Бесплатный фрагмент - Русский нижний брейк

Павел Шакин
РУССКИЙ НИЖНИЙ БРЕЙК

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Вчера Комитет Гражданской Совести (КГС) снова проводил обыск в моей прокуренной комнате. Комиссар Дрынов для формальности порылся в постели, пролистал несколько книг, держа их вверх ногами, заглянул в холодильник и с облегчением улыбнулся бутылке водки, которую я приобрёл к его приходу. Вопреки своему обыкновению он не стал забирать водку. Выпили вместе и закусили лошадиным сыром. Молча. Затем Дрынов сухо прокашлялся и сдержанно пожаловался на жизнь:

— Гоняют нас как собак, Семён Сергеич, и тоже обыскивают.

Я понимающе придержал кисть в дряблом рукопожатии чуть дольше положенного, Дрынов вздохнул, почесал за ухом татуировку филина и вышел. Я проследил в окно, как удалялась его тучная фигура, бликуя на солнце запотевшей лысиной.

Нельзя сказать, что меня в чём-то подозревали. Не больше любого другого журналиста. Опасения могла вызвать лишь публикация недельной давности, посвящённая нетрадиционным разработкам в области хранения данных. Отличились дуболомы из Чухово. Додумались же — использовать вместо кактусов шампиньоны. Якобы грибной мицелий обладает превосходной скоростью передачи информации в больших объёмах. Свои сомнения на этот счет я и выразил в статье, причём в мягкой форме. А потом забеспокоился: не погорячился ли? Однако главный редактор Нелетучкин успокоил меня: «Кому это Чухово нужно? Они десять лет на преференциях сидят и в ус не дуют. Поэтому можно за эти усы их слегка и подёргать. Не обидятся».

По моим расчётам, Дрынов уже полировал свою широкую душу в пивной, а потому я извлёк из тайника в радиаторе пиратский блоссфельдий. Крошечный, в прозрачном контейнере без пломбы, он беспомощно барахтался в мутном питательном сиропе. В центре его темно-зелёной головки наклёвывался бутон, кактус готовился к цветению. Жить блоссфельдию оставалось недолго. За этот пиратский блосс можно было схлопотать несколько лет лагерей, а за его содержимое никогда оттуда не выйти.

До разложения блосса оставалась пара дней. Мне было нужно срочно сохранить файлы. Загружать их на свой ПК было равносильно самоубийству. Это Дрынов нетрезвыми вечерами тёрся мундиром о штукатурку подъезда, пуская сопли на галифе. Группа быстрого реагирования реагировала быстро. Каких-то десять минут, и филины КГС уже здесь, клюют мне глазницы, запустив когти в нутро. А я так и не начал читать «Три измерения Родины» — поэму некого Васи Сварога, запрещённого писателя-барда, так он себя называл.

Содержание мне пересказывали, изрядно перевирая. Издержки устного творчества, что поделать. Вещал он следующее: якобы существуют три параллельных измерения Руси. Наш мир — это Нижняя Русь, наша планета, где все изначально русские, включая различные субэтносы, как нас и учили. Есть и Средняя Русь — мир, где русские проживают главным образом в стране Россия, самой большой и богатой. Причём другие субэтносы являются самостоятельными народами, обладающими собственной культурой, и даже говорят на своих языках. Верхняя Русь представляет собой таинственный остров, где русские живут среди разумных берёз, с которыми они мило общаются телепатически. Вася Сварог утверждает, что он побывал в каждом из миров, о чем и спешит сообщить всем жаждущим истины. Причём его мифологема складывается в учение, у которого есть свои приверженцы. Признаться, я таковых не встречал. Говорят, они мастера конспирации, но, думаю, их просто не существует. Известно, что потрёпанной интеллигенции присущ мистицизм, которым она стыдливо прикрывает свои комплексы. Вася Сварог интересовал меня сугубо как журналиста. Я всегда увлекался запрещённой литературой. Общее впечатление: огня меньше, чем дыма. И чем больше дыма, тем больше вероятность, что со временем цензуру снимут. Но за Васю взялись крепко. В Комитете Гражданской Совести имеется особый прейскурант, он прописывает, сколько и за что впаять. К примеру, за инструкцию к сборке инкубатора блоссов можно отделаться штрафом, за «Кыштымские частушки» получить полгода, а за Васю — загреметь навсегда.

Свой крякнутый планшет, отключённый от сети, в целях безопасности я прятал в лесу. Туда я и собирался на выходные, чтобы тихо под ёлочкой предаться нелегальному чтению. Но мне подсунули зацветший блосс. Придётся покупать новый. Более того, я собирался выгодно продать «Три измерения родины».

2

Я не любил бывать в Хрязино. Там пахло шпалами и миазмами жирового комбината по переработке несъедобного дерьма во съедобное. С другой стороны, это отпугивало жандармов, которые днём предпочитали пастись на овощебазах, а по ночам гонять центровых шлюх нагайкой. Хрязино представляло собой эдакий заповедник, где криминальный сброд ощущал себя относительно свободно. Причём вероятность схлопотать трубой по затылку там была существенно ниже, чем у меня на районе, не самом плохом в Тмутаракани месте. Хрязинский паханат высоко ценил атмосферу прирученного хаоса. Любой беспредел по возможности пресекался, волки делали вид, что уважают овец, а те делали вид, что их не боятся.

Выйдя из метро, я привычно уткнулся взглядом в вереницу ржавых киосков. Группа сутулых подростков в костюмах для лапты щёлкала семечки под новый шлягер Тоши Хама «Караван Печали». Когда-то я брал у него интервью. Питаясь чадом духовных метаний крепостных и пролетариата, сам Тоша предпочитал джаз-модерн и красил втихаря ногти.

Я зашёл в киоск и кокетливая, но неопрятная лавочница продала мне сигареты «Фраер». Следуя последней моде, она закатала волосы в разноцветные бигуди, отчего моложе не стала.

— Десятый раз это фуфло прогоняют, — её рука потянулась под прилавок, — уже все слова знаю.

— Не повезло.

— Чачу будешь? Недорого.

Последний раз меня чуть наизнанку не вывернуло от подобного пойла, а потому я отказался. «Ну и дурак», — сказали глаза продавщицы. «Сама дура», — ответили мои, и я вышел, великодушно оставив сдачу.

Длинный барак, в котором проживал Киви, напоминал гигантского ящера с переломанным хребтом. Старый, покосившийся, с рухнувшей по середине крышей он буквально стонал, моля о скорой смерти. Но жизнь бесцеремонно продолжалась, вокруг носились чумазые дети, сушилось бельё, рекой лилась брага.

— Тебе кого? — окликнул меня грузный мужик в клетчатых шортах. Он сидел на лавочке и ковырялся в планшете.

— Киви.

— Жди здесь. Как представить?

— Скажи: журналист пришел.

Через минуту мне разрешили зайти, и я оказался в студии Киви. Кичливые картины с берёзами куда-то пропали, зато появилось два огромных ковра. На одном был изображен Пётр Восьмой в парадном мундире на фоне целой россыпи церквушек. На другом цвели кактусы и летали бабочки.

— Решил интерьер сменить, — усмехнулся Киви, — что надо?

Я давно знал этого подонка. Вместе в лицее учились. Он с ранней юности красил волосы в зелёный цвет, чем и заслужил свое прозвище. Тощий и наглый, в угрях и веснушках Киви ещё в университете связался с паханатом. Друзьями мы никогда не были.

— Тарас, мой блосс зацвёл.

Киви порылся в красных шароварах и достал самокрутку.

— Левая предъява. Мои кактусы свежи как утренняя роса. Ты его случайно не грел?

Вот засада.

— Я прятал его в радиаторе.

— Ну и зря. Потому и зацвёл. Пиратские блоссы не имеют системы охлаждения. Не знал разве? Все они, конечно, рано или поздно цветут. Но важно соблюдать температурный режим.

— Ты ничего не говорил.

— Теперь знаешь. Не первый раз берёшь. Что дальше?

— Нужен еще один. Делай скидку.

— Тебе и так без накрутки. Двести кун.

Торговаться смысла не было.

— Лады.

Киви отодвинул тахту и достал из балалайки без струн мешочек с блоссами. Его голубые глаза алчно сверкнули, Тарас Голубев (так его звали) самодовольно кувыркнулся и сел в позу лотоса.

— Бери с желтой пломбой, — он кинул мне мешок, — свежак.

— Благодарю.

Я скрылся в туалете и перекачал нужный файл с испорченного блоссфельдия на свежий. Когда, вышел Киви спросил:

— Будешь уштопываться?

Я давно не ставил семечко. Не любил уштопков. Медлительные и болтливые, в рассеянном высокомерии они не раз сдавали себя и компанию. КГС смотрел на них сквозь пальцы, не считая интеллигенцию, к которой я по должности относился. Но Киви нужно умаслить.

— Не откажусь, если предлагаешь.

Тарас вставил в пистолет семя и сделал мне пункцию в сонную артерию, оставив на коже маленький прыщ.

— На две недели, меньше нет, — улыбнулся он по-барски и стрельнул себе под язык.

Затем мы съели по дольке лимона. Витамин С активизировал вещество — две недели без цитрусов, смородины и даже квашеной капусты. Я забрался на тахту, а Киви включил музыку. Томные романсы в миг разожгли его либидо, и тут же появились юные цыганки с вином. Они танцевали и целовались, а я смотрел на ковёр. Пётр Восьмой виновато и добродушно улыбался, подозрительно вибрируя усами в такт пульсации луковиц-куполов церквушек. На другом экране бабочки опыляли кактусы. Я вспомнил родителей, скупо прослезился и уснул.

3

За месяц до этого мне довелось побывать на приёме у князя Снукова. Пётр Тимофеич увлекался современной литературой и высоко ценил мое на этот счет содействие. Мне пришлось взять напрокат чёрный камзол, расшитый золотыми нитями, песочного цвета слегка зауженные книзу галифе и щёгольские бобровые унты. Я вызвал дорогой таксомотор, горько простившись с последней двадцаткой. В метро за такой наряд любой пролетарий засветил бы мне в морду.

Приём состоялся в ДК «Ягайло» — самом дорогом и напыщенном в Тмутаракани месте. Вокруг парадного входа курили отборные усатые жандармы. Они почтительно кланялись гостям и глотали слюни при виде представительниц эскорта.

— Безложкин! — меня окликнул наглый и громкий голос.

Иван Тетраглебов, журналист сетевой газеты «Кристалл», надменно улыбался, выпуская облака пара из широких ноздрей. Запахло знакомой смесью степных трав и аниса. Карманный ингалятор — недешёвое удовольствие, однако этот боярский прихвостень и не такое позволить мог. А я за гроши ковырялся.

— Главное — чтобы костюмчик сидел, — приблизившись, он игриво подёргал меня за рукав. Рыжие кудри светского шакала победоносно сияли в неоновых огнях вывески. Аккуратная бородка обрамляла ухоженное загорелое лицо. Тетраглебов умудрился втиснуть свой увесистый зад в белое трико с красными лампасами, мясистое туловище он разместил в голубом доломане с серебристой бахромой, на ногах красовались горчичного цвета сапожки.

— Ты здесь как гость?

Я нехотя кивнул.

— И чего это старый князь так благоволит тебе, — Тетраглебов лукаво сощурился, — что за дела ведёте?

— Мемуары писать собираемся, — это была наша легенда, — Пётр Тимофеич прожил насыщенную жизнь.

— Ещё бы, настоящий герой! Усмиритель экваториальной Сибири и Китай-Руси, покровитель изящных искусств, умнейший гражданин, светоч. Опора государства нашего, на коих столпах оное зиждется. Сдюжишь пафос, Безложкин?

Так Тетраглебов зарабатывал на жизнь. Смазав дешёвым медом язык, он старательно вылизывал клоаку высшего сословия. Но узлы хронического геморроя ощущали лишь временное облегчение. Не в силах переварить засунутое в пасть, организм аристократии с кровью выдавливал непереваренное, чем давал обильную пищу красноречивым копрофагам.

— Князь больше за реализм ратует, — я пристыжено достал сигареты.

— Дайка и мне, — возбудился Тетраглебов. — И яблоня хочет весною компоста, в цветенье своём чаясь с гумусом слиться.

Ещё Иван был поэтом.

— Ты быка не дави, Семён. — Он снисходительно улыбнулся. — Разрабатывай князя, авось отмоешься от грязи. Жизни розы пахнут циррозом. Поедешь в баню с гриднями?

Тетраглебова несло, на воротнике в неоновом свете искрились корпускулы просыпанного кокоса. В мутно-серых глазах плескалась авантюрная дичь. Однако Иван лампасами чувствовал меру, тем и жил.

— С чьими?

— Олехновичев. А утром на охоту.

— Мне с утра на работу, Иван. Не могу.

Тетраглебов нарочито сморщился и сразу потерял ко мне интерес, заметив в толпе Киру Негладких — вечно молодую гадалку с центрального телевидения.

— Свет мой, мельхиорчик! — Он бросился целовать перстни рук высокой блондинки, обернутой в полотна мохера камуфляжной расцветки.

Я поспешил ко входу. Тучный казак в овечьем полушубке просканировал паспорт, и я оказался в главной зале, где для разогрева томно завывали щеглы из группы «Рассвет». Перехватив фужер тройного вина у арапа-официанта, я направился в цоколь, где накидывались гридни, пажи и целковые проститутки. Пётр Тимофеич оправданно избегал подобного общества, вызывая меня позже в бильярдную, где высшие нормы непринуждённо смягчались.

Гридни, как и водится, расположились на кожаных диванах, их раскосые глазницы сплющивали пространство в бескрайнюю степь неприкаянной наглости. Они были молоды и злы, носили на поясах кинжалы и много матерились. Царской милостью они могли носить имена предков, чем и гордились, всей душой презирая русскую соборность. Все их боялись, а потому они убивали друг друга на дуэлях, поминая затем падшего братом. Даже находясь в помещении, они носили лёгкие дублёнки и походные шаровары. Брили головы, оставляя на макушках чёрные, завитые в косы, пряди.

— Ыстыксалем, Сёма, — сквозь зубы процедил приветствие самый крупный из них и плюнул на пол, что было знаком уважения.

— Салем, богатырь, — я вытянул впёред кулак, и он хлёстко в него стукнул своими набитыми казанками.

Кайрат был начальником охраны князя Снукова, старшим в грядке. Никто на Тимофея Петровича и не думал покушаться, но для высших чинов иметь грядку было показателем статуса. За неимением реальной угрозы кланы гридней собачились между собой, но больше декоративно. Стравливали молодых бойцов, которые получали продвижение по службе и почёт старших. В дела паханатов не вмешивались, считая ниже своего достоинства участвовать в мелкой возне русоидов.

— Никто тебя не обижает? — Кайрат достал кинжал и рассёк пополам лимон. Ребята любили уштопываться.

— Да кому я нужен.

— С князем нашим водишься, знать важно.

Я с почтительным видом пропустил понт ушей мимо, от КГС гридни не отмажут. Удага-хан сам белые эполеты носил. Все схвачено и приколочено.

— Первый узнаешь, — мне пришлось поклониться.

Кайрат схватил пустую бутылку, юный гридень сбоку молниеносно приклонился, послушно подставившись под удар. Звук был глухим, но россыпь осколков сверкающей крошкой празднично украсила грязный пол.

— Базаришь, — Кайрат ласково потребил свою скудную бородку, и тщедушный бармен-китарус тут же подставил поднос полных стаканов.

— Пей, — он откинулся назад, сомкнувшись устами с рыжей грудастой девицей в задранном жёлто-голубом сарафане.

Я нехотя пригубил тройное вино с мятой, но глотать до дна не пришлось. Старый, лысый арап с серебристыми бакенбардами, Митька, лично пробасил по громкой связи:

— Семён Сергеевич Безложкин, извольте пройти в бильярдную.

ДК «Ягайло» принадлежал князю Слукову и одновременно являлся его столичной резиденцией. На первом этаже располагался главный холл, в цоколе развлекались отребья, на втором — дорогой ресторан и сауна, на третьем гнездились в апартаментах гости, на четвертом — сам князь с княжной вели свой таинственный и возвышенный быт, а на чердаке, для посвящённых находились бильярдная, бассейн и библиотека.

Митька встретил меня у лифта. Почтительно кивнул и нажал кнопку «пять». На его жёлтом жилете были оторваны все пуговицы, а карманы штанов вывернуты наружу, жирно намекая на чай. Я как-то пытался всунуть ему пятак, но Митька замотал головой и участливо улыбнулся: мол оставьте себе, у «своих» не беру. Хотя от соточки, думаю, он бы не смог отказаться.

Пётр Темофеич с княгиней Марьей развлекались конструктором, собирая на бильярдном столе копию Варяжского Собора. На князе были одни плавки, он, видимо, собирался поплавать. Детали конструктора послушно вертелись в его умелых, мускулистых руках. Князь был высок и плотен, волосы, конечно же, красил. В таком возрасте, а ему было немногим за шестьдесят, вороное крыло, как правило, окисляется временем и покрывается сединой. Лицом Пётр Темофеич был некрасив, но приятен. Нос картошкой, вмятый подбородок, глаза навыкат не отталкивали, а располагали к себе, благодаря неизменно добродушному выражению, в котором одновременно чувствовались степенная сила и хваткий ум. Княгиня Марья была облачена в китарусский красный халат, расшитый золотистыми змеями. Она была похожа на дорогую куклу — длинные ноги, тонкая талия, упругая грудь. Безупречные черты лица растворялись в безжизненной, стерильной красоте. Встретившись взглядом с фригидно-голубыми глазами, я инстинктивно отвернулся.

— Здравствуй, братец. — Князь насадил куполок на одну из башен и почесал живот. — Маруся, оставь нас.

Неестественно задрав носик, Княгиня послушно вышла.

— Никогда не женись в третий раз, — вздохнул Пётр Тимофеич. — Первый, второй — куда ни шло. В плане взаимоотношений третий брак теряет всякий смысл и превращается в жопу. Другое дело, мне по положению нужно супругу иметь. Ну да ладно. Перейдем к делу.

Князь указал на резной деревянный стул, а сам сел на маленький табурет с кривыми и толстыми ножками.

— Пора тебе, Семён, на ноги встать. Парень ты головастый, надёжный. Я собираюсь открыть сетевой журнал, посвященный геральдике знатных родов. Сам царь-батюшка одобрил, а значит, из казны кормиться будем. Досыта. Предлагаю тебе это предприятие возглавить.

Пётр Тимофеич сделал паузу, чтобы я переварил новость, не подавился ей и не упал со стула. Он налил себе клюквенного морса и пил, многозначительно причмокивая. Я, конечно, обалдел, но ожидал подвоха.

— Есть одно условие. В свете нашего взаимовыгодного сотрудничества найди мне «Три измерения родины». Ты об этой поэме, конечно, слышал. Средства на поиски выделю. Не найдешь — взыщу обратно. Не все, основную часть. Дело опасное, знаю. Но тебе же самому интересно.

Без учёта барышей, я бы и не стал подставляться. Однако я устал наблюдать из окна общаги, как мочатся на столбы пьяные слесари. В моей конторке мне ничего не светило. Писать фуфло опостылело. А так я мог бы купить дом в Петухово, жениться, завести детей и смотреть на мир другими глазами. Ясен щавель, я согласился.

— Умница, — Пётр Тимофеич встал и поцеловал меня в лоб, — интерес мой к Сварогу не только литературный. Держава в опасности. На КГС надежды нет, они только и могут, что народ выдаивать. Знаешь, я думал, что лично убил последнего американца.

— Прошу прощения, Америка уж триста лет как обрусела.

— Ха! Ку-клукс-клан ещё долго в джунглях партизанил. Конечно, большинство американцев добровольно приняли Русь и стали порядочными русскими. Даже мой дальний предок был губернатором Калифорнии. Но последнего пиндоса я сам за яйца подвесил, Джек Заорски, мать его. И думал, кончено. Но ходят слухи, что есть американцы среди нас. Прикидываются русскими, а сами тайно собираются, пиздят по-аглицки и овец трахают. Уж не знаю, связан ли с этим Вася Сварог, но отдает эта блуда культурным вторжением. Власти не в курсе. И хорошо. Если это действительно так, то метастазы стремятся поразить главные органы. Последнее время канцелярия ведет себя странно. В Думе нет единомыслия. Миссия твоя важна, братец. Травят наши расстегаи.

Наверное, старый князь из ума выжил. Зачем мне это говорить? Но Петр Тимофеич прочел мои мысли.

— Никому ни слова. Расскажешь — не поверят, в КГС настучат. Я предлагаю тебе новый уровень сотрудничества. Небось, титул дадут, я могу поспособствовать. Митька тебе бабки зачислит. Иди, нажрись как батрак, и за дело. Через десять дней жду отчёт.

Князь хлопнул меня по плечу и вышел. Мне отчаянно захотелось исполнить первое пожелание — напиться. Прихватив в цоколе литр шмурди, я вышел на улицу и свернул в тёмный переулок. Там кто-то томно вздыхал и охал. Я осторожно пригляделся, девушка, похожая на княгиню Марью, страстно лобзалась с Кайратом. Его-то ни с кем не перепутаешь. К счастью, меня не заметили, и я поспешил удалиться. У ДК «Ягайло» таксисты ждали гостей, всё было оплачено. Дома я уснул на полу.

***

Три мира, три покрова неба,

Разрознена единая страна.

Проник в светлицу запах хлева,

На месте храма поросла трава.

4

Вполне логично, что я начал поиски с человека, который мне первым рассказал о «Трёх измерениях родины». Это был Антон Семибрюхов, преподаватель истории Руси в техническом училище, интеллигент и, как водится, алкоголик. В итоге я зря потратился на коньяк. К тому времени Антоша умудрился пропить не только гордость, но и, как водится, память. «Кыштымские частушки» я брал у Гены Автопавлова, он был бездарным поэтом, воспевающим плотскую близость в дешёвых кабаках. До отрыжки наслушавшись о прелестях соития, которые в действительности вызывали отвращение, я безрезультатно расстался с Геной, твёрдо решив больше с ним не встречаться. Другие каналы также оказались бездейственны. Деньги князя Снукова убывали, я купил себе новые кожаные сапоги и расшитую шёлком шляхетскую куртку. Много пил и пропускал работу. Мне мерещился большой дом в Петухово, двухэтажный, с мансардой. Рядом тихо курилась банька, а стеклянные теплицы, набитые спелыми огурцами, игриво пускали солнечных зайчиков. Я носил титул графа, красавица жена подавала мне вишнёвое вино, не утруждаясь бытом. Хозяйство вела супружеская чета почтительных арапов. Завелись и дети, девочки-близнецы, которым на семилетие я подарил пони. Я даже имел приятельское общение с царём. Тимофей Второй сдержанно хихикал над моими остротами, подрагивая усиками, хотя его глаза громко смеялись. До слёз. Похмелье было тяжёлым. Близился день отчёта, а я и не знал с чем доложиться князю. Так прошёл почти месяц. Но спасенье явилось, откуда не ждали.

Изрядно покусав локти хмурым утром, я смягчил своё состояние крепкой брагой. К вечеру видения родовой усадьбы снова налились силой, и я, фатально уверенный в успехе, догнался водкой, нарядился в модные, давеча купленные одежды и отправился в центр Тмутаракани в поисках веселья. Решив как следует гульнуть напоследок, я зашёл в ресторан «Курибухай», где обычно собирались модные тунеядцы с туго набитыми кошельками. Заказал графин «полынки», чебуреки на закусь и продолжил выжидающе накачиваться. Мир снова стал тёплым и дружелюбным, и радостью захотелось с кем-нибудь поделиться. Я уже собирался подойти к столику, за которым важно тянули коктейли две девицы в норковых жилетках и какой-то юный хмырь в гвардейском мундире. Но вдруг в ресторан ворвалась шумная компания во главе с Тетраглебовым. Иван был укомплектован в золотистый костюм для лапты, прикрывшись от вечерней прохлады сиреневым кожаным пиджаком. В руках он держал лютню, нахально выкатив глаза. Его сопровождали три девушки в чёрных кимоно с цветными косичками. Видимо, модели с работы. Ещё был тощий лысый мужик в алом камзоле и пенсне на горбатом носу — главный редактор «Кристалла» Михаил Антикотов. Заметив меня, Иван завопил:

— Безложкин, друг мой, дружба с князем идет тебе на пользу!

Все столики были заняты, а потому компания села за мой. Тетраглебов приложился к «полынке» из горла и начал отвратительно петь, насилуя лютню.

— Куртизаночка моя, куртизаночка! Я приполз к тебе с полустаночка. Я в твоей хвое ведун, хоть не старый, но пердун.

— Хватит, Ваня. — Одна из девиц отобрала лютню, и они принялись вычурно целоваться.

— Представил бы нас товарищу, — игриво пискнула другая.

Тетраглебов громко рыгнул и подпрыгнул в реверансе, опрокинул рукой бокал. Тот не разбился, что удивило Ивана. Он, видимо, рассчитывал, что звук битого стекла добавит зрелищности. Но смущение длилось мгновенье, и Тетраглебов театрально встал на колено.

— Извольте познакомиться — настырный писака, Семён Ниговнаниложкин!

Антикотов довольно хмыкнул, девицы шутку не оценили. Я тоже. Тетраглебов новое не придумал, меня так всю школу задирали. А я и не обижался. Правда, что поделать. Но фантазии о доме, титуле и семье рассыпались в труху. Чем же его ударить? — думал я, смотря то на бутылку, то на стул. Ещё бы Антикотова зацепить, чтобы пенсне сломать.

— Дурак он, — сказала третья девица, поплотнее и пониже ростом, но смиренно дала поэту себя потрогать за грудь. Тетраглебов сиял.

Я был пьян и растерян. Но вдруг откуда-то появился гусар в оранжевом доломане и чёрном трико. Невысокий и коренастый, он явно был нетрезв, в тёмных глазах бесновались озорные и опасные искорки.

— Моя фамилия Дегурин. — Он вежливо поклонился и крепко пожал мне руку.

— Бурьян пожаловал, — настороженно вздохнула одна из девиц.

Тетраглебов как-то смялся и промямлил:

— Привет, Буря.

Дегурин довольно оскалился и выхватил из-под его зада стул. Иван упал и беспомощно замер, опасаясь удара.

— Мразь, — сказал Дегурин и обратился ко мне: — Этот член в пенсне оплачивает счёт, а нам бы лучше скрыться, пока охрана не очухалась. Бухло бери с собой.

Мы вышли и направились в другой кабак, «поблагороднее, доступнее и здесь под носом», как выразился Бурьян. Пытаясь срезать путь, он решительно занырнул в тёмный, грязный переулок. Сумрак впитал его силуэт как губка, с некоторым сомнением я растворился следом. Новые замшевые сапоги недовольно чавкали грязью, в нос били запахи переполненных мусорных баков. Но небосводу было многозначительно побоку: луна нехотя высовывалась из-за туч, стараясь не смотреть на возню, которую учинили внизу пьяные люди. Редкие звёзды ехидно мерцали. Мол, не верь глазам своим, дурачок, мы уже давно догорели. Нас не существует, как и тебя, только ты об этом не знаешь.

Кабак назывался «Пан Баран», однако на закусь там подавали только яичные салаты, различные блины, пироги, драники да заветренные курники. Дегурин объяснил, что заведение было названо в честь хозяина, а потому вместо мяса в каждое блюдо пихали соевый фарш. Зато удалась реповая чача, хотя рогато-копытный хозяин слегка разбавлял её в угоду собственной алчности. Говорил Бурьян громко, резко жестикулируя и не стесняясь в выражениях, что привлекало внимание подозрительно притихшей публики. Особенно напряглись два бритых лба в чёрных водолазках, они сосредоточенно скребли щетинами ладони правых рук и были похожи на гневных божеств-близнецов. Пары враждебности наполнили помещение, и нагнетал их этот тандем. Когда они очутились в осоловелом поле зрения Дегруина, тот взъерошился злым котом и с вызовом нетрезво промяукал:

— Есть вопросы, мужчины?

— Одно пожелание, юноша, — живо отреагировал младший, у него щетина была короче. — Пиздуйте отсюда.

— Извольте проводить и доходчивей выразить суть претензий. Но только снаружи, здесь дурно пахнет.

Лбы приподнялись, под водолазками устрашающе напряглись твёрдые мускулы, давая понять, что не против размяться. Я живо представил, как они меня мутозят, но Дегурин невозмутимо направился к выходу, всем своим видом внушая уверенность.

Мы вышли на улицу. Двое из ларца были среднего роста, но невероятно крепко сложены, будто их тела развивались в иных условиях гравитации. На фоне этой давящей плотности я почувствовал себя комаром.

— Мой компаньон не при делах, — расставил приоритеты Дегурин, — меня бейте.

Старший, у него щетина была жёстче, а плечи шире, выстрелил кулаком как из гаубицы, но Бурьян ловко увернулся, подставив колено под пах нападавшего. Сложившись в позу эмбриона, тот застонал. Младший бросился за сатисфакцией, однако споткнулся об умелую подсечку и получил локтем в нос. Дегурин взял его кисть на излом, упираясь сапогом в толстую шею. Свободной рукой он достал сигарету, я дал прикурить.

— Ты чего творишь? — очухался старший. — Мы филины!

Держа сигарету в зубах, Бурьян отогнул воротник водолазки младшего. Из-под него испуганно таращилась эмблема КГС. Вот я влип.

— Тем хуже. — Дегурин хрустнул кистью младшего, сплюнул ему на лицо и спокойно произнес: — А сейчас можно спокойно отчалить. За мной.

Мы куда-то заспешили вперебежку, оставив филинов зализывать раны. Тусклые отражения фонарей тонули в лужах, а я спотыкался и проваливался за ними глубже. Ноги не слушались, хотелось лечь в грязь и покорно ждать судьбу. Но у неё были другие планы. Мы присели в тёмном сквере на скамейку. Мотало, но я обрел опору в полупустой бутылке, которая оказалась в руке.

— Держись, — прохрипел Дегурин. Авантюрные импульсы по нисходящей вздрагивали, тлея в чёрных глазах. Он как-то обмяк и расслабился, перебродившим тестом расплываясь по скамейке.

— Ты читал «Три измерения родины»? — Я попытался собраться.

Он из последних сил внимательно на меня посмотрел.

— Зайдём в гости. Здесь рядом.

***

И строились большие башни

Во имя славы бытия.

Но пеплом оросились пашни,

Хлеба поела спорынья.

5

По-старинному грузный дом, с высокими потолками и невразумительно крошечными балконами, стоял напротив сквера. Дегурин долго пытался попасть пальцем в кнопку домофона, а когда достиг цели, пошёл снег. Белые хлопья торжественно кружились, не торопясь раствориться в грязи. О, я бы с радостью променял дом в Петухово на уютную квартирку, полную тепла и размеренного быта, но первая снежинка аккуратно приземлилась на мой длинный нос, и волшебный хоровод закончился. Дверь в квартиру открыл высокий парень в жёлтой майке и семейных трусах, с шеи свисали гроздья бус из лакированного арахиса.

— Буря, кого ты привел?

Дегурин провалился внутрь.

— Наш друг — Семён.

Обладатель трусов и майки взял у меня бутылку, закрыл дверь и, считая нужным представляться, скрылся в тёмном коридоре, откуда раскрывалось несколько путей, ведущих к смеху и компании. Дегурин упал на бок и попытался снять сапоги, но не вышло. Он несколько раз громко и с возмущением икнул, затем притих и погрузился в невинный сон. Я смущённо замер, едва держась на пьяных ногах, но трезвые, словно чужие, руки помогли разуться. Тут же обозначился вежливый шатен в очках, волосы затянуты в репку, и непринуждённо выразил понимание этикета:

— Электрон Купоросов.

— Семён Безложкин.

Дегурин вдруг открыл левый глаз и рот:

— Рекомендую!

— Мы лишь недавно познакомились, — оправдывался я, держа в руках смятые сапоги, с которых на старый паркет капала грязь.

Электрон, видимо, тонко чувствовал атмосферу. Он слегка ткнул босой ногой тело Дегурина, которое мирным бульдогом свернулось в калачик. С той же лёгкостью он изящно указал на вешалку. Я снял куртку и, застенчиво ссутулившись, проследовал в гостиную. Там вели беседу две девицы, человек в трусах и майке и плотный, импозантный мужчина в пиджачке а-ля гжель и широких бордовых штанах с множественными карманами. На носу гнездились аккуратные очки, рот над бородкой был растянут в хитрую и довольную улыбку, с застывшей, милой шуткой на любую оказию.

— Принесло к нам кого-то с бурей, — с ленивым пренебрежением заметил человек в трусах.

— Ну и милости просим, — блеснул здоровой эмалью его компаньон в пиджаке и приветливо кивнул: — Филипп Расперьев.

— Семён Безложкин, — смутился я, не понимая, как с ними быть.

— А это Игорёк, но мы зовем его Игрек. — Электрон представил человека в трусах и продолжил: — А это наши боевые подруги — Солянка и Петунья.

Девицы дружно рассмеялись. Сухая, остроклювая брюнетка в сиреневом сарафане и беспорядочно утыканной косичками головой вытянула ручку, которую я тактично пожал без поцелуя.

— Петрония, — улыбнулась она сдержанно, но вполне благодушно.

— Оля, — звонким колокольчиком отозвалась круглолицая подружка в традиционном сарафане с застёжками. Русые волосы были забраны кокошником со свисающими цветными стекляшками, видимо, забавы ради.

— Как, я понимаю, ты друг Бурьяна? — вкрадчиво поинтересовался Филипп, давая понять, что Дегурин был уважаем за всё, кроме пьянства.

— Мы доселе не были знакомы.

— Дурак Бурька, — вставил словечко Игрек, сканируя меня тяжёлым, свинцовым взглядом, будто я мелкий контрабандист, а он главный таможенник.

Не зная, как вести себя в подобном обществе, я решил оставить дипломатические прелюдии — капканы судьбы поджимали.

— Ребята, вы читали «Три измерения родины»?

На несколько секунд все, как по команде, замокли. И даже стекляшки Ольги перестали содрогаться от смеха. Трудно сказать, насколько могла растянуться неловкая пауза, но вдруг из коридора прицельно-точечно завопил снова очнувшийся Дегурин:

— Пацан свой! Не очкуйте! Вселенная сворачивается!

Затем он, тяжело дыша, повошкался и снова увяз в неравной борьбе с непослушными телом и сознанием. Электрон вежливо предложил прогуляться. Не испытывая иллюзий, я утвердился в своей неуместности и стал пробираться к выходу. Дегурин уже крепко и нервно спал, слегка подрагивая конечностями как недотравленный таракан. Я думал уточнить адрес в надежде вызвать таксомотор — мучительно хотелось в кабак, — но Электрон продолжал одеваться. Мы вышли на улицу. Его лицо непраздно сияло в чистом лунном свете. Тучи куда-то разбежались. Всё располагало к беседе. По градусам ударил резкий минус: корка тонкого льда вынужденно искрилась, еще зелёная растительность тоже застыла в выжидающем оцепенении.

— Тебе это зачем? — уставился на меня Электрон, его проникновенные, глубокие и расширенные зрачки тревожно поблёскивали. — Та еще дребедень.

— Люди интересуются, не КГС, хотя с бабками.

— Бояре?

— Тузы.

— Я читал эту околесицу, — брезгливо поморщился Купоросов. — Могу помочь приобрести. Мы с Бурей и не такое читали. Безобидная глупость, но с уголовным подтекстом. Сами в КГС работаем информационными адъютантами. Система делает из мухи слона, чтобы убить муху, а слона не существует. Как и мухи, но есть мухобойка как повод и предлог. Однако особенно ретивые верят в легенду, будто Вася Сварог спустился из Верхней Руси не как водолаз, а в качестве моста, намекая на несколько иное взаимоотношение пространств. Более того, он выставляет себя нижнерусским относительно высших сфер. Но нужно быть предельно осторожным, понимаешь? Зря яйца не высовывать. И даже ночью око филина не дремлет, и ясный месяц словно острый серп навис над каждой шей, каждым гербом… Это оттуда. Сколько заплатишь?

— Косарь.

Электрон расплылся в довольной улыбке:

— Достаточно. Приходи завтра с блоссом.

***

Все думали, что все едины —

Солдаты спичек в коробке.

Узлы забытой пуповины

Вдруг вспыхнули в горящей мгле.

***

6

Погода на Атаманском полуострове была неустойчива как неваляшка. Борзовское море охлаждало и бодрило северно-ментоловым дыханием застойный ил Шахтёрского моря, встречаясь с ним в заливе. Отовсюду, словно на сходку, стягивались набыченные тучи, и температурный режим не позволял ни напрячься, ни расслабиться. Местные были привыкшими и генетически чувствовали атмосферу задом. Каждый крепостной имел шорты со сланцами, резиновые сапоги, каучуковый дождевик и фуфайку на случай резкого холода. Я родился в Сибири, и никак не мог понять хулиганской изменчивости климата. Так и на следующий день, после лёгкого мороза и слякоти как при неловкой прелюдии, я очутился под палящим солнцем в заляпанных сапогах и жарком кафтане. Остаток вчерашней ночи я провёл на паркете, в прихожей одной знакомой дамы, что проживала поблизости, компенсировав дискомфорт вторжения гостинцем игристого вина. Модная куртка где-то осела в извилистых подворотнях столицы. Пот обильно сочился из пор, но это никого не удивляло. Некоторые персонажи даже в зной не вылезали из китарусских пуховиков, потея лишь от спутанности и напряженности мыслей. Наоборот, местный люд, наблюдая моё положение и наряд, стекался ко мне разрозненной волей улья: закалённые прошедшей молодостью старушки пытались всучить мне банные веники, указывая ими на сонных шлюх, а цыганята предлагали дешёвый и опасный кайф. И даже воробьи преследовали меня, будто из карманов щедро крошились батоны. Едва не поддавшись напору действительности, я огрызнулся и бросил из кармана монеты на дорогу. Старушки, цыганята и воробьи презрительно встрепенулись, ожидая подношения пощедрее. И даже путаны зазевали, брезгливо от меня отвернувшись. Снег успел растаять, и сапоги болезненно чавкали, когда я с усилием поднимал колени. Подворотни столицы тонули в грязи, куда с парадных проспектов стекалось всё непотребство. Постоянно таскать с собой пиратский блоссфелбдий было крайне неосмотрительно. Я приблизился к скоплению курящих водил, которые оживлённо обсуждали вчерашний матч по лапте между Тмутараканью и Китежом и поехал домой за бюлоссом.

Когда вернулся, сразу споткнулся о невидимую корягу. Помню, как приближалась земля, но вместо мягкой грязи уткнулся носом в засохшую глину. Водила уехал, я отжался от тверди и позвонил в домофон. Дверь открыли, я поднялся и увидел беспокойного Электрона.

— Быстрее, — он заметно нервничал, — я не подготовил перекачку.

Меня поволокли в самую дальнюю комнату, я даже не снял обувь. Там, в большом фитоаквариуме гнездился огромный селен цериус, его щупальца беспомощно бились об оргстекло тюрьмы, а неоновая лампа стыдливо обнажала, как токи информации проносились сквозь ткани растения. Кактус пугающе цвёл, каждый его цветок стремился обратиться обратно в иглу, чтобы скрыть экстатический принцип взаимодействия природных структур. Я вспомнил детство, мёртвые тела животных давали нам жизнь и тепло. И вдруг кактус загадочно подмигнул мне, словно упрекнув в необходимости есть, спариваться и гордо умирать, пресытившись собой. Он будто под фотосинтезом осознавал, как ущербны эти обезьяны, которые умеют лишь хуячить друг друга. Да. Я не был растением, в мечтах я видел себя светоносной и легкомысленной жар-птицей, свободно и одиноко парящей над сумрачной сырой землёй. Дурак пьяный. Обычная макака.

— Не думай много, — посетовал Электрон, когда пульсация ускорилась. Кактус был пронизан проводами и капельницами с питательными растворами. Невольник, знающий древний язык, своим внутренним зрением он видел в человеке лишь сгусток органических удобрений.

— А, у него есть сознание?

— Никто не знает, — серьёзно ответил Электрон, копошась в проводах, — всё это различные уровни программирования. Ни ты, ни я не творили этот мир. Мы с Бурьяном работаем над созданием самопрограммирующей программы. Модель сознания. Картонный макет. Единственное, чего мы достигли… Так это удивительный феномен, когда загоняешь алгоритм в него же, начинается цикл непроизвольного выполнения функций. Это можно наблюдать графически, но там нет иррациональности человека. Куб не может придумать сферу.

Он соединил вульгарно-красным разъёмом мой блосс с одним из шнуров кактуса, запитанным в почву. Из него капал драгоценный сок семени, и казалось, что эта капля способна творить миры.

— Фонит? — вдохновенно улыбнулся Электрон. — Уже скачалось.

Он бережно отсоединил шнур и вытянулся на полу, сомкнув ладони распрямлённых рук над головой, превратившись в расслабленную китарусскую лодочку.

— Точно скачал? — не верилось мне в успех.

— Конечно. Файл ждал тебя в буфере. Оставь бабло на табуретке.

С нежностью и прощением былых потерь я позволил себя себе одеть, открыть с уважением дверь и поторопить оказаться снаружи. Луна безмятежно сияла чистым и ровным светом. Пусть ноги мои подкашивались, а впереди ждал похмельный шлагбаум, но я с надеждой смотрел в будущее. Всю жизнь был чьим-то слугой, подмастерьем. Отныне я стану себе добрым барином, который никогда не забудет заслуг старого батрака. Меня уже ждал таксомотор — Электрон вызвал, оставшись внутри. Мы медленно шли, любуясь звёздами, господин и слуга, Ниговнаниложкин и Семён Сегреич.

Нас было двое, четыре глаза, четыре ноги, одно большое сердце, но мы были единой экспедицией, пьяным великаном, которого уже не свяжут злые лилипуты. Ловушки и напасти судьбы остались позади. Можно выдохнуть. «Не рано ли?» — отвесил мне подзатыльник слуга. Я сделал вид, что сажусь в тачку, но вдруг отскочил в сторону и куда-то помчался. Ниговнаниложкин спешил за мной, с заботой раздражённо матерясь. Я бегал быстрее, но съебаться снова не вышло. Он всегда меня догонял, немного порицал за дичь, но неизбежно отводил в тёплое место. Так мы вернулись и сели вместе в машину.

Я не мог звонить князю, не прочитав «Три измерения родины».

7

— Есть десятка?

Я открыл глаза и увидел цыганку, вчера она казалась заметно моложе. Словно десять лет прошло. Может, у цыган так устроено: к ночи наливаются юностью и силой, а к утру, их кожа сморщивается, глаза становятся наглыми и злыми. Денег просят. Вампиры. Так и давать было не за что, я её услугами не пользовался.

— Тамара, лавэ на трюмо, — промычал Киви, не открывая глаз. Его угловатое тело в странной, напоминавшей свастику позе раскинулось на тахте. Рядом безжизненным поленом лежала Галина. Она была завёрнута в цветастый платок и, кажется, не дышала.

— Вставай, мать, — ткнул её локтем Киви, и та возмущенно застонала.

Когда цыганки ушли, Киви как фокусник достал из ниоткуда бутылку коньяка. Я из вежливости опрокинул стопку и поспешил домой. На вахте общежития меня ждала записка от Кайрата: набери шефа.

— Звони, что делать, — передала телефон вахтёрша.

Я наизусть знал прямой номер князя. Только его и знал.

— Здравствуйте, это Семён.

— Будь здоров, дружок, чем порадуешь?

— Птенец в гнезде, но сперва я должен сам убедиться.

— Тогда жду завтра. Надеюсь, не разочаруешь.

Я собирался промямлить что-нибудь холуйское, когда гудки бесцеремонно заткнули мне рот. Ладно, если облажаюсь — возьму кредит. Кайрат потренируется на моих рёбрах, доводя каждый удар до совершенства, на худой конец палец отрежет. Хотя может быть, князь простит нерадивого слугу, сжалится и усыновит. И стану я с ними жить, а княгиню буду называть «мамой».

Нужно было спешить. Я поднялся в комнату и переоделся в походное. Старый рюкзак был наготове, раздувшись от спального мешка и лошадиных консервов. Прицепив чехол палатки, я отправился на железнодорожный вокзал. Там, как обычно, не заканчивался праздник. Очередной хит очередной поблядушки разрывал пространство прямым и унизительным битом, но детям карнавала нравилось. Каждый издавал звуки и дёргался на свой манер: одни исступлённо бились в экстазе и хрипели, другие плавно танцевали в обнимку и радостно матерились, причём каждое движение лохмотьев удивительным образом попадало в такт. Видимо, страсть к дешёвому пиру была прочно вплетена в спирали ДНК, которые сжимались и растягивались, словно меха гармони. Так и рождалась эта музыка — гимн бесконечного веселья вопреки законам морали и смерти. Поддатые жандармы с пониманием смотрели на пьяниц и попрошаек, которые устроили танцпол прямо на вокзальной площади под памятником боярыни Шматошпаловой — покровительницы железных дорог и бездомных. Боярыня в народном сарафане блаженно возносила руки, томно опустив веки. Она словно выполняла китарусское дыхательное упражнение для исцеления печени и души. В благостном выражении бронзового лица чувствовалось бремя боли многодетной матери. И под её раздвинутыми перстами каждый познавший свободу падения обретал последнее прибежище.

Я едва успел запрыгнуть в электричку до станции Прогресс. Следуя в этом направлении, рельсы стремились в глубь материка, подальше от Великой степи, туда, где водили дружный хоровод сосны, а трава была пропитана влагой. Это было хоть какое-то подобие тайги, где меня случайно зачали под треск морозов за окном. Грелись люди. Но затем обменялись кольцами, сделав меня заложником своей нелюбви.

В попутчики мне достались юный матрос и старушонка с откормленной болонкой. Розовощёкий юнга уткнулся взглядом в планшет, а бабушка хитро на меня поглядывала из уголков пергаментных морщин. Болонка тревожно поскуливала, обнюхивая мои сапоги.

— Ты чего, Грыжка? Ног чужих не нюхала? — сверкнула в меня умными глазками бабушка.

Я угрюмо молчал. Старушка, почувствовав слабость, продолжала сверлить меня по-рыбьи одинокими зрачками.

— Не к добру это, сынок. Дальней дорогой пахнет, опасной. Да ведь, Грыжка?

Болонка-провидец тявкнула в знак согласия, издевательски завиляв хвостом, и внимательно посмотрела на матроса. Тот ещё глубже уперся глазами в планшет, справедливо опасаясь неблагоприятных предсказаний. Грыжка, тем не менее, принюхалась к его ногам. Запах пота и морской соли, по всей видимости, не сулил ничего интересного, а потому собака снова принялась за мои сапоги.

— Кыш! — отпугнул я её и вышел покурить в тамбур.

Степь уже сменилась лесополосой, из-за которой жизнерадостно выглядывали поля подсолнухов. Небо было ясным, а я полон надежд, и никакая шавка не могла испортить мне настроение. Выйдя на безлюдном полустанке, я без труда нашёл знакомую тропинку и углубился в редкий сосновый лес.

Впервые за долгое время меня окружила тишина и я услышал, как колотится сердце. Каждый его удар пронзительно отзывался внутри, пуская круги сладостного томления. Меня будто нежно наматывали на вилку, а я был и рад размякнуть как макаронина. Говорят, мой прадед был скитником. Вот только Макар Ильич отправился жить в землянку не для того, чтобы вслушиваться в тайные движения души — на фронт попасть не хотел.

Наконец-то я добрался до знакомого холмика. Установил палатку, развёл костёр и начал готовить похлёбку. Как оказалось, внутренние волнения объяснялись не только аурой тихого леса, а в большей степени чувством голода вкупе с избытком кислорода. Хроническое похмелье также внесло свой вклад, изрядно измотав ослабленный организм. Так что я первым делом перекусил. Лишь затем выкопал планшет и подключил блосс. На экране появилось название файла — «ТИР». Я щёлкнул на загрузку и бросил планшет в палатку, собираясь отлить перед долгожданным чтением. Я едва успел расстегнуть ширинку, как вдруг раздался ужасный взрыв. Меня отшвырнуло прямо на огромную сосну. Я повалился на спину и видел, как дрожало небо. Верхушки деревьев тянули ко мне свои ветви, зазывая в какое-то нехорошее место. В голове нарастал мучительный гул. Тёплая кровь текла по лицу. Я закрыл глаза, и всё стихло.

8

— Смерть — это всего лишь окно, — удалялся эхом чей-то знакомый голос, — это окно.

— А жизнь? — мысленно обратился вдогонку я, но голос тут же затих. Будто и так сказал слишком много. Умрёшь — узнаешь.

Я с трудом приподнял веки. Взрывом планшета палатку разорвало в клочья. Меня отбросило волной на сосну, бровь была сильно рассечена. Хорошо, что не успел ничего достать из ширинки. Я смочил полотенце водкой и остановил кровь. Придётся наложить пару швов. Старая палатка спасла мне жизнь, превратившись в обугленное тряпьё. Я как-то слышал, что спецслужбы могли дистанционно взрывать любой планшет. Но я был вне сети, да и считал это бреднями. Взрывались газовые котлы, лаборатории торчков, мотоциклы гридней. Может, всё дело в блоссе и Киви решил подложить мне тротиловую свинью, а может, Электрон подкозлил при перекачке. Ох, не рад будет князь. Это с виду он добродушный дед мороз, обвешанный орденами.

Я скидал в рюкзак уцелевшие пожитки и поспешил к станции. Уже темнело, но электричка подошла быстро. Я оказался один в пустом вагоне напротив экрана телевизора. Тяжёлой, выпуклой и злобной линзой он висел над выходом в тамбур, угрожая проломить голову беспечным пассажирам. Показывали вести, холёный диктор в черной косоворотке что-то уныло бубнил про рекордные урожаи турнепса. Внезапно он оживился и начал бодро читать с бегущей строки:

— А теперь экстренная новость. Сегодня во второй половине дня в своём загородном поместье «Благозвоново» был задержан князь Пётр Тимофеевич Снуков. Основанием для задержания стали подозрения в антидержавной деятельности, сотрудничестве с антиправительственными элементами и гомосексуальных связях. Как сообщил пресс-секретарь КГС комиссар Богдан Ксеноломов, для ведомства задержание фигуры столь крупного государственного калибра стало неприятной неожиданностью. Супруга князя, княгиня Марья Авдеевна, уже даёт показания относительно порочной связи Снукова со своим камердинером арапом Митькой Печенеговым. При обыске в светлице князя были обнаружены греховные погремушки. В настоящее время в отношении всех пунктов обвинения ведется дознание. А теперь к новостям культуры. Вчера в Государственном дворце декоративно-прикладного искусства открылась выставка расписных горшков, выполненных в лучших традициях поморской росписи. Куратор выставки Всеволод Алятяпов…

Я выключил звук и судорожно полез в рюкзак за водкой, но она предательски пролилась. Закрыл, видимо, плохо. Пустая бутылка не сулила ничего хорошего, как и другие события. Если князя взяли в разработку, станут всех пробивать, а я у него успел засветиться. С другой стороны, пиратские планшет и блосс разлетелись в лесу на кусочки, но филины всегда найдут, к чему пришить рукав. Да и блосс неспроста взорвался. Прилив уныния охватил меня. Вот затянуло в блуду беспросветную. Я лишь одно из семечек, которые плющит в жмых аппаратная мясорубка. Она и Пётром Тимофеичем не подавятся, а князь крепкий желудь, маслянистый.

Я решил выйти на Сортировочной, не дожидаясь вокзала — там жандармов много. Было уже поздно и станционные опойки расползлись по таинственным углам, где они отогревали свои тела и готовились к новому дню карнавала. Дома решил не появляться, а потому отправился к Киви. Князь о нём ничего не знал, я надеялся обрести там ночлег и понимание, несмотря на существенный риск. Хрязино было неподалеку. Моросил дождь. Гневные тучи раздулись в тёмно-пурпурном небе, презрительно глумясь над чужим горем. Я заскочил в ларёк и купил браги. Путь стал хоть и не короче, а спокойней и мягче, и даже ветер дул в спину, притворяясь попутным.

Киви завесил окна коврами, внутри было тихо. Я долго стучался, и наконец, кто-то подошел к двери.

— Кого тебе? — вежливо спросил женский голос.

— Киви. Скажи, Безложкин пришел.

— Спит он.

— Разбуди тогда. Надобность крайняя.

Девушка ушла, и я прождал ещё несколько минут. Вдруг дверь начала медленно открываться, меня кто-то умело схватил сзади и приставил нож к горлу.

— Проходи. Тихонечко.

И снова знакомый голос. Да не тот, что давеча про смерть и про окна. Мужской и конкретный. Не разуваясь, мы прошли сквозь тёмные сени. Силуэт девушки бесшумно закрыл дверь. Мы очутились в студии Киви. Вот только его там не было, горело несколько свечей, на столе стояла початая бутылка вина и два бокала.

— Спокойно. — Меня пихнули коленом в спину, и я упал на тахту. Пётр Восьмой на ковре стыдливо отвёл глаза.

— Не ори только. — Дегурин убрал кортик в ножны. — Заварил ты кашу, старик.

9

Бурьян наполнил бокалы и передал один девушке в лёгкой дублёнке и длинной холщовой юбке. Тёмные волосы были убраны в длинную косу, красивое лицо бледным, а чёрные глаза обеспокоенно мерцали в полутьме, что лишь добавляло незнакомке благородства и загадочности.

— Где Киви? — спросил я, косясь на кортик.

Дегурин залпом опустошил бокал и зловеще сощурился. На нём был чёрный походный камзол с капюшоном, жидкая грязь стекала с берцев на грязно-розовый пыльный палас.

— Должен скоро объявиться. Не ссы. Ты в курсе за князя?

— Я смотрел новости.

— Где файл?

Я бросил обеспокоенный взгляд на девушку. Дегурин кивнул: свои, мол, продолжай.

— Постой. Сперва объясни, откуда знаешь Киви.

Он понимающе усмехнулся, достал из-за пазухи волыну и положил на стол.

— Я работаю на князя. И уж извини, но мы тебя пасли. В пиратских блоссах могут быть жучки. Нам было важно знать, где ты их берешь.

— Но ты сам свел меня с Электроном. В чем смысл?

— Длинный у тебя нос, — Дегурин посмотрел на меня с нескрываемой издевкой, — и фигурально тоже. Да. Наше знакомство не было случайным, если ты это имеешь в виду. Где файл? Советую не набивать цену. Ты уже в розыске, и ничего, кроме пыток, тебя не ждёт. На снисходительность филинов не надейся. Пришьют измену отечеству, дело засекретят, а тебя на мыло пустят.

— Блоссфельдий взорвался. Мне чудом не оторвало руки.

— Значит, опять не вышло. — Он покачал головой и недвусмысленно посмотрел на револьвер. — И что же с тобой делать?

— Оставь его. — Вступилась девушка. — КГС всё равно знает больше.

— Ладно, сестрица. Возьмем парня с собой в качестве компенсации за подставу, а затем посмотрим. Тем более, князь о нём хорошо отзывался.

Дегурин задумчиво закурил папиросу.

— Нам придется доверять друг другу. А потому поясню некоторые вещи. Поэма «Три измерения Родины», которой все так озабочены, — просто фантик. Да. Её написал какой-то одухотворенный долбоёб. Но в действительности мало кто читал эту галиматью, хотя любители сплетен и дешевого адреналина постоянно распускают слухи про оккультную секту Васи Сварога и путешествия по трём измерениям Руси. Поэма, конечно, ради легенды существует. Но это программа, замаскированная под текстовый файл. В чем её суть, тебе знать незачем. Да мы и сами плохо представляем, поскольку доступ заблокирован. Электрон пытался взломать программу и разработал код-разархиватор, который внедрил в файл. Проблема в том, что, если код неверный, при открытии файл стирается, а устройство чтения взрывается.

— Но мой планшет был крякнут.

— Не в этом дело. Технологи КГС постарались на славу. Они курируют НИИ «Самоцвет» и обладают монополией на производство процессоров, которые способны при необходимости взрываться. Это касается любого устройства. Таким способом руководство КГС планировало запугивать и уничтожать врагов. Но этим воспользовались разработчики НИР — при неправильном открытии файла запускается алгоритм детонации процессора.

Ненавязчиво демонстрируя завидную компетентность, Дегурин между делом дал понять, что в этой запутанной истории мне отводилась роль лабораторной крысы.

— Так вы проверяли на мне код — и ожидаете доверия?

Дегурин невозмутимо пожал плечами.

— Это был приказ князя. Да ты и сам дурачок. Неужели думал, что Тимофей Петрович действительно интересуется какими-то глупыми стишками? Не знает, как их раздобыть? Мы вели тебя с самого начала. Со временем князь проникся к тебе, но сценарий уже был написан. Электрон сгенерировал код и считал его безупречным. Однако мы не могли рисковать. Ты должен был прочесть поэму, передать её Снукову и честно заработать свои барыши.

— Или валяться в лесу с оторванными руками.

— Издержки производства, извини. Но ты можешь отправиться с нами в Китеж, получишь новые документы, деньги. Оттуда сорваться хоть в Пекинcк или Маямово — там просто затеряться. И будем в расчёте. Для КГС ты мелкая сошка, косвенный свидетель. Долго искать не станут.

Издержки производства. Теперь это так называется. С видом ущемлённого, но высокого достоинства я приподнялся со стула и направился в уборную. Там я умылся, нашёл в шкафчике перекись водорода, пластырь и обработал рану. Терзаясь, как быть дальше, сел на стульчак и крепко задумался. Как ни крути, а дом в Петухово мне уже не светил. И если я действительно находился в розыске, то грош моей жизни цена. С другой стороны, Дегурин и его мрачная спутница не вызывали никакого доверия. Это, каким нужно быть лицемером, чтобы глушить с человеком горькую, брататься, а затем хладнокровно наблюдать и делать ставки, оторвёт ему взрывом башку или нет. Еще и компенсацию предлагает. Застрелит в первой подворотне, перешагнет и дальше пойдёт дарить миру улыбки.

— Привет! Ты там уснул? — вдруг постучался Киви.

Я впустил его и снова закрылся.

— Ты знаешь этого отморозка? — Мне отчаянно захотелось намотать на кулак его зелёные патлы, но Киви побрился наголо, став похожим на обычного уголовника.

Киви возмущённо пихнул меня.

— Осади! Это случилось недавно. Меня прижали. Я не давил на тебя косяка, они и так всё разузнали.

— И что прикажешь делать?

— Погнали в Китеж. Нас берут. Катер уже ждёт.

Просто Ноев ковчег. Хоть в ноги падай и сапоги целуй.

— Тебя тоже из чувства вины или благотворительности?

— Я договорился за катер с цыганами. КГС пока ещё не знает, что я замешан. Дегурин боится решать по своим каналам. Я надеялся, ты успеешь. В этом был риск, но это я попросил взять тебя.

— А нас не выбросят за борт?

— Оставаться нет смысла. Я знаю надёжных людей в Китеже. Двинем дальше, заляжем на дно.

За неимением других кандидатов очень хотелось довериться Киви. Он никогда меня не кидал. За помощью я мог обратиться только к отцу. Но чем в моём положении мог помочь старый и спившийся шахтер? Порвать тельняшку и броситься под пулеметы? Глотать взаимные обиды и упрёки тоже не особенно хотелось.

— Господа, будем в туалете шептаться или проследуем на корабль? — постучался Дегурин. — Живо выпуливайтесь!

Киви открыл дверь, и мы послушно вышли.

10

Во дворе нас ждал дряхлый таксомотр. Грузный носатый водила как опытный бета-самец избегал контакта глазами: я вас не видел и, вообще, ничего в таких делах не понимаю. Мы вышли на заброшенном пляже. Вокруг валялись ржавые консервные банки и пустые бутылки. Ветер с моря нежно шелестел сорным полиэтиленом, разбухшая наглым крупье луна предательски освещала путь. Нас уже ожидала старая надувная лодка. Сверкая в ночи золотыми зубами, тощий цыганенок отвёл нас к небольшому катеру с погашенными огнями. Судно гордо называлось «Эмпатий Коловорот». Дегурин щедро рассчитался с цыганенком и уверенно поднялся на борт, помогая своей таинственной спутнице не запутаться в юбке. Аристократы. Я был не так грациозен и слишком стыдливо вцеплялся в канат. Киви вообще чуть не упал в воду — всю дорогу в машине он активно налегал на коньячок, не предлагая мне вкусить эликсира храбрости.

На катере нас встретил крепкий силуэт с обтянутым балаклавой лицом.

— Советую поспать, — распорядился Дегурин и указал на палубу. Единственную каюту заняла девушка.

Мы расстелили коврики, Дегурин достал откуда-то бутылку рома.

— До Китежа долго, как мы дойдём? — Я выразил вслух сомнение, обращаясь главным образом к похожему на палача капитану. Но тот, молча, встал за штурвал.

— Глухонемой, — сказал Киви, закутываясь в спальник, — а может, и притворяется.

Я тяпнул рома и решил отдохнуть — мало ли когда ещё придется. Звёзды в такт умеренной качки переминались в небе, будто хотели справить малую нужду. Я внял их намёку и стряхнул за борт.

— Бросай бухать, — шептали звёзды.

— Брошу, но не сейчас, — шепнул я, обильно приложился и уснул.

Ночью я вдруг ощутил жар. Открыл глаза и увидел, как на корме элегантно курила незнакомка. Она обильно выпускала дым из своих аккуратных ноздрей, и казалось, что весь плотный туман, нависший над гладью воды, исходил из её лёгких.

— Угостишь? — спросил я.

— Спи.

— Как тебя зовут?

— Марьяна.

И я погрузился в сон. И во сны. Неуловимые, волнующие и обтекаемые образы рождались из белого облачного пара. Вдруг грянул гром. Облака налились фиолетовым гневом, но где-то вдалеке забрезжил маяк в виде чёрной трёхглазой башни. Смерть — это всего лишь окно. Но почему их три?

11

«Эмпатий Коловорот» во что-то ударился, и я проснулся. Яркое солнце не давало раскрыть веки, но я слышал радостные голоса.

— Буря! Здоров!

— Грека!

Затем, видимо, наступила недолгая пауза для дружественных объятий и рукопожатий.

— И Марьяна здесь, — довольно заметил мягкий и нетрезвый голос. — Как добрались?

— Путь ещё далёк, — отозвалась она со сдержанной нежностью. — Привет.

— А это что за черти? — с лёгким пренебрежением спросил незнакомец, похоже, имея в виду меня и Киви. И даже кого-то, судя по характерному звуку, пнул в ботинок. Я делал вид, что крепко сплю.

— Пацанов подвозим, — ответил голос Дегурина.

— Добрались? — видимо, резко проснулся Киви.

— Хрен там! — рассмеялся незнакомец и навис надо мной, загородив солнце.

Я разлепил шары и увидел лицо с искренним оттенком достоинства. Оно глумливо и с интересом в меня всматривалось. Лёгкий бриз ненавязчиво тревожил рыжие бакенбарды незнакомца. На нем была розовая майка и просоленные камуфляжные шорты. На вид около тридцати лет, впрочем, как и всем на этой посудине. Подобрались ровеснички.

— Ты кем являешься? — обозначила интерес физиономия и попыталась прижать меня взглядом.

Я инстинктивно отвернулся — глухонемой капитан «Эмпатия» разделся до плавок, обнажив загорелый торс, но балаклаву не снял. Он пришвартовывал катер к дряхлому, изъеденному коррозией баркасу. По моим расчетам, до Китежа оставалось два-три дня пути.

— Тебе говорю, глухой, что ли! — презрительно сморщился рыжий. Мимические морщины на первый взгляд благородного лица с готовностью сложились в гримасу пренебрежения и злобы.

— Грека, отвали, — вступился Дегурин, — это Семен Безложкин, личность интеллигентная и безобидная, чего не скажешь о его товарище Киви, которому на данный момент больше подходит прозвище Турнепс.

— Ты будто сам одуванчик, — буркунул Киви, снимая свитер. Пекло.

— О! Я действительно ужасен! — Бурьян театрально вознес руки, но зеркально-ясным небесам было не до того. Лазурной безмятежностью они детально отражались в море.

— Переходим на баркас, — скомандовал Грека, — шашлычком угощу.

Палач в плавках уже перетаскал с катера все пожитки и ожидающе замер у каната. Дегурин отсчитал с десяток крупнокалиберных купюр и вдруг нетрезво рассмеялся.

— Извини, братан, в трусы засовывать не буду, — протянул он деньги.

— Бурьян… — осуждающе вздохнула Марьяна. Облачённая в легкое кимоно зелёно-желтой расцветки, она меланхолично курила на палубе ржавого баркаса. Её тёмные глаза задумчиво глядели сквозь пространство, словно пытаясь продраться за пелену горизонта — призрак старого корабля, явившийся при свете дня пьяным матросам, королева морских вампиров, выжидающих в трюме, когда же взойдет луна.

— Козлы! — неожиданно и отчетливо крикнул палач из катера, все удивленно переглянулись.

«Эмпатий Коловорот» развернулся и на полной скорости победоносно скрылся из вида. Грека настроил автопилот и, когда баркас довольно заурчал, выставил на палубу мангал.

— Чей баркас? — спросил Дегурин.

— Мой, — с гордостью ухмыльнулся Грека, ловко управляясь с мясом и шампурами. — Обстряпал недавно одно дельце — на что хватило, то и купил. Для контрабанды в самый раз. Старый зверь, однако надёжный. По документам «Гнедой» зовется, хотя для меня это «Гнездо». В нём и живу. Обычно один не хожу в море. Мало ли чего. Ещё не все тонкости механики освоил. Но, учитывая обстоятельства, команду оставил на базе. Как и договаривались.

— Сколько плыть?

— Два дня. В Китежский порт заходить опасно, поэтому двинем до станицы Камарской. Глухое такое местечко. К берегу подходить сразу не станем. Прогноз обещает, что будет штормить. Но нам это только на руку. Патруль в непогоду не выходит. Штиль ещё минимум сутки держаться будет, потому можно и побалдеть чуток.

Грека наполнил стопки.

— На процедуры, — позвал он всех. — Эй, корнеплод, чего набычился? Сейчас палубу драить заставлю!

Киви устроился на носу и с мрачным видом грыз семечки, бросая скорлупки за борт, однако ухо держал востро:

— А шторм это корыто не размажет?

— На все воля Переплута.

— Это что за хрен?

— Так моя прабабка говорила. Какой-то древний идол мореплавателей и путешественников.

— Он упоминается в поэме Сварога, — заметил Дегурин, — мудрец-прохиндей, разрушивший единство Руси.

Грека обеспокоенно покосился на меня и Киви.

— Пацаны немного в курсе, — успокоил его Бурьян.

Марьяна отказалась от водки, а потому Грека выудил из кубрика бутылку шампанского. Шашлык вышел немного жёстким, но настроение мое приподнялось. Вечерело. Раскалённый солнечный диск с шипением бьющихся о судно волн медленно опускался в море. Пунцовый слой испарений выдавливал из небосвода чистоту кровавым ядовитым концентратом. Дегурин и Грека что-то оживлённо обсуждали, но я не вмешивался. Уставший Киви заснул. Марьяна с возвышенно-тревожным видом крепко сжимала в руках бокал, блуждая мыслями в понятных только ей измерениях. Расхлябано затренькала гитара, и Грека отвратительно, но с упоением захрипел:

— Мы — морские вампиры, в глазах чёрные дыры.

12

Следующим днём баркас «Гнездо» с неторопливым упрямством держался выбранного курса. Грека то и дело с недовольным видом спускался в машинное отделение.

— Двигатель, сука, — ворчал он.

Марьяна не выходила из каюты. Дегурин громко храпел на палубе, периодически отмахиваясь от невидимой стаи мух. Влажный и плотный воздух с каждым вздохом беспокойно распирал грудь, тишина угнетала. Захотелось с кем-нибудь поговорить. Я нашёл взглядом Киви. Он торопливо доедал остатки шашлыка, запивая выдохнувшимся шампанским. В отсутствие броской, зелёной шевелюры Киви заметно скукожился, став похожим на злобного хорька.

— Одно волнует — родителей не увижу, — поделился он. — Не сказать, что мы часто виделись. Но матушку жалко. Будет всю жизнь терзаться, где же её дитя — гнилое семя. Так меня отец называл.

Я равнодушно отвернулся. Да будь оно что будет. Как ни паши рылом землю, впереди нас ждал один, большой и общий тупик. И дело не в неумолимости судьбы, а в полной её иллюзорности.

— Ветер крепчает, — недовольно заметил Грека, вглядываясь вдаль, откуда танками катили вражеские тучи.

И вдруг решительно задуло. Зигзаги молний с ужасным треском вспарывали полотно неба. Я поднял голову и меня коснулись первые холодные капли.

— Ай беда-беда! — застонал Грека и начал будить Дегурина, но тот невозмутимо сопел и даже не думал просыпаться.

— Что за паника? — открыл, наконец, он глаза.

— Шторм лютый будет! К берегу идти нельзя, о скалы размажет!

— Переждать сможем?

— Будем стараться! До восьми баллов сдюжим, но небо реально озверело.

Синее море вмиг окрасилось тёмным. Оно прожорливо трепетало, пуская пенные слюни. Лёгкая свежесть ветра резко сменилась ледяным напором. Заметно усилилась качка, словно подводные демоны устроили нехилую пирушку, а русалки пошли вразнос. Не желая отставать в хулиганстве, небесная братва щедро швырялась петардами. Дабы охладить пыл и подогреть испуг сухопутных коротышек, курдюки-тучи разразились тяжёлым ливнем. Грека заглушил рабочий двигатель и отправил всех пережидать ненастье в кубрик. Было душно и тесно. Марьяна от испугу казалась ещё бледнее. Она забилась в угол кушетки и ошарашено смотрела в иллюминатор, словно отказываясь верить в реальность шторма. Рядом сидел Дегурин и пытался держать невозмутимый вид. Но глазки предательски бегали. Наверное, искали спасительный стоп-кран, который мог бы остановить волнение и время. Лишь Киви безумно улыбался, и с каждым новым грохотом его рот растягивался всё больше, будто между ними существовала странная, почти физическая связь. Замолотил град, баркас качало как люльку. Я с ужасом представил, как все мы идем ко дну, в агонии хватаясь друг за друга. Нестерпимая тошнота комом подступила к горлу. Скорчив невнятную рожу типа «очень надо», я выбрался на палубу, и тут же меня сбило с ног обрушившейся волной. Я за что-то зацепился руками, и рвотные позывы отступили — адреналин.

— Ты сдурел? — завопил Грека, хотя я и сам не понял, чего он делал на палубе.

— Помочь?

— Возьми в трюме спасательные жилеты. Их только три.

Вот как. На гостей не рассчитывали. Цепляясь за поручни, я спустился в брюхо ржавого корыта. Из бортовой обшивки хлестала вода. Тускло светил фонарь, вокруг плавали пачки контрабандных сигарет. Я шагнул ниже и схватил жилеты. Воды было уже по пояс.

— Грека! — выглянул я из трюма. — Там течь!

— Екорныйбабай! Сварной шов не выдержал! — подтвердил он худшие опасения и взял жилет. — Это для капитана. У нас есть минут пятнадцать. Дай спасалку Дегурину и Марьяне. Постараюсь надуть шлюпку. Пусть будут готовы.

— Так её сразу перевернет!

— Смотри, — указал он на дальний просвет в горизонте, — скоро утихнет. Можем успеть, но «Гнедой» пойдет на дно, так или иначе.

Грека горько сморщил массивный нос, уголки глаз заблестели влагой. Всякая птица любит своё гнездо. И снова ударила волна, я поскользнулся, но он подхватил меня.

— Скорее! Полундра!

Я помчался в кубрик, открыл дверь, и охуевших пассажиров окатило ледяной водой. Марьяна истошно и неблагородно завизжала. Дегурин пулей подскочил к выходу, а Киви продолжал флегматично улыбаться — наверное, успел семечко поставить.

— Что такое?! — прохрипел под жуткий грохот Бурьян, я едва его слышал.