Бесплатный фрагмент - Сектант

К. Р.

Глава 1

Мы с Виталиком сидели на летней площадке.

— Евангелие от Иоанна, включенное в Новый Завет — не настоящее. Настоящее спрятано в среднеазиатских степях, — с заговорщицким видом сообщал мне он.

— С чего ты взял?

— Да куда ты, сука, тянешь! — Виталик дернул поводок, и несчастная шавка (то ли той-терьер, то ли псина еще какой-то мелкой, но дорогой породы) с писклявым скуляжом подлетела в воздух.

— За что ты ее так? — Я нагнулся, взял собаку на руки и поставил ее на столик. Она уставилась на меня тоскливыми выпученными глазами, в которых читалось осознание ужаса всепланетарного существования.

— Достала, блин… Тянет ее все время куда-то, и все рывками, рывками…

— Как ее зовут? — Я погладил маленькую головку с торчащими ушами, суетливый носик.

— Айседора… Так вот, — продолжил он, — простой анализ евангелических текстов показывает, что включенное в Новый завет евангелие от Иоанна сильно отличается, а иногда и противоречит остальным текстам. Также большинство экспертов доказывают, что Евангелие от Иоанна и Откровение Иоанна…

— Апокалипсис? — Переспросил я.

— Да, Апокалипсис Иоанна и Евангелие от Иоанна написаны разными людьми. Ну и раз евангелие от Иоанна так отличается от остальных трех евангелий, логично предположить, что именно оно написано не Иоанном, а является подделкой…

— Откуда ты все это знаешь?

— Мне Сергей рассказывал. Например, в Евангелии от Иоанна говорится, что Иисус родился в Назарете, а в Евангелии от Матфея — что в Вифлееме. Остальные три Евангелия говорят, что он проповедовал около года, а согласно Иоанну — более трех лет, причем последовательность событий описана совсем по-другому. И даже день распятия Иисуса — и, значит, день Его воскрешения — Иоанн называет другой — не такой, как у Матфея, Луки и Марка. О таком чуде, как воскрешение Лазаря, написано только у Иоанна, и ничего нет у остальных евангелистов. И таких несоответствий еще куча… Ну что, поехали с нами? Тебе сейчас как раз нужно развеяться…

Я ничего не ответил.

Мне тридцать один год, но выгляжу я все еще на двадцать пять (принципиальная деталь, учитывая особенности моей профессии). Казалось бы самое время радоваться жизни и получать от нее удовольствие. Мало. Просто мне всего мало. Мало этих вечеров, мало лета, осени, зимы, весны, мало людей, мало любви, мало меня, мало этого шарика — планеты, называемой Землей… А Виталику — почему-то достаточно.

Поезд идет на Запад. В теплом чреве купе пассажиры раскладывают на столе припасенную на ужин еду — жареная курица, пирожки, яйца, отварная картошка, соленые огурцы. С преувеличенным радушием они угощают друг друга, протягивают соседям пирожки, куриные ножки. Я не хочу есть. Мама зовет меня, но я отказываюсь идти. Стою в коридоре и смотрю в окно. Больше всего мне нравится смотреть на стальные линии рельсов встречного пути и на провода линии электропередач, тянущиеся вдоль железной дороги. Провода плавно опускаются вниз, потом резко поднимаются вверх, цепляются за вершину столба и снова плавно опускаются вниз. Мне так нравится это неторопливое и полное достоинства движение вниз — настолько, что замирает дыхание, словно я сам соскальзываю вниз по пологому спуску проводов. «Когда они закончатся? Наверное, они никогда не закончатся…»

В другом конце коридора стоит девочка и тоже, не отрываясь, смотрит в окно. Она в голубом платьице в белый горошек, немного выше меня и наверное немного старше. Интересно, ей тоже нравится смотреть на провода и рельсы? У нее красивое спокойное лицо и вдумчивый взгляд.

Около своих окон мы провели около часа. Несколько раз мы обменивались взглядами; разными — и внимательными, и надменными, и смешливыми, и солидарными, и тайными. Вся короткая история наших отношений ограничилась только этими взглядами.

Сейчас кажется, что целая вселенная была потеряна в тот вечер…

Айседора нервно оглядывалась по сторонам и нетерпеливо подрагивала всем телом. Ей хотелось бежать на зеленую поляну, вперед к новым впечатлениям и переживаниям, которые главным образом были связаны с запахами мочи и фекалий, оставленными ее собратьями.

Виталик повернулся ко мне и со значительным видом добавил:

— А организовывает всю поездку Давид, — как будто это имя должно было иметь для меня решающее значение.

— Это что за хрен с горы? — Безразлично спросил я.

Виталик растерялся:

— Я же тебе рассказывал… Очень продвинутый мистик, свои практики ведет… Он говорит, что наша жизнь — иллюзия, а те, кто нами управляют, с детства программируют нас на то, чтобы мы не могли увидеть реальность.

— Фигня все это… — Мои губы скривились в презрительной усмешке.

Я второй раз видел этого человека. Может быть, третий. В московском мегаполисе это должно удивлять, но меня не удивляет. Все бывает. Я больше взволнован тем, что он одет в тот же самый пиджак, в котором я видел его в первый раз. По какой-то необъяснимой причине это кажется гораздо более подозрительным. Я еще не боюсь, но уже насторожен. Я всегда помню, кто и зачем может меня преследовать.

Бегу по эскалатору метро вверх, быстрым шагом прохожу через турникет, ныряю в двери, оказываюсь на улице, потом в подземный переход и на другую сторону садового кольца.

Выйдя из магазина, я неторопливо брел мимо бутиков, сверкавших красками, огнями. В витринах — кофточки, топики, юбочки, брючки, шляпки, сумочки, туфельки. Разные цвета, разные ткани. Какую бы одежду носило наше тело, если бы оно состояло только из сердца или только из души?

По проезжей части неслись машины. Вдруг я заметил какое-то движение с противоположной стороны — от бутиков. Повернув голову, увидел, как за стеклом витрины сдвинулся с места манекен. Немного, почти незаметно. Или мне показалось? Я зашагал быстрее. Что происходит? Есть ли хотя бы один человек среди моих знакомых, кто мог бы объяснить мне, что происходит в этой странной и бессмысленной жизни?

В переходе я остановился у ларька купить горячую ватрушку и питьевой йогурт. Протянул продавщице сторублевку. Она вытащила из микроволновки булочку, сунула ее в пакетик и вручила мне. Посчитала десятирублевые бумажки, мелочь и небрежно выложила все на блюдце. Я не глядя сложил купюры, собрал монеты, сунул их в карман и пошел дальше. Вдруг в голове срабатывает: «что-то не так». Я вытащил деньги из кармана, пересчитал. Действительно, не хватало пятидесятки.

— Вот блин… — Развернувшись, я пошел обратно к ларьку с выпечкой. Дойдя до него, увидел в нескольких метрах от себя знакомый пиджак и очки. Мужчина, как ни в чем ни бывало, свернул влево, зашел за колонну и смешался с толпой.

Я остановился как вкопанный, попытался проследить взглядом за своим преследователем, но он исчез в бесконечном потоке людей. Я забыл о том, что меня обсчитали. Продолжая искать взглядом в толпе черный пиджак, пошел ко входу в метро.

Страх неизвестности и неопределенности. Кто-то сумел разворошить прошлое. Кто-то нашел меня. Скорее всего, милиция. Но только почему они не арестуют меня сразу, а ведут глупую, непрофессиональную слежку? Я вошел в метро, поехал вниз на эскалаторе. В груди быстро и необратимо осела холодная тяжесть.

Рисуя сотни раз в своем воображении картину того, как меня поймают, я никак не мог представить себе эту холодную вибрацию страха внутри, отвратительную в своей всепроникаемости и давлении на все клетки тела.

Приехав домой, сделал себе бутерброд, потом еще один. От телефонного звонка екнуло сердце. На какую-то долю секунды возникло желание не поднимать трубку.

— Алло, — нарочито громко и бодро ответил я.

— Привет, — чуть охрипший голос Виталика.

— Здорово. Как дела?

— С почтой что-то случилось. Ящик не открывается. Че, может, в кино сходим?

— На что?

— Не знаю, посмотрим.

Оставаться дома в моем параноидальном состоянии не было никакого желания…

Повесив трубку, я посмотрел в зеркало. Люблю смотреть на свое отражение. Поправил прядь волос, исследовал поры кожи на носу, встретился взглядом с самим собой. Долго, с любопытством и неким особенным удовольствием смотрел в свои глаза.

В вагоне метро людей немного. Я оглядывался по сторонам, смотрел на рекламные постеры. Вдруг почувствовал чей-то взгляд. Медленно обернулся. В глубине вагона, за чьими-то плечами, спинами и головами развевались волосы девушки, пытаясь остаться в ее прошлом. Внутри меня похолодело. Та же девушка, с которой в детстве мы ехали в одном поезде и, стоя в разных концах вагона, заворожено наблюдали за рельсами и проводами. Тоскливо сдавило сердце оттого, что я и сейчас не смогу приблизиться к ней и никогда не узнаю, кто она — столько холода в ветре ее волос.

Встретившись со мной взглядом, она отвернулась.

— На следующей выходите? — Чей-то вопрос ко мне. Я молча прохожу вглубь вагона — на два шага ближе к развевающимся волосам. Моя рука непроизвольно тянется к плееру и включает play. Двадцать третья соната Моцарта. Концентрированный сгусток грусти и надежды. Поднятая им волна несет меня к девушке. В закипающем холоде я протягиваю ей наушники. Она с любопытством смотрит на меня, потом берет наушники и слушает Моцарта. Холод отступает из пяток и остальных частей тела.

Глава 2

Мы с Виталиком попали на «Особо опасен». Бесстрашные красивые люди. Главный герой, вырывающийся из вязкой рутины бытия. Усиленно тренирующийся, чтобы обрести силу, свободу и власть — прежде всего над собой. Стать не таким, как все. Красивые спецэффекты. Вполне подходящее кино для вечера трудового дня. Пару часов мечтаний: «конечно, я тоже когда-нибудь стану таким красивым и сильным, займусь собой, накачаю мускулы, начитаюсь умных книг, научусь элегантно выглядеть и удачно шутить, и т. д. и т.п.». Пару часов самоуспокоения для овечек, мечтающих стать волками: «Да, это так легко — стоит только захотеть, и я тоже стану волком!»

Утром следующего дня все легко забудется, мягкая жвачка иллюзорности потеряет вкус и будет выплюнута. Пойдешь, как обычно, на работу, в свои болотистые будни, и только будешь еле успевать иногда высовывать свою овечью голову из тинистой жижи, чтобы глотнуть немного воздуха, посмотрев очередной подобный фильмец.

«Что делать дальше?» — Снова начали давить вопросы, как только после кино мы спустились в метро. «Не идти же самому признаваться в том, что случилось столько лет назад…».

— Поехали ко мне, — вдруг предложил Виталик. — Я фильмы твои наконец отдам. Переночуешь у меня, если хочешь.

Мне не особо хотелось ехать к Виталику, но возвращаться домой хотелось еще меньше.

— Как удивительно все складывается в этой жизни. — Громко сказал Виталик, когда мы ждали поезда. — Этот фильм — так вовремя, прямо в точку. Последние две недели я ведь именно так все осознаю. Психологический тренинг, потом лекция Давида, теперь этот фильм… Не зря Вселенная одно и то же сообщение мне все время посылает. Надо действовать.

Я ничего не отвечал. Мы вошли в вагон метро.

— Неужели ты ничего не чувствуешь? — Повернулся ко мне Виталик.

— Что именно?

— Блин, посмотри на всех вокруг. — Виталик кивнул вглубь вагона. — Разве это люди? Живые трупы. Серые лица, испуганные взгляды. Лишь бы никто не тронул, лишь бы дожить день и дотянуть до кровати. Делают вид, что все нормально, что так и надо. Не люди, а тени. Мне страшно находиться в одном вагоне с этими оборотнями. Страшно, что я такой же. У некоторых испуг превратился в агрессию — всегда готовы к драке. Но на самом деле внутри все тот же страх. Я могу сейчас встать перед ними и громко крикнуть, что они не люди, а стадо баранов, и никто ничего не скажет. Все отведут глаза, делая вид, что ничего не происходит. Что это якобы про других баранов, не про них. Спрячутся в свои книжки, газетки…

Наверное, мне не нужно было говорить то, что я ответил Виталику. Точнее, не надо было говорить с такой интонацией. Но я, безразлично позевывая и не глядя на него, сказал:

— Я думаю, не стоит этого делать.

В ту же секунду Виталик повернулся к вагонной публике и проорал:

— Вы все козлы! Трусливые бараны! Даже боитесь мне возразить и что-то сказать!

Стоявший в метре от нас крупный краснощекий деревенский парень повернулся к Виталику:

— Я возражу, — и большим кулаком двинул ему в ухо.

— Черт! — Виталик схватился за скулу. Деревенский парень равнодушно посмотрел на меня. В его мозгу в эту секунду наверняка происходил сложный мыслительный процесс: «этого бить или не бить?»

Виталик вдруг слегка поклонился парню и положил ему руку на плечо:

— Спасибо! Спасибо, братан. Ты не дал мне окончательно потерять веру в людей.

Парень непонимающе посмотрел на Виталика, начал было замахиваться для еще одного удара, но потом опустил руку:

— Вали отсюда!

Поезд подъехал к следующей станции. Виталик двинулся к открывшимся дверям, я — за ним.

— Может, еще не все потеряно, — проговорил он, — но это ничего не меняет… Абсолютное большинство людей плывут по жизни, как бревна по реке, вместо того, чтобы жить, работать над собой, чтобы каждый день, каждую минуту выдавливать из себя по капле раба.

— Хватит болтать, — отмахнулся я.

Мы сели в следующий поезд и уже без приключений доехали до нужной станции. По пути от метро к дому Виталика я опять осматривался по сторонам в поисках «хвоста».

— Че ты так оглядываешься? — заметил мое беспокойство Виталик.

— Так просто…

— Думаешь, та девчонка увязалась за нами? — За нами шла женщина лет тридцати пяти.

— Нет, конечно. Ничего не думаю.

— Мне кажется, что я ее где-то видел, — судя по всему, паранойя заразна, и Виталик подхватил мой вирус, — но ничего. Дыши глубже. Специальная йогическая практика. Глубокий вдох — задержка дыхания, потом — выдох, и опять задержка дыхания. Несколько раз вдохнешь, и тебя сразу наполнит спокойствие и гармония.

— Я и так спокоен, — досадливо ответил я.

— Интересно, матушка уже дома? — Неожиданно сменил он тему.

Виталикова матушка оказалась дома. Ольга Ивановна встретила нас в прихожей. Она была похожа на мальчика, худощавая, с плоской фигурой, ровной короткой стрижкой, правильными тонкими чертами лица, одетая в темные джинсы и серую толстовку.

— Проходите. Я поставлю чай, — несколько растерянно улыбнулась она и ушла в кухню.

— Может, я не вовремя? — Тихо спросил я Виталика.

— Почему?

— Твоя мама нас как будто не ждала.

— Все нормально, — успокоил он меня, — у нее всегда такое выражение лица, с того времени, как она от алкоголизма вылечилась.

— Она лечилась от алкоголизма? — Удивился я.

Виталик молча махнул рукой.

Мы прошли в комнату, довольно скромно обставленную старой мебелью советского времени. При этом все было очень опрятно, настолько, что от интерьера шло некое ощущение самоуверенности и даже самодовольства. На журнальном столике у стены лежала ровная стопка журналов «Домашний очаг», чей глянцевый вид откровенно диссонировал с морально устаревшей обстановкой квартиры. «Ольга Ивановна же наверняка не использует никаких советов из этих журналов», — подумал я.

— Чай согрелся, проходите… — В комнату вошла Ольга Ивановна. — Вы сами наливайте, я не буду вам мешать…

На кухне для нас уже был накрыт стол. Я бросил в чашку дольку лимона, Виталик насыпал шесть ложек сахара.

— Ни хрена ты сахар поедаешь… — Усмехнулся я.

— Да, надо ограничиться. Давид говорит, что сахар какую-то не ту энергию в организме поднимает… Или, наоборот, опускает…

— Поднимает уровень сахара в крови и ведет к диабету.

— С другой стороны, если организм требует — значит, ему надо…

В кухню вернулась Ольга Ивановна. Она неуверенно посмотрела на нас, но потом, переборов стеснение, с напускной развязностью подсела к Виталику и положила руку ему на колено:

— Сегодня звонила какая-то пожилая и, как мне кажется, очень стервозная грымза. Она сказала, что ее зовут Анастасия Владимировна. Нет… — Перебила она сама себя, — она сказала, что ты сегодня не зашел за ее собачкой. И только потом — заметь — только потом представилась…

— Я же скинул ей смску. А трубку она не брала, — оправдывающимся голосом ответил Виталик.

Ольга Ивановна взяла его чашку и отхлебнула чай:

— Я не об этом… Сегодня я узнала, что мой двадцативосьмилетний сын зарабатывает деньги тем, что выгуливает собак каких-то богатых старых грымз, — она вернула Виталику его чашку, встала и пошла к двери.

— Это же прямой путь к ним в постель… — Задумчиво, словно сама себе, обронила она, выходя из кухни.

Виталик посмотрел в окно, потом на меня:

— Че она суется… — Взял свою чашку, — и чай весь выпила.

— Забавная у тебя мама, — ответил я.

— Она мечтает, чтобы я работал в офисе.

— А сама она чем занимается?

— Инженер.

Я решил допить чай и уехать, не желая ни быть свидетелем семейных сцен, ни препятствовать их течению своим присутствием, но Ольга Ивановна остановила меня:

— Иван, извините, что я при вас. Как-то не выдержала — досадно было. Не обижайтесь пожалуйста. Оставайтесь у нас, а то вы меня обидите… Пожалуйста… — Она посмотрела на меня жалобным взглядом.

— Да, конечно, — пробормотал я, и мы с Виталиком прошли в его комнату.

— Ты извини мою матушку — она иногда такая непосредственная, — потирая нос, Виталик сел за компьютер.

Через минуту он озабоченно выдохнул:

— Черт…

В эту же секунду раздался звонок его мобильного телефона. Он ответил:

— Давид, привет… Нет, не получил. У меня исчезли все сообщения во входящих… Да ты что… И у тебя проблемы? Ладно, пока…

Виталик отключил телефон и повернулся ко мне:

— У него ящик другого провайдера, и такая же фигня с почтой…

Глава 3

Вечером следующего дня фотосессия в подвале старого особняка на Никитском бульваре. Снаружи — обычный обшарпанный дом XIX века; ничего особенного. Но подвальные помещения довольно симпатично переделаны в фотостудию и рекламную фирму. Казалось бы несовместимое смешение стилей, от классицизма до индустриального урбанизма, но соединено это все очень умелой рукой дизайнера и смотрится законченно и эффектно.

Приоткрой рот. Закрой рот. Руку в сторону. Естественнее. Еще естественнее. Держи взгляд. Взгляд! Чуть левее. Еще. Естественнее. Еще энергии. Еще эмоций. Естественнее. Улыбка. Сексапильность. Расслабленность. Умудренность опытом. Снисходительность. Мудрость. Сексапильность. Приоткрой рот. Закрой рот.

Перекур. Ко мне подходит Антон — креативный директор рекламной фирмы, в помещении которой проходят съемки.

— Здоров, — протягивает руку с тонкими пальцами.

— Привет, — я мягко ее пожимаю, боясь раздавить хрупкую ладонь.

— Не ожидал тебя сегодня увидеть, — продолжает он, оглядывая меня настороженным взглядом.

— Почему?

— Ну-у… — Неуверенно тянет он. — Говорили, что ты заболел. А ты ничего… Классно выглядишь.

— Слухи о моей смерти оказались преувеличенными, — смеюсь я, опережая возможные намеки и вопросительные взгляды.

Антон тоже смеется, но смех его неискренен и недобр. Я разглядываю его легкую рубашку из египетского хлопка — то ли в арабском, то ли в индийском стиле:

— Классная рубашечка.

— Спасибо. — Он перестает смеяться. — Очень удобная. Египетский хлопок. Когда холодно — греет. Когда жарко — холодит.

Нам больше не о чем говорить. После минутной паузы Антон хочет что-то сказать, но потом передумывает и только молча улыбается, опять неискренне и недобро.

Вечерняя фотосессия естественным образом перетекла в вечеринку в ночном клубе. Подъехал Виталик. К нам клеились какие-то девчонки. Виталик болтал с ними у барной стойки. Я пил виски, потом упал на пол и увидел пистолет. Лежа на полу, смеялся и делал вид, что танцую брейк. Пистолет лежал под креслом в метре от моей руки. Виталик пытался поднять меня с пола и жаловался на жизнь.

— Блин, мне же завтра в восемь утра за Айседорой…

— Это твоя… м-м-м… девушка? — Ревниво спрашивала клеившаяся к нему брюнетка.

— …Чтобы успела проссаться и просраться, — не слыша ее, продолжал Виталик.

— М-м-м… М-м-м… Странная девушка, — закатывала глаза брюнетка.

— Дай руку, придурок, — держа меня за ногу, требовал мой друг.

Я продолжал смеяться и смотреть на пистолет.

Я вытаскиваю из-под кресла пистолет и начинаю палить в воздух, в стороны. Все падают на пол, и теперь мне совсем не одиноко лежать на холодных плитах. Я продолжаю стрелять. В дыму ко мне бегут охранники, согнувшись и прикрываясь руками. Потом я подношу пистолет к виску…

Конечно представилась такая картина — пронеслась перед глазами, как видеоклип. Потом еще раз, и еще (я тем временем все продолжал смеяться). Но ничего подобного не произошло. Я просто подполз к креслу, достал пистолет и прочитал на дуле «Pietro Beretta Gardone». Красиво звучит. Я воспринял это, как знак. Поднялся с пола, сунул пистолет сзади за пояс джинс и пошел к выходу из ночного клуба. На улице внимательно огляделся по сторонам — где ты, агент-сыщик? Я теперь вооружен, и со мной шутки плохи. Но, как назло, ни одного подозрительного лица вокруг — ни на тротуаре, ни в припаркованных рядом машинах. Я сел в такси и поехал домой. Зазвонил мобильный телефон. Увидев на экране «Виталик», я сначала не хотел принимать звонок, но потом все-таки нажал на зеленую кнопочку.

— Алло. Ты где? В сортире рыгаешь, что ли? — Его голос еле пробивался из гула тяжелых электронных ритмов.

— Я домой еду.

— Как «домой»? Зачем? А я?

— Извини. Мне нужно было уехать.

— Как это? Зачем? А че нам с девчонками делать?

— Не знаю… Езжай с Мариной к себе домой.

— Мне же завтра в восемь утра за Айседорой… И там мама.

— Ну тогда не езжай… Короче, решай сам.

— Вот ты, блин…

Я погладил приятный на ощупь металл «Beretta» и ничего не сказал. Виталик положил трубку. Следующим утром он не заехал за Айседорой и потерял работу.

Вернувшись домой, я бросил пистолет на пол и, не раздеваясь, повалился на кровать. Глаза слипались, но заснуть я, как обычно, не мог. Через некоторое время поднялся с кровати и направился в ванную комнату. Набрав полную ванну, бросил в нее стакан морской соли, разделся и погрузился в горячую воду. Закрыл глаза и скоро заснул.

Глава 4

Я потерял работу через день. Утренний звонок от Алекса, моего агента:

— Привет. Будет в обед минутка? Заедешь в агентство?

— Что-то случилось?

— Пару вопросов обсудить нужно. Не по телефону. Буду ждать в час.

Моему агенту лет пятьдесят. Я отнюдь не гомофоб, но стареющие геи вызывают у меня определенную долю отвращения. Алекс весь какой-то цветастый и рыхлый, словно сваленные после праздника в кучу новогодние украшения. При этом он неплохой человек — наверное, гораздо лучше, чем можно было ожидать от кого-либо другого на его месте. Он умеет быть отзывчивым и великодушным.

В час пятнадцать я в кабинете у Алекса. Он опять кажется мне цветастым, хотя сегодня на нем черный сюртук, фиолетовая рубашка и бордовый галстук.

— Ты опоздал на двадцать минут! — Он встретил меня колючим взглядом. Раньше я не замечал за ним таких требований к пунктуальности.

— Извини. Пробки, — пожал плечами я.

Он кивнул головой на стул перед его письменным столом:

— Ты сам исчерпал свое время. Мне через пять минут уходить.

Я еще не успел сесть на стул, как Алекс придвинул ко мне документы:

— «Вирисчензе» отказываются от сотрудничества с тобой. Подпиши там, где галочка. «Проктер энд Гэмбл» тоже не утвердили твою кандидатуру. Че ты фигней страдаешь? Ты же не двадцатилетняя звезда, которая может себе такое позволить, и которой это еще на руку будет…

— Звезда… Если их интересует моя частная жизнь, — усмехнулся я.

Алекс молча посмотрел на меня испепеляющим взглядом:

— «Частная жизнь»… Кому на хер ты нужен?! — Вдруг вспылил он. — Кем вы все себя мните?! Достали… Все, с тобой я больше не работаю. Вторую бумагу подписывай, — он ткнул пальцем куда-то в документы.

Я покрылся испариной. Увидел в окне расплывчатые силуэты рабочих, ремонтировавших крышу на соседнем здании. Они неторопливо ходили с места на место, о чем-то переговаривались. Их фигуры все больше расплывались и словно таяли в воздухе. «Как им легко… Ангелы в касках и спецовках», — мелькнуло у меня в голове. Мне не хотелось ничего отвечать Алексу. Не видя, что и где я подписываю, слегка подрагивающими пальцами вывел свою фамилию. Потом поднялся со стула и направился к выходу.

— Будь здоров, — буркнул вслед Алекс, — удачи тебе.

Выйдя из здания агентства, я бесцельно пошел по тротуару. Пройдя метров двести, оказался около кофейни. Увидел в окне свободные столики. Выбрал, наверное, самый некотирующийся из них — у стены в глубине, рядом со входом в подсобные помещения, куда то и дело ныряли официанты с грязной посудой.

Испарина исчезла, кровь отлила от лица. Я бездумно смотрел в стену и — неожиданно для самого себя — почувствовал облегчение от того, что у меня больше нет контракта, нет работы. «Мне легко… Легко пить этот каппучино… Легко смотреть в стену и никого не замечать… Легко существовать в этом городе среди суетливого движения незнакомых людей… Легко существовать незаметным, просто существовать…»

Потом я гулял по городу. Прошел километров пять по бульварам и улицам. Устал и поехал домой. Вернувшись в свою квартиру, выпил чаю и лег на кровать. Лежал и ни о чем не думал. Через час позвонил Соне.

Отпусти ей грехи… Она сказала, что грешна, и что это ее беспокоит. Она сказала это тогда, когда мы вышли из метро, и я проводил ее домой. Вначале подумал, что она просто наслушалась Моцартовой сентиментальщины в 23-ей сонате, которая и вызвала душевные переживания, но потом понял: нет, она хотела это сказать, и сказала. Ей двадцать два года. Холодный ветер в распущенных волосах следует за ней постоянно. Конечно, она не могла быть той девушкой из поезда моего детства; для этого должна была быть старше лет на десять. Только образ… Возможно, иллюзорный… Мы договорились встретиться вечером.

— Привет, — я набрался смелости (второй раз в жизни боялся девушки и связанного с ней эротического чувства) и поцеловал ее в щеку. Соня приняла этот поцелуй как должное, и даже не улыбнулась.

— Привет. Извини, что опоздала. Что-то часто в последнее время ошибаюсь в расчетах.

— Может, у тебя просто слишком много времени уходит на расчеты?

— Какие расчеты? А, ну да, — она рассмеялась, — не знаю, куда у меня обычно уходит время, но почему-то его всегда не хватает.

Мы неторопливым шагом побрели по аллее Лефортовского парка.

— Наверное потому, что я всегда слишком много хочу, и ничего не успеваю, — продолжала она.

— Тебе тоже всего мало, как и мне? — Усмехнулся я.

— Наоборот. Слишком много всего вокруг. Столько возможностей, столько соблазнов. Хочется всем заняться, во всем принять участие.

Мы дошли до центральной клумбы и пруда. Здесь суетились голуби, находясь между своими раем и адом. Трое детей лет восьми — десяти кидали им хлебные крошки. С другой стороны двое карапузов с улюлюканьем, размахивая руками, бегали за птицами, пытаясь их поймать. Подойдя к площадке перед прудом, мы остановились. Соня села на массивные перила.

— Осторожно, не упади! — Я непроизвольно протянул к ней руки. За перилами был четырехметровый — если не больше — обрыв.

— Ты трусишка? — Рассмеялась Соня. Я молча усмехнулся.

— Я тоже трусишка. — Легко призналась она. — Больше всего боюсь, чтобы обо мне плохо не подумали. Самый отвратительный повод для страха, не правда?

— Есть еще змеи, мыши, пауки и тараканы. Они тоже отвратительны, — усмехнулся я.

Соня улыбнулась, спрыгнула с перил, и мы снова неторопливым шагом пошли по одной из аллей. Я осторожно стряхнул с ее брюк оставшуюся от перил белую известку. Потом мы приятно и легко болтали о самых разных мелочах. Я хотел взять Соню за руку, но в эту секунду зазвонил мой телефон. На дисплее — номер Виталика. Я принял звонок:

— Привет.

— Привет. Как дела?

— В порядке. Я сейчас занят…

— Понял. Я хотел тебе сказать, что мы послезавтра договариваемся встретиться с Давидом по поводу поездки в Казахстан за евангелием. Так что если хочешь — можешь присоединиться.

— Я же тебе уже сказал по этому поводу…

— Ладно, не буду отвлекать, — Виталик повесил трубку.

Несколько минут мы с Соней идем молча. Потом Соня поворачивается ко мне и смотрит в глаза.

— Слушай, у тебя в семье ничего не произошло?

Свинцовый шар в одну секунду подкатил к горлу.

— В каком смысле «что-то произошло»?

— У тебя в глазах напряжение, как будто что-то не так в жизни.

Я сразу почувствовал неуверенность. Как она могла догадаться? Пожав плечами, я выдавил из себя улыбку и тихо ответил:

— Нет, все в порядке…

Соня тоже улыбнулась.

Легкая и непринужденная атмосфера нашего разговора улетучилась.

— Кем ты работаешь? — После натянутой паузы скучным голосом спросила Соня.

— Моделью, — так же скучно ответил я.

— Для сборки? — Рассмеялась она.

— Ага… Меня фотографируют, снимают в роликах. Я хожу, стою, сижу — рекламирую одежду или что-нибудь еще.

— Ни фига себе! Это же наверное так интересно!

— Ну-у… Да… — Уныло протянул я.

— Поездки, съемки, приемы, вечеринки… — С деланным восторгом проговорила Соня. Невозможно было понять, говорила она искренне или издевалась.

— Ну-у… Да… — Повторил я.

— Расскажи о своей работе!

Я промямлил что-то невразумительное.

— Не стесняйся! У тебя же наверное очень интересная жизнь.

Мне не хотелось ее разочаровывать, но я совершенно не знал, о чем рассказывать. Наверное поэтому вдруг брякнул:

— Поехали на поиски Евангелия от Иоанна…

Так получилось, что из-за того, что мне нечем было заинтересовать девушку (ни собственной персоной, ни потерянной работой, ни чем-либо еще) во время первого с ней свидания, я ввязался в последующие драматические события.

Глава 5

«Если вы ищете способы расширения или изменения своего сознания, то самым ценным и уникальным опытом для вас будет нахождение рядом со смертью. Это может быть ваша смерть, или смерть другого человека», — говорил Давид. — «Просто смерть. Банальная бытовая смерть в чистом виде, без прикрас, без каких-либо эстетических или мифологических ассоциаций. Окружите себя смертью на некоторое время. Есть три способа познания Бога — через зрение — янтра, через слух — мантра и через чувства и ощущения — тантра. Путь через ощущения — самый быстрый, а секс и смерть дают нам самые сильные ощущения в этой жизни. И если мы выбираем тантрический путь к Богу — то секс и смерть являются самыми эффективными инструментами на этом пути».

«В убийстве грех на самом деле не в совершаемом действии. Допустим, убил ты человека, душа покинула оболочку тела, освободилась. Для убитого это может быть как хорошо — если он успел реализовать свое предназначение в жизни, так и плохо — если не успел. Точнее, плохим это даже не может быть, так как не успел сейчас, успеет в следующем воплощении — ничего страшного. Грех находится только в самой эмоции, с которой совершается убийство. Потому что оно всегда совершается с негативной, греховной эмоцией — из ненависти, из алчности, из страха…»

Следующим вечером Виталик, Соня и я пришли на лекцию Давида в клуб культурного досуга «Дубрава», находившийся в подвале жилого дома. Мы опоздали минут на десять, и в тесном актовом зале свободных мест для нас уже не нашлось — даже в проходе между рядами. Несмотря на это Виталик сумел протиснуться куда-то вперед и примоститься у ног молодого белобрысого паренька, сидевшего на стуле в проходе между рядами. Мы с Соней остались стоять, прислонившись к стене около входа.

На сцене за столом сидел мужчина лет сорока пяти. Короткие темные волосы с проседью, слишком редкие спереди и слишком густые по бокам. Из-за грубоватых черт лица и сероватой кожи его скорее можно было представить работающим на колхозном поле или в шахте, нежели читающим лекции со сцены. Когда мы вошли в зал, он бросил на нас равнодушный взгляд, который потом задержался на мне. «Узнал по каким-нибудь рекламным роликам», — подумал я.

— В жизни каждого человека есть три события, которые любая религия мира пытается, так скажем, взять под свой контроль, — после небольшой паузы продолжил лектор.

— Всего три? — Раздался голос из зала.

Давид внимательно посмотрел на выкрикнувшего — полного парня в кожаной куртке с надписью «Харлей Дэвидсон» на спине, потом вдруг громко и заразительно рассмеялся:

— Да, три… Кому-то, может, мало. Кому-то — много.

Зал вслед за ним взорвался хохотом.

— Впрочем, есть определенные товарищи — их, правда, не так много — у которых таких событий в жизни меньше — всего два. Но меньше двух уже никак не может быть, как ни крути. Во всяком случае, я таких не встречал… Эти три события — рождение, спаривание и смерть. Какую бы религию вы ни взяли — любого народа или нации — в ней обязательно будут три ритуала, освящающих рождение, брак и смерть. Возможно, завтра вы обнаружите какое-нибудь затерянное в Африке или Океании племя, до сих пор живущее на уровне каменного века и никогда не слышавшее о мировой цивилизации. Оно в социальном и культурном плане может не иметь ничего общего ни с одним другим этносом на Земле, но вы можете быть абсолютно точно уверены, что в их религиозной традиции есть три ключевых обряда…

— А если будет какое-нибудь племя, у которого нет религии? — Снова подал голос парень в кожанке.

— До сих пор таких народностей на планете Земля не встречалось.

— Получается, что Бог — это коллективное бессознательное? — Не унимался байкер.

— Не знаю. — Улыбнулся лектор, — но если встречу Бога и увижу, что он весь такой из себя коллективно-бессознательный, то обязательно тебе сообщу.

Парень покраснел и рассмеялся.

Я рассматривал слушателей, точнее, их затылки и спины. Судя по одежде, публика присутствовала достаточно разношерстная. Молодые студенты-интеллектуалы, служащие офисов, бизнесмены, дамы неопределенного возраста и крайне независимого вида. Женщин было значительно больше, чем мужчин. Отдельно сидели две группки молодых людей экзотического вида: восточные шапочки, платки, рубахи, буддийская и индуистская символика.

— Все эти три события связаны с переходами между тем миром, в котором мы живем, и некими другими мирами, — продолжал Давид. — Рождение — вхождение в наш мир. Смерть — выход из него. Спаривание подразумевает рождение потомства, то есть тоже приход сюда нового существа… В этом контексте появляющиеся сейчас венчания геев или лесбийских пар несколько непонятны…

Слушатели с готовностью рассмеялись.

— Может возникнуть впечатление, что кому-то «наверху» нужны такие ритуалы для некой переписи населения — сколько сюда пришло, сколько ушло. Но я думаю, что дело все-таки в другом. Для служителей невидимого фронта — тех, чья сфера деятельности сосредоточена на работе с человеческими душами — важны моменты перехода этой самой души из одного состояния в другое. Слишком большая энергия сосредоточена в таких переходах. Наша с вами энергия, которая используется во всех религиозных обрядах и практиках.

Виталик слушал лекцию с большим интересом, время от времени одобрительно кивая головой. Я посмотрел на Соню. Почувствовав мой взгляд, она резко повернула ко мне голову и улыбнулась.

— Прикольно, да? — Шепнула она и неожиданно взяла меня за руку. Я пожал ее горячую и влажную ладонь. Соня снова перевела внимание на сцену, оставив свою руку в моей.

— О рождении мы с вами уже говорили, поэтому сегодня поведем речь о смерти… — Продолжал вещать Давид.

После лекции мы сели за стол в небольшой комнате «Дубравы». Здесь везде были разложены детские игрушки. Кроме Давида и моих друзей к нам присоединился Сергей — щуплый белобрысый парень, у ног которого сидел на лекции Виталик. Давид взял с полки небольшую рыжую лошадку на колесиках:

— Значит, скачем в поход? — Усмехнувшись, он провел лошадкой над столом, имитируя галоп, и снова, как в зале, посмотрел на меня долгим взглядом, значение которого осталось для меня неясным.

Соня улыбнулась. Виталик взял с полки мягкую собаку и поставил ее перед собой на стол:

— Скачем!

— Откуда взялась информация об этом спрятанном Евангелии? И как вообще оно могло оказаться в Казахстане? У меня, честно говоря, это в голове не укладывается, — продолжая улыбаться, спросила Соня.

— Источников информации несколько. — Давид опустил лошадку на стол. — Вот один из них, — он кивнул на Сергея, — правда, косвенный…

Тот бросил на Давида обиженный взгляд и торопливо, время от времени заикаясь, заговорил:

— Есть к-карты. Да, есть карты, в к-католической церкви, но русская православная церковь ими тоже пользуется. Точнее, н-не пользуется, н-нет — зачем ими пользоваться? Но есть копии.

— Копии карт? — Переспросила Соня и тоже удостоилась полного обиды и презрения взгляда.

— Ну к-конечно карт! — Брызгая слюной, с еще большим запалом продолжил Сергей, — а я вам про что говорю!? Так вот, на этих картах отмечены древние м-монастыри, епархии, места хранения христианских святынь. В Средней Азии отмечено несколько мест. Самаркандская епархия, самая древняя и влиятельная епархия восточнее Персии, Армянский м-монастырь на берегу озера Иссык-Куль, где хранились мощи апостола Матфея, н-несторианские монастыри и церкви в Туркестане, на Каспийском море, на территории Казахстана, Киргизстана и Узбекистана.

— Но там же всегда были мусульмане! — Не выдержав, воскликнула Соня.

— Христиане пришли туда н-на девять веков раньше мусульман, тогда, когда мусульманства еще вообще не существовало, — поучительным тоном ответил Сергей, — еще апостол Андрей поставил свой к-крест около Самарканда, а апостол Фома прошел через Среднюю Азию в Индию. По пути они оба обращали язычников в христиан. П-полностью Средняя Азия приняла христианство в четвертом — седьмом веках, на семь веков раньше Руси. С пятого по десятый век н-на территории от Персии до Китая царило христианство. И даже н-некоторые народы на территории Китая — например, уйгуры — являлись христианами. В девятом веке в Средней Азии начали появляться м-мусульмане, но в тринадцатом ее захватил Чингизхан, который по некоторым данным тоже был христианином, и большая часть войска которого состояла из кереитов и найманов, исповедовавших н-несторианское христианство. Один из монгольских ханов, хан Мункэ, вообще устроил крестовый поход в мусульманские страны Восточной Азии, чтобы огнем и мечом обратить в н-несторианство жителей всех территорий до Африки. Правда, это ему не удалось. Мусульманство пришло в Среднюю Азию только в четырнадцатом веке, причем более-менее мирно сосуществовало с христианством вплоть до шестнадцатого века. Только п-позднее христианство стало терять там влияние, и с восемнадцатого века это действительно уже мусульманские территории.

— Ни фига себе… — Покачала головой Соня, — в каком-то Ташкенте христианство было раньше, чем в Москве и в Киеве…

— Ташкента тогда еще тоже н-не было. Епархия находилась в Самарканде.

— Спасибо за подробную историческую справку. — Улыбнулся Давид.

— Да, я отвлекся. Извините, все время отвлекаюсь, — Сергей погладил лоб рукой и как-то сник, опустив голову, но потом снова поднял к нам свои глубокие темно-карие глаза. — Так вот, это говорит о том, что в свое время в Средней Азии велась активная христианская деятельность. У м-меня был знакомый монах, китаец… Точнее, уйгур из Китая. Он из семьи н-несториан, его предки были истовыми миссионерами, занимали высокие чины в епархии. Они до сих пор придерживаются н-несторианства. Так вот этот монах рассказал мне, что у его предков однажды оказалось истинное евангелие от Иоанна, которое н-несториане скрывали от ортодоксальных христиан.

— Откуда они его взяли? — Спросила Соня, глядя на Сергея лучистым взглядом.

— Н-не спрашивайте меня об этом, — недовольно сморщился Сергей. — Н-не знаю. Этого уже н-никто никогда не узнает, — он снова погладил лоб рукой. — История мира такова, что м-мелкое недоразумение может взволновать людей и войти потом во все учебники, а самые важные события незаметно произойдут рядом, и н-никто о них не узнает.

— А где теперь это евангелие? — Не отставала от Сергея Соня.

— Оно спрятано на Великом Шелковом пути, на территории Казахстана.

— Классно. За сколько его можно будет продать? — Спросил Виталик.

Сергей посмотрел на него невидящим взглядом и ничего не сказал.

— Миллиончик. Может, два, — с улыбкой ответил за него Давид.

— А откуда вы знаете, где именно они спрятаны? Шелковый путь-то длинный… — Спросила Соня.

— На это у нас есть вторая половина истории, — Давид отставил от себя лошадку ближе к центру стола. — В одном из аулов Алма-Атинской области живет чабан. Простой такой чабанчик, скачет себе на лошадке, пасет овец. И вот однажды одна его овечка, черненькая… Все овцы в стаде белые, но всегда ведь найдется одна черненькая… И эта черная овечка провалилась в расщелину. Наш чабан полез за ней туда — овечка-то колхозная, подотчетная — а в этой расщелине глядь: какие-то древние пергаменты, кувшины. Он взял их с собой, привез в аул и показал старейшинам. Но старейшины, посмотрев свитки, нахмурились и принялись нашего чабана ругать и в хвост, и в гриву. После чего сказали, что это древние рукописи иноверцев с Запада и приказали ему вернуть все на место и больше никогда не трогать того, что принадлежит предкам. Чабан так и сделал. Положил все обратно в расщелину и продолжил, как и раньше, пасти овец. Только черную овечку на мясокомбинат сдал — чтобы больше не лазила там, где не надо.

— Вы знаете этого чабана? — Соня подняла глаза на Давида.

— Еще нет. — Улыбнулся он, — но по счастливой случайности одна моя подружка в Алма-Ате приходится ему племянницей…

— А почему вы решили, что это именно та рукопись?

— Мы просто проверим… Что бы это ни было, оно наверняка имеет историческую и антикварную ценность, и мы сможем хорошо его продать.

— Нервный какой-то этот Сергей… — Жаловался Виталик, когда мы шли от центра «Дубрава» к станции метро.

— Забавный, — улыбнулась Соня, — он как-то с церковью связан?

— Учился в семинарии, — подтвердил Виталик, — я с ним на лекции Давида познакомился.

— Ты давно на его лекции ходишь?

— Нет, — пожал плечами Виталик, — это третья.

— Слушай, а зачем мы вообще Давиду нужны? — Вмешался в разговор я.

— Ну… — Замялся Виталик. — Вдвоем с Сергеем они же не поедут… Нужны еще надежные люди для полноценной группы.

— У него без нас мало друзей? — Недоверчиво посмотрел я на него.

— Может быть, он друзей, наоборот, не хочет привлекать… Зато Давид еще сказал, что во время экспедиции мы сможем позаниматься практиками — он проведет для нас специальные занятия. Представляете, как круто!

— А я думаю, что у него нет друзей. — Задумчиво вставила Соня. — Знакомых, слушателей, учеников — полно, а друзей — нет.

— Почему? — Спросил я.

— Таким, как Давид, друзья не нужны. Он слишком самодостаточен.

— Возможно…

— Меня всегда привлекали такие люди… — Продолжила она.

— Но им-то зато никто не нужен. — Ревниво возразил я.

— Да. Это и притягивает, — Соня взяла меня за руку.

Глава 6

Давид, Сергей, Виталик и я стояли в зале ожидания «Домодедово». До окончания регистрации рейса в Алма-Ату оставалось двадцать минут. Соня опаздывала.

— Женщины… — С напускной презрительностью проговорил Виталик. — Может, ты ее обидел чем? — Повернулся ко мне.

Я пожал плечами. Давид подбросил монетку, поймал и положил на тыльную сторону второй ладони. Потом молча убрал монетку в карман.

— П-почему ты не позвонишь ей на мобильный? — Задумчиво и словно про себя спросил Сергей.

В этот момент Соня позвонила сама:

— Ваня, привет! Я не могу полететь. Мне не сделали загранпаспорт, и назначили теперь в понедельник его получать. Билет уже сдала. Извинись за меня перед всеми.

— Соня не летит, — я отключил телефон и спрятал его в карман.

— Значит, еще не готова… — Негромко проговорил Давид.

— Пошли, — кивнув остальным, я одел на себя рюкзак и направился к стойке регистрации. Давид, Сергей и Виталик последовали за мной.

Проходя паспортный контроль, я думал «Куда, зачем? Какого черта я лечу? Тем более без Сони, из-за которой для меня и началась вся эта история». Но в ту же секунду оборвал себя: «Ты стал невероятно занудлив в последнее время. Порхай дальше и не задавай глупых вопросов».

Месяц назад я выпил горсть каких-то снотворных, собираясь остановить жизнь. Не получилось — мало выпил. Потому что в минуты глотания таблеток чувствовал какую-то неуверенность. Неуверенность во всем: в том, что делаю, в таблетках (те или не те), в окружающем мире (существует он еще или уже нет), и проч. и проч. Неуверенность размягчала мои члены, замедляла движения — настолько, что я уснул. Проснулся в больнице. В меня что-то вливали, что-то выкачивали. Или мне так казалось? По какой-то причине во мне вдруг стало больше уверенности. Я даже спросил: «сколько времени?». Но никто не ответил.

Я думал, что меня положат в психбольницу — отучать от плохих суицидальных мыслей. Не положили. Вручили какие-то документы, вещи и попрощались. Я вышел на улицу. Мне хотелось спать. По улице слева направо кувыркались зеленые бегемоты. Наклоняли голову, выставляли левую ногу вперед и кувыркались через плечо. Поднимались на ноги, снова наклоняли голову вниз, ногу — вперед, и опять все по кругу. Они двигались так — слева направо. Они были смешными и трогательными. Из-за них я не мог перейти улицу. Потом пришел Виталик с карликовым пуделем, и мы все вместе направились к метро.

Виталик догадывался, почему я выпил таблетки. При этом у него был совсем другой угол зрения на вещи. То, что грызло меня, никогда не смогло бы причинить вреда Виталику. Для меня это навсегда останется загадкой. Мне кажется, что люди похожи друг на друга как две капли воды. Что человеческое общество, по сути, огромный батальон солдат-близнецов, одетых в одинаковую униформу и стоящих строем на плацу. Одни и те же условные рефлексы, одни и те же желания и привычки. Одно и то же начало и один и тот же конец жизни. Но мы с Виталиком разные.

Я познакомился с ним на фотосессии для бутика молодежной одежды. Для Виталика это был первый опыт подобной работы — и последний… Его привел директор бутика, решив, что Виталик представляет собой идеальный образ целевой аудитории магазина (директор просто увидел его на улице). Но Виталик оказался удивительно нефотогеничным; на снимках получался непохожим на себя, манерным и каким-то ненастоящим. Такое случается.

У нас с ним сразу возникло некое влечение друг к другу. Ничего сексуального, только дружеское, но при этом — нечто трогательное и платоническое. Бывает такая мужская дружба, когда совершенно непохожие люди, которым часто даже поговорить не о чем, вдруг сходятся из необъяснимой симпатии друг к другу. Такими были и наши с Виталиком отношения. Двое очень разных парней — и по характеру, и по внешности, и по социальному положению… Но эта разность совсем не имела значения ни для него, ни для меня.

В один день Виталик все-таки спросил меня, могу ли я рассказать о тех переживаниях, из-за которых я решил сесть на таблеточную диету. Я промолчал. Конечно, нет. Как можно рассказать всю жизнь? Рассказать каждый день с момента, когда открываешь глаза, начинаешь о чем-то думать, что-то делать, куда-то идти, к чему-то стремиться, и при этом осознавать, как этому миру и каждой его частице, всему, что в нем находится и живет, вынесен безоговорочный приговор: «Ты умрешь. И значит все не имеет значения».

Хотя когда-то давно я не думал об этом и был счастлив. Просто потому, что меньше знал и понимал. Блаженное детское неведение. Зачем я всему учился и все узнавал?

Нам с Давидом достались соседние места, чему я обрадовался. Его личность вызывала во мне любопытство, и хотелось познакомиться с ним поближе. Во время приготовлений ко взлету и набора высоты я незаметно наблюдал за ним. Он привычными движениями застегнул ремень безопасности, взял у стюардессы сосательную конфету и, освободив ее от фантика, отправил в рот. Поиграл с фантиком. Потом неожиданно закрыл глаза и словно «отключился»: сидел, не шелохнувшись (даже перестал сосать конфету), почти не дыша. Точно так же «включился» минут через пятнадцать. Как ни в чем ни бывало принялся снова сосать конфету, открыл глаза.

— Вы давно читаете лекции? — Наконец спросил я.

— Лекции? Я не читаю лекций, — усмехнулся Давид, — так, иногда, когда друзья попросят, соберемся, поговорим. Я вообще слова, теорию не очень люблю…

— То, что вы говорили тогда в «Дубраве» про бессмертие и переселение душ — это индуизм?

— Идея бессмертия и переселения душ в том или ином виде присутствует в каждой религии. Но я действительно в основном рассуждал в рамках индуистского мировоззрения.

— Где вы сами этому всему учились?

— Иван, просьба: давай на «ты». Так привычнее, — улыбнувшись, он слегка похлопал меня по руке. Я пожал плечами и улыбнулся в ответ.

— А учился я много чему и много где, начиная с биологического факультета, который, правда, так и не закончил.

— Вы… — я запнулся. — Ты где-нибудь работаешь?

— Сейчас нет. Меня наследство кормит…

Он не пояснил, какое и чье наследство. Расспрашивать об этом я посчитал бестактным. Давид продолжал улыбаться, и я подумал, что первый раз в жизни встречаю человека, способного на протяжении такого долгого времени (практически постоянно!) находиться в приподнятом состоянии духа и одаривать мир добродушной улыбкой.

Стюардессы повезли по проходу шкафчики с едой. Одна из них сразу подошла к Давиду:

— Извините, вы заказывали спешиал меню?

— Да, вери спешиал, — усмехнулся он.

Стюардесса принесла ему поднос. Сверху на упаковочной пленке был приклеен желтый листок с надписью «SMVM».

— Классно быть вегетарианцем: еду тебе первому приносят, — весело посмотрел на меня Давид, распаковывая обед.

— SMVM — это «Special menu, vegetarian menu»? — Спросил я.

— Vegetarian meal, — поправил он.

— Ты давно вегетарианец?

— Не помню… Лет двадцать.

— Не сложно?

— Сложно. — Рассмеялся он, — особенно в Москве. Фруктов и овощей мало, и они дорогие. Не то, что в Индии…

— Ты был в Индии? — Ухватился я за ниточку, ведшую к интересовавшему меня прошлому Давида.

— Жил там некоторое время…

— По работе?

— Не совсем. Занимался йогой.

— Здорово… Долго?

— Нет. — Давид снисходительно махнул рукой. — Лет восемь, с перерывами. Но это тоже давно было.

Цепочка расспросов о прошлом Давида опять прервалась. Мы молча ели: я — говяжье жаркое с пюре, он — грибы с горохом.

— Ты вегетарианец по каким-то убеждениям? — Я пытался нащупать новую тропинку в его внутренний мир.

— Совсем нет. Просто йога в свое время приучила.

— Сейчас ты еще продолжаешь заниматься йогой?

— Каждый из нас в определенной мере занимается йогой. — Пожал плечами Давид. — Если ты работаешь — это карма-йога. Стараешься не грешить — значит, занимаешься ниямой. Размышляешь о строении мира — погружен в джняна-йогу. Ровно дышишь — практикуешь пранаяму. Так что когда тебе кто-нибудь говорит «дыши ровно» — значит, перед тобой гуру, желающий посвятить тебя в безграничный мир йоги.

Мы рассмеялись.

— Я плохо понимаю в йоге, — продолжил расспросы я, — но в ней ведь есть какие-то измерения прогресса, духовного роста? Как ты, например, оцениваешь себя и других, кто более продвинутый в йоге — по каким показателям?

Давид задумался, потом проговорил:

— В свое время — давно — от первой жены ушел я, ну а потом — позже — вторая жена уже сама ушла от меня. Думаю, в этом явно есть определенный показатель прогресса и духовного роста, — снова рассмеялся он.

Улыбнувшись, я подумал, что с этим человеком невозможно говорить о чем-то серьезно.

Мы закончили трапезу.

— Спать не хочешь? — Спросил меня Давид.

— Нет.

— А я посплю, — он как будто демонстративно натянул до носа плед и закрыл маской глаза.

Я переглянулся с Виталиком, сидящим вместе с Сергеем через проход от нас. Они играли в маленькие походные шахматы. Я достал журнал Esquire, который взял с собой в дорогу, и открыл на середине. Но неожиданно для себя через несколько секунд заснул.

— Вам колу, спрайт или минеральную воду? — Спросила стюардесса.

Я попросил «спрайт». Через несколько минут самолет начал заходить на посадку. Давид не спал и читал книгу. Наклонившись — словно поправляя кроссовки — я прочитал на обложке «Зенон Косидовский «Сказания Евангелистов».

— Погружаешься в тему? — Кивнул я на книгу.

— Фрагментарно, — улыбнулся Давид, повернувшись ко мне, — но пишут в основном всякую фигню… Как поспал?

— Классно, — пожал я плечами.

— Тебе нужно больше спать.

— Почему? — Я бросил на него настороженный взгляд.

— Недоспал ты в своей жизни, — он продолжал с улыбкой смотреть на меня.

Это было правдой. Но мне всегда очень не нравилось, когда кто-то мог так легко прочитывать мое внутреннее состояние и мое прошлое:

— С чего ты взял?

— Аура у тебя сонная, — рассмеялся Давид.

— Нет, серьезно?

Он неопределенно развел руками:

— Мне кажется, у супермоделей такой образ жизни, что им приходится не высыпаться…

Мне было нечего добавить или возразить, но внутри остался неприятный осадок.

Шасси самолета соприкоснулось с бетонным покрытием посадочной полосы. Салон сильно затрясло, но по мере торможения тряска ослабла. Кто-то из пассажиров захлопал в ладоши, вслед за ним и остальные одарили команду экипажа аплодисментами.

— Чего они хлопают? — Неодобрительно покачал головой Виталик.

— Рады, что еще немного поживут, — улыбнулся Давид, тоже хлопнув несколько раз.

Мы неторопливо собрали вещи и направились к выходу из самолета. Вежливо попрощались со стюардессами и ступили на мягкий ковролан аэропортового рукава. Обернувшись, я увидел, как шедший последним Сергей перекрестился.

В здании аэропорта нас встретила девушка в синей униформе с табличкой «VIP. Давид Михайловский». Давид с удивлением обернулся к нам:

— Приятный сюрприз…

Мы проследовали за девушкой в комнату с мягкими креслами и кабинкой паспортного контроля. Молодой казах-пограничник проверил наши документы и пожелал приятного пребывания в Казахстане.

— Ты раньше уже был в Алма-Ате? — Спросил Виталик у Давида.

— Бывал — когда еще проводил тренинги. Последний раз в 2006-м, если мне не изменяет память. А ты?

— Никогда не был, — Виталик убрал паспорт в рюкзак и направился к выходу из VIP-зала.

За дверью нас (точнее, Давида) ждали две красавицы: высокая, со спортивной фигурой, светлокожая казашка с большими светло-карими глазами и длинными черными волосами, и русская девушка с соломенными волосами, ростом чуть меньше, с высокой грудью, с миловидными, хотя и немного грубоватыми, «деревенскими» чертами лица. «Словно с эскорт-сервиса», — мелькнуло у меня в голове, — «может, Давид действительно, чтобы пустить нам пыль в глаза, заказал услуги VIP-встречи и девушек из эскорт-сервиса?»

— Давидка! — Радостно крикнула казашка и бросилась ему на шею. Вслед за ней и блондинка подбежала к Давиду и обняла его с другой стороны.

— Давидуська, — с улыбкой повторяла первая. Русская же молча прижалась к нему, закрыла глаза и замерла в каком-то внутреннем экстазе.

— Айгуль… Оля… — Тихим сладким голосом проговорил Давид и тоже с блаженством закрыл глаза.

Отрешившись от окружающего мира, они застыли в крепком объятии. Мы с Виталиком переглянулись. Сергей поставил на пол дорожную сумку и прислонился к стене, всем своим видом показывая, что ждать нам возможно придется долго. Вслед за ним и Виталик сбросил рюкзак с плеч на пол, смущенно огляделся по сторонам. Я тоже чувствовал себя не в своей тарелке. Но через несколько секунд Давид разорвал сковывавшие их невидимые цепи и вернулся в реальный мир:

— Рад вас видеть, девочки. Спасибо… Порадовали старика, — он разомкнул объятия и обернулся к нам, — ну, познакомьтесь, что ли…

Айгуль со счастливой улыбкой — словно мы были знакомы с детства — подошла ко мне, ласково обняла и поцеловала в губы. Вслед за ней то же проделала и Оля. Поцелуи и объятия достались и Виталику. Сергей отстранился от девушек, демонстративно протянув им для пожатия руку и слегка поклонившись (что позволило ему отступить немного назад — на всякий случай).

После неожиданных и бурных приветствий мы вышли из здания аэропорта и направились к стоянке.

— Все, что ты просил, нашли. — Донеслась до меня фраза Айгули Давиду. — Нас ожидает необычная практика, да?

Давид с улыбкой посмотрел на нее и ничего не ответил.

Мы подошли к новенькому черному «Porsche Cayenne». У нас с Виталиком, до сих пор не пришедших в себя после девичьих поцелуев, и вовсе отвисла челюсть. Айгуль щелкнула брелоком сигнализации и открыла багажник. Рядом с Porsche была припаркована белая «Нива», принадлежащая Оле. Мы загрузили вещи и сели в машину — все, конечно, выбрали Porsche.

— Нет, пойду к Оле, — вдруг опомнился Давид, севший на переднее сиденье, — а то ей там наверное очень одиноко… Ну а тебя мальчики развлекут, — улыбнулся он Айгуль и, поцеловав ее, вышел из Porsche и пересел в «Ниву». Виталик не преминул тут же переместиться на его место.

Еле двигаясь по затору на выезде со стоянки мы наконец покинули территорию аэропорта. На относительно свободной трассе Айгуль притопила педаль газа и Porsche понесся вперед.

— Сколько у него максимальная? — Спросил Виталик.

— Двести пятьдесят, — с напускным безразличием ответила Айгуль.

Неожиданно на одном из поворотов нас обогнала белая «Нива», из окна которой на нас с улыбкой смотрел Давид.

— Ни фига себе… — Удивился Виталик, — у нее форсированный движок?

Айгуль усмехнулась:

— Нет, просто японский. Она в свою «Ниву» двухлитровый двигун со старого «Сузуки» впихнула.

— Но у тебя же все равно мощнее! Давай, сделай ее! — Вошел в азарт Виталик.

— А зачем? — С улыбкой посмотрела на него девушка, — пусть поиграется… Вот за город поедем — там и погоняем.

Мы выехали на какой-то проспект и впереди, в серо-коричневой дымке городского смога, показались снежные вершины гор — близкие и массивные. Из-за смога они выглядели необычно — совсем не так, как на фотографиях горных пейзажей. Реалии промышленных будней наложили на их красоту отпечаток некоего сюрреализма.

— Вы уже были в Казахстане? — Спросила Айгуль.

— Не-а, — друг за дружкой ответили мы.

— Ну тогда добро пожаловать в Алма-Ату, — улыбнулась она, — кош келдениздер!.

На меня вдруг накатила волна необыкновенной легкости и счастья. Я сбежал из Москвы, сбежал из России — от преследователей в темных костюмах, от всех агентов, гримеров, фотографов, менеджеров и прочих, прочих других… От своего прошлого и от паранойи… Я свободен. Может быть, впервые за много лет.

Глава 7

Мы устроились в небольшой гостинице с казахским названием «Жетысу», в центре города. На соседней улице громыхали трамваи.

Мы взяли два двухместных номера: один нам с Виталиком, другой напротив нас через коридор — для Давида и Сергея. Комнаты оказались вполне чистенькими и уютными — особенно учитывая их относительно небольшую стоимость.

В восемь вечера к нам в дверь постучал Давид:

— Я в гостинице ночевать не буду. Встретимся утром на завтраке. — Он улыбнулся. — Девочки приедут в восемь тридцать, и нам к этому времени нужно быть готовыми. Так что ложитесь сегодня спать пораньше… Орлы…

— А практиковать сегодня еще не будем? — С ноткой разочарования в голосе спросил Виталик.

— Нет. Здесь нет условий, — он подмигнул Виталику, усмехнулся и закрыл за собой дверь.

— Слушай, он не гомик? — Спросил я.

Виталик лег на кровать и включил телевизор:

— Вряд ли…

По первому каналу шел какой-то сериал.

— Может, пойдем пива возьмем? — Предложил я.

— Можно. Но завтра же рано вставать… — Виталик сощурился, — давай лучше водки.

— В смысле — чтобы раньше встать? — Усмехнулся я.

— Пойдем у Сергея спросим. Что он выберет — то и возьмем, — с неожиданным энтузиазмом Виталик вскочил с кровати.

— Думаешь, он будет? Весь же из себя такой набожный.

— Что, если набожный, теперь не пить? — Хмыкнул Виталик и вышел из номера.

Он постучал в дверь Сергея, но никто не ответил. Я вдруг поймал себя на мысли, что почему-то именно этого и ожидал.

— Ну вот… — Усмехнулся Виталик, — набожный и религиозный, а сам уже куда-то свалил. Что теперь делать будем?

Я ничего не ответил и побрел по гостиничному коридору в холл с большими кожаными креслами и стеклянным журнальным столиком. Прошел к окну и посмотрел на улицу. Там все кишело: люди, машины, и даже казалось, что бездомные собаки и птицы двигались здесь суетливо. Чем-то похоже на Москву, чем-то — не похоже. Чувствовалось больше хаоса, больше «азиатчины». Смуглые скуластые лица, узкие глаза. Хитрые улыбки, фамильярные жесты. Прямо у края проезжей части несколько молодых парней сидели на корточках и курили. «Азия… Азия…» — невольно повторил я про себя.

— Нас, по-моему, просто бросили, — услышал я смешливый голос Виталика.

Я обернулся. Виталик развалился в кожаном кресле.

— Нас бросили, — повторил он, — и что это значит: будем пить пиво или водку?

— Что пьют дети, когда их бросают? — Вырвался у меня странный вопрос.

— Дети? Когда их бросают? — Задумчиво повторил Виталик, — наверное, водку…

Через сорок минут мы вернулись в номер с бутылкой «Немирофф», соком, хлебом и колбасой. Краем глаза я заметил, что дверь в номер Сергея приоткрыта. Кивнул Виталику. Оставив в нашей комнате спиртное и еду, мы прошли к Сергею. В номере никого не оказалось. Нераспакованная сумка Давида стояла в углу. Вещи Сергея были в беспорядке разложены на его кровати — рубашка, шорты, акафист, маленькая икона, молельные четки.

— Больше всего мне интересно, что в этой сумочке, — кивнув на сумку Давида, тихо проговорил я.

— Открой да залезь, — пожал плечами Виталик, — хотя вряд ли ты там найдешь что-нибудь, кроме трусов и маек.

Я на некоторое время застыл в нерешительности, но потом быстро подошел к сумке, сел перед ней на пол и открыл замок-молнию. Действительно трусы и майки… Пластиковая банка с надписями на индийском языке. Ботинки. В глубине прозрачный пакет с бритвенными принадлежностями. Непрозрачный пакет то ли с журналом маленького формата, то ли с книгой в мягкой обложке. Антикварный продолговатый ящичек из красного дерева, инкрустированный белыми и желтыми минералами, украшенный барельефом многорукого человека со слоновьей головой. «Вот оно!» — мелькнуло в голове, приятный холодок предчувствия разлился по груди. Хотя что я подразумевал под этим самым «оно», я бы не смог объяснить.

Ящичек приятно тяжелил руку — даже не своим содержимым, а массивностью дорогого южного дерева, из которого он был изготовлен, и обильной восточной инкрустацией. Я попробовал открыть крышку, но она не поддавалась. Судя по всему, где-то находился секретный замочек. Я беспомощно вертел в руках артефакт, напоминая наверное в этот момент мартышку с микроскопом.

В коридоре послышались голоса. Я резко обернулся к Виталику. Он подскочил к двери и выглянул наружу, потом быстро ее захлопнул и растерянно повернулся ко мне:

— Там Серега. Сюда идет… — прошептал надрывно.

Я быстро запихнул ящичек и остальные вещи в сумку, закрыл замок и поднялся на ноги.

— Выходим, — сделал знак Виталику, — мы пришли за ним пить водку, но его не нашли и теперь возвращаемся в номер.

Виталик кивнул головой и открыл дверь. На пороге стоял Сергей, и с ним — молодая девушка-казашка, в манере поведения и в одежде которой легко можно было угадать проститутку.

— О! А мы тебя ищем, — невинно поднял брови Виталик, — пойдем водку пить.

У Сергея нервно заморгал правый глаз, потом, заикаясь, он гаркнул:

— Не-не-несите сюда! — Повернулся к девушке, — т-ты будешь пить?

Девушка пожала плечами:

— Если с соком…

— Да, конечно. Сок есть! — С облегчением выдохнул Виталик, радуясь, что инцидент с нашим проникновением в чужой номер исчерпан. — И колбаса есть!

Обойдя девушку, мы юркнули в свой номер.

— А ты все «просветленный, просветленный»… — Нервно рассмеялся Виталик. — Нормальный пацан. Не успел разместиться — сразу проститутку в номер.

— Нужно не засиживаться, чтобы не испортить кайф человеку, — я положил в пакет водку и сок.

— Знаешь… — Догадка осветила лицо Виталика, — Давид, возможно, специально уехал, чтобы Сергея проверить.

— В смысле? Зачем?

— Проверить его религиозность, силу воли.

— Ерунда. На фиг ему это надо…

— Сергей все-таки в какой-то мере его ученик. Мне кажется, что Давид вполне мог так сделать.

— Похоже на какие-то детские игры, — я направился к двери.

С выпивкой и закуской мы вернулись в номер Сергея. Он безучастно сидел на кровати, в то время как девушка складывала его разбросанные вещи в тумбочку. Я выставил спиртное и еду на письменный стол. Виталик сходил в ванную и ополоснул стаканы.

— Меня зовут Иван. А вас как? — Спросил я девушку.

— Гульжан, — безразлично ответила она.

— Меня — Виталик, — вставил мой приятель, суетясь с закуской.

— Сергей, ты в порядке? — Я встал перед ним с открытой бутылкой водки.

— В порядке. Совершенно в порядке, — тихо проговорил он и улыбнулся, — н-наливай.

Мы сели вокруг тумбочки, выдвинутой в центр свободного пространства комнаты. Я разлил по стаканам водку, и мы выпили, традиционно произнеся «за знакомство».

— Как живется в Алма-Ате? — Спросил Виталик у Гульжан.

— Хорошо живется, — улыбнулась девушка.

— Да, наверное не то, что в Москве. Там цены сейчас вообще безумные. Бутылочка воды — тридцать рублей. Майка — тысячу… — Виталик принялся рассуждать о сложностях столичной жизни.

Я снова разлил, и мы выпили. Виталик сморщился и закашлялся:

— Криво пошла…

Сергей взял бутылку и наполнил стаканы:

— Н-надо вдогонку — утрамбовать.

Мы снова влили в себя водку.

— Эта уже лучше, — улыбнулся Виталик, закусывая толстым ломтем колбасы.

— Сколько стоит твой ад? — Глядя на Гульжан в упор, спросил Сергей.

Гульжан смущенно улыбнулась и оглянулась на нас с Виталиком.

— Может, не стоит так высокопарно… — С наигранной усмешкой проговорил я после неловкой паузы.

— С-сколько стоит твой ад? — Не обращая внимания на мои слова, повторил Сергей. — Н-например, в месяц? Сколько ты получаешь в месяц, чтобы попасть в ад? Чтобы сейчас жить в аду?

Девушка снова бросила на нас с Виталиком недоуменный взгляд, но, не найдя нужной поддержки, негромко ответила:

— У меня маленький ребенок. Его кормить, одевать нужно…

— Знаю… — Нетерпеливо оборвал Сергей, — все так говорят. И во сколько ты оценила свой ад? К-какова арендная плата в месяц?

— Ну… По разному бывает, — замялась девушка, — около тысячи где-то. Иногда больше.

— Дешево. Дешевый ад.

— У меня в самом деле пятилетний сын. Мужа нет. Кто еще его кормить и одевать будет? — Монотонно пробубнила Гульжан.

— М-моя м-мать повесилась два года назад. Сейчас она в аду. Она часто приходит ко м-мне во сне, — быстро и возбужденно, брызгая слюной, говорил Сергей, — Ей там очень плохо. Ужасно. У ее боли и ужаса н-нет конца. Боль и страдание навечно — на все оставшееся время. Она за это тоже недорого заплатила. Несколько лет одиночества. И я за это заплатил. Тоже недорого — пару лет в Москве, н-непыльная работа, н-несколько опубликованных стихотворений. Всего несколько! Ад нам достается по дешевке. Н-не н-надейся, — он порывисто взял девушку за руку, — что ты туда не попадешь.

Гульжан медленно, но уверенно высвободила руку:

— У меня сын. Мне простится.

— У моей матери тоже был сын… Тысяча долларов? — Сергей встал с кровати, взял свою сумку, достал оттуда деньги и протянул их девушке. — Здесь не тысяча долларов — меньше, но я покупаю тебе две недели жизни без ада, чтобы ты могла за это время найти работу. Любую, чтобы хватило на еду три раза в день, на штаны и рубашку твоему сыну и тебе.

Гульжан опустила голову.

— Только н-не нужно благодарить, — Сергей быстро всунул купюры в руку девушки.

Она положила деньги на тумбочку рядом с колбасой, потом взяла половину:

— Мне нужно отдать. Можно я пойду? — Спросила у нас с Виталиком.

Мы молча пожали плечами.

Сергей взял бутылку и разлил водку по стаканам. Гульжан вышла из комнаты.

— Выпьем! — Сергей поднял стакан.

Мы выпили, закусили.

— Ребята, вы на м-меня только не обижайтесь, — с неожиданно слезливым раскаянием проговорил Сергей, заглядывая поочередно в глаза то мне, то Виталику.

— Да, что-то тебя пробило… — Неловко усмехнулся Виталик, — проще нужно быть, Серега, проще…

Сергей встал с кровати, прошел в ванную комнату и включил воду. Через минуту вернулся с мокрой головой:

— Да, н-надо учится контролировать себя. Н-надо работать над собой! — Снова сел на кровать и взял бутылку.

Мне стало тяжело сидеть в этом номере с Сергеем и Виталиком. Хотелось напиться, но алкоголь не действовал нужным образом. Я знал, что даже если продолжать пить, то никакой радости это не принесет. Будет только наваливаться тяжелый серый хмель и заболит голова. Такое состояние. Такой вечер. Ничего не поделаешь.

Я поднялся с кровати:

— Все. Я спать. Устал.

— Ты что, перестань… — Виталик принялся уговаривать меня остаться «чтобы не разрушать компанию». Сергей тоже поднялся с кровати и протянул мне руку:

— Извини. Я т-тебя не обидел?

— Все в порядке. — Я пожал его влажную ладонь. — Просто устал и хочу спать. Тем более, завтра рано вставать.

— Да, конечно. Извини.

Оставив собутыльников вдвоем, я вернулся в свой номер. Принял душ и лег спать. Сквозь сон слышал, как в номер вошел Виталик, покопался в своей сумке и опять вышел.

Когда я утром проснулся, Виталика в номере не было. Кровать его оставалась заправленной. Чертыхнувшись про себя, я вышел в коридор, где столкнулся с Сергеем, на удивление свежим и бодрым.

— Доброе утро, — в своей обычной сдержанно-отстраненной манере проговорил он.

— Привет. — Ответно приветствовал его я. — Где Виталик?

Сергей удивленно посмотрел на меня:

— Н-не знаю. Мы допили водку, и он ушел. Я его больше не видел.

— Черт! — Вслух выругался я. — Куда он делся? Он сильно пьяный был, когда от тебя ушел?

— Н-не знаю. Н-не обратил внимания.

Часы показывали восемь пятнадцать.

— П-пойдем завтракать? — Спросил Сергей. — Н-нам через пятнадцать минут уже готовыми нужно быть.

— Нужно. Но где нам теперь Виталика искать?

— Может, внизу у администратора спросим?

Ни администратор, ни охранник Виталика не видели. Мы решили позавтракать и потом уже приступить к широкомасштабным поискам, не вполне себе представляя, что имели под этим в виду.

В гостиничном ресторане было пустынно. В центре зала за столом сидел Давид и с аппетитом ел кашу. Увидев нас, он широко улыбнулся и приветливо помахал рукой. Мы подсели к нему.

— Привет. Как дела? — Жизнерадостно приветствовал он нас.

— Нормально, — я бросил быстрый взгляд на Сергея.

— Хорошо спится? — Продолжал улыбаться Давид.

— Хорошо, — изобразил я подобие улыбки на своем лице.

— Виталик пропал, — тихо проговорил Сергей.

— Куда же? Украли? — Рассмеялся Давид, удивленно подняв брови.

— Хрен его знает… Не ночевал в номере.

— Что ж, не иголка — отыщется. Каша — обалденная. Рекомендую, — Давид поднялся из-за стола, — пойду в номер собираться.

Мы поели овсянку, оказавшуюся на мой вкус отвратительной — жидкой и несладкой. После завтрака вернулись на наш этаж. Давид хозяйничал в своем с Сергеем номере; в открытую дверь я увидел его обнаженный торс с двумя шрамами на спине.

— Сереж, подожди минутку, — крикнул он, — я тут манатки свои разбираю и переодеваюсь.

— Ага, — Сергей покорно прислонился к стене.

— Заходи пока ко мне, — предложил я, поворачивая ключ в замке.

В конце коридора хлопнула дверь, из которой вышли две девушки и направились в нашу сторону. Одной из них была Гульжан. Опустив голову, она прошла мимо нас, не здороваясь. Сергей хотел остановить ее, но бросил на меня быстрый взгляд и отвернулся. Девушки прошли к лестнице, откуда потом послышалось цоканье их каблуков по ступенькам. Дверь в конце коридора снова открылась, и из нее вышел Виталик. Увидев нас, он смутился, но потом зашагал к нам нарочито развязной походкой.

— Не опаздываем еще? — Спросил, подойдя к нам и заглядывая в открытую дверь к Давиду.

Сергей посмотрел на него исподлобья и резко, но в то же время как-то неуклюже, ударил кулаком в челюсть. Виталик отшатнулся к стене, тут же повернулся к Сергею и замахнулся для ответного удара, но остановился и опустил руку. Сергей, скривившись от боли и тряся рукой, которой ударил, скрылся в ванной комнате своего номера. Не глядя на Виталика, я вошел к нам в комнату.

Глава 8

Из гостиницы мы выписались только в пол-десятого. Сергей и Виталик, оба хмурые и несчастные, со свеженалепленными пластырями — у одного на подбородке, у другого на фалангах указательного и среднего пальцев — стояли у входа в гостиницу. Мы ждали Олю, которая зашла в гостиницу «пописать» — как она сама сообщила всем с невинной непосредственностью.

— Видишь, — уже спонтанно начались практики, — подмигнул Давид Айгуле, стоявшей здесь же, — драчки пошли первыми. Правда, Витек почему-то в ответ не ударил. Но ничего, мы это еще отработаем.

— Т-ты м-меня извини, — заикаясь, проговорил Сергей. Он резко поднял руку, потер лоб и порывисто повернулся к Виталику, — извини. Не говори только ничего. Ничего не говори! Извини! Я не должен был.

Виталик пожал плечами:

— Извиняю.

— С-спасибо. Я не могу судить…

— А ты говоришь «еще отработаем», — усмехнулась Айгуль, глядя на Давида, — по-моему, отменяются драчки.

Давид усмехнулся и молча пожал плечами. Потом подбросил монетку, поймал ее и посмотрел, что выпало.

К нам подошла пожилая сухощавая казашка в платке:

— Вы на экскурсию по городу?

— Нет, мы сами по себе, — ответила Айгуль. Казашка с подозрением нас оглядела и вошла в здание гостиницы.

— Знаешь, что такое грех? — Давид посмотрел на Сергея. — Грех — это все, что отвлекает нас от пути к Богу.

— Н-но т-ты же сам говорил, что Бог присутствует во всем, во всех частицах Вселенной… Получается, что нет ничего, что может отвлечь нас от пути к Богу?

— Вот именно… — Улыбнулся Давид.

— Ну что, по коням? — Из гостиницы вышла Оля.

Мы долго выезжали из города по нескончаемым пробкам, объездам. По машинам разделились так же, как по дороге из аэропорта: Давид с Олей в «Ниве», Сергей, Виталик и я — в «Порше».

— Хуже, чем в Москве… — Задумчиво проговорил Сергей, разглядывая людей в стоящем на перекрестке странном автобусе, похожем на ПАЗик, только импортном, более современном и комфортном. Впрочем, его комфорт не спасал пассажиров — салон был настолько переполнен, что из окон наружу высовывались руки, плечи и даже голова какого-то озорного мальчишки, который, в отличие от остальных пассажиров, получал явное удовольствие от невольного экстрима.

— Угощайтесь, — Айгуль достала из холодильника пакет со светлыми шариками.

— Что это такое? — Спросил Виталик.

— Курт. Засушенный творог. С пивом классно.

— А пива нет? — В голосе Виталика послышалось воодушевление.

— Нет, — рассмеялась Айгуль.

— Может, остановимся, возьмем? — Неуверенно предложил он.

— Сам же знаешь — четвертый пункт.

— Какой еще четвертый пункт?

— Ты не был на Давидовских семинарах? Мораторий на алкоголь во время практик.

— Сейчас же не практика… — Недовольно протянул Виталик. — И когда уже начнутся практики? А то Давид только обещает да обещает…

— Давид говорит, что каждая секунда нашей жизни должна стать практикой.

В ответ раздался только приглушенный нечленораздельный звук, похожий одновременно на вздох и на мычание.

— Практики — это имеются в виду тренинги? — Спросил я.

— Ну… Типа… — Кивнула Айгуль.

— Расскажи о них. А то все говорят «практики, семинары», а что это такое, никто не признается.

— Ну… — Айгуль замялась, — об этом не расскажешь. Через них нужно просто пройти. Наша жизнь полна историй слабых людей, их потерь и поражений, разрушенных мечтаний и разочарований. Жизнь полна слабых людей. Сильный человек в ней — аномалия. Практики делают тебя сильнее, дают возможность вырваться из этого болота слабости.

Виталик отвернулся к окну.

Наконец мы вырвались из города. Справа от трассы, совсем рядом, в двух-трех километрах, поднимались к небу холмы, предгорья, а за ними — массивные, поросшие елями, горные хребты и величественные снежные вершины.

Айгуль вставила в магнитолу диск и прибавила громкость. Зазвучала бодренькая песенка «Мумий Тролля». Педаль акселератора под Айгулиной ногой устремилась вниз. С нашей машиной поравнялась белая «Нива». Давид с улыбкой смотрел на нас, а Оля сосредоточенно следила за дорогой, положив руки на руль. Айгуль опустила окно и высунула наружу левую руку. Показала Давиду два вытянутых вверх пальца — «Victory» — и рассмеялась. В ответ Давид тоже выпрямил указательный и средний пальцы, но превратил их не в вертикальную «V», а в горизонтальные ножнички и сделал вид, будто срезает Айгулины пальчики. Айгуль рассмеялась еще громче.

— Юу-ху! — Прокричала она и утопила гашетку в пол. «Нива» словно осталась стоять на месте, а «Порше» пошел на взлет. Моя спина мягко вдавилась в кожу сиденья.

— Юу-ху! — Снова прокричала Айгуль в такт музыке.

«Начинается веселенькое приключение», — усмехнулся я про себя. Виталик и Сергей тоже невольно улыбнулись.

— Громче музыку! — Крикнул Виталик.

Айгуль повернула ручку до максимума. Низкие басы ударили по барабанным перепонкам так, что они словно продавились внутрь и задрожали. Появилось ощущение, что окружающий мир неуловимо меняется.

— А-а-а, чертова шаманская вибрация, — Сергей поднес к ушам ладони с широко растопыренными пальцами и с улыбкой посмотрел на меня. Я закрыл глаза.

— Колу будешь, из холодильника? — Айгуль протянула мне красную баночку.

Я взял холодную, с капельками осевшей воды, банку «Кока-колы» и приложил ее к щеке. Посмотрел в зеркало заднего вида на Айгуль. Она не замечала моего взгляда.

— Айгуль, а у тебя таблеток от головной боли нет? — Спросил Виталик.

— Нет… Ты что… — С удивлением, смешанным с возмущением, ответила Айгуль. — Я не употребляю медицинские препараты.

— Почему? — Удивился Виталик.

— Не позволяю системе управлять мной.

Виталик пожал плечами и натянуто усмехнулся. Я сдвинулся к нему, чтобы увидеть в зеркале заднего вида себя, осмотрел прическу, поправил волосы.

В небе парили крупные птицы.

— Орлы? — Спросил я у Айгуль.

— Фиг их знает. — Она рассматривала свои ногти. — Может, соколы. Может, беркуты. Да, точно, беркуты, — Айгуль подняла голову и одарила меня изучающим взглядом.

Машины были припаркованы у обочины. С обоих сторон трассы простиралась желтая степь. Справа километрах в десяти степь перерастала в горы. Пейзаж там менял цвет от желтого к зеленому. Оля открыла капот своей Нивы, одела рабочие перчатки и, взяв в багажнике два гаечных ключа, начала что-то подкручивать.

— Что-то сломалось? — Спросил Сергей.

— Ерунда, — негромко ответила Оля и после паузы добавила:

— Башмак цепи разбалтывается. Приходится подкручивать.

— И часто?

— Нет. Нормально, — подкрутив что нужно, она закрыла капот, — километров двести без проблем ходит. А вообще менять надо.

Айгуль скучающе оглянулась по сторонам, потом снова посмотрела на меня, сощурив глаза:

— У тебя знакомое лицо. По-моему, я тебя где-то видела.

Наконец-то… А то уже почти отвык от этого «я вас раньше где-то видел…»

— Возможно, — пожал я плечами, — я снимался в рекламе.

— Понятно, — улыбнулась Айгуль, — наверное, прикольно…

— Да, в чем-то прикольно. А ты где работаешь?

— В ООН.

— Нравится?

— Это тоже прикольно, — усмехнулась она, тряхнув головой. Прядь вьющихся темных волос упала на лицо.

К нам подошел Давид, вернувшийся из оврага, куда все по очереди ходили справлять нужду. Айгуль с блаженной улыбкой протянула к нему руки. Закрыв глаза, они замерли в нежном объятии. Через минуту к ним присоединилась Оля. Из оврага вышли Виталик с Сергеем.

— Где ночевать будем? — Спросил Виталик.

Я пожал плечами.

— Жрать охота, — он прислонился к двери «Кайенна».

— Неужели проголодался? — Усмехнулся я. В дороге его мутило, он отказывался от любой еды, которую предлагала Айгуль, и только пил воду.

— Ага, — Виталик взял из машины бутылку «Бонаквы» и присосался к горлышку.

— Я б-бы тоже съел чего-нибудь горяченького, — задумчиво проговорил Сергей, глядя в землю.

Не разрывая объятий, Давид открыл глаза и посмотрел на нас:

— Может, в степи заночуем? — Мягко проговорил он, — костер, печеная картошечка, звездное небо.

— Да, да, давайте в степи, — подхватили Айгуль и Оля.

— Где в степи? — С опаской поднял голову Сергей, — здесь, что ли?

— Да где угодно, — подмигнул ему Давид, — хоть здесь, то там. Только не у дороги желательно.

Мы расселись по машинам, и наш маленький караван снова двинулся в путь — с дороги прямо в степь, через овраг, по буеракам. Оля задорно глянула на нас, сидящих в «Порше», включила полный привод и надавила на газ. «Нива» козленком перемахнула через овраг и понеслась по пересеченке в степь.

«Кайенн» по ямам двигался гораздо более осторожно и медленно. Айгуль выбирала колею, объезжала кустики жесткой травы. Через овраг мы перебрались скорее, как гусеница, нежели как козлик. Впереди постепенно рассеивалось облако пыли, оставленное «Нивой», оторвавшейся от нас метров на пятьсот.

«Костер, печеная картошечка, звездное небо…» Для меня было загадкой, где в степи мы сможем найти дрова для костра. Но я недооценивал Айгуль и Олю. Мы остановились в абсолютно пустынном месте, в нигде. Вдалеке в полупрозрачной дымке еле виднелись горы.

— Распаковываемся? — Айгуль открыла дверь багажника.

Кроме палаток и прочего скарба там оказалось два ящика с саксаулом и коробка сухого горючего.

Мы скинули вещи на землю. Оля, скрестив по-турецки ноги, села на землю разводить костер. Виталик с Сергеем взялись за установку палаток.

— Поможешь? — Обратился ко мне Давид, копаясь в своей сумке. Я подошел к нему. Он достал компактные аудиодинамики, протянул мне.

— Здесь и без музыки классно, — заметил я.

— Это не для музыки, — с улыбкой возразил Давид.

— А для чего?

— Позанимаемся практиками немного. Кто хочет, конечно.

— С чего играть будешь? — Спросил я.

— У меня МП-3 плеер есть, маленький, но удаленький. На него помещается все, что мне нужно; абсолютно все.

Мы подключили колонки к плееру и к аккумулятору машины. Давид проверил звук, удовлетворенно хмыкнул и отошел к своей сумке. Достал из нее так заинтриговавший меня ящичек из красного дерева, задумчиво огляделся по сторонам и тихо проговорил:

— Нет, здесь — смысла нет… — Убрал ящичек обратно в сумку.

Палатки были установлены, костер разведен. Мы с Виталиком сели к огню. Сергей лег на каремат и уставился в небо.

Оля приготовила быстрый ужин — разогрела консервы, нарезала овощи. Среди консервов не оказалось ни одной тушенки — только каши и овощные рагу.

— Че, мяса нет? — Разочарованно оглядел продукты Виталик.

Оля молча посмотрела на него, потом — на Давида.

— А ты тушенку не взял? — Спросил тот Виталика.

— Я думал, что мы централизованно…

— Можно будет завтра в деревне купить. Но если ты хочешь эти дни позаниматься практиками — я тебе не советую. Мясо забирает много энергии.

— Практиками заниматься конечно хочу. Только и мяса хочется…

К костру подошла Айгуль и села рядом со мной. Оля разложила по тарелкам еду. Я заметил, что «по кухне» в основном хозяйничала Оля. Айгуль же только немного помогла ей в начале, после чего ушла в свою машину, где занималась чем-то в одиночестве. Неожиданно она прижалась ко мне и положила голову на мое плечо. Но, взяв тарелку с едой, выпрямилась, посмотрела на меня и усмехнулась:

— Так быстро отвыкаешь от тактильного восприятия. Самое простое начинает казаться сложным… Хорошо, на работе ко мне привыкли — уже не удивляются. Правда, зам однажды начал приставать, а он урод такой, и внешне, и внутренне. Но я его быстро на хуй послала.

— Прямо так сразу? — Удивился Виталик.

— Конечно. Так и сказала «иди на хуй, старый мудак! Охуел что-ли вообще…» Он и отвалил быстро.

Мы рассмеялись.

— Тебе ничего потом не было? — Недоверчиво посмотрел на нее Виталик.

— Нет, конечно. Они же боятся все.

— Почему? У тебя крутая крыша?

Айгуль усмехнулась:

— Люди боятся не этого. Они боятся, что я свободная. Боятся, что езжу на «Кайенне». А про мою крышу придумывают уже сами, в меру своих способностей.

Мы поужинали. Оля собрала грязную посуду. Давид хитро посмотрел на Сергея, потом на Виталика:

— Ну что, после сытной еды, пока все добрые и довольные, самое время хорошо поругаться. Давайте, парни, докажите, что вы мужики…

Давид поднялся, посадил их друг напротив друга:

— Каждому дается по минуте. Один ругает другого, который молча слушает и все осознает. Потом меняетесь ролями.

Сергей с готовностью повернулся к Виталику — было видно, что он участвует в подобном не первый раз.

— Зачем это? — Неуверенно спросил Виталик.

— Помнишь, на одной лекции ты спрашивал у меня о психологических барьерах?..

— Да, что-то было.

— Как раз на эту тему… Ты это упражнение раньше не делал, поэтому лучше Сережа начнет.

— Но я…

Давид посмотрел на часы:

— Раз, два — поехали.

— Сука, гандон! — Неожиданно громко и с невероятной агрессией выкрикнул Сергей, — Блядь, к-как т-ты… — Он начал заикаться.

Оля и Айгуль покатились со смеху. Давид обернулся к ним, нахмурил брови и приложил палец к губам. Они продолжали беззвучно смеяться, катаясь по земле.

На лбу Сергея выступил пот:

— Т-ты или д-дебил, или спец-циально… Чтоб т-ты сдох! Еще раз… И с-сам т-тебя урою, — медленно, с трудом, но не сбавляя напора и агрессии, продолжал он.

— Прошла же минута, — шепнула Давиду Айгуль. Тот снова приложил указательный палец к губам.

Сергей, покрываясь потом, продолжал исступленно и медленно, с паузами заиканий, изрыгать из себя ругательства. Так прошла вторая минута, третья. Сергей затравленно посмотрел на Давида, потом на Виталика:

— Н-не м-могу б-больше. Да пошел ты вообще на хуй, педераст вонючий, — вдруг избавившись от заикания, легко выдохнул он последнюю фразу и замолчал.

Давид подождал несколько секунд, потом хлопнул в ладоши:

— Минута прошла. Витек, ответь теперь этому говнюку-заике и скажи ему все, что о нем думаешь. А то он даже нас уже достал.

— Да, достал ты. Всякую фигню говоришь. Вообще ты со странностями какими-то, то святоша, то злой, — неуверенно начал Виталик.

— Тебе че, больше нечего сказать, что ли? — Недовольно вмешался Давид, — тебя заика трехэтажным матом покрывает, еще чуть-чуть — и по морде бы тебе надавал, а ты ему ответить не можешь… Отпусти себя, пока можно! Порви его!

— Да, козел ты, сука! Мне еще указывать будешь, что делать, а что не делать! — Смелее продолжил Виталик, но по сравнению с рычанием Сергея его ругань нельзя было назвать иначе как лепетом.

Виталику Давид тоже дал добавочное время, но только одну минуту. Затем снова хлопнул в ладоши:

— Сережа, ответь Витьку. А то он вякал там что-то. Задави его окончательно, чтобы больше не возникал.

Сергей поднял голову, громко промычал что-то нечленораздельное, потом посмотрел на Виталика и чисто, без заикания и малейшей запинки, начал ругаться:

— Говно ты, пустое место. Строишь из себя что-то, базаришь без умолку, а внутри громе говна ни хуя нет. Только страх и комплексы. Обычное говно, которое смоют в унитаз и забудут…

Давид хлопнул в ладоши ровно через минуту:

— Витек, давай.

Виталик опять скорее делал вид, что ругается, нежели ругался на самом деле.

Давид выдерживал время. Прошла минута, вторая.

— Ты тоже говно. Надел маску верующего, а сам и матом ругаешься, и грешишь все время. О сексе на лекции у Давида все время говорил… — Виталик с трудом придумывал, что еще сказать Сергею.

Давид хлопнул в ладоши и снова передал очередь Сергею. Потом каждый из них еще по три раза выполнял «упражнение» в течение минуты. В ругательствах Сергея прошла целая палитра эмоций — от злости и ненависти до презрения и снисходительности. Со стороны Виталика же чувствовались только неуверенность и страх.

Наконец Давид в последний раз хлопнул в ладоши:

— Баста. Теперь у меня ко всем небольшая просьба: ничего не говорить в течение следующего часа. Просто помолчать. При крайней необходимости общаться можно жестами — но только при крайней необходимости. А лучше просто побыть наедине с собой. Все. Час пошел.

Молчать было несложно. Я отошел от костра и направился в степь. Усиливался ветер, не холодный, но и не такой теплый, как утром. Под его порывами забавно дрожали кустики тонкой жесткой травы — то мелко, как от холода, то раскачиваясь сильнее и словно резонируя с каждым дуновением.

«Интересно, что я должен понять за этот час молчания? — Думал я, — или этот час не для нас, а для Виталика с Сергеем? После нескольких минут непрерывной ругани тишина может в самом деле сильно подействовать на психику. Возможно, эти пресловутые практики — просто психологические упражнения и опыты».

Я поймал себя на мысли, что мне нужно освободиться от чего-то — почти материального — внутри. Хотелось какой-то ментальной рвоты. После того, как тебя вырвет, ты становишься чуть больше собой — на тот объем инородной субстанции, что ушла с блевотиной. Приходит опустошение, освобождение, легкость.