Бесплатный фрагмент - С парусами по жизни. Часть 2.1

Дорогой читатель!

Эту книгу я написал по многочисленным дневниковым записям, которые приучил меня делать мой Дед — буржуазный спец, как он себя называл, родившийся за долго до Социалистической революции 1917-го года, закончивший химфак Московского Университета Ломаносова и поднимавший шинную промышленность в Ярославле. Он мне много раз говорил: описывай основные мысли, события, факты, эмоции, улавливай тенденции — в старости пригодится. Кстати, Дед был сослан и при Царе, и при коммунистах.

Вот и пригодились мои заметки, и я пока не сослан. Эту книгу «С парусами по жизни» я решил посвятить Дочери Антонине и внучке Марусику, чтобы приоткрыть им одну из сторон моей жизни и рассказать, как детская мечта стала образом мысли и бытия, как прекрасны парусные корабли и время проведенное на них в путешествиях. Не хотелось бы, чтобы моё туристическое снаряжение, мои яхты и построенный дом, накопленный опыт исчезли из жизни вместе со мной.

Книга будет в 3-х частях: «Как я стал Капитаном» — рассказ о том, как родилась и воплотилась мечта детства, «Онежско-Ладожские приключения» — как мы с Боцманом (Володя Рассыпнов) 23 года ходим вместе и за это время бывали на разных морях, но обязательно каждый год проводим пару месяцев на Онеге или на Ладоге, о чём не рассказать просто нельзя, и «Через 7 морей из Туниса в Москву» — в основе этой части будет лежать рассказ о перегоне двух катамаранов из Туниса в Москву с «катанием по всем Европам». Тему яхтинга продолжит сборник рассказов «Одинокий Странник» о воспоминаниях про переходы, в том числе на «SWAN-59», и о некоторых жизненно-важных событиях.

В первой части книги «Как я стал Капитаном, я пытался поведать вам, как детская мечта становится планом и сбывается после долгих усилий, а увлечение превращается в образ мысли и жизни.

Во второй части книги «Онежско-Ладожские приключения» я расскажу о самых интересных моментах многочисленных походов по российским рекам, Онеге и Ладоге, о жизни на яхте в долгих крейсерских походах (не думайте, что это «наливай и пей»), о чём думают и говорят члены команды и как меняются или нет наши взгляды, мысли, понимание жизни и ощущения.

Описывая часть своей жизни, не могу не сказать СПАСИБО Родителям и всем своим учителям, инструкторам, наставникам и преподавателям, и просто знакомым и друзьям, которые не перемалывали меня, а сделали таким, какой я есть, научили самому главному: слышать, видеть, анализировать, нестандартно мыслить и делать что должно, заниматься творчеством, говорить, что думаю, делать, что говорю. Отдельная благодарность вечному Боцману — Володе Рассыпнову, который ходит со мной на яхтах и терпит меня, как Капитана, вот уже 23 года. Низкий поклон и благодарность за помощь в оформлении книги и коррекции старых фотографий Владимиру Дарагану, Антонине Ушаковой и Вероники Ивановой — ставшей у нас матросом.

Книга рассчитана на самый широкий круг читателей, для кого романтика и правда жизни важнее мнимой успешности, кто мечтает о свободе выбора, о путешествиях, о трудностях и преодолениях, кто любит и понимает природу, и на их детей и внуков — кому путь свой выбирать, а стать успешным снится и видится. Те профи, у кого задница уже в ракушках, могут не беспокоится — для них это сказки.

Читай и делай! 7 футов вам… и удачи. Благослови вас Господь!

Для кого-то эта книга станет введением в непознанное. Читая ее, не забывайте, что полжизни я прожил в СССР в прошлом веке, имею традиционные взгляды и, к счастью, не осовременился. Что касается взглядов на яхтинг, конечно, они изменились с изменившимися возможностями и реалиями жизни, но основные принципы неизменны и яхтинг это не хобби.

Чтобы не загружать текст пояснениями, в конце книги есть словарь яхтенных терминов.

Жизнь многогранна и переменчива, и не стоит прогибаться под этот мир, делая очередной выбор. Всё бывает, но главное, оставаться Человеком — каждый Ученик должен найти своего Учителя, к каждому Мудрецу должен прийти свой Ученик.

Давайте поднимем бокала за тех, кто в Море, и за тех, кого с нами уже нет…

АБУ июнь 2020 г.

Из размышлений о закатах и огне

Все хорошее неизбежно заканчивается, только проблемы и неприятности накапливаются, если вовремя их не решать.

Я люблю оставаться один и подолгу сидеть без движения напротив камина, или в кокпите яхты, или на камне на закате, думая о жизни и событиях, которые уже произошли, или только еще произойдут, а в том, что они произойдут, я бываю уверен, просто чувствую это. В таких размышлениях я пытаюсь понять смысл жизни, ее тайные причины и правила, которые мне еще не известны. Только пустой и примитивный человек не хочет узнать, откуда «ноги растут», а мне всегда казалось, что вот-вот я ухвачу суть происходящих со мной и вокруг событий, удастся выстроить правильную цепочку — и откроется истина. Меня преследует чувство того, что я не на своем месте, занят не своим делом и нахожусь не там, где мне надлежит быть, и живу не своей жизнью — это меня периодически напрягает. Может, это от того, что я родился немного раньше срока? Чувствую себя гончей, бегущей по ложному следу. Быть в «своей колее» для человека очень важно, чтобы реализоваться полностью. Плохо, когда у человека появляются мысли о нереализованности, но на уровень таких мыслей ещё надо попасть. Не все знают, что их мысли, суждения и понимание смыслов расставляют людей по разным уровням — из этого есть следствие, но я лучше промолчу.

Хорошо, когда ты вагон, однажды поставленный на рельсы и включенный в состав. Тебя могут перецеплять на разъездах, ты то впереди, то в середине, то сзади, но едешь! Но в составе ты ограничен в свободе: куда состав, туда и ты. А свобода, она дорого стоит, и чем меньше ты имеешь чего-то, например, возможностей или обязательств, тем больше свободы. И чем больше свободы, тем больше ты теряешь или не можешь приобрести. Да и сама свобода довольно относительна и абсолютной не бывает. Словом, размер клетки и размер ячеек сетки на стенках мы выбираем сами взамен на что-то. По жизни идет постоянная борьба, торг и поиск компромисса между добром и злом, и мы невольные участники этого процесса.

Чаще такие мысли приходят во время тихих, штилевых закатов, когда всё вокруг замирает в ожидании откровений, посещающих мозг, если он есть. Мне нравится смотреть, как солнце, проделав дневную работу, подводит итоги дня и медленно опускается за горизонт, наполняя все вокруг нежными красками, полутонами и полутенями, грустным спокойствием и надеждой на завтрашний день. В этот момент изменяются запахи и звуки, замирает движение, но появляется надежда на рассвет и на то, что он принесет что-то новое и хорошее. Я и осень люблю — это закат лета и подведение итогов, запахи прелого леса и буйство красок.

Наблюдая закат, мне всегда хотелось подняться и пойти или полететь за солнцем за горизонт. Там, за горизонтом событий, территория смыслов. Не попав туда, ты так и остаёшься тривиальным. Как говорил наш физик в МИФИ — ваша мысль скользит по плоскости и не может вырваться в пространство.

С детства мне снился один и тот же сон: я бегу по огромной трубе против сильного ветра, который, набирая силу, заставляет меня нагибаться, я пытаюсь помочь себе руками, как в воде, но он сбивает с ног. В этом сне есть кто-то еще. Он сзади, пытается догнать и схватить меня, помешать бежать на свет в конце трубы. Мимо пролетают какие-то предметы, тела и куски солнечного света. Труба находится в движении, она извивается, как тело огромной змеи, иногда виден солнечный свет и голубое небо. Я все ближе к выходу, но всё сильнее встречный ветер. С годами этот сон снится все реже и реже. Что он означает? Родители в детстве говорили, что это во сне я расту. Вот, я вырос, а сон не разгадал. Кто там сзади мешает и почему надо идти против ветра?

Забегая вперед, скажу, что позже, когда мне было около 60-ти, я понял: это время. Оно догнало меня и пробежало по мне, уйдя вперед! Когда я это понял, то действительно испугался: время ушло и его уже не догнать. Теперь этот сон уже не снится. Время — это самый дорогой ресурс — по 60 минут за один час — оно утекает и его «не остановить и не повернуть назад».

Как-то в минуты откровенности я поведал об этом сне своему научному руководителю, когда мы были в командировке и вели задушевную беседу. Вот что он мне сказал:

— Прежде всего, не надо ссать против ветра — это не продуктивно. Не ищи на свою задницу приключений. И вообще, не ищи в жопе мозг.

И это доктор физ-мат наук, лауреат… Наверное, он знал, что говорит!

Вы испытывали когда-нибудь внезапное чувство тревоги и беспокойства за свои слова и поступки, уже совершенные вами когда-то, необратимые, как само время?

А я испытывал это часто, и мне казалось, что я двигаюсь по кругу, не в силах вырваться за его пределы. Меня как будто приковали к чуждому пространству и времени. Я ощущал в себе какой-то сдвиг во внутренних настройках, противофазность своих движений и мыслей. Многим казалось, что я слишком высокого мнения о себе и не совсем адекватен. Но прошло время, и многое, о чём я говорил, свершилось, открылось, прояснилось. Сомневающиеся отошли в сторонку. Просто я вижу мир под другим углом, иду к цели не прямым путем, а нахожу ряд альтернативных решений. Как я к этому пришёл? Наверное, наблюдая огонь в открытом камине и костре, глядя на закаты и слушая крики чаек на прибойной волне в первозданной природе.

Я не раз предвидел трагические или негативные события в своей жизни, но ничего не мог изменить. Значит, не владел ситуацией. Не хватало профессионализма, понимания, удачи?

Мой племянник как–то задал хороший вопрос:

— Что в жизни важнее — удача или труд и профессионализм?

В жизни всё важно, трудолюбие и упорство могут победить талант, но удачу никогда. Извечный вопрос: «Можно ли перехитрить судьбу или изменить ее?».

С годами я понял, что нет смысла бороться с судьбой. Ее не обойдешь и не объедешь. Вся жизнь — это познание своей судьбы. Просто в этом процессе надо стараться быть честным и объективным, не желать никому зла. Тогда, быть может, судьба смилостивится и сделает вам подарок. В некотором смысле, мы управляем своей судьбой, делая выбор, совершая поступки. По сути, мы и наша жизнь такие, какие у нас мысли, устремления и слова. Не зря говорят: берегитесь своих желаний, они сбываются. Чтобы предугадывать ситуации и немного управлять судьбой, надо «ходить по территории смыслов», а если до смыслов вы не дошли, то остается смотреть «Новости» по ТВ или читать всё подряд на стене в соцсетях, где вами пытаются манипулировать. А лучше прислушивайтесь к внутреннему голосу, развивайте интуицию, а это значит быть внимательным и наблюдательным, научиться видеть и слышать, анализировать информацию и искать причинно-следственные связи, а это логика. Учиться, учиться и еще раз учиться, как говорил дедушка Ленин!

Мы отступаем, но не сдаемся. 2003-й год

Десять тысяч — и всего один забег остался,

В это время наш Бескудников Олег зазнался:

Я, говорит, болен, бюллетеню, нету сил — и сгинул.

Вот наш тренер мне и предложил: беги, мол…

Владимир Высоцкий

2 января 2004 года. Снег валит и полное безветрие. Сижу в кабинете на втором этаже дачи. Перебираю документы на «микрик Глория», на котором мы с Боцманом провели около 210 дней в походах, и который сейчас стоит и мерзнет под навесом в ожидании своей участи. Дела идут не очень, денег на свои мечты и проекты нет, а расплачиваться везде надо. Предстоит мучительное решение — продать яхту, а это часть мечты. На кожаном диване напротив меня лежит пудель Эдди — мой друг и спаситель, который при первых моих мыслях о продаже перевалился на живот, вытянул лапы, поднял голову и внимательно уставился на меня. В его взгляде вопрос: «А меня ты спросил? Ты забыл, сколько мне пришлось пережить на этой лодке? Я до сих пор забираюсь в кокпит, прячась от солнца и вашей суеты». Мы смотрим друг другу в глаза, не мигая, и я понимаю, о чем думает пёс — это будет предательство любимой. Я очень долго не расстаюсь ни с чем — ни с машинами, ни с вещами — и тут… Это так немодно и непривычно сейчас, да? И «микрик» бы служил, да вот «Дюфур» появился и встал между нами, и, как всегда, надо выбирать между любимыми. Понимаю, что покупатель может появиться не раньше середины апреля, складываю документы и прячу в стол, откладывая окончательное решение. У Эдди отлегло, он валится на правый бок и закрывает глаза, с шумом выпуская воздух облегчения через ноздри.

Мой взгляд устремляется в белую даль поля, где неожиданно снежную гладь нарушает движение зверя. Метрах в ста пятидесяти от забора участка (сейчас уже поля не видно из-за выросших деревьев и кустов), прямо через поле, не торопясь, идет большая рыжая лиса, и ее ход грациозен. Иногда она замирает на месте, выгибая дугой спину, подпрыгивает вверх метра на полтора, и как коршун кидается вниз, уходя в снег передними лапами и мордой. Потом ложится на снег и что-то делает. Мне пришлось достать подзорную трубу, чтобы разглядеть у лисы в лапах пойманную мышь. Скоро появилась ворона. Она металась вокруг лисы, то попадая, то исчезая из круга зрения трубы, пытаясь, наверное, схватить кусок добычи, но не тут-то было. Лисы нынче не те и в басни не верят. Мне вспомнился рисунок, висевший в офисе моего знакомого: забор весь в рекламных плакатах, на нём сидит ворона с сыром в клюве, мимо идёт лиса, которая говорит вороне: «Понимаешь, ворона, даже вопрос так не стоит, отдавать ли сыр!».

Спускаюсь в каминный зал рассказать жене об увиденном. Эдди сбегает вниз по ступеням первым, обгоняя меня и скользя на поворотах с грохотом, он торопится занять в комнате лучшее место, чтобы видеть всех и всё и не жариться у камина.

У жены все болит после первой в этом году пробежки на лыжах. Я сажусь в кресле у камина, а супруга лежит на диване и дремлет. Второй день нового года. Пытаюсь восстановить в памяти хронологию событий года прошедшего, подвести какие-то итоги. Когда успели пройти эти последние восемь месяцев? Да, время бежит! А что сделано такого эпохального, чтобы подводить итоги?

Камин успокаивает и греет, нагоняя воспоминания.

Кажется, совсем недавно я летал в Грецию, потом в Италию и Францию, и это был октябрь-ноябрь!

Тогда еще мне повезло, в самолете соседкой оказалась очень интересная образованная дама из Узбекистана, по-восточному милая и мудрая. Весь перелет прошел в интересной беседе о литературе, театре, кино, о судьбах наших народов, оказавшихся разделенными решением кучки недоделанных политиков.

В аэропорту всегда встречали выходцы из России, осевшие в Европе. Надоела им наша действительность, вот и оставили Родину в поисках лучшей стороны. Трудно им, видимо, но не жалеют и с увлечением рассказывают про свои мытарства и новую жизнь.

Из воспоминаний о тренировочных походах на Средиземном море

В Афинах было душно, а в марине тепло и немного ветрено. Всю дорогу до моря стояли в пробках — весь город большая стройка, впереди Олимпийские игры. Нас провезли улочками. На первый взгляд, все скромнее, чем, скажем, во Франции или в Испании. Места меньше, теснее и грязнее. Ресторанов мало, в основном таверны и харчевни.

После официальной встречи и обеда, кстати, очень вкусного и обильного, попадаю на причал, где нас ждет прекрасная парусная восемнадцатиметровая яхта. Партнер постарался. Большая, удобная лодка на 11 человек, но нас только трое — я, мой наставник — старый греческий капитан небольшого роста и с животиком, его зовут Андреас, и русский парень Володя лет 35, сбежавший из страны после перестройки в 93-м. Он идет матросом. Располагаемся, осматриваем яхту, пьем чай и отправляемся закупать продукты. Нам предстоит идти в перегон на север Хорватии в Пореч. Основная цель перегона — обучить меня управляться с большой лодкой в одиночку. Капитан-наставник будет говорить, что и как мне делать, а я должен это быстро исполнять. Если что-то пойдет не так, Андреас и Володя будут мне помогать. Лодку мы должны там оставить для клиента на чартер, а лодку «Жано-36», что стоит там после ремонта, перегнать в Мессину на Сицилию, забрать там «Оушен Стар-52» и вернуться через Коринфский залив и канал в Афины. Понятно, что мы не туристы-отдыхающие и идем без остановок, неся вахты в жестких условиях, причем, 50—60% нагрузки должно пасть на меня — обучение…

Рано утром Андреас будит нас запахом кофе и звуком запущенного дизеля. Быстро пьём кофе, отдаем швартовы и выходит в море. Все формальности по отходу были выполнены накануне, и яхта спокойно покидает причал. Для неспешных греков такое как-то странновато.

Дует несильный ветерок, яхта спокойно идет под парусами. Я исполнил все указания, включая постановку и настройку парусов по выбранному курсу в одиночку. Теперь я сижу за правым штурвалом и смотрю на приборы: эхолот и скорость яхты, указатель скорости и направления вымпельного ветра, картплоттер, компас, отслеживаю паруса, выхожу периодически к вантам и на бак осмотреть море — включен авторулевой по курсу яхты (изменение ветра он не учитывает, как «подрулька»). Проходит с полчаса и появляется возможность поговорить с Андреасом и с матросом. Андреас сносно говорит по-русски — учился в СССР в Плехановском, но жизнь так сложилась, что стал моряком. Он не очень разговорчив и вообще не приветствует болтовню на вахте и вносит ясность:

— Мы с Володей меняемся каждый час, кто-то из нас будет на хозяйстве, а ты, Алексей, будешь отдыхать три часа через шесть часов вахты — ок?

— Хорошо.

Проходит час с выхода из Афин, и Андреас со словами «вахту сдал матросу» спускается в каюту. Я слышу, как он начинает что-то делать на камбузе. В обязанности Володи входит следить за происходящим и исполнять то, что я буду просить, причем я должен сказать, что сделать и как сделать.

Ветер постепенно меняется, поворачивая к северу, и мне приходится перестраивать паруса. Володя просит и его учить, а то он тут так и будет в матросах ходить. И тут выясняется, что он бывший офицер — лейтенант, попал под сокращение части. Я усаживаюсь за штурвал и начинаю тихую беседу:

— А здесь трудно было после переезда?

— Очень трудно! Ни денег, ни жилья, ни знакомых, ни образования высшего, ни работы, языка не знали. Приходилось любую работу выполнять. Я ремонтами занимался — красил все подряд, штукатурил, потом вот прибился в яхт-клуб. Все деньги уходили на жилье, питание и обучение новой специальности и языку. Я же раньше спортсменом был в армии. Сам понимаешь.

— А русскоговорящая диаспора помогала?

— В основном морально. Все они сами здесь на птичьих правах пока. Каждый за себя дрожит. К нам очень настороженно относятся. Нужно репутацию заработать, прежде чем к тебе станут хорошо относиться и помогать на ноги встать. Но все ты должен сделать сам. Возможность дают.

— Ну а сейчас как?

— Выкарабкались. Появились ясные перспективы. Трудно, но спокойно и все по закону. Выживает сильнейший, бизнес очень жесткий, но не так, как в России — есть правила и некая честность их исполнения, и никакого насилия, не как у нас.

— Я рад за тебя. Ты молодец. Спорт многое тебе дал.

— Понимаешь, мы в России очень многого не знали и не умели, просто это нам не надо было, другие условия и задачи, а Мир по-другому живет и нам многому надо учиться. Прежде всего, конечно, язык. Ох, и намучился я с ним и бабок сколько потратил, а сейчас уже три выучил.

— Молодец, что тут сказать.

Тут на палубу поднялся Андреас, осмотрелся, глянул на приборы и карту и сказал:

— Ребята, завтрак на столе. Даю 15 минут.

Мы с Володей кинулись вниз. Если честно, я давно после кофе есть хотел, и вообще…

Завтрак на двоих: два яйца вкрутую, четыре куска белого хлеба, два куска сыра, четыре сосиски, две порции овсянки, два куска сливочного масла, два стакана натурального апельсинового сока, два пакета заварки для чая и две пластинки шоколада. Нормально!

Мне нравится ходить в перегоны, когда не надо каждый день заходить в марины, выполнять портовые формальности, подключать там воду и электричество, тащиться осматривать яхт-клуб и его ресторан, да еще ближайшие магазинчики и сувенирные лаки. Вахты и вахты. Закаты, рассветы, работа с парусами, изменение курса, расхождение с кораблями — обычно в перегоне мы идем значительно мористее чартерных лодок. Идет размеренная жизнь, просто морская работа.

Иногда Андреас «давал вводную» — ставил задачу, которую надо было решать на ходу по курсу. Все перегоны описывать не буду — скучно получится, только самые интересные моменты. Так, в довольно свежий ветер, он скомандовал:

— «Обрыв» грота-фала, сворачивайте грот на палубу.

Мы с Володей стащили грот вниз, не меняя курса, это было непросто. Андреас отвязал грота-фал от дощечки на гроте и вытянул его на палубу.

— Действуйте! — и включил секундомер.

Так, для справки: ветер был 7—10 м/с, волна около 0,5—0,7 метра. Высота мачты 25 метров. Володя ждет указаний, он явно немного растерялся. Что делать — надо протаскивать! А чтобы протаскивать, надо еще это что-то туда завести с топа мачты вниз. Всё ясно, только лезть на топ на ходу и волне? Иду и пускаю дизель. Делаю так, чтобы под генуей и дизелем лодка шла точно по курсу и не очень дергалась. Притаскиваю три ящика с инструментами, запчастями (ЗЧ) и расходниками. Ура, есть тонкая стальная проволока, из которой быстро делаю крючок и объясняю Володе, подводя его к мачте:

— Я опущу сверху внутри мачты тонкую веревку с грузом, ты должен будешь её поймать через вот эту щель, вытащить и привязать грота-фал вот так (показываю), продеть все в щель, я там буду вытаскивать и потом с грузиками спускать вниз фал. Ты ловишь и привязываешь грота-фал к дощечке грота — все понял?

— Да.

Ура, в ящиках есть капроновая нитка на катушке толщиной 1.5—2 мм и свинцовые грузы «сосисками» для рыбалки. Нанизываю пять грузиков на нитку, закрепляя узелками, чтобы не ездили, и сую в карман непрома. Достаю спасжилет со страховочным поясом, надеваю. Слава Богу, на яхте оказалась, наверное, случайно, мягкая «беседка» — иду и цепляю её к спинакер фалу, а сам спинакер фал завожу на лебедку и вставляю ручку — работать будет. А фал от стакселя цепляю к своему страховочному поясу, завожу на лебедку и втыкаю ручку. Объясняю Володе:

— Оба фала должны быть натянуты, тяни по очереди.

Смотрю на Андреаса.

— Начинайте, только ты, Алексей, кожаную ушанку надень, иначе голову разобьёшь.

Ну, натерпелся я. Качает, я руками мачту обнял, меня тянут (хорошо я тогда всего 82 кг весил), мачта раскачивается на волне. Не сразу, но всё получилось: нитка с грузами проскочила вниз, Володя её зацепил, вытащил и привязал грота-фал, я сверху его вытащил и ору:

— Давай на хрен опускай меня быстрее…

Когда мы все привели в соответствие на палубе и с парусами и все лежало на штатных местах, а лодка шла по курсу, Капитан дал нам 30 минут на «привести себя в порядок и оправиться». Когда мы поднялись на палубу и заняли свои места у левого и правого штурвалов, Андреас сходил на камбуз и принес нам по кружке пахучего кофе из термоса, с шоколадом, и начал разбор «полетов»:

— Алексей, а вы видели там два цветных шнура привязаны — сверху и снизу — так это именно на этот случай, ну да ладно, вы эту задачу решили. Вы первые у меня, кто сделал это так быстро.

В целом, переходы шли довольно гладко, но «учения» проходили каждый день. У Андреаса было много для нас и меня «задачек». Честно скажу, по 10-ти бальной системе я получал 7—9 баллов за исполнение и не всегда укладывался во временной норматив. Но ведь я только учился. Сорвалось у меня только два задания: я не смог решить правильно и быстро задачу с течью воды через вал винта и быстро запустить дизель, который глотнул воздуха и воды (два варианта). Мы были курсантами, хоть я уже и имел и Диплом капитана, и Сертификат яхт-мастера. За все эти перегоны мы изучили все системы яхт — их устройство и ремонт. Всё надо было делать в одиночку, но мне часто помогал Володя — и он хотел стать мастером для работы, ему надо было. В портах и маринах практика была небольшая — пришел, встал, оформился, сдал лодку на хранение. Потом взял другую лодку, принял её по схеме, проверил, оформил отход и тю-тю, ушёл. Даже Коринфский канал спокойно прошли. Короче, рабочие будни. Для любопытных замечу, что я успел немного погоняться и на доске, и на яхтах, но готовился исключительно к длинным тяжелым переходам, которых и на «SWAN-59», и на «Дюфур-32» хватало. Меня заточили под перегоны и под длительные путешествия автономки — я готовился стать одиночником. Может, кому-то и подробности интересны, но это только у камина или на яхте за вечерним чаем.

Греческие «каникулы» пролетели быстро.

Не прав мой Боцман, когда говорит, что с окончанием отпуска заканчивается год. Этим 2003-м годом я и весной пару месяцев зацепил на Средиземке, и летом нам все же удалось еще раз сходить на Онегу на два месяца и даже покатать там своих друзей. И осенью прихватил месяц. А еще удалось убедить чиновников из Конаково и тверского губернатора начать проводить в Конаково регату, где наш Клуб выступал организатором и спонсором и подготовил призы участникам. Огромный вклад в организацию регаты, которая стала традиционной и проводится по сей день, стали яхтсмены Твери. Надо сказать, что Клуб вкладывался в это дело в надежде построить рядом с Конаково спортивно-туристический комплекс «Московское море». Год оказался насыщенным.

Что хочу сказать — если вы чем-то занялись, постоянно совершенствуйтесь в этом до приличного мастерства, но никогда не останавливайтесь на чем-то одном, как спортсмены-олимпийцы, а старайтесь стать разносторонними, универсальными — пригодится, да и интеллект будет выше. Старайтесь мыслить нетрадиционно, не быть как все и не повторять то, что уже кто-то делал — а вот изучать, как что-то кем-то было сделано, полезно.

Удивительно, но, сидя на даче, я часто вспоминаю яхту и переходы, а в крейсерском походе мне непременно видятся зимние вечера на даче, падающий в свете уличного фонаря снег, огонь в камине, поземка в поле. Недаром говорят, что хорошо там, где нас нет.

Скоро рождество и традиционные морозы, а здесь они бывают под -40. Мы ждем с женой приезда Сергея и Татьяны, что были у нас на яхте на Онеге. А перед этим за несколько лет они перегнали яхту своим ходом из Москвы в Турцию, прошли Черное море и всю Средиземку. Потом ушли на Канары, и стали готовиться к переходу через Атлантику. Решение примечательное тем, что яхта небольшая, всего восемь метров, и совсем не морской проект.

На дачу ребята притащили с собой снегоход, лыжи, ружья и желание отдохнуть по полной! Их улыбающиеся лица и вечный спор о том, кто из них указал правильную дорогу к дому, еще раз напомнили их приезд на Онегу. Вместе с ними из машины выкатился с лаем очень симпатичный пес Филя породы скотч-терьер. Эдди не выдержал и тоже гавкнул пару раз, затем отвернулся от Фили и стал загребать ногами снег, кидая в сторону чужой собаки. Потом псы обнюхали друг друга и, не проявляя никакой враждебности, стояли подле своих хозяев, пока те вынимали из машины вещи и разговаривали о разных пустяках.

Как и обещали, на Рождество сильно похолодало. Вызвездило. На небе была полная луна. От мороза она была в ореоле и дымке. После прогулки с собаками Сергей не выдержал и решил осмотреть окрестности со снегохода, дав обещание не портить лыжню, которую я пробивал и поддерживал последние дни, что шел снег, а это непросто — на кругу около пяти километров, когда глубина снега уже под 50 см. Пока Сергей катался, мы с женой Сергея Татьяной и Лидой сидели у камина и пили чай. Татьяна рассказывала про Канарский круиз и свою собаку. Вскоре вернулся Сергей, замерзший и довольный. Сели пить чай. Они вспоминали лето и обсуждали планы на завтра. Было решено кататься на лыжах и снегоходе, потом сауна и праздничный обед.

Во время дневных прогулок на снегоходе, а потом и на лыжах, наткнулись на массу следов лосей, кабанов и зайцев, что вызвало у Сергея охотничий азарт, и было решено отправиться в «ночную засаду». С наступлением темноты Сергей отправился к перелеску в поле организовать «засидку» — перед полянкой, куда выходят звери, в укромном местечке за кустами были поставлены два кресла и столы, так что у каждого стрелка был свой сектор обзора. Теперь, когда Сергей вернулся, они сидели и пили чай, дожидаясь нужного времени, чтобы отправиться через все поле пешком (чтобы не распугать зверьё шумом и запахом снегохода) к приготовленному месту и встать на номер, как говорят охотники.

Говорили про собак — это главная тема собачников. Мы рассказывали про отношения Эдди и Сэндика (пес жены, породы шарпей, доставшийся мне как приданное) и про то, как они — псы жили на ближней даче у поселка Володарского. Кстати, скотч-терьер Филя, зайдя к нам в дом, запрыгнул на хозяйское кресло и больше на него никого не пускал, рычал. Масик же подошел к Сергею, как к старому знакомому по яхте, гавкнул и запрыгнул ему на колени, разлегся, и сколько при этом ни рычал Филя, Масик и не дернулся.

Из воспоминаний о хитром и умном пуделе Эдди

На ближней даче я узнал свою собаку совершенно с другой стороны и полюбил Эдди еще больше. С первых дней проживания на даче Эдди стал проявлять полную самостоятельность и независимость. Напомню, что у нас с Лидой второй брак, и у каждого из нас была собака. Утром, как только мы выпускали собак на прогулку, мой пес исчезал за калиткой и мог не приходить по три-пять часов, а Сенди оставался ждать у калитки. Возвращаться он скоро стал не один, а в сопровождении своры разномастных собак, больше похожих на дворняжек или брошенных, но когда-то ухоженных псов. Еще больше мы удивились, когда эта свора стала собираться под окнами дома часов в пять утра и лаем вызывать Эдди, который начинал скулить и лапой теребить хозяина, всем видом показывая, что ему срочно надо выйти. А хозяин (это я) вспоминал свое детство, когда его приятели кричали с улицы, вызывая его гулять, поднимался и выпускал собаку. Но самым интересным оказалось то, что Масик завел себе телохранителя: большую мохнатую собаку, похожую на кавказскую овчарку. Впоследствии, гуляя по участкам, мы не раз наблюдали, как кавказец вступался за Масика, отгоняя собак, что-то имеющих против его подопечного. А Масик был наглый и своенравный пес. Лето прошло, и свора собак исчезла. Видимо, многие собаки все же были домашними, им пришлось бросить свободную бродячую жизнь и отправиться с дач в городские квартиры вместе с хозяевами. Я же продолжал жить на даче, да еще остался в одиночестве с двумя собаками: Масиком и Сэндиком. Кстати, Сэндик со двора никогда и никуда не уходил дальше 15 метров от калитки. Даже если Эдди уходил со сворой, он тоскливым взглядом провожал свору и возвращался на участок ждать. Жена уехала в командировку, а остальные домочадцы переехали в городские квартиры. На мне было большое хозяйство, приходилось все делать самому, времени не было, и поэтому по утрам я просто выпускал собак за калитку, надеясь на их самостоятельность. Трусливый шарпей далеко не убегал, а мой пудель стал пропадать на час и более. Ни его телохранителя, ни других собак на дачах уже не было, а Масик изо дня в день продолжал задерживать меня с выездом на работу. Однажды я устал ждать собаку и пошел на ее поиски. Проходя мимо небольшого прудика, я засмотрелся на поплавок рыбака, по которому было видно, что клюет рыба, и присел на берегу. Сентябрь выдался на редкость жарким. Было тепло и тихо. Так я просидел минут пять, нежась в лучах утреннего солнца, и совершенно неожиданно заметил свою собаку. Пес заходил в воду. Постояв немного в воде, он вышел на песчаный берег, встряхнулся всем телом и… лег на спину, раскинув лапы, подставляя пузо солнцу.

— Это ваша собака? — спросил рыбак и, не дождавшись ответа, сказал:

— Он здесь каждый день купается. Насмотрелся у людей и повторяет.

Было забавно, но от этих купаний в цветущей воде шерсть собаки начала издавать неприятный запах и пришлось мыть ее шампунем. Однажды пес не пришел на зов, а я не смог его найти на обычных местах и, не в силах больше ждать, уехал на работу. Вернувшись, обнаружил на крыльце мертвую утку, а в доме съеденный Сэндиком наличник двери. Масика не было. Я звал, свистел, но все тщетно. Пришлось идти искать. Каково же было моё удивление, когда я увидел голову своей собаки, неподвижно торчащую из воды в самом углу пруда, где плавала стайка уток. Стало ясно, откуда появилась утка на крыльце. Он ещё и охотник, но из любви к искусству.

Потом я рассказал приятелям, как искал перед Новым годом для собаки комбинезон, чтобы защитить ее шерсть от налипания снега во время наших лыжных походов. Дело в том, что Эдди идет за мной по лыжне. Шерсть у него довольно длинная, и на неё начинает налипать комками снег. Собака превращается в снежный ком, ложится и начинает зубами отдирать комки. Долго не удавалось подобрать нужный размер — средние пудели уже считаются большими собаками. Наконец, нашли что-то похожее по размеру. На примерку в магазине времени не было — по размеру вроде то, я его и взял. Приехав на дачу, сразу стал примерять псу комбез, оказалось, что он маловат. С большим трудом запихнул в него Масика, а застегнув, обнаружил, что пес в комбинезоне напоминает мне неживое чучело с широко расставленными лапами и неподвижной головой, и хвостом. Мне надо было идти мыть машину, и я подумал — а может, обомнется, растянется, приживется, взял Масика под мышку и вынес во двор. Поставил его на дорогу недалеко от машины и тот, не в состоянии двигаться нормально, просто стоял, расставив лапы. Когда он захотел повернуться на шум на дороге, переваливаясь с бока на бок (морду он повернуть как раньше не мог), потерял равновесие и упал набок, да так и остался лежать с расставленными лапами, как неживой.

Мы долго смеялись этому, но Сергей, прерывая веселье и чаепитие, встал и стал одеваться, давая понять, что пора идти на охоту.

Из воспоминаний об охоте на кабанов

Оделись очень тепло, во все меховое с ног до головы — сидеть-то придется часа три, четыре, а на дворе мороз 28 градусов. Вышли за забор на поле, где снегоходом проделана дорожка прямо до «засидки». Идти тяжело от множества надетой одежды. Не торопимся, чтобы не взмокнуть и не шуметь. Метров за триста до места зарядили ружья. У Сергея карабин с оптикой, а у меня штуцер короткоствольный, заряженный пулей. Договорились, как себя вести в той или иной ситуации, и очень осторожно пошли к обустроенному месту. Почти полнолуние. Все хорошо видно, даже в мелколесье. Подошли, приготовили все и тихо уселись в кресла. Теперь надо замереть и не двигаться, как объяснял Сергей. Шевелить можно только глазами, сопеть и шмыгать носом нельзя. Нельзя даже пукнуть. От ходьбы жарко, но лицо все в инее.

Сколько прошло времени, я не знаю, но плечам стало холодно, из носа потекли сопли, иней на ресницах мешает моргать. Мелкий снежок сделал одежду почти белой. Глаза устали всматриваться в неясную даль полянки, где должен выйти зверь, хотелось спать и зевать. Луна, как фонарь, висит прямо над ними. В этой тишине слышно все, даже звук электрички и сигнал тепловоза с расстояния в пятнадцать километров с одной стороны, и звук грузовика на шоссе в пяти километрах с другой. Где-то далеко лают собаки. Вдруг эту тишину разрывает треск сломанной ветки. Ясно, что это идет зверь. Сильное напряжение, сердце застучало. Немного в стороне еще треск веток. Жаль, но это где-то рядом, не на нашей поляне. Потом какой-то шум, возня и что-то типа храпа, потом опять треск. Тишина. Больше ни звука. Холод нас одолел, и мы встаем. Разряжаем оружие и тихо разговариваем. Оказывается, просидели четыре часа!

— Жаль, — говорит Сергей. — Небольшой ветерок с нашей стороны на зверя, он нас учуял. В следующий раз будем умнее.

Идем обратно, еле волоча ноги. Устали.

На следующий день днем ходили на лыжах и заглянули на то место, где стояли столы и был слышен хруст и «храп». Мы перекрестились — поляна размером 100 на 100 метров была вся изрыта, виднелись клочки черной шерсти, по виду тут было большое стадо кабанов, слава Богу, что они вышли не на нас, бережет меня Бог.

Дни летят быстро. Уже девятое января. Сергей с Татьяной собирают вещи, а в это время приезжает дочь Антонина с мужем. Садимся все вместе пить чай, скотч-терьер Филя залез на диван и рычит, всем видом показывая новичкам, что только приехали — диван мой, потом прыгает в кресло и снова рычит.

Пока ребята не уехали, дочь успевает покататься на снегоходе до темноты. Мы провожаем ребят, а сами идем играть в настольный теннис и стрелять из пневматики по мишеням. Поздним вечером после ужина садимся смотреть фотографии летнего похода на Онегу, в который могла пойти и Антонина, но так и не собралась.

Из воспоминаний о походе на Онегу

Мы тогда готовили лодку к походу — предполагалось, что он продлится более двух месяцев. Уже почти все сменные команды дали своё согласие и вписались в мой график. Я уговорил дочь приехать на яхту и посмотреть условия — уговаривал приехать на Онегу в Петрозаводск или идти с нами из Москвы, но она посмотрела, «покрутила хвостом» и сказала, что в этот раз не пойдет:

— Опять до сентября пропадешь? Я же так надолго не могу, да и что я там делать буду, не, не интересно.

— Ты бы могла на неделю-две приехать на яхту в Петрозаводск на Онегу, а могли бы с мамой на море поехать…

— Она поедет на дачу, мы туда будем приезжать.

Еще неделю назад мне казалось, что поход не состоится. Все было против нас. На наш Клуб (РОПК/ROSC) наехала налоговая инспекция. Судя по вопросам, которые задавал нам проверяющий инспектор, молодой парень, плохо знающий законы, сразу стало понятно — кто-то «заказал» нас и слил информацию. Противостояние продолжалось довольно долго, пока не перешло в высокие кабинеты людей с погонами. Нам все же выдали положительное заключение проверки, но с условием, что мы сократим масштабы своей деятельности. Ну, хоть так. Люди старели, уходили на пенсию, в кабинеты приходили другие люди, с трудом понимающие, что и для чего было сделано и что это даёт.

А на яхте опять не работал анемометр, барахлил лаг, никак мы не могли доделать полку и сетку для неё в кормовую каюту, ложемент солнечной батареи, а при креплении бортовых каютных сеток, в день отхода, просверлили газовый трубопровод, проходящий в коробе по левому борту. Хорошо, что все быстро среагировали, и не произошло пожара. Звонили знакомым, чтобы привезли большие паяльники, изобретали технологию ремонта. Помогать сразу пришел Леша Капустин. Доделывали все до ночи, а за пятнадцать минут до полуночи решили отходить, ведь завтра понедельник, а в понедельник и в пятницу 13-го, как известно, в плавание не выходят. Второпях при отходе с борта на пирс не спрыгнул Капустин, но тут же решено было взять его с собой до ближайшего удобного для отъезда места высадки, которым оказался Углич. Возвращаться плохая примета. Так Леха провел на борту пару прекрасных дней, а мы с удовольствием внимали рассказам известного яхтсмена.

От Углича до Шексны двое суток пришлось идти без остановок, поскольку даже наша лодка не могла найти для себя безопасного места стоянки из-за упавшего на полтора метра уровня воды. К стенке набережной Ягорбы в Череповце подходили очень осторожно, лавируя между торчащими из воды предметами. Чтобы сойти на набережную, пришлось устанавливать лестницу.

Мне вспомнился Череповец — рабочий город с дымящими трубами и сильным смогом, стоящий на Рыбинском водохранилище, который встретил нас дымкой и тополиным пухом, жаркой духотой и ощущением бабьего лета, а ведь был только конец июня.

Боцман ушел в магазин. Я развалился в кокпите в ожидании его. Как-то сразу меня отпустило напряжение последних недель и стартовых дней. Полегчало. Наступила расслабленность. Тревожность последних месяцев, державшая меня на взводе и заставлявшая постоянно чем-то заниматься, придумывать, что делать и как, стала постепенно уходить. Обычно москвичам требуется три-пять дней, чтобы сбросить груз городской суеты и переключиться на другую «волну». Пришло хорошее настроение, и я удачно пошутил, когда две местные красавицы почти без ничего на себе подошли к перилам набережной, где стояла наша лодка, и спросили:

— И куда идет яхта? — с явным желанием прокатиться.

— В Грецию через Финляндию, Швецию, Данию, Германию, Испанию, Францию, Италию, Хорватию и через Коринфский канал в Афины, — что привело их в полное замешательство, видимо, отъехать на пару часиков с нами они могли и сами, а вот в Грецию через… это надо у родителей спрашивать и загранпаспорт иметь на руках. Облом!

Получилось очень убедительно, особенно описание маршрута. В этот момент мне показалось, что это действительно возможно прямо сейчас, и мы с Боцманом справимся. И времени, и запасов вполне хватит. И мысленно я проделал этот путь. В этот момент пришло окончательное понимание, что я буду заниматься перегонами и путешествиями, а гонки заброшу.

Пока я болтал с зеваками, рассказывая о лодке, и вспоминал Средиземное море, вернулся из магазина Боцман, и мы продолжили свой путь на север. Как всегда, после выхода с Ягорбы в Шексну на фарватер, налетела гроза со шквалистым ветром. Пришлось приводить лодку в порядок, вытирая палубу насухо, а хотелось перекусить. Боцман принес копченую курицу, запах которой выделял у нас обильную слюну. В этот поход мы как-то по-особенному рвались, что-то в тайне ожидая от него и преодолевая все возникающие сложности с азартом. Шли быстро, собираясь дойти до Онеги за пять дней. До ближайшего шлюза пришлось идти на моторе — узкий, извилистый и мелкий фарватер, много встречных кораблей.

Шекснинский шлюз мы прошли ранним вечером. Началась Средняя Шексна — место с особой красотой и аурой. Всегда ждем этого момента. Ветер стих, сделав воду зеркальной, а звуки долгими и отчетливыми. Берега раздвинулись, дав широченную дорогу по чистой воде с естественными запахами, многослойными как бутерброд. Неповторимый аромат состоял из смеси запахов чистой воды и лесов по берегам, земляники и грибов, покосов и лугов, далекого запаха навоза. Над нами и в зеркале воды перед нами темнеющее голубое небо с желтым отливом заката. Позади нас долгая пенная дорожка от гребного винта, тихий плеск за кормой и ровное стрекотание дизеля, но мы его не слышим, поглощенные красотой. По ходу открываются такие виды, что ком к горлу подступал, глаза влажнели. Встречных кораблей не было. Вот лес по правому борту расступается, и открывается на повороте пологий берег с крутым обрывом. По пологой части тут и там разбросаны избы, огороды и плетни, баньки. Все это стоит как-то незатейливо в беспорядке. Видны колодцы с большими «журавлями» — видимо, вода глубоко. Селян не видно. Внизу у кромки воды лежат перевернутые лодки. В основном, деревянные из досок, все просмолены, но встречаются и алюминиевые «Казанки» и реже «Прогрессы». И как только до них добираются владельцы — обрыв-то метров 35—45. Наверное, эти лодки здесь и транспорт, и способ добыть рыбу — кормиться. Из печных труб нескольких банек струится дым. Он хоть и поднимается вертикально, но потом, сдуваемый вечерним бризом, размазывается по зеркалу воды, делая его мутным и начиная сливаться с вечерним туманом, выползающим из редких заводей по берегам. Мы почти бесшумно скользим по этому зеркалу, пересекая дым, и сразу слышим запах печки и березовых веников, стараясь дышать полной грудью, чтобы запомнить и впитать всё это. Где-то прокричал петух, давая отбой своему гарему. Пару раз тявкнула собака, потом вторая — и тишина.

Из воспоминаний детства

Вспомнились поездки с родителями на Плещеево озеро и озеро Сомино, и деревня между ними, название которой я уже не помню, простой деревенский дом егеря-лесника, в котором останавливались. Родители спали в доме, в комнате, а я с братом на сеновале. Там же стояла корова, козы и бараны — запах был соответствующий. Зароешься в сено, и нормально. Два эти озера соединяла узкая извилистая, не очень глубокая река. Мама и я ловили рыбу на удочку на речке, а брат с отцом и егерем отправлялись на озеро Сомино — мелкое, заросшее травой — бить острогой щуку, леща и линя. Таскать мелочь на удочку я не хотел, было желание прокатиться на лодке и смотреть «большую рыбалку». Я часто сопровождал лодку по берегу. Еле заметная тропка была почти прямой, а река петляла так, что я часто обгонял лодку и прятался в траве, чтобы отец не заметил. Когда «большая рыбалка» заканчивалась, я бежал по тропе к дому и нес благую весть об улове. Тропинка иногда сильно петляла, как и речка, часто дорогу преграждали протоки, которые приходилось перепрыгивать или переходить по брошенному бревну. Было страшновато — заросли осоки и тростника были выше моего роста, ветер их раскачивал, а они шумели. Надо было успеть прибежать вперед плоскодонной лодки, идущей под мотором, чтобы предупредить домашних о возвращении взрослых с удачной рыбалки. Подвесной мотор «Стрела», что стоял на лодке, издавал очень громкий звук и наполнял все вокруг специфическим запахом и сизым дымом выхлопа, но даже этот звук и запах часто терялись в зарослях, через которые приходилось бежать. Что деревня близко, показывал появившийся запах навоза и крик петухов, да лай собак; сразу становилось спокойней — не заблудился.

По лицу Боцмана было видно, что и ему пришли какие-то непростые воспоминания и мысли. Обычно здесь мы идем под авторулевым — большие прямые и широкие отрезки пути с большой глубиной. Боцман идет на нос, на скамейку на релинге, и, обнимая штаг, впитывает красоту. Вот за этим, наверное, и идем мы на Север, где однажды оставили свое сердце.

Грустно, что с ними нет сейчас дочки и жены — видеть, ощущать и вдыхать эту красоту, но утешает, что у них дела, что обещали приехать, может, и не в этот раз. Немного одиноко, но одиночество — это повод для творчества, раздумий и осмыслений. Не знаю, что думает родня, жёны, но каждая разлука с ними только усиливала мою любовь к ним, ведь в разлуке главное это не долгое ожидание, а радость и откровение встречи.

С Боцманом мы приспособились и научились ценить лучшие качества друг друга молча. Правда, ему достаётся от меня за косяки и медлительность, но и к этому он привык и после пяти дней раскачки набирает нормальную форму. И «тут и там» мы ходим вдвоем и приглашаем на лодку только близких друзей, кто интересен и может вписаться в команду, кто знает и принимает правила. Очень трудно найти новых друзей и членов команды, а с возрастом ещё сложнее. Люди готовы пользоваться тобой, мило улыбаясь и не предлагая ничего взамен — ушли и забыли. Лучше, конечно, друзей не терять, но время идет, и друг может стать врагом, а враг — другом. Кстати, худшие враги приходят из бывших друзей. И брат может не быть другом, но друг — почти всегда брат. Чтобы сохранить друзей, надо научиться прощать. Жаль, что такие истины приходят с возрастом.

Впервые за последние годы идем в поход без пуделя Эдди. Лодка опустела и осиротела. Мы с Боцманом так и ищем глазами собаку там, где она обычно выбирала себе место. Привыкли к Масику, он стал полноценным членом команды. Это решение далось нелегко. Солнце и блики сожгли Масику глаза, да и шоколад сделал свое дело — пёс стал плохо видеть и начал проходить курс лечения. Решили в этот раз собаку не брать, хоть и приготовили ему спасжилет. Тем паче, что Эдди уже привык к новому месту прописки и к своему соседу по квартире шарпею Сэнди и наладил вполне приличные отношения с домашними. Как говорит жена:

— Если что, Эдди не пропадет, за него волноваться не надо — весь в Хозяина.

Из воспоминаний о пуделе Эдди

Как-то зимой поехал на дачу в сопровождении Масика просто на один день — откачать воду из подвала. Километров за двадцать до участков остановился на лесопилке приятеля, с которым строили мост и дороги на дачах. Остановился, вышел и выпустил пса на улицу. Разговорились с Виктором, вспоминая былое, да про житуху поболтали. А когда пора стало ехать, собаки-то и нет. Приятель говорит:

— Твой Эдди, наверное, со сворой убежал. Там течные собаки и кобели со всей округи. Мой лабрадор тоже убежал. Теперь надолго, могут и завтра прибежать.

— И что же делать?

— А что делать, поезжай на дачу, а на обратном пути заберешь свою собаку. Я ее поймаю.

Так я и сделал. Зима, темнеет быстро. Когда возвращался, уже было темно, метель, мороз. Пес, конечно, не появлялся, а свора собак где-то лаяла. Тогда я взял фонарь, боевой нож и пошел на собачий лай. Через полчаса ходьбы вышел на опушку леса, где из-за сук дрались кобели. Своей собаки я здесь не увидел. Сразу в голове мелькнуло:

— Подрали Масика бедного, волчары поганые! Ну, всех порву!

Пошел по следам собак, идущим в лес. Пройдя с километр по колено в снегу и петляя как заяц, наконец-то увидел своего пса. Тот сидел под большой еловой веткой так, что только морда была видна и, если бы глаза не блеснули в луче фонаря, я бы его и не заметил. Пес жалобно гавкнул пару раз, выпрыгнул из-под ветки и завилял хвостом, пытаясь сказать:

— Ну, наконец-то, я уже заждался тебя!

Онега встретила нас солнцем, туманом и штилем, криком чаек, запахом чистой воды и прибрежного леса — погодой, которая расслабляет и очаровывает. Легли в дрейф напротив Вытегорского маяка. Обычно яхтсмены после выхода в озеро встают на якорь недалеко от берега или ложатся в дрейф, если позволяет ветер, купаются, перекусывают и наслаждаются, отдыхая от грязных и шумных каналов и шлюзов. Вот и мы искупались, перекусили, после чего Боцман убрал посуду и официальным тоном сказал:

— Алексей Борисович, Капитан ты наш дорогой, ты зовешь меня Боцман, а давай-ка я буду звать тебя Кэп, хорошо?

— Не вопрос, только хоть иногда добавляй: «Господин Кэп».

— Лучше я буду иногда говорить: «Овсянка, сэр».

За это время все изменилось.

Небо заволокло, подул сильный северо-северо-западный ветер, пошел мелкий дождь и похолодало. Погода на Севере меняется быстро. Делать было нечего — с навальной волны надо уходить. При таком ветре ближайшее укрытие будет на острове Брусно, а туда идти 41 милю, а это часов восемь. Изрядно соскучившись по парусам после нескольких дней хода по каналу через шлюзы, поставили сразу геную и грот — можно было идти в бейдевинд. Включили авторулевого, задав на GPS-навигаторе координаты острова Брусно, и уселись в кокпите, прижавшись к стенке рубки, чтобы козырек защищал от ветра и дождя. Усталость и пара бессонных ночей да поднявшаяся волна и морось сморили нас. Головы упали на грудь и покачивались в такт волнам — мы дремали.

Яхта, хорошо сбалансированная парусами, мерно качаясь в такт волнам, не торопясь шла за ветром, который то усиливался, то ослабевал. Сквозь дрему я ухитрялся отслеживать курс по компасу. Мне снился сон:

Идем мы через Атлантику в районе экватора, уходя от настигающего нас циклона. Стало душно, ветер поменялся, и чувствовалось приближение шторма. Солнце превратилось в светящий сквозь дымку диск. Изредка Кэп вскидывал голову на волне, смотрел на компас и ронял голову на грудь. Лодка сама шла за ветром, унося его…

Я проснулся от жары и ветра с кормы, который начал разворачивать лодку несмотря на усилия авторулевого. То, что я увидел в небе с юга, заставило меня заорать: «Полундра, снимаем паруса». Боцман вскочил и спросил, что делать, не совсем понимая причину такой спешки.

— Давай быстро, грот снимаем.

Сам я травил шкоты, заводил дизель и разворачивался против ветра, который нес на нас с юга огромный вал, что-то подобное горизонтальному смерчу в диаметре несколько сот метров и довольно низко над водой — по небу на нас катилась черная колонна из облаков, свернутых трубочкой. Мы успели смотать грот на гике и закрепить шкотами, а потом свернули на закрутке геную. В этот момент вал настиг нас и прошел по нам как каток, чуть не касаясь топа мачты. Лодку раскачивало с борта на борт, но мне удалось её удержать. Температура воздуха скакнула вверх градусов на 20 — было жарко, как в печке. Минут через 10—15 ветер стих и пошел сильный дождь, небо опустилось до мачты, стало сумрачно. Мы упаковали грот, как положено, в чехол, всё привели в штатное состояние и убрали с палубы лишнее. Быстро разобрались, где мы находимся — до Брусно было минут 50 хода на моторе. Дождь превратился в ливень. Лодка, шедшая со скоростью шесть узлов, легко преодолела путь до острова, и мы зашли в мелкий залив, немного прикрытый островом, чтобы встать у причалов рыболовецкой бригады, как мы это делали не раз.

Второй день стоим у частного теперь причала, к которому нас не хотели пускать, пережидаем непогоду и отдыхаем. На Онеге шторм.

Подошли к обновленному рыбацкому причалу и завели швартовы мы очень быстро. В этот момент поднялся сильный ветер, похолодало, и морось перешла в сильный дождь. Хотелось быстрее поесть — и в койку. Мы только зашли в лодку и сняли непромы, тут стук в борт. Боцман выглянул наружу.

— Кэп, там тебя…

— Что еще случилось? — вышел на палубу.

На причале стояли две женщины с ружьями в руках.

— Здесь стоять нельзя. Это частный причал. Немедленно покиньте залив.

— Ну, вода-то у нас еще не продается, так что залив я могу не покидать точно.

— Не хорохорьтесь. Сами знаете, в заливе стоять опасно, очень мелко, уходите, пока неприятностей не нажили.

— Вы извините нас, мы не знали, что это все теперь частное владение. Я пятнадцать лет сюда хожу. Здесь раньше рыбаки жили. Бригада рыбаков.

— Это раньше рыбаки, а теперь здесь частный клуб охотников и рыбаков.

— Понятно, то-то я смотрю причал восстановили и удлинили, все по уму сделано… Не гоните нас. Погода портится, шторм начинается, укрытий на этом берегу до Петрозаводска нет, а у меня на борту больной. Темнеет. Негоже яхту в ночь и бурю выгонять, ведь есть писанные, а есть и не писанные правила — людские, и традиции.

— Знаем мы вас. Напьетесь и стрелять начнете.

— Да что вы, не смотрите на размер яхты, нас всего-то двое, да и не пьем мы совсем. Я вам документы сейчас покажу. Боцман! Дай мою сумку с судовыми документами. Вот, смотрите. Есть судовой журнал, в нем можно отметку сделать, что мы зашли, паспорта, документы на лодку, дипломы.

— Ну ладно, стойте до утра и на берег чтоб не сходили! Вода у вас есть?

— Да, вода есть, сходить на причал не будем, договорились.

— Всё улажено, Боцман, мы остаёмся, давай жрать, пожалуйста, — спустившись с палубы в каюту, порадовал я команду.

Тогда мы еще были в состоянии есть наши сосиски непонятного содержания — в смысле, здоровья хватало, и на яхте у нас холодильник, в котором запас подобной снеди. Рис с сосисками и горошком да чай. Никаких вечерних посиделок, по каютам.

Теперь можно было спокойно лежать в носовой каюте и через стекло люка смотреть в небо на пролетающие тучи и облака — на вечных небесных странников. Жаль, что они не почтальоны и не могут передать привет близким. Они как бутылки в Океане, но только несут не записки, а наши мысли. И это хорошо, ведь наши слова могут услышать и прочитать бесы, а мысли — только ангелы.

Яхтсмены, которые уходили из центральной России на Онегу или Ладогу, за тысячи километров считали каждый день своего отпуска, шли круглосуточно, чтобы быстрее сюда попасть. И мне было немного жаль, что приходится отстаиваться у этого причала и не иметь возможности сойти на берег, но уж больно сильно похолодало, штормит и дождь не прекращается.

— Стоим уже второй день, похоже, и завтра стоять будем

Но Боцман в хорошем настроении:

— Все, что не делается, все к лучшему. Главное, что мы на яхте, а значит, отпуск не пропал.

Боцман у меня очень позитивен. Что бы ни случилось, он говорит: «Ну и прекрасненько».

— А ты заметил, какие решительные женщины?

— Да, Кэп, свое охраняют. Скоро здесь база отдыха будет, можно будет заходить. Наверное, баня будет, ресторанчик, все лучше, чем рыбаки.

— Что лучше, а что хуже, неизвестно — настоящую цену всему мы узнаем в старости! Здесь всё будет платное, слышал же — Клуб для рыбаков и охотников. Думаю, что со всеми атрибутами будет клуб. Сейчас время такое — еще есть возможность что-то прибрать к рукам, а потом только передел будет.

Пока я заполнял СЖ, рассматривал показания метеостанции и наблюдал за движением облаков, Боцман-кок, занимаясь обедом, философствовал и очень скоро сформулировал закон относительности по Коку:

— Если ты схватился за горячую сковородку, то мгновение кажется часом, а если у тебя в руках оказалась горячая красотка, то час кажется мгновением!

Мы долго смеялись над этой трактовкой, а потом Боцман стал мечтать о том, как мы пойдем в кругосветку. Мечты перешли в рассуждения, и он заметил, что рассуждения делают людей слабыми. Чем больше человек медлит, тем сильнее спешит, тем быстрее бежит его жизнь. Мы убиваем время, а время убивает нас! Если мы тратим время впустую, мы не осознаем цену жизни. Достигнуть цели можно, только пройдя весь путь. А когда мы устаем идти и бороться, мы начинаем рассуждать и делать вид, что стали мудрее, или начинаем пить. Все приходит и уходит, и только время принадлежит нам, и потеря его самая страшная утрата.

— Боцман, нам принадлежит не только время, но и наш бесценный опыт, знания, навыки, информация — и они у нас или есть, или их у нас нет. Кто понял жизнь, тот не спешит! В попытке все успеть мы теряем смысл наших действий. Надо делать только главные и важные дела, именно от них зависят наша эффективность и счастье. Конечно, вся жизнь состоит из мелочей и нюансов, но и главные и важные дела состоят из мелочей. Есть такое правило: 20% твоих усилий приносит тебе 80% дивидендов по жизни — можно не заморачиваться на остальное.

— Кэп, а как же планы, которые ты для нас пишешь по работам на лодке по 50 пунктов — 10—15 пунктов можно из плана не делать?

— Планы Капитана по лодке — это совсем другое дело, от их исполнения зависит наша жизнь.

Боцман продолжал говорить о своих мечтах и надеждах — единственной своей собственности на тот момент, а мне стало казаться, что у нас уже нет будущего — только настоящее, а значит, молодость прошла окончательно, и все, что мы не успели сделать, уже не сделать. А пришла ли зрелость? Надо сказать, что именно такие вопросы приходят в голову в долгих походах на яхте. И себе нельзя соврать, отвечая.

Пока Боцман заканчивал возиться с обедом, я, размышляя вслух, не спеша сервировал стол. Люблю, чтобы на столе все было красиво и правильно, так научила меня мама еще в детстве, заставляя накрывать на стол к обеду, когда собиралась вся семья.

— Сэээр! Вы где так стол научились сервировать, все хотел Вас спросить?

— В детстве, мама всегда просила помогать ей накрыть стол к обеду, а чтобы мне не скучно было, подсовывала старые поваренные книги, толстые такие, с картинками. Там все расписано было: что и чем едят, как подают, что на столе должно быть и где находится, что в какой последовательности подавать, какие вина, с чем пьют…

— Вы шикарно жили?

— Да нет! У меня, конечно, не было трудного детства. Отец был военным, много летал, испытывая различное оборудование и приборы, был достаток. Мама, хоть и имела два высших образования, не работала. Она ведь у меня университет закончила, географический факультет, и театральное училище, картины маслом писала. Правда, подрабатывала вязанием. Она профессионально это со временем стала делать. У нее были клиенты даже из Большого театра, космонавты из женщин, ну много, в общем. Отвлеклись. Да, порядок такой заведен: за стол садиться всем вместе, а уж обедать — точно. Жизнь текла ритмично, размеренно изо дня в день, мы все ощущали, что есть будущее, и мы все легко собирались на обед. Да, обеды были настоящими…

— Как это, настоящими?

— Настоящими? Как заведено, было! Стол сервируется почти по всем правилам. Закусочки на стол ставятся. Соленая капустка хрустящая, сдобренная пахучим подсолнечным маслом (оно тогда на разлив продавалось), иногда лучок кольцами сверху. Грибочки хорошо шли. Особенно я любил соленые чернушки и грузди. Огурцы и помидоры соленые. И заметьте, все это собственного приготовления!

— Чернушки — это черные грузди, что ли?

— Вроде того. Грибочки в большой кастрюле с холода с балкона достаешь, пласт или два отковырнешь, в дуршлаге промоешь — и в салатник. Лучок кольцами туда же, перчик, маслице пахучее. Это, брат, супер! Чернушки правильные в засолке становились бордовыми. Помидорчики в собственном соку, огурчики соленые. Свежий черный хлеб большими ломтями, он тогда намного лучше был, чем сейчас. Ну, иногда колбаски порежешь докторской или любительской от «Микояна». Я тебе скажу, что от запаха любительской колбасы текли слюни! Закусишь как следует, а уж потом суп! Обычно лапша куриная, или картофельный, или борщ. Экзотику всякую, типа бульона с фрикадельками или клецками, я не любил. Потом второе! Обычно котлеты с картошкой или макаронами, реже с кашей. Каши шли на утро и вечер. Ну, а потом компот, как водится!

— Это сколько же надо есть?

— Да ладно, минут тридцать-сорок, а потом идешь спать на часок. Все равно кровь от головы так отливает, что глаза сами закрываются. Кстати, у меня дед был, он почти до ста лет дожил, так он именно так питался и обязательно после обеда час спал. Правда, вставал он в пять утра, быстрый первый завтрак — и за работу! Дореволюционная еще закваска была, правильная!

— Это тот, что химиком был, буржуазным специалистом, репрессированный?

— Да, он.

— Слушай, а завтракал ты как?

— Завтрак — это святое. Стакан молока, молочная каша, потом что-нибудь мясное, обычно котлета с гречкой или пшенкой, чай с булочкой — выпечка своя была. Ну что ты смеешься? Это еще не все! После обеденного сна, через час, полдник — чай с пирожками. Мама с бабушкой очень хорошо пекли пирожки, слойки, пончики… Пальчики оближешь!

— А ужин?

— Ну, ужин — неинтересно. Одно блюдо, что за день осталось, и чай.

— Ты мне свои детские фотки показывал, так ты там худой, как скелет, а так питался.

— Так всё в ум и уходило, думаешь, чего это я такой головастый, да и сколько мы двигались! Особенно летом. Я на месте не сидел. Только и помню, как на великах гоняли, в теннис играли… Эх, наши игры были подвижные, перечислять времени не хватит. Есть некогда было! Если ты про тимуровцев читал, так вот, мы так все летние каникулы проводили, даже еще интереснее. Мама утром с рынка придет, разбудит, и сразу завтрак. Стакан молока или пару кульков свежих ягод: смородина, крыжовник, вишня или еще что. Потом котлеты с пюре, чай. С собой пару яблок — и погнал на улицу. Там уже пацаны кучкуются и спорят, во что играть. Все знают, что часов до двух дня все свободны, потому как у многих обед. С полвторого из окон начинают кричать бабушки и мамы, призывая своих чад на обед, так что к этому времени надо быть у дома.

— А летом что у вас на обед было?

— Все просто: салат из помидоров и огурцов, борщ или окрошка, котлеты с рисом или картошкой, компот и яблоки.

— А мясо вы что, не ели?

— Я никогда не ел. Оно жесткое было с жилами, я его терпеть не мог. В то время мясо продавали только замороженное. На тушах даже штампы стояли с годом закладки на хранение. Свежего мяса я и не помню. Так вот, пообедал — и бегом во двор. Мы даже соревновались, кто быстрее вернется во двор, на мороженое за девять копеек.

— А домой когда?

— Летом к девяти вечера всех загоняли домой. Но сделать это было непросто. Мы носились, как лоси, по городку. Что ты хочешь, если я уже в восьмом классе мог забежать на пятый этаж через две ступеньки с тридцатью кило картошки в двух сумках, да еще на время это делали, да на одной ноге бывало!

— А стрелять когда начал?

— В девятом классе, когда военное дело началось. Нас вывезли на военное стрельбище пострелять из настоящего оружия. Хотя нет, стрелять я начал годом раньше в школе, у нас в подвале тир был, для мелкашки. Так вот, наш военрук на меня кивнул офицеру, и тот мне дает винтовку, подводит к огневому рубежу и инструктирует. Дает патрон. Я заряжаю, целюсь, бах, в черный круг. Он еще дает патрон. Я опять в мишень. А третий патрон положил в десятку. Меня потом в военкомат вызвали и определили ходить в тир. Вот я и тренировался в армейском тире два года. Стрелял из пистолетов, винтовки и автомата.

— А чего больше всего любил из еды?

— Больше всего любил докторскую колбасу толстым шматом на свежий черный хлеб или на белый — и тогда с молоком! Я и сейчас так люблю. Вообще, мы раньше каждый праздник ждали. Знали, что застолье будет и что-то очень вкусное подадут. Взрослые поедят как следует, выпьют — обычно по три или пять рюмочек, а потом разговоры, песни, танцы под патефон.

— Ты еще патефон застал?

— Ну да! Родители здорово танцевали, а я вот так и не научился, стеснялся.

— Ну да, не царское это дело!

— Понимаешь, сейчас неинтересно стало праздники отмечать. Не то настроение. Раньше к празднику готовились: все доставать надо было, опять же заготовочки свои. А теперь все в магазинах есть, правда, по вкусу и не сравнить со своим. У всех одно и то же каждый день.

— Ну, ты загнул, каждый день. Дорого-то как все! Многие вообще себе такого и позволить-то не могут.

— Это сейчас не могут, а раньше все могли, хоть и не часто!

— Да, и мы скоро не сможем. Вот на пенсию выйдем — и все! Что ты на 15 000 рублей сможешь купить, что содержать? Всё продать надо будет.

— Все же, Кэп, у Вас было трудное детство. Чтобы так питаться, надо было над собой усилие делать.

— Знаешь, жизнь была более спокойной и размеренной. Не было такого сумасшедшего ритма жизни, как сейчас. У нас было время задуматься, не спеша поесть. Чай пили, так это процесс был, а сейчас пакетики, тьфу, прости Господи! А теперь утром заглотнул чего-нибудь и погнал. Хорошо, если днем успел перехватить где-нибудь, а так приехал к ночи, нажрался как удав, и уже спать пора.

— Вот и толстеем!

— Мне врач сказал, что я не толстею, а пухну с голода! Говорит, что надо есть по три-четыре раза в день, и после семи вечера не есть. А при нашем режиме, говорит, мы превращаемся в верблюда — начинаем запасы делать впрок. Слишком большой промежуток между приемами пищи.

— Все-таки от правильного питания и режима очень многое зависит. Это с годами начинаешь понимать. По молодости все нипочем, а к старости глядь, козленочком стал!

— Особенно теперь! Раньше мы хоть и ограничены во всем были, но имели социальные гарантии, расслоения такого не было. А теперь все упирается в деньги, а заработать их удается далеко не всем. И выучиться удается далеко не всем. Сынки родят сынков и постепенно деградируют. А с сынками, устроенными по блату на ответственную работу, деградирует Государство.

— То есть?

— То и есть, что исследования генетиков показали, что за первые пятьдесят лет Советской власти, в результате жесткого отбора на выживание по признакам не лучших человеческих качеств, социогенетическая единица, которая до революции 1917 года называлась русский народ, перестала существовать. Ей на смену пришла новая единица — советский народ или новая общность людей, мутантов с большими отличиями от исходного материала. И только кое-где еще встречаются отдельные особи, уцелевшие на родной земле, да не успевшие мутировать на чужой, а так все лучшие представители генофонда уничтожены.

— И куда мы после очередного переворота будем мутировать, Кэп?

— Наше спасение будет в том, чтобы вобрать в себя все лучшее, что есть и осталось в Мире — в Европе и Азии, в том числе академические и фундаментальные знания. Это даст нам сильнейший толчок. Выживем мы в любых условиях — мы ведь приспособленцы в высшей степени. Вопрос — какими мы будем? Пойдут ли за нами, или мы потащимся за кем-то в рабство. Так что надо рожать и рожать, учить и воспитывать своих детей в традициях русского народа и русской культуры, не давая насаждать чужестранные традиции, верования и учения, модели образования. И никакой толерантности. Этнос и генофонд должны восстановиться. Надо прививать своим детям широту взглядов, желание творчества, желание учиться и стремление к получению академического образования. Надо искоренять детсадовскую и коммунальную психологию, ведущую к стадности. Надо, чтобы сильные мира сего поняли, что их дети всего лишь их дети, а не будущие властители мира. Если элиты создавать только из детей богатых и продвинутых родителей, они вырождаются, превращаясь в зло нации.

— Да, сейчас торговцы без образования зарабатывают больше, чем инженеры или ученые. Нужны специалисты по деланию денег, а есть у них образование или нет — это никого не волнует. Наличие денег создает у этих людей иллюзию их значимости и элитарности. Молодежь, конечно, учится, но это уже не то образование, что было у нас. Знаешь, мне кажется, что сейчас молодежь с таким образованием еще держится из-за наличия бесплатных информационных потоков в Интернете. Скоро использование компьютера и Интернета станет нормой, но платной по всем направлениям, вот тут недостатки образования и вылезут. Серость и узколобость, как в среднем на Западе. Да и управлять глупыми и наивными много проще, чем хорошо образованными.

— Да, ты прав. Я с американцами и французами общался в свое время, когда еще в НИИ работал. По крайней мере, по нашей ядерной тематике они были весьма узколобы и прямолинейны, хуже наших троечников — ни универсальности, ни широты взглядов, всё очень узко, регламентировано, но уровень выше среднего. Ты же знаешь, у каждого времени есть свои плюсы и минусы. Давай не будем хлопать в ладоши, когда музыканты ушли.

— Ну что, садимся, заморим червячка!

На третий день, когда погода наладилась, по всем показателям и приметам ожидалось только её улучшение, и мы решили отправляться в Петрозаводск, куда должны были приехать Сергей с Татьяной, бывалые моряки, прошедшие на своей 8-ми метровой яхте из Москвы на Канары. А вот на Онеге они еще не были. С Брусно до Петрозаводска нам нужно было пройти 37 миль, часов на шесть хода.

Мы отважились сойти на причал и дошли до небольшого дома современной постройки, где на крыльце нас встретили женщины, что вооруженные ружьями гнали нас с причала. Ничего не оставалось, как поблагодарить за приют и распрощаться.

Ветер был северным в пределах 7 м/с, волны практически не было, и мы одним галсом в бейдевинд дошли до Петрозаводска. Сразу зашли на стоянку на улице Речников, где всё уже было знакомо. Оказалось, что дождей и сильно ветра здесь не было, о чём свидетельствовала паутина на рейлинге соседней с нами лодки. И здесь летал тополиный пух, было жарко и душно.

В Петрозаводск друзья приехали на машине, на гоночном «Рейнж Ровере», прямо в яхт-клуб. Оказывается, они уже несколько раз принимали участие в гонках на джипах по Карелии, и эти места им знакомы. Короче, прибыли любители месить грязь.

На яхте у нас был полный порядок, запасы пополнены, и было решено, несмотря на вечернее время приезда, немедленно отходить. Перетащили из машины вещи, сделали запись в журнале Капитана Клуба, получили прогноз погоды и отвалили от причала.

Сергей с Таней осматривали яхту, раскладывали вещи и готовились заступить на вахту, придирчиво примеряя одежду и изучая погоду. Боцман накрывал чай в кокпите, благо погода позволяла: дул слабый попутный ветер, было тепло от догоняющих нас лучей закатного солнца. Одевшись и приняв вид бывалого морского волка, Сергей, поинтересовавшись, каким курсом идти и что нас может ожидать, встал к румпелю. Вскоре в кокпит вышла Татьяна в форме бывалой морячки и сказала:

— Если начнется шторм, предупредите меня за полчаса, я спущусь в каюту, расклячусь в ней и буду молиться.

Я вынес на палубу карту и показал рулевому маршрут и конечную цель нашего путешествия: Шардоновы острова, расписав при этом все прелести тамошней стоянки. Погода была великолепная, и мы решили, что дойдем этим галсом чуть дальше «поворотного» буя — это около 17 миль, а потом повернем почти на север и, в надежде на вечерний бриз, одним галсом, если получится, дойдем до Шардоновых островов — это еще 20 миль, то есть нам неспешным ходом топать 6—7 часов.

К этому времени Боцман накрыл чай с сушками, печеньем, пряниками, фруктами и легкими закусками, поскольку Капитан распорядился плеснуть рюмашку Нептуну и поприветствовать дорогих гостей.

Пить чай в кокпите в лучах заката на борту идущей под парусом яхты — это неописуемое удовольствие. Представьте езду на гоночном джипе из Москвы в Петрозаводск без остановок — шум, вонь, тряска, жара. А тут тишина, чистейший воздух, солнышко и легкий ветер — именно в такие моменты все яхты представляются белыми кораблями с людьми на них в белых одеждах и с шампанским в руках. К счастью, на самом деле это не так, но мечтать не вредно.

Ветер скис до 3—4 м/с, но еще можно было идти под парусами. Напряжение от переезда и встречи спало, и начались долгие рассказы про проделанный на Онегу путь на машине с одной стороны, и про перегон яхты с другой стороны. Потом ребята рассказывали, как из Барселоны перегоняли яхту в Гибралтар и дальше. Солнце давно село, но было светло — белые ночи. Появились звезды, взошла луна. На некоторое время разговоры стихли: все любовались лунной дорожкой. Зная, что где-то по дороге будет банка, Боцман спустился к штурманскому столу, где стоял бортовой компьютер, чтобы свериться с электронной картой, на которой отображается положение яхты.

— Капитан! Надо бы взять чуть правее!

Сергей смеется, берёт правее и продолжает любоваться ночной картинкой озера. Я тоже смеюсь:

— Вот дошла техника. Боцман может пойти посмотреть на экран компа и дать совет, правее тебе идти или левее, не смотря на акваторию, не беря ориентиры и не определяя своё место на карте, без мучений и угрызений совести…

— Кэп, чего вы ржёте? — спрашивает выглядывающий из яхты Боцман. — Я что-то не то сказал, опять перепутал лево с право?

Все улыбаются, настроение у всех отличное, погода радует…

— У меня такое ощущение, что я попал в свою колею со своими в доску ребятами, — говорит Сергей, Татьяна улыбается и кивает.

Заштилело. Мы еще какое-то время просто сидим в кокпите и любуемся видами, ребята делают фото. Приходится убирать паруса и запускать двигатель. Яхта идет на авторулевом, тихо разрезая зеркальную гладь воды, а мы с Боцманом начинаем готовить якорь и швартовые канаты, рассказывая ребятам, что и где лежит. Мы встаём на то место, откуда всегда открываются потрясающие закаты. Это место открыто для северо-западных ветров и стоять тут не всегда безопасно, но ради закатов надо рисковать. Мы тихо подползли к знакомому месту, положили якорь, Боцман спрыгнул на берег и завел два носовых швартова, установил сходню. Но все остались сидеть в кокпите и любовались закатом — он был особенный своими красками и настроением.

Две недели пролетели незаметно. Как описать эти дни, если, слава Богу, ничего не приключалось? Никак, только показать фотографии, сделанные на разных стоянках, которых было много, ведь мы день стоим, день идем.

С погодой нам повезло. Все дни было тихо и солнечно. Купались и загорали, поймали несколько лососей (мы считали, что поймали семгу, сравнивая оригинал с фотографиями в книге Сабанеева, а местные рыбаки утверждали, что семга уже давно здесь не живет), побывали во многих красивых местах, поведали друг другу кучу интересных историй, мечтали и строили планы, о чем-то спорили. Мы с Боцманом охотно слушали рассказы ребят о гонках на джипах, в которых те постоянно участвовали, и задавали множество вопросов про джипы и соревнования, про переходы на яхте по Средиземке и планы на Атлантику. Все свободное время ребята проводили или на яхте, перемещаясь по Европе, или на джиперских гонках, или на охоте, или на горнолыжных склонах. Хотелось крикнуть: «Молодцы!». Они были на десять-пятнадцать лет моложе, но жили спокойно и уверенно, полностью отдаваясь своей жизни и беря от нее максимально возможное. У них была масса замыслов и планов. Мы сошлись в том, что мечты — это планы, на которые просто нет денег!

— В жизни каждый должен пройти свой путь, — говорил Сергей, — и совершить свои ошибки, познать Мир, достигнуть цели, и не искать легких путей — они все равно ведут в тупик. Успех измеряется не достижениями, а преодолениями препятствий. Богатство не в том, что мы получаем, а в том, что отдаем, а это прежде всего любовь, внимание и свои возможности, родным и близким. Найти друзей и попутчиков очень сложно. Надо быть осторожным в этом выборе. Суть человека заключена в его мыслях и желаниях (хотелках), интересах и ценностях.

В этом мы сошлись полностью и были рады, что разделяем одно из основных пониманий в жизни.

Сергей с Татьяной уехали, дав обещание найти время на Новый год приехать ко мне на дачу — и выполнили потом. К нам приехал Алексей из яхт-клуба «Труд» прокатиться по Онеге и пройти маршрутом до Москвы. Свой отпуск он решил провести с нами. Было очень приятное время и приятные беседы. Как говорят военные, все прошло штатно — ни приколов, ни косяков не было. Москва Алексея вымотала. Он был главным инженером в яхт-клубе, принимал участие в гонках, однако нуждался в тишине и спокойствии, просто желал искупаться, посидеть на солнышке, посмотреть на закат и пообщаться на отвлеченные от работы темы. Обычная история.

Из воспоминаний того времени

Мы находились в центре антициклона. Было тепло, солнечно, практически безветренно. Я лежал на каменистом берегу небольшого острова, нежился в лучах июльского солнца и наблюдал, как ветерок изменял поверхность воды и отражения облаков и солнца. Пахло дымком костра, на котором стояла коптильня с выловленной утром рыбой. Боцману с Алексеем повезло: они так поставили сеть, что в неё попалась дюжина сигов по килограмму каждый. А сиг — это не только серебристо блестящая кожа, а еще нежное и жирное мясо. Мы успели их засолить и теперь, пока Боцман отправился на Тузике на соседний остров посмотреть грибы, а Алексей дремал на нагретом солнцем камне, я занимался копчением рыбы.

Этому делу я научился еще в детстве на нижней Волге и Ахтубе, где провел несколько летних школьных каникул вместе с отцом и мамой. Отец в те годы служил в Ахтубинске и мог привезти туда семью. И у них появилась прекрасная возможность насладиться рыбалкой, помидорами и арбузами, которыми была засеяна вся степь, вишней. За четыре лета подряд в возрасте от 10 до 14 лет я научился ловить и готовить любую рыбу. Узнал, как, где и на какую снасть ловить даже черепах. Более всего нравилась спиннинговая рыбалка, в которой я преуспел вслед за братом.

Половину лета мы жили в палатках на берегу Ахтубы. Рыбу можно было ловить в реке и ее протоках, в многочисленных озерцах. Рыбы было очень много и разной: щуки и судаки, жерехи и сазаны, осетры и белуги, сомы, ну и, конечно, всякая мелочь — плотва, красноперка, окунь, раки… Попадалась и очень большая рыба, в рост человека, но сам я такую не ловил, а только наблюдал и помогал вытаскивать. Самая большая моя рыба весила около пяти килограммов, но для меня она была огромной. Рыбы было много, и чтобы она не пропадала, ее приходилось постоянно коптить, чем я и занимался, освоив эту процедуру в совершенстве.

Дело ведь нехитрое. Главное — это коптильня, плотно закрывающийся металлический чемодан с решетками внутри. Лучше, если коптильня сделана из нержавейки, а решетки из титана. Под решетки на дно ящика кладут веточки ольхи или ивняка (возможны и другие варианты) слоем пять-десять сантиметров, поплотнее. Вставляют решетки с выложенной на них рыбой на спинки, чтобы сок не вытекал, закрывают крышку на защелки и ставят чемодан на костер, используя подставки. Лучше, если костер уже прогорел и в нем угли. Минут через десять-пятнадцать из-под крышки начинает струиться дымок. Уже минут через тридцать от запаха дымка начинает течь слюна. Обычно к этому времени рыба и готова. Сняв чемодан с огня, торопиться открывать крышку нельзя, надо дать остыть, а то полыхнут обугленные ветки, что на дне. А солить для копчения рыбу надо так: чистим от внутренностей, обсыпаем солью, укладываем в полиэтиленовый пакет и плотно заворачиваем (да не в один, а в 3—4 пакета) и закапываем в песок на глубину 35—45 см — под гнет, чтобы рыба просолилась, но лишней соли не взяла. Через 2—4 часа, в зависимости от размера, выкапываем, промываем в воде, подсушиваем на солнце и ветерке и начинаем коптить.

Съеденная рыбка, как известно, водички просит, вот нам и приходилось постоянно ходить на расположенные неподалеку бахчи за арбузами и дынями, а по дороге еще заходить на помидорные поля. Выращивали здесь знаменитый сорт «Бычье сердце» — огромные, мясистые и очень вкусные помидоры. Сорванные с куста, они имели особенный аромат. И не было ничего лучше, чем съесть такой помидор с солью и черным хлебом. Больше я нигде таких помидоров не ел и не видел.

От этих воспоминаний у меня всегда выделяется слюна. Многие мои знакомые так и продолжают ездить в отпуск в те края, прикипев на всю жизнь, а я вот наловился на всю жизнь и больше рыбалка меня не интересует, только как грузина: «Ты помидоры любишь? Кууушать да, а так — нэт!».

В памяти о тех местах еще сохранились пыльно-песчаные бури, небольшие смерчи и кустики «перекати поле», за движением которых можно наблюдать бесконечно, как за огнем. А ещё суслики, стоящие вдоль дорог по стойке смирно, прижав передние лапки к груди, и провожающие каждый автомобиль. И их злейшие враги — степные орлы, сидящие на телеграфных столбах в ожидании добычи. А какие там комары! Они вылетают из крон деревьев и кустов точно по часам около пяти вечера, жрут всех подряд и с заходом солнца прячутся в листве. Во время их активности нельзя быть раздетым — искусают так, что несколько дней в себя приходить надо будет.

Вернулся Боцман ни с чем. Сухо, дождей не было больше месяца, какие тут грибы. Золотистые от копчения сиги выложены на блюдо. Запах распространяется по округе и сводит нам животы судорогой. Садимся в тени сосны, источающей аромат смолы, и начинаем пробовать рыбу. Жир течет по рукам, нашим восторгам нет предела.

Меня многие считали бесшабашным пофигистом, потому что я постоянно бросал работу и семью на пару месяцев, чего очень многие себе позволить не могли. Каждый является рабом чего-то в какой-то степени, вот и я не мог бесконечно бороздить на яхтах. Семья и работа требовали моего присутствия. Постепенно жизнь и взгляды меняются. Сейчас многие мои знакомые купили яхты и держат их в Турции, Греции, Хорватии, Испании и весь сезон занимаются «извозом» — катают клиентов за деньги. А сезон-то длится по 6—9 месяцев. У многих это бизнес, о котором более подробно расскажу потом.

С Онеги мы спокойно за 9 дней дошли до Твери и оставили там яхту в яхт-клубе у речного порта, что в устье реки Тверца. Встречал нас с Алексеем и Боцманом Сергей на своем гоночном «Рендже» и развез по домам — ох и натряслись мы. В «Труде» стоять стало не очень удобно, а в Твери налаживались связи и ходить там было где, да и ехать было в Тверь три часа, а в «Труд» два часа. В Тверском яхт-клубе мы простояли до ухода в яхт-клуб на Ладоге.

Мне вот подумалось, что с годами все труднее оторваться от насиженного места и устремиться в неизведанную даль или даже повторить уже пройденный когда-то путь. Проще сидеть у камина или перед телевизором за пивом и осуществлять эти путешествия мысленно в мечтах. Похоже на онанизм, не правда ли? Похоже, что мы боимся утратить то, что имеем и к чему привыкли. Просто надо преодолевать в себе слабость подняться, страх и сомнения перед неведомым, ведь каждый способен дойти до цели, если идет. Иногда судьба предоставляет нам шанс, приоткрывая ворота на время, и нельзя его упускать, надо выйти и найти свой путь и познавать этот мир снова и снова. Чем чаще мы уходим от привычного в неведомое, покидая зону комфорта, тем скорее мы приходим к простым истинам и законам жизни. Мир больших городов искусственен, придуман нами, чтобы возвыситься над миром и природой, а это невозможно, поэтому некоторые из нас, смельчаки, интуитивно пытаются хоть на миг вырваться из него на природу, туда, где никого нет. А кто не может преодолеть себя, не может бросить что-то, расстаться с чем-то, тот накапливает в себе негатив и нереализованность. Часто такие люди, не имея возможность изменить действительность, начинают менять восприятие, и для многих это кончается печально.

Не живите прошлым

Этот совет самый важный из всех: забудьте и живите дальше. Больше всего злости, разочарования, несчастья и отчаяния в этом мире происходит от людей, держащихся за прошлые обиды и проблемы. Чем больше вы будете прокручивать их в уме, тем крупнее они вам покажутся, и тем хуже вы будете себя чувствовать. Не боритесь с несчастьем — это всего лишь наш опыт. Забудьте и живите дальше. Сделайте это, и тем самым лишите его силы ранить вас. Невозможно быстро ехать вперед, смотря в зеркала заднего вида! Прошлого нам не изменить, но мы можем выстроить «правильное» будущее согласно нашему опыту и пониманию. Наше сегодня — это наши Мысли и Слова вчера, а наши Мысли и Слова сегодня — это наше ЗАВТРА. А это означает, что мы можем, если захотим, выстроить наше Завтра. Наши Мысли сильно определяют наши Мечты, Желания и Цели — если мы хотим иметь положительный Результат и наладить с кем-то Отношения, надо идти навстречу друг другу и не пытаться домысливать за Человека и думать о нем плохо, скорее всего, вы не знаете и не понимаете логики его мыслей и действий, к тому же Правда у каждого своя, и она может не противоречить Истине, а быть одной из её сторон.

Жизнь несправедлива и Правды нет! Но это не означает, что мы своими поступками должны нести неправду и несправедливость! Мы не можем изменить Мир, но можем изменить себя!

Время больших надежд и разочарований. 2004-й год

…а с небосклона бесшумным дождем падали звезды,

Вон снова упала, и я загадал живым вернуться из…

Владимир Высоцкий

Оставалось сделать последнее усилие — всё бросить, подняться с дивана и отправиться в Тверь, где у причала яхт-клуба в устье Тверцы стоит яхта, а Боцман Володя ждёт моего приезда, чтобы тут же отдать швартовы и уйти на Онегу подальше от этой суеты… Положение дел в Стране в целом и в бизнесе было не очень. Многие так и не могли оправиться от дефолта 98 года. С избранием Путина появилась надежда, что что-то начнет меняться в лучшею сторону — тогда мы еще думали, что все зависит от Президента.

Вот и у нас дела были не супер. Работу Клуба (ROSC) фактически прикрыли налоговые органы и изменившееся законодательство, и я болтался без дела; супруга как финансист, аудитор и налоговик была востребована и работала на серьезных должностях в крупных компаниях, но огромная нагрузка, ответственность и стремление всех обходить Закон подталкивали к уходу и созданию семейного бизнеса. «Микруху» и швертбот «Мева» пришлось продать. На черный день оставил виндсерфинг в полном комплекте и параплан с мотором — рука не поднималась. Надо было на что-то содержать «Дюфур», дачу и осуществить летний поход на Онегу — нет смысла держать яхту на кильблоке, она должна рассекать воду, а платить так и так приходится. Многие считают, что можно что-то купить (машину, дачу, яхту, квартиру …), но не пользоваться — нееет, от этого сужается время возможностей, останавливается развитие жизни и утекает ваш потенциал. Вещи дешевеют, не принося ничего. А длительные походы на яхте в места безлюдные дают возможность уйти от всего негатива жизни, переключиться, взглянуть на все со стороны, подумать, набраться сил и новых идей. Недельные туры в Европу — это просто развлекуха.

Надо было как-то зарабатывать и окупать расходы. Решили начать развивать «чартер» на Онеге или Ладоге. В Клубе был такой проект, и мы возили все документы по проекту во Францию и Германию, предлагали чартерным компаниям продавать наши лодки с капитанами на Ладоге и на Онеге. Люди там отказались, сочтя, что мы недооцениваем риски хождения по этим водоёмам, обеспечение лодок и людей всем необходимым и не можем гарантировать быстрой спасательной операции. Иностранцы опасались к нам приезжать, а наши нет, и мы решили пригласить людей и покатать их на яхте на Онеге. Совершенно неожиданно, уж и не помню кто, рекомендовали нас двум девчонкам из Белоруссии. Катя была начальником юридического отдела у Лукашенко, а её подруга Наташа кем-то там в дипкорпусе. Зачем они поперлись в Россию на Онегу пройти «парусную» практику, нам было с Боцманом не очень понятно, но на безрыбье, как говорится… А тут еще и мой одногруппник по МИФИ Никита изъявил желание поправить нам финансовое положение, а там подтянулся и начинающий яхтсмен Андрей, которому я помог купить Французскую яхту «Beneteau Fist-211», чтобы пройти практику переходов по каналам и шлюзам и походить на Онеге. Так получалось, что с походом из Твери на Онегу и обратно и хождению на Онеге с «клиентами» выходило около 50—55 дней. Небольшое участие каждой стороны, и все вопросы решались. Яхта — это здорово, но всё стоит денег, и немалых. Например, за стоянку лодки, как моя, в яхт-клубе в год надо выложить 60—120 тысяч рублей. Плюс расходы на кран минимум два раза в год, на техническое обслуживание (ТО) всех систем и агрегатов, на сезонную консервацию и расконсервацию и на судовую кассу для осуществления крейсерских походов. Питание на яхте обычное трехразовое, как дома, вот и считайте, сколько это стоит.

По тем временам сети продовольственных магазинов по стране не были так развиты, как сейчас, и нам приходилось основные продукты закупать в Москве. Наши шмотки и куча продуктов на два месяца загружались в мою «АУДИ-А6» в салон под крышу и ехали с нами на лодку, которая стояла тогда в Твери (стоянка дешевле) уже на воде у причала. Я привез всё это и Боцмана в Тверь и уехал в Москву — оставлять машину на неохраняемой стоянке в Твери не решились.

Потом до Твери я добирался электричкой. Для меня это было экзотикой (я с пятого курса института я не вылезал из машины) и не рассказать о том, что творилось тогда в электричках и о чём говорили совершенно незнакомые люди, я просто не могу. Напомню — это был 2004 год.

На платформу нас не пускали и держали перед турникетами до прихода электрички — лавочек не было, приходилось стоять и толкаться с соседями. Раньше такого никогда не было — электричка, как правило, приходила минут за 15—20 и пассажиры неспешно шли и занимали места, раскладывали ручную кладь на полки, сидели и смотрели в окно или читали, вагоны были чистые. А тут: пришла электричка, пассажиры вышли, и нас запустили в душные грязные вагоны. Электричка набилась до отказа и отошла практически без опоздания. Мне удалось занять место у окна, работая локтями внаглую — с моим позвоночником стоять часа четыре до Твери не вариант. И так поступали все, кто посильнее. В результате молодняк сидел, а старики и старушки торчали в проходе. Сразу же, один за другим, стали появляться женщины и мужчины с огромными сумками через плечо, разных возрастов, на все лады рекламирующие и продающие свой товар. Они пробирались по проходу и совершенно беспардонно теснили стоящих людей, не взирая на их возраст и пол, демонстрируя свой товар. Они шли нескончаемым потоком и сменяли друг друга в хорошем темпе. Провезли инвалида с гитарой, исполнившего с надрывом песню про Афган. Все это напоминало телевизионную рекламу, только более навязчивую и менее профессиональную. Это действо быстро достало меня, но ничего не поделать: в руках не было пульта, нажатием кнопки которого можно сменить картинку или выключить звук. Потом мне подумалось, что если сделать картинку черно-белой, то всё это вкупе с грязью, духотой и нагло ведущими себя подвыпившими пассажирами напоминает мне картинки из документального или художественного кино про годы революции и гражданской войны — докатились, блин.

В вагоне было жарко, душно и шумно. Поезд тащился уже три с половиной часа вместо двух сорока пяти по расписанию. Народ таращил глаза и хватал ртом воздух, хоть окна некоторые и были открыты — кондиционеров не было. Все громко разговаривали, стремясь перекрыть говор других и шум из открытых окон. Особенно отличалась молодежь, стоявшая и сидевшая кучками, пьющая пиво и ругающаяся матом. На них никто не обращал внимания. У окон сидело две группы неопределенного возраста и бандитского типа, они играли в карты, ругались матом, два человека из них курили. Народ возмущался, но его посылали на… просто и откровенно. Творился беспредел, пришедший к нам в 90-х вместе с перестройкой, демократами и либералами и с их теорией толерантности и либеральных свобод — вседозволенности, а на деле откат далеко назад. Контраст с тем, что я привык видеть в электричках во времена студенчества, поразил и ошеломил меня. Перемещаясь на машине, я не видел такого падения нравов. Раньше, в СССР, в вагонах было чисто, и никто не мог себе позволить ничего лишнего — народ бы одернул, да и милиция ходила и следила за порядком. Людей пожилых уважали, им уступали места, а тут они были стороной слабой, все были вынуждены стоять. Мне стало стыдно, что я сам, работая локтями, пробрался к окну. Но потом подумал, что боролся за место с наглыми парнями, что остались без мест, и теперь зло смотрят на меня из прохода. Моё удивление заметил опрятный старичок напротив, по виду профессор времен 50-х, и подождав, когда я перестану проглядывать журнал, завязал беседу:

— Кхе, кхе, Вам, видно, не часто приходится на электричках ездить? Удивлены? Большие перемены, да? Понимаете, что происходит?

— Стараюсь понять, да не все удается!

— Кхе, кхе, вы мне скажите: почему все перевернулось, особенно, для нас, для стариков? — он наклонился ко мне, чтобы не орать на весь вагон. — Вот я, участник войны, на свою пенсию не могу ничего сделать: ни крышу в доме починить, ни по хозяйству чего-нибудь купить, ни поехать к врачу (а своих-то в деревне теперь нет), а мне на автобусе, электричке и метро полдня ехать надо, а это полпенсии, да еще не принимают врачи! Я вот по здоровью вынужден был из Москвы в деревню податься, там сейчас работается легче.

— Ты, дед, того, небось, в Куликовской битве ещё участвовал, так, значит, не положено тебе, не заслужил, не за то воевал, — «шутят» стоящие в проходе пацаны, которым я не дал сесть к нам на лавочки, и ржут на весь вагон. — Надо было к немцам топать, сейчас бы на мерине ездил бы, а не в электричке трясся, а то непонятно, чего вы для нас отвоевали?

Старик, не обращая внимания на молодняк, продолжал:

— Мы горбатились в полях, в КБ и на заводах, умирали на фронтах, а подонкам все досталось. Лучшие люди полегли в окопах и в застенках. На их костях все построено было. А кто мы теперь и наши дети, и внуки? Никто! Мы отдавали всё, чтобы наши дети и внуки жили лучше, а на деле?

В глазах у деда появились слезы. Ответить было нечего, и все молчали, только один из пацанов со злобой заметил:

— Ничего, скоро мы всех в сортире замочим (крылатая фраза Путина)! — потом он допил из горлышка пиво и кинул бутылку в открытое окно, окатив пеной сидящих на лавочках.

Мужчина, уже в годах, сидевший рядом со старичком, неожиданно оторвался от газеты и вступил в разговор:

— Вот послушайте, что пишут в газетах: «… партии, лидеры и их команды приходят и уходят, делая путь развития извилистым, а аппарат остается… реально, властные функции находятся у аппарата, который заинтересован только в стабильности своего положения и его качественного улучшения» — и не более того, понимаете! Рука руку моет, вот как это называется, и никакого развития!

— Открутить башку можно лишь отдельно взятому зарвавшемуся чиновнику, — продолжил человек с газетой, — да и то тому, кто ворует не по чину, но победить аппарат, то есть систему невозможно!

— Да, скорее всего, это так, — вступил в разговор старичок профессорского вида, — этот аппарат себя воспроизводит из числа родственников и их близких, отторгая всех чужаков. Из недр аппарата выходит правящая элита, которая и определяет, как и куда развиваться стране, как жить всем остальным и куда расходовать материальные ресурсы. А ведь наши интересы сегодня с их интересами не совпадают!

У мужчины в руках была газета «Аргументы и факты» и он цитировал отрывки из статьи про властные элиты.

— А что такое правящая элита? — спросил тот пацан, что кинул бутылку в окно.

— А это та часть общества, над которой не каплет ни при какой погоде, и которая паразитирует на всех остальных! А все остальные — просто рабы, создающие материальные блага, — вступил мужчина с соседней лавки, опережая тех, кому был задан вопрос.

— Возможно, они и правы, — сказал старичок напротив меня.

— У нас прав тот, у кого больше прав, кто сильнее и у кого больше денег и связей, — заявил пацан в проходе и разразился громким смехом, явно довольный собой.

— Вот-вот, — сказал кто-то рядом.

— Чего вот-вот? — продолжил пацан. — А как иначе? Слабаков, что ли, вперед пускать?

— Причем тут слабаки! — опять вступил пассажир с газетой. — Умные, совестливые люди, способные к созиданию и развитию общества должны всем управлять, а не второгодники и бандиты, ведущие нас в тупик.

— Ну, ты загнул, отец, прямо как лектор общества «Знание». Что скажешь, раньше лучше было? Ничего нельзя, туда не ходи, этого не делай, заграницу нельзя, машину, квартиру не купить, а как жить? Вот, сейчас, бля, все можно, главное, чтобы бабло было. И никто вопросов не задаёт, откуда деньги, Зин? Ха-ха-ха…

— Да, раньше лучше было! Люди были добрее! Раньше как было: каждый входил в положение других, уступал, помогал, уважение к заслугам человека было. Мы не уважаем друг друга, не уважаем Президента, правительство и депутатов, мудаками их называем. А раньше они для нас богами были бы, потому что заботились о людях, а сейчас им плевать на нас!

— Ага, заботились! В лагеря половину народа посадили, поубивали! Эти хоть не убивают! За что тех уважать-то?

Кто-то с соседней лавки поторопился вставить:

— Это пока не убивают и не сажают. Сейчас ни у кого нет никаких гарантий. Сегодня ты член системы, а завтра ты уже на помойке. Вон Ходорковский уже сидит, а был крутой!

— Наворовал, вот и сидит!

— Это же передел собственности. Наворовал, дай другим! Главное во власть, в Кремль не лезть.

— Просто создан такой механизм, который безразличен к своим шестеренкам–исполнителям. Незаменимых шестерен нет. Поэтому каждая шестеренка хочет иметь все и сразу, понимая, что будущего может не быть, — это уже подключился человек интеллигентного вида из прохода, глотнув что-то из пластиковой бутылки, от чего его глаза заблестели и подобрели.

— Вообще, в стране состояние острой государственной недостаточности, — неожиданно заявил человек средних лет в камуфляжной куртке.

— А куда же партии смотрят? — вдруг спросила старушка в проходе.

— Тебе что, мать, коровника не хватает, хочешь в партию вступить?

— Я бы в партию «Родина» вступила, — уверенно заявила бабуля.

— А я бы в ЛДПР пошёл, — вдруг сказал ершистый пацан, — они своих в регионах рассаживают в кресла управленцев.

Все засмеялись.

— А что Вы смеетесь, они правильные вещи говорят, — не унималась старушка про партию «Родина».

Все начали что-то говорить, разом, не слушая друг друга. Поезд подошел к конечной станции, опоздав на два часа. Я поднялся и помог старику снять его вещи с полки, достал свои.

— Удачи тебе, сынок, смотрю, не прост ты…

— И вам не хворать, а насчет власти — люди еще про Сталина вспомнят.

Боцман, сидевший в кокпите с видом машиниста, у которого паровоз «под парами», завидев меня еще на подходе к яхт-клубу на дороге, соскочил на дебаркадер, у которого стояла яхта, подбежал к воротам и открыл калитку — мы обнялись молча и молча пошли к лодке, прыгнули в кокпит, я спустился в каюту, сказав Боцману:

— Заводи дизель, готовься к отходу.

— Кэп, а перекусить с дороги?

— Спасибо, вижу, что ждал и приготовил, но лучше потом, на ходу.

— Ооо, это по-нашему, ура, а то нет сил тут больше сидеть.

Я сделал записи в Судовом журнале (СЖ) и вышел в кокпит в привычной яхтенной одежде, встал к румпелю и скомандовал:

— Отходим, носовой, потом кормовой…

— Есть, сэээр, — с явным удовольствием и хорошим настроением Боцман быстро отвязался и уже отталкивался от дебаркадера футштоком.

На стоянке не было никого, и никто не махал нам рукой и не желал «семь футов под килем» — была яхта, и нет её… Нам телячьи нежности и не нужны, мы народ бывалый, но порядок-то должен быть.

— Кэп, ты какой-то ошалелый, электричка задолбала?

— Есть немного, духота, шум, больше четырёх часов ехали, да ещё разговоры дурацкие и всё о политике. Как медным тазом придавило.

— Сейчас всё пройдет, пойду чайку сделаю с сушками.

Разговор за чаем, когда лодка покидала окраины Твери, сразу перешёл на «производственные» темы — каков будет график перехода. Боцман вытащил в кокпит лоцию, блокнот, карандаш и калькулятор. Стали прикидывать, а сможем ли попасть в прежний график и в те же места стоянок. Путь длинный, более 1000 км, а мест нормальных для ночёвки очень мало и лучше стоять на проверенных.

До шлюза в Дубне нам засветло не дойти. Решили встать в правую часть Новосельского залива, что у острова Уходово, туда, где я хотел строить спортивно-туристический комплекс «Московское море» (писал о нём в первой части).

Место там пустынное, обычно никого не бывает, а тут одинокий дымок с берега, но никого не видно. Мы зашли поглубже и встали на носовой якорь на глубине два метра, чуть не касаясь швертом дна. По обыкновению, искупались в теплой мутноватой от цветения воде. Боцман, зная мой крутой нрав в первые 3—5 дней похода, был молчалив и ждал указаний.

Полный штиль. Вода — зеркало, только старое — все в оспах тополиного пуха. Запахи свежескошенной травы и дыма костра, теплые лучи закатного солнца. Все это унесло меня в воспоминания о выборе этого места для Проекта — тогда была осень, ветер и холодно, а пришли мы сюда на теплоходе. С раздражением я отмахнулся от этих воспоминаний и стал погружаться в волшебный мир предстоящего путешествия. Суета дня отодвинулась на задний план.

Ура! Свобода! В каком смысле свобода? Да в простом — ближайшие два месяца мы сами для себя все определяем: куда идти, как идти, где стоять, что делать и сами за все это ответим. Все проблемы, вопросы, заботы позади! Напряжение последних часов спало, и наступила расслабуха. Всегда перед отходом, месяца за два, я старался переделать все дела вперед на два месяца и дома, и на даче, и на работе, чтобы уйти налегке. Это кажется, что всё просто: сел на яхту и ушёл. Одно дело на недельку сходить — и домой, а другое дело на два месяца и более уйти за тысячи километров, где связи часто нет, откуда не сорваться и домой не приехать. Как ни крути, а на яхте думы о доме, а дома о яхте.

— Боцман, кто-то обещал перекусить, или я ослышался?

— Кэп, усё готово, садитесь жрать, плиз.

Мы поели и сидели в кокпите. Боцман, экономя время и свои силы, положил мне рис с тушёнкой в тарелку, а себе поставил кастрюльку, сказав: меньше мыть, Кэп, извини.

— Последний раз, хорошо, мы же не бомжи, а ты в университете учился.

У нас на яхте заведены порядки в старых традициях: мы нормально сервируем стол, Боцман готовит как «у тещи», за столом нельзя сидеть с голым торсом и в плавках, чтятся старые флотские порядки, о которых потом. Традиции на флоте — это атрибут хорошего тона.

Боцман мыл посуду, сидя на кормовой площадке, а я привычно сидел в кокпите, вытирал то, что протягивал мне боцман, и мы обсуждали маршрут. Завтра надо встать после рассвета и двигать к шлюзу. Впереди долгий путь на Онегу, и нет смысла тут засиживаться. Мы считали дни — у Боцмана в этот раз было всего две-три недели, на больше его не отпускали. Мы договорились еще зимой, что мы с ним перегоняем лодку на Онегу в Петрозаводск, откуда он уезжает, а ко мне должен приехать матросом/коком приятель Никита, с которым мы будем ходить две недели. Потом он улетает, и ко мне на яхту приедут девочки из Белоруссии, а на перегон в Тверь матросом/коком Андрей, нуждающийся в морской практике. Все же я надеялся и на Боцмана, как без него, пусть он вернется хоть на перегон яхты. Был составлен график приездов и отъездов и занесен в СЖ — такой понедельный календарь, в котором я с завтрашнего дня начну вычеркивать завершенные дни.

Давление растет, а погода все портится и портится. Начал моросить дождь. Как быстро меняется погода, а ведь из Твери выходили при ясном небе. Небо ровно-свинцовое и только там, где садится солнце, образовалось окно, через него резко ударил сноп солнечных лучей, подсветив все и увеличив контраст. Мгновение, и тучи надвинулись, все померкло, небо стало серым и тоскливым — как вспышка фотоаппарата и кадр в памяти. В городе мы этого не замечаем, а здесь это меняет настроение и ощущение Мира.

Разошлись по каютам. Я приоткрыл люк и лег. Сразу вспомнилось, как два года назад мы стояли тут двумя лодками вместе с нашим приятелем на «микрике».

Из воспоминаний о яхтенных происшествиях

Мы стояли в Новосельском заливе, на Иваньковском водохранилище. Дело было под ночь, начиналась гроза, накрапывал дождь. Я лежал в носовой каюте и читал книгу. Вокруг громыхало. Чувствовалось, что гроза приближается — всё меньше времени проходило от вспышки молнии до звука грома. В какой-то момент одновременно сверкнуло и громыхнуло так, что я сразу оглох и перестал различать звуки, а вокруг стало светло, как бывает в зале, где включены софиты. Причём свет сначала включали, как бы поворачивая реостат, а потом он начал спадать, яхту тряхануло.

Я инстинктивно выбросился через верхний люк и распластался на палубе на баке. Было тихо и поливал дождь. Рядом со мной, распластавшись на палубе, лежал Масик с закрытыми глазами и тяжело дышал. Из лодки в кокпит вылез Боцман, держась руками за уши и качая головой, как после контузии. Всё было как в тумане — глазам не хватало резкости, но зрение постепенно восстанавливалось. Прошло несколько минут, и я поднялся. Прошлепал голыми ногами по мокрой палубе в кокпит. Боцман точно был контужен. Мы сидели друг напротив друга молча, потом начали улыбаться и рассмеялись. К нам присоединился Масик, он пытался пару раз тявкнуть, но у него не получилось, он фыркнул и устроился у меня на коленях. Смеялись долго — это был выход из шока, который мы испытали. На «микрике», что стоял рядом, из каюты шел дым.

Потом выяснилось, что и у нас, и на «микрухе» сгорело все электронное оборудование, которое было заведено на мачту или работало в этот момент. Свидетель на берегу, чей костер так и дымил, сказал, что в нас попала молния.

Да, все приборы, что имели выходы на мачту, сгорели, но молния не тронула GPS-навигатор. Все металлические детали на палубе и мачта с вантами и штагами у нас заземлены на шверт и чугунную плиту под днищем яхты.

На «микрике» загорелась проводка под подволоком, но ее быстро погасили, также сгорели приборы, и, кажется, что-то было с «подвесняком».

А Эдди после этого случая сделался каким-то другим, философом, что ли, начал ходить к парикмахеру, полюбил смотреться в зеркало и стал строже, хитрее, принципиальнее: что решит — сделает обязательно.

В дождь хорошо спится. В пять утра встали с большим трудом, сразу подняли якорь и ушли в сторону Дубны. На подходе связались со шлюзом, и диспетчер сказал, что мы можем заходить за сухогрузом.

Мы стоим прямо у кормы небольшого сухогруза и невольно слушаем разговор двух матросов на корме, что курят, сидя на лавочке прямо рядом с нами (слышно не все):

— … руководитель страны (наверное, речь о Президенте) — это государственный муж, приходящий, как мужик, в новую семью с десятком детей и сотней родственников, которые смотрят на него с широко раскрытыми ртами, и все кричат: дай! дай, дай! — матрос затягивается глубоко, выпускает дым, стряхивает пепел за борт и продолжает:

— Новому папаше, чтобы брак не распался, нужно со всеми найти общий язык, блин, и старых фаворитов убрать — друзья есть и свои.

— Да, блин…

Матрос сидит к нам спиной, наклоняется к приятелю, что-то говорит и его не слышно.

— Кэп, слушай, какой у нас народ политизированный, даже матросы на швартовых о политике говорят, — Боцман.

— Да хрен с ними, надоело это уже.

Капитан сухогруза по громкой связи дал команду снимать швартовы, и матросы ушли. Ворота шлюза открылись, сухогруз начинает движение. Его корма удаляется, а мы и не заметили, как прошло шлюзование, получая урок новой семейной жизни — интересно матросы пляшут.

Час за часом мы уходили на Север к заветной цели на встречу с Онегой, проходя знакомые уже места, ставшие родными. Даже на ночную стоянку мы вставали, говоря: пошли на наше место, где стояли. Мы двигались в светлое время, вставая за час до наступления темноты и выходя на маршрут с рассветом. Если и тратим время утром, то только на купание.

Светает. Ночной туман еще не ушел с реки, а из «заводи», где мы стоим, и вовсе. Вода теплая и парит. Медленно спускаешься по трапу, и без плесканий и оханий, чтобы не спугнуть утреннюю тишину и восходящее солнце, опускаешься в воду и неторопливо крадучись плывешь, погружаясь в туман. Очертания лодки размыты. Солнце поднимается, вот мачта освещена, а вот и палуба, а Боцман, пока купается Капитан, готовит чай с бутербродами и ждет, когда я поднимусь на борт, а потом уже опускается в воду сам. Он знает, что Кэп не любит шума-гама в воде и оханий, и суеты в кокпите, да и лодку покидать нельзя — всегда кто-то из «понимающих» должен оставаться на яхте, это хорошая морская практика. Пьем чай минут 5—10 и поднимаем якорь. Выходя на фарватер, слушаем эфир на 5-м канале. Обычно на фарватер лодку вывожу я, а Боцман выносит в кокпит лоцию, бинокль, если нужно, одежду, что-то пожевать и меняет меня, а я иду заниматься любимым делом — заполнять СЖ и дневник.

Второй год мы идем без Эдди, и нам его сильно не хватает. Когда уходит друг, уходит часть тебя. Когда мы проходили нижнюю Шексну, там было место такое, километров пять-семь протяженностью, где жили огромные слепни — кусачие такие мухи. И мы всегда вспоминали, как Эдди, сидя в кокпите, ловил ртом пролетающих слепней. Он сидел в стойке «смирно» и только делал выброс морды вперед, хватая пролетающую муху. А Боцман, весь укутанный и в маске для ныряния, стоя на румпеле, бил мух полотенцем и кидал Эдди, который ловил добычу пастью на лету.

Пройдя Вытегорский маяк, мы взяли курс на Большой Клименецкий, чтобы сразу заночевать на Кижском фарватере и сходить потом в Кижи, а уж там видно будет. До места назначения топать нам было около 75 миль, а это примерно 15 часов хода. Как заходить в губу будем — с запада или с востока, определимся по ходу, какой ветер будет и как пойдем, а там, глядишь, еще миль 15 прибавится. Неплохой переход для одичавших в каналах и шлюзах яхтсменов.

Однако, по ходу планы поменялись вместе с изменением погоды и ветра. Идти пришлось в лавировку на встречный ветер и волну. Было принято решение зайти в бухту Восточную на южной оконечности острова Большой Клименецкий. Детского спортивного лагеря, что стоит тут ежегодно, еще не было, и мы встали к дебаркадеру школы при входе в бухту. Как обычно, решили стоять пару дней. Поставить сеть, купаться и выспаться. Грибов пока не было. Часто шли дожди и грозы. На третий день мы выбрали «окно без дождя» и перешли на Кижский фарватер, затем встали за небольшим островком, искупались, покормили комаров и пошли слушать переговоры капитанов пассажирских кораблей. Часто, перейдя с пятого канала на «оговоренный», капитаны общались по-свойски, наверное, лежа в каюте. Подобное мы наблюдали и слушали с Боцманом много лет спустя, стоя в Стамбуле в ожидании конца шторма, и слушали наших ребят на сухогрузах, что десятками стояли на рейде Стамбула. Это как хороший радиоспектакль — развлекуха и источник информации.

Утром долго выжидали, когда прекратится дождь. Нам до заповедника ходу минут 30. Мы видели, как мимо острова к Кижам прошли два четырехпалубных «пассажира». Отвязались от берега, подняли якорь и неспешно пошли искать место, где пристать к берегу или причалу.

— Кэп, подходим! Вон купола, — Боцман уже суетился с якорем и концами.

— Не торопись. Там к причалам не подойти, корабли стоят. Может, обогнём остров левым боротом и к магазину, к деревушке?

— Там яхтсменов не любят.

Мы обходили остров, рассматривая храм и берега в бинокль, ища место для стоянки. Но наш взгляд постоянно упирался в таблички «ПРИСТАВАТЬ НЕЛЬЗЯ» или «ЯКОРЯ НЕ БРОСАТЬ». Наконец, подошли к рыбацкому пирсу на дальней оконечности острова, где было несколько домов и магазин. Положив с кормы якорь, подошли носом к пирсу и уперлись в табличку «Туристам НЕ вставать». Решили сходить по очереди, или пусть Боцман будет разведчиком, сходит в музей, храм и магазин. По времени на это отводилось полтора часа. Сам же я занялся приборкой в каютах и просушкой хлеба, который хранился в белых холщовых мешках. Погода этим летом выдалась дождливая, и хлеб из-за влажности постоянно плесневел.

Разложив хлеб в кокпите, под солнцем, я прилег в кают-компании, и уж начал было дремать, как был поднят стуком в борт. Поднялся на палубу и увидел стоящего на пирсе милиционера — молодого парня лет двадцати пяти. В одной руке тот держал рацию, в другой — велосипед.

— Вы капитан?

— Да.

— Вы знаете, что здесь нельзя приставать?

— Да.

— Тогда прошу отойти от пирса и стоять на якоре.

— Боцман пошёл в магазин и скоро вернётся. Я каждый год здесь бываю и пристаю именно здесь, нам заповедник не нужен. Мне будет трудно одному подходить к пирсу — место здесь неудобное, да и ветер боковой сильный. Может, разрешите постоять до возвращения Боцмана?

— Ладно, но не больше часа.

В знак благодарности я протянул милиционеру 50 рублей, по московской привычке:

— Спасибо! Держите на пиво, погода-то шикарная.

— Я не пью!

— Ну, пригодится…

— Нет! Это вам не Москва, где все продается и покупается и менты продажные…

— А вы что, там бывали?

— Да, бывал. К земляку своему заезжал. Он здесь работать не смог и подался в столицу к родственнику, так тот его в гаишники устроил. Теперь отрабатывает.

— Ну и как?

— По-вашему, он как человек живет, а по-нашему, как бандит.

— А у вас что же, этого нет?

— Да нет, почти. Все на виду. Это у вас там людей, как деревьев в лесу, не уследишь!

— Что же вы не остались в столице?

— Мне и здесь хорошо. Здесь Родина.

— Скоро здесь никого не останется, Родина о вас забудет.

— Да, людей все меньше. Но ничего, Бог даст, поднимемся! Россия вообще если возродится, то только окраинами! Так, договорились — через час уходите!

Милиционер уезжает, а я только теперь замечаю гвалт и кружение чаек над кокпитом, которые стремятся схватить и поднять в воздух батон белого хлеба.

— Вот они, местные менты и гаишники!

Боцман осмотрел заповедник, узнал, куда лучше приставать и с кем договариваться, если подойти к пассажирским причалам с другой стороны — с парадного входа, куда подходят четырехпалубники, и мы отошли, как я и обещал служителю правопорядка.

Шардоны на Онеге это одно из самых красивых мест. Не побывать там нельзя. Мы уже хорошо изучили акваторию островов и знаем, как подходить, где встать. Это сейчас на яхтах стоит столько современных приборов — и эхолоты вперед смотрящие, и навигационные системы в кокпите, и радары, и приемники погоды, даже неинтересно ходить становится, а раньше вообще ходили по бумажным картам и компасу, по пеленгам. Эхолоты не у всех были. Эти острова — любимое место яхтсменов из Петрозаводска, и у каждого своё укромное место. Шторма на Онеге ого-го какие бывают. Мы же стояли не на самом защищенном месте, но зато с него открывались виды на волшебные закаты. Яхтсмены сюда не вставали. А мы со своей кучей якорей и длинных швартовых концов с опаской, но вставали. Именно здесь нам удалось поймать трех сигов по килограмму и закоптить их.

Кстати, забыл рассказать, что при выходе с Кижского фарватера нам повезло. Мы, пропустив «Метеор» из Петрозаводска, выходили на большую воду по пенному следу и успели размотать «закидушку» (блесну с грузом на длинной леске, которую тащили за кормой лодки), благодаря чему поймали лосося на пару килограмм. Всегда, если идти сразу после «Метеора», велика вероятность поймать лосося, видимо, корабль поднимает винтами и глушит малька, а лосось приходит собирать.

Через три дня мы пришли в Петрозаводск в яхт-клуб на улице Речников, куда должен был приехать мой приятель. Боцман сбегал на вокзал, взял билет до Москвы, вернулся на яхту, собрал небольшую сумку вещей, мы пообедали, и он ушёл на вокзал — его отпуск закончился, но он обещал вернуться через месяц, уладив дела с начальством.

А я остался ждать своего друга и бывшего однокурсника, который прилетал вечером. Он многое повидал по жизни, бывал и на АЭС, и на Новой Земле, летал с военными на вертушках и самолетах, составляя карты радиоактивного загрязнения территорий после различных радиационных инцидентов. Вырвался он в отпуск, наверное, больше посмотреть на яхту да пообщаться, чем смотреть на местные красоты, устоять перед которыми очень сложно — штилевые дни и закаты тут красочны, влюбляют в себя надолго.

Я дремал в кокпите, кода появился приятель и, стоя на причале, заявил:

— Ни хрена себе кораблик, — и поднялся на борт.

Расположился Никита в кормовой каюте. Обошел лодку, задавал вопросы, потом сели ужинать. Запасы наши были пополнены еще при Боцмане, и терять время на беготню по городу было не нужно — решили, что утром после завтрака по погоде определимся и отойдем.

После вечернего чая пошли осматривать яхт-клуб. Дело в том, что в то время там стояла подлодка «Малютка», помните, на которой в фильме «Особенности национальной рыбалки» герои ходили в Финляндию за забытой водкой. На Ладоге была база этих лодок, и, видимо, по случаю одну из них приобрели и притащили в Петрозаводск в надежде восстановить и потом катать туристов «за водкой». Интересная «штуковина», надо сказать.

Утром мы, как большие моряки, смотрели большую бумажную карту, на которой стоял штамп её принадлежности к «ВМС СССР с грифом секретно», что произвело на приятеля хорошее впечатление. Я рассказал ему, что мы первоначально пойдем на Шардоны — само слово «Шардоны» и обведенные карандашом на карте острова произвели не меньшее впечатление, чем штамп на карте. Мне, например, при слове «Шардоны» сразу мерещатся острова на Средиземке или в Атлантике, типа Азорских островов. Надо сходить в Кижи и на остров Чур, потом в Восточную бухту на Большом Клименецком острове, а еще в Унницкую губу в брошенную деревню Пегрема. Так мы ползали по карте Онеги с час, и я рассказывал о предстоящих переходах. Мне кажется, что Никите это нравилось. Было желание половить красную рыбку в проводку, поставить сетку, сделать уху на костре и рыбу горячего копчения. Никита был мастер плавать, да и на солнце хотел погреться. Он вообще человек надежный и к туристическому быту привычный, спортивный, беспроблемный, головастый и рукастый, готовый делать любую работу — спасибо его родителям.

На Шардонах мы наслаждались закатами, ставили сеть и коптили рыбу. Никита делал уху на костре — всё, о чем мечтали. Звучит просто и банально, но это для тех, кто часами не мог оторваться от меняющейся картинки заката, от смены цвета, освещенности и настроения всей картинки, от полета и посадки на зеркальную гладь чаек и уток, от запаха дыма костра, что, проходя с берега через яхту, уходит на закат. Можно молча часами сидеть и просто впитывать — это, поверьте, не надоедает. В такие часы я люблю сидеть и делать записи в дневнике — общаться сам с собой.

Познакомились с семьёй из Петрозаводска. Он — главный инженер судоремонтного завода, когда-то приехал из Питера и был покорен будущей женой, а она рыбачка из местных. Они пришли на острова на своей яхте самостоятельной постройки и стояли в очень уютном укромном местечке, что и не видно их, и никакой шторм бы их не достал. Было любопытно наблюдать, как они проверяли сети — жена на веслах, муж на подхвате рыбу вынимает. Яхтой больше занималась хозяйка. Я вспоминал их, когда оказался в Нидерландах, в Амстердаме, где мы выставляли свою лодку микро-класса «Электра-18», которую строили на верфи в Волгодонске, но об этом потом, отдельно. Так вот, в Нидерландах яхты выбирают женщины, причем разбираются в лодках они великолепно!

Общение с новыми знакомыми было очень интересным. Познакомились мы на воде, когда мы и они просто катались на своих Тузиках между островами. Мы были приглашены посмотреть их лодку, и, в свою очередь, пригласили пару к себе. У них была деревянная лодка, а в них особый аромат и аура. В каждой детали виден труд и любовь к этому делу. Пили чай с вареньем и выпечкой хозяйки — вкуснотища. Просидели часа два-три, много говорили о яхтах, политике и проблемах с работой. Они с интересом слушали мои рассказы про бот-шоу в Париже и Дюссельдорфе.

К их приходу к нам мы также готовились — я пек «блины Капитанские», а к ним у нас были сгущенка и джемы. Гости пришли на Тузике, встали у нашей кормы. К нашей лодке у них был особый интерес — таких тут они еще не видели. Обошли, осмотрели и ощупали всю лодку. Особый интерес был проявлен к системе водоснабжения, устройству гальюна и душа, они спрашивали, как уходит вода, как стоит газовая плита, холодильник и мойка на камбузе. Лодка им очень понравилась. Женщина (извините, не помню имени, а судовой журнал того времени хранится в яхте, а она стоит в Приозерске — прямо секрет Змея Горыныча) сразу отметила, что лодка обжита и имеет свой неповторимый стиль хозяина — ей виднее. Блины пошли на ура. Самым приятным были разговоры. Мне всегда интересно общаться с такими людьми, неравнодушными к происходящему, рукастыми, откровенными, готовыми помочь. Вот и из-за таких встреч стоит туда ходить. Люди на Севере совершенно другие.

Неожиданные встречи бывают разными

Много позже у меня произошла неожиданная встреча в порту Бари (Черногория), куда мы пришли из Бари (Италия). Иду я по длинному причалу мимо различных яхт и вдруг мен6я окликают:

— Алекс, Алекс!

Оборачиваюсь. Стоит небольшая яхта, максимально футов 36, над кокпитом раскрыт огромный зонтик от солнца, а из-под него выглядывает загорелый мужчина небольшого роста средних лет, лысоватый.

— Алекс, … (что-то на французском — переводится как «клянусь мамой»), Алекс.

И тут до меня доходит — это же француз Марио, мы с ним сидели в соседних камерах во французской тюрьме:

— Марио, черт тебя дери (всё равно не понимает), дружище, как ты тут оказался?

Подошла моя команда и стала помогать переводить мне и Марио. В итоге я понял следующее: он отсидел, вышел, женился, жена нашла работу в Черногории, и они ушли из Франции на яхте сюда, живут на яхте. Марио ждет жену с работы, занимается хозяйством, они любят друг друга и по выходным катаются на яхте. Очень сожалел, что я не смог вернуть недвижимость на Канарах. Спрашивал, отдал ли я долг тому человеку, у которого взял, чтобы полететь во Францию и сесть в тюрьму. Он научился великолепно готовить. Приглашает вечером в гости, хочет познакомить с женой…

Какая была история, какие встречи, какие люди. А как тесен мир! А тот парень, с которым мы сидели в одной камере, поляк, учился в Москве в МАИ, а сел за перегон ворованных авто в Польшу. Чудны твои дела, Боже.

Пока мы стояли на островах, выяснилось, кстати — гости подсказали и детальный осмотр, что на мачте неправильно стоят краспицы — они опустились по вантам к палубе, а надо, чтобы они были горизонтальны, а лучше чуть вверх смотрели. И ослабли ванты поддерживающие краспицы. Предстояла большая работа по настройке вант и краспиц, а для этого пришлось поднимать матроса на мачту. Почему матроса? Первое — он легче Капитана, второе — ему хотелось что-то поделать руками (любоваться закатами надоело и хотелось чего-то серьезного), и третье — Капитан должен руководить матросами и учить их, сам он и так всё умеет. Выбора не было!

Надо сказать, что с этим занятием Никита справился легко и делал его с удовольствием. Сделал он это настолько хорошо, что стоит всё это до сих пор — мы мачту не снимаем, когда лодку поднимаем, только слегка ослабляем ванты на зиму.

А еще мы с матросом ходили на Тузике под его водительством вокруг островов и занимались фотосессиями, благодаря чему была сделана масса фотографий, которые потом пошли и на фотовыставку.

После Шардон мы отправились в Уницкую губу — я хотел показать Никите деревню, которую, в связи с отсутствием к ней дорог, враз переселили при Сталине в другое место. Это была «забота» о людях — медпункта там не было, школы не было, магазина не было… Все так и осталось брошено — дома, амбары, церковь, сады, всё… Людей погрузили на баркасы и увезли на «большую землю». На фото видно, какие крепкие и замечательные дома вынуждены были бросить люди. Всё это стоит до сих пор, немного с годами ветшая. Здесь великолепные покосы, и селяне из других деревень, например, деревни Ламбас ручей, приходят сюда на больших плоскодонках и косят траву на сено. Помню, настроение у нас было не очень, видимо, на нас действовала аура места, помнившая людские переживания, отчаяние и злобу. В каком же обществе мы живем, когда всех постоянно ломают через колено? Справедливости нет нигде, но разве это правильно? Многие хотят уехать, а куда? Хорошо там, где нас нет? Нет, надо жить так, чтобы было хорошо там, где мы есть, и делать это хорошо, хоть и в отдельно взятом месте. По миру не набегаешься. Хотя те, кто живет исключительно из-за денег, ищут, где глубже, и находят. Вопрос — не утонуть бы.

Когда мы пришли в Кижи, то встали у дебаркадера, куда подходят пассажирские корабли, и зашли слева, почти обойдя пристань. Начальник причала осмотрел нашу яхту и сказал:

— Ладно, стойте, ваша яхта вид не портит, даже наоборот, а то на кораблях много иностранцев, что им на наши лодчонки-то смотреть.

Мы задрали нос выше козырьков бейсболок и пошли осматривать заповедник. Интересно все же жили наши предки. Мы обсуждали стоящие дома и думали, а почему, через столько времени, современные дома селян не лучше, а, может, и хуже по сути своей. То, что мы видели, было устроено для развития семьи и рода, автономной крепостью, каким и должен быть семейный дом. Главный храм был на реставрации, и, как оказалось несколько лет спустя — на вечной реставрации. Этот храм — памятник деревянного зодчества, собранный без единой металлической детали, в войну не бомбили ни немцы, ни финны, а при нас в мирное время он стал рушиться, как очень многое в нашем обществе. Справедливости ради, надо сказать, что в момент написания этих строк поступила информация, что все реставрационные работы в заповедники «Кижи» завершены, и он открыт для посещения туристов.

Начальник причала был прав — иностранцы, шедшие с прогулки на корабль, а ими были французы, увидевшие родной «Дюфур», подошли и через переводчика стали расспрашивать нас, как мы сюда попали. Пришлось рассказать им «страшную историю» о покупке яхты во Франции и о том, как мы её перегоняем в Москву из Ла-Рошели, а тут просто мимо проходили. Французы остались очень довольны и просили с нами сфотографироваться — теперь будут у себя рассказывать, что в Кижах, в этой дыре российской, видели двоих русских, которые во Франции купили яхту и пришли туда своим ходом. Думаю, что мы бы справились!

Кижский фарватер не очень интересен, но по нему мы вышли в восточном направлении и отправились на остров Чур. По ветру и прогнозу встали с восточной стороны, а сеть поставили с западной на прибое в каменистом заливе, перенеся Тузик на руках через небольшой перешеек. Я, как обычно, заполнил СЖ и занимался записями в дневнике, Никита обследовал берег — он вообще любил ходить пешком, забираться на скалы, собирать грибы и ягоды — не может сидеть на месте. Видимо, шило в заднице — это наш с ним неоперабельный атрибут.

К вечеру в залив подтянулся аккуратный кораблик голубого цвета. Странным было то, что мы не услышали русской речи — только английскую и финскую. По их маневрам стало понятно, что первоначально они хотели встать там, где стояли мы — у приглубого берега и сосен на скалах. Но место занято. Тогда их капитан решил носом выехать на песчаный пляж, бросив метров за 100 за кормой якорь. Носовые швартовы они вынесли далеко на берег и обмотали за огромные валуны, скинули большую деревянную сходню. Встали в 100 метрах от нас. Когда закончились работы по «швартовке», мы вышли на них по радиостанции на 5-м канале, поздоровались и обменялись новостями по погоде и прогнозами, что у нас и у них были. Капитан сообщал, что они гидрологи, ведут исследования акватории — он говорил на русском без акцента.

Через пару дней мы пошли на Большой Клименецкий остров в бухту на южной его оконечности с восточной стороны. Обычно там располагалась Детская парусно-спортивная школа из Московской области. Энтузиаст-тренер и несколько родителей, пап и мам, приехав заранее, разбивали палаточный лагерь, строили кухню, устанавливали навесы, словом, налаживали быт. Потом, в двадцатых числах июня, к ним на корабле из Петрозаводска доставляли группу детей в сопровождении нескольких родителей, продукты и другое оборудование, лодки «лучи», «кадеты», «фины». Жили они тут до двадцатого августа. При входе в бухту, там, где располагался лагерь, стоял небольшой дебаркадер, к которому и приставал корабль, а когда он уходил, стоял парусный флот.

Мы же, обладая малой осадкой, заходили далеко в бухту туда, где она превращалась в блюдце в диаметре метров сто, и стояли по центру на носовом якоре.

С нами произошел занятный случай — мы же стараемся природу беречь и не мусорить: сжигаем мусор или складываем его в большой черный полиэтиленовый мешок литров под 350 и возим его, пока не найдем место сбора мусора. Так вот, накопив мусор, а мешок у нас стоял в кокпите и стал мешать, решили избавиться от него на «большой воде» там, где глубина была более 70 метров. Правда, Никита был против. Для этого приготовили три больших булыжника килограмм по десять, положили их в мешок, а мешок, не подумав, плотно и герметично завязали. Когда нашли нужное по глубине место, бросили мешок за борт в надежде на то, что он утонет. И он утонул, но не совсем. Сначала он ушел под воду, а когда мы уже были от того места метрах в трехстах, а шли мы под парусами, мы увидели, что мешок всплыл — о ужас! Мы думали, что со временем он утонет. Не тут-то было. Через три дня, когда мы шли в бухту Восточную, на штилевой зеркальной поверхности стоял столбом наш мешок на метр из воды, как буй. Что делать, подошли. Оказалось, что на солнце мешок раздуло, и он всплыл. Проткнули в нем дырку сверху, чтобы воздух выпустить, и ниже «ватерлинии», чтобы вода поступала, и наблюдали, как с пузырями мешок медленно уходил на глубину. Каюсь. Такого делать нельзя!

Мы долго болтались под парусами в безветрие, не выдержали, завели дизель и пошли на моторе. Это в штилевых гонках, которые считаются самыми сложными и нервными, когда команде часами нельзя двигаться, махать руками и прочее — а то вытряхнет дуновение из парусов — можно часами сидеть и ждать ветра, а в нашем случае надо двигаться к цели.

Детский спортивный лагерь уже функционировал. У дебаркадера стоял парусный флот, две-три лодки были на воде — шла тренировка, на берегу полно детей, которые приветствовали наш заход в бухту. Было тихо. Воздух насыщен запахами леса и разогретой воды — под +280С. В прозрачной воде было видно, как стаи рыбок кружат вокруг цепи носового якоря. Мы сразу поставили сетку в надежде вечерком поесть рыбки. Никите оставалось до отлета несколько дней. Мы решили не дергаться, стоять здесь и просто отдыхать, кататься на Тузике, собирать грибы. Мобильной связи здесь не было, а радио Петрозаводска на 5-м канале мы слышали. На второй день, при совершенно ясном небе и штилевой погоде, в полдень передали прогноз метеослужб: юго-восточный ветер 5—7 на порывах 9 м/с, с переходом на восточный и усилением до 11 м/с. Одно то, что ветер будет восточных направлений, будет усиливаться к вечеру и поворачивать против часовой стрелки, меня насторожило. Идти нам до Петрозаводска около 35 миль, а это хода не менее 7 часов. У нас еще было три дня до отъезда Никиты, и я принял, как оказалось, ошибочное (не проинтуичил) решение остаться и, дождавшись нормальных условий, уйти. А надо было уходить сразу. В 18:00 мы услышали прогноз на ближайшие шесть часов: усиление ветра до 11—13 м/с с порывами до 15 м/с, снижение температуры до +14—160С (аж на 100С) и дожди.

— Ничего, — подумал я, — стоим мы надежно, перед нами перешеек с перелеском — волны не будет, если что, поставим второй якорь.

— А надолго это? — спросил матрос.

— Не думаю.

Как я ошибался!

Из подробных воспоминаний тех дней

Второй день мы ждем улучшения погоды, чтобы покинуть бухту. Периодически выхожу на палубу. На ветру холодно, но хочется подышать этим буйным воздухом и услышать рев бури. От того, что нам видно с высоты гика в бинокль сквозь перелесок перешейка, становится неуютно. Волны высотой до трех метров с грохотом накатываются на скальный перешеек прямо напротив яхты. Перешеек в этом месте невысокий — метра два-три, и неширокий — метров пятнадцать-двадцать. Шум наката усиливает впечатление от стихии. Ветер постепенно крепчает. Вся вода в бухте завалена мусором, выдуваемым из леса. На узкой полоске перешейка стоит сухая сосна с ветками без коры, выбеленная солнцем, а на ней, как игрушки на рождественской елке, сидят чайки и большой ворон. Обычно чайки и вороны не дружат. Спустя лет десять я увидел, как стаи чаек и ворон объединялись в захвате новых земель и сидели на песчаных отмелях Волги — река стала мелеть, обнажив песчаные косы.

Периодически одна из птиц отрывается от ветки и парит на ветру минут пять-десять, возвращается на место, уступая место в воздухе другой, а ворон в это время каркает. Зрелище жутко-зловещее, но завораживающее. Лодку, стоящую на носовом якоре, болтает ветром, и она описывает хитрые траектории, напоминающие восьмерку. Появляется боковая волна со стороны входа в бухту, а это означает, что ветер и волна усиливаются. Видимость ухудшается. Появляется туман, начинается дождь. Придется еще ждать, а сколько? Спускаюсь в кают-компанию, где меня ждет продолжение разговора с матросом. Стучу по барометру — стрелка падает, и падает быстро — дурной признак. Сажусь за своё место, смотрю на показания метеостанции: стрелка ухудшения погоды мигает и прогноз — шторм.

— Что скажете, господин Капитан? — с серьёзным видом спрашивает матрос.

— Если тучи, сплотившись, по ветру летят —

Скоро все снасти твои затрещат,

Если ж на клочья начнут они рваться —

Ставь брамселя, их не стоит бояться.

Чайки коль к берегу держат свой путь —

Ветер здоровый, поверь, будет дуть.

Ходят чайки по песку,

Моряку сулят тоску

И пока не влезут в воду,

Штормовую жди погоду.

Что тут еще скажешь: ветер и волна усиливаются, барометр падает, прогноз неутешительный! Так что ставь чай, матрос. Теперь ты просто матрос, пока мы не выкарабкаемся. Яхтсмен должен использовать любую возможность, чтобы подкрепиться — неизвестно, когда еще представится такая возможность.

— Есть, господин Капитан, но я и матрос, и кок!

Я заполняю судовой журнал, занося в него данные метеостанции и барометра, а также результаты собственных наблюдений, включаю и прогноз метеостанции, и жду прогноз погоды. Через несколько минут из динамика слышится женский голос диспетчера Петрозаводского порта:

— Всем судам, всем судам! Передаем штормовое предупреждение до 6 утра (следующего дня): ветер восток, северо-восток, 13—15 м/с, с усилением до 17 м/с.

— Ну, вот застряли еще на день или сутки.

— Ну и ладно. Стоим-то хорошо, время еще есть, — отвечает матрос.

Мы садимся за изящно сервированный матросом (он эстет и гурман, когда есть на это время, а оно теперь есть) к чаю стол и, наливая из китайского чайника заварку, довольно крякаем и улыбаемся друг другу. Молча выпиваем по первой чашке и, покрывшись испариной, стягиваем с себя теплую одежду и начинаем футболить друг другу:

— Ты помнишь…?

— А ты помнишь…?

— А где сейчас…?

— А чем занимается…?

По сути, до этого момента у нас и не было возможности откровенно поговорить — присматривались, прислушивались друг к другу. Незаметно разговор с воспоминаний о прошлом переходит на обсуждение положения текущих дней, и лица теряют улыбки, становясь серьезнее. Я заметил, когда обстановка становится «серьезной — внушает опасения», люди стремятся сказать друг другу что-то откровенное, то, что наболело, чем-то поделиться, как в последний раз. А наболело у нас и многих, кто о России думал, как о Родине, о том, что творилось в государстве.

Чтобы скоротать время, завели разговор о наболевшем. Пересказывать нет смысла, было больше вопросов, чем ответов — мы не понимали, почему мы живем так бедно, в такой богатой стране. Конечно, высказывались резкие суждения и в адрес Правительства, главным образом в адрес либеральной экономической его части, и в адрес тех, кто развалил Страну и Союз, кто три раза обокрал Народ. Словом, обычные разговоры.

Шум прибоя превратился в рев, а брызги от разбивающихся о камни волн стали долетать до яхты. Ветер усилился и стал кренить яхту при каждом повороте ее лагом к ветру. Было решено жарить рыбу и варить макароны, к чему матрос незамедлительно и приступил, а я подставил лицо брызгам и ветру. Низкая облачность, туман, ветер и дождь — видимость метров сто. Похолодало до +80С. С камбуза валит пар с запахом жареной рыбы.

В 24:00 передали очередной прогноз до 6:00 утра следующего дня: ветер 9—11 на порывах до 13 м/с, ливневые дожди, туманы, видимость в пределах 250 метров, температура +8—120С. Надо было что-то решать — на завтра у Никиты билет на самолет. Мне не хватило опыта принять правильное решение: всегда надо думать, что погода будет хуже, чем в прогнозе (так и было), экипаж физически и профессионально должен быть готов к данным условиям (а это было не так — матрос не имел ни опыта, ни навыков и плохо знал яхту, хотя и старался во всем). Надо исходить из того, что вы сможете ориентироваться и не попадете на камни (Капитан, штурман и рулевой в одном лице ночью с такой видимостью и в шторм — такого не бывает), весь расчёт делался на «навигационную систему электронных карт», а если бы она вышла из строя — был бы полный пипец, и на Онеге стало бы на две чайки больше. Вопреки «хорошей морской практике» я решил выходить.

Когда стало темнеть, ветер немного стих, а дождик превратился в ливень и сгладил волну, мы сделали попытку выйти из бухты, преодолевая навальную волну, но ничего не получилось. После 5-й преодоленной волны я понял, что, повернув направо и огибая мыс, мы не сможем идти боком к трехметровой волне. Выждав минимальную по высоте волну, я развернулся и пробкой на волне, гонимый ветром в корму, влетел в бухту и успел уйти влево вглубь нее. Мы встали на носовой якорь отдышаться.

Это был знак судьбы — тебе дали понять, что идти не стоит, остановись, ночуй, а утром уйдешь. Но куда там. Через два часа, когда волна улеглась до полутора метров, а ветер не превышал 7 м/с, я повторно принял неправильное решение — выходим. Капитан не имеет права без оправданной нужды рисковать кораблем и командой!

Со второй попытки мы легко вышли из бухты и начали пробираться в полной темноте в Петрозаводск. Шли под генуей, хоть и трудно, но с удовольствием, как застоявшиеся кони, желавшие доказать себе, что они рысаки. Все бы ничего, но вскоре ветер усилился вновь до 13 м/с и разогнал волну под два метра. Идти было все тяжелее, и вскоре сейлинг превратился в борьбу за судно и жизнь. Вся надежда была на электронные карты. Периодически я посылал матроса смотреть карты, но он не знал программы, а перекричать бурю было сложно. Все же я получал требуемые данные и вносил коррективы в курс лодки.

Неожиданно перед нами появился «12-ти этажный дом весь в светящихся окнах», и я стал просить Никиту посмотреть на карте: мы что, уже к Петрозаводску подошли? Потом до меня дошло — это был четырехпалубный «пассажир», боровшийся со штормом. Наши курсы пересеклись. Корабль шел чуть быстрее в Петрозаводск, и я пытался прикрыться им от волн. Какое-то время удавалось. Мы шли вслепую. Только компас, память карты и электронная карта. А Онега — это не море-океан, тут полно мелей и скальных отмелей с островами.

Так продолжалось до рассвета, когда мы подошли к городу. Стало ясно, что на такой навальной волне к набережной нам не подойти, мы ушли вглубь залива к подветренному берегу и там встали на якорь в ожидании развития событий.

Только часам к семи утра нам удалось подойти к набережной в центре города и спрятаться от волн за причалом для больших пассажирских кораблей.

Я так устал от этой гонки по волнам, а шли мы не менее 7—7,5 узлов, что сразу ушел в свою каюту спать, а матрос, приведя все на лодке в полный порядок, спрыгнул на набережную, уселся на парапет и, болтая ногами как какой-нибудь пацан, стал следить за кружением чаек. Представляю, что он пережил. Часть жутких событий той ночи в рассказе я пропустил. Сквозь дрему я слышал препирательства своего матроса с капитаном небольшого прогулочного теплохода:

— Эй! На яхте!

— Слушаю вас.

— Уберите свою посудину отсюда на …! Мешаете разворачиваться! Размажу о стенку! Где капитан?

— Господин Капитан очень устал после ночного перехода, сами знаете, какая была погода, и теперь отдыхает. Будить его я не буду, а вы, небось, капитан бывалый и не первый раз здесь маневрируете, так что вам не составит труда нас не задеть.

— Пошли вы….

— Вы не серчайте, мы только оттуда.

Яхту заболтало — судно, напряженно работая винтами, отошло. Сквозь дрему про себя я поблагодарил матроса за то, что не пришлось вставать и переставлять яхту, и отключился.

Сегодня матрос улетает. Мы заняты сборами и приборкой лодки после ночного испытания. Для матроса все позади, но он сосредоточен и серьезен. Все делает быстро и основательно. Нам грустно от предстоящего расставания. Мы вспоминаем пролетевшие недели и шутим над собой.

— Помнишь, ты мне про фильм «Последний дюйм» говорил? — спрашивает матрос. — Я старался все усвоить!

— Ты молодец. Школа у тебя и закалка хорошие. Жаль, что улетаешь и раньше со мной не ходил, приятно было…

— Ничего, завтра у тебя пополнение. Все сначала. Не забудь им про фильм рассказать.

— А ты не пробуй дома гальюн прокачивать, не ищи там ручки!

Мы смеёмся. Обед и чай. Время пролетело. Вот уже и не матрос, а однокашник, на пирсе с сумкой в руке. Прощаемся.

Я спускаюсь в каюту и радуюсь забытым матросом вещам, значит, он еще вернется на яхту, а это здорово. Про себя я ругаю себя на чём свет стоит за принятое решение выходить, а не ждать утра, и понимаю, что Бог меня хранит, а это значит, что я еще миссию свою не исполнил.

Бог посылает испытания только тем, кто способен их преодолеть, остальные отсиживаются дома — не дай Бог, что произойдет, держась за руки и опасаясь перемен, нового, испытаний и потери комфорта и личного пространства — это для них «святое».

В полдень у парапета набережной появился Боцман — ура! Это означало, что все вопросы в Москве он решил быстро и вернулся поддерживать меня в походе с новым экипажем — двумя девицами из Белоруссии. Появились они к вечеру. Прямо к набережной их привез автомобиль с белорусскими номерами. Оказалось, что их привез муж Катерины, который приехал в Карелию по бизнесу. А нас они выбрали потому, что наша яхта была лучшей на Онеге. Мы с Боцманом вышли на набережную, поздоровались, познакомились, а потом помогли всем подняться на борт и посмотреть яхту. Яхта всем очень понравилась. Мы сразу определили девчонок в кормовую каюту. Потом попили чай, обсудили наш маршрут и сроки, когда и где мы будем и когда вернемся, после чего наши гости в полном составе отправились смотреть город и сходить в ресторан. Может, решили еще посоветоваться все вместе, внушаем ли мы им доверие, да и посидеть в ресторане напоследок — неизвестно ведь, как тут будут кормить. А мы с Боцманом, как всегда, привели все в порядок, и я рассказывал, как нам досталось в ночном переходе. Потом проверили наши продуктовые запасы, и Боцман отправился в магазин.

Завтра утром к пассажирским причалам, что были совсем рядом, должен был подойти четырехпалубный лайнер, на котором был мой друг детства капитан первого ранга Валентин Борисович с супругой. Валентин к этому времени уже был профессором и преподавал в Академии «под шпилем» в Питере. Как-то, идя под всеми парусами по «большой воде», ещё с Никитой, мы разминулись с четырехпалубным лайнером, и когда он уже был у нас за кормой, совершенно неожиданно раздался звонок мобильника:

— Алексей, привет, это Валентин!

— Привет, дружище!

— Скажи, не твоя ли яхта сейчас разошлась с «пассажиром»?

— Да, дружище, мы сейчас разминулись с четырехпалубником.

— Ха, так я сейчас стою на корме верхней палубы и наблюдаю тебя в бинокль.

— Это же ты в синей рубахе и желтой бейсболке?

— Я, точно! Вот так встреча!

— Слушай, мы через пять дней будем с утра в Петрозаводске, какие у тебя планы?

— Я в этот день буду стоять у набережной недалеко от пассажирских причалов. Жду в гости на яхту!

— Отлично, до встречи!

Нам надо было подготовиться к встрече и не ударить в грязь лицом. Боцман обещал сварить борщ и выставить закуску.

Поздно вечером появились Катерина с Наташей. Как и договаривались, ужинать мы их не ждали, а вот чай сели пить вместе.

Катерина, та, что возглавляла юридический отдел в администрации Батьки, была хрупкой и очень подвижной конструкцией, но задевала все углы на яхте и за все цеплялась. На улице она постоянно была в больших черных очках и в капюшоне.

Наташа была спортивного вида, крепкая, небольшого роста. Как оказалось, она большей частью проживает в Швейцарии, где занимается парусным спортом на олимпийских классах. Здесь она хотела получить практику на большой лодке и понять, стоит ли им с Катериной приобретать подобную лодку, а если да, то где её держать. В этом плане они надеялись на наши советы.

Часов в одиннадцать утра я отправился встречаться с друзьями к трапу теплохода, а моя команда продолжала готовить торжественный приём и обживать лодку — девочки обещали рассказать стишки.

Встреча была неожиданной и от этого втройне радостной. Мы гуляли по набережной, фотографировались, обменивались новостями и мнениями по происходящему, вспоминали наши школьные и студенческие похождения. Наконец, настал момент осмотра яхты. Марина, супруга Валентина, дочь военного моряка, также капитана первого ранга, и выпускница «Макаровки» была в неподдельном восторге от лодки, а Валентин, уже имеющий солидный живот и привыкший к металлическим палубам крейсеров, с опаской ступил на палубу и аккуратно с бака прошел в кокпит, опасаясь не перевернуть корабль. Встречали его всей командой. Сели на тиковые банки. Из яхты показался Боцман с рюмкой на подносе. Валентин встал, взял рюмку, выпил, крякнул и сказал:

— Отлично пошло! Кок службу свою знает!

— Валентин, это у меня Боцман.

— Боцман? Ну, посмотрим какой он у тебя Боцман, потом. А что команда?

Я представил гостям девочек и представил команде гостей. Все улыбались, обмениваясь корабельными шутками. Валентин не унимался:

— А что команда, службу знает?

— А что значит знать службу? — спросила Катя, явно привыкшая к точным юридическим формулировкам.

— Знать службу это: на корабле должен быть полный порядок и чистота. А как только босые ноги Капитана с койки опустятся на палубу, команда должна быть построена и Кок должен, постучав, зайти к Капитану и на подносе поднести чарку. А когда Капитан выйдет на верхнюю палубу, она должна быть чисто вымыта и суха.

— А если дождь? — спросила Катя.

— Повторяю, палуба должна быть чиста и суха.

Эта фраза у нас на яхте стала крылатой — Боцман теперь только так и учит всех приходящих матросов.

Обед удался. Боцман-Кок продемонстрировал, как правильно надо кормить команду, от чего хрупким и худым Кате и Наташе стало дурно с учетом того, что нас постоянно качало.

Когда обед был закончен, Валентин достал из сумки книгу «Справочник яхтсмена», автор Бонк, и сделал дарственную надпись: «Алексею, который стал моряком больше, чем я», указал время и место передачи, а затем вручил мне памятный подарок. Книга заняла достойное место в библиотеке на яхте, где и находится по сей день.

В три часа после полудня пассажирский лайнер унес моих друзей дальше в круиз, а мы навели порядок, переоделись по погоде и отошли. Наш путь лежал на Шардоны. Погода была переменчива. Проходили небольшие дождики. Небо было украшено прекрасного вида тучами и облаками. Солнце создавало великолепный контраст. Вдобавок ко всему ветер часто менял направление и интенсивность. Наташа сразу стала просить поработать с парусами и сесть на румпель. Боцман рассказывал ей все нюансы настройки парусов на нашей яхте, а когда мы вышли за «поворотный буй» и легли на курс к Шардонам, Наташу посадили на румпель прямо перед компасом, сообщив, каким курсом идти. Боцман остался в кокпите контролировать процесс, а я спустился в каюту на своё рабочее место и стал заполнять СЖ и смотреть на экран компьютера, где наша яхта скользила по электронной карте.

А Катерина ходила по яхте или стояла на рубке у мачты и постоянно отправляла СМС. Вообще, отправлять СМС было её основным занятием, а может, и хобби. Она виртуозно двумя руками и четырьмя пальцами набирала тесты и выстреливала их вверх, поднимая руку. Потом, когда мы ушли далеко от города и связи не стало, она спросила:

— А там, куда мы идем, связь есть? Сможете ли вы поднять меня на мачту, туда наверх?

— У нас есть «беседка», — сказал Боцман, — судя по вашей комплекции, поднимем легко!

Уже на берегу Катерина научила нас отправлять СМС. Она набирала текст, нажимала «отправить» и подбрасывала телефон вверх, а мы с куском брезента ловили телефон. Пока тот находился в полете, СМС уходила. Прикольно, да. За все эти ухищрения мы прозвали Катерину «радистка Кэт».

Нам удалось всё. Мы были свидетелями замечательных закатов. Собирали грибы и ягоды. Правда, девочки терпеть не могли слепней и комаров. Рыбалкой мы не занимались, потому что «команда» не ела рыбу. Зато выяснилось, что девчонки обожают сладкое. За шоколад и особенно сгущенку они готовы продать Родину. За две недели, что они у нас провели, был съеден сезонный запас сладостей, и даже кусковой сахар и песок. Боцман был в ярости — он столько лет собирал запас в закромах, и вот на тебе.

Уже под конец своего срока девочки стали клянчить у Боцмана сгущенку:

— Товарищ Боцман, нет, господин Боцман, Володечка, миленький, ну дай баночку сгущенки.

— У нас больше нет, остался НЗ (неприкосновенный запас).

— Господин Капитан, Алексей Борисович, прикажите Боцману выдать нам сгущенку!

— Не могу, закрома — это его епархия. Могу только просить, но с условием, что банку делим на троих.

Тут вступал Боцман: «Хорошо, но делим на четверых».

Мы много раз пытались разговорить наших матросов и узнать что-то про Батьку, но кроме слов: «Он мужик правильный, думает о простых людях и о том, чтобы в руководстве Государства были белорусы, а не как у вас люди с „непонятными“ фамилиями» ничего не услышали. Что-то более подробное требовало сгущенку и только на двоих. Матросам нравилось в целом, что делается на Родине — всё и все работают, поля засеяны, в магазинах всё дешево, но зажимается частная инициатива и нет приватизации. Ну, насчет приватизации мы им рассказали, что в нашем случае это просто грабёж Народа и развал Государства, и стремиться к этому не стоит.

Наташа вела более активный, чем Катя, образ жизни — она купалась, загорала, путешествовала на Тузике недалеко от яхты, ходила в лес и залезала на скалы. В Кижах наши матросы накупили кучу сувениров всем своим знакомым. Надо сказать, что с погодой нам не очень-то везло в те дни. Ветра, дожди, прохладно. Иногда нам приходилось постоянно сидеть в яхте. Мы играли в домино, в карты, постоянно пили чай и ели.

Боцман был упорен в своём желании правильно и обильно кормить экипаж, как и принято на флоте. О ужас, забегая вперед, скажу, что в последний день эти худенькие девчонки не смогли влезть в свои обтягивающие джинсы. Боцман старался. В процесс готовки наши матросы не вмешивались, но мыть посуду упрашивали, и пару раз им это Боцман доверил, но потом жалел — часть предметов была утоплена, и ему пришлось нырять. Больше всего матросам нравился борщ и гречка с тушенкой.

Девчонки привезли с собой много книг. Постоянное чтение до глубокой ночи разряжало аккумуляторы. И вот в последние дни, когда мы стояли в заливе у мыса Бесов Нос и шли постоянные дожди, у нас сели оба аккумулятора так, что нельзя было пустить дизель — залет, приплыли. Что делать? Только ждать солнца в надежде на солнечную батарею (СБ). Два дня ждали солнце, и когда оно появилось, устроили экран буквой «П» из фольги вокруг СБ. Пришлось ждать 5—7 часов, пока дизель смогли пустить.

Мы торопились. Из-за погоды потеряли несколько дней. Пришлось делать ночной переход, чтобы в назначенный день быть у набережной в Петрозаводске.

Наш вояж по Онеге заканчивался. Мы сдали с рук на руки наших матросов и вздохнули с облегчением. Надо сказать, что их разгильдяйство держало нас в напряжении все две недели.

В этот же день из Москвы приехал Андрей, которому нужна была практика хождения на яхте по Онеге и перегона по шлюзам и каналам — зимой он стал счастливым обладателем яхты «Бенету-211» и надеялся на самостоятельные походы. Надо сказать, что и я и Боцман «сучили ногами» — нам поднадоело болтаться тут, дома ждали дела. И как назло зарядили шторма. С набережной нам пришлось перебраться в яхт-клуб на улице Речников.

Штормовые предупреждения передают каждые три часа. Непогода держит яхту у причала. Андрей с Боцманом играют в шахматы, потом в шашки, потом в карты. Я вожусь с компьютером, изучаю карты и планирую маршрут. За десять дней предстоит пройти около тысячи миль и кучу шлюзов. Под вечер третьего дня объявляю команде, что завтра утром мы отходим, независимо от погоды. Пока ветер попутный, дойдем до хорошо закрытой бухты, сократив путь до Вытегры часов на 5—7.

Через день, пройдя озеро, мы вошли в канал и двинулись к шлюзам. Путь домой — он долгий и грустный. Сколько бы я ни ходил этим путем, мне нравится смотреть на эти просторы и эти луга, на эти леса и косогоры, на старые деревушки, на дым из печных труб, стелящийся на воду.

Вот штабеля леса сложены. Мимо них лодка идет уже второй день. Воздух пропитан запахом древесины так густо, что можно легко сказать, какая лежит на берегу древесина. Вот береза, вот ольха, а вот сосна, вот ель… Под погрузкой стоят корабли, по флажкам на которых понятно, что пойдут они в Финляндию и Швецию.

От увиденного у матроса глаза повылезали из орбит и налились кровью. Началась дискуссия о политике, о положении в стране и тех порядках, что насаждаются. Не думаю, что вам это будет интересно в полном объёме — по ТВ, наверное, политика надоела. А мы не можем не говорить, особенно те, у кого накопилось, кто хорошо осведомлен, что же происходит и куда это все движется.

А наш матрос человек весьма осведомленный и хорошо представляет всю ценность и опасность своих знаний — когда он начинает говорить, он сначала оглядывается, а не слушает ли кто посторонний, потом склоняется к нам и, снизив голос, говорит. Слушая нас, он не спорит, а больше задаёт провокационные вопросы: а вы в курсе, а знаете, что, а вы думали почему, а кто этот человек, вы знаете?..

Имеет ли смысл говорить «о политике и происходящем» в стране? Изменить мы ничего не можем, если не попали туда, где принимают решения. Понимать «откуда ноги растут» надо, чтобы что-то предвидеть и выживать с наименьшими потерями. Представляете, сколько и о чем можно поговорить, идя тесным кругом две недели по двенадцать часов в день. По опыту знаю, что 30—35% ходового времени уходит на откровенные разговоры. У меня с матросом схожие источники информации, а круг общения совершенно разный, и настроения этих людей разные, и скорее всего, мечтают они о разном. Но во многом в своих выводах о происходящем и будущем мы сходимся. И выводы эти печальны. По всему получается, что наша территория и проживающий на ней народ — Страна, переходят из рук в руки для управления всем этим и выкачивания ресурсов и прибыли. Долго спорили, а с какого момента это все началось? Я считаю, что нас начали захватывать с момента крещения Руси, насаждая здесь христианство огнем, мечом и обманом. А матрос считает, что засилье инородцев началось с времен Петра Первого. Думаю, многие читали обоснования, чуть не по 12—15 пунктам, что Петр был подменен во время посольства в Голландию, где он учился строить корабли. Вся свита «вымерла в заграницах» и только Меньшиков, возведенный в главные придворные, подтверждал подлинность Петра. Короче, есть такая гипотеза. Факт в том, что Петр привел сюда массу иностранцев и сделал их главными при дворе. В нашей Истории очень много спорного и много необъяснимых вопросов — страна с непредсказуемым прошлым.

Надо проводить генетическую экспертизу, но Власть не хочет. У нас вообще много вопросов к нашей истории, а Власть не желает вносить ясность и выносить правду на суд общественности. Нами долго правили немцы, и родство наших элит далеко корнями уходит именно в те края. Нас откровенно грабили долгие столетия, а мы еще удивляемся, как такое может быть, чтобы в такой богатой стране народ фактически нищенствовал, а все ключевые властные посты занимали люди не наши. Сошлись мы и в том, что Сталин был великим патриотом и политическим деятелем и оболган определенными кругами за то, что пытался разорвать порочный круг внешнего управления и вывоз ресурсов. В какое-то время у него это получилось, и мы быстро развивались и богатели. Но побороть до конца тех, кто нас захватил в революцию 17-го года, ему не удалось. Нас пытаются остановить и раздавить, и для этого были устроены 1-я и 2-я Мировые войны и Холодная война, а то, что происходит сейчас — это инструмент обогащения и передела Мира англосаксами. Печальный итог двухнедельных бесед на троих, причем на трезвую голову.

Мы шли уже через Рыбинку, проходя по осевой буй за буем — вокруг только тихая вода. Я сидел, прислонившись спиной к мачте, и думал, что Время неумолимо, оно без устали бежит, для кого-то вперед, а для кого-то назад, и подгоняет нас стрелками часов. Почему я всегда тороплюсь? Мне даже говорят — «торопыга» … Я не тороплюсь жить, я тороплюсь делать. Каждый человек должен многое пройти и испытать, познать и сделать, поднявшись выше среднего во многих ипостасях — надо и работу знать и любить, и хобби и увлечения иметь, и немало, и спортом заниматься, желательно с экстримом, и каждому в семье, и всем вместе. А в противном случае люди становятся тривиально примитивными, скучными и неинтересными, прогнозируемыми, как давно прочитанная книга. И вообще, пусть не обижаются на меня мужики и женщины — с позиций моего жизненного опыта, которого на троих хватит, могу сказать, что у каждого мужика должна быть небольшая мастерская со всеми инструментами, клеями, болтами, гайками, шурупами, прокладками, проводами, выключателями, тестером и паяльником, чтобы быстро что-то исправить или починить. А если кто-то только и делает, что через Инет мастера ищет и по любому поводу в автосервис ездит — с таким в разведку не пойдешь, а в осведомители годится. Ну а женщины умны от природы и сами знают, что у них в хозяйстве должно быть, чтобы всё функционировало.

Небольшое отступление

Не бойтесь стать рабом своих хобби и увлечений и того, что вы создали — это процессы творческие, развивающие и обогащающие вас. Всё, что вы сделаете, должно жить и работать, радовать вас, приносить удовольствие и давать почву для нового творчества. За всем надо следить и во всё вкладываться, или достигнутое растает, как вчерашний снег и останется только в воспоминаниях. Если что-то даётся с трудом, считайте, что это тренировка и закалка вас для будущих успехов. За всё надо платить — или вы делаете сами, вкладывая душу и получаете удовольствие от достигнутого, или платите кому-то и довольствуетесь тем, что вам подсовывают. Результаты своего труда радуют вдвойне. Надо работать, чтобы жить, а не жить, чтобы работать и покупать!

Боязнь получить привязанность и стать рабом чего-то это слабость, трусость, нежелание утруждаться, теряя «комфорт», и брать на себя ответственность. Вот сейчас многие женщины жалуются на мужиков, что они не хотят вступать в брак — они слабаки, они не хотят становиться рабом семьи и брать ответственность, оставаясь по сути своей детьми в коротких штанишках.

Помню своих родителей — они делали всё, в те времена возможное, для развития семьи с прицелом на будущее детей и внуков. Помните, там все было стабильно и «на всю оставшуюся жизнь» и еще чуть-чуть, а если повезет, то хватило оставить что-то существенное детям, а там и внукам. А теперь… Мир перевернулся. Даже немцы стали делать свои Мерседесы, БМВ и Ауди не на всю оставшуюся жизнь клиента, а лет на пять-семь, не более — на два срока гарантии. И так во всем. Ради чего мы живем? Чтобы изо дня в день что-то покупать и слушать дураков?

Задумайтесь — многие даже читать кроме СМС ничего не могут, только лайкать и ставить смайлики, и вы думаете, что это «продвинутость»? Нет, это примитив типа нашего тестирования ЕГЭ.

Человек живет, пока он востребован, нужен, чтобы что-то делать, создавать, придумывать и передавать это кому-то, помогая знаниями и опытом определять направления к правильной цели. Человеку очень надо, чтобы его любили и помнили, но еще больше ему надо самому любить и заботиться о ком-то, передать накопленную суть своей жизни потомкам в любом виде и остаться в их памяти. Если память о нашем прошлом и о наших предках у нас отнимут, нас не станет как этноса, как общества, как цивилизации, как людей.

Монотонность движения и мысли усыпили меня. В какой уже раз вижу я сон:

Я иду по морю на яхте. Солнечный тихий день. Ветерок наполняет паруса, и лодка, шелестя водой за кормой, идет к горизонту. Я дремлю на руле и мне снится, что кто-то — хрыч какой-то, сидя то ли на облаке, то ли на большом сливном бочке, начинает за цепочку выдергивать затычку из сливного отверстия на дне, вода устремляется в образовавшуюся воронку, и яхта начинает ускорять свой бег к водовороту воронки. Я кричу: заткни дыру, сука!

Теперь я понимаю сон: нас пытаются слить.

Однажды, в больнице, в нейрохирургии, я увидел гимнастку из нашей сборной, которой после перелома позвоночника сделали пять операций, и после каждой операции, с парализованными ногами и дикой болью, она училась ходить заново и победила и себя, и страх, и боль, и судьбу, обрела любовь и счастье, родила детей… А ведь никто уже не верил, что поднимется с кровати… Помню, как тренер, мужик в возрасте, плакал в коридоре и говорил: «Родители заложили в неё такой стержень, она должна справиться, но сама, ни я, ни врачи уже не поможем…».

И она справилась! И после этого я понял, что мы можем всё! Если объединимся, если пойдем все к одной цели и будем «один за всех и все за одного»! А сейчас мы каждый за себя. Объединить нас может только общая цель и новая Национальная идея — Идеология, а поднять с колен и диванов может только Правда. Пора назвать вещи и людей своими именами и всем воздать должное, невзирая на чины и звания.

И как жить в таких условиях? Этот вопрос задавали мне все, с кем мы касались тем политики и положения в стране. Такого, что пережили наши деды, отцы и мы за эти 100 лет с 1914 года — войну, революцию и гражданскую войну, репрессии и Великую Отечественную войну, Холодную войну и вот теперь переворот, названный перестройкой, не было ни в одной стране. Мне кажется, мы устояли, но находимся на самом краю пропасти, и очень многое зависит от нас, лично от каждого.

Тогда я не знал, что ответить ребятам на вопрос: как жить в этих условиях? А теперь могу словами одного человека, имени которого назвать не могу.

Встреча была необычная и для пришедших, и для самого этого Человека — кто-то организовал съемку этой встречи для истории, попросив Человека просто поделиться мыслями, суждениями, прогнозами… и возможно, просто дать этому Человеку пообщаться с людьми, выплеснуть энергию, уйти от решаемых задач, расслабиться и поделиться накопленным опытом.

Попытаюсь немного воспроизвести «разговор, вопросы, ответы…

…не ищите понимания и одобрения, счастья — это все внутри нас, просто делай, что должно…