Бесплатный фрагмент - Секс с Люцифером

Посвящается моей любимой дочери Маргарите, истинной иной

ведущей жестокую борьбу со злом.

Победы тебе, милая.

Часть I
Обремененный

— Умоляю, раскрой мне величайшую тайну бытия.

— Хорошо. А ты не пожалеешь потом?

Из разговора автора с

зеркальным отражением.

На нашей грешной земле существуют три формы бытия, равноценных, но разных: материальный мир, где мы живем, мир сновидений, где мы гостим и таинственный потусторонний мир, откуда на нас смотрят.

Из сказаний древних инков

(адаптированный перевод).

Глава 1
Яйцо

Поздний вечер буйного южного мегаполиса.

По асфальтовым артериям пульсируют стремительные потоки бесчисленных авто, регулярно прерываемые тромбиками дисциплинированных групп суетливых, каких-то безликих человеческих особей. Город бодрствует, живет, зовет, манит океаном теплого переливчатого электричества.

Нудный утомляющий сухой ветер вдруг сходит с ума, мгновенно превращаясь в озверелый горячий шквал, поднимающий завесу бумажно-пластикового мусора и тучи мелкой въедливой рыже-серой пыли, проникающей в глаза, ноздри, за воротник, противно скрипящей на зубах.

Десять секунд, и все стихает.

Тишина.

Бархатный сезон, мать твою.

Час-пик. Трассы запружены автотехникой, как северные реки лососем в период нереста.

На автобусной остановке людно. Народ разный: веселая ватага студентов, возвращающихся в общежитие после трудного дня дробления гранита науки, парочка девиц-малолеток, ушедших с головой в свои новенькие электронные гаджеты, слегка подвыпивший изнуренный работяга средних лет, долговязый патлатый тинейджер-очкарик, мучающий скейт, несколько усталых молодых мамаш с дошколятами, возвращающиеся из детских садов. Прямо у края тротуара скопилась небольшая группа пенсионерок со злыми нетерпеливыми лицами.

Неподалеку, метрах в десяти от остановки (типа: «я не с вами») прохаживается по обочине ярко раскрашенная пышнотелая шатенка лет двадцати пяти, облаченная в безвкусно-вульгарное леопардовое мини-платье. В неестественно раздутых губах тонко дымит черная дамская сигарета. К уху прижат дорогущий смартфон. Девушка, что-то эмоционально лопоча в трубку, вдруг надевает на физиономию дежурную улыбку и призывно поднимает руку.

Рядом притормаживает роскошный двухместный итальянский спорт-кар. Не прекращая трепаться по телефону, кокетка открывает крылоподобную дверь и ныряет внутрь авто.

— Ну че ты так долго? Я заждалась уже, — грудастая дива вальяжно откинулась на подголовник и глубоко затянулась.

— Не пыли, успеем, — несмотря на некоторое сходство по возрасту, ее соседка выгодно отличается от своей пассажирки не только шикарной внешностью, но и сумасшедшим шармом (такую — хоть на обложку глянцевого журнала). — Милка, ты совсем сдурела?! Сколько тебе было говорено: в машине — не дымить!

— Не Милка, а Эмма, просила же, — надув и без того перекачанные губки, новокрещеная Эмма опускает боковое стекло и швыряет тлеющий окурок на проезжую часть.

— Пепельница же есть. Где твои манеры?

— Не брюзжи, Лизетт. Что за настроение? Встряхнись, подруга. Посмотри вперед, оглянись, что ты видишь?

— Что?

— Эта ночь — наша! Давай зажжем где-нибудь!

— Ребенок. Ты что, уже приняла что-то? — Елизавета поправила локон над агатовой бровью.

— Не читай моралей, не мамочка.

— Пристегнись.

— Вот еще, заботливая ты моя, а ночью ты мне что, контрацептив порекомендуешь?

— Ты неисправима, Эммануэль, — Лиза попыталась расслабиться. Весь вечер ее преследовало какое-то гнетущее чувство фатальной обреченности. — Ну, слава богу, трасса очистилась.

Автомобильная пробка, казавшаяся вечной, и вправду скоропостижно скончалась.

— Супер! Давай прибавим.

— Я уже.

— Да что «уже»? Плетешься, как черепаха…

— Ми… Эммочка, лапочка, мы не в степи. Знак ограничения скорости видишь?

— Какой, к чертям, знак? Плевать! Забыла, кто мой папаша? Все будет тип-топ. Смотри, на дороге ни одного мента. А ну давай втопим! Перестраивайся в крайнюю полосу. Газуй! — рыжеволосая фурия, будто обезумев, рванула баранку от себя.

— Ты что тво…

Это было яркое зрелище. На глазах у многочисленных горожан перламутрово-желтый спортивный «Феррари» последней модели, потеряв управление, янтарной молнией пронесся по трассе, затем, едва не перевернувшись, влетел на тротуар, задев всего одного прохожего и, издавая жуткий звук визга тормозов, на полной скорости врезался правой частью переднего бампера в чугунное основание дорожного столба. Бедняга Мила, так желавшая стать Эммой, бессильная перед законом инерции, как бы продолжая движение автомобиля, вылетела наружу сквозь проем лобового стекла, превратив его в брызнувшую крошку триплекса, и, сделав нелепое сальто, со всего маху грохнулась о стальной брус светофора. Рыжий парик жертвы мягко приземлился рядом в подернутую масляной пленкой грязную лужу.

Поблизости раздался одинокий истерический женский вопль.

И тишина…

Распахнутые карие глаза пострадавшей девушки подернуты поволокой беспамятства. Только слышно аритмичное булькающее сипение воздуха, выходящего из рваных отверстий, обрамленных пузырями розовой пены вокруг осколков ребер, торчащих наружу. И кровь, толчками извергающаяся вовне.

Какая-то мелкая, грязная, мерзкого вида собачонка, испещренная гадкими полулысыми пятнами стригущего лишая, приникла к растекающейся бликующей темно-гранатовой поверхности и стала жадно лакать густую, еще не успевшую свернуться субстанцию.

С жутким скрежетом, водительская дверь разбитого авто открылась, и на асфальт, заметно прихрамывая на левую ногу, вышла вторая участница происшествия. Не издавая ни звука, осторожно перешагнув пару башмаков, из которых вылетел, сбитый походя, постанывающий невдалеке бедолага, она сделала несколько робких цокающих шажков к искалеченной, но еще живой подруге. Ярко-красные подошвы лабутенов горе-водительницы коснулись растекающейся по дорожному покрытию лужи того же цвета. Красавица гадливо взглянула на насыщающуюся шавку, выдавила из себя какой-то икающий звук, сделала еще шаг и, нелепо поскользнувшись на багровой жиже, мягко упала на спину, прямо на завалившийся под ней картонный рекламный щит. На ее породистое лицо, быстро приобретающее цвет разметавшейся гривы натуральных платиновых волос упала первая капля нарождающегося дождя. Голубоватую склеру левого глаза девушки, словно чернилами, заливало изнутри темно-красным. Этот цвет поглощал все око, не трогая лишь изумрудную радужку с фатально расширяющимся черным зевом бездонного зрачка.

Вдали послышался приближающийся звук полицейской сирены…

Сиеста. Самое начало обеденного перерыва. Они в помещении вдвоем. Молоденькая аспирантка Леночка, умопомрачительно покачивая бедрами (боже, какие ножки пытается скрыть эта мини-юбчонка), приблизилась к окну и многозначительно закрыла жалюзи.

Еще пара кошачьих шагов и коллега уже рядом.

— Иди ко мне, Шурик, — кокетливо взмахнув коротким черным каре, юная красотка присела бочком на подлокотник его кресла и, дыша прерывисто, возбужденно, вдруг прильнула к нему всем телом, волнуя ладошкой шевелюру соблазняемого, жадно ища ухо мужчины своими влажными похотливыми губами. Перед ошалевшим Сашкиным взором предстала пара изумительно округлых, зовущих, почти выпрыгивающих из декольте живых полусфер. Все ближе, ближе…

«Как же, а если войдут?» — он бросил вороватый взгляд на безлюдную ординаторскую, и последняя здравая мысль покинула его опустевшую черепную коробку.

Тело скрутил пароксизм похоти.

«К чертям!» — он порывисто сжал девицу в неловких объятьях и с силой одичавшего самца привлек к себе, ощущая яростно восставшей плотью мягкое, женское, зовущее.

Ну, ну же!

Что-то вдруг пошло не так. В распахнутую форточку влетела ярко раскрашенная птичка. Сделав быстрый круг над люстрой, пернатое существо нагло спикировало на затылок вожделеющего прелюбодея.

— Кыш! Брысь, зараза!

Но не тут-то было. Обнаглевшая тварь не отставала. Устроившись поудобнее, дятел выдал такую лихую дробь по темени горе-любовника, что тот тут же проснулся.

— Что это?

Еще не пришедший в себя, одурманенный изрядной долей выпитого накануне алкоголя, он принял за издевательства птахи звонкую трель своего мобильника.

— Вот скотина! Такой сон обломал, — трясущейся рукой Сашка взял трубку и обомлел. Звонил заведующий их отделением.

— Катар, ты что, на Луне?! Я тебя второй раз уже набираю!

— М-м…

— Ты что мычишь, как лось в период весеннего гона?

— Минуту, Карп Денисыч.

Похмелье было не то, чтобы слишком уж фундаментальным, но основательно мешало сосредоточиться на разговоре, а уж тем более, ощутить качество жизни во всей ее полноте.

Быстро раскрыв рюкзачок веселенького цвета оранж (вечный спутник всех его странствий), страдалец извлек оттуда волшебный флакончик испытанного антипохмельного средства, бросил сразу две шипучие таблетки в кстати подвернувшийся полупустой стакан тоника со следами губной помады на краях (выходит и девушки были?) и проглотил содержимое, не дожидаясь процесса растворения.

В трубке вновь забубнило.

— Александр, с тобой все в порядке?

— Н-да.

— Мне кажется, ты не в себе.

— А что, собственно случилось, Карп Денисыч? — Сашка перешел в атаку. Зыркнул на настенные часы. — Вы в курсе, ик… который час? Четверть восьмого. А у меня, между прочим, заслуженный долгожданный выходной. Крепостное право, насколько я помню, отменили в 1861 году, ик… Вы не находите, что ваш виртуальный визит в это время суток, как минимум, неуместен?

В трубке крякнуло:

— Да-да, Александр Валерьяныч, понимаю, извини. Тут такое…

— Что случилось?

— Форс-мажор, — в голосе начальника зазвенели истерические нотки, — сегодня воскресенье, а дежурить некому.

— Как это некому? Штольц же должен.

— Он ногу сломал. Вчера ДТП на Кировском проспекте было, может слышал?

— Ну а остальные? Что я, крайний?

— Ты же знаешь — сентябрь, бархатный сезон. Половина в отпусках. Левашова Катерина на сносях, родит вот-вот, а супруги Комнины свинкой заболели, на пару. Как дети, ей-богу. Сволочи. Ведь предупреждал же, что прививаться надо.

— М-да…

— Ну а мы с Ле… Еленой Викторовной, — в речи шефа появились стыдливо-официальные нотки, — на научной конференции, на базе отдыха медицинского университета.

«Ну, Леночка, блин, сердцеедка. В жизни с одним зажигает, а во сне с другим».

— А Васька Шепелев?

— Да он нажрался, как свинья. Ни «бе», ни «ме».

— Так я, вообще-то, тоже…

— Сашенька, не надо делать из меня идиота. Твоя легкая посталкогольная обнубиляция по сравнению с его комой, это как валерьянка по сравнению с промедолом. Кому сейчас легко? Так что давай, выручай, родимый.

Выхода действительно не было.

— Ну, хорошо, Карп Денисыч, скоро буду. Только за так я работать не собираюсь.

— Разумеется Александр. Гарантирую сверхурочные и небольшую премию, — в голосе шефа послышались заискивающие нотки нереализованного политика.

«Да, вечерок вчера, похоже, был запоминающимся», — скривившись от тупой боли в затылке, Саня хохотнул, бросив умильный взгляд на своего давишнего собутыльника Ромку, в состоянии полной отключки обнимающего скомканное диванное покрывало. — «Да, дружище, тебе, пожалуй, покрепче досталось», — его единственный друг был настолько лихо выбит из мира тусклой реальности шквалом ночного загула, что так и спал, не раздевшись, в изжеванном костюме и единственном правоногом башмаке с пойманной где-то жевательной резинкой на подошве. — «Отдыхай, бедолага, не торопись. Солдат спит, печень работает. Пусть Морфей отодвинет твои муки утренней абстинениции. Надеюсь, дверь захлопнуть не забудешь при уходе?».

— Мяв, — рыжая, роскошно-пятнистого окраса среднешерстная кошка по-хозяйски продефилировала в миллиметре от его голой ноги, даже не одарив хозяина взглядом топазовых глаз.

— Ах, Шаурма, бедняга, совсем про тебя забыл. Ну, ничего, сегодня у тебя настоящая пирушка, — Алекс достал из холодильника недоеденную с вчерашнего буйного вечера запеченную куриную ножку и водрузил ее в металлическую кормушку.

— Мр-мяу! — даже не подумав сказать «спасибо», котейка рванула к деликатесу и жадно приступила к трапезе.

Так, еще лоток кошачий почистить, мусор захватить и…

Все, пора!

Избыток ацетальдегида, вызванного вчерашними возлияниями, напрочь отбивал аппетит. Только пить! Восполнив электролитный баланс баночкой рассола из под консервированных помидорчиков, Сашка наскоро оделся и вяло толкнул входную дверь.

На площадке, послышался затухающий шепот соседки по квартире:

— Все милый, целую. Да, ты же все равно уходишь, захвати мусор, пожалуйста.

Выглянув наружу, он успел заметить только край удаляющейся мужской спины внизу за перилами.

«Ай да Нинка! А муж-то в командировке. Во дает!».

Выйдя из подъезда, он пошатнулся от шквала сухого теплого ветра. Вдохнув полной грудью порцию городского воздуха, приправленного легким амбре выхлопных газов и пережаренного масла от соседней пирожковой, Алекс почувствовал, что похмелье плавно отпускает. Очевидно, начинали свое действие волшебные шипучие капсулы.

Налетел новый порыв, чуть не сорвав с головы его новенькую бейсболку.

«Да, ветрено», — он уныло приподнял воротник легкой ветровки. — «Не денек, а мечта».

Погода не предвещала ничего хорошего. Многочисленные крупинки летящего песка кололи небритую щеку. Небо было заволочено чем-то бурым, низким, угрожающим. Вдалеке, на западе, тяжко нависала огромная сизая туча, неторопливо наползавшая на город.

Ни одной птички в небе. Будет буря, не иначе.

Приблизившись к своей «Хонде цивик» белой масти, он чертыхнулся: какой-то умник припарковал свою «девятку» так плотно к траектории желаемого выезда, что начало предстоящего пути предполагалось весьма проблематичным.

«Вот козел!».

Не добавляло настроения и хамское граффити, старательно выведенное пальцем на покрытом густым слоем рыжей пыли борту его автомобиля: «Хочу в мойку».

«Паршивцы малолетние».

Чихнув от очередного пыльного шквала, Саша сел в авто и настроился на мучительный процесс лавирования-выезда на проезжую часть. Жадно опустошив добрую половину бутылки минеральной воды, завалявшейся в салоне, он повернул ключ зажигания.

На работе был полный штиль. Оно и понятно — воскресенье. Лишь скучающие секьюрити в коридорах, да накрахмаленные сестрички на немногочисленных постах. В приемнике, правда, суетливая бригада оформляла роженицу. Баба была совсем на сносях, но держалась достойно. Видно, не впервой.

Зайдя в свой кабинет, сразу метнулся к рабочему столу, осмотрел входящую документацию.

«Вот те на! Всего один пациент на сегодня?! Неужели повезло?».

Расслабившись, Александр потянулся к сопроводительным бумагам.

Его прервал стук в дверь.

— Да-да.

— Приветствую тебя, о благородный проводник в мир мертвых. Ты уж извини, я сегодня без двух оболов, — дежурный по клинике, кардиолог Николай Петрович Кузин («Кузя», как все звали его за глаза), очень крупный тучный (человек-бизон), одышливо отдуваясь, промокая платком вспотевшую плешь, с размаху плюхнулся в жалобно заскрипевшее кресло напротив. — С внеочередным выходом тебя, страдалец. Хм, а вчера-то, я гляжу, весело было. Может тебе цитрамону?

— Не, принял меры уже. Привет, Петрович.

— Ну, как знаешь.

— Давай по делу.

— Дык, ты не в курсе разве? Описание не пролистал еще?

— Не успел. Если есть у тебя что-то по этому случаю, давай, выкладывай, не тяни?

— Ну а как же ж? — Кузин натужно наклонился и извлек из заднего кармана брюк мятый листок сомнительной чистоты с казенным штемпелем. — Это копия предварительного заключения наших следаков.

— Ну, читай уже.

— Так, м-м, это не интересно. Ага, вот, заключительный акт драмы (ты не против, если я своими словами, без этой казенщины?), слушай:

Вчера, в 22.22 по Московскому времени, автомобиль «Ferrari 488 GTB» с регистрационным знаком А-666-АА (надо же, напокупают себе крутых номеров, золотосумы), управляемый твоей клиенткой, в результате грубого нарушения правил ДД, совершил дорожно-транспортное происшествие в районе перекрестка Кировского проспекта и улицы Советской. Пострадавших трое:

Штольц, Якоб Львович (уличный прохожий (и твой коллега, между прочим)) — оскольчатый перелом обеих берцовых костей правой ноги, легкое сотрясение мозга. Состояние удовлетворительное. Проходит лечение в травматологии.

Фарясьева Мила Леонидовна (пассажирка) — не была пристегнута ремнем безопасности. В результате аварии, пробив лобовое стекло и ударившись об уличные конструкции, получила множественные повреждения травматического характера, а именно: тяжелый ушиб головного мозга с внутренним кровотечением, открытый перелом четырех ребер справа, обширный открытый пневмоторакс, закрытый перелом левой ключицы, вывих левого плечевого сустава. Состояние крайне тяжелое, нестабильное (надо же, как такие выживают?).

— С этими ясно, давай к главному.

— Не гони, Валерьяныч, все будет. Твой нынешний клиент — Коврова Елизавета Евгеньевна, русская, двадцати четырех лет от роду, не замужем, детей не имела, свинкой, корью и другой заразой не болела. В анамнезе жизни ничего примечательного, все ровно.

— Причина смерти.

— А вот тут чертовщина какая-то. В момент события была за рулем, пристегнута. Столкновение выдержала без негативных последствий. Самостоятельно вышла из тачки, посмотрела на это все и… отдала богу душу. Следов травм и иных повреждений не найдено. У нее блат, видишь ли, родственница чья-то, так что главный разрешил провести досекционную компьютерную томографию тела.

— И что на КТ?

— Да в том то и дело, что все в норме! Есть парочка сюрпризов, но в пределах допустимого. Сам увидишь, — физиономия Кузина пошла багровыми пятнами. — Ни внутренних кровотечений, ни инородных предметов внутри (я уж не говорю о переломах и сотрясении). Тело в идеальном состоянии. Только не живое. Сколько работаю, такого не видел.

— А точно мертвое?

— Да ты что, вивисектор?! Десять раз перепроверили. Констатация абсолютная.

— М-да.

— Ну, ладно, у меня тут дел хватает. А тебе вот такой ребус, копайся. Потом расскажешь, интере…

Последняя фраза была прервана резко захлопнутой дверью.

«Да, ситуевина. Вот чем заканчиваются покатушки „золотых“ девочек на немыслимо дорогих концепт-карах».

«Непростая, похоже, работка предстоит», — Александр почесал затылок, бросил очередной тоскливый взгляд на документы по трупу и решительно поднялся, накидывая на плечи белый халат.

«Бумажки потом, поработаем руками и… головой».

Ну что ж, а теперь меры предосторожности. Поверх халата он надел перчатки, респиратор и спец-очки.

Пару месяцев назад одна из его молодых коллег, вскрывая пациента из маргинальной социальной среды, легкие которого были практически полностью поражены фиброзно-кавернозным туберкулезом, подхватила ту же заразу. Девчонку отправили на больничный и тут же погнали в соответствующий стационар, лечиться.

Пошли стандартные проверки персонала. Через неделю палочку Коха, в очаговой форме обнаружили у одного из санитаров (работавшего в ту же смену с бедолагой палотогоанатомом). Это уже было ЧП. И пошло-поехало: череда бесконечных инспекций из разных инстанций (от службы туб-диспансера до контролеров из местного министерства здравоохранения) регулярно терзала руководство клиники (благо им, простым служителям Асклепия, это было совершенно фиолетово).

Кончилось тем, что начальство и работников местного бюро судмедэкспертизы обязали соблюдать следующие профилактические действия: срочный монтаж вентиляционного оборудования по всей системе стационара, обязательное (дважды в сутки) ультрафиолетовое кварцевание всех помещений бюро (удивительно, что такой простой и эффективный способ борьбы с заразой, положенный по закону, между прочим, не соблюдался в отделении ранее), а также обязательное использование во время работы плотных медицинских перчаток, респираторов и анатомических очков.

Неясно, сработали ли предложенные меры, только вспышек туберкулеза в их бюро (и в клинике в целом) больше не регистрировалось, пока… Бог миловал.

Войдя в секционный зал, Алекс привычно зябко поежился. Кондишэн работал вовсю. В этом помещении всегда, в любое время года поддерживалась некомфортно бодрящая температура. Оно и понятно: на холоду риск преждевременного разложения мертвого тела гораздо ниже.

Его обонятельные луковицы ощутили легчайший, но удивительно раздражающий запах формалина, к которому он так и не смог привыкнуть за годы работы.

В огромном, хорошо освещенном зале, на центральном оцинкованном столе лежала Она.

Сделав пару шагов, Александр Катар встал, как вкопанный. Он никогда не видел ничего подобного.

В ходе опыта патологоанатома он тысячекратно убеждался, что тело после смерти значительно меняет внешность (причем — в худшую сторону), становится другим, теряет что-то (случалось, что родственники не узнавали усопших).

Вот только не в этот раз.

Расхожий литературный штамп позволил бы сравнить застывшую бледную бренную оболочку поступившей дамы с совершенной античной статуей. Но нет, изваяние, каким бы шедевром оно ни было, не выдерживало сравнения. Распростертая нимфа была гораздо привлекательнее косного куска мрамора, в ней было что-то еще, кроме телесной красоты.

Тут другое. Обнаженная девушка, лежавшая перед ним, была похожа на ангела. За годы работы прозектором он ни разу не видел столь прекрасного тела. И дело не только в материальной красоте. В мертвом существе, находящемся перед ним, чувствовалось что-то иррациональное: некая одухотворенность (хоть и парадоксально применять этот термин к трупу), аристократичность черт, благостность, побуждающая петь, летать, совершать подвиги, ну и самое главное — некая сила, чудовищная сила. Казалось, перед ним лежит сама божественная Ева — прародительница рода человеческого.

Неизвестно, сколько он стоял бы еще, в состоянии глубочайшего эстетического экстаза, но тут вдруг громко хлопнула дверь, и в помещение ворвался, гремя лотком с инструментарием, всегда какой-то суетливый, всклокоченный, низкорослый, прихрамывающий на правую ногу дежурный санитар Яшка.

— О, привет, Валерьяныч.

— Здорóво, Егорыч, — Александр с трудом выныривал из маниакально-восторженной одури.

— Красава, да? Ей бы жить, учиться, любить, детей рожать, а тут вишь ты как…

— М-м…

А ты че застыл? — Яков метнул острый взгляд и гаденько хохотнул. — Готовишься к акту некрофилии?

— Слушай, иди… куда шел.

— Все, извини. Эт я так, шуткую. Моя сення к теще с ночевой рванула. Сам понимаешь, настроение какое. Жить хочется!

Сашка, как всегда, в подобных ситуациях, вдруг почувствовал себя виноватым:

— Да без обид.

— Ладно Саша, теперь по делу. Волосы я почти не трогал. Черепушку вскрыл аккуратно, сзади, по стандартной схеме? В чем-то еще моя помощь требуется?

— Пока нет. У тебя дел и так выше крыши, — при мысли о звуках распила черепных костей внутри что-то защемило. Шура неловко кашлянул. — Пока ты мне не нужен. Начну сам, а минут через сорок — подходи.

— Лады. Тогда я пока к морфологам метнусь, там работы полно. Протокольных стекол с десяток, наверное, приготовить надо. Если что — свисти.

На том дверь за словоохотливым коротышкой захлопнулась.

Тишина.

Усилием воли Александр постарался избавиться от наледи сюрреалистического ступора, в котором пребывал пять минут назад.

«Что это я? Первый раз, что ли? Успокойся, идиот! Это же стандартное вскрытие», — уставившись на мокрый, уложенный кафельной плиткой покатый к центру пол прозекторской, с решетчатым сливным отверстием в центре, он потихоньку приходил в себя.

Хмельная оторопь вроде бы слетела. Мир вновь казался таким же привычным, как обычно.

Пора работать.

Скрипнув зубами, доктор крякнул и, встряхнувшись, приступил к внешнему осмотру, стараясь при этом воспринимать объект изучения не как уникальный биологический композит, а как учебную резиновую куклу-макет.

Кожа бледная, ровная, огромные миндалевидные глаза, как и положено, потускневшие. Ух! Налицо гетерохромия — редчайшее явление у человека: радужная оболочка правого глаза девушки была охряно-янтарной, (как у кошек некоторых пород), левая радужка была насыщенно-зеленого оттенка, при этом окружена тотальным субсклеральным кровоизлиянием придающим глазу вид круглого изумруда, окантованного сферой красно-черного граната.

Так, теперь слизистые оболочки: вроде бы все в норме.

Стоп!

Ничего себе! Мертвая принцесса, лежавшая перед ним, оказалась девственницей.

«Мать честнȧя! Бывает же, в 24 года, да еще с такой внешностью».

Ну что ж, а теперь вскрытие.

Он решительно взял реберный нож, и, стараясь не смотреть в лицо молодой женщины, резко, с усилием, провел клинком по грудине.

Процесс пошел. Внутри у него будто что-то сломалось. Последний флер морока слетел окончательно. Все, он врач судмедэксперт. Никаких сантиментов. Перед ним лежало очередное тело, не более того. Работать стало удивительно легко.

Пара профессиональных движений и под нажимом сильных мужских рук грудная клетка объекта раскрылась, как устрица в ресторане.

— Боже, девочка, да у тебя тотальная транспозиция! Да что же это такое!? Чудес все больше и больше. Будто инопланетянку препарируешь, — Алекс с ужасом представил, как ему придется помучиться с протоколом вскрытия.

Тем не менее, работа шла споро. Он уже по нескольку раз перелопатил все органы и системы пострадавшей, но, как ни старался, причины летального исхода так и не усмотрел.

Все: мозг, сердце, сосуды, печень, легкие, почки и другие органы были в идеальном состоянии. Совершенно ни каких следов травм, онкологии и прочей фатальной гадости.

Что делать? За восемь лет прозекторской практики у него еще не было подобного.

ТАКОГО ПРОСТО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!

Александр Катар, врач первой категории, стоял, тупо уставившись перед собой, будто повар, обнаруживший живой человеческий глаз в разбитом курином яйце.

«Стоп. Надо абстрагироваться», — сорвав окровавленные перчатки, и респиратор, он порывисто вышел на улицу, в больничный двор. Слава богу, там было пусто. Он был не способен поддерживать «светскую» беседу в данном состоянии.

Нервно закурив, Сашка попытался сосредоточиться.

Что делать?

С ужасом слуга Асклепия подумал: а что он напишет в графе «причина смерти»?

Катастрофа! Мистика!

«Ну а я-то здесь при чем?» — он метко швырнул недокуренный бычок в грязную урну.

Тупая растерянность сменялась холодной апатией. Эта красотка могла попасть на стол к кому угодно. Его задача — пойти и доделать свою работу. А дальше пусть начальство решает.

Зайдя в секционный зал, он сразу понял: что-то не так.

Вместо омерзительного запаха формальдегида в помещении чудесно пахло фиалками. Кожа мертвой, бывшая ранее синюшно-бледной, приобрела вдруг нежно-розоватый телесный оттенок. Но главное — глаза. Из пустых тусклых гляделок они превратились в яркие, влажные, он мог бы поклясться — живые! Из внешних углов век скудными струйками текли слезы.

БОЖЕ!!!

Неуловимое жуткое мгновение, и Алекс с ужасом понял, что женщина смотрит на него.

В ту же секунду, на собственной шкуре он буквально почувствовал смысл литературного клише: «мурашки ледяной волной пробежали по спине».

«Мне это снится? Хоть бы вошел кто-то, мать-твою…».

Бежать? Молиться? Может попытаться вступить в диалог?

Он хотел что-то сказать, но система артикуляции отказала. Более того, его члены напрочь отказывались двигаться.

«Вот и поди разберись теперь: кто из нас труп?» — не к месту сострило сознание на грани истерики.

Дальше — еще веселее: рассеченное тело плавно пошевелилось и медленно приподняло верхнюю часть, оказавшись в полулежащем положении, опираясь на локти и слегка склонив голову вправо, в направлении застывшей статуи патологоанатома.

Развороченная, истерзанная, с торчащими из мышечной ткани оголенными концами ребер, наполненная посеченными скальпелем внутренними органами грудная клетка немного отвлекала внимание несчастного от завораживающего разноокого взгляда клиентки. Может быть, именно эта деталь удерживала остатки его паникующего разума на грани сознания.

Еще одно неуловимое движение воскресающей. Легкий вздох («Как у нее это получается? Чем ей дышать, черт возьми?! Легкие искромсаны моими же стараниями»).

Его взгляд мечется по сторонам, упирается в цветные оконные витражи (когда-то, это здание было пристройкой католического храма), видит, как лучи раннего заката играют на мозаичных стеклянных узорах, притягивают взор, успокаивают.

«Вот это настоящее, а то, что сзади — нереально», — врет ему спасительное подсознание.

Легкий шорох.

Алекс резко оборачивается, и видит прекрасное лицо, обрамленное гривой жестких волос молочно-перламутрового цвета, которые почти скрывают отвратительно изуродованную переднюю часть тела.

Глаза смотрят на него. Ярко-желтый горит, жжет душу, а кислотно-зеленый, обрамленный черно-красным, манит, зовет.

Он чувствует, что вот-вот подастся вперед, и тут девушка улыбается. Это не улыбка нежности, любви, торжества, насмешки, дружелюбия. Нет. Именно так улыбалась бы пятилетняя малышка, впервые увидев забавную букашку.

Загнанное измученное сердце несчастного выдало две экстрасистолы подряд, и тот кулем рухнул в глубочайшее забытье.

Глава 2
Вылупление

Тишина, глухая, ватная

Вокруг — никакой тверди, опоры. Бесконечная туманно-серая трехмерная даль без краев и горизонта.

Но пространство не пусто. Вся его протяженность наполнена мириадами каких-то сизоватых частичек сферической формы и разных размеров: от просяного зернышка до фасолины. Большинство из них округлы, но некоторые, слипаясь друг с другом, образуют другие, более сложные конфигурации.

И вся эта мелочь находится в постоянном, беспорядочном, нескончаемом движении. Эта бессмысленная надоедливая толчея в густой дымке напоминает огромный рой сибирского гнуса в туманной болотистой местности.

Частички стремительно мелькают, проносятся мимо, иногда сталкиваются, порой, даже пролетают сквозь друг друга.

И больше ничего. Идеальная иллюстрация хаосу.

Откуда-то изнутри возникает уверенность, что все это длится бесконечно долго.

Время тянется, его течение ощущается почти физически.

Тупая бессмысленная безысходность.

И вдруг!

Откуда-то из невообразимой дали, сверху (хотя, какой верх может быть в этом пространстве без единого ориентира), разрывая густое облачное марево, простирается чудовищных размеров длань. Рука, очень похожая на человеческую. Узкая, красивая, с длинными нервными пальцами (парой таких конечностей мог бы обладать талантливый музыкант или нейрохирург).

После недолгой паузы, как бы поразмыслив, пятерня начинает какие-то пассы, сначала медленно, потом все быстрее. Пальцы мелькают в завораживающем танце, безусловно, имеющим какой-то скрытый смысл. Движения становятся более резкими, властными.

Дымка вокруг густеет, становится вязкой.

И вот происходит нечто. Целые группы разнообразных частиц, до того бестолково сновавших туда-сюда, вдруг меняют свои траектории и начинают роиться, сбиваться в многочисленные рыхлые группы, интегрироваться в немыслимую, невообразимую в своей сложности структуру. Она становится все плотнее, симметричнее, истончается, удлиняется. Еще мгновение и работа завершена. И тут он понимает, что это гигантская, бесконечно длинная (концов ее не различить вдали) двойная спираль ДНК.

Пауза.

И тут рука порывисто сгребает свое творение, и, безжалостно комкая удивительной красоты молекулу, швыряет ее в колышущуюся хмарь. Это действие является как бы катализатором для происходящего в дальнейшем. Туман вздрагивает, приобретает консистенцию киселя, становится еще гуще и уплотняется, в конце концов, превращаясь в нечто, вроде глины, или пластилина.

Творящая десница сгребает часть этой массы и начинает быстро и умело лепить что-то. Минута, и получается фигура какого-то незнакомого существа. Не медля ни секунды, рука яростно сминает, ломает свое творение. В ее действиях почти физически чувствуется неудовлетворенность сделанным.

Начинается новый акт работы. Так продолжается довольно долго. Но вот, сотворив очередное нечто, длань удовлетворенно замирает. Получившийся шедевр бережно отставляется в сторону и продолжается работа по рождению очередной поделки.

Проходит время.

Творение длится и длится

Уже огромное множество глиняных созданий стоят в рядом. Все они разные, непохожие, но в каждом чувствуется искра божественного совершенства.

Очередной акт созидания и… происходит немыслимое: только что изваянный человечек понимает, что это он — Александр Валерианович Катар.

Гигантская рука неожиданно замирает, как бы в раздумье и, приблизившись к мужчине, вдруг мягко касается его лба острым когтем. Человека скрючивает судорога, будто сквозь его тело проходит ветвистый разряд молнии.

Пространство вокруг начинает мерцать, золотистая дымка опускается на стройные ряды новорожденных големов и они, получив в подарок душу и сознание, оживают.

Ковчег жизни продолжает свое извечное движение по привычной орбите.

— Сашка, Сашка! — и хлесткие удары по щекам. — Очнись!

Резкий запах нашатыря привел-таки его в чувство.

«Так это был сон?».

Ординаторская, он на жесткой кушетке. Прямо над ним горой склонился Николай Петрович Кузин, тот самый дежурный по больнице, и целая стайка переполошенных сестричек. Слева стоит штатив капельницы, игла которой хищно впилась в локтевой сгиб.

— Ч-что слу…

— В обморок ты брякнулся, прямо в прозекторской, — Кузя крякнул в бороду, — чего это тебя так сплющило?

Алекс вдруг с ужасом вспомнил все произошедшее в зале вскрытий. Из-под диафрагмы нахлынула холодная паника. «Господи, неужели это было в самом деле?!».

— Эй, что с тобой. Ты побледнел, как твой клиент, — Николай Петрович бросил в сторону. — Эй, девочки, пару кубов реланиума в вену. Быстро!

Здоровяк хмыкнул:

— Ну и удивил ты нас, братец. С чего бы это вдруг? Вроде не похож на кисейную барышню.

— Я… ду…

— Да ты помолчи пока. Если что надо, потом расскажешь. Я ж вижу, толку от тебя пока мало.

Кузин потеребил ус:

— В общем так. Плюхнулся ты удачно. Травм нет, сотряса тоже. Но, тут проблема в другом: ты пролежал в активно кондиционируемом помещении на мокром ледяном полу не менее сорока минут. Налицо серьезное переохлаждение организма (только тут Саша заметил, что его заметно трясет. Правда, непонятно от чего: вторжения инфекции, или нервного стресса от пережитого). Сразу успокою, пневмонии нет, легкие на снимке чистые, но вот серьезную простуду ты подцепил однозначно. У тебя уже 38,1, а будет еще выше, поверь.

— У меня же дежурство. Я с пациенткой не закончил.

При мысли, что вновь придется приблизиться к лежащему в морге чудовищу, его заметно затошнило. Бедняга был уверен, что скорее шагнет в расстрельную комнату, чем явится на свидание к располосованной красавице.

— Какое, на хрен, дежурство? Ты сейчас до дома-то самостоятельно доковылять не сможешь. А с заменой что-нибудь решим. В конце концов, Карп Денисыч сам поработает. Давненько он к столу не вставал. Короче, госпитализировать мы тебя не будем, показаний нет, а вот дома отлежишься недельку-другую. Больничный у начмеда я уже оформил.

— Спасибо, Николай Петрович, за все.

— Да ладно, болезный. Свои люди. Меня, правда, тут один момент нервирует.

— Какой же?

Оглянувшись, Кузин зычно рявкнул на столпившихся медсестер:

— Ну, какого вы тут уши греете?! А ну бегом по постам!

Секунда — и они уже вдвоем.

— Так что ты хотел сказать, Петрович?

— Да тут чертовщина какая-то получается. Пациентка обработана, зашита, формалином обколота, все бумаги по этому делу оформлены идеально. Поражаюсь, как ты успел сделать все это за такое малое время? Это же невозможно.

«Вот те на!» — Алекс уже не знал, чему верить. — «Зашита, обработана. Да и протокол вскрытия описан. Не понимаю», — он вдруг схватился за спасительную мысль, — «может мне действительно все почудилось? Ведь не могла же она сама заштопать себя, а потом войти в мой кабинет и описать документацию моим почерком».

— Но даже не это самое удивительное, — не унимался дежурный по клинике. — Хоть убей, не разумею алгоритма действий. Выходит, ты поработал с пациенткой, закончил, поднялся к себе в рабочую комнату, с реактивной скоростью оформил рабочие бумаги, снова спустился в секционную и ни с того ни с сего хлопнулся в обморок. Да, более парадоксальной ситуации я и представить не могу. Где логика?

Сашка был уже не в состоянии отвечать. Реланиум начал свое транквилизирующее действие.

— Ладно, слушай, пока совсем не вырубился, — Петрович зачастил. — Сейчас тебя отвезут домой. Неотложка уже ждет. Лекарства в пакете, рядом. Сам врач, разберешься. Каждый день тебя будет навещать аспирантка Леночка (этой дуре без тебя здесь все равно делать нечего). Ее задачи: капельницы, инъекции антибиотика, ну, и первичный уход, пока сам на ноги не встанешь. Ну, давай, удачи.

Последнюю фразу он уже не услышал, упав в глубокий медикаментозный транс.

Самым тяжелым был первый день заболевания. Обещанный сверток лекарств где-то затерялся (может в авто «Скорой помощи», на котором его транспортировали?), да и Леночка, как назло, почему-то запаздывала.

Сначала его познобило полчасика, а затем адской волной накатил жар. Интоксикация была страшная. Все тело ломало, будто его прокручивали в гигантской мясорубке, болели суставы, голова просто раскалывалась, сердце частило пулеметной дробью.

Ужасно хотелось пить, но слабость была такая, что не было никакой надежды доковылять до кухни. В таком состоянии он голову-то от подушки оторвать не смог бы.

Никогда раньше Катар не встречался с недугом подобной мощи. Накатило по-серьезному. Лежа в кровати, одинокий и забытый, он понимал, что без должного ухода и медицинской помощи вполне вероятно способен попросту загнуться.

С трудом двигая воспаленными глазными яблоками, он посмотрел на часы («когда же придет эта чертова аспирантка?»), но не смог разобрать, который час. Перед глазами стояла пелена плотной мути, которая мешала смотреть.

Боль в голове как-то незаметно ослабла, но сменилась противной тяжестью и ужасно надоедливым жужжащим звоном в черепе.

С трудом напрягая уплывающее сознание, Алекс предположил, что его лихорадка наверняка перевалила далеко за 39, а может и к следующей отметке подбирается.

А дальше начались совсем странные вещи. В голове немного прояснилось, но как-то не в ту сторону. Он стал замечать, что воспринимает мир действительно не совсем обычно. Незаметно, как-то исподволь, стал слышаться тонкий непрекращающийся писк, и больной мог поклясться, что источник этого звука находится не внутри его головы, а снаружи, причем, где-то рядом.

Затем плавно, понемногу стала изменяться визуальная картина окружения. Тусклые маргаритки орнамента на его стареньком пододеяльнике вдруг стали ярче, налились желтым. Далее изображение совсем поплыло: цветы начали раздуваться, пышнеть и трансформироваться в крупные бутоны пионов, которые вскоре превратились в розы черного цвета. Щипы этих растений разрастались, заметно удлиняясь, перекрещиваясь, образуя жуткую колючую решетку. Причем, все это не смотрелось рисунком на ткани, это был объемный чудовищный пласт зарослей. Казалось — протяни руку и наткнешься на острую колючку.

Примерно то же творилось и с обоями: безобидные бессмысленные завитки на стенах оживали ужасными, оскаленными рожами, рогатыми насекомыми и прочей дрянью.

Потолок потерял свою прямолинейность и симметрию. Он явно провисал вниз, будто плавился, как парафин. Его поверхность покрылась густой порослью мохнатой паутины, в недрах которой сновали туда-сюда мелкие черные скорпионоподобные твари.

Окна потеряли прозрачность, став соломенно-желтыми. Теперь они напоминали огромные прямоугольные емкости с мочой.

Все это можно было бы терпеть, но тут началось самое страшное: появился незваный «гость». Старенький ковер вздулся, будто скрывая нечто объемное. Выпуклость стала расти, пока не достигла размеров хозяйственного таза, перевернутого вверх дном. Затем это образование пришло в движение, рывками перемещаясь в направлении кровати страдальца. Вот оно все ближе, ближе. Вот приподнимается край ковра и оттуда (о, Господи!) появляется невероятное, чудовищное, никогда ранее не виденное им (даже в иллюстрациях к страшным сказкам) существо. Вроде бы ничего особенного: ни клешней, ни клыков, ни рогов, ни другого подобного вооружения, но от этого не легче. Эта страсть господня представляла собой омерзительного вида округлый ком неких густо переплетенных между собой тонких, колючих волокон цвета паутины. Общим видом пришелец напоминал то, что получилось бы от скрещивания гигантского размера паучьего кокона и высохшего перекати-поле. Казалось бы — ничего угрожающего, но внешний вид чудища внушал первобытный иррациональный страх.

Убежать? Ну конечно. Да Александр даже двинуться не мог, скованный недугом и ужасом.

Достигнув края кровати больного, клубок слегка уплощился и ловко взобрался вверх по одеялу. Его неуклюжее тело сделало движение в направлении ноги пациента (укрытой одеялом, слава Богу). Вот оно все ближе.

Глаз у твари не было (как и остальных органов чувств и передвижения), но прикованный к постели бедолага вдруг почувствовал взгляд врага и зашелся в беззвучной панике. В этом ментальном посыле было дикое сюрреалистическое садистское желание наслаждения чужой болью, бесконечными муками. Зло в чистом дистиллированном виде.

Более всего ужасало медленное, неуклонное приближение паразита и совершеннейшее отсутствие надежды на спасение.

Слабое тело больного обреченно заметалось, как насекомое в паутине. Мозг отключился напрочь, накатила волна горячего бездумного оцепенелого ужаса.

Он уже смирился, приготовился к немыслимым пыткам, но тут…

Краем глаза больной заметил движение в дверном проеме. С трудом повернул вспотевшую голову, скосил окатившие болью глаза: кошка, Шаурма. А он и забыл, что не один дома.

У Александра уже не было моральных сил удивляться, но вид у зверька был весьма необычный. Над рыжим телом (классических форм) домашнего питомца нависало нечто огромное (размером с хорошее кресло), колышущееся, покрытое густым серебристым мехом, по форме напоминающее запятую, или холерный вибрион. Причем, это созданье не было обособленным — конец его хвостика продолжался длинным (около метра) белесым шнуром сантиметрового диаметра, который, подобно пуповине, крепился к кошачьему загривку.

«Боже, киса, тебя уже «оприходовали?».

Но животное не было похоже на жертву, скорее — на охотника.

Не издавая ни звука, кошечка мягко (как они умеют это делать), в четыре шага приблизилась к адскому гостю. При этом, что замечательно, парящая над животным «запятая», неспособная, судя по размерам, протиснуться через дверной проем, легко прошла своими краями сквозь косяки, будто те были бесплотными.

Вот гибрид мурлыки и мохнатого летуна уже рядом. Еще шажок когтистых лапок, и… хищное шипение и прыжок. Кошачье тело, являющееся, судя по всему, наводчиком, а не охотником, приземляется на кровать рядом с монстром. «Вибрион» мгновенно ныряет вниз и бросается прямо на «паутинный ком». Тот сопротивляется, сжимается до размеров яблока и пытается ускользнуть, но не тут-то было — мохнатый пузырь наваливается сверху и, образуя нечто, вроде ложноножек, заглатывает тварь, будто амеба бактерию.

Все, бой окончен.

Шаурма издает приветливый «мяв» и, будто ничего и не было, устраивается под бочок к хозяину.

Все, кошмару конец, слава богу. Нависающее тело-запятая растворяется буквально на глазах. Квартира приобретает свой обычный вид. Будто и не было ничего.

Совершенно изможденный и морально, и физически, Шура засыпает.

Хандра взялась за него серьезно.

И если высокую лихорадку можно было сбить инъекцией антипиретика, интоксикацию нейтрализовать медикаментами капельницы, то вот с головой (точнее — с сознанием) была беда.

В первые дни, пока не миновал кризис, в состоянии полубреда-полусна, его регулярно посещали мучительные видения. И хотя их антураж и сюжет отличались разнообразием, главный объект всегда был один и тот же — его воскресшая пациентка. Удивительно, но ее присутствие в сознании больного почему-то не ввергало того в состояние холодного ужаса. (Шурик еще с детства заметил, что некоторые сны, внешне кажущиеся удивительно страшными, на деле не пугали, а иногда даже вызывали любопытство. Хотя, бывали и обратные случаи: от некоторых, внешне безобидных сновидений он просыпался в горячем поту).

Памятна одна такая квази-встреча (та, что стала последней перед его исцелением)…

Пустыня. Знойный полдень. Вокруг, куда ни кинь взгляд, только один цвет — режущая глаз жесткая белизна. Бескрайние барханы песка идеально алебастрового оттенка. В самом зените жестокое, ярое, ослепительно-белое солнце. Даже небо бледно-молочного цвета с еле заметным флером тончайшей голубизны. Ни единого облачка. Барханы, светило и свод над головой. Больше ничего.

Он совершенно голый. Кожу нещадно жжет. От разъяренного ока Ра нет даже намека на спасение. Чувствуется: еще минут 10—15 и на плечах появятся первые волдыри.

Чудовищно хочется пить. Жесткий как наждак язык распух во рту, прилип к давно высохшим нёбу, щекам. Он не может даже сглотнуть, настольно сухо в горле. Некоторой частью подсознания он понимает, что это морок, бред, но страдания от этого не угасают, наоборот, разгораются все ярче. Какое-то наитие подсказывает, что все более чем серьезно, что пылающие лучи и муки жажды, несмотря на их ложную реальность, могут погубить его в действительности, причем, далеко не самым приятным способом.

Время ползет мучительно неспешно, убивая надежду с каждой секундой.

И вдруг…

Вдали, из-за бархана показывается тонкая, похожая на четки, цепочка каравана. Верблюды тоже белые, черт бы их драл.

Он пытается крикнуть, но обезвоженные органы артикуляции совершенно не способны издавать звуки. Он вяло машет ослабевшими руками, делает шаг в сторону спасения и, неловко споткнувшись, падает лицом вниз. Тонкая кварцевая крошка облепляет лоб, щеки, брови, проникает в нос, между и без того сухих растрескавшихся губ. Только глаза удивительным образом остаются чистыми.

О, счастье! Его заметили. Караван приближается.

Медленно, слишком медленно

Последние силы покидают тело. Сейчас он не способен даже ступить навстречу предполагаемым спасителям. Остается только ждать.

Кожа уже обгорела настолько, что не чувствует боли, только мерзкий легкий запах обугленного белка.

Как это бывает во сне, происходит легкая метаморфоза, и внушительная цепочка верблюдов исчезает, остается всего одно животное, которое уже (наконец-то!) стоит перед ним.

Верхом на бактриане, между парой увесистых вьюков восседает Она — та самая, чье тело не пожелало оставаться мертвым. Ее израненная плоть почти целиком скрыта под белоснежным балахоном бедуинов. Открыта лишь часть лица. Глаза на этот раз смотрят спокойно, удовлетворенно, будто их хозяйка уверена — все идет по плану.

Она открывает уста, и он впервые слышит ее голос. Это совсем не то, чего можно ожидать. До его ушей доносится глубокий мужской бас. Звук негромкий, почти шепот, но в нем чувствуется такая чудовищная, вселенская сила, будто с ним говорят сами небеса:

— Приветствую тебя, личинка Избранного.

Он силится, но не может ответить

Верблюд неуклюже ложится. Собеседница грациозно сползает с него и делает шаг навстречу:

— Жизнь жестока?

Внутри что-то ломается. Он обреченно кивает.

Девушка извлекает откуда-то фляжку и бросает ему

Он ловит вожделенный предмет, торопливо отвинчивает крышку дрожащими руками и жадно приникает сухими губами к горлышку.

Струя прохладной, волшебно живительной влаги вливается в раскаленную, жаждущую полость рта, омывая измученные безводием органы, возвращая жизнь в каждую высушенную клеточку, наполняет глотку, проникает сквозь пылающий слипшийся пищевод и достигает, наконец, скукожившегося желудка.

Он пьет, пьет и пьет до тех пор, пока последняя капля не падает в горло.

Мгновенно появляются силы, способность говорить:

— Спасибо, — он швыряет ей сосуд обратно. Возможно, это и невежливо, но от одной мысли подойти к этому существу, протянуть руку, прикоснуться, ему становится не по себе.

Его спасительница улыбается:

— Спрошу еще раз: жизнь жестока?

— Нет

— Жизнь непроста. Заметь: ты ответил мне дважды и оба раза не соврал.

— Кто ты?

— Я? Твой клиент.

— Но ведь не только…

— Если хочешь узнать меня, ты должен реализоваться в Избранного.

— Избранный, кто это?

— Нетерпение — порок. Борись с ним. Если повезет, ты все поймешь в свое время.

— Зачем я тебе? — Алекс взглянул ей прямо в глаза и тут же в ужасе отпрянул, обжегшись холодной силой, лучащейся из них.

— Ты плохо слушаешь. Ответ тот же, что и на предыдущий твой вопрос, — оседлав животное, она бросила на Александра прощальный взгляд. — Расти. Ищи себя. Ты нужен и этому миру, и Вселенной. Тебя ждут перемены, будь готов встретить их мужественно, — изящным движением она сдернула капюшон, обнажив прямые, длинные, до пояса, ослепительно белоснежные густые волосы. — И запомни, когда ты выйдешь отсюда в свою привычную реальность, твое сознание вновь начнут одолевать мысли о том, что тебе все привиделось в тот раз, в секционном зале. Гони их. Ты ведь не настолько труслив, чтобы поверить этой сладостной лжи?

Елена Викторовна (та самая Леночка, что играла роль роковой обольстительницы в его хмельном сне-дурмане) явилась только на следующее утро после его обморока в прозекторской. По завершении всех положенных медицинских манипуляций заботливо накормила страждущего куриным бульоном, приготовленным тут же (бесплатные старания сиделки-добровольца были весьма объяснимы: Алекс был единственным, кто снабжал девушку гистологическим материалом с полной морфологической характеристикой препаратов, так что экспериментальная часть будущей кандидатской диссертации Елены Викторовны Нееловой полностью зависела от него).

— Будут какие-либо пожелания?

Несмотря на недужное состояние, Сашка пытался сострить:

— Спасибо Леночка, разве что массаж пяток и воскурения ароматическими маслами.

Девушка как-то съежилась, нервно дернула подбородком, бросила острый взгляд на верхнюю губу собеседника и тут же очень быстро, стыдливо отвела глаза.

Больной мгновенно все понял. Старый, вроде бы заметно притухший комплекс неполноценности вновь поднимался из глубин подсознания. Неужели это никогда не пройдет?

— Спасибо за все. Тебе пора, — жестко взглянув на сиделку, он откровенно уставился на дверь.

— Н-ну, — девица поняла все. Пухлые щечки покрылись пунцовым. От смущения, она не знала, куда спрятать влажно заблестевшие глазки. — У вас холодильник пуст. Надо бы…

На каком-то автомате он полез в куртку за бумажником.

Робко взяв деньги для закупки продуктов на завтра, сестричка торопливо скрылась.

В голове пульсировало.

Опять!

Три десятка лет назад новорожденный Саша Катар появился на свет семимесячным и с заметной врожденной аномалией: выраженной расщелиной нёба, которую в народе называют «заячьей губой».

За время недолгой жизни Александра, хирургическая операция по ликвидации увечья планировалась десятки раз и столько же отменялась по самым разнообразным причинам, некоторые из которых были просто невероятны. Иногда ему приходила в голову сумасшедшая мысль, что там, наверху, кто-то всемогущий не желает его исцеления.

Не трудно представить жизнь бедняги, «одаренного» таким анатомическим сюрпризом.

Социальная адаптация маленького Шурика была просто немыслима. Свою инаковость он впервые осознал в начальные дни посещения детского садика. Малыши в этом возрасте бывают очень жестоки, могут тяжело ранить словом, даже не заметив этого. Все его существование, с ранних лет, до недавнего времени, было сплошным кошмаром. Первая в его жизни дразнилка — «дырка», была далеко не самой обидной. Как оказалось, параллельно с взрослением сверстников росла их фантазия и, соответственно, прозвища становились все жестче.

Еще тогда, в раннем детстве, он стал истинным убежденным атеистом. Ни один великий миссионер не смог бы заставить поверить этого ребенка, что во Вселенной есть бог, способный обрекать невинных на такие страдания. Это горькое неверие осталось с ним навсегда.

Жизнь продолжалась, продолжались и мучения.

Но он не сломался, не ушел в себя. Маленький, жестоко обиженный судьбой паренек боролся, яростно, отчаянно. И смог отстоять свое место в подростковой социальной иерархии.

Друзей у него, разумеется, не было. О девушках можно было даже и не мечтать. С детства он привык к одиночеству. Очевидно, это сыграло значительную роль в его становлении как интроверта.

Саша всегда чувствовал себя не только худшим (комплекс неполноценности как гнойный нарыв, напоминал о себе постоянно), но и ИНЫМ. А вот это чувство побуждало его расти, развиваться самостоятельно, идти своим путем. Он упорно работал над собой. Благодаря постоянным тренировкам, он уже в девять лет почти справился с дефектом дикции, которым всегда сопровождается данная патология (а ведь раньше его речь почти не могли понять). Социальная изоляция обратила его к книгам. Он читал запоем. Сначала все подряд, затем — выборочно (у него был врожденный вкус на хорошую литературу).

Мальчик рос не только физически, он мужал, как личность. Уже к 14 годам он намного опережал своих сверстников в интеллектуальном плане, что, естественно, сказалось на результатах учебы.

Как изгою, аутсайдеру, чужому, ему очень часто приходилось получать по зубам. Но и в этой ситуации парнишка показал свою внутреннюю силу. Шура стал регулярно посещать секцию рукопашного боя (очевидно, что в его случае это было необходимым условием выживания). По причине отчаянного желания отстоять себя, его успехи в спорте были столь впечатляющи, что уличные задиры от него потихоньку отстали.

Тем не менее, несмотря на все достижения, он так и не влился в социум ровесников. Да, откровенно говоря, уже давно и не желал этого. Он видел, что они другие. Большинство из них не было личностями, это было стадо. Взрослеющий индивидуалист не хотел быть похожим на таких.

Он, это он. И он, Александр Катар, был достоин себя. Удивительно, но в последние годы его голову все чаше посещала парадоксальная мысль: то, чего он так стыдился ранее, что превратило его детство в настоящий ад — его увечье — это награда. Именно оно сделало его таким, каков он есть.

Завершив среднюю школу с медалью, парень с блеском поступил в медицинский университет, который также окончил с отличием.

Впереди была вся жизнь. С дипломом и многочисленными научными статьями, ему была доступна практически любая медицинская специальность. Но, к удивлению многих, юный интерн решил стать патологоанатомом-судмедэкспертом. На недоуменные реплики: «Как ты решился? Там же смерть», он только ухмылялся. Чего может бояться тот, кто не страшится даже несуществующего бога?

Он давно смирился со своим анатомическим пороком, сжился с ним. Но, наконец-то свершилось. Семь месяцев назад ему все-таки провели пластическую операцию по ликвидации патологии. Все прошло успешно. На лице бывшего, гонимого всеми уродца не осталось и следа былого изъяна (тем не менее, как бы стесняясь чего-то, он отпустил короткие усики). Любой, встретивший его впервые, не заподозрил бы ничего (хотя хватало и тех, кто, как та же Леночка, помнили его прежним и память эта, как оказалась, была весьма живуча).

Сразу же заметно изменилось отношение окружающих к исцеленному; в позитивную сторону, разумеется. Только вот позиция Александра к ним не поменялась. Более того, он не искал общества тех, кто ради случайного телесного дефекта способен отвергнуть человека, готов смеяться и унижать. Безусловно, не все такие. В этом мире случаются и настоящие личности. Вот и у Сашки появился друг. Более того. Месяц назад он познакомился с замечательной девушкой Ларисой и, как ему казалось, у них могло все получиться…

Глава 3
Личинка

Дни шли монотонно, как один.

Отношения между пациентом и приходящей сестрой стабилизировались на уровне прохладного дистанционного официоза. Тщательно избегались любые намеки не только на легкое кокетство, но даже на невинные комплименты и уж тем более — темы, ассоциирующиеся с физическими недостатками.

Приветствовался лишь скудный список тоскливейших вопросов викторианского этикета. Типа:

— А что за погода нынче на дворе, Леночка?

— Ветрено. С утра дождик прошел.

В общем — тоска.

Хоть бы Лариска зашла, но нет, уже третий день, как девушка на море. Укатила по горящей путевке. Даже попрощаться толком не успели. Обещала привезти сувенирчик и роскошный загар.

Ежедневные визиты Нееловой были весьма стремительны. Сестра пополняла содержимое холодильника, старательно выполняла свои медицинские обязанности, кормила кошку и растворялась в прихожей, как фея в лучах вечерней зари.

Одиночество не мучило его совершенно. В первые дни недуга было не до того, а потом, когда стало заметно легче и бредовые приступы закончились, Шуру спасал телевизор. Да и вообще, сколько он себя помнил, всегда был довольно замкнутым.

Как-то в полдень, когда вирус уже стал сдавать свои позиции, зазвонил телефон:

— Привет Катар.

Сашка опешил. Заведующий бюро судмедэкспертизы называл своих подчиненных по фамилиям только в случае крайне негативного расположения духа. Ничего себе! Он даже о здоровье собеседника не поинтересовался.

— Добрый день, Карп Денисыч. Извините, что-то случилось?

— Да тут, — зав замялся. Бросалось в глаза, что его начальник говорит шепотом, к тому же было слышно, что телефонную трубку при этом старательно прикрывают ладонью, словно рядом с шефом находится кто-то еще. — Начну с самого главного. У нас в бюро настоящее ЧП. В тот же день, когда ты свалился в свою чертову кóму, как старлетка при виде голой задницы, тело твоей подопечной — Ковровой Елизаветы Евгеньевны, бесследно исчезло. Нет его и все тут. Параллельно «испарились» все морфологические пробы от исследуемого объекта и вся прилагающаяся документация (даже паспорт пропал, а он у нее, между прочим, дома был). Мистика какая-то. Будто и не было человека вовсе.

Начальник чопорно кашлянул. С шепота он перешел на звучный, натянуто-официальный баритончик:

— Итак, Александр Валерианович, тут с вами побеседовать хотят. Позволь представить тебе заместителя министра области по энергетике Евгения Сергеевича Коврова.

Послышался звук, который можно было интерпретировать, как грубое вырывание трубки из рук, и из динамика раздалось нечто, напоминающее рев разгневанного хряка:

— Ну, здравствуй, костолом! Признавайся, куда мою дочь дел?

— Простите? Я не совсем понимаю, что значит: «куда дел»? Вы что, всерьез связываете ее исчезновение со мной?

— Ты совсем осел, или как?! В отказ пошел? Да ты знаешь, что я с тобой могу сделать, щенок?! Да стоит мне…

— Помолчите, уважаемый, — в голосе Александра зазвенели стальные нотки.

— Что-о-о?!

— Во-первых, перестаньте мне «тыкать». Вы никогда не задумывались, что подобное поведение зарвавшегося быдла в большей степени унижает не вашего собеседника, а вас, в первую очередь? И вообще, особи такого чиновничьего ранга пора бы отвыкать от блатной «фени».

— Да я…

— Во-вторых, перебивать некультурно. Хотя вряд ли вас обучали этому в школе хороших манер. В-третьих (с этого я хотел начать, но вы мне не дали такой возможности), приношу искренние соболезнования по поводу кончины вашей дочери. Правда, короткая наша беседа наводит на мысль, что в данную минуту, горе утраты имеет для вас существенно меньшее значение, нежели активные поиски виновного и жажда мести. Ну, и наконец, в-четвертых, возьмите все ваши угрозы, сверните покомпактнее и засуньте их в то отверстие, посредством которого избавляетесь от продуктов своего метаболизма. Вы все поняли, или разъяснить подоступнее?

На той стороне трубки послышался разъяренный рык раненого гиппопотама, трехэтажный мат и, через пару секунд, такой чудовищный хлопок дверью, что стало боязно за целостность косяков.

Минутная пауза, и затем вновь удивленно-восторженный голос заведующего бюро:

— Ну, ты дал, Валерьяныч!

— Если не чувствуешь вины, на хамство надо отвечать адекватно, иначе совсем сомнут.

— Да, ты прав, пожалуй. Здорово ты его отшил. Вылетел, как ошпаренный. Морда красная, того и гляди, удар хватит. Пошел искать очередного «козла отпущения». Да, ты-то там как?

— Карп Денисыч, я надеюсь, что не слишком затруднил вам жизнь своим временным отсутствием? Короче говоря, здоровье мое резко пошло на поправку, так что готов приступить к своей «кровавой» службе в нашем храме смерти.

— Шуточки все, Александр Валерьяныч. Не до смеха мне. Ты даже не представляешь, что тут творится. Это я об исчезновении трупа, как ты понимаешь.

— Да, невероятное дело.

— Невероятное?! Я, между прочим, двадцать восемь лет тут работаю, а с таким уникальным случаем впервые встречаюсь. А теперь представь, какая катавасия закрутилась у нас в бюро и в клинике в целом. Девчонка-то непростая, сам понимаешь. Папаша тут лютует. Такое устроил, боров плешивый. Переполошил всю контору, натравил на нас всех, кого можно, от прокуратуры, до Роспотребнадзора. Так эти стервятники сейчас шерстят всех, стараются. Чувствует мой копчик: не одна задница в нашей больнице своего кресла лишится. Может и я последние свои недели дорабатываю. Правда, главный у нас мужик крепкий, со связями, возможно и защитит кого. Так что ситуацию понимаешь. По-дружески советую: тебе пока лучше сидеть тихо, а то не ровен час и твою персону приплетут. Хотя это менее вероятно. Во-первых, простых у нас обычно не трогают, а во-вторых, ты здесь вообще вроде как пострадавшая сторона.

— Дела…

— Не паникуй, Александр Валерьяныч. У тебя времени полно. Больничный продлен до пятницы, так, что раньше понедельника появляться на работе даже и не думай. Сиди дома и лечись. Хотя нет. Отправлю-ка я тебя в отпуск за свой счет, на недельку. Сейчас же займусь этим делом. Так что не отсвечивай пока.

— Еще вопросик можно?

— Давай.

— Видео у входов что-нибудь показало?

— Ничего! Бесовщина какая-то. Все, давай. Мне тут начмед названивает. Удачи.

Ну, вот и кончилась хвороба (почти две недели в постели). Первое, что сделал оклемавшийся доктор Катар — принял душ, переоделся в чистое и, памятуя о пережитом в первый день болезни (и не принимая умом случившееся), посетил ближайший супермаркет и, не смотря на цену, купил любимой Шаурме аж 300 граммов свежайшей атлантической семги. Пусть полакомится, спасительница. Киса была более чем довольна.

Сашку разбудил яркий поток бархатных янтарных лучей, бурно рвущихся сквозь раскрытые жалюзи. Понежась еще минутку, он перевернулся на спину и сладко развел руки в стороны. Правая кисть уткнулась во что-то теплое, мягкое.

— Ах ты, киса, лапа моя, — он ласково приобнял свернувшегося в пушистый шарик зверька, — иди ко мне.

Кошка муркнула что-то на своем кошачьем языке, потянулась так сладко, как умеют делать только эти дивные существа, и лениво приоткрыла один глаз, взирая с укоризной на дерзкого великана, осмелившегося потревожить ее королевский сон.

Проснувшись окончательно, Шурик понял, что от прежнего недуга не осталось и следа. Ликующее от избытка энергии тело не желало более киснуть в скомканной постели затхлой спальни. Хотелось движения, действия, подвига, наконец.

«Все, хватит тухнуть. Никакой больше терапии (разве что — парочку витаминов к завтраку)».

Пружинисто вскочив, ощутил босыми ступнями шершавую прохладу ламината.

Холодный утренний душ еще больше взбодрил исцелившегося.

В желудке требовательно заурчало.

На кухне его встретила идеальная чистота. Пустая раковина мойки весело сверкала начищенным хромом.

«Ай да Леночка! Молодчина, порядок, как в хирургии. Вот кому-то жена достанется».

Настежь распахнув окно, он с наслаждением вдохнул свежий шелковый сентябрьский воздух. Комната тут же наполнилась звуками давно проснувшегося города. На улице было довольно тепло, по ощущениям — градусов 25.

Алекс блаженно улыбнулся и тут же дернул головой, еле успев спасти ее от нежданного агрессора: заполошный серенький воробей, чиркнув крылом по темени, рванул, было, по глупости, внутрь трапезной, но, сделав крутой вираж под потолком, тут же панически выстрелил назад, в родные просторы урбанистических джунглей.

— Вот оголтелый-то. Как весной.

Плотно позавтракав сам и покормив кошку, молодой человек уже был точно уверен, чему посвятит нынешний день.

Воскресенье!

Впереди целые сутки свободы и активного ничегонеделания. Провести такой день дома было бы преступлением. На работу только завтра (а если реализуется идея Карпа Денисыча о внеочередном отпуске — вообще не скоро), так что сейчас он просто обязан устроить себе праздник.

Наскоро облачившись, хулигански громко громыхнув тяжелой подъездной дверью, он двинул вперед, в направлении главного проспекта города.

Куда? Зачем? А как пойдет. Никакого плана не было совершенно. Он просто шел, двигался в разношерстном людском потоке, любуясь красотами родного полиса.

Неторопливая бездумная прогулка без цели. Куда спешить? Чего искать. Все будет и так. Сашка ждал. Он был точно уверен, что обязательно случится что-то необычное. Именно сегодня. Иначе и быть не может. Такой уж нынче день.

Жарковато.

С наслаждением отведав пломбира в открытом кафе, он двинулся по направлению к городской пристани.

Вот уже виден издали серый гранитный монолит набережной, высоченный памятник Петру Великому. Народ все прибывает. Невдалеке слышна бравурная музыка уличного оркестра. Кругом улыбки, цветы, воздушные шарики…

И тут до него дошло, наконец: сегодня же День Города!

«Вот растяпа, со своей хандрой совсем забыл».

Вяло поборовшись с подступившим искушением, он решился: — «Ладно, я ж уже здоров практически. Кружечка пивка не помешает. Где тут ближайшая рюмочная? Да и Ромку позвать надо. Я же не алкаш, чтоб в одиночку хлебать».

Рука на автомате потянулась в карман, пальцы ловко набрали привычный номер:

— Аллэу, извините, доктора Бухнера можно? Тут пациент подыхает, ушицы просит.

— О, Сашок, пр-привет, — Роман от неожиданности начал слегка заикаться (Сказывался старательно исправленный логопедом, детский порок речи. Собственно, бывшие юношеские проблемы, а точнее, глубинная память о них, укорененная в подсознании, и сблизила этих двух парней), — рад слышать. Ты как там, дружище, как лечение?

— Отлично. Антибиотики уже позавчера закончили. Ромка, ты сам-то как, где сейчас?

— Д-да на набережной. Тут сейчас весь город, наверное. Что делаешь? Какие планы? Вообще, как организм после болезни?

— Ну, как тебе сказать? — Саша сделал многозначительную паузу. — Все, вроде бы, ничего, только вот изнуренное тяжелым недугом тело остро нуждается в восстановлении водно-электролитного баланса?

— Ха-ха! Ну, ты и загнул. Обезвоживание значит?

— Увы. Ты как, не против?

— Ты же знаешь, — друг хохотнул, — в хорошей компании я за любую движуху. Короче, где встречаемся?

— А давай, минут через пятнадцать, у…

«Господи!».

Александр окаменел, его ошарашенный взгляд уперся вперед, будто перед ним материализовалась горгона Медуза. Дружеская беседа умерла, так и не начавшись.

— Алло, алло! Алекс, ты что, оглох? — надрывался Рома на том конце провода.

Мобильник выпал из руки и развалился на части.

Обтекаемый людской толпой, с отвисшей челюстью, прозектор прирос к брусчатке, не отрывая глаз от привидения.

«Может ошибся?!» — панически вопило подсознание.

Нет, никакой ошибки. Исключено. Хоть и со спины, но он узнал ее мгновенно. Ни один настоящий мужчина, увидев ТАКОЕ тело хоть раз в жизни, будь оно одетым, или обнаженным, распластанным в секционной, никогда не перепутает его с другим.

Метрах в четырех впереди, королевской походкой, будто Клеопатра перед строем легионеров, шла Она, та самая Елизавета Евгеньевна Коврова (наверняка, он уже никогда не забудет это имя), когда-то мертвая, вскрытая и изученная им до последней селезенки (святые небеса, как давно это было?), а сейчас не просто живая — искрящаяся, фонтанирующая жизнью.

«Да что за бесовщина, черт побери?! Почему все это свалилось именно на мою голову?».

Откуда? Зачем? КАК ТАКОЕ ВОЗМОЖНО?!

Перепуганное сознание вдруг выдало спасительную мысль: близняшка! Ведь могло же такое случиться? Как врач он точно знал, что пары близнецов встречаются не так уж и редко.

Необходимо убедиться, иначе бессонница будет мучить несчастного до конца его жизни.

Робкий шаг вперед, второй, третий. Объект все ближе. Легкая блузка из розового шифона, черная, мини-юбка-разлетайка, открывающая голые, без чулок, длиннющие нижние конечности (боже, что за ноги?!) в классических «лодочках» на десятисантиметровой шпильке.

Легкий порыв донес легчайший аромат преследуемой: что-то совершенно нестандартное, вызывающее ассоциации с надвигающейся бурей, тревожное, манящее, рождающее одновременно чувства дикой похоти и смертельной угрозы.

Александр встряхнул головой, пытаясь прогнать наваждение, и почти бегом поравнялся со знакомой незнакомкой. Понимая, что это не комильфо, бросил взгляд на профиль красотки.

Точно! Ее лицо.

— Извините, — проблеял он срывающимся голоском.

Никакой реакции. Будто и нет его. В принципе, все верно. Так отреагирует любая «адекватная» леди на подобное обращение.

«Да что это со мной, в конце-то концов?! Мужик я, или…».

Нахлынувшее ранее отчаяние сначала парализовало сознание, а потом напрочь отключило его. При этом, освобожденное от разума подсознание вырывалось на волю, парадоксальным образом превращая паникующего индивида в смелеющего на глазах хамоватого мачо. В груди поднималась горячая волна какой-то первобытной разухабистости.

— Девушка! Я к вам обращаюсь.

По-прежнему — нулевая реакция. Только стук каблучков по мостовой несколько ускорился.

Тут он совсем осатанел:

— Милая, у меня вопрос: это вы глухая, или я — привидение («тут еще разобраться надо, кто из нас призрак»)?

Мягко, но с силой, схватив найденку за плечо, он медленно развернул ее к себе. И в ту же секунду получил в ответ оглушительную оплеуху.

«А удар-то у нее поставлен. Серьезная дамочка», — рефлекторно схватившись за ухо, Шура представил, как стремительно данный орган наливается неестественным багрянцем.

Вполоборота, она бросила на него ледяной взгляд.

По голове, как киянкой долбануло. Все, призрачная надежда исчезла. У однояйцевых близняшек может быть и абсолютное внешнее сходство, вплоть до разноцветных радужных оболочек, но вот чтобы у обоих дам было полное кровоизлияние под склерой одного и того же глаза, это бред фантаста-наркомана.

Сомнений не оставалось — это она.

— Молодой человек, что вы себе позволяете?! — от глубокого грудного голоса собеседницы у Алекса защекотало внизу живота. Он впервые слышал ее в реальной жизни, не в бреду.

Налетевший порыв ветра распахнул глубокое декольте и экзальтированный патологоанатом убедился, что нежнейшая атласная кожа на грудине прелестницы (именно там, где он провел когда-то основной глубокий разрез с рассечением костей) совершенно нетронута, ни единого изъяна (что уж говорить о грубых постсекционных швах). Будто ничего и не было.

Мистика.

С трудом оторвав взгляд от груди, он постарался начать:

— У меня к тебе один вопрос…

— Позвольте мне первой спросить.

— М-м.

— Напомните, в какое время, и в каком месте мы с вами, скрестив руки с бокалами, наполненными дорогим красным вином, осушили их до дна, а затем, разбив посуду вдребезги, поцеловались взасос?

— Вы шутите?

— Так было такое, или нет?

— Нет, разумеется.

— Тогда, если мы с вами не пили на брудершафт, может быть, стоит перейти на «Вы» с обеих сторон?

Надо сказать, дама умела держать удар.

— Хорошо, — Александр изо всех сил пытался унять клокочущую в горле ярость, — я приношу извинения. Но, поверьте, мне настоятельно надо с вами поговорить. Немедленно.

Краем глаза он заметил, что к ним вальяжной погодкой направляется парочка полицейских. Немудрено, внимание он явно привлек.

— Я полагаю, вы не отстанете? — красотка как-то странно улыбнулась. — Если для вас это так важно, я, так и быть, уделю вам пару минут. И отпустите мою руку, наконец.

— Добрый день. Лейтенант Свежаков, — козырнул старший из подоспевшего патруля. — У вас все в порядке?

«Сейчас она меня сдаст. Бежать? Или выложить им все, как было? Не-ет, не стоит, в дурку упекут».

— Не беспокойтесь, офицер. Мой муж немного ревнив, — девушка как-то плотоядно взглянула на Сашку и по-хозяйски взяла его под руку. — Ну, вы понимаете?

— Еще бы, мадам, — подлец летёха сам с нее глаз не спускал, — я на его месте вообще бы от вас не отходил. Вы уж простите, это не в том смысле, что вы… — зардевшийся служака совсем поплыл.

— Не беспокойтесь, гарантирую вам примерное поведение с нашей стороны, — красавица одарила представителя закона такой улыбкой, что того, вполне вероятно мог посетить Кондратий. — С вашего позволения, мы уже уходим. Удачного дежурства, граждане.

— Круто вы их отшили, — Саша действительно был поражен. Свершившийся вариант событий, по его убеждению, был самым маловероятным из всех возможных.

— Да ладно уже, — проворковала спутница, — поскольку мы с вами, вроде, как супруги, — она лукаво подмигнула янтарным глазом, — предлагаю, все же, перейти на «Ты».

— Согласен.

— Тут, в двух шагах имеется замечательное заведение. Неплохо бы именно там продолжить беседу, которой ты так жаждал.

Кафе и вправду было прелестное: маленькое, уютное, в стиле парижского уличного бистро.

Любуясь девушкой, он понимал несомненную истину: в смысле красоты, живое всегда выигрывает у мертвого. Каким бы прекрасным не было то тело, что видел он в тот злосчастный день на секционном столе, оно ни шло ни в какое сравнение с тем совершенством, что он имел честь лицезреть сейчас. В его спутнице было нечто неуловимое, какая-то божья искра, которая поразительно преобразила воскресшую. ОНА БЫЛА ЖИВАЯ И ДАЖЕ БОЛЕЕ. Ожив, она засверкала (это как… будто обычная звезда вдруг стала сверхновой). Все в ней заиграло, как сияющие цвета в стеклянной призме под лучом света: взгляд, вдох, голос, грациозные движения, буквально сочащаяся энергия жизни и дикая, сумасшедшая сексуальность. Именно так выглядела бы богиня любви, спустись она на грешную землю.

Как там у Пушкина: «…гений чистой красоты…».

Теперь Катар понимал восторг Пигмалиона, ставшего свидетелем превращения созданной им статуи Галатеи в живую деву.

Стараясь не пялиться на соседку, сидевшую напротив, он тупо размешивал ложечкой латте и пытался разобраться в себе. Это было нелегко: в голове все мысли неслись кувырком. Настоящая ситуация была крайне парадоксальна. Мертвое тело, ожившее, исчезнувшее, затем обнаруживается, но в виде живой, нетронутой прозекторским инструментом женщины. Далее: вначале таинственная блондинка явно избегает его, затем, диаметрально изменив отношение, приглашает к общению (следует отметить, что у нее была прекрасная возможность избавиться от навязчивого незнакомца с помощью полицейского звена).

«Где логика, мать твою?».

— Ну что ж, молодой человек, — собеседница пригубила кофе. На ее верхней губе осталась пенка, которую та слизала таким первобытным движением, что у зрителя сего остановилось дыхание. — Может быть нам пора представиться?

— Разумеется, с удовольствием, — он чуть не опрокинул пустую пепельницу, силясь оторвать взгляд от ее губ. Церемонно привстал. — Александр Валерианович Катар, врач-судмедэксперт Областного клинического центра нашего города.

— Вау! Как интересно. Так ты, как бы это…

— Вскрываю, препарирую погибших людей, изучаю то, что осталось после жизни. Тебя это шокирует?

— Нет, что ты. Искандер значит.

— Что, Искандер?

— Означает то же, что и Александр. Искандер двурогий — так называли Александра Великого завоеванные азиаты.

Она поправила локон над ухом, откинулась на спинку кресла и положила ногу на ногу. Он задохнулся в очередной раз. Такой совершенный изгиб коленей, лучащихся перламутром, мог быть только у Афродиты. Они завораживали, покоряли, звали, требовали прикосновений, обладания и черт-те чего еще, что даже представить боязно.

— Поверь, я сама не такая кисейная барышня, какой могу казаться. Это просто, гм, защита. Сам понимаешь, при моей внешности таким образом легче держать на дистанции некоторых особо рьяных кавалеров.

«Дистанция, это понятно. Вот только почему же со мной она так разоткровенничалась? Что-то не так. Уверен, секси вумен такого уровня в обычных условиях даже не взглянула бы на подобного мне. А тут… Очевидно, она кокетничает. Что ей надо от меня?» — его почти отключенная логика пыталась бороться с буйно нахлынувшими животными чувствами просыпающегося брутала.

Чаровница достала тонкую сигариллу и, слегка склонившись к шустро подскочившему официанту с зажигалкой, глубоко затянулась. Ее грудь подалась вперед, ткань области лифа натянулась до предела, верхняя пуговка низкого выреза блузки вот-вот выскочит.

Сашка обреченно констатировал, что в крайнем напряжении (причем уже давно) пребывали не только предметы туалета его соседки, и это чертовски отвлекало от беседы.

Красотка прекрасно видела реакцию собеседника на ее чары и откровенно наслаждалась этим.

Из тонких треугольных ноздрей замысловатыми арабесками неторопливо извергались светло-сизые клубы ароматного дыма.

Легкая женская туфелька под столом легко коснулась щиколотки мужчины, голени, колена… О, святые угодники!!!

Его мозг, наводненный тестостероном, уже почти утратил способность к анализу. Да, он понимал, что неделю назад это тело было мертво, что сейчас, возможно, она уже вообще не человек, но само существо этого мужчины было уже почти порабощено, отдано чему-то, что выше полового влечения, выше влюбленности — божественному чувству, что случается раз в тысячелетие.

Природа неумолимо брала верх. Александру безумно хотелось поддаться искушению. Прямо здесь, на глазах у всех. Его распаленное тело жаждало этого. Но где-то на дне сознания тоненькая, готовая вот-вот лопнуть струна воли, отчаянно пыталась сопротивляться.

Опять этот голос:

— Ну же, Сашенька, я жду.

— Чего?

— Ну, как же? Ты представился только что. И..

— И? — он откровенно тупил.

— Но имя твоей незнакомой собеседницы тебя не интересует? Это даже невежливо как-то.

Он уже почти не контролировал свой разум. Вот он — шанс сбросить марево гормональной бури, что бушевала в крови. Девчонка этого не ожидает, надо бить!

Троглодит, животное, пытающееся вновь стать человеком, прохрипело:

— Я могу угадать твое имя.

— Вот как? Ты маг, мой милый? Слушаю.

Шура сухо сглотнул:

— Ты — Коврова Елизавета Евгеньевна?

Пауза.

— Однако Искандер, я удивлена. Как ты узнал?

— Мы уже встречались.

— Разве? Думаю, ты ошибаешься. Я бы запомнила. У меня пиксельная память на лица.

— Лизонька, поверь, ты была не в том состоянии, чтобы помнить о нашей первой встрече. Это легко объяснимо: в тот момент ты была мертва, как эта оса, — он с отвращением смахнул дохлое насекомое с плоскости стола. — Лежала в прозекторском зале. Это я вскрывал тебя. Правда, затем произошло кое-что невероятное. Признайся, разве ты не помнишь этого?

— Доктор Катар, ты что несешь?

Он икнул:

— Парадоксальный бред.

— Вот именно. Ты слишком пьян.

— Пьян?! Да я ничего, кроме кофе… — опустив глаза он с изумлением увидел на столешнице целый батальон опустошенных стопок-«лошадок» из-под текилы.

— Что за дьявольщина?! — и тут навалило: его сознание со стремительной скоростью застилало тяжелым покрывалом алкогольного дурмана. — Ты меня опои…

В глубочайшем пьяном угаре, еще умудряясь что-то анализировать, он наблюдал, как его очаровательная собеседница, подманив шикарным жестом официанта, сунула ему что-то в руку, со словами:

— Уважаемый, будьте любезны, вызовите такси для моего друга. Вот его домашний адрес. А это ваш счет и чаевые.

Ночь. Ясная звездная безлунная.

Тепло. Тихо. Ни ветерка.

Лето, судя по всему

Он, одетый в какие-то цветастые, струящиеся тряпки чистого китайского шелка, сидит на склоне травянистого покатого берега под сенью огромного кряжистого ветвистого клена. Густая зеленая крона великана нависает, почти касаясь головы. Перед ним река, скорее — речушка, неширокая, вся какая-то извивистая. Ее черные воды струятся флегматично, очень медленно. Упавший в бликующую гладь подсохший листок ясеня, напоминающий маленький старинный челн, плывет, движется, еле заметно глазу.

И, о благо, вокруг ни одного комара или подобной гнуси.

На том берегу, прямо у воды — какая-то хлипкая хижина из древесины и тростника. Окна погашены. Все давно спят.

Он задирает голову вверх, к небу, словно пытаясь понять какую-то сокровенную тайну мира.

Ему нравится этот сон.

И вдруг, тишина рассыпается мелкими осколками подкрадывающейся дремы.

Где-то рядом раздается тихая печальная мелодия азиатской цитры. Нежные упругие звуки струн сливаются в чарующую, такую непривычную для европейского уха китайскую мелодию.

— Ты в замешательстве?

Он испуганно поворачивает голову и видит сидящего прямо перед собой крохотного, всего какого-то костистого старичка в оранжевом буддистском одеянии. Его седая голова склонена, детские ладошки мирно покоятся на коленях.

— В-вы. Хм. Здравствуйте.

— Приветствую тебя, сын смятения, — его собеседник вещает на чистейшем русском языке.

— Что вы имеете в виду?

Налетает порыв ветра. Клен над парой незнакомцев угрожающе шумит листвой.

— Посмотри вверх, — шепчет старец.

Он следует совету и замирает от восхищения. Высоко в небе, под самыми звездами бьются насмерть два существа: великолепной красоты пурпурный дракон (именно такой, каким изображают этих легендарных животных на китайских гравюрах) и серебристый, отливающий радужным, орел. Битва идет яростно, до последнего. Дракон значительно крупнее и видно, что он заметно теснит врага.

— Что это, уважаемый?

Старик поднимает лицо. Его слепые глаза в темноте светятся белыми бельмами:

— Звездное небо — отражение твоей мятущейся души. Борьба, что ты видишь там, наверху, в действительности идет внутри твоего сознания в эти часы.

— Не понимаю.

— Ты сам знаешь, с тобой недавно случилось что-то необычное. Покой твоего «Я» нарушен.

— Так кто с кем бьется?

— Орел — твое рациональное начало, разум, стремящийся осмыслить и принять происходящее. Дракон — твое эмоциональное «я», животные страсти. Раньше эти две силы гармонировали между собой, но произошло нечто.

— Что?

— Ты встретил ее. Дракон заметно усилился, и будет расти и далее. И мы с тобой уже понимаем, кто победит в этом сражении.

— Что же мне делать, почтенный? Как бороться с растущим во мне желанием?

— Вы, европейцы, зачастую превозносите значимость орла. Вы слишком рациональны. Это отдаляет от природы. Поймите, в нашей сложной жизни случаются ситуации, когда поможет только дракон. Верь сердцу, оно не подведет.

— Я в смятении. Боюсь стать зверем, одичавшим похотливым маньяком?

— Вовсе нет. Страсти — не обязательно зло. Именно они делают человека настоящим, помогают выжить.

— Ты хочешь сказать…

— Мне не позволено сообщать тебе главную тайну, но кое-что поведаю: та, кого ты встретил, навсегда изменит твою жизнь.

— Это не девушка, а наваждение. Что она хочет от меня? Мне показалось, что она играет со мной.

— Играет любая дева. Это их природа. Но…

— Но?

— Существует редчайшая, созданная Богом каста настоящих женщин, нет — ЖЕНЩИН. Это те благословенные небом феи, ради которых создают шедевры, совершают преступления, предают, ведут кровопролитные войны. Такому созданию нет нужды привлекать внимание самца. Любое ее движение, самое невинное, любой жест, слово, даже бездействие — это побуждение к действию для настоящего мужчины. Ради таких богинь сходят с ума, кончают собой, создают империи и разрушают их. Эти нимфы ломают чужие судьбы, пóходя, не замечая, но они, если позволит фатум, могут и вознести на Олимп высочайшего блаженства. И тебе выпала судьба встретить такую.

— Ты говоришь о ней?

— Пустой вопрос. Ты уже все понял.

Старец вздохнул

— Когда такая дама говорит с мужчиной, тот легко может ошибиться. Стоит ей просто так, без всякого умысла, взглянуть на Луну, тронуть прическу, или облизать губу, в его обуреваемом вожделением сознании, она, безусловно, уже флиртует с ним. Но этого нет. Она просто живет, живет так, как ей даровано.

— Значит, ничего не было? Я ошибался, ослепленный гормонами?

Старичок сощурил слепые глаза и улыбнулся:

— Нет. Ошибаешься ты сейчас. Она взаправду неравнодушна к тебе. И некоторые знаки внимания с ее стороны были действительны. Не стоит противиться победе дракона. Ты не лишишься разума, но, если будешь достоин, можешь приобрести нечто гораздо большее. Пойми, от таких подарков не отказываются.

Вверху раздался пронзительный орлиный клекот и все смешалось. Обильными молочными клубами на реку стал накатывать туман. Вот он все ближе, гуще, растет, ширится и поглощает все сущее.

Глава 4
Куколка

— Мр-р, — холодный мокрый носик кошки тыкался в его щеку.

— Шаурма, — не открывая глаз, он с обожанием сгреб животное в охапку и, повинуясь порыву нежности к мурлыке, прижал ее к себе. Объятия оказались такими крепкими, что зверек недовольно вякнул (хозяин, ты полегче).

Открыв глаза, он понял, что находится дома, в родной кровати, а на часах, между прочим, одиннадцать с четвертью вечера.

Неудивительно, ведь привезли его домой «мертвецки пьяным» часа в два дня, не позднее.

— Ну и что теперь делать? — он понимал, что прекрасно выспался на всю оставшуюся ночь. — Куковать?

Похмелье, между прочим, отсутствовало совершенно. Голова была в полном порядке. В кафе он контролировал себя до самой последней минуты и прекрасно помнил, что вообще не прикасался к алкоголю. Развезло его, волшебным образом, лишь в тот момент, когда непростая собеседница решила прекратить диалог. Мистика.

— Мож чайку попить? — стоило ему сделать один шаг в направлении кухни, как кошка буквально взбесилась. Радостно взмявкнув, она лихо, в два прыжка, оказалась у входной створки и принялась осторожно царапать черный дерматин.

Дверь мягко распахнулась и на пороге показалась ОНА.

В голове ослепительно сверкнуло что-то, вроде разряда молнии.

Все смешалось. Только теперь Александр понял, какие колоссальные перемены произошли с ним в последние часы.

Без единого слова, действия, битва была проиграна окончательно. В этот миг совершенного безмолвия мужчина обреченно понял, что влюблен, по-настоящему, бесконечно и навсегда.

Блондинка с любопытством осматривалась.

Короткий топ, тугие (в облипку), короткие же шорты и узкие ботфорты. Все антрацитово-черное, из чистейшей кожи. Woman in black.

Мр-ряу! — кошка прыгнула прибывшей на грудь, будто к родной, громко мурлыкая, тычась в шею.

— Шаурма, изменница! — Сашка обалдел. Ни к одному из немногочисленных посетителей этой квартиры его питомица не проявляла такую бурную симпатию.

— Ах ты, чудо мое, — гостья ласково прижала животное в себе, затем, вдруг, слегка придержав за загривок, пристально посмотрела ей в глаза. Обе замерли, будто меж ними происходило некое таинственное действо. Ни звука. Все это длилось минуты полторы. Вскоре девушка вздрогнув, будто выйдя из транса, опустила зверька вниз:

— Хорошая киса, правильная. И никакая она не Шаурма. Что за колбасный юмор? Она — Эхо.

Котяра тут же ответила, будто так ее и кликали всю жизнь.

Все это время хозяин квартиры стоял в коридоре, будто изваяние Командора, яростно борясь со своими бушующими чувствами (тут ему здорово помогла пауза знакомства с нареченной Эхо). Наконец, ему удалось частично обуздать смятение.

— Привет Лиза. Ты позволишь так к тебе обращаться?

— Конечно, лапик. Почему бы и нет? Так, а где тут у тебя спальная комната?

«Ничего себе начало!» — он вновь опешил. — Т-там.

Не разуваясь, красотка шагнула в уютную комнатушку, центральную часть которой занимала уже прибранная кровать-полуторка. Подойдя к ложу, она нагнулась под прямым углом, бесстыдно выставив на обозрение фантастически выпуклые, манящие, обтянутые черным ягодицы (Шура, в который уже раз, непроизвольно задержал дыхание), потянулась к краям кровати («Боже, какой изгиб!») и решительно сорвала покрывало.

«Неужели дождался?!» — бедняга, в полуобморочном состоянии, не знал, что и думать.

— Ну что рот раскрыл? — девица ехидно дернула бровью. — Не о том думаете, мужчина, — с этими словами, она изящно накинула плотное шерстяное кроватное покрывало себе на плечи, затем укуталась вся, от шеи до щиколоток, словно куколка насекомого и устроилась в стоявшем в углу глубоком кресле тут же, в спальне.

Шаурма, то есть переименованная Эхо, мягко вспрыгнула на колени к своей новой любимице и тихо запела свою мур-песню, устроившись в заманчивой ложбинке между бедрами и животом, нежно прильнув мордочкой, как влюбленная наложница.

— Ты чего это задумала? К чему это переодевание в индианку? Замерзла? — парень был в недоумении.

— Понимаешь, прошлая наша встреча в том кафе была малопродуктивна.

— То есть?

— Как я ни старалась до тебя достучаться, у нас так ничего и не получилось. Мы практически не узнали друг друга. И все из-за того, что кое-кто, свихнувшийся от вожделения, почти не был способен поддерживать адекватный разговор.

— Мне показалось…

— Ха, показалось ему, — закутанная по самые щеки, она немного напоминала совсем юную девчонку. — Может вчера ты этого не заметил, но у меня к тебе дело, очень важное. И хотелось бы его решить. Чем быстрее, тем лучше.

— Дело? — внутри полегчало, гормональная буря потихоньку стихала. Он убедился, что с собеседницей в таком необычном одеянии общаться было действительно легче. Ничего не отвлекало. — А я-то подумал, что наша встреча была случайной.

— Сашенька, я уверена, рано или поздно ты поймешь, что в этом мире не происходит ничего случайного.

Вот значит как? За ним охотились.

Пока он ничего не понимал.

— Поговорим? — плюхнувшись на кровать, он больно ударился локтем о полированную спинку.

— А почему бы и не поговорить. Я для того и пришла.

— Хорошо, у меня вопрос: кто ты такая, в конце концов?

— Александр, — выпростав узкую ладонь из под пледа, гостья принялась чесать животное за ушком. Та от удовольствия заурчала еще громче. — Ведь ты уже интересовался этим, вспомни (пекло, белые барханы, нестерпимая жажда). И я ответила тебе. Пойми, каждому ответу свое время. И если будешь достоин — получишь все, не только ответы. А пока соберись. Я точно знаю — ты далеко не глупый человек. Не разочаровывай меня. Есть еще вопросы? Продолжим?

— Вопросов множество. Вот, хотя бы твое чудесное воскресение в прозекторской. Перед глазами так и стоит то зрелище. Или ты и об этом ничего не скажешь?

— Ну, почему же? Помнишь милый, там, в кафе ты сказал, что я, будучи трупом, не могла помнить нашу первую с тобой встречу? Но потом ты усомнился в этом, вспомнив дальнейшее. Твою память до сих пор терзает ужас пережитого в тот миг.

— Вынужден согласиться.

— Хочешь знать правду?

— Несомненно.

Она мягко сгребла в охапку кошку:

— Признаюсь тебе. Я видела и помню ВСЕ. Не надейся, это не твоя галлюцинация. ЭТО БЫЛО. Назад не вернешь. Постарайся принять то, чего уже не изменить.

Алекс застыл в полуступоре. Только теперь он понял, насколько все реально.

Как-то быстро и легко он принял правду. Сейчас Саша был уже почти уверен, что даже те бредовые полусны прикованного к постели доктора имели прямое отношение к происходящему с ним в этом мире суровой действительности.

Быстро и неотвратимо хрустальный дворец его мировоззрения материалиста-естественника, убежденного, что все вокруг давно познано и просто, рушился, рассыпаясь звенящими осколками, среди которых, из холодной земли вырастали пугающие лианы, расцветающие мрачными бутонами новых неразгаданных тайн.

— Ну и ладно, — голос Елизаветы стал жестче. — Я вижу, ты движешься в верном направлении. Тебе трудно, но ты справишься, уверена в этом.

Она по-кошачьи потянулась в своем коконе:

— Ну а сейчас — время моих вопросов. Ради этого я, собственно, и здесь. Прошу, чтоб ты отнесся к ним самым ответственным образом. Скажу больше: в данную минуту на этом шарике не происходит ничего более значимого, чем наш диалог.

— Хм, даже так?

— Абсолютно.

Она встала, шагнула к нему, не снимая накидки, и прожгла таким взглядом, что мужчина почувствовал себя бабочкой, нашпиленной на булавку. Алекс понял: этой женщине он не сможет соврать никогда.

— Ты меня пугаешь.

— Не стоит бояться, — она вновь опустилась в свое уютное гнездышко, — тебе ничего не грозит. В худшем случае, вернешься к своей постылой жизни и будешь существовать как все, иногда, с пронзительной тоской вспоминая произошедшее.

— Ладно, хватить тянуть. Начинай.

— Хорошо доктор Катар. Будет легче, если заранее настроишься на то, что в ходе теста ты испытаешь пару неприятных моментов. Надеюсь, ты любишь анкеты? Слушай внимательно, это гораздо серьезнее, чем ты думаешь. Это не игра, совсем не игра. Поочередно я задам тебе семь вопросов. Некоторые будут очень болезненны для тебя, мучительны, неприемлемы, но ты должен ответить на все. И ответить абсолютно честно. Все семь раз. И учти, если ты хоть единожды солжешь, то больше не увидишь меня никогда. Клянусь Луной! Не спрашивай: зачем все это? Поверь, это необходимо, для тебя, для меня, для этого мира.

Она расправила плечи:

— Готов?

— Давай.

— Итак, начнем. Вопрос первый, самый простой: твои любимые животные?

— Кошки, — последовало почти без колебаний.

— Прекрасно. Идем дальше: веришь ли ты в Бога?

— Нет.

— Хорошо. Третье: чувствуешь ли ты себя иным, чуждым окружающему обществу?

«Вот оно. Начинается мозгокопательство», — он отвел глаза, — «правда, только правда».

— Да.

— Следующий вопрос: был ли у тебя физический недостаток, вызывающий серьезные проблемы в социо-адаптации?

— Да, — Сашка покраснел. — Хочешь узнать об этом подробнее?

— Нет. В этом нет необходимости. Пятый вопрос, связан с двумя предыдущими: Были ли периоды в твоей жизни, когда ты чувствовал себя настоящим изгоем, аутсайдером?

Его лицо стало совершенно пунцовым. Казалось, это существо знает о нем все. Он почти выкрикнул:

— Да!

— Шестой: ты девственник?

После того допроса, что пришлось пережить, эта тема уже не казалась ему столь щепетильной:

— Да.

— Ну, и наконец, последний, — она взглянула на него с тоскливой надеждой. — Ты любишь меня?

— Да!!!

Пауза.

Долгая, бесконечная.

Наконец тестируемый не выдержал:

— Ну?

— Что?

— Не тяни. Что там?

Лиза взглянула на него как-то особенно, словно на спартанца, вернувшегося из боя победителем:

— Поздравляю, ты уже не личинка, ты — куколка. Результат стопроцентный.

— Что это значит?

— Семь верных ответов из семи. Это великолепно. Не скрою, я надеялась, но очень боялась, что ты не выдержишь, соврешь.

Сашка был в легкой растерянности:5

— Как так? Было трудно, но ведь тут, как я правильно понял, главное — абсолютная откровенность. Понимаю, что нелегко признать свои комплексы, как бы это ни было чудовищно трудно, но уверен, в этом смысле я не первый. Подобные претенденты уже были?

Пружинисто встав с кресла и сбросив с себя шерстяную хламиду, она была подобна Венере, выходящей из морской пены, но много, много прекраснее изображения Сандро Боттичелли.

Лишенная уютного лежбища, Эхо, недовольно взмявкнув, удалилась в гостиную, умудряясь сохранять при этом гордый вид.

— Нет. Ты единственный.

Экзаменуемый смешался:

— Ты это серьезно?

— Совершенно. Я не вру. Никогда.

Юркой мышкой мелькнула неловкая пауза.

Он буркнул:

— Не понимаю смысла этого теста. Что он дает тебе?

— Как ты имел честь убедиться только что, значительная часть словесных заданий была об очень болезненных для самосознания, крайне личных вещах.

— Да уж, не то слово.

— Цель подобных вопросов — оценить: а) силу личности, ведь только самодостаточный, уверенный в себе человек способен (при особых обстоятельствах) повернуться лицом к тому, что его мучило, тому, о чем вспоминать крайне неприятно, и признать это открыто, громко; б) искренность личности (признаюсь, мы заинтересованы в тебе и очень надеемся, что, если все сложится, как планируем, ты будешь честен с нами и впредь).

Шура присел, обхватив руками колени:

— Убедительно. Но осталось еще три темы, которые мне кажутся бестолковыми, ну, в том смысле, что они вам, по-моему, не дают ничего продуктивного.

— Я понимаю тебя. Наверняка ты говоришь о вопросах про кошек, атеизм и любовь.

— Да.

— Напротив Искандер, это ключевые пункты. Почему? Узнаешь чуть позднее. Кое-что мы разберем сегодня, остальное — только если успешно закончишь испытание.

— Так это было испытание?

— Да, точнее, его первый этап. И повторю: с ним ты справился более чем удачно.

— Однако. А меня кто-нибудь спросил? Я никогда не считал себя подопытным кроликом.

— Милый, — веки собеседницы почти сомкнулись, — сам понимаешь, что последняя твоя фраза была лишняя. Прислушайся к себе, ты ведь уже давно готов, ты идешь по этому пути сам, без принуждения. Более того: герой зашел так далеко, что вряд ли кому удастся убедить его повернуть назад. Так что не блажи. У нас еще многое впереди. Что-то еще?

— Да. Седьмой вопрос: любовь к тебе — это же не обсуждается. Это чистая формальность. Не понимаю, зачем он?

Нимфа сделала секундную паузу и затем впервые в процессе диалога отвела взгляд:

— Это была импровизация, мой личный вклад в опрос. Я действовала по наитию, будучи убеждена, что твой ответ сыграет немалую роль в дальнейшей истории этого мира. Я была почти уверена, но хотела убедиться. Слова материальны, и твой ответ должна была услышать эта Вселенная.

— Почему я? Зачем именно на мне ты совершила свой эротический эксперимент?

— Поверь, милый, ты особенный, поцелованный богом. И вскорости поймешь это. Не торопись, потерпи малость.

«Да уж. Пока одни обещания».

— Что теперь?

Елизавета подняла глаза.

В окно забарабанили упругие струи небывалого по силе ливня. В ту же секунду вся округа содрогнулась от чудовищной силы громового раската, черное беззвездное небо озарила серия вспышек. Похоже, эпицентр их разрядов находился совсем близко.

Электричество в квартире погасло.

Сашка бросился притворять форточку, выдавленную диким ураганным порывом. Через всю плоскость новенького оконного стеклопакета поблескивала по диагонали паутинка свежей трещины.