Бесплатный фрагмент - С другой точки ощущения

Плейлист

Операция Пластилин — Дом на дереве

Eminem — Without me

Операция Пластилин — Ходить по небу

GOSHU — Зачем/Зачем 2

Ёлка — Около тебя

Oomph! — Die Schlinge

Виктория Дайнеко — Сотри его из memory

Шаг вперед 2: Улицы — Финальный танец

Eminem — Houdini

Операция Пластилин — Регги

Элджей & MORGENSHTERN — Cadillac

Quest Pistols Show — Революция

GOSHU — Танцы до утра

Пролог

Сколько себя помню, я всегда чем-нибудь болела. В садике я была нечастым гостем: ветрянка, ротавирус, грипп — увы — стали моими постоянными спутниками. Не уверена, что мы дружили, а вот боролись — постоянно. Иногда даже на выживание.

Практически всю начальную школу я просидела дома с ангиной. Ко второму классу у меня обнаружилась аллергия. Вроде на березу. Лечили-лечили — вылечили. Но аллергия так и не прошла. Кажется, она все же была не на березу.

Может быть, на мою карту болезни повлияло кислородное голодание. То самое, когда я долго не хотела появляться на свет. И, уж конечно, сама бы я до такого не додумалась, это предположили врачи, а родители согласились. Я не стала им мешать. Ужасно и тяжело было наблюдать за тем, как мои папа и мама каждый раз подрывались или, наоборот, замирали, когда у меня появлялся кашель или я чихала больше обычного. Вот тогда родители пробовали отгадать, во что же в этот раз выльется моя болезнь. Возили меня к докторам в другие города, клали в больницу на всякий случай, показывали экстрасенсам, впихивали витамины и невкусные смеси. И еще пытались накормить, потому что с самого рождения я весила катастрофически мало. Если бы не моя звучная фамилия — Василёк, думаю, так бы и прозвали — Пушинка Кристина Эдуардовна.

Как бы прискорбно не звучал рассказ о моем детстве, все же история пойдет далеко не об этом. И совсем не о том, как в восемь лет я садилась на свой зеленый велосипед «Аист» и ехала прочь к дереву на Тульской, взбиралась на него, подолгу сидела там и писала истории в своем красном блокнотике. Тогда это был большой секрет — уехать из дома, пока родители на работе, а бабушка затянула громкую трель дневного сна. Сейчас меня бы удивило то, как четко я возвращалась домой к ее пробуждению и делала вид, что все это время сидела в зале за мультиками. К слову, то дерево потом срубили, тем самым лишив меня секретной писательской базы.

А еще эта история точно не о том, как в средней школе я покупала себе после уроков чипсы и пыталась съесть всю пачку, спрятавшись за забором соседки тети Нади, чтобы никто не смог меня обнаружить. Такое уж дело, что, когда тебе что-то запрещают, этого хочется вдвойне. В списке запретов были не только чипсы, но и быстрый бег, мандарины и апельсины, лак для ногтей и ацетон, прогулка в сырость-слякоть-холод-жару, собаки… Видите ли, кто-то когда-то обнаружил у меня еще и маленький процент аллергии на шерсть собак! Но это не весь список, а лишь часть.

Думаю, к этой истории можно было бы приписать Арсения. Но все же наш поцелуй с ним в девятом классе тоже не является причиной, почему я бы хотела все рассказать. Мы просто сидели у меня дома, смотрели фильм и ели вишню. Вдруг подумали, что хотим встречаться. Поцелуй оказался слюнявым, кислым, да еще и с косточкой, которую я не успела выплюнуть… С того момента мы с Арсением решили, что лучше остаться друзьями. Нам просто не повезло — мы не влюбились друг в друга, хотя были знакомы с первого класса. Арсений иногда носил мой портфель до дома, а я иногда отдавала ему свой второй завтрак в школе, как вы могли подумать, те самые апельсины с мандаринами. А вообще он считался моим лучшим другом (ну уж после того несчастного поцелуя точно) и, пожалуй, единственным.

С девочками мое общение не заладилось изначально. Они любили платья и косметику, а я — детский джинсовый комбинезон с шортами и вечные царапины с корочками от лазания по деревьям; они играли в куклы и дочки-матери, а я вместе с Арсением практически каждый день открывала и закрывала игрушечный магазин под названием «ВасМарс». Отсюда можно догадаться, что фамилия Арсения начиналась на «Марс». Для меня она была сложная, послушайте только: Марстовратов. Поэтому я его называла Арсений, Арс или Марс.

Так о чем это я? Точно, подружек у меня не имелось. Наверное, ощутив себя в полной мере пацанкой, к пятнадцати годам я все же отрезала длинные русые волосы до плеч. К моему пацанскому образу добавились кеды и объемная серая кофта, которую летом я меняла на объемную майку.

Если говорить честно, то я сама избегала общения с одноклассницами. Мне казалось, что они занимаются ерундой и их пустяковые проблемы можно решить на раз-два. Будто эти девчонки все выдумывают, и на самом-то деле у них нет никаких сложностей. С их фигурами и длинными ресницами можно было очаровать кого угодно, даже того же самого Арсения, который после нашего поцелуя все-таки предпринял попытку встречаться с другой одноклассницей. Я не ревновала, Арс действительно был самым симпатичным мальчиком в нашей школе, и добиться его расположения считалось выигрышным делом. Поэтому многие девочки завидовали мне. Мне, которая могла так запросто подойти к Марсу и дать дружеского пинка. Мне, которая частенько прогуливалась в его компании домой после школы. И мне, с которой он по-прежнему обожал смотреть фильмы по телевизору с чем-нибудь вкусненьким.

К счастью или нет, но в моей жизни появилось нечто такое, что решительно повлияло на мою точку зрения относительно девочек, мальчиков, да и людей в целом. Я узнала о них намного больше. Гораздо больше. Уверена, узнай я о таком чуть раньше, точно бы перестала так рьяно нарушать родительский список запретов…

Итак, все-таки эта история про мои первые шажки в писательстве и карьере журналистки; про родительскую тревогу и трепетную любовь к своему ребенку; про поцелуи и первые внезапные отношения; про кофейню «ВасМарс», силу дружбы и обещания.

Глава 1. Арсу восемнадцать

Арс знал, что я терпеть не могла шумные компании. Но это знание нисколько не помешало ему отметить свое восемнадцатилетие в «ВасМарсе», пригласив почти весь бывший одиннадцатый «А». Почему почти? Потому что оставшиеся свободные места были подготовлены для друзей Марса со двора.

Как я уже говорила, кофейня «ВасМарс» была когда-то всего лишь игрушечным магазинчиком, где мы с Арсением играли в продавца-покупателя. Волшебное место, где можно было отхватить редкий фантик от конфеты всего за три зеленых листа! Коробочка от сока, пустая бутылка лимонада, колесо от какой-то старой машинки, ручки и карандаши, потрепанные детские книжки — это лишь часть того, что продавалось в нашем магазинчике. Но больше всего мне нравилась мамина прихватка в клеточку, напоминавшая лоскутное одеяло для кукол или красивый носовой платок. В общем-то, нечасто Арсу удавалось выкупить эту драгоценность даже за десять зеленых листов. Сдавалась я только тогда, когда он приносил огромные листья от лопухов на высокой ножке. Разумеется, в конце игры я втайне от мамы возвращала прихватку на кухню.

В то время пока я, широко распахнув глаза, заходила в магазинчик, Арсений мечтательно смотрел в никуда, будто внутрь вселенной. Он видел себя управляющим. Но не магазина, а кафе. Сдается мне, он с самого начала — с первого класса — промывал своему отцу мозги о предпринимательстве. Иначе как бы Марс-старший назвал свою кофейню «ВасМарс»? Ее построили в 2006 году, как раз таки на том самом месте, где раньше стояло мое дерево — на Тульской, 150.

Сначала я сильно обижалась, не разговаривала с Арсом несколько дней, но, когда все же взглянула на эту постройку, поменяла свое решение. Кофейня «ВасМарс» напоминала детский шалашик, сделанный из дерева, как будто бы без гвоздей. Но если присмотреться, то можно было увидеть торчащие шляпки. Бруски выпирали в разные стороны, словно это несколько неровных башен «Дженга», которые вот-вот упадут, если вытащить хотя бы одну рейку. Полы тоже были деревянными, но выкрашенными в черный цвет. На крыше лежал обычный серый шифер, как у многих домиков с моей улицы. По вечерам внутри кофейни загорались лампочки. Они излучали теплый свет, нависая над каждым столиком. Точно это были отдельные островки со своими собственными аборигенами и их порядками.

Посетители обожали «ВасМарс», как и я — за возможность перекусить, но все же больше за уютную обстановку. Когда можно забиться в дальний угол, занять маленький островок и снова оказаться на территории своей писательской базы, как в детстве. Другие, полагаю, любили ютиться у окон, смотреть на прохожих и зеленые насаждения рядом. Мама Арса высаживала цветастые клумбы постоянно. Так, розовые нарциссы заменяли фиолетовые крокусы; в мае она отдавала свое предпочтение бархатцам; в июне из окон пестрели клематисы и чайная роза; лишь раз за все время я видела здесь дельфиниумы. И это было волшебно! Весь периметр кофейни тогда окрасился в ярко-голубой цвет. Проблема была только в значительном росте этих цветов. Они молниеносно вытягивались к небу и вырастали до окон, почти наполовину, что совсем не впечатлило отца Арса. Верно будет сказать, что это он попросил быстренько выкорчевать «голубые пальмы» из клумб.

Сейчас во всю набирали цвет эхинацеи — большие ромашки с припухшей, колючей серединкой. Да и вообще к 2011 году мало что изменилось в кофейне. Отец Арсения по-прежнему считался отличным владельцем и управляющим заведения, ему даже вручили грамоту «За самое уютное место в Калуге». Он с любовью поддерживал атмосферу своей постройки, иногда заменяя перегоревшие лампочки, подкрашивая стены, списывая сломанные коричневые стулья, принимая и увольняя официантов и работников кухни. Однако один сотрудник числился здесь с самого открытия и работал до сих пор. Арсений.

Арс уже на протяжении пяти лет ждал, когда же отец передаст ему должность управляющего. Марсу-младшему казалось, что его наступившее восемнадцатилетие является отличным поводом для того, чтобы взгромоздиться на карьерную ступеньку повыше. Из официанта сразу в управляющие. Именно поэтому Арс сегодня слишком взволнованно и суетливо носился по кофейне. Он играл две роли: восторженного именинника и услужливого официанта. А я не могла скрыть своей насмешливой улыбки. Время от времени поглядывала на летающего по залу друга, потягивала молочный коктейль из длинного стеклянного бокала и делала заметки в тетради.

— Чего ты там все пишешь? — проносясь мимо, раздраженно спросил Арс. — Помогла бы хоть.

— Я и помогаю. Напишу статейку о величайшем празднике в «ВасМарс» в честь сына владельца кофейни. Кстати, надо сделать парочку фотографий. Попозируешь мне?

— Это запросто!

Арсений любил внимание. Он сразу выпрямился, приподнял острый подбородок, поправил густые каштановые волосы и еле заметно улыбнулся. Вроде как он не хотел улыбаться, но для фото — уж ладно. Я достала фотоаппарат и собиралась сделать снимок, тогда Арс опомнился и отставил поднос с напитками на стол.

— Это на снимке ни к чему, — прокомментировал он.

— Да брось, все знают, что ты официант, — хмыкнула я.

— Надеюсь, сегодня это изменится.

— Мечтай. И поменьше болтай. Ты получился с открытым ртом!

— Арсений! — позвал Марс-старший.

Арсений тут же рванул с места. Он также забыл про поднос, в два счета оказался рядом с отцом. А я осталась сидеть на месте, листая получившиеся фотографии.

«Да-а, местной редакции будет нечего предложить. Либо Арсения с открытым ртом, либо ускользающего из кадра Арса-Флэша», — подумала я.

Я уже полгода работала внештатным журналистом. Писала статейки, брала интервью у важных личностей нашего городка, участвовала в разных мероприятиях. Короче говоря, делала все, что и обычный журналист, только в самом штате не числилась. Как мне объяснили, это выгодно — не платить сотруднику месячную зарплату за целую ставку или полставки, а выдавать разве что вознаграждение за проделанную работу. К слову, получала я немного. Да и работала тоже мало: репетиторы, последний звонок, экзамены, вальс. Особенно вальс. Он уничтожил во мне подобие грациозности и женственности. Пока мои одноклассницы легко кружились в танце, я виновато отдавливала ноги Арсению. Он терпел, почти не кривил лицо от впивавшихся в его пальцы мысков моих туфель, которые заставила меня обуть бабушка. «Выпускной бывает раз в жизни!» — говорила она. А я хотела верить, что такой провальный вальс тоже бывает раз жизни.

Арс вернулся слишком быстро. Поникший и задумчивый. Все его праздничное настроение испарилось. Синие глаза выражали беспроглядную тоску и ни капельки надежды. Я любила его глаза, они всегда говорили больше, чем сам Арсений. Хотя во всем его виде можно было заметить гнетущее разочарование. То, как он упал на стул и безвольно уставился в окно, говорило о неудачном разговоре с отцом.

Я тут же подсела к нему. Совсем не хотелось хитрить, но из печального Арса и слова нельзя вытянуть! Это как во время нашего марш-броска по Калуге, когда мы решили весь день ходить по кафешкам и пробовать кофе, чтобы узнать, где подают самый лучший. Лишь к концу путешествия Арс признался, что натер ногу до крови. Видите ли, не хотел меня расстраивать и омрачать своей мозолью нашу задумку.

— Ты как? — спросила я.

— Вась, не надо, только не…

В тот момент я уже коснулась его руки и была далеко от тихого «Вась, не надо». Там, где я оказалась, время шло иначе. Оно могло тянуться до бесконечности, когда в реальности прошло бы не больше секунды. Арсений стоял на берегу Оки и с силой бросал в реку камни. То, что я видела сейчас, происходило в сознании самого Арсения. Именинник не желал поворачиваться ко мне лицом, поэтому пришлось пялиться в его каштановый затылок.

— Ты поговорил с отцом? — начала я, осторожно приближаясь к метателю гальки.

— Поговорил. И знаешь, что он сказал? Что я получу должность управляющего, если поступлю на физмат!

— Ну и чего переживать? Ты хорошо сдал экзамены, скоро появятся списки, я уверена, ты прошел.

Мою загоревшую на солнце кожу обдувал ветер, прохладный, как и все краски этого берега. Небо потихоньку заволакивало тучами, высокие камыши приклонялись к земле при каждом мощном порыве. Песок на берегу казался ледяным и серым, застывшим, как фигурка из мрамора, ноги нисколько не проваливались и почти не оставляли следов.

Я подошла на самое близкое расстояние. Арсений прекратил кидать камни и взял меня за руку. Крепко-крепко. В реальной жизни он так никогда не делал. Арс стеснялся своей эмоциональности и — совсем немножко — нашей дружбы, но продолжал любить меня как сестру. Место, где мы находились сейчас, убирало оковы, здесь не нужно было сдерживаться или натягивать лживые улыбки. Все маски и социальные роли оставались далеко за пределами сознания и не могли пробраться внутрь.

— Я не подавал документы на физмат, понимаешь? — признался Арс, усевшись прямо на песок и потянув меня за собой.

— Как не подавал? Я же помню, ты говорил, что подал! — удивилась я, чуть позже поняв, что выбрала не ту интонацию для разговора. Повышенным тоном я наверняка делала Арсу больнее. Мой голос тут же смягчился. — Хорошо. Дай угадаю, ты подал документы на?..

— На хореографический, — резко сказал он.

— Вот это контраст! Погоди, сколько ты экзаменов сдавал?

— Семь.

Я подскочила и покрылась мурашками от услышанного. Или от разыгравшейся бури перед дождем. Я, конечно, нисколько не сомневалась в сообразительности Арсения, но сдавать лишние экзамены только для того, чтобы порадовать отца — это выглядело глупо. Еще более глупым казалось то, что Арс не подал документы сразу на две специальности — можно было получить сразу два высших образования.

— Я не хочу больше ему врать, — проговорил Арсений, будто услышал мои размышления. — Я стоял с документами в руках и метался, что же выбрать. Дорогу, которую желает для меня отец или собственный путь. Ты же знаешь, я люблю танцы.

— Даже тот вальс? — невольно усмехнулась я, окинув взглядом ноги Арса.

— Даже тот вальс. Потом обязательно научу тебя его танцевать, — нахмурился сквозь улыбку он, словно почувствовав былую боль в ступнях. — Баллы у меня хорошие, творческий конкурс я уже прошел. Крис, я скажу ему.

— Когда?

Арс потупился. Раскрыл свою ладонь и отчего-то уставился на мою: маленькую, бледную, с шершавой кожей на тыльной стороне. Будь он моим отцом, точно бы предложил крем для рук. Но Марс намного легче и проще смотрел моим болезням в глаза. Он посмеивался над тем, как тщательно я изучаю состав продуктов на этикетках, шутил, что во время приготовления паштета ни одна корова не пострадала. Или выхватывал коробочку с запрещенной родителями едой у меня из рук и бросал в корзину, разрешая мне это купить. Наверное, этого мне и не хватало в жизни: немного легкости и свободы со стороны.

— Когда будут списки, — все же ответил Арс.

— Хорошо. Точно скажешь? Мне не нужно лезть к тебе в голову и каждый день напоминать об этом? — уточнила я.

— О-о-о! Кареглазое такси, притормози! Я благодарен тебе, что ты здесь, но злоупотреблять моим гостеприимством не стоит.

Я по-дружески пихнула Арса локтем в живот и засмеялась. Он широко улыбнулся мне в ответ. Разумеется, как только мы снова окажемся в кофейне, он забудет этот разговор. У него останется только принятое им решение. Оттого он часто пел для меня строчки про кареглазое такси. Я будто бы подвозила его из пункта «Проблема всей его жизни» в пункт «Выход из ситуации», а после — скрывалась, растворялась на перепутье дорог.

То же самое произошло и сегодня. Я медленно убрала пальцы с руки Арса, и механизм реальности запустился. Берег с накрапывающим дождем исчез, а кофейня и сидящий перед окном Арсений тут же оказались рядом, в той же декорации, какой я ее оставила до погружения в сознание своего друга. Арс встряхнул головой. Обычно это погружение ощущалось другими как «что-то я засмотрелся куда-то», но не более того. Он кинул на меня пронзительный взгляд, а затем прищурился.

— Было, да? — догадался Арс.

— Самую малость, — виновато улыбнулась я, отмахиваясь.

Арс пожал плечами и направился к двери, чтобы встретить гостей. Но я-то заметила, как изменилась походка Арсения: она стала легче, будто что-то тягостное наконец отпустило его, больше не прижимало к земле. Арсений выпрямился и шел вразвалочку, напевая себе под нос. Во всем его виде было что-то радостное и светящееся. Арс наверняка больше не думал об экзаменах и списках, о том, что ему предстоит сказать отцу правду. Я сняла с него эту необходимость на сегодня. И была счастлива.

Арсений, растянув губы в улыбке, принимал гостей, смеялся и шутил, хлопал по плечу бывших одноклассников, обнимал девчонок, не стесняясь взяться ладонью чуть ниже дозволенного. Приглашал их за стол. Разумеется, он обещал сесть рядом со мной, чтобы я не чувствовала себя одинокой. Но не успел. Меня окружили со всех сторон веселые голоса и чужие тела. Лица — многочисленные, но одинаковые. Все они выражали только одно — напускную радость. И это было правильно. Если бы человек сидел за столом с кислой миной на лице, его бы никто не понял. Праздник же.

Не каждый день исполняется восемнадцать лет. Особенному популярному мальчику, перецеловавшемуся почти со всеми девочками из одиннадцатых и десятых классов, но так и не нашедшему пока ту самую. Парню, который вырос, но все еще боялся осуждения отца. Будущему то ли хореографу, то ли управляющему.

Я все-таки посмотрела на отца Марса. Он сидел чуть поодаль, в темноте. Избегал света лампочек, свисавших с потолка, словно вампир солнечных лучей. Со стороны можно было подумать, что он недоволен. Но побывав много раз в родительском сознании, я с уверенностью могла сказать, что он был честным в этот момент. Испытывал те самые чувства, которые вызывает у отца взрослеющий ребенок: минувшие годы детства Арсения, гордость и страх за него в будущем. И так по кругу. Именно эта искренность была настоящей любовью, неподкупной, Марса-старшего к Марсу-младшему. И мне нравились эти чувства куда больше, чем игривые мордашки гостей за столом.

Вскоре мама Арсения вынесла торт, и я заулыбалась.

— С днем рождения! — мама Арса поставила торт на стол, поцеловала сына в щеку и прошла быстрым шагом до столика своего мужа. Самую главную роль этого вечера она выполнила. Дело оставалось за малым: дождаться, когда молодежь вдоволь наорется и наестся; разложить нетронутую еду по контейнерам; прибраться и закрыть «ВасМарс» до завтра.

Моя задача заключалась в другом — все-таки попробовать притронуться к этому красному и бисквитному красавцу, наверняка невозможно вкусному, возвышавшемуся над столом. Съесть от именинного тортика хотя бы крошечку и постараться не умереть… от маминых визгов. Потом, когда вернусь домой. Да, мне уже исполнилось восемнадцать, но мою гипоаллергенную диету никто не отменял.

— Первый кусочек для Ва-асеньки! — растянул мое прозвище в улыбке Арсений и передал тарелочку с тортом.

И что же тут можно сделать, когда мечта идет прямо тебе в руки? Мой ответ: «Съесть!» И только. Как и обещала, всего крошечку.

Глава 2. Подаренная на голову

Первый раз я переместилась в сознание другого человека в шестнадцать лет. Это было жутко. Я запомнила.

В этот день я сидела за третьей партой во втором ряду. Подходил к концу урок литературы, еще чуть-чуть — и я осталась бы незамеченной. Не спросили, какая удача! Я едва ли понимала, почему настолько важно знать наизусть стихотворение Фета.

Одноклассники на задних рядах гоготали в нетерпении. Им хотелось закончить эту эпопею и как можно быстрее улизнуть в спортзал. Для кого-то физкультура была спасением, для меня же, как думала мама, этот предмет мог добавить только лишние строчки в карточке болезни. И без того худая, бледная, маленькая и невзрачная, я не должна была носиться в спортзале как ужаленная. В отличие от лиц других детей, моя кожа на щеках после физической активности еще больше белела, а не краснела. После десятиминутного кросса я походила на чистое полотно, полностью сливавшееся с белой футболкой. И тогда моим русым волосам ничего не оставалось кроме того, чтобы поймать весь фокус на себя. Наконец-то отвлечь весь мир от моей болезненной (для завистливых — модельной) худобы и посмотреть на мое русое, местами вьющееся каре. Иногда мне и самой оно нравилось. Когда я чего-то стеснялась, то убирала несколько темных прядей за ухо и становилась «милашкой». Слова Арсения. Возможно, оттого я делала это чаще.

— Кристина, к доске! — сквозь стену размышлений я еле расслышала голос учительницы. И была крайне возмущена такому повороту. Даже попыталась избежать такой участи:

— Но скоро звонок, — заметила я.

— Ничего, успеешь. Давай!

В этот момент я медленно поднялась над партой и заправила волосы за ухо, чтобы стать милашкой. И чтобы потянуть время. Одноклассница, рассказывающая стих у доски до меня, все еще стояла рядом с учительницей. Они что-то обсуждали между собой, то и дело указывая пальцами в учебник. Верка была отличницей, не удивлюсь, если ей и правда интересно обсудить творчество Фета с дотошным педагогом. Что она и делала. Учительница по литературе в восхищении жестикулировала и оживленно рассказывала Верочке свою точку зрения, точнее, вдавливала мнение в школьницу, потому что оно было поистине верным.

Я почти дошла до доски, еще раз окинула взглядом весь класс. Они смотрели на меня — мальчишки и девчонки десятого «А». Арс, получивший записку от одноклассницы, пытался читать письмо и одновременно поддерживать меня своим взглядом. Он отчетливо подмигивал, стараясь сказать, что ничего страшного не произошло. Это всего лишь литература. Не больше.

«Ага! — ответила бы ему я. — Сам на прошлой неделе тройку схлопотал! Нечего тут подмигивать!»

Встав у доски, я сделала глубокий вдох, будто бы готовилась разразиться тирадой. Пулеметным образом выпустить все, что помнила, и убежать за парту, так сказать, в укрытие. И если бы Верочка была аккуратнее; если бы я была в узких брюках, а не в юбке; если бы между рядами оказалось чуть больше места… меня бы все равно ничего не спасло. Случилось бы позже.

Наверное, Вера стала моим подарком. Ведь мог попасться кто угодно! Мальчишка-сирота из шестого «Б», пробегавший мимо на большой переменке; женщина в столовой, стоявшая на раздаче; одноклассник-задира, которому вроде бы как все можно; или даже директор школы. В итоге-то они мне все попались, но потом. Уже после Веры. Так что — да, она была моим подарком и тренировкой перед другими, кто встречался на моем пути.

Вера развернулась, чтобы уйти на свое место. Ее правый кулак моментально впутался в мою черную юбку. Я резко потянулась руками к месту катастрофы, чтобы опустить ткань и прикрыть свои оголившиеся коленки от чужих взглядов. Кто-то даже присвистнул. И это последнее, что я услышала перед погружением. Мои и Верины ладони соприкоснулись, я сразу же метнула взгляд своих карих глаза на нее. И мы растворились. Как оказалось, это я растворилась — в ее сознании.

Моя одноклассница сидела в коридоре на жестком одиноком стуле. В ее зеленых глазах отражалась бегущая секундная стрелка часов, висевших на желтой стене напротив. Здесь никого не было, кроме нас. Хотя отдаленно я слышала гул, кто-то кричал и плакал, кто-то раздавал команды за стенами. Или мы были призраками здесь и никого не могли увидеть. Я боялась пошевелиться, не в силах осознать, что же произошло на самом деле. Только что я стояла у доски, и вот вам, пожалуйста, теперь находилась в каком-то коридоре. Незнакомом, мрачном, тянущимся из ниоткуда в никуда. Длинном и мерзком, как змея.

«Прав был папа, нужно почаще выходить между уроками на свежий воздух», — пыталась здраво размышлять я.

Я часто жмурилась, закрывала и открывала глаза, нетерпеливо терла их руками, желая смахнуть галлюцинацию, убрать пугающую картинку, представшую передо мной. Она же, напротив, становилась только ярче, приобретала откуда-то взявшиеся детали. Например, рядом со стулом, на котором сидела Вера, появилась ржавая кушетка, а на потолке обнаружились продолговатые люстры с тусклым светом. Под ногами я разглядела старый грязный кафель, выложенный наискосок большими ромбами, как в…

— Вера, что случилось? Мы в больнице? — подала голос я.

— Да, — коротко ответила одноклассница.

На нее было невыносимо смотреть. Глаза казались стеклянными, Вера только и делала, что поглядывала на часы и отсчитывала время. Она неподвижно сидела на стуле, сгорбившись, скрючившись, поджав ноги к груди, точно от холода. Я почувствовала мерзкий сквозняк, он и был переносчиком тех безликих голосов. Они проходились по коридору до нас и обратно, поглощая своими воплями все пространство, какое было отведено нам с Верой.

Я сделала шаг. В голове пронеслись мысли о смерти. Но с чего бы вдруг? Я всего лишь собиралась ответить домашнее задание по литературе, неужели от этого можно умереть?

«Конечно, по статистике каждая пятая школьница умирает, декламируя стихи Фета. Не зря же его творчество — олицетворение красоты. Ради этого можно и жизнь отдать».

Я редко теряла саркастический настрой. Позитивным назвать его было сложно, но и пессимистическим тоже считать нельзя. Другое дело — моя одноклассница. Вера все глубже погружалась в себя. Маленькими шажками я подбиралась к ее стулу. И чем ближе подходила, тем громче становился ее шепот. Нет, то был не сквозняк. Все голоса, которые я слышала до этого, принадлежали Вере. Только ее губы не шевелились. Любой зритель ужастиков сказал бы мне тогда: «Не подходи к ней, не подходи! Ты что, глупая?» Но я подходила. По коридору продолжали гулять голоса Веры. Она кричала. Она плакала. Она читала стихотворение. Она указывала кому-то, что нужно делать. Но при этом оставалась почти неподвижной. Будто я слышала Верины мысли, проносившиеся в голове.

— Вера, что случилось? — повторила я, подойдя к хлипкому стулу и опустившись на корточки перед одноклассницей.

— Мне страшно. Я боюсь, — призналась она, наконец-то зашевелив губами, а не голосами извне. Вера посмотрела на меня и поменялась в лице, словно пришла в себя. — Ты случайно не помнишь, что там после: тоскливый сон прервать единым звуком, упиться вдруг неведомым, родным?..

— Дать жизни вздох, дать сладость тайным мукам, чужое вмиг почувствовать своим… — молниеносно продолжила я, даже не успев подумать, о чем меня спросила Вера.

Она с благодарностью кивнула и проговорила четверостишие заново. Я не видела смысла повторять по сто раз давно заученный текст. Вера знала все и всегда. Все учила, все понимала. И то, чем она занималась сейчас, было похоже скорее на необычную молитву, чем на простое повторение материала.

— Зачем? Ты и так знаешь слова! Что мы здесь делаем? Вер, ты помнишь, как мы сюда попали? — начала нервничать я.

— Мы в больнице, ждем моего папу.

— Твоего папу? А зачем мы его ждем?

— Ему надо поправиться, — пожала плечами Вера. — Ему же делают операцию, надо дождаться, что все пройдет хорошо. Надо только подождать. Чуть-чуть. Всего несколько часов. Надо…

— Ясно, — пришлось остановить ее, иначе бы Вера захлебнулась слезами в своем «надо».

Ее всхлипы и слезы хлынули наружу. Они оглушили меня, обратили в бездействие. Я сидела на корточках перед Верой и не понимала, как это случилось. Тот разлом в памяти между уроком литературы и этим местом.

«Как. Мы. Сюда. Попали?!» — этот вопрос не умещался в моей голове. Он терзал меня даже больше, чем слезы Веры. Хотя рыдала она довольно громко, иногда переходя на визг или подхватывая низкие ноты. Я еле сдержалась, чтобы не отпрянуть от нее. Мое сердце сжалось. Сначала от негодования, потом от страха, под конец я совсем растерялась. С одной стороны, я понимала, что должна успокоить ревущую одноклассницу; а с другой, хотела выбраться из этого дикого и по-настоящему пугающего места.

— Хочешь музыку послушать? — внезапно спросила я.

Странное предложение, но почему-то оно показалось мне правильным. Я поднялась с колен и запихала руки в большой карман серой толстовки. На мою удачу, наушники и плеер перенеслись сюда вместе со мной. Хотя, конечно, лучше бы это был телефон. Если мы с Верой и правда очутились в престранном месте навсегда, неплохо было бы предупредить об этом родителей… Стоп, ну об этом я совсем не хотела думать. Лишь от одного слова на букву «р» я вздрагивала, потому что любила их слишком сильно, моих «р».

Вера тупо уставилась на черную коробочку в моих руках. Больше ее разрешение мне не требовалось: то, что она перестала плакать — уже считалось небольшой победой. Кроме того, я бессовестно взгромоздилось рядом с Верой на стул, слегка подвинув ее в сторону. Она чуть не слетела на кафель, обиженная и оскорбленная моей невежественной натурой.

— Да ладно тебе, музыка успокаивает! Посидим, послушаем, может, вернемся в класс, — с этими словами я запихала наушник в ее левое ухо и включила песню.

Запела Нюша. Пока играла эта песня, я искала другую, выбирая взглядом ту, что попроще. Вряд ли бы Вера оказалась в восторге от Эминема, которого я слушала круглые сутки. Мы с Арсом слушали. Только он слушал потому, что все пацаны его слушали, а для меня Маршалл был кем-то вроде кумира. Белобрысый рэпер занимал, пожалуй, одну треть стен в моей комнате. Ради него я скупала всевозможные журналы и, не жалея других страниц, вырывала с корнем плакаты с его прекрасным изображением. Мама кривилась каждый раз, когда заходила ко мне в комнату. Папа не понимал моего увлечения взрослым мужчиной, который начитывает текст в микрофон «со скоростью света», однако пожимал плечами и уходил к себе. Зато Арс знатно крутился на спине под его речитатив, ловко пританцовывал, кайфуя от быстрого темпа и скорой смены ритма.

После Нюши, Ёлки и Димы Билана я растерялась. В какой-то момент плеер перекочевал в руки Веры, и она с интересом стала рассматривать мой список песен. Одноклассница тыкала то на одну композицию, то на другую. В ушах пели и затухали голоса, я растягивалась в сдержанной улыбке, но не мешала Вере мучить плеер. Ее это успокаивало, мне — практически не мешало. Я как будто бы наблюдала со стороны. Сидя на одном стуле с одноклассницей, я точно знакомилась с ней заново. Вот она, эта Вера, — зубрилка, отличница, у которой все хорошо. Но хорошо ли? Почему-то мы не попали после урока в ее роскошный двухэтажный дом, не расположились в уютной кафешке за круглыми столиками, не угодили в парк культуры на аттракционы. Нет. Мы прибыли в больничный коридор ожидания. Потому что за шестнадцатилетней зубрилкой с зелеными глазами скрывалась маленькая девочка, переживавшая за своего отца. Я впервые видела Веру отвлеченной от уроков, слушавшей попсовую музыку в моих старых наушниках. И в чем-то Вера выглядела даже счастливее, чем обычно.

А что, если она всегда зубрила для отвлечения? Меня подмывало спросить об этом, но я боялась, что в ответ получу только новую порцию слез. Вера мелодично покачивалась под музыку, прикрыв глаза и тихонько подпевая голосу из наушника.

— Не думала, что ты такая, — громковато произнесла Вера, не отвлекаясь от песни.

— Какая?

— Понимающая, — ответила она и даже улыбнулась мне. — Все время сидишь и молчишь в школе. Строишь из себя не пойми кого.

Я хмыкнула, не зная, что сказать. Вроде бы я никого и не строила из себя, но со стороны, наверное, было виднее.

— Ты тоже ничего. Я-то думала, ты только зубрить умеешь.

— Я и хочу, чтобы все так думали. Мой папа сильно болеет, пережил уже не одну операцию. Мама постоянно с ним в больнице, а я… должна учиться. Не могу себе позволить быть слабой. Я должна показать маме, что выстою, справлюсь. Что на меня можно рассчитывать, — призналась Вера.

Да что это за место такое? Вера не только слушала мою музыку в наушнике, но еще и разговаривала на откровенные темы. Меня будоражило от происходящего. Я путалась в словах, натыкаясь на огромную пропасть между нами. В моей семье самым слабым человеком и частым гостем больниц была только я. Но я не переживала о своих здоровье и судьбе, относилась к этому повседневно. Ну есть оно — и есть. А когда болеешь не ты, а кто-то из твоих родных… Каково это? Я задумалась.

Внезапно в коридоре появился яркий свет. Тот самый, будто в конце тоннеля. И он с немалой скоростью поглощал собой темноту. Я истерично стала расталкивать Веру, чтобы она тоже взглянула на это устрашающее действо. Но одноклассница продолжала сидеть с прикрытыми глазами и покачиваться под «Самба белого мотылька». У меня дрожали руки. Спокойствие Веры удивляло.

— Нужно бежать! — говорила я.

— Спасибо, что побыла со мной. Приходи иногда, здесь бывает очень одиноко. А так хотя бы музыку вместе послушаем… — эхом пронеслось в моей голове. И свет поглотил коридор, полностью заполнив собой все пространство.

Я вернулась в класс. Стояла у доски, когда Вера все же сумела выпутать свою руку из моей юбки. Мимолетный взгляд, и больше ничего. В то время как у меня разыгралась целая истерика. На глаза навернулись крупные слезы, губы задрожали в изумлении. Вера спокойно прошла до своей парты и уселась на стул. Я не посмела проследовать за ней, и раскрыть рот у меня не получилось. Только пялилась на нее и прокручивала в голове немые вопросы.

— Василёк! — попыталась вывести меня из ступора учительница. — Будем отвечать или нет?!

— Или нет, — захихикал весь класс. Почти весь. Кроме Арса и Веры.

Арс понятно почему не заржал. А вот Вера… Намного позже пришло осознание, что мое погружение все же накладывает невидимый отпечаток. Человек не помнит, что происходило там, но начинает испытывать ко мне теплые чувства. Доверие. Я вызвала у Веры доверие в тот день. И когда после уроков спросила, как чувствует себя ее отец, — она ответила, что хорошо. Операция прошла успешно.

Глава 3. Про ту самую большую силу, с которой приходит большая ответственность

Знаете, в чем разница между реальностью и фильмами? В фильмах главный герой почти сразу превозмогает себя, жертвует собой ради благополучия других, кайфует от сложившейся ситуации. Бывает, конечно, что режиссеры дают «сверхлюдям» немного помучиться в неопределенности — чтобы ты съел как можно больше попкорна, сочувствуя бедолаге, и пошел за добавкой, — но это все равно не дотягивает до реальности.

В реальности я растерялась. Испугалась. Убежала как последняя трусиха! До меня молниеносно дошло, что не следует распускать руки и трогать ими людей. Первые месяцы это всегда заканчивалось одинаково: я погружалась в другой мир.

Телепат? Чтец мыслей? Экстрасенс? Кем я была? От ужаса у меня тряслись коленки. Помню, как вбежала в свою комнату и спряталась за кровать. Сидела там и рыдала. Мне совсем не хотелось знать про болезнь отца Веры; уж тем более я не была в восторге оттого, что у нашей классной имелся любовник, из-за которого она всегда так нервно озиралась по сторонам. И про соседку тетю Надю я тоже никоим образом не желала узнать побольше. Однако она сама протянула мне злосчастный пакетик с вафлями и печеньем со словами «помяни мою матушку». Следующие полчаса или час мы провели в старческой квартирке, где нестерпимо пахло «Корвалолом» и нескончаемым потоком лился водопад слез из глаз тетушки Нади.

Когда я просила у всевышнего подарить мне дополнительные часы в сутках, я совсем не то имела в виду. «Сеанс» мог продолжаться достаточно долгое время. Пока человек, в сознании которого я пребывала, вдоволь не наплачется, не наговорится о наболевшем — у меня не было возможности улизнуть. Но благо что это никак не влияло на реальное время. Мы не застывали в момент погружения, иначе бы окружающие это заметили, и у них появились бы вопросы. Ничего такого. Либо другие люди оставались настолько равнодушны друг к другу, либо все же мой телепорт в сознание работал со знанием дела.

Разумеется, первым и единственным об этом узнал Арсений. Далеко не сразу. Я долго просидела за своей кроватью, жалобно обнимая коленки, надеясь таким образом избежать последующих погружений. Но мне нужно было ходить в школу. И я ходила. Только представьте девочку, без того дико странную, которая шарахается от каждого прохожего. Моя новая фобия не позволяла приближаться к людям ближе, чем на расстояние вытянутой руки. Успеть к доске я больше не стремилась. Дожидалась, когда одноклассник пройдет по ряду и сядет на место, только потом выдвигалась в сторону учителя. Новые обстоятельства никак не могли укрыться от внимательного взгляда Арса. Он просто поймал меня после уроков и нагло стащил рюкзак со спины. Под мои дикие вопли он догнал меня и схватил за предплечье.

— Что за социофобия? — поинтересовался он.

— Уйди! Уйди! Пусти! — пыталась вырваться я.

— Вась, ты чего?

Я чуть ли не дралась с лучшим другом, лишь бы он меня отпустил. Мне совсем не хотелось лезть к нему в голову и читать его мысли. В первую очередь из-за самой атмосферы: погружение обязательно обволакивало меня во что-то тяжелое и мрачное. Будь то больничный коридор, вонючая квартира, лесная топь, погреб или даже обрыв на вершине горы, где резко стискивает ребра от нехватки воздуха. До меня также дошло, что приходящая атмосфера полностью отражает настроение человека, в которого я погружаюсь. И тот факт, что я не могу контролировать картинки, — убивал. Вернее, доводил мое сознание до изнеможения.

К счастью, у Арса никогда не было страшных картинок. Так, мелкие недоразумения, из которых он пытался инсценировать «проблему всей его жизни». Наверное, поэтому Арс до сих пор оставался моим лучшим другом. Как бы это странно ни звучало, но в него было не страшно погружаться. В его сознании не предвиделось больничных палат и кладбищ с крестами, сожженных дотла домов и бесконечных лесных лабиринтов. Он слыл позитивным человеком с легким характером. Может быть, именно это повлияло на то, что Арс сразу же мне поверил.

— Ничего себе! Как ты узнала? Я же реально об этом думал! — вскрикнул от восторга Арс, когда мы сидели на пороге моего дома, и я, провалившись в его голову, после все ему рассказала. — Ну? Стоит мне все-таки сбросить вес?

Предупреждала же, что проблемы Арса в основном надуманные. Этот дурачок искренне переживал из-за лишней парочки килограммов своего поджарого спортивного тела. Видно думал, что ему не удастся пройти хореографический отбор. Арс видел себя утонченным и красивым среди таких же ребят, танцующих брейк-данс. И, наверное, совсем не нужно говорить о том, что его любимыми фильмами были «Шаг вперед», «Шаг вперед 2: Улицы» и, по-моему, «Грязные танцы».

Арс посеял во мне мысль, что я теперь должна стать героем своего города и начать помогать людям. Мы сидели на все том же пороге и ржали, перебирая всякие разные прозвища, подходящие моей способности. «Крис Ксавьер», «Крисопорт», «ТелекиВас», «Женщина-дорожка», «Калуга-транзит» — вот вам несколько безумных имен, придуманных Арсом, обладающим больной фантазией и безграничным воображением. К слову, название происходящему мы так и не дали.

Но от этого оно не перестало происходить со мной. И как бы я ни избегала этой встречи, она все же случилась. Да и немудрено подобного избежать, если живешь с родителями и видишься с ними по многу раз на дню. Вы правильно уловили суть: больше всего на свете я боялась проникнуть в сознание моих родителей. Потому что там главной проблемой была я! И если папа еще хоть как-то умел переключаться на нечто условное и житейское, то мама — нет.

В реальности она много ругалась, кричала и срывалась. Я не понимала ее истерик. Ну и что, что я съела лишний шоколадный кексик на празднике? Вроде как от этого мир не рухнул, не превратился в пепел. Или простуда. «С кем не бывает?» — безразлично бы подумала я. Но только не мама. Когда я впервые очутилась в ее голове, то увидела калейдоскоп картинок. Эта атмосфера сначала показалась мне даже уютной и милой. Моя мама сидела на полу и просматривала слайды фотографий. Как пленка у старого фотоаппарата — по кадрам. На каждом снимке была я, двух лет отроду, трех, четырех, пяти. Спустя еще пятерку таких фотографий я поняла, что мама зациклилась. Она просматривала совсем не мое прошлое, а череду моих болезней. Мама помнила каждую. Ту, где я лежала с температурой под сорок и меня била лихорадка; когда я сильно закашлялась и начала синеть, не имея возможности вдохнуть; момент, в который мое тело покрылось назойливой красной сыпью от съеденного мандарина. И таких картинок было много. Мама продолжала смотреть. Во всех моих болезнях она винила только себя. В своем сознании мама не ругалась и не кричала, наоборот, сидела молча в слезах, медленно сползающих по ее щекам. И от этого мне становилось еще больнее. Оттого, как она себя грызла, съедала заживо, не видя другого выхода.

— Мам, ты не виновата, — я утирала слезы и всхлипывала снова.

На снимках тут же появлялись другие картинки. Вот меня, трехлетнюю, держат четверо врачей, медсестра пытается взять кровь из вены. Я реву и кричу что есть силы: «Позалуста, мама-а-а!» А мама стоит у стены и прячет свой взгляд.

Кухня. Я весело подбегаю к маме и прошу у нее зефирку с клубникой, но она отказывает мне. На мой вопрос «почему?» мама закипает и начинает кричать: «Ты что, хочешь опять задыхаться?! Тогда, конечно, бери эту долбаную зефирку! Бери! Только не приходи потом и не жалуйся, что все тело чешется! Бери ее! Давай! Чего стоишь?! Давай же!» Я трясусь и тихо плачу: «Нет, мам, я уже не хочу». И убегаю. А мама падает на колени и громко рыдает. Обвиняет себя в том, что снова сорвалась на своего же ребенка.

— Но ты же права, что не позволила мне съесть зефир. Кто знает, какие были бы последствия, — стоя между картинками на стене и сидящей на полу мамой, я всегда пыталась оправдать ее поступки.

Последнее, что она показывала, это самопожертвование. Мама отдавала всю себя для меня. Она жила мыслью о том, чтобы помочь мне, вылечить меня, вырастить. В ее планы никогда не входили личные достижения, потому что она занималась только мной. Когда другие люди искали себе занятия — вышивание, чтение книг, бег, кулинарию, плавание, йогу или, например, путешествия, — мама увлекалась мной. Да, она делала второстепенные дела: как и все, готовила, убирала, работала, ходила до магазина. Но ни один день не проходил без того, чтобы не вспомнить о моем здоровье. Когда подружки предлагали маме поехать куда-нибудь вместе, она заранее знала ответ. Нет. Она никуда не поедет. Папа какое-то время мечтал втроем отправиться в путешествие. Мы собирались. И собираемся до сих пор. Если дело касалось того, куда же отложить деньги с премии, решение всегда было одним и тем же: Кристине на врачей.

Такая жизнь, продолжающаяся и тянущаяся, как нуга, — из года в год — вытягивала из мамы силы. Послаблений не предвиделось, изменений тоже. Список диагнозов и предписаний все время пополнялся, постепенно превращаясь в длинный свиток. Радость просачивалась из дома в форточки и утекала в забытье. Время песком высыпалось на стол, как горсти таблеток, которыми не стеснялись кормить меня врачи. Мои родители замерли в ожидании — когда. Когда это прекратится и во что может вылиться. Я бы и сейчас им подсказала верное «никогда».

— Пока я жива, оно так и будет. Одно переживание будет сменяться другим. Мам, борись, но не закапывайся в это, пожалуйста. Дай мне научиться жить с этим самой, — просила ее я, садясь на пол и положив голову ей на плечо.

Мама редко соглашалась, и мое погружение завершалось только тогда, когда она обнимала меня в ответ. Она — одна из немногих, кто не принимал никаких решений после нашего тет-а-тет, но ей становилось легче. Возможно, поэтому я добровольно касалась ее руки и заставляла себя погружаться. Чтобы моей маме стало легче. Я была почти уверена, что она не сможет изменить свое отношение к накопившемуся грузу, так и утянет его с собой, навеки закрыв глаза. Но возможность освободить маму на некоторое время от этой тяжести вдохновляла меня, мотивировала на новые погружения.

Таким образом, к восемнадцати годам, к настоящему моменту, я неплохо развила в себе эту удивительную способность. Пусть я по-прежнему не умела открывать порталы в другие измерения, не училась колдовать, как «Зачарованные»; мое тело не стало грациознее и способнее в физическом плане, как у Женщины-кошки; но я свято верила, что слова дяди Бена из «Человека-паука» относятся и ко мне тоже. Моя сила была в человечности, в понимании поступков и недостатков людей. Человеческий перевертыш. Когда говорят попробовать встать на место человека и увидеть проблему его же глазами. Мне не приходилось вставать на чье-то место — я действовала посредством душевного разговора, задавая правильные вопросы и оттаскивая непринужденной беседой людей в сознании от пропасти.

В мире сознания все эти люди казались беззащитными, голыми, им нечем было прикрыться. Они не могли шутить или грубить, срываться или отворачиваться, уклоняться от ответа. И чем чаще я погружалась в сознания, тем лучше у меня это выходило. Теперь я сама решала: когда и как долго.

— Но разве это не бесполезно? — однажды возразил Арс. — По сути, ты же можешь в реальности поговорить с этими людьми. И они через время тебе все расскажут.

— Возможно. Но не все и не всё. Например, как бы я смогла подойти к Вере? Или к Роме? Мы в жизни никогда не общались! А тут стали бы они мне рассказывать о своих проблемах? — рассуждала я, прогуливаясь с другом по пешеходной дорожке у дома.

— Рома? Кабанов, что ль?! А с ним-то что?

— Первое свидание.

— Серьезно? И че?

— Волнуется. Даже не думала, что мальчишки могут быть такими ранимыми, — улыбнулась я.

Арс не понял тогда Рому, потому что не мог поставить себя на его место. У Марса было много девчонок, и свидание для него означало что-то вроде обязательного условия, чтобы размыть границы и добраться своими пальцами хотя бы до оголенной поясницы очередной счастливицы. Арс, не смущаясь, сыпал комплиментами и влюблял в себя девчонок — одну за одной. В то время как Рома Кабанов весь извелся, собираясь на свое первое в жизни свидание. Мыслей о том, как побыстрее пробраться ладошками девушке под майку, даже не возникало! Он суетился, маялся и томительно ждал. Постоянно терялся в минутах, то и дело посматривал на циферблат. Я коснулась его намеренно. В автобусе. То еще место! Однажды я ехала в автобусе. Не имея поднакопленного опыта в погружениях, я за пятнадцать минут поездки случайно побывала в пяти разных сознаниях…

Но не суть. После Ромы я подумала, что парень, который влюблен, не способен думать об объекте воздыхания в пошлом ключе. Оттого можно было сделать вывод, что Арсений пока не влюблен. Рома произносил, задыхаясь от нежности: «Моя девушка»; Арс — «да так, пустышка». Рома говорил: «Какая она красивая! Я теряюсь в ее глазах, когда она смотрит». Марс толковал свои чувства иначе: «Хлопает своими глазенками, смотрит на меня дурочкой, реально думает, что это у нас навсегда».

Не то чтобы меня заботил мир влюбленных парней, это я так — для примера. Показать, насколько разные, противоположные мнения мне встречались на пути. Там были и улыбающиеся дети, у которых на душе скребли кошки от одиночества; громко орущие дамы, на самом деле остро переживавшие климакс; злой директор школы, потерявший несколько лет назад свою дочь…

Иногда я ложилась в кровать совсем без сил, забывая, что чувствую сама. В этом бесконечном потоке людей ускользал мой внутренний мир. Я себя отлично слышала: то, что хочу или о чем мечтаю. Но моя цель не двигалась с места, не менялась. Я возвращалась все к одному и тому же вопросу: хватит ли мне сил сделать эту способность своим смыслом жизни? Я не была готова положить свою жизнь на восприятие чужих проблем, уж простите. Мне тоже хотелось, чтобы кто-то брал меня за руку и спрашивал о проблемах, хотя бы на долю секунды проникал в мое сознание, выслушивал и делал тем самым легче. Позволял отдыхать, а не подгонял вперед.

Мне не хватало близкого человека рядом. Я любила своих родных, всем сердцем обожала Арсения, но все это будто было не то. Из-за этого продолжились записи в тетради и нашлась подработка журналистом. Я пыталась перекрыть пустоту, заполнить ее делами и новыми возможностями, чтобы перестать выдвигать сверхспособность на первый план. И не стану делать из этого интригу: мое отвлечение-переключение не сработало. Оно только расширило это пустое пространство, норовя посадить меня в яму, вырытую собственноручно.

Глава 4. Недореальность

Как назло, этим летом я каждый день просыпалась рано. Закон подлости в моем мире работал круглосуточно, порой даже не отходя на обед. Казалось бы, школа закончилась, экзамены и выпускной позади, — спи не хочу, разве что жди списки с зачислением. Но мои биоритмы сбились и посчитали нужным будить меня в семь утра. Когда солнце еще только поднималось над горизонтом и подсказывало несчастным людишкам, что пора вставать на работу.

В моей комнате стоял спертый воздух, духота пробиралась в ноздри и не позволяла сделать носом глубокий вдох. Я задыхалась от сухости и жары, выискивала взглядом причину и почти сразу же обнаруживала ее в закрытом окне. Кто-то заходил в комнату ночью и укрыл меня одеялом. Заодно и форточку решил закрыть, посчитав, что сквозняк для меня опаснее, чем какой-то злосчастный процент умереть от нехватки кислорода. Операция по собственному спасению выглядела следующим образом: я резко откинула одеяло и встала босыми ногами на подоконник, распахнула форточку и снова запрыгнула в кровать, надеясь уснуть.

Солнце освещало не только предметы моего ежедневного гардероба, висевшие на стуле, но и письменный стол с компьютером, навесную полочку с любимыми книгами и, конечно же, стены. Эминем оценивающе смотрел на меня голубыми глазами с плакатов. От его уверенного и вызывающего взгляда никогда ничего не ускользало. Мой кумир жил в этой комнате вместе со мной и каждый день наблюдал мою физиономию. У него просто не было выбора! Плакаты висели справа от двери, над письменным столом, обязательно над кроватью и один у зеркала, хотя там была наклеена всего лишь вырезка из журнала, так что за полноценный плакат не считалось. Под пронзительным взглядом блондина я просыпалась, расчесывала свое незатейливое русое каре, переодевалась, сгребая одежду с того самого стула, и, прикрыв глаза, воображала: что лучший мужчина любуется мной и называет прекрасной.

Будучи уже в наушниках, я с Эминемом под его Without me отправлялась чистить зубы. Если успевала, то в конце обязательно подпевала в зубную щетку кумиру:

Hum, dei-dei, la-la

La-la, la-la-la

La-la, la-la-la

La-la, la-la

Пожалуй, только концовку трека я и могла пропеть: поспеть за речитативом Маршалла было выше моих способностей. Проникать в сознание других людей я умела, да, а вот зачитать рэп по-английски — это увольте.

Глупо полагать, что наше времяпрепровождение с Маршаллом заканчивалось за завтраком. После я садилась за комп и кликала два раза на иконку «Симс 2». Погружалась в игру, жизненный симулятор, где можно было создать своих персонажей, построить для них дом, кормить и ухаживать за ними, как за тамагочи. Другими словами, почувствовать себя богом игрушечного мира, в котором от твоего решения зависело практически все: кто с кем станет встречаться, сколько комнат будет в доме, каким цветом поклеить обои, появятся ли в этой семье дети, кем устроится на работу отец… Много ума не требовалось, чтобы создать копию себя в игре и обручить ее со своим кумиром. Там, в симуляторе, у меня с Маршаллом были дети — мальчик и девочка; трехэтажный дом с балконом и террасой; пес по кличке Кэм. Я (моя копия), как и мой виртуальный муж, работала в шоу-бизнесе. С утра за нами прилетал служебный вертолет, а за детьми в это время присматривала няня. По вечерам мы танцевали странные танцы, играли с Кэмом во дворе, купались в собственном бассейне, после — ныряли под одеяло.

Я часто проваливалась в ненастоящий мир, так и сидела в нем, не желая возвращаться в реальность. Реальность была куда печальнее, чем наш укромный мирок с Маршаллом в «Симс». Я едва ли представляла себе, что найду такого же идеального парня в Калуге, какого смогла создать для своей копии в игре. И работа с вертолетом в шоу-бизнесе мне тоже не светила, если только очередная вылазка в город для написания маленькой статейки в местной газете.

— Все сидишь? — папа буквально вырвал меня из виртуального мира своим внезапным появлением в тот самый момент, когда моя героиня целовалась с мужем.

— Папэд? А ты чего не на работе? — большие наушники соскочили с моей головы и шумно грохнулись на стол.

— Сегодня только репетиция вечером, — отмахнулся отец от надобности идти работать с утра. — На улице тепло, хорошо, а ты время теряешь за этой ерундой.

— Кстати, Марика просила взять у тебя интервью о предстоящем концерте.

— На кой черт ей сдался трубач?

— Она сказала, что хочет эксклюзивную статью, которая будет отражать разные мнения участников симфонического оркестра, — объяснила я. — Ну так что? Побеседуем вечером? Прямо в парке?

— Уговорила. А теперь поднимай свою задницу и тащись на улицу, пока маме не позвонил!

Что-то мне подсказывало, что мама, напротив, удержала бы меня дома в такой солнечный и жаркий день. В этом они часто расходились: папа советовал мне свежий воздух, а мама пыталась воспитывать меня в тепличных условиях. Но это нисколько не мешало им быть дружными и классными родителями.

Свое прозвище — Папэд — папа получил, когда меня стали называть Васей, то есть когда я училась в младшей школе. Это считалось моей сладкой местью ему за звучную фамилию Василёк. Василёк — Вася, Папа Эдуард — папа Эд — Папэд. Сначала его такая тенденция раздражала, вроде «все дети как дети — пап папами называют, а моя дочь не хочет», но потом смирился, а на выпускном даже растрогался, когда я при всех назвала его Папэдом. Еще бы! Моя речь была грандиозной и чувственной. Я благодарила жизнь за великолепных учителей, за возможность учиться именно в этой школе и именно в этом одиннадцатом «А» классе, но все же больше отдала эмоций и душевности моим родителям. Мама рыдала как никогда, папа пустил скупую слезу и сразу же вытер ее, растянув губы в слабой улыбке. И в тот день я знала наверняка, что мои домочадцы гордятся мной, но все еще боязно относятся к тому, что их ребенок вырос. Они пока не хотели меня отпускать.

Наша семья казалась замечательным трио. Папа мечтал о квартете, но мама наотрез отказалась от пополнения, поэтому я была единственным ребенком в семье. Им и оставалась до сих пор. В свои восемнадцать я по-прежнему получала мамины тревожные напоминания про «надень шапку», возвращалась домой до десяти вечера под строгим папиным комендантским надзором, по вечерам перечисляла свой дневной рацион, по родительской прихоти ходила раз в месяц к какому-нибудь врачу, который бы успокоил их и подтвердил: «Она еще жива, не нужно по ночам тыкать в нее палкой, чтобы убедиться в этом».

Ну, это я утрирую. На самом деле жили мы достаточно весело и просто в своем частном домике на крохотной, узкой улочке. Папэд работал трубачом в симфоническом оркестре и часто выступал на региональных фестивалях, конкурсах и концертах. Иногда отправлялся со своими коллегами в другие города на музыкальные вечера. Мама выбрала менее творческую работу. Сколько себя помню, она всегда была секретарем при начальнике приборостроительного завода. Я никогда от нее ничего положительного про работу не слышала, только про потраченные впустую нервы и про бесполезную бумажную волокиту, в которую она зарывалась, как страус в песок, каждый день. Но мы-то с вами взрослые, знаем, что никуда страусы не зарываются, а вот про мою маму — вопрос спорный.

Верно будет подметить, что бабушка и дедушка, по папиной линии, жили у нас под боком, — через четыре дома налево, поэтому к нашему великолепному трио иногда присоединялся их дуэт, и мы вместе жарили мясо во дворе. Или копали картошку, или делали ремонт, или ходили на папин концерт, или сидели за столом и тянули от души «Ты одна стоишь у клена».

Этим поздним утром, плавно перетекавшим в обед, я собрала свои скудные пожитки в сумку и отправилась в «ВасМарс». То, что мне требовалось для выхода из дома, можно было пересчитать по пальцам: плеер с наушниками, тетрадь с двумя ручками, одна из которых запасная, немного наличных на кофе и телефон. Сама сумка выглядела слегка потрепанной, изношенной. Это была моя любимая, как еще ее называл Папэд, почтальонка. С одним ремешком через плечо и навесной застежкой на липучке. Несмотря на то что эту сумку мне купили сами родители, среди них же ходили нелестные комментарии о ее существовании: «она портит осанку», «четырехкилограммовый кирпич», «выглядит как-то по-уродски», «может быть, купим тебе дамскую сумочку?»

Я болезненно реагировала на последнее. С дамской сумочкой ходили все мои бывшие одноклассницы и будущие студентки, знакомые и первые встречные девушки. Даже Марика, моя как бы начальница. Ей всего-то было за двадцать, может, двадцать два, не больше, но мнила она из себя ту еще главу редакторского отдела. Если сказать точнее, то она была моим наставником, куратором. Марика держала меня в ежовых рукавицах, иногда опускаясь до уровня выяснения отношений «детский сад».

Дорога до «ВасМарса», как обычно, не заняла много времени. Всего лишь пройти вдоль улицы до конца и завернуть за угол — от силы пешком минут десять. Но я наслаждалась этой прогулкой. В ушах играло We made you, мою большую серую майку обдувало легким летним ветерком, между делом мои путешествия в другие миры продолжались. Я пыталась вспомнить, на чем вчера закончила главу, но мысли судорожно перемещались вперед. Туда, где героиня встречает привлекательного незнакомца и влюбляется с первого взгляда. Конечно же, в голубоглазого блондина.

По сути, в моем первом романе не было никакого смысла, я просто мечтала и записывала это в тетрадь. Но занималась подобным довольно-таки часто, настолько часто, что на среднем пальце правой руки образовалась мозоль от ручки. Печатать на компьютере мне совершенно не нравилось, ведь это означало бы, что я привязана к определенному месту. Моя привычка писать рассказики где попало появилась еще в детстве, на том самом дереве, которое теперь срубили. Отсюда и пошло, что сочинять в тетради я могла в самых неожиданных местах.

Поймав ритм песни и покачиваясь под него, я мнила себя той самой героиней, которая встретила незнакомца. «Что бы я ему сказала? Моя первая фраза? А что бы ответил он?» — кружилось вихрем в голове. Музыка придавала мне уверенности, поэтому я шла пританцовывающей походкой и напевала некоторые фразочки. Ну как напевала — молча открывала рот, имитируя пение. В такие моменты самым важным было вовремя заметить прохожих и замолчать. Очень бы не хотелось прослыть в своем районе сумасшедшей, которая ходит по улице и как рыба бесшумно открывает рот. Но меня все равно было не удержать! Все слилось в сплошное удовольствие: каникулы, хорошее настроение, замечательная погода, Эминем в наушниках, родной поворот к кофейне, тягостно-приятное предвкушение новой главы в моей книге.

Я полагала, что такой день невозможно испортить. Еще раз убедилась в этом, когда вошла в кофейню и увидела, что Арс занят. Это означало, что он не будет мне мешать. Пока мой дорогой друг носился от столика к столику, обслуживая посетителей, он не имел возможности подойти ко мне и снова спросить: «Что ты пишешь? Ну покажи! Это по работе?» Нет-нет, товарищ Марс в темпе венского вальса кружился от стола выдачи к столикам-островкам посетителей. И хотя в «ВасМарсе» было достаточно ограниченное меню — пицца, несколько видов закусок, напитки, парочка салатов и три варианты завтраков, остальное десерты — люди всегда находили что-то для себя и гоняли Арса, как собаку. В кофейне были и другие официанты, но все же сынок владельца мелькал чаще всех. Арс хотел быть хорошим для окружающих или казаться таковым. Я так думаю, он уже мысленно передвигал и перекрашивал по своему вкусу столы, на стены вешал картины местных Айвазовских. А еще Марс рассказывал мне про откуда-то взявшуюся тенденцию именовать свое заведение «антикафе». Что это такое — я представляла с трудом, но название мне импонировало. Что-то противоположное, вызывающее, непохожее на других было в этом слове.

Прямо как Маршалл! Его любовь к самовыражению, бунтарская сущность и отсутствие страха быть непонятым манили меня. Человек-провокация. Его клипы занимали верхние строчки во всех топ-чартах на музыкальном канале; его треки играли в рекламах, в наушниках подростков и на радио. Белый американский рэпер — то еще яркое пятно! Самое лучшее пятно, которое я ни в коем разе не собиралась выводить из своего сердца…

— Васька, привет. Чего зависла? — потрепал меня по голове Арс.

Мое каре под влиянием его потной ладошки тут же превратилось в русое спагетти, свисавшее неукротимыми локонами на лицо. Я как можно злее зыркнула на Арса и прищурила глаза, грубым жестом вытянула наушники из ушей.

— Ой, простите! Так вы не с нами? Опять пишешь? Чего там у тебя? — догадался Арс и подсел за столик. «Да когда же Марс успел освободиться?!» — Смотри, насчет антикафе, я думаю, что идея с почасовой оплатой понравится отцу. Вопрос может возникнуть в играх.

— Играх? — нахмурилась я.

— Ну да, настольных. В антикафе есть игры.

— То есть ты хочешь, чтобы посетители платили не только за кофе, но еще и за пребывание здесь?

— Да. Почему нет? Сейчас это тема.

— Отец тебя убьет! — не согласилась я.

Арс насупился и отвернулся. Он умел, когда нужно, строить из себя обиженку. И делал он это только со мной в компании. Однажды мы об этом болтали в его сознании, и там Марс сказал, что ему просто необходимо вести себя двулично. Я усомнилась в двуличности. Это уже многоличность! С отцом Арсений был покладистым и всепонимающим, со мной — другом-истеричкой, с пацанами со двора — чуть ли не нахальным гопником. Но я не винила его в использовании социальных масок, так как сама еще толком не определилась, какую из них использовать мне. Или не использовать?

— На выходных посмотрим «Восьмую милю»? Я на флешку скинула, — предложила я.

— О-о, пятый раз смотреть, как твой ненаглядный Маршалл насаживает Бриттани Мёрфи, царствие ей небесное, ну нет! — заныл Арс.

— Неправда! Это фильм о силе духа, непоколебимом желании добиться поставленной цели, об отстаивании своих принципов…

— Ага. Точно.

Я покраснела, надула щеки, уже хотела с пеной у рта продолжить доказывать шикарность «Восьмой мили», собирая самые изысканные и красноречивые аргументы. Но звонок Марики резко оборвал мои планы. Наставница громко звенела мне в трубку высоким голосом, будто ее пальцы вылезли из телефона и медленно со скрипом провели острыми ноготками по стеклу. Арсений с прищуром наклонил голову и подставил под нее руку. Он заинтересовался внезапным звонком, даже скорее обладательницей голоса на той стороне. Еще больше он напрягся, когда услышал дважды «Марика», особое нетерпение и блеск в его глазах вызвало моя короткое «До вечера».

После того как я сбросила рабочий звонок, Арсений котенком сидел на стуле и вертелся, привлекая мое внимание. Если бы я его не знала, то точно бы подумала, что он заигрывает со мной. Но это образ Арса-попрошайки. Его синие глаза вопрошающе уставились в мои карие, губы изогнулись в милой улыбке, ладони соединились и уже легонько потряхивались.

— Марика, двадцать два года, ты ее видел пару раз. Высокая, стройная, с длинными волосами, чуть светлее моих, с родинкой на щеке, как у Мэрилин Монро, — уставшим тоном произнесла я, понимая, чего мой друг так заискрился.

— Познакомишь? Или нет, давай через сознание, покажи ей мою фотку и спроси про меня. Чтобы сразу по чесноку все было.

— Ты спятил?! Не полезу я к Марике в голову! Еще из-за такой мелочи!

— «Восьма-а-я-м-и-и-л-я-я», — нараспев протянул Арсений мой любимый фильм и оскалился в улыбке, играя бровями.

— Дурак, она старше тебя на четыре года! Думаешь, ты ей интересен? У тебя даже машины нет, — я пыталась образумить друга, придурковато смотрящего мне в глаза.

— Я без пяти минут управляющий кофейни.

— Ты без пяти минут мой бывший друг!

— Не хочешь в голову к Марике, так просто устрой нам встречу. Тебе жалко? Или ревнуешь? Я согласен на фильм, клянусь, ни слова больше не скажу про перепихон между…

— Фу! Замолчи! — высунула язык от отвращения я и сморщилась. — Ладно! Сегодня вечером буду в парке культуры. Там будет и оркестр моего отца, и Марика, и невесть еще кто. Так и быть, спрошу.

Арсений радостно вскочил со стула, схватил мое хрупкое и легкое тело и начал танцевать. Я моталась в его руках над полом, как кукла, постепенно скатываясь по его ногам. Он покачивался, выставив правую руку вместе с моей в замке. Это вызывало во мне отголоски больного вальса, который случился на выпускном. Поэтому я сосиской болталась в паре с Арсением, пытаясь выбраться на волю. Но Марс не обращал на это никакого внимания. Все его мысли были заняты Марикой. Его новым увлечением, которое так внезапно свалилось ему на голову.

Как знать, что он себе успел надумать? Ведь у каждого из нас существовала собственная недореальность с ожиданиями, которые, скорее всего, так и останутся мечтой. Или будут резко контрастировать с самой реальностью, тем самым загоняя сознание в тупик. Но это понимание не мешало Арсу предвкушать прекрасный вечер с Марикой, перетекающий в ночь; как и мне не мешало мечтать о голубоглазом блондине-незнакомце из моей книги.

Глава 5. Перереальность

— Овсянка, стаканчик эспрессо, бутерброд… Полезный, между прочим, с ветчиной и огурцами. Еще одна чашечка кофе…

— Кристин, ты издеваешься? Ты на часы смотрела? Что это за рацион? — завелась мама, не дав мне договорить до конца. — Тебе долго еще? Я готовлю действительно полезный ужин.

— Это какой?

— Плов!

— Буду дома через полчаса, передай плову, чтобы оставался на месте, — отшутилась я.

Хоть я и завершила вызов, но убирать телефон в карман узких джинсов не стала. Подождала еще с минуту, и короткий звонок просигнализировал о входящем сообщении. От мамы:

«Люблю тебя».

Я вздохнула и набрала «взаимно». Моя мама была большой любительницей заводиться, а потом так же быстро остывать и сразу же приносить ненужные, на мой взгляд, извинения. Но я еще думала, что это особый вид женского мастерства, которого достигаешь не сразу, только с годами. Вместе с возрастом приходит и это умение «пилить». Хотя Папэд особо не жаловался на маму. Никогда не слышала в нашей семье эту коронную фразу про распиленные напополам мозги. Наверное, в большей степени мамин головораспилочный крик доставался мне — обожательнице всех сортов кофе из «ВасМарса». Иногда убийственный взгляд мамы прилетал Арсению, но тоже за дело: ведь это он наливал мне тот самый кофе.

Но не сегодня. Сегодня я не успела сказать, что на самом деле попробовала вечером еще и капучино. Это была третья кофейная кружка, после нее — только чай. Мой живот неприятно бурчал, обозначая уровень голода и негодования. «С какой стати мы еще не ужинали?» — будто ворчал он. Поглаживающими движениями, как мама в детстве, я успокаивала разбушевавшийся желудок, сунув ладонь под майку.

К семи вечера лето не чувствовалось таким уж теплым, и Арс любезно одолжил мне кофту, чтобы я не заходила домой, а сразу отправилась на подработку. Теперь мою объемную серую майку скрывал темно-синий джемпер с огромной буквой «М» спереди. Что это означало — понятия не имею, но смогла притянуть за уши, что «М» — это Марс. Почти именная толстовка Арса. А что? Вполне резонно.

И все же кофта висела на мне синим напоминанием, что я должна поговорить с Марикой об Арсе. Я ее видела вдалеке. Моя начальница стояла рядом со сценой и общалась с каким-то мужчиной, возможно, с папиным коллегой. Сам Папэд тоже был здесь. Я еще за «километр» обнаружила его слегка седые бородку и усы, вечный комплект одежды, состоящий из черной футболки и классических брюк со стрелками, которые он носил уже лет десять, и его излюбленный инструмент — трубу.

Все-таки существует ментальная связь между детьми и родителями, иначе как бы папа так резко повернулся в мою сторону, когда я на него смотрю? Он помахал мне и снова вернулся к игре. Я почти сразу потеряла его из виду. Конечно, шестьдесят человек в симфоническом оркестре — попробуй, отыщи там своего отца, находясь в отдалении.

Несмотря на то что я неплохо справлялась с контролем погружения в сознание, идти в толпу все равно было как-то не по себе. Я мялась у входа и уже десятый раз проходилась взглядом по названию: «Парк культуры и отдыха». Золотистые буквы блестели под лучами опускающегося солнца. Возведенные колоны парка точно уберегали меня от того, что находилась внутри. Многочисленные голоса, смех и звуки настраиваемых инструментов отгоняли прочь. Мне вспомнилось, что еще в прошлом году вокруг этого самого парка стоял такой ажиотаж, что просто так подступиться к нему было почти невозможно. После реконструкции здесь появились аттракционы, детские комплексы и летние кафешки. Что немаловажно для истории калужского парка — в фонтан вернулась фигурка девочки под зонтиком. Теперь-то, как считали жители, все здесь было доведено до ума. С одной стороны, новшества для современной жизни; с другой — дань уважения предкам. Администрация города точно бы никогда не стала трогать семисотлетний дуб, огороженный низеньким заборчиком с табличкой и являющийся общественным достоянием, чуть ли не деревом-защитником Калуги. То ли дело мой неудачливый вяз, его-то срубили моментально…

Все-таки мой желудок достаточно громко квакнул, и я поняла, что пора заходить в парк. Перед самим интервью или даже разговором с Марикой мне было просто необходимо подкрепиться. Я шла мимо палаток и крутила головой, обдумывая, какой фастфуд окажется наименее вредным. На глаза попалась стойка с мороженым, а буквально в двух шагах стояла палатка с лимонадом. Я почувствовала себя Женей из «Последнего лепестка», когда она выбирала, на что потратить свое желание. К счастью, у меня были деньги: я могла купить и то и другое. Но ни того ни другого не хотелось. Отчетливее я это поняла, когда ароматный запах захлестнул все мое обоняние. Он доносился с противоположной стороны от фонтана. И чем ближе я подходила к ларьку, тем сильнее запах горчицы, кетчупа и запеченной сосиски вбивался в мои ноздри. Я буквально ими прозрела! Ага, ноздрями. Летела навстречу аромату, пуская слюнки и совершенно забыв про интервью. В крайнем случае у меня дома всегда имелся трубач из оркестра, готовый поговорить «о наболевшем» в любой момент. А Марика? Вот незадача, все-таки Арсению я обещала устроить свидание.

«Возьму еду и сразу к Марике!» — решение было принято мной сразу же.

Я пробивалась сквозь толпу, при этом не забывая держать руки поближе к себе. Не сказать, чтобы раньше меня это как-то уберегало от погружения, но отчасти, наверное, спасло от нескольких внезапных телепортаций в сознание. К середине моего путешествия до хот-догов лабиринт из людей значительно сузился, и мне пришлось ненароком расталкивать бедрами незнакомцев. Было бы чем расталкивать! Косточки таза больно врезались в прохожих, тем самым заставляя последних подскакивать от неожиданности и отпрыгивать от меня подальше. Вдогонку некоторых из них по ногам хлестала моя сумка-почтальонка, также не терпящая узкое пространство. Мой метод отлично работал до того самого момента, пока палатка с хот-догами не исчезла.

«Ну вот же! Я была буквально в двух метрах! Куда она делась?!» — мысленно завопила я.

Кажется, я все-таки поймала кого-то на своем пути. По привычке стала оглядываться, чтобы отыскать виновника погружения. Сегодня у меня не было никакого настроения на душевные разговоры или советы, поэтому я спешила начать и сразу же закончить свою сверхработу. К моему удивлению, я до сих пор оставалась в парке, правда, немного видоизмененном. Кокетка под зонтиком исчезла из фонтана, половина палаток тоже, как, в принципе, и вся группа симфонического оркестра. Но! Некоторые люди остались. Это происходило впервые! Обычно в своем сознании человек находился один, да и локация с атмосферой менялись. Сегодня однозначно что-то было не так. В конце концов я увидела его. Парень с темными кучерявыми волосами стоял и странно озирался, будто бы понимая происходящее. Я не собиралась тратить много времени, поэтому сразу же приступила к действию. Сократила расстояние и уже хотела схватить незнакомца за запястье, чтобы усилить контакт, но он спрятал руки за спину и отошел от меня на несколько шагов. Его серые глаза пугали, потому что смотрели будто насквозь. Но я выстояла и ответила ему тем же. Ухмыльнулась, заметив маленькое золотистое колечко в левом ухе парня. Почти точно такое же носил Маршалл.

— Ну? Чего молчишь? Рассказывай, — я потеряла всякое терпение, разглядывая незнакомца, который не был голубоглазым блондином и оттого в моем списке идеалов не значился.

— Но как? Погоди, ты кто? Что у тебя за… — пробурчал себе под нос он.

— Я не знаю, как ты это чувствуешь, но давай все же приступим к делу. Что тебя беспокоит? Я готова выслушать.

Спустя еще какое-то время у парня завибрировал телефон. Беспрестанно. Он сигналил и сигналил, как будто до этого какое-то время был выключен. А теперь включился и получил тысячу тревожных сообщений и пропущенных звонков. Парень вздрогнул, на его лице показались чуть ли не слезы. И он потянулся за телефоном в карман своих светлых, широких штанов.

— Может, ты боишься ответить на звонок? — предположила я, снова наступая и протягивая руки вперед.

— Не прикасайся! Стой на месте! — приказал он.

— Да что же это такое! Не хочешь, чтобы помогала, тогда выпусти меня!

— Я тебя и не держу. Уходи.

Я помрачнела. Отступила назад. Посмотрела на аттракционы. И они мне показались незнакомыми. Словно я находилась все в том же парке культуры, но некоторые его предметы декора точно ускользали из-под моего взгляда. Солнце по-прежнему опускалось на горизонте, никаких сквозняков с голосами или зыбучих песков не предвиделось. Я немного прошлась по каменной дорожке, огромными глазами проследила за расхаживающими здесь людьми. Они вели себя непринужденно, разговаривая между собой и поедая мороженое в вафельных стаканчиках. Любопытно, а если я погружусь в них, тогда это будет погружение в погружении? Двойная телепортация? Или как? Мозг кипел от перенапряжения.

Я всеми силами пыталась вернуться в реальный мир, но ничего не получалось. Как бы сильно я не сжимала глаза, как бы мощно не напрягалась всем телом — ничего не происходило. Мой Папэд остался в том парке, как и Марика. А в этом их не было. Зато было больное сознание того парня, который, к слову, уже куда-то ушел. «Наглеж! — фыркнула я. — Еще никто так бесцеремонно не уходил от меня во время погружения!» А что, если это вовсе и не он? Я предположила, что нахожусь в сознании другого человека, а этот парень попал сюда в качестве массовки. Что-то новенькое, так сразу и не разобраться.

Его кофта, цветом уголька в белую крошку, мелькнула на выходе. Парень куда-то спешил, по-прежнему упираясь взглядом в телефон. Я решила, что нужно догнать незнакомца и спросить, в чьем сознании мы находимся. Не буду же я подходить к каждому встречному и лезть к нему в голову? Абсурдно и долго. Догнать — звучало проще и быстрее.

Мне повезло. Мой кудрявый незнакомец притормозил, приложив телефон к уху. Он кому-то дозванивался, в то время как я пыталась втихую до него добраться. И мне это удалось! Я цепко схватилась за его плечо именно тогда, когда он обернулся. Возможно, он был против, но не успел об этом сказать. Отчаянный парень цокнул языком, закатил глаза от недовольства и сунул телефон в карман. Я снова огляделась вокруг, наконец убрав свою ладонь с его плеча.

Машины. Люди. Парк. Я услышала игру папиного оркестра позади себя. Мы вернулись! Моему счастью не было предела! Я вдохнула свежий воздух и снова почувствовала в нем эти ароматные нотки восхитительных булочек и прохладного лимонада. Увидела ос, круживших рядом с палатками. Все вернулось на свои места! Наверное, впервые в жизни я обрадовалась Марике, выходившей из парка мне навстречу. По ее взгляду я поняла, что она хочет отругать меня за отлынивание от обязанностей журналиста, но я сматываться не собиралась. По крайней мере, ругательства Марики будут настоящими по сравнению с тем, где я была буквально три секунды назад.

— Прости, — сказал парень, про которого я и думать забыла, и схватил меня за руку.

Недолго мне пришлось радоваться. Марика опять испарилась, как и звуки трубы Папэда. Я обернулась и злобно посмотрела на обидчика.

— Да где мы? Как ты это делаешь? Ты что? Тоже?..

На этот раз парень не стал дожидаться, когда я снова коснусь его. Он побежал, причем быстро. Я не собиралась уступать и ломанулась за ним. Мы неслись по брусчатке, пролетали автобусные остановки и дорогу, не дожидаясь зеленого света для пешеходов. Парень был достаточно вынослив. Он придерживался первоначального темпа, тогда как к моим легким уже подступал жар. Мне совсем не хватало кислорода, и я потихоньку начала задыхаться. Бежать и задыхаться — вещи противоположные, однако сегодня я смело совмещала несовместимое. Сквозь кашель, одышку и хрипы продолжала преследовать наглеца. Но, кажется, он заметил, что я слегка отстала. Ну как слегка? Когда парень почти завернул за угол улицы, я плелась всего лишь у дороги, пропуская встречные машины. Их бесконечный поток был мне на руку, я стояла, прислонившись спиной к светофорному столбу, и жадно глотала воздух. Перед глазами все потемнело, как будто солнце резко упало и наступили сумерки. Сердце колотилось так, что я и не заметила, как придерживаю его ладонью, боясь лишиться жизненно важного органа. Я уже отказалась от этой навязчивой мысли — догнать сероглазого незнакомца, отпустила его на все четыре стороны. А сама громко дышала у того столба, пуская из глаз противные слезы.

Но, как известно, когда перестаешь чего-то желать, оно автоматически приходит к тебе, как удача, неожиданно постучавшая в двери. Парень не скрылся за углом, напротив, он развернулся. Дождался, пока проедут машины и загорится зеленый, перешел дорогу и остановился около меня, предусмотрительно спрятав руки за спиной.

— Все нормально? — поинтересовался он.

— Ага, — еле выговорила я, не имея возможности взять над голосом контроль.

— У тебя астма?

— Почти, — ответила я. Но доказывать, что это не совсем астма и что ингалятора у меня нет, ибо не пользуюсь, что это напускное и со мной всякое случается — желания не было. — Хорошо. Я… не буду тебя… касаться. А ты… не убегай, ладно?

— Согласен.

— Ты знаешь — где мы?

— Да. Я дома. Наконец-то. Вопрос только в том, почему я здесь с тобой? Это ненормально, — размышлял парень.

Я бы очень хотела сразу же встать и как можно подробнее расспросить его о значении слов «я дома». Но болезнь заставила меня скатиться спиной по столбу и усесться пятой точкой на сумку, которая до этого так некстати болталась под ногами и усложняла без того мой черепаший бег. Подтянув к себе коленки, я спрятала в них лицо. Все мое тело будто молило о пощаде. Я пресекла черту собственного предела, за что сейчас сидела на пешеходной части дороги и расплачивалась надрывистым дыханием. Оно почти восстановилось, но хрипы еще выталкивали кашель наружу, словно испугались, что я забуду об этом инциденте.

Парень присел около меня на корточки и стал ждать. На нас смотрели люди. Они подходили к светофору и сверлили нас любопытными взглядами, дети показывали пальцами. Но легче от этого не становилось, поэтому я взяла себя в руки и стала подниматься, хватаясь за столб и подтягивая себя все выше. Уверена, мой незнакомец обязательно бы помог мне, если бы имел возможность прикоснуться. Но он не мог этого сделать. Что-то было в нашем прикосновении. Противозаконное? Ломающее систему? Меняющее мир?

— Мы в твоем сознании? — на всякий случай спросила я.

— Нет, это Калуга-2.

— То есть Калуга-2? Причем здесь железнодорожная станция? Мы же в центре!

— Ни при чем. Это другая Калуга-2. Параллельный мир.

— Ты серьезно? Это реальность?

— Да, — подтвердил он.

— Я из одной реальности переместилась в другую реальность… С ума сойти! Арс не поверит! — изумилась я.

— Арс? Кто-то знает про твои способности? Опасно, — удивился парень.

— Почему опасно?

— Ну как бы твой Арс является свидетелем способностей порталиста, им могут заинтересоваться власти.

— Порталиста? Я порталист? Так вот что это! — окончательно восстановилась после забега я. — И вообще, кто бы говорил! Мы переместились сюда в тот момент, когда моя начальница смотрела прямо на меня. Конспиратор из тебя такой себе!

— Согласен, глупо вышло.

Я нахмурила лоб и посмотрела на своего спутника. Парень шел медленно, под стать моему темпу, и выглядел несколько потерянным. Скорее всего, для него это перемещение тоже было загадкой. Из полученной информации я решила, что он обладает такими же способностями: проникает в сознание людей. Однако параллельный мир под название «Калуга-2» несколько выбивался из моего понимания. Получалось, что мой собеседник был уже здесь раньше и теперь вернулся. Он явно знал больше, чем я. Голову разрывало от вопросов, а вот мой телефон, наоборот, молчал. Время на экране подбиралась к восьми вечера. По идее, мои родители уже сейчас должны были начать беспокоиться и трезвонить изо всех сил. И тут я вспомнила про разрывающийся от сигналов телефон парня, когда мы только переместились в парк, судя по всему, парк-2.

— И как долго тебя здесь не было? — уточнила я, глядя на свой молчащий телефон.

— Примерно два года, — пожал плечами парень.

— Ого! Как же так вышло?

— Я тебе все расскажу, только немножечко позже, — остановился он и надолго задержал взгляд на моем лице. — Мы подошли к моему дому, я здесь жил с родителями. Последний раз я их видел как раз таки два года назад. Мне ужасно неловко тащить тебя за собой, но и оставить здесь одну — тоже не могу. Пожалуйста, дай мне поговорить с отцом, он все знает. После он ответит на любой твой вопрос. Мы придумаем, как мне остаться в моем мире, а тебя вернуть в твой. Идет?

— Идет.

Он говорил очень искренне и спокойно, с каким-то пониманием. Это тронуло до глубины души. Мне стало грустно. Каково это — не видеть своих родных целых два года? Моя мама, наверное, уже рвет и мечет в досадных раздумьях, куда же я пропала, тогда как прошло не больше часа с моего перемещения из Калуги.

«Мне бы только отправить одно сообщение», — подумала я. Но откуда-то появившиеся сострадание и уважение к спутнику не позволили озвучить мысль. Я проглотила ее вместе со слюной, скопившейся во рту. После огромного промежутка между приемами пищи, шквального стресса и длительной пробежки мой живот требовал кормежки пуще прежнего. Желудок заурчал на всю округу.

— Есть хочешь? — улыбнувшись, обернулся на меня парень, поднимаясь по лестнице к двери подъезда.

— Я бежала за хот-догом, когда ты вырвал меня из моей реальности.

— Это кто кого еще вырвал — не совсем понятно! — усмехнулся тот. — Не переживай, накормим!

С одной стороны, я шла за незнакомцем в безлюдный подъезд, что само по себе было жутко. Но с другой стороны, во всем его виде, образе и словах я видела честного человека. Он сразу же вызвал во мне доверие, как я когда-то заслужила его от Веры после погружения в сознание. Доверие, пока еще невесомое, тянущееся тонкой ниточкой от начала пути канатоходца. Что там было посередине — отсюда не разглядеть, а уж что в конце — тем более. Я шла за незнакомцем с темными кучерявыми волосами, смешно торчавшими в беспорядке на голове. Из отличительных признаков я запомнила только их, ну и проницательный взгляд серых глаз. Еще сережка. Золотистое колечко в левом ухе будто говорило само за своего владельца: «Иди за мной, нам по пути». И я шла, потому что другого пути еще не знала.

Глава 6. Мальчик, который переместился

На втором этаже нас встретила женщина, возрастом чуть старше моей мамы. Она стояла в дверях в пижаме и размахивала руками, видя перед собой вернувшегося сына.

— Гоша! — в сердцах произнесла она. На большее ее не хватило, так как вместо слов полились слезы.

Мы стояли на пороге ее квартиры, когда из прихожей пронесся веселый лай. Приветственный, какой обычно бывает у собак, когда их хозяева возвращаются домой. Чуть позже в ногах женщины показался карликовый пинчер на тонких ножках и со стоячими смешными ушами. Собака осторожно выглянула и подозрительно уставилась на меня. От ее чутья ничего не могло укрыться: я действительно была здесь чужой.

— Проходите! Гошик, какое же счастье, что ты жив! — причитала женщина, легонько взяв сына за локоть и протащив его внутрь квартиры. Потом она взглянула на меня. — Какая бледненькая. Гоша, а что это за девочка? Откуда она?

— Из параллели, — коротко ответил он. — Ее надо накормить.

И все. Мой новый знакомый Гоша не посчитал нужным рассказать что-то еще, словно я пришла только поесть и других мест для удовлетворения моей физиологической потребности не нашлось.

— Меня зовут Кристина, — зачем-то сказала я и тоже шагнула в квартиру, дернув пальцами ремешок сумки и заправив прядь волос за ухо.

Женщина кивнула, уделив мне аж целую секунду времени. После она принялась расцеловывать Гошу в щеки и снова рыдать, трепать руками его волосы и причитать: «Сынок мой!» Сам Гоша тоже был счастлив увидеть мать, но что показалось странным — он держал руки за спиной. Даже когда женщина обнимала, его ладони находились сзади, сложенными на пояснице. Это можно было объяснить нежеланием погружаться в сознание матери. Я тоже долго избегала этого момента, но постепенно смирилась. Неужели такой сильный и, на первый взгляд, искренний парень до сих пор боялся этого погружения?

— А где отец? — спросил Гоша.

И все в доме смолкло. Только что щебетавшая женщина замерла в ужасе, скуливший от радости и прыгавший на метр вверх пинчер вокруг своего хозяина притаился и поджал уши. Гоша напрягся, мне показалось, что я почувствовала его встревоженное сердцебиение. У меня тоже что-то кольнуло в груди. Нечто такое острое, резкое — когда момент замирает в паузе и от развязки зависит продолжение.

— Нет его, Гош. Убрали. Тебя он смог спасти, себя не успел, — ломким от чувств голосом проговорила женщина.

У меня скривилось лицо от удивления и шока. «То есть как это — убрали? Куда? И кто?» Я стояла у двери и не смела пошевелиться, мельком рассматривала просторную прихожую, плавно переходящую коридором в гостиную. Обои в зеленую полоску были повыцветшими, длинному ковру под ногами требовалась химчистка, но все же он создавал уют, доходя своей шириной до самых плинтусов, полностью скрывая пол. Торшер на тонкой длинной ножке со светящейся шляпкой виднелся еще с порога. Он стоял в гостиной рядом с креслом, на которое было накинуто лоскутное одеяло с лежавшими на нем очками и неприметной книгой.

И почему мне так приглянулось это одеяло? Вопрос не из легких. Возможно, чтобы не увидеть, в каком отчаянии и расстройстве пребывал Гоша; еще вариант — мои глаза всего лишь проследили за прелестным пинчером, который прошел в гостиную и запрыгнул на то самое кресло. Разумеется, третье предположение: я намеревалась спрятаться от раздиравших меня изнутри чувств и эмоций. Слово «отец» в совокупности со словом «убрали» означало для меня огромную утрату. Я и представлять не хотела, насколько больно и страшно потерять родного человека. Мне случалось побывать в сознании людей, переживших горе. Их было тяжело понять до того момента, пока не примеришь в ситуацию себя. Вот и сейчас я всеми силами отторгала эту возможность. Представить хоть на минуточку, что моего Папэда больше нет… Вот и все. Я сама не заметила, как оказалась рядом с мамой Гоши и коснулась ее руки.

Появилась комната с мерцающей лампочкой, но довольно уютная. Здесь пахло мужским дезодорантом и вечерней свежестью. Обычно так пахло от моего папы после душа. Сочетание древесной парфюмерной воды, отдаленных ментоловых ноток пены для бритья и прохлады, тянущейся через открытое окно. Я прикрыла глаза и с удовольствием вдохнула эти ароматы. Только спустя некоторое время я поняла, что обладателем этого парфюма был не мой папа, а Гоша, и это была его комната, в той самой квартире. На разложенном диване лежала его одежда, разбросанная небрежно, как будто бы в спешке. Ночная лампа на стене подсвечивала огромный книжный шкаф, что был напротив дивана. Разноцветные корешки пестрели и тухли на фоне мерцающего света, точно играли со мной, пытаясь запугать или отвлечь от других деталей. Я старалась не заострять на этом внимание и крутила головой по сторонам, осматриваясь.

Мама Гоши появилась не сразу. Такое тоже случалось. Это означало, что она сильна духом и пробиться в ее сознание не так уж просто. Но моя сила всегда побеждала, и это погружение не было исключением. Женщина вошла в комнату и задернула лавандовые шторы. Пока что она игнорировала меня. Я не спешила, предоставив ей время, чтобы та смогла проявить себя в полной мере. Женщина ходила по комнате в той же пижаме розового цвета и причитала себе под нос. Она убрала вещи Гоши с дивана и начала стелить чистую постель. У нее никак не получалось ровно разместить простыню. Женщина то и дело дергала руками вверх, удерживая материю, и снова растягивала ее на диване. Простыня опять складывалась в беспорядке, вся измятая, словно уже и не такая белая. И тогда женщина повторяла все опять, ругаясь на себя и на беспомощность.

— Позвольте помочь? — наконец предложила я.

Она посмотрела на меня такими глазами, будто до этого и не замечала здесь. Я осторожно подошла и взялась за свободные края простыни. Теперь четыре руки взмыли к потолку и легким движением опустили ткань на диван. В этот раз вышло намного лучше, и женщина заправила уголки. После она выдала мне наволочку и подушку, решив, что вместе мы все-таки быстрее справимся.

— Это для Гоши? Он остается? — уточнила я.

— Он мой сын, как же я его прогоню? Конечно, пусть остается. Но лучше бы он не рисковал, — отчаянно проговорила та.

— А что? Это опасно?

— Деточка, знала бы ты, что они сделали с его отцом! Я боюсь, что они найдут Гошу и тоже заберут. А там, как известно, ничего хорошего не жди.

— Кто они? И куда заберут? — не унималась я.

— Власти, — на выдохе произнесла уставшая женщина. — Не знаю, слышала, что порталистов казнят.

— Казнят?!

— Ну, убивают. Все эти годы я старалась не лезть в это дело. Мой муж намеренно держал все в секрете, потому что свидетелей власти тоже не щадят. Переживал за меня и за Гошу… — хлюпала носом она и размазывала слезы по лицу. — Он уберег его, а сын взял и вернулся. Родя говорил ведь Гоше, что нельзя! Его будут искать! И что делать?

Женщина рыдала, уткнувшись во вторую подушку, на которую так и не смогла надеть наволочку. Она стеснялась своих слез, в реальности боялась показать их сыну. Я присела рядом на диван и погладила несчастную по плечу. Она обняла меня как родную дочь, прижала к сердцу и стала размеренно покачиваться, словно пытаясь убаюкать. Все ее движения в сознании казались зацикленными. Она повторяла их, стараясь довести тем самым до идеального состояния. Это способ отвлечься от боли, терзавшей материнское сердце. Когда ее дитя находится в большой опасности, когда с минуты на минуту может произойти непоправимое. И она, его мать, будет в этом виновата, потому что не сказала самого важного: «Уходи!»

— Я уведу его отсюда, — тихо и уверенно произнесла я.

— Вряд ли он тебя послушает, дочка. У него тут девица есть. Чуть что — он сразу к ней мчится. Правда, не одна она уже. Ждала его, но прошло много времени…

— Послушайте, я живу в другой реальности, и без Гоши мне никак туда не вернуться. Он обещал мне помочь. А когда я там, ну в своей Калуге, то и Гоша там. Мы как-то связаны, — разъяснила я женщине, но как будто бы себе.

Я начала понимать эту истину, когда второй раз коснулась Гоши. Мы же вернулись на какое-то время. Значит, телепортируемся только вместе! Вот и получается: либо мы в Калуге, либо в Калуге-2. Я только сейчас, находясь в сознании этой женщины, остро ощутила эту зависимость. Теперь мы повязаны с Гошей. И как бы это каламбурно не звучало, но мы должны быть всегда по близости, однако держаться друг от друга лучше на расстоянии. Я усмехнулась своим мыслям, тогда как мать Гоши приняла это за улыбку.

— Ты правда уговоришь его уйти?

— Правда. Это и в моих интересах тоже. Я хочу вернуться домой!

Женщина широко улыбнулась, даже рассмеялась, стянула меня в объятиях еще крепче. В какой-то момент я перестала даже дышать, уткнувшись носом в ее полную грудь. Я молила о завершении: «Вот сейчас, сейчас все закончится. Сейчас. Пожалуйста». И прикрыла глаза.

Передо мной стояла все та же женщина, но по-прежнему в прихожей. Гоша был позади и внимательно наблюдал за нами. Я убрала от его мамы руку и в очередной раз заправила локон русых волос за ухо, надеясь, что образ милашки поможет оставить мое погружение незамеченным.

— Знаете, что? Пойду-ка я ужин разогрею, а вы располагайтесь! — проговорила женщина и прошла по коридору к закрытой двери. Зашла в комнату, там и исчезла.

— Ничего не понял. Что это с ней? — удивился Гоша, стянув с себя кофту и повесив ее на крючок для верхней одежды. Наклонился, чтобы развязать кроссовки.

— Ничего особенного. Я просто поговорила с ней в ее сознании, успокоила тем, что уведу тебя из этой реальности.

— В смысле? — замер у своего кроссовка он и уставился на меня расширенными серыми зрачками.

— Твоя мама переживает, что здесь опасно, что тебя могут найти… э-э… какие-то власти…

— Нет, я не о том. Как это — в сознании?

— Я же тебя еще с самого начала про это спросила: «Мы в твоем сознании?» Ты ответил — нет. Стоп, так ты не умеешь погружаться? — я окончательно запуталась.

Мы смотрели друг на друга как идиоты. Я перестала понимать, что произошло, а Гоша, казавшийся изначально таким уверенным и всезнающим, потупился и вопросительно на меня уставился. К счастью, наш немой разговор прервала его мама, выглянув из-за двери.

— Идите есть! — позвала она.

Я лишь пожала плечами. Когда Гоша медленно прошел рядом со мной, я подняла руки, чтобы его случайно не зацепить. Он был слишком близко в узком коридорчике, и я снова уловила этот древесный аромат, исходящий в большей степени от его волос и шеи. На точке пульса, бившейся в своем ритме настолько быстро, что меня это немного взбесило. Я перевела взгляд на его лицо. Оно было до болезненного сероватым, под глазами залегли маленькие синеватые мешочки недосыпа, а губы словно пытались объять весь воздух в этой тесной комнатке. Гоша был на пределе. Он не понимал, что произошло между мной и его матерью; он так и не получил адекватных объяснений об отце; его до сих пор ошеломляло наше присутствие здесь.

— Эй! — подскочила от неожиданности я, когда пинчер схватил меня зубами за штанину и куда-то потянул.

— Добби, фу! — строго посмотрел на питомца хозяин, и собака тут же успокоилась, покорно заскулив и прижав уши. Гоша наклонился, потрепал ее по макушке и сказал мне: — Он тебя хотел на кухню оттащить.

— Тот самый Добби? Эльф из «Гарри Поттера»?

— Чего? Какой эльф? Нет. Добби потому, что созвучно с доберманом, — пояснил Гоша. — Я все детство думал, что из него вырастет большой, мощный и опасный доберман. Это только потом я узнал, что карликовые пинчеры достигают в холке не больше тридцати сантиметров и имеют квадратный формат тела. Короче, буханочка.

— Ты не знаешь про «Гарри Поттера»?! — я чуть было не схватила Гошу за грудки, настолько остро отреагировала на новую информацию.

— Нет, а кто это?

— Главный герой из книги Джоан Роулинг!

— Дети, за стол! — снова прервала нас мама Гоши.

Делать нечего — разборки пришлось оставить незаконченными, и мы пошли ужинать. Кухня была слишком маленькой. Мы еле-еле помещались здесь втроем. В углу стоял столик со стульями на три персоны; кухонный гарнитур был холодного металлического цвета и полностью сливался с холодильником, так странно вписавшимся своим высоким ростом среди низеньких тумбочек. Навесных полок с посудой и кухонной утварью не было, только шкафчики внизу и отдельно стоявший комод с желтой вазой. Короткие занавески, похожие на вафельное полотенце, развевались от мощного ветрового потока. За окном совсем стемнело, и я отлично понимала, насколько сильно попала, продолжая торчать в параллельном мире, где номера родителей в моем телефоне никакой ценности не представляли.

Зато у Гоши с телефонными контактами все было нормально. Он сидел за столом и смотрел в экран своего мобильника. Буквы скакали по последнему как титры в конце фильма. Гоша листал сообщения, которые получил за два года своего отсутствия здесь. Это было вполне логично: то, что здешние номера и связь не ловили в моем мире; а я находилась в зоне доступа только для контактов Калуги-2. Хотя непонятно зачем, я ведь никого здесь не знала.

— Полагаю, нам нужно обменяться телефонами, — сказала я.

Гоша встрепенулся. Он настолько глубоко зарылся в сообщения, что, наверное, забыл где находится. Его потерянный и растрепанный вид говорил сам за себя. Впрочем, Гоша все-таки попросил мой телефон, ввел свой номер и сделал дозвон. Пока я вбивала нового странного знакомого в контакты, мама Гоши поставила перед нами тарелки с чем-то необычайно аппетитным.

— Это жаркое. Тебе такое нравится? — уточнила она.

Я кивнула, но на самом деле никогда не пробовала жаркое. Наколов кусочек еды на вилку, я внимательно посмотрела на него. Это же мясо с картошкой и помидорами, да еще в сыре! Обычно моя мама не смешивала больше трех ингредиентов, чтобы потом было легче выяснить, от чего у меня сыпь. А тут тебе и ароматный тертый сыр с корочкой, покрывавшей всю тарелку; и мягкая свинина, я уверена, еще в каком-то соусе и со специями; и картофель, сдобренный маслом.

Да какой там параллельный мир?! Какие вопросы?! Я судорожно впивалась зубами в свой ужин и никак не могла оторваться и перестать жевать. Женщина обрадовалась моему аппетиту, она сделала мне чай, несколько раз предложила печенье и конфеты на десерт. А вот Гоша вообще не смотрел на происходящее. Думаю, его бы позабавила моя манера сметать все вкусное в течение минуты. Но нет. Он сидел и читал сообщения, иногда вспоминая про тарелку с жаркое и накалывая его себе на вилку.

— Мам, когда ты последний раз видела Ирку? — не отвлекаясь от телефона, спросил он.

— Да на днях, Гош, — начала его мама. И я вполне понимала, кем приходилась эта Ирка Гоше.

— Я уже знаю, — покачал головой он и на секунду показал женщине светящийся экран.

Там было что-то вроде: «Прости… я больше так не могу… Я очень тебя люблю, но… если ты не вернешься… я хранила тебе верность…» И так далее. Если говорить простыми словами, то:

— Не дождалась, — заключила я.

— Я ее не виню в этом. Я и правда мог не вернуться, — проглотил комок в горле Гоша и наконец-то отложил телефон. — Но я хотел бы с ней увидеться, узнать, что у нее все хорошо.

— Да хорошо все с твоей Иркой! Гош! Прошу, тебе нужно уходить. Они будут тебя искать! — чуть ли не плакала женщина, стоя в фартуке у одной из тумбочек и обмахиваясь тряпкой.

— Я найду отца. Они бы не стали его убивать. Он им нужен. Надо только побольше узнать. А начнем мы с тебя, — указал на меня Гоша, — ты что-то говорила про погружение в сознание.

— Она — внутренний порталист, — ответила за меня женщина и поймала наши удивленные взгляды.

Хозяйка тяжело вздохнула и уселась на табуретку рядом с нами. Пинчер без предупреждения запрыгнул ей на коленки, и женщина начала инстинктивно гладить питомца. В какой-то мере эти однообразные движения ее успокаивали, но об этом я уже знала. Мама Гоши пыталась вытолкнуть слова из горла.

— Родион немного рассказывал об этом. Но ты-то, сынок, почти с пеленок знаешь, что являешься внешним порталистом.

— Конечно, — подтвердил Гоша.

— Ты умеешь, как и твой папа, телепортировать людей в параллельный мир, хотя сам себя телепортировать не можешь, — продолжила женщина. — Эта девочка… Кристина, да? Кристина умеет телепортироваться в головы людей…

— Но как это?!

— В их сознание, — подсказала я.

— Я еще ни разу не встречала внутренних порталистов, поэтому не совсем понимаю, что произошло. Но, если следовать логике, то кто-то из вас коснулся другого рукой. Сработал портал. Вы переместились.

— Но почему я переместился с ней? Я телепортирую людей, но не себя! — Гоша запустил пальцы в волосы и облокотился об стол.

— Да. Ты мог ее отправить сюда одну. Но она же внутренний порталист! Ваши силы сплелись между собой, и она не смогла погрузиться в твое сознание. Но как бы накинула на тебя невидимое лассо и потянула за собой. Туда, куда ты ее хотел отправить.

— Как все сложно! — скривилась я, пытаясь уловить суть.

— Получается, нам вообще нельзя касаться друг друга? — рассуждал Гоша. — И как мне ее отправить обратно, а самому остаться здесь?

— Никак! Гоша, никак! Ты сейчас же возвращаешься в безопасное место! — вскочила с табуретки женщина, согнав с колен Добби, и оперлась ладонями о стол, нависнув грузным телом со строгим видом над сыном. — Услышь меня. Они умеют каким-то образом вычислять порталистов. Им нужны все, без исключения. Я не знаю зачем, но твой отец не хотел, чтобы ты оставался. Он спас тебя! И как ты его отблагодарил?! А?!

— Спасибо, все было очень вкусно. Простите, я очень хочу вернуться домой. Мои родители наверняка уже все больницы и морги обзвонили, — пропищала я, тихонечко встав из-за стола.

— Вот! Девочку ищут! Ее родители могут посадить тебя за похищение! — нагнетала женщина.

— Я могла и сама уйти!

— Ой, найдут за что!..

Женщина хотела было сказать что-то еще, но Гоша уже встал из-за стола. Он не решился дальше перечить матери. Снова убрал руки за спину и прижался к ней, положив свой подбородок ей на плечо. Я услышала тихое «вернусь». После Гоша попрощался с пинчером и предложил мне свою ладонь. Он вытянул ее передо мной, показывая этим жестом, что готов к телепортации. Я осторожно вложила свою руку в его пальцы, и мама Гоши вместе с Добби тут же пропали, как будто никогда их и не было в этой кухоньке…

Глава 7. Тема для битья

Меня не было в Калуге всего ничего — пару часов. Но за эту пару часов произошло столько, сколько не происходило со мной никогда!

Во-первых, мы телепортировались в холостяцкую квартиру Гоши. Но это было ожидаемо, ведь портал работал таким образом, что перемещал нас из Калуги-2 на то же самое место в Калугу. И наоборот. С кислыми мордашками — Гоша оттого, что его девушка нашла другого; а я из-за разрывающегося в вибрациях своего телефона, — мы двинули в сторону моего дома.

Во-вторых, мои легенды про «загулялась» с Арсом или Марикой разрушились практически сразу, еще когда мы с Гошей бодро шагали через парк. Как можно догадаться, родители обзвонили всех! С их слов: Арс тупо похихикал им в трубку и решил, что я пишу очередную статейку в каком-нибудь укромном местечке. Напоследок он через них попросил меня вернуть его драгоценную кофту с буквой «М».

Дела с Марикой обстояли куда хуже. Она видела меня с парнем! И то, как я внезапно пропала из парка. Именно Марика разыскала Папэда в толпе музыкантов и сообщила ему о моей пропаже. Вот тут-то и поднялась паника. Полиция, больницы, знакомые, нервы и «абонент вне зоны действия сети».

В-третьих, вернулась я слишком поздно. Мама на тот момент накрутила себя уже так, что не различала, где реальность, а где ее воображение. Она кричала на меня и громко топала ногами. Папэд, кажется, успел поседеть еще больше. Он расстроенно смотрел мне в глаза и ждал, когда же я расскажу, где шлялась все это время. Я тяжело дышала, смотрела исподлобья на разыгравшуюся мамину истерику. Клянусь, я хотела ее коснуться и успокоить, но рука не поднималась. Я боялась проникнуть в ее страхи и ужасные мысли. К ней в голову всегда приходило самое плохое, из всех возможных вариантов она каждый раз выбирала самый страшный исход. Наверное, поэтому я продолжала стоять у входной двери и прятать свое лицо от родных.

— Гуляла с мальчиком, — пробубнила я.

— Что ты делала? — взвизгнула мама.

— Гуляла с парнем, телефон разрядился…

Родители переглянулись и шокировано уставились на меня. Да, я выбрала противоречивое оправдание. Я никогда ни с кем не встречалась, тем более не гуляла с парнями, кроме Арса. Но в чем-то все же была истина: я действительно провела это время в компании с парнем. А то, что мы телепортировались в Калугу-2 и поужинали у него дома — это дело такое, об этом лучше промолчать. И глупо было полагать, что после этого истерика закончится. Возможно, мои слова чуть-чуть угомонили материнскую ругань, она смотрела на меня недоумевающим взглядом и качала головой в отрицании. Неожиданно в дискуссию вступил папа:

— Кто он? Почему вы задержались? Надеюсь, у него есть что-то в голове, кроме всякого дерьма. Если хочешь выходить из дома, дай мне его номер. Я должен объяснить ему кое-что!

— Ну пап! Мы только познакомились, это я не следила за временем! Пожалуйста!

— Ничего-ничего. Я нормально поговорю. Пусть знает, с кем имеет дело, — Папэд уже тянул свою ладонь, надеясь, что я вложу в нее телефон.

— Надо поставить на зарядку, — напомнила я, хотя прекрасно знала, что у моего мобильника осталась половина батарейки.

Я прошла в комнату и хотела было закрыть за собой дверь, но папа зашел следом. Я сглотнула тягучую слюну и подсоединила телефон к проводу. Бросила свою сумку на кровать, уселась на край и стала искать номер в контактах. Эминем с плакатов смотрел на меня с пониманием. Конечно, я сама додумала за него этот взгляд, но представлять себе Маршалла, который понимает мои чувства, было куда приятнее, чем осознавать, что меня грызет совесть.

— Как его зовут? — уточнил Папэд, перед тем как вбить номер телефона в свои контакты и нажать «вызов».

— Гоша.

Едва папа занес большой палец над зеленой кнопкой, как я тут же схватила его за запястье. Разумеется, я не могла отменить его разговор с Гошей, но дать отцу немного остыть — это пожалуйста.

Мы очутились на ринге. Никогда бы не подумала, что у папы могут быть такие ассоциации. Он стоял в черной майке и красных боксерских шортах. Перчатки на его руках врезались со всей силы в грушу, раскачивавшуюся на металлической цепочке в такт ударам. Сегодня я была в роли рефери. Стояла за кортом и пальцами держалась за разноцветные канаты, всматриваясь в противоположный угол. Неужели там должен был кто-то появиться?!

— Я убью его! — разъяренно, как хищник, прорычал отец.

— Ты же его совсем не знаешь! — жалобно промямлила я.

— Что он с тобой сделал?! Молчишь?! Защищаешь его?! Погоди! Только я узнаю, что он обидел тебя…

Папа пронесся по рингу и ударил вылетевшего на него манекена синего цвета. Я чуть-чуть успокоилась, уловив, что в сознании отца Гоши не будет. Мне бы совсем не хотелось, чтобы Папэд отлупил Гошу, пусть даже не по-настоящему.

В зале местечковых соревнований вокруг погас свет. Остались только лампы, подсвечивавшие ринг. Папа продолжал скакать по корту и размахивать руками. К нему подлетали манекены из ниоткуда, и он щедро убаюкивал их ударами, отправляя в нокаут. Запах пластика и резины забивался в нос. То, как Папэд терзал этих несчастных кукол, говорило о том, что он готов расправиться с кем угодно. С любым, кто меня тронет.

«Эх, знал бы ты, что Гоша по факту вообще не может ко мне прикоснуться…» — поджала губы я, наблюдая жестокую картину, — моего папу в ярости.

Я осторожно растянула руками канаты, пригнулась и забралась на ринг. Потихоньку приближаясь к отцу, я прошла мимо груды резиновых манекенов, поймала покачивавшуюся грушу. Выглянула из-за нее. Папины глаза окрасились в алый, в цвет его шорт, на лбу выступила испарина, все его тело дрожало от усталости, но он не останавливался. Мышцы на руках напрягались снова и снова, поколачивая надуманный предмет моего опоздания.

— Пап, послушай. Я понимаю, как ты переживаешь, но поверь, ничего не случилось.

— Не случилось? А если бы случилось? Я ведь себе бы этого не простил! Кристина, пропадают дети, девушки, женщины. Даже мальчики! Я боюсь потерять тебя! И не знаю, в какой момент может оказаться поздно! — вцепился в грушу перчатками папа, эмоционально сжав ее с другой стороны и всматриваясь мне в лицо.

— Ты не сможешь уберечь меня от всего, лучше научи защищаться! Вы с мамой всю жизнь меня жалели, не давали самой сделать шаг. Но скоро начнется другая… взрослая жизнь! Пап, мне нужна твоя поддержка, а не каменная стена! — громко сказала я, желая достучаться до отца.

Кажется, он проникся. Взволнованно дыша, отчего вся его грудь ходила ходуном — вверх-вниз, папа опустился на пол, стянул боксерские перчатки и закинул их куда-то за пределы ринга, во мрак пустого зала. Он сидел абсолютно мокрый, загнанный своими же переживаниями. Уставшими руками, которые потряхивались от перенапряжения, папа пытался стереть с лица остатки ярости, но едва он поднимал ладони, они тут же как плети падали без сил.

Я сняла с себя кофту и подошла к папе, присела на корточки и приложила к его разгоряченному лицу синюю материю, за которую так сильно беспокоился Марс. Папа смотрел на меня другими глазами, будто до этого видел во мне только маленького ребенка. Того самого, которого забрал из роддома восемнадцать лет назад.

— Когда ты успела вырасти? — спросил он.

— Так получилось, — я пожала плечами.

— Я-то думал, что у нас еще много времени. А ты уже улетаешь из гнезда…

— Ничего себе! Папа, мы только познакомились с Гошей, а ты уже выселяешь меня из дома! — хохотнула я.

— Не спешите.

— Клянусь, без моего согласия Гоша меня не тронет.

— Хорошо…