Бесплатный фрагмент - Серая крыса и другие рассказы

Запах сушёных грибов

— Вадим… Корнев, к тебе заявитель пришёл, — разнеслось по коридору четвёртого этажа.

Молодой, лет тридцати парень, стоявший в конце коридора у окна и разговаривавший там с пожилой женщиной, извинился перед собеседницей и направился к кабинету, из двери которого высовывалась женская голова.

В кабинете он с удивлением обнаружил моряка с погонами капитана первого ранга и Золотой звездой Героя России на кителе. Моряк, уже немолодой и явно немало повидавший в жизни человек, вольготно расселся на его месте и бесцеремонно перекладывал с места на место папки с заявками на изобретения.

Почувствовав, по-видимому, что на него смотрят, моряк обернулся и, поднявшись, встал чуть ли не по стойке смирно.

— Капитан первого ранга Синьков Пётр Николаевич, прибыл по вашему вызову, — громко и чётко отрапортовал он.

— Корнев Вадим Иванович, — представился Вадим и протянул моряку руку.

Пожатие было ощутимым, при этом чувствовалось, что моряк не жал руку специально, как это делают некоторые, чтобы показать свою силу. Нет, он поздоровался так, как всегда это делал, просто сил действительно было много, а капитан этого и не скрывал.

— Получил приказ, — всё так же громко и чётко проговорил он, — прибыть на экспертное совещание, ответить на все ваши вопросы и разъяснить непонятные моменты в заявочных материалах.

Все сотрудницы, работавшие в комнате, подняли головы и явно прислушивались к начавшемуся разговору, хотя что уж там прислушиваться: моряк говорил настолько громко, что, наверное, слышно его было не только в коридоре, но и в соседних кабинетах тоже.

Посетитель, скорее всего, понял это, поскольку теперь уже почти шёпотом произнёс:

— Извините меня. Последнее время приходилось при сильном шуме работать, вот и появилась привычка громко говорить. Постараюсь сдерживаться.

— А у вас что, всегда шумно? — с любопытством спросил Вадим.

— Нет, не всегда. Когда идём под водой, вообще тишина. Сердце у корабля атомное, работает бесшумно, а всю механику команда старается довести до такого состояния, чтобы она нигде не вздумала скрипнуть. Нас же под водой караулят, слушают изо всех сил, поэтому мы и между собой почти шёпотом разговариваем. А вот на базе, когда на профилактические работы встаём, — там да, там шумно. А я же к вам с базы прилетел. Командующий дал мне три дня на решение всех вопросов. В первую очередь, конечно, по заявке, ну и попутно ещё поручений надавал — двух оставшихся дней не хватит все их выполнить.

— Так что же мы время теряем? — спохватился Вадим. — Вы ведь, как я понял, вот по этой заявке приехали?

Он подошёл к шкафу и из горы лежащих там папок выловил необходимую, на которой было написано: «Способ получения экстракта запаха сушёных грибов».

— Ваша? — спросил он, положив папку перед капитаном.

Тот бросил на неё мимолётный взгляд.

— Так точно! — снова громко ответил моряк и тут же, спохватившись, приложил руку ко рту. — Извините.

— Расскажите мне всю эту историю от начала до конца, а то в материалах заявки я не увидел ни новизны, ни полезности. Честно признаюсь, хотел сразу же отказ написать, но что-то меня остановило, вот и решил автора побеспокоить. Может, не зря — меня интуиция редко подводит.

— История такая… — начал моряк. — Я командую атомным подводным крейсером. Ещё та махина, и экипаж соответствующий. Большая команда. Когда лодки были дизельными, им требовалось регулярно подниматься на поверхность, чтобы подышать. Точнее, основных причин было три: зарядить аккумуляторные батареи, сбросить все выхлопные газы и набрать свежего атмосферного воздуха. Экипаж находился под водой ровно столько, на сколько хватало топлива. Другое дело — атомная субмарина. Поднимается она в основном, лишь чтобы экипаж поменять. Мы месяцами можем под водой находиться, да, признаться, столько там обычно и мотаемся. Но…

Он проговорил это короткое слово и на секунду замолк, чтобы собеседник успел сосредоточиться.

— Тут другая проблема появилась, — продолжил он, — человеческий фактор. Некоторые не выдерживают жизни на глубине, в настолько ограниченном пространстве. Хотя у нас и прекрасно оборудованный тренажёрный зал имеется, и библиотека приличная, и запас кинофильмов такой, что Госфильмофонд позавидовать может, и вообще быт обустроен, но проблемы всё равно время от времени возникают. Их устранением занимается целая бригада опытных психологов, однако жизнь подбрасывает нам всё новые и новые задачки. Вот так и возникла эта тема. — Он кивнул на папку. — Понимаете, сейчас на земле особых проблем с продуктами питания не стало, свежие фрукты и овощи в магазинах продаются круглый год. А вот для нас это проблема. Мы-то ведь сплошными консервами и концентратами под водой кормимся. Свежей зелени у нас, можно сказать, совсем нет, да и картофеля с капустой на всё многомесячное плавание с собой не возьмёшь. А экипажу хочется чем-нибудь живым, только-только из земли вылезшим полакомиться.

Капитан даже головой крутанул и снова сделал небольшую паузу.

— Так вот, прошлой осенью к нам прямо из училища пришёл служить молодой лейтенант. Мы в то время готовились к новому многомесячному походу. Он обжился немного и обратился ко мне с одним неожиданным, но весьма любопытным, а главное, своевременным предложением.

И опять секундная пауза, после чего вновь зазвучал ровный голос моряка:

— Есть у нас несколько технических отсеков, где имеются кое-какие свободные площади. Занимать их чем-нибудь постоянно, да ещё, не приведи Господи, тяжёлым, нельзя. Они, эти площади, в боевых условиях совсем для других целей предназначены. Лейтенант и предложил там шампиньоны выращивать. Сказал, что температура и влажность в любом из этих отсеков для грибного роста подходящие, поливай только, а света грибам и не требуется. Он мне даже чертёж стеллажа приволок — оказывается, на гражданке он этим делом вместе с отцом увлекался.

— У нас до выхода в море ещё немного времени было, а лейтенант местным оказался, из Мурманска, — рассказывал капитан, сделав ударение в названии города на втором слоге, как говорят коренные мурманчане. — Идея его мне понравилась. Я даже особо раздумывать не стал, сразу решение принял. Дал ему увольнительную на пару дней, чтобы он домой успел мотануться, мицелий привезти да материалы прихватить для сооружения своей конструкции. Парень молодец, шустрым оказался, уже на следующий день явился, да не один, а с отцом. Вахтенный постороннего человека на борт не пустил, послал за мной. Я спустился, а там стоит отставник наш, с нашей же бригады. Несколько лет назад он в отставку вышел. Ну как своего не пустить. Оказалось, это его идея была. Он над ней долго кумекал, когда на пенсии грибами занялся. И место знал, где всё это разместить, и конструкцию придумал. В общем, отправил он сынка в море с полностью готовым решением.

Вадим почувствовал, что такими темпами они и до вечера до сути изобретения не дойдут, и как бы случайно взглянул на часы. Капитан оказался понятливым, сообразил, на что эксперт намекает, и сразу же тон изменил:

— Извините, увлёкся. Но вы же сами мне приказали с самого начала всё доложить. Давайте, я эту часть пропущу, — и вопросительно посмотрел на Вадима.

— Пётр Николаевич… Простите, я не ошибся? Правильно запомнил?.. Пётр Николаевич, это всё очень интересно. Где-нибудь на берегу речки, с удочками в руках я бы вас с великим удовольствием выслушал, но вы же сами сказали, что спешите очень. Давайте вернёмся на землю. Я понял, что с грибами у вас всё получилось и вы их прекрасно научились выращивать. Так?

Заметив утвердительный кивок собеседника, Корнев практически без перерыва продолжил:

— Замечательно. Причём настолько прекрасно, что они у вас стали накапливаться и вы их решили консервировать. Так?

Снова кивок головой и продолжение монолога:

— Вот видите, как всё просто. Но маринованные вы и на базе в лодку загрузить можете, поэтому и начали их сушить. Так?.. Ладно, пойдём дальше. Продолжайте своё повествование.

За спиной у капитана раздался женский смешок. Вроде тихий, но капитан его услышал и немного напрягся:

— Ловко это у вас получилось. Так вот с ходу всё понять. Правильно вы всё определили. Начали мы шампиньоны сушить, а от них дух по всему кораблю пошёл. Запах вроде приятный, но это если в умеренных количествах. Только ведь им, чтобы высохнуть, требуется несколько часов, а за это время приятный запах в вонь, простите меня за такое выражение, превращается. А грибы растут и растут, им не прикажешь: «Стоп машина». Нет, немного замедлить их рост можно, но только немного. Кое-кто предложил их в утилизатор отправить, а мне жалко. Вот я и решил химию вспомнить. В академии у меня по этому предмету всегда отличные оценки были. Мы как на базу вернулись, я сразу же к химикам пошёл. Набрал у них всяческого химического стекла и небольшую установку соорудил. Вначале абсорбцией и экстракцией занялся, а затем уж перегонкой. Вот так и получил экстракт запаха сухих грибов. С разными пробовал. Ну, в море, естественно, только с шампиньонами, а на земле я и белые сушил, и лисички, да, в общем, целую кучу грибов перебрал — результат один и тот же. Несколько капель на тарелку супа — и впечатление, что ешь грибной суп, а грибы с ним даже рядом не лежали. Вот ведь что интересно.

— Пётр Николаевич, но об этом в материалах вашей заявки ни слова нет.

— Естественно, это же мой секрет. Я его никому открывать не желаю.

— Постойте, Пётр Николаевич, зачем же вы тогда заявку на изобретение подавали?

— А я и не хотел, мне командующий приказал — пришлось подать. Я вот напишу — тут же какой-нибудь умник найдётся, который всё это повторит, а меня как будто и не было совсем. Сейчас ведь такие шустрики появились — оглянуться не успеешь, как всё с тебя снимут, а сами тут же исчезнут.

Он хотел ещё что-то добавить, но Вадим уже достаточно резко его остановил:

— Пётр Николаевич, вот чтобы такие, как вы образно их назвали, «шустрики» не успели это сделать, и существует защита технических решений. Мы вам от этих «шустриков» своеобразную охранную грамоту дадим — патент на изобретение. А станете на своём настаивать, мы в протоколе экспертного совещания отразим, что существо технического решения автор раскрыть отказался, и в связи с тем, что материалы заявки содержат только общеизвестные факты, будет принято решение в выдаче патента отказать. Вас это устроит?

Капитан задумался. Молчал долго. Вадим терпеливо ждал. Наконец моряк махнул рукой и произнёс:

— Ну, если, как вы говорите, охранная грамота будет, давайте расскажу, но самую соль всё равно никому не открою.

Вадим даже улыбнулся.

— Пётр Николаевич, а вы о такой штуке, как ноу-хау, слышали? Я думаю, что не только слышали, но даже внимательно изучили, что это такое. Потому что та самая «соль», о которой вы говорите, и есть ноу-хау. Так что давайте рассказывайте, а я подумаю, можно ли на основе вашего рассказа формулу изобретения слепить или нет.

Минут двадцать, запинаясь и вновь возвращаясь к началу, капитан пытался связно рассказать, что и как он придумал, чтобы получить экстракт грибного запаха. Для наглядности он даже достал из кармана пробирку, заткнутую корковой пробкой, и дал Вадиму понюхать. По комнате сразу же разнёсся лёгкий грибной дух, оторвав от работы сотрудниц. Многие подошли и даже головами покрутили: действительно, содержимое пробирки — маслянистая жидкость светло-жёлтого цвета — пахла, и довольно сильно, сухими грибами.

— Но ведь у шампиньонов запаха почти нет, — сказала одна дама в возрасте. — Что-то мне не верится. Не могут шампиньоны так пахнуть.

— Нонна Александровна, — тут же возразила другая, — если шампиньоны порезать и положить на ночь в морозилку, а утром прямо так, не размораживая, сварить из них суп, то по запаху его от супа, сваренного из лесных грибов, ни за что не отличишь, даже если это боровики будут.

---

— Ладно, дамы, — прервал гастрономическую дискуссию Вадим, — дайте нам с товарищем капитаном полчасика, а потом уж начинайте выяснять отношения. А Пётр Николаевич вам на память о себе эту пробирку подарит.

— Так она у меня не одна. Я вам три штуки могу подарить, — почти прокричал капитан, и все засмеялись.

Вадим приступил к делу. Формула изобретения, которую он составил, ориентируясь на рассказ капитана, всем понравилась. Половина из того, что в неё вошло, в материалах заявки отсутствовала, и Вадим принялся формулировать на бумаге вопросы к автору, на которые тут же внизу писал ответы. Это заняло ещё некоторое время. Вадим не отрывал головы от стола, а капитан тем временем заскучал и вновь принялся перекладывать папки с заявками, лежащие на столе.

— Пётр Николаевич, — заметил, улыбаясь, Вадим, — это ведь всё документы для служебного пользования, а вы их так внимательно изучаете.

— Но я же их не открываю, я только названия читаю… Чего здесь только нет. Неужели вы во всём этом разбираетесь? Какими же знаниями надо обладать — с ума можно сойти.

— Ну, знания — это дело наживное, а вот вы лучше, чем без дела сидеть, рассказали бы нам, как можно в мирное время Золотую Звезду Героя получить. Лично я первый раз в жизни живого Героя России вижу, и мне думается, что в этой комнате я не один такой.

— Действительно, расскажите, расскажите… — послышались голоса.

— Ладно, — согласился капитан и только хотел начать свой рассказ, как Вадим его перебил:

— Извините, Пётр Николаевич, а вы не могли бы вон к тому столу пересесть? Вы рассказывать будете, а я быстренько постараюсь всё завершить.

— Я даже не знаю, что и рассказывать, — начал капитан, усаживаясь за соседний стол, — в представлении написано: «За образцовое выполнение приказов командования и проявленные при этом мужество и героизм». Вот и всё, что я могу вам рассказать.

— Нет, так не бывает! — уверенно произнесла та дама, которую назвали Нонной Александровной. — Мне думается, что выполнять приказы командования, если они, конечно, не противоречат нашим законам, — святая обязанность всех военных. Мужеством обладают все, кто служит глубоко под водой, месяцами не видя белого света, но за это ведь «героев» не присваивают, а вот героизм — это нечто особенное. Правильно я думаю? — обратилась она ко всем, и, на удивление, все без исключения её поддержали.

— Так, Пётр Николаевич, — обратилась Нонна Александровна к капитану, — расскажите, за что конкретно, — она сделала упор на последнем слове, — вы Золотую звезду получили.

— Ну, была одна нештатная ситуация. Возникла угроза гибели корабля. Мне удалось эту угрозу ликвидировать — вот и всё, о чём я имею право рассказывать.

— Ну, товарищ капитан первого ранга, — не унималась Нонна Александровна, — рассказывайте, рассказывайте, не стесняйтесь, здесь все свои. Мы языки умеем за зубами держать.

Все сотрудники знали, что Нонна Александровна, как бульдог, если уж вцепится в кого, не отпустит, пока своего не добьётся. Капитан, наверное, это понял, поскольку вздохнул тяжело и вновь заговорил. Говорил он медленно, тщательно подбирая слова:

— Была такая ситуация… Гибель грозила всем, а решить проблему можно было двумя способами. Один долгий и не наверняка, но за него стоял весь комсостав крейсера. Другой авантюрный, но быстрый. Его предложил я. Все сразу встали на дыбы, и мне ничего другого не оставалось, как власть применить. Приказы в армии не обсуждаются, вот я сам себе и приказал пойти на этот риск… Собственно говоря, никаким героизмом там и не пахло. Было желание спасти корабль, людей из беды вызволить, да и самому в живых остаться. Что уж тут скрывать: не получилось бы — разнесло бы нас на атомы, и все дела. Какой уж тут героизм, — он даже ухмыльнулся, как-то совсем по-простецки, — когда всё одно погибать. Но был шанс, пусть небольшой, и я его использовал. А звезду эту, — он ласково погладил награду, — я думаю, мне дали, чтобы все поняли: в критической ситуации шансами, даже минимальными, надо пользоваться без долгих раздумий.

Он замолчал и повернулся к Вадиму. Тот голову от стола приподнял и задорно ему так подмигнул:

— Здорово вы, Пётр Николаевич, это правило усвоили. Вот и патент свой по праву получите. — Он протянул капитану несколько исписанных ломаным, но вполне понятным почерком листов бумаги и добавил: — Если, конечно, в сроки для ответа уложитесь.

Капитан встал, хотел было руку к козырьку приложить, но вспомнил, что козырёк вместе с фуражкой в гардеробе остался, махнул всем на прощание рукой и вышел. А в воздухе ещё долго витал запах сушёных грибов.

Мозговая косточка

— Алька, какой мужик у меня сегодня в группе был — закачаешься!

— Привет, сеструха. Ты бы хоть вначале поздоровалась, а уж потом свои очередные восторги по поводу чужих мужиков выплёскивала, — с некоторым недовольством в голосе проговорила ещё достаточно молодо выглядевшая, явно крашеная брюнетка лет сорока.

Была она, как про таких говорят, дамой «в теле». Излишней полноты не наблюдалось, но и худой ни у кого язык не повернулся бы её назвать. Лёгкий домашний халатик, распахивающийся при каждом движении, вовсе не был призван скрывать растяжки и нависающие жировые складки на животе, коих не было. Живот был то что надо — в меру подтянутый, но в то же время и слегка припухлый; у большинства мужиков при виде него слюнки текли — уж больно аппетитно выглядели эти округлости.

«Сеструха» же была симпатичной тридцатилетней блондинкой с короткой стрижкой и почти идеальной фигурой. Трудно сказать, соответствовала ли она «эталону» 90-60-90, но всё же грудь третьего размера и подтянутая — именно подтянутая, а не затянутая — талия вкупе с крепкими крутыми бёдрами неизменно приковывали к себе мужские взгляды.

На замечание старшей сестры она практически не обратила внимания — привыкла, по-видимому, — поэтому продолжила с прежним восторгом:

— Представляешь, француз, уже прилично за сорок, может, даже за пятьдесят ему набежало. Сидел прямо напротив меня и не столько в окно глядел, сколько меня разглядывал. Уставился, понимаешь, и глаз не отрывал. Только вот не нагло, как наши кавказцы — те прямо чуть ли не раздеть в автобусе готовы, — а очень даже прилично смотрел, без этой похоти, от которой всякое желание общаться с человеком пропадает. Экскурсия закончилась, все уже из автобуса вышли, я микрофон сворачиваю, а он всё сидит и смотрит. Я и не выдержала, взяла да по-русски ему прямо в лоб влепила: «Ну, чего уставился? Я никому не даю и тебе не дам».

Водитель наш, Николай, хороший мужик, жаль женатый, мне даже замечание сделал: «Нехорошо, Маргарита Ивановна, так с гостем разговаривать».

«Сама не знаю, Коля, что это на меня нашло, — отвечаю. — Прямо хоть извиняйся, но уж больно он меня своим разглядыванием достал». А француз этот сидит как сидел и только глазами хлопает. А глаза такие, что…

Маргарита замолчала и свернула тему. Начался обычный трёп между двумя любящими друг друга сёстрами. Аля большей частью рассказывала о детях. Поделилась своей гордостью: Иван, старший сын, грамоту на физической олимпиаде получил.

— Похоже, к техническим наукам у него душа больше лежит, — рассказывала она, пока сестра, поставив локоть правой руки на краешек стола и положив на открытую ладонь подбородок, внимательно её слушала, — хотя и читать очень любит. Дома давно всё перечитал, так повадился в районную библиотеку ходить и оттуда книжки теперь пачками таскает. Когда только читать их успевает. Ночью, наверное, как мы с тобой — помнишь: под одеяло с головой залезем и с фонариком читаем. Мама у нас фонарики отнимет, да только уйдёт, как мы ещё по одному из-под матраса достаём и опять читать начинаем.

И обе рассмеялись. Затем разговор о младшей дочке пошёл:

— Представляешь, ты Машке эти наушники новомодные привезла, так она в них спит даже. По французскому одни пятёрки — говорит, хочет переводчицей быть, как ты, у интуристов.

— Поганой эта работа стала, — задумчиво проговорила Маргарита. — Иностранцы нас за людей считать перестали, каждый второй думает, что ты дешёвка, и сходу в койку пытается затянуть. Не посоветую я ей это.

— Вот и поговори с ней! Может, она хоть к тебе прислушается.

Спустя месяц после того разговора телефон в сумочке у Альбины зазвонил по-особому. Она сразу поняла, что это Маргарита.

— Маргоша, слушаю тебя.

— Алька, ты только не сердись, ладно? Мой француз приехал…

— Какой ещё француз? — не поняла Аля.

— Как какой? Ну тот, о котором я тебе рассказывала, помнишь? Которому я сказала, что не дам. Представляешь, взял у нас индивидуальный тур и особо отметил, что желает меня видеть в качестве гида-переводчика. Наша Полина похихикала немного, но возражать не стала. А попробовала бы возразить, когда клиент написал, что, ежели Барминой не будет, он свой тур аннулирует. Чувствуешь, как он её в самый угол загнал! Ну так вот, сегодня он прилетел, я его в Шереметьево встречала. Сказал, что он Москву почти не видел, но город ему понравился и он страну посмотреть желает, поэтому три дня хочет на Москву потратить, потом на три дня в Питер сгонять, а затем ещё недельку в Сочи отдохнуть. Очень уж ему хочется на олимпийские объекты полюбоваться и на песочке немного поваляться. Представляешь?

— Ну, что тебе сказать, Марго. Не знаю даже, хорошо это или не очень. Езжай, ты давно в отпуске не была, всё деньги копишь на кругосветное путешествие — может, он тебе подкинет малость. Клиент-то, видать, не из бедных.

— Не знаю, я не спрашивала, да и не интересует это меня совсем, мне другое от тебя нужно. Мы сейчас в ресторане «Русский дух», на Сретенке. Он в туалет пошёл, а я тебе звоню. Захотелось ему настоящих русских щей попробовать, вот я его сдуру в эту харчевню и потащила. Думала, тут действительно блюда русской кухни по старинным рецептам. А здесь, как везде, шашлыки да харчо с лагманом. Принесли щи, я с трудом десяток ложек в себя забросила — по-моему, это просто издевательство над клиентами, а француз мой, его Габриэлем родители назвали, ест и нахваливает. Тут я ему и ляпнула, что это не щи, а настоящая профанация. А настоящие щи с мозговой косточкой моя сестра умеет варить так, что даже я пальчики облизываю. Вот он и пристал: пригласи да пригласи к сестре, заодно, мол, посмотрю, как живут простые русские люди. Представляешь, у него такой пункт в программе записан. Причём даже примечание имеется, что семью он сам выберет. И наша стерва, Полина которая, под этим подписалась.

Альбина, услышав потрясающую новость, что ей придётся принимать у себя интуриста, молчала, а Маргарита только что в голос рыдать не принялась:

— Алька, спаси! Ведь Полина спит и видит, как меня с работы уволить, только я ей для этого зацепку не даю. А тут такая возможность: Бармина не удосужилась полностью выполнить все согласованные и утверждённые пункты программы пребывания в России индивидуального туриста из Франции. Ей это как конфетка, самый что ни на есть сладкий леденец. В общем, Алька, вари щи, мы к тебе завтра к обеду приедем, да приберись немного, а то у тебя вечно всё разбросано… Ладно, вон он идёт. Пока-пока, целую!

Утром, ещё десяти не было — Альбина как раз выбирала на рынке мясо с мозговой косточкой, — снова раздался звонок:

— Алечка, у нас немного сроки сдвинулись, мы к тебе только к четырём приедем. Пока. Целую, — и короткие гудки в трубке.

Альбина только тяжело вздохнула. Она так привыкла к непостоянству своей сестрёнки, что уже давно смирилась со всем, что творилось вокруг этой «шелопутки», как Маргариту называла их покойная мать.

Гости пришли только к семи, когда даже Сергей, муж Альбины, с работы вернулся. Француз оказался именно таким, каким его описала Маргарита: среднего роста, коренастым, с густой гривой тёмных волос на голове, в которой кое-где начала мелькать седина. Черты лица правильные, нос с небольшой горбинкой — нормальный, в общем, мужик. Одна беда — по-русски ни бельмеса, улыбается только постоянно — и всё. Альбине притащил здоровенный букет роз, а на стол поставил бутылку настоящего французского шампанского. Кислятиной оказалось страшенной, но все пили да нахваливали. Щи ему так понравились, что он два больших пальца вверх поднял и даже жестами показывать стал, что и четыре готов, да только не знает, прилично ли так делать.

Следующие несколько дней от Маргариты не было ни слуху ни духу. Телефон её то вне зоны находился, то она не отвечала на вызов. Наконец позвонила сама:

— Аля, мы сейчас из Питера полетим в Сочи. У нас всё замечательно, времени ни на что не хватает. Габриэль всё хочет увидеть. Очень удивлён: он слышал, что Санкт-Петербург большой город, но чтобы настолько… Хочет через год ещё раз в Россию приехать, очень ему здесь всё нравится. Говорит, что мы и французы, особенно из южных районов страны, во многом похожи. Его это радует… Ладно, пока-пока, посадка заканчивается, надо в самолёт бежать.

К исходу следующей недели очередной звонок:

— Алька, ты знаешь, я, кажется, влюбилась. Мне так хорошо с ним. Ни с кем так хорошо не было. Пусть он старше меня. Пусть. Единственно, не знаю, как я буду без него. — И она заплакала.

Альбина и хотела бы утешить сестру. Но как это сделать, если их тысяча километров разделяет? По головке ведь не погладишь и в щёчку не поцелуешь. А слова — они так словами и остаются. Ими утешить трудно.

На следующий день француз домой должен был лететь, но где они с Маргаритой теперь, Альбина даже не знала. Вдруг звонок в дверь. Аля кинулась открывать — на пороге Маргарита в обнимку со своим французом. Оба весёлые — сил нет.

— Алька, Габриэль мне предложение сделал, и я согласилась. Сейчас мы в Шереметьево поедем. Я его на самолёт посажу, и он улетит. А как до дома доберётся, сразу же в министерство своё пойдёт — получать разрешение на брак с иностранкой. Он же огромным военным кораблём командовал. Недавно в отставку вышел. Пойдёт узнавать, сняли с него секретность или нет. Думает, что сняли. Разрешили же в Россию поехать. Но там, конечно, кто знает. Пока же он решил русский язык учить. А ты меня обязана научить щи и борщ варить. Габриэль уже даже слово «щи» правильно произносить стал. А то всё «тчи» да «тчи».

Тут неожиданно для них Габриэль в разговор вклинился и достаточно чисто «щи» сказал.

Неделя шла за неделей, из Франции никаких известий не было — как отрезало, а у Маргариты животик начал расти. Срок потихоньку к критическому приближался.

Но вот как-то днём в дверь позвонил почтальон:

— Здравствуйте. Вам телеграмма — срочная, международная.

У Маргариты руки дрожали, пока она телеграмму раскрывала.

«Встречай, 18-го, рейс 1380», — и всё, больше ничего в телеграмме не было.

Маргарита засуетилась:

— Восемнадцатое — ведь это сегодня, — и к компьютеру бросилась. — Где это чёртово расписание? Ага, вот оно. Так, прилёт в 22:55. Нормально, я успею. Но как я машину поведу в таком состоянии?

Набрала номер сестры:

— Алька, выручай. Габи сегодня прилетает, в одиннадцать вечера, а я сама не доеду — живот мешает.

В аэропорт сестры вошли осторожно. Маргарита даже руками живот поддерживала, так там малыш разбушевался.

— Мне кажется, он радуется, что его папка едет, — сказала она тихонько.

Альбина лишь вздохнула про себя.

Габриэль появился в числе первых. Багажа у него не было, лишь букет цветов в руках да походная сумка через плечо. При виде Маргариты он вначале остановился, как будто его чем-то тяжёлым стукнули, затем сделал один неуверенный шаг, другой, а потом как бросится к своей любимой. Руку её от живота оторвал и к своему рту тянет. У него даже слеза из правого глаза побежала. Только тут Альбина заметила, что левый глаз у Габриэля стеклянный. Причёска тоже изменилась — короче стала и седых волос ощутимо прибавилось, да и ходить он вроде не так уверенно стал, на левую ногу припадает.

Маргарита с Габриэлем о чём-то быстро-быстро заговорили, торопясь и перебивая друг друга, но, видимо, это им не мешало, и они продолжали щебетать, будто птицы.

В машине Габриэль сел впереди, а Маргарита, как смогла, устроилась полулёжа на заднем сиденье. В Химках, на самом подъезде к Москве, у неё начались схватки. Альбина нашла по навигатору ближайший роддом и на максимальной скорости, не обращая внимания на висевшие на столбах радары, помчалась туда.

У приёмного покоя стояли двое мужчин в зелёных халатах и курили.

— Мальчики, — закричала Альбина, — у неё роды начались.

Маргариту быстро положили на каталку и увезли внутрь. Через полчаса вышла санитарка:

— Вы, что ли, роженицу привезли? Поздравляю, сына она родила. Нормально всё, домой езжайте, поспите, а завтра добро пожаловать. Они вас ждать будут.

— Габриэль, — закричала Альбина, — у тебя сын родился! Понимаешь? Как это по-французски? Господи, у меня же интернет в телефоне есть… Вот, перевести на французский… Смотри, — и сунула телефон французу.

Что вытворял Габриэль — это надо было видеть. Он плясал, пел, беспрестанно кружился по двору, никак не мог успокоиться.

Гостю постелили в гостиной на диване, но Альбина всю ночь проворочалась и слышала, что француз тоже не спит, по комнате в темноте бродит.

Утром позавтракали — и в роддом. Альбина набрала кое-каких своих вещей, Маргарита же вообще без всего там оказалась.

На удивление, их пустили в палату. Маргарита в постели лежала, вставать ей пока не разрешили, разрывов было много. Они с Габриэлем вначале опять щебетать друг с другом короткими фразами пустились, но затем француз перехватил инициативу и что-то долго рассказывал, а Маргарита лишь ахала да охала. Потом сестре вкратце пересказала:

— Представляешь, он, когда в Париж из Москвы прилетел и оттуда до дома добирался, в аварию страшную попал. Микроавтобус, на котором он ехал, с горы вниз сорвался, несколько раз перевернулся. Все погибли, а ему повезло — он с краю оказался. Едва успел выбраться и в сторону отползти, как произошёл взрыв. Но он его не видел — сознание потерял. В коме несколько месяцев пролежал, но выкарабкался. Глаза, правда, лишился, да шрамов несколько на голове осталось. И с ногой пока проблемы, а в остальном, говорит, всё в порядке. Из госпиталя выписался, помчался в своё министерство — вызов мне оформлять, а затем сразу в Москву — как чувствовал. До дома так и не добрался.

Маргариту неделю держали в роддоме. Альбина с Габриэлем всё это время по инстанциям всяким бегали, вопросы сложные утрясали. Вызов-то Габриэль на одну оформил, а из России надо двоих вывозить. Но тут во французском посольстве помогли и все документы заново оформили. Да и на работе у Альбины в положение вошли, отгулами её отсутствие прикрыли. Директор, правда, пригрозил, что она их после вдвойне отработает, но так уж у них на фирме сложилось: если тебе навстречу пошли — будь добр потрудись потом.

Неделю только и пожили молодые в Москве после выписки. Прямо так с малышом и улетели. Только зарегистрировали его — и всё. Имя выбирали недолго. Габриэль вначале предложил назвать мальчика Щи, но ему объяснили, что слово это не мужского рода, тогда он начал настаивать: пусть Борщом будет, ведь борщ — мужского. Сошлись, правда, на Викторе. Имя и у нас, и во Франции распространённое. «Победитель» означает. Ударение только по-разному: у нас на первый слог, а у них на последний. Брак регистрировать решили во Франции, у них там бюрократической волокиты поменьше, так Габриэль заявил.

Только следующим летом Альбина смогла к сестре выбраться. Жили они с мужем и ребёнком неподалёку от Марселя, прямо на берегу Средиземного моря. Там был небольшой посёлок, в нём-то, на самом пригорке, Габриэль себе домик и построил. Небольшой такой, двухэтажный, с просторной террасой почти на крыше. Он на этой террасе сидел обычно и с тоской на море смотрел. Плохо ему было на земле, неустойчиво как-то, но потихоньку привыкал к своему новому, сухопутному состоянию.

Узнав о приезде Альбины, Маргарита обратилась к ней с не совсем обычной просьбой. Той пришлось отправиться на рынок к мяснику, у которого она обычно мясо для щей покупала. Мясник голову почесал, но просьбу своей постоянной клиентки выполнил. Целую сумку мозговых косточек она с собой во Францию припёрла. Уж так упаковала, что ни одна собака не смогла их унюхать. В замороженном виде в специальном термопакете она их везла. Нормально получилось, даже не оттаяли. А ещё привезла в подарок зятю подзорную трубу с самым большим разрешением — так ей продавец объяснил. Габриэлю она нужна была, чтобы корабли, которые мимо по морю идут, рассматривать.

— Слушай, Марго, на кой ляд я кости через границу тащила? У вас что, этого добра здесь нет?

— Алька, понимаешь, ну не может теперь мой мужик жить без щей или борща, сваренных из мозговой косточки. А здесь кости купить можно только в специальных магазинах, где корм для животных продаётся. А у нас ни собаки, ни кошки пока нет. Посёлок этот маленький, все и так друг за другом внимательно наблюдают, а тут ещё русская с ребёнком объявилась. Каждый мой шаг, каждое слово до сих пор кумушки ихние обсуждают. И права местные я никак получить не могу — волокитчики они ужасные. Я им свои международные предъявляю, а они, представляешь, говорят: «Мадам, если вы турист, то можете с этими правами ездить, но поскольку вы здесь постоянно проживаете, будьте добры оформить нормальные, французские». А Габриэль теперь боится за руль садиться — всё последствия той ужасной аварии, понимаешь? Поэтому поехать в Марсель и там костей накупить у нас никак не получается. А тут ты прилетаешь. Ну, я и решила…

И она так посмотрела на сестру, что та даже ничего говорить не стала.

Чайка и ёж

Незаметно подступил вечер. Солнце дотянулось своим краешком почти до виднеющегося на горизонте скошенного поля, да как будто призадумалось и застыло на несколько мгновений, оставив между собой и землёй тоненькую ниточку просвета. Стих ветерок, перестал он пересчитывать листья на деревьях. Замолчали и полевые да лесные птахи. Даже неумолчного жужжания неутомимых тружеников — пчёл да шмелей — не стало слышно. Вечно текущие куда-то облака и те приостановили своё движение, зависли над землёй. Наступили краткие минуты предвечернего безмолвия, которые бывают только в погожий летний день, да и то не во всякий. Жара уже вроде бы спала, а вечерняя прохлада ещё не проявилась в полную силу. Вот всё вокруг и затаило дыхание, словно в ожидании невидимого и неслышимого сигнала, после которого солнце сможет продолжить свой путь, чтобы уже поспешно под землю спать улечься. Тогда и звёзды смогут на своде небесном разгореться, словно малюсенькие, но очень яркие светлячки, и ветер очнётся, за прохладой отправится, чтобы жару с духотой совсем прогнать.

Но тут раздался громкий, задорный смех, совсем уж неуместный в такую пору, и нарушил это неустойчивое состояние временного покоя. На берег пруда, заросшего почти полностью осокой да камышом выше человеческого роста, вышла группа молодых людей. Впереди горделиво не шла, а скорее выступала девушка лет шестнадцати, ну, может, семнадцати от роду, высокая, статная, с копной чёрных, в синеву отдающих распущенных волос, спускающихся ниже талии. В руках она держала большой пучок полевых ромашек с белоснежными ресничками лепестков и ярко-жёлтыми пуговками сердцевинок. При этом она ловко, как будто всю жизнь только этим и занималась, плела венок, стараясь не абы как головки ромашек располагать, а в строгом, ею же придуманном порядке — попарно. Чувствовалось, что девушка хорошо осознает свою привлекательность и уже почти совсем овладела искусством удерживать вокруг себя представителей противоположного пола. Вон как за ней, словно на невидимом, но очень прочном поводке, с обречённым видом идёт пара молодых людей столь же юного возраста.

Но не эта красавица спугнула тишину своим смехом. Следом за первой троицей, отстав на пару десятков метров, из-за того же поворота показалась ещё одна группа. На этот раз впереди, взявшись за руки, словно детишки в детском саду, шли две молоденькие девушки, едва ли достигшие совершеннолетия. Одна, небольшого росточка, пухленькая, самого что ни на есть аппетитного вида блондиночка с короткой стрижкой и небольшим, задорно вздёрнутым носиком, была обладательницей длинных тёмных ресниц, сразу же вызывающих сомнения в натуральности их происхождения. Другая, чуть повыше и, напротив, худенькая и очень стройная, с гибкой, как у гимнастки, фигуркой, свободной рукой перебирала толстую, туго заплетённую косу рыжевато-каштанового цвета, которая через левое плечо спускалась с её затылка между небольшими, но уже явственно просматривающимися округлостями грудей. Смеялась, скорее всего, первая из них — улыбка всё ещё сияла на её лице. Вторая же была серьёзна, но не печальна, а скорее задумчива.

Чуть поодаль от девушек шёл подросток с ещё не полностью сложившейся мужской фигурой. Он был обладателем длинных рук и ног на коротковатом туловище, над которым на тонкой цыплячьей шее раскачивалась при ходьбе небольшая голова слегка вытянутой формы. Даже издали было заметно, что он смущается. На его щеках так и играл практически детский румянец. Был он года на два, а то и на три моложе остальной компании, но сверстников вокруг не нашлось, вот и пришлось ему к более взрослым прилипнуть. Те его не прогоняли, хотя девушка, всю эту компанию возглавлявшая, регулярно пыталась его на место поставить. Так она называла свои насмешки да издёвки, которые парень терпеливо сносил. Вот и в тот вечер он не мог заставить себя приблизиться ни к одной из спутниц, а так и плёлся позади, смешно перебирая ногами, как будто специально их переплетал.

Первая девушка, закончив с венком, остановилась, резко повернулась и кинула оставшиеся не у дел цветы в сторону невольно оказавшейся рядом с ней пары молодых людей. Те даже руки не успели поднять, так и застыли как вкопанные, глядя на осыпающиеся с них ромашки. А их предводительница уже ловко надела на свою изящную головку красивый венок и в предвкушении льстивых ахов и охов крутанулась на одной ножке и замерла в изящной позе. Но блондинка не дала кавалерам и слова сказать и, приблизившись к троице, с уже знакомым нам задорным смешком не проговорила, а как бы пропела:

— Ну, хороша ты, Люсинда, истину говорю — хороша. Вон как парочка твоих почитателей застыла, онемев от восхищения. Здорово ты их выдрессировала. Стоит тебе только за ниточку дёрнуть — они тут же все твои желания мчатся исполнять. Ты бы на всех великосветских балах истинной королевой слыла, жаль они в небытие канули… Ладно, мальчики, вольно. Позвольте нам, кому не дано такое искусство повелевать и миловать, мимо вас просочиться, а то тропинка узкая, не дай бог, наступим на что-нибудь дурно пахнущее. — И она снова засмеялась, звонко и с истинным удовольствием.

У всех окружающих, за исключением, впрочем, той, кого она назвала Люсиндой, тоже улыбки расцвели. Люсинда — назовём и мы так эту молодую красавицу, — сморщив слегка, но так, чтобы не переборщить, своё прелестное личико, произнесла, как хлыстом щёлкнула:

— Проходи поскорей, Ирочка, а то за тобой, даже если ты ни во что непотребное не вляпаешься, всё равно душок вонючего лошадиного пота тянется. Мыться чаще следует, если ты с лошадок не слезаешь, да ещё в такую жару.

Ирочка молчать не стала, а хлёстко ответила:

— Лучше уж пусть лошадками пахнет — они животные благородные, — чем псиной, которой от тебя разит.

— Девочки, девочки, успокойтесь! — раздался нежный голосок третьей, до тех пор молчавшей девушки. — А то вы сейчас столько наговорите, что завтра смотреть друг на друга не сможете, стыдно обеим будет.

Было очевидно, что все эти молодые люди знакомы уже много лет, да и дружат с давних пор — возможно, с раннего детства. Поэтому рассориваться никто не хотел, и мир потихоньку вернулся в их небольшое общество. Воинственные позы сами собой исчезли, на губах появились улыбки, Люсинда и Иришка, раскинув руки, обнялись, и дальше все три девушки пошли вместе, что-то оживлённо обсуждая. Двое молодых людей двинулись следом, всё так же в нескольких шагах позади своей «дамы».

Тут подросток, не обращавший внимания на разгорающиеся впереди страсти и, по обыкновению, молчавший, что-то негромко произнёс. Это было настолько удивительно, что все сразу же повернулись в его сторону:

— Что ты сказал, Виталик? — спросила третья девушка. — Мы не расслышали.

— Там глаз, — произнёс тот, кого назвали Виталиком, и для убедительности ткнул пальцем в большой пучок осоки, вознамерившейся вылезти прямо на тропинку.

— Вечно ты, Виталинька, выдумываешь, — проговорила не тронувшаяся с места Люся, в то время как Иришка дёрнула изо всех сил подругу, которая так и продолжала всё это время держать своей тонкой, изящной ручкой её пухлую руку, и с криком:

— Нинуля, за мной! — в несколько прыжков преодолела расстояние, разделявшее её и Виталика, склонившегося над краем тропинки, и разочаровано проговорила:

— Никакого глаза не вижу.

— Да ты не туда смотришь, — услышала она ломающийся подростковый голос. — Вон видишь, широкий такой лист осоки, засохший весь? Видишь?.. Ну, коричневый он… — И снова: — Видишь?.. Вот, а теперь смотри: над тем местом, где он к стеблю присоединён, глаз виднеется, чёрный такой, круглый. Видишь?

— Вижу, вижу. Вот он моргнул… Действительно глаз, на бусинку похож, — проговорила Ирина, в то время как вся компания собралась за спиной Виталика, который по праву первооткрывателя протянул к обнаруженному им глазу руку.

Из-за стебля осоки стремительно вынырнула небольшая округлая птичья головка и, больно ткнув в руку острым клювом, снова спряталась в спасительной траве.

— Смотрите, ещё и дерётся! — с обидой в голосе проговорил юноша, или ещё мальчик — кто это разобрать может, да и как понять, когда это великое таинство происходит — переход из детства во взрослую жизнь.

Теперь уже двумя руками Виталий забрался в гущу травы и вскоре извлёк оттуда белую, с серо-голубыми разводами на крыльях небольшую птичку, которая яростно вырывалась и издавала пронзительные гневные крики, особенно когда руки касались безжизненно свисающего правого крыла.

— Чайка… — Как заворожённый Виталик смотрел на птицу, понявшую, что вырваться не удастся, и смирившуюся со своей участью.

— У неё крыло сломано, а так ты её в жизни бы поймать не смог, — как приговор произнесла Людмила, а Пётр, один из её верных пажей, или как их там называют, констатировал, как главный среди всех собравшихся специалист:

— И вовсе не сломано, а дробинкой прострелено. Видите в плечевой косточке выемку? Это след от дробинки.

— Я её домой отнесу, моя мама кого хочешь вылечит, — встрепенулся Виталий, и топот его ног быстро растаял за поворотом тропинки.

Через десять минут он уже протягивал птицу своей матери, Нине Архиповне, которая посмотрела на чайку, но даже дотрагиваться до неё не стала, не то что в руки взять.

— Принёс, значит, принёс. Пусть живёт, она нас не стеснит, — и тут же принялась обустраивать место, предназначенное для новой жилицы.

Раз, два, ещё несколько движений — и освобождён угол на застеклённой терраске, пара перестановок — и уже почти всё готово.

— Виталик, принеси кусок фанеры из сарая.

Заметив, что сын хотел отправиться за фанерой с чайкой в руке, Нина Архиповна добавила:

— Да оставь ты птицу. Тут её никто, кроме тебя, обидеть не сможет.

Вскоре большая дверь, роль которой исполняла та самая фанера, заняла своё место. Чайка, забившаяся в самый дальний угол своей выгородки, легла на пучок сена, который младший брат Виталия, по прозвищу Серый, принёс с чердака.

— Ну а теперь пойдём чайку попьём. Ужинать будем, когда отец приедет, — позвала Нина Архиповна братьев.

Через полчаса, когда все напились чая с пирожками с клубникой, уже начавшей созревать на огороде, мама, внимательно посмотрев на своих детей, спросила:

— Ну что, сыты? — и, заметив согласные кивки, продолжила: — А чайка, вы думаете, голодной должна оставаться? Мы же даже не знаем, сколько времени она там, на берегу пруда, в траве сидела. Ну ладно, там она хоть траву могла пощипать, правда, я не знаю, едят ли чайки траву. Хотя с голоду чего только не съешь, — тут же добавила она.

— А что вообще они едят, чайки эти? — спросил Серый.

Это был восьмилетний мальчик, довольно-таки крупный для своего возраста, светловолосый и чрезвычайно белокожий. Этим он был похож на отца, у которого кожа тоже была белой-пребелой. Стоило только сыну с отцом оказаться на солнце, как кожа моментально краснела, а через пару дней слезала целыми пластами. Так им и не удавалось позагорать, как всем нормальным людям.

— А едят чайки… — задумалась было Нина Архиповна, но тут же нашла ответ: — Ну, на воле они рыбкой питаются. Поймают, в воздух подбросят — и ртом своим, который у них клювом называется, ловят.

Она помолчала немного. Затем неожиданно вопрос задала:

— Вот ты мне, Сергей, ответь. Зачем чайка пойманную уже рыбку в воздух подбрасывает, чтобы снова её ловить?

Заметив, что Виталий вперёд подался, она остановила его порыв:

— Вижу, вижу, Виталик, что знаешь, но мне хочется, чтобы твой младший брат сам эту задачку решил, без подсказки. Он ведь уже вырос.

Серый аж напрягся весь, так сильно ему хотелось и маму не подвести, и самому себе доказать, что он действительно вырос. Он думал. Думал, думал, а потом взмолился:

— Вы мне хоть капельку намекните, я не понимаю, с какой стороны искать ответ на этот вопрос.

— Искать всегда всё надо с самого начала, а где начало у рыб? — глубокомысленно принялся объяснять Виталик и закончил так же глубокомысленно: — Вот там и ищи.

— Я понял, понял! — закричал Серый. — У рыб чешуя и плавники вдоль тела от начала, то есть от головы, идут, поэтому глотать их с головы и нужно, ведь если с хвоста начать, то плавники и чешуя всё горло раздерут.

— Хорошо, это каждому понятно, а подбрасывать-то зачем?

— Так у рыб тяжелее всего голова, поэтому они головой вниз и падают.

— Молодец, додумался, — только и сказала мама и пошла к ужину на стол собирать, по дороге заметив: — Папа голодный вот-вот с работы должен приехать, мне его накормить надо. А кто же у нас чайку покормит? Ведь она так и помереть от голода может.

— Серый, за мной! — закричал Виталик. — Пойдём пока червей накопаем, а завтра с самого утра мелких рыбёшек ловить отправимся.

К всеобщему удивлению, червяков чайка ела с удовольствием. Сергей их подбрасывал в воздух, а птица ловко клювом подхватывала на лету, и червь буквально пролетал в её горло.

После ужина вся семья, и даже жена брата Нины Архиповны Зинаида со своей дочкой Наткой, на терраске собралась, где папа Виталика раненую чайку осмотрел, а потом свой вердикт вынес:

— Кость должна срастись, только её надо в лубок положить.

Скоро две палочки были не только аккуратно обструганы — у них даже выемки в толщину кости появились. Чайка, на удивление, не сопротивлялась, когда ей шину на крыло накладывали да бинтовали — наверное, птица поняла, что большие и страшные существа ей лишь добра желают.

Дня через три чайка в доме совсем освоилась, бегала за всеми, как домашняя собачонка, утром терпеливо ждала, когда братья на пруд сбегают, чтобы чего-нибудь вкусненького ей принести. А как только видела перед собой лоток с водой, в котором рыбёшки плавают, начинала вначале кричать, призывая, по-видимому, в гости своих подруг, а уж затем приступала к пиршеству. Голову в воду настолько стремительно опускала, что рыбёшки не успевали увернуться. Чайка первую попавшуюся поперёк туловища хватала, голову из воды вытаскивала, крутила ей, чтобы воду стряхнуть, затем делала резкий рывок вверх, клюв приоткрывала, и рыбёшка, вырвавшись на свободу, взлетала, чтобы, покувыркавшись немного, вниз головой на землю упасть. Вот тут-то чайка клюв как можно шире раскрывала, и рыбёшка без задержки отправлялась прямо в её желудок. И так она могла проделывать бесконечное количество раз. Складывалось впечатление, что это прямо прорва какая-то ненасытная, а не маленькая птичка.

Времени, чтобы гулять возле пруда с компанией, у Виталика больше не стало — чайка требовала неустанного внимания. Подруги даже беспокоиться начали, уж не случилось ли чего с этим маленьким мальчиком, как они его между собой называли. Вот ведь удивительное дело: таскался он за ними — на него и внимания не обращали, а перестал на глаза появляться — сразу же почувствовали, как будто потеряли нечто важное и необходимое. Вот и решили они в гости к Виталику наведаться да узнать, что же такое с ним произошло.

Чайка, как только они к калитке подошли, сразу забеспокоилась, крик подняла — мол, чужие идут. Нине Архиповне эти ребята не то чтобы не нравились, просто были они намного старше сына, и она проявляла вполне закономерное материнское беспокойство — не перенял бы Виталик у них что-нибудь нехорошее. Однако встретила она гостей весьма дружелюбно, на терраску пригласила да чаю предложила, от которого те, к её удовлетворению, отказались. Людмила на правах лидера начала было объяснять, что их к ним в дом привело, но тут чайка, замолчавшая, как только гости на терраску зашли, снова вскрикнула. Ирина тут же вскочила со стула, на который её Нина Архиповна усадила, и к выгородке метнулась.

— Чайка, — с удивлением произнесла она. — Это что, та самая, с перебитым крылом?

— Конечно, — проговорил Виталик, который до этого от волнения и смущения ни разу ещё и рта не раскрыл, с гостями поздоровался и то кивком головы. — Я же говорил, что моя мама кого хочешь может вылечить.

Посидели девушки для приличия ещё пару минут и ушли. А на следующий день с самого утра отправились вместе с братьями пропитание для чайки добывать и затем с удовольствием наблюдали, как птица с рыбьей мелочью расправляется. Так и стало день за днём повторяться. Чайка уже совсем освоилась и по утрам даже стала своим криком братьев будить. Тем тут же вставать приходилось, ведь чайка затихала, только когда Виталик или Сергей ноги с кровати спускали. А если никто этого делать не желал, то она начинала всё пронзительней и пронзительней кричать.

И кто бы мог представить, что через пару дней эта почти идиллия закончится. Вечером домой к Виталику пришла двоюродная сестра Натка с необычной просьбой. Нашла она в траве ежа и принесла домой, а мама её вместе с ежом выгнала. Вот Натка его к братьям своим и притащила. Тут надо пояснить, что Натка чуть ли не с рождения домой всякую живность волокла: собак бездомных, кошек бродячих — в общем, всех подряд. Тёте Зине это, конечно, не нравилось, а девочка никак понять не могла, чем провинились все эти бродячие да бездомные, что для них даже вот такой капельки места жалко. И Натка всегда пальцами показывала, насколько эта капелька мала.

Пожалел Виталик сестру и взял ёжика на постой. Как оказалось, зря. Знал бы, чем эта жалость обернётся, с крыльца бы её вместе с ёжиком спустил. Но вместо этого Виталик ежу домик в коробке из-под телевизора оборудовал, а коробку к себе в спальню затащил — захотелось ему посмотреть, чем же этот зверёк заниматься будет. Ёжик первым делом в сено залез, которое Серый с чердака приволок, да там и затих. «Заснул, наверное», — решили братья. Ежи же сумеречные животные, им полумрак нужен. И действительно, как только на улице смеркаться стало, ёж из сена вылез и давай по коробке топать. Маленький, маленький, а таким топотуном оказался.

Нина Архиповна пришла на шум и велела ежа на улицу вынести. Пусть там топает. Виталик подумал-подумал да и решил коробку с ежом на терраске оставить. Не беда ведь, если он там топать начнёт: в доме стены толстые, ничего не будет слышно. Налил он ежу целое блюдечко молока и долго любовался, как ёжик молоко лакает, прямо как кошка, только у него это смешней получалось. Молоко закончилось, ёж вроде бы успокоился и вёл себя вполне прилично, пока на терраске свет горел и люди мимо ходили. Наконец, свет погасили, и все спать отправились.

Не успели взрослые с детьми по кроватям улечься, как их поднял на ноги дикий крик. Выбежали на терраску — а там жуткая картина. Ёж чайке в больное крыло вцепился и давай его трепать. Птица уже вся в крови, а ёжик всё никак не успокоится. Еле-еле его оторвали от бедной чайки. Пришлось даже ножом зубы ежа разжимать, так сильно он в жертву вцепился. Оказалось, что он в коробке, где сидел, дырку прогрыз, выбрался оттуда и на чайку напал.

Выбросили ежа с высокого крыльца. Чайку от крови отмыли, перевязали. Всё терпеливо перенесла птица, даже когда ей раны йодом дезинфицировали, лишь немного подёргалась — и всё, ни разу не пикнула.

Дверь на улицу закрыли поплотнее и снова спать улеглись. А утром обнаружили чайку мёртвой, обгрызенной со всех сторон. Добрался всё же ёж до своей добычи. Уж как ему это удалось, никто не знает. И вроде терраска высоко над землёй расположена, но вот случилось так…

Когда горе немного утихло, папа Виталику сказал:

— Видишь, каким жестоким финал всей этой истории оказался. Жестоким, но поучительным. Теперь ты знаешь, что, прежде чем помощь кому-то предложить, узнать надо, а нуждаются ли в ней те, кому ты помочь хочешь, чтобы историй вроде той, что сегодня произошла, с тобой больше не случалось.

Бывают чудеса на свете

Весь вечер Иван Александрович занимался делом, которое он терпеть не мог, — писал отзыв на очередную кандидатскую диссертацию, слепленную наспех из каких-то разрозненных кусков с разным стилем изложения. «Любопытно даже, сколько же человек приложило руку к этому научному шедевру, — подумал профессор, но так и не смог сосчитать. — Как минимум трое, а может, и больше».

Директор института, он же председатель учёного совета, передавая ему рукопись, тихонько попросил:

— Иван Александрович, ну ты там не очень воюй. Важный человек этот соискатель, очень большую помощь может нашему институту оказать. Зная твою принципиальность, я бы тебе эту галиматью не дал, но у всех уже лимит на оппонирование израсходован, ты один остался. Вот и придётся теперь тебе отдуваться, — с напором произнёс он последнюю фразу.

— Помощь, помощь… — ворчал про себя профессор. — Сколько уже таких обещальщиков через наш совет прошло — пальцев не хватит сосчитать, но большинство свои слова забывают, лишь дверь за ними после защиты захлопнется. Хотя, чего греха таить, ведь работает совет, да и институт, слава богу, никто закрывать не собирается. А всех соседей одного за другим прикрыли, аттестацию они в министерстве и ВАКе не прошли — вот их лицензии и лишили. Придётся помочь человеку, ведь если и не сам писал, то докладывать результаты всё равно самому придётся.

И он, вооружившись хорошо отточенным карандашом, опять начал продираться сквозь запутанные мысли автора. Или авторов — кто ж там разобраться сможет.

— Ванечка, а я твой любимый салатик приготовила, — неслышно подошла к нему жена, — пойдём покушаем.

— Люба, ну сколько можно просить — не подкрадывайся ты так ко мне. Меня же от испуга кондратий хватить может.

— Да я и не подкрадывалась вовсе. Кто ж виноват, что ты, как увлечёшься, и слышать, и видеть перестаёшь. Пойдём-пойдём. Пообедаем, заодно отвлечёшься от дел праведных. Да, может, мне ещё какую-нибудь историю поучительную поведаешь.

— Ну, Люба, ну, лиса. Знаешь мои слабости, вот и пользуешься ими. Люблю я истории разные рассказывать, люблю. Ничего не могу с этим поделать. Всю жизнь пытаюсь это искоренить, но всё без толку. Истории эти сами меня находят, за семь с лишним десятков прожитых лет столько накопилось, что остатка жизни, чтобы их выговорить, уже не хватит.

Они сидели на застеклённой террасе своего двухэтажного кирпичного дома, который находился на краю большого коттеджного посёлка, выросшего сразу за Московской кольцевой дорогой несколько лет назад. Жителей таких поселков, разбросанных во множестве на всех выездных автомагистралях, да и небольших шоссе, вырывающихся на простор из перенаселённой Москвы, в столице шутливо прозвали «замкадыши». В переводе на человеческий язык это указывало, что проживают они за МКАД, условно служившей административной границей и отделяющей Москву от остальной страны незримым, но весьма ощутимым по уровню жизни барьером.

Любовь Петровна готовить умела, а самое главное, делала это, оправдывая своё имя, с любовью и большой фантазией. В результате получалось вкусно и красиво. Внешний вид и запах еды пробуждали аппетит, а вкус довершал дело гастрономического соблазнения. Поэтому стоило только приступить к трапезе — и оторваться от тарелок было уже невозможно, пока они не оказывались пустыми. Вот и в этот день профессор, опустошив свою тарелку, откинулся на спинку стула и, задумчиво поглядывая на пробуждающуюся за ещё закрытым окном природу, собирался начать своё обещанное неспешное повествование. Жена, привычно подперев подбородок правой рукой, смотрела на мужа в ожидании неведомых ей пока фактов или домыслов — кто же это мог знать — из жизни людей, никогда ею не виденных, но близких мужу, а потому ставших близкими и ей.

— О чём тебе сегодня рассказать? — задумался Иван Александрович. — Даже не знаю, столько всего было. Ну, давай вот эту печальную повесть со счастливым концом вместе вспомним. Настоящую мелодраму. Ты же любишь мелодрамы? — скорее утвердительно, чем вопросительно сказал профессор, даже не глядя на жену, прекрасно зная, что в ответ она согласно кивнёт головой.

Он устроился поудобней в плетёном кресле и начал рассказывать:

— История, которую я хочу тебе поведать, началась летом 1923 года. В 1921-м и особенно в 1922 годах случилось небывало жаркое лето. Во всей европейской части СССР разразилась страшная засуха, начался голод. Народ опасался, что всё это будет продолжаться. Поэтому, когда в июне 1923 года Вера, мамина старшая сестра, окончила педагогическое училище и получила диплом учителя начальной школы, дедушка решил, что надо уберечь дочерей от возможной беды, и попросил то ли родственников своих, то ли хороших знакомых, проживавших в Сибири, помочь найти для неё работу. Ты спрашиваешь, при чём тут Сибирь? Да всё просто: засуха за Урал не пошла, урожай там собрали хороший, а значит, и вероятность голода была минимальной. Учителя в стране в то время были нарасхват, и, естественно, место нашлось сразу. Вот в конце июня или начале июля Вера вместе с моей будущей мамой, тогда шести годов от роду, отправилась в длительное путешествие. В то время семья жила в Иваново-Вознесенске (теперь Иваново), поэтому сёстрам вначале предстояло добраться до Москвы. В те далёкие годы поезда ходили настолько медленно и с таким количеством длительных остановок, что расстояние в 400 километров они преодолевали чуть ли не за двое суток. Вспомни эпизод из фильма «Офицеры». Там комвзвода Варавва на полном ходу спрыгивает с поезда, рвёт большой букет полевых цветов и без особых трудностей вскакивает в последний вагон. Вот тебе и иллюстрация, подтверждающая мои слова. Поняла?.. Тогда продолжим. На несколько дней сёстры застряли в Москве — не могли достать билеты на поезд, следующий на восток. Благо в ближнем Подмосковье жила тётя Оля, бабушкина сестра, вот у неё девочки и перекантовались, пока билеты не купили. Ну а потом в путь: несколько дней до Ново-Николаевска (теперь Новосибирск), а затем на колёсном пароходике неспешно вверх по реке до цели своего путешествия — небольшого волостного центра под названием Камень (теперь Камень-на-Оби). В общем, долго пришлось им ехать.

В отделе народного образования молодую учительницу встретили с распростёртыми объятиями и тут же дали ей направление в школу, расположенную в большом и очень богатом старообрядческом селе на другом берегу Оби. К направлению полагались небольшие подъёмные, для того чтобы учительница смогла добраться до школы и дожить до начала учебного года. Больше ничего учителя от государства не получали, ни о какой зарплате и речи не шло, селяне сами должны были их обеспечивать всем необходимым: и продуктами, и одеждой, и дровами.

Подхватились девочки, добрались до берега широкой и не такой уж спокойной, как казалось на первый взгляд, реки, нашли лодочника и вскоре оказались на околице села.

Первое, что поразило сестёр, это внешний вид местных жителей. Мужчины все поголовно были с густыми, окладистыми, хорошо расчёсанными бородами. Несмотря на тёплый солнечный день, они были одеты в длинные кафтаны тёмного цвета, на головах у большинства картузы. На женщинах, даже совсем молодых, почти девочках, были настолько длинные и широкие сарафаны, что скрывали все особенности женской фигуры, даже ног из-под них не было видно. И у всех волосы были прикрыты платками, причём у пожилых они были тёмными, а молодёжь щеголяла и в цветных, но платки были на всех.

Вера выяснила, где находится школа, и сёстры пошли на другой край села — разыскивать тот дом, где им теперь предстояло и жить, и работать. Увиденное их не обрадовало. Полузаброшенный дом с начинающей разваливаться печкой. Ни матрасов, ни подушек, ни одеял. Нашлась, правда, кое-какая хозяйственная утварь: пара чугунов, несколько оловянных тарелок да самовар с вмятиной на боку. Пришлось в буквальном смысле засучить рукава и приступить к наведению порядка. Уборку начали с жилой половины дома — до первого сентября времени оставалось ещё много, вот Вера и приняла такое решение. Для начала избу вымели, а затем нагрели воду и выскоблили пол в горнице. Подмазали и побелили печку, очистили от сорняков огород, на котором, как оказалось, ничего съедобного не росло. Из привезённой с собой ткани сшили большой мешок, набили его травой и на получившемся матрасе спали в обнимку. Затем взялись за учебное помещение. Как и во многих сельских школах, это была большая комната, где одновременно приходится учиться школьникам всех четырёх классов.

Никто из селян ни разу не подошёл к девочкам, которые чуть с ног не падали от усталости, не предложил помощи. Так, иногда, мимо проходя, бросали внимательный взгляд на копошащихся во дворе девчонок — и всё.

На большом куске бумаге, выданном ей ещё в Камне, Вера написала поздравление с началом учебного года и, украсив его незамысловатыми рисунками, вывесила на фасаде школы, у самого входа.

Утром первого сентября молодая учительница проснулась ещё затемно, придирчиво осмотрела классную комнату и начала ждать учеников. Но ни в этот, ни на следующий, ни в другие дни никто в школу не пришёл. Тогда Вера сама пошла по селу. Хоть её никто и не прогонял, но не предлагали даже присесть, не то чтобы чаем угостить. Везде вроде бы внимательно выслушивали, но в каждом доме Вера слышало одно и то же: «В ваших школах мы не учились, а Закон Божий знаем назубок, считать и писать умеем, а большего крестьянину и не нужно. А вот как коров доить да пшеницу растить, в школе никто научить не может, так что и делать там нашим детям нечего. Нет, ты, дочка, живи, никто тебя не гонит, изба всё равно пустая стоит. Но наши дети ходить в школу не будут, а значит, и кормить-поить тебя мы не обязаны. Девочка ты трудолюбивая, не белоручка, как до тебя была, выдюжишь».

— Время шло, — продолжал Иван Александрович, — заканчивался октябрь. Погода резко изменилась. Подул сильный холодный ветер, временами моросил противный дождь. В воздухе всё чаще летали белые снежные мухи. В избе стало холодней, чем на улице, дуло изо всех щелей. Девочки затыкали их сухой травой, но это мало помогало. Но самое страшное — есть им было практически нечего. Иногда какие-то добрые души подбрасывали то хлебушка немного, то тарелку с полузасохшей кашей — этим и жили. Печь вроде работала исправно, да беда — дров не было. Там ведь лесов нет, за хворостом не сходишь. Степь да степь.

И тогда Вера… Я её так по-простому называю, как постороннюю, а на самом деле это же моя тётя. Ну да пусть она меня там извинит.

Иван Александрович поднял голову и, посмотрев в потолок, помолчал немного, а затем продолжил:

— Так вот, решилась Вера на немыслимый шаг. Пошла она к лодочнику и попросила её на тот берег, в Камень, отвезти. «И, дочка, — ответил старый лодочник, — кто ж в такую погоду в воду суётся. Ты сама посмотри, волна какая. Я ещё пожить хочу».

Но Вера очень настойчивая была. Уж чем она смогла старика уговорить, никто не знает. Дал он ей весла от старого челна, который на берегу вверх дном лежал. Помог перевернуть его, на воду спустить да от берега оттолкнул. Вера на берегу Волги выросла, река, конечно, по сравнению с Обью не такая уж большая, но тоже своенравная, а Вера в свои семнадцать очень даже любила лодкой в ветреную погоду управлять, гребцом отличным была, да и Волгу без всякого спора не раз туда-сюда переплывала. Вот она и начала грести. Всё село собралось на берегу — стояли, молча смотрели, как учительница с волнами ловко борется. А Вера, преодолев реку, в наробраз — так в те времена роно назывались — заявилась да всё там и высказала. Ей новое направление дали — в другую, бедную и дальнюю деревню, где учителя тоже надолго не задерживались.

Любовь Петровна сидела молча. У неё было очень хорошее воображение, и она явственно представляла себе широкую реку с казавшейся чёрной от нависших туч водой, с белыми гребешками пены и маленькую, утлую лодчонку, в которой, вцепившись руками до побеления пальцев в вёсла, молодая девушка перебирается на другой берег.

— Ну так вот, — продолжал Иван Александрович, — темнеть уже начало, а народ на том берегу всё не расходился, разговоры разговаривал, ждал, что же дальше будет. И моя будущая, тогда ещё шестилетняя, мама среди них ходила, то плакала тихонько, чтоб никто не заметил, то прислушивалась, о чём люди гуторят. Наконец вдали, на левом берегу появилась маленькая женская фигурка. Видно было, как лодку от причала отвязала, сама в неё запрыгнула, от берега оттолкнулась, а норовистая река её опять к берегу прибила. Ещё попытка, ещё — и наконец лодка вырвалась на простор. Началась упорная борьба и с ветром, и с волнами, а самое главное — с течением. Река всё пыталась унести лодку туда, куда она стремилась сама, к океану, но гребец попался упорный и сильный. В этой борьбе Вера сумела победить, и лодка ткнулась носом рядышком с тем местом, откуда несколько часов назад отплыла. Старый лодочник Вере руку протянул, она вылезла, шатаясь от усталости и напряжения. Подошли мужики, молча вытащили лодку на берег, перевернули, и осталась она там до весны — пережидать надвигающуюся зиму. А Вера через раздвинувшуюся перед ней безмолвную толпу прошла, сестру разыскала, обняла её, поцеловала да сказала так, чтобы всем слышно было:

— Пойдём, собираться будем, нас в другое место переводят, на этом же берегу. Далеко отсюда, но ничего, доберёмся. Завтра и уйдём, — да в избу школьную повела.

А утром случилось чудо. На рассвете девочки обнаружили у дверей поленницу сухих берёзовых дров. Рядом лежали мешки с продуктами. Кто доставил всё это богатство, так и не удалось узнать. А затем в школу пришли дети — большая часть из значившихся в списках. А ещё через несколько дней и остальные ходить стали. Учительницей Вера была хорошей. Её лёгкое волжское оканье было настолько заразительным, что скоро половина села вполне заметно окать начали — у детишек своих переняли.

Весной 1924 года жильцов в избе прибавилось: к сёстрам приехали из Иваново-Вознесенска на постоянное жительство остальные члены семьи — дедушка с бабушкой и тремя другими детьми. Я не раз задавал вопрос, что заставило их перебраться в Сибирь, но дедушка всегда отвечал односложно: «От голода бежали». Я удивлялся, ведь в последующие годы засухи не было и страна вздохнула с облегчением — голодная пора закончилась. Но дедушка повторял и повторял, как заученное: «От голода бежали», — и всё.