Бесплатный фрагмент - Сборник рассказов «Клан „Старый жёлудь“»

От составителей

Сборник посвящён умению писателя романтизировать любую тему, в данном случае кожевенное ремесло. Задача не из лёгких, но авторы справились на отлично.

В сборник вошли рассказы конкурса КЛАН «СТАРЫЙ ЖЁЛУДЬ» — организаторы Татьяна Осина и Литературное сообщество «Леди, Заяц & К».

Любая вещь мастерской «Старый Жёлудь»/«Gammal Ekollon» Workshop эксклюзивна, как и рассказы наших конкурсантов. Авторы сочиняли рассказы, а художники, вдохновлённые их творениями, рисовали. В итоге получился иллюстрированный сборник, наполненный волшебством.

Отдельная благодарность Григорию Родственникову за серию рисунков, подготовленных специально для сборника.

Читайте, наслаждайтесь, и пусть ваши мечты сбываются.

Татьяна Осина и

редакция Литературного Сообщества

«Леди, Заяц & К»:

Сергей Кулагин,

Григорий Родственников,

Дмитрий Зайцев,

Татьяна Осипова,

Денис Моргунов,

Дмитрий Королевский

август 2024 года

Григорий Родственников             КОГДА-ТО В МЕСЯЦ ЧЕРВЕНЬ

Нрав у Хатуна был буйный, непокладистый. Через него и неприятности сыпались на голову, будто горох из худого мешка. Вёсен десять, как из родной Хазарии ушёл, а пристанища так и не добыл. Служил князю Рогволоду полоцкому, потом у киевского Игоря в дружине почти год десятником, уже, казалось, жизнь налаживается — сотню под начало дали, только характер вздорный опять всё напортил. Сцепился с воеводой, обвинил в неправильном дележе жалованья. Хорошо, что смерти не предали. У русов не лучше, чем у хазар, или тех же булгар — кто к верхам ближе, тот и прав. О нурманах и говорить нечего. Эти за золотую марку тебе нож в спину воткнут, хоть трижды прав. А может и нет на свете правды этой? Придумали былины про честь и справедливость?

— Врёшь! — вслух прошипел Хатун. — Есть! Была раньше, когда белые хузары в каганате власть держали! А сейчас сели низкородные…

— С кем говоришь, мил человек? — раздался рядом чей-то скрипучий голос.

Хатун вздрогнул, схватился за рукоять сабли, одновременно ругая себя за неосмотрительность. Тоже мне воин. Задумался, как дурак в воспоминания ударился. Так недолго и с жизнью распрощаться.

Седой как лунь старик смотрел на него снизу вверх. Лицо морщинистое, худое. Одет в длиннющую до колен серую рубаху, простую, без вышивки. В руке посох.

Боевой конь хазарина презрительно фыркнул. Хатун погладил Буяна по шее, потрепал по белоснежной гриве, внимательно оглядываясь по сторонам. Чудно. Был здесь прошлым летом, когда печенеги эту деревню пожгли, ни единого домишки не оставили, а сейчас — смотри, заново отстроились. Странные люди, эти русы, зачем вернулись? Дикая степь рядом, а княжьи крепости далече. Не ровён час — вновь кочевники нагрянут.

Он кашлянул и усмехнулся:

— С тобой, отец, и говорю.

— Со мной? — оживился старик. — Так я вот он! Куда путь держишь?

— Куда ветер дует.

— Вот те на, — удивился дед. — Ветер переменчив. Сегодня на юг дует, а завтра, глядишь, и на север свернёт. Вроде на печенега не похож, но лицо ненашенское, скуластое, а глаза голубые. Кожа светлая и чистая, но славяне так усы не растят. Одёжей и бронью вроде полянин, а меч кривой, да и лук печенежский. Не разберу — чьих будешь?

— Хузарин.

— Тю, — не поверил дед, — видывал я хузар. Не краше печенегов, чёрные да низкорослые, а ты высокий и гибкий, как молодая берёза…

— Из белых хузар.

— Вон оно как, — испугался старик. — Прости, не признал. Это ж ты, как наши князья. А я, пень трухлявый, с тобой как с равным. Коли так — поклон тебе, боярин. — Дед опустился на колени и ударился седой головой о землю.

— Встань, отец, — усмехнулся Хатун. — Был боярин, а ныне простой ратник с пустым кошелём на поясе. Как зовут тебя, отче?

— Ефимка я, — улыбнулся дед, вставая. — Хорошо, что ратник. Да был бы и разбойник — всё одно взять у нас нечего. Но похлёбки из белки налить могу. Хорошая белка, жирная.

— Из белки, говоришь, — рассмеялся хазарин. — Ну, пошли, похлебаем. Только коня привяжу.

В избе было чисто, но пусто. Из всех богатств печь. Из прочего — низкий стол и лавка. На ней и разложил Хатун своё снаряжение.

— Чудные у тебя мечи, — цокал языком Ефимка. — Зачем сразу два? Чай и одного хватит. Печенежские?

— Один булгарский, другой хузарский, — объяснял Хатун. — Я, отче, двоерукий.

— Это как?

— Обеими саблями пляшу.

— Хитро, — поразился дед.

— Только у одной ремень перетёрся. Думал заказать новый, да гляжу, в вашей деревне всего пяток домов, и кожевенной мастерской не наблюдаю.

— Есть мастерская! — обрадовался старик. — Мастер солидный! Имя своё родовое никому не доверяет, а кличут Старый Жёлудь.

— Вот как? И где же этот Жёлудь прячется. На улице признаков не углядел…

— А зачем он нам в деревне? Сам знаешь, от ремесла этого — вонь несусветная. Аж глаза слезятся. А у Жёлудя и подавно. Какими говяшками он кожу смазывает, не ведаю, да только смрад хужее, чем от выгребной ямы.

— Хороший мастер?

— Лучший. В Киеве такого не сыскать. Его даже печенеги не трогают. А ведь народец подлый и жадный. А Старому Жёлудю за работу платят. Не много, но платят. И дочку его не трогают. Он за неё хану Сулчу сбрую выправил — княжескую, с серебряными узорами. А дочка у Жёлудя красавица — глаз не отвести.

— А серебро у него откуда?

— Так, Сулчу и принёс, заказ сделал…

— Ясно. Завтра наведаюсь. Погляжу, что за Жёлудь такой Старый.

* * *

Едва рассвело, Хатун поднялся с лавки, натянул сапоги. Ефимка уже хозяйничал в доме, разливал в деревянные миски какое-то варево.

— Пахнет вкусно, — похвалил хузарин. — Чего состряпал? Вроде белку вчера съели?

— Ты пока бока отлёживал — я в лес наведался. На озере селезня подстрелил. Хороший у тебя лук. Я стрелок не сильный, но с двадцати шагов с третьей стрелы его снял. Две стрелы нашёл, а вот третью не сыскал — извиняй.

Хатун почернел лицом, ухватил деда за рубаху, дёрнул так, что холстина порвалась.

— Пошто чужое взял, смерд! — Уже кулак занёс, чтобы дух вышибить, насилу сдержался. Оттолкнул и процедил сквозь зубы: — Ещё раз повторится — убью!

Ефимка как-то сжался, казалось, стал ниже ростом. Шмыгнул носом, глаза заслезились. Упал на колени, причитая:

— Прости, княже! Запамятовал, кто ты и кто я.

Хатун отвернулся. Что толку дурному объяснять, что чужое оружие взять, что невесту у другого свести. Всё одно не поймёт. Молча облачился в кожаный доспех с нашитыми стальными пластинами, надел пояс с саблей, повесил колчан с налучьем, подхватил седельную сумку и направился к выходу, бросив деду:

— Хватит поклоны бить. Показывай, где кожевник живёт.

— Это я мигом, — заторопился дед. — Видишь лес? Держись по правую руку, там тропинка. Через версту озеро будет, большое. В самом его конце, на полянке терем Старого Жёлудя. Да ты по запаху выйдешь…

Хатун прошёл мимо старика, задел плечом, и Ефимка упал на пятую точку, взвыл, запоздало крикнул:

— А как же селезень?

Хузарин не обернулся, удалялся прочь широкими шагами. На душе было паскудно. Понимал, что прав, и неправ одновременно. Нельзя чужое хапать, но и на безобидного деда кричать не стоило.

Позади протяжно заржал Буян, но Хатун лишь отмахнулся. Это только печенеги от юрты к юрте на конях ездят, потому и ноги у них колесом. А понимающий воин верному другу зря копыта бить не позволит. Пусть отдыхает, сил набирается. От конской выносливости подчас жизнь зависит.

Войдя в лес, Хатун уселся на пенёк и потянул кожаный ремешок колчана, приподнял крышку, считая стрелы. Соврал Ефимка. Не одну стрелу потерял, а целых три. Вот ведь неумелый. Но злости уже не было. Хотя накричал правильно, в следующий раз поостережётся оружие воина брать. В следующий раз… Нет, засиживаться не стоит. Если у русов не вышло, надо у ромеев счастье попытать. Тамошние базилевсы щедро за воинскую сноровку платят.

Вот и дом кожевника. Не терем, конечно, но и не развалина. Даже подклет имеется. Порог высокий. Чем выше порог, тем надёжнее защита от злых духов. Хатун принюхался. Запах был. Но уж не такой, как пугал Ефимка. В киевской гильдии кожевников смрад крепче.

Массивные ставни открыты, знать, хозяин дома…

Про молодого помощника Ефимка не говорил. Высокий, широкоплечий. Но лик ещё детский. Вёсен четырнадцать, не больше, а смотрит нагло, словно князь на шкодливого холопа. Соболиные брови нахмурил, нижнюю губу презрительно выпятил. А в руках у него самострел. Целит прямо в грудь…

— Стой, лиходей! Ещё шаг, и угощу стрелою!

Хазарин остановился. Расставил руки в стороны, демонстрируя, что пришёл с миром.

Мальчишка требовательно дёрнул подбородком:

— Чего надо, пёс?!

— Невежлив ты, отрок, — улыбнулся хузарин, но в душе уже начала расти тёмная ярость. — За такие слова язык отрезают. Гость пришёл, а ты его бранью встречаешь.

— Я гостей наперечёт знаю! — огрызнулся мальчишка. — А ты чужак. Весь оружный. Знать, не с добром пришёл. Проваливай прочь, лиходей!

— Уйду. Только сперва с хозяином поговорю. Позови-ка мне, парень, того, что кличут Старым Жёлудем.

— Нет хозяина! — топнул ногой слуга, а палец аж задрожал на крючке.

И это не понравилось воину. Такой и стрельнуть может. Хатун небрежно потянул саблю из ножен.

— А если я тебе сейчас уши обрежу, щенок?

Видя, как блестит на солнце клинок, отрок сглотнул, губы дрогнули, но наглости не растерял.

— Что мне твоя сабля, разбойник?! Пока ты шаг сделаешь — я тебя стрелой собью! Думаешь, спасёт бронь?! Это свейский самострел — шелом стальной насквозь прошибает!

«Самострел действительно хороший, — отметил про себя Хатун, — но и препираться с наглым смердом достаточно».

Он уверенно шагнул вперёд, и мальчишка с воплем потянул за спусковой крючок. Стрела с визгом понеслась в грудь хузарина. Но тот был начеку. Мгновенный взмах сабли, и перерубленное древко разлетелось в стороны.

— Это как? — опешил мальчишка.

Хатун молча подошёл к нему и врезал кулаком в челюсть. Незадачливый охранник упал на траву и закатил глаза. А когда пришёл в себя, обнаружил, что ловкий чужак придавил ему грудь сапогом, и вытащил из-за голенища нож…

— Зачем? — взвизгнул мальчишка и побледнел.

— Как зачем? — деланно удивился пришелец. — Я же обещал обрезать тебе уши?

— Оставь дурака! — раздался чей-то повелительный голос.

Хатун прищурился, разглядывая нестарого ещё мужчину, но с совершенно седой бородой. Тот стоял на пороге дома, уперев руки в бока. — Раз пришёл — заходи…

Хатун направился за хозяином, неспешно объясняя:

— За слугу твоего — прощения просим. Сам виноват. Нельзя в первого встречного стрелой пулять. Другой бы на моём месте — пришиб парня.

— Не винись. Это моя оплошность — не воспитал челядина. Он из полонян. Хан Сулчу мне его только в этот травник подарил. Замятка паренёк дурной, но добрый, боится не угодить, вот и усердствует.

Хатун вошёл в горницу — огляделся.

— Дом у тебя справный. Метёный, прибранный…

— Не жалуюсь. — Старый Жёлудь пристально разглядывал хузарина. — Да и ты, чую, витязь не бедный. Бронь не рядового воя, на налучье серебро… да и сабелька не простая…

— Сотником был у Игоря.

— Ого. Редко ко мне такие гости заглядывают.

— Наверное, всё больше печенеги наезжают?

Старый Жёлудь нахмурился, закряхтел недовольно:

— Ты вот что, ратник, печенегами меня не попрекай. Сулчу и с киевским князем дела имеет. А я простой работник. Заказали — сделал! А если намекаешь на пожжённую деревню, так не Сулчу тогда набежал. Пришлые разбойники были.

Хатун усмехнулся:

— Не гневайся, хозяин. Не хотел обидеть. Сам к тебе просителем пришёл. Ремень порвался. Хочу новую сброю заказать под две сабли.

— Это можно. На твоего коня хотелось бы глянуть…

— Не коню. Мне на спину.

Старый Жёлудь изумлённо разинул рот, и Хатун не удержался от смеха:

— Глянь, хозяин, — развязал седельную сумку и показал моток переплетённых ремней.

Кожевник цепко ухватил вещицу, осмотрел, поцокал губами:

— Чудная вещь! Слыхивал, но видеть не приходилось.

— Видишь, под мышкой кожа перетёрлась?

— Да уж вижу, что кожа дрянь. Немудрено. На других тоже заусенцы.

— Надеюсь, твоя работа лучше будет…

Мастер презрительно скривил губы:

— Ко мне не зря ходят. Запомни, витязь: Кожа у Старого Жёлудя двуслойная дублёная, в трёх отварах вымоченная — не оборвётся…

— Добро, если так.

Кожевник поднял палец вверх:

— Но и беру втрое против обычного. К тому же на добрые двадцать вёрст других мастеров нет. Работа, конечно, несложная… Одним словом: двести вевериц…

Хатун развязал кошель, вытащил серебряный саманидский дирхем и положил на стол:

— За срочность.

Хозяин ничего не ответил, но глаза радостно сверкнули.

— Тогда прощай, мастер. Когда приходить?

— Так это… К завтрему, на закате, прошу на примерку. Кольца со старой сбруи возьму. У меня кузни нет…

Хузарин кивнул, шагнул к двери и едва не столкнулся с вошедшей девушкой…

Та ойкнула, личико залилось румянцем. А Хатун вдруг почувствовал, как сердце забилось в груди. Незнакомка была чуда как хороша. Зелёные лучистые глаза ожгли до самого нутра и тут же скрылись за длиннющими ресницами. Дева потупила взор и посторонилась, пропуская гостя. А хузарин застыл на месте, на время забыв, зачем явился. Опомнился, поклонился незнакомке в пояс по славянскому обычаю:

— Будь здрава, хозяюшка…

— Не хозяюшка покуда, — подал голос Старый Жёлудь. — Дочка моя. Ниткой кличут. Ну что встала столбом, дурёха? Нечего зенки пялить. Возьми Замятку и ступай на дальний двор, проверь шкуры, просохли ли? Ежели готовы — несите в подклет.

Девушка кивнула и выскочила вон. А Хатун смотрел ей вслед и плавился, что воск. «Коса-то какая золотая, до самых пят…»

Старый Жёлудь неодобрительно зыркнул на него:

— Коли так, витязь — ступай. Работа сама себя не сделает. К завтрему и приходи.

Хатун и не вспомнил, как дошёл до деревни. В голове кружился серебряный туман, а губы сами собой растягивались в улыбке. «Нитка… Ниточка…»

Ефимка сразу углядел перемену в госте:

— Вижу, князь, сверкаешь, как гривна на солнце. Не иначе желудиную дочку повстречал? А я говорил: красавица писаная. Только забудь!

— Отчего же забыть?

— На неё молодой киевский боярин глаз положил. Старый Жёлудь приданое собирает. Он давно мечтает в Киев съехать, только там земля дюже дорогая.

— Страшно за неё. Неровён час — обидят. Места у вас дикие — заступиться некому.

— Это да, — согласился старик. — На светлых богов только надежда. Видел у Жёлудя Велеса в две сажени? Он его сам выстругал.

— Не видел, — вздохнул Хатун, скинул бронь, сапоги и завалился на лавку. Лежал, заложив руки под голову и уставившись в потолок.

— Я тебе селезня оставил… Наваристый супец. Похлебал бы?

Ратник не отвечал. Перед глазами плыл девичий образ. Малиновые губки тянутся к нему с поцелуем. Он прижимает к груди стройное худенькое тельце, гладит пышные золотистые волосы, рука скользит по спине ниже… ниже… Вдруг краем глаза видит, как сбоку вырастает нечто чёрное, безобразное, с клыками на свиной морде. Хатун загораживает собой Нитку, хватается за саблю и… не находит. Чудовище прыгает! Удар!

Хузарин сидел на полу и тряс головой, не понимая, что произошло.

Ефимка покатывался от смеха:

— Эко, ты с лавки навернулся! Привиделось чего?!

— Привиделось, — буркнул Хатун. Молча облачился в доспех, взял оружие и седло, направился вон из избы.

— Куда это? — крикнул в спину Ефимка.

— Коня погуляю.

Буян встретил его радостным ржанием.

— Застоялся, родимый? Давай прокатимся недалече…

* * *

Нитка не смотрела на него, но Хатуну казалось, что слышит, как стучит её сердечко.

— Зачем пришёл? Неправильно это. Не по-людски.

— Мы люди — значит, по-людски.

— А если увидит кто? Батюшка осерчает. Я другому отдана.

— А я не отдам другому.

— Ишь, какой скороспелый. Только явился и уже не отдаст.

— Как увидел тебя — покой потерял. Веришь, никогда со мной такого не было…

— Ты мне тоже глянулся. Только не нужно нам вместе быть. Разные у нас боги, всё разное. Беду чую. Уезжай, Хатун, пожалуйста. Не рви моё сердце.

— Только вместе с тобой. А богов твоих — задобрим. Смотри, какой кинжал у меня, рукоять с драгоценным камнем. Продам — телёнка куплю, или целого быка. Сварогу, Велесу богатую жертву дам. Перуну сам губы кровью намажу… Только будь со мной!

— Страшные вещи говоришь, крамольные, срамные. Опозорить меня хочешь. Боярин киевский не простит, погубит тебя.

Хатун рассмеялся:

— Посмотри на моего коня белогривого! Ветер обгоняет! Посажу тебя в седло, и только нас и видели. В Царьград отвезу, будешь как царица жить…

Хузарин взял девушку за руку, но та выдернула ладошку, спрятала за спину:

— Не смотри на мои руки! Порченые они! Некрасивые! Батюшкины отвары виноваты!

Хатун покачал головой, насильно притянул к губам сухие, покрытые коричневыми пятнами девичьи ладошки, принялся жарко целовать.

— Красивые! Самые красивые!

Нитка всхлипнула, из зелёных глаз покатились слёзы:

— Прошу! Не надо! Зря тебя встретила — слышишь, дубрава шумит? Родовичи гневаются! Уходи, пожалуйста! Не то сердце разорвётся!

Недалеко раздался предупредительный свист. Из-за деревьев показался Замятка. Смотрел угрюмо, на скуле багровел синяк.

— Хозяин идёт…

Нитка ойкнула, заметалась, хотела сигануть в кусты, но поняла — не успела.

Старый Жёлудь уже был здесь. Шёл быстро, теребил седую бороду. Остановился, кивком подозвал дочь, и вдруг без замаха отвесил оплеуху, да так, что золотая коса вверх подлетела.

Хатун дёрнулся, словно сам получил пощёчину, схватился за рукоять сабли, насилу сдержался.

— Ступай в дом! — приказал Жёлудь дочери. Кивнул Замятке, и слуга тотчас исчез среди деревьев.

Хозяин повернулся к воину:

— Не рано ли пришёл, ратник? Сговорились к завтрему, на закате…

Хузарин выдавил улыбку:

— Коня решил выкупать — запаршивился. На озеро веду.

— Коня, говоришь, — прищурился кожевник, — дело доброе. — Повернулся и пошёл прочь.

Стоя по пояс в воде и расчёсывая Буяну гриву, Хатун до крови кусал губы.

«Не отдаст он за меня Ниточку. Был бы, как прежде, высокородным — отдал бы и ещё радовался. А ныне я кто? Рядовой вой с пустым кошелём. И насильно любимую увести не получится. Не посмеет Ниточка без отцовского дозволения. Родовые законы строгие. Скорее руки на себя наложит, чем ослушается…»

С тяжёлой думой вернулся на постой. Ефимка не приставал с вопросами, видел — худое творится с гостем.

Всю ночь не сомкнул глаз, всё думал. Да только ничего не надумал. Лишь под утро забылся коротким тревожным сном.

Пробудился, когда солнце уже высоко над деревьями висело.

Молча хлебал Ефимкину похлёбку, а в голове носились мысли:

«Не тронь не своего! Хороша дева, да не про тебя. Полюбовался, позавидовал чужому боярскому счастью — и хватит. Не губи беззащитную горлицу. Если почует Жёлудь, что позор на дочку навлёк — не пожалеет, забьёт до смерти. У русов родовая честь на первом месте… Плюнь! Выброси из головы! Закатится солнце — пойди за сбруей, оседлай Буяна и скачи подальше от этих мест. На ромейской службе не до любовных утех будет»

Увещевал себя, настраивал на неизбежное, а душа не успокаивалась. Насилу дождался заката. Подхватил всё оружие с лавки, злорадно подумал:

«Если не понравится работа — заставлю паразита переделывать. Спуску не дам! Хоть так за несбыточную любовь отплачу». С тем и вышел на двор. Потрепал Буяна по холке, молвил:

— Жди. Скоро вернусь. А потом и в дорогу двинемся.

Шёл по лесу, размышляя, что сказать любимой на прощание? А надо ли говорить? «Поклонюсь, заберу сброю, и прощевайте! А лучше и вовсе не смотреть на красну девицу. Забыть, будто и не было ничего…»

Ещё издали услышал гул, будто множество голосов.

Хатун упал за куст, прислушался. Точно, голоса, мужские…

Не зря в пограничном отряде у половцев служил — к разведке привычен.

Пополз змеёю неслышно, но быстро. А сам уже по говору разобрал — печенеги!

И впрямь — степняки. Хоронясь за кустами, считал. Не более десятка.

Желудёвый терем грабят.

В тридцати шагах от дома высился кряжистый дуб, а на суку на верёвке висел Замятка, головой вниз. Под ним поганые развели костёр, так что парня лизали языки пламени. Волосы сгорели. От почерневшей головы лишь закопчённый череп остался. Хузарину показалось, что нос разъедает от запаха горелой плоти. Не показалось — так и есть. Страшная смерть была у малого — не позавидуешь.

У костра на деревянном бочонке сидел печенег и калил на огне наконечник копья. Неподалёку на коленях стоял Старый Жёлудь. Рубаха на груди порвана, лицо в крови. Его держали двое.

Остальные кочевники деловито перебирали добытое барахло. Катили бочонки, ругались из-за связок кож. Один намотал на шею с десяток беличьих шкурок, смеялся и лопотал что-то на своём птичьем языке.

Сердце хузарина ёкнуло и забилось. Что с Ниточкой сделали проклятые?!

В душе чёрным вихрем взметнулась злоба. Но воин погасил её усилием воли. Слепая ярость — враг воина. Да и девушки нигде не видно. Если что — горевать после будем.

Хатун не спеша передвинул к животу колчан, привычно отстегнул застёжку. Извлёк лук. Прошептал по-арамейски:

«Не ожесточайте сердца своего, как в Мериве, в день Массы в пустыне…»

Однако надо определить главного разбойника. Печенеги — народ покорный, подвластный, привыкли во всём вожака слушаться. Если главного выбить — остальные растеряются, а это для атаки самое важное. Степняки, конечно, в сече супротив него слабы, да уж больно много чумазых, надо бы уровнять…

Похоже, тот, что у костра — и есть вожак. Одет побогаче остальных, шлем волчьей шкурой обшит, на навершии лисий хвост болтается.

Он как раз закончил коптить наконечник в костре, полюбовался на мерцающее малиновым огнём остриё и обратился к связанному пленнику на славянском языке:

— Урус любить Перун. Перун любить огонь. Огонь спрашивать старый шакал: где золото?

Из-под волчьего шлема торчало загорелое ухо, на мочке серьга…

Повыше серьги и вогнал Хатун калёную стрелу.

Печенег замер, выронил из рук копьё, да и свалился мордой прямо в костёр.

Прочие разбойники и не сообразили сразу, что произошло. А хузарин встал во весь рост и ну стрелу за стрелой всаживать, как на стрельбище, когда демонстрировал киевскому князю свою сноровку.

Вместе с вожаком четверых успел положить. А пятый ловок оказался — отбил кривой саблей летящую смерть, заорал, указывая на Хатуна. Другие тотчас за оружие схватились. Выходит, ошибся — этот главный!

Только это уже значения не имело. Подхватил ратник обе сабли, ножны смахнул и с волчьим воем на врагов кинулся. Вой этот нурманы придумали, когда в набег шли. Потом и половцы переняли. Жуткий, пронзительный, до самого сердца доходящий. С непривычки обделаться можно. Вот и печенеги замерли. А Хатун прыгнул на них, и пошла двоерукая пляска. Только срубленные головы да руки, сжимающие сабли, прочь полетели. Троих зарубил играючи. А с тремя оставшимися повозиться пришлось. Эти матёрые. В кольцо взять решили. Только хузарин не позволил к себе за спину зайти. Вращал клинками, что бабочки крыльями. Прыгал, отскакивал. А когда самому ловкому ноги подрубил — с остальными разделаться несложно оказалось. Одному живот распорол наискось, так что кишки вывалились, другому в горло остриём ткнул, так что вражина кровью захлебнулся.

Осмотрелся Хатун, добил раненых, вытер сабли о замшевый халат одного из мертвецов и только после этого к Старому Жёлудю подошёл. Разрезал верёвки на руках, не удержался — сказал:

— Ты же уверял, что дружишь с Сулчу…

Кожевник ответил не сразу, сначала размял затёкшие кисти. С трудом поднялся, пнул сапогом убитого кочевника и проворчал:

— Сулчу — эти цопон. А эти поганцы — кангары орхонта Куэла — мелкого хана. Сулчу, если узнает, шкуру с него заживо сдерёт. Не их это земля, в тайне пограбить пришли…

— Да мне плевать! Что с Ниточкой?!

— В порядке. У меня в порубе лаз секретный имеется. В лес ведёт. Как кутерьма началась — велел бежать.

У Хатуна отлегло от сердца. Про себя прочёл иудейскую хвалебную молитву, посмотрел на темнеющие небеса.

— Ночь скоро. Что с покойниками делать?

— Замятку нынче же похороним. Смерть за меня лютую принял. Пытали его, а он и не знал ничего. А с погаными… скажи старосте, пусть мужиков пришлёт. Оттащат проклятых подальше в лес, на прокорм зверью. Всё-таки ты деревню спас. После меня — к ним бы пришли.

Хатун взвалил мёртвое тело Замятки на спину, спросил:

— Куда нести?

— Честь парню окажу, на родовом могильнике устрою. Только курган рыть не буду. Не родич он мне — челядин…

Сложили погребальный костёр. Запалили. Стояли молча. Хатун смотрел, как дрожат и извиваются на горячем воздухе врытые в землю славянские идолы, словно живые, тени под ноги отбрасывают. Неприятное зрелище, отвернулся.

Старый Жёлудь потянул его за рукав:

— Пойдём. Поутру сам всё доделаю.

Пришли в дом. Сели друг напротив друга. Кожевник положил крепкие руки на стол, побарабанил по столешнице.

— Знаю, о чём думаешь… Чем отдариваться буду… Я, витязь, законы предков не нарушаю. Живот мой дорого стоит. Без меня пропадёт дочка. А без неё и живот Старому Жёлудю ни к чему.

Хатун напрягся, ждал продолжения. Самый момент попросить руки Ниточки…

— Печенеги не зря Замятку пытали, — продолжал кожевник. — Есть у меня сбережения. На приданое дочке копил и на дом в стольном граде. Но раз такое дело… Четверть от всего отдам. Как боярин заживёшь…

Хатун покачал головой:

— Не нужны мне твои богатства. Не в злате счастье. Отдай за меня Ниточку. Не могу без неё. Прикипел намертво. Всеми богами заклинаю — отдай!

Старый Жёлудь опустил голову, сжал кулаки. Молчал долго. Хазарин не торопил, а сердце в груди галопом скакало: ужель откажет?!

Поднял кожевник голову, в глазах холод. Твёрдо произнёс:

— Возьми деньги.

— Нет! — также твёрдо ответил Хатун. — И приданого не надо.

Мастер вскочил на ноги, так что лавку едва не опрокинул, навис над ратником, брови нахмурил. Смотрел, будто взором испепелить хотел. Потом недобро усмехнулся в усы:

— Прыткий ты парень. Вижу — не отступишься. — Повернулся, взял с полки кувшин запечатанный, поставил на стол. Добавил две глиняные кружки:

— Коли так — согласен. — Вытащил из-за пояса нож, перерубил узкое горлышко кувшина и плеснул тёмную как кровь жижу в обе кружки. — Вино ромейское… для важных гостей берёг.

«А руки дрожат. Эво сколько добра на стол выплеснул, — отметил Хатун, ликуя от радости. — Получилось! Моя Ниточка!»

Выпили. Жёлудь вытер губы ладонью, подмигнул будущему родичу:

— Про свадьбу завтра обговорим. Ступай к старосте, пусть люди факелы запалят и идут, не мешкая. Нынче червень на дворе — завоняют разбойники.

Ефимка при его появлении сонно отозвался:

— Чего неймётся, княже? Ночь на дворе. Вставать скоро, а ты только заявился…

— Печенеги.

Дед скатился с печки, заметался:

— Далече?

— На двор Жёлудя наехали. Только я их побил.

— Уффф, — простонал старик. — Думал, кончусь от страха. А кто был-то? Сулчу?

— Чужие. Кожевник имя хана назвал, да я не запомнил. С десяток всего. Или разведный отряд, или просто озоровать пришли.

— Если разведный — плохо. Значит, и остальные нагрянут. Неужели один весь десяток побил?

— Тебя на выручку не успел позвать, — усмехнулся хузарин.

— Вот беда-то, — запричитал Ефимка. — Печенеги нас не трогают, после прошлой весны с нас взять нечего. А теперь за своих — всех вырежут.

— А что же мне, смотреть, как терем Жёлудя потрошат да его самого живьём жгут?

— Это, конечно, — согласился дед.

— Жёлудь велел тебе к старосте бежать, мужиков взять и к нему — мертвецов в лес оттащить.

— К старосте? — хмыкнул Ефимка. — А чего к нему бежать? Я староста и есть.

— Ты?! — удивился Хатун.

— А то как же, — дед выпятил грудь. — Общим криком и избрали. Только мужиков нема, одна немощь вроде меня. Да и, к слову, Жёлудь нам не указ. Пущай сам мертвецов таскает.

— На поляне печенеги не обобранные. Что найдёте — всё ваше.

— Тю! — осклабился старик. — Без нас обдерут. Старый Жёлудь жмот известный, давно прибрал, что плохо лежит.

— Там лошади стреноженные…

— Лошади?! — обрадовался Ефимка. — Это другой разговор. Лошадки в хозяйстве завсегда подарок. Тогда я это, побегу, конечно!

— Беги, — одобрил Хатун и принялся стаскивать с себя бронь.

На душе было легко и спокойно. Большое дело сделал — любовь свою отстоял.

С тем и полез на печку. Хорошая, тёплая овчина, Ефимка постель нагрел.

* * *

Проснулся с улыбкой, с хрустом потянулся. Староста, видать, давно вернулся, возле печи вязанка дров. На столе в деревянной миске какое-то варево.

Хатун натянул сапоги, глянул на сложенные на лавке доспехи и разочарованно присвистнул. «Эко извозился! Надо было вчера чистить, а ныне печенежская кровь глубоко в кожу въелась». Со вздохом пошёл на двор, долго бронь тёр рогожей, полировал стальные пластины. За работой и полдень встретил.

Ну, пора и к Жёлудю наведаться. Человек он правильный, не должен в уговоре вспять повернуть. Однако надо по местному обычаю о сватах озаботиться. Хотя, кроме Ефимки более и сыскать некого. А кого в подручные взять — староста и сам определит.

Хозяин встретил его, сидя за столом. Под глазами круги, плечи понуро опущены. Видать, не спал. Перед ним кувшин зелёного стекла с узким горлом, пустая кружка.

«Горе заливает, что ли?»

Увидев гостя, махнул рукой, приглашая садиться.

Молча до краёв наполнил кружку, подвинул Хатуну.

Хузарин сел:

— Благодарствую.

Выпил до дна, похвалил:

— Отменное вино. Лучше вчерашнего…

— Лучше, — согласился Старый Жёлудь и отвернулся.

Помолчали. Хатун не лез в разговор, понимал: не люб такой зять Жёлудю, только деваться некуда — слово дал.

— Пойдём на воздух, — неожиданно предложил кожевник. — Всю ночь здесь сижу. Ноги хоть разомну. — Вылез из-за стола, толкнул кулаком дверь. Хатун последовал за ним.

Шли долго. Хозяин впереди, гость сзади.

— Куда идём? — не выдержал хузарин.

— Уже пришли, — ответил Старый Жёлудь и обвёл рукой окружающий лес. — Чуешь, тишина какая? Птица голос не подаёт, лист древесный не дрожит. Заповедное место. Сюда Мара приходит. Покидает ледяные чертоги, садится на тот пенёк, песню напевает и прядёт пряжу судьбы…

— Мара? Марена, что ли? Откуда знаешь, что приходит?

— Видел её, — со вздохом ответил кожевник и пристально взглянул в глаза Хатуну. — Говорил с ней. Она мне судьбу открыла. Слышишь, шепчут? Это духи-моры слова её повторяют.

В голове у хузарина действительно шумело. То ли вино дюже хмельное, то ли впрямь заколдованное место. На лбу выступил пот. Лицо Старого Жёлудя расплывалось, дрожало, словно отражение в воде. Ноги вдруг отяжелели, подломились. Он рухнул на колени, а потом и вовсе завалился на спину.

Кожевник навис над ним, заговорил быстро, отрывисто, словно боялся, что не успеет всего поведать:

— Не могу я отдать тебе дочку. Другая у неё судьба. Не знаю, счастливая или нет, только с тобой у неё и вовсе светлого пути не будет. У кметей век недолог. Сам бы погиб и её погубил. Не гневайся на меня, витязь. Ради кровинушки против совести пошёл…

Хатун закрыл глаза, ощущая только слабость и холод в теле. Где-то на границе между явью и навью увидел он прекрасный лик юной зеленоглазой девы и прошептал её имя:

— Ниточка…

* * *

Нитка вошла в дом улыбаясь. «Ай да Хатун! Сумел сладить с батюшкой. Отдариваться заставил. Каков ловкач!»

Взгляд её упал на зелёную бутыль на столе, и сердце сковал ледяной ужас. Вспомнились слова отца: «Не тронь этот сосуд! В нём отрава ромейская. Коли случится так, что лихие люди в дом нагрянут, побьют нас до смерти, но и сами сдохнут, аки псы поганые…»

Выбежала с криком из дома, побежала в лес. Знала, куда отец молодца повёл. К заповедной роще, куда, по его словам, приходит грозная, но справедливая богиня — дочь Сварога и Лады.

— Мара милосердная, — шептала девушка, — не отбирай любимого! Пощади! Не о бессмертии Хатуна прошу, не о чудном долголетии, что дала ты сыну своему, Богумиру, а лишь о малом времени счастья! Хоть год, хоть месяц с милым!

Прибежала и поняла — опоздала. Увидела отца и лежащего на траве любимого. Отобрал батюшка негаданное счастье. Растоптал сапогом, как малый только рождённый нераспустившийся цветок.

Упала на землю с рыданиями, царапала лицо ногтями до крови, кусала некрасивые, порченные горячими и смрадными зельями пальцы. А потом затихла. Долго смотрела в небо. Лазурь и снег облаков. В такие цвета обряжается красавица Марена по осени, когда приходит в мир ясноглазая, черноволосая, с серпом луны в руке, даруя одним процветание, другим гибель.

Ниткина осень уже наступила…

Вернулась в дом, сунула в мешок длинную кожаную верёвку. И пошла поглубже в лес.

Вот и сук подходящий. Связала петлю, подёргала, проверяя на прочность, и горько усмехнулась, вспомнив слова тятеньки:

«Кожа у Старого Жёлудя двуслойная, дублёная, в трёх отварах вымоченная — не оборвётся…»

Сергей Кулагин
     ФАЗА«ПАРАДОКСАЛЬНОГО»СНА

Бегу вдоль реки что есть сил, а когда они заканчиваются, падаю в воду. С детства воды боюсь, и плавать не умею. Тону у берега, как топор. Ей-богу, стыдно!

Переход из одного сна в другой проходит тяжело. Лежу весь в поту, грудь сдавливает от боли, еле дышу. На часах пять часов утра…

— На столе абонемент в бассейн, — говорит знакомый голос.

Шаги, скрип открывшейся двери.

— Хорошо, — устало отвечаю, не поворачивая головы, нет смысла, у двери стоит «другой я», в испачканном и рваном халате.

«Другой я» — это я, правда, постаревший и осунувшийся. Ему сорок девять лет, у него длинные седые космы, пигментные пятна на открытых участках тела, покрасневшие глаза. Да, мы разные, но только внешне. Понимаю, звучит бредово, но именно так заканчивается фаза моего «парадоксального» сна. Мечусь из сновидения в сновидения, а выныривая из иллюзий, общаюсь с самим собой, прежде чем проснуться.

Первое время пытался игнорировать сей феномен. Вздыхая, «другой я» через несколько минут исчезал, а сон повторялся. Снова и снова, пока суть сказанного не въедалась в подкорку. Мозг настойчиво требовал выполнения поставленной «другим я» задачи, не выдерживаю и выполняю всё, что он требует.

«Другой я» — это я, сомнения отпали, после рассказал об автокатастрофе, в которой погибли родители, о переживаниях, слезах в подушку. Последнего знать никто не мог, только я, ведь это мои переживания, мои слёзы… Учёба в университете, куда поступил сразу по окончании школы, помогла пережить разлуку с родными, а через год мне начали сниться сны.

Моя жизнь стала намного интереснее и насыщеннее. В реальности осваиваю биоинженерию, а в сновидениях «другой я» учит меня адаптироваться к быстроменяющейся обстановке, приспосабливаться к стрессам, переориентироваться и принимать решения, а ещё стрелять, метать ножи и драться. Порой появляется ощущение, что «другой я» к чему-то меня готовит. К чему-то страшному, что случилось в его жизни и обязательно произойдёт в моей. Не раз пытался поговорить с ним об этом, но, видимо, с годами я стал не особо разговорчив.

— Плавать научись, — говорит «другой я», — это важно.

Снова скрипит дверь. Ушёл, но это ненадолго, вечером обязательно заявится в мой сон, с очередным испытанием.

* * *

Утром учёба, вечером бассейн и тир. Домой приползаю без сил. Ужинаю и валюсь спать. «Другой я» приходит и молча стоит рядом с кроватью. В такие ночи, кроме него, мне ничего не снится. И вот, наконец, он прерывает молчание:

— Ты готов.

— К чему?!

Сукин сын ушёл, не ответив, а через мгновение, внедорожник, за рулём которого я оказался, врезался в стену…

* * *

Я помню каждый сон. Помню в мельчайших деталях. Воспоминания всегда яркие. Вот и сейчас помню цвет машины, запах горелой резины и боль. Проснувшись, продолжаю её чувствовать. Кажется, будто она медленно растекается по телу, и её не остановить. Кожа горит и плавится, а я, хрипя, ощущаю, как она отделяется от тела. Кричу и теряю сознание.

* * *

— Опять ты?

— Угу, — беззлобно откликнулся «другой я».

Пожимаю плечами, плевать, боль отступила — это главное. Где-то глубоко внутри она ещё теплится, но мне определённо легче.

— Какое-то время ты не сможешь двигаться, — словно не замечая моего безразличия, говорит «другой я», — это временно, успокойся.

Суть сказанного наполняется смыслом, разум отдаёт необходимые команды, пытаюсь пошевелиться, но даже моргнуть не могу… Я обездвижен, но могу говорить.

— Что со мной?

— Сонный паралич.

— Это из-за аварии, да?

— Она всего лишь способ подготовить мозг к операции, которая, кстати, прошла успешно.

— О чём ты?!

— Мир, в котором живу, полон хаоса. Изменить ход истории невозможно, вот я и решил изменить тебя, чтобы самому выжить в будущем.

Хочу проснуться, чтобы не слушать бредни «другого я», но не могу. Боль возвращается. Цежу сквозь зубы:

— Что сделал?

— Кожу, — «другой я» подался вперёд, его глаза блеснули, — я содрал с тебя кожу.

Переосмысливаю сказанное. Страха нет. Ерунда какая-то! В какие только зарубы не попадал в сновидениях. Тонул, в меня стреляли, ранений и переломов не счесть. Наяву всё оставалось неизменным — учёба, тренировки. И всё же неплохо бы увидеть себя со стороны.

Способность управлять телом возвращается вместе с болью. Такс… Качаю головой влево — вправо. Смогу управлять телом, смогу покинуть этот страшный сон, и дай бог вернусь в реальность. Пытаюсь поднять руку, но не могу, хотя пальцы уже двигаются.

Заметив мои телодвижения «другой я» достал шприц с неизвестным содержимым и сделал мне укол. Боль отступает, но я снова перестаю чувствовать тело. Вот гадство!

— Расскажу немного о событиях в будущем, — говорит «другой я». — В тридцать я начал мастерить подарки из кожи. Удивительно, но старину любят во все времена. Через год, когда количество заказов возросло, моё хобби превратилось в ремесло. К тому времени основная работа уже не приносила ни удовольствия, ни прибыли. Биоинженерия — умирающая профессия, не поверишь, нас заменили роботами. Тогда-то я и открыл кожевенную мастерскую «Старый жёлудь». Ты знаешь, люблю творить руками, хоть кожа и тяжёлый в работе материал, а в будущем ещё и очень редкий.

Каким-то шестым чувством осознаю крывшуюся в «другом я» опасность. На меня накатывает паника, мысленно повторяю одно-единственное слово: «кожа». «Другой я» продолжает рассказывать:

— Первое время работал над косметическими протезами с высоким уровнем имитации кожи. Сделанные конечности рук с прорисованными венами, фалангами пальцев и даже ногтями, которые можно красить, моя гордость. Через три года и я стал богат, известен, а потом на мир обрушился чёртов апокалипсис, принёсший разрушения, голод и болезни.

Мысли в моём разуме отбивают чечётку, отказываясь воспринимать нарисованное «другим я» будущее. Плевал я на будущее и на него. С меня срезали… кожу. Череп гудит, ладони вспотели. С ненавистью смотрю на «другого я», не в силах поверить, что он это я. Ещё немного, и мой мозг взорвётся от перенапряжения.

— В тридцать пять у меня на коже появилась небольшое серое пятнышко. Заметил, когда оно начало чесаться. Решил заменить. Несколько недель искал подходящего младенца. Не смотри так, с кожей рисковать нельзя. А когда подлатал себя, появились другие пятна, много. Помню, ничего не придумав, напился до свинячьего визга и вырубился. И, знаешь, в сновидениях нет мучений, нет страданий, главное — придумать сон поинтереснее.

— Ерунда, никто не знает, что может присниться, а большая часть увиденных сновидений, в первые минуты после пробуждения вообще забываются навсегда.

— Ты прав, но если научиться управлять сновидениями, дело обстоит иначе: можно планировать сны, править сценарии не просыпаясь. Звучит фантастически, чтобы быть правдой, но сейчас ты в моём осознанном сне.

— То есть мои сны — твоих рук дело?

Зачем спросил не знаю, всё и так ясно. Скорее всего, из-за страха, страха перед самим собой, вернее, перед тем, кем стану в будущем.

— Увы, сон не лечит, а на пересаженной с младенцев коже со временем также появляются раковые опухоли. Ты должен меня понять, я пытался выжить.

Понять?! «Другой я» бесчеловечен, он садист и маньяк. Я бы умер… но я — это он. Плачу от бессилья и стыда…

— А потом я понял, что никакая имитация не сравнится с оригиналом, и пересадил себе твою кожу.

Выйти из этого страшного сна — всё, что меня волнует. Есть несколько техник выхода из сновидений. Во-первых, позвать на помощь, но в его и моих снах только мы. Во-вторых, частые моргания — сигнал к пробуждению. Пробую, не помогает. В-третьих, заснуть, изменить сценарий сновидения, чтобы проснуться в реальности. «Другой я» — умеет, я — нет.

— Ты не переживай, в качестве импланта взял кожу с живота и грудины. Через десять дней на мне всё приживётся и продолжим. Лоскут, за лоскутом, главное — не дать тебе умереть, ведь тогда умру я. Вот только не могу держать твой мозг в постоянной «отключке», может пострадать сердечно-сосудистая система, повысится риск получения ишемической болезни сердца, а я себе не враг. Паралич держит тебя в одной фазе сна. Всё ты достаточно узнал, теперь спи.

«Другой я» снова достал шприц, мне нужно, чтобы он продолжал рассказывать. Обрету контроль над телом, обрету свободу. Всё что нужно — время.

— Почему ты назвал мастерскую «Старый жёлудь»?

Я ждал рассказа о символе плодородия, процветания, духовной энергии, произрастающей из зерна истины.

— Настойку из желудей делал, — рассмеялся «другой я», — Необычно, но полезно. Вкус схож с коньяком. А когда апокалипсис случился, ещё и кофе.

Один из заядлых ценителей кофе как-то сказал, что кофе должен быть горячим как ад, чёрным как чёрт, чистым как ангел и сладким как любовь. Представив чашечку божественного напитка, я закрыл глаза и уснул…

* * *

Солнце настойчиво пыталось пробиться сквозь ресницы. Неохотно открываю глаза, осматриваюсь. Полуразрушенные дома, покорёженные автомобили, ветер, пыль. Реальность обескураживает.

В трёхстах метрах, над непримечательным входом в бункер висит потёртая временем вывеска — «Старый жёлудь». Достаю из кармана брюк смартфон, кручу в руках бесполезный гаджет и, вздохнув, убираю обратно, издав нечленораздельный торжествующий вопль: «Нашёл! Чёрт возьми, нашёл! Нашёл!»

Пробую встать. Тело всё ещё отдаётся болью. Удивительно, что вообще держусь на ногах. Подбираю с земли рельсотрон, закидываю за спину, медленно иду к бункеру. Каждое движение даётся с трудом. Периодически кружится голова. Тело работает на пределе возможностей. Во мне сотни две датчиков: оптические, звуковые, инфракрасные, тактильные, датчики положения и температуры. С их помощью «слышу» и «вижу» всё вокруг.

Появляются фантомы снов, отрезанные явью. Все они — это я. Подходят, смотрят. У двадцатичетырёхлетнего меня кожа лоскутами свисает с обгоревшего лица, на руках ожоги, одежда похожа на обуглившуюся бумагу, но он как будто не чувствует боли, пытается улыбаться. Ему пришлось труднее всех, несомненно. Первым, бросив вызов «другому я», он научился спать по несколько часов в месяц, подарил надежду. Вот и сейчас он, скалясь, говорит:

— Васин, ты словно из ада вылез.

— Насчёт ада ты не ошибся, — киваю, с горечью вспоминаю последний сон и проигранную «другому я» схватку. За тридцать лет их было не счесть, и я не во всех побеждал. — Он в бункере?

— Уже час, — прищурившись, кивнул двадцатидевятилетний фантом. — Кожу с себя срезает. Сам-то ты чего так долго?

Двадцатидевятилетний — это мой ноу-хау. Он — я в своём сне, а точнее, подмена меня, ради апгрейда кожи и тела. Подмена позволила вырезать ненужные гены, создать идеальную кожу не подверженной болезнью. «Другой я» этого не знает. Сегодня тот самый день, когда на его теле появятся сегментные пятна. День гибели первого младенца, чего допустить нельзя. Каждый прожитый год приближал меня именно к этому моменту. Моменту истины. И мне страшно, сегодня подмена откроется и либо я останусь человеком, либо превращусь в бесчеловечную тварь.

— Программное обеспечение дико глючило, — хмыкнул я. — Чуть из сновидения не вылетел, но теперь всё в порядке.

Рывком открываю дверь, понимая, что обязан «другому я» жизнью, но сегодня один из нас умрёт. Должен умереть, иначе завтра в мире на одного монстра станет больше…

Леся Шишкова
ПАРАЛЛЕЛЬ

Амбре от кожевенного посёлка щедро разносилось над рекой. Чем ближе приближался брат Авелло к месту назначения, тем сильнее становился невыносимо разящий запах, раздражающий обоняние не только человека, но и животных.

Лошади тихонько ворчали, всхрапывали и мотали гривастыми головами, пытаясь избавиться от головокружительного наваждения. Погонщик стоически терпел, зная, что за следующим извилистым меандром обстановка изменится, и дышать станет легче.

Он не любил эту свою повинность. Но в посёлке ждали очередные поставки дубовой коры и желудей, что высились за его спиной горой из холщовых мешков. Дубильный и покрасочный материал требовался кожевникам клана «Старый жёлудь» в гигантских количествах. Дубовые рощи королевства не справлялись с задачей, и необходимые ингредиенты приходилось втридорога покупать у соседей.

Кожи мягкие и податливые на ощупь, по гладкости не уступающие драгоценным шелкам, благородного коньячного цвета. Мастера клана «Старый жёлудь» славились своим искусством на весь континент и за его пределами, продавая результаты своего труда не только в виде выделанных шкур, но и готовых изделий.

Брат Авелло, наморщив мясистый нос, потянулся к кожаному кисету. Растянув плетёный шнурок, извлёк трубку, заботливо набитую добрым табаком. Прикусил загубник, предвкушающе крякнул и сделал первую затяжку, с удовольствием ощущая, как мягкий вишнёвый дым вытравливает из носа ядрено смрадный запах кожевенного производства.

В посёлке его встретили радостными криками и дружескими похлопываниями по плечу. В бытность свою ратником нынешний возница со многими из братьев отведал ни один пуд едкой соли, сражаясь со злом, прикрывая незащищённые тылы.

Узнав, что брат Стар занят изготовлением пергамента, Авелло направился в нужную сторону. Обогнув зольные ямы, где вымачивались шкуры перед удалением волосяного покрова. Обошёл многочисленные рамы с растянутым для мездрения серповидными ножами материалом. Приветственно помахал рукою подмастерьям, что в поте лица натирали пемзой подготовленные кожи.

В одноэтажной постройке было сумрачно и зябко. Разнообразие ароматов от застарелого человеческого пота, до пряно тяжелого парфюма наперегонки витало с пыльной взвесью, что дымчатыми клубами замирала на фоне тусклых лучей света.

Листы будущего пергамента светились в полумраке потусторонним эфемером, создавая в помещении атмосферу то ли сказки, то ли наводя мистический ужас на неподготовленного посетителя.

Брат Стар низко склонился над рабочим столом и любовно оглаживал мозолистыми ладонями, покрытыми мучным мелом, будущий книжный лист. Он вглядывался в светлую поверхность, словно на ней прямо сейчас проступали чернильные знаки буквенной вязи. Мастер будто читал невидимые строки, складывающиеся в никому не ведомую истину.

Авелло неловко кашлянул, привлекая внимание брата по клану. Кожевник ничем не выдал своего удивления или волнения. Не оборачиваясь, он усмехнулся и махнул рукой в сторону гостя.

— Приветствую тебя, брат Стар, — посетитель с добродушной улыбкой окинул взором морщинистое лицо, заросшее седой бородой и усами, — не соблаговолишь ли пройти со мной в более удобное место для беседы?

— Рад тебе, брат Авелло, — хозяин мастерской подхватил с высокой спинки стула замшевую куртку, — ты, как всегда вовремя, к обеденной трапезе.

— Ничего нет лучше горячей похлёбки после долгой дороги, — толстяк растянул в добродушной ухмылке полные губы, — а к щедрому угощению и разговор приятный требуется.

— Ну, это смотря с какими вестями ты к нам пожаловал, — старый мастер, отряхнув ладони, протёр холстиной насухо взопревший крепкий ещё торс, накинул куртку и решительно покинул помещение пергаментной мастерской.

— * *

— Письмецо тебе от Верховного, — пухлой рукой брат Авелло нырнул в растянутый ворот рясы, пошарил в недрах внутреннего кармана и аккуратно вытянул запечатанный сургучом конверт.

— Удивил ты меня, — собеседник аккуратно, не торопясь вытер руки о тряпицу, промокнул жирные от похлёбки губы, сложенные гузкой, — столько лет ни одной весточки.

— Как зеницу ока берег, — брат Авелло ловко черпал деревянной ложкой остывающее мясное рагу, щедро наложенное в миску дежурным поварёнком посланцу из Цитадели, — ни на минуту не останавливался перекусить или отлить.

— Чтобы ты и без перекуса, — мастер махнул свободной рукой, — не поверю.

Конверт из драгоценной бумаги, стоившей немалого количества золотых монет, обжигал подушечки пальцев. Отсутствие карманов, куда можно было спрятать послание, множество любопытных глаз — всё мешало вдумчивому прочтению секретного содержимого, что Верховный клана «Старый жёлудь» предпочёл доверить бумаге, нежели передать на словах.

— В общине всё по-старому, — брат Авелло неспешно рассказывал новости о жизни клана, — стажёров тут из целительского прислали. Девчонки одни. Молоденькие, худые все, за что только душа держится.

— А тебе бы только подержаться, — Стар усмехнулся, глядя на давнишнего знакомца.

— Не мели ерунды, — толстяк добродушно отмахнулся, — они мне в дочки, а то и во внучки годятся. А ты про подержаться.

— Ну, так реноме у тебя, — кожевник нашёл, наконец, куда примостить послание, засунув конверт за широкую полосу ремня рабочих штанов, — помнится…

— Уймись, Стар, — Авелло перебил собеседника, — когда это было. Ты лучше послушай, какую я тебе историю расскажу.

— Весь во внимании, друг мой, — старик обнял глиняную кружку с горячим взваром морщинистыми ладонями.

— Девчонки эти из одной группы…

Брат Авелло увлечённо приступил к рассказу о новобранцах целительницах. Историй было много, потому как нападения выходцев из бездны участились. Монстры хаотично прорывали ткань мироздания и выползали в самых неожиданных местах. Иногда это был непролазный лес, где они могли расплодиться прежде, чем выйти к близлежащему поселению. Порой чудовища, словно выйдя из страшной сказки, проникали в этот мир из-под младенческой колыбели, беспощадно расправляясь со всей безмятежно спящей семьёй.

— Вызовов много, — толстяк сокрушённо покачал головой, — Цитадель едва справляется. Сдаётся, и послание Верховного с этим связано.

— Ты же знаешь, брат Авелло, — мастер пожал плечами, — я давно отошёл от дел. Да и куда мне, старику, тягаться с молодыми воинами. Силы не те, да и сноровка.

— А опыт, — толстяк достал из кисета трубку с любимым вишнёвым табаком, — опыт никуда не делся.

— Ты со своим опытом, — Стар решительно поставил пустую кружку на стол, — молодым в сто раз больше фору дашь, а тебя в извозчики списали. Так что не болтай почём зря, а отправляйся-ка устраиваться на ночлег, а мне работу еще закончить надо.

— * *

— Брат Стар, ну, как же это, — Герко, десятилетний мальчишка, взятый кожевником в подмастерья, плаксиво гундосил, наблюдая за сборами наставника, — а как же я теперь? Что же мне теперь без вас-то?

— Не разводи сырость, мальчик, — старик ласково провёл мозолистой ладонью по вихрастой, неровно остриженной голове, — по делам еду. Вопрос решу, обратно вернусь.

— А если нет, — воспитанник ещё больше захлюпал носом, — если в дороге что приключится. А вдруг в столице кто на вас нападёт, да прирежет в тёмной подворотне.

— Ну, ты прямо ужасов напридумал, — старик добродушно ухмыльнулся в седую бороду, — или ты во мне сомневаешься?

— Ни в жизнь, — Герко с фанатичным блеском в глазах взглянул на старшего товарища.

— Ну, вот и не надо, — брат Стар укоризненно покачал головой, — а теперь беги, за тебя никто работу не сделает.

Письмо Верховного Инквизитора клана «Старый жёлудь» не на шутку озадачило мастера. В основном послание изобиловало новостями и проблемами Цитадели. Дотошный руководитель жаловался на недостаток ресурсов, в том числе человеческих. Ужасался участившимся в этом году прорывам материи мира, из которых проникали злобные твари преисподней. Сокрушался, что в столице вновь отвергли прошение об освобождении клановых ратников от ежемесячной сдачи донорской крови для Высших королевства. Удивлялся, что в целители теперь идут только девушки, и даже откровенно слабые парни предпочитают боевое направление.

В конце же брат Стар обнаружил предписание от Верховного Инквизитора явиться в кратчайшие сроки ко двору пред тёмные очи предводителя клана «Старый жёлудь», он же правитель королевства Сангвитэрра.

Мастер невольно окунулся в давнишние воспоминания, связанные с королём в будущем, в те времена ещё почти мальчишкой. Окровавленные, изодранные в лохмотья кисти и предплечья по-юношески тонких рук. Сдёрнутый до затылка скальп. Кусок щеки, болтающийся на растянувшейся коже, обнажившей белёсый частокол зубов.

— Найди жёлудь, — хрипящий шёпот из надорванного горла, — хотя бы один, в нём родовая сила…

И непролазный лес, который пришлось преодолевать ползком, взрывая густой валежник обломанными под корень ногтями, добавляя и так израненному телу ещё больше повреждений. И насекомые, впивающиеся сонмом беспощадных жвал, пробирающихся через кожу до самой печёнки. И старый, иссушенный годами дубовый плод под полуистлевшей шляпкой, что за долю секунды тонет в окровавленном ковшике ладони, изодранной в мясо. И собственный стон, когда существо в бессознательном состоянии смыкает острые клыки на запястье, начинает, причмокивая и довольно урча, вытягивать жизненную энергию с хлынувшим из прокушенной вены кровью.

Что могло понадобиться правителю Сангвитерры от старого кожевника? Брат Стар недоумённо пожал плечами. Но нет смысла гадать на желудях. В дорогу, а там ясно будет.

— * *

Норовистый конь всхрапнул, жалобно заржал, словно малый жеребёнок. Он чувствовал опасность, но не мог понять, откуда ждать беду. Из густых зарослей в любой момент мог появиться противник, будь то зверь лесной или исчадие преисподней.

Брат Стар внимательно вглядывался в сумрак леса, ожидая нападения со всех сторон. В мозолистых пальцах привычно вертел речной голыш на тот случай, если пространство разверзнётся межмировой трещиной, откуда в клубах смрадного дымчатого тумана полезут монструозные чудовища — порождения больной фантазии Богов иного мира.

Лес жил своей жизнью, не обращая внимания на существ, так беспардонно ворвавшихся в размеренный распорядок дня. Пение птиц, стрекот многочисленных насекомых, шуршание листвы, скрип и потрескивание засохших ветвей — всё это звучало слаженно, отточено, словно музыкальная симфония, созданная природным композитором.

Окружающая картина разделилась надвое прямо перед бархатным носом жеребца, заставив резко отпрянуть назад. Всадник едва остался в седле, ловко сгруппировавшись и удержав поводья одной рукой.

Пространственная рана расходилась, разъезжалась, словно кто-то большой и могучий с натугой и дрожащим напряжением раздвигал двойные створки межмирового прохода. Из прорехи густо повалил смрадный дым, обволакивая окружающие деревья в кокон вязкого паутинного тумана.

Брат Стар, наспех успокоив испуганного коня, изловчился и метко запустил речной камешек в сердцевину перехода в потусторонний мир. Чернеющая жадностью утроба с чавкающим звуком поглотила нежданное подношение. Но, столкнувшись с материальной угрозой, превратившейся в поражающий элемент, тьма клокочуще взревела и с громким хлопком свернулась в точку, растворившуюся среди стволов деревьев.

Опытный воин в прошлом, нынешний кожевник, не мешкая, выхватил из крепления справа верный четырёхгранный эсток, вслушался в приглушённые туманом звуки леса.

Они напали сразу с обеих сторон, вцепившись в надёжную кожу сапог. Конь истошно заржал и взвился на дыбы. Мелкие юркие твари, покрытые чешуйчатой бронёй, упорно вгрызались в сыромятную преграду, что стойко сдерживала натиск ядовитых зубов.

Брат Стар ловко, словно тренировал это действие каждый день, метко проткнул остриём эстока нервный узел в основании гибкой шеи сначала одной твари, следом другой, оставив их мёртвые тела в виде украшений крепкой обуви.

Потусторонний туман без подпитки из преисподней быстро растворялся в дневном свете. Беспечные звуки леса с нарастающей громкостью возвращались к привычному состоянию. Но мастер не расслаблялся, а зорко оглядывал окружающую обстановку. Сколько ещё чудовищных порождений проникло сквозь межмировую щель, не известно. Но нет, никто больше не стремился напасть на источник вкусного мяса, поживиться ароматной плотью и густой горячей кровью.

Старик поместил доброе оружие на место, спешился. Из седельной сумки достал припасённые для верного спутника яблоки, конь благодарно заворчал, захрупав угощением.

С трудом, но мастеру удалось разжать челюсти мелких злобных тварей, сведённые посмертной судорогой. Крепкая чешуйчатая броня на спине и боках не давала нанести повреждения тварям, и брат Стар взрезал острым кинжалом беззащитные животы, покрытые свалявшейся колтунами землистой шерстью. Мёртвые тушки с разверстыми кавернами ран бросил тут же, в кустах — лесные хищники доведут справедливое дело до конца.

В небе, словно колокол возмездия, прогремел гром. Из резко налетевших тяжёлых туч на лес обрушился ливень, будто попытка смыть остаточные воспоминания о произошедшем.

Мастер по-стариковски пробормотал под нос крепкое бранное словцо и полез за скаткой тяжёлого кожаного плаща.

— Грёбаный мир, — Стар смачно харкнул в сторону кустов, куда забросил убитых тварей, и накрыл седую голову глубоким капюшоном.

— * *

— Здравствуй, брат мой, — правитель Сангвитерры не сильно изменился с их первой встречи, — рад увидеть тебя после стольких лет.

— Чуть меньше десятка, — ухмыльнулся мастер, тепло обнимая давнишнего знакомца, — что для кровопийцы этот срок — миг.

— Шутить изволишь, — Саннвер добродушно покачал головой, — годы идут, а ты не меняешься.

— Так мы, люди, как ты знаешь, неизменны в своих привычках, — брат Стар хитро подмигнул, смежив морщинистое веко над глазом, покрытым возрастной патиной.

— Присаживайся за мой гостеприимный стол, человек, — король радушно указал на удобный стул, — подкрепись после долгой дороги.

— За мной не заржавеет, — мастер без стеснения принялся за трапезу, — но брат мой названный, Саннвер, не томи прелюдией. Приступай к рассказу, но коротко и по существу.

Повелитель, оттолкнувшись от подлокотников замшевого кресла, медленно встал, прошёлся по комнате, куда пригласил долгожданного посетителя для приватной беседы. Подойдя к окну, долго всматривался в замковую округу, щедро облитую красно-оранжевым солнцем, которое бывает только в конце жаркого лета.

Брат Стар не торопил хозяина замка, с чувством вкушал изысканные угощения, наслаждался приятным вином и внимательно следил за поведением старого друга.

— До тебя, наверняка, доходили слухи, — вампир, наконец, решился приступить к рассказу, — что королевства Сангвитерра и Шинэмор договорились объединиться посредством женитьбы.

— Слыхал, — утвердительно кивнул мастер, — не знал, правда или нет.

— Правительница Шинэмора вынуждена была отдать за меня свою единственную наследницу, — Саннвер мягко улыбнулся, — прелестную и благовоспитанную Виктори.

— Красивое имя, — брат Стар многозначительно поиграл седыми бровями.

— Конечно, рассказчик обнажил острые клыки в лёгкой усмешке, — её матери Светлани, несмотря на способности, всё труднее сдерживать распространяемую крамолу, наветы и заговоры.

— Не женское это дело, — серьёзно покачал головой старый мастер.

— Ещё бабка Виктори так утверждала, — с лёгким смешком Саннвер хлопнул себя по колену, — однако, отдала бразды правления в руки дочери, оставив зятя принцем-консортом.

— Кто вас, правителей, поймёт, — стушевавшись, пробормотал брат Стар, скомкав окончание фразы в бокале с вином.

— Я женился на принцессе Виктори, — Саннвер решительно закончил с предысторией, — подписав брачный контракт на территории королевства Шинэмор. Торжественная же церемония, подтверждающая наше соглашение, должна пройти здесь при всём честном народе и напоказ.

— Я могу лишь поздравить тебя, мой добрый друг, — бородатое лицо старика расчертилось многочисленными лучиками морщинок, осветившись изнутри.

— Не торопись, кровник, — Саннвер предостерегающе вытянул руку, — всё не так радужно, как могло бы быть. Именно поэтому я и вызвал тебя в столицу.

— * *

В комнату, где лежала Виктори, их пропустила вооружённая охрана. Две девушки, отряжённые для ухода за принцессой, склонив головы, юркнули в соседнее помещение, оставив правителя Сангвитерры и старого мастера в компании пожилого целителя.

— Мы делаем всё, что можем, — голос лекаря звучал уверенно, не вызывая сомнений, — но яд оказался слишком силён для столь хрупкого создания. Даже дар эмпатии и сильные доноры не позволяют организму справиться с отравой.

— Сочувствую, — мастер, не отрываясь, смотрел на юную девушку, погруженную в стазис забвения и небытия, — но неужели ничего нельзя сделать?

— Всё, что можно, — целитель был преисполнен собственным достоинством, — мы делаем. Теперь всё зависит от внутренних сил пациентки.

Лекарь неспешно покинул помещение, а старик присел на мягкий пуф у кровати умирающей. Вампир стоял у окна, словно там видел нечто такое, что притягивало взор, не давая отвлечься. Локти его покоились на высоком подоконнике, а подбородок подпирали по-женски изящные пальцы, унизанные драгоценными перстнями.

— И в чём моя роль, не могу понять, — брат Стар нарушил воцарившуюся гнетущую тишину, — ты опять хочешь отправить меня за тридевять земель с невыносимым заданием?

— Задание есть, — Саннвер по-прежнему не отрывал взор от чего-то за окном, — точнее, просьба, и даже не моя.

— Огласи все и сразу, — усмехнулся старик.

— Ты же помнишь, кто такие эмпаты, — король говорил утвердительно, полуобернувшись к собеседнику, — и что восстанавливает их силы.

— Ну, такое не забыть, — ухмыльнулся брат Стар.

— Светлани, мать принцессы через доверенных лиц сообщила мне, — вампир глубоко вздохнул, прежде чем продолжить, — что спасти Виктори можешь только ты.

— Вот те раз, — старый мастер обмяк на маленьком пуфе, скособочившись, словно готовясь упасть, — приехали.

Вампир мгновенно оказался возле друга, поддержав за плечо. Тут же развернулся, шагнул к столу, схватил стакан с водой, подал старику.

— Мало мне быть твоим личным донором, — брат Стар глотнул чистой освежающей воды, — так ты ещё хочешь меня и этой эмоциональной вампирше скормить, кровопийца херов.

— Она умрёт, — Саннвер до боли сжал плечо побратима, — ты наша последняя надежда.

— Оставь меня, — старик надсадно закашлялся, неосторожно поперхнувшись очередным глотком воды, — не хочу видеть твою мерзопакостно прекрасную рожу перед смертью.

— Я верю в тебя, брат мой, — вампир склонил голову и прижал руку к груди над самым сердцем, где тускло блеснул металлом жёлудь на подложке из дубового листа, — и намерен приветствовать тебя утром.

Правитель Сангвитерры удалился, а брат Стар остался наедине с юной принцессой, из тела которой постепенно уходила жизнь. Семьдесят два года — это не такой малый срок при всех учитываемых обстоятельствах. Стойкий солдат инквизиции в прошлом, мастер-наставник для более молодых воинов, нынешний кожевник, лучший друг и побратим короля. Что может быть достойнее для старика, если не жертва во спасение мира и благоденствия объединённых королевств?

Брат Стар через голову стянул колюче шерстяной свитер, по привычке аккуратно сложил на пуф подле кровати, тут же скинул сапоги, снял носки тонкой вязки, улёгшись поверх одеяла, аккуратно освободил хрупкие запястья эмоциональной вампирши от браслетов ограничителей, крепко обхватил мертвенно холодные пальцы широкой натруженной ладонью.

Старик смежил морщинистые веки, и уставшее сознание заволокла тоненько звенящая пелена мрака.

— * *

Тьма была повсюду. Обволакивала сознание, измученное пытками тело, подвешенное на цепях вниз головой. Плотным туманом заползала в уши. Словно извивающиеся черви берушей медленно, с ватной размеренностью, глушила слух. Проникала в ноздри и съехавший на бок беззвучном крике привычной боли рот. Мягко раскачивала, заставляя поскрипывать металлические звенья.

Лишь этот тихий скрежет да глухой стук тягучих кровяных капель о поверхность жестяной бадьи, подставленной под пленника, нарушали мрачную тишину каменного подвала…

Брат Стар не любил эти свои воспоминания, приходящие в ночной душной темноте. Они заставляли мысленно возвращаться к началу жизненного пути в королевстве Сангвитерра, и от этого настроение портилось на несколько дней. С возрастом картинки прошлого потускнели, смазались, разбавившись новыми событиями и впечатлениями. Но иногда, вот как сейчас, мастер прекрасно осознавал происходящее, былое всплывало в памяти резко, ярко, с детальной прорисовкой не только окружающей обстановки, но и внутренних ощущений.

— Я помогу тебе, — надсадный шёпот, эхом отражённый от каменных стен, — а ты мне.

— Пошёл на хер, кровопийца, — молодой ещё брат Стар с трудом пробует открыть залепленные коркой глаза, — просишь помощи у полутрупа.

— Не дури, чужак, — младший из вампиров, освободив полуживого пленника, что-то пытается влить в сведённый судорогой рот, — брат совершил дворцовый переворот, отец убит, я ранен. Меня спасёт только твоя чудодейственная иномирная кровь.

— Если от неё во мне что-то осталось, — парень хрипло смеётся, глотая живительную влагу из принесённой фляжки.

Тьма на секунду упала тяжёлым овечьим одеялом на сознание старика, но тут же снова перевернула страницу книги судеб.

Межпространственный разрыв раскрылся перед ними зигзагообразной трещиной на третий день побега. Чужак едва смог оклематься с помощью чудодейственной настойки, калорийного питания и каких-то магических амулетов, что Саннвер, младший принц королевства Сангвитерра, извлекал, словно фокусник с волшебной шляпой, из заплечной сумки.

Всего половина дня пути до Шинэмора, и они бы попросили убежища у ближайших соседей, но бич этого мира — твари из преисподней, ринулись на молодых людей сплошным потоком.

Юный вампир, почти мальчишка. Он дрался, не уступая противнику. Сначала удерживая в тонкой руки верный Клеймор, потом выпущенными в боевом азарте когтями и клыками. Иномирцу оставалось лишь страховать вёрткого воина, добивая острым кинжалом поверженных тварей.

Саннвер справился со всеми, покрывшись своей и чужой кровью от макушки до пят. Обернулся к спутнику, слегка безумно улыбнулся, обнажив в разверстой щели изодранных в лохмотья губ белоснежные зубы, и упал в хлюпнувшую кровью, ошмётками кишок и внутренностей лужу.

— Жёлудь, — из надорванного горла с трудом вырывается сиплое дыхание, — в нём родовая сила…

Старый мастер уже не сопротивляется течению мыслей, что несут его по реке воспоминаний. Он погрузился в них, смакует, заново проживая такое болезненное и такое знакомое прошлое.

— Ты не понимаешь, Стар, — Саннвер мечется из угла в угол, — если ничего не сделаю, то не смогу простить себе этого.

— Я не для того, чтобы ты вернулся домой и погиб, — парень, набычившись, упрямо смотрит в глаза вампиру, — спас тебя, да ещё и кормлю эти пять лет.

— Тебе что, жалко немного кровавого эликсира раз в полгодика для побратима? — Младший принц Сангвитерры лукаво, словно кокетливая девчонка, склоняет голову к левому плечу.

— Я готов, в отличие от других, всю жизнь снабжать тебя дозой, наркоман хренов, — не выдерживает его собеседник, — но свергнуть старшего родственника, который не погнушался убить отца и покушался на младшего братишку, — это сродни самоубийству.

— Противник силён, — грустно кивает принц, — но я не могу видеть собственного брата и отцеубийцу на престоле. Моё королевство не заслужило такого жестокого правителя.

— У нас слишком мало поддержки, — Стар обречённо опускает плечи, — и не надо мне говорить о клане «Старый жёлудь». Мы всё же не готовы.

— Ты нужен мне, брат мой, — Саннвер смотрит прямо в душу верного друга, — я без тебя не справлюсь.

Тьма заволокла красивое лицо молодого принца, заслоняя его черты дымным туманом небытия. Старик по-прежнему в лодке, что тихонечко покачивается на мелких речных волнах. Вода с тихим плеском стучится в деревянные борта. И брат Стар вновь услышал лёгкий стук в запертую на ночь дверь…

— В твоём мире такие красивые имена, — принцесса Нэрмоа мечтательно улыбается, и её облик плывёт в неясном свете зажжённых свечей, — Светлана, Виктория. Я бы хотела назвать так своих дочерей.

— И что же тебе мешает? — Стар невольно улыбается в ответ. Он никогда не мог сопротивляться обаянию этой девушки.

— Протокол, — она грустно пожимает плечами и обхватывает коленки, укрытые ночной рубашкой, — правила там всякие. Ну, ты знаешь.

— Просто кого-то угораздило родиться принцессой, — иномирец, сидя с девушкой на кровати плечом к плечу, шутливо толкнул соседку в бок.

— Я не смогу без тебя, — принцесса порывисто вскакивает, обнимает ночного собеседника, прижимаясь всем телом, — останься. Пусть Саннвер возвращается домой, он не может иначе. Но тебя там никто не ждёт, ты не сможешь вернуться в свой мир. Так оставайся здесь, со мной.

— Я обещал принцу, — Стар ласково прижал девушку к себе, погладил по волосам, заплетённым в косу, — и дело не в том, что я мечтаю вернуться в свой мир. И даже не в том, что Я — личный донор вампира.

— Ты боишься меня? — Нэрмоа недоверчиво вглядывается в его лицо, прячущееся в тенях ночи, — Неужели ты за столько лет не понял, что эмпаты — это не вампиры… Не совсем… Или совсем не…

— Я не боюсь тебя, — молодой человек успокаивающе погладил по спине разволновавшуюся гостью, — просто мой долг…

— Я люблю тебя, — принцесса перебивает и в отчаянии изо всех сил прижимается к Стару.

Темнота деликатно задёргивает плотную завесу, скрывая жадные поцелуи, страстные прикосновения, жаркий бесстыдный шёпот, прерывистое дыхание и бессловесную мольбу остаться. Старый мастер, отдающий силу умирающему эмпатическому вампиру, лёжа в лодке собственных воспоминаний, умилённо, по-детски искренне улыбнулся. И, наконец, провалился в водоворот бессознательного небытия…

— * *

— Ты только три дня как пришёл в себя, — Саннвер в расхристанной домашней рубашке и свободных брюках метался по гостевым покоям, — куда собрался, старый чёрт?

— Я сделал всё, что от меня требовалось, мой повелитель, — голос мастера по-старчески дребезжал и подрагивал от натуги, — теперь пора и честь знать. Тем более, меня ждут дома.

— Твой дом здесь, — король нервно махнул сжатой в кулак рукой, — а тебя всё где-то носит. То в ратниках, то в наставниках, то теперь в кожевники заделался.

— В жизни всё надо попробовать, — улыбнулся старик, — чтобы не было мучительно больно. Или стыдно — уже и не помню как там звучит.

— Ты мне зубы своим иномирным фольклором не заговаривай, — вампир с долей злости глянул на старика, вольготно разлёгшегося на кровати, — лучше пообещай, что рваться в свой посёлок не будешь.

— Буду, мой мальчик, — улыбнулся брат Стар, — конечно, буду.

Очередную возмущённую тираду Саннвера прервал робкий стук в дверь. Повелитель Сангвитерры и старик удивлённо переглянулись, не ожидая беспардонного вторжения.

— Прости, Саннвер, — Виктори была само очарование, зайдя без сопровождения фрейлин к своему спасителю, — но я бы хотела поговорить с братом Старом наедине.

— Не смею отказать тебе, душа моя, — вампир галантно, но не без некоторой театральной наигранности поцеловал тонкие пальчики, — оставлю вас на время. Но только ненадолго, выздоравливающему нужен отдых.

— Я надеюсь не сильно утомить благодарностью, — Виктори бросила мимолётный взгляд на источник беспокойства, — не волнуйся.

Саннвер удалился, а молодая королева Сангвитерры присела на кресло подле кровати, где лежал старик, с любопытством разглядывающий пышущую здоровьем и жизненной энергией девушку.

— Я рад, что смог помочь вам, моя королева, — брат Стар постарался с достоинством произнести положенную приличиям фразу.

— Простите меня, — лицо Виктори слегка побледнело, а на шее выступили розоватые пятна, выдавая сильное волнение, — я без прелюдий и подготовки, сразу приступлю к делу.

— Хороший подход, — одобрительно кивнул собеседник, — слушаю вас, Ваше Величество.

— Не называйте меня так, — девушка ещё больше покраснела, — только не вы.

— Понимаю, — мастер улыбнулся, — наедине буду называть вас Виктори.

— Хорошо, — кивнула неожиданная посетительница, — и от имени своей матери — правящей королевы Шинэмор прошу вас, Алексей Стариков, принять предложение о переезде на объединённые земли под личный протекторат её Величества. В качестве благодарности за моё спасение вам положен надел земли, поместье, содержание и…

— Подожди-подожди, девочка, — старик протянул морщинистую ладонь и накрыл подрагивающие пальцы новоиспечённой королевы, — земли, поместье — это всё хорошо, благодарствую. Но вынужден сразу отказаться.

— Но почему? — Виктори отчаянно схватилась за руку, которая совсем недавно спасала её от смертельной опасности, — почему вы отказываетесь от королевской милости?

— Она мне не нужна, — старик по-отечески улыбнулся совсем ещё девчонке, — у меня всё есть, а беспокоиться о богатстве и наследстве для потомков… Так и семьи-то у меня никогда не было.

— Моя бабушка, хорошо вам известная, ныне покойная королева Нэрмоа, — Виктори нервно облизнула пересохшие губы, — просила передать вам письмо сразу, как вас встречу. И я выполняю её последнее желание…

— Благодарю, — брат Стар едва просипел в ответ и сжал драгоценный бумажный конверт во враз ослабших пальцах, — благодарю…

— * *

Мастер с тяжёлым вздохом спешился, решив дать долгожданный отдых верному другу. Обратная дорога была долгой и трудной. Давнишние ранения давали о себе знать, тело просило пощады. Но кожевник без сочувствия, не давая расслабиться уставшему организму, держал путь домой.

Саннвер, сколько ни старался, так и не смог воспрепятствовать его отъезду. Виктори же каждый раз смотрела с немой мольбой и слезами в глазах.

Старик не выдержал и, едва почувствовал силу в измождённом эмпатическим донорством теле, ранним утром, не прощаясь, покинул гостеприимную резиденцию правителя Сангвитерры.

Брат Стар обессиленно опустился на скатку плаща, что бросил под молодое дерево, выросшее на краю лесной опушки, щедро обласканной солнечным светом. Неспешно начав перекус, в который раз извлёк из внутреннего кармана кожаной куртки письмо бывшей правительницы королевства Шинэмор, ныне покойной её Величества Нэрмоа…

Устало прикрыл глаза, смежив тяжёлые веки. Непрошеные слёзы послушно испарились, ловко стёртые тёплой солнечной ладонью. Бабье лето этой осени радовало затяжными жаркими днями и томными вечерами, когда хотелось подольше провести время на улице, вдыхая терпкие грибные ароматы и радуясь буйству разноцветий желто-охристой палитры.

«Когда твои дочь или внучка попросят о помощи, не откажи им, любовь моя…»

Эти строки когтистой лапой потустороннего монстра вонзались в его сердце, кромсая на мелкие кусочки, разрывая на части лёгкие и аорту. Душа, что клокотала и бурлила, стремясь разорвать костяную клетку груди, безотчётным криком сдавливала горло.

Но Стар молчал. Молчал, не в силах выразить, излить, извергнуть из себя в этот мир миазмы своей истерзанной души. Гниль и плесень, что долгие годы копились внутри, страдания и неприятие, безысходность и отчаяние — всё это смешалось в нём со светом, пронесённым сквозь года, сквозь события его непростой жизни.

Почти пятьдесят лет он пытался принять, что он, совсем ещё мальчишка, по неизвестной причине был отторгнут из собственного мира и помещён в этот, похожий на то ли компьютерную игру, то ли страшную сказку.

И вот, пройдя горнило боевых сражений, тайных операций, предательства и воинского братства до гробовой доски, ставший мастером кожевенных дел в клане, он оказался отцом взрослой дочери и венценосной внучки. Воистину! Ради такого коленца судьбы стоило попасть в тёмное фэнтези.

«Не откажи им, любовь моя…»

Брат Стар, до двадцати лет с хвостиком Алексей Стариков надсадно рассмеялся, потревожив смехом, перешедшим в лающий кашель, привычную атмосферу леса.

Чем мог помочь идеальный донор собственной внучке? Таких, как он, в этом мире не существует. Даже не зная о родстве, он не мог отказать ни королю, ни внутреннему Альтер эго в спасении человеческой, или почти человеческой души.

Но он постарел, устал от интриг и сплетен, укрывшись от всего суетного за смрадной пеленой, источаемой посёлком кожевенников. И Герко, его ждёт мелкий воспитанник, которого надо обучить не только мастерству, но и азам взрослой жизни.

А, впрочем, постаревший Лёха знал, что это ещё не всё, и приключения, как ни прячься, всё равно, настигнут. Ну, а пока он доберётся до дома, бросит уставшие кости на тёплый топчан, покрытый мягкой кучерявой шкурой. А после доброго сна без кошмаров и воспоминаний он отправится в мастерскую, где погрузит руки в меловой порошок и прикоснётся к гладкой поверхности будущего пергамента.

Теперь этот мир точно его. Он не одинок. И даже готов расцеловать, пуская скупую умильную слезу, отвратную зубастую морду потусторонней твари. Ибо благостное настроение старого мастера ничего не могло испортить.

Брат Стар, надсадно крякнув, взобрался в седло. Пожевав губы, смачно сплюнул застрявший меж щербатых зубов кусок вяленого мяса. И молодцевато пришпорив коня, двинулся вперёд по тропинке, петляющей в лесной чаще.

Александр Винников
ЛЮДИ ВСТРЕЧАЮТСЯ

Ночь выдалась душной, и я открыл настежь окно двухместного номера. Сосед по койке, которого ко мне подселила комендантша санатория, крепко спал и громко храпел, иногда причмокивая пухлыми губами. Это всегда меня раздражало, моя нервная система была на грани срыва, и я решил сегодня же приобрести беруши.

Короткая летняя ночь подходила к концу, когда сквозь сон послышалось бренчание гитары. Было пять часов утра. Что за сумасшедший в такую рань вздумал продемонстрировать свой талант? Я поднялся с кровати и выглянул в окно. У берега моря на деревянном лежаке сидела длинноволосая девица с гитарой в руках и горлопанила на весь пляж: «Люди встречаются, люди влюбляются, женятся. Мне не везёт в этом так, что просто беда!»

Моему возмущению не было предела! Я хотел было разбудить соседа, чтобы поделиться с ним своим негодованием, но, взглянув на его мятую небритую физиономию, понял, что от него не будет никакого прока.

Выбежав в одной пижаме в холл гостиницы, я обнаружил дрыхнущего на диване вахтёра. Ещё один спящий красавец! Ладно, сам разберусь со смутьянкой.

Я вышел на пляж санатория и посмотрел на окна гостиницы. Хоть бы одна мордень высунулась наружу! Нет, все ещё крепко спали, и пение молодой особы им ничуть не мешало. Шок! Неужели только меня беспокоит нарушительница порядка и режима дня?

Стараясь незаметно подкрасться к хулиганке, благо она сидела боком к гостинице, я обо что-то споткнулся и упал лицом в гальку. Я приподнялся, вытер лицо и увидел, что гитаристка смотрит в мою сторону и ослепительно улыбается. И только сейчас я рассмотрел, что на красавице ничего не было надето, и вместо ног у неё рыбий хвост, покрытый изумрудной чешуёй. Но меня почему-то удивило не это, а то, что она блондинка. Насколько я помнил из сказок, у русалок волосы зелёного цвета.

Морская прелестница послала мне воздушный поцелуй, и, изловчившись, нырнула в море, вся, сверкая в лучах утреннего солнца. Я подошёл к лежаку, посмотрел вслед уплывающей ундине, поднял гитару и вернулся в свой номер.

Плотно позавтракав, я захватил инструмент и отправился с ним к директору санатория. Пышногрудая средних лет начальница с нескрываемым интересом выслушала мой рассказ, взяла шестиструнку и внимательно изучила гэдээровские переводные картинки на ней.

— Знакомый инструмент, — выдала она, беря трубку телефона. — Леночка, принеси мне из архива списки курортников десятилетней давности за июнь.

Спустя некоторое время в кабинет вошла секретарша с папкой в руках.

— Вот, Изольда Юрьевна, то, что вы просили, — положила она документы на стол.

Изучив бумаги, директор здравницы поведала мне историю.

— В 1973 году в санатории произошёл несчастный случай, если это происшествие так можно назвать. Вы сами понимаете, что на курортах часто случаются любовные романы, и нередко с людьми, уже состоящими в браке. Так вот, десять лет назад у нас отдыхал женатый ловелас, который влюбил в себя молодую даму. Хотя, в личной карточке было написано, что он холостяк. Но это неважно. Мужчина водил её на танцы, в ресторан «Старый Жёлудь», расположенный на территории пансионата, пел баллады под эту гитару. В общем, совсем вскружил голову нашей глупышке. В последний вечер он «признался», что у него есть жена и дети, и ни о каком продолжении их отношений не может быть и речи. Алёна Синичкина, так, кстати, звали девушку, схватила первое, что попалось под руку, а это был булыжник, и со всей силы ударила любовника по голове. Казанова свалился в кусты, а Синичкина, не забрав свои документы, куда-то исчезла. Одни говорили, что видели, как она бросилась с обрыва в море, другие — уехала на автобусе в неизвестном направлении. Дон Жуана в скором времени обнаружил дворник и вызвал скорую помощь. Мужчина после выписки из больницы тоже куда-то пропал. Короче, милиция так ничего и не выяснила. А девушка, которую вы описали, очень похожа на неё.

Изольда Юрьевна достала из папки фотографию, на которой на фоне гостиницы позировала группа отдыхающих, и показала мне её. В одной из особ женского пола я с лёгкостью узнал русалку, которую видел ранним утром.

— Да, а в каком номере вы живёте?

— В двадцать пятом, — ответил я, ошарашенный рассказом.

— Какое совпадение! В этом номере проживал Антон Петрович Сидоров, бросивший Синичкину!

Я оторопел. Меня зовут Антон Сидоров! Но десять лет назад я слыхом не слыхивал об этом санатории и никак не мог оказаться здесь. К тому же у меня никогда не было семьи, и вряд ли при всём моём старании меня можно назвать ловеласом.

Несколько следующих дней у меня не выходила из головы история, рассказанная Изольдой Юрьевной. Я почему-то стал всматриваться в лица незнакомых мне женщин, отдыхавших в санатории. Во время приёма хвойной ванны мне показалось, что кто-то гладит мои ноги. А когда я плавал в бассейне с минеральной водой, то увидел, что мне навстречу плывёт Алёна Синичкина и поднимает брызги хвостом. Естественно, это было лишь виденьем.

Поделиться своими мыслями было не с кем, так как мой сосед исправно закладывал за воротник и вставал с постели только затем, чтобы сбегать в город в магазин за очередной порцией алкоголя.

В свободное от процедур и мероприятий время я иногда брал в руки гитару и вспоминал аккорды песен, которые пел ещё в школьном ансамбле.

Срок путёвки истекал, и я решил напоследок постричься в местной парикмахерской. Импозантный цирюльник усадил меня в кресло и привычно спросил:

— Как будем стричься?

— Я думаю, под полубокс.

— Я бы вам не советовал такую причёску. Давайте лучше под канадку. С ней не так будет заметен шрам на вашем затылке, — посоветовал мастер.

Глаза мои округлились.

— Какой шрам? У меня никогда не было никаких ран на затылке!

Парикмахер поднёс к моей голове второе зеркало, и я увидел в его отражении на большом зеркале небольшой рубец.

Свежеподстриженный, я ближе к вечеру забрал у секретаря документы, собрал чемодан и погладил рубашку.

Ночью я не сомкнул глаз, и чуть рассвело, надел костюм, взял в руки гитару и вышел с ней на берег моря. Солнце чуть поднялось над морем, но, несмотря на всю красоту летнего утра, на душе отчего-то было противно.

«Если любовь не сбудется, ты поступай, как хочется», — затянул я и вскоре заметил, что кто-то по водной глади стремительно приближается ко мне, как дельфин, то пропадая, то возникая над поверхностью воды. Отблески восходящего солнца мешали рассмотреть, кто это был. И вдруг у самого берега из моря выскочила русалка Алёна Синичкина и всем телом навалилась на меня. Гитара полетела прочь, а мы упали на гальку. Девушка схватила меня за лацканы пиджака и томно произнесла:

— Сидоров, женись на мне!

Разум мой помутнел, а искусительница впилась своими влажными устами в мои дрожащие губы.

Григорий Родственников
САМОСБОР. «РЕВОЛЮЦИЯ»

О франшизах S.T.A.L.K.E.R и МЕТРО-2033, наверное, слышали все. А вот о мире САМОСБОРА знают не многие. Тем не менее у этой новой игровой системы уже достаточно много фанатов. Что же это такое?

Самосбор — это мир гигантской хрущёвки, сколько в ней этажей никто точно не знает. «Хрущ» или «Гигахрущ» разделён на блоки и в каждом своя жизнь. В бесконечном здании имеется управляющая всем партия, о которой мало что известно. Мир в целом находится в состоянии, напоминающем Советский Союз, хотя допускается футуристическая техника и роботы. Люди живут в постоянном страхе перед смертью и непонятным явлением, Самосбор, который проявляется по разному: болезни, мутации, катаклизмы и прочее. Уничтожением последствий Самосбора занимаются ликвидаторы.

Франшиза появилась в 2018 году и продолжает собирать поклонников этого нового постапокалиптического жанра.

Радио у меня не работало третий день. Хотел ещё вчера вызвать электрика, да усталость помешала. Так навкалывался за смену, что еле до койки дополз. Не думал, что растить картофель требует таких немыслимых физических и психологических усилий. Хотя к усталости мне не привыкать. В бригаде ликвидаторов, бывало, по трое-четверо суток не спал. Но это в прошлом, сейчас я уже год как гражданский.

Так, вот про радио… Включилось само собой, да ещё на всю громкость. Я аж подскочил от неожиданности, скатился с койки и зашарил по полу в поисках оружия. Смешно. Год не служу, а рефлексы никуда не делись. Глянул на датчик самосбора на запястье — чисто, экран мерцал ровным зелёным светом. С трудом поднялся. Без одной ноги шустрить, как прежде, не получается. Но новый протез пусть подождёт. Сейчас деньги на другое нужны, на Лизоньку. Произнёс её имя, и в душе потеплело. Я усмехнулся. Сорокалетний солдафон, а вздыхаю и мечтаю о любви, как зелёный пацан. И зачем я только её встретил? Столько баб в нашей «хрущёвке», а меня эта приворожила. Копаю проклятый картофель, опрыскиваю, сыплю сидераты и прочие фосфаты, а всё о Лизе думаю. А самое смешное, что этот ненавистный картофель и собираюсь ей презентовать. Хочу, чтобы она от удивления распахнула карие глазёнки, маленькими ручками всплеснула. А я бы сказал: «Плёвое дело. В следующий раз куплю тебе натуральные яблоки».

Это меня мой сосед по этажу, Иван, научил. Тоже из бывших. Только он уже двенадцать лет как списан в резерв. Во время самосбора правой руки лишился. Только зачем ему она, если по жизни левша. Но у военного ведомства закон — раз калека, пошёл в задницу. Мужик серьёзный, рассудительный, а в интимных делах дока. К нему тётки даже с другого блока бегают. Он меня и надоумил: «Запомни, Серый, любую женщину охмурить можно. Во-первых, ласка. Во-вторых, подарки. Говори ей комплименты, мол, какая она красавица, да какая фигура у неё аппетитная, да какие глаза бездонные. Они же ушами любят. Но одних слов мало. Её купить нужно. На подарки бабы очень падки. Дорогие безделушки, деликатесные вкусняшки — ни одна не устоит. Даже если она по внешности богиня, а ты козёл кривоногий…»

Я, конечно, не козёл, рост 190, накачанный, ноги… нога ровная… Вот только в ласке не специалист. Пытался Лизе чего-то подобное втюхать. Говорю, глаза у тебя такие добрые, маленькие, как у ребёнка…

Так она на меня как на придурка глянула и пошла прочь. Под ручку с зоотехником. Тот, конечно, при деньгах — кормовых крыс разводит. Куда мне до него. Но сдаваться не собираюсь. Картошка — это первый шаг к завоеванию любимой. Потом яблоки. А уж ананасом добью. Недавно в оранжерее вырастили, денег стоит немерено, но, говорят, вкуснее нет ягоды.

По радио орали новый гимн нашего коммунистического тринадцатого блока. Слова какие-то дурацкие, но правительству виднее. Только громкость нужно убавить. Я заковылял на кухню к радиоприёмнику, и в этот момент в дверь позвонили. Кого это принесло в такую рань? Закон гигахрущёвки прост: «Дверь без необходимости никому не открывать. Самосбор не дремлет»

Но бывают исключения из правил. Всю жизнь взаперти не просидишь. Тем более, недавно на этаже комитет распорядился поставить охрану — двух парней из корпуса быстрого реагирования в полном боевом оснащении. У них такие штучки в арсенале, что мне и не снились. И это правильно, что поставили. На нашем этаже туннель в технический отсек. А его нельзя без присмотра оставлять.

Подошёл к двери, припал к глазку. На площадке тощий дрищ околачивается. В руках какой-то предмет. На оружие вроде не похоже. Хотя, кто знает, наука на месте не стоит. Вдавил кнопку «переговорника»:

— Что вы хотели?

— Вас приветствует информационная служба «Старый жёлудь».

— Не знаю никаких желудей. Ни старых, ни новых.

— По поручению комитета компартии тринадцатого блока собираю подписи жильцов…

Радио за спиной так громко орало, что я с трудом слышал пришедшего.

— Мне нужен Корельский Сергей Юрьевич… поставьте, пожалуйста, подпись…

А ведь и впрямь дрищ держит в руках папку. Одет в клетчатую рубаху, карманы небольшие — не оттопыриваются от посторонних предметов. Штаны в обтяжку, как у стиляги. Правда, ремень широкий… если сзади ствол засунуть… Нет, не похоже, что вооружён. Да и охранники пропустили…

Надавил на ручку гермозатвора, дверь щёлкнула и с шипением распахнулась.

Дрищ заискивающе улыбнулся:

— Разрешите войти, Сергей Юрьевич?

До чего этот чиновник на крысу похож. Уши большие, глазки — бусинки, нос хрящеватый длинный. Похожих грызунов Лизкин зоотехник на корм нашему блоку разводит. Только те безмозглые, а у этого на тощей морде высшее образование написано.

Вошёл и сразу приступил к делу:

— Где мы сможем подписать документы?

Я повёл его на кухню, усадил за стол, предложил чаю из жёлтого мха.

— О! Из жёлтого?! Не откажусь! — потёр он сухонькие ладошки. — Разговор не быстрый.

Я хмыкнул. Какие нафиг разговоры? Нашим бюрократам главное — подписи собрать, а что думают обитатели «хруща», их мало интересует.

Интересная у дрища папочка. Явно, что кожаная. Светлая, гладкая. Вещь недешёвая. Стильная, конечно, только как ему такую носить дозволили? По регламенту папке положено быть красной и картонной, со звездой…

— Сергей Юрьевич, вы не могли бы убавить громкость радиоприёмника? А то, честное слово, по ушам бьёт, приходится перекрикивать.

— Конечно.

Я уже протянул руку, чтобы уменьшить громкость, как вдруг голос диктора заставил меня замереть на месте:

— Внимание! Экстренное сообщение! Самосбор не дремлет! Если к вам обратились люди, именующие себя организацией «Старый жёлудь», не открывайте дверь! Срочно позвоните по номеру…

Я медленно обернулся. Дрищ держал меня на прицеле пистолета. Значит, всё-таки сзади за ремнём прятал…

— Я приказал вам вырубить громкость!

«Вот как, он уже приказывает».

— Сядьте!

Выключил приёмник и уважил ствол, присев на табурет.

Пистолет Макарова, однако. Тяжеловат для такой тощей крысы, ручонка дрожит… Ну посмотрим, что скажет этот жёлудь.

Дрищ улыбнулся:

— Не нужно пугаться. К самосбору мы не имеем никакого отношения. Видите — ваш наручный коммуникатор зелёненький. Самосбор — это неведомый Бог или дьявол. Никто его не видел, но все знают, что смерть может нагрянуть в любой момент. Мы же обычные люди, которым хочется жить по-людски. Извините за каламбур.

Я не перебивал. Даже изобразил заинтересованность.

— Нам нужны люди вроде вас.

— Это какие?

— Мужественные, опытные, сильные.

— Для чего?

— Для того чтобы покончить с коммунистической тиранией. Чтобы дать людям то, что они заслуживают — свободу!

Мне стало скучно. Опять революционер. Борец за правду. Сколько я таких повидал. Мощные лозунги, а на деле пшик и очередное разводилово.

— И кого вы представляете?

Он постучал левой рукой по папке, на которой было выгравировано нечто похожее на орех. Я вспомнил, что это и есть жёлудь. Доисторический плод, который видел в старой детской книжке.

— Мы, социалисты-монархисты, единственные, кто может прекратить бесчеловечное правление горстки разжиревших упырей. Лишить их кровавой кормушки и позволить простым людям самим строить светлое будущее…

— Постойте. Вы сказали, монархисты? Разве монархия — это не единоличное правление?

— Конечно. Но наши люди всегда верили в доброго царя. Мы дадим им такого. Честного и справедливого. Вы сами жертва бесчеловечной системы. Работали в корпусе ликвидаторов, получили увечье. И как они отблагодарили вас? Выбросили на свалку как хлам. Вы получили хоть какую-то компенсацию за инвалидность?

Я отрицательно покачал головой.

— Воот! — обрадовался дрищ. — А при нашем правлении всё будет по-другому! Никто не забыт — ничто не забыто! Мы вербуем единомышленников для будущей революции! Вы, как опытный офицер — возглавите один из отрядов! Вы сами будете творцом нового порядка!

— И много у вас единомышленников?

— Конечно! Только в нашем блоке — более трёх сотен подписей! Это только начало! Скажу по секрету, в двух соседних блоках тоже много наших сторонников! Когда наступит час «Х» — тысячи борцов устремятся…

Он так распалился, что отвёл пистолет в сторону, и я не преминул этим воспользоваться. Прижал ствол к столу левой рукой, а правой ткнул в кадык.

Дрищ упал с табуретки, задрав вверх худые ноги. А я с удивлением взглянул на свой кулак. Средний палец рассечён до крови. Что за шея у мужика, и человек ли это?

Сторонник монархии зашевелился, поднялся и сел. Лицо бледное, но глаза горят яростью. В районе адамова яблока из-под порванной кожи — тускло поблёскивал металл…

Что за хрень он вшил себе в глотку?

— Зря вы так, Сергей Юрьевич… Глупо.

Я навёл дуло пистолета ему в лоб:

— А теперь поговорим. Расскажи мне подробнее о вашем Старом жёлуде. Сколько вас? Кто руководит? Где командный центр?

— Боюсь, разговор не получится. Мне непонятно только одно: почему? Почему нищий бесправный работяга защищает власть кучки эксплуататоров?

— Потому что я присягу на партбилете давал.

— Значит, я ошибся в тебе, Серёжа. Ты тупой исполнитель чужой прихоти. Не советую меня убивать. Потому что в этом случае смерть твоя будет страшной…

— И как же ты убьёшь меня? Заругаешь до смерти?

— Не хотел раскрывать карты раньше срока, но ты меня вынудил.

Дрищ вдруг издал такой громкий свист, что у меня заломило зубы. Так вот для чего ему имплант на кадыке! Это что-то вроде преобразователя звука.

А гермодверь-то не заперта! Я — кретин! Ничему меня служба в отделе ликвидации не научила. Думал, быстро бумаги подпишу и сэкономлю на гермозатворе, батарейки ведь недёшевы.

Я бросился исправлять ошибку, но не успел. В проёме возник жуткий монстр. Двухметровое чудовище двигалось на меня, вытянув в мою сторону все четыре уродливые лапищи. Конечно, я сразу узнал пришельца — кожевник!

Этих тварей так называли не зря. Была у них одна страсть — сдирать живьём с людей кожу и хранить как трофеи. Помню, на облаве логово их накрыли. А там человеческая кожа повсюду сушится. С мужчин, женщин, детей. Девчонка из нашего взвода, новенькая, аж проблевалась. Да и меня самого мутило. На стенах кровь, гниющие человеческие внутренности и эта кожа… с руками, ногами, даже пальцами. У этих мутантов и конечности словно для снятия шкуры устроены: одна будто клешня, наподобие ножниц, другая острой костяной иглой заканчивается, на третьей скребок, а четвёртая широкая, словно лопата с зазубренным краем.

В рукопашной с этой четырёхрукой гориллой не справиться. В отделе было оружие против них. Учёные наши разработали. Кнопка номер три на панели кваркового дезинтегратора. Только когда меня из армии попёрли — оружие отобрали, ибо нефиг оно гражданским. Может, оно и верно. Вдруг с горя захочется в революцию поиграть.

Вот она твоя смерть, Серёженька. Не видать тебе отныне девочки Лизы. Она будет с зоотехником любиться, а ты будешь висеть бледной кожей в пещере чудовища.

Дрищ, видимо, прочёл на моём лице невесёлые мысли, рассмеялся:

— Передумали умирать, Сергей Юрьевич?

Я медленно пятился от монстра, пока не упёрся спиной в стену.

— Или желаете подарить моему слуге свою шкурку? Смотрите, как у него глазки горят. На вашем плече татушка ликвидатора. У него точно такой в коллекции нет.

— Вы меня убедили, — проникновенно сказал я. — Если бы сразу сказали, что вам кожевники служат — я бы не раздумывал.

Монархист издал короткий свист, и мутант, разочарованно хрюкнув, остановился. Сопел и дырявил меня красными глазками.

Дрищ побарабанил пальцами по кожаной папке. Теперь-то я знал, что это за кожа.

— Подписывайте, счастливчик!

Я проковылял к столу и взял предложенную мне шариковую ручку.

— Только пистолет сначала мне отдайте.

Я неохотно протянул Макаров, и дрищ спрятал его за ремень. Раскрыл папку, вытащил отпечатанный на машинке лист бумаги. Протянул мне.

К длинному списку жильцов нашего блока я добавил свои Ф. И. О. и поставил размашистую подпись.

Агитатор захлопнул папку и с сожалением посмотрел на меня:

— А знаете, Сергей Юрьевич, вы не такой умный, как думаете. Такие кретины и фанатики не бывают преданными революционерами. У вас всё на лице написано. Я уйду, а вы побежите стучать в комитет.

— Подпись же поставил, — угрюмо выдавил я.

— За подпись — спасибо. Мне чем больше, тем лучше. Везде очковтирательство и дутые ведомости. Только я ведь ещё в нашей организации штатным психологом подрабатываю. И вижу, кто нам будет полезен, а кто нет. Вы не только не полезны, но и вредны. Прощайте.

Он направился к выходу, бросив кожевнику:

— Шарик! Он твой! — команду сопроводил свистом.

Чудовище радостно заурчало и двинулось на меня. Я приготовился подороже продать свою жизнь.

В этот момент дрищ, уже подошедший к двери, вдруг подлетел в воздух и шмякнулся об пол. А я услышал знакомый хлопок кваркового дезинтегратора.

Мутант задрожал и осел, истекая чёрной слизью.

В комнату ввалился Иван. В майке-алкоголичке и семейных трусах.

— Серый, живой?!

— Живой! — крикнул я. — Тут какие-то козлы революцию затеяли!

— Знаю! Они по всем этажам пошли. С ними не только кожевники! Мозговиков и бешеных ежей видел!

Я подошёл к стонущему дрищу, приподнял за шкирку:

— Этот урод нам сейчас всё расскажет.

— Плевать на него! И так всё ясно! Сверни ему шею и пошли! Нужно наших спасать! На этаже ещё один дезинтегратор. Вдвоём мы их, сук, покрошим!

— Пусть пока поживёт, — решил я и связал руки и ноги агитатору скотчем.

Мы выскочили на лестничную площадку. Охранники мертвы. На батарее сушились две окровавленные кожи. Повсюду разбросана амуниция. У мусорного бачка осколки пиротехнической гранаты. Всё ясно. Ребята нарушили инструкцию и сняли защитные шлемы. Я их понимал — сутки в этом душном наморднике стоять не всякий выдержит. Наверное, дрищ швырнул «хлопушку», а кожевники доделали дело. Твари они быстрые, а парни оглушённые и слепые, ничего не успели предпринять.

Глянул на железные ворота — пневмозамки не повреждены. Стало быть технический отсек им пока не нужен. Уже хорошо.

Подобрал лежащий в кровавом месиве дезинтегратор, обтёр о штаны, нацепил на голову шлем, проверил биолокацию — всё работает.

Иван шлем брать не стал, сказал, что отстал от жизни и всё равно с новой каской не разберётся. Как был в трусах, так и пошёл в бой. Я же нацепил нагрудник и лифчик с гранатами, прихватил десантный нож — воевать, так воевать.

— Я таких штук не видел, — пожаловался Иван. — В моё время только три кнопки было, а здесь целых двенадцать.

— Но ты же правильно выбрал третью на панели. Это против кожевников. Она и против ежей с мозговиками сгодится.

Этажом выше мы нашли лишь трупы жильцов. Похоже, люди были не умнее меня. А ведь по радио каждый день напоминают, что двери лучше никому не открывать. На следующем этаже такая же картина. Разве что валялся труп бешеного ежа. Эти твари умеют швыряться отравленными иголками, и я посоветовал Ивану идти следом за мной и не высовываться.

По закрытым гермодверям можно было сделать выводы о выбранной позиции граждан хруща. Стало быть, подписали бумагу и решили сменить власть. Ладно, с ними позже разберёмся. Я зашёл в чужую комнату и позвонил по знакомому номеру. Сразу надо было это сделать. На том конце провода мне посоветовали ничего самостоятельно не предпринимать и ждать группу реагирования. Ну уж дудки! Тремя этажами выше живёт моя Лизонька, и уж её я в обиду не дам.

Дальше рассказывать не хочется. Всё, как в моей прежней жизни до гражданки: стрельба, швыряние гранат. Как же мне всего этого не хватало, думал я, ловя в прицел уродливые морды. Но лишь когда увидел Лизу, понял: нет, хватит, хочу, чтобы под боком была милая и тёплая девчонка. Хочу ходить по дому не в сапогах, а в рваных домашних тапочках, хочу есть вчерашние щи и думать, как заработать денег, чтобы порадовать любимую.

Гермодверь Лизы была открыта настежь, и у меня ёкнуло сердце. Ввалился внутрь, позабыв про правила параграфа номер пять о скрытном проникновении в помещение. Расстрелял в спину мозговика и навёл оружие на ушастого клерка. Такой же тощий дрищ, что валяется в моей квартире. Зоотехники их партиями выращивают, что ли?

Тот тотчас отбросил Макаров и задрал лапки вверх. Иван подошёл к нему и, ухватив за волосы, ударил мордой об стол. И… ножки стола не выдержали, обломились. Ну и силища у бывшего спецназовца.

— Переборщил, — расстроился Иван. — Хотел в плен взять…

Лиза и зоотехник стояли у стены, бледные, как туалетная бумага.

— Спокойно, граждане, — сурово сообщил я. — Мы здесь, чтобы помочь вам.

Иван поднял с пола папку, раскрыл, вытащил лист бумаги, хмыкнул:

— А они тоже подписали.

— А как иначе?! — заверещал зоотехник. — Мы же под давлением! Вы же видели, он не один пришёл, а с мозговиком! Так и сказал: если мы не подпишем — мутант у нас через глаза мозг высосет!

— А ты и обосрался! — рассмеялся Иван.

— Конечно! Это же не пустая угроза! Они уже скольких убили!

Я не слушал. Смотрел на Лизу, а она смотрела на меня. И молчали.

Зоотехник подхватив Ивана под локоть, запинаясь, вещал:

— Вы же понимаете, все эти подписи абсолютная глупость. Сторонников так не вербуют. Это какой-то бред и провокация! Я вообще не понимаю, какую цель они преследуют. Таким документам нет веры… А я всегда был горячим сторонником коммунистической партии…

Иван только смеялся, потом демонстративно порвал документ и со словами:

— Не ссы, Капустин, — хлопнул зоотехника по плечу. Тот шмякнулся на пол и посмотрел на бывшего вояку влюблёнными глазами.

А я наконец обрёл дар речи и сказал Лизе:

— Какие у тебя огромные красивые глаза…

— Огромные лучше, чем маленькие, — ответила она и бросилась мне на шею.

Потом мы услышали отдалённый женский крик. Я поцеловал Лизу в губы, и мы с Иваном поспешил на помощь. Сегодня мы, как и прежде, ликвидаторы. И кроме нас некому защитить граждан нашего блока. А завтра — будет завтра. Может у нас и не слишком гладкая и счастливая жизнь, но другой в нашей Гигахрущёвке пока не придумали. А значит, будем жить назло Самосбору!

Александр Михельман
КОЖАНЫЕ ДОСПЕХИ

Опасная у нас, у наёмников, работа: то в позолоченных латах ходишь, ездишь на дорогом боевом коне, деньгами соришь, то с голым задом остаёшься, впору хоть милостыню просить, вот и в этот раз едва с поля боя ноги унёс. Да и схваткой не назвать, как есть чистый разгром. Врасплох застали, перебили всех соратников и командира нашего, тут не стыдно и за свою шкуру порадеть. Латы все изрублены, не годятся никуда, копьё сломалось, меч вовсе в чьём-то трупе остался, сохранил лишь щит каплевидный за спиной, зелёный с изображённым на нём старым жёлудем, символом ватаги славный, и то потому, что прикрывался им от стрел, а торчало их в нём изрядно. Ну, хоть наконечники соберу, продам и то благо, или починю снасть, луком обзаведусь, хоть еды смогу на ужин настрелять. Следы свои благополучно замёл, не найдут, сколько бы не старались. О будущем особо не задумывался, да и зачем, у солдата удачи есть лишь настоящее. Уцелел, брюхо набил, выспался и живи дальше, что-то да подвернётся. Правда, в этот раз, подвернулось обычное болото, со всеми «ароматами», какие положено, топкой грязью и прочим. И ведь так велико, что не обогнёшь просто так, сколько шагать придётся, неведомо. Плюнул, помолился, да и пошёл прямо с кочки на кочку перепрыгивая. И тут вижу, прямо из грязи голова торчит, точнее, череп, а на нём кожаный шлем надет, да не простой, а с символами некими неведомыми. Так-то, подобное снаряжение мало кто использует, не столь прочно, как железо, плохо гнётся и всё такое, но мой собственный ныне никуда не годится и погнут, и забрало потерялось, и дырок хватает, а мертвецу уже ничего не нужно. Но, просто так тоже мародёрствовать не хочется. Потому помолился за душу утопшего, пожелал ему посмертия хорошего, да после начал стаскивать предмет снаряжения. А у черепа вдруг глаза вспыхнули голубым огнём, да послышался голос потусторонний, жуткий:

— Вижу, хочешь ты мой шлем забрать, — начал покойник, — меж тем, даже не знаешь, что это такое, а ведь он — часть полного доспеха чудесного, предназначен убить колдуна злого, я вот пытался раздобыть недостающее, да не сумел, погубил меня недруг проклятый. Теперь перед тобой задача стоит непростая, либо закончить дело, совершить три подвига, кои я не успел, или наказан будешь, как вор нечестивый, утащу на дно, вместе догнивать придётся.

Крепко я себя обругал за глупость, да теперь выбора особого нет, или задание принимать, или сгинуть, второго, конечно, как-то совсем не хочется. Потому вздохнул тяжело и дал обещание сделать всё, как велят, а куда денешься…

— Тогда надень шлем и все знания необходимые, куда идти и чего делать, сами придут, — пояснил мертвец, — прощай, желаю удачи от всего своего отсутствующего сердца, закончить работу и обрести счастье, о котором и мечтать доселе не мог.

Честно говоря, прежде, чем облачаться в чужой шлем, хотелось его хотя бы помыть, но негде, пришлось махнуть рукой, собственный выбросил за ненадобностью, нахлобучил, и тут такая боль голову пронзила, чуть с ума не сошёл, а после понял, чего надо делать. В трёх местах на болоте хранятся: панцирь с юбкой кольчужной, поножи с сапогами, наручи с рукавицами, всё из самой лучшей и зачарованной кожи. Охраняют их три стража могучих. Первого необходимо силой взять, второму храбрость свою показать. третьего умом превзойти. Получится, а там уж злой колдун сам, лично явится на битву, опасаясь, что армию соберу, да и поведу на него, а уж тогда точно не совладает. Он бы и сейчас попытался помешать, непременно, да затеял распрю со своими соседями, а о латах в болоте позабыл совсем. Но, когда объединится облачение, почует ауру магическую, да перепугается. И уж после не зевай, добивай злыдня не жалеючи, многих спасёшь от беды, а себя в первую очередь.

Насчёт силы, тут я мало беспокоился, с двенадцати лет в солдатах хожу, с шестнадцати — в наёмниках. Уж опыта боевого достаточно, да и храбрость свою много раз доказывал, часто первым в бой шёл, а отступал последним, сегодня не в счёт, а вот насчёт ума, тут есть, о чём беспокоиться. Больше горазд команды исполнять, нежели придумывать планы, придётся потрудиться. Но, в самом конце, завсегда труднее всего, ну, приступим помолившись. Да наверняка появятся и другие проблемы, не стоит забывать о местной нечисти и нежити, точно вмешается, кто-то попробует помешать, другие, помочь, третьи просто скушать, а моя задача уцелеть, опять. В общем, поспешил в дорогу.

Разумнее всего, начать именно с панциря и юбки, для дальнейшей живучести. Куда проще сражаться, когда внутренние органы защищены. Посмотрим, что там за недруг такой могучий? Пойду направо.

Не успел я и нескольких шагов пройти, как сзади что-то шлёпнуло громко, развернулся, а передо мной нечто странное сидит, голова человеческая, но с лягушачьими глазами и пастью, конечности также жабьи, но размером с ребёнка пятилетнего, вся шерстью покрыта, одно радует, вроде не атакует, голову набок склонила, разглядывает.

— Ты ещё что такое и чего от меня надо? — я сощурился и снял щит со спины.

— Загубляйка я, из местных, а тебя как звать-величать, сын Адама? — спросило чудовище вполне человеческим голосом, — а что касаемо, зачем показался, так просто любопытно стало, снова кто-то пытается доспех добывать.

— «Снова»? — переспросил я. — И не кто-то. Называй «Старым Жёлудем», мы все так звались, кто в ватаге состоял, плюс личное прозвище, но теперь в этом смысла нет, поскольку один лишь и выжил из всех.

— Ты должен знать, кто жаждет силы, должен будет за неё платить, — монстр высунул длинный язык и облизнулся, — колдун, что боится лат, конечно, большой злодей, но он поддерживает заклятье проклятых неразрушимых цепей, которыми скована на дне болота тинная дева. Она тут давненько томится, первые сто лет клялась за того, кто её освободит, замуж выйти, вторые — стать его верной рабыней, а третьи — погубить непременно страшной смертью, потому, подумай крепко надо ли тебе такое вообще.

— Если бы ещё и выбор имелся, — я пожал плечами, — потому как если откажусь доспех собирать, да тёмного мага воевать, как есть утопят в трясине. Может, при должном снаряжении, и тинной деве не дамся. Но, спасибо, что предупредил, угостил бы чем-нибудь, да только у самого при себе ничего нет.

— О, не волнуйся, подожду, пока умрёшь, так или иначе, а потом уж и наемся непременно, — «успокоил» собеседник, — к тому же сыт, больше жажду удовлетворить своё любопытство, у нас тут веками ничего интересного не происходит, скука смертная, а ты позабавить горазд явно.

— Только держись подальше, но на виду — предупредил я, — не заставляй нервничать, а то могу и зашибить ненароком.

В общем, побрёл я, и Загубляйка прыгал тут же, словно верная собачка рядом с любимым хозяином, и вот увидел я вдали первого врага своего, и крепко так разочаровался, думал, будет чудовище какое, или воин, а там столб стоит со шлемом древним, сверху напяленным, привязан к нему шест, заменявший руки, с одной стороны, к нему щит прикреплён, с другой — цепник. Кираса кожаная, состоявшая из чешуек, да юбка кольчужная на нем же висела, болталась, словно на специальной стойке для лат, тоже рунами украшена. И тут в забрале шлема два алых глаза вспыхнули, начал столбик вращаться, да послышался, хохотнул злобный, издевательский.

— Может, сплю я и вижу какой-то глупый сон? — пробормотал я себе под нос.

Кто мог догадаться поставить чучело для тренировки воинов, среди топи, да наделить подобием жизни? Но, хочешь не хочешь, а одолевать надо, хуже, что оружия при себе нет, кроме щита, придётся рисковать. Побежал вперёд, с громким криком, перепрыгивая с кочки на кочку, приблизился к недругу, пришлось несколько раз присесть, уходя то от удара цепником, то щитом прикрыться, а скорость соперника впечатляла. Ну, ничего, мы тоже не лыком шиты. Примерился, приготовился, прыжок вперёд, щит подставил, удар оказался такой силы вражеский, едва руку не сломал, аж в глазах потемнело, зато шар шипастый в досках, твёрдой кожей обшитых, застрял намертво. Сколько ни дергал противник, освободить никак, а без этого и повернуться не может, попытался уронить меня, да на ногах крепко стою, теперь повернуть щит и как учили, нижним сужающимся концом по шлему, срывая его с чучела. Сбросил со столба и покатился он, да погрузился в тину. А я сам столб обхватил, сколько тот не пробовал вращаться, напряг мускулы, так что пот на лбу выступил, поднатужился, да и вырвал. Теперь снять свою добычу желанную. Только это сделал, как столб с поперечной палкой начал быстро гнить, прямо на глазах, пока в труху не обратился, щит же с цепником заржавели и пылью рассыпались.

— Ну, первое испытание всегда лёгкое, — подал голос мой прыгучий сопровождающий, — с ним бы любой справился, пусть и не так быстро, дальше-то куда хуже будет, силу сила ломит, а вот выдержишь ли испытание страхом?

— Кто твою образину видел, тому уж ничего не страшно, — отмахнулся я, облачаясь в кирасу, конечно же, впору пришлась, словно по мне шита. Волшебство.

Теперь надо влево идти, относительно того места, где сражался со столбиком, меж тем, вокруг начал туман собираться, все больше скрывая окрестности, куда идёшь, не видно, главное — не споткнуться. И вот послышались стоны жуткие, вой потусторонний, вспыхнули огоньки зелёные и показались мертвецы, да не простые, а мои павшие товарищи, как кто на поле боя остался, с отрубленными конечностями, без голов или стрелами и копьями истыканные, так и шли. Да ещё и бормотали нечто гневно, а скоро и слова смог разобрать.

— Ты нас бросил, оставил одних, сбежал, — говорили они, — почему не слёг рядом, или не подумал о мести убийцам, лишь спасал свою жалкую жизнь?

— Это что и есть тот страх, каким пугать собрались? — я руками всплеснул. — Придумали тоже, с вами помирать, мы не родину защищали, не свою деревню, любящих родителей, жён верных, да детей малых, сами пришли за деньги, за звонкое золото, убивать и грабить, да насиловать, и погибли от рук таких же наёмников, просто более удачливых. Наказывать некого, да и не за что, поражение, как и смерть, тот риск, с которым смиряешься, занимаясь нашим делом. Так что совесть моя чиста, уж скорее к убийцам вашим присоединился, коли взяли, чтобы и дальше зарабатывать, и вести весёлую жизнь. И каждый из вас поступил бы также, потому возвращайтесь туда, откуда пришли.

Не скажу, что являюсь каким-то там героем, но наёмник должен уметь сохранять хладнокровие в любой ситуации, а то долго не проживёт, бояться стоит того, что опасно, а если заранее предупредили, мол, пугать будут, значит, недруги и навредить не сумеют, пока не поддашься ужасу. Мертвецы накинулись, пытались зарубить, заколоть или схватить, чтобы в трясину утащить, но не могли даже коснуться. Скорее испытывал лёгкую печаль, видя такие знакомые лица, с кем так недавно пил вместе, шутил и дрался плечом к плечу. Поняв, что их усилия напрасны, покойники растворились в тумане, однако, испытание и близко не закончилось, Загубляйка принялся расти вдруг, пока не стал ростом с гору, когти походили на сабли длинные, изо рта клыки выросли, весь шипами покрылся, на кончике языка копейное остриё появилось, навис, злобно рыча, чудовище безобразное, глаза зелёным пламенем горят, но я лишь зевнул и ладонью по рту похлопал. Ну, страшен и чего, и раньше красотой писаной не отличался, будем откровенны. Надо сказать, и прежде с чудовищами сталкивался, помнится, подрядились одного огра-людоеда бить, вот там тварь была адская, шестерых наших поломал, пока главарь ему копьё в спину не вогнал, мне чуть ударом кулака голову не снёс, едва успел пригнуться, ещё бы дюйм и всё. И что фальшивка и ребёнку ясно, столь громадное существо непременно в грязь погрузилось, а нет, сидит, как на твёрдой земле. Монстр языком выстрелил, но прошёл он сквозь плоть не вредя. И снова чары продолжали действовать, теперь из тумана вышли те самые наёмники — победители, от коих убегал, выглядели, совсем как настоящие, лица грозные, мечи в руках сверкают, копья на изготовку, арбалеты наведены и готовы угостить болтами, тетивы луков натянуты.

— В этот раз молодцы куда как лучше подготовились, — я кивнул, — только чтобы такой толпой стали за одним беглецом гоняться, вместо того, чтобы убитых грабить, да победе радоваться, не поверю, мне красная цена — пара медяков, да и не помню, чтобы грешил больше остальных.

— Ты нашему воеводе копьё в бедро вогнал, — напомнил один из воинов, — умер свет наших очей, истёк кровью, а его как отца родного любили, подобного никогда не простим, приготовься присоединиться к подельникам, пёс смердящий.

— Ну, попробуйте, если настоящие, сколько смогу, с собой заберу, а нет, так и бояться нечего, — усмехнулся я.

Придумали тоже, воина боем пугать, боишься обычно перед схваткой, ну после бывает прихватывает, когда боевой раж проходит, а во время — ничего не чувствуешь, кроме ярости и желания извести недругов. Кинулся я вперёд с боевым кличем отряда, звякнули тетивы, отправляя в полёт стрелы и болты, выдвинулись копья, поднялись мечи и топоры, готовые разить, да всё мимо и сквозь меня проходило, не вредя. Но тут иное приключилось, оступился и в топь провалился по пояс, а недруги испарились, словно и не было их никогда.

Неужели теперь здесь и сгину, утону, вот сейчас как раз перепугался, да монстрик болотный, любопытный зритель, вытянул язык свой длинный, подал вместо руки, вцепился я в него судорожно, Загубляйка принялся тянуть, с неожиданной для такого небольшого существа силой, наконец, грязь чмокнула отпуская. Вылез на кочку, весь в грязи.

— Вот спасибо, — прохрипел я, — век об услуге помнить буду. Выручил, спас от смерти неминуемой, а то торчать мне тут скелетом, пока новый глупец не попадётся и не продолжит дело. Ну, коли злой колдун к тому времени сам как-нибудь не помрёт.

— Да просто жалко было, если бы представление закончилось, — болотный житель смущённо кашлянул, — ты меня изрядно забавляешь. Видать, напугать не так-то и просто, если не считать того момента, когда в болото провалился, держался стойко, но тут и первый из храбрецов не выдержал бы.

Рассеялся туман, и увидел я перед собой поножи, также из чешуек, и крепкие сапоги, немедленно облачился, правда, и свои не выбросил, ещё сгодиться могут. И снова всё подошло и сидело, как влитое. Ещё спокойнее странствовать стало, потому как почти со всех сторон защищён, однако, дальше предстояло нечто вправду сложное, придётся хитрить, да мудрить. Поспешил дальше и вскоре узрел нечто невиданное да странное: прямо среди топи стоит старик седой с длинной бородой, в зелёных одеждах, а перед ним на стойке специальной книга большая, что-то в ней незнакомец записывает, но главное, к стоечке дубина прислонена с навершием в виде кулака. И что здесь требуется?

И вот старик глаза поднял на меня, нахмурился.

— Вот и ты прибыл, обманщик, — выдал седобородый, — думаешь, раз, бесчестно завладел сапогами, так и со мной управишься с лёгкостью?

— Почему сразу «бесчестно»? — я пожал плечами. — Вроде все испытания прошёл, какие ужасы показывали — не убоялся.

— Кроме последнего, утонуть заживо, — возразил собеседник, — если бы не нечестивый обитатель болота, сейчас бы кормил пиявок своим трупом и не нарушал установленного порядка. Впрочем, мне до нарушений дел нет, пусть кому надо, тот и разбирается, поговорим о задании. Должен ты вот этой дубинкой завладеть любым способом. Сумеешь, твоё счастье, а если первым схвачу — не сносишь головы, как муху прихлопну, не успеешь и пикнуть.

— Понятно, почему вы о сапогах заговорили, — я губы облизал, — сами вон босым стоите, небось, холодно и сыро, в столь почтенном возрасте для здоровья не полезно совсем. Волшебные не отдам, пригодятся, а вот свои старые…

Взял я обувь свою, нарочито медленно и вдруг резко бросил в сторону незнакомца, тот схватил рефлекторно, а я уже вперёд прыгнул, верхней частью щита в подбородок врезал, заставил отпрянуть, нижней дубинку в сторону отбросил. Старик хотел схватить, да рука лишь воздух сцапала, а я почтенного ногой пнул в живот, оттолкнув в самую топь, потом метнулся к нужному предмету и немедленно ухватил. Повернулся, а бородатый стоит по пояс в грязи, медленно в топь погружается, лицо ужасом перекошено.

— Протяни мне дубинку, — взмолился он, — вытащи, не хочу такой лютой смерти.

— Ты же говорил, если коснёшься её, мне конец придёт, — напомнил я, — сомневаюсь, что изменилось чего-то, опять перехитрить пытаешься, как тогда, когда пытался утопить. Однако и губить не хочется, вот, возьми мой щит за ремень, он ненамного короче будет.

Ухватил старик за оружие, сжал неожиданно сильными пальцами, круша дерево и разрывая кожу, потянул на себя, пришлось выпустить, пока за собой не утянул, погрузился безумец в грязь с воем. Книга же его на стойке исчезла, остались наручи из чешуек и латные рукавицы с когтями на пальцах острыми, поспешил облачиться, только, отчего-то, не происходило ничего особенного, латы не работали. Я по ним постучал, попрыгал, пустое.

— Наверное, всё дело во втором поручении, исключительно, — предположил единственный зритель, — ты его не сам прошёл, вот и не обрёл силы соответствующей. Или чего-то не хватает, на самом деле.

Откуда-то с небес ударила чёрная молния, да прямо в меня, руны на латах засветились и послышалось злобное рычание. Поднял я голову, а надо мной какой-то мужик кружит, верхом на большой крылатой ящерице с посохом в руках, с навершием в виде драконьей головы. Судя по одежде, волшебник, лишь они так облачаются вычурно, ну и остальное о том же говорило.

— Не думал я, что найдётся глупец, решившийся собрать доспех, да против меня выступить, — заговорил всадник, — смерти ищешь, сын Адама?

— Почему сегодня абсолютно все встречные желают меня убить? — я всплеснул руками. — Хоть бы один предложил выпить по кружке эля, закусить хорошим куском мяса, отыскать пару красоток не строгого нрава. Меж тем получить доспех было не так и сложно, любой бы справился.

— Просто у остальных хватало ума даже не пытаться пробовать, кроме одного глупца, ныне покойного, да и тот тинной деве старшим братом являлся, выбора никакого не имел, — злой чародей усмехнулся, — вся сила лат в том, что на них магия не действует и только, но я-то в небе летаю, а ты внизу, ничегошеньки не сделаешь, а попробуешь — в грязи утоплю!

Я головой покрутил, сапоги до сих пор мои лежали, брошенные стариком, подобрал их, один в недруга запустил, тот выстрелил из посоха, превратив в пыль, а вот со вторым у злодея не так складно вышло. Я в него руку засунул, перчатку стянул и с ней бросил, и представьте, чары не подействовали, луч волшебный пусть кожу и прожёг, а затормозить не сумел. Ящерица по носу получила, закричала, изогнулась и седока выронила, шмякнулся он прямо в грязь, а я кинулся к падающему сапожку, поймал и вернул себе перчатку.

— Да как ты смеешь, — тёмный кудесник начал подниматься.

Только я рядом был, прыжок, удар тем же сапогом, в челюсть, а потом кулаком в живот, заставив согнуться, посох из руки вырвал, сломал и швырнул в болото. Пусть теперь без него поколдует. Ухватил врага за космы, коленом в лицо, не жалеючи, ящерица сверху опомнилась, кинулась хозяина защищать, но теперь мой верный проводник навстречу прыгнул, врезался в её тело, уронил, покатились сцепившись. Мне за тем поединком смотреть некогда было, продолжил негодяя обрабатывать, уж драться хорошо обучен. Маги, они, обычно, своими чарами страшны, на них и излишне полагаются, а если магия не работает, становятся не опаснее любого смертного. Да ещё и к тумакам не приучены. Наконец, я негодяя совсем уронил, придавил его коленом и принялся кулаками охаживать, а они у меня крепкие. Кровь так и брызгала во все стороны.

— Отпусти меня, пожалуйста, молю от всего своего чёрного сердца и проданной, да перепроданной души, — прохрипел побитый, — я тебя озолочу, дам всего, что душа попросит, власть, женщин, бессмертным сделаю, только не убивай, ибо кара окажется непомерной, пожалеешь, что на свет белый появился, а поздно будет.

— Извини, твоему брату, волшебнику веры нет, — возразил я, — сейчас наобещаешь с три короба, а поддамся и сразу нож в спину вонзишь. Прости, приятель, но злодействам предел положу, отправляйся в ад, там тебя давно поджидают с нетерпением.

Ухватил я противника, перевернул, теперь за подбородок сцапать и развернуть голову до знакомого хруста. Волшебник могучий, а шейные позвонки, как у простого смертного сломались. Вспыхнул злодей зелёным пламенем и обратился в прах, взмыл в воздух шар чёрный, жутковатый, и унёсся бы, прочь с воем. Но из грязи вылезло какое-то щупальце, обвило и утянуло вниз. Надеюсь, то не дух был злой, а то как бы не пришлось с ним после возиться. На болотах кто только не водится. Кстати, о местных. Повернулся я к помощнику, а у того как раз кончик хвоста ездовой ящерицы исчезал, проглотил и не подавился, а ведь чудовище было втрое его крупнее! Видать, также не прост. Лучше бы поскорее убраться, пока цел, а то также употребят на завтрак и косточек не оставят. Меж тем Загубляйка по животу похлопал и рыгнул громко. Нечисть отродясь хорошими манерами не отличалась.

— Как знал, что с тобой можно дело иметь, — заявил проводник, — и повеселил, и накормил, всё, о чём только мечтать мог…

Закончить собеседнику моему не дали, ибо задрожало всё вокруг, завибрировало, начал в грязи нечто вспучиваться, появился пузырь, огромный, я отбежал подальше, от греха, Загубляйка вовсе в трясину нырнул, дрожа от ужаса. И вот вырос шар, размером с дом, взорвался, разбрасывая вокруг грязь, и предстала предо мной дева… Странная, правая сторона тела человеческая вполне привлекательная, что лицо, что густые рыжие волосы, что фигура стройная да изящная, а вторая, как есть рыбья да ящеричная, чешуёй покрыта, наростами всякими, жабры, опять же, в пасти зубы тонкие, как иглы, глаз огромный выпучен, на пальцах верхней и нижней лапы когти с перепонками, хвост длинный и гибкий. Обвивали незнакомку цепи толстые, однако, их уже ржавчина покрывала, и вот рванулось странное создание и порвало их, сбросило, и обратились цепи в прах. Повернулась ко мне с рыком злобным.

— Долго же пришлось ждать, пока, наконец, сподобишься и освободишь, — заявило чудовище, — долгих три сотни лет, мог бы и пораньше прибыть. Наверняка не знаешь, какие клятвы дала, и собираюсь их исполнить.

— Да нет, уже просветили, — я сглотнул, — хотя, это и не совсем честно, между прочим, как мог освободить триста лет назад, коли самому и сорока не исполнилось, вообще-то? Но теперь-то ты свободна вполне, так радуйся, чего злобствовать, разве я тебя сковал и на дно болотное погрузил? Наоборот, обидчику отомстил, оковы порушил, неужели заслужил за подобное смерти лютой?

— Разве это важно, давши слово, держать должна, — отмахнулась тинная дева, — единственно, коли ты бы вознаградил за страдания и муки, тогда бы и задумалась крепко. Был у меня дворец каменный, неподалёку от этого болота, конечно, остались лишь руины, но в них есть сундук волшебный, а в нём платье из заморского шёлка, не успела примерить, как в плен попала, принесёшь — прощу первые сто лет. Но не пытайся сбежать, нагоню и вот уж тут расправы не избежать, и доспех не поможет.

Я лишь сплюнул, не успел с одной проблемой разобраться, а тут новая напасть. Наверняка ведь и с руинами что-то не так, и с сундуком, и с платьем, а куда денешься? Поклонился монстру и поспешил в указанном направлении, а тут и проводник присоединился, словно ничего и не случилось жуткого.

— Не слышал о руинах ничего? — спросил я спутника. — Мне бы пригодились любые сведенья, слухи, да хоть и легенды, пришедшие из седых веков, лишь бы какие-то крупицы информации получить.

— Увы, предел болот я не пересекал, — Загубляйка вздохнул, — однако, уверен, не просто так заговорила о сундуке, наверняка его охраняют тщательно и не самые добрые создания, да и зачем обитательнице топи платье вообще? Нет, там точно другое чего-то. Хотела же погубить, а своими руками могла и не решиться, доспехи, что от чар хранят, и ей самой навредить способны. А так чужими руками работу сделает и успокоится.

— Интересно, если она мне первые сто лет простит, то не станет убивать, или замуж не пойдёт, не знаю, чего и хуже, — я откашлялся, — будем откровенны, и внешне не красавица, разве с нужного боку разглядывать, и характер тот ещё, плюс, совершенно безумная. Запилит до смерти, заругает, в гроб загонит, разума лишит, лучше уж врагом иметь, чем под венец вести.

— Не спеши с выводами-то, может, успокоится после заточения, уймётся, да иной сделается, особенно коли её просьбы выполнишь и героем себя покажешь, — собеседник подмигнул, — девы любят отважных и исполнительных.

И вот впереди показалась твёрдая земля, и лес, обрадовался им невероятно, даже ускорился, жаль, сбежать не получится. До руин и вовсе всего ничего было, а как приблизился, тут же зарычал кто-то, задрожали камни, взмыли в воздух, начали в одно целое собираться, пока не обернулись каменным големом, шагнул он ко мне, замахнулся кулаком, только разве существо, магией рождённое, могло навредить? Прыгнул я к врагу, обхватил, руны на кожаных латах вспыхнули и развалился воин на части обратно, словно и не появлялся. Правда, те, кто руины сторожили, не успокоились, теперь уже вообще все камни ожили, начали сползаться, пока не обернулись гигантом, футов пятидесяти росту. Об одном не подумал защитник, разобрав завалы, обнажил яму, бывшую некогда подвалом, я туда спрыгнул, чудом не отбил и не переломал ног, а выбора особого нет, и сразу увидел сундук заветный, помчался к нему. Гигант нагнулся и попытался меня кулаком приложить, пришлось прыгать из стороны в сторону, уходя от столкновения, наконец, на крышку запрыгнул, помахал руками, враг снова атаку повторил, а я в сторону, и великан просто сундучок на кусочки расколол, раздался взрыв, потоки энергии устремились в разные стороны, рука голема в пыль обратилась, а там и всё туловище развалилось. Руны на моих латах вспыхнули и буквально поглотили волну смертоносную, даже не почувствовал ничего. Поспешил к обломкам, а там вовсе не платье, а топор огромный, двусторонний, размером с алебарду, на лезвиях луна и солнце вытравлены, рукоятка красивыми узорами изукрашена. Послышался за спиной смех злобный, повернулся, а там тинная дева стоит, руки вытянула и оружие само к ней прыгнуло, уменьшилось, так чтобы нормально держать могла.

— Вот ты сам себе погибель и сыскал, — заявила обманщица, — но, враз убить слишком просто будет. Как и говорила, первые сто лет прощаю. Не видать тебе меня в брачном уборе, даже не мечтай. Однако, коли ещё кое-что сделаешь, прощу и вторые сто лет.

— Слушай, совсем-совсем-совсем не понимаю, почему продолжаешь обвинять в своих бедах? — я скрестил руки на груди. — Ведь не справился твой старший брат, давно почивший, сам-то здесь случайно оказался.

— Верю я, как и предки мои, в то, что души не сразу в рай попадают, а сначала грехи свои искупают, меняя одно тело за другим, — пояснила безумица, — соответственно, в тебе чую его дух, и прибыл совсем не случайно, просто, до того, избегал выполнения долга бессовестно. Но, поговорим лучше о деле. В часе ходьбы отсюда располагался некогда храм, в котором мои предки молились, ныне, конечно, от него мало что осталось, да внутри алтарь, сделан из такого материала, кое даже время не в состоянии разрушить, имеется сбоку панель чуть заметная, коснись её, монолит раскроется, а внутри лежат сапожки серебряные, что доставили мне из далёких краёв, хотела их на праздник надеть, а вышло, что не успела и примерить.

— Сапоги, в храме? — поразился я.

— А кто бы посмел чего-то взять из святилища, а вещи ценные весьма? — собеседница плечами пожала.

Не очень-то я поверил, особенно после истории о платье, да с выбором ещё хуже прежнего: кто знает, каковы свойства топора жуткого, лучше пока исполнять просьбы, после же жизнь покажет, как всё обернётся. Поспешил к руинам храма. Тут пришлось несколько каменюг оттащить, пока освободил алтарь, тронул панель, а из-под монолита, как полезла некая пакость прозрачная, на слизь похожая, алтарь в центр себя поместила, приняла форму человеческую, великана ростом в сто футов, и попыталась меня кулаком ударить, но видать и тут без чар не обошлось, потому как длань жидкостью стала, как с латами соприкоснулась и разбрызгалась. А я сам в атаку пошёл, не убоявшись порождения тёмных сил. Нырнул в ногу пакости, конечность растеклась, враг запрыгал на оставшейся, теперь полностью уронить, а там и от туловища избавился, повторил трюк с панелью, монолит на четыре части разделился и выпал из него моток каких-то серебряных ниток. Не успел я их схватить, как взмыл в воздух, перелетел куда-то, прямо к тинной деве, невесть откуда взявшийся, и начали нити её тело обвивать, пока не превратились не то в доспех плетённый, не то в одежду, теперь видны были лишь глаза в узкой щели, ещё более жуткой стала, чем прежде.

— В этих латах мне никто навредить не сможет, — чудовище рассмеялось злобно, — зато и вторые сто лет тебе прощу, не увидишь девы в рабском ошейнике, не стану служить верно и исполнять любые желания. Ну, хочешь выжить и продолжить путь свой, или предать смерти лютой?

— Да говори уже, чего хочешь ныне, — я вздохнул, — отступать несколько поздновато, но, буду откровенен, знал бы кого освобождаю, не стал злого мага беспокоить, не зря предупреждали, соберёшь доспех и быть беде. Не для того же снаряжаешься, чтобы с подружками танцевать, да восходами и закатами любоваться, кто в цепи заковывал, знал, чего делал. Видать, есть зло, трижды кошмарное, безумное.

— Есть неподалёку лес древний, — дева словно и не слышала, — в дупле самого большого дерева спрятала я колечко золотое, обручальное, хотела его мужу будущему подарить, да так вышло, что и жениха не повстречала, а в плен угодила. Добудешь мне его — и свободен. В этом клянусь всем, что свято.

Вздохнул я, махнул рукой и поспешил в сторону леса, может, вправду отпустит и не станет губить, в конце концов, уж изрядно помог, грех жаловаться. Как и думал, лес выглядел довольно мрачным: на ветвях ни листочка, птицы не поют, звери не рыскают, насекомые и те отсутствуют, приходилось сквозь бурелом протискиваться, с трудом, но, наконец, увидел дерево огромное, крона средь облаков терялась, не меньше ста пятидесяти футов росту, уж и семи пядей во лбу иметь не требуется, чтобы понять, то самое. Разумеется, стоило приблизиться, как ожило, полезли корни из земли, попытались схватить, да, как только лат касались, немедленно вспыхивали и сгорали, скрипело дерево яростно, а сделать ничего не могло. Я к нему подбежал, запрыгнул и ухватился за кору, коя тут же и вспыхнула. Благо пламя ничего кроме чудовища не трогало, словно и не бушевал пожар, горело долго, наконец, осталась лишь горсть праха. В нём и нашёл я статуэтку в виде помеси оленя и дерева, не успел тронуть, как она, подобно прежним предметам, улетела, принялась расти, пока не стала размером с лося, ожила, а тинная дева верхом уселась, как на лошадь, подняла топор вверх. Грянулся гром грозно, сверкнули в небе голубые, алые и жёлтые молнии, красиво и жутко разом.

— Коли сумел мне так удружить, прощаю и последние сто лет, — заявила безумица, — не познаешь счастья такого, погибнуть от моей руки, однако, и отпустить просто так не могу, ибо, во всём мире нет никого, кто бы с такими заданиями справился. Поклянись в вечной верности, служить до скончания веков, сколько бы тел душа ни сменила, и не пожалеешь, будешь сыт, пьян, богат и девами обласкан. Сделаю своим военачальником.

— И с кем воевать собралась? — уточнил я.

— Собираюсь я захватить царство земное от края до края, извести всё живое, после спуститься в ад и сбросить самого Дьявола с трона, а там и до рая недалеко, стану над всеми богами богиней.

— Прости, только нет никаких богов, это уже всем известно (ну, тем, кто не просидел триста лет в болоте, конечно), лишь Единый, — возразил я, — и с Его могуществом твоим жалким игрушкам не сравниться. Про ад тоже молчу, наверняка, и там есть кому захватчиков остановить, а вот для царства земного действительно опасна. Спасибо, что признала единственным, кто тебя одолеть в силах, раз так, могу биться со спокойной душой.

Кинулся я к злодейке, та попыталась топором ударить, но лезвие ударившись о кожу разлетелось на кусочки, как стеклянное, я толкнул могучего лося и тот опрокинулся, словно жеребёнок бессильный, и превратился в неподвижную статую. Обхватил воительницу руками, сжал. Та сопротивлялась отчаянно, а нити проклятущие пытались меня обвить, шевелились, как живые, но стоило коснуться кожаного доспеха, испарялись без следа. Не успокоился, пока противница снова не оказалась голой. Оттолкнула меня, вскочила, глаза от ярости сверкают, когти выставила перед собой.

— Видать, ума тебе с рождения не дано, — я усмехнулся, — знала, что на мне латы, что магию разрушают, и угрожала, зачем-то обманывала. Попросила бы по-хорошему, помочь с артефактами, а после ускакала прочь, пока можно, и дальше творила, чего хотела, когда бы ещё нагнал? Думаю, немало народа бы погубила и собрала армию подходящую, тогда и не факт, что справился. А так, я ведь ещё когда топор добыл, понял к чему всё идёт, да не хотел оставлять опасных вещей, мало ли в чьих руках окажутся? И вот ты снова голая и босая. Придавить бы тебя окаянную…

— Не так-то просто со мной сладить, — прошипела тинная дева, — хоть и нет у меня волшебных предметов по твоей милости, а только силой любого смертного превосхожу, гляди, не пришлось бы слёзы лить и умолять о милости. Триста лет страданий тебе списала, не смотря на все принесённые клятвы, но такую обиду нанёс, какой и прощения нет. За миг до триумфа, лишил всего что копила ни один век, добывала хитростью или сноровкой, даже не представляешь скольких погубила, чтобы получить топор, клубок и статуэтку, да латы для брата, коими ты теперь распоряжаешься. И всё прахом пошло. Ну, ничего, обзаведусь чем-то ещё, нет такой силы, способной остановить меня…

Не успела ненормальная закончить, как ударило ей нечто в спину, так что изогнулась от боли, рывок назад, и вот несчастную втянуло в огромную пасть, и пискнуть не успела, а Загубляйка сглотнул, похлопал себя по округлившемуся животу и облизнулся.

— Эти древние злодейки такие самоуверенные, — заявил монстр, — почитают себя богами и богинями, а не тянут даже на мелкую нечисть.

— Дай угадаю, ты ведь не просто любопытный зритель, — я сощурился.

— Разумеется, нет, — кивнул собеседник, — кто оставил бы такую опасную пленницу без охраны, доверившись одному лишь злому чародею? Я для неё был тайным стражем и палачом. Умные головы, коим служу, порешили не казнить и артефактов её не уничтожать, на случай, коли явится некое зло опаснее самой девы. Но, ты доказал, что являешься куда более сильным, храбрым и достойным защитником этого мира. И, пока не начал возражать, сразу скажу: работа твоя будет хорошо оплачена, не пожалеешь. Пока же, иди куда захочешь, и занимайся чем считаешь нужным, понадобишься, так и позовут непременно.

— Да и так понятно, чем мне стоит заниматься, — я вздохнул, — при таких доспехах не разбойников же по лесам гонять, займусь истреблением злых магов и магичек, да и прочей нечисти. Авось простятся мне за дела добрые прежние наёмничьи грехи. Ну, а понадоблюсь, так зовите, а пока, прощай, пушистик, и спасибо за помощь.

Сказал так, и пошёл прочь из леса, подальше от жуткого болота и его обитателей.

Впереди меня ждали новые опасные приключения.

Да, надо бы извиниться перед слушателями любезными, первым делом за язык мой корявый, ибо привычнее мне мечом говорить, чем буквицы в слова складывать. А вторым за финал истории этой. Может, кто-то ждал, что у нас с тинной девой любовь сложится — увы, коли разочаровал. Если и была она изначально, хоть чуточку доброй, то сидение в болоте здравости ума никак не прибавляет, к сожалению. Ну, о дальнейших свершениях, конечно, расскажу как-нибудь в другой раз, коли захотите слушать, разумеется.

Виктор Малютин
СТАРЫЙ ЖЁЛУДЬ

На Кордоне он появился с очередной партией отмычек. Старенький такой мужичок, явно «за пятьдесят», а то и «за шестьдесят». Старым было всё, лицо, ватник, штаны, кирзовые сапоги и солдатский вещмешок. Шапочка на голове напоминала «шляпку» жёлудя, оттого его так и назвали, Старый Жёлудь.

Мужичок невысокий, но «себе на уме», хитроват и умён, выпить только в меру и только по делу. Сядет у костра, достанет флягу, глотнёт раз-другой и прячет в свой вещмешок. Морщинистые руки держали обрез так, как будто это была любимая. Привыкшие к топору руки таёжного мужика управлялись с этим обрезом так, что молодые с автоматами удивлялись. В отмычках он проходил всего три дня, и ведущий отпустил его в самостоятельное плавание.

— Больше я тебе ничего дать не могу, ты и сам всё понял, — сказал тот и взял нового отмычку из молодых.

Так и ходил он с обрезом и топором за поясом. Со временем ватник истрепался, сапоги стоптались, пора бы приодеться в снарягу, но к тому времени Киборг уже лишился ног и ползал на Кордоне, научившись шить куртки из шкуры чернобыльских кабанов.

— Сделай мне такую, — завёл как-то разговор Жёлудь с Киборгом.

— Я денег беру немало, — предупредил тот.

— Да это понятно, даром только прыщ на заднице вскакивает.

На том и порешили, стал Киборг выделывать шкуру под заказ, ну как выделывать, кабана так просто не выделаешь. Но была у него хитрость, да и не нужна тут особая мягкость. Зато такую кожу и картечь не брала, а Старый Жёлудь таскал артефакты, сдавал старому «кровососу» Сидоровичу, да копил, чтобы расплатиться за работу.

Однажды бандиты решили отловить его и убить, чтобы забрать хорошие артефакты. Только смерть там нашли свою. Стрелял Старый жёлудь, как бог, промаха не ведал вовсе, а перезаряжал обрез так быстро, как будто к нему магазин приделали. Влепил одному в рожу, второму, а пока они не упали, он за ними и укрылся, перезарядив свой обрез. Снова два выстрела и два трупа, а вот последний успел выстрелить ему прямо в грудь, но тут же и сам упал замертво.

— А, чёрт, больно же! — выругался Старый Жёлудь, но не умер.

Хитрый деревенский мужик таскал под ватником ментовской броник, который и спас его. Сапоги уже каши просят, а он всё копит и копит, замотает их скотчем и топает дальше. В этот раз он прибыл на Кордон, обвешанный бандитскими рюкзаками, сдал весь этот хлам барыге и уселся у костра, основательно приложившись к фляге.

— Жёлудь, — к костру подполз Киборг, — примерь обновку.

Ползает он, как мужики после войны, вместо штанов у него кожаный мешок, так на руках и ползает, перенося тело вперёд. Старый Жёлудь поднялся, слегка покачиваясь от принятого на грудь, да и пошёл за мастером. «Косуха» выдалась знатной, тяжеловата, но это потому, что кожа толстая, лёгкой она и не должна быть.

— Толково, — оценил он изделие, — пошли к барыге.

Там и расплатился, переписав на счёт Киборга солидную сумму. Уже потом бродяги узнали, что специально он сделал такой заказ, мог бы давно купить себе приличную снарягу, но решил помочь материально попавшему в беду брату-сталкеру, чем обогащать барыгу.

— Эх, жаль, ты сапоги не шьёшь, — крякнул Жёлудь, — а вот тут кобуру для обреза можешь сделать?

— Отчего же не сделать, — Киборгу приятно помочь своим, да и деньги нужны, заказал он дорогущие протезы, а стоят они столько, что сказать страшно.

В общем, оба остались довольны, только Старый Жёлудь недолго оставался старым. Ворона уже совсем девчонка, ей помощь нужна. Появилась она древней старухой, похожей на старую ворону, так и назвали. Да только почему-то молодела постоянно, сначала стала черноволосой красавицей, потом стройной девушкой, а вот теперь совсем девчонкой.

— Пошли утром со мной, — подсела она к костру.

— Куда? — не понял Старый Жёлудь.

— Поможешь в одном деле, — Ворона не любит всё рассказывать, старого воспитания. — Потом ещё спасибо скажешь.

Утром и ушли в Тёмную Долину, только воевать им вовсе не пришлось, как будто кто охранял, ни один мутант не подошёл. А там Ворона достала из рюкзака «душу» и вручила её Жёлудю.

— Теперь слушай внимательно, а то умрёшь от старости, — строго посмотрела она в глаза. — Это «петля времени», заходи и вот так несколько шагов, да выходи, как он появится.

Кто там должен появиться, он и не понял, но сделал всё, что ему сказала Ворона. Парень появился неожиданно, а Ворона прикрикнула, чтобы выходили.

— Ещё три «души», нечего там торчать! — строго заметила она, достала «горку» для парня и вручила новый артефакт Жёлудю.

В итоге они вернули четверых, одну женщину и трёх парней. Сам Жёлудь помолодел лет до тридцати с небольшим, но имя не меняют бродяги, только «Старый» как-то стало забываться, но представляя новичкам, торжественно называли Старым Жёлудем.

— И не болтайте, — заметила Ворона, — а ты скажи, что вляпался в аномалию, вопросы и отпадут.

Так и вернулись все на Кордон, где бродяги удивились, но Ворона не первый раз приводит такие группы. А Киборг купил-таки себе электронные протезы, стал ходить, как все, а когда химера руку откусила — купил и электронную руку, стал водить людей в «Пасть Дьявола», но это уже совсем другая история.

Анна Лазарева
ДОРОГ, КАК ПАМЯТЬ