Бесплатный фрагмент - Седьмого в тринадцать

А тех, кто знал тебя, — давно уж нет,

А те, кто живы, — все давно забыли…

Анна Тимирёва

«Седьмое февраля»

Пролог

Закат над Москвой в тот вечер указывал на предстоящий мороз. Небо на западе, за окружной железной дорогой, рассекала багровая полоса, сверху нависли свинцовые тучи. С чердака длинного деревянного строения, служившего ранее складом какому-то купцу то ли первой, то ли второй гильдии, вид через дыру в крыше открывался зловещий.

Впрочем, двух мужчин, находившихся в этом заброшенном месте, пейзажи совсем не интересовали. Первый из них, плотный, круглолицый, с темной бородкой и усами, широким и чуть приплюснутым носом, одетый в поношенное черное пальто с каракулевым воротником, был похож на побитого жизнью конторского служащего. Впечатление усиливало грязноватое пенсне. На голове, бритой под ноль, сидела частично утратившая свою первоначальную форму шапка-пирожок. Было ему, пожалуй, лет тридцать пять или тридцать семь, хотя не исключено, что бородка и усы делали человека чуть старше.

Второй гость заброшенного купеческого лабаза был на первый взгляд интереснее. Очертания его фигуры чуть выше среднего роста скрывала широкая волчья шуба до пят. Лохматая ушанка, надвинутая на самые брови, облегала голову неизвестного с боков, из-за чего нельзя было разобрать ни малейшую деталь прически. Вязаный шарф был намотан поверх лица так, что между ним и глазами человека практически не осталось зазора. Более того, тщательно укутанный мужчина стоял боком к собеседнику, избегая смотреть ему в глаза.

— Всё надежно, вы говорите? — спросил первый, в пенсне.

— Насколько это вообще может быть. Вас ведь не обманули в прошлый раз? — отозвался второй.

— И в Кремль можно с такими документами?

При этих словах на круглом лице первого отразилось подобие усмешки.

— Туда не советую, — невозмутимо, судя по голосу, ответил ему незнакомец из-под шарфа.

— Что ж, спасибо и на том.

— Говорят, из спасибо шубу не сошьешь, — так же бесстрастно обронил замаскированный незнакомец.

— Ах, да, конечно…

Круглолицый в пенсне и пирожке неспешно расстегнул пару пуговиц на пальто и вынул из внутреннего кармана пухлый незапечатанный конверт. Протянул его своему визави.

— Пересчитайте.

Не меняя позиции, человек без лица принял конверт, достал и бегло перебрал купюры, затем спрятал полученную сумму в недра своей шубы. Кивнул коротко.

— Порядок.

Его собеседник кашлянул.

— А можно вопрос? Не для протокола?

— Ну, попробуйте, — в голосе у неизвестного проскользнул интерес.

Человек в пенсне чуть подобрался, как перед прыжком.

— Вам же деньги не нужны, верно?

— С чего вы взяли?

— Чувствую.

— Как гимназистка?

Круглолицый усмехнулся уже откровенно.

— У меня тоже опыт есть. Разных людей повидал.

Укутанный человек помедлил с ответом, но в глаза не смотрел по-прежнему.

— Какие же у вас предположения? — наконец поинтересовался он.

Теперь помедлил человек с бородкой.

— Вам смелости не занимать, — проговорил он вместо ответа.

— Комплимент?

— Понимайте, как хотите.

— Так что всё-таки думаете?

«Конторщик» хмыкнул.

— Сначала я допускал банальную провокацию. Но слежки за мной не было ни тогда, ни сейчас. Отсюда столько выходов, что сам чёрт ногу сломит, и вряд ли вы окружили весь район. К тому же, мы бы это засекли.

— И?

— Видимо, у вас своя игра. Пока не могу понять ее цель.

Человек в волчьей шубе тронул рукой шарф.

— Лично вам ничто не грозит. По крайней мере, в ближайшее время, — сказал он.

— Заинтриговали, — круглолицый пристально оглядел его с головы до ног, будто в первый раз.

Таинственный незнакомец был спокоен.

— Не волнуйтесь. Мы же с вами честные коммерсанты. Так, Яков Христофорович?

Человек с бородкой недобро прищурился.

— Говорю еще раз: не волнуйтесь, — добавил настойчивости в голос то ли его противник, то ли партнер. — Растительность на лице, как и ее полное отсутствие выше, вас очень сильно меняет. Первым выйдете или я сперва откланяюсь?

Тот, кого он назвал Яковом Христофоровичем, ничего не говоря, постоял на месте пару секунд, а потом, не прощаясь, нырнул в лестничный проем.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Сотрудничество и соперничество

Воинский эшелон из Иркутска прибыл на Ярославский вокзал без объявления, ровно без четверти десять во вторник 3 февраля 1920 года. Как только мощный локомотив застыл на месте, весь окутанный паром, на перрон стали быстро выгружаться солдаты в серых шинелях и папахах, строиться по отделениям. Замелькали вещмешки, винтовки, подсумки для патронов. Раздавались зычные команды унтер-офицеров, распоряжавшихся больше по уставу, чем по необходимости. Каждый рядовой и так знал свой маневр.

Из штабного вагона в голове состава одним из первых показался рослый офицер с погонами штабс-капитана. Его гладко выбритое лицо имело довольно обыкновенные черты и, скажем прямо, вряд ли запомнилось бы случайному наблюдателю. Разве что на правой скуле белел косой шрам. За плечами у офицера тоже был простой солдатский вещмешок, в левой руке — коричневый чемодан.

Не оборачиваясь, штабс-капитан энергично зашагал к выходу в город. Со всеми, с кем следовало, он простился еще внутри вагона. Его звали Сергеем Ивановичем Ушаковым, и в Москве его ожидало новое место службы — контрразведывательный отдел Военного министерства. К иркутскому эшелону, перевозившему пехотный батальон полного состава, он присоединился в Уфе. Там, в штабе Сибирской армии, он выполнял свои должностные обязанности последние без малого четыре месяца.

— Цареубийца Юровский повешен по приговору окружного военного суда! Министр Сазонов готовит ноту о Черноморских проливах! Всероссийское политическое совещание примирит враждующие партии!

Мальчишка-продавец лет двенадцати или тринадцати, с криками пробегавший мимо, был ухвачен Ушаковым за плечо.

— Что у тебя?

— Ежедневная газета «Речь», — ответил юный торговец. — Купите, господин капитан!

Офицер отсчитал нужное количество мелочи, свернул газету и спрятал ее за отворот шинели. Разносчик прессы вприпрыжку понесся дальше. Ушаков, стоя перед зданием вокзала на краю площади, внимательно огляделся по сторонам. Никто не встречал его под часами, как было условлено заранее.

— Утро доброе, ваше благородие! Отвезем, куда скажете, — посулил извозчик в овчинном тулупе и шапке-богатырке (красные раньше предпочитали называть ее буденовкой).

Экипаж, готовый в путь, стоял рядом с ним.

— Звезду сам спорол или помогли? — Ушаков указал рукой на головной убор.

— Христос с вами! Со склада взял, — попятился мужик.

— Грабил, что ли?

Уловив нотку несерьезности в голосе штабс-капитана, извозчик приободрился.

— Ну что вы, ваше благородие! Другие обронили, я поднял. Добро-то народное.

Ушаков рассмеялся.

— Ладно, не бойся. Если подождешь немного, буду твоим клиентом.

«Однако не мешало бы кому-нибудь и показаться», — мысленно сказал он сам себе, когда стрелка на башенных часах преодолела два пятиминутных деления. Мороз уже ощутимо покусывал за щеки, проник сквозь сапоги.

— Ай, видный какой офицер…

Штабс-капитан вздрогнул. Старуха в бесформенной рванине приблизилась так тихо, что даже снег под ногами не скрипнул. Цыганка? Нет, пожалуй, не похожа. Какая только публика не шатается у вокзалов. Ушаков опять полез за мелочью.

— А не надо, я тебе даром всё расскажу, — вдруг с напором произнесла нищенка.

— Что «всё»?

— Судьбу свою повстречаешь сегодня… Нет, завтра. Только смотри не упусти, один раз такое бывает.

— Ладно, буду посматривать, — контрразведчик слегка улыбнулся.

— Не шучу, не думай! — старуха повысила голос. — Сам увидишь и почувствуешь.

— Где увижу-то?

— Через кровь пройдешь! — невпопад выкрикнула привокзальная прорицательница, резко развернулась и заковыляла прочь.

Штабс-капитан не увлекался мистицизмом и в предвоенные годы, будучи студентом, а потом и вовсе разуверился в сверхъестественном, особенно находясь в окопах Юго-Западного фронта. Где заканчивалась земная жизнь и начинался ад, понять бывало очень сложно. Орудия крупного калибра, пулеметы, аэропланы и колючая проволока излечивали от полудетской веры в волшебство. Гражданская война только добила жалкие остатки той веры.

Именно поэтому Ушаков не придал значения мимолетной встрече. Твердо решив не ждать более, он уже развернулся в направлении «буденовца», упорно поджидавшего добычу, когда услышал:

— Господин капитан, секундочку!

Со стороны Николаевского вокзала к нему бежал розовощекий поручик с усиками а-ля Макс Линдер, одной рукой придерживая на боку кобуру револьвера. За пару саженей перейдя на строевой шаг, он молодцевато щелкнул каблуками и замер. Отдал честь.

— Разрешите обратиться? Поручик Муравьёв.

— Военное министерство? — без лишних формальностей спросил Ушаков.

— Так точно. Контрразведывательный отдел, — тихо ответил встречающий.

— Что-то случилось?

— Остановились на Каланчевской. Колесо чуть не отлетело, чинят прямо сейчас. Прошу простить за опоздание.

— Хорошо.

Поручик замялся.

— Господин капитан, позвольте увидеть ваши документы.

— Правильно делаете, поручик, — отреагировал Ушаков. — Тогда и ваши попрошу.

Изучение удостоверений и дорога к поврежденному экипажу заняли еще минут семь. На месте вынужденной остановки ремонтные работы уже завершались. Возница, ефрейтор Кравченко из кубанских казаков, ловко орудуя подручными инструментами, закрепил злосчастное колесо и пообещал:

— Теперь точно доберемся.

— Запасливый ты, — одобрительно заметил Ушаков.

— А как иначе? Хоть я и временно тут, надо быть готовым.

— Временно?

— Кравченко водит дежурный автомобиль отдела, — пояснил Муравьёв. — Его «Паккард» тоже в ремонт угодил, но там дело серьезнее.

— Движок барахлит. К пятнице обещают сделать, — добавил универсальный водитель.

Когда развернулись и двинулись обратно по Каланчевке, к центру, Ушаков обратился к ефрейтору:

— Давай через Лубянку.

Юный поручик Муравьёв, судя по его лицу, хотел было спросить, зачем, но передумал. «Сколько ему, лет двадцать? Девятнадцать? Я был на пару лет старше, когда надел форму», — штабс-капитан не стал ему ничего объяснять. Кравченко тоже молча и уверенно правил парой гнедых.

— Прикомандированы к контрразведке? — поинтересовался Ушаков уже на выезде из Орликова переулка.

— Так точно, господин капитан. А вы откуда…

— Откуда знаю? Вы, судя по возрасту, явно не служили три года в строю. Поэтому никак не могли попасть в штат.

— Надеюсь остаться, — ответил Муравьёв.

— Правильно, без надежды жить нельзя. Где воевали?

— Первый офицерский генерала Маркова полк, зачислен в ноябре восемнадцатого. Произведен в офицеры из юнкеров.

— Славный путь, — Ушаков с уважением посмотрел на поручика.

На Лубянскую площадь они выехали с Мясницкой, и по правую руку штабс-капитан тотчас увидел до черноты обгоревшее, зияющее провалами мертвых окон, бывшее здание страхового общества «Россия». Крыша и перекрытия местами рухнули — настолько сильный пожар бушевал внутри. Сейчас их припорошил снег. На огромном пепелище было абсолютно пусто и тихо: казалось, даже птицы облетали его стороной.

— Они сами подожгли всё, когда бежали, — сказал Муравьёв. — Из внутренней тюрьмы ни одного человека спасти не удалось. Убили всех.

И, опережая вопрос Ушакова, совсем тихо добавил:

— Наша рота наступала по Никольской. Мы не успели.

— Заждались мы вас, Сергей Иванович, — подполковник Николаев, помощник начальника контрразведывательного отдела, крепко пожал Ушакову руку.

— Виноват. С нашим фаэтоном небольшая беда приключилась, — пояснил Ушаков.

— Я не в этом смысле. Работы страшно много, а проверенных кадров мало.

— Большевики?

— Не только. Всё гораздо сложнее.

— Всероссийское совещание? — предположил штабс-капитан.

— Оно, — подтвердил Николаев. — Добавило нам хлопот. Верховный правитель решил перед выборами остудить страсти, но, боюсь, эффект может быть противоположный.

— Удобная цель?

— Вот именно. Одних только делегатов будет почти тысяча. Плюс гости, журналисты, иностранцы, — подполковник покачал головой.

— А что государственная охрана?

— Трудимся рука об руку, позабыв межведомственную рознь.

Штабс-капитан приподнял одну бровь.

— Ну, или почти позабыв, — поправился Николаев. — Совсем мы от нее вряд ли уйдем.

Их разговор происходил в кабинете, расположенном в правом крыле бывшего здания Английского клуба на Тверской улице. За время, прошедшее после Октябрьского переворота, ни капли английского в нем не осталось. Красные реквизировали старинный особняк для нужд своей рабоче-крестьянской милиции, а после освобождения Москвы силами Добровольческой армии в октябре 1919 года и прибытия правительственных учреждений из Омска сюда, на время, переселилось Военное министерство.

Отдел контрразведки занял несколько помещений на втором этаже. Вход в них преграждал вооруженный пост, где требовалось предъявить специальный пропуск. Хотя Ушакова провели беспрепятственно, за него объяснился поручик Муравьёв.

— Итак, — продолжил вновь прибывший сотрудник, — моя должность…

— Штаб-офицер для поручений. Как вы понимаете, это была моя личная инициатива — вызвать вас из Уфы, — сообщил ему помощник начальника контрразведки. — Я помню нашу недолгую, но успешную совместную службу. Ценю вашу храбрость, наблюдательность, ум, готовность брать инициативу в свои руки.

— Благодарю вас.

— Отечество отблагодарит, если заслужим.

— Верно говорите, Николаев.

На эти слова оба контрразведчика разом обернулись.

В кабинет без стука зашел офицер с погонами полковника. На вид ему можно было дать лет около пятидесяти, в аккуратной бородке клинышком и усах ощутимо пробивалась седина. Взгляд его был прямой и властный, в голосе тоже чувствовалась привычка приказывать. Кроме того, высокий лоб выдавал человека, склонного думать, прежде чем действовать. Выправку полковника можно было назвать идеальной. Его китель защитного цвета украшал Георгиевский крест. Других наград он не носил.

— Вольно, господа! — махнул рукой полковник, видя, как Ушаков принимает стойку «смирно».

— Господин полковник…

— Не трудитесь, сам вижу. Штабс-капитан Ушаков из контрразведывательного отдела Сибирской армии. Рад вашему прибытию! Подполковник Николаев отрекомендовал вас как дельного сотрудника. Надеюсь, не разочаруете. Я полковник Зыков, ваш новый начальник, — и шеф военной контрразведки окинул подчиненного взглядом своих темно-карих глаз.

О личности Николая Петровича Зыкова штабс-капитан Ушаков был наслышан. После окончания краткосрочных курсов Сергей Иванович попал в Омское контрразведывательное отделение, где и выполнял свои обязанности с марта по сентябрь девятнадцатого. Там же находилась ставка Верховного главнокомандующего адмирала Колчака. Туда, в отдел к Зыкову, сходились нити управления службой, которую особенно ненавидели и боялись враги «белой» России.

Зыков возглавил военную контрразведку через несколько дней после того, как адмирал был провозглашен Верховным правителем. Его деятельность удостаивалась самых разных суждений, вплоть до диаметрально противоположных. Впрочем, буквально то же самое можно было сказать обо всей службе. Гражданские чиновники порой жаловались на чрезмерную, по их мнению, жестокость борцов за чистоту тыла. Контрразведчики платили им той же монетой, то есть, не подбирая выражений, обвиняли в беспомощности.

Кое-кто советовал адмиралу поменьше полагаться на таких, как Зыков, выходцев из Отдельного корпуса жандармов, поскольку люди с подобным прошлым (опять же, согласно мнению советчиков) могли произвести нежелательное впечатление на широкие массы. Колчак, однако, считал, что настоящую службу, способную противостоять вражеской агентуре, могут создать только сведущие профессионалы.

— Почему подали рапорт о переводе из Омского отделения в армейскую контрразведку? — полковник Зыков не сводил изучающий взгляд с Ушакова.

— Хотел быть ближе к фронту, — честно ответил штабс-капитан.

— При задержаниях часто применяли оружие?

Ушаков на миг задумался.

— Не считал, господин полковник. Действовал по необходимости.

— Помните, что в нашем ремесле нужна еще и голова. Через пять минут жду вас внизу.

— Разрешите уточнить: выезжаем на операцию?

— Пока на совещание.

Дорогу до Кремля штабс-капитан Ушаков проделал в автомобиле полковника Зыкова. О методах самого главного контрразведчика тоже говорили всякое, признавая за ним некоторую оригинальность. Впрочем, результат он и его люди в целом обеспечивали, что в конечном итоге и требовалось адмиралу.

— Вас, наверное, удивило приглашение на совершенно секретную встречу? — нарушил молчание Николай Петрович, когда автомашина поравнялась с Домом московского генерал-губернатора.

— Я полагаю, вы всё объясните, если будет нужно, — сдержанно ответил Ушаков.

— Кое-что объясню прямо сейчас. Времени входить в курс дела у вас будет мало. Поэтому, думаю, полезно сразу погрузиться в оперативную обстановку.

— Слушаю вас, господин полковник.

— Мы направляемся в Министерство внутренних дел, а если точнее, в Особый отдел государственной охраны Департамента полиции. Подобные совещания проводим довольно регулярно, таково решение обоих наших министров. Интересы охраны и контрразведки, как вам уже, несомненно, довелось узнать из собственного опыта, время от времени пересекаются. Поэтому, чтобы не возникало… э-э… недоразумений, а также для повышения качества работы мы с коллегами, так сказать, сверяем часы.

— И делимся информацией?

При этих словах штабс-капитана на лице Зыкова не дрогнул ни один мускул.

— Разумеется, делимся, если необходимо.

— Простите, что перебил.

— Уместный вопрос. Так вот, — полковник бросил взгляд в окно, — ваша задача на сей раз — смотреть, слушать, запоминать. Работая по линии Всероссийского совещания, мы непременно будем взаимодействовать с охраной. Ее главнейшая обязанность, как распорядился Верховный правитель — обеспечить полную безопасность. Здесь мы соратники и союзники, и никаких мелочных трений быть не должно.

— Понял вас.

— Но, — Зыков поднял правую руку в лайковой перчатке, — сие не означает, что у отдела контрразведки нет сугубо своих дел. Где-то они берут шире, где-то мы. Понимаете?

— Так точно, мне это знакомо. Сотрудничали и соперничали.

— Да, хорошее выражение подобрали. Сотрудничество и соперничество — естественно, здоровое — в данном случае наш девиз. Кстати, «Речь» почитываете по служебной надобности или кадетской партии симпатизируете?

Ушаков чуть смутился.

— А как вы…

— Угол газеты торчал у вас между пуговиц шинели — там, в кабинете. Так что, в идеи господ Милюкова и Набокова верите?

Штабс-капитан едва заметно пожал плечами.

— Я до четырнадцатого года ни в одной партии не состоял и ныне тоже не состою. На войну пошел добровольцем, из патриотических побуждений… Россия и есть моя партия. Конечно, единая и неделимая.

— И всё-таки, к монархии или республике склоняетесь? — Зыков прищурился. — На выборах в Учредительное собрание это будет, пожалуй, ключевой вопрос.

— Отвечу вам как на духу, господин полковник. До февраля семнадцатого, наверное, голосовал бы за республику. Сегодня почти уверен, что нам еще при монархии полезно будет пожить.

— «Почти»?

— Важно не ошибиться с монархом.

— Это действительно важно. Благодарю за откровенность, капитан.

По тону старшего начальника Ушаков понял, что беседа окончена. Их автомобиль уже миновал Лобное место и приближался к Спасским воротам. На кирпичных стенах рядом с ними по-прежнему, еще с октябрьских боев семнадцатого года, были видны отметины от снарядов. Из-за мешков с песком справа и слева торчали стволы «Максимов», у полосатого шлагбаума стояли солдаты с примкнутыми штыками на винтовках.

Кремль, где разместился Верховный правитель страны, оберегали тщательно.

Власть, въехавшая в Москву после разгрома и бегства большевиков, обустраивалась пока наспех. Здания, еще недавно занятые красными, не все были приведены в надлежащий вид. Поэтому предполагалось, что за первоначальным размещением последует второе и, быть может, даже окончательное. «Быть может» потому, что Учредительное собрание, выборы в которое были назначены на 29 февраля, могло перенести столицу обратно в Петроград. Такие слухи тоже носились в воздухе.

Пока же, до прояснения обстановки, Министерство внутренних дел обосновалось в здании Сената. Особый отдел государственной охраны квартировал на его первом этаже. Вход в него тоже, как и в случае с военной контрразведкой, блокировал дополнительный пост.

— Полковник Старовойтов, помощник министра, — представился им невысокий офицер, пригласивший гостей в просторный кабинет с окнами на Чудов монастырь.

Кроме полковника Старовойтова, от лица МВД в совещании принял участие еще один полковник («Рудов, зам управляющего Особого отдела», — шепнул на ухо Ушакову севший рядом Николаев), а также генерал-майор совершенно благообразной внешности, с густой рыжеватой бородой лопатой и, как показалось штабс-капитану, немного сонным выражением глаз. Наград или иных знаков, кроме погон, на его мешковатом кителе не имелось.

Зыков тоже представил двух своих спутников. Полусонный генерал чуть шире открыл один глаз.

— Ушаков? К великому флотоводцу имеете отношение?

Штабс-капитан встал.

— Никак нет, ваше превосходительство. Однофамилец, из мещан города Самары.

— Хорошо, хорошо, — пробормотал генерал-майор, открывая шире второй глаз. — Ну что ж, давайте без лишних церемоний. Мы не на плацу. Я Бабушкин Василий Александрович. Если что, зовите просто: «господин генерал».

«Вот тебе и сонный», — мысленно попрекнул себя Ушаков.

Генерал-майор Бабушкин управлял Особым отделом госохраны с момента его создания в июле 1919-го. За плечами у него было тридцать лет службы в Отдельном корпусе жандармов, из них тринадцать во главе губернских жандармских управлений от Урала до Кавказа. Из тех старых кадров, которые достались адмиралу Колчаку, он своим опытом и знаниями давал фору любому специалисту в области сыска.

— Доложите, пожалуйста, — Бабушкин подал знак своему заместителю.

Рудов открыл темно-зеленую папку. С его слов, имело место следующее. В минувший четверг, 28 января, посещая после окончания службы ресторан гостиницы «Дрезден», капитан 1-го Алексеевского пехотного полка Грибков проиграл в преферанс значительную сумму денег, составляющую примерно четыре его месячных жалованья. Не располагая наличными в таком объеме, он составил долговую расписку, обязуясь полностью рассчитаться с победителем не позднее следующего дня.

Во время передачи расписки выигравшему лицу Грибков получил предложение уладить дело иным образом. При разговоре один на один ему поступила просьба — поделиться схемой всех постов и кабинетов здания Военного министерства, с указанием точного времени смены караулов… Чем дальше монотонно читал полковник Рудов, тем мрачнее становилось лицо Зыкова. При словах о Военном министерстве Ушаков уловил в его глазах недобрый блеск.

— Э-э… так в чьих же интересах действовало пока не названное вами лицо? — спросил, наконец, начальник отдела контрразведки.

— По его собственным словам, представляло тайную монархическую организацию армейских офицеров, — не поменяв интонации, внешне абсолютно равнодушно ответил Рудов.

— Какую-какую? — переспросил Зыков.

— Тайную. Монархическую, — ясно, четко, с расстановкой повторил заместитель управляющего Особого отдела.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Полчетвертого на Патриарших

Обратно из Кремля ехали в полной тишине. Ушаков мысленно перебирал услышанное и увиденное на совещании, будучи уверен, что тем же заняты Зыков с Николаевым. Информация, которой с ними любезно поделился Особый отдел (и штабс-капитан это чувствовал), крепко задела шефа военной контрразведки.

Любящий азартные игры капитан Грибков, конечно, должен был обратиться в родное ведомство с рассказом о вербовке, но почему-то подался в государственную охрану. Точнее, не почему-то, а по совету сослуживца, которому он доверился. Сослуживец, в отличие от него, охранял Министерство внутренних дел, его-то и осенила столь плодотворная идея. Ну а дальше дело закрутилось само собой…

Впрочем, это событие было не самым досадным во всей истории. Зыкова откровенно уязвило то, что Особый отдел не поторопился привлечь к расследованию контрразведку. Как витиевато выразился Рудов, ввиду возможной чрезвычайной важности было решено предельно сузить круг посвященных лиц.

— А сейчас вы уже ничего не опасаетесь? — язвительно осведомился Зыков.

Вместо непрошибаемого, как стена, Рудова ему ответил сам Бабушкин.

— Николай Петрович, полноте. Это всё-таки вопрос государственной безопасности, если речь действительно идет о некоем заговоре.

— Вы сами-то верите в существование заговора, Василий Александрович? — парировал военный.

Бабушкин только вздохнул.

— Верить или не верить я не вправе. Но проверить такую версию обязан.

— Вы уж меня простите, но мы собираемся палить из пушки не то, что по воробьям, а по мухам, — развил свою мысль Зыков. — Всерьез подозревать наш офицерский корпус в каких-то тайных намерениях после полной победы над красными… Ладно, какова тогда цель вашего подпольного общества?

— Это нам и предстоит выяснить, если оно есть.

— Опыт подсказывает мне, что мы уклоняемся от решения главной задачи — обеспечения охраны Всероссийского совещания. Вы в курсе, что адмирал придает ему огромное значение, — заключил контрразведчик.

— Конечно, я в курсе. Мне каждый день приносят сводки о состоянии общественного мнения. Накаляется атмосфера, да-с. Чем ближе к выборам, тем непримиримее стороны. Порой кажется, что и война-то не закончилась, — посетовал Бабушкин.

— Мало того, у нас и подполье не дремлет, — заметил Зыков. — Горком большевиков мы общими усилиями прилично потрепали в новогоднюю ночь, но не добили. Теперь, чем ближе к весне, тем выше эсеры поднимают голову. Здесь я ожидаю особенного подвоха. Александр Васильевич, кстати, тоже.

— Знаю, знаю. Верховный правитель эту публику ох как не любит, — покивал генерал. — Ладно, господа, с Божьей помощью приступим.

Итогом совещания в Сенате стало решение провести сегодня совместную операцию. Для нее в принципе всё было готово. Патриотически настроенный Грибков получил от Особого отдела ложную схему постов и кабинетов Военного министерства. На отдельном листке своей рукой, под диктовку сотрудника госохраны, он начертал время смены караулов Алексеевского полка — тоже, разумеется, вымышленное. Обе бумаги были помещены в почтовый конверт без адреса и марок.

Как было условлено с человеком из тайной монархической организации, в половине четвертого капитану Грибкову следовало, не спеша, прогуливаться вокруг Патриаршего пруда. Его соперник по преферансу обещал появиться лично, принять пакет и сей же час вернуть офицеру пехоты злосчастную долговую расписку. Генерал-майор Бабушкин предложил своим коллегам из контрразведки подключиться к наблюдению за неизвестным.

Кто он такой и откуда взялся, заранее выяснить не удалось. Ни один из завсегдатаев ресторана в «Дрездене» знаком с преферансистом не был. Естественно, сыщики Особого отдела аккуратно опросили всех, кого могли, и составили довольно подробный словесный портрет человека. К сожалению, это не помогло продвинуться в расследовании. Филерам столичной полиции лицо с такими приметами было не знакомо. Обратиться же к архивам не было совсем никакой возможности ввиду отсутствия таковых. Старую полицейскую картотеку восставший народ сжег еще в марте семнадцатого, а сотрудники ЧК, в спешке покидая город, тем не менее, успели уничтожить либо прихватить с собой свои досье.

В помощь Особому отделу для экстренной операции на Патриарших полковник Зыков выделил пару агентов наружного наблюдения (прочие, по его словам, были крайне заняты в других местах Москвы) и направил для координации усилий Николаева с Ушаковым. Никого других он не стал привлекать к делу, дабы не расширять круг посвященных.

— Ваши вещи пусть побудут в отделе, отсюда их никто не утащит, — пошутил Николаев.

Ушаков не возражал. Накануне выезда он поел консервированной тушенки, заварил и выпил крепкого чая с сахаром.

— К бою готов! — объявил новый офицер для поручений.

Прихлебывая горячий напиток, штабс-капитан успел пробежаться глазами по газетным полосам. «Речь» львиную долю своего объема уделяла кампании по выборам в Учредительное собрание и грядущему Всероссийскому политическому совещанию. Обозреватель, в качестве псевдонима использовавший инициалы «М.Ф.», писал:

«Вне всякого сомнения, наш Верховный правитель, собирая Всероссийское совещание, проводит своего рода генеральную репетицию Учредительного собрания. Конечно, состав высшего органа, призванного определить форму государственного правления и дать России конституцию, будет иным. Но, тем не менее, по преобладающему настрою делегатов с мест можно будет приблизительно понять, в каком направлении пойдут «отцы-основатели» будущего строя.

В любом случае жизненно важно, чтобы подлинная демократия в России покоилась на твердых началах законности, учитывающих сложившиеся традиции. Без гарантированных прав собственности, свободы собраний и печати, без правительства, ответственного перед парламентом, не будет надлежащей почвы для успешного развития и преодоления страшных последствий братоубийственной войны. Мы верим, что наши герои-добровольцы, отважные казаки и все истинные патриоты земли Русской не напрасно проливали свою кровь на полях сражений!

Да будет так! Да взойдет заря свободы над измученной Россией! Она заслужила этого».

— Я слышал, адмирал и кадетов недолюбливает, — как бы между прочим сказал Николаев, проверяя свой «Смит-и-Вессон».

— Кадеты разные у нас. Пепеляев, например, у Верховного правителя в фаворе: министр внутренних дел. И еще есть люди в правительстве из этой партии, — ответил Ушаков.

— Вы в Омске успели потереться рядом с высшей властью, так что ориентируетесь в ее хитросплетениях, — подполковник загнал револьвер обратно в кобуру.

— Может, и ориентируюсь, но похуже, чем в своем чемодане, — отшутился Ушаков. — А вообще, Верховный правитель — человек непартийный. Тут наши с ним позиции, наверное, полностью совпадают.

— Что там о проливах пишут? — сменил тему Николаев. — Мы ведь за них воевали.

Ушаков перевернул газетную страницу.

— Мальчишка-газетчик кричал об этом, а информации по существу кот наплакал. Больше пишут про наши отношения с Польшей. Поляки не отводят войска на «линию Керзона», у них вся Галиция, Минск, Борисов, Бобруйск… Наш министр иностранных дел ведет переговоры, Антанта предложила посредничество. О проливах, как я понимаю, мы разговор завели, просто чтобы поднажать на союзников.

— Я тоже думаю, что проливов нам не получить, — трезво оценил ситуацию Николаев. — Не для того в Босфоре стоит внушительная британская эскадра, хотя официально ее держат для моральной поддержки султана.

— До нас в Сибири долетали слухи, будто кое-кто из видных большевиков сбежал в Турцию. Знаете что-нибудь об этом?

— По неподтвержденным данным, у турок объявились Орджоникидзе и Киров. Но не у султана. Якобы их пригрел Кемаль-паша, а эти деятели явились к нему не с пустыми руками. Другую гражданскую войну будут раздувать, видимо, — сказал подполковник.

Тут раздался телефонный звонок, и дежурный офицер сообщил, что за Николаевым и Ушаковым прибыли из Особого отдела.

На Патриарших прудах после обеда во вторник было немноголюдно. Вообще, пережив два года владычества большевиков, Москва на удивление быстро приходила в себя, но здесь, где в любое время года любили отдыхать москвичи, именно сейчас происходила своего рода пересмена. Мамы, бабушки и няни, гулявшие с детьми, как раз увели своих подопечных для еды и отдыха, а для тех, кто так или иначе где-нибудь трудился, час прогулок пока не наступил.

Таинственный преферансист-монархист, похоже, учел данное обстоятельство. Исходя из этого, были предприняты максимальные меры предосторожности. За капитаном Грибковым на месте предполагаемой встречи как бы невзначай наблюдал только дворник возле дома №32 по Малой Бронной, старательно убиравший снег. Ушаков и Николаев находились по другую сторону замерзшего водоема, на втором этаже небольшого дома, расположенного по Малому Патриаршему переулку.

Жильцов квартиры, выходившей окнами на пруд, деликатно попросили оказать помощь государственной охране, а пока охрана будет решать свои проблемы, никуда не отлучаться без ее ведома. Дополнительное и немаловажное преимущество наблюдателям давали британские армейские восьмикратные бинокли.

— Удивительно нагло они действуют, — тихонько произнес Ушаков, примостившись на подоконнике. — Наплели этому капитану с три короба про Отечество в опасности, про какое-то восстание красных, которое якобы вот-вот начнется. Мол, враг свил гнездо прямо под носом у военного министра.

— Да-да, — кивнул в ответ Николаев. — Это притом, что Михаил Константинович Дитерихс — сам монархист, каких еще поискать.

— Возможно, расчет был на то, что алексеевцы заступили охранять наше здание только неделю назад, а в Московском походе состояли в корпусе Кутепова, — высказал версию штабс-капитан. — Грибков не придворный гвардеец, он обычный служака. Не успел освоиться в новой обстановке, может не знать, кто есть кто.

— Значит, вы в тайное общество не верите, как и шеф?

Ушаков подкрутил настройку бинокля.

— Пожалуй, воздержусь от оценок.

Тем временем капитан 1-го Алексеевского пехотного полка исполнительно зашел на второй круг. Часы старшего агента Епифанова, который устроился рядом с обоими офицерами контрразведки, уже показывали без двадцати четыре.

— Не явится?

На мысль Николаева, высказанную вслух, никто не успел ответить. Со стороны Малого Козихинского переулка на аллею перед прудами ступил одинокий мужчина в коротком сером пальто в мелкую клетку и черной барашковой шапке. Он передвигался уверенной походкой, не торопясь, и, судя по его движениям и осанке, был вполне физически крепок и ловок. Воротник пальто мужчина поднял максимально высоко, и с наблюдательного поста даже в бинокль никак не получалось хорошенько разобрать черты его лица.

— Бывалый, кажется, — заметил Николаев.

Грибков, не меняя темпа, шагал навстречу неизвестному. На глаз, их разделяло метров двадцать пять или чуть больше. По всем четырем сторонам пруда гуляло или направлялось по своим надобностям человек десять, не более, включая обоих конспираторов.

Случай с карточным проигрышем обернулся такими последствиями, что Владимир Богданович Грибков от стыда готов был сквозь землю провалиться. Майор Савельев из 2-го батальона, к которому он обратился за советом, специально направил его в Особый отдел госохраны, чтобы не позориться перед своей, военной контрразведкой. Но грязная история всё равно дошла до нее, и теперь уже ничего нельзя было изменить.

Почему он не отверг предложение этого Юрия Евгеньевича, против которого сел тогда играть в «Дрездене»? Во-первых, чего греха таить, был сильно пьян. Именно в тот раз спиртное почему-то оказало на него тормозящее воздействие. Во-вторых, Юрий Евгеньевич был крайне учтив и обходителен: пригласил выйти покурить, когда обнаружилось, что Грибков не сможет немедленно рассчитаться с ним, убеждал не волноваться. В-третьих, этот пронырливый чёрт прозрачно намекнул на свои связи с сильными мира сего, которые, дескать, вовлечены в тайное общество.

Если же совсем честно, то боевой капитан, участник еще Второго кубанского похода, в ту минуту попросту растерялся. Быть под огнем неприятеля, вести за собой роту, не кланяясь пулям, было для него не в диковинку. А вот играть в мутные шпионские игры, да еще когда в голове гудит, как при артиллерийской канонаде…

В Особом отделе вроде бы вошли в его положение. Задача, как ее сформулировали там, представлялась легкой. Повстречаться с монархистом, не привлекая постороннего внимания, обменять конверт на расписку и сразу отбыть обратно в казарму. Всё остальное, как уверяли его сыщики, они сделают сами.

Лихого преферансиста Грибков узнал метров за двадцать. Тот прикрывал уши и щеки воротом пальто, обе руки прятал в карманах. «Замерз. В окопах не сидел, наверное», — подумал капитан.

— Здравствуйте, Владимир Богданович, — вежливо сказал мастер карточного боя, когда дистанция между ними сократилась до двух метров.

— Здравия желаю, — Грибков постарался придать своему голосу некое радушие.

— Принесли то, что обещали?

— А вы?

— За меня не беспокойтесь, пожалуйста, — дал понять преферансист.

— Покажите, — хрипло потребовал Грибков.

— Простите, но только после вас.

Повисла пауза.

«Ах ты, хлыщ салонный. Тайное общество у него. В революцию опять играете? Мало вам февраля!» — капитан, чьи предки были крепостными в Нижегородской губернии, внезапно закипел ненавистью к зажравшейся аристократии. Какое-то темное чувство поднялось в нем, человеке в целом незлобивом и законопослушном, для которого служба была образом жизни, а карты… что ж, карты оставались единственной мелкой слабостью.

— Что он делает, наш капитан, а? Нет, ну что он делает?!

Подполковник Николаев отнял бинокль от глаз и повернулся к Ушакову.

— Не понимаю…

Старший агент Епифанов среагировал живо.

— Господа офицеры, попрошу за мной.

План, утвержденный в Особом отделе, явно рушился. Грибков и неизвестный в пальто с поднятым воротником проговорили в общей сложности минуты полторы. При этом капитан и не подумал достать конверт, а его собеседник по-прежнему держал в карманах кисти рук. То, что произошло потом, едва не ввергло всех в ступор.

Оба, Грибков и предполагаемый заговорщик, прекратили беседу и вместе двинулись в сторону Малого Козихинского. Теперь, действительно, надо было спешить. Жандармский опыт заранее подсказал сотрудникам государственной охраны хотя бы вчерне предусмотреть разные варианты развития событий.

Конечно, к операции были привлечены не только «дворник» с Епифановым. В улицах и переулках, выходивших на Патриаршие пруды, дежурило еще по паре агентов в штатском, а около наблюдательного пункта стоял экипаж на санном ходу, с плотным кожаным верхом, который полностью скрывал седоков. Извозчики от Особого отдела также ожидали команды чуть дальше на Малой Бронной и в Большом Патриаршем переулке.

— В Козихинском есть наши, — бросил Епифанов, когда он и контрразведчики бежали к санному экипажу.

— Повторите, что вы сказали, — попросил Юрий Евгеньевич.

— Я вам ничего не отдам, пока вы меня не познакомите с вашим начальником, — внятно, почти по слогам повторил Грибков.

«Что у него в карманах? Нож? Револьверы? Будет стрелять прямо здесь? Это вряд ли. Скручу его, если кинется, — жилистый, владеющий приемами рукопашного боя, капитан был уверен в себе. — Скручу, а охрана пусть разбирается».

— Хорошо. Следуйте за мной, — неожиданно мирно ответил преферансист.

Словно никого и ничего не опасаясь, он направился в переулок, будучи на полшага впереди капитана. Такая покладистость изрядно удивила Грибкова. В самом деле, а что дальше? Брать этого деятеля и сдавать сыщикам? Его так и подмывало оглянуться вокруг, проверить, идут ли за ними переодетые агенты, но он твердо помнил наставление охранников: не делать этого ни в коем случае.

В Малом Козихинском, у третьего дома по правой стороне, если считать от Патриарших прудов, тихо стоял извозчик с крытыми санями. Ближайшие прохожие были от него метрах в тридцати впереди, за перекрестком.

— Садитесь, — Юрий Евгеньевич сделал приглашающий жест.

Его гладкое лицо с острым, как у лисы, носом, по-прежнему не выражало ни тревоги, ни удивления.

— Вы первый.

Член тайного общества без возражений отодвинул полог и полез внутрь. Извозчик на козлах даже не шелохнулся.

— Давайте же, — изнутри позвал Юрий Евгеньевич.

Капитан почувствовал себя довольно глупо. Он чуть было не пожалел, что самовольно нарушил инструкции Особого отдела. На секунду свое поведение показалось ему ребячеством.

— Владимир Богданович, вы меня боитесь, что ли?

Такого обращения Грибков стерпеть точно не мог. Придерживая полог левой рукой, он занес ногу, чтобы присоединиться к человеку из «Дрездена». В этот момент возница резко повернулся к нему лицом.

Экипаж, управляемый старшим агентом Епифановым, въехал в Малый Козихинский переулок спустя полминуты. Навстречу ему, от углового дома, сломя голову несся сотрудник «наружки», ранее рьяно изображавший прохожего пролетарской наружности.

— Свернул в Большой Козихинский! — крикнул он.

Сзади подскочил другой «извозчик», из Большого Патриаршего переулка.

— Дуй на Малую Бронную, пусть наши гонят по ней к бульварам и потом по Тверскому. Пулей пусть летят! — приказал пешему агенту подполковник Ивлев из Особого отдела.

Тот помчался, будто за ним собаки гнались.

— Вы прямо по Козихинскому, живо! — гаркнул подполковник Епифанову. — Себя не обнаруживать!

Сам Ивлев, чей пост наблюдения до перемены обстановки был в Большом Патриаршем, велел своему человеку ехать прямо по Малому Козихинскому, а потом дворами повернуть в Богословский переулок. «Слева заходит», — тут же сориентировался Ушаков, неплохо знавший центр Москвы.

Епифанов, как видно, не зря ел хлеб старшего агента. Хвост экипажа, умчавшего члена тайного общества и Грибкова, они увидели на самом углу Большого Козихинского и Большой Бронной. Тот замедлил ход, перед тем как повернуть влево. Из-под распахнувшегося полога на желтоватый утрамбованный снег неуклюже вывалился темный сверток. Или не сверток?..

— Высади на углу, — скомандовал Ушаков.

Он спрыгнул еще до того, как сани остановились. Припал на одно колено, нагнулся.

Перед ним лежал труп капитана Грибкова.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

«Я его знаю»

— С одного удара убили, — сказал агент Особого отдела, вдвоем с напарником нагнавший группу Епифанова на обычном извозчике.

Ушаков и сам всё понял. Грибкову нанесли удар чем-то очень острым и тонким прямо в правый глаз. Человек орудовал умелый и, похоже, заблаговременно подготовившийся. Таких экспромтов не бывает.

«Эх, капитан, капитан, зачем же ты пошел с этим заговорщиком? И заговорщиком ли?» — подумал контрразведчик.

Следов борьбы на одежде покойного не было. Шанс обнаружить какие-либо улики тут, кажется, отсутствовал. Да, и конверт у Грибкова, конечно, забрали.

— Вызывай полицию, — бросил штабс-капитан одному из агентов.

Сам, не мешкая, заскочил в экипаж и приказал извозчику гнать по Большой Бронной в сторону Тверской улицы. Второй агент-наблюдатель отправился с ним. Таиться теперь было не от кого, и они с места развили такую скорость, что Ушаков не на шутку забоялся погибнуть во цвете лет посреди освобожденной столицы. Неосторожные прохожие, спасаясь с проезжей части, крыли их не самыми теплыми словами. Настоящий извозчик тоже проорал им вслед непечатную фразу.

Расстояние до Тверской они покрыли от силы минуты за две. От стены углового дома вмиг отделился филер, оставленный Ивлевым.

— Направо поехали, — выдохнул он, ловко подсаживаясь к ним третьим пассажиром.

Движение на главной улице Москвы было более плотным, и пришлось чуть придержать лошадей.

— Вон они, — указал рукой филер на Скобелевской площади.

Ушаков одновременно с ним разглядел экипаж с Епифановым на козлах. Впереди него, метрах в десяти, ехал Ивлев со своим ассистентом. Еще дальше, метрах в десяти-двенадцати, двигались сани со знакомым пологом. Позади, по левую руку, осталась гостиница «Дрезден», в ресторане которой всё началось в минувший четверг…

Убийцы капитана Грибкова, больше не сворачивая, держали путь вниз по Тверской. Не доезжая южного фасада Манежа, их экипаж сбавил ход и остановился. Мужчина в клетчатом пальто вылез из саней и, не оборачиваясь, спокойно зашагал к Охотному ряду. Возница тронул с места не сразу. Он внимательно осматривал окрестности, не выпуская вожжи из рук.

Экипаж с Ивлевым (тот, само собой, был в штатском) неспешно проехал мимо него, чтобы затем повернуть направо, в Неглинную улицу. Епифанов невозмутимо правил следом за ним, но проделал правый поворот раньше, после «Националя», и начал медленно удаляться по Моховой.

— В Охотный, небыстро, — приказал Ушаков извозчику, откидывая шире полог и жестом бывалого курильщика поднося длинную папиросу ко рту. Всем своим видом он неприкрыто свидетельствовал: господин офицер желает расслабиться.

Его дополнительный пассажир, филер с угла Тверской и Большой Бронной, спрыгнул с экипажа за несколько мгновений до остановки наблюдаемого объекта.

Спутник преферансиста, видимо, не уловил никакой опасности. Причмокнув губами, он дернул вожжи и, выбрав для продолжения своей дороги Неглинную, скрылся из глаз Ушакова за углом Манежа.

— Ведем клетчатого!

Впрочем, и без этой команды Ушакова оба агента государственной охраны знали, что и как делать. Их подопечный в клетчатом пальто и барашковой шапке держал курс на торговые ряды. Там царило оживление. Частное предпринимательство, полностью запрещенное в эпоху коммунизма, опять расцвело, как только в город вступила Добровольческая армия генерала Май-Маевского. На Охотном ряду торговали всем подряд, причем не только в крытых лавках, но и на улице, несмотря на зимнюю стужу.

Сегодня тоже был базарный день. Клетчатый углубился в первый же ряд, продвигаясь вперед медленно, часто останавливаясь, как будто приценивался то к блестящим галошам, то к настоящей черкеске с газырями. При этом он аккуратно бросал назад и по сторонам быстрые, внимательные взгляды. Посторонний человек не нашел бы в его манере держаться абсолютно ничего странного.

«Профессионал», — окончательно уверился штабс-капитан, сопровождавший клетчатого на приличном расстоянии. Скрыться среди торговцев и покупателей, будучи в форме, было бы всё равно невозможно. Поэтому, согласно принципу «от противного», Ушаков вел себя вполне свободно и даже развязно. Так же приценивался, щупал товар, отпускал соленые шуточки — в общем, соответствовал образу простого пехотного офицера в отпуске или незанятое службой время.

Агенты вели подопечного спереди и сзади. Ушаков уже понял, что на их квалификацию тоже можно положиться.