Бесплатный фрагмент - Санитарный на станцию «Любовь»

Санитарный на станцию любовь

Неожиданная находка

Вот вы говорите случай! Иногда он играет важную роль! Честно скажу: я не рассчитывал в центре Москвы найти нечто подобное! Свернув с Лубянской площади к Кремлю, я зашел в маленький двор возле Николо-Греческого монастыря, там меня встретили заборы, решетки и я уже хотел вернуться, как обратил внимание на узкую щель в сочленениях соседних стен. Если проходит голова, можно пробовать! Замарав куртку, я протиснулся и взору моему неожиданно открылась обширная площадка, заваленная строительным мусором. Крупные блоки кирпичей с остатками белой и желтой побелки, листы ржавого железа, старые рамы — окружали остатки дома.

«Да! Ушел в прошлое еще один кусочек старой Москвы!» — с сожалением подумал я и тут мой взгляд, среди груды строительного мусора, наткнулся на какой-то манускрипт. Я стряхнул с него красную кирпичную пыль. Он был обрамлен вензельной рамкой, с голубями и ангелами по углам, а по низу, очень мелко, типографским текстом было набрано: «С-Петербургъ Главное управленiе Удъловъ, Моховая №40 1911 год»

В центре, каллиграфическим почерком, бледными чернилами было написано:

«Сетрорецкъ. 1912 г. Тетрадь — II»,

Обложка изобиловала желтыми и коричневыми разводами. Я попробовал открыть ее, но не тут-то было. Страницы были как монолит и рвались.

«Да! Вторая часть! — с сожалением подумал я, — а где же первая?» Найдя подходящую палку, я начал исследовать строительный мусор. «А вдруг?!». Я вытащил из-под кирпичей старое зеркало на деревянном основании, с точеными украшениями по периметру. Слой амальгамы взялся чешуйками и почернел. Половина зеркала, видимо при падении откололась, но из-под оставшейся половины, виднелся уголок еще одной тетради. В этом я уже не сомневался. Я сделал попытку ее вытащить — не получилось. Из-за суеверий, я не хотел разбивать зеркало и решил домашними ключами отогнуть скобки, что держали фальц стекла. Они из-за ветхости сломались и к моим ногам упала еще одна тетрадь лежавшая в потайном углублении!

Трудно описать это чувство! Наверно если кто-то бы посмотрел на меня в ту минуту — обязательно предположил, что я ненормальный. Не знаю, что я там хотел обнаружить, но я так резко поднял свою находку!!! Эти чувства наверно знакомы кладоискателю, когда, руководствуясь рассказами или картой, после долгих поисков, его лопата неожиданно натыкается на металлический ящик с неизвестным содержимым.

Я был так увлечен, что не сразу услышал, что орут мне «строители с южных республик». Они стояли на остатках первого этажа, махали руками и, видимо, ругались на своем языке. Я понял, что испытывать судьбу не стоит, и поспешно, прижав найденное богатство, удалился, используя, знакомый лаз.

В большом нетерпении я вернулся домой, но как, ни пытался открыть записи — мне это не удалось. Что уж я только не делал: и грел паром из чайника, и засовывал вязальные спицы, и аккуратно поддевал скальпелем!! Отчаявшись, я вдруг вспомнил про моего соседа по старой квартире. Он работал экспертом в лаборатории судебной экспертизы на Старой Басманной. Если не уволился — поможет! У них, наверно, бывают задачки и посложнее!

Василич встретил меня по-доброму и, кажется, не удивился моему приходу.

— Соскучился?! Пропустили тебя? Тут у нас все по-новому. Охранники. Кодовые замки. Проходи… Проходи.

Я поведал о своей проблеме. Он долго вертел мой антиквариат, ругал меня, что я как медведь полез, куда соваться не следовало. Потом разгладил бороду и лукаво посмотрел на меня:

— Ладно. С тебя ничего не возьму, ну пару бутылок коньяка, это уж сам бог велел. Идет?

— Идет! Конечно, идет! — с радостью воскликнул я.

— Но хорошего: не менее 10-лет выдержки, — добавил он, улыбаясь, видя по моей реакции, что продешевил.

— Все будет Василич!!! Звони!

Прошло не менее недели, пока я дождался весточки. Как на крыльях, я помчался к нему.

— Получилось? — с придыханием промолвил я.

— Да получилось-то, получилось, но уж больно хлопотно. Неделю до полуночи пришлось задерживаться, представляешь!

— Ну-у-у да, — протянул я — понимая, куда он клонит.

— По-хорошему тут и пяти бутылок мало. Сколько стоит мой рабочий день? Специалист-эксперт высшей квалификации! Но ты не тушуйся, не тушуйся, — сменил он тон, видя мою кислую физиономию, — это я между прочим. Давай, что принес и забирай свои манускрипты.

С чувством благоговения, я взял в руки две папки. В них лежали отдельные листки.

— А что ты смотришь? — нахмурился он. — Пришлось разъединять по листочку.

— Понимаю! Это ничего, — согласился я.

— Это ты правильно сделал, уважил старика, но у меня к тебе просьба…

— Какая?

— Ты это… так не держи. Бог его знает, кто это написал, но человек писал для нас. Верил, что наступит время — все можно будет напечатать! Договорились?

— Хорошо, я постараюсь.

— На тебе обратно бутылку и помни наш уговор.

— Да зачем? Я и так… — робко запротестовал я.

— Бери, бери, — он лукаво посмотрел на меня и разгладил бороду.

Дома, в полном одиночестве, я распечатал коньяк, налил на дне бокала, с вожделением попробовал волшебный напиток — и только тогда, с волнением, открыл первую папку и углубился в чтение. Какой-то неизвестный человек вошел в мою жизнь. Что с ним стало: убили на войне 1914 года, погиб во время революции или заболел тифом, а возможно умер от голода? Кто знает?! Но почему-то, мне кажется, судьба обошлась с ним несправедливо. Неровные, косые строчки запрыгали у меня перед глазами и я окунулся в другой мир: когда еще не было мировых войн, революций, а люди были наивней, лучше и верили в ценности, которые нам сегодня кажутся смешными.

Тетрадь I

Прелестная попутчица

Через семь лет после окончания Борисоглебской гимназии, я по служебной надобности отправился из Петербурга в Сестрорецк. Здание нового вокзала Приморской железной дороги еще не было готово. Верхнее строение пути, довели до угла Флюгова переулка и Большого Сампсониевского проспекта.

Вечерело. Подачу поезда задерживали. Петербург в июле 1912 года изнывал от жары: кирпичные многоэтажные громады, каменные мостовые и тротуары были раскалены, а воздух насыщен пылью, копотью и смрадом. Мое внимание привлек тучный господин, в бесформенном одеянии, больше похожем на женский ночной капот. Он постоянно доставал из полосатых брюк часы-луковицу, смотрел на золоченые стрелки и, не обращаясь ни к кому конкретно, тяжело вздыхал:

— Безобразие! Это просто какое-то безобразие!

Вот он в очередной раз, с брюзгливо печальным лицом, проделал знакомую операцию, утер платком красное потное лицо и тут… О! Чудо! Состав, наконец, подали. Паровоз был не новый, но хорошо вымытый, блестящий, производства шведской фирмы «Motala». К нему были прицеплены несколько санитарных вагонов с красными большими крестами и белыми занавесками на окнах и отсчет начинался после них. Уставшие от ожидания пассажиры, дружно кинулись занимать свои места.

У меня был билет в шестой вагон. В него выстроились около пятнадцати человек. Я неспешно проследовал и встал в конец очереди. При этом невольно отметил, стоящую в середине, миловидную молодую женщину. Ее пшеничные волосы собранные в прическу задерживали взгляд. На ней было серое платье из шелкового крепа с умеренным блеском. Ткань мягко облегала ее стройную фигуру, струилась вспыхивающими складками, а плечи и верхняя половина тела, были прикрыты, короткой белой кофточкой разлетайкой. На голове незнакомки, чуть набок, крепилась пристегнутая булавками, шляпка из китайской чесучи, а сквозь светлые локоны волос проглядывали серьги из зеленого агата. Хотя лицо ее, мне было видно только отчасти, я смог уловить, что тонкие губы девушки совершенно не улыбались, хотя глаза, на удивление, смотрели на мир восторженно и радостно.

В этот момент я заметил как, она скользнула взглядом по очереди, на долю секунды остановилась на мне и тут же отвернулась. Это было так быстро и неуловимо, что вполне можно было принять за случайность. А может так и было.

Наконец подошла и моя очередь. Кондуктор придирчиво осмотрел предъявленный билет, что-то хмыкнул и я проследовал в вагон. На удивление в купе не было так жарко, как можно было ожидать. Не успел я устроиться и разложить скромный багаж, как ко мне зашел, тот самый, тучный господин, с предложением сыграть в вист. В руках он держал полную колоду — 52 карты и ловко ее тасовал. Я без особого удовольствия проследил за его белыми нежными пальцами. Очевидно эти руки никогда не держали, чего-либо тяжелого, стоящего.

— В эту игру, — попытался урезонить я его, — лучше играть вчетвером!

— Да! Но, а что делать! — попытался оправдываться он. — Нужно как-то убить время!

Я считал себя неплохим игроком. Чтобы им прослыть, следовало уметь запоминать ходы. Главное запомнить 26 карт своих и своего партнера. Я любил это занятие, особенно в дороге, но тут, повинуясь шестому чувству, отказался, сославшись на усталость. От его голоса и внешности исходило что-то неприятное. Он еще долго сидел напротив, сверля меня маленькими рыбьими глазками, видимо ждал, что я передумаю. Это было, в конце концов, невежливо. Я встал, подошел к окну, отвернувшись от него.

«Увы, если люди не понимают!» — в легком расстройстве подумал я. Я был уверен, что он уйдет. — «Да! Так уж меня воспитали! Не могу, порой, сказать прямо или решительно отказать!» К счастью, тучный господин, видимо поняв бестактность своего присутствия, покинул меня, а я решил пройтись по вагону.

Дощатый пол немного поскрипывал, люди разбрелись по своим купе и раскладывались! Кое-где слышался смех и добродушное ворчание. Я уже возвращался, когда неожиданно глаза мои, чисто из праздного любопытства, скользнули в соседнее купе.

К моему удивлению, за тонкой дощатой переборкой, ехала моя незнакомка, которую я приметил при посадке. Это обстоятельство прогнало мою меланхолию. Дверь была приоткрыта и, встретившись взглядом, я учтиво поклонился ей как старой знакомой. Она немного отчужденно кивнула в ответ и засмущалась; руки ее при этом, быстро и нервно стали перебирать замок сумочки, что лежала у нее на коленях. На автомате, я пробежал глазами по ее ногам, обутым в белые сафьяновые полусапожки. Она уловила это, спрятала их под полку и отвернулась к окну. С легким сожалением, в последний раз зафиксировав в сознании ее стройную фигурку, я медленно и неспешно прошествовал к себе.

«Да, хорошо, что не согласился на предложение тучного господина!» — с удовлетворением подумал я. Неясный образ попутчицы и совершенно непонятные флюиды, волновали меня гораздо больше, чем дежурная партия в Вист.

— Ух! — вздохнул я, опускаясь на полку.

Отчего-то мне сделалось так приятно. Скинув туфли и заложив руки за голову, я с удовольствием вытянулся, а губы мои невольно растянулись в улыбке. Сразу вспомнились давнишние встречи в поездах. Они никогда ничем не кончались, но были сами по себе волнительны и трепетны и всегда оставляли послевкусие легкого флирта, женского обаяния, игры слов, блеска глаз и чего-то, чего нельзя передать словами.«Память, память! Как она порой бывает услужлива!» Но зачем о грустном! Все давно в прошлом и подернулось легкой пеленой забывчивости, когда детали скрываются, а остается нечто, что бередит душу.

Тут я вспомнил о газетах, что торчали у меня из кармана. Я неторопливо развернул «Русское слово» и «Новое время», что взял у разносчика на вокзале. В нос ударил запах свежей типографской краски. Я торопливо пробежал заголовки: Мальта — «Итало-турецкая война. С места событий»; Будапешт — «Анти-венгерская демонстрация в Праге»; общество «Русский инвалид» извещает, — новое направление в живописи, после «кубистов»; неуловимый разбойник — «Зелим-хан».

Это все не цепляло, но на третьей странице я задержался:

«ПЕТЕРБУРГЪ

(По телефону отъ нашихъ корреспондентовъ).

Сегодня, в склад изданий Острогорского, по Моховой улице, в д. №28, вошли два подростка 13—15 лет и спросили книгу. Управляющая складом г-жа Берникова выдала им книгу и открыла кассу, чтобы разменять деньги. Мальчишки, с криком: «Руки вверх!», бросились на Берникову, повалили ее на пол и стали душить полотенцем. Г-жа Берникова взмолилась и просила оставить ее в живых, взять все, что имеется в кассе. Они забрали около 70-ти рублей, — всю наличность и сбежали».

«Да! В какое страшное время мы живем! — подумал я, поглядывая на однообразный пейзаж за стеклом. — Совсем дети. То ли дело было раньше. Страшно становится. Куда катится мир?!».

Хотя убить время было нечем, я без сожаления перелистнул мир криминала. Но на последней странице я задержался.

КНУТ

«Он снова сделался злобой дня для городовых. Дело в том, что некоторые извозчики и биндюжники, испытанные противники „кнутовой реформы“, — почувствовав ослабление надзора в этом направлении, вновь обзавелись кнутами. По их убеждению, лошадь без кнута, это все равно, что лошадь — без хвоста. Между тем, городовые, отметив такое непослушание, установили бдительный надзор за ослушниками. Напрасно извозчик, заметив городового, старается скрыть пребывание в санях кнута. Городовой — старый волк — его не проведешь. По слухам, старое помещение для склада извозчичьих кнутов заполнено. Того и гляди, что городской управе придется ассигновать сумму на постройку специального дома для склада новых кнутов».

ЭЛЕКТРИЧЕСКАЯ «ВОДКА

«Никола Тесла — тот самый чешско-американский изобретатель, который намерен передавать электрическую энергию без проводов — изобрел электрическую водку. Приготовляется она очень просто — пропусканием тока от батареи через особый подкисленный состав.

На последнем собрании докторов, в лондонском Ментон-Гаузе, трезвенник Томас Барлоу, выступил против обыкновенного алкоголя, в пользу электрической «водки»».

— Забавно! — бросил я в пустоту и отложил их.

Солнце почти скрылось. Редкие строения, дощатые сараи, разгрузочные площадки, пакгаузы — сменились пригородами Петербурга. Но глаза мои ни на чем не задерживались. Они были обращены внутрь. Я весь ушел в слух. Неясные шорохи из соседнего купе тревожили мне душу. Я невольно представлял себе, что буквально в нескольких сантиметрах, за этой тонкой перегородкой, находится девушка, молодая женщина очень приятной наружности и возможно скучает, как и я. Это было нелепо, неправильно и эта мысль не давала мне расслабиться.

Отчаявшись, я встал, прошелся несколько раз по купе ломая пальцы и вновь сел к окну. Проехав семафор и чересполосицу путей, поезд перешел на приморскую С. Петербург-Сестрорецкую железную дорогу. Это была частная железная дорога и по слухам, убыточная. Она соединяла Санкт-Петербург с курортами, расположенными на северном побережье Финского залива. Видимо барышня следовала в один из них. Я вспомнил юность, Тамбовскую губернию, Грязе-Царицынскую железную дорогу, связавшую город с остальным миром, что значительно способствовало развитию Борисоглебска…

И тут, мои воспоминания прервались. Я уловил, как недалеко, возможно даже в соседнем купе, едва слышно хлопнула затворенная дверь. Я даже подумал: не встать ли и посмотреть! Но это было бы бестактным и остался недвижим. И вдруг услышал легкие шаги, которые остановились у моей двери. Несомненно это был цокот женских каблучков. Мое сердце замерло от приятных предчувствий. Но дальше была тишина, долгая и мучительная и, наконец, я услышал едва слышный стук в дверь! Еще не вполне понимая, ощутил шорох юбок и боковым зрением уловил светлое одеяние моей изящной незнакомки, стоявшей в проходе.

— Прошу прощения! — приоткрыла она дверь и слегка смутилась. — К вам можно?!

На лице девушки играл румянец, глаза, окаймленные длинными ресницами трепетали и вся она была закрыта и открыта одновременно. У меня сразу захолонуло в груди.

— К-к-конечно! — подскочил я как на пружинах, чуть не стукнувшись головой о полку.

— Извините! — выдавила она, сильно стесняясь и краска бросилась ей в лицо. — Не могу открыть сельтерскую воду. Вы не поможете?

Я был тороплив и пытался быть излишне галантен. Мне удалось ловко справиться с бутылкой, подцепив крышку краем серебряного перстня. Это был подарок матери на совершеннолетие. «Бедная мама! Знала бы она, для чего я его использую!»

— Пожалуйста, сударыня! — промолвил я чопорно, пытаясь всеми силами, оттянуть момент расставания и сверля ее взглядом.

Только теперь мне удалось рассмотреть свою попутчицу вблизи. Строгий овал лица красиво обрамлялся светло-русыми волосами. Они ниспадали ниже плеч, но лоб был открытый, с легкими выбивающимися прядками. Прямой нос, тонкие брови и чувственный рот дополняли картину. Но доминировали на лице голубые глаза. Они были восхитительно нежны и глубоки одновременно. Казалось они были готовы обнять весь мир. Да, барышня без всяких натяжек, была хороша. Как бывают хороши образованные воспитанные девушки не избалованные светом, интрижками и расположением многочисленных кавалеров. Небольшой доход и ранний брак, не позволяет им всецело насладится прелестями жизни и они так и остаются, не полностью оцененными, не раскрытыми, в тени мужа. Обычно они робки, застенчивы и ценят себя невысоко, пребывая в уверенности, что это и есть их удел.

— Здорово у вас получилось! — отметила моя попутчица, все еще смущаясь. — Я такого никогда не видела.

Пользуясь предоставленным случаем, со сдавленным от волнения голосом, я представился:

— Михаил. Михаил Громадин. Инженер, — слегка откашлялся я и поклонился. — Еду на Сестрорецкий оружейный завод. По служебным делам.

— Мария Александровна, — барышня потупила взор, — Маша. Следую на отдых, — ответила она, в том же ритме, вполголоса.

Мы помолчали немного. Я, передавая сельтерскую, задержал бутылку, не отпуская ее совсем. Она уловила этот жест, подняла глаза и взглянув строго, добавила:

— Замужем!

Это прозвучало, так, что сразу все ставило на свои места. И других вариантов быть не могло!

Я послушно отпустил бутылку, но она не уходила… пребывая некоторое время в нерешительности.

— Ах! Да! Еще пробочка! — спохватился я, поняв, чего она ждет.

— Благодарю! Вы очень любезны, — кивнула она и смущенно улыбнулась.

По всем правилам этикета она должна была тут же уйти… но этого не случилось. Я увидел легкую, еле уловимую растерянность, как тень, пробежавшую по ее лицу. Секунда, миг! Но это мгновение много поведало мне о душе моей новой знакомой. Ей, в глубине души, не хотелось уходить.

— Вам не скучно одной? — поинтересовался я, напуская равнодушный вид и как бы говоря это из вежливости.

— Что вы! Конечно, нет! — воскликнула барышня. — Я люблю скучать! Это же дорога! Она предполагает.

— Да вы правы, — согласился я. — Мерный стук колес, раскачивающийся вагон, унылый пейзаж за окном и ожидание конца пути. В этом есть своя прелесть. Все идет своим чередом. Навевает спокойствие.

— Вот видите, вы меня понимаете! — благодарно взглянула она на меня.

— Плохо мы не попали с вами в одно купе, — сказал я, не поднимая глаз. — Пообщались бы — и путь показался короче.

— Да нет! Что вы! О чем вы говорите! Тем более пассажиров мало. Зачем тесниться.

— Но в этом же ничего нет предосудительного!

— Возможно! Не спорю! Но пусть будет как есть! — запальчиво сказала она.

— А что если нам исправить эту ошибку — скрасить наше одиночество? — бросил я пробный шар, ловя ее ускользающий взгляд.

— Ни в коем случае! — заявила она сухо и немножко сжалась.

Но это прозвучало неестественно. Как в дешевом спектакле. Было понятно, что барышня, напротив искала повод продолжить общение.

— Это ни меня, ни вас, ни к чему не обязывает! — продолжил я уверенным тоном. — Спустя несколько часов, я выйду на станции в Сестрорецке, а вы проследуйте дальше…

— Я понимаю… — замялась она.

— Мы могли бы вместе поскучать?!

— Это да! — чуть смягчилась она. — Но все равно! Разве вы находите это удобным?

— А вы как считаете? — вопросом на вопрос, ответил я и прямо посмотрел ей в лицо.

Она не выдержала взгляд, потупилась, плечи ее опустились.

— Еще час назад меня провожал муж! — выдавила она и лицо ее стало немного растерянным. — Вы видели? … Такой высокий важный господин, с цилиндром на голове?

— Кажется, припоминаю, — соврал я и опять попытался встретиться с ней глазами, — он, по-моему, немолод? — наудачу ляпнул я, почти не сомневаясь, что мои предположения верные.

— Да! Да! Это есть! Но он очень хороший. Мне бы не хотелось так… — она замялась, не зная как продолжить начатую фразу.

— Я вас прекрасно понимаю. Не продолжайте. Дело ваше Мария Александровна. Хотя жаль… очень жаль, ваше общество украсило бы мой путь!

Мы еще раз обменялись взглядами. Она была слегка расстроена и почти не скрывала этого, но приличия были превыше всего. Другого — от замужней женщины, я и не ожидал.

— Может дать вам прессу: свежая, я почти прочитал, только объявления остались? — добавил я, оставляя надежду на перемены в ее настроении.

— Что ж! Как закончите — приносите, с удовольствием почитаю, — выпалила она скороговоркой и, покраснев, быстро, как ветер, удалилась к себе. Только шуршание юбок и легкий аромат молодого женского тела остался витать в воздухе, а потом и в моем сознании.

«Н-да! Неожиданный поворот!» — подумал я, и, достав из портфеля, бросил в рот кусочек мускатного ореха для освежения дыхания. Так я и стоял, ни присев больше ни на секунду, держась за хромированный поручень и нетерпеливо глядя в синеющее окно. Ожидание томило меня, заставляло учащенно биться сердце. Предчувствие нового, неоткрытого и одновременно несбыточного, и прекрасного туманило мое сознание, и всплывало в неясных образах в голове. Когда ты молод, тебе не нужны сухие дрова, щепа и даже спички! Тебе достаточно искры и пламя полыхает, сжигает тебя изнутри. С трудом, выждав десять минут, я собрал газеты, аккуратно свернул их в трубочку и, напустив нарочито небрежный вид, отправился к своей милой соседке.

— Разрешите? — учтиво поклонился я. — Я принес вам обещанное!

— Merci. Vous êtes très bons mon monsieur! (Спасибо вы очень хороший молодой человек. Фр.) — поблагодарила она, стараясь не улыбнуться при этом.

У нее был превосходный французский язык, четкое произношение и особый прононс, что обычно достигался долгими упражнениями.

— О чем вы говорите?! — небрежно произнес я. — Прочитанные газеты? Это для меня Мария Александровна ничего не стоит.

— Pouvez m’appeler Masha. (Можете звать меня Машей. Фр.)

— Замечательно, договорились, буду называть вас именно так. Но я не очень хорошо знаю французский. Мы технари. Наше дело чертежи, железки и еще много скучных вещей, о которых неудобно говорить в обществе милой дамы.

— О! Я понимаю. Оружейный завод! Наверно страшно и опасно порой?!

Мне ее слова показались приятными. Мужчины все одинаковы. Внутри поднялась волна своей исключительности и превосходства.

— Не стоит преувеличивать. Хотя все бывает, конечно, — заявил я немного вальяжно и снисходительно.

— Как вы думаете, война будет? Все об этом говорят! Вот давеча читала ужасную вещь: «Ангел мира в опасности?!»

— Помилуйте! Это выдумки газетных писак, — заключил я убежденно. — Сейчас общество достигло такой стадии развития, что все прекрасно понимают, к чему это может привести. Страшное оружие в изобилии наделано во всех странах. Нам грозит массовое уничтожение: победителей по большому счету не будет. Ну не самоубийцы же мы?! Цивилизованная Европа на это никогда не решится!

— Значит, вся эта шумиха, чтобы поднять тиражи газет? — предположила моя попутчица, почти расставшись со своей прежней застенчивостью.

— Ну не совсем. Подготовка идет. Видите к нашему паровозу прицепили санитарные вагоны. Да и моя командировка на оружейный завод, — многозначительно заявил я. — Все это звенья одной цепи! Нужно держать порох сухим.

— Вас, судя по всему, по срочному делу направили?

— Не сказать чтобы очень. Но нужно помочь. Есть шероховатости. Технические детали.

— И это наверно тайна?

— Увы! Государственная, Российской империи, — заверил я ее, — об этом лучше не распространяться.

— Вот видите! — она посмотрела на меня чуть восторженно. — Значит, на вас можно положиться, вам доверяют. А мне ничего нельзя сказать. Я болтушка! Все выложу.

В синеве позднего вечера показались низкие черные строения. Моя спутница встала, подошла к окну.

— Какая-то станция? — поинтересовалась она, показывая кивком на окно.

— Это Раздельная! Ох! Помилуйте! …, это Лахта, — поправился я. — Поезд обычно стоит здесь пять минут. А что вы скажите если мы закажем чай! — предложил я.

— Можно! У меня есть прекрасное варенье! Наша бабушка, Агафья, в вишневое добавляет, абрикосовые косточки и липовый цвет. Она его не кипятит, а только долго томит в русской печке и оно получается как настоящий английский джем!

— Английский джем?! Замечательно! Будем пить чай. … Будем пить и разговаривать.

— Нет! Просто пить, — немного растерянно возразила моя собеседница.

— Как скажете, — пряча улыбку, согласился я и пошел делать заказ.

Проводник, лукавый дядька, разглаживая мягкие рыжие усы, занес нам, спустя минуту, два кованых вороненых подстаканника. В них были простые стаканы из зеленоватого стекла и жидкий чай. Отдельно он держал посеребренный поднос со сдобой.

— Пышка, слойка, сдобные калачи, крендель, плетенка — все из Филипповской булочной, господа! На выбор! Если желаете! — протараторил он монотонную заученную фразу.

— Прямо оттуда? — усомнился я. — Неужели?!

— Обижаете милостивый господин! Настоящие парижские рецепты от придворного пекаря Филиппова. Не «сумневайтесь» сударь!

Я отложил всех наименований по одной штуке и сразу расплатился за все. Старик ушел очень довольный, подкручивая вверх кавалерийские прокуренные усы и что-то напевая под нос.

— Вы совершенно зря потратились, — сокрушалась моя прелестная спутница, — мне есть на ночь совсем ни к чему.

— Все нормально Мария Александровна, только возможно придется чай повторить. А как вы сударыня посмотрите на бутылочку Белого Сурожа из Массандры?

— Ой! Нет! Что вы! — искренне возмутилась она. — Это уж точно зря! Не выдумывайте!

— Давайте я принесу раз уж заикнулся, а там решим, а то неудобно получится.

— Но вы мое мнение знаете! — с покорностью произнесла она.

Маша зажгла лампу. Я сходил за бутылкой и дополнительно взял стаканы у проводника. Она смотрела за моими приготовлениями и неодобрительно качала головой.

— Оставьте себе! Вы такой молодой. Будет у вас еще повод и думаю друзья с кем ее распечатать!

— Вы про оружейный завод? Это смешно Мария Александровна! Не говорите пустое! Я часто там бываю. Поверьте — скукота там, полная. Если вы мне составите компанию, я был бы вам превелико благодарен!

— Все-таки вы напрасно это затеяли… — опять покачала она головой и с укором взглянула на меня, — и чай остынет!

— А мы и то, и другое будем. По очереди.

— Какой вы право! Так меня и уговорите! — продолжая пребывать в сомнении, заявила она и улыбнулась хорошей доброй улыбкой.

— Конечно. Давайте мне вот так, а вы немножко пригубите! — предложил я. — Поверьте! Вам точно понравится!

— Ну, хорошо! Вот прямо на донышке!

— А вы знаете, Маша, откуда оно получило это название? Что означает слово «Сурож»? — оживился я, придвигаясь к ней ближе и чувствуя легкий запах женских духов.

— Нет! Конечно нет!

Моя прелестная собеседница заинтересованно оживилась, приготовившись слушать и я окунулся в воспоминания осени прошлого года.

— Это древнерусское название города Судак. Видите, какое оно золотистое? А аромат? Ничего не напоминает?

— Что-то знакомое… Медовое или яблочное? — предположила она.

— Токайское! Не напоминает?

— Точно! Вы сказали, и я сразу вспомнила, — всплеснула она руками и засмеялась.

— Его делают из винограда сорта — Кокур белый.

Я рассказал ей, как мне недавно довелось побывать в Судаке. Про развалины Генуэзской крепости, глиняные водопроводы в горах, обычаи крымских татар. Она была хорошим слушателем. Кивала в такт моим словам, ресницы ее дрожали, а на лице читались заинтересованность и неподдельный интерес.

— Вы это все сами видели?!

— Вот как вас. Перед глазами стоят: Консульская башня, Дозорная, Девичья, Портовая, стены метра два толщиной, но, правда, не все сохранилось.

— Я бы тоже хотела когда-нибудь туда съездить, но только что я могу. Это фантазии! Всем распоряжается мой муж, а у него все дела и ему не до меня. Я сюда-то выпросилась, через такие мучения. Он со мной очень строг. Но я понимаю и не осуждаю его за это. Так судьба распорядилась. Что я могу?

Вдруг в дверь купе постучали и стук был неуверенный. Это был явно не проводник. Маша, слегка побледнела, а на лице ее появился страх.

— Кто бы это мог быть?! — шепотом спросила она.

— Да какая разница! — спокойно ответил я. — Что вы прямо! На вас лица нет!

— Не знаю!

— Успокойтесь! — лукаво подмигнул я.

— Будьте добры! — моргая ресницами, попросила она. — Откройте вы! Пожалуйста!

Я неспешно встал, слегка откашлялся и открыл. В проеме увидел тучного господина с натянутой улыбкой. Он уже переоделся в домашнее и от того казался еще толще.

— Я дико извиняюсь, если потревожил! Понимаете, потерял вас! И почему-то подумал, что вы в соседнем купе и не ошибся.

Я промолчал не зная, что ему ответить.

— Вот! — добавил он. — Пухну от тоски! Решил перед сном узнать, не передумали ли вы?!

— Нет! — сухо бросил я, встал в проеме, так чтобы у него даже мысли не возникло бы зайти.

— Это печально! — вздохнул он, пытаясь взором обшарить купе.

Я распрямился во весь рост, чтобы максимально ограничить его обзор.

— Это все?! — с вызовом спросил я.

— Извините еще раз! — тонким фальцетом пробормотал он. — Я уже удаляюсь!

— Счастливо! — холодно бросил я и захлопнул дверь перед самым его носом.

Я обернулся. Маша стояла у окна, спиной ко мне. Локоны светло-русых волос струились у нее по плечам.

— Он ушел? — спросила она не оборачиваясь.

— Да! — промолвил я, хотя не совсем был уверен, что он до сих пор не стоит у двери.

Она с трудом обернулась и лицо ее выглядело виноватым, как у провинившейся гимназистки.

— Это ваш знакомый?! — с оттенком тревоги поинтересовалась Маша.

— С чего вы взяли? — процедил я. — Так! Приперся ко мне сыграть в карты, а я отказал.

— А потом решил поискать вас у меня?!

— Есть такие невоспитанные! — вздохнул я. — Не видят берегов! Да и вообще, вряд ли он был в курсе, кто находится в этом купе! Так, сунулся на удачу.

— Странно! — посмотрела она недоверчиво.

— Да точно говорю! Просто пассажир. Я даже не знаю как его звать!

— Все равно! Ведь это предосудительно когда вы и я, вместе?!

— Не выдумываете чепухи! — отмел я ее подозрения, хотя в глубине души считал, что она возможно права. — Ему ничего не нужно было, кроме как найти партнера и убить время.

— Я заметила! Он смотрел с осуждением!

— Вам показалось! — возразил я, но уже без прошлой решительности. — Если вы и заметили осуждение, оно было направлено в мой адрес, что я не соглашаюсь. До вас ему никакого дела нет.

— Может быть вы и правы!

— Ну а как по другому?!

— А я всего боюсь! — созналась она с печалью в голосе. — Хорошо, что бутылку успела убрать со стола.

— Так! Маша! — немного рассерженно воскликнул я. — Что вы в самом деле?! Или мне уйти?!

— Ну наверно, так будет лучше! … Я не знаю!… То есть нет! Конечно нет! А вы как считаете? — неуверенно пробормотала она, несколько раз меняя мнение.

— Господи! Выкиньте это из головы! Может мы старые знакомые! Вот встретились. Зачем нам оправдываться неизвестно перед кем. Да и вообще! Мы ничего, предосудительного не делаем!

— Ну почти! — выдавила она.

— Помилуйте! О чем вы?!

— Конечно, не делаем… но какой-то осадок от его визита остался!

— Так! Давайте договоримся! — произнес я, подойдя ближе и глядя ей в лицо. — Больше о нем ни слова! Идет?!

— Хорошо! — натянуто улыбнулась Маша. — Обещаю! То есть я постараюсь! — виновато добавила она. — Меня все выбивает из колеи!

— Тогда доставайте, что вы там спрятали!

Изящно нагнувшись, Маша пошарила рукой, вытащила бутылку и со смущенной улыбкой водворила ее на стол.

— Слушайте! Мы так и допьем ваш Кокур Михаил! — удивленно заявила она, прибрасывая вес содержимого и в глазах ее блеснули озорные огоньки.

— Это будет чудесно!

— Я же совсем не хотела, но вино и правда, отменное, — призналась моя спутница, благодарно посматривая на меня.

— Спасибо! Вы очень добры!

— Это вам спасибо! Садитесь! Можно ближе! Продолжайте, пожалуйста! Вы такой рассказчик. Прямо убаюкали меня!

— Ну что вы! — поскромничал я, сокращая расстояние.

Запах сладких духов стал ощутимей, а лицо ее стало близким.

— Вы говорите и я будто в Крыму, на волнах покачиваюсь. А море. Представляете! Я никогда не видела Черного моря, но сегодня посмотрела на него вашими глазами. Почему мне так хорошо?

— Наверно от вина! — улыбнулся я.

— Не-еее-ет, не только от него, — покачала она головой и зеленые сережки заиграли в свете лампы.

— Я просто боюсь предложить другое! — проронил я, понизив голос.

— А ничего и не нужно предполагать. Вот у вас мужчин всегда так! Я говорю без второго смысла. Разве не может быть, просто хорошо, — укоризненно промолвила Маша. — Встретились два человека и им прекрасно! Разве этого мало?

— Да, с этим не поспоришь, — согласился я, замечая таинственный блеск, что струился у нее из-под ресниц.

— Мы здесь в уюте! Разговариваем! — застенчиво начала она. — Но колеса стучат, паровоз не отдыхает, и наши часы сочтены. Поезд все равно домчит нас до станции прибытия и мы расстанемся. Расстанемся добрыми друзьями. Вы выйдете, а я буду вспоминать вас, ваши слова. И меня опять будут баюкать волны вашего Черного моря.

— Черного моря?! — задумчиво переспросил я.

— Точно вам говорю!

— А меня ваши глаза, — вдруг выпалил я и осекся от своей смелости.

— Что?! — удивилась она, взглянув чуть растерянно. — Не поняла?

— Нет ничего! — поспешно отказался я от своей неуместной фразы.

— Не говорите так Миша, если не хотите все испортить! — промолвила она очень тихо, склонив голову. — Пожалуйста.

— Извините! Но тогда расскажите о себе немножко, — решив что, настал нужный момент, попросил я, стараясь говорить естественней.

— Вы считаете это удобно? — растерялась она, не ожидая такой смены разговора.

— Ну, не знаю, вам решать, — сказал я, с надеждой глядя ей в лицо.

— Да! Да, конечно! А что вы хотите услышать?

— Правду! Вот все как на духу! Вы можете… быть откровенной?

— С близкими, родными — да! Наверное.

— А мне казалось, людям, которые больше не встретятся в вашей жизни — можно поведать гораздо больше. Они не опасные. Ваши откровения не используют против вас, никому больше ни о чем не расскажут, во всяком случае, знакомым — точно.

— Хм! Конечно. В этом есть резон, — задумалась она.

— Вы мне — я вам! Такая откровенность, за откровенность и все на доверии! Вроде игры! — не унимался я.

— Странный вы! — неуверенно промолвила Маша. — Все так неожиданно. Умом понимаю, но этого мало…

— Не торопитесь с ответом, — произнес я, поднимаясь и приближаясь к окну.

Перестук колес стал слышней. За стеклами однообразно мелькали: клочки полей, одинокие деревья, петляющие деревенские дороги, прошлогодние скирды почерневшей соломы.

— Ладно, давайте попробуем! — согласилась она. — Спрашивайте!

Я вернулся на место. Мы встретились глазами. В ее взгляде я прочел любопытство, наполовину смешанное со страхом.

— Начнем с главного. Вы когда-нибудь любили? — выпалил я, и в ту же секунду понял, что это перебор. Начинать нужно было не с этого.

— Mon dieu!!! (боже мой! фр.) Миша! Разве можно так прямо в лоб! — промолвила она, немало сконфузившись.

— Извините. Вырвалось!

Моя попутчица испытывающе и недоверчиво посмотрела на меня, боясь включиться в игру, но все же чудесный напиток из Сурожа не позволил ей закрыться полностью.

— Неужели можно так запросто говорить об этом? Конечно, нет! Ну, как вы могли?! Об этом я не буду с вами беседовать! Все-таки вы мужчина!!

— В том-то и прелесть! Мы поглядим на себя с позиции противоположного пола! — распалялся я, вкладывая в свои слова все красноречие, которым обладал.

— Миша! … Миша! Вы настойчивый молодой человек, а я слабая женщина. Это все так заманчиво! Но нельзя!

— Решайтесь! Во всяком случае не отказывайтесь сразу!

— Господи! Я работаю учительницей в церковно приходской школе для девушек Воскресенского Новодевичьего Монастыря. У меня малолетняя дочка, недавно отняла ее от груди, сейчас сидит с няней. Кто бы знал, на что вы меня толкаете!

— Вы считаете, поговорить о любви — это недостойное занятие?! — не отступал я, пытаясь найти аргументы в поддержку своего предложения.

— Par le chemin de Micha! Тут речь не об этом Миша!

— Вы боитесь осуждения ваших учениц из церковноприходской школы?! Но ведь мы никогда не увидимся! Это исключено!

— А муж?

— С ним тем более, — безапелляционно заверил я.

— Знаете! Создается впечатление, что мы беседуем как заговорщики.

— Давайте тогда будем говорить шепотом!

— И все-таки нет, мой дорогой, Миша. Понимаю! А душа противится.

— Потому что ничего не было! — выпалил я решительно, уверенный в своей правоте. — Я не сомневаюсь! Вас выдали замуж без любви!! Или скажете, не так?!

— Без любви, без любви! … Вы же ничего не знаете мой дорогой!!! … Если бы только можно было все изменить!! Нет, чего уж там! Лучше не начинать этот разговор вовсе!

Она замолчала, в волнении подошла к проему купе, приоткрыла дверь и тут же плотно захлопнула, очевидно, убедившись, что никто не подслушивает.

— Ничего вы не знаете! — уверенно повторила моя попутчица и села близко.

— Мне и знать нечего! — отчеканил я с прохладцей в голосе.

— Как же нечего, если это моя жизнь?! — взволновалась она еще больше и посмотрела на меня как на маленького.

— Вы как открытая книга, вас можно прочесть, не открывая обложки! Все у вас на лице, во взгляде, вот в этих ладонях.

Я вдруг встал и смело взял ее за руки. Она торопливо посмотрела на меня снизу вверх, убрала руки, но, я вновь нашел их и вновь горячо обхватил. Она глянула на меня затравленно и с легким испугом, но более не противилась.

— У меня это на лице написано?! Что я страдаю, и что у меня не было настоящей любви?!

— Смотрю я в ваши грустные глаза, а в них тоска беспросветная! Робость и послушание Мария Александровна!

— Это от Бога. Он всемогущ и всевидящ! — обреченно промолвила она и лицо ее стало печальное.

— Нет! Это от отчаяния!! Не верите вы ни во что! Просто плывете по течению. Все за вас решают. Везде флажки красные. Сюда нельзя, туда не ходи. Это предосудительно, за это накажут, а за такое и вообще настигнет проклятье или кара божья!

— Не совсем так! — смутилась она. — Жизнь моя в целом хорошая! Праведная. Я не чувствую себя хуже или лучше других!

Она говорила, но голос Маши звучал механически, без выражения и чувствовалось, что она говорит не то что думает.

— Не спорьте Маша! Да. Так и есть! Потому что так живет большинство: дом, уборка, пеленки, муж, отчитывающий за каждую потраченную копейку, походы по воскресеньям в церковь, пустые молитвы и вот вы уже не молоды, а спустя время… старуха и несут вас на погост, а вы по большому счету и не жили!! Жизнь прошла мимо вас!! Разве вы такой жизни желаете?!!! О ней мечтали?!!! Почему у вас все не восстает?!

Я прошел по купе, решительно сел рядом, нашел ее руки. Маша была безмолвна! Но потом начала говорить, мучительно подбирая слова:

— Вот вы спросили Миша, почему душа, не сопротивляется? Это правильно! Умом понимаю, что вы правы. Так и есть. Что я по-большому счету видела? Ничего! Вяжу, вышиваю, прислуживаю за мужем и сильно хочу ему понравиться, даже когда мне противно. В то время — когда мы с ним брачное ложе делим — мне больше противно, чем хорошо. Ой господи! Что я говорю! И кому?! Вы меня заговорили!!!

Наступила долгая пауза. Маша, прикусив губы, опустила голову, только зеленые сережки продолжали играть на свету.

— Ну ведь вам нужно было выговориться?! — осторожно предположил я.

— Я погорячилась! Забудьте об этом!

— Это не отменяет сказанного. Разве вы такой жизни желали?! — вновь спросил я.

— О чем тут говорить?! — не поднимая головы сказала моя спутница. — La sortie je ne vois pas! (Выхода не вижу. фр.)

Я крепче сжал ее руки. Моя спутница не противилась, даже напротив, слегка подалась вперед и лицо ее оказалось почти вплотную. Есть зона безопасности между мужчиной и женщиной. Если ваши лица оказываются слишком близко, тем более по инициативе слабого пола, это неспроста. И я не выдержал, безотчетно прижался к ее горячей щеке.

— Говорите, Маша!! Говорите! Я слушаю!

Она отстранилась, но только слегка, не по настоящему.

— О чем?

— Так просто. Мне все равно! Лишь бы слышать ваш голос!

Мои губы были совсем рядом с ее лицом. Я ощущал ее горячее дыхание. Оно обжигало меня, как и ее пламенеющий испепеляющий взгляд. Мы чувствовали, что сейчас может произойти соединение наших сердец, душ. И она, противясь этому, опустила лицо. Упрямые светлые локоны упали ей на лоб.

— Маша! — шепнул я.

Но она не ответила.

— Маша! Милая Маша! — со страстью в голосе, воскликнул я.

Но она еще ниже склонилась.

И тут я осмелился, взял ее за голову и поднял вверх, и в сторону, и прижался к ее рту, и обхватил его губами.

Поцелуй был не долгий, но мучительно вытягивающий. Губы ее сперва трепетали, потом успокоились и поддались. Мы слились. Это была нега. Невообразимое удовольствие соединение мужского и женского начала.

Наконец, она решительно воспротивилась.

— Нет! Нет Миша! — и голос ее звучал бессвязно, неотчетливо.

Я выпустил из рук ее голову. И она вдруг спохватилась и воскликнула очень горячо с прерывистым дыханием:

— Миша! Что это было? Что сейчас было?

— Ничего не было! — растерянно и счастливо улыбнулся я. — Короткий невинный поцелуй!

— Ах! Невинный?! А мне показалось другое!! — слегка рассерженно промолвила Маша.

— Не сдержался!! Извините! — не совсем серьезно сказал я. — Не могу обещать, но постараюсь, держать себя в руках!

— Почему я такая слабая и беззащитная?! — обронила Маша и взяла меня за пуговицу на груди. — Не делайте так больше!

— Конечно! — заверил я и коснулся ее волос щекой и мы так замерли надолго.

— Лучше так! — ласково промолвила она. — Не так страшно!

— Конечно, — согласился я слегка замирая от близости ее лица и трепещущих ресниц.

Мы долго слушали свое разгоряченное взволнованное дыхание. Чувствовали друг друга, что мы рядом, что нам бесконечно хорошо. Хорошо от того, что мерно стучат колеса на стыках, что поезд слегка покачивается, скрипит, а тусклая лампа мигает желтым светом. И эти французские ароматы, и запахи молодого тела, чистых волос, намытых с ромашкой и хмелем, кружили мне голову. «Моя попутчица окончательно сведет меня с ума!» — отчаянно думал я. И мне совершенно не хотелось этому противиться. Совершенно! Маленькое сумасшествие, что возобладало, охватило наши души было желанно, казалось манной небесной, каким-то подарком бога, от которого грех было отказываться.

Моя милая спутница покинула меня, подошла к двери и прислушалась, не открывая ее. Но ни единый звук не потревожил наш слух и она вернулась, не став ее открывать. Лицо ее приняло виноватый вид и заговорила она быстро:

— Все что мы делаем, так скоропалительно и нехорошо. Я себя не узнаю. Да что там не узнаю? Поражена! Это распутство! Что вы можете обо мне подумать?! Я веду себя как гулящая! Как кабацкая девка! Уму непостижимо!!

— Маша! — я сжал ее ладошки. — Не говорите так! Это неправда! И вы сами об этом знаете!

— А как это еще назвать?! — с чувством стыда, промолвила она.

— У нас есть оправдание. Вы так восхитительны! Так до невозможности красивы, очаровательны! … До невозможности! — голос мой был взволнован и подрагивал.

— Да-ааа! Вы находите?! — рассеяно промолвила Маша. — А отчего вы не освободите мои руки?

Я не заметил, что крепко сжимал их.

— Вы этого хотите?

— Я сама не знаю что хочу! — растерялась она.

Маша отвернулась от меня, при этом, не делая попыток убрать свои ладони из моих рук. Я чувствовал, как они слегка подрагивают.

— Мария Александровна! Маша! Милая Маша! — дрожащим голосом выдавил я.

— Да! — обернулась она ко мне и глаза ее, стали большие, бездонные и черные.

Я взял ее за подбородок и приподнял выше. Она слегка приоткрыла рот и послушно, обреченно прикрыла веки. Я коснулся ее воспалено сухих губ. Она вздрогнула, но не отстранилась. Я целовал ее долго, упрямо, пока ее губы немножко не распухли, а дыхание не стало прерывистым.

— Что с нами происходит?! — горячо зашептала она, чуть отстраняясь.

— Не знаю! — таким же взволнованным шепотом ответил я.

— Мы в своем уме?!

— Думаю да!

— А я не уверена!

— Не думайте об этом! Ведь нам так хорошо!

— Это маленькое сумасшествие! — взмолилась она. — И его надо прекратить!

Я смотрел на ее розовые горящие ушки, на дрожащие зеленые сережки, на выбившиеся локоны на лбу и не знал что ответить.

— Совсем маленькое! — наконец сказал я. — Просто ваши губы и мои нашли друг друга. И они такие отзывчивые!

— Не говорите так! — шептала она так близко, что ее губы почти касались моих. — Вы вгоняете меня в краску!

— И все равно они ждали меня! — убежденно продолжал настаивать я. — И сейчас ждут!

— Я скоро провалюсь сквозь землю! Я ведь совсем не такая!

— Вы боитесь!

— Еще как! Все во мне восстает!

— Ну тогда еще чуть-чуть?!

— Ни в коем случае!

— А так?!

Я нежно потрогал ее воспаленные губы подушечками пальцев, провел по ним и поцеловал ее в уголки губ. Ресницы ее затрепетали, дыхание участилось и мы вновь слились в горячем и чувственном поцелуе. Голова ее клонилась, я доминировал сверху и буквально растворялся в ней.

Наконец, она усилием воли оттолкнула меня. Отодвинулась в угол и заплакала.

— О чем вы плачете? Маша! — растерялся я, не понимая ее реакции. — Зачем так огорчаетесь?

— Я ничего не могу!! Все во мне восстает! Сопротивляется! — начала она горячо и с вызовом. — Я хочу обратиться к царю нашему, небесному — за спасением! Это все пошло! Пошло!! Да!!! И другого слова я не нахожу. Если вы хоть чуть-чуть уважаете меня, то сейчас должны уйти! Слышите!! Я не могу вас выгнать! Вы сами должны это сделать! Прошу вас! Заклинаю всеми святыми!!!

Я отстранился и посмотрел на нее. Она была так прекрасна в эти мгновения. Во мне боролись противоречивые чувства.

— Маша! Милая Маша! — шепнули мои губы.

— Нет! — горячо прервала она меня. — Я замужем! Я учительница! Вы должны меня понять! Так нельзя! Я себе никогда не прощу! Умоляю вас. Правда! Правда! Это не надо и вам! Давайте расстанемся как есть! Оставим теплые воспоминания!

— Я понял! Я все понял! — со вздохом произнес я.

Она крепко, благодарно сжала мои руки и отпустила. Ее руки дрожали. Она вся дрожала. Я ее так чувствовал, но не знал что делать! Понимал, что это граница. Рубикон. Но она так просила! Даже молила!

И тогда я опустился на колени. Нашел ее ладошки и поцеловал каждый пальчик в отдельности. Потом встал и вышел в коридор. Это далось тяжело! Я, даже закрыв дверь, ушел не сразу. Ждал что она остановит, позовет. Но этого не случилось!

Проводник уже зажег тусклые фонари. Они горели в конце и начале вагона. Желтые пятна света, не столько освещали его — сколько давали направление для движения.

В последний раз, взглянув на заветную дверь, я нашел силы отвернуться и пошел как в тумане. Я не шел, брел, волочил ноги, и эти несколько метров показались мне очень долгими и трудными.

Зайдя в купе, я хотел рухнуть на лавку, но подошел к окну и стал тупо глядеть в черный проем. Дыхание мое стало восстанавливаться, туман в глазах редеть, но руки слегка подрагивали. Скоро должен был показаться Лахтинский разлив. И, правда, поезд замедлил скорость и неспешно вполз на 200-метровый свайный мост, который располагался параллельно Лахтинской дамбе. Сколько я ни смотрел в ночь — дамбы не было видно, только угадывалось, что-то большое и темное, что надвигалось и надвигалось, но никак не могло поглотить.

«Скоро Сестрорецк, — мелькнула мысль в голове. — И все кончится!! Нежные касания двух сердец и несколько поцелуев! Особенно последний, бесконечно долгий и переворачивающий душу! Такая умопомрачительная красавица, а как нежна и стеснительна! Такого не может быть!! Почему? Потому что такого не может быть никогда! Это же учительница, а не девка. А французский?! А ее дрожь, трепет в моих руках?! И почему она меня прогнала? Я чувствовал ее всю! Несколько мгновений — но всю. Это было единение! Как молния, что-то вспыхнуло между нами и тут же оборвалась, как лопнувшая струна, и беспомощно повисла, сломав весь инструмент. И будь ты самым великим музыкантом, ты уже не в силах сыграть на нем.

Да! Слишком все скоротечно! Слишком. И она это понимает, и я это чувствую — осознаю! Так бы ехать, и ехать всю жизнь! Только чувствовать, что она рядом — совсем близко: и вспоминать ее теплые губы; закрытые трепещущие ресницы; горячее дыхание; голос, волосы — всю ее такую домашнюю, нерастраченную, желанную!»

«Ну не обольщайся! Просто Сурож! Легкое замешательство! — остудил мой пыл внутренний голос. — Сейчас она уже наверно пришла в себя. Жалеет! Конечно, жалеет, а может и не очень? Что с того?» «Отстань! — хотелось сказать этому маразматику. — Чтобы ты понимал в чувствах людей, тебе это неведомо!»

Я собрал свои немногочисленные пожитки, сложил их в желтый саквояж и присел на краешек полки. Стало одиноко. Обидно. Других мыслей — кроме жалости и несправедливости устройства этого мира, не приходило в голову. Было все безразлично и пусто. Казалось, я находился в доме, из которого вынесли все вещи и даже вынули окна и двери. И сквозняк гулял в пустых комнатах, и шевелил листами газет и журналов, и откидывал засаленную старую занавеску из дешевого ситца, и только где-то по привычке слышалась песнь сверчка. Он один не понял, что дом покинут.

Паровоз, было набравший привычную скорость, сбросил тягловое усилие и колеса по рельсам застучали медленней, все реже и реже. Издалека раздался приветственный гудок и паровоз тут же отозвался, задохнулся сиплым басом.

Поплыли станционные огни, мутным желтым светом заливая столик, полки; и кругом появились бегущие по купе тени. Перемежаясь, они накрывали меня, исчезали, становясь, все более медлительными. Наконец, машинист притормозил сильней, и вагоны дробной чередой застучали буферами, останавливаясь окончательно.

«Ну, вот и все!» — подумал я, поднимаясь, оглядывая второпях купе и пытаясь, при этом не скользить взглядом по тонкой переборке, которая отделяла меня от моей милой спутницы. Там было необычно тихо. Я нарочито громко щелкнул замком и хлопнул дверью, выходя в коридор. В ответ тишина. Я медленно, шаркая как старик, поплелся на выход и уже почти вышел, как позади себя услышал тихий щелчок и скрип открываемой двери. Я остановился, боясь обернуться и ошибиться в своих предположениях. «Только не оборачиваться! — загадал я. — Если не оборачиваться все может быть!» — тешил я себя пустыми надеждами. А вдруг! Нет не вдруг! Это было невозможным, но это произошло! Рядом у самого уха я почувствовал горячее дыхание и громкий взволнованный шепот:

— Вы не зашли?!

— Зачем? — глухо и отчужденно промолвил я.

— Попрощаться!

— Попрощаться! … Зачем? — тупо и неприязненно повторил я опять, не понимая сам, что говорю, и что со мной происходит.

— Пра-а-авда за-а-чем, — протянула она, в задумчивости растягивая слова.

И растерялась.

— Так глупо, — заявил я, — один миг счастья!

— Ведь, правда. Так будет лучше вам и мне, — неуверенно промолвила она.

— Насчет вас не знаю, а мне, … а мне… — замялся я, не зная как продолжить.

— Так мы с вами по-настоящему и не успели сыграть в вашу игру на откровенность, — с грустной улыбкой в голосе, произнесла моя милая спутница.

— Вы правы! Что-то не получилось! Наверно я зря ушел.

Я смотрел на нее отчужденно и голос мой звучал как бы издалека.

Она ничего не ответила. Я подождал и вышел на перрон. Маша последовала за мной. Она взяла рукав моей рубашки и отцепила серебряную винтажную запонку с зеленым дымчатым нефритом. Тугая квадратная запонка поддалась с трудом, но ее ловкие маленькие пальчики пересилили плотную ткань.

— Вот так! — заявила она и спрятала ее у себя в кулачке.

— На память?! — грустно улыбнувшись, поинтересовался я.

— На память! — согласилась моя милая спутница и голос ее дрогнул.

— Будете меня вспоминать?! Это хорошо!

— Ничего хорошего. Я почти месяц буду на Сестрорецком курорте в Ахъ-Ярви, под Райволой. Если вы… если вам вдруг понадобится ваша запонка, вы всегда сможете ее забрать.

Я притянул ее к себе. Она быстро и трепетно прижалась, но в губы целовать не позволила.

— Нет! Это совсем ни к чему. Увидят. Правда!

Прозвучал натужный свисток паровоза. Я подвел ее к подножке, помог взобраться и когда поезд тронулся — она, робко оглянувшись, сама быстро поцеловала меня в губы и сунула что-то в руку.

Пока поезд не скрылся в темноте, я видел ее бледное лицо, белую фигурку и тонкую руку похожую на шею лебедя. Она махала ей и виновато улыбалась на прощание.

Тайные послания

Зайдя на станцию, я развернул плотную бумагу. Это была свернутая вчетверо финская почтовая открытка с видом Выборга.

«Михаил! Дорогой и добрый мой Миша. Если у меня хватит сил отдать эту открытку, то Вы точно прочтете ее и сами решите, стоит ли мне писать. Когда Вы ушли, я еще долго плакала, но беззвучно, чтобы Вы, не дай бог, не услышали! Я не знаю что со мной!

Дальше следовала фраза, густо вымаранная чернилами и потом приписка: Мой адрес Мадам Марии Александровне Голубевой. Приморская железная дорога. Сестрорецкий Курорт. Пансионат М. И. Пильц. Дорогой мой Миша, открытки идут из Петербурга за один, два дня. Не думаю, что из Сестрорецка потребуется больше времени. Лучше послание отправляйте письмом или секретками. (Это не классическое закрытое письмо, а т.н. секретка — сложенный листок бумаги с рукописным адресом и наклеенными марками. Прим. Автора.) Если будете писать открытку, пишите холодно — насколько возможно — я пойму. Не хотелось бы доверять свои чувства другим, даже почте. Знайте! Вы мне дороги! Очень буду ждать весточки от Вас».

Я аккуратно сложил и спрятал послание в карман. Выйдя из пристанционного здания, увидел, легкий рессорный экипаж. На открытой пролетке, с откидным верхом, поджидал меня Захарыч. Мой милый, и добрый Захарыч! Он постоянно встречал меня. Я любил его за кроткость и понимание. Отставной солдат, испивший до конца ярмо бездумной царской муштры — он так и не приспособился к гражданской жизни. Говорил Захарыч отрывисто, четко, по военному, но глаза смотрели по-доброму и ласково. После короткого приветствия, он важно зажег каретный фонарь на свечах и мы неторопливо тронулись в путь. Спустя не более трех четвертей часа, он доставил меня в гостиницу.

Белое каменное здание подсвечивалось светом от уличных фонарей, освещая широкое крыльцо с колоннами. Все было как всегда. Тяжелые красные дорожки, медные канделябры с газовыми светильниками и провинциально доброе отношение к столичному гостю. Мне отвели угловой номер на втором этаже. Я еще успел попить чая из самовара, с тульскими пряниками, у дежурной по этажу, рассказал ей пару свежих столичных слухов и быстро отправился спать. «Этот долгий и чудесный день закончился, — с сожалением подумал я. — А жаль!» Легкая улыбка застыла на моих губах. В прекрасном расположении духа я уснул и мне должны были сниться добрые и счастливые сны про мою попутчицу, но мне ничего не снилось. Я спал как убитый.

На следующий день у меня было много ответственной работы, но что бы я ни делал, в голове моей незримо присутствовала она, звучал ее голос. Ее неясный силуэт незримо преследовал меня, торопил. Наконец, дождавшись обеда, я зашел в почтовое отделение, и купив конверты, задумался у окна. Все мысли разом пропали. Я сделал над собой усилие, обмакивая перо в чернильницу. Перо скрипело, буквы плохо передавали мое состояние.

«Милая Маша! Пишу Вам только сейчас, но думал неотступно, полдня, и никакое дело не шло, так как Вы все время были рядом. Пишу глупости. Но что писать не знаю. Пишу правду, то, что первое приходит на ум. Вы меня поймете. Вы, конечно, все поймете. У меня дел невпроворот, а я хожу как чумной и сам себя не узнаю. Никодимыч, инженер, у которого я куратор — смеется, когда видит какой я рассеянный. Я, правда, делаю, забываю и вновь начинаю сначала. Тем не менее наши важные государственные дела продвигаются. Не думаю, что эта работа займет больше недели. Ваш Михаил».

Вечером я долго ходил по комнате. Когда мерить комнату стало невмоготу, снова взял в руки перо.

«Здравствуйте моя дорогая Маша! Днем написал Вам письмо. А пришел со службы, почувствовал себя совсем одиноко. Решил вдогонку отправить Вам маленькую записку. Рассеянность моя, о которой я давеча писал, не прошла, а напротив, усилилась. Нужно воспользоваться старым маминым рецептом: обильно попить пустырника и корня пиона — но не знаю, найду ли я в местной аптеке данные препараты. Может, мне проще напиться — как мы, будучи студентами, снимали после экзаменов все волнения. Пишите. Жду. Очень жду. Ваш Михаил».

Письмо от Маши пришло только на третий день, видимо до столицы путь был больше известен почтовому ведомству.

«Мой дорогой, Михаил. Я бесконечно рада Вашим письмам. Их принесли вместе. Вы просто не представляете, сколько восторга они мне доставили. Я уж их целовала, и целовала, и думается, когда лягу спать — положу их под подушку. Все не идет с головы наша встреча. Все-таки я совершенно нерешительная и зависимая от обстоятельств и чужого мнения. Вы меня ни за что не корите. Просто мне нужно время к Вам привыкнуть. Втайне думаю о нашей встрече. Вы об этом не написали ни слова. Жду весточки от Вас.

Ваша Маша. Р.S. Не пейте. Страдайте, как я страдаю. Но или если только самую малость. Ваша М.»

Я трижды прочитал письмо. Положил его на центр круглого стола в комнате, и ходил почти полчаса, обдумывая ответ. Наконец, решительно обмакнул перо в чернильницу:

«Милая Маша! На той неделе надеюсь, все мои производственные дела подойдут к концу. Основное место моего пребывания: полигон офицерской стрелковой школы в Ораниенбауме. Даже если обстоятельства вынудят меня уехать (что очень маловероятно) — это ничего не значит. Я буду писать Вам и оттуда, хотя я, втайне желаю нашей скорой встречи. Но это решение всецело зависит от Вас. Если Вы согласны напишите, как бы Вы это хотели устроить? Ваш Михаил».

Следующее письмо от нее пришло в пятницу.

«Здравствуйте дорогой, Миша. У нас сегодня отмечали праздник Иван-Купала. Катались на лодках за счет заведения. Жгли смоляные бочки. Были даже салюты. На фуршет давали ломтики семги и шампанское. Но мне не было весело. Неотступно думаю о Вас и считаю дни до нашей встречи, но вот как это устроить — ума не приложу. Не все просто. Встретила своих знакомых по Петербургу — Хомутовых. Парочка, очень зловредная. Если до них дойдут слухи о наших отношениях, они непременно сообщат мужу. Так что встреча здесь — очень нежелательна. Можно, конечно, поехать к Вам. Думаю, вы могли бы все устроить! Но это такой низкий поступок с моей стороны, что и Вы, и я сама, перестану себя уважать! Встречаться в захолустной гостинице — выше моих сил! Короче я сама не знаю, как быть! Вполне возможно, что Господь противится нашей встрече. Тогда стоит ли усердствовать? Может все оставить, как есть, и вспоминать друг друга самыми добрыми словами. Ваша М.»

Поздно вечером в пятницу, перед закрытием, я отнес на почту письмо, которое написал. Торопился: в надежде, что к понедельнику получу от нее ответ.

«Как я соскучился Маша! Пишу быстро. Думаю, успею сегодня отправить. Замечательно бы приехать к Вам в понедельник, или раньше. Узнавал. Можно на извозчике. У меня есть хороший знакомый — Захарыч, которого я знаю давно. Предварительно, я уже все обговорил. Я подъеду и не буду выходить из пролетки. Зайдет он. Вы должны быть собраны и последовать за ним. Мы можем направиться на берег Финского залива, подальше от глаз и просто посидеть, искупаться, выпить шампанское. Или приехать в гостиницу, против которой вы возражали, или сделать первое, а потом и второе. Короче это мои предложения — Вам решать. С ответом, пожалуйста, не задерживайте. Ваш Михаил».

В этот раз письмо от Маши пришло раньше обычного, вечером в субботу, и это было как нельзя кстати, так как я весь истомился. Оно было совсем коротким, как выстрел.

«Я согласна на все! Полностью доверяю Вам! Жду! Надеюсь! Ваша М.»

В путь мы отправились утром, в воскресенье, когда первые лучи солнца коснулись зеленых макушек Церкви Петра и Павла, а трава серебрилась от росы. Захарыч был молчалив и сосредоточен. Повозка пахла войлоком и лошадьми. Выехав из города, мы проехали старое лютеранское кладбище, потом православное кладбище и далее свернули на мост через новый отводной канал. Повозка шла ходко. Сильно трясло, но я почти не замечал этого. Мелкая нетерпеливая дрожь, время от времени пробегала по моему телу и одновременно хотелось спать. Всю ночь я почти не сомкнул глаз. Возбуждение не покидало меня, не давало расслабиться. По подсчетам Захарыча, к десяти часам, если все будет благополучно, мы должны были бы добраться до места. Солнце стало пригревать. Чувствовалось: день опять будет жарким и душным.

Дорога привела нас в рощу, которую посадил Петр Великий. Здесь было прохладно и сумрачно. Мы сделали небольшой привал, испили ледяной воды из источника и набрали ее с собой в жестяной бидон. Источник был белокаменный с двумя ангелами, которые руками поддерживали струю. Кругом было много мусора. Захарыч плотно закусил вареными яйцами, и домашними пирожками с творогом. Я от предложенного угощения отказался, так как перед этим, обстоятельно почистил рот зубным порошком.

Отдохнув, мы продолжили свой путь, но по едва накатанной дороге. Местность изменилась. Кругом высились дюны, покрытые лесом. Местами, перешейки были связаны чистым песком. Повозка пошла трудней. Чувствовалась близость Финского залива. Колеса тонули. Лошади было нелегко. В отдельных местах, нам с Захарычем приходилось выходить и идти рядом, пока не кончался такой рыхлый участок. Наконец, вдали показалась Канонерская слобода и мы свернули на тракт. Наша каурка сразу побежала веселей, отгоняя хвостом надоедливый гнус. Повозка глушила неровности дороги. Каждая верста приближала нас к цели.

Спустя полчаса, показались корпуса нужного нам пансионата. Деревянные двухэтажные дома выглядели добротно. Все строения, покрытые листовым железом, были выкрашены в зеленый цвет. Фигурные крыши затейливо устремлялись в небо. В боковых флигелях угадывались: столовая, библиотека, бильярдные и карточные комнаты.

— Ну, наконец-то! — вздохнул я, выходя и разминая ноги.

Мои глаза с надеждой устремились на извозчика, но он был неспешен. Захарыч нашел место в тени для лошади, привязал ее так, чтобы она могла пощипать местный бурьян и присев на обочину раскурил самокрутку. Я терпел, но меня слегка потряхивало от возбуждения. «Неужели он не чувствует?!» Но старый солдат очевидно и правда ничего не чувствовал. «Эх! Молодость!» — возможно думал он, а может и вообще его мысли были далеко. В конце концов, самокрутка догорела, обжигая его прокуренные пальцы и он неторопливо поднялся. Я в который раз объяснил порядок действий. Легкая улыбка тронула его лицо.

— Все будет в порядке, не «сумлевайтесь»! А вы бы присели туда, — он указал на повозку.

Я благодарно взглянул ему в лицо и поспешил последовать совету. Это было разумное замечание.

Захарыч отправился разыскивать Машу, а я приспустив полог, в небольшую щель, стал осматривать площадь. В ее центре высился величественный памятник Петру I. Вытянутая рука императора, основательно обгаженная голубями, показывала в сторону Финляндии или Швеции. Выражение лица было строгое и даже воинственно-страшное. По краям площади стояли скамейки, на которых сидели отдыхающие. Дамы, все сплошь, были с зонтами, и очень задумчивы. Мужчины в шляпах на английский манер; а дети в панамках или больших мексиканских уборах, до полуметра в диаметре, с подвязками под подбородком. Некоторых ребятишек катали на пони, осторожно ведя их под уздцы.

Наконец, я увидел возвращающегося Захарыча. Старый солдат не потерял выправку — шагал бодро, размашисто. Чуть поодаль, сильно отстав, шла Маша, изображая скучающий вид, как и все вокруг. На ней было свободное светлое платье с завышенной талией и длиной почти до щиколотки. Поверх — легкая, кофейного цвета кофточка из джерси. На голове у нее была изящная темная шляпка с искусственными розами, а лицо ее было закрыто коричневой вуалью. Я чувствовал по походке, как она напряжена. Руки ее отчаянно сжимали собранный зонтик. Она ни взглядом, ни поворотом головы не обозначила, что ей интересна пролетка, в которой я сидел. Кого-то увидев, она раскланялась и пошла совсем в другую сторону. Я недоуменно проводил ее глазами. Наконец, Захарыч, тяжело кряхтя, забрался на облучок и все выяснилось.

— Поступила команда отъехать, — проговорил Захарыч, не оборачиваясь и подбирая вожжи. — Тут слишком людно. Мария Александровна изъявила желание, чтобы вы ее забрали у детской веранды. Там за деревьями, — возница показал рукой. — Она сама подойдет.

Я изнывал от нетерпения, но пришлось подчиниться. Мы встали за большим раскидистым деревом. Веранда была увита плющом и почти пуста. В ней, сам с собой, играл, оловянными солдатиками маленький мальчик, одетый в матросскую форму. Я засмотрелся. У меня тоже в детстве были такие. Золотые кудряшки мальчика, милый курносый нос! Как это было давно и было ли?!

Неожиданно пролетка скрипнула, подалась вниз и в нее легко, как ветер, забралась Маша. Не успел я открыть рот в восторженном приветствии, как она, молча и строго, поставила мне пальчик в белой перчатке к губам.

— Тс-сс! Все потом! — шепнула она. — Потом мой милый Миша! Но взгляд ее горел нестерпимым пламенем. Как он испепелял меня! Это был волшебный, восхитительный блеск прекрасных женских глаз, спрятавшихся в тени, под длинными ресницами. Я замер, окаменел на взлете! Моя душа рвалась, готова была взорваться, но обстоятельства были сильней наших чувств!

Закрывшись зонтиком, как мышка, Маша спряталась в глубине пролетки. Все эти предосторожности были не лишними. Только когда мы отъехали на порядочное расстояние и остались на дороге одни, она собрала зонтик и мягко прильнула ко мне. Я поцеловал ее так продолжительно, что кажется, умер. Я бы может, еще целовал, но она начала нетерпеливо колотить меня кулачками по спине.

— Que vous faites! (Что вы делаете. фр.) С ума сойти! — проговорила она, воодушевленно и восторженно, переводя дыхание. Лицо ее зарделось, а глаза сияли чистым умытым блеском в тени кожаного верха.

— За все дни отсутствия! — прошептал я с улыбкой и, взяв ее ладошку, начал снимать белую перчатку. Потом прикладывал каждый пальчик к своим губам и, целуя, говорил:

— За папу, за маму, за братика, за сестричку!

Маша светилась от радостного возбуждения, счастливая улыбка не покидала ее лица.

— Давайте уж тогда манную кашу, — лукаво предложила она.

— А нету!

— А ищите. Ничего не знаю. Хочу!

— Сто лет не пробовал ее, но все в наших силах — желание барышни закон!

— Шучу! Шучу! — она осторожно выглянула из пролетки. — И куда мы собрались?

— Просто едем — пока не знаю.

— А у меня для вас сюрприз! — воскликнула она весело.

— И какой?

— Я вчера ходила… ходила, думала…

— И что в итоге?

— Представляете, сняла дачу на неделю! Собственно не всю дачу — флигель, пристройку к дому с отдельным входом. Хозяйке объяснила, что приезжает муж. Впрочем, она на меня так смотрела — думаю, все поняла.

— Вот это сюрприз! — расплылся я в улыбке. — Но у меня только четыре, ну может быть, от силы, пять дней?!

— Я понимаю, но меньше недели, снимать было не с руки, — сконфузилась она, — итак для меня это было испытание.

— Я деньги отдам! — торопливо заверил я ее.

— Чепуха! Даже не выдумывайте! — отмахнулась Маша. — Я уже и продуктов завезла. На неделю хватит или не хватит, не знаю, но с голоду не умрем. Даже Кокур ваш любимый удалось достать!

— Не может быть! — изумился я, качая головой.

— Правда! Правда! — заверила она меня, с торжествующим выражением лица.

— У меня нет слов! Как мало дней! Чудовищно мало! Задержаться?! Командировку мне бы отметили и задним числом, это не проблема. Сестрорецкий завод, для меня как родной, меня все знают, но меня требует по неотложному делу генерал Хлебников — будь он неладен. У них проблемы с баллистикой. Не пошли испытания. И сроки, сроки! — вырвались у меня слова сожаления. — Я и так отпросился до четверга. Ворчит старик. Ну, буду еще связываться! Просить, раз такое дело! Хотя шансов мало! Но что мы о грустном. Показывайте дорогу Захарычу к вашим хоромам.

— Во-он! Вон там, видите, вдоль Финского залива — устье реки Сестры, на север поворачивает. — Маша, жмурясь от солнца, показала рукой. — Оно там соединяется со старым отводным каналом. Там полно дач. Нам туда.

— Слушайте, я эти дачи знаю! Даже бывал! — нахмурив лоб, припомнил я. — У наших знакомых, профессора Кайгородова, там дом. Один особняк на Институтской в Петербурге, другой здесь, поменьше. Я одно время был дружен с его сыном — Константином. Правда потом он бросил учебу, стал лоботрясом и мы перестали поддерживать отношения. Как тесен мир! Вы паспорт хозяйке показывали?

— Нет! Сказала, что муж приедет! У него документы. Я же хорошая девочка?!

— Просто нет слов! — улыбнувшись, похвалил я ее. — Это вы правильно сделали!

— Вот сюда сворачивайте, — показала она кивком Захарычу, трогая его за плечо. — Третий дом от угла.

— Черт побери! — удивленно воскликнул я. — Так это почти рядом с дачей профессора! Вон его дом с белыми колоннами!

— Это может вам как-то навредить Миша?! — обеспокоенно произнесла она, пытаясь встретиться со мной взглядом.

— Нет! Конечно, нет! — успокоил я Машу и крепко сжал ее пальцы. — Все нормально. Поверьте. Я холостяк и у меня нет ни перед кем обязательств. Хотя что я говорю, ведь я уже почти муж с ваших слов?!

Маша не ответила, но улыбнулась и посмотрела по-доброму.

Роковая встреча

Расплатившись с Захарычем, и обговорив, когда он за мной заедет, я, подхватив тяжелый желтый саквояж, из телячьей кожи, отправился с Машей в дом. Взобравшись на гниловатое крыльцо, она открыла ключом хлипкую дверь и мы прошли в просторное, но несуразно длинное помещение, частично разгороженное легкой перегородкой.

— Это кухня, а это спальня, — доложила Маша, показывая комнаты. — Готовить будем на примусе.

Я узнал стоимость аренды и почти насильно вернул ей деньги. Она, беря ассигнации, взглянула на меня сердито и с осуждением.

— Так нужно! — поцеловал я ее в щечку. — Не спорьте со мной!

На кухне стоял низкий посудный шкаф со стеклянными дверками и небольшой столик из вишни, с гнутыми ножками. В большой комнате, служившей залом, располагалась широкая кровать. На ней, местами, была отбита инкрустация и мозаика из черепашьих пластин. В углу, перекрывая часть окна, возвышался огромный шкаф с примитивно сделанными аппликациями обманками в так называемой технике «Arte Povera» — декупаж «для бедных». Это когда из гравюр вырезались картинки и элементы орнамента — а затем лакировались. Также, совсем не к месту, у входа — стоял большой бильярдный стол, покрытый зеленым сукном.

Маша подошла к зеркалу на шифоньере. Лицо ее было сосредоточенное, взгляд немного тревожный. Ее лоб был прикрыт челкой, которая спускалась до самых глаз. Она вытащила пару заколок и черепаховую гребенку, в виде бабочки, из своих волос. Волосы свободно рассыпались по плечам светлыми полу волнами, немного не достигая пояса. Оглядев себя со всех сторон, и обнаружив, что я, наблюдаю за ней, Маша заколола все обратно, и, обернувшись, показала мне язык.

Не прошло и пяти минут, как пришла хозяйка — Аделаида Алексеевна, молодая женщина лет сорока, с серьезным и немного злым выражением лица. Тем не менее лицо ее было миловидным. Одета она была просто, со вкусом, но привлекало на себя внимание глубокое декольте и сильно открытая грудь женщины.

— Господа, милости прошу! Здравствуйте! Паспорта можно ваши посмотреть?

— Паспорт только у меня, — неохотно выдавил я, доставая документы из нагрудного кармана.

— А ваш, сударыня? — обратилась она к Маше и глаза ее сузились.

— У меня с собой нет.

— Вы же говорили, что остановились в пансионате? — промолвила она, делая неприступное лицо.

— Да это так. Но…

— Завтра принесете? — продолжила она с металлическими нотками.

— Если получится.

— Нет! Так у нас дело не пойдет! Я, конечно, могу и сама сходить в пансионат — здесь не далеко — но будет ли вам это приятно?

— Нет! Этого не нужно делать, — взмолилась Маша и кровь бросилась ей в лицо.

— Ну что же — казус! Деньги получены — как с вами быть? — Женщина села, положив ногу за ногу. На лице ее ничего нельзя было прочитать. — Я тоже с копейки живу. Молодой человек пусть остается, данные, я его перепишу, ну а вы уж не обессудьте! В гости, пожалуйста, заходите, но ночевать… я бы вам не советовала!

— Хорошо, — прошептала Маша и чтобы не расплакаться быстро отошла к окну.

Я тоже от такого оборота событий растерялся. Все замолчали. И тишина была тягостная, напряженная.

— Гм-мм! Профессор Кайгородов часто у вас бывает? — спросил я, чтобы как-то сгладить неловкую паузу.

— Вы его знаете?! — оживилась хозяйка, бросая на меня удивленный взгляд.

— Да! Я даже пару раз гостил у него здесь, то есть у его сына. Но, правда, это было давно, — вымученно выдавил я, отворачиваясь от ее строгого лица.

— Хороший старичок, божий одуванчик, но последнее время стал заговариваться. Сыночек все ждет, не дождется, когда он помрет. Мечтает размотать состояние.

— Вы недобрая, — урезонил я ее.

Меня задели ее слова, оценки, которые она раздавала походя. Даже если ты так думаешь, в порядочном обществе подобное не озвучивается.

— Я справедливая. Это разные вещи. Никому не хочу зла, но, что думаю — говорю прямо и открыто, за спиной не шушукаюсь.

Я тяжело вздохнул.

— И зря вы вздыхаете, — продолжила она, понизив голос и сбавив накал. — Я же не иду узнавать действительную фамилию вашей барышни. Не инициирую расследование, письма, слухи. Зачем? Просто условия у меня, строгие. Вечером, ваша дама должна уходить, а со свечкой стоять, конечно, никто не будет. Отдыхайте, — голос ее подобрел. — Наверно устали с дороги? Во дворе душ. Там можно освежиться.

— Благодарю, — процедил я сквозь зубы.

— Да не за что, пока-а…, — протянула она многозначительно и неопределенно.

«Ну, коза! Ну, сучка!! — подумал я, но что я мог поделать? Хозяйка круто развернулась и, не взглянув, на плачущую Машу — ушла степенно и с достоинством, слегка покачивая полными бедрами. «Вожжей бы — по этим бедрам не мешало! — Промелькнула у меня спонтанная мысль. — Хороших, сыромятных!» Я подошел к Маше. На ней не было лица. Она была в слезах, с распухшим покрасневшим носом, которым постоянно шмыгала. Увидев меня, она быстро прикрыла лицо ладошками.

— Не смотрите! — торопливо бросила она.

— Почему? — искренне удивился я.

— Не красивая, — сглатывала она слезы.

— Это не вам решать, — заключил я.

— И вообще я не барышня, а дура набитая. Гимназистка недоделанная.

— Может нам поискать другую дачу? — предложил я, пытаясь отвлечь ее от мрачной действительности.

— Думаю, это только разозлит ее. Тут многие друг друга знают. Назло начнет пакостить. Уж будь что будет! По большому счету, она права — я ее понимаю. Если бы все были такие честные — может, в нашем российском государстве было все по-другому.

— Что вы еще про нее знаете? Кто вам ее посоветовал? — спросил я, обдумывая варианты.

— Никто. Случайно получилось. Спросила на улице. Оказалась хозяйка. Сразу к себе повела. Она вдова, а муж у нее в прошлом инженер. На Сестрорецком заводе случилась авария, но подробностей я не знаю.

— Понятно. Видимо это оставило отпечаток на ее характере.

— Все может быть. Вы, правда, сполоснитесь с дороги. Я пока тоже себя в порядок приведу.

— Вы думаете? — с сомнением промолвил я, вытирая ей слезы.

— Конечно.

— Замечательно. Только полотенце возьму.

— Там наверно есть. Так-то у нее все чистенько: и белье, и посуда в идеальном порядке. Халата конечно нет. Ну, идите уж. Идите.

Просторный дощатый душ примыкал к другому строению — летней кухне или бане. Видимо, вода в большой кадке, на крыше, использовалась на два помещения сразу. В нем было сумрачно. Под самым потолком, было маленькое продолговатое окошко. Я не торопясь начал раздеваться и почувствовал легкое волнение. Мне стало не по себе. Необъяснимая тревога закралась мне в душу. «Н-да забавно! — подумал я. — Очевидно новое, всегда вызывает дискомфорт». Неизвестно отчего мне показалось, что кто-то за мной наблюдает. Я замер, постоял так в нерешительности, осмотрел старые доски, но не заметил ничего подозрительного, только быстрые паучки испуганно метнулись в широкие щели.

«Чепуха на постном масле!» — облегченно подумал я, улыбнулся и отвел в сторону железный рычаг. Нагретая за день вода, приятно льнула к телу, холодила старый шрам на груди. Большим розовым мылом, с запахом лаванды, я помыл голову. Тело — просто сполоснул водой. Когда я насухо вытирался, опять какой-то неясный скрип или шорох привлек мое внимание. «Все-таки что-то мне постоянно грезится! Ну и пусть! Может мыши. Ежик. Да все что угодно!» — пронеслись мысли у меня в голове, и наскоро одевшись, я отправился в дом.

Маша меня уже ждала. Настроение, судя по всему, у нее не улучшилось, но она старательно демонстрировала передо мной обратное.

— Ну, наконец-то, мой милый наплескался!

— Именно так, как вы говорите! — бодро отрапортовал я.

Я заглянул на веранду. В углу, на жардиньерке, стояли горшки с цветами. У дальней стены, притулилось плетеное кресло качалка. Окна были распахнуты. С террасы открывался прекрасный вид на Финский залив. В светлой воде плавилось солнце, и совсем далеко, виднелись паруса рыбацкого баркаса. Если бы не чужие взгляды с улицы, можно было бы устроиться и здесь на ветерке.

С сожалением, я вернулся в наше сумрачное жилище. Стол порадовал меня. Во всем чувствовались заботливые женские руки. Тонкие пластинки ветчины были переложены свежими огурчиками. Чуть поодаль, лежали пальчики охотничьих колбасок. По центру стояла тарелка, с запеченной радужной форелью, украшенная дольками лимона. Отдельно ваза с фруктами. На сладкое были: эклеры, крекер и немецкие галеты.

— Может, мы начнем с вина. Правда, оно теплое, — предложила Маша.

— Пойдет. Давайте я открою.

— Не уверена, такое не такое? Выбирала. Очень хотелось угодить! Две бутылки взяла.

— Маша! Даже «казенка» необыкновенно хороша, когда барышня нравится. А уж если нет, тут ничего не попишешь. За что пьем? — спросил я, поднимая бокал.

— За встречу!

— Хочу за любовь!

— Нет. За встречу будет, лучше. Нельзя так словами бросаться, — промолвила она зардевшись.

— Значит, за многострадальную встречу! Ура!

— Nous vaincrons! (Мы победим! Фр.) Ура! Ура!

— Нет, вино совсем не хуже сударыня. Вы угадали.

— Я так старалась! Вы бы только знали, как я готовилась!

Лицо у Маши чуть побледнело, легкие морщинки легли в районе губ. В нем читалась начитанность: Чехов, Толстой, Куприн! И в глазах, в выражении, была особая утонченность, что нравится мужчинам и которая ничего общего не имела с пошлостью и развязностью. Наверно только русские женщины могут быть так возвышенны, чувственны и готовы на самопожертвование!

— Почему-то вы мне сейчас напоминаете гимназистку, — произнес я и улыбнулся.

— Да! Это не так давно было. Я иногда смотрю на себя в зеркало и удивляюсь. Неужели, это и правда, я. Совсем взрослая стала: и не нужно отпрашиваться у матушки, и по любому пустяку держать ответ.

— Ваша мать была строгая?

— Ну, не без этого. Тогда мне это казалось естественным, а сейчас — вспоминаю прошедшие годы, думаю, все же ребенок есть ребенок. На одних запретах, строгости и послушании нельзя строить взаимоотношения. Но детство прошло и ничего не вернуть, тем более ее уже нет и поминать ее плохо не хотелось бы. Люди такие разные.

— Это верно. Сколько людей — столько характеров.

— Одного ей простить не могу, что когда матушка заболела, так скоропалительно приняла решение и отдала, буквально выпихнула меня замуж. Ей казалось главным, до своей смерти, обязательно увидеть меня под венцом.

— Это был брак по расчету? — поинтересовался я.

— Ну, в общем, да и нет!

— Это как?

— Ну, если брать в расчет деньги — у моего мужа никогда не было больших денег. Он государственный чиновник средней руки. Из хорошей семьи. У них дом на Мещанской, с братом наполовину, который они сдают и имеют доход. Ну и жалование, взятки, подарки, подношения от просителей. Я это все ненавижу. Он знает об этом, тем не менее, каждый вечер перечисляет: кто, сколько, и за что, ему вручил… ту, или иную сумму. По натуре он не злой, но меня определил, прежде всего, как вещь, которую можно употреблять для одной цели. Думаю, вы догадываетесь. Я его никогда не любила, да что там любила — даже не испытывала симпатии. От бессилия и беспросветности — мне порой, хочется наложить на себя руки. Конечно, я этого не сделаю, но мысли такие, сами по себе ужасны и недостойны меня. Ведь я тоже человек и меня, хоть самую малость, нужно уважать, считаться со мной.

— А возраст?

— С этим я уже смирилась! … Что-то мы не пьем? Давайте еще. — Предложила Маша и улыбка на ее лице почти пропала.

— Немножко? — поинтересовался я.

— Лейте! Не стесняйтесь! — она озорно засмеялась и добавила. — А то я хандрю. Вы следите за мной! Мы же не грустить собрались и мои печальные истории слушать?

— Ма-а-а-а-аша-а-а!!!

— Мария Александровна! — вдруг неожиданно и лукаво поправила она.

— Ух, как! — удивился я, смене ее настроения.

— И по чаще! — вновь прыснула она.

— Слушаюсь и повинуюсь моя госпожа! — безропотно согласился я.

— Давно бы так. Наливайте сразу и по третьему бокалу, — пошла в разнос Маша.

— Мы не спешим?

— Не хочу быть трезвой! — бесшабашно произнесла она.

— Однако! — удивился я.

— Пьяная и веселая. Se promener ainsi se promener. (Гулять так гулять. фр.)

— Что бы все забыть?

— Все, все! И про хозяйку, и про Петербург, и про прошлую жизнь. Я когда выпью — становлюсь сама собой. Естественная. Даже сама себе нравлюсь.

— Ну, значит третий тост за вас! — нежно промолвил я. — Сам Бог велел!

— Поддерживаю! Нет! Сядьте напротив. Ну, пожалуйста, прошу вас. Мне очень нужно видеть ваше лицо. Я люблю смотреть на вас!

Я промычал что-то неопределенно обиженное, и, повинуясь, пересел напротив.

— Вот теперь вы молодец! L’homme admirable! (Чудесный мужчина. Фр.) — она нагнулась через стол и поцеловала меня. — Не дуйтесь. … У нас уйма времени!

Но она ошиблась. Как раз в это время послышались шаги у двери, заскрипели половицы крыльца и кто-то постучался. Маша надув щеки, закатила смешно глаза и приложила палец к губам.

— Тс-с! Кто там? — зашептала она.

— Не знаю, — ответил я тоже шепотом. — Если хозяйка — то обойдется. У нас сонный час. Прикройте быстренько еду скатертью. Я стулья унесу.

Спустя полминуты постучали опять и более требовательно.

— Что уж там! Придется впустить, а то подумает не бог весть что. Так будет лучше, — проговорила она, торопливо оглядывая себя в зеркале и поправляя что-то в волосах.

Я, со вздохом, пошел открывать. В проеме с обезоруживающей улыбкой возник мой старый, почти забытый приятель — Константин.

— Су-у-у-у-дарь!!! Милостивый государь! Как я рад! Бесконечно взволнован видеть вас в нашем забытом богом уголке! Не ожидал! Честно не ожидал!

— Привет, Костя. Сто лет! — с легким холодком приветствовал я его.

— Ты как? Не сильно соскучился?

— Хозяйка сказала? — вопросом на вопрос, уклончиво ответил я.

— Она. … Дай, думаю «поручкаюсь» зайду. Ну, показывай свою избранницу. Да! Красавица! — он приложил ее руку к своим губам. — Константин! Старый друг Михаила, настолько старый, что он совершенно забыл меня и не удосужился заглянуть по соседству!

— Мария Александровна, можно просто, Маша.

— Очень приятно сударыня. Чудесное у вас имя. Мое любимое. И матушку мою так звали. Если не прогоните, я тут посижу минутку у вас. У нас такая скука! Вы не представляете, как я истосковался по хорошему общению.

Минутка у Константина затянулась на пару часов. Мы уже попили морса с крекерами и эклерами. Я уже демонстративно молчал, но Косте все было нипочем. Он болтал и трещал без умолку и при этом, смотрел исключительно на Машу. Меня как бы не существовало. Природная скромность Маши, не позволяла ей уйти или ответить резко, она только изредка виновато улыбалась, перехватывая мой возмущенный взгляд.

Наконец я не выдержал и уже прямо заявил:

— Костя, нам хотелось бы немного отдохнуть. Маша чувствует себя не совсем здоровой!

— Да конечно! Я понимаю. Но как жаль. Правда, друзья мои! Я бы так и сидел бы с вами, и болтал весь вечер. Так не хочется уходить!! Может, ко мне пойдемте? Я теперь пишу картины, в основном пейзажи. Подарю, если что понравится?

— Нет. Нет. Как-нибудь в следующий раз.

— Тогда я не прощаюсь. Не откладывайте, завтра и приходите.

— Насчет завтра не обещаем! — ограничил я его планы.

— И слышать ничего не хочу. Буду ждать. Разволновали вы меня, разволновали, друзья мои. Пойду, наливочки выпью, а то и пару стаканчиков сразу, может, полегчает.

Почему-то, он не одобрил наш выбор в отношении жилья. Об этом, в разговоре, он сказал не единожды, но уточнять, что он имел в виду, мы не стали.

— Вот дернул меня черт за язык, упомянуть про знакомство с Кайгородовыми, — чертыхнулся я, когда за Костей, наконец-то, закрылась дверь.

— Вы думаете, он все понял, что мы не муж и жена?