Бесплатный фрагмент - Сага о ветре и вампире

Земля, что вокруг моего жилища,

Стала ещё прекрасней с тех пор,

Когда я увидел

Лица, которых доселе не видел.

Всё стало намного прекрасней,

Всё стало намного прекрасней,

И жизнь вся наполнилась благодареньем.

О мои гости, о мои гости,

Жилище моё стало очень большим.

(из эскимосских песен)

Ветер был голоден. Он отправился в поход с далёкого севера, где лежал океан в морщинах торосов. И среди льдин бродили косматые белые медведи в поисках нерп. Медведи, никогда не ведавшие мёда.

Осталась позади тундра с низкими кустарниками и ягелем. С удивительно вкусным ягелем, как думали поедавшие его карибу. Тундра, полная странных легенд, подслушанных ветром подле яранг.

И открылась тайга, где в небо уже дыбилась не застывшая океанская вода, а земля. Горбами сопок она поднимала к облакам красную бруснику, сизый гонобобель, розовый иван-чай, голубовато-зелёный стланик. И лиственницу, чья хвоя умела становиться золотой.

А потом и тайгу оставил далеко позади.

Он устал и проголодался. Ветер упал в траву, мокрую от недавнего дождя. Наконец-то смог обрести тело и подняться на ноги. И оглядеться. Где-то у реки пичуга заводила песню. Так добрая хозяйка заводит тесто на честных дрожжах. Справа от себя странник увидел высокий холм, на его вершине чернели башни готического замка. Иного жилья вокруг не примечалось. Ветер улыбнулся и отправился в сторону замка. Он искренне надеялся, что там его накормят.

* * *

Грифула скучал. Он медленно потягивал животный сок из зелёного бокала со щербатым краем. И грустно смотрел в камин, где огонь лениво лизал шершавым языком дрова. Хозяин замка Вампирьяк не знал, чем ему заняться, ибо обычные все развлечения перепробовал не единожды.

Устроить праздник для желудка? Так он никогда не был чревоугодником. К тому же объедаться в одиночку столь же предосудительное занятие, как и напиваться, чокаясь с зеркалом. А барон де Люп, единственный сосед и друг графа, посещающий иногда замок Вампирьяк, ныне был в отъезде. И оставалось бедному графу всего развлечений — сидеть подле камина, медленно цедить из древнего бокала родовое проклятие, да время от времени переругиваться со своею экономкой, настырной в своей вредности старухой.

Но скучать ему оставалось недолго. До слуха де Вампирьяка донёсся от входной двери вопрос дребезжащего бронзового колокольца: «Приш — чёл гость — ть. Впус — тить, дзинь?».

— Да! — поспешно крикнул граф.

Гость оказался высок, худ, молод, но сед. И в глазах голубого хрусталя застыли усмешка и холод. Грифула никогда не страдал излишними мистическими страхами, но невольно ему стало не по себе. «Наверное, именно так и выглядят смертные люди», — подумал он. Но радушие — превыше предубеждений.

— Добрый вечер! — улыбнулся, сохраняя внутреннее достоинство. Этикет для аристократа — всё равно, что палаш для наёмника, — Чем могу служить?

— Я путник… иду издалека. Если я не стесню вас…, — незнакомец замялся.

— Конечно, нет, — Грифула пришёл на помощь, — Столом не бедны, постелью богаты и гостю всегда мы рады.

Незнакомец улыбнулся, но улыбка не добавила ему света.

— Вы поэт? Там, откуда я родом — стихи и дыхание звучат одним словом.

— Благодарение Творителю, нет, — смутился граф, — В мире хватает сочинителей и помимо меня. А я лишь изредка играю с рифмами.

— Будьте осторожны, — серьёзно сказал гость, — В поэзии нельзя играть. Это всё равно, что бездумно ломать стены вашего дома. Одну можно сломать без беды, а без другой — рухнет весь дом.

— Прошу прощения, я до сих пор не представился. Моё имя Нордер, — гость сухо поклонился.

— Глад Грифула, граф де Вампирьяк, к вашим услугам! — торжественно произнёс хозяин и отвесил поклон, обнажив острую сталь этикета.

* * *

Они сидели за длинным рассохшимся от времени буковым столом. Еда же на этом столе была простой — ни лебедей вам, ни трюфелей, ни прочих изысков, от которых не сытость в желудке, а тяжесть на душе. Еда была такой, какую подадут в богатом деревенском доме. Свинина, жаренная в сметане, взбитой с яйцами; варёный заморский корнеплод, прозванный подземным хлебом; вымоченные в бочке огурцы. И много кружек светлого пенного пива с толикой мёда.

Гость был странен, а значит интересен. «Спокойно, — сказал себе граф, — главное не спугнуть!». Он ощущал азарт. Азарт, давно забытый на охоте.

— Господин Нордер, — осторожно начал он, — такой опытный путешественник как вы, повидал, думается, много прекрасных мест…

— Почему вы решили, граф, что я опытный путешественник? — гость отложил столовый двузубец.

— Вы издалека. Могу утверждать столь же смело, как и то, что жёлтое наше солнце ходит каждый день вокруг земли, восхваляя Творителя!

Нордер внезапно застонал. Граф резко вскочил. Он испугался, и испугался всерьёз. Не за себя, а за гостя. Но тут Грифула понял, что ошибся: демон просто смеётся.

— В чём дело? — холодно спросил граф.

— Вы всё равно не поймёте… Но спасибо!

— За что?!

— Вы развеселили меня, граф. Никогда бы не поверил.

— Почему? Вам никогда раньше не было весело? — граф был раздосадован пустым своим испугом и нелепым смехом Нордера, но невольно ощутил сочувствие.

— А вы слышали когда-нибудь, как смеётся огонь в камине, граф?

И Грифула забыл о сочувствии. Нелепый ответ окончательно разозлил его. Злость вспыхнула где-то в желудке и пеной поднялась к горлу. И сразу захотелось крови. Раздвоившийся язык ящерицей юркнул по клыкам. Не граф, не гостеприимный хозяин надвигался на Нордера. Багровое безумие метнулось к горлу бедняги. Бедняга криво улыбнулся, подался навстречу смерти и раздался СВИСТ. Тяжёлый порыв ветра поднял де Вампирьяка вверх, и тело графа рухнуло на мозаику пола. Мир погас.

Когда Грифула очнулся, он с трудом приподнял голову. Огляделся и не сразу смог признать обеденный зал родного замка. Стол был разбит в чепуху, гобелены истерзаны, окна зияли воспоминаниями о витражах. Тяжеленые деревянные кресла лежали тихонько в уголке и притворялись табуретами. Лишь люстра гордо раскачивалась под потолком, словно и не пронёсся тут самый мощный ураган, виденный Грифулой за все четыреста с лишним лет жизни.

Сам Грифула лежал на каменном полу, голова гудела пожарным колоколом, а волосы были подозрительно мокрыми. Граф провёл по ним рукою, и пальцы окрасились рудою. «Разбил», — равнодушно подумал аристократ.

— …Вдребезги! — ворчал знакомый старческий голос, — Всё вдребезги! Анафемные дети, корень мандрагоры вам в любовное зелье, что натворили. Последние силы трачу, перейду ведь завтра, будете Извергиль звать: «Бабушка, бабушка!», а нету бабушки, извелась бабушка! Что стоишь, шлында, пестом в ступе? Уйди с дороги, пока Извергиль добрая!

Последние слова доброй экономки относились к Нордеру. Он стоял посреди погрома с невинным видом, будто и ни причём. Но убедить в этом не смог бы и комара.

— Вот посмотрите, что сделали с тарелочкой, — Извергиль помахала парой глиняных черепков. — Вы хоть помните, что это за тарелочка?! Это тарелочка вашей прабабушки, граф! Как она её ненавидела. До сих пор Извергиль помнит, как молодая госпожа ей говорила: «Выбрось, Извергиль, эту корявину, видеть не могу!». Ах, каковой вкус был у вашей прекрасной прабабушки! И сколько труда стоило сохранить эту тарелочку!

Извергиль любовно погладила черепки. Грифула устало прикрыл глаза. Вставать с пола не хотелось совершенно. Голос нудной старухи продолжал зудеть.

— Эх, была не была! Последние силы трачу — попаду следующим годом на партейный слёт Союза Служащих Ведьм, засмеют ведь молодки наглые, медведку им в ухо: «Совсем Извергиль трухлявой стала, мухомор в пень врастить не может!». А где силы взять, спрашивается, коли их на тарелочки тратить приходится?!

С этими словами экономка бросила черепки на пол и ворча нечто и вовсе несуразное: «Абырвалг! Абырвалг!», подняла целую уже тарелку. А что края той перекошены, так то — с пьяных рук гончара спрос.

Продолжая ворчать, Извергиль довольно споро навела порядок, и вскоре ничто уже не напоминало об учинённом погроме. Лишь Грифула продолжал лежать с разбитой головой. Ему было всё равно. Безумие покинуло графа и, как всегда случалось раньше, душа выгорела. Чуть позже, на пепле страстей, взойдут похмельем разочарование, тоска и жажда освобождения. Но это будет потом.

Извергиль склонилась над графом. И её пергаментное, выдубленное временем лицо стало добрым.

— Глад, — в её голосе зазвучала нежность, — глупый мальчишка, что же ты делаешь со своею Извергиль? Вот ведь драчун лихой, молокатый бычок! Рожки режутся, лба не жалко. Себя не жалеешь, няньку, что тебя, мальчишку глупого, из ляльки подняла да на ноги поставила, пожалей!

— Я уже не мальчишка, — разлепил губы Грифула, — Мне четыреста сорок два года.

— Молчи, окаянный! Извергиль знает, когда мужчина становится взрослым! Знавала детишек и постарше некоторых.

Старуха осторожно взяла голову графа в шершавые ладони.

— Поднимайся, мальчик, солнечные зайчики уже заждались играть с тобой в чехарду! — И легко дунула на больную голову. Тело стало воздушным, исчез звон в ушах, и граф вскочил на ноги, удивляясь бурлящей в венах бодрости.

Извергиль повернулась к Нордеру:

— Вот ещё один мальчишка на мою седину. А ну подойди сюда, беда стоеросовая!

Нордер теперь выглядел растерянным, он словно сожалел о чём-то. И ослушаться не смог. Нехотя подошёл и исподлобья взглянул на хозяев замка.

— Миритесь! — похоже, красноречие Извергиль иссякло.

* * *

Грифула с отвращением смотрел в бокал. Кровь. Проклятие рода де Вампирьяков. Кровь. Демоны в душе, он постоянно слышит их смех. Читает ли книгу «Вчерашний Армагеддон», ест ли мясо, пьёт вино или бродит по каменным рёбрам замка, он слышит хохот демонов. Слышит. Слышит. Хохот. Демоны. Безумие. Безумие. Крови, крови, демоны жаждут крови жаркой красной крови!!!

Грифула залпом высушил бокал. Стало легче. Только не плакать, аристократу нельзя быть слабым… Нордер смотрел на него.

— Всё! — сказал граф, — Теперь я не стану убивать вас.

Гость улыбнулся:

— Недавно, вы и так не смогли этого сделать, граф.

— Раз на раз… кстати, как удалось вам остановить меня? — «Не меня, демонов во мне».

Нордер не торопился отвечать. Но затянувшаяся тишина могла обернуться новым взрывом. Нордер это понял. И сдался неизбежному.

— Я не такой, как все, — слова — с трудом, — Я ветер.

Никто из ветров раньше не признавался, что они тоже обладают душой. И могут не только дуть, но и дышать.

Что в них больше земли, чем неба.

— Я ветер, — Нордер смотрел на Грифулу, как смотрит смертник на исповедника. С тоской приговорённого здесь, с надеждой на помилование там.

Исповедник несколько мгновений сидел, опустив глаза, а затем посмотрел на Нордера.

— Почему вы перестали есть? — мягко спросил граф, — Вы ещё не пробовали щуки в белом вине. Вот она, справа от вас.

Нордер вздрогнул, будто его ударили.

— Вы не удивились, — сколько сил, чтобы голос не дрожал от обиды, — Почему вы не удивились?

— А чему удивляться? — граф пожал плечами, — Вы ветер. Я вампир. Мой друг барон де Люп — волкодлак, а Извергиль — ведьма. Мы все разные. Есть вампиры и помимо меня. Есть ветра и помимо вас. Не так ли?

— Так, — прошептал Нордер, — Так.

— Давайте лучше выпьем за то, чтобы забыть все эти глупости меж нами. Извергиль! — крикнул граф, — Извергиль! Принеси вино из того запаса, что отцу подарил Джованино Пульчероза! Там ещё осталось шесть бутылей, я точно знаю!

— Знает он, знает… — экономка словно соткалась из воздуха. Ворчливость снова была при ней, — Переводить лучшее вино на того, кто одуванчиковое семя гоняет. Будь моя воля, потешила бы его дрекольем, а не солнцем, что стало соком. Я вино имею в виду, — мрачно сказала Извергиль, поймав удивлённый взгляд Нордера. И вдруг подмигнула ему.

* * *

Вино и ночь. Зал, недавнее поле ссор, теперь — сцена тишины. Сквозь окно Луна подливает в бокалы полынную грусть. «Летать? Мне нравится летать, — Нордер щурится на красное вино и видит в бокале закатные облака, — Но я обменял бы полёты на дом, чернозём и свободу. Я хочу жить, пахать и жать, граф. Не знать одиночества. Но я летаю». «А я завидую вам, — Грифула задумчив, — Иногда мне снится, что я птица. Вроде коршуна… Я не люблю просыпаться». Экономка молча зажигает новые свечи. «Пора ложиться спать, — говорит граф, — Вам приготовлена постель в гостевой комнате. Там уютно и нет клопов». Сон, сон. И проснуться суждено. Жизнь.

* * *

Нордера мучил стыд. Ветер ворочался в тёплой постели, сбивая в узел бельё. Сегодня в разговоре он был непривычно откровенен. Откровение. От-крови-в-венах. Да. Именно так. Когда слишком правдив о себе, правда выходит гемоглобином из вен. И, от больших доз, в них малокровием развивается стыд.

И самое главное — Нордер говорил другому о том, в чём доселе не признавался и себе. «Это вино, — думал он, — Злое вино. Напиток из винограда, солнца, вины и правды. Больше не буду пить вина».

Нордер понял, что не заснёт. Он сел и застонал. «Что со мной?! Неужели я действительно устал быть ветром?! Ложь! Вокруг стены, стены, камень, давит, давит, давит!!! А я люблю свободу, полёт, небо, облака, небо. Не боюсь одиночества, не боюсь одиночества, дайте одиночества!!! Это всё вино, оно лжёт, вино. Я ветер. Ветер! Навсегда. Ветер». Нордер, прирождённый бродяга, не имеющий собственного куска хлеба шаромыжник и язва, плакал.

— Доброе утро, граф! — Нордер снова казался насмешливо-холодным, — Пусть защитит Творитель ваш замок за гостеприимство. Я никогда раньше столь хорошо не спал, как этой ночью. Благодарю за уют вас, граф.

— Я очень рад, — Грифула в самом деле был доволен — приятно слушать слова благодарности, — Надеюсь, никуда не спешите? Мы так приятно посидели прошлой ночью. Стоит, думается, повторить нашу компанию, согласны?

Нордер ощутил неловкость — редкое для себя чувство. Хозяин так искренне предлагал остаться. Жаль, придётся ответить ему отказом — Небо ждёт.

— Спасибо за приглашение, я принимаю его, — Нордер сожалеюще поклонился.

— Прекрасно, — просиял Грифула. Гость удивлённо воззрился на него. И вдруг дошло: вместо отказа, он сказал «да».

— Я покажу вам замок, — предложил хозяин, — Тут есть уголки, которые удивляют меня самого. Ещё, если желаете, могу познакомить вас с Зелёным Призраком. Он тоже живёт в Вампирьяке.

Нордер кивнул, уже не доверяя словам.

* * *

Лестницы крутыми спиралями вели с этажа на этаж. Хозяин легко взлетал по ним, подобно бабочке, но гостю было непривычно. Он тяжело поднимался по пролётам, дыхание сбивалось. Стены вокруг носили следы стёртой росписи. Прошли века с тех пор, как кисть подправляла синие ирисы и оранжевые розы, и теперь лишь бледные тени фантазий художника медленно осыпались с выщербленных камней. Часто попадались гобелены. На выцветших и дырявых гордо супились тёмные личности — Нордер предположил в них предков Грифулы. И удивился. На его родине чтили предков, возносили им просьбы и благодарности. Порою вырезали лики щуров на деревянных столбах, дабы можно было накормить их жиром и мясом, а то и отлупить, коли не спешили помогать потомкам. Но изображать предков, чтобы те просто висели на стене и приходили в негодную ветхость… Нордер, как не пытался, не нашёл в этом суразности.

На других гобеленах, поновее, сладко улыбались розовощёкие девушки, обнимая коричневых ланей, белых единорогов и, иногда, чёрных драконов. «Наверное, богини — защитницы очага с тотемными животными», — мудро рассудил северянин. Это уже полностью соответствовало его представлениям о правильности, лишь разнообразие родовых тотемов поражало Нордера. На самых новых гобеленах вытканы были леса и пшеничные поля. Нордер посчитал их бессмысленным, но простительным чудачеством. Вообще, он только сейчас ощутил величие и непостижимость замка. За время странствий, ветер уже понял, что дома южан изрядно отличаются от привычных уму яранг и тех же иглу, успел привыкнуть к этому, но замок превосходил его восприятие. Так волк видит в луне свет и тоску, но не замечает в ней планеты.

— Я хочу показать вам кое-что, — раздался голос Грифулы, — Это находится здесь, — и граф кивнул на запертую дверь, ничем не отличавшуюся от прочих в замке. Плотная светло-зелёная доска с бронзовой ручкой в виде окольцованной морды тигра.