Бесплатный фрагмент - Самая трудная победа

ПЕРСОНАЖИ И СОБЫТИЯ РОМАНА ЯВЛЯЮТСЯ ВЫМЫШЛЕННЫМИ. ЛЮБОЕ СОВПАДЕНИЕ С РЕАЛЬНОСТЬЮ СЛУЧАЙНО.

ПОСВЯЩАЕТСЯ РАЛЬФУ МЕЛЛЕРУ

«- Оставайся лежать, и будешь жить!» — фрагмент из х/ф «Лучшие из лучших-2», финальный поединок главных героев-антагонистов, навеявший мне сюжет этой книги.

Герои много разговаривают, пытаясь понять друг друга… и самих себя, что еще сложнее.

Здесь, у самой кромки бортов,

Друга прикроет друг.

Друг всегда уступить готов

Место в шлюпке и круг.

Его не надо просить ни о чём,

С ним не страшна беда.

Друг мой — третье моё плечо —

Будет со мной всегда.

/Г. М. Поженян. Песня из х/ф «Путь к причалу» (СССР, 1962 г.) /

*

«Пропустил всего один удар, и оказался в полном дерьме… Вся подготовка псу под хвост… Я проиграл, этого не может быть!»

— Убей его! Убей! Убей! Убей его! Давай!

Все это стадо в зале еще полчаса назад обожало его, а теперь жаждало его крови. Стоило только упасть, разочаровать их. Этого кумирам не прощают. Стадо, беснующееся стадо, как те овцы, в которых, если верить библейской притче, вселились бесы, изгнанные Спасителем из одержимого. Или это были свиньи?.. Искаженные лица, в которых не осталось ничего человеческого, слились в одну массу — красные, потные, с уродливо растянутыми орущими ртами и тусклыми, без единой мысли глазами, как у дешевых пластиковых кукол. Мужчины в дорогих смокингах, женщины в вечерних нарядах вопили, как бешеные, требуя, чтобы новый кумир, боец, бросивший ему вызов и сваливший его с ног, довел дело до конца.

И даже Веллингтон, который только что заискивал перед ним, уже смотрит не на него, а на победителя, этого низкорослого чернявого парня, индейца-метиса, готовится целовать его в задницу. Первая крыса в «Риме», бегущая от поверженного хозяина. Крысы… Все они крысы. И ради них он поставил на кон, как выяснилось, свою жизнь…

Вопли и улюлюканье были для него более мучительны, чем боль от серии ударов, которую провел чернявый. Шумело в голове, дышать было больно после удара в грудную клетку, глаза заливало кровью.

Нет, бой еще не окончен, рано вы Лазаря поете, суслики, я еще могу сражаться, вы еще пожалеете, что требовали меня убить, сейчас я только встану…

Он рванулся, чтобы сесть, и тело, всегда такое ловкое и выносливое, взвыло от боли каждой клеточкой. Плевать, главное — встать на ноги, а дальше он быстро расшевелится, он продолжит бой, еще ничто не кончено…

— Убей-убей-убей!!! — верещали в зале.

Индеец медлил, глядя то на него, то на публику. Ну, давай же, подойди для последнего удара, и поймешь свою ошибку… И это будет последняя твоя мысль. Я — боец, не знающий поражения, король подземного мира, ты еще увидишь… Напоследок.

Парень остановился над ним, глядя сверху вниз. Выглядел он изрядно помятым, двигался как-то боком, физиономия напоминает отбивную, ногу приволакивает, дышит с трудом — «Одно ребро я ему точно сломал!». Похоже, ему нелегко держаться на ногах, парень мобилизует всю силу воли, чтобы не рухнуть рядом и не вырубиться. «Ну, давай… Что ты там собираешься? Ударить или свернуть мне шею? Не тяни, публика ждет… Будет им сюрприз, когда ты ко мне приблизишься!»

Он все же приподнялся на локтях и утвердился, полусидя на арене — чтобы не лежать, как бревно, перед человеком, который собирается его убить.

В беснующемся зале он быстро нашел взглядом свою «королевскую» ложу. Да, она там. Вскочила с трона, лицо бледное, серые глаза широко раскрыты. «А, и ты способна волноваться, железная девчонка… Не бойся. Я не дам так просто себя убить. Тем более при тебе… Черт, только бы встать и не вырубиться раньше времени…»

Парень все стоял и смотрел, не пытаясь нанести заключительный удар. Смотрел на него. Медлил. «Читает мысли, сукин сын? Чего он ждет, мать его?»

— Оставайся лежать.

Что? Вроде по голове его настолько сильно не били, чтобы слуховые глюки пошли… Он не ослышался?

— Оставайся лежать и будешь жить.

Он ошеломленно смотрел снизу вверх на чернявого. Да, парень в самом деле это сказал. Собирается пощадить его. А он этого не ожидал после того, как убил на ринге его друга, подослал головорезов к другому его товарищу, и именно бойцы из «Рима» разгромили и сожгли ферму родственников узкоглазого недомерка…

Да, парень не собирается его добивать. «А я бы не пощадил поверженного противника… Его друга я не пощадил. Но это была вендетта за недопустимую ошибку… Твой убитый друг заслужил свою участь и был недостоин пощады… Только я об этом трепаться не собираюсь. Тем более с тобой… Главное, что я знаю: я поступил правильно… Иначе было нельзя»…

Его тело отказывалось повиноваться его воле. Странно, вроде не так уж сильно он расшибся, а боль сковывает движения. Или это что-то другое? Он ведь не расслаблялся, не отдыхал с тех самых пор, как завязалась эта история с друзьями чернявого парня… И устал. «Неужели все было зря? Где же я ошибся? Зато теперь я знаю цену обожанию публики… Стоило ли расшибаться в лепешку ради этих ублюдков, которым все равно, кого обожать? Теперь у них новый кумир. И он мог бы убить меня, как от него требуют. Но он этого не делает. Почему? Не понимаю…»

Он снова повалился навзничь и, прежде, чем закрыть глаза, вопросительно посмотрел на индейца: «Почему ты так решил?»

*

Хенсли Ли увидел искреннее недоумение и растерянность в глазах побежденного противника, которому решил в последний момент сохранить жизнь. Да, он шел на ринг, чтобы убить Адлера — признанного чемпиона Невады по боям без правил и владельца помпезного ночного клуба, где на подземной арене каждый вечер сражались на утеху пресыщенной богатой публике бойцы. Однажды на этой арене погиб друг Хенсли, Дейвис Макмерфи. А потом мордовороты Адлера преследовали Хенсли и еще одного его друга Джима Макджи и его 11-летнего сына Уолтера по всему штату. Сгорела бабушкина ферма в пустыне. Погиб, защищая родных, дядя Рик. А самого Хенсли притащили в клуб, чтобы заставить драться с Адлером и погибнуть. Все к тому шло, силы были неравны, Адлер намного превосходил его по весовой категории и мышечной массе, двигался с невероятной быстротой и в бою не знал пощады. Только чудом Хенсли остался жив и смог пробить оборону белокурого атлета, когда тот уже собирался сломать ему шею.

Так же погиб и Дейвис, который после ухода из большого спорта, оказывается, подрабатывал на арене бойцовского клуба — бедолага Дейв, такой жизнерадостный, беспечный весельчак, уверенный в том, что с ним ничего не случится… Пока не бросил вызов Адлеру. По правилам клуба «Рим» гладиатор, выигравший за вечер три поединка, имел право бросить вызов владельцу клуба и в случае победы стать новым хозяином «Рима»… Дейвис проиграл. Позднее его тело выловили из озера вместе с разбитой машиной. Вердикт полиции гласил, что это был несчастный случай, что Дейвис сел за руль нетрезвым и не справился с управлением…

Но по воле случая в тот вечер Дейвис привел с собой в клуб Уолтера. Уходя на свидание, Джим попросил друга присмотреть за мальчиком, не зная, что именно в тот вечер у Дейвиса — решающий поединок. Уолтер сидел за кулисами и все видел… И прибежал домой с криком ужаса, едва увернувшись от клубной охраны, погнавшейся за нежелательным свидетелем.

Хенсли и Джим вломились в закрытый кабинет ресторана «Рима», раскидав охранников, и потребовали объяснений у хозяина клуба. Адлер ужинал в обществе какой-то расфуфыренной девицы и был недоволен, когда ему помешали… Началась драка. И Хенсли так толкнул здоровяка, что тот ударился лицом о зеркало, разбил его и поранил лицо… Это привело атлета в неистовство, и Джиму и Хенсли пришлось бежать из города… А позже, перед боем, Адлер негромко сказал Хенсли: «Ты поплатишься за этот шрам!»…

Глядя на разбитое лицо противника и слушая вопли зрителей, Хенсли с удивлением чувствовал, что не хочет убивать этого парня. Добить упавшего он не может. И не собирается он идти на поводу у этих орущих уродов, потерявших человеческий облик.

Что там говорит ему администратор, этот слащаво улыбающийся расфранченный толстяк с гвоздикой в петлице?.. Поздравления? Он теперь новый владелец клуба? Нужно поприветствовать гостей? Ну, что же… Он им скажет.

Приволакивая ногу и превозмогая боль в грудной клетке, Хенсли подошел к нему и взял микрофон. Посмотрел на зал, который еще недавно пылко приветствовал Адлера, а теперь вопил «Убей его!». В самом деле, Рим… Арена, где в блистательной Римской империи происходили кровавые бои, и публика так же вопила от восторга при виде крови и смерти…

— «Рим» закрывается, — произнес он в наступившей тишине. Еле сдержался от желания плюнуть в сторону зала. Оттолкнул администратора, что-то растерянно бормочущего, и направился к выходу, где уже ждали Джим и их корейский друг Хёджин.

— Вы еще вернетесь, — семеня рядом, бубнил администратор, — это же такие доходы… Двести миллионов в год! Вы не можете…

Джим развернулся. Влепил толстяку оплеуху, отбросив его на середину арены.

— Еще как можем, — сказал он.

— Вызови лучше врача к своему боссу, подонок, — добавил Хенсли. И они удалились, оставив сидящего на арене оглушенного, с разбитой губой Веллингтона в полной растерянности. Что делать? То ли догонять этих парней, то ли бежать к Адлеру, то ли тут же и повеситься на своем галстуке… Третье казалось ему наиболее вероятным. Вляпался он по уши. Шоу окончено.

— Ты как? — спросил он, махнув рукой, чтобы закрыли занавес и осторожно подойдя к лежащему, казалось, в отключке Адлеру. И тут же снова растянулся от второй оплеухи. «Да что это за вечер такой? Еще немного — и у меня лица не останется!»

— Пошел ты… Крыса. Иди… Кланяйся новому хозяину…

Адлер медленно поднимался, опираясь рукой об арену. Лицо — сплошной кровоподтек. Один глаз заплыл от удара. Второй яростно сверкает. Встретившись с ним взглядом, Веллингтон Гавана не рискнул снова предлагать помощь. Убьет и не охнет. На это у Адлера даже сейчас сил хватит.

Как все скверно повернулось. И хуже всего для Веллингтона. Прежний хозяин смотрит на него с ненавистью. Новый вообще намерен закрыть клуб. Неужели это все? «Все. Я банкрот. Выброшен на помойку…» И снова пришла мысль о петле и крюке или пачке снотворного…

*

Высокая стройная брюнетка вышла из «королевской» ложи, оставив на подлокотнике недопитый бокал шампанского. Сказывались долгие годы административной работы в научно-исследовательской корпорации, работающей на австралийское правительство — хорошо учит владеть собой, она была абсолютно спокойна и уже прокручивала в уме варианты возможного улаживания сложившейся ситуации.

Ей было лет 30. Густые черные волосы, подстриженные в безупречно ровное «каре» и серо-голубые глаза на золотистом от легкого загара точеном лице с правильными чертами. Элегантный вечерний макияж. Простое «маленькое черное платье» от Шанель подчёркивает безупречную фигуру. Из украшений только витая платиновая цепочка, часики, усыпанные мелкими бриллиантами и маленькие серьги. Туфли-«лодочки». На фоне других дам в клубе, сверкающих, как рождественские елки, она резко выделялась. Спокойная уверенность в себе, величественная осанка, холодный взгляд человека, привыкшего повелевать, и в то же время — очарование женственности и чувственный магнетизм.

«Да, Курт, как же ты влип… Посмотрим, что можно сделать. Для начала — где же ты?»

Она нашла его там, где и предполагала. До своего кабинета он не дошел.

Женщина склонилась над ним. Из коридора спешно вышли двое ее помощников — высокий светловолосый парень и коренастая черноволосая девушка в одинаковых белых брюках и черных футболках с нашивкой «ГИДРОБИО» на груди — служащие филиала корпорации в Лас-Вегасе.

— Колин, вызови «скорую помощь», — не оборачиваясь, велела женщина, зная, что служащие стоят за ее спиной и ждут распоряжений. — Делла, принеси стакан воды.

Не говоря ни слова, парень и девушка поспешили исполнять приказ. Они знали, что административный директор корпорации не любит повторять.

Он заворочался, пытаясь сесть.

— Не надо «скорую», — разбитыми губами прошептал он. — Пусть кто-нибудь отвезет меня домой.

— Не обсуждается, Курт, — женщина посмотрела на его лицо. Да, скверно. Бледный, в испарине — как бы не сотрясение. Под глазами наливаются черные круги — признак того, что повреждены сосуды. — Не вставай, — она удержала его за голое плечо. Под ее рукой напряглись литые мускулы, но Курт не сделал попытки высвободиться.

— Это ты, Линда? — он поморщился и попытался отвернуться. — Не смотри… Я, наверное, выгляжу… черт… смотреть противно!

— Противно слушать твои глупости, — отрезала Линда. — Мы всю жизнь друг друга знаем и видели друг друга всякими. Я не одна из твоих подружек, чтобы передо мной красоваться.

Подоспела Делла со стаканом воды. Адлер попытался отстраниться, но Линда забрала у помощницы стакан и поднесла к его губам.

— Не надо ребячиться, Курт. Позволь мне помочь тебе.

— Да чем тут поможешь, — но воду он все же выпил. — Я прогорел, вылетел в трубу… Ты же видела.

— «Скорая» уже едет, миз Вольф, — появился в коридоре Колин.

— Пока ты жив, еще ничто не потеряно, — мягко сказала Линда Вольф. — И еще все можно изменить.

— Все еще можно изменить… И я придумаю, как, — пробормотала она, когда Курта укладывали на носилки и несли в машину «скорой помощи».

*

Хенсли Ли шел мимо Технической академии, когда услышал за спиной гудок клаксона. Вначале он не обратил внимания на этот звук, но массивный белый внедорожник с черной эмблемой «ГИДРОБИО» на борту поравнялся с ним и снова требовательно просигналил.

Хенсли медленно обернулся. Невысокий молодой человек лет тридцати, смуглый брюнет с характерной внешностью коренного жителя Северной Америки (в прошлом — чемпион США по тхэквондо, ныне — преподаватель детской спортивной школы на паях с капитаном сборной, Джимом) и отработанной бойцовской пластикой в движениях.

— Простите, сэр, — высунулся из окна машины водитель, блондин в черной футболке с той же эмблемой и белой форменной кепке, — с вами желают поговорить. Не будете ли вы так любезны…

Хенсли был наслышан об ГИДРОБИО. Эта корпорация формально занималась гидробиологией, но на самом деле работала на оборонную промышленность и пользовалась покровительством Канберры. Ее главный офис расположился в Австралии, в штате Квинсленд, а филиалы были разбросаны почти по всем странам мира. Наработками ГИДРОБИО охотно пользовались оборонщики других государств, и престиж корпорации на мировой арене был высок.

Глава ГИДРОБИО, доктор Джозеф Бернадотт, нередко появлялся на экранах телевизоров — высокий худощавый блондин лет сорока, с большими залысинами над лбом, с бледным аскетичным лицом и ледяными глазами под круглыми очками. Умное властное лицо человека, привыкшего повелевать и молниеносно принимать решения. Он обладал врожденной харизмой лидера и был способен заставить слушать его любую аудиторию, сумел так грамотно построить свою деятельность, что ни у него, ни у корпорации не было прямых врагов, все ограничивалось злопыхательством: «Гангстер, пройдоха, шведский выскочка!».

В Лас-Вегасе находился один из американских филиалов ГИДРОБИО — огромный, обнесенный неприступным забором черно-белый комплекс, сверкающий на солнце, как льдина.

— Кто и о чем хочет говорить со мной? — спросил Хенсли, скрывая под внешним спокойствием готовность к обороне. Он ждал, что с ним могут захотеть повстречаться те, кого не устраивал исход последнего боя в «Риме». Среди гостей Адлера было много высокопоставленных, богатых и влиятельных людей, которым явно не понравилось закрытие клуба. И ради того, чтобы вернуть любимое развлечение, многие из них пойдут на многое.

От самого Адлера Хенсли почему-то не ждал ничего подобного. При всей своей звериной жестокости этот громила все же — человек строгих принципов и не оступается от них. Когда Хенсли приволокли связанным в подвал «Рима» и начали избивать, Адлер, пришедший на шум, жестко пресек это и даже ударил одного из своих дуболомов: «Я сказал: прекратить! Все должно быть по правилам!» Проиграв в честном бою, «король подземного мира» не станет подличать, пытаясь вернуть свой проигрыш. И еще, Хенсли сохранил ему жизнь вместо того, чтобы добить, как того требовала публика в зале. «Если у него в голове еще не все мозги отшиблены, то для него это должно что-нибудь да значить. А он явно неглуп, если смог так раскрутить свой клуб и со столькими важными шишками законтачить, значит, на плечах у него все же голова, а не тыква!»

Задняя дверца джипа бесшумно открылась.

— Я вас прошу, мистер Ли, — раздался негромкий женский голос из прохладной глубины салона, — мы же не будем разговаривать вот так: я в салоне, вы на улице… И потом, сегодня такая жара и ветер нагоняет из пустыни пыль. Не лучшая атмосфера.

Что-то было в ее голосе, кроме заметного австралийского акцента, что Хенсли согласился с ней. Он сел на упругое кожаное сиденье. Женщина нажала кнопку на пульте, и дверца так же тихо захлопнулась сама собой. Еще одно нажатие и опустилась плотная шторка, отгородив их от водительского места. Закончив с этим, женщина обернулась к нему.

Яркая брюнетка со стрижкой «каре», в белоснежном брючном костюме полувоенного образца и черной футболке. Глаза прячутся за черными зеркальными очками. Алая помада на губах. Аромат терпких, пряных духов. Руки изящные, но не изнеженные; ногти без маникюра коротко острижены. Еще молода на первый взгляд около тридцати лет или чуть больше. Держится, как человек, привыкший отдавать приказы и нерушимо уверенный в собственном превосходстве. Лицо ее почему-то показалось Хенсли знакомым. «Да, кажется, это она сидела в ложе Адлера в тот вечер. А где я мог видеть ее раньше?»

Машина заурчала, фыркнула и тронулась с места.

Куда мы едем? — спросил Хенсли, потрогав дверцу — конечно же, блокирована. И стекло не вышибешь — толстое, наверное, бронированное.

— Не волнуйтесь. Вам не причинят вреда. Я просто хочу с вами поговорить тет-а-тет, — она взяла с подставки чашечку кофе, отпила. — Не хотите ли кофе? Прохладительного? Сигарету?

— Спасибо. Нет, — «Кажется, случилось то, чего я ждал… Ладно, еще посмотрим!»

— Тогда перейдем к делу, не люблю затянутых предисловий, — она отставила чашку и достала пачку сигарет. Вы не будете против, если я закурю, — вопросительных интонаций в ее голосе было маловато.

— Как вам угодно, — ответил Хенсли, а она уже щелкала зажигалкой. — Я догадываюсь, о чем пойдет речь.

— Вы сообразительны, это упрощает дело, — кивнула женщина и взяла трубку связи с водителем. — Генри, через четверть часа остановитесь.

— Да, мэм, — раздалось из трубки.

— И перестаньте, черт побери, называть меня «мэм».

— Простите, миз Вольф.

— Думают, я не знаю, что здесь так только к дамам постарше обращаются, — улыбнулась брюнетка, положив трубку.

«Линда Вольф! Это же помощница Бернадотта и дочь премьер-министра Австралии. Конечно, я видел ее по телевизору, на ток-шоу и в светской хронике! Но что ее связывает с Адлером?!»

Он с интересом посмотрел на эту женщину. О ней говорили едва ли не больше, чем о Бернадотте, и намного более эмоционально, чем о нем. Одни восхищались Линдой Вольф, другие костерили ее на чем свет стоит — но равнодушными она не оставляла никого. Жесткая, решительная, изобретательная, коварная, «серый кардинал» ГИДРОБИО. Говорили о том, что де-юре корпорацией руководит Бернадотт, а де-факто всем заправляет его помощница, а он лишь озвучивает ее волю. Слухи о Линде ходили самые разнообразные. Кто-то говорил, что, не будь она из кругов «золотой молодежи», не видать бы ей второго кресла в ГИДРОБИО еще до тридцати лет, как своих ушей. Кто-то с восторгом твердил, что Линда приложила нечеловеческие усилия, чтобы добиться успеха не как «папина дочка», а самостоятельно. Ей приписывались весьма раскованное поведение, неуемный сексуальный темперамент, множество романов с известными богатыми и сановными мужчинами, дружеские и не только связи в кругах международной мафии и развлечения с молодыми людьми из ГИДРОБИО, ублажающих начальницу ради служебного продвижения… Кто-то уверял, что у Вольф — многолетняя любовная связь с Бернадоттом, которая началась еще, когда он не овдовел. Другие наоборот называли Вольф холодной, как лед, женщиной, напрочь лишенной живых чувств, трудоголичкой, которой личную жизнь заменяет работа, будто бы нерастраченную сексуальную энергию она сублимирует в работу…

Что из этого правда, а что — нет, Хенсли не знал. Но сидя рядом с ней в салоне джипа, он на себе ощущал мощные флюиды ее властной харизмы и — что скрывать! — ее чувственный магнетизм. «Рядом с ней, наверное, даже львы превращаются в котят», — подумал он. И сказал:

— Интересно, на вашей работе знают, что вы посещали «Рим»?

Она пожала плечами:

— Доктор Бернадотт тоже иногда там бывает. И кое-кто из наших здешних покровителей — тоже. Так что знают. И нормально относятся, при встречах в залах «Рима» учтиво приветствуют. А что болтают подчиненные в кулуарах — мне нет дела.

— О «Риме» можете говорить в прошедшем времени, — Хенсли сделал усилие, пытаясь выйти из-под власти ее чар. — Я сказал, что закрою этот притон, и займусь этим в ближайшее время.

В окно он увидел, что машина замерла посреди пустыни, в самом безлюдном месте, какое ему только приходилось видеть, а слева и справа остановились еще два белых внедорожника, попроще.

— Сопровождение? — спросил он. — Или у вас тоже есть свои исполнители? Карательная команда?

— Пусть они вас не смущают. Приходится иногда ездить с охраной. Мой отец, знаете ли, баллотируется в президенты Австралии, и на днях его предупредили, что со стороны конкурентов возможны провокации. Но в чей адрес — его или его близких, и на всякий случай он предупредил меня.

— Меня это не смущает. Что бы вы хотели мне сказать, мэ… миз?

— Вы догадались, что речь пойдет о «Риме», — она на секунду приподняла очки. У нее оказались выразительные серо-голубые глаза, умело подведенные бирюзовым. Ярковато для полудня, но ее не портит. — И о вашем погибшем друге.

— Что вы об этом знаете?

— Много, мистер Ли. Больше, чем остальные.

Она замолчала и потянулась к салонной кофе-машине, чтобы приготовить себе еще одну порцию кофе.

— Вы точно ничего не хотите? — не оборачиваясь, спросила она. — Нет? Может, это и лучше, а то услышав мой рассказ, вы, чего доброго, швырнете в меня чашкой и испортите деловой костюм…

— Можете не бояться, — решил отплатить ей за постоянные завуалированные «шпильки» Хенсли, — женщине я не причиню вреда, какова бы она ни была.

— Как Робин Гуд, который запретит мстить погубившей его монахине… Впечатляет. Тоже человек строгих принципов. Вы с Куртом — одного поля ягоды: за свои убеждения держитесь так, что иной раз не свою жизнь защищаете, а только их!

— А вы, значит, принципов не имеете и через правила переступаете? — грубовато спросил Хенсли.

— Я приспосабливаю обстоятельства так, как мне удобно, — парировала она. — Ищу решение задачи, а не упираюсь лбом в глухую стену с воплем «Расшибусь, но от своих принципов не отступлюсь!"… Как правило, для тех, кто так рассуждает, сбывается только первая часть.

— Что вы мне хотели сказать? — поторопил ее Хенсли.

— Вы не против? — она снова закурила. С минуту оба молчали, глядя, как дым тонкой струйкой тянется к вытяжке. Потом брюнетка сказала:

— Это случилось из-за меня. Отчасти во всех событиях последних недель виновата я. И считаю своим долгом урегулировать токсичную ситуацию, раз уж создала ее.

— Вы? Но каким образом?..

— Каким образом что? Создала патовую ситуацию, или как собираюсь ее разрулить?

— Первое, — Хенсли решил не реагировать на ее своеобразную манеру вести диалог. «Ну и язва», — подумал он.

— Я часто бываю в «Риме», приезжая в американские филиалы ГИДРОБИО. Мы с Куртом — давние друзья, стараемся по возможности хоть ненадолго пересечься. И, так как чаще всего его можно застать в клубе, я приезжаю туда.

— Курт? Это Адлер?

— А вы даже имени его не знали, собираясь свернуть шею?

— Я оставил его в живых.

— Поэтому я с вами и разговариваю. Начну с того, что гладиаторов в «Рим» силой или обманом не заманивают. Все приходят добровольно, зная, чем им придется заниматься на ринге. И ваш друг не исключение. Дейвис Макмерфи выступал на арене «Рима» три года и был на хорошем счету. Что? Вы удивлены? Не знали? Да, три года он выходил на ринг каждую субботу, надирал кому-нибудь задницу, получал за это гонорар и был доволен жизнью. Мистер Ли, я, право, удивлена вашим неведением. Неужели вы ни разу не подумали о том, что мистер Макмерфи явно живет не по средствам? Что на жалованье преподавателя детской спортивной школы не купишь такую машину; одежду от Босса, не будешь каждое воскресенье отрываться в «Белладжио»…

Хенсли пристыженно молчал. Они знали Дейвиса, как жизнерадостного и бесхитростного весельчака, балагура и острослова. И никому даже в голову не приходило, что у Дейва могут быть секреты…

— Мужья, жены, родители, друзья… Они всегда всё узнают последними, — в голосе женщины прозвучало даже нечто вроде сочувствия. — Да, он регулярно выходил на ринг, иногда даже два раза за вечер, и в большинстве случаев побеждал. В «Риме» он числился как гладиатор, который делает доходы. И до поры за это ему сходило с рук многое — страсть к спиртному и чересчур раскованное поведение. Курт и Веллингтон считали, что боец, приносящий клубу такую прибыль, имеет право на маленькие вольности. И так было бы и дальше. Если бы однажды он не зашел слишком далеко! — резко заключила миз Вольф, со стуком поставив чашку.

Хорошо зная Дейвиса, Хенсли предположил, что имеет в виду собеседница. И не ошибся.

В тот вечер Дейвис был воодушевлен легкой победой над французским гладиатором, Андре Аданом и крепко выпил в баре. Увидев за одним из столиков привлекательную молодую женщину, Дейвис тут же распустил перья и начал настойчиво с ней заигрывать. Спиртное раскрепостило его еще больше, и вел себя Дейвис слишком развязно.

— Разговаривал со мной, как со шлюхой, — Вольф яростно раздавила окурок в пепельнице, — как с одной из тех девок, которые на «пятаке» почти нагишом пляшут для разогрева! Только что деньги мне в декольте не совал. А у меня перед этим был паршивый день. В здешнем филиале сотрудники запороли важную разработку, и заказчик настучал по башке мне: за организацию рабочего процесса отвечаю я… Так что в клуб я пришла не в лучшем настроении.

Грубо отбрив Дейвиса и залепив ему крепкую пощечину, Линда вышла покурить на балкон и налетела на широкую грудь Адлера. От столкновения она чуть не повалилась. Подхватив подругу, Курт удивленно спросил, что случилось. И Линду прорвало. Она резко заявила, что ноги ее не будет больше в клубе, пока там хороводится всякая шпана, которая порядочным женщинам прохода не дает и с пьяных глаз приличную даму от потаскухи не отличит.

Наорав еще и на Адлера, Линда нервно закурила, стараясь взять себя в руки. Этот эмоциональный взрыв немного напугал ее: с чего это она так вышла из себя из-за обыкновенного перебравшего парня, в общем-то безобидного? Выпив лишнего, все ведут себя, как придурки, а если начинают слишком уж надоедать — нужно просто обратиться к персоналу…

Она не видела, как изменилось лицо Адлера. Его голубые глаза потемнели, на скулах заиграли желваки.

— Я все понял, Линда, — сказал он после паузы. — Извини. Я действительно слишком лоялен к некоторым бойцам, которые приносят нам прибыль. Этого больше не повторится. Я решу вопрос.

Он удалился в зал, где на нем сразу же повисла очередная вертлявая красотка, которых Адлер менял, как перчатки.

Выкурив подряд три сигареты, чтобы все внутри перестало сжиматься от того самого напугавшего ее гнева, Линда вернулась в зал. И увидела продолжение ситуации. Вконец окосевший Дейвис, обнимая сразу двух хихикающих девиц, которые в баре подсаживались к мужчинам и раскручивали их на крупные заказы, развязно орет на Курта, обзывая его «стероидным уродом» и обещает «уделать его с первого удара». Ошарашенный услышанным администратор клуба Веллингтон Гавана полушепотом спрашивает: «Ты что, хочешь драться с Адлером?!» «Да, если он не струсит!» — заржал Макмерфи, звучно поцеловав одну из девиц. «Сделай как он хочет, Веллингтон», — приказал Адлер, внешне спокойный, но с еще более потемневшими глазами, и неспешно удалился со своей спутницей.

— Я думала, — Линда закурила очередную сигарету; вытяжка уже не справлялась с дымовой завесой в салоне, — что Курт собирается просто показательно проучить его, набить ему морду на ринге и выставить из клуба, как бывало раньше… Ему не в первый раз бросают вызов самонадеянные парни, размечтавшись о кресле хозяина «Рима», но с ринга все уходят живыми, правда, изрядно помятыми. Вы слышите? С РИНГА В «РИМЕ ВСЕ УХОДЯТ ЖИВЫМИ!.. Я думала: Макмерфи не повредит хорошая взбучка, чтобы почаще думал прежде, чем говорить, и меньше пил. И когда Курт позвонил мне утром в гостиницу и попросил обязательно прийти на шоу в «Риме», я так и думала: посмотрю, как он выбьет наглость из этого нахала. И СЛИШКОМ поздно поняла, ЧТО происходит на арене. А когда поняла… Не бросаться же мне было между ними на арену, верно? В бою у парней адреналин зашкаливает, кого угодно пришибут и не заметят. Сами ведь знаете, — она внимательно посмотрела на Хенсли.

— Знаю, — коротко ответил Хенсли, еле сдерживая кашель; в горле уже першило от табачного дыма, начали слезиться глаза, но попросить у собеседницы воды после того, как дважды отказался от ее угощений, он не мог.

— Нервничаю, поэтому много курю, — заметила его состояние Вольф. — Спасибо, что молча терпите… Курт каждый раз читает мне пространную лекцию о здоровом образе жизни. Мистер Ли… Я была зла на вашего друга, хотела, чтобы его хорошенько проучили, но такого я не хотела.

— А в чем вы вините себя?

— Если бы я не сорвалась и не начала орать, как сильно меня оскорбили, Курт поступил бы как обычно: отделал бы Макмерфи и указал ему на дверь. А тут он решил отомстить за оскорбленную женскую честь, кровью смыть оскорбление… Или просто не смог вовремя остановиться. Если дело касается меня, Курт просто звереет, может и стену кулаком прошибить, и растерзает любого, кто хоть пальцем тронул меня. Он мне так и сказал потом: ты думала, что я для красного словца говорю, что за тебя любого размажу? Нет, я слов на ветер не бросаю… Да, — она погасила окурок. — Я убедилась. Он действительно будет меня защищать, чего бы ему это ни стоило…

— Вы думаете, что это его оправдывает? — спросил Хенсли, помахав рукой перед лицом, чтобы разогнать клубы дыма. — Готов всех растерзать за вас; не смог вовремя остановиться…

— Интересно, каким были бы вы, мистер Обвинитель, если бы пережили то же, что и он! — резко ответила Линда. — В шесть лет!

Хенсли вопросительно посмотрел на нее. И Линда поведала о том дне на лыжном курорте, который навсегда разделил жизнь Курта Адлера на «до» и «после». Им было тогда по шесть лет…

Отец Линды, Ричард Вольф, был немцем из семьи мигрантов. Родился он уже в Австралии, но часто бывал в Германии, к которой чувствовал любовь и тягу на генетическом уровне, и там свел знакомство с парой студентов из Гейдельберга, Иоганном Адлером и Хильдой Штольц.

Поженившись после окончания курса, Ганс и Хильда мигрировали в Австралию и обосновались в Порт-Дугласе, где жил их товарищ по каникулам Ричард — вдали от родины хотелось поддерживать связь с согражданами. И когда Ричард женился, его жена отнюдь не разбила дружескую компанию, а легко и естественно влилась в нее. Гордая красавица-итальянка Дария Романо после натурализации стала Дэррил.

Дети у обеих пар родились с интервалом в две недели — белокурый кудрявый Курт у Адлеров и черноволосая голубоглазая Линда — у Вольфов. Хильда и Дэррил нередко вместе прогуливались по парку, катя коляски, в которых посапывали их дети. Вслед за родителями мальчик и девочка подружились, едва научившись ходить и разговаривать.

На лыжном курорте N родители самозабвенно покоряли «черные», самые сложные трассы, пока их дети осваивали азы лыжного спорта на детской территории под присмотром инструкторов.

Через несколько дней у Курта разболелось горло. Мальчика оставили в номере. Из солидарности Линда тоже отказалась от катания и решила остаться с больным товарищем.

Оставив детям указания, как себя вести и чего нельзя делать, родители ушли.

Часа два Курт и Линда чинно читали «Карлссона», смотрели мультфильмы и рисовали. Потом Курт подошел к огромному, во всю стену, окну, выходящему как раз на «черную лыжню» и со словами: «Смотри, Линда! Вон твоя мама спускается. А мой папа ее сейчас обгонит!» открыл балконную дверь и вышел.

— Ты что, спятил, вернись, тебе нельзя! — выскочила следом девочка.

— У меня уже не болит! — упирался Курт. — Смотри, а вон твой папа прыгает с трамплина!

— Вот если они нас увидят, — сердито сказала Линда, — то больше одних не оставят. А тебе надерут задницу за то, что не слушаешься!

— Они нас не увидят! — закусил удила Курт.

— Но мы же их видим, значит, и они могут нас заметить!

— Они на лыжню смотрят, а не по сторонам глазеют! Какие же все девчонки трусихи!

Курт все-таки раскашлялся. И Линда твердой рукой потянула мальчика в номер:

— Если ты заболеешь, то будешь лежать в номере. И ничего тут не увидишь. А…

Конец фразы потонул в нарастающем рокоте и вое сирены. А потом по склону промчался неизвестно откуда взявшийся белый гребень. На лыжне, где только что дети видели, как спускаются их родители, не осталось ничего, кроме ровной белизны. Безжизненной белизны… И повисла тишина — плотная, оглушающая. Словно сама природа ужаснулась тому, что сделала.

— Моих родителей нашли к вечеру, — отрывисто сказала Вольф, добивая очередную сигарету, — папа успел сгруппироваться и закрыть собой маму. Потом они умяли вокруг себя снег, как пещеру, и дождались спасателей… А родителей Курта нашли только на третий день. В пяти милях от трассы. Под снегом. И даже я не знаю, КАКИМИ были для него эти три дня, пока Ганса и Хильду искали. Он даже мне не рассказывает. Но с тех пор он ненавидит снег. Поэтому и обосновался в Неваде. Здесь и дожди-то — редкость. Это его устраивает. И я его понимаю. Мне самой до сих пор иногда снится, как склон на глазах становится абсолютно белым. Мгновенно. Но моих родителей все же спасли…

— Я понимаю, ЧТО это такое, — ответил Хенсли, у которого поневоле появилось сочувствие к недавнему врагу. — Мне тоже было шесть лет, когда погиб мой старший брат. У нас на глазах. Тоже мгновенно. Одна секунда — и ничего нельзя изменить.

Линда коротко, понимающе кивнула.

— После этого я не удивляюсь, что иногда у Курта отказывают тормоза, — сказала она после паузы. — Мало кто остался бы прежним. Не каждый взрослый выдержит и не сломается… Один момент, и всё необратимо, вы верно сказали… Навсегда. Какое это страшное слово… Только я это понимаю потому, что была рядом с Куртом и видела то же, что и он. Курт даже в кирхе на отпевании не смог увидеть напоследок родителей… Их хоронили в закрытых гробах. Он мне тогда сказал: «Это все снег виноват. Ненавижу его!».

— Но почему он заставляет других людей страдать за ту боль, которую ему причинила стихия? — спросил Хенсли. — Ему что, легче становится от того, что он давит других, как та же лавина? Мой дядя тоже с ним дрался… Вернулся потом домой калекой, озлобленным на весь мир и медленно спивался…

— Спивался?.. Это был его выбор, — равнодушно пожала плечами Вольф. — Вы ведь говорите о Рике Ли? Я его помню. Видела их бой. Он польстился на доходы «Рима», бросил вызов Курту и проиграл. А потом не смог пережить горечь поражения и начал топить ее в бутылке. Бой был честным. Один победил — другой проиграл. Так всегда. Только каждый переживает это по-своему.

— Честный бой?.. — спросил Хенсли, вспомнив звериную жестокость Адлера на арене. Парень и в самом деле напоминал ту самую лавину — сокрушительную, неумолимую, ревущую в ярости.

— Да, честный. Поверьте мне, до сих пор жертв на арене «Рима» не было, все уходили живыми, — Линда клятвенно приложила руку к груди.

— Как ни странно, я вам верю, — после паузы сказал Хенсли. — Но неужели он убил Дейвиса только из-за того, что тот перебрал и обхамил вас и его? Господи, да если бы за это убивали… Он всегда был…

— Он не просто нахамил мне… — Линда резко махнула рукой с зажатой в пальцах сигаретой так, что Хенсли едва успел увернуться от летящего в лицо комка пепла. — Надо думать, что и перед кем можно говорить, а когда лучше заткнуться! Потому, что иногда за это приходится отвечать! А ведь еще не так давно, в XIX веке, за оскорбление женщины вызывали на дуэль, и это считалось не преступлением, а делом чести. И напротив, мужчину, который уклонился от вызова или не проучил оскорбителя, в обществе презирали, считая слабаком и трусом. А сейчас все стало с ног на голову и то, что раньше считалось позором, теперь называется «ну, что тут такого, это же шутка!», а человек, который не пожелал обратить все в шутку — преступник?! Только не ссылайтесь на закон! — сверкнула глазами она, хотя Хенсли и не думал ее перебивать. — Вы сами выходили на ринг с тремя гладиаторами и одного из них насмерть уделали — это по закону было?!

— Это был один из тех головорезов, которые сожгли бабушкину ферму, — ответил Хенсли, — и именно он застрелил Рика. Я отомстил. И не скажу, что меня сильно мучает совесть…

— Во-от, — удовлетворенно кивнула Линда, словно это и ожидала услышать, — вы отплатили убийце своего родственника и считаете, что поступили правильно, а он получил по заслугам. А у Курта желание заступиться за женскую честь точно так же перевесило чувство законопослушания. Так чем вы от него отличаетесь?

— Так о чем вы хотите попросить меня? — Хенсли понял, что этот диспут безнадежно проигрывает и не стал его продолжать.

— Вы уже, наверное, догадались, — Линда подняла очки на макушку и посмотрела на него в упор, и Хенсли поразился, какой холодный, цепкий и жесткий взгляд у этой привлекательной молодой женщины. В очках ее лицо казалось мягче. — Вам ведь не нужен клуб. Вы решительно настроены его закрыть. А для Курта «Рим» — это все. Дело его жизни. То, к чему он шел не один год и не мыслит жизни без него.

— Даже так?

= Да. И еще одно… Среди членов «Рима», имеющих доступ в зал с ареной, были очень влиятельные люди. Ваша самодеятельность им не по нутру. А многие из них далеко не так принципиальны, как Курт.

— Это угроза?

— Это предостережение, мистер Ли. Не далее, как вчера на бранче в ГИДРОБИО один из них, сенатор, бурно выражал желание «оторвать башку этому выскочке», то есть вам. А я этого человека хорошо знаю. У этого психа слово с делом далеко не расходится. И поэтому я решила поговорить с вами… Все же вы оставили Курта в живых, и я не могу допустить, чтобы вам свернули шею.

— То есть вы, — Хенсли привстал, — хотите, чтобы «Рим» снова заработал? И снова на утеху богатым отморозкам пролилась кровь? Да вы с ума сошли?

— О, черт, я же вам сказала: на арене никого не убивали! — Линда хватила кулаком по столику. На мгновение итальянская горячность взяла верх над немецкой прагматичной рассудительностью. Чашечка с кофе упала на пол, украсив ковер живописными пятнами. — Извините… То, что произошло с мистером Макмерфи — единичный случай. По моей вине.

— А потом? Нас преследовали по всему штату, моих родных чуть не убили, разгромили и сожгли ферму — и это тоже единичный случай? Специально для меня?

— Именно так. Тут вы виноваты, — Линда уже взяла себя в руки и снова говорила ровным твердым голосом. — Для Курта очень много значит его статус непобедимого бойца, уверенность в своем превосходстве перед всеми. Ради того, чтобы его сохранить, Курт прикладывает множество усилий, он очень упорен и не отступается, как бы трудно ему ни было… А вы сунулись ему под руку, застали врасплох, ударили, когда он разворачивался для боевого приема — и он потерял равновесие и повредил лицо о зеркало… Для Курта это нож острый, вот ему и снесло крышу. Я его останавливала, просила охладить мотор — так недолго было нажить себе серьезные проблемы… Но в таком состоянии он не слушал даже меня. Вот и доигрался, — вздохнула она, — по-моему, потеря статуса непобедимого бойца ранит его сильнее, чем утрата «Рима».

— Вы что, — поинтересовался Хенсли, — хотите, чтобы я вернул ему «Рим»? Я правильно вас понял?

— Прежде, чем ответить… О закрытии «Рима» больше всего жалеют гладиаторы. Те самые парни, которых вы, как вы думаете, спасали. Парни, которые на ринге зарабатывали себе на жизнь; на выплату кредитов за жилье или помещение для бизнеса; на обучение в колледже; на лечение для близких. А теперь они остались ни с чем. Потому, что высокоморальный и высокогуманный мистер Ли решил, что это безнравственно и поступил по-своему, наплевав на них — зато собой доволен донельзя! — Линда резкими порывистыми движениями выбила из пачки очередную сигарету и закурила, отвернувшись с сердитым видом к окну. Потом обернулась:

— А теперь — ответ на ваш вопрос. Нет. Я не хочу, чтобы вы ОТДАЛИ клуб Курту. В первую очередь потому, что от этого откажется он сам. Милостыня и жалость ему не нужны, он их не примет даже если будет истекать кровью, вися на одной руке над пропастью. Все должно быть по правилам, действующим в «Риме». Три победы. Решающий бой. И выигрыш.

— Я сказал, что закрою этот притон, и я это сделаю, — решил проявить твердость Хенсли. — Я не собираюсь играть по их правилам. И хозяином клуба не буду. Вы поняли?

— А вам придется играть эту роль совсем недолго, — Линда выслушала его спич с легкой усмешкой; на ее холеном лице читалось: «Ну-ну, поговори. Все равно по-моему будет!», — чтобы проиграть его Курту. Только на таких условиях он согласится… И только это вернет его к жизни, — тихо продолжала Вольф, — если бы вы видели его сейчас… Впервые я всерьез боюсь за него. Он вот-вот сломается.

— Вижу, вы действительно настоящий друг, — почему-то после этих негромких слов, сказанных с неподдельной болью и тревогой Хенсли заколебался в своем решении. И насмешка над «высокоморальным мистером Ли, которому на всех наплевать» сыграли свою роль. Он уже сомневался, что правильно поступил, приказав закрыть «Рим». Но и принимать руководство клубом тоже не желал. И почему не признать, что австралийка предложила оптимальный выход из положения?

— Да, — спокойно кивнула Линда. — Обо мне много чего говорят… И большинство из этого — правда. Я себя не идеализирую, — ее глаза блеснули сталью. — Я человек без сантиментов и предпочитаю жесткие методы, к цели иду напролом, если цель оправдывает средства. Но своей единственной дружбой я дорожу. От Курта я не отшатнулась в беде, как все другие крысы — Рита, Веллингтон и прочая шушера… Потому, что в свое время он меня не бросил, хотя рисковал больше, чем я ради него сейчас. Двадцать лет назад он спас мне жизнь. И теперь я перед ним в долгу, и спасать нужно его.

Линда замолчала, постукивая пальцами по столику и вспоминая…

Им было по 14 лет. Курт приехал из своей школы-пансиона в Сиднее к Вольфам на летние каникулы. После гибели Ганса и Хильды Ричард и Дэррил Вольф взяли на себя заботу об их сыне, оплачивали ему обучение в престижной школе и охотно брали мальчика домой на каникулы.

Собравшись на прогулку под парусом по Барьерному Рифу, Линда просмотрела метеосводку. И беспечно махнула рукой, узнав, что во второй половине дня ожидается шторм: «Мы успеем прокатиться! Я хорошо знаю Риф, и мы оба умеем управлять яхтой. Ничего с нами не случится!».

Курт не так хорошо знал особенности климата Квинсленда и доверился Линде. Да и ее подростковая самонадеянность — «Ничего со мной не случится, я уже не ребенок!» — была не чужда и ему.

Подростки снарядили яхту и отправились на прогулку.

День был погожим и солнечным. И подростки подумали о том, что, возможно, метеорологи ошиблись. Ничто не предвещало непогоды. Увлекшись, они заплыли довольно далеко от города, сделали стоянку на живописном островке и устроили пикник под пальмами, накупались от души и спохватились, когда солнце уже клонилось к закату.

— Мы успеем, — заверяла Линда, тревожно поглядывая на нарастающую полоску на горизонте…

Потом Курт чертыхнулся: он потерял свои часы, единственное, что у него осталось на память об отце. И почти час мальчик и девочка бегали по берегу, разыскивая их.

— Ты их сам закопал вместе с апельсиновыми шкурками, балда! — возмутилась Линда, выкапывая облепленный песком хронометр.

— Потому, что ты меня отвлекала болтовней, сама ты балда! — Курт выхватил у нее часы и, обиженно надувшись, надел. — Слушай, мне не нравится ветер.

— Мне тоже… Поплыли скорее! Мы еще успеем.

Шторм застиг их на полпути к городу. Первый мощный порыв ветра оборвал парус. А крепкая волна, хлестнув в бок яхты, опрокинула суденышко, и подростки оказались в воде… Бортик яхты рассек Линде кожу на лбу. Оглушенная ударом девочка ушла под воду. Вокруг ее головы, как вуаль, колыхалось алое облачко. Увидев это, Курт выпустил борт и нырнул следом.

Вытащив Линду на поверхность и увидев, что за это время яхта уже скрылась из вида, мальчик стал загребать ногами и свободной рукой к виднеющемуся вдалеке, в почти кромешной темноте коралловому островку — небольшому выступу над водой. Другой рукой он держал Линду, стараясь, чтобы голова девочки оставалась над водой. На островке он привел подругу в чувство. К счастью, у Линда оказались всего лишь изрядная ссадина и шишка на лбу. Но дети оказались в отчаянном положении. Аптечка, спасательные жилеты, сигнальные огни, рация — все затонуло, когда перевернулась яхта. Шторм набирал силу. Прижавшись друг к другу и дрожа от холода на свирепом пронизывающем ветру, Курт и Линда сидели на коралле и больше всего боялись, что очередная волна захлестнет или сбросит их в ревущее черное месиво с белыми гребнями.

Увидев, что взгляд Линды начинает «плыть», Курт что есть силы ущипнул ее за плечо.

— Офигел?! — подскочила девочка.

— Если заснешь, то свалишься, — пояснил Курт. — И ты меня ущипни посильнее, если увидишь, что я вырубаюсь.

— Охотно! — Линда от души нащипала его за голую руку — футболку мальчик потерял вместе со всеми вещами с яхты.

— Эй! Я еще не сплю! — заорал подросток.

— Профилактика, — злорадно ухмыльнулась Линда.

Так они просидели всю ночь, время от времени щипая друг друга — чтобы усталость не взяла верх, чтобы ни на секунду не задремать — ведь так можно было потерять равновесие и рухнуть в волны…

Обломки их яхты прибило к городскому берегу на рассвете… Ричард и Дэррил узнали одну из своих спортивных мини-яхт. И ужасное сознание того, что случилось с детьми, сковало их. Даже в N под лавиной они не испытывали такого безысходного ужаса.

*

На рассвете шторм стих, и начались поиски пропавших подростков. Но те, кто видел обломки разбитой яхты, думали, что если детей и найдут, то только тела. Невозможно выжить в такой шторм на Рифе…

Линда первой увидела вдали спасательный катер, скользящий по неправдоподобно гладкой поверхности воды. Она вскочила, едва не столкнув в воду Курта, закричала «Ээээээй!!!!» и замахала руками.

— Ты что?! — подскочил Курт. — Чокнулась? — тут он тоже увидел катер. — Эээээй! Мы здееееесь!!!

Они кричали и махали руками, пока их не увидели с катера. Спустили шлюпку, и спасатель едва не выпал за борт, глядя на двух подростков, прозрачных от усталости, замерзших, исцарапанных, покрытых синяками, но живых.

— Матерь Божья, как вы выжили?! — только и спросил он, помогая детям войти в шлюпку.

Новость долетела до берега быстрее катера, и добрая часть горожан сбежалась в порт — увидеть воочию чудом спасшихся детей. Ричард и Дэррил Вольф ждали у самого причала.

Но после бурной радости — Курт и Линда живы и даже почти невредимы — состоялся тяжелый разговор о том, что ждет в жизни балбесов, пренебрегающих элементарными правилами техники безопасности.

— Ты должна была внимательнее посмотреть метеосводку, юная леди! — гремел Ричард Вольф, глядя сверху вниз на потупившуюся в кресле дочь. — И вернуться прежде, чем погода начнет меняться! Ты знаешь, как суров океан к головотяпам!

Увидев подрагивающие губы подруги, Курт вскочил:

— Мистер Вольф, это из-за меня! Я посеял отцовские часы, не хотел уезжать без них, и мы их искали, поэтому и упустили время!

— Зато Курт спас меня! — увидев, как отец сурово сдвинул брови, глядя на ее друга, Линда вскочила с кресла. — Он вытащил меня, когда меня оглушило, и я стала тонуть, доплыл со мной до того коралла, и всю ночь мы щипали друг друга, чтобы не заснуть и не скатиться в воду! Курт не знал, как коварен океан на Рифе, он же почти весь год живет в Сиднее! — с вызовом заключила девочка, сверкнув глазами не хуже грозного отца.

Ричард прошелся по гостиной, меряя глазами с высоты своего огромного роста замолкших подростков. Они стояли перед ним, выдерживая его испытующий взгляд. Мальчик встал рядом с Линдой, положив ей руку на плечо и всем своим видом давал понять, что готов в одиночку отвечать за их безрассудную поездку и защищать подругу до последней капли крови. Линда сжала его руку своей и с вызовом исподлобья смотрела на отца: «Только попробуй обидеть Курта!».

— Ошибки совершают все, кто хоть что-то делает, — неторопливо произнес мистер Вольф. — И иногда за них приходится платить дорогой ценой. Но осознать ошибку и принять за нее ответственность могут далеко не все. Только самые зрелые и сильные люди способны на это. Кому-то и всей жизни не хватает, чтобы достигнуть этого уровня. Вы вчера поступили, как последние болваны, и могли погибнуть. И погибли бы, если бы не пришли друг другу на помощь и думали каждый о своей шкуре. Должен сказать, что вы сразу же сделали правильные выводы, и это спасло вас. И я рад, что все ТАК закончилось, — он обнял дочь и протянул руку для пожатия Курту, как равному. Оторопевший мальчик неловко ответил на рукопожатие сенатора. — Вы стали взрослыми, а я и не заметил…

Конечно, на неделю они были посажены под домашний арест, и до конца лета лишены права брать прогулочную яхту. Но по сравнению с тем, что уже случилось, это было для Курта и Линды пустяком.

Выйдя в сад, мальчик и девочка переглянулись.

— Я думала, что предки меня убьют, — призналась Линда, — это ведь я протупила. Было бы за что. Спасибо, Курт, что прикрыл меня. Но все же я должна была подумать о том, что нужно пораньше уехать с острова.

— Если бы я не искал так долго часы, мы бы успели вернуться до шторма, — великодушно ответил Курт.

— Давай еще подеремся, выясняя, кто больше виноват, — фыркнула Линда.

Они снова помолчали, сидя на лужайке у дома Вольфов. Валять дурака и перебрасываться шпильками, как еще вчера, им уже не хотелось. Из головы не шли слова Ричарда о зрелости и о том, что они стали взрослыми. Им кажется, что мир стал другим после этой штормовой ночи… А может действительно это ОНИ изменились и поэтому видят все привычное иначе?

*

— Есть вещи, которые связывают сильнее кровных уз или постели, — сказала Линда, вынырнув из омута воспоминаний и глядя куда-то в окно мимо Хенсли, — и эта ночь на коралловом островке навсегда осталась с нами. Мы сидели, держась друг за друга, среди ревущего океана, и больше всего на свете боялись скатиться в воду, и не знали, что будет дальше. А перед этим Курт нырнул за мной, хотя мы могли утонуть оба… И поэтому сейчас моя очередь нырять на помощь другу.

— А что ему угрожает? — спросил Хенсли после паузы.

— Он сам, — губы Линды сжались в ниточку. — Без своего любимого дела и с подорванной верой в свое совершенство и непобедимость он погас, словно батарейки в фонаре сели. С тех пор, как Курт выписался из больницы, он стал совсем другим, тенью себя прежнего. На первый взгляд с ним все в порядке, но на второй — сразу видно, что это далеко не так. Меня это тревожит. Никто в мире не знает Курта так, как я. Поэтому я и разговариваю с вами и предлагаю свой план. Вы же не позволите человеку, которого оставили в живых, медленно убить себя?

Хенсли молчал. Перед глазами снова встала разбитая машина Дейвиса, которую вытащили из озера Мид на рассвете, застывшее навеки лицо друга, когда его перекладывали на носилки, прощание, сочувственные слова Хёджина, приехавшего на кладбище… А потом пришла другая картина, двое подростков среди бушующего океана. Мальчик ныряет за потерявшей сознание девочкой; плывет с ней к коралловому островку; бесконечно долгой ночью они сидят на этом крохотном выступе, прижавшись друг к другу, дрожа от холода, осыпаемые лавиной свирепых брызг, хлещущих, как плети… А через двадцать лет по приказу этого повзрослевшего мальчика с коралла сгорела бабушкина ферма, и плосколицый монгол выстрелил в затылок дяде Рику. А сейчас Хенсли сидит в белом внедорожнике «ГИДРОБИО», и женщина с бездонными серыми глазами, та самая спасенная девочка, признается в том, что невольно спровоцировала эту полосу трагедий, и просит помочь ей спасти ее единственного друга. И как быть? Как поступить?

— Генри, — Линда постучала в перегородку. Машина двинулась с места. В окно Хенсли увидел, как за ними потянулись джипы сопровождения. Он быстро обернулся к Линде. Она слегка улыбнулась:

— Не волнуйтесь, мистер Ли. Я же обещала, что вам не причинят вреда. Но нельзя ведь высадить вас прямо в этой пустыне, вдалеке от города? Это было бы невежливо с моей стороны. Вы же не будете силой прорываться к выходу? Брр, не люблю этих сцен в стиле дешевого вестерна.

— Это вы не волнуйтесь, — парировал Хенсли, — в салоне нас двое, а с женщинами я не дерусь, я вам уже говорил.

— Если бы вы не были так принципиальны, вас ждал бы сюрприз, — ухмыльнулась Линда, — я не обычная женщина и за себя постоять умею хорошо. Вы даже не поинтересуетесь, куда я вас везу?

— Догадываюсь, что не домой и не в мою школу.

— Вы весьма сообразительны. Это радует.

— Но я еще не дал согласия на ваш план.

— Но вы и не отказались. Вы колеблетесь… а я всего лишь подтолкну вас в нужном направлении.

— По-моему, Адлера вам тоже придется подталкивать… Осилите?

— Осилю. В конечном итоге он всегда принимает мои аргументы. Я умею убеждать.

Хенсли внимательно посмотрел на эту невозмутимую, самоуверенную женщину. Да, они с Адлером похожи — оба идут к своей цели решительно и без колебаний. Вот только если Адлер прямолинейно ломится, как тяжелый танк, не оглядываясь на то, что раздавил на ходу, то у Линды к железной воле присоединяется еще и женское коварство.

— Название «Рима» уже прошло в полицейских сводках, — сказала черноволосая женщина, откинувшись на подушки, — когда вы заявляли об исчезновении мистера Макмерфи, то упомянули клуб, как место, где его в последний раз видели живым, — она поправила угольно-черную челку. — Если что-то случится с кем-либо из вас или гладиаторов из «Рима», дотошный дознаватель может вспомнить ваше заявление, начать копать в этом направлении и причинить клубу немало неприятностей. Курт тоже это понимает, он хорошо умеет видеть и обходить подводные камни. Повторяю: до мистера Макмерфи все бойцы уходили с арены живыми. Да, случалось, что кто-то попадал в больницу, но в этом случае «Рим оплачивал ему лечение.

— Трогательная доброта! — попытался быть саркастичным Хенсли.

— Если бы вы закрыли клуб, первыми вас прокляли бы те самые бойцы, парни, которых вы, по вашей версии, спасали. Вы лишили бы их заработка.

— Зачем вы везете меня к Адлеру?

— Я хочу, чтобы вы увидели его. Думаю, это и будет тот самый тычок, который ускорит ваше решение.

— А что он об этом скажет?