Бесплатный фрагмент - Сейфула

Сейфула

Любовь и смерть, добро и зло.

Что свято, что грешно,

познать нам суждено.

А выбрать лишь одно дано.

(В. Цыганова)

1

Чем-то понравилась ему эта женщина. Сейфула не смел на нее взглянуть, но чувствовал всем существом, что в это мгновение она на него смотрит — в черных глазах ее любопытство. Ну и что, что судимый — он теперь отсидевший и, откинувшись, стал таким же свободным человеком, как все вокруг, как она…

Рай на земле не легко дается — он знает — не каждый даже может рассчитывать. Но стремиться к нему хочет любой — кто через Бога, кто через голову свою, кто через руки… а кто через сердце, насмерть влюбившись.

Сейфула Кашапов, верзила, двадцати пяти лет от роду, четыре из них отсидевший на зоне за драку с тяжкими телесными… не считал себя обиженным природой — по крайней мере, от рождения все у него было: и рост, и сила… Вот ума набирался на нарах — никаких университетов теперь не надо: как ладить жизнь он уже знает. Он не считает себя лишним в обществе — он немножечко покумекает и заставит это общество на себя работать. Нет, эти четыре года он не зря прожил, задыхаясь в цементном аду — верную дорогу по жизни выбрал, много думавши… И наставника сыскал — дай Бог каждому! Сейчас он ехал к нему на электросекции «Челябинск — Миасс».

Есть идеи, есть такие занятные идеи, что… Чувство меры Сейфуле не хватает — это верно. И нужен совет умной головушки, коим был для Кашапова Гавриил Потапов — «Гаврик», как его звали на зоне; «нормальный пацан» пятидесяти шести лет от роду. Он, когда справку об освобождении получил, сразу подумал — сначала к Гаврику за советом, а уж потом все остальное.

И вот Челябинск, вокзал, электричка, народ и эта женщина, сидящая напротив…

Сидела она отрешённо на жёсткой изогнутой скамье, между что-то бубнящей бабкой и грустноглазым армянином в кепке; сидела, перелистывала журнал, тихо улыбалась чему-то — ни вокзальный шум её не трогал, ни запах пота, исходивший от армяшки, ни неловкость бабки, пихающей её узлами. Сколько ей — сорок? Ну, явно за тридцать. Хорошо сложена, личиком милая, простенько, но со вкусом одета — пальтишко светло-серое, с пояском, под шарфиком газовым водолазочка, белый воротничок виден; сапожки маленькие, ботильоны на «молнии». Должно быть, учительница.

Ворочаясь на жестких нарах, четыре долгих года Сейфула именно о такой мечтал. А сейчас повстречал и оробел — поглядывает искоса на нее, как за бабами в бане в щелку, а заговорить боится. Боится, что попрет из него культура зековская, которую он сначала усиленно вбирал себя, как губка грязную воду, а потом стыдиться стал, когда Гаврик ему сказал — дурак ты, шпана шпановская, да шпаной и помрешь. С нар надо в люди выходить — так он ему сказал.

Нет, не исковеркала зона в душе Сейфулы человека — только ума придала башке. Он это знает и просто робеет перед понравившейся женщиной влюбленным мальчишкой. Так бывает. Так было с ним в юности…

И вот сейчас она снова рядом, через два сидения, и снова молчит, чёрными глазами отрешённо влипла в мутноватое, пыльное стекло — то ли столбы считает, то ли галок на проводах рассматривает; и будто сама бесплотным духом скользит за вагоном, не касаясь земли… Куда она едет? Где выйдет? Куда понесёт этот чемодан — кто встречать её будет — муж, дети, мать? Сейфула уже увидел, что на руке у неё всего лишь колечко и перстенёк; но этот безымянный палец с тонкой золотой жилкой на нём ничего не говорит: знал он, что многие женщины носят кольцо ещё очень долго после того, как брак рухнул. По привычке. Это вот его блатные татуировки на руках да запястьях не снять, как кольцо — тут не привычка, а уже крест по жизни и судьба.

Объявили по электричке остановку — какой-то разъезд с чудным, малопонятным названием. Черноглазая женщина поднялась и направилась к выходу — и стало заметно, что чемодан тяжелый, чуть клонит в право её ладную, невысокую фигурку.

Как жаль! Сейфула посмотрел ей вслед. В жизни всегда так бывает — люди встречаются, чтобы расстаться. Он тоже поднялся и вышел в противоположный тамбур вагона. Закурил. Электричка остановилась, двери открылись…

Что наша жизнь? Игра!

Сейфула решительно выбросил окурок и вслед за ним шагнул на платформу.

Электросекция, пшикнув сомкнувшимися створами дверей, умчалась. Они только двое на платформе — он и она. От станции отходит разбитая асфальтовая лента, петляет меж частной застройкой и ныряет в лес. Интересно, далеко ли до села? Сейфула решительно зашагал к незнакомке.

— Простите, далеко ли отсюда до села?

— До дачного кооператива «Путеец» — поправила она. — А вам туда?

— Ага. Давайте я вам помогу, — Кашапов подхватил чемодан, казавшийся внушительным, но на деле не шибко тяжелый.

Попутчица все еще робела. Но в принципе, какой толк? — в лесу или на платформе, она все равно во власти этого бугая. Кричать раньше времени бесполезно — да и некому. Некого звать на помощь.

Влипли вы, Анна Михайловна, с иронией подумала о себе черноглазая женщина, действительно оказавшаяся учительницей и приехавшая на свою дачу покопаться на участке, прибраться в домике — как-никак, весна! И еще подумала, но уже с сарказмом, глядя в широченную спину незнакомца, спускавшегося по тропинке с ее чемоданом на проселочную дорогу — главное правило насилуемой женщины: если звать помощь бесполезно, то лучше расслабиться и получить удовольствие. И еще в том же духе — самое прикольное в ситуации, что он, изнасилуя, еще и придушит. Как говорится, полный отпад…

Ну что ж, судьбе навстречу! — теперь уже просто оптимистично сказала она самой себе. — Да и что толку бояться? Будем надеяться, все обойдется…

Шли по проселку, свернув с асфальта на лесную тропку — впрочем, лес скоро расступился, показав перелески и речную долину… Анна Михайловна старательно обходила широко раскинувшиеся лужи; сбросить бы сейчас ботики и почавкать голыми ногами по тёплой грязи, как в детстве! Но и она не девочка, и грязь — отнюдь не тёплая, середина апреля, до жары далеко.

Женщина сказала своему упорно молчавшему кавалеру:

— Поглядите направо.

Сейфула взглянул.

— Глядите внимательнее. Видите вон ту скамейку под березами?

Кашапов ответил, что видит.

— Нравится вам местоположение ее? Я здесь частенько хожу и думаю — кто и для чего здесь поставил лавочку эту?

Сейфула пробормотал, что место прекрасное — он бы и сам там отдохнул.

— Вы устали? — с тревогой спросила она и подумала — начинается.

На Кашапова действительно накатило — четыре года без женщины это каторга его телу. Думал, откинется, первым делом на вокзал к проституткам помчится. Но увидел женщин и отпустило — они разные и так много совсем некрасивых… можно и подождать денек-другой: четыре года терпел… Раньше дело!

А теперь — лес, безлюдье и женщина, которая понравилась с первого взгляда. Сколько еще можно томиться? Вот она, рядом — руку только протяни. Он взглянул на нее — такая ухоженная, такая ладная вся. А потом — это уже картина после секса представилась ему: с разбитым лицом, в изорванном платье, в волосах паутина, на спине прошлогодние листья…

И так этого тоже захотелось, что хоть бросай чемодан и прочь беги от соблазна.

Сердце его стучало ужасно, когда говорила она о скамье. С вожделением подумал — можно и на лавке…

Великим усилием воли он отогнал все грешные мысли и даже стал поддерживать разговор.

Дачный кооператив «Путеец» — владение ведомственные. МПС не такое богатое, как Миноборонпром, но тоже своих не обижает: льготы, ссуды, зарплата немаленькая. Иные железнодорожники, особенно бригадиры путейских бригад — люди богатые, по местным меркам, всюду разъезжают на собственных автомобилях. И на дачи, конечно. Вот они — и тут, и там — кто у калитки своей оставил авто, кто за калитку загнал иномарки…

Сейфула с Анной Михайловной шли узкими улочками дачного поселка. Звучала музыка, слышны разговоры, дымком тянуло и одуряющее пахло шашлыками — весну уже празднуют.

За оградами перед домиками прилично и чинно чрезвычайно люди садились за столы, звеня посудой, бокалами и смехом вперемешку с разговорами. Оглядывались на проходящих, может быть, поджидая гостей. На лицах — благодушие и довольство жизнью. Пятница, завтра начинаются два святых, положенных по закону дня отдыха.

Вечер действительно был восхитительный…

— Вот я и пришла, — сказала Анна Михайловна, останавливаясь у очередной калитки. — Вы куда сейчас?

Сейфула плечами пожал.

— Ну, понятно. Заходите. Неужели вы думаете, что я вас без ужина отпущу?

Скоро они уже сидели за столом в летней кухне небольшого уютного домика — ели окрошку и пили домашнюю настойку из ягод. После пары стаканов оба сразу опьянели.

Сейфула сделался веселым и очень разговорчивым — всеми силами старался обратить на себя внимание хозяйки. Анна Михайловна раскраснелась, была очень мила и чрезвычайно смешлива. Она сбросила своё лёгкое пальтишко, ботиночки, измазанные коричневой грязью, и надела домашние тапочки.

Желание, охватившее бывшего зека в лесу, уже схлынуло, и ему больше чем женщину сейчас хотелось броситься на диван, уткнуться лицом в подушку и пролежать таким образом вечер и ночь, а утром уехать.

Анне Михайловне он рассказывал о своем детстве, о своей малой родине, о тех укромных местах в ее округе, где он прятался и в одиночестве, но с мечтами, следил за убегающими вдаль облаками. О, как бы он хотел вновь очутиться там и думать о том, о чем мечталось и думалось в те далекие годы. И пусть все-все-все на земле забудут о нем…

— А сколько вам? — лукаво спросила Анна Михайловна.

— Двадцать пять.

— Совсем молоденький, — с душевной тоской произнесла она.

А потом…

— Что вы на меня так смотрите? Я вас в лесу не испугалась, а сейчас боюсь.

Сейфула встрепенулся — наверное, он действительно на нее засмотрелся; а тоска и злость зековская хлынули через глаза наружу. Он попытался рассмеяться — не получилось. Прет и прет из него ненависть — он это остро даже чувствует. Не к хозяйке, радушной и симпатичной, а ко всему миру. Ух, как он его ненавидит! Его, закрывшего Сейфулу в мрачном сыром бараке на долгих четыре года, заставившего глотать цементную пыль проклятого завода ЖБИ.

Эх, черт! Должно быть, напился — развезло.

— Простите, я, наверное, увлекся — далеко в память нырнул.

Анна Михайловна начала собирать посуду со стола.

— Вы останетесь ночевать?

— Да, если можно. А завтра на электричку и поеду дальше.

— Вы, ей богу, как тот киногерой — самовара вам в вагоне не хватало явно…

Кашапов не понял, о чем она это.

— Простите, скажу от сердца — увидел вас и будто кирпичом по голове.

— Бывает, — сказала Анна Михайловна с тоской и устало. — Только вы очень молоды для меня, старой бобылки.

— Кого-кого?

Она махнула рукой, усмехнувшись:

— Ладно, проехали…

Что-то в лице этой женщины вызвало в Сейфуле ощущение бесконечной жалости. Это было правдой — сердце кольнуло даже страданием за нее. И довольно сильно. Вот собой он был недоволен — увалень какой-то, не кавалер. Недостает слов, которыми надо выразить свои чувства. Он теперь, в эти минуты, вполне ощущал, что эта женщина нужна ему не только для секса. А вообще — может быть, даже для жизни… Если бы он был несудимый, а она — вышедшей на свободу зечкой, он бы ей все простил и пригрел на своем сердце…

— Что с вами? — спросила Анна Михайловна. — У вас опять такое лицо!

Он повернул к ней голову, поглядел на нее, заглянул в ее черные, сверкавшие в эту минуту глаза, попробовал усмехнуться, но не смог — был мрачен как ночь и задумчивым очень.

Хозяйка попробовала было спросить:

— О чем это вы сейчас думали? — расскажите.

Но Кашапов пробормотал ей в ответ с самою кислою миной что-то неопределенное.

— Вы верно устали и спать хотите… Я постелю вам здесь, на этом уютном диванчике… — она помедлила, поймала его сомнение, поспешно добавила — Да вы не замёрзнете! У меня летняя кухня, знаете, как берлога. Тут одной теплоизоляции столько…

Сейфула посмотрел на миниатюрный диванчик, скорее похожий на широкое кресло, и покачал головой:

— Удобнее будет на полу.

— Он раскладывается. Помогите мне.

Разложенным, диван мог вместить не только Кашапова — как минимум, места было для двоих.

Не желая мешать хозяйке, Сейфула вышел на террасу, прислонился виском к шершавому стояку. В небе зажглись звезды — было поздно и совсем смеркалось; во тьме вдали светили огни какого-то города. Воздух остыл, было немного зябко… Сзади послышались шаги — вышла Анна Михайловна в домашнем халате. С виду хозяйка была спокойна, хотя голос её вибрировал.

— Ну, как думаете, не замёрзнете? — спросила она. — Не шибко прохладно будет?

Сейфула что-то пробормотал, конфузясь — рукой он держался за перила веранды и свет из дома как раз ярко освещал сейчас тюремную наколку. Но Анна словно бы не замечала её.

— Как вам настоечка моя? Кружит голову? Может еще налить?

— Н-нет… Я не знаю…

— Ну а кто может знать? Вы стесняетесь? А взгляд ваш такой страшный бывает порой — почему?

— Не знаю. Порой и сам себя боюсь.

— Серьезно? Вы трус?

— Наверное, нет. Трус это тот, кто бежит от опасности, а я еще ни от кого не бегал.

— Вы крепкий парень, я заметила. Вам приходилось с кем-нибудь драться?

— Много раз… и даже не пустыми руками.

— Как это?

— Палкой, кастетом, дужкой кровати или заточкой…

— Заточка это что-то типа ножа? Так вы же могли убить человека.

— Убить можно и кулаком…

— Я бы не хотела быть мужчиной…

— Так и не все мужики дерутся — иные в милицию звонят.

— М-да… Теперь уже не стреляются из пистолетов, как раньше… по-благородному. А вы умеете стрелять?

— Из пистолета? Никогда в руках не держал. Из ружья могу.

Ее серьезный вид при таком разговоре, несколько удивил Сейфулу — зачем она его о таких вещах пытает? Он чувствовал, что не для этого она пришла к нему в начале ночи в домашнем халате, под которым угадывалось обнаженное тело. Но не находил слов, чтобы завлечь ее в объятия.

— Спокойной ночи, — сказала Анна Михайловна, но не двинулась с места.

В темноте террасы лицо ее трудно было разглядеть — волнуется она? грустит? чего-то ждет от него? Если бы Кашапов был постарше и имел побольше опыта общения с женщинами, может быть, он разгадал причину ее ночного визита. Хотя, конечно, он догадывался… Что-то ему в душе подсказывало…

Но не было самого главного — отправной точки.

Сейфула вдруг ужасно покраснел — хотя кто бы заметил в такой темноте! — чуть отступил назад и вдруг охрипшим голосом выдавил:

— Иди ко мне.

Анна Михайловна пожала плечами:

— Я думала, ты не решишься.

Она больше ничего не произнесла, повернулась спиной и пошла в комнату. Уже в коридоре шедший следом Сейфула увидел — она развязывает пояс халата. На пороге одним движением сбросила с плеч одеяние, представ в полумраке во всем великолепии своей наготы. В следующее мгновение она юркнула под одеяло…

Кажется, сама темнота позвала его ласковым шёпотом: «Иди ко мне».

Анна спала, когда он ушёл из этого домика, как вор, не прощаясь — тихо ушёл, половицей не скрипнув. По дороге брёл словно сомнамбула, часто натыкаясь на лужи. Добрался до полустанка без всякой надежды на электричку. Но в той стороне, куда она шла днем, светился багрянцем горизонт — наверняка город.

Сейфула долго шел по рельсам, пока вдали не показались огни. А потом мелкие домишки окраины.

Нет, зря он ушёл. Какой страх, какая холера погнала его прочь?!

Теперь надо искать вокзал, как место на ночлег.

Он с рельсов сошел по нужде и притулился к забору. В доме за ним распахнулась форточка. И хриплый, прокуренный голос спросил:

— Чево ползаешь, вошь дровяная?

— Ничего. Спи давай, хозяин. Я проходом…

Зажёгся свет в маленьком окошке, потом тень его заслонила — хозяин разглядывал Сейфулу. А потом и просверк жёлтый лёг от входной двери, и калитка скрипнула. На мужчину глядел бородатый дед в ватнике, бязевых кальсонах и исподней рубахе — морщинистые ноги в резиновых калошах.

Может быть, он разглядел наколки? Может, просто учуял — звериным нюхом?! Густо прохрипел:

— Сиделец? Скитаешься? Нехде переночевать?

— Да.

— Заходи. До утра приму.

И широкую спину показал бесстрашно, зашаркал калошами по дорожке. В эти спину и ватник Сейфула спросил с наигранной дерзостью:

— А не боишься, дед? Придушу да ограблю.

— Всякой твари — свой срок! — откликнулся старик, не оборачиваясь. — А грабить можешь тока хрен свой, коли найдёшь. Больше нечего грабить у меня…

В сенцах хаты было тепло — видать, самодельное отопление с газовой печкой. Топчан, старое одеяло, подушка серой ткани.

Старик морщинистой рукой показал: «Вот для тебя» и прибавил:

— В избу не ломись. Глуховат я, да и сплю крепко.

И скрылся за тяжелой дверью, наглухо задвинув щеколду.

Утром хозяин пригласил разоспавшегося Сейфулу к столу. Глазунья со щедрыми шматами сала, маринованные огурчики, дольки луковицы, черствый хлеб, самогон…

— Не беглый?

Кашапов предъявил справку об освобождении.

— Не нашенский, стало быть… Куда путь правишь?

— К корешу еду лагерному — может, подскажет, где какую работу найти; как с жильем устроиться. Домой… — Сейфула на миг задумался — …не хочу! Там мать, сестры замужние… правильные все — будут стыдиться, корить-совестить, а я уж не маленький…

— Бугай ты здоровый! За что сидел-то?

— Тебе правду сказать или соврать?

— Ну и молчи — меньше знаешь, крепше спишь… Ты наливай да пей, не стесняйся. Хоть дело твое и бесконечно важное — друга достичь, но я рассудил: у зятька моего на автостанции есть забегаловка придорожная, — старик скрипуче хехекнул, издав своеобразного тембра смешок. — «Вдали от жен» называется. Мог бы ты ему там сгодиться. Баил, что рук не хватает и толкового парня…

— Опять криминал? Нет, хватит. Против закона не пойду…

Старик игнорировал его вопрос.

— Ты не хватай вожжу, покуда не запряг… Быстрый какой. Ты теперь посиди за столом — поешь, выпей вдосталь и спать ложись. Внучок прибежит проведовать — он меня кажный день проведат — я его на лисапетке на автостанцию отправлю. Передаст, что надо — может, к вечеру и зять мой явится, коли соизволит… Он сам такие дела решает. Если сладите, будет тебе и ксива, и хаза, и дело с баблом…

«Черт!» — подумал Кашапов. — «Не этого ведь хотелось. Может, к Анюте снова вернуться? Да поди теперь не найти — удрал, как тать в нощи, не разбирая дороги…».

Тоскливо наплескал себе полстакана мутного самогона, выпил — ладно, посижу-подожду, может, сама судьба велит мне остаться здесь. Допью самогон, спать завалюсь…

Голову уж сносило.

Откуда-то издалека стариковский ворч:

— Жестокая наша страна! И люди все — сволочи! Чуть оступился человек и, ну, его всем миром травить — бессовестно, подлым образом прямо-таки преследуют. Было так, так и будет. Я тебе скажу — за границей все наоборот: там живут в свое удовольствие.

— А ты был за границей?

Дед заскрипел противным смешком:

— Телевизор смотрю.

— И что там показывают?

Лучше бы Сейфула не спрашивал.

Старик снова поплел свою агитацию:

— Хорошо за границей живут — лучше нашего. Нам далеко до них… А ты пей-пей, мало будет — еще принесу.

Сейфула чувствовал — еще глоток и никто ему тоже не нужен будет: ни Анюта, ни Гаврик, которого на зоне он звал «ацухой»… Что, теперь у него новый батяня будет?

Набычившись, посмотрел на хозяина — шею бы тебе свернуть, старый хрыч!

— Пей-пей, до вечера успеешь проспаться. Зять мой шибко не любит пьяных. Он отчаянных любит и послушных.

Сейфула послушно выпил. А старик опять засмеялся. Дальше все поплыло…

Очнулся Кашапов, как и предсказывал хозяин, под вечер. У топчана на табурете сидел незнакомый мужик — нерусский по виду. По бороде его роскошной с серебряной вязью седины можно было дать лет пятьдесят ему — но что-то подсказывало Сейфуле, что южанину этому лет сорок с небольшим. Об этом свидетельствовала кожа лица смугловатая, туго натянутая, чистая — почти без морщин. Прямой и красивый, с выпуклыми ноздрями нос рассекал лицо от большого лба, обрамлённого жёсткими чёрными волосами. Глаза чёрные смотрели тяжеловато, повелительно.

— Работу ищешь?

Говорил он, как ни странно, почти совсем без какого-либо акцента.

— К корешу добираюсь… — ответил Сейфула, прикидывая про себя, как к седобородому обращаться, да какую долю уважения выказывать; но тот помог сам.

— Меня Ираклием зовут.

— Понял. А меня — Сейфула! Вот, немного застрял в ваших местах.

— Что у кореша для тебя кубышка припрятана? — с легкой усмешкой спросил Ираклий — Везде надо работать. Одно дело зона, где можно пайкой делиться, другое гражданка — где каждый сам за себя. Мне сейчас позарез человек нужен, завтра найду — не возьму, хоть запросись. А к корешу еще успеешь — бабла заработаешь и сгоняешь.

— В чем работа твоя?

— В кафе на автостанции мне пацан нужен. Крепкий, нетрусливый. Где надо — быть вышибалой, ящики с товаром поворочать, воды принести… Короче, жить, сторожить и служить на совесть. За это — жилье, рубон и бабло… Синявки там ошиваются — тебе секс бесплатно…

Забавно произнёс он это слово, протяжно и уважительно.

Сейфула почесал кожу за ухом — раздумчиво.

— Почему я?

— Выбора нет, а человек нужен. Не приживешься — уйдешь. А я, может, к тому времени найду подходящего. Хотя не пойму, чем тебе у меня может не понравиться?

— Не обманешь, насчет зарплаты?

— А смысл? Сотню-другую сэкономить и нажить себе зека врагом?

— Это верно — я обид не прощаю.

— Ну так что — по рукам, Сейфула? Для меня ты человек по всем статьям подходящий. Может, и корешами станем. Я преданных людей ценю.

Мужчины смежили ладони, вглядываясь друг другу в глаза.

— Прям сейчас и поедем?

— Да. А что тянуть? До темна введу тебя в курс дела и хоть сегодня дома заночую.

— Что, сильный бардак у вас тут ночами?

— Не то слово! Таксопарк рядом. Таксисты, бывает, свои непонятки выясняют… Которые из дальнобоев, те тоже хороши, краёв не видят… Клиенты бывают скандальные. Но ты ж не из робких.

— Да.

— И силенкой не обижен.

— Подковы гну.

— Постарайся только до смерти никого не воспитывать — так, к порядку призвать, приструнить, если что… — Ираклий усмехнулся, показал зубы: как не странно, ни одной коронки. — Главное, чтобы не смотались, нерасплатившись.

— Ствол дашь? — дерзко, посмотрев в непроницаемые глаза под набрякшими веками, спросил Сейфула.

Ираклий встал. Штиблеты, модные, на толстой подошве, с рантом — похоже, сшитые на заказ, заставили чуть прогнуться доски пола. Сделал два больших шага в сторону прихожей, где висела его кожанка, и оттуда бросил небрежно, но твёрдо:

— В каморке охранника под матрасом обрез припрятан — но это на крайний случай.

Какое-то время после ухода Ираклия Сейфула ещё сидел на топчане, бессмысленно уставившись на пустой табурет с кружками древесный сучков. Странный гость, казалось, придавил его к месту, гирей повис на ногах — не давал встать. Стряхнув наваждение, он поднялся, обулся и через сени вышел во двор.

Ираклия уже след простыл. Дед курил папироску, присев на край старой лавочки у заборчика. Улица спускалась вниз, петляя, поблёскивая лужами меж щебнёвых промоин.

Не оборачиваясь, дед сообщил:

— Чортов тупик это, парень. Такое вот место. Богом забытое.

Совсем не география интересовала Сейфулу. Он требовательно коснулся рукава старого ватника.

— Это зять твой? Он кто — грызун или хачик?

Старик снова издал свой неповторимый смешок — будто грецкий орех расколол:

— А он сам не знает. Отец — из грузинских князьёв, большой человек в Тбилиси был. Мать — цыганка.

— Цыганка? — ещё больше удивился Сейфула.

— Чистой воды. Красивая была, карточку показывал.

— А по-русски…

— Он с детства в Москве у бабки жил. Учился там, дочку мою встретил, женился… В министерстве работал. Ты бы тоже по-нашему так выучился говорить.

Сейфула хмыкнул. Расспрашивать, каким бесом старик, имея дочку в Москве, оказался тут, или как министерский деятель перелетел с московского Олимпа в это захолустье не хотелось.

Старик, сурово посмотрев на Сейфулу, проговорил:

— Ты ему не ври только, парень. Не любит он этого. Иди, в машину садись — Ираклий сейчас выйдет.

Белая иномарка стояла перед домом.

Кашапов сел на переднее пассажирское кресло — заднее сидение было забито коробками из картона. Ждал неожиданного своего работодателя, поглядывая на него, о чем-то толковавшего со стариком во дворе.

Вчерашний зек был беспокоен и возбужден — пот даже выступил на лбу. Блуждающий взгляд его перебегал с одного лица на другое. Ох, не нравилось ему все это — ох, не нравилось. Хотя в обещаниях владельца придорожного кафе было много прелестного и романтичного — место бойкое на трассе, дармовые выпивка с закуской, путаны бесплатные… Но было что-то в глазах и говоре Ираклия недосказанное, настораживающее… даже пугающее. С запоздалым сожалением он сейчас признавал, что зря согласился — надо было к Гаврику ехать.

Наконец, южанин сел в машину — завел мотор и тронулся с места. На Сейфулу не смотрел — руки с густым волосом от самых запястий сжимали оплетённый кожей руль.

— Значит, так… Не воровать — объедки и опивки все и так ваши. Продукты, которые начинают портиться, быстро съедать. Девки, с которыми будешь дежурить, все это знают. Так что слушайся их и будешь в ажуре. Уловил?

— Уловил. Начальник мой кто?

— Ну, вобщем-то я.

— Как называть тебя? — Сейфула независимо усмехнулся. — Ираклий? Или по отчеству?

— Называют «хозяин»… — без всяких эмоций обронил водитель. — Но пока привыкнешь и освоишься, слушайся всех остальных — они скажут, что надо делать. И еще… Присматривай, что не так — мне докладывай.

— Стучать, что ли?

Он повернулся к нему — первый раз. Комок встал у Сейфулы в горле.

— А ты привыкай. И на тебя будут стучать. Стук разный бывает — случается и по делу… Так что без обид. Но лучше вам всем дружить и помогать друг другу. Место тут бойкое, мало ли кто может подъехать…

Ираклий обращался к Кашапову уже без церемоний, точно командовал — но похоже, он со всеми так себя вел всегда. Он вроде бы был в прежнем своем состоянии, но после разговора с тестем слишком уж возбужден и раздражен. Дорогою даже пошутил пару раз, но никто не засмеялся — ни он сам, ни новобранец харчевного производства.

Иномарка давно выбралась из Чортового тупика, но поехала почему-то не в город — поплелась унылой улицей между двух производственных массивов, между высоченных заборов с колючкой. Кашапову стало не по себе: учуял он знакомые запахи зоны, даже не носом — чутьём своим определил. Хоть и непохоже на зону, а всё-таки.

Вдруг Ираклий спросил:

— Ты верующий?

— Крестик ношу, — удивленно ответил Сейфула.

— Крещеный татарин?

— Отец башкир был. Мать русская, и я в паспорте русским записан.

— Сейфула — самое русское имя, — съязвил Тимофей.

— На зоне меня Саней звали. Иногда даже Александр…

— В карты играешь?

— Да. Но игрок не азартный, если ты об этом…

Ираклий остановил машину у какого-то выхода из забора — с будкой, с тяжёлыми воротами. Заглушил мотор, заметил:

— Приживешься, бабла подкопишь, квартирку в городе купишь, женишься, детишки пойдут… Ты как насчет этого?

— Положительно.

— Голодал на зоне-то?

— Поначалу да, но в шакалы не опустился. Потом с Гавриком скорешились. Он цемент наловчился левачить. Водители цементовозов ему харч привозили, выпивку, шириво, сигареты… Сам только водочкой баловался, остальное зекам толкал. Когда откинулся, мне свои связи передал. Жить было можно.

Спутник его молчал — сидел, неподвижно. А затем снова задал неожиданный вопрос.

— Человечину жрут на зоне?

— Не слыхал.

— Значит, по-божески сидел. Общий режим?

— Ну, не химия, точно.

— Тесть мой рассказывал: жрали они человечину-то, — вдруг сказал Ираклий.

— А я заметил, что он из бывших.

— Он и на фронте побывал… в чернобушлатниках.

— Морская пехота?

— Если бы… Штрафная рота.

Сейфула вдруг пожалел, что мало с дедом поговорил — вон какая у него биография оказывается… А теперь ниче — дочь есть, внуки, телик смотрит, о загранице мечтает — прижился на воле старый хрыч.

После новой паузы Ираклий вдруг заявил:

— Человек, способный есть человечину, многое может.

Сказал и многозначительно замолчал.

Сейфула, удивившись, заметил:

— Ты так говоришь, будто шашлыки в твоем придорожном заведении подают из людины.

Он даже сказал «из людыны» — будто хохол или бульбаш.

— Ай да башкир! — гортанно расхохотался Ираклий. — Вы же собак жрали, когда к вам стрельцы из Московского царства нагрянули.

— Я русский, — твердо сказал Кашапов; впрочем, сказал без всякой обиды.

Ираклий согласно кивнул. Резко открыл дверцу, уронил: «Я скоро, жди!» — да исчез в дверях, над которыми Сейфула заметил вывеску: «ПГКХЦ. Проходная №2». Напротив улицу окаймлял густой кустарник, из-за которого ощутимо пахло мокрой гнилью.

…Он сидел, напряжённо размышляя над этим поворотом его и без того извилистой линии судьбы. Голова уже очистилась от последних паров алкоголя, остатки похмелья ушли — можно и подумать.

До чего же этот Ираклий — странный человек. Сколько у него там кровей намешано? Грузинская, цыганская, да и русская — наверняка. И эти неожиданные переходы — то говорил тяжко, увесисто слова лепит, как болванки, а то зубами белыми сверкает, смеётся. Кто он? Что принесёт Сейфуле?

Так и не придя ни к какому выводу, Кашапов осторожно потрогал иконку на приборной доске — Николай-Чудотворец. Такой же седобородый и благостный с виду, как приютивший его дед. Кстати, он ведь так и не узнал, как зовут хлебосольного хозяина этой хаты!

Хозяин, хозяин… Мысли сами собой перетекли к недавнему прошлому.

Тот, кто не был на зоне, никогда не сможет понять человека в ней побывавшего. Тот, кто не покидал её, отсидев полный срок, никогда не поймет вкуса свободы. Когда лязг замков на стальных дверях звучит музыкальным сопровождением. А справка об освобождении дороже денежной купюры любого достоинства.

Прощай Калачевка!

Сейфула не был ни сентиментален, ни глуп, ни слаб, а все равно цепляло — пьянил воздух свободы. И весеннее солнце приятно ласкало.

В этой зоне Кашапов провел все четыре присужденных года. И вот вышел на волю.

Суд и срок за, казалось бы, обычную драку, но с тяжкими телесными… Тогда это было для него шоком. Он был сыном учительницы и у всех на виду в маленьком шахтерском поселке Роза.

Куда теперь ехать? От него открестились и мать, и сестры — за четыре года ни одного письма. Нет у него теперь дома родного. С этим все ясно…

По щеке невольная покатилась слеза. Сейфула смахнул её, поморщился и вернулся к своим мыслям.

Обида была на весь белый свет. Он худа никогда не желал и не делал людям, а они платят черной неблагодарностью.

А потом подумал, что лицемерит даже перед самим собой. Лгать и лицедействовать Кашапов научился на зоне — без этого там не выжить. Выходя на свободу, надеялся завязать с буйной молодостью и перековать себя в солидного человека при бабках.

Но как?

За свою недолгую жизнь Сейфула Кашапов никого не обокрал, не ограбил, не убил. Сделал, правда, одного урода морального физическим калекой, но по заслугам того…

Ладно, что было, то было, и быльем поросло — он отсидел свое: как дальше жить?

И вот он отправился в Миасс к бывшему «ацухе» по зоне Гаврику — впрочем, тот звал, выходя на свободу. Здесь никакого волюнтаризма. Но вот Ираклий-«грызун» и его предложение — зачем это ему? Разум молчал, интуиция правит балом: останемся, посмотрим, а не понравится — двинем дальше.

Он принял внезапное, немотивированное решение, и судьба его изменилась.

Показался Ираклий…

2

Вывеска на заведении так и гласила: «ХАРЧЕВНЯ». Ещё ниже рассыпались буквы игривого названия — «ВДАЛИ ОТ ЖЁН».

Вдали, может быть, и вдали — да только автостанция почти рядом, через пятачок; по трассе ползёт транспорт, ныряет под железнодорожный путепровод метрах в пятистах; а с другой стороны виднеются мост и городская улица с серыми пятиэтажками.

Хороша «харчевня» — что сказать!

Еще удивлял рекламный щит с Мэрилин Монро — в той самой знаменитой позе, когда расклешенное платье ее взметнулось от колен на плечи, а она сама очаровательно улыбнулась в кинокамеру.

Три фуры и две легковушки уже табунились под очаровательной кинозвездой, обозначая гостей заведения.

Но иномарка хозяина, объехав здание, остановилась у чёрного входа. Здесь тоже постройки, окружают двор — сарай для хозяйственных инструментов, прицеп рефрижератора на кирпичном фундаменте, бугор с трубами и дверью полугоризонтальною — подвал-хранилище овощей; будка собачья, из которой лениво вылез огромный лохматый пес кавказской наружности.

Ираклий по-хозяйски вошёл в дверь служебного входа. А Сейфула вылез расправить члены и промяться по двору.

Пес глухо рыкнул — какого, мол, хрена тебе здесь надо?

Вышла невысокая, круглолицая, полная женщина. Прошла, звеня ключами, выбирая нужный, к двери в подвал — открыла-сняла замок и распахнула ее.

— Ну, чего стоишь? Таскай сюда ящики.

Сейфула подцепил сразу несколько штук и, проходя мимо женщины в подвал, бросил на ходу:

— Меня Саня зовут.

— А я Маруся, — ответила та. Спустилась вслед за ним и, поглядывая на этикетки, стала сортировать коробки по стеллажам.

Закончив работу по разгрузке машины и расфасовке коробок, Маруся улыбнулась Сейфуле:

— Вы наш новый охранник? Вам здесь понравится: пусть трасса и гарь машинная, а все равно вокруг лес — это зелень и воздух чистый. Улыбка у вас хорошая. Я люблю людей застенчивых, но… — он помедлила, подыскивая слово. — Но надёжных.

Маруся служила в харчевне поваром и кладовщиком-ключницей в одном лице. После Ираклия она была главной в заведении, но правила коллективом умело, и никто не тяготился ее командами.

Еще работали тут две девушки — чёрненькая, маленькая, серьёзная официантка Лина и смешливая толстушка, посудомойщица Ася.

В обязанности Сейфулы, женщины пояснили, кроме охраны и обороны, наблюдения за порядком входили еще и такие — приноска-выноска воды и помоев, колка дров, вынос золы, растопка мангала, жарка шашлыков и прочая-прочая-прочая…

— По заднице хлопать не придется, — пошутила Ася. — Сами справляемся.

— А если клиент пристанет? — без всякой иронии осведомился Сейфула.

— Вынесешь тело, если сам не встанет, — и снова смешок.

Веселая бригада!

Ему показали трех девиц, стандартной наружности — тонна дешёвой косметики, джинсы, кофточки недорогие, глаза нахально-усталые, профессионально-томные выражения лиц. Девицы лениво сосали пиво из бутылочек в самом конце двух рядов крепко сколоченных и намертво прибитых столов и таких же скамей со спинками для четырех человек с обеих сторон, стоящих вдоль стен.

— Эти девчонки для сервиса…

— Какого?

— «Вдали от жен». Не понял, что ли? Они на хозрасчете, и с ними особый расчет. Если о чем попросят, деньги бери или натурой — как хошь…

И опять брызги смеха. А ведь день на ногах — и такой задор. Двужильный народ!

Сейфуле новая работа начала нравиться. И люди тоже…

Не зря остался и приехал сюда! Заработает, приоденется… а там видно будет.

Стоит и к Ираклию присмотреться. Если нормальный мужик, то идеи свои, что Гаврику вез, можно ему передать — на взаимовыгодной, конечно, основе. А там, кто он по национальности, кто его отец и кто мать — да идёт оно лесом.

Сейфула глубоко вздохнул и уважительно подумал о себе — определенно он станет богатым человеком; пусть не Ротшильдом, но и не босотой — дом построит, женится, маму состарившуюся к себе заберет… А там, глядишь, правильные зятья сами в тюрьму запросятся — за наукой обеспеченной жизни.

Кашапов улыбнулся мыслям своим. Наверное, стоило домой показаться, чтобы злости на них набраться — таких правильных и ухоженных…

Не стерев улыбку с губ, Сейфула скрипнул зубами. Твари! Явись он со справкой и пустыми карманами, выгнали бы на улицу. Теперь уже с ненавистью думал о родственниках… Ведь ни одного письма, ни одной передачи из дома за долгих четыре года. Вычеркнули меня из жизни как будто и не было. Эх, мама-мама… Или я у тебя не единственный сын?

Вслед за тяжелым вздохом в голову пришла совершенно философская мысль — люди являются на божий свет, чтобы друг друга мучить. Ведь тоже от нар — прежде ему такое и в голову бы не пришло. На зоне он всякие экземпляры встречал. Были такие, которые в своей раздражительной обидчивости находили чрезвычайное наслаждение, особенно когда она в них доходила до последнего предела — тогда им казалось, что обиженным быть приятнее чем не обиженным.

Сейфула знал об этом, потому что сам через это прошел.

Когда зеки заметили, что он не получает писем из дома, стали его напрягать. Да ты, наверное, тать — говорили ему — если не любит тебя даже мать. И Сейфула стыдился, и ненавидел своих родных… даже матушку. Теперь он…

Впрочем, хватит в душе ковыряться — пора службу править.

Ираклий, забрав повара с официанткой и двух девиц сервиса «Вдали от жен», укатил домой. В харчевне остались Сейфула, Ася и плечевая путана по имени Вика. Да еще кавказец Шамиль на цепи…

Субботний день догорал, светя последним солнцем над насыпью — садилось оно там. Удивительно, но посетителями это место не изобиловало: вот пришёл автобус с Миасса, но толпа обтекла харчевню. Стоя в дверях, Сейфула наблюдал, как двое солидных мужиков с портфелями пошли в кооперативный туалет, дамочка какая-то в дублёнке — туда же; а в харчевню зашла только компания парней-студентов, водитель автобуса, двое таксистов… И всё! Часть народа забрал местный автобус. Остальные, подхватив чемоданы, клетчатые безразмерные сумки и просто тюки, пешком пошли в город — по улице. В город, в котором Сейфуле предстояло теперь жить…

В самой харчевне, кстати, туалета не предусмотрели — как сказала Ася, Ираклий с санэпидемстанцией «не договорился». Поэтому тех, кому приспичило, с кассовым чеком в руках отправляли в кооперативное заведение — на бесплатное посещение. Само собой, оно таковым было и для персонала. Кстати, там был и душ с горячей водой.

С первой же ходки Кашапов опробовал все удобства.

Управившись с делами, девушки вместе прибрали и подмели в обеденном зале. Пользуясь отсутствием клиентов, накрыли на стол повечерять.

— Санек, айда с нами, — окликнула Сейфулу Ася; кивнула на стол. — С блюда по скибочке, голодному ужин.

На столе разместились — большая тарелка с кусочками мяса от шашлыков, в другой калейдоскоп салатов, в третьей котлеты, на большой сковороде поджаренные пельмени.

— Есть еще суп и гарниры. Но, думаю, нам и этого хватить. Ты чай будешь, кофе или пиво? — Сейфулу спросила.

Кашапов подсел к девицам.

— Приятного аппетита.

Вика покосилась на него не без кокетства и прыснула.

— Деликатности и достоинства, вам, девушка, явно не хватает, — сентенциозно заключила Ася, строго взглянув на подругу.

Сейфула набил мясом рот, прожевал, проглотил, спросил:

— Ночами спите или как?

— Когда как. Нет клиентов, так спим. А ты после ужина приляг, отдохни. Мы часов до двух с Викусенькой посидим-посудачим, а потом уж ты до утра. Если, конечно, клиентов не будет. А будут — все на ногах.

— Не закрываетесь, чтобы на стук открывать? Ну или пес сигнал подаст.

— Не выдумывай! Вот как сказала, так и надо бдеть. Был тут недавно один до тебя… Мы прилегли, и он спать завалился — только Шамиля с цепи спустил. Ну и… С трассы «Волга» свернула к нам — дамочке в туалет срочно приспичило. Вышла спросить, а тут Шамиль — так он на нее рыкнул, что вместо сортира ей душ понадобился…

Вика прыснула. Ася строго опять на нее взглянула.

— Он даже расчета не стал просить — манатки смотал и убежал. Ираклий таких грехов не прощает.

— Строгий хозяин?

— Нормальный, если сам не дурак.

Вмешалась Вика, простодушная и нецеремонная, больше на мальчика похожая:

— Ну что говоришь? Не может грузин быть нормальным человеком: все они очень жестокие люди. Порой так взглянет, что у меня матка сразу опускается.

Сейфула покосился на нее и подумал — какая славная девчонка; жаль, что собой торгует.

На стоянку подкатила машина, заглушили мотор, хлопнула дверца.

— Ну все, сворачиваемся, клиент повалил, — девушки в четыре руки очистили стол, снеся все блюда и сковородку на кухню.

Сейфула остался на месте, допивая пиво из бутылки.

Отворилась дверь, и вошел молодой человек в кожаной импортной куртке.

— Здравствуйте! У вас здесь тепло и тихо — просто рай! А на перевале выпал снег — машин скопилось! Не всякая сейчас способна на такой подъем по накату — резину-то поменяли.

Сейфула кивнул на приветствие. Гость огляделся.

— Вижу — покормите, а переночевать не найдется?

— Гостиница в городе. Вот меню, — сказала Ася, выходя из кухни.

— Шашлык можно?

— Придется подождать.

— Ну, как везде, — гость присел. — Тогда для начала кофе, черный, без сахара, нерастворимый.

Ася снова ушла на кухню. Сейфула к мангалу. С клиентом осталась Вика.

— Из Челябинска едете? — спросила она.

Гость с улыбкой взглянул на нее:

— Голубушка, вы не местная? Перевал-то у Таганая. Да, кстати, почему у вас такое странное название — «Вдали от жен»?

— Почему странное?

— Намекает на что-то.

— Не намекает, а прямо говорит — вам нужна женщина? Я к вашим услугам.

— Ну и как это будет выглядеть? — без комнаты и постели.

— Можно в машине.

Вошла Ася с кофе:

— Шашлык уже на мангале.

Поставила чашечку и снова вышла, сговор продолжился — договаривающие стороны ласково смотрели друг на друга.

— В машине — губками?

— А как вы хотите?

— Сколько берете?

— Стольник.

— Можно я кофе попью, пока вы работаете?

— Пейте, только на голову мне не пролейте.

Оба поднялись и пошли к машине — молодой человек с чашечкой кофе в руке.

Шашлык был готов.

— Подержи его в сторонке от жара, чтоб не остыл и не пересох, — попросила Ася. — Клиент с Викой пошли в машину. Ждем…

Что-то кольнуло Сейфулу в самое сердце. Вика, жизнью трёпаная, но сохранившая, по его мнению, толику очарования — с такими чудесными, редкими глазами! — сейчас отдается за деньги первому встречному-поперечному, этому хлыщу в кожаной куртке.

Вот она — высшая независимость собственного достоинства! Кашапов всякое на зоне видал. И как мужиков опускали, делая «машками» — за пайку или просто силой. Их было не жалко…

Но женщина, гордая и недоступная, какой она блазнилась Сейфуле из-за колючей проволоки, должна быть… Черт! Никто ничего ему не должен — каждый зарабатывает, как умеет.

Стало грустно.

— Ты не женат? — спросила Ася.

— И не женюсь, на вас наглядевшись, — буркнул Кашапов и вставил в рот сигарету.

— Осуждаешь? Ну-ну. Будь у меня фигурка Вики, я бы тоже в путаны пошла. Что смотришь? Осуждаешь? Знаешь, сколько они зарабатывают?

— А как же семья, дети, счастье?

— С мужиком-то счастье? Не смеши меня. А дите я себе сама рожу и воспитаю — были бы деньги…

Вернулись ушедшие в машину. Гость занялся шашлыком. Вика, взяв из холодильника бутылочку пива, села за столик в конце зала. Лицо ее было озабоченное и с особенным, необыкновенным оттенком собственного достоинства. Но глаза помягчели, не так кололи.

Сейфула даже удивился.

Поужинав, путник уехал в город искать гостиницу. Ночь уже вступила в свои права. Девчонки сели чаевничать. Сейфула не пошел отдыхать в свою каморку, сказал: «Днем выспался» — и подсел к ним.

— Сколько заработала сегодня, подруга? — спросила Ася.

— Пока четыре сотни! — с кислой усмешкою сказала Вика.

— Да етижтвоюмать! Живут же люди…

— Не завидуй. Половину Ираклию придется отдать. Маме на лекарства, себе на косметику… На моей работе миллионером не станешь.

— М-да… А красота иссякнет, куда подашься?

— То-то и оно. Останутся две альтернативы — на кладбище или химкомбинат…

Поняв, что этот бабский треп не для его ушей, Сейфула отправился наконец в коморку охранника, где под матрасом действительно обнаружил обрез двуствольного ружья 16-го калибра и патронташ, набитый патронами.

Неведомо почему стало еще грустней.

Кашапов прилег.

Прикрыл глаза, пытаясь восстановить в памяти лицо Анюты — вот тело ее он хорошо запомнил: и восковую мягкость, и податливость. В его руках она была ласковой марионеткой, хотя порой постанывала похотливой бабенкой. Впрочем, Сейфула и сам не молчал — зверем рычал, впиваясь в женщину и упиваясь ее взаимностью. С мучением, но таки припомнил ее лицо — она уходила и оглядывалась, звала его за собой. Или это был уже сон?

Иногда снятся странные сны — невозможные и неестественные. Иногда настолько реальные, что тут и холодный пот от страха, и поллюции, от исполненного якобы желания, и вообще — черте что! Иногда оставляют загадку, которую невозможно сразу разгадать, а потом и припомнить.

Кошмары снятся, когда желудок до отказа набит мясом. Душа насытившегося и душа погибшего (животного) вступают в противоборство — кто кого? Поговаривают, именно от ночных кошмаров после сытного ужина на Западе ставят клизмы, а в Казахстане суют два грязных пальца в рот.

Сейфула видел во сне маленького ребенка. Он играл подле него, лепетал что-то на своем детском языке. Потом малыш замолк, облокотился на его колено, и подперши ручкой щеку, поднял головку и задумчиво посмотрел Кашапову в лицо. Кажется, Сейфула узнал его. Ну конечно, это он сам в малолетстве…

Что же он так смотрит — осуждает? просит защиты? пытается узнать? или уже узнал и пытается понять, что же с ним стало теперь? Кошмарный сон! Невинные глаза пронзают до самого сердца.

Ах, Сейфула-Сейфула, где ты был? куда ты попал? Беги отсюда, пока не пропал!

Кашапов вышел из коморки после полуночи. Девчонки кемарили в обеденном зале — одна привалившись к столу, другая откинувшись на спинку скамьи.

— Идите спать, я подежурю, — сказал охранник и вышел на улицу.

Светлая, прозрачная ночь показалась ему еще светлее обыкновенного. С запада, где были горы, поддувало холодным и чистым ветерком.

На перевале снег прошел — вспомнил Кашапов. Закурил. Где-то послышалась ему отдаленная музыка. Наверное, поблизости есть ресторан — подумал охранник. — Впрочем, и для него поздновато…

Вышел со стоянки на дорогу и увидел женщину в куртке с капюшоном, свитере, брюках и кроссовках, бредущую ему навстречу. На груди у нее висел транзистор — из него-то и лились негромкие звуки музыки.

— Как вы здесь очутились? — спросил Сейфула.

— А вы кто? — кажется, она совсем не смутилась, хотя: ночь, дорога, она одна и незнакомый мужчина…

— Я охранник этого заведения, — он кивнул на харчевню.

— Мм-м… «Вдали от жен»? — прочла она подсвеченную вывеску. — А я мужа ищу — не у вас ли он шнырится?

— У нас сейчас никого нет. Жаргон лагерный откуда?

— Да шучу я. А про мужа образно — я не замужем. Иду из деревни в городскую общагу. Я на химкомбинате теперь работаю — там все так базарят, не удивляйтесь. Деньги до копеечки маме отдала: ей нужнее, а мне с попуткой не повезло — все двадцать верст пехом.

— Так никто и не подобрал?

— Сволочи — люди. Чашечкой горячего кофе не угостите? Я продрогла.

— Заходите.

— Но денег нет…

— Я понял.

Сейфула включил в обеденном зале свет, кивнул гостье: «Присаживайтесь» и прошел на кухню. Через несколько минут вынес на подносе две дымящиеся паром чашечки, и к ним — открытую баночку растворимого кофе, две ложечки, сахар в сахарнице и печенье.

— Вы знаете, который час?

— Половина первого. Общага в час закрывается в выходной, когда танцы в ДК. Ну ничего, девчонкам в окно покричу и что-нибудь придумаем, — она засмеялась.

Ему понравился ее смех — чистый, задорный. Сердце его сильно стучало, мысли путались — незнакомка была будто из сна. И у него возникло желание.

Она что-то говорила ему, прихлебывая кофе. Но он молча смотрел на нее — сердце его переполнилось похотью и заныло от боли. Он почувствовал такой позыв плоти, с которым, пожалуй, ему и не справиться.

— Ты можешь переночевать у меня — что толку идти туда, где ждет неизвестно что. Здесь тепло. Утром я тебе денег дам… на автобус.

— А приставать не будешь?

— Обязательно буду, но не долго — мне служить надо…

— Понятно, — она с усмешкой и искоса поглядывала на него. — А ты ничего, симпатичный… Тебя как зовут?

— Александр. А тебя?

— Нина.

— Как из «Кавказской пленницы»… Только ты еще красивее.

— Спасибо.

Знала бы она какие мысли сейчас вихрятся в короткостриженной голове Сейфулы. Впрочем, компетентные люди утверждают — любая женщина мечтает хоть единожды в жизни быть изнасилованной. То есть взятой мужиком — грубо, сильно, нахраписто. Чтобы визжать и царапаться, испытывая наслаждение. А еще лучше, если мужиков будет три или четыре штуки. Чтоб один раз… и память на все жизнь. Чтобы потом сказать себе самой — в этот миг я была женщиной!

Но Сейфула был один. И он знал номер статьи, по которой его осудят, если гостье что-нибудь не понравится. На зоне с такой статьей и его характером со свету сживут. Нет, теперь он был слишком умным, чтоб на такое решиться. Как же быть? Проводить Нину и разбудить Вику? Она-то точно не откажет. И в мусарню не заявит. И денег не потребует… Так Ираклий обещал.

Тьфу, черт! Вот привязалась бабская тема! Хоть кастрируйся прямо…

— Ты знаешь, — Нина сказала, допив кофе. — Черты лица твоего слишком честные для крайне низкого дела.

— В чем же низость его? У меня не сломается, у тебя не износится… Доставим друг другу удовольствие и по углам — ты поспишь, я побдю…

— А если понравишься? Буду я к тебе сюда таскаться ночами… надоем.

— Надоешь, прогоню.

— А если ребенок случится?

— Предохранятся будем.

— Я подумаю. Ты ведь здесь частенько бываешь?

— Я здесь живу.

— Ну так, я скоро тебя найду. За кофе заплачу и вообще… Природа любит и ласкает таких людей как ты — я в этом смыслю. А на сегодня довольно! Ты меня понял, и я спокойна, — заключила она, вдруг вставая. — Такое сердце, как у тебя, не может не понять страждущего. Саня, спасибо, ты благороден как идеал. Все остальные мужики до тебя не дотягивают. Но кроме секса я ищу еще дружбы — таково требование моего сердца.

— Мы можем дружить. Я готов…

— Нет, Саня, не сейчас! Сейчас есть мечта. И это слишком важно для меня. Быть может, вторая встреча станет нашей судьбой. Ты должен это понять. Ведь у тебя сердце есть. Сердце, способное любить — я это чувствую…

Она вышла из харчевни в прискорбной задумчивости. Сейфула следом с горько-насмешливым выражением лица — эх, не умеет он баб влет снимать: не дано. А может и не везет — все попадаются какие-то заумные, увлеченные чем-то…

— Что ж, стало быть, расстаемся, — сказал, вздохнув, он. — А ты мне понравилась, и кажется, будто Бог, а не случай нас на дороге свел.

Нина улыбнулась:

— Сдается мне, что не надолго — такого симпатичного философа ни за что не захочется упустить.

— Гляди, опоздаешь.

— Буду плакать.

— До общаги-то далеко? Не достучишься к девчонкам, возвращайся.

— Может и вернусь, — лукаво сказала она — Искренность стоит жеста.

Включила приемник и пошлепала кроссовками по асфальту.

Сейфула смотрел ей вслед от поворота на стоянку харчевни. Смотрел и размышлял: эх, бабы-бабы, как вас на удочку-то ловить — какие слова надо говорить? какие жесты показывать? Как знать? — на каждую ведь не угодишь. Издали б закон — всем бабам давать и не вякать! Уж я бы тогда…

Два чувства в Сейфуле боролись теперь — похоть и нежность. Одна понуждала к действию силой, другая — лаской. Все до известной черты. Истина, он понимал, где-то посередине.

Кашапов мог бы сейчас справедливо пожаловаться на судьбу — Нина ему понравилась, но отказала. Хотя… Он не мог ее проводить — у него таки служба. И еще есть Вика — как решение всех проблем. Нет, жизнь, в принципе, хороша, когда ты здоров и на свободе. Вот Гаврик-«ацуха» зону покинул с туберкулезом — не долго протянет: приговорен…

Обида на ушедшую Нину как бы прищемило желание. А еще Сейфуле захотелось в эту минуту пофанфаронить — ну а как не поторжествовать, когда все ладом: он на свободе, сыт, к делу пристроен, женщины ему улыбаются… Почувствовав себя ночным хозяином харчевни и прилегающих к ней окрестностям, он приосанился — самодовольная улыбка откровенно засияла на его лице. Пересек стоянку, остановился напротив плаката с Мэрилин Монро — критически осмотрел красотку, языком прищелкнул и послал ей воздушный поцелуй.

Потом сидел в темном обеденном зале, через окно смотрел на освещенную стоянку перед харчевней и поворот к ней с трассы. Думал о Нине. Случай необыкновенный — возьмись за дело романист, таких бы наплел невероятностей и небылиц. Может даже детектив сочинил — ночь, трасса, девушка одинокая, и зек, голодный на секс, в кустах. Изнасилование, убийство… мусора, газетчики… кошмар в маленьком городе. Будь Сейфула писателем, так бы и назвал произведение — «Кошмар в маленьком городе». М-да, сам совершил, сам написал — никто не раскрыл… Все просто и натурально.

Кашапов размечтался по теме — что было, если бы…

К двум часам ночи дошел до того, что название последнего романа серии у него прозвучало — «Исповедь насильника и убийцы». После публикации к нему в квартиру не мусора ломились, а журналисты. «Невероятно!», «Жизненно!», «Потрясающе!» — пестрели бы заголовками газеты. А все потому, что сам изнасиловал, сам убил, сам закопал и сам написал.

На зоне читал — какой-то америкашка несколько десятков (?) баб ухайдакал. Улестит, вывезет за город, потешится, убьет, закопает, а себе ее трусики на память оставит. Прославился, гад… Потом, правда, поджарили на электрическом стуле. Но все мы когда-нибудь помрем — кто со славой, кто без вести…

Все это было чрезвычайно интересно, если бы все так и было — подвел Кашапов итог думам. Потом его мысли стали грустней, когда представил — его убили самого и засыпали землей. Это было печальное зрелище, будившее аналогичное чувство. И куда бы оно завело, непонятно — Сейфула вдруг не выдержал и расхохотался истерично. Потому что себя было жаль, в отличие от жертв ненаписанных им романов.

Потом его мысли стали о маме. Она была страшным деспотом — весь дом и порядок в нем держались на ней. Без ее участия ничего не случалось в семье — ни выбор профессии дочерьми, ни выбор мужей…

Сейфула пацаном на улицу бежал радостный, а с нее обратно, как с похорон. Он вспомнил случай, когда котенка домой принес — выгнали вместе с найденышем лишь потому, что надо было сперва попросить разрешения.

На суде мать сидела с видимым отвращением — ее бы воля, то и не пришла. Всех умела в руках держать, а вот сына единственного упустила — отбился от рук, школу закончив. Потом армия, работа, друзья, пьянки-гулянки…

Мать ворчала-ругалась, зубами скрипела, но не плакалась, гордая, и не выла. После драки на танцах, суд, зона и ни одного письма-привета из дома. Не нужен ей сын судимый. А ему ее жалко — старая стала, и таки мать…

Все это было чрезвычайно тяжело. От этих мыслей его лихорадило. Он леденел от этих мыслей. Ну ладно, убил бы он кого или украл чего… Он ведь дрался, себя защищая. Даже на зоне его уважали. А мать родная отреклась. За что? Адвоката нанять отказалась. Попадись хороший, может быть срок скостили, или вообще условный дали. Себя виноватым Сейфула не считал и на суде не признал — как напрасно советовал ему это сделать его государственный защитник.

Как же могут родные люди поступать таким образом друг с другом? — подумал Кашапов горестно о себе и матери, да и сестрах тоже. Вышел на стоянку до того расстроенный, что, не дай Бог, случись кто-нибудь задиристый под горячую руку…

Походил, покурил — отпустило вроде.

Задумался об Ираклии — не человеке, а предпринимателе. Сейфула давно уже, вследствие некоторых особенных намерений, соображений и влечений своих, жаждал проникнуть в заколдованный круг людей, умеющих делать деньги. Первое впечатление от хозяина было даже очаровательно — прост, но рассуждает по-деловому: природное обаяние, кавказские манеры и кажущееся добросердечие просто завораживали. Одно настораживало, что грузин, хоть и с цыганскими кровями — ведь эти абреки для того и рождаются, чтобы держаться вместе и ненавидеть всех остальных. Да и цыгане тоже — не ангелы… Такая выделка им доставалась бессознательно и по наследству. Из всех коронованных воров в законе более половины теперь — грузины. Это о чем-то же говорит…

Да и Бог с ними!

Главное, чего не достает Сейфуле, чтобы стать деловым человеком, это чувства меры. Его нет во всем — в драке, любви, работе… Это он знал. Над этим следует поработать. И к тому часу, когда он решится взяться за намеченное дело, с недостатками должно быть покончено.

Мысль за мыслью в нем укоренялось и крепло желание поучиться деловой хватке Ираклия — не зря же судьба его сюда занесла: есть в том резон…

Ночь на исходе. Сейфула не чувствовал в организме никакой тягости или усталости — не ощущал никакого другого расстройства. Голова работала довольно отчетливо, хотя в душе немного свербело из-за Нины, из-за Анюты, из-за… Ах, эти женщины!

Перед самым рассветом на стоянку с шоссе завернула фура. Усталый дальнобойщик в тельняшке под ковбойкой выпрыгнул из высокой кабины «КАМАЗа».

— Открыто у вас? Сигареты есть? Ну, так угости.

Сейфула угостил. Сладостно затянувшись, водитель спросил сам себя:

— Отдохнуть или порубать?

— Отдохни, — посоветовал Кашапов. — Девчонки еще спят. Жалко будить.

— Путаны есть?

— Да есть одна.

— Ничего из себя? Некрасивых терпеть ненавижу.

— Тебе понравится.

— Много берет?

— Как сговоритесь.

Дальнобойщик сочно хохотнул:

— А если я ей нос прищемлю, да за так возьму?

Сейфула внезапно и очень чётко вспомнил рассказ Вики о том, как один придурок истязал её подругу.

Он оборонил тихо, но неожиданно очень зловеще:

— Тогда я тебе твой сломаю.

Водитель подавился дымом сигареты, смерил Кашапова взглядом, плюнул под ноги, бросил окурок, раздавил подошвой.

— Не борзеешь, салага?

Сейфула ему улыбнулся:

— Есть гаечный ключ?

— Зачем?

— Фокус покажу.

Водитель не поленился сунуться в инструментальный ящик под кабиной. Погремел железяками, принес ключ 19 на 22.

— Подойдет?

— Если не жалко, — сказал Сейфула и тут же согнул его руками в дугу; подал водителю, как громом поразив незадачливого. — Разогнешь, я тебе девочку сам подержу — делай с ней, что захочешь.

— Нех… себе! — дальнобойщик опешил; повертел в руках искалеченный ключ. — Я его сохраню. Мужикам буду показывать. Так это… я пока у вас отдохну, а потом пообедаем.

Совсем в подавленном настроении он залез в кабину и захлопнул дверцу. Возможно, пережил романтик дороги одно из тех впечатлений, которые остаются навсегда и заставляют уважать других, принижая самомнение.

А Сейфула-богатырь, подивившись на то, до какой степени человек может иметь глупый вид, взял метлу и стал подметать стоянку и территорию вокруг харчевни — потому что уже совсем рассвело. Подмел возле будки и запоздало удивился, что Шамиль даже не вякнул, хотя они еще и не подружились.

— Умный песик, — сказал Кашапов.

Подарок с Кавказа открыл глаза, взглянул на него и снова закрыл с величием Наполеона на острове Святой Елены.

Первой из девушек появилась Вика. На «КАМАЗ» посмотрела, Сейфулу спросила:

— У нас гости? Меня не спрашивали?

— Спрашивали. Только ты не вздумай с ним отъезжать — делай все дела здесь.

— А что так?

— Борзота в тельняшке.

— Как скажешь, начальник! — весело козырнула Вика.

Но водителей оказалось двое. Когда солнце выглянуло из-за сосен, они приплелились в харчевню — попросили супа, котлет с гарниром и пельменей. Сколько Вика не улыбалась, на нее они никак не реагировали.

Дальнобойщики еще обедали, на стоянку завернул обшарпанный «жигуленок». Пожилая, должно быть, супружеская пара заказала себе пельменей и салаты.

Мадам едва вошла, твердо и прямо поглядела на сидящую рядом с водителями девушку — что-то сверкнуло в озлобившемся взгляде. Женщина поняла женщину. Вика вздрогнула, поднялась и ретировалась в свой излюбленный угол в конце зала. И уже оттуда посматривала на вошедшую позавтракать пару, не скрывая, впрочем, своей злобы.

Философ, глядя на эту сцену, так бы сказал — встретились визави мечта и реальность. Каждая из них завидовала другой: одной не хватало секса, другой — мужа и его почитания. Самый фантастический сон обратился вдруг в яркую и резко обозначившуюся действительность. С каким удовольствием эти женщины — пожилая и молодая — вцепились бы сейчас в волосы друг другу, визжа от ужасного наслаждения мщением.

Ася стояла за стойкой бара совсем близко от стола завтракающей пары и довольно отчетливо слышала перебранку супругов.

Мужчина бубнил:

— С чего это ты вдруг так решила? Вполне вероятно, что девушка честная и живет своим трудом. Почему ты с таким презрением относишься к посудомойкам?

— Знаю я этих посудомоек придорожных. Хотела быть честною, так в прачки бы шла. Так не-ет, их всех на дорогу тянет… И кафе это — заметил как называется?

— Дорогая, остановись! Ведь ты ее совсем не знаешь.

— Да знаю я все! — «дорогая» вскричала. — Не будь меня здесь, она бы уже на коленях у тебя сидела. Все вы, мужики, одним миром мазаны.

— Ты наверное ее боишься? — поддел мужчина свою супругу. — Так горячишься…

Должно быть, он был убежден, что нет на свете ни добродетельных и ни падших женщин, есть просто женщины, из которых мужчины создают образ того, что им хочется.

Как бы то ни было, забыв о предмете разногласий, супруги с удовольствием предались милой семейной перебранке, не забывая поглощать пельмени. Причем мужчина отстаивал свою позицию с кроткой улыбкой, а женщина слегка горячилась.

Наконец, кончив завтракать, супруги вышли из харчевни, сели в «жигуль» и уехали. Убрались дальнобойщики, забыв про путану. Ася накрыла на стол. Сели втроем. Вика была будто в ступоре — ни на кого не смотрела, не понимала о чем говорят, да и ела плохо. Что ее так достало? Ну, не баба же та, проезжая, своей брюзгой!

День занимался сухой и пыльный. Девчонки увлеклись влажной уборкой всех помещений перед сдачей смены. Сейфула удалился в свою коморку, прилег и задумался.

Пришла ему в голову прошедшая ночь — ничего страшного не случилось, хотя события интересные были. Какое-то совсем новое ощущение томило его сердце бесконечной тоской. Наверное, пришло понимание, что его новая жизнь на свободе началась — правда, не так, как хотелось бы. А хотелось ему покуситься на свое дело. С тем и ехал к Гарику за советом. Да вот задержался… и похоже, надолго.

3

Интересно, чего люди больше боятся — какой-то опасности или шага в неведомое? Может, трусость его удерживает? Может, слишком много думает и от того ничего не делает? Настанет ли день, когда мечту свою Сейфула сможет назвать предприятием?

И еще… Как вести себя с хозяином? Кашапов по опыту зоны знал — как очень важно занять в бараке и на работе то место в коллективном насесте, которое ты потянешь. Недобор случится — дерьма нахлебаешься, перебор — сломаешься, и опустят куда ниже того, что ты стоишь на самом деле.

Как вести себя с Ираклием? Как показать ему, что роль шестерки на побегушках не Сейфулы. Этот хитрый грузин, конечно же, постарается подмять его. Кашапов помнил, как поменялись лик и речь Ираклия буквально на глазах — до согласия остаться у него работать и после. Как льстил грузин и уговаривал сначала, и как потом высмеял его башкирское имя.

Если Сейфула возьмет правильный с ним тон, ему и жить будет легче, и легче он поймет Ираклия — чего тот стоит? и стоит ли его посвящать в свои планы добычи бабла?

Когда в харчевне послышались голоса — приехал Ираклий с новой дежурной сменой — Сейфула, выйдя из закутка, глядел уже весело, как будто внезапно освободившись от какого-то ужасного бремени, и дружелюбно окинул глазами присутствующих. Но даже и в эту минуту Кашапов отдаленно предчувствовал, что вся эта перемена к лучшему была наигранной, и наблюдательному человеку ее распознать несложно.

В харчевне в эту минуту посторонних не было. С Ираклием приехали повар Маруся и официантка Катя, похожая на цыганку, а ещё две вчерашние путаны. Было шумно — девчонки делились впечатлениями.

Сейфула не привык к суетливому выражению своих чувств, но сейчас его вдруг потянуло в народ. Что-то новое происходило в нем, и вместе с ним ощущалась какая-то жажда людей. Он так устал на зоне от недоверчивости, от сосредоточенной тоски своей и постоянного мрачного ожидания неприятностей, что сейчас ему хотелось хотя бы одну минуту побыть другим — улыбнуться приехавшим, показать, что он несказанно рад им, солнцу и новому рабочему дню.

Он все поглядывал на Ираклия и ждал приглашения начать разговор. Но тот как-то привычно и даже со скукой, а вместе с тем и с оттенком некоторого грузинского высокомерного пренебрежения разговаривал с Линой.

Несмотря на то, что ночью совсем не спал, Сейфула не ощущал в себе усталости — даже наоборот, какой-то подъем в душе обозначился. Точно нарыв на сердце его, набухавший долгих четыре года, вдруг прорвался — свобода, блин, свобода! Он свободен теперь от порядков лагерных, от пайки скудной, от людской подлости и собственной ненависти…

Шаг за шагом от тюремного КПП он набирался этого ощущения — остановка автобуса напротив проклятых ворот в ад, душный «ПАЗик», шумный Челябинск, электричка, Анюта, Ираклий, харчевня «Вдали от жён» — казались теперь ему не случайным набором событий, а предопределением его судьбы. Именно так! И отсюда решимость — немедленно поговорить с Ираклием по поводу его лагерных соображений, как делать деньги.

Конечно, осторожность подсказывает — семь раз отмерь, а уж потом режь. Но зачем же, он спрашивал ее, все произошедшее за эти два дня с ним произошло? В какой степени случайна встреча с Ираклием? Не сама ли Её Величество Фортуна свела их, произведя свое самое решительное и окончательное действие на всю дальнейшую его судьбу? Точно нарочно поджидали Сейфулу эта харчевня и ее хозяин.

…Было уже около девяти часов утра. Ася с Викой уехали на маршрутном автобусе. Вновь прибывшие девчонки приступили к своим обязанностям, а Ираклий все еще о чем-то разговаривал с Марусей, махнув рукой охраннику издали, справедливо полагая, что Кашапов от него никуда не денется. Но Сейфула всем существом своим в эту минуту как раз вдруг почувствовал, что у него совсем не осталось сомнений по поводу грузина-хозяина как компаньона в задуманном им предприятии.

Конечно, если учесть то, что такого случая он ждал долгих четыре года, то какие-то полчаса-час конечно не повлияют на успех замысла. Но Сейфула нервничал, в душе проклиная Марусю с Ираклием за их мелочные подсчеты жалких копеек — это в ту самую минуту, когда идет речь о деле на миллионы.

Кашапов на зоне стал суеверным. В каждом событии он склонен был видеть таинственность и присутствие каких-то особых влияний и совпадений. Дожидаясь внимания Ираклия, он попросил у новой официантки Кати чаю, сел к столу и крепко задумался. Странная мысль проклевывалась в его коротко остриженной голове, как цыпленок из скорлупы. Это очень здорово, что Ираклий — цыган грузинский или цыганский грузин: его связи и там, и там будут способствовать успеху дела.

Допив чай, он почти час просидел без движения. Между тем, Ираклий и Маруся сели в машину и куда-то уехали. И только тогда Сейфула догадался, что можно пойти и с наслаждением прилечь. Скоро крепкий, свинцовый сон налег на него, как придавил. Катя, вошедшая к нему в половине первого, едва разбудила:

— Обедать будете? Пока в зале пусто…

На столе было не густо — в смысле пищи второго срока.

— Клиентов мало было, — будто извиняясь, сказала Катя. — Есть суп вчерашний и борщ свежий, котлеты, сосиски, в гарнирах картошка и макароны. Говорите, что будете…

Кашапов попросил тарелку супа. За одним столом вновь собрались все обитатели харчевни.

— Знакомиться будем?

— Александр, — пробормотал Сейфула, придержав ложку у рта.

Путан новой смены звали Алия и Александрина. Похожие. Большие. Рыхловатые. С широкими лицами и обилием косметики. По лицам видно — глупые девки… Им поболтать было невтерпеж — узнать: откуда он? как попал сюда? женат ли? где семья?

Ну, и так далее…

А Сейфула, основательно расправляясь с супом, вел мучительную внутреннюю борьбу — что это? знамение судьбы? почему она вновь уводит от него Ираклия? может быть, это знак, что тот не стоит компаньонства?

Кашапов был практически готов все рассказать хозяину о своих замыслах, и сомнений не было несколько часов назад — а сейчас вот опять подкатили целою бездной мелочей. Вроде бы все предусмотрел, обезопасив себя, но Ираклий не Гаврик; это грузин и цыган в одной тарелке: продаст и купит, чтобы снова продать — такова их сущность.

М-да… Мысли, сомнения, тревоги… Как тут выдержать?

Плюнуть на все и оборваться к «ацухе», в остервенении на себя самого. А между тем, казалось бы, весь анализ союза с Ираклием, был закончен положительным решением еще утром. А в полдень опять пришли сомнения, в которых виновно его суеверие — как будто кто-то остерегал Сейфулу; тянул за руку с неестественной силой. Точно он пальцем попал в мясорубку, и его всего начал втягивать в расширяющееся жерло винт Архимеда.

Он вспомнил «ацуху» Гаврика и его наставления — мол, бизнес затеять несложно, гораздо труднее защитить его от воров. Предпринимателю более чем кому-либо необходимы рассудительность и осторожность6 деньги, когда они вдруг приходят, вызывают затмение рассудка и упадок воли.

Еще на зоне Сейфула решил, что лично его деньги никак не испортят, ибо он не будет тратить их на себя — каждую пришедшую копейку обратно в дело; а уж когда отойдет от дел, тогда можно и… позволить себе, что душа пожелает.

На свои волю и рассудок Сейфула надеялся очень крепко…

— Пойдем, Шурик, нас игноряют, — сказала Алия и поднялась.

Сейфула резко голову вскинул — Шуриком тоже иногда его называли; но не в этот раз. Путана по имени Александрина поднялась, бросив на него обиженный взгляд. Обе вышли из харчевни и отправились к беседке в углу стоянки, которая служила днем курилкой, а по ночам местом свиданий.

— Воображалы, — проворчала Катя и стала собирать со стола посуду. — С Викой проще дежурить. Вы познакомились?

— Она замечательная! — сказал Сейфула, вспомнив прозрачноглазого худого бесенка.

Он подумал, что, может быть, Катя спасет его от сомнений и мыслей — поднялся и принялся ей помогать собирать посуду и уносить ее в мойку.

— Ах, оставьте, не надо этого! — вспыхнуло краской ее смуглое чернобровое личико.

Действительно, нелепо… — опомнился Сейфула. — Сейчас она подумает, что я за ней собираюсь ухаживать!. Бросил свое занятие и вышел из харчевни. Клочки и обрывки каких-то мыслей так и кишели в его голове.

Ветра нет, солнце высоко, и духота кажется невыносимой, будто уж лето на дворе. А ведь всего-то апрель, и может охолонуть неожиданным заморозком, грозно прикрикнуть с неба: не расслабляйтесь, мол! Да и вон, в ольхах за шамилевской будкой мёрзнет ком снега, упрямо не желающий сдавать южноуральской весне… Хоть бы каплю дождя — пыль прибить. Она вместе с запахом асфальта и отработанных газов машин забивают глотку. Два беспрерывных потока машин катят туда-сюда — наверное, растаял снег на перевале — открылась трасса на всем протяжении. Ну, слава Богу — глядишь, и клиент повалит…

Ираклий приехал один в четвертом часу. На лице его сияло удовольствие.

— Ну, как ты? Поговорим?

Он пригласил Сейфулу к столу, предложил рюмку коньяку и сам с ним выпил — закусывали дольками лимона.

— Мне у тебя очень нравится, — сказал Кашапов. — Но это не то, на что я рассчитывал. Есть у меня кое-какие мыслишки, и хочу я теперь их тебе изложить.

— Как улучшить службу охраны? — Ираклий наплескал в рюмки еще коньяку. — Говори.

Но Сейфула повел речь совсем о другом.

— Род наш старинный и ведет свое начало от языческих шаманов Кашапов. Мне это дед Сейфула рассказывал. В честь него и меня назвали, хотя мама была шибко против.

— Ты мне решил историю вашего рода-племени рассказать? Зачем?

Сейфула пожал плечами и с деланным безразличием посмотрел в окно. Небо было без малейшего облачка, ветра не было, и над трассой поднималось марево от нагретого асфальтом воздуха и выхлопных газов. Хоть бы какая-нибудь подсказка природы — рассказать все Ираклию или таки промолчать?

Кашапов решился:

— Из поколения в поколение, от отца к сыну передается тайна шаманов нашего рода…

Ираклий проникся его словами и подался вперед:

— Клад? Заклятие? Что за тайна?

Сейфуле показалось, что он как будто ножом отрезал фал, который удерживал его лодку у причала — и вот она закрутилась, и вот ее понесло прямиком на стремнину…

Ему было шестнадцать лет, и он только что окончил девятый класс, когда на шахте во время взрыва метана погиб его отец, Барыс Кашапов. После похорон дед Сейфула сказал: «Отпросись у матери, соври что-нибудь — ты мне нужен будешь дня на три». Сам он со снохою своей не общался и, если бы не общее горе, то еще сто лет не сели бы они за один стол.

Сейфула-внук наврал матери о рыбалке с ночевками на далеком, но рыбном озере, куда он хочет отправиться с друзьями. Был отпущен, и с дедом отправился прямиком в Ильменский заповедник имени Ленина.

В лесу возле запретной территории провели первую ночь. С утра бросок на Ильменский хребет, где Сейфула-дед показал Сейфуле-внуку малозаметный вход в удивительную пещеру. После узкого входа, заныканного в густых кустах и прикрытого огромным стволом от старости и ветра упавшей сосны, открылся удивительный грот высотой гораздо выше человеческого роста. Но не это в нем было удивительного — его стены, пол и свод сверкали разноцветными огнями в свете лучей китайских фонариков.

— Что это, дед? — удивился внук. — Драгоценные камни?

— Не то чтобы очень, но вполне дорогие, — поведал степенно Сейфула-дед. — Присядем, я расскажу тебе кое-что.

Эту пещеру давным-давно случайно открыл Кашап — шаман одного из башкирских родов. А может быть, он ее угадал-нагадал, поскольку не бродягой слыл, а мастером удивительных камланий — слава о нем слыла далеко. С него и пошло: из поколения в поколение тайну ее могли знать только двое Кашапов — самые старшие в роду мужчины.

После крещения Кашапы стали Кашаповыми и с камланием завязали. Но Сейфула-внук знал, что дед его по всей округе слывет чудаком и знахарем, многие к нему за советом ходили. Только мама звала его колдуном и никогда не приглашала в гости к себе.

— После смерти Барыса, твоего отца, ты теперь после меня старший Кашап — тебе и тайной владеть наравне со мной. Я расскажу тебе, как делать деньги из этих камней.

Дед не слыл богачом даже в поселке горняков — жил одиноко в маленьком доме, одевался неброско, не пил, не кутил. Но единственному сыну Барысу на свадьбу трехкомнатную квартиру подарил с мебельной обстановкой.

Мать все эти годы, сколько помнил себя Сейфула, твердила: «Отдам-отдам, не хочу зависеть от колдуна». А отец лишь посмеивался в усы — видать, знал, откуда ноги растут щедрого свадебного подарка.

Тут же, в гроте на полу валялся в беспорядке горняцкий инструмент — кирка, молоток с добрую кувалду, обушок, которым, Сейфула-внук догадался, вырубают из породы самоцветы.

— Посвети, — приказал дед и сноровисто вырубил несколько камней; рассовал их в два рюкзака. — Хватит, не будем жлобиться — вдруг придется тикать от объездчика.

— Запомнишь место? — спросил дед, когда выбрались из грота. А когда покинули пределы заповедника, еще раз спросил:

— Запомнил дорогу? Один доберешься? Ну, тогда домой…

Только в домик деда они попали лишь на следующий день, заночевав еще раз в лесу. Рассматривая самоцветы на солнечном свете, Сейфула терзал деда вопросами:

— Откуда ты знаешь цену им? Может быть, это настоящие драгоценности и стоят баснословных денег.

Дед, отдохнув на диване часок-полтора после дороги, снова был полон сил.

— Смотри сюда, внук, и учись.

Он достал из посудного шкафа чугунную ступку и пест, положил в нее зеленого цвета камень и начал крошить. Раздолбив его в песок, показал внуку:

— Видишь, что с малахитом стало? А драгоценный камень, типа алмаз-изумруд-рубин ты ни за что в ступе не искрошишь. Понял?

— Понял. Только зачем тебе порошок? Камнем он красивее был. Распилить, обточить, вставить в оправу — вот тебе и перстень. Дорого можно продать.

— Может быть, — усмехнулся Сейфула-дед. — Школу закончишь, выучись на ювелира. Камни у тебя будут, профессию освоишь и станешь миллионером. А пока…

Потомок шаманов ссыпал зеленый порошок в мешочек из плотной ткани.

— Есть у меня знакомый… художник икон или, как он себя называет, богомаз. Смотри, какие он замечательные картины делает, — Сейфула-дед кивнул на стену.

Там действительно висели две замечательные картины, выполненные не красками на холсте, а разноцветным, сверкающим в лучах солнца или лампочки, минеральным песком на доске. И еще икона в углу…

Давно Сейфула-внук пытал деда — откуда они у него?

— Всему свое время, — улыбался тот.

И вот это время пришло.

— Теперь ты знаешь где и как камни брать, в песок толочь, а адрес мастера, который будет его покупать, за иконой хоронится. Отойду я в загробный мир, достанешь бумажку, найдешь человека и будешь безбедно жить. Только обещай мне… Закончишь школу, отслужишь в армии и обязательно сразу женишься. Девицу сам ищи по душе, а уж квартиру я вам подарю… А потом напрягай ее — пусть хоть кажный год рожает, но чтоб сынок был обязательно. А обмишурится девками раза три — гони и другую бери…

Пообещал Сейфула. Только вот беда — пока он служил в ракетных войсках, скончался дед. Он рвался на похороны — старшая сестра Таисья телеграмму прислала — но кто же его отпустит: был бы отец, а то дед…

Потом дембель, работа на шахте, пьянки-гулянки, драка с последствиями… тюрьма. Не успел Сейфула наказ деда исполнить…

Долго думал на нарах лежа, и вот он чего достиг. То, что было у деда — дедово. Он Сейфула-внук размахнется по-современному. Тайну грота с каменьями, как и было завещано, только сыну откроет, которого у него пока нет. А вот дело поставит на широкую ногу. Одного мастера — да жив ли он? — ему мало: сеть художественных мастерских по Уралу, а то и по всей стране, работающих на песке поделочных камней. А еще команда ювелиров, промышляющих полудрагоценными минералами. И магазины, конечно, будут его. И о цыганах он думал, лежа на нарах — умеют они впаривать товары прямо в электричках или на улицах-площадях городов…

Во главе этой империи будет стоять он — Сейфула Кашапов, потомок шаманов, наследник их тайны.

Глядя в засверкавшие жадностью глаза Ираклия, Сейфула в заключении своего рассказа твердо сказал:

— Денег не надо мне — не предлагай. Я хочу в каждом из предприятий, работающих на моих камнях, иметь пятьдесят процентов участия. Как ты смотришь на эту затею?

Грузин молчал, переваривая все услышанное. Сейфула усмехнулся — свет для него перевернулся, что ли? Не хочет на побегушках быть у своего охранника? А компаньоном?

Ираклий и на ухмылку его не ответил — сидел напротив, пристально глядел на хранителя древней тайны и молчал, забыв про коньяк. Кашапов сам налил — ему и себе. Замахнул одним глотком, рюмку поставил и посмотрел на хозяина. Тот не двигался.

Наконец он открыл рот и полуобернулся к Катюше, торчавшей за стойкой бара.

— Неплохо бы перекусить нам…

— Сейчас Ираклий Нузгарович. Чего пожелаете? — борщ, суп, котлетки, сосиски… Пельменей сварить? Шашлыками у нас Сашок занимается, — она кивнула на Кашапова.

— Давай, что готово.

Катя мигом накрыла стол — два борща в полупорционных тарелочках, котлеты с сосисками и к ним макарон еще пару порций. Поставила апельсиновый сок в бокалах.

— Я, брат, целый день не ел: все в делах и бегах, — пробормотал Ираклий набитым пищей ртом.