «Вент», приписка планета Дорсея, порт Малу-2, Содружество Независимых Миров.

Дорсея? Да это же родовое гнездо проклятых Вернонов!

Я расстегнул ворот кителя и нервно рассмеялся. Потом отключил двигатели.

— Вы что? — всполошился Деволье. — Зачем?

— Затем, что я намерен атаковать это корыто. — С этими словами включил модуль подачи сигнала SOS.

— Вы с ума сошли?! Мы так не договаривались! Вы не имеете права подвергать мою жизнь опасности! Я расплатился с вами сказочным изобретением! Вы можете столького добиться с ним, а хотите всё угробить!

— Кстати, о вашем изобретении. Пора проверить его в деле. Пусть эти олухи увидят, что мы свои. Набейте наши новые данные!

— А если не поверят? Это военный корабль, и там не дураки сидят!

— Тогда грош цена вашему «Обманщику». Ну же, профессор! Не теряйте время!

Деволье нахмурился, скукожился, и в этот момент здорово напоминал старую крысу, попавшую в ловушку. Глаза слезятся, руки дрожат, уголки губ обиженно опущены.

Я прочёл новое название своего корабля «Фоу» (Безумец) и покачал головой:

— Мне нравится. Лучше быть безумцем, чем трусом.

— У него рельсотрон, — всхлипнул Пьер.

— А у меня дезинтегратор!

Ожил сигнал связи. Я включил коммуникатор.

— Эй, на Безумце! — раздался чужой голос из динамиков. — Говорит лейтенант Паджерс, что у вас случилось?

— Сдох бортовой компьютер, — ответил я. — Не могу завести двигатели.

— Кто вы?

— Лейтенант Феричило из департамента Олло. Северный фронт. Нужен буксир.

— Простите, лейтенант. Мы не можем терять время. Мы продублируем ваш сигнал. Через несколько часов заберут.

— Лейтенант, у нас на борту раненый, — импровизировал я. — Состояние критическое. Возьмите его на борт.

— Помощь придёт через несколько часов. Ждите. Конец связи!

— У нас закончились медикаменты! — заорал я. — Хотя бы дополнительный блок жизнеобеспечения вы можете выдать?

После недолгой паузы вражеский офицер ответил:

— На стыковку нет времени. Блок сбросим — ловите.

— Спасибо.

— Это безумие, — шептал Деволье. — Безумие…

Я с мрачной усмешкой смотрел на приближающийся корабль и почему-то вспоминал отцовскую песенку:

Но смерть полна коварства,

Его подстерегла

И нанесла удар свой

Ножом из-за угла.

В какой-то момент понял, что пою вслух:

От этого удара

Кровь брызнула из жил,

И нечестивец старый

Скончался, как и жил.

Деволье смотрел на меня с ужасом.

— Пять, четыре, три, два, один, — считал я, а потом плавно потянул за гашетку дезинтегратора.

Вспышка!

* * *

Профессор отказался осматривать разбитый корабль. Сидел, нахохлившись, и избегал встречаться со мной глазами. А ещё я понял, что изобретатель стал бояться меня. За все четыре часа, пока мы летели к Белиор-7, почти не разговаривали. Лишь один раз Деволье произнёс:

— Я ошибся в вас, Анри Плермон. Вы — настоящий пират.

Я не ответил. Но понимал, что он прав.

Среди трёх мёртвых тел, плавающих в невесомости, не оказалось никого, носящего фамилию Вернон. Трюмы были пусты. Но я нашёл планшет в титановом корпусе с какими-то документами и звёздными лоциями.

В порту мы сухо распрощались. Деволье кивнул мне и тихо сказал:

— Спасибо, граф.

Он затерялся в толпе, а я отправился искать имперскую комендатуру.

Оказалось, что я добыл важные документы. Меня вызывали в военный департамент, жали руку и даже наградили бронзовым имперским орлом на китель. Был бы кадровым офицером — дали бы золотой, наверное.

Почти неделю я пытался набрать команду на Талион. Безуспешно. Матросов смущал мой возраст и размеры корабля.

— С таким бригом нужно действовать в команде, — сказал мне один пожилой рубака со шрамами на лице. — Вступай в общество «имперских джентльменов». Толпой легче воевать и выживать.

Я уже почти отчаялся, когда в таверне ко мне подсел конопатый паренёк едва ли не младше меня.

— Вы набираете команду, сир?

— Допустим, — ответил я, разглядывая мальчишку.

— Я — канонир. Служил на баркентине у одноглазого Баррета.

— А почему ушёл?

Паренёк замялся:

— Платят мало. Баррет жадный…

— Сколько тебе лет?

— Восемнадцать, — ответил он слишком поспешно.

— Включи идентификатор личности.

Мальчишка нехотя подчинился. Оказалось, что ему всего шестнадцать.

— Извини. Мне не нужны дети.

— Я хороший канонир! — запальчиво воскликнул он. –У кого хотите спросите!

— Ладно. Приходи завтра — поговорим.

Наверное, думал, что я не стану тратить время на расспросы. Но я не поленился. Канонира по имени Франсуа Жорес никто не знал, и в команде Одноглазого Баррета его никогда не было.

— А ты, оказывается, патологический лжец, — сказал я ему при встрече. — Про Баррета наврал, про возраст наврал…

— Вы, граф Плермон, тоже не старик, — нагло перебил он, сверля меня глазами. — Вам до совершеннолетия ещё год! Но вы же воюете!

— До свидания, — сказал я, собираясь уйти.

— Возьмите меня! — закричал он. — Я хочу убивать этих тварей! За отца, за сестру! За мать!

История Франсуа была печальной и, увы, не редкой в последнее время. Содружество, как и Империя, практиковало каперство. Какие-то головорезы с патентами, а может и без оных, совершили налёт на город, где жила семья Жоресов. Родители мальчика погибли.

— Про канонирство тоже ложь? — спросил я.

— Нет. Несколько лет провёл на тренажёрах. Знаю биороны, рельсотроны, спаренные пульсомёты, знаком с наведением и калибровкой дезинтеграторов предпоследних моделей.

Терять мне было нечего, и я решил испытать мальчишку в деле. Закупил буйки для мишеней и разрешил Франсуа показать своё искусство. И парень изрядно удивил меня. Канонир он действительно был отменный, а ещё обладал потрясающей реакцией. Я разгонял Талион до крейсерских скоростей, бросал вправо и влево, а он лупил по мишеням, и как лупил. Почти без промаха. Воистину, если бы Одноглазый Баррет пригласил его в команду, то приобрёл бы настоящее сокровище.

В отличие от щепетильного Деволье, Франсуа пришёл в восторг от моих пиратских методов и высоко оценил изобретение учёного.

Мы уничтожили команды двух небольших звездолётов Содружества. И парень, блуждая по чужим кораблям, с удовольствием пинал тела вражеских пилотов. Лицо у него при этом было, как у заправского маньяка. Глаза сверкали безумством, а рот кривился в кровожадной ухмылке. Добычи было не много. Но мы выходили в космос не за ней.

А потом мы попали в настоящую заваруху. Решили прихлопнуть разом два неприятельских брига. Подошли к ним под видом корабля Содружества и спросили, не нужна ли помощь. Одно вражеское судно буксировало другое. Пока я отвлекал пилотов разговорами, Франсуа скорректировал орудия и дал первый залп из дезинтегратора. С одним кораблём было покончено, но команда второго оказалась хорошо подготовленной. Успела включить защиту, и импульсные плазмомёты Талиона сработали вхолостую. Вражеский звездолёт дал ответный залп, и наш корабль содрогнулся от прямого попадания торпеды. Если бы не защитный энергетический кокон, нас бы разнесло вдребезги. Начался честный бой. Я показывал искусство пилотирования, Франсуа стрелял. Но парни из Содружества не уступали нам ни в чём. И оказалось, что победителей в этом бою нет. Корабль противника дрейфовал с развороченной бронёй, но и мы потеряли Талион. Бортовой компьютер повреждён, двигатели сдохли…

Это был конец. Мы смотрели друг на друга и молчали. Наконец Франсуа недобро усмехнулся и сказал:

— А вдруг на проклятом судне остались живые твари? Я хочу выпотрошить их, пока нас не прикончили их дружки.

Он был прав. Мы во вражеском секторе. Включать SOS нет смысла. Придут враги. И плевать они хотели на мой каперский патент — вздёрнут, как собак, а перед смертью ещё и поиздеваются.

— Пошли! — бросил я, облачаясь в скафандр. — Только кое-что сделаю.

Вырвал из слота компьютера плату, на которой удобно примостился матовый чёрный кристалл носителя информации, и швырнул в утилизатор:

— Прощай, «Обманщик»!

— Зачем? — удивился Франсуа.

— Чтобы яйцеголовые пройдохи из Содружества не заполучили гениальное изобретение Деволье! Пусть воюют честно!

— Жаль, — вздохнул мой напарник. — Хорошая была штука…

Жорес прихватил аж два бластера, а я взял биорон и повесил на пояс свой неизменный энергетический клинок.

Мой юный друг оказался прав. На вражеском корабле ещё были живые люди.

Они не ожидали увидеть нас на своём судне. Офицера с нашивками полковника Франсуа застрелил в упор, тот даже не успел вытащить оружие. А вот сержант успел. Импульс отразился от моего экранирующего скафандра и ушёл в потолок, прорезая пластик и искря проводкой. Я мысленно поблагодарил моего бывшего босса Каррамбу за науку и застрелил вояку.

Гарнитура в наших шлемах работала на внешний приём, поэтому мы услышали истеричный женский визг:

— Не стреляйте! Пожалуйста!

За панелью управления торчала чья-то белокурая макушка.

— Баба! — рассмеялся Франсуа. Протянул руку и вытащил за шиворот перепуганную девчонку. Ткнул бластером ей в лицо и засмеялся: — Смотри, какая смазливая!

Кожа на лбу девушки лопнула, потекла кровь. Она в ужасе переводила взгляд с меня на Жореса и дрожала.

«А ведь ей не больше годков, чем Франсуа, — подумал я. — Одета в форму пилотов Содружества, но нашивок нет».

— Ты знаешь, Анри, — неожиданно хриплым голосом сказал Жорес, — у меня никогда не было женщины. Как-то не сложилось. Даже думал портовую шлюху купить, но денег жалко. А у тебя были?

Я не ответил. Смотрел на пленницу и молчал. Мне она показалась очень красивой. В детстве я мечтал о такой сестре. Чтобы маленькая и обязательно со светлыми волосами. У нас в семье все были шатены.

— Давай её это… трахнем? — продолжал Франсуа. — Прямо здесь? Раз отсек не повреждён. Вон, даже кондишн работает. Сначала ты, а потом я. Посмотрю, как это правильно делать…

Я молчал, и Жорес воспринял это как согласие. Щёлкнул застёжкой шлема.

— Прекрати! — скомандовал я. — Мы корсары, а не презренные пираты.

— Ты чего, дурак?! — опешил мой напарник. — Ты не понимаешь, что нам трындец! Я хочу мужиком перед смертью стать!

— Настоящий мужик не обижает беззащитных.

— Она же враг… — неуверенно произнёс Франсуа. — Она стреляла в нас. Может, это она повредила Талион. В любом случае, ей не жить. Я думал, может, развлечёмся напоследок…

— Я не стреляла, — вдруг ответила девушка. — И мне жаль, что вы не станете мужчиной, потому что почти не осталось времени. — Её палец указал на экран монитора. На нём электронные часы отсчитывали время. — Корабль обречён, как только бортовой компьютер зафиксировал чужое проникновение на борт — сработала система уничтожения. Осталось семь минут… Мы везли важное оборудование, оно не должно попасть в руки врага.

Я всё понял. Судно заминировано. Сейчас будет взрыв. Мне было плевать на себя, смирился, когда понял, что сбежать не получится. Франсуа жаль, но он, как и я, выбрал свою судьбу. Но почему должна погибать эта девочка? Даже одетая в неприятельскую униформу, она не воспринималась как враг. Просто маленькая слабая девчонка.

— Где твой скафандр?!

Она испуганно замотала головой:

— Нет. Не положено…

— Ждите меня! — заорал я и бросился прочь. Коридор вдруг стал бесконечно длинным, датчики открывания дверей тормозили, пот заливал глаза, и я не сразу понял, когда исчезла гравитация, и я оказался в невесомости. Рыбкой выскользнул из рваной дыры корабля, включил ранец и помчался к Талиону. Я считал вслух секунды: десять, одиннадцать, двенадцать…

Когда я вернулся назад с запасным скафандром, часы на мониторе отсчитали четыре минуты.

— Быстро надевай! — приказал я девчонке.

Она страшно копалась, и я буквально упаковал её, надел шлем, щёлкнули вакуумные застежки.

На Талионе я подтолкнул её к спасательной капсуле:

— Ложись и нажимай белую кнопку, потом красную — это старт!

— Я боюсь! — заныла она. — Мне страшно!

— Ты офицер!

— Я не офицер! Я — стажёр!

Время поджимало, я толкнул её в капсулу, сам лег на неё сверху и наощупь вдавил кнопку. Железное забрало скрыло свет. За секунду до этого я услышал рычание сервоприводов, это капсула Франсуа вошла в приёмник катапультирования. А потом стало совсем темно и душно.

В какой-то момент нас сильно тряхнуло, я даже услышал, как у моего уха лязгнули зубы девчонки. Похоже, взрыв не слабый.

Её тело было горячим и мягким.

— Потерпи, — прошептал я. — Скоро всё закончится.

Она, придавленная мной, тихо сопела, а сердце билось часто-часто, как у пойманного кролика. Впрочем, не знаю, как бьётся сердце у кролика, я их никогда не ловил…

Никогда ещё те десять минут не длились так долго! Ни одна женщина, не считая, матери и кормилицы не была ко мне так близко! Вентиляция, рассчитанная на одного пассажира, не справлялась, и пусть мы в скафандрах полного жизнеобеспечения — было невыносимо жарко, и не только мне. В полумраке, сквозь стекло шлема, я видел крапинки пота на её личике, а ещё — кровоточащую ссадину на лбу — след от ствола бластера Франсуа. «Надо бы обработать антисептиком», — возникла нелепая и несвоевременная мысль. Возможно, в последние мгновения жизни…

* * *

Это хороший сектор. Рядом целая россыпь планет пригодных для жизни. Автоматика капсулы выбрала ближайшую. Но нам не слишком повезло. Потом я узнал, что эта значится в лоции как Marais (Болото).

Кислорода вполне достаточно, а вот влажность аж 85 процентов. Многовато. Но у нас скафандры, запаса жизнеобеспечения хватит на сто часов, а потом… потом посмотрим.

Мы брели по пояс в зелёной густой жиже, искали Франсуа. Маячок у меня на запястье указывал, что его капсула в ста шагах от нас. Но из-за тумана было плохо видно. Наконец нашли. Капсула упала на большую поросшую местной растительностью кочку. Сам Жорес лежал на спине, раскинув руки, и вздрагивал. Я рванулся к нему и замер. Глаза мои расширились от ужаса. Нет, мой друг был мёртв, шевелился не он, а десяток мерзких чёрных тварей, выедающих его изнутри. При моём появлении они подняли уродливые вытянутые морды, усеянные двумя рядами острых игольчатых зубов, и не мигая уставились на меня красными бусинками глаз. А затем, словно по команде, рванули на нас с крысиным писком.

Я бежал и стрелял, но тварей становилось всё больше. Я толкал перед собой девчонку, заставляя бежать быстрее, но она постоянно поскальзывалась и падала. Мерзкие маленькие чудовища были слишком шустрыми, ловко работали хвостами, догоняли. Вода буквально бурлила за нашими спинами. В какой-то момент я решил, что нам несдобровать. Остановился, перевел режим бластера на максимальную мощность и выстрелил в преследователей. Взрыв разметал чудовищ, огромная грязевая волна сбила нас с ног. Вынырнув, огляделся. Девчонки нигде не было. Я в отчаянии стал шарить руками и, слава Богу, нащупал. Поднял её за шиворот и потащил за собой.

Болото мелело. И скоро мы выбрались на относительно твёрдую почву. Сил у девушки почти не осталось, но я не дал ей отдыха, где-то рядом раздавались пугающие звуки. Стоны, кваканье, вой и даже нечто похожее на заливистый хохот.

Впереди нас возвышались горы, и я заметил на высоте десяти футов тёмный провал. Пещера! Схватил девушку за руку и поволок за собой.

Мы карабкались вверх по скользким замшелым камням и уже почти достигли входа в пещеру, когда навстречу нам высунулась огромная зубастая башка. Чешуйчатый монстр уставился на нас выпуклыми лягушачьими глазами и высунул раздвоенный змеиный язык. От неожиданности я саданул в него из бластера, совсем забыв, что заряд установлен на максимальную мощность. Чудовище разорвало в клочья, изрядно забрызгав нас кровью и слизью. Моя спутница не выдержала и упала в обморок. Пришлось вносить её в пещеру на руках.

Вообще она была очень нежная и пугливая, постоянно жалась ко мне и плакала. Не знаю, но за те двенадцать часов, что мы провели вместе, я сильно привязался к ней. Она стала мне дорога. Наверное, влюбился.

Она постоянно спрашивала, найдут ли нас. А я отвечал: «конечно, ведь я активировал сигнал SOS». А ещё она сказала, что всегда хотела иметь брата, похожего на меня…

Брата… Глядя на её ладную фигуру, постоянно ловил себя на низменных желаниях. Казалось еще мгновение и не удержусь от соблазна. Чтобы обуздать недостойную дворянина похоть и не воспользоваться её беспомощностью, положил между нами энергетический клинок, как меч по рыцарскому обычаю, и посоветовал лечь спать.

На её личике в тот момент прочитал растерянность и обиду.

Боже, какой же был кретин!

За нами пришли. Когда командир солдат Содружества прочёл мои данные, то захохотал:

— Гляньте, ребята, да это проклятый пират из банды Каррамбы.

— Такой сосунок, а уже матёрый убийца! — ответил сержант.

Меня заковали в кандалы и потащили на вражеский корабль. Девчонка кричала и порывалась последовать за мной, но её не пустили. Тогда я сильно жалел, что так и не спросил её имя.

Империя проиграла. Год я провёл в тюрьме, а потом Содружество решило устроить показательные казни. Из миллионов пленных отобрали тысячу самых главных врагов режима. Я не удивился, что попал в число «избранных». Конечно, без Вернонов не обошлось. Но мне уже было всё равно. За этот год в моей душе поселились политическая апатия и полное безразличие к собственной участи. Не хотелось ни мстить, ни воевать. Наверное, это наилучший способ — уйти в забвение, наплевав на всё. Быстрей бы уж…

Нас привезли на какую-то пыльную планету. Огромная площадь, толпы народа и виселицы. В воздухе кружили тысячи дронов с камерами. Процесс транслировали на все обитаемые миры. Среди приговорённых были Каррамба и Дантес. Каждому «висельнику» предлагали выбрать последнее желание. Каррамба попросил свою трубку и, получив её, дымил минут пятнадцать. А Дантес смеясь сказал: «Да, у меня есть просьба. Я прошу вас: сдохните, твари!»

Потом очередь дошла до меня. Пока зачитывали приговор, я смотрел на толпу зевак, и вдруг заметил Жоржа Вернона. Когда-то старик был другом моего отца и часто бывал у нас в гостях. Сажал меня маленького на колени и рассказывал сказки. А теперь он мой кровник. Жизнь непредсказуема. Но не он привлёк моё внимание. Рядом с ним находилась моя знакомая, та, у которой я не успел спросить имя. И, похоже, они с Верноном хорошо знали друг друга. Смутные подозрения закрались в сознание, но я отмахнул их, какая теперь разница. Даже если она из их семейства — плевать. Я больше не хочу мстить. Дайте умереть спокойно.

Среди судей пошло какое-то оживление, а потом было объявлено, что высокий суд, рассмотрев дело подсудимого графа Анри Плермона, постановил заменить казнь восемью годами каторжных работ. Вот так поворот. И, похоже, я знаю, кому обязан жизнью.

Я провел на каторге полтора года. А потом меня отпустили.

Рядом с планетолётом стояла она. Маленькая, золотоволосая и невообразимо красивая. Мы бросились друг другу в объятия и долго не могли говорить от нахлынувших чувств. А потом я спросил:

— Как твоё имя?

— Фиона, — отвечала она, улыбаясь.

— Фиона, — повторил я. — Моя далёкая счастливая звезда.

— Дядя непричастен к убийству твоего отца и братьев. Он любит тебя и смог добиться освобождения. Он даже убил на дуэли виновника гибели твоей семьи, хотя он был его двоюродным братом…

Я грустно усмехнулся:

— Мы как Монтекки и Капулетти…

— Кто это?

— Двое влюблённых из враждующих миров. Я обязательно расскажу тебе о них.

* * *

Прошло уже больше десяти лет. Мне за тридцать, и у меня трое детей. Два мальчика и девочка, которую тоже зовут Фиона. Моё маленькое золотоволосое чудо. Она катит на трёхколёсном велосипеде и громко поёт:

Жил-был Анри Четвёртый,

Он славный был король,

Любил вино до чёрта,

Но трезв бывал порой…

Супруга сердится:

— Зачем ты научил ребёнка этой ужасной песне?!

Я молчу и улыбаюсь…

Инна Девятьярова
ПОЕЗДАТОЕ

Я всю ночь воевал. Я был в плотной шипастой броне, в остром шлеме и с мощным копьем. У меня были ноги со шпорами, руки с шипами и глаз с инфракрасной подсветкой. Я шел по колено в дымящейся слизи врагов. Враги были по пояс — зеленые, вредные, юркие. У них были хвосты и колючие зубы. Они прыгали сзади, визжали и падали. Я их давил. Наверху, где-то там, в черно-синем пространстве — загоралось табло и считало подавленных. Я набрал восемьсот двадцать пять, а потом обнулилось.

А потом я проснулся. Будильник свистел и пищал, на нем было семь тридцать четыре.

Проспал!

Я вскочил и помчался на кухню. Впихнул в себя завтрак. Совсем не хотелось, но надо. Я съел три яйца, выпил чай, вымыл кружку и взял чемоданы. Две штуки.

Меня ждал Турук. Он был красным неспешным гигантом, и был относительно близко — тринадцать часов космолетного времени. Вылет — в одиннадцать десять.

…Успел. В десять двадцать влетел в космопорт, рассчитался с таксистом. Отдал свой багаж, мне наклеили бирки — «Турук» на одном чемодане, «Турук» на другом, номер рейса — я сам проверял, это важно. Итак, космопорт, чемоданы, толкучка… и яйца. Проклятые яйца и чай! Я хотел в туалет. Я искал туалет, а когда отыскал — была очередь. Всем было нужно. Я встал в самый хвост и ругался.

Потом зазвонил телефон. Пробудилось начальство. Оно было свежим, вполне отоспавшимся.

— Скоро посадка? — спросило оно. Подмигнуло. Звонок оборвался. Я стал очень злой — как во сне, подавляя врагов. Я нажал на «режим перелетов», и больше оно не звонило. Зачем? Рассказать, что я должен решать на Туруке? Сам знаю, не в первый же раз я по командировкам…

Нет, в первый. Ни разу еще не летал на Турук. Там все очень огромное — и турукчане, и транспорт. В три раза крупней, чем у нас. Мы для них — суетливые карлики…

Страшно.

…Чего я боюсь? Это просто абсурдно! Я взял себя в руки. Прошел в туалет. Он был чистый до блеска, и это меня успокоило.

…Посмотрел на часы — десять сорок! И я припустил. Я бежал мимо стоек и касс, мимо стен и дверей, мимо толп и охраны. Я едва не упал. Я толкался. Я был чрезвычайно невежлив. И все же успел. И влетел в космолет на десятой космической.

Двери закрылись. Прошла стюардесса с Турука. Она была очень огромна, размером с ходячую гору. Она улыбалась оскалом. Она подошла ко мне, чтобы проверить ремни, и опять стало страшно. Дотронулась пальцем до кресла. Он был цвета зеленой травы, с фиолетовым ногтем.

— Приятного вам перелета!

— Спасибо!

И я замолчал. Я уткнулся в какой-то журнал, «Межпланетная мода», чего-то подобное. Дважды его прочитал. Посмотрел — на зубастых рептилий с шипами, в ярких рыжих и желтых костюмах. Турукчане, ага. Сейчас в моде цветное, кричащее криком.

Потом мне вручили коктейль. Белый, сочный, молочный. Привет из Турука. Я выпил и снова скучал. Попытался заснуть. Не спалось. Космолет шел рывками в пространстве, торопился попасть на Турук.

И попал.

…Я стоял в космопорте Турука, в необъятных пространствах его. Ждал багаж. Он приехал. Он был одинок, бедный, смятый, истерзанный мой чемодан. Ждал второго. Его не случилось.

Я пошел разбираться, я был очень зол. Давний сон пробуждался во мне, подбивал на плохое.

Мне сказали — не ждать, чемодан на Таруке. Увы. Перепутали рейсы, послали его не туда. На другую планету. Извиняются, слезно — сказал мне турукский чинуша. Оскалился рядом клыков. В черной форме, шипастый, хвостатый.

Я принял извинения.

Что мне еще оставалось?

***

…Моя цель — это город Бурук. Этот город песков и высокого солнца, захолустье планеты Турук. Протянувшийся вдоль побережья колбаской, яркий, звонкий, чеканный Бурук… и к нему поезд утром. А я прилетел прямо в полночь, туруканскую, черную, полную пригоршню звезд расшвырявшую по небу полночь. Я стоял в космопорте, посредине столицы Турук, и смотрелся в окно — там, где желтым всходила луна, туруканская, древняя, жалась боком к другой, столь же древней луне. Парный свет обливал космопорт, он казался загадочным.

Спать не хотелось. Космопорт был как улей — живой и гудящий, уязвлял голосами. Рычал туруканскою речью.

— Космолет номер двадцать-пятнадцать-ноль-три прибывает…

— Космолет номер семь-восемнадцать — посадка…

А я никуда не летел, просто ждал, когда ночь истечет до последней звезды. Спать еще не хотелось.

Я пошел и купил сувенир. Это был туруканец из черного дерева, звонкого, точно хрусталь, и такого же хрупкого. Толстый злой туруканец в халате. Он был с мощной книгой лилового цвета, большими когтями и жутким хвостом. Он сидел под кудрявым раскидистым деревом, что-то читал. Желтый глаз пробегал по страницам.

«Какой-то мудрец, — я засунул в рюкзак туруканца, — знаменитый мудрец знаменитой планеты. Он скучает под деревом, ждет, когда поезд прибудет к нему и отправит его на Бурук».

Я зевнул. Я, наверно, устал. В животе забурчало и булькнуло. Я шел искать — ресторан, где покормят, с земным, мне понятным меню. Я нашел. Ошалел от цены. В пять раз больше, чем было у нас на Земле!

Разозлился.

— Вы что тут, совсем уже? — высказал я кассиру. — Да у нас я за эти расценки…

А кассир возвышался, как грозный утес. Многозуб и хвостат. И с салатовой кожей. Он оскалился. Мне стало дурно.

— Вы берете? — спросил он. — Или будете ждать до Земли? Там, где нужные цены?

Я готов был заплакать.

— Беру!

Заплатил. Зажевал две котлеты, гарнир — белый рис и зеленая зелень, выпил морса. Меня потянуло уснуть. Я сидел за столом, разморенный и вялый, а в окнах — кружили нахальные луны. Как бабочки. Легкие бабочки тяжкой планеты Турук. Расплывались в глазах. Исчезали и падали.

— Вам бы поспать, — покачал головою кассир, и помог мне подняться. Я встал, уцепившись за коготь его. Я качнулся. Зажал чемодан и пошел к разноцветной табличке: «Гостиница».

Цены меня пошатнули. Как маятник. Я онемел. Отклонился от курса. Сказал:

— Вы совсем уже? В десять раз больше, чем было у нас на Земле!

Подавился от злости.

Дежурный смотрел на меня, он был юный, зубастый, смешливый.

— Берете? — сказал он и фыркнул. — Или будете ждать до Земли? Там, где нужные цены?

Меня повело. Я готов был упасть, прямо на чемодан. И уснуть прямо тут.

— Да, беру!

Что еще оставалось?

***

Было утро и было метро. Туруканское, очень огромное. Нас поглощал эскалатор, он был точно пасть туруканского зверя, его беспредельная пасть, и на каждой ступеньке стоял туруканец. Я тоже стоял, и держал чемодан. Я был крошечный, будто пылинка. Метро утащило меня и швырнуло в вагон.

Там был запах метро — запах пота больших туруканцев, едкий, сочный, вонючий. Я сморщился. Я пересел. Я подумал: «Они что, не моются?» Мне стало стыдно — своих неприветливых мыслей, и я запретил себе думать. Уткнулся в смартфон, как и все. Пролистал новостную страницу. «Президент подписал… На Туруке открыли… Межпланетный конгресс…» Ничего интересного, все как всегда. Будто я на Земле, в нашем старом столичном метро, рассекаю в туннелях…

И тут — заорали.

— Всем хорошего дня! — заревело под ухом. — Предлагаю бесплатный концерт! Пять минут — уделите внимания!

Грянуло. Ухнуло. Жахнуло. Он был с колонками, с красным большим усилителем, с чем-то гитароподобным — здоровый, как конь, наглый житель Турука. Он играл. Он орал. Его пасть открывалась под музыку. Песня лилась и лилась. Все должны были слушать…

А потом все закончилось, то есть, была остановка. Он раскланялся. Вышел. А я… я сидел, оглушенный, испуганный.

Как же мощна ты, турукская музыка!

Я отдыхал. Передышка… увы, небольшая.

Завыли опять. Это был продавец, шустрый, юркий, с большою коробкой.

— Уделите минутку внимания!

«Так, начинается!» — я отвернулся. Я злился, как мог. Не хотел подарить и минутки… какой бессердечнейший я!

Но ко мне подошли и подсунули прямо под нос — изумрудную, с пестрым отливом, коробку. Там были трусы. Туруканские, сто двадцать восьмого размера… очень милые, только зачем мне трусы?

— Покупайте со скидкой! — сказал продавец. Подмигнул желтым давящим глазом. — Натуральные. Сносу не будет!

Я гордо молчал. Продавец отошел, завывая про скидку. Трусы покупали. Его многозубая пасть открывалась и щелкала.

Мчалось метро, и опять остановка. Ушел продавец. Я грустил без него. Я, наверно, скучал…

Но скучать мне не дали.

…Это был хилый, жалкий, больной туруканец. Сипел, подворачивал ножку. И полз, прямо полз на хвосте по метро. И ревел, крайне жалостным ревом.

— Пода-айте, кто сколько способен! Пода-айте!.. — рыдал туруканец, и полз, заливая слезами метро. Его хвост содрогался. Задел мою ногу шипами.

Я взвизгнул. Отдернулся. Он усмехнулся и полз себе дальше.

Ему подавали.

Потом — остановка. О, счастье! Я тяжко вздохнул. Мне осталось проехать всего ничего…

Но в вагон ворвались.

Это был разбитной туруканец, его чешуя была белой от краски.

— Сейчас будут танцы! — пропел он, и встал на передние лапы, и хвост — зацепился за поручень. Ухнул. Повис на хвосте. Стал размахивать лапами. Когти его просвистели так близко…

Я ахнул. Пригнулся. Прикинулся ковриком. Мне было дурно.

В заоблачных высях метро танцевал туруканец. Летающий танец с кинжалами.

Ой! Зацепил мой рюкзак. Ой! Порвал. Ой! Рюкзак развалился на части.

Я взвыл… и пришла остановка, моя, долгожданная.

Я подхватил чемодан и рванул из вагона. С дырявым своим рюкзаком…

Ну что же еще оставалось?

***

Поезд был бесконечен, длиннющий и хищный, как змей туруканских песков, подлетел, подвывая, и встал. И застрял на перроне, и дал всем войти. Я скормил ему свой туруканский билет, и я тоже вошел. Я нашел свою полку, она была нижней. Удобной, как поле для гольфа, и столь же большой. Пятиспальной.

«Ну, это ж Турук, тут с запасом!» — я хрюкнул от смеха и сел на нее. Сунул свой чемодан вниз под полку, достал расчлененный рюкзак. Он был жалок и, в общем, уже никуда не годился. Издержки метро… Я вздохнул. Поезд тронулся. Я прислонился к окну. За окном был пейзаж, туруканский, привычный. Необъятные здания, ветер, асфальт, и машины — сплошным, грязно-серым потоком. Такой суетливый Турук…

Подошел проводник. Он был в форме, зловещей и красной.

— Ваш билет! — проворчал он.

Проверил билет. И пошел по вагону, виляя хвостом. Я смотрел ему вслед, а потом отвернулся.

Мой сосед что-то ел. Гукал, чавкал, хлебал, шумно втягивал носом. Что-то круглое, светлое… Яйца? Но как они пахли! Словно сдох целый слон, туруканский печальный слоняра. У соседа, на белой тарелке.

Меня затошнило. Я пошел в туалет… и к нему была очередь. Два туруканца, и маленький, громкий, зеленый, как свежий салат, туруканский ребенок. Хорошенький, ростом с меня. Любопытный донельзя.

— Ты кто? — вопросил он и ткнул меня в шею. Слегка, шаловливо и мягко. Я тотчас отпрыгнул. — Иди-ка сюда! — заявил он, хватая меня за рукав. — Почему у тебя нет хвоста? Почему ты такого противного цвета? Почему ты такой? Почему-почему-почему?

Любопытный… Меня спас второй туруканец.

— Сынок, это дядя турист, он приехал к нам в гости. Он с планеты Земля, — объяснил терпеливо ребенку.

Ребенок замолк, лишь смотрел на меня желтым пристальным глазом. А потом потерял интерес.

…В туалете гремело и выло. Грохотал унитаз, грохотал умывальник, все качалось, трещало. Я тоже качался. Прошла тошнота, ничего не хотелось. Лишь только качаться, трещать… стоп. Я вымыл лицо, и я вышел наружу.

Вернулся, а полка была занята. Там сидел туруканец, он был с верхней полки. Он занял почти всю мою — необъятным зеленым седалищем.

— Я тут побуду, ага? — добродушно сказал он и вскрыл расписную бутылку. И выпил. И громко икнул. — Ух, забористо! Хочешь?

Тянул мне стакан. Он вонял туруканской сивухой. Я вздрогнул. Мотнул головой.

— Нет, спасибо.

— А жаль! — поскучнел туруканец. — Хорошее, свежее.

Вылакал все в одиночку. Бутылку. Другую. Четвертую…

Поезд летел. Наступал с неизбежностью вечер.

— Я — спать! — сообщил туруканец и рухнул на полку. Мою.

И раскинулся там от начала до края. И громко храпел.

— Проводник! — завопил я.

Пришел проводник, нежно поднял упавшего. Сунул на верхнюю полку. Ушел. Хвост его шевелился по полу.

Я лег и пытался уснуть. Сон не шел. Туруканец ревел надо мной, точно буря. Он был яростен, громок, грозов. А потом — он свалился на пол, как лавина, и едва не погреб под собой все, что было возможно.

Едва.

— Проводник! — завопил я опять.

И пришел проводник, и поднял его на руки. И опять уложил отдыхать. Точно нянечка. В форме, с хвостом.

Я опять попытался уснуть. Было душно, но после включили кондей. Ледяной, освежающий, зимний… Зима охватила Турук. Я заснул в белом хрупком сугробе, я спал и смотрел охлажденные сны.

А наутро проснулся. Я кашлял. Я, кажется, ночью простыл. И теперь заболел — туруканским кочующим вирусом, что обитал в поездах. Поездатым.

Достало!

— Проводник… — прохрипел я.

Пришел проводник, он все понял и дал мне таблетку.

Я выпил ее, и мне стало полегче. Я достал свой смартфон. Он всю ночь пролежал под подушкой. Он спал. А потом, в туруканское зимнее утро…

…Оно было недобрым — простуженным, резким, искрящим. Искрила розетка — я вставил туда свой смартфон, я пытался его зарядить, а она полыхнула и трескнула. Запах паленого… Я застонал. Отключил свой смартфон от розетки. Он был мертвый и черный, как шахты Турука. Он тупо сгорел.

Проводник извинился. Бормотал что-то там про огромную разницу в наших приборах, но, Турук побери, это был туруканский смартфон, местной сборки! Для этих розеток, мать вашу, турукскую мать!

Я кричал. Я грозил кулаком. Я сидел, закатавшись, как еж, в одеяло. Оно было в пятнах — зеленых, как кровь туруканцев. Мне стало брезгливо, я снял одеяло с себя и швырнул его на пол.

Скандал.

— Я остался без связи! — орал я. — В вашем чертовом поезде… что, черт возьми, происходит?!

Полез за вещами. Их не было. Будто не клал их под полку — рюкзак, чемодан…

Обокрали!

— Простите, — опять прогудел проводник. — Мы найдем негодяев. Накажем.

В глазах его стыло ехидство. Я знал, что они не найдут. Я был в этом уверен. Как в том, что ленивое, красное солнце Турука встает на востоке и грузно тащится на запад. Что в темных лесах его сыро. Что поезд его, бесконечный, великий, турукский, везет меня в город Бурук. Что я должен попасть туда быстро…

— Конечная, — грустно сказал проводник. — Выходите. Вас встретит полиция. Ей объясните…

Ну да, объясню. Про розетку и вирус. Про порезанный новый рюкзак. Про один чемодан — на Таруке, и другой — под сиденьем. Про кондей, туруканские запахи, пьяниц, храп, музыкантов, коробейников прямо в метро, попрошаек, смартфон и ворюг. И про командировку, конечно. Встану, руки по швам, и скажу, все, как есть.

И заплачу в финале.

Я зло посмотрел на него. Я обшарил карманы. Там остались кредитка и паспорт… хвала всем зеленым божкам-туруканцам, что я их туда положил! Перед тем, как заснуть под кондеем.

Скажите, я гений?

— Вы — гений, — сказал проводник. — Очень опытный. Видно, вы часто катаетесь в поезде?

— Да.

Я соврал. В основном, я летал самолетами… там, на Земле. Здесь они не летали, ломались. Магнитное поле Турука…

Эх!

Меня провожали — на столике, важный, очень мудрый и с книгой — сидел туруканец в халате. Моя статуэтка. Забыли воры… Или просто — не взяли?

— Это наш Просветленный, — сказал проводник и сложил на груди свои лапы. — Побоялись украсть. Забирайте.

Я сунул в карман туруканца. Я вышел из поезда. Был налегке. Огляделся…

Это был не Бурук.

…Туруканское утро томило. Накрывало горячечным солнцем, гудело платформой, пахло поездом и колбасой. Я стоял на перроне. Я не знал, что мне делать.

— Проводник… — простонал я с отчаяньем. — Где я?

Он тотчас явился. Посмотрел на меня с мягкой, теплой, зубастой улыбкой.

— В Пуруке, — сказал проводник. — Вы проехали станцию. Это Пурук. Вы проспали.

Поезд тронулся, он отъезжал. Все быстрей и быстрей… Я бежал вслед за ним.

— Подождите! — зачем-то кричал я. — Как проехать в Бурук? Как вернуться? Куда вы?!

— Электричкой… — прощался со мной проводник. — До свиданья… удачи…

И скрылся из вида. Вместе с поездом. Вместе с надеждой уехать. Я пошел на другую платформу. Нашел расписанье. Ага, через час — электричка в Бурук.

На платформе стоял полицейский. Он был очень важен. С блокнотиком, ручкой — он ждал, когда я подойду. И пожалуюсь. Я оправдал ожиданья.

— Украли багаж, — сообщил я ему. — В этом поезде. Ночью. Я спал очень крепко.

— Сожалею, — сказал полицейский. Пощелкал хвостом. Записал что-то ручкой в блокнот. — Здесь так много воруют…

Поскучнел. Отошел от меня. Пуруканский служитель порядка…

Черт бы всех их побрал!

Я озлобился. Я озверел. Зарычал туруканской собакой. Я готов был сожрать его, прямо сейчас. Закусить на дорожку — его форменной кепкой, блокнотом и ручкой.

Не стал. Успокоился. Взял себя в руки. Мне нужно приехать в Бурук!

…Но не мне одному, к сожаленью.

Собиралась толпа. Когти, взгляды, хвосты. Много утренних злых туруканцев, и все ждали ее — электричку в Бурук. Все хотели попасть в этот город. И я тоже хотел. Я стоял рядом с чьей-то ногой в туруканском ботинке. Ботинок приплясывал.

Рев. Электричка неслась, точно буря. И встала. И открыла широкие двери. И меня понесло, закружило — с туруканской зеленой толпой, затащило в салон и прижало. Я был пойман. Стоял, не дышал.

Слишком душно. Вонюче. Турукски. Но я должен попасть в этот чертов Бурук! Я обязан. По делу. Меня там уже заждались.

Я терпел, сколько мог. Я был стоек. Турук закалил меня. Сделал свирепым и сильным, и я был готов ко всему.

А потом электричку качнуло. И кто-то упал на меня. Точно дом. Точно гиря. Сдавил мои ребра, и я захрустел и сломался.

И все стало черным.

…Ну что тут еще оставалось?

***

Я сражался. Я был в шлеме с рогами и с острым копьем. И меня окружали враги — слишком мелкие, злобные, густо-зеленые в ярости. Хрюкали. Били копытами. Я отгонял их копьем. А потом, в черном тающем облаке, над головой — вдруг возрос туруканец. Он был с книгой и деревом, грустно смотрел на меня. «Эх, бедняга! — сказал он. — Зачем ты приехал сюда? Здесь все очень сурово. Давай я тебя заберу». И забрал, и понес над роскошной долиной. В ней цвели туруканские рыжие маки, их запах меня разбудил…

Я очнулся. Я лежал на кровати, она была белой и чистой. Я был забинтован, от ног до груди, сжат, спеленут бинтами. Запикал прибор.

— Ну-с, больной, где болит?

И ко мне подошли. Врач был в шапочке, в белом халате. Улыбался во все свои сорок зубов. Туруканский улыбчивый врач… Я был рад его видеть.

— Горло… ребра… еще голова… — простонал я с трудами. — Доктор… я выживу?

Он засмеялся.

— Конечно! У нас медицина на уровне! Лучше, чем там, на Земле.

И вколол мне укол, туруканским огромным шприцом. Боль ушла, рассосалась. Я мог говорить.

— Доктор, где я? В Буруке? В Пуруке?

Он опять засмеялся. Мне это не нравилось.

— Посередке, — сказал он, — на станции Новый Бурук. Вы попали в больницу.

Я вздохнул.

— Да уж понял… Доктор, дайте мне телефон! Я хочу позвонить.

Он достал из халата смартфон. Туруканский, здоровый, как ноут.

— Жене? — подмигнул врач.

— Начальству!

Я взял необъятный смартфон, слабой, жалкой рукой. Ткнул в холодные кнопки. Тягуче тянулся звонок.

Подождал. Мне ответили.

Босс был румяный и свежий. Смотрел на меня из экрана, и нет, у него ничего не болело. Его не давили, не рвали рюкзак, не крали его чемоданы, не падали вниз на него, не пугали, не пахли под носом. Не сжигали смартфон и не брали втридорога. Он не ехал в метро, не тащился на поезде и не летел в космолете. Он не ждал электричку. Не ругался с полицией. Он был в покое. Он был на Земле.

— Вы куда-то пропали, — сказал он весьма благодушно. — Звоню вам, звоню…

Он откашлялся.

— Босс… тут такое… — я выдохнул. — В общем, меня обокрали. И я еще… эта… в больнице. Без связи. Без денег… практически… Босс!

Он сочувствовал мне. Изумился. Зацокал.

— Бедняга! Ужасный Турук… Надо выдать вам премию, как вы вернетесь.

Это меня не утешило.

— Да, — продолжал он, — вы зря полетели. У нас изменения. Вместо Турука — мы будем сотрудничать с фирмой планеты Урук! Перспективы большие. Турук отменяется… Да, и кого мы пошлем на Урук?

Посмотрел со значением.

— Нет… не меня… — просипел я в ответ.

Я представил себе — уруканские голые степи, ее холод, ее проливные дожди… и ее электрички. Метро. Поезда. Космолеты ее облаков. И ее уруканцев — косматых и черных. Воя, точно собаки, они окружали меня. И их было так много, что я потерялся средь них. Растворился. Был пожран планетой Урук.

Восхитительной желтой планетой. Пять часов космолетного времени.

— Нет, — босс тонко ехидствовал, — именно вас. Вы уже попривыкли. Вам будет полегче. Согласны?

И я закивал.

…Ну вот что мне еще оставалось?

Ева А. Гара
ИСКРА

Серёжа познакомился с ним случайно, когда рвал берёзовый веник. Щуплый мальчик, не старше его самого, сидел на огромном пне срезанного лет сто назад дуба и ел землянику. У него были молочного цвета волосы и удивительные глаза: один ярко-синий, другой светло-карий, совершенно золотой в лучах солнца. Мальчик сказал, что живёт у егеря, и назвался странным именем: Рен.

— Это от какого? — спросил Серёжа.

Рен пожал плечами.

— Ни от какого. Просто Рен. Хочешь? — И протянул букет земляники.

Каждый день они встречались на лугу перед лесом. Играли до поздней зари, валялись в траве, рассматривали насекомых и облака. Они болтали обо всём на свете, даже порой одновременно, совершенно не слушая друг друга. И казалось — были знакомы сотню лет.

Однажды Серёжа спросил:

— Как ты попал к егерю?

— Я просто вышел к его избушке. У него было чистое сердце — и я остался.

— Но как ты оказался в лесу?

Рен пожал плечами.

— А откуда ты знал, что егерь добрый? — продолжал Серёжа.

— Увидел. Его искра была белой.

— Что? Искра?

— Ну да. Я их почему-то вижу только синим глазом. А карим нет. Ты двумя видишь?

— О чём ты?

— Об искрах, конечно.

— Опять глупости болтаешь?

— Ты разве их не видишь? Искры. — Рен растерянно посмотрел на свою грудь и повторил: — Искры.

Серёжа помотал головой и нахмурился. Он не верил ни в какие искры, но Рен был настолько ошеломлён, что недоверие мешалось с сомнением. А вдруг это он, Серёжа, бракованный, поэтому не видит никакие искры? Все видят, а он — нет.

— И на что они похожи?

— На звёзды. Если человек добрый — искра белая или голубая, если злой — чёрная или красная. А ещё… У тех, кто тяжело болеет, она тусклая. А потом гаснет.

— Классно! — сказал Серёжа. — Я никаких искр не вижу. Но верю тебе.

Он ему не поверил.

А потом Рен пропал.

***

Сергей готовился к свадьбе. Собственно, приготовлениями занималась его невеста, Оксана, сам он привык к сдержанности и минимализму во всём — пышное торжество для него было не более чем бестолковым капризом. Но Оксана хотела красивую свадьбу, чтобы платье, как у принцессы, чтобы лошади белые и множество гостей, пусть даже половину из них они не будут знать. Сергей лениво выслушивал очередные её выдумки, соглашался и давал деньги. Смокинг и кольца они купили давно. Оставалось определиться с местом проведения, украшениями, меню. Ресторан Оксана выбрала, но вдруг захотела выездную регистрацию как в американских фильмах. Сергей не возражал — пока что запросы не кусались.

Но он здорово устал от бесконечных изменений, от восторженного щебета и невероятных затей. То ресторан, то теплоход, то выездная регистрация. Оксана хваталась за любую идею, всплывшую в фильме, журнале или книге. Ей хотелось всё и сразу, а необходимость выбирать вызывала у неё головную боль. Тогда она начинала канючить, что вообще не хочет никакой свадьбы. А наутро снова сыпала предложениями.

Солгав, что едет в командировку, Сергей снял номер в соседнем городе и решил, что напьётся до беспамятства — разгрузит голову. И пусть была только четверть пятого, он пошёл в бар.

После затяжного дождя улица блестела в лучах вечернего солнца. Пахло пряностями и свежестью. Над клумбами порхали бабочки. И глубокое, насыщенного голубого цвета небо разливалось нежностью. Нежность разливалась в груди Сергея.

В баре стоял полумрак. После солнечной улицы глаза не сразу привыкли к освещению — Сергей наткнулся на стул. На его возню никто не обратил внимания: бармен протирал стойку, женщина лениво смотрела в экран телефона, старик храпел в уголке, а двое мужчин играли в нарды за дальним столиком. Вслед за ним вошёл кто-то ещё, из туалета вернулась шумная троица. В зале возник официант. Сергей не успел осмотреть всех, уселся на ближайший стул и мрачно заказал водку.

После одной рюмки Сергей съел стейк и вдруг осознал: он не знает, что делать. Для бесцельных прогулок не было ни сил, ни настроения, а возвращаться в номер не хотелось. Напиваться же, тем более, в одиночестве, не позволяло воспитание — мать говорила, так делают только алкоголики.

«Занимаюсь какой-то ерундой. Меня вообще не должно здесь быть. Наврал Оксане и в офисе за главного оставил Радика, он же, идиот, опять всё напутает. В четверг ещё переговоры с китайцами. А я в прятки играю. Надо домой ехать, скажу, что дел оказалось на пару часов».

Выпив ещё рюмку, Сергей огляделся в поисках официанта и увидел у бара парня с белоснежными волосами. На мгновение в груди похолодело, откликнулась детская обида. Он вспомнил, как приходил на поляну, как напрасно ждал днями напролёт. Мог бы и сам сходить к егерю, но не знал, где его изба. А сейчас просто хотел убедиться, что обознался.

Сергей осторожно поднялся, оценивая своё состояние, и медленно подошёл к бару. Парень обернулся — один глаз синий, как безмятежный океан, второй — золотой, как жжёный сахар, — широко улыбнулся и как ни в чём не бывало весело проговорил:

— Привет, Серёж, я так рад тебя видеть.

— Рен, — обалдел Сергей и ухватился за стойку, чтоб не упасть.

***

— Ты ведь это несерьёзно, — растерянно лепетал Сергей.

Он вдруг почувствовал себя бесконечно виноватым, будто в тот далёкий день, будучи сопливым мальчишкой, мог что-то изменить. Будто мог противостоять секретной организации, остановить похищение. Он даже в искры поверить не смог, а сейчас почему-то поверил. Ведь не стал бы Рен спустя двадцать лет болтать детские глупости?

— Подожди, Рен, но как ты здесь…

— Я… Это сложно.

— Ты что, сбежал? Тебя ищут?

Сергей испуганно огляделся. Он живо представил, как сейчас сюда ворвутся люди с автоматами, уткнут всех в пол, а после перестреляют. Уж его точно убьют, потому что Рен успел ему всё рассказать. А впрочем, он ничего толком не объяснил: что за Третий отдел, как они на него вышли, зачем похитили… И Сергей ничего не хотел знать, лучше уж вовремя попрощаться, но любопытство опередило. Он спросил:

— Я ничего не понимаю, Рен. Чем именно ты занимаешься?

— Я… вроде как на службе правительства. Но они заставляют меня делать нехорошие вещи.

Сергей поморщился: фраза прозвучала слишком по-детски. Рен, видно, тоже это понял и пояснил:

— Я убиваю для них. И не бойся, они не придут в открытую: знают ведь, на что я способен.

— И на что?

— Одним лёгким движением я могу задавить любую искру. Убить.

Рен не шутил, но в его глазах плясало торжество — он явно любил свою способность, считал себя особенным. И Сергею стало страшно. Перед ним был не тот белобрысый паренёк, который подарил букет земляники и беззаботно рассказал про искры, — а взрослый человек, осознавший свою силу. Либо же не осознавший ничего: Рен улыбался так легкомысленно, будто не людей убивал, а всего лишь крошил печенье.

— Твоя искра такая же белая, как в день нашего знакомства, — сказал Рен.

— А твоя?

— И моя.

— Но ты же… убивал, — шепнул Сергей.

— Думаю, моя искра вообще не изменится, так и будет светить слепой звездой. Но ты не думай, что я плохой, я ведь искры не только гашу, я их и разжечь могу. Я умею спасать — это мне тоже доводилось.

— Как?

— Если человек тяжело болен или серьёзно ранен, его искра потухает, но если её разжечь, то у организма появятся силы на восстановление. И поверь: там из любого состояния можно вернуться.

— Даже… из мёртвого?

— Воскрешать я не умею, Серёж. Угольки не раздуть.

Разговор сам собою затих. Рен комкал салфетки, расправлял их и старательно складывал треугольником. А Сергей корил себя, что поехал в «командировку», что выбрал именно этот бар. Он хотел помочь Рену, но опасался за собственную жизнь, не знал, что теперь делать, и не понимал, почему вообще поверил в эту невероятную историю.

Мысли крутились со страшной скоростью, разные, но всё об одном. В голове возникали то картинки захвата и ликвидации, то воспоминания из детства: ромашковая поляна, облака и запах травы.

— Нам пора, — сказал Рен.

Сергей вынырнул из мыслей и огляделся: народу в баре прибавилось.

— Нужно держаться подальше от пустых мест и от людей. В открытую они не нападут, но если исподтишка, я не успею отреагировать. А тот мужик у бара уже минут двадцать на нас пялится. Думаю, он из отдела. Нам нужно идти.

— Нам? — озадачился Сергей. — У меня скоро свадьба, я не могу всё бросить.

И тут же пришло осознание, что если всё это правда, никакой свадьбы уже не будет. От него избавятся при первой же возможности, потому что живым отделу нужен только Рен, а Сергей для них ненужный свидетель.

— Ты во что меня втянул? Пропал на двадцать лет, а теперь… теперь припёрся с Третьим отделом, чем бы он ни был, на хвосте и просишь помощи?

— Я помощи не просил. Чем ты можешь мне помочь, Серёж?

— Тогда… какого чёрта ты мне всё это рассказал!

— Друзья делятся тайнами, разве нет?

— Друзья не втягивают друг друга в дерьмо! Меня же убьют!

— Если не пойдёшь со мной, то убьют. Тебя уже засекли. Но невеста твоя пока в безопасности, максимум, что с ней сделают, — опросят, куда ты мог поехать. Но тебя живым не отпустят.

Сергей грязно выругался, выпил водки и, грохнув рюмкой о стол, спросил:

— И что нам делать?

***

Возвращаться в гостиницу было рискованно — их могли поджидать, — но Рен заверил, что номер пуст. И пока Сергей собирал уже разложенные вещи, попутно раздумывая, как и куда им ехать, Рен неотрывно пялился в стену.

— Ты что, завис?

— Слежу за обстановкой.

— Ты это серьёзно?

— Если стены не толстые, я и сквозь них искры вижу. Ты ведь не хочешь, чтоб нас застали врасплох? Если собрался, то нам лучше уйти.

Они спустились по лестнице — Сергей выселился из номера — и вышли на улицу. Был уже вечер — автомобили стояли в пробках, по тротуару массовкой двигались люди. С одной стороны, затеряться в толпе казалось разумным, с другой — к ним могли подобраться из отдела. Рен сказал, что в толпе они уязвимы: его ударят шокером, а Сергея — ножом. В таком трафике никто сразу не сообразит, что случилось.

— Идём по Могилёвской, спустимся в метро, — предложил Сергей.

— В метро нельзя. Вернёмся в отель, попросишь вызвать такси.

Сергей послушался, с улыбкой подошёл к регистратору и, солгав, что у него разрядился телефон, попросил вызвать такси. Конечный адрес он не знал, замешкался — Рен сказал, что им нужно на автовокзал.

Пробка была глухой, поток почти не двигался. Рен внешне оставался спокойным, но кусал губы. Сергей же пребывал в напряжении: что если Третий отдел всё-таки организует захват? Никто даже не удивится, что кого-то арестовали в пробке — всего лишь минутное развлечение. А если Рен сумеет их обезвредить, то привлечёт внимание. Чёрт его знает чем это обернётся.

Может, лучше сдаться?

Сергей плохо понимал, почему позволил втянуть себя в эту историю. Не понимал, почему Рен подверг его опасности. Они могли просто поболтать, вспомнить детство, поделиться незначительными событиями. Вовсе не обязательно было вываливать эту грязь на стол. Рен поступил подло, а Сергей захотел помочь — поздно осознал, что помощи от него нет и не требуется. Зато сам оказался в опасности.

— Слушай, Рен, я знаю, что это прозвучит глупо, но, может, лучше сдаться?

— Я-то сдамся, а что будет с тобой? Об этом ты подумал?

— Да не убьют они меня. Даже если я стану болтать, кто мне поверит?

— Ты не знаешь, как они работают, а я знаю.

— И как?

— Не оставляют свидетелей. А будешь болтать — таксиста втянешь.

Водитель либо не слушал их, либо делал вид, что не слышит. Но в лице он не поменялся и в салонное зеркало ни разу не взглянул. Хватит ума — о подозрительных пассажирах «не вспомнит», особенно если спросят представители власти. На его месте Сергей бы ограничился ложью: да, были такие пассажиры, ничего необычного, довёз их до автовокзала — всё.

Дальше ехали молча. Час простояли в пробке, ещё минут двадцать тащились со скоростью пешехода. До автовокзала было далеко, но Рен внезапно попросил остановиться. Сергей обеспокоился, поблагодарил за поездку и вышел следом.

— Что случилось?

— Мы должны потеряться. Они наверняка знают, в какую машину мы сели.

— А вдруг они знают, куда мы едем? И куда мы едем? Автобус — это хорошо, там документы не нужны, а потом? Что будет потом, Рен? У нас нет плана, мы понятия не имеем, что делаем.

— Чего ты на меня орёшь? — вдруг озлобился тот. — За меня двадцать лет решали другие люди, откуда мне знать, что делать?

Рен отошёл к китайскому ресторанчику, устало прислонился к стене. Китайцы. Видимо, о переговорах можно забыть. В живых бы остаться, хотя опасность пока была только на словах Рена. Вдруг он чокнутый и никаких преследователей нет?

— Знаешь, Рен, если на кону моя жизнь, я хочу доказательств.

— Каких?

— Не знаю! Каких-нибудь!

Рен покусал губу, тяжело выдохнул и долго пялился на грудь Сергея. Его синий глаз будто бы светился, но, вероятно, так падал свет.

— Серёж, сейчас у меня нет доказательств. Идём.

— Нас найдут по камерам.

— Найдут. Мы сойдём где-нибудь на трассе.

— А если они будут ехать следом? Там нас и поймают.

— Давай просто сядем в автобус.

— Нет, Рен, в городе безопаснее. Мы даже не знаем, куда ехать. Нас везде найдут, это ж не пятнадцатый век, не получится просто исчезнуть. Да наши рожи уже, наверно, по всем постам разослали. На что они готовы, чтоб тебя вернуть? Господи, и я в это ввязался!

Сергей схватился за голову и почувствовал детский порыв сорваться с места и бежать. Неважно куда, главное — подальше от источника опасности. А там уже будь что будет. Возможно, его не станут преследовать, решив, что никому он ничего не расскажет.

Из ресторанчика вышел администратор и обратился к Рену:

— Извините, вас к телефону.

Сергей испуганно замер. Рен нерешительно взял трубку и молча поднёс к уху. Собеседник, видимо, наблюдал за ними, потому что в динамике сразу послышалась неразборчивая речь. Говорил неизвестный непрерывным монологом, а потом замолчал. Рен кусал губы и потерянно осматривался. Сергей нервничал — по-видимому, решалась их судьба.

— Но я же в городе, что не так?

В трубке рявкнули — Рен вздрогнул и судорожно сбросил звонок. Он нервно закусил ноготь и с детской беспомощностью проглядел ряд припаркованных автомобилей. Телефон зазвонил снова, но Рен не отвечал.

— Возьми трубку, придурок! — выругался Сергей. — Договорись с ними!

Рен обречённо посмотрел на администратора, принял вызов и нерешительно поднёс телефон к уху. Теперь собеседник не кричал, говорил ровно, как и в первый раз. Говорил долго, может уговаривал, а Сергей нервно озирался и воображал, что сейчас мимо проедет внедорожник и их всех расстреляют, как в дешёвом блокбастере.

— Нет, это неправда! — возмутился Рен. — Я не обманывал! Это вы меня обманули: сказали, что наблюдения не будет, а сами… Нет, не надо Роману Арсеньевичу! Пожалуйста, не говорите ему!

Собеседник ответил коротко. Рен до крови прокусил губу.

— И почему я должен вам верить? — спросил он враждебно и в параллель с собеседником зло воскликнул: — Вы всегда так делаете! Нет, я вам не верю, Роман Арсеньевич меня накажет. Нет! А если тронете Серёжу, я убью вас всех!

Он сбросил звонок, сунул телефон администратору и, схватив Сергея за локоть, потащил прочь. Они почти бежали по самой кромке между тротуаром и газоном, старательно обходя каждого прохожего и загнанно поглядывая на припаркованные автомобили.

— Что они говорили? — спросил Сергей.

— Ничего хорошего для тебя.

— Кто такой Роман Арсеньевич?

— Мой куратор. Серёж, это неважно! Нам нужно спрятаться и всё обдумать.

— Нам некуда бежать! — вспылил Сергей и рывком остановил его. — Ты должен был договориться с ними!

— Не будь наивным!

— Я для них неопасен.

— И ты в это веришь?

— Я верю в справедливость.

— Ну и дурак! Нет никакой справедливости, нет никаких «правильно», есть только расчёт и необходимость. Знаешь, сколько искр я уже задавил? Это же так удобно — бесконтактное убийство: раз — и никто не подкопается. Это ты жил счастливо, а я даже не знаю, когда мой день рождения. Я не хочу к ним возвращаться.

Сергей молчал. Он не знал, каково это — быть на месте Рена, и знать не хотел. Жаль, что жизнь обошлась с ним подобным образом, дала ему эту способность, превратив в бесправного Джинна из лампы. Но Сергей не был в этом виноват, он не хотел ввязываться, не хотел подставляться. Хотел просто вернуться домой и, так же как двадцать лет назад, смириться с тем, что друг пропал.

А был ли Рен другом? И что он сделает, если попытаться от него сбежать?

Сергей выдохнул.

— Ладно, пойдём через лесопарк — там камер нет. Выйдем к старому кварталу. Он закрыт, там дома под снос, камер тоже нет, из людей только бомжи и наркоманы. Найдём, где спрятаться. Но думать надо быстро и не только о тебе. Если у меня есть шанс, ты должен мне помочь.

Рен покорно покивал.

***

Они бежали по аллее четыре квартала — их никто не преследовал. Возможно, тайная слежка была, ведь Рен сказал, что в открытую отдел нападать не рискнёт. Но какой тогда смысл бежать, если их местоположение давно установлено — Рену позвонили на телефон китайского ресторанчика. Куда они бегут и зачем? Может, Рен играет? Или отдел играет с ним? Но если так, Сергей не понимал, зачем втянули его.

Спрашивать об этом он не рискнул.

В лесопарке они замедлились, потом и вовсе перешли на шаг. Солнце стояло низко, «зайчиком» скакало между стволами сосен. Тропинка утопала в подступающем мраке. К закату они вышли к границе закрытого района, перескочили через бетонное ограждение и двинули к ближайшей пятиэтажке с двумя обвалившимися подъездами. Там осмотрелись, но решили, что безопаснее уйти вглубь района, чтобы было время на побег, если их вычислят.

Убежище нашлось на втором этаже четырёхэтажки, у которой обвалились все внешние стены. Одна из квартир выглядела вполне прилично, сохранились кухонные стулья и ещё кое-какая мебель. В шкафу лежали пыльные одеяла, но и без них ночь выдалась тёплой.

— Наверно, здесь кто-то живёт, — предположил Сергей. — Может, найдём другое место?

— Сейчас здесь никого нет. Останемся. Здесь хороший обзор.

— Ага! И нас тоже очень хорошо видно!

— Ты ведь не думаешь, что оперативная группа придёт с пустыми руками? У них приборы ночного видения с ИК-спектром и тепловизором. Нас всё равно увидят, куда ни спрячься. Давай лучше решим, что делать дальше.

Сергей устало опустился на стул. Красный свет догорающего дня поливал стены с порванными обоями. Пахло пылью и мягкой вечерней свежестью. Вокруг царил покой, а в голове ворочались тревожные мысли. Всё должно было быть совсем по-другому, и сам Сергей должен был быть в другом месте: лежать в номере перед телевизором с приятно хмельной головой, а не трястись на стуле в чужой квартире закрытого района.

И Рен не должен был возвращаться в его жизнь. Свалился как снег на голову, весь такой приветливый, незрелый, с детскими обидами и повадками, будто и не было этих двадцати лет. Будто они снова встретились, чтобы поиграть. Только игры теперь опаснее, а на кону — свобода и жизнь. Слишком высокие ставки.

— У них всегда всё продумано, всё под контролем, — тихо сказал Рен. — Всегда всё строго и по расписанию. Иногда бывает очень обидно: они только требуют, но не объясняют. Прикрываются госбезопасностью, талдычат про долг и честь. А потом велят убить ребёнка. Но ребёнок не может быть угрозой, Серёж, это грязные политические игры. Они думают, я ничего не понимаю, а я давно всё понял. И не знаю, когда поступаю правильно. Я вообще хоть раз поступал правильно?

Рен смотрел с мольбой — боялся осуждения, или ждал его. Сергей не винил — оружие нельзя винить за выстрел. Но в нём зарождалось отчаяние и бессильная злость за то, что он оказался в этой ситуации. За то, что так глупо позволил себе увязнуть. За то, что думал, будто сможет помочь, но оказался самой слабой фигурой на доске. Он сам себя подставил и сейчас, наверно, смотрел с той же мольбой, надеясь на спасение.

— И ты решил сбежать?

— Я не сбегал! Это всё ты виноват! Как ты вообще оказался в том баре?

Сергей опешил. Но Рен не дал ему обдумать эту мысль:

— Уже неважно, мы в бегах, и я не вернусь! Я… Что я Роману Арсеньевичу скажу? Меня кошмар как накажут!

— Накажут? Ты что несёшь, Рен! Меня вообще… Скажи честно, если я уйду, меня будут преследовать?

— Не знаю.

— А что тебе сказали по телефону?

Рен смотрел виновато, его губы дрожали. Он ничуть не повзрослел, им управляли эмоции и капризы. Он поддался порыву и не хотел, либо же не мог, нести ответственность за принятое решение. Наверное, потому, что раньше всегда решали за него.

— Рен, пожалуйста, я ведь поверил тебе.

— Они сказали: если я сдамся, тебя отпустят.

— Так может… — Сергей осёкся, сглотнул ком. — Может, сдашься? У тебя ведь ничего нет. Как ты будешь жить? Где? Ты… ты несамостоятельный, Рен. У тебя и документов, наверно, нет. Чем ты будешь заниматься — убивать за деньги? Но от этого ты и бежишь, разве нет? Рен, пожалуйста. Ради меня.

Сергей просил для себя и не был готов дать что-то взамен. Он и вины за собой не чувствовал, ведь оказался в этой ситуации по чужой прихоти. Рен его втянул в это, Рен и должен нести ответственность, должен защитить своего единственного друга — сам ведь сказал, что никого у него больше нет. А в том, что ему снова придётся убивать для правительства, вины Сергея нет.

Рен внезапно вскинулся, как испуганный зверёк, огляделся. Один фасад дома выходил на площадь — там пространство было открытым; второй — на другую пятиэтажку, до которой тянулся заросший двор с парой ржавых качелей.

Сергей обеспокоился, сполз на пол и прижался к стене. Рен суетливо оглядывался, его синий глаз приглушённо светился неоновым кольцом.

— Десять искр, — сказал он.

— Окружили?

— Да, но они… Мы можем проскочить.

Сергей спешно поднялся.

— И куда нам бежать?

Оба понимали, что их, скорее всего, увидели, — прятаться сейчас было бессмысленно. Бежать тоже. Их направление отследят, передадут по рации — им пойдут наперерез. Против подготовленного отряда у них не было шанса. У них даже оружия не было. И всё равно они, чуть пригнувшись, бежали по тёмной пустой улице и вскоре нырнули в такой же пустой дом. Выше второго этажа подниматься не стали — будет не спрыгнуть, хотя Сергей понимал, что и со второго этажа спрыгнуть не сможет. Лучше было вернуться вниз и затаиться.

— Тепловизор сквозь стены не видит, — прерывисто сказал Сергей. — Останемся пока здесь. Но если приблизятся, лучше бежать.

Они сели в кухне под оконным проёмом и затаились. Снаружи было спокойно, ни голосов, ни шагов. Шелестели кроны тополей, переливчато пел соловей.

— Ты их видишь? — спросил Сергей.

Рен повернулся лицом к стене, его глаз тускло засветился, как умирающий фонарик.

— Нет. Стена толстая. А если выгляну, они могут увидеть меня.

— Пошли в ванную.

Медленно, останавливаясь после каждого шага, они на четвереньках заползли в ванную и прикрыли за собой дверь. Сергей достал из рюкзака телефон, загрузил карту района. Геолокацию быстро отключил и весь вздрогнул, сообразив, что их могли вычислить из-за него.

— Мы вот здесь, — сказал он, показывая на экран. — Через два дома больница. Там по-любому есть подземный переход до морга, а оттуда нырнём в лесопарк. Пошли.

Сергей приоткрыл дверь, прислушался. Вышел и прижался к стене. Рен дополз до окна и осторожно выглянул. Несколько секунд он рассматривал улицу, потом быстро перемахнул через оконный проём. Сергей кинулся следом, приземлился неудачно — коленом влетел в булыжник — и сдавленно завыл.

— Рен, — тишину прорезал спокойный голос. — Хватит прятаться, все устали и хотят домой.

— Это с той стороны, — шепнул Сергей. — Бежим быстрее.

Пригнувшись, они вдоль дома добежали до угла, осмотрелись и едва не ползком пересекли улицу.

— Рен, мы ведь договорились: ты сдаёшься — твой друг едет домой в целости и сохранности. Сергей Витальевич, будьте благоразумны, не усугубляйте ситуацию.

— Чёрт, они уже моё досье изучили! — выругался Сергей.

— Вас дома ждёт невеста, у вас свадьба скоро, подумайте, чем закончится ваш отказ сотрудничать. Не думайте, что мы звери и расстреляем вас на месте, нам ни к чему расстраивать Рена. Слышишь, Рен? Нам это не нужно — Сергей Витальевич подпишет бумаги и поедет домой.

Сергей очень хотел уговорить Рена сдаться, но сам перестал верить обещаниям. Никто не мог ему гарантировать безопасность, а рисковать жизнью было глупо.

Они почти добежали до больницы, но в последний момент передумали и повернули влево, надеясь прорваться за окружение. Если Третий отдел отслеживал их по телефону Сергея, то и шёл к тому дому — тогда у них был шанс.

— Рен, — позвал Сергей. — Ты их видишь?

Рен остановился, тут же вздрогнул, с брезгливым испугом выдернул из груди дротик и уронил его под ноги. Глаза его расширились, на лице недоумение сменилось злостью. Его повело, но, перед тем как рухнуть в темноту, он выцепил все доступные искры и раздавил их в пыль.

***

Очнулся Рен в знакомой комнате, со знакомым чувством злости и обиды. Его не стали приковывать ремнями, но забрали все игрушки, книги и альбомы. Забрали всё, что он получал за хорошее поведение все эти годы. Оставили только часы.

В комнату вошёл мужчина в классическом костюме — Роман Арсеньевич. На его уставшем лице дрогнула лёгкая улыбка.

— Ну что, Рен, как каникулы?

Рен виновато молчал, не смея смотреть ему в глаза.

— Мы ведь договорились: я организовываю тебе прогулку, а ты придерживаешься правил. И что я узнаю — ты сбежал.

Рен кусал губы и не знал, что сказать. Его оправдания были такими глупыми, но он действительно не хотел. У него и в мыслях этого не было. А потом появился Сергей, и в голове всё перекувыркнулось.

— Ты положил половину оперативной группы, Рен, — продолжал Роман Арсеньевич. — О чём ты вообще думал? Как я теперь должен тебе доверять?

— А мой друг?

— Твой друг мёртв. Тебе предлагали сдаться, никто не собирался тебя обманывать. А ты поддался эмоциям, потерял контроль и убил его. Разнёс его искру в пыль!

Губы Рена задрожали, по щекам потекли слёзы, и он зарыдал в голос:

— Я не хоте-е-ел!

Роман Арсеньевич тяжко вздохнул, как вздыхают уставшие от повторяющихся нотаций родители, и резко хлопнул в ладоши. Рен испуганно замолчал, поднял на него ошарашенный взгляд.

— Приказано подержать тебя в изоляции, на задания будешь ездить под транквилизатором. Как видишь, наград ты лишился, как и привилегий. Про зоопарк тоже можешь забыть. Испытательный срок — полгода, но я через месяц постараюсь вернуть тебе хотя бы часть изъятого. Конечно, при условии твоего образцового поведения. Так что, Рен, никаких протестов. Договорились?

Рен задумчиво кивнул, разглядывая его искру, — она была тусклой от продолжительной болезни.

— Ваша искра белая.

Роман Арсеньевич встрепенулся и ломано кивнул.

— Нас характеризуют не поступки, а намерения. Можно убить хоть тысячу людей, но если они были подонками, совесть останется чиста. Мы делаем мир лучше, Рен, — я в это верю.

Рен не стал предлагать исцеление — всё равно тот откажется, как отказывался сотни раз, — кивнул в знак договорённости и взглянул на свою грудь: его искра тоже была невинно-белой, хоть он давно перестал верить, что поступает правильно.

Арсений Сохов
МАРИОНЕТКИ ЖЁЛТОГО РОКА

I. ИСТОРИЯ НАЧИНАЕТСЯ С РАЗГОВОРА

Мистер Блэквуд в очередной раз посмотрел на сидящего напротив него джентльмена. Нет, господин этот решительно ему не нравился: слишком вальяжная поза — полная расслабленность, но вместе с тем собранность и готовность моментально перейти к действию, как только это станет необходимо.

Про себя хозяин кабинета решил, что его гость подобен клинку в ножнах: мгновение — и он с шипением, подобным змеиному, выскакивает из своего вместилища и начинает смертоносный танец.

Это сочетание, казалось бы, несочетаемых качеств, сбивало с толку и нервировало. И надо сказать, что опасения мистера Блэквуда был не напрасны: сидящий напротив него высокий худой мужчина, с коротко стриженными тёмными волосами, как-то по-женски изящными длинными пальцами и твёрдым, проницательным взглядом серых глаз, был инквизитором.

В очередной раз пожалев, что сосредоточил свой взгляд на лице гостя, мистер Блэквуд, подавил раздражение, открыл стоявший на столе ящичек с сигарами и пододвинул его к посетителю.

— Благодарю вас, мистер Блэквуд, — инквизитор покачал головой, — предпочитаю трубку, — с этими словами мужчина извлёк откуда-то (мистер Блэквуд готов был поклясться, что секунду назад у инквизитора руки были пусты), трубку вишнёвого дерева с длинным мундштуком и кисет. Тщательно, неспеша, таинственный гость набил трубку. Решивший не задавать лишних вопросов и ничему не удивляться, мистер Блэквуд прикурил и передал коробок посетителю.

Затянувшись раз-другой, инквизитор с наслаждением выпустил дым. По кабинету поплыло ароматное голубоватое облако.

Некоторое время мужчины молча курили. Наконец инквизитор заговорил:

— Мистер Блэквуд, то, что вы мне сейчас рассказали, конечно, любопытно, но какое это отношение имеет к моей непосредственной деятельности? — мистер Блэквуд поперхнулся дымом сигары.

— То есть как это какое? Господин инквизитор, я вас не понимаю. На моей угольной шахте уже некоторое время происходят… события, — тут мистер Блэквуд понизил голос и оглянулся, словно боялся, что кто-то невидимый мог их подслушать, — происходят события, не укладывающиеся в рамки… так скажем… естественнонаучного понимания мира… э-э-э ну вы, понимаете…

— Из вашего рассказа я понял, что на шахте произошло преступление: несколько рабочих-китайцев мертвы. Вы утверждаете, что это сделала какая-то нечисть и… прошу меня простить, но пока это только ваши предположения. Удивительно даже, что моё руководство заинтересовалось вашим случаем, мистер Блэквуд. Понимаю, мой скептицизм вам неприятен, но и вы меня поймите: Священный Оффицио́рум существует довольно-таки давно. И знали бы вы, сколько фальшивых жалоб на сверхъестественное мы получали во все времена и получаем до сих пор. Мир, мистер Блэквуд, — довольно тёмное место и в нём много неизведанного, опасного и просто запредельного. И пока мы с вами тут разговариваем, покуривая себе спокойненько, где-нибудь, может, даже буквально в паре сотен метров от нас, какой-нибудь вампир разрывает горло селянке Мэри или, скажем, Сьюзи. Итак, вы уверены, что здесь дело нечисто? Не может ли причиной ваших беспокойств быть, скажем, рабочий, которого обделили деньгами, или просто какой-нибудь бандит? Почему вам было не обратиться, скажем, к пинкертонам? Не смотрите на меня так. Причина большинства «сверхъестественных» дел кроется в обыкновенной человеческой жестокости или глупости. Да и места наши с вами не зря называют Диким Западом.

— Да послушайте же, — едва не закричал мистер Блэквуд, но вовремя спохватился и снова понизил голос; однако он не удержался-таки от того, чтобы нервно подёргать свою длинную, чёрную бороду, а его и без того всегда бледное лицо сделалось ещё бледнее. — Здесь же совсем другой случай. Когда мне сообщили, что один из рабочих мёртв, я бегло осмотрел тело на месте, где его нашли. И знаете что? Никаких повреждений. Вообще, — мистер Блэквуд резко взмахнул руками, отчего стал похож на большую, нелепую птицу, — не хочу хвастаться, но я не чужд медицины и после провёл более тщательный осмотр. Рабочие, конечно, были против, всё лепетали о каком-то чудовище из тьмы, но я счёл это суеверными бреднями и просто отмахнулся. Кто же знал, что всё так обернётся? Так вот, и при более тщательном осмотре не нашлось никаких повреждений. Согласитесь, если бы это было типичное, как вы сказали, для маленьких на краю цивилизации городков убийство, непременно остались бы хоть какие-то следы. А тут… из убитых как будто просто… выпили всю жизнь. И подобное повторилось ещё несколько раз. Рабочие отказываются спускаться в шахту. Пока что мне удаётся заставлять их работать всеми мыслимыми и немыслимыми угрозами, но боюсь, что скоро и они перестанут действовать. Если всё так и будет продолжаться — я разорюсь. Куда мне было обращаться?

Инквизитор внимательно посмотрел на мистера Блэквуда:

— Выпили всю жизнь, говорите, и повреждений нет?

— Ну да же, да, я вам это уже говорил. Вы, вообще, слушали?! — мистер Блэквуд вдруг резко умолк, смутившись своей горячности. Немного погодя он продолжил, — к сожалению, тела осмотреть не удастся: суеверные дурни-китайцы сожгли их почти сразу после моего осмотра. Но это ещё не всё, — тут Блэквуд достал из ящика стола какой-то небольшой свёрток и протянул его инквизитору. Это оказался маленький предмет, завёрнутый в тряпицу. Развернув её, охотник на нечисть увидел изогнутый чёрный коготь длиной никак не меньше пяти сантиметров.

— Это, — с придыханием сообщил мистер Блэквуд, — нашли рядом с первым трупом.

— Хм, а вот это уже интересно. Говорите, большинство из ваших углекопов китайцы?

— Да, так и есть. Их сейчас по всей Америке много. Работу ищут.

— Вы упоминали, что рабочие говорили вам про какого-то монстра? Выходит — знаете китайский?

— Да. Я два года прожил в Китае.

— Что ж, мистер Блэквуд. Учитывая новые обстоятельства, я берусь за ваше дело. Мне стало интересно.

— О! Замечательные новости, — просиял мистер Блэквуд, — сразу пойдёте к шахте или сперва отдохнёте с дороги? У нас вполне приличная гостиница. Я попрошу…

— Не беспокойтесь. Я, пожалуй, пройдусь, осмотрюсь для начала. Да и номер сам сниму. Не стоит беспокоиться, премного благодарен.

Инквизитор убрал трубку и встал, поправляя кожаный до колен плащ. Взяв с вешалки широкополую кожаную шляпу с высокой тульей и крепкую трость, стоявшую у стены, мужчина направился к выходу. Уже в дверях он обернулся:

— А, и вот ещё что, мистер Блэквуд, раз нас вами ждёт сотрудничество — зовите меня просто Майкл, Майкл Доусон, — мистер Блэквуд, на лице которого читалось явное облегчение, кивнул.

II. НЕДАЛЁКАЯ СЬЮЗИ И ВОПРОСЫ БЕЗ ОТВЕТОВ

Было над чем подумать. Всю дорогу до гостиницы инквизитор наблюдал и размышлял: «Что же заставило Блэквуда утаивать информацию? Обычно что досужих болтунов, что жертв потустороннего — хлебом не корми, дай рассказать инквизитору о своём печальном опыте, а тут… «Я ведь сразу почувствовал, что этот делец держит у себя в кабинете нечто особенное. Так почему же мне пришлось его разозлить, чтобы он мне это показал? Определённо, этим делом стоит заняться».

Тут Доусон добрался до гостиницы, и размышления пришлось ненадолго отложить: в здании он обнаружил кое-что интересное.

Внимание инквизитора привлекло большое зеркало в витой раме. Оно было практически в рост человека, но самым интересным в нём была поверхность — казалось, что она была не обыкновенная зеркальная, а скорее, идеально отполированным металлическим листом. На первый взгляд светлая, при ближайшем рассмотрении, поверхность казалась какой-то тёмной внутри; словно где-то там, на границе реального предмета и его отражения нет-нет да и промелькнёт какая-то тёмная искорка.

Тут появился администратор и после приветствия спросил, не угодно ли джентльмену снять номер? Пока Доусон вписывал себя в книгу регистрации, он ненавязчиво спросил администратора о зеркале:

— О! Сразу видно, что вы, сэр, разбираетесь в предметах искусства, — радостно проговорил администратор, — зеркала — это гордость нашей гостиницы. Подобные этому есть в коридорах на каждом этаже и в комнатах постояльцев.

— Вот как? Это же, наверное, безумно дорого?

— Не без этого, но хозяин гостиницы — человек утончённого вкуса, и ему бы хотелось если и не привить такой же вкус местными или постояльцам, то, по крайней мере, привнести в наш серый городишко немного красоты. Это копия с ацтекских зеркал древности.

— Да, я так и подумал.

— Простите, сэр, но я вижу, что у вас нет багажа, как же так?

— Да какой у меня может быть багаж? Я же не дама из города, а траппер, а сюда пришёл так — закупиться да отдохнуть. Вот все мои пожитки, — Доусон снял с плеч вместительный холщовый вещмешок зеленоватого цвета и водрузил на стойку.

Хорошо, что мистера Блэквуда в этот момент рядом не было: он бы точно упал в обморок, ведь в кабинете у инквизитора никакого мешка не было и в помине.

— А-а, вон чего, траппер, — задумчиво протянул администратор, — нечастые гости в наших краях. Здесь всё больше песок, да камни, да шахты угольные.

— Да, я заметил, ну ничего тоже дело нужное. Вы, упоминали хозяина гостиницы, а если не секрет, кто же он? Я ведь, понимаете ли, тоже увлекаюсь искусством. Знаю, по мне не скажешь, но я получил хорошее образование, и мне было бы интересно поговорить с человеком с художественным вкусом, да ещё и разбирающимся в истории. А то месяцами сидишь в лесах, а кругом одни медведи, — администратор просто-таки просиял:

— О, конечно, сэр, думаю, мистер Блэквуд будет рад побеседовать с вами, нечасто к нам в городок заходят образованные люди.

— А кто это, мистер Блэквуд?

— Мистер Грегори Блэквуд, сэр, — владелец гостиницы и местной угольной шахты.

— Вот как? Замечательно. Непременно к нему загляну как-нибудь.

— Вот ключ от комнаты, сэр, номер триста шесть. Вверх по лестнице до конца и прямо, приятного отдыха.

— Благодарю.

На подходе к комнате инквизитор замер и прислушался — там явно кто-то был: дверь немного приоткрыта, и слышались какие-то неясные звуки.

Мягко скользнув к двери, Доусон бесшумно открыл её и вошёл в комнату. Спиной к нему стояла девушка-горничная и рьяно протирала такое же зеркало, какое инквизитор видел внизу. Опустив трость, Доусон, стараясь не напугать девушку, мягко покашлял. И всё же не напугать не получилось: девица взвизгнула, подпрыгнула и обрушилась на кровать — только ноги вверх да врозь.

Пару минут у инквизитора ушло на то, чтобы объяснить, кто он такой, и успокоить девушку, а потом настала его очередь спрашивать:

— Теперь, когда мы познакомились столь экстравагантным способом, может, вы, скажете мне, как вас зовут?

— Так это… я-то Сьюзи, сэр, — судя по манере растягивать слова, девица была откуда-то с юга, а может просто глуповатая, — горничная я здеся. Убираюсь вот.

— Замечательно, а скажите, Сьюзи, почему вы так рьяно протирали зеркало, когда я вошёл? Ведь, как мне кажется, оно и так было достаточно чистым.

— Так эта, — горничная явно была обескуражена тем, как обращался к ней инквизитор. Скорее всего, её в жизни никто никогда не называл на вы, — я завсегда так делаю, мистер Доусон. Нам хозяин, мистер Блэквуд, он на́перво, как в комнату войдёшь, завсегда велит сначала зеркало чистить.

— Вот как? Любопытно. Скажите, Сьюзи, а здесь вы уже закончили? Я бы хотел отдохнуть.

— Ой! Та, конешна, чегой-то я, — спохватилась горничная, — сейчас, сейчас, мигом вам кровать приготовлю.

— Не стоит, если вы здесь закончили, то можете идти, — инквизитор с такой скоростью и при этом так мягко выставил горничную за дверь, что та даже не сразу поняла, что стоит в коридоре, а в руке у неё зажато аж целых полдоллара.

Дождавшись, пока горничная уйдёт, и закрыв за ней дверь поплотнее, Доусон сел на кровать и развязал вещмешок. Тщательно проверив оружие и снаряжение, и убедившись в его исправности, Доусон спрятал оружие и патроны обратно в мешок и сунул в прикроватный сундук.

«Пусть пока побудет видимым: постоялец без багажа вызывает подозрения. А посторонний, даже если и полезет, ничего необычного там не найдёт», — подумал Доусон; затем встал и подошёл к окну.

Видок открывался так себе — пыльный, узкий проулок.

«Поселили на самой верхотуре. Специально, чтобы я подольше вниз бежал в случае чего, или так получилось? Может, Блэквуд уже постарался? Ну, болтать про меня он не будет: не в его интересах».

С другой стороны хорошо, что здание гостиницы стоит немного в стороне, а окна выходят в проулок между домами — легче будет покинуть комнату незаметно. Задёрнув шторы, Доусон вновь уселся на кровать и задумался:

Всё-таки прав он оказался насчёт Блэквуда: подозрительный тип. Поёт про банкротство, а у самого по всей гостинице дорогущие зеркала странного вида.

«Про то, что он её владелец, — тоже умолчал, почему? А самое главное — о том, что здесь происходит, он знает намного больше. Защитные зеркала, жуткого вида коготь… я знаю, кто скрывается здесь в тенях шахты — Цзя́нши — китайский вампир, питается жизненной энергией человека — его ци. Ладно, учитывая множество китайских рабочих (здесь-то, я думаю, Блэквуд не соврал), теоретически он мог как-то тут появиться, но откуда Блэквуду о нём известно и где он взял отпугивающие вампира зеркала, да ещё в таком количестве? А самое главное — зачем так старательно защищать именно гостиницу? Вопросы, вопросы без ответов… Хм, учитывая, что цзянши прячутся от солнца в пещерах и всяких провалах и шахтах, логично предположить, что в гостинице может быть подземный ход». — В конце концов Доусон решил отложить поиски хода на потом, а для начала наведаться в шахту.

III. ДВЕ ВСТРЕЧИ

На шахте вовсю кипела работа: люди, в основном китайцы, в своих традиционных тёмно-синих ма́гуа сновали туда-сюда, постоянно что-то таская, передвигая и возя. Лязг инструментов, гомон голосов, грохот и ругань смешались в причудливую какофонию, которая обычно бывает там, где множество людей заняты общей трудной работой.

Немудрено, что в таком гвалте никто не обращал внимания на маленького китайца, который переходил от одной группы людей к другой и везде вроде как помогал. Там отнесёт мешок, здесь — подаст нужный инструмент. Постепенно китаец удалялся от рабочих, всё дальше углубляясь в шахту. Вот он уже на границе света ламп и всепоглощающего, древнего мрака подземной утробы. Мгновение — и он исчез во тьме

Небольшой ветерок внезапно вылетел из глубин шахты и устремился к пятну яркого света, заставив пламя ламп колебаться, а рабочих — поёжиться от неожиданной прохлады. В то же самое время в темноте шахты инквизитор наконец-то с наслаждением расправил плечи и потянулся.

«Да, с моими габаритами только в китайца и оборачиваться. Зато не заподозрил никто. Что ж, приступим». Плавно, уверенно и осторожно скользя сквозь тьму шахты, Доусон держал свою трость наготове. Пистолеты он решил не брать, опасаясь обвала или взрыва какой-нибудь случайно забытой пороховой бочки. Да и вряд ли даже цзянши устоял бы против инквизиторской трости, сделанной из особого металла и освящённой на мощах святых. Да и стрелять по упырю бесполезно: при всей своей кажущейся неуклюжести и одеревенелости цзянши способны очень быстро передвигаться, настигая жертву за пару прыжков.

План был прост: либо инквизитор найдёт логово вампира, в котором он сейчас по причине дня спит, а тогда уж, не обессудь, вампирчик, — упокой тебе. Либо тварь почует мощную жизненную энергию инквизитора; голод окажется сильнее осторожности, и она сама на него выскочит.

Доусон шёл, старательно распространяя вокруг себя волны ци и даже добавляя к ним нотки страха. Опытный воин старательно изображал заблудившуюся жертву.

Он ждал нападения, и всё же оно оказалось чересчур стремительным: неясная тень на потолке отделилась от окружающей темноты и обрушилась прямо на инквизитора. Тот едва успел отпрыгнуть — когти вампира разорвали полу его плаща как бумагу.

«Что за чёрт?! — только и успел подумать охотник на нечисть, срочно переходя в оборону, — я не почувствовал его приближения. Тварь настолько умеет скрывать своё присутствие? Это необычно даже для цзянши. Хотя в остальном он выглядит как типичный китайский упырь: одежда, напоминающая мантию чиновников древности, бледно-зелёная кожа, длинные белые волосы. Следов разложения нет — умер и восстал недавно. Что ж, вампирчик, потанцуем», — подумал Доусон, подгадав наконец возможность для наступления. Однако тварь оказалась на редкость ловкой даже для недавно восставшего вампира. Она легко уходила от всех атак инквизитора, не забывая атаковать в ответ.

«Да где ж тебя такого вёрткого сделали? — с досадой подумал Доусон. — Жрать хочешь? Ладно. Сейчас устроим», — сделав вид, что оступился, инквизитор открылся на мгновение. Твари этого оказалось достаточно — она атаковала охотника с яростью бешеного зверя, выбросив вперёд лапу со смертоносными чёрными когтями.

Когда до лица инквизитора оставались буквально считанные сантиметры, неожиданно ожил его плащ. Словно кнут, полы плаща обвились вокруг страшной конечности и вмиг зажали её словно в стальных тисках, не давая пошевелиться.

Вампир на мгновение замешкался, но этого оказалось достаточно: инквизитор с силой вогнал свою трость прямо в солнечное сплетение монстра. Тварь завопила на уровне ультразвука и дёрнулась назад, пытаясь сползти с причиняющей ей немалые страдания трости, но безуспешно. От вампира начали подыматься дымок и распространяться отвратительная вонь: смесь запаха псины и горелой мёртвой плоти.

«Что, тварь, персиковое дерево не нравится? Значит, не зря я одну из своих тросточек прихватил?» — насмешливо процедил инквизитор. А затем отпустил трость и сильным пинком отправил вампира на землю. Инстинктивно цзянши схватился за трость, пытаясь её вытащить, но лишь получил новую порцию боли и скорчился, завывая. Отойдя на пару шагов, инквизитор отточенным движением выставил руку ладонью вперёд, по направлению к корчащейся на земле твари, и в вампира ударила струя пламени, исходящая прямо из ладони Доусона. Визг вампира достиг таких частот, что даже инквизитор его едва слышал:

«Как тебе один из пяти элементов тварь? Не холодно? Грейся тогда», — сказал с усмешкой инквизитор. Пламя не было простым, и очень скоро на месте вампира осталась лишь маленькая горстка вонючего пепла. Вытащив невредимую трость, Доусон уже было собрался уходить, как вдруг краем глаза заметил неясную тень за спиной. Действовал охотник на нечисть, не раздумывая — молниеносно подняв трость, он развернулся и заблокировал страшный удар дао, клинок врезался в выдержанное заговорённое дерево и отскочил. Неизвестный противник, если и был удивлён таким поворотом, — ничем не выказал своего удивления и почти сразу атаковал снова.

Однако на этот раз битва была намного легче — маленькая тёмная фигурка с большим мечом явно принадлежала человеку. Более того: инквизитор, чьи глаза прекрасно видели в темноте, и лишь вспышка от собственной огненной магии да яркий свет от погребального костра вампира ненадолго притупили остроту зрения; разглядел в противнике женщину, скорее даже совсем молодую девушку, одетую в тёмно-коричневую, облегающую куртку и такие же штаны.

Надо признать, что сражалась противница весьма умело, но до инквизитора явно не дотягивала. Доусон решил захватить и допросить её, а потому, немного пофехтовав, он просто выбил дао из рук девушки. Однако это нисколько не обескуражило её: изящно отпрыгнув чуть подальше, незнакомка встала в изящную стойку и замерла, ожидая нападения.

«Что? Я узнаю эту стойку — это техника Маванду́и. Здесь? Сейчас мало кто ей владеет. Интересно», — решив испытать противницу, Доусон отбросил трость и тоже встал в стойку Мавандуи. Чуть замешкавшись, таинственная незнакомка, тем не менее, яростно атаковала его.

И начался плавный изящный танец, где атака перетекала в защиту. Движения были плавными и мощными, подобными волнам в море, а удары — смертоносными. Мавандуи — одна из самых древних и тайных техник боевых искусств Китая. Веками лишь избранные владели ей и обучали этому стилю весьма редко. Но вот Доусон в своё время удостоился чести обучаться у одного из последних мастеров — Вонга Юйтю́ня. А всё потому, что эта техника странным образом преображала тело в бою: она позволяла изгибать и растягивать его под совершенно невообразимыми углами и вместе с тем атаковать быстро и мощно. И атака, и защита здесь были на высоте. Мастера этой техники с лёгкостью могли победить почти любого противника. Посему когда-то мавандуи сочли слишком опасной и ограничили её применение. Доусон мало чем гордился в жизни, но вот обучение у Юйтюня — другое дело. Инквизитор всё ешё подгадывал момент, в который смог бы максимально безболезненно обездвижить противницу. Это и стало его роковой ошибкой: непроизвольно уйдя мыслями в воспоминания о старых временах, Доусон чуть расслабился и тут же получил такой удар в корпус, что даже рёбра затрещали. Весь воздух из инквизитора выбило начисто; полуоглушённый, он упал на колени, не в силах вздохнуть. Таинственная противница мигом приблизилась к поверженному мужчине и занесла над ним руку для последнего удара…

Внезапно незнакомка замерла, а потом и вовсе рухнула на колени, распластавшись по земле в самом низком поклоне, на который только была способна. Не поднимая головы от земли, она залепетала: «Простите меня, простите, господин, я не знала», — тут уж даже видавший виды инквизитор удивился. Преодолевая боль в рёбрах, он поднялся и подошёл к покорно распластавшейся незнакомке:

— Встань, я ни в чём тебя не виню. Кто ты и зачем напала на меня? — спросил Доусон по-китайски. Девушка встала, однако голову так и не подняла, боясь взглянуть в лицо инквизитору. Даже в темноте было видно, как покраснели её щёки.

— Так, давай-ка выбираться отсюда, на солнышке всё расска… — начал было Доусон, но тут нестерпимая боль пронзила его левый бок; сознание начало уплывать, в глазах потемнело, и инквизитора поглотила чернота.

IV. ЛУЛИ

Сознание медленно возвращалось к охотнику на нечисть. Он открыл глаза, сморгнул противную плёнку, размывающую всё вокруг. Перед глазами немного прояснилось. Там, где он находился, было сумрачно — нечто жёлтое, что оказалось язычком пламени в маленькой керосиновой лампе, едва разгоняло тени вокруг. Доусон понял, что находится в какой-то тесной хижине, с низким, покатым потолком. Он попытался сесть, но тут же со стоном повалился обратно на жёсткий пол, едва прикрытый плетёной циновкой. Мгновение спустя над ним склонилась молодая девушка-китаянка.

— Господин, как хорошо, что вы очнулись, — с облегчением произнесла она, — я уж боялась, что яд вас погубил, — её лицо исчезло из поля зрения инквизитора, — сейчас, сейчас, — через мгновение к губам охотника девушка поднесла пиалу с каким-то отваром, пахнущим травами, — выпейте, господин, вам станет легче.

Доусон сделал пару глотков и откинулся на циновку.

— Где я? — спросил инквизитор, когда в голове окончательно прояснилось.

— Вы в посёлке шахтёров, господин. Не волнуйтесь, здесь вас никто не найдёт.

— Что случилось, и почему ты решила меня спасти, а не убить, как тогда?

— О, я вижу, к вам возвращается память — это прекрасно.

— Сколько я здесь валяюсь?

— Почти два дня господин.

— Бог мой! — простонал инквизитор, я должен немедленно идти. Шпионы Блэквуда наверняка уже донесли ему, что я куда-то запропастился. Чёрт знает, как он это истолкует и что предпримет, — произнёс Доусон и тут же, к немалой своей досаде, понял, что никуда он пойти не сможет, ведь даже эта небольшая тирада далась ему с трудом. В бессильной злобе инквизитор стукнул по полу кулаком и тут же пожалел об этом — боль прокатилась по всему телу.

— Господин мой, вы ещё слишком слабы. Отдыхайте, набирайтесь сил, они вам ещё понадобятся. Давайте, я пока лучше пока расскажу вам, как обстоят дела, и кто я такая, а уж потом — сами решите, что делать.

Подумав, Доусон признал правоту её слов и приготовился слушать. То, что рассказала ему девушка, повергло бывалого охотника в немалое удивление.

«Меня зовут Лули, — начала она, — а моего отца — Ве́йж Ян. Вы, господин, убили его утром два дня назад, — от таких слов инквизитор вздрогнул, но перебивать не решился. Девушка осеклась. Чувствовалось, что последние слова дались ей с большим трудом, но она быстро взяла себя в руки и почти спокойно продолжила, — детство я и мой брат Лю провели с отцом на юге Китая, в Юньньане. Матери своей я почти не помнию: она умерла, рожая моего брата, когда я была совсем маленькой. Нас растил отец. Он выращивал чай и продавал его, тем мы и кормились. Всё было хорошо, пока мне не исполнилось шесть лет. Тогда пришли они — люди со злыми лицами и чёрными глазами, собиратели живой дани из Ианя…»

Тут уж Доусон смолчать не смог. Не обращая внимания на боль, он вскочил и с ненавистью и ужасом в голосе проговорил.

— Иань? Ты… ты знаешь этот проклятый город? Город самых изощрённых алхимиков и колдунов. Гнездо еретиков. Город, лежащий в тени руин древнего Чёрного Китая, укрытый во мраке гор Шаньду́. Город, где правит Юэй-Лао — главный из еретиков и колдунов. Город сей ломится от золота, из-за чего его называют Градом Жёлтого Рока. Но мне известно иное его название, гораздо более подходящее, — Коммо́рра — Паутина душ.

— О! — печально произнесла Лули, — я вижу, господин мой, и тебе известен этот мерзкий город. Тогда ты должен знать, что даже среди отвратительных колдунов Ианя должность сборщиков живой дани считается самой низкой и недостойной. И тот, кого ты называешь Блэквудом, был среди них. С отрядом он пришёл в наш дом и потребовал от отца отдать меня на воспитание в Иань, дабы сделать из меня… кто знает кого? Отец, будучи Воином духа и носителем стиля Магвандуи, всей душой ненавидел мерзость Ианя. Он не только отказал им, но и прогнал с позором. Какое-то время всё было тихо, а потом мой брат заболел какой-то страшной болезнью. Всё его тело наполнилось жуткой чёрной гнилью. Ни один лекарь не смог помочь… До сих пор помню… как он кричал, умирая… Вскоре после этого к нам вновь заявился этот Блэквуд и сказал, что если отец не хочет, чтобы со мной случилось что похуже — пусть отдаст меня сборщикам.

Будучи не в силах, справится со свирепой злобой Ианя, отец взял меня, и мы бежали из Китая в Европу. Десять лет мы скитались по чужой земле, постоянно бежали и скрывались. Отец брался за любую работу, лишь бы прокормить меня, а заодно и обучал искусству Магвандуи и другим практикам; а также китайской и европейской грамоте. Не удивляйтесь этому, господин, в молодости мой отец был чиновником при дворе императора. Став старше, он решил выйти в отставку и выращивать чай в Юньнане.

В конце концов, захотел попытать счастья в Америке, и мы переехали сюда. Все говорили, что это богатый край, полный возможностей, но с работой здесь было ещё хуже, чем в Европе. Полуголодные мы скитались, пока отец не услышал о том, что в некоем маленьком городке нашли месторождение угля и в шахту требуются рабочие. Так мы оказались здесь.

Отец не сразу понял, что шахтой руководит Блэквуд — тот то ли сам по себе так сильно изменился за более чем десять лет, то ли зло в его сердце настолько изменило его.

Когда отец понял, кто перед ним, он поклялся остановить Блэквуда, ибо был уверен, что и здесь этот чёрный человек замышляет нечто ужасное. Он стал следить за ним. А мне велел держаться в стороне. Чуть более недели назад отец пришёл и сказал мне, что уйдёт на несколько дней. Мне он велел ждать его и не высовываться. Я честно ждала его всё это время, но он всё не возвращался, и беспокойство во мне всё росло. В конце концов я отправилась искать отца. Обойдя весь городок, я решила заглянуть в шахты. Взяв отцовский меч, я отправилась во тьму. Отец научил меня видеть в темноте, так что я не боялась.

А потом… — тут девушка не сдержалась и всё-таки всхлипнула, но вновь нашла в себе силы продолжить, — я увидела, как ты сражаешься с цзянши, и сердце моё почувствовало, что эта тварь была когда-то моими отцом. Ужас сковал моё тело, я могла лишь наблюдать. Я видела, как чёрные когти цзянши пронзили твой бок, и поняла, что ты не заметил этого в пылу схватки. Когда ты убил… вампира… да, эта тварь уже не была моим отцом; и, наверное, оно и к лучшему, что он погиб от рук такого воина, как ты… Да и не ты виноват, что он стал монстром; наверняка, это Блэквуд сделал его таким, — девушка вновь ненадолго умолкла, — я не сдержалась; ярость лишила меня разума, и я напала на тебя. И почти одолела, хотела убить… но увидела у тебя на шее тайный знак Магвандуи — иероглиф, означающий единорога — твой ранг. Он невидим для непосвящённых; и хвала небу вовремя остановилась. Вам стало плохо, и я принесла вас сюда и обработала ваши раны. Вот и всё. Господин мой, по закону клана Магвандуи — теперь ты моя семья. Прошу, прими меня. Смотри, у меня тоже есть знак, пусть и ранг мой ниже твоего, но я часть семьи, — девушка подошла и, склонившись над Доусоном, обнажила худое, но мускулистое плечо; и инквизитор увидел на её коже иероглиф, обозначающий Рыжего пса — ранг Магвандуи, которого не постыдился бы и славный воин-мужчина

Лули накрыла кулак правой руки ладонью левой и слегка наклонив голову — древний жест пожелания гармонии среди всех мастеров боевых искусств Китая, а склонённая голова говорила о смиренной просьбе. Доусон не имел права отказать: таков был кодекс чести. Он сложил руки так же, как Лули, и тоже слегка наклонил голову. «Прошу, прими руку мою, дабы поддержала она тебя в час нужды», — произнёс он ритуальные слова и увидел, как губы девушки тронула лёгкая улыбка

V. КРАСНАЯ ЖАЖДА ДОМ ЧЕРВЯ. КОНЕЦ ТЕБЕ, БЛЭКВУД

Инквизитор передвигался невероятно быстро. Огромными, нечеловеческими прыжками он покрывал расстояние, отделявшее посёлок шахтёров от гостиницы. Да и в той твари, в которую ему пришлось обернуться, не было ничего человеческого — лишь железная воля Доусона не позволяла ему скатиться во тьму, стать одним из тех монстров, на которых он охотился.

После того, что охотник узнал, он решил действовать немедленно. Интуиция подсказывала ему, что Блэквуд, кем бы он ни оказался, начнёт действовать очень скоро. Лули он сказал, чтобы она собирала вещи и ждала его неподалёку от города. А если с рассветом он не вернётся — немедля уходила подальше. Девушка никак не хотела его отпускать, по крайней мере одного… В сознании Доусона звучали слова, сказанные девушке перед уходом: «Не у одной тебя Иань забрал дорогих людей. У меня тоже, давным-давно… Наше знакомство недолгое, но я уже привязался к тебе и не имею права рисковать остатками семьи. Я остановлю колдуна», — девушка прижалась к инквизитору и всхлипнула, но согласилась, что иначе нельзя.

Отдав все деньги, что были при нём, Доусон кое-как встал и, опираясь на трость, вышел из хижины. Сил катастрофически не хватало; пришлось вспомнить магию, которой бойцы инквизиции пользуются лишь в крайнем случае — Джуй́о — гневная форма: эта магия на короткий срок давала огромную мощь, конечно, если сумеешь её удержать, а для этого необходимо было питаться. Среди инквизиторов Джуйо была известна как Красная жажда.

Вот и гостиница: одним прыжком инквизитор заскочил в окно своей комнаты, которое почему-то было открыто. Внутри была Сьюзи — девушка самозабвенно шарила в дорожном мешке охотника на нечисть, должно быть, решила, что у заезжего траппера денег куры не клюют, раз на чай по полдоллара даёт. А ведь у неё есть ключи от всех дверей… Она не сразу заметила Доусона, а когда заметила — онемела от ужаса. И было от чего: над ней возвышалось худое, бледное как смерть существо ростом не меньше двух метров, с длинными руками и мощными ногами. Пальцы оканчивались длинными, изогнутыми, чёрными когтями. Глаза — узкие, горящие алым прорези, и пасть, полная жутких, острых зубов.

«Нашла что-нибудь?» — оскалился инквизитор. Немедля, он схватил девушку и, удерживая на весу, впился ей в шею клыками. Какая-то часть его ликовала, а человеческий разум, удерживаемый с таким трудом, вопил и протестовал против подобного зверства. Но таково бремя воина против чудовищ. Несколько секунд, и всё было кончено — тело наполнилось силой чужой жизни. Отбросив бледный, труп, Доусон бесшумно выпрыгнул через окно на улицу. Его предположения оказались правдой: в гостинице действительно был подземный ход. Его обнаружил отец Лули. Ход был в подвале гостиницы. Куда он вёл? Доусон предположил, что прямо в логово Блэквуда: хитёр стервец — прячется на виду. Так и вышло: метров через сто ход расширился, и Доусон понял, что он либо в подземной пещере, либо в каком-то заброшенном рукаве старой шахты. Но куда идти? Ходы могут тянуться на километры. И тут инквизитор почувствовал запах сигар. Ещё через пару сотен метров Доусон увидел свет и услышал множество голосов. Говорили как по-китайски, так и по-английски.

«Наверняка, головорезы Блэквуда. Что ж, пора повеселиться».

Когда Блэквуд и его личная охрана встревожились, услышав приглушённые вопли из тоннеля, ведущего в большой хорошо освещённый зал — было уже поздно: чудовищное существо, высекая когтями искры из камня, выскочило на них из темноты. Выскочило и едва успело затормозить — Доусон увидел большое звездообразное устройство, некий механизм, похожий на пентаграмму, очертания которого всё время слегка менялись. Механизм, словно живой, колебался и перетекал, как шагающая на месте морская звезда. А рядом, привязанная к столбу, стояла Лули.

«Чёртова непослушная девчонка!» — с досадой подумал инквизитор.

— А-а, вот и кавалерия подоспела, — удовлетворённо произнёс Блэквуд, — видел моё детище? Да вот беда — не даётся мне тонкая настройка. Я человек деловой, ходить вокруг да около не люблю; так что сделка: мы оба знаем, что инквизиция давно изучает такие машины. Вы копаетесь в них годами в надежде, что эти штучки откроет вам путь в Инань и вы отомстите за прошлое; а ты в этом деле всегда особенно усердствовал, да, безотцовщина? — издевательски хохотнул Блэквуд. — Признаюсь, когда ты внезапно пропал, я был обеспокоен: подумал, ты узнал чего лишнего и рванул к своим. Мои люди обшарили всё, что могли, и шахты тоже. Они нашли пепелище — свежее, следы горения на камне были необычайно сильными; а ещё — кровь. Я и смекнул, что это вы с вампиром танцевали и что ты ранен: у цзянши нет крови. Признаю́сь: начал уже думать, что ты заполз в какую-то дыру и там подох от ран. Это несколько расстраивало и меня, и мой план. Но поиски пришлось прекратить. Кроме того, множество других проблем требовало моего внимания. А ты, оказывается, прятался где-то недалеко; уж не в шахтёрских ли лачугах? А потом появилась эта девчонка: со следами твоей ци. И я понял, что ты жив и придёшь за ней, а значит, план мой в силе. И как это жёлтое отродье пробралось сюда? Едва поймали — уложила пятерых моих людей. Здоровы́ же вы, китаёзы, ногами махать, — с издевательской улыбкой Блэквуд повернулся к Лули. Та одарила его взглядом, полным ненависти. — Да, так же на меня и твой отец смотрел. Грозная ты наша. Чего задёргалась? Скоро всё кончится. Так о чём это я? Ах, да, сделка: настраиваешь машину так, чтобы её энергия давала мне силу. Да, она может и это, не удивляйся, дружок. Я впитаю энергию иных миров, и моё могущество возрастёт стократно. И вот тогда… я отомщу этим выскочкам из Инаня, этим недоучкам что посмели изгнать меня. — Кулаки Блэквуда нервно сжались. — А вы, так уж и быть, гуляйте пока на все четыре стороны. Давай-ка, любитель Джуйо, прими свой обычный вид — и за работу. Выбора у тебя всё равно нет.

В установившейся тишине раздался неприятный шелест, переходящий в хруст, — инквизитор с трудом принял человеческую форму. Его вырвало кровью; он узнал в ней кровь Сьюзи, и его вырвало ещё раз. Хорошо, хоть одежда к таким резким трансформациям приспособлена: осталась на нём в целости и сохранности. С трудом, опираясь на трость, прихваченную из хижины Лули, Доусон поднялся.

— А ты, молодец, отгрохать в таких условиях Структуру фон Неймана… Неплохо для недоучки и сборщика подати. Всё просчитал: нашёл хорошее местечко для своих делишек, сделал из отца девушки цзянши, вызвал меня сюда, притворился напуганным дурачком, и я почти попался в твою ловушку, браво.

Блэквуд побагровел.

— Ещё одно слово, инквизиторская мразь, и я твоей девчонке гланды сам знаешь через что вырву! Пошёл работать — и без фокусов! — Доусон спокойно подошёл к зловещей машине и, положив руки на один из лучей звезды, постоял так некоторое время.

— Это всё, что я могу, извини, но на большее не рассчитывай, — страшная сила подхватила инквизитора и шарахнула его о стену.

— Бесполезный кусок плоти! — прорычал Блэквуд, — что ж, посмотрим, что ты там накрутил. Что? Что это? Где… где энергия? Ничего не чувствую? Обмануть меня вздумал?!! Тварь!!! Эй, вы, — крикнул он группе головорезов, топтавшихся неподалёку, — займитесь девчонкой, да так, чтобы он видел! Покажем ему, что… — Блэквуда прервал низкий, глухой рёв, доносящийся из подрагивающего, полупрозрачного окна, повисшего прямо в центре пентаграммы. Отверстие росло, ширилось, и сквозь него уже можно было рассмотреть поля, реку и часть какого-то строения похожего за городскую стену.

Блэквуд вдруг смертельно побледнел, а рёв раздался снова — на сей раз гораздо ближе.

— Что? Это же?.. Не может быть… — в ужасе шептал он.

— Узнал? — с трудом поднимаясь, проговорил Доусон. Рёв тем временем раздался уже совсем близко; люди Блэквуда в испуге заозиравшись, начали отступать к выходу. — Это, дружок, стены Ианя, какая удача, что Структура, которую я настроил как портал… Не надо глазки пучить; ты это знал. Просто тебе так не терпелось получить силу, да ещё и моими руками, что ты забыл об осторожности. Типичная ошибка злодея, не так ли, сборщик подати? — Доусон издевательски усмехнулся. — Страж Исина расценил наш портальчик как вторжение, а ты знаешь, кто у них страж.

В этот момент в окне портала появилось самое кошмарное существо, которое только можно себе представить: чудовищный червь, наполовину из плоти, наполовину механический. Слепая тварь не могла видеть, но прекрасно чуяла и слышала. Гигант раскрыл свою воронкообразную пасть, полную, чёрных, конусообразных, металлических зубов. Червь был огромен: в портал пролезли только его жуткая башка и небольшая часть тела, но это не помешало твари, с удивительным для её размеров проворством, ухватить пастью ближайшего к ней человека. Все с воплями бросились к проходу в шахты. Оцепенение спало. Чудовище вдруг взревело так, что с потолка посыпались пыль и камешки, и с ужасной силой долбануло отвратительной башкой в свод зала. Каменные своды задрожали и треснули, как скорлупа ореха. Начался обвал. Очень скоро вся эта чудовищная круговерть: бегущие в панике люди, чудовищная тварь, пытающаяся пролезть в портал как можно дальше, рёв и сотрясающиеся в корчах разрушения потолок стены, завершилась финальным аккордом — жутким грохотом; и зал и подходы к нему просто перестали существовать.

***

Километрах в двух, от шахтерского городка, где началась сильная паника из-за серьёзных подземных толчков, брели две фигурки. Маленькие на фоне окружающих их пыльных пустошей.

Фигурка поменьше бережно поддерживала под руку ту, что побольше. А та, что побольше, всё время отчаянно чихала, кашляла и ворчала:

— Тьфу ты! Неделю теперь мелким камнем плеваться буду! Что ж мне в последнее время всё достаётся-то? Старею, что ли? И за снаряжение пропавшее объяснительную писать и вообще — куча бумажной работы. Ненавижу… — фигурка поменьше была настроена более оптимистично.

— Ладно вам, господин… то есть старший брат, главное — мы живы, отец отомщён, колдун — в аду.

— Кхе, кхе, не говори гоп: тела никто не видел, но будем надеяться…

— А как у тебя получилось нас вытащить?

— Отчаянные времена требуют отчаянных мер: перенаправил остатки энергии, выплёскиваемой машиной, на нашу с тобой телепортацию и защиту… кхе, жаль от пыли не спасло.

— Вот это здорово! А все Воины духа с Запада так могут?

— Если их хорошенько разозлить… и это… там, под землёй ты видела меня таким… я…

— Ничего, братец, я понимаю: отчаянные времена требуют отчаянных мер, — маленькая фигурка, оказавшаяся весьма привлекательной девушкой-азиаткой, улыбнулась. Впервые за очень долгое время она ощущала настоящее спокойствие.

тра́ппер (англ. trap «ловушка») — охотник на пушных зверей в северной америке.

магуа — традиционная мужская китайская куртка.

дао — традиционный китайский меч

лули — китайское женское имя, означающее влажный жасмин

Марина Удальцова
ХОЗЯЙКА РОЩИ ТЕНЕЙ

Никогда — слышите? — никогда не заговаривайте с прекрасными девами. Особенно с незнакомыми. Особенно с красивыми. Чем темнее вокруг, тем эти девы становятся краше, искуснее в любви и ещё хитрее, чем бывают солнечным днём. И если вы не очень заняты или, что ещё хуже, не очень трезвы в придачу, то вам может пригрезиться любовь всей вашей жизни. Или ещё что похлеще. Что только ни причудится во мгле страшного леса!

***

Пятак бежал, аж пятки сверкали. В боку закололо, он чуть притормозил и, как рыба, хватая сухими губами воздух, сбивчиво выдохнул каждое слово:

— Лютый! Эй, Лютый… Стой! Я больше… не могу!

Статный, подтянутый парнишка обернулся и увидел, что Пятак отстаёт.

— Пятачок, ну давай же, вот же он уже, лес! Немножко осталось, родимый! А то они нас догонят.

Но Пятак схватился за бок, скукожился и еле хромал черепашьим шагом.

— Не могу я, Лютый. Я не пацан уже так бегать…

Тут сзади послышались крики полицмейстера и его прихвостней, и это резко переубедило Пятака: он разогнулся, оценил обстановку и дал дёру, даже слегка обогнав опешившего Лютого.

К сумеркам они доковыляли до леса. Доблестная стража давно сдалась и побрела обратно в Айхенхаузен. А два друга, едва первая тень дубов коснулась их, рухнули на траву и засмеялись.

— Всё, Пятак! Мы сделали их! Теперь они нас не достанут!

— Теперь бы нас кто похуже не достал, — уныло буркнул Пятак, потирая ноги, спасённые из плена стоптанных сапог.

— Пятачок, мы богатые! — Лютый потряс перед его лицом кошельками и мешочками. — Понимаешь? Мы богатые! У нас теперь будет совсем другая жизнь!

— Эх, Лютый, Лютый, — горько улыбнулся Пятак и окинул взглядом лес. — Осталась сущая ерунда. Найти в этой глуши трактир и бордель. И тогда можно сказать, что жизнь удалась.

— Слушай, не ной. Здесь идти недолго, если напрямик. Сейчас, к ночи, смысла нет рыпаться. А с утреца встанем бодрячком, и дойдём часов за пять вот туда, до самого Фриденсдорфа. Там хорошо. И там кузен мой живёт. В обход по дороге оно, конечно, удобней было бы. Но нас хлопнут на первом же патруле.

— Сопляка мне в проводники ещё не хватало! Тоже мне, Лютый. Лютый ты от слова «лютня», малец. Ты соображаешь, где мы с тобой находимся? Это же Шаттенхайн! Роща теней. Теней! Повторяю для слабоумных — те-ней! Какое тут напрямик? Мы сгинем здесь в два счёта, если зайдём глубже в лес.

— Ну, раз ты возомнил, что ты старше и мудрее, предложи что получше!

Пятак попялился в глубь леса с минуту, потом отвернулся и так же задумчиво побуравил взглядом луг и долину. Еле виднелась рябым пятнышком с иголочками шпилей деревушка Айхенхаузен, откуда они еле унесли ноги. Потом глянул на горизонт, где солнце уже спрятало за край свой румяный бочок. Скоро стемнеет.

— Давай добычу поделим. Только шустро. Ещё надо веток на костёр насобирать до ночи.

С полчаса понадобилось друзьям, чтобы поделить награбленное. Получилось внушительно — почти четыре талера на двоих делились по-честному. А вот как быть с кольцами, золотыми цепочками и камеей из какого-то драгоценного камня? В камнях ни один из них особо не разбирался, и поделить их по-честному никак не удавалось. Немного попрепиравшись, они разделили добычу на три кошелька: в двух из них были деньги — каждому его часть. А в третий сложили сокровища и договорились нести их до самого Фриденсдорфа по очереди, меняясь каждый час. А там уже решить, как делить их.

А пока надо было к ночи подготовиться. Собрали они хворост, из веток помельче сделали два настила для сна. Чуть поодаль сложили костёр. Пятак сидел колдовал над ним с огнивом. А Лютый всё озирался.

— Что, Лютый, вот ты и хвост поджал? Хе! Сам же кричал, мол, тут лесочком недалеко напрямик!

— Да я бывал тут, в эти края меня ещё лет пять назад заносило. Знал, что деревенька богатая. Добыча хорошая. Лес… Странный лес, да.

— Тю ты! Так ты что, не ходил через этот лес ни разу раньше? А сейчас у тебя никакого плана понадёжнее не нашлось, кроме как тащиться в эту рощу теней? Мне уже одно название не нравится.

— Ну прости, Пятак. Надо было дёру дать хоть куда. А сюда полицмейстерские точно не сунутся. А то бы сидели мы с тобой сейчас. А назавтра — висели. Так что тут уж извини. — помолчав, он добавил, — Это хорошо, что ты ещё не знаешь, какими байками местные детей своих пугают, чтоб они в этот лес не ходили.

— Байками. Бабайками. Может, и не зря пугают, — стал озираться Пятак. Уже совсем стемнело, и у него как раз из-под рук начала выходить вялая струйка дыма. — Слушай, вроде не сильно холодно. Может, мы как-то без костра переночуем? — он понизил голос, словно сам лес подслушивал их.

— Огонь, говорят, злых духов отгоняет, — очень неубедительно возразил Лютый.

— Ну коне-е-ечно! Мы просигналим всей округе этим огнём, мол, смотрите, мы тут, к нам ходить не надо! И они такие — ну ладно, мы пошли, не будем вас пугать.

— Да кто они-то?

— Ну, я откуда знаю? Это ты мне лучше расскажи, какими бабайками тут пугают. И вообще, Лютый, хорош трындеть — давай спать. Ты спи, и во сне оно не страшно будет.

— Угу, — буркнул Лютый, укладываясь и зябко ёжась без костра. — Ну, доброй.

В ответ раздался храп, который одновременно и сигналил, и отпугивал духов гораздо лучше костра. Лютый пихнул Пятака в бок. Тот всхрюкнул и молча перевернулся. Спал уже вовсю.

А Лютый не спал. Вернее, он провалился, наверное, на какой-то часик-другой. А потом давай с боку на бок вертеться — то коряга ему в бок воткнётся, то комар в лицо полезет. То за деревьями кто почудится. Словно там вдалеке кто-то таки развёл огонь.

А тут ещё Пятак как всхрапнёт! Лютый пихнул его опять со всей силы, чуть ребро не смял:

— Пятак! Эй, Пятачочек!

— Чо не спишь? — потёр лицо Пятак.

— Пятак, смотри туда! — тихонько затараторил Лютый.

— Чо там? — всё ещё в полусне пробубнел тот.

— Да смотри же! Огонь там! Костёр кто-то развёл.

— Тебе приснилось. Давай дрыхни!

— Да какое приснилось, Пятачок! Я не спал ни шиша. Так, дремал вполглаза.

— Лютик, давай тихо сиди и смотри в штаны не наложи от страха. Утром проснёмся, всё будет нормально.

— Какое «утром», дурак? Утро уже давно должно было наступить!

Тут Пятак потихоньку отошёл ото сна и сам стал буравить глазами темноту за деревьями. И правда, что ли, огонь? Или кажется? Он поглядел вверх. Ни намёка ни на солнечный свет, ни на лунный. Словно куполом накрыло весь лес, и их заодно. Ни зги не видно. Только тусклое свечение редких светляков отражалось от белоснежных лепестков маленьких лесных цветочков.

— Давай обратно! — тихо прошипел Пятак. — Туда, где луг.

— Угу.