Бесплатный фрагмент - Русский город Севастополь

От автора

Беру на себя смелость показать события Первой героической обороны Севастополя. Об этой славной вехи в истории России написано множество научных трудов, защищено сотни диссертаций. Исследовательские работы начались сразу после Парижского конгресса в 1856 году и продолжаются по сей день. До сих пор ведутся споры: на чьей стороне осталась победа, а кто проиграл в этом конфликте. Существует множество выводов, теорий, предположений…. Одни исследователи склонны утверждать, что победа досталась коалиции европейских держав, другие уверяют — победа коалиции (если можно это назвать победой) ничтожна, и больше от этой войны выгадала Россия. Есть и теоретики, утверждающие, что в данном конфликте остался единственный выгодополучатель — Италия, начинавшая в те годы обретать независимость. На клочке земли, размером не больше тысячи квадратных километров развернули боевые действия пяти крупнейших держав. В войну были вложены астрономические суммы. Тонны чугуна, свинца, золота превратились в пролитую кровь и разрушенные города….

Но не буду углубляться в политические теории. Меня больше заинтересовали судьбы людей. Простых людей, волею обстоятельств, попавшие в жерло этой кровавой схватки. Больше трёхсот тысяч убитых и искалеченных — итог конфликта. Если попадёте в Севастополь, то будете удивлены тем, что отголоски тех сражений до сих пор хранит земля. Кругом можно встретить воинские захоронения, от Альминского поля и до Федюхиных высот. И всё это — люди, судьбы, их погибшие мечты и стремления….

Работая над книгой, мне пришлось изучить множество подлинных документов, мемуаров, журнальных статей и сборников воспоминаний: Тотлебен, Зайчонковский, Погосский, Панаев, Берг, Бакланов, Дубровин, Гюббенет, Фролов и многих, многих других свидетелей той эпохи. Часто воспоминания у разных авторов противоречили друг другу. Тогда приходилось прибегать к трудам мэтров исторической науки, таких, как Тарле, Ченнык, Скорников….. Я подбирал наиболее достоверные факты, сопоставлял их и, только после этого, включал в ткань книги. Я честно пытался вести беседы или переписку с современными, титулованными историками. К сожалению, ничего путного из этого не вышло. Возможно, мне попадались не те люди, но все историки, как мне показалось, слишком увлечены собой. Обычный вывод из беседы с мэтром исторической науки: только он один знает истину, остальные все неучи и дилетанты.

Поэтому хочу обратить внимание читателей, что книга не совсем моя. Я, всего лишь, собрал её, словно лоскутное одеяло, сотканное из воспоминаний участников тех огненных лет, подобрав наиболее правдивые, на мой взгляд, гипотезы, выводы, основанные на исторических фактах.

Данная книга — художественный образ событий. Пытливый историк найдёт на страницах множество несовпадений, неправильных толкований или исторических ляпов. С кем-то в данной книге автор не сойдётся во мнениях. Все же я не научный работник.

Приятного чтения!

Предисловие

Если начнём искать причины Крымской войны, то наткнёмся на множество закономерных экономических факторов, соответствующих мировым тенденциям середины девятнадцатого века. Известный французский историк Фернан Бродель ввёл в историческую науку такое понятие, как Мир-Экономика. По его теории существуют следующие экономические модели: Экономика — замкнутый Мир и Мир — самовоспроизводящаяся экономика. Американский социолог, политолог и философ-неомарксист Иммануил Морис Валлерстайн усовершенствовал понятие этой модели, назвав её Мир-Система. Таких моделей, как Мир-Система может быть несколько. Если обратим взор в эпоху средневековья, то обнаружим: Восточно-Азиатскую Мир-Систему, Мир-Систему Индийского океана, Европейскую Мир-Систему, Русскую Мир-Систему и так далее. К середине 19 века, благодаря развитию транспортных связи, торговли и колониальным завоеванием Мир-Системы объединялись, схлопывались, пожирали друг друга. В конце их осталось всего лишь три: Восточно-Азиатская (Китайская), Русская и Европейская.

Но, благодаря индустриальной революции, с середины 40-х по середину 60-х с Европейской Мир-Системой произошли глобальные изменения. Частная модель Мир-Система превратилась в глобальную Мировую Систему. Если изолированные Мир-Систем сосуществовать в один и тот же период времени может несколько, то Мировая система должна быть только одна. Для развития Европы с индустриальным центром в Великобритании вскоре стала насущная задача: уничтожить альтернативных Мир-Систем, дабы они не мешали развитию. То есть их надо было поглотить, как периферийные области новой Мировой Системы. Но прежде, чем поглотить, их надо было ослабить и подчинить экономически. Недаром вместе с Крымской войной начинается Вторая Опиумная война. Надо признать, что намеченных целей ни Крымская, ни Вторая Опиумная войны не достигли. Китай так и не стал колонией. Россию не удалось отбросить к границам начала 17 века. Однако и Россия, и Китай перестали быть Мир-Системами: Китай отстоял независимость, но превратился в экономическую полуколонию; Россия влилась в капиталистическую Мировую Систему.

Наступил бурный период с 1848 года по 1867 год. История подкинула грандиозные события: Кризис 48 года; революция в Европе, которая должна была отрицательно сказаться на экономике Англии. Британскую экономику от краха спасли два важных обстоятельства: в мире были открыты два крупных золотоносных месторождения — в Австралии и в Америке (Калифорнии). В самой Америке началось усиленное строительство железных дорог. Колонисты вышли к Тихоокеанскому побережью. Следствием данного события стало то, что интересы Америки перекинулись в сторону Азии. Но так, как французы и англичане прочно ухватили Китай, США нужно было искать плацдарм экономического давления, чтобы урвать свою долю в Азии. В 1854 году командор Мэттью Кэлбрейт Перри открывает для США двери в Японию.

Ещё несколько важных событие того периода: объединение Германии и объединение Италии; гражданская война в США 1861—1865 гг.; в Японии — 1868 году Реставрация Мэйдзи, превратившая отсталую аграрную страну в одну из ведущих экономик Мировой Системы; в Китае с 1850 по 1864 бушует Тайпинское восстание против Манжурской империи Цин и иностранных колонизаторов; первая война Индии за независимость, известная, как Сипайское восстание 1857 -1859 года.

Именно этот насыщенный период с середины 40-х по середину 60-х явился водоразделом между разными цивилизационными периодами.

Крымская война — одно из важнейших событий этого переломного момента истории. Англия ставила чёткую задачу: убрать Россию, как геополитического противника и прекратить существование России, как отдельной Мир-Системы. Если со вторым пунктом Великобритания кое-как справилась, то первый пункт ей оказался не по зубам. Россия достойно ответила Англии в Центральной Азии, где развернулось противостояние, которое впоследствии будут именовать «Большой игрой».

Великобритания действовала без спешки, тщательно подготавливая плацдарм для нападения. В конце 40-х годов британцам удалось сформировать у крупных государств Европы враждебное отношение к России, замешанное на страхе перед русской угрозой и на цивилизационном отличии просвещённой Европы от варварской России.

Австрия и Пруссия наглядно увидели силу и мощь Российского оружия в 1849 году при разгроме Венгерского восстания. Франция в то же время пыталась всеми силами возродить былое могущество, но усиление России на Балканах весьма беспокоило Наполеона Третьего. Ни в коем случае нельзя было допустить русским беспрепятственный выход в Средиземное море.

В 1950 году произошла нелепая ссора между католическими и православными священнослужителями в Палестине. Раздор произошёл из-за Храма Господня. Французский посол в Константинополе потребовал от турецкого султана передать права владения Храма Господня католическому духовенству. Но Российский посланник Титов потребовал то же самое для православных священников.

Эта ссора побудила Францию теснее вступить в сношение с Великобританией. Хотя, надо сказать, после разгрома Наполеона, Франция и без того была экономически и политически привязана к Англии. Можно проанализировать историю Франции и заметить: как только в Париже возникает идея вести самостоятельную политическую игру, так сразу же Англия организовывает революции, как это произошло 1830 году и 1848 году. Николай Первый заинтересовался конфликтом в Палестине и решил надавить на Османского султана. Сразу же Англия и Франция, объединившись, стали настраивать Турцию против России. Австрия и Пруссия, вместо того, чтобы поддержать Россию, как недавнего союзника, неожиданно для Николая, заняли нейтралитет, больше похожий на откровенное предательство. Впрочем, подлость, лицемерие и предательство — вполне обыденные явления в европейской высокой политике. А далее — разгорелась война, вошедшая в историю, как Крымская война 1853—1856 годов (Kırım Savaşı в Турции), или Восточная война (la Guerre d’Orient во Франции), или Русская война (Russian war в Англии) — война между Российской империи, с одной стороны, и в составе коалиции Британской, Французской, Османской империй и Сардинского королевства — с другой.

Петербург

Пролётка остановилась у парадного подъезда обычного для Петербурга, двухэтажного дома, сжатого с двух сторон такими же серыми домами со строгими каменными фасадами. Небольшие ажурные балкончики выходили на Владимирский проспект. Высокие филёнчатые двери с массивными бронзовыми ручками недавно выкрашены. Заботливые хозяева обычно к весне обновляли краску на входных дверях. Три каменные ступени чисто выметены. В высоких окнах отражалось сумрачное северное небо. Из пролётки сошёл молодой офицер, лет тридцати, тяжело опираясь на трость. Левая рука его была подвязана к шее черным платком. В петлице поблескивал орден Святого Станислава. Лучик весеннего солнышка, пробившийся сквозь тучи, сверкну на эполете с цифрой полка.

Дверь парадного входа отворилась с протяжным скрипом. Появился маленький сутулый старичок в заношенном зелёном фраке и в огромных растоптанных башмаках. Седые волосы, оставшиеся на затылке и над висками, всклочены нимбом. Лицо бледное, высохшее, с большим острым носом и выцветшими карими глазами под нависшими белёсыми бровями. Он казался сердитым, но завидев офицера, тут же вспыхнул радостью и удивлением. Распрямился, насколько позволяла его сгорбленная спина.

— Господи! — воскликнул старичок и быстро перекрестился. — Виктор Аркадьевич! Вы ли это?

— Тише, Семён! — строго, но с любовью попросил офицер. — Тише! Кто в доме есть?

— Только брат ваш, Александр Аркадьевич. Недевича, как вчера из Англии воротился. Младшенький, Павел Аркадьевич, ещё в училище. А что же у вас с рукой? Боже! Боже! — испугано запричитал старичок.

— А матушка где? — Офицер кинул быстрый тревожный взгляд на окна дома.

— Они с батюшкой вашим в церковь уехали, на обедню. Скоро будут.

— Хорошо, — произнёс офицер с облегчением. — Кофры мои внеси в дом.

— Это — мы мигом!

Старик, кряхтя и сопя, снял с задка пролётки два больших дорожных кофра из толстой, потёртой местами, кожи и юркнул с ними в дом.

Офицер вошёл в переднюю, остановился перед каменной лестницей, ведущей на второй этаж. Снял фуражку. С блаженством вдохнул запах родного дома. Тот же лепной потолок, те же ложные колонны. Изразцовая печь…. Всё здесь знакомое, родное. А справа, под лестницей покосившаяся дверь в каморку старика Семёна.

— Витька! — Сверху по лестнице к нему кинулся брат Александр. Высокий юноша, двадцати пяти лет с военной выправкой. На круглом бледном лице чёрточкой выделялись тонкие черные усики. Тёмный, военно-морской сюртук с двумя рядами блестящих пуговиц сидел ладно на его сухой фигуре. Александр хотел было обнять брата, но подбежав, в нерешительности остановился. — Господи, зачем тебе трость? Нога? А с рукой что?

— Все хорошо, Сашенька. Помоги мне подняться, — улыбнулся офицер. — Да не смотри ты на меня, как на калеку, — весело потребовал он. — Помоги, иначе я буду час взбираться.

— Тебя изранили? — заботливо спросил брат, поддерживая Виктора за талию. Они осторожно зашагали вверх по ступеням.

— Пустяки, — поморщился Виктор. Но тут же коротко ойкнул. — Осторожнее! Ребра болят. Ты стиснул меня, словно куль с мукой.

— Прости, Витя, — испугался Александр.

***

— Всё те же зелёные обои, — грустно улыбнувшись, произнёс Виктор, оглядывая гостиную. — Диван наш старый.

— Да, наш старый диван, — подтвердил брат. — Помнишь, мы из него фрегат в детстве делали. За моря плавали. Ты присаживайся. Я распоряжусь подать чаю.

Внизу хлопнула парадная дверь. Послышались торопливые шаги в подкованных сапогах.

— Витька! Где он? — звонко прозвучал юный голос.

— Там, — ответил старик Семён.

В гостиную ворвался тонкий юноша лет семнадцати, с едва прорезавшимися усиками. Отшвырнул в сторону форменную курсантскую фуражку, на ходу скинул шинель и бросился к Виктору.

— Тихо, тихо, Пашка! — на его пути тут же встал Александр. — Что ты, как зверь алчущий кидаешься? Дай Вите в себя прийти. Он только с дороги.

— Ой! Ты ранен? — отшатнулся юноша. Оглядел Виктора с ног до головы.

— Ничего. Иди сюда, Павлушка, обниму тебя. Ох, и вымахал. Выше меня стал.

Виктор отставил в сторону трость. Братья обнялись. Вдруг Виктор оттолкнул младшего Пашку и поморщился от боли.

— Быстро, сюртук помоги снять! — попросил он. — Сначала руку…. Платок развяжи …. Вот так. Опускай её…, — он стиснул зубы и часто задышал. Александр и Павел осторожно стянули со старшего брата сюртук. На белой блузе с левого бока расплылось темно-красное пятно. — Проклятие! Рана открылась, — посетовал Виктор.

— Что делать? — испугался младший Павел.

— Отправь Семена в аптеку. Пусть бинтов купит, — распорядился Александр.

— Сейчас! — Павел кинулся к выходу.

— Поможешь? — обратился Виктор к Александру. — Крови не боишься? Надо унять её. Не дай Бог, матушка увидит. Не говори ей, что я ранен.

— Как же, не говори? — с сомнением покачал головой Александр. — Ты же хромаешь. И рука….

— Да сними ты свой мундир. Перепачкаешься сейчас, моряк.

Блуза вся пропиталась кровью. Александр стянул её осторожно с брата. Под блузой оказались бинты, туго стягивающие грудь и живот.

— Эх, рубашку не отстирать, — покачал он головой. — Кровищи сколько.

— Надо её спрятать, потом сжечь, — решил Виктор.

Александр очень аккуратно размотал повязки.

— Ох, и заштопали тебя криво-косо, — недовольно сказал он, пытаясь унять кровь, прикладывая к ране сухой край бинта. — Чем это тебя так?

— Штыком. Хорошо, аскер вскользь попал. А бил-то со всей дури.

— Но заштопали же, как паршиво! — все возмущался Александр. — Что за фельдшер? Гнать таких надо в шею!

— Да где же ты в армии сейчас других найдёшь? — горько усмехнулся Виктор. — Коновалы — да и только. Видел бы ты, как руки-ноги отпиливают, словно сучья на деревьях. Как смог ходить, так сразу сбежал от них.

— Постой! — Александр замер. — Ты сбежал из госпиталя?

— Сбежал, — кивнул Виктор. — А ты бы хотел, чтобы я совсем околел? Бывал в наших госпиталях? Смрад, грязь, вши…. Если не от гангрены, то от тифа загнёшься. Кормят дрянью. Нас, офицеров, ещё сносно, а солдаты — так те вечно голодные.

— Голодные солдаты в госпиталях? Да быть такого не может! — ужаснулся Александр. — Почему?

— Ты, как ребёнок, ей-богу! — усмехнулся Виктор. — Потому что порядка нет, и снабженцы воруют.

— Да что ты придумываешь! — возмутился Александр, и вновь принялся протирать рану.

— Эх, Сашка, давненько ты дома не был, — вздохнул Виктор. — Здесь тебе не Англия.

— Я тебе скажу: в Англии не лучше, — сухо ответил Александр. — Моряков ещё уважают, а солдат никто за людей не считает.

— Что, и гвардию? — удивился Виктор.

— Нет. Гвардейцы в почёте. А из линейных полков солдаты по статусу чуть выше каторжников.

Влетел Павел. В руках бумажный пакет.

— Сам к аптекарю сбегал. Семён — он что-нибудь не то купит. А я и корпии отличной выбрал. Бинт широкий. Аптекарь ещё порошок какой-то дал. Говорит, предотвращает гниение плоти. Я у него ждановской воды спросил, а он сказал — это лучше.

Александр взял у Павла тёмную склянку, высыпал на ладонь несколько белых кристаллов.

— Сульфат цинка, — с умным видом произнёс он. — Надо его растворить в тёплой воде.

Послышался цокот подков по булыжнику. Павел бросился к окну.

— Родители! — в ужасе воскликнул он.

— Брось, ты, этот порошок, — закричал Виктор на Александра. — Перевяжи скорее рану. Павел, рубаха чистая есть?

— Сейчас! — Павел помчался в другую комнату и вскоре вернулся с чистой блузой.

Не прошло и минуты, как Виктор был перебинтован. На него натянули чистую блузу. В плечах узковата, но другую искать было некогда. Надели сюртук…. С лестницы послышались шаги и голоса. Говорили мужской твёрдый бас. Ему отвечал женский тонкий, но уверенный голос. Наконец все пуговицы застёгнуты. Окровавленную рубаху Павел ногой закинул под диван, туда же засунул трость….

Когда полный, седой генерал в парадном мундире и дородная пожилая дама вошли в гостиную, Виктор уже стоял, вытянувшись в струнку, а с двух сторон его незаметно подпирали младшие братья. Дама ахнула и, не в силах устоять на ногах, села на диван, тут же заплакала.

— Витя? — воскликнул генерал. — Виктор! Спаси и сохрани! — перекрестился он. — Да когда же ты….? Почему я ничего не знал о твоём приезде? Ну, иди же скорее, поцелуй меня и матушку.

Собрав волю в кулак, стараясь не хромать, Виктор твёрдым шагом подошёл к матери. Дама порывисто вскочила, обняла сына.

— Не плачьте, матушка. Я живой, — утешал он её.

— Господи, — оторвалась она от его плеча. — Я молилась, молилась о тебе. День и ночь молилась, о моём Витенке. Как же я рада.

— Анастасия, голубушка, он никуда уже не денется, — мягко сказал ей генерал. — Поди, переоденься, да прикажи накрыть на стол. Виктор с дороги, голодный, небось? Никто не спорит, что материнская любовь согревает, но не накормит. Всё, всё, никуда он уже не исчезнет. Будет здесь тебя дожидаться.

— Хорошо, хорошо, — закивала дама, вытирая кружевным платком слезы, обильно текущие из глаз. — Немедля распоряжусь.

Матушка вышла.

— Рад видеть тебя, сын, — со вздохом сказал генерал. — Уже штабс-капитан. Надо же! Ты как себя чувствуешь? — забеспокоился он, заметив, что Виктор побледнел.

— Прекрасно, отец, — с улыбкой ответил тот, закатывая глаза.

Братья еле успели его подхватить и отнесли в спальню Павла.

***

Как только за окном спустились сумерки, а ужин с вечерним чаем подходил к концу, Анастасия Дмитриевна отправилась в свои покои. После неожиданного приезда старшего сына у неё от волнения резало в груди. Доктор, старый немец в пенсне, с вечно сердитым лицом, примчался тут же. Выписал ей остро пахнущую микстуру и потребовал, чтобы фрау Анастасию Дмитриевну не волновали. Отдохнуть ей надо, иначе сердечко не выдержит.

Павел вынужден был отправляться в казармы. Он без того еле вымолил увольнение, чтобы повидать брата. А завтра ещё экзамен по фортификации — самый важный. Павел оканчивал Императорское инженерное училище.

В гостиной остался отец, старший Виктор и средний брат Александр.

— Матушка уснула, теперь можешь рассказывать, — сказал отец, раскуривая небольшую пеньковую трубку. — Где тебя ранили?

— Возле Четати, — ответил Виктор нехотя.

— Слышал, жаркое было дело, — многозначительно кивнул отец.

— Было, — коротко согласился Виктор.

— Как же все происходило? В газетах писали о невиданном героизме наших солдат.

— О героизме? Да, солдат наш воистину — герой, — мрачно произнёс Виктор.

— Что тебя тревожит? — насторожился генерал.

— Понимаете, отец, — как-то неуверенно начал Виктор. — Я хотел стать офицером, подражая вам, подражая нашему деду. Когда был мальчишкой, с замиранием сердца слушал ваши рассказы о героических битвах с Наполеоном, о покорении Парижа, о разгроме турецких армий, сражениях за Кавказ…. Мне казалось все так романтично. Нет большего счастья, чем воевать за царя и Отечество, за Веру Христову. Погибнуть в бою, зная, что жизнь твоя — героический миг в истории.… Но то, что я увидел в Дунайской компании, совсем не вяжется с вашими рассказами. Война — сплошная грязь, кровь и полное безумие.

— Неужели ты думаешь, что я тебе врал? — обиделся отец. Сердито принялся выбивать трубку в тяжёлую бронзовую пепельницу в виде античного кратера. — Да, на войне всякое бывает: и грязь, и кровь, и боль, и смерть….. А как иначе?

— Нет, я не думаю, что вы скрывали от меня правду. Больше того — уверен: в боях с Наполеонам полки российские покрыли себя славой. Но у меня возникают мысли, будто армия наша безнадёжно застряла в тех временах — в эпохе триумфального освобождения Европы.

— Почему? Растолкуй! Я ничего не понимаю, — недовольно потребовал отец.

— Я вам сейчас объясню. Взять, хотя бы, нынешних солдат Оттоманской империи. У аскеров отличные французские ружья с капсульными замками. Они атакуют по-новому. Их основной приём — огневой бой. Стрелки у них отменные. А мы все по старинке: сплочённым строем, напором, в штыковую….

— Но что в этом плохого? Веками так воевали и побеждали.

— Плохого в том, что мы гордо со штыками наперевес, стройными колоннами, как на параде шагаем в бой. А они нас картечью косят и со штуцеров расстреливают….

— Однако в газетах пишут о победах, — не понимал отец.

— Но какой ценой, — возразил Виктор. — Ещё полгода таких побед, и за Россию воевать некому будет.

— Так что было под Четатью? — помолчав, мрачно спросил отец.

— До Четати ещё был бой под Ольтеницей.

— Ах, Ольтеница, — кивнул отец. — Наслышан.

— Мы в июне вошли в Валахию и до октября стояли на Дунае в полном бездействии: по одному берегу мы, по другому — османы. Перестреливались иногда. В конце октября Омер-паша из Туртукая переправился на наш берег и занял карантин. А мы все бездействовали. Смотрели, как турки строят укрепление, но трогать их не смели. Почему такое происходило, генералы ответить не могли. Командиры кивали на князя Горчакова, Горчаков кивал на фельдмаршала Паскевича, князь Варшавский кивал на Петербург.

— Я слышал, велись сложные переговоры, — вспомнил генерал. — Европа такой громкий вой подняла, такой шум, когда царь приказал ввести армию в Валахию и Молдавию. Политика — дело тонкое, знаешь ли. Тут ничего не поделаешь. Дипломаты спорят, а солдаты умирают. Ну, так, что дальше было?

— Вскоре был дан приказ занять позиции для атаки. Все выдохнули с облегчением: наконец-то намечается настоящее дело. Позиция, надо признаться, отвратительная. Нас от карантина отделяло ровное поле. Нет, чтобы двинуть колонны до рассвета, тихо, в тумане. Подошли бы и выбили турок одним натиском. Так нет же, двинулись в полдень, под бой барабанов. Устроили перед турками парад. А они расстреливали нас, словно на полигоне. Наводчики у турок отличные, французами обучены. Наша артиллерия не поспевала. Поступил приказ взять ретраншемент. Но смысла в этом — никакого. Тут же попали бы под артиллерию с другого берега. И все же мы потеснили турок. Они побежали. Орудия бросили. Вдруг в самый разгар боя, когда победа уже была в наших руках, поступает новый приказ к немедленному отступлению. Почему? Зачем? Ничего не понятно! Зря положили больше тысячи солдат. Откатились на прежние позиции. Турки сами ничего не поняли. Стояли на том берегу и глазели с удивлением. Только к вечеру обратно заняли карантин.

— Странно. Генерала Данненберга за такое дело надо отдать под суд! — возмущённо высказался отец.

— За него вступился командующий, князь Горчаков, — пожал плечами Виктор. — Якобы генерал Данненберг приказал отступать, дабы не увеличить потери. Но если он боялся сильного урона, зачем вообще надо было устраивать наступление посреди дня, под барабаны? Да и в этот раз мы могли бы захватить турецкие пушки и, хотя бы, обстрелять суда, переправлявшие вражеские войска. Но Данненберг подарил туркам незаслуженную победу, а нас опозорил.

— Не хочешь ли ты сказать, что генерал оказался предателем?

— Нет, — отрицательно покачал головой Виктор и горестно добавил: — Он просто — бездарен, как и большинство наших генералов.

— Я с тобой не согласен! — недовольно воскликнул отец. — Большинство генералов из тех, кто маршировал по улицам Парижа, кто спас Европу от корсиканского чудовища. Как же они его смогли победить, если, как ты утверждаешь, были бездарными? Нет, я с тобой никогда не соглашусь!

— Возможно, вы прав, отец. Но где они, герои Бородино и Кульмы? Куда пропали?

— Сам же сказал, что война нынче другая, — пожал плечами отец. — Возможно, ещё не успели подготовить новые кадры. Не научились воевать по-новому…. Не знаю. Мне трудно спорить с тобой. Я в боях толком-то не бывал. Все больше фортификацией занимался. Но ты так и не рассказал, где тебя ранило?

— Князь Горчаков слишком растянул армию. От него поступали странные приказы, вроде: убивать, но не позволять убивать себя, или стрелять в неприятеля, но не подвергаться его огню. Генерал Фишбах занимался нелепыми манёврами, которые не имели никакого смысла. Просто изображал какую-то деятельность. Изматывал батальоны маршами. Постоянно поднимал всех по тревоге. Срочно строили укрепления, где они совершенно не были нужны…. Наконец его убрали. Место занял столь же бездарный генерал Анреп.

— Ох, не говори так, — погрозил пальцем сыну генерал. — Я хорошо знал Иосифа Романовича. Достойнейший человек. Золотым оружием кого попало не награждают. А он его получил из рук самого императора. И получил заслужено.

— Но послушайте, отец, что было дальше. Омер-паша решил преподнести нам подарок на Рождество: напал на отряд генерала Бумгартена. У того всего в распоряжении один батальон при двух орудиях. Я был в Одесском полку под командой генерала Бельгарда. Мы услышали канонаду. Генерал Бельгард поставил полк в ружье. Мы не знали, откуда может прийти угроза, поэтому Бельгард решил быть готовым к схватке. Примчался казак и доложил, что отряд Бумгартена окружён и вскоре будет уничтожен. Генерал Бельгард тут же повёл Одесский полк на выручку, не ожидая ни чьих приказов. Мы ударили в тыл туркам и выбили с позиций. Заняли их окопы. Нас нещадно громила артиллерия. Во время взятия окопов я получил удар штыком в ребра, а после досталось картечью. Одна пуля в плечо, другая в бедро. Хорошо, что турки стреляли картечью ближнего боя. Меня только контузило, а иначе…, — он не договорил.

— Погоди, а генерал Анреп послал вам помощь?

— Послал, — горько усмехнулся Виктор, — когда турки уже отошли в полном порядке. Видите ли, какое дело: генерал решил устроить рождественскую службу. В десяти верстах от него гибнет полк, а этому католику вздумалось справлять православное рождество.

— Ничего не понимаю, — пожал плечами отец. — Иосиф Романович опытный полководец…. Как же он смог так поступить?

— Я не знаю, как мы дальше будем воевать с такими командирами? Да черт с ним, с Горчаковым, с Анрепом. Армию обворовывают.

— Обворовывают? Это — тяжкое обвинение! — предупредил отец.

— Сами посудите: ружья старые, ещё с кремневыми замками; порох негодный. Амуницию не ко времени подвозят…. Хорошо, что осень выдалась тёплая, да урожай в Валахии собрали богатый. Протянули зиму. В инженерной части воровство — невероятных размеров. Занимаем позиции, начинаем строить укрепления. Как только все окончено, поступает приказ отходить. Построены были земляные редуты, а по документам, чуть ли не каменные форты.

— То, что ты говоришь — ужасно! Но разве такое возможно? У меня в голове не умещается. Как же так? — пыхтел гневно отец.

— Вы бы видели, какой кошмар творится в госпиталях. Фельдшеров мало. Больные солдаты умирают от пустяковых ран. Голодают. Баланда из горсти крупы с сухарями — вся еда. Белья чистого не хватает, лекарств толком нет, бинтов, корпии…. За что нам такое наказание?

— Не понимаю, но как же царь? Неужели он не знает о тех безобразиях, что творятся в армии?

— За царя не могу ничего сказать. Но в Дунайскую армию я не вернусь. Буду просить направления на Кавказ, — твёрдо объявил Виктор.

— Кавказ? — ужаснулся отец.

— Уж лучше на Кавказ. Там честная война, а на Дунае свои же

генералы предают.

— Ну, зачем ты так, Виктор! — в отчаянии воскликнул отец. — Я тоже генерал, хоть и в отставке. Вот, брошу преподавать и подамся в армию. К черту эту кафедру, раз ты такое рассказываешь. В инженерном училище без меня обойдутся.

— Но, отец, посмотрите, во что превратилась военная академия. Вы утверждали, что преподают в ней на высоком уровне. Когда я четыре года назад поступал на курсы, помню, перед нами выступил с речью генерал Сухозанет. Меня тогда поразили его слова.

— И что же он такого сказал?

— Речь его сводилась к тому, что наука в военном деле не более чем пуговица на мундире. Мундир без пуговицы нельзя надеть, но пуговица не составляет всего мундира. Как же так можно обходиться без науки? А в кабинете у великого князя Михаила Павловича стоял шкаф с книгами, дверцы которого были заколочены гвоздями, дабы всем было понятно, что главное в армии не знания, а слепое подчинение.

— Тут дело не только в научном подходе к войне, — подал голос Александр. Он все время разговора сидел молча и внимательно слушал. — Чтобы нынче выиграть сражение одной смелости и отваги недостаточно. Должно быть, в армии современное техническое оснащение и современное вооружение. За три года моей стажировки во флоте Её Величества, я увидел множество изобретений, способных полностью перевернуть способы ведения войны. В Великобритании нынче эти изобретения стали обыденными, а у нас — в диковинку.

— Ты говоришь о паровых двигателях? — спросил отец.

— Именно. На парусные фрегаты ставят машины с приводом к винту, — и уже совсем другая тактика боя. Марсовых матросов понадобится меньше для управления парусами. Если попал в невыгодное направление ветра, маневрируешь машиной. В итоге: любой мощный фрегат с опытным капитаном и обученной командой, попав в штиль, будет легко потоплен небольшим пароходом под управлением какого-нибудь мичмана.

— Ну, это ты загнул, — не поверил отец.

— Ланкастерские орудия с клиновидным снарядом — слышали о таких? — продолжал разгорячённо Александр. — Снаряд в состоянии проломить корабельный борт любой толщины, да ещё взорваться внутри. Пароходы имеют меньший такелаж. Благодаря этому на палубу ставят большие пушки с поворотным орудийным лафетом. Не нужно ждать сближение с вражеским кораблём. Поворачивай орудие в любую сторону, ставь угол, какой надо, и стреляй. Но самое интересное — бронированные плавучие батареи на паровом ходу — мониторы. Смотрел я испытание такого монитора. Осадка низкая. Попасть в корабль трудно. Над водой торчит только бронированная батарейная башня. Можно подвести монитор вплотную к форту и бомбить его безнаказанно. При этом его броневые листы не смогут повредить ядра казематных орудий. И поджечь корабль невозможно. Стреляй по нему калёными ядрами, а что толку — он железный.

— Англия всегда славилась флотом, — нехотя согласился отец. — Но хорошей сухопутной армии у неё никогда не было. Ватерлоо — единственная громкая победа над больным Наполеоном, да и то — без прусского генерала Блюхера ничего бы англичане не сделали.

— За эти сорок лет Англия прошла множество колониальных войн, — возразил Александр. — Лондон нынче ставит войну на поток. На месте оружейных мастерских возникают механизированные мануфактуры. Я побывал в цехах Вулвича. Паровые молоты, станки с механическими приводами, литейные печи нового типа. С ювелирной точностью изготовляются детали. Тщательно проводятся испытания. Английские карабины надёжны и просты в обращении. Мне приходилось охотиться с новым «эндфилдом». Удивительное ружье: заряжается легко, удобное цевьё, бьёт точно.

— Англия может себе позволить мануфактуры, сталелитейные заводы, паровые двигатели, железные дороги…., — развёл руками отец. — Весь мир кормит Лондон. Россия, и та вынуждена с Англией торговать по тем ценам, которые выгодны английским купцам.

— Пока Англия на нашей стороне, — напомнил Виктор.

— Спорный вопрос, — с сомнением покачал головой отец. — У Шамиля, как раз, вот эти английские «эндфилды» появились. Недавно встретил знакомого офицера, — в отпуск приезжал с Кавказа. Хвастался кинжалом в дорогих ножнах и ружье черкесское показывал, всё чеканным серебром украшенное. Гляжу, ствол с насечкой, да сделан ладно. Вот, думаю, черкесы до чего науку оружейную освоили! Посмотрел замок, а на нем клеймо Королевской фабрики стрелкового оружия.

Большие напольные часы заскрежетали, зашипели и гулко пробили полночь.

— Засиделся я, — недовольно покачал головой отец. — Завтра экзамен принимать. Надо выспаться. — Тяжело поднялся из кресла. — Спокойной ночи! И вы не засиживаетесь.

— И у Павла будешь экзамен принимать? — поинтересовался Александр.

— А, уж, его буду гонять по всей строгости, — сжал кулак отец. — Чтобы потом никто не говорил, что я сыну своему поблажки делаю.

Старик ушёл к себе в спальню, оставив братьев одних. Вошёл слуга Степан. Прошёлся по гостиной шаркающей походкой, убавил фитиль на настольной масляной лампе, убрал стаканы и пустую бутыль со стола, вновь растворился в темноте коридора, словно призрак.

— Когда обратно в Англию поедешь? — спросил Виктор.

— Не знаю, — вздохнул Александр. — Всех русских офицеров попросили покинуть пределы Великобритании.

— В чем причина?

— Ох, назревает что-то нехорошее.

— Выкрутимся, — успокоил его Виктор. — Россия столько раз на краю гибели стояла — и ничего, жива.

— Не в наше время силами мериться с Англией. Слабоваты мы, — усомнился Александр.

— Да я вижу, Сашка, ты о другом печалишься. Вот чую! Не обманешь брата. Ну-ка, рассказывай, кто там у тебя на туманных берегах остался?

— Прямо-таки — чуешь? — На бледном лице Александра вспыхнул румянец.

— Ну, не хочешь — не говори. Дело твоё.

— Эх, что рассказывать? — усмехнулся грустно Александр. — Звать её Луиза.

— И как же это случилось? Да не стесняйся, поведай брату.

— Случилось на Морском балу королевы Виктории. Её Величество по праздникам даёт балы в честь офицеров флота. Я был приглашён. Признаюсь честно: увидел Луизу — и голову потерял.

— И кто же она?

— Прекрасная нимфа из старинного шотландского клана Хоуп.

— Но, постой, если она из старинного клана, какие у тебя виды на нимфу? Эх ты, принц из тридевятьземелья!

— Ну и что ж здесь такого? Луиза хоть и из древнего рода, но весьма бедного. Потом, они — шотландцы, а не британцы. Видел бы ты их замок. Дом нашего управляющего в Гороховицах выглядит богаче. Но не в том суть. У старого лорда пять дочерей. Луиза — самая младшая.

— Пять! С ума сойти! — хохотнул Виктор.

— Да, вот так. И единственный сын, Артур. Служит в гвардейской кавалерии. Очень достойный человек.

— Но, погоди, ты обещал Луизе жениться?

— Да! — шёпотом признался Александр. — Только родителям пока не сказал. Не знают, как они это воспримут?

— Но это же твоя судьба, твоя жизнь, — удивился Виктор. Так же шёпотом спросил: — Она красивая?

— Сейчас покажу.

Александр убежал к себе, вскоре пришёл с небольшой книжицей в теснённом переплёте. С заговорщицким видом сел рядом с братом и раскрыл книгу в середине.

— Фотография? — удивился Виктор. — Один раз только видел фотографию.

— В Лондоне нынче кругом открывают художественные студии, — безразлично ответил брат.

На черно-белом снимке стоял Александр в великолепном английском военно-морском мундире. На боку короткая флотская полусабля. В одной руке он держал шляпу с пышным плюмажем, другой опирался на спинку высокого резного кресла, в котором сидела тоненькая стройная девушка в строгом закрытом платье.

— Боже, как она красива, — удивился Виктор. — Рыженькая?

— Солнечная, — поправил Александр.

— Но она — совсем девочка.

— Да, — смутился Александр. — Ей всего пятнадцать…. Но мы дали обет… Она достигнет совершеннолетия, а я к тому времени сделаю карьеру…. Надеюсь….

— Я рад за тебя, брат. Искренне.

— Не дай Бог война между Россией и Англией. Что мне тогда делать? — с тревогой в голосе спросил Александр.

— Не знаю, брат, — пожал плечами Виктор. — На все воля Господня.

***

В доме Ивана Петровича Новодворцева на набережной Мойки с утра царило оживление. Иван Петрович служил при посольстве России в Мюнхене. Нынче прибыл с докладом к императору. Через три дня вновь должен был отправиться к месту службы. В воскресный день, перед отъездом решил устроить встречу для друзей. Из ресторана «Париж» заказал повара. Нанял музыкантов в «Новом театре», что у Семёновского моста. Конечно же, доставили шампанское из погреба месье де Боатье.

Вечером просторная гостиная с большой хрустальной люстрой и светлыми зелёными обоями готова была принять гостей. Сверкал начищенный паркет. В столовой сервировали роскошный стол. Аромат жареных перепелов под французским соусом проникал даже на улицу. Скрипки тонко пели, им подыгрывал рояль. Полненький, важный хозяин лет пятидесяти, в бархатном темно-вишнёвом фраке приветствовал гостей. Холодно улыбался, широко растягивая мясистые губы. Кланялся важно, неторопливо: высоким чиновникам глубокий поклон, и улыбка по шире, те, кто проще в чине — поклон проще, и улыбка едва заметная. Его супруга когда-то слыла красавицей, теперь располнела и поблекла, но ещё сохраняла остатки свежести на лице. Две милейшие дочери провожали гостей в зал. Старшая Ирина — девица двадцати лет, выпускница Смольного института и младшенькая Юленька — четырнадцатилетний костлявый лягушонок, но очень милый лягушонок. Старшая сестра высокая стройная с тонкими чертами лица и большими темными глазами. Выражение всегда строгое, холодное, даже когда пыталась улыбнуться. Многие её считали красавицей, но она так не думала о себе. Юленька — полная противоположность старшей сестры: белокурая, живая. Казалось из ясных глаз, так и брызжут звёздочки. Редкие веснушки усыпали слегка вздёрнутый носик и бледные щёчки. Ирина всегда носила закрытые платья строгого покроя, Юленька вечно в рюшечках, ленточках, бантах, как весеннее облачко.

— Ирина, не гляди так сурово, — вечно упрекала мать старшую дочь. — Взгляд у тебя, прямо как у отца, когда он гневается — испепеляющий. Всех кавалеров распугаешь. Засидишься в девицах.

— Простите мама, — отвечала девушка гордо, — характер у меня таков. Что же поделать? А кто полюбит, и такую замуж возьмёт. Нет — ну и ладно, горевать не буду.

Юленька, которую ласково родители звали Лили, наоборот, всегда была приветливая и весёлая. Широкая улыбка от уха до уха не сходила с её розовеньких губ. Может, поэтому она напоминала милого лягушонка.

Коляски, кареты подъезжали одна за другой. Важные чиновники в дорогих фраках с супругами под руку входили сквозь распахнутые двери. Седовласые генералы сияли орденами и эполетами, а с ними дородные генеральши в нарядных, но немного старомодных платьях….

Юленька быстрыми, мелкими шажочками подлетела к сестре и взволнованно зашептала:

— Ирочка, Ирочка, смотри, кто подъехал!

— Успокойся! — строго одёрнула её сестра. — Веди себя тихо.

— Ну, почему ты такая бука? — обиделась Юленька. — Не буду ничего тебе говорить. — И отвернулась.

— Лили, солнышко, ты так бежала, чуть не сбила графа Норкина, — чуть смягчилась сестра. — Лили, не дуйся. — Она положила ладони на худенькие плечики сестрёнки, поправила светлый локоны у висков Юленьки. — Ну, что ты хотела сказать, лягушонок.

Юленька вспыхнула, резко повернулась и выпалили:

— Кречены приехали. Виктор…. Представляешь, в форме, орден в петлице…. Ирочка, что с тобой? — испугалась Юленька, когда увидела, как сестра замерла. Глаза расширились. — Ирочка, ты не рада? Это же — Виктор!

— Рада, Юленька, — ответила коротко сестра, едва разжав губы. — Конечно, рада.

— Почему ты побледнела?

— Душно. Ты справишься без меня? Я выйду на балкон подышать.

— Конечно, Ирочка. Справлюсь.

По широкой парадной лестнице поднимался полный генерал Кречен со своей дородной супругой, а за ними трое сыновей. Павел самый высокий и самый тонкий в новеньком мундире прапорщика инженерных войск. В руках букетик фиалок. Александр в морском тёмном сюртуке. Каждая пуговичка сияла, каждый шовчик разглажен. Немного нелепо рядом с ними смотрелся Виктор в простом пехотном мундире, с подвязанной левой рукой, да ещё правой опирался на трость.

— Аркадий Петрович! — радостно встретил генерала Новодворцев. — Анастасия Дмитриевна! — поцеловал он пухлую руку генеральше. Заметив сыновей, ахнул: — Батюшки! Да у вас уже орлы подросли! Вот это — выводок! Господи, сколько же я их не видел. Помню, птенчиками были желторотыми, а теперь — гляди-ка! А с Виктором что? — обеспокоенно спросил он.

— Ах, не спрашивайте! — пустила слезу Анастасия Дмитриевна. Вынула кружевной платочек и утёрла глаза. — Весь изранен. От меня скрыть решил. А я как увидела его, так сердцем материнским всё почувствовала.

— Так, живой же! Живой! — утешал её Новодворцев. — А раны затянутся. Вот, супруг ваш, тоже весь в дырках — и ничего. Каких орлов вырастил!

Павел подбежал к Лили. Та вспыхнула, закрыла личико руками. Он протянул ей букет.

— Вы так прекрасны, как эти весенние цветы, — выдал он комплемент.

— Это мне? — притворно удивилась Юленька, не смея взять букет.

— Вам, и только вам!

— Спасибо! Но не стоило… так… при всех…. Вы меня смутили…. — Она и вправду залилась краской до самого кончика вздёрнутого носика.

— Пусть все знают, как я вас люблю, — смело сказал Павел.

— Тише, тише! — испуганно прошептала Лили и осторожно взяла цветы. — Маменька услышит…. — Глаза её сияли, а щеки стали пунцовыми. — Не стойте. Пройдите к гостям. Я подойду позже. — Она упорхнула, прижимая к груди букет.

***

После весёлого застолья гости разделились на три партии. Дамы создали свой круг, где обсуждали дела бытовые и скучные. Молодёжь танцевала. Мужи перешли в библиотеку и вели беседу о политике. Виктора посадили в центр, расспрашивали о положении на Дунае. Всем интересно было услышать о войне непосредственно от участника событий. Но Виктор говорил скупо, стараясь избегать излишних подробностей.

После его рассказа Иван Петрович Новодворцев печально изрёк:

— Положение России в мире весьма плачевное. Это я вам говорю, как дипломат, как поварёнок на кухне большой политике.

— Не пугайте нас, Иван Петрович, — вздыхал старший Кречен.

— Посудите сами, никто же не предполагал, что извечные враги Франция и Англия вдруг вступят в союз, чтобы защищать едва живую Турцию, — продолжал Новодворцев, сокрушённо качая лысеющей головой. — В ночном кошмаре такого не привидится. Вы же помните, как, буквально, десять лет назад наш император гостил в Лондоне. Его встречали овациями. Дорогу устилали цветами. Сладкой лести столько вылили, хоть сахарный завод открывай. В честь его персоны давали балы и званые обеды…. Что произошло? Вдруг в один миг нас предали.

— Мой сын, Александр, недавно прибыл из Англии, — сказал старший Кречен. — Всех русских офицеров попросили уехать. Им обещали хорошую морскую практику на новейших судах, с новым вооружением и техническим оснащением, но внезапно всех выставили, не дав никаких объяснений.

— Что вы хотите понять в нравах Великобритании? — пожал плечами Новодворцев. — Англия дружит только тогда, когда ей выгодно. Но если лондонским банкирам надо заработать лишний шиллинг — плевать им на всякие договоры и обязательства. В истории много было страшных событий, когда уничтожались целые народы: нашествие гуннов, варваров, монголов.… Но все эти войны — детские забавы, по сравнению с тем, что творят английские солдаты в Индии или Китае. Мало того, до сих пор клиперы под флагом Её Величества возят в Америку из Африки «чёрное дерево» для работорговли. Дружить с Англией, что дружить со змеёй, — не жди от неё благодарности. Но вот, что меня более возмущает, так это — Австрия. Ну, что же это такое, господа? Я помню, как юный Фердинанд молил нашего государя о помощи. В Вене быстро забыли, как восстали венгры и готовы были снести в тартарары империю Габсбургов. Кто из всей Европы в ту страшную годину протянул Фердинанду руку? Россия! А ещё кто? А — никого! — театральным жестом развёл руками оратор. Голос его крепчал от негодования: — Если бы не наша армия, да если бы не Паскевич, Иван Фёдорович — не было бы никакой Австрии. И вот нам урок, господа: не делай добра — не получишь зла. Фердинанд предал нас самым подлым образом. Теперь Вена ополчилась против Петербурга, позабыв, кому она обязана спасением.

— Но, объясните нам, Иван Петрович, — попросил старший Кречен. — Из-за чего весь этот сыр-бор? Неужели все началось с ключей от Храма Господня? Ну, коль надо католикам, пусть владеют ключами. У нас своих святынь полно.

— Да, нет, уважаемый, Аркадий Петрович, — задумчиво покачал головой дипломат. — Палестина тут не при чем. Палестина — это только повод. Сам Папа Римский слегка обескуражен положением дел. Святейшему престолу все равно, в чьих руках ключи от Храма Господня. У Святейшего престола есть Ватикан, есть собор Святого Петра. Тут другое дело: этому пройдохе — Наполеону нужен реванш за позор Франции в тринадцатом, за русское знамя над Парижем. Он хочет вновь быть императором великой державы. Но одному против России ему не выстоять. И против Англии — он слабоват.

— Господа, о какой силе вы говорите? — тяжело вздохнул старик Лебедев, Кастор Никифорович, обер-прокурор Сената. — Скажу вам честно, Россия не так уж сильна, как когда-то. За два года работы моей в Сенате, чего я только не видывал. Какие только, прости Господи, грязные дела через меня не проходили. Как же у нас виртуозно воруют, если б вы знали! В случае серьёзной войны мы не сможем обеспечить и половину армии. Казну грабят, натурально, — я вам говорю. Всем известно, сколько Клейнмихель и его банда своровали на ремонте Эрмитажа после пожара? Сотни тысяч, — скажу я вам! Подрядчики жаловались, что им не доплачивают, поэтому материалы закупались негодные. Потолок в Георгиевском зале едва не обрушился…. И все сошло с рук. А недавно открылось, что директор канцелярии инвалидного фонда Политковский похитил больше миллиона рублей. Закатывал на эти деньги балы. Начальник третьего отделения Леонид Дубельт — и тот не раз присутствовал на празднованиях. И генерал-адъютант Ушаков покровительствовал Политковскому. Царь был в гневе, когда ему доложили. Все члены «Комитета о раненых» были преданы военному суду. Николай Павлович в сердцах воскликнул: «Рылеев и его сообщники такого бы не посмели сделать со мной!» Стыдно сказать: комендант Петропавловской крепости — и тот был замешан в воровстве, арестован и заключён под стражу.

— Но, постойте, — вмешался солидного вида полковник Главного штаба. — Нас уже много лет уверяли, что Николай Павлович имеет надёжных союзников в лице Пруссии, Австрии и прочих государств Рейнского союза. Консерваторы Англии и Франции видят в нашем государе оплот порядка и охранителя от всякого рода революций. Пожалуй, только Франция способна поспорить с Россией, но и та опасается нашего могущества. И заметьте, если Наполеон в своё время достиг покорности Европы, благодаря громким победам, непрерывным войнам, то наш государь добился всего того же дипломатическим путём: обещаниями, иногда угрозами и даже запугиваниями, но армию применял редко. Им движет ненависть ко всему, что мало-мальски связано с революциями. Сказались на его характере переживания того злосчастного декабря двадцать пятого года, когда жизнь его и его семьи висела на волоске, а бунтари готовы были залить Россию кровью. Так с чего же все началось? Почему вдруг мы оказались одни?

— Видите ли, чтобы вам объяснить доходчиво, надо плясать от печки, — рассудительно нахмурил брови Новодворцев. — Всю историю, начиная с Екатерины Великой, русские цари мечтали овладеть черноморскими проливами. Великого князя Константина Павловича матушка Екатерина готовила для престола в Константинополе. К сожалению — не успела. Ещё при императоре Павле Петровиче сея затея была осуществима. Но со времён Наполеона Франция, а следом и Англия так же с вожделением стали поглядывать на владения Османской империи. Вы помните, как Мехмед-Али со своими египетскими мамелюками громил одну турецкую армию за другой. Флот его готов был дойти до Константинополя. Султан Махмуд слёзно молил Париж и Лондон оказать помощь, но те лишь выражали сочувствие и ждали, когда Османской империи придёт конец. Франции бы достался в управление Египет, Англия захватила бы проливы и Грецию заодно. Но, когда, казалось, Блистательной Порте пришёл конец, султан вынужден был обратиться с просьбой к своему злейшему врагу — Николаю Павловичу, и царь тут же, не раздумывая присылает войска. Эскадра адмирала Лазарева подходит к Золотому Рогу. Князь Орлов отправляется в лагерь к Ибрагиму, командующему египетской армией. Быстро и ловко проводит переговоры. Без единого выстрела он отправляет Ибрагима обратно за Тавр, тем самым спасая Турцию от раздора. Англия и Франция взбесились, но поделать уже ничего не могли. Добычу увели у них из-под носа. Да ещё Орлов подписал с султаном хитрый договор, по которому Османская империя закрывает проход через проливы военным судам всех держав, кроме российских. Какая наглость! — взвопила Европа. В то же время всполошилась Австрия. Экономика этой страны во многом зависит от устья Дуная. С Турцией у России мир, а из этого следует, что вскоре Валахия, Молдавия и даже Сербия могли бы попасть под влияние русского царя. Канцлер Австрии Меттерних пытался воздействовать на Николая Павловича, подсовывая ему декларацию, гарантирующую независимость Турции. Но государь отверг сей документ самым решительным образом. Чуть позже царь, гостивший в Мюнхенгреце, намекнул Меттерниху, что не прочь с Австрией разделить погибающую Турцию. На этот раз Меттерних не пошёл на сделку: испугался, что после раздела Османской империи, Вена сама попадёт в зависимость от Петербурга. Нет, так — нет. Тогда Николай Павлович попытался договориться с Англией: раскромсать Турцию.

— Я помню, как-то государь возил посла Великобритании, лорда Дэрма в Кронштадт, показать, как строятся новые корабли, — вспомнил генерал Кречен. — Лорд спрашивает у государя: «Зачем вам такой большой флот, Ваше Величество?» На что царь ему отвечает: «А именно затем, чтобы вы более не осмелились мне задавать подобные вопросы».

Мужское общество дружно рассмеялось.

— Англия и Франция в тридцать третьем послала гневную ноту протеста, — продолжал Новодворцев тоном знатока всех подковёрных политических схваток. — Грозила, что если Россия введёт в Турцию войска, то они: Франция и Англия, будут действовать так, как если бы Ункяр-Искелесийский договор, заключённого князем Орловым, не существует. Захотят и пройдут с боевым флотом через проливы. Царь ответил французскому королю, что если Турция попросит защиты на основании Ункяр-Искелесийского договора, то Россия будет действовать так, как будто французской ноты протеста не существует, и флот будет потоплен в этих проливах. Вот тут король Луи-Филипп и скис. Ему самому нужно было опираться на помощь России. Помните, что творилось во Франции в тридцатых годах? Голова Луи-Филиппа едва держалась на шее. Кто бы его спас в случае новой революции? Да только Россия и способна! Ходят слухи, будто король через секретного посланника, вернее, посланницу — графиню Сент-Альдегонд передал государю нашему план польского восстания. Тогда был схвачен Симон Конарский и расстрелян в Вильно. Вот тут был у нас король! — Новодворцев показал всем кулак, где должна была находиться шея Луи-Филиппа.

— А как мы поссорились с Англией? — спросил кто-то.

— С Англией случился неприятный инцидент в тридцать пятом, — ответил Новодворцев. — Наш бриг «Аякс» патрулировал Кавказское побережье и задержал на досмотр английское судно «Уиксен». По документам англичанин вёз соль на продажу в Черкесию, но на самом деле в трюмах оказался первосортный порох для Шамиля. Судно было отведено в Севастополь и конфисковано. В Лондоне поднялась волна гнева. Пример-министр Пальмерстон вызвал к себе нашего посла в Лондоне Поццо ди Борго и устроил ему бурную сцену, требуя, чтобы Россия не смела лезть в Турцию, в Афганистан, в Среднюю Азию и вообще туда, где Англия считает себя хозяйкой.

— Он так прямо и сказал? — возмутился генерал Кречен.

— Сказал примерно следующее: «Европа слишком долго терпела. Но она готова пробудиться и положить конец захватам, которые царь России желает предпринять, расширяя границы своей империи. В Польше он держит войска, дабы угрожать Пруссии и Австрии. Сеет смуту в Дунайских княжествах, для того, чтобы войти туда освободителем. Строит крепости в Финляндии, дабы держать в страхе Швецию. В Персии российские посланники подстрекают шаха к безумным и дорогостоящим экспедициям, которые разорят его, а потом захватит земли в Прикаспии. Теперь ещё вы хотите поработить Черкесию. Но вы не сможете совладать с этим храбрым и независимым народом». Поццо ди Борго мягко спросил: «Зачем же Англия беспокоится об Австрии и Пруссии, если они находятся с Россией в прекрасных отношениях?» На что Пальмерстон нагло заметил: «Англия должна играть в мире роль защитницы независимых наций, и больше — никто! Но если бараны (он имел в виду Австрию и Пруссию) безмолвствуют — говорить за них должен пастух. К тому же Россия намерено помогает Турции укреплять Дарданеллы, ибо действия эти направлены против Англии: только английский флот способен форсировать проливы, и ничей более».

— Случаем не из-за этой беседы был смещён Поццо ди Борго? — спросил Лебедев.

— История намного сложнее. Царю, чтобы окончательно не рассориться с Англией, пришлось прекратить поддерживать Персидского шаха. Тот вынужден был снять осаду с Герата. Потом, Николай отозвал из Афганистана договор, составленный графом Симоновичем. Мы сдали по всем фронтам, только бы не раздражать Лондон. А послом в Англию был направлен барон Бруннов — умнейший и хитрейший человек. Основная его обязанность — не дать совершиться военному союзу Англии и Франции. Франция, имевшая большие интересы в Турции, не должна была совать туда свой нос. Затем поступило бы предложение от Николая Павловича разделить умирающую Османскую империю между Англией и Россией.

— Что же помешало?

— Так совпало, что к власти в Турции пришёл новый султан Абдул-Меджид. В тридцать девятом. Да, именно в тридцать девятом. А в сорок первом заканчивался срок Ункяр-Искелесийского договора между Россией и Османской империей. Этот договор Англии, как кость в горле. Николай Павлович, надо отдать ему должное, придумал хитрый ход. Он заявил, что отказывается от продления договора, с условием, что Англия и Франция составят соглашение, запрещающее проходить через проливы военным судам всех стран, а так же (вишенка на торте) ограничить власть египетского бунтовщика Мехмета-Али. Франция тут же возмутилась. С помощью Мехмета-Али Париж надеялся усилить свою власть в Египте и в Сирии. Шли долгие горячие переговоры. В конце концов, Россия, Англия, Австрия и Пруссия заключили между собой договор, гарантировавший целостность Турции. Мехмет-Али мог править Египтом, но не имел права по наследию передавать Анконский пашалык. Россия добилась главного — запрета прохода по проливам военных судов. Каков наш царь? Оседлал самого Пальмерстона. Тот и сообразить ничего не успел. Отношение Англии и Франции чуть не дошли до полного разрыва. Не миновать войны. Но все же, Франция в сорок первом, благодаря хитрому Гизо, со скрипом примкнула к договору.

Конечно же, мы все прекрасно помним триумфальный визит государя в Лондон в сорок четвёртом. Как перед ним расшаркивались все эти чопорные лорды. Польская эмиграция хотела выразить протест или что-то в этом роде, но их убедительно попросили заткнуться и не высовываться. К тому же Пальмерстон прибывал в отставке со всем своим кабинетом, а у штурвала английской политике стоял Роберт Пиль, известный своими симпатиями к России. Ох, как ошибался государь, принимая лесть Лондонского кабинета за искреннюю дружбу!

Я вам передам интересный разговор, который произошёл между царём и премьером лондонского кабинета Робертом Пилем. Царь сказал прямо: «Турция должна пасть. Султан Абдул-Меджид не способен держать власть без внешней поддержки. А если с ним что-то случиться? Если в его окружении найдётся предатель? Я сам не желаю развала Турции, — заверил государь Роберта Пиля, — и не пяди земли её, не хочу. Но так же не желаю, дабы другим достался хотя бы осколок империи Османов». На это Роберт Пиль ответил согласием: «Англия в таком же точно положении, как и Россия, относительно Востока. Но все же мы имеем виды на Египет. Мы не можем допустить, чтобы слишком сильное правительство в Египте могло перекрыть Англии торговые пути. Мы этого не допустим». Вы понимаете, господа, Роберт Пиль сам предложил раскроить Турцию. Египет им нужен. А Франция должна была остаться не у дел.

— Но погодите. Я помню возмущённые статьи в Английской прессе, — вспомнил Лебедев. — Какие яркие заголовки: «Франция угрожает Гибралтару» или «Французы хотят стереть Танжер с лица земли», «Франция пытается совать свой нос в дела Сирии и Египта, а вскоре и ногу в солдатском сапоге туда поставит».

— Да, да, вы совершенно правы, — кивнул Новодворцев. — Но ещё я вам хочу напомнить, как Министр внутренних дел Великобритании Пальмерстон любил повторять: «Как трудно жить на свете, когда с Россией никто не воюет». В том-то и дело, в кулуарах Лондонского кабинета стали ходить слухи, что надобно вновь привлечь Россию к очередному разгрому Франции. У Англии есть флот, но с сухопутной армией не всё в порядке. К тому же Францию сотрясала очередная революционная волна. Луи-Филипп, взошедший на престол в тридцатом, благодаря июльской революции, теперь был сметён в сорок восьмом февральским восстанием. Затем последовало июльское побоище, где за четыре дня генерал Евгений Кавеньяк расстрелял, по слухам, около десяти тысяч повстанцев. А далее вспыхнула вся Европа. Вспомните: Меттерних! всемогущий Меттерних вынужден бежать из Вены. Прусского короля Фридриха-Вильгельма восставшая толпа заставляет снимать шляпу перед гробами павших инсургентов в Берлине. В это время во Франкфурте собирается парламент, никем не утверждённый, дабы объединить Германию. Венгрия восстаёт, в конце концов! В Праге бунт. В сорок девятом в Варшаву к фельдмаршалу Паскевичу примчались австрийские генералы. На коленях ползали, моля о спасении. Юный король Франц-Иосиф не в состоянии был подавить венгров. Хваленная австрийская армия терпела одно поражение за другим. Венгры намерены были взять штурмом Вену. Представляете, правлению Габсбургов пришёл бы бесславный конец. Мы спасли Австрию, — и вот достойная награда: Франц-Иосиф предал своего спасителя.

— У меня недавно на обеде был генерал-адъютант граф Ржевусский. Он мне рассказал, что имел беседу с императором Николаем Павловичем, — сказал Лебедев с хитрым прищуром. — Царь был озабочен холодным отношением к нему Венского кабинета. Австрийцы не желали с ним идти ни на какие союзы, а скорее, наоборот, стали враждебно относиться к России. И тогда царь спросил у Ржевудского: «По вашему мнению, кто из польских королей был самым глупым?» «Их было предостаточно, коль не смогли сохранить державу», — ответил поляк. «А я утверждаю, — продолжал царь, — что самым глупым польским королём был Ян Собесский, потому что освободил Вену от турок. Я же, подобно ему, самый глупый из русских государей, коль помог австрийцам подавить венгерское восстание. Вот она — благодарность: нож мне в спину».

— Царь слишком самонадеян. Он считал молодого Франца-Иосифа чуть ли не своим племянником, обязанным ему всем, — посетовал полковник из Главного штаба. — И на тестя своего, короля Пруссии, Фридриха-Вильгельма, надеялся и верил ему. А видите, как вышло — все предали. Подло предали.

— Что ж вы хотите от Европы. В основе европейской политике всегда лежала подлость и двуличие, — сказал на это Новодворцев. — Пальмерстон, хоть и находился в отставке, но словно паук в темной дыре плёл интриги. Он убедил посла Бруннова в том, что Англия боится вторжении французской армии и очень рассчитывает на помощь России. В то же время Луи-Наполеон ненавидит Англию и всячески желает отобрать у неё главенство над миром. Царь, мягко говоря, был введён в заблуждение. А Луи-Наполеон, тем временем, искал любой повод для разрыва отношения с Россией. Чтобы укрепить своё положение императора Франции, ему необходима была короткая победоносная война. Прославить себя. Прославить имя своё! И кого же он мечтал победить? Да конечно, того северного зверя, с которым его великий дядюшка не справился. Кольнуть вилами в зад медведя, тем самым вернуть величие Франции, и стать на голову выше победоносного предка. Переворот второго декабря прошёл блестяще. Но что потом? Луи-Наполеон не был уверен, что завтра его не сместит какой-нибудь более шустрый аферист. Сама фигура нынешнего императора Франции весьма противоречивая. Что только о нем не говорят. Если он видит цель, для него не существует никаких моральных издержек. Не задумываясь, пойдёт на самый бессовестный обман, лишь бы добиться своего. Надо положить несколько тысяч жизней, ради какой-то выгоды? Он даже глазом не моргнёт — отправит людей на смерть. Принципы, совесть, честь — он слышал что-то, но никогда не придавал этому особого значения. Но сравнивать его с великим дядюшкой Бонапартом в плане умственных способностей — смешно. Нынешний Наполеон — просто расчётливый, жестокий хитрец. Не будь он племянником великого Наполеона — стал бы обыкновенным мошенником и окончил свои годы где-нибудь на каторге. Сам бы он ничего не добился. Молодая французская буржуазия избрала этого пройдоху своим знаменем: он — Наполеон! На самом деле его поддерживает не народ Франции, а мешки с деньгами. А посмотрите кто в его окружении. Да такие же подлые интриганы. Граф де Морни — аферист, каких свет не видывал. Деньги ему нужны были, чтобы влезть в политику, а политика, чтобы делать деньги. Герцог де Персиньи — крикун и возмутитель, к тому же — двуличный трус. Ему самое место на базаре старьёвщиком. Тупой солдафон Эспинас, который резал и стрелял парижан без всякой жалости. Мясник — да и только. Любого ковырни из окружения Наполеона — все сплошь подлецы или аферисты. Он искал повод для раздора с Россией и нашёл его.

— Ох уж эти святые места! — недовольно покачал головой Лебедев.

— Да, именно — святые места, — согласился Новодворцев. — Луи-Наполеон предстал в образе покровителя католицизма. В Константинополе разыгралась целая дипломатическая война по поводу, кому владеть ключами от храма Господня в Вифлееме: православному духовенству или католическому. Митрополит Московский и Коломенский Филарет пришёл в полную растерянность, узнав о споре. Папа Римский Пий девятый, никаким боком не хотел влезать в этот конфликт. Ему абсолютно было все равно, в чьих руках ключи (храм-то не запирался), и какую звезду вешать над священной пещерой: православную или католическую. Появились какие-то глупые доводы: посол Франции в Константинополе заявил, что Гробом господним должны владеть католики, так, как это они освобождали Палестину ещё во времена крестовых походов. Представьте, какой бред! Достали из гроба призрак Людовика Девятого и потрясали им как пугалом. На что наш посол Титов придумал свою хитрость: дескать, задолго до пресловутых крестовых походов Иерусалимом владела греческая церковь Византийской империи. А Россия является прямой наследницей византийского православия. И с этого момента поехало, понеслось…

— Но объясните, чего испугалась Англия? У неё под пятой весь Восток, — недоумевал генерал Кречен. — Зачем ей проливы?

— Опять приведу вам слова Пальмерстона: «Суть вопроса не в том, имеет ли Россия право владеть побережьем, а в том, выгодно ли это Англии. Британские интересы превыше законов и справедливости, ибо они и есть — законы и справедливость». Когда Россия обоснуется в проливах, то будет неуязвима. Как же Англии тогда торговать с Кавказом? Она впрямую заинтересована в том, чтобы война на Кавказе продолжалась вечно. Английские оружейники неплохо зарабатывают на продаже черкесам пороха и ружей. Потом, Лондон боится, что император Николай Павлович не остановится на одних проливах, а обязательно предпримет попытку захватить и другие земли Оттоманской империи. А коль рухнет Турция, за ней и Персия перейдёт под Россию. А из Персии прямая дорога в Индию. А Индия для Англии, сами знаете, — священная корова, которую можно нещадно доить, а она все никак не сдохнет. Усилив своё могущество в Азии, Россия возьмёт под покровительство балканские народы: сербов, болгар, молдаван, валахов, черногорцев, греков. На Кавказе прекратится война, так, как черкесов никто не сможет поддерживать. Россия станет главенствовать в мире. Такое положение не устраивает ни Лондонский кабинет, ни Венский, ни Луи-Наполеона. А мало ли, после такого демарша царь российский вздумает направить войска на юг и выдавит Англию из Сирии, из Египта, из Месопотамии, из Палестины. Как и свойственно подлому характеру ведение дел английским правительством, Лондонский кабинет, с одной стороны уверял царя, что всячески готов идти с Россией на сближение, а за спиной в это время вёл тайные переговоры с Парижем, подстрекая Францию к конфликту на востоке. Католическая серебряная звезда, да ещё с французским гербом, была торжественно водружена в Вифлееме над нишей, где, по преданию, Мария родила Христа. В Иерусалиме прошла торжественная церемония по передаче ключей от главных ворот храма Гроба Господня католическим священникам. В Европе газеты затрубили в фанфары о духовной победе благородной Франции над варварской Россией. Царь вынужден был ответить: у него не было другого выхода. В качестве грозного фрегата, в Константинополь был послан морской министр, князь Меншиков. Предлог для претензий нашёлся сразу — притеснение христианской церкви в Османской империи. Хотя, по правде сказать, никакого притеснения не было. Турция нынче — вполне веротерпимое государство. Но нужен был повод разжечь конфликт. Адмиралу Лазареву был послан тайный приказ подготовить план десантной операции на Босфор. Царь до сих пор был уверен, что Англия поддержит его в войне с Турцией, равно, как Австрия и Пруссия.

— Осмелюсь спросить, а правильно ли сделал государь, что назначил в посольство Александра Сергеевича? — осторожно задал вопрос Лебедев. — Я к чему спрашиваю: в последнее время произошли странные назначения. Вот, взять хотя бы Назимова, которого поставили попечителем Московского учебного округа. Он же, извините за прямоту, грамоту знает с трудом. Потом, нынешнее назначение министром финансов Вронченко. Конечно, Фёдор Павлович виртуозно оттачивает гусиные перья. У него прекрасный почерк, и изъясняется он красноречиво, но на министра финансов никак не тянет. Слаб он в арифметике, а уж в экономике — подавно.

— Вы ещё вспомните нынешнего обер-прокурора Священного Синода, Протасова, — добавил полковник из Главного штаба. — Хорош гусар, лихой наездник, на балах танцует — загляденье. Но какой из него обер-прокурор?

— Извините, господа, но Меньшиков человек грамотный и вполне достоин занимать столь ответственную должность, — строго возразил Новодворцев. — В юности он посещал лекции в лучших немецких университетах. Дипломатическую работу знает не понаслышке. С семнадцати лет служил в Коллегии иностранных дел. Работал в Берлине, в Лондоне, в Вене — опыт огромный. Всю войну прошёл блестящим организатором. Аракчеев его сразу приметил. А сами знаете, покойный граф Алексей Андреевич в людях разбирался. Это он отправил Меньшикова командовать Черноморским флотом. Князь работал вместе с Новосильцевым. А вспомните, когда его в Персию послали с миссией. Думали, живым не вернётся. Вернулся, да ещё с успехом. Финляндией после управлял, и неплохо управлял. Чухонцы — народец своенравный: как что не по ним — сразу жалобы царю строчат. Однако правил князь — и никаких жалоб на него не поступало.

— Ну, что вы такое говорите? Какой из него адмирал? — усмехнулся полковник Главного штаба. — Он всю жизнь в штабах воевал. Пусти его командовать фрегатом, так утопит сразу. Финляндией он управлял, говорите. Да никак он ей не управлял. Балы устраивал, на охоту ездил. Согласен с вами: Меньшиков образован, остёр на словцо. Хохмить изволит по поводу и без повода. Но на его хохмы никто старается не обращать внимание. Всем его каламбурчики давно поднадоели. И граф Аракчеев в свои последние годы его терпеть не мог. Уж извините!

— О Меншикове можно слышать что угодно, но я знаю точно одно: он ни рубля не украл из казны, — подметил бывший обер-прокурор сената Лебедев. — Честен князь. Удивительно для нашего времени — но, честен.

— Что ж, Александр Сергеевич не ангел, спорить не буду, — подумав, изрёк Новодворцев. — Но хотел бы подметить другое событие. Извольте знать, пока Меньшиков находился на пути к Константинополю, в Тюильри к Наполеону явилась депутация английских крупных торговцев во главе с лорд-мэром Лондона. Заметьте, не министр какой-нибудь из лондонского кабинета, а денежные мешки — истинные правители мира. Если взглянуть свысока: подумаешь — торгаши устроили манифестацию. Но они представляли партию фабрикантов и негоциантов с крупным капиталом, коих в Англии насчитывается более четырёх тысяч. А денег у каждого из них в руках больше, чем у всех европейских правителей вместе взятых. Наполеону предложили союз, а если перевести с дипломатического языка — его купили, как пистолет, который выстрелит туда, куда его нацелят.

— Но что же Меньшиков? — забеспокоился генерал Кречен.

— А князь Меньшиков привёз султану письмо от императора Николая. Государь настоятельно предлагал Турции принять его военную помощь в войне против Франции, если такой конфликт возникнет. Но султану и его окружению было понятно, что любая война, будь то на стороне Франции или на стороне России приведёт к краху Оттоманской империи. Абдул-Меджид запаниковал. На стороне России может выступить Австрия и Пруссия, вытеснив турецкое влияние с Балкан, из Валахии, Молдавии и даже из Греции.

Князь Меньшиков вёл два месяца переговоры, ожидая, когда русская армия на границах Молдавии и Валахии будет приведена в полное боевое состояние. В это же время прибыл в Константинополь посол от Англии лорд Стретфорд-Редклиф. Своенравный, жёсткий, скрытный, лживый, как и большинство английских дипломатов. Характеризовать его можно одной фразой: он люто ненавидит Россию. Лорд Стретфорд-Редклиф служил не интересам Англии, а интересам английского капитала. А всем известно: любой восточный визирь, будь он мудрейший, преданнейший, бескорыстный, все одно теряет разум при виде золота. Лорд Стретфорд-Редклиф имел в своём распоряжении достаточно звонких монет и быстро закрутил интригу. Вся турецкая внешняя политика уже проходила под его диктовку и на его деньги. Он действовал весьма хитро: поверенного в делах российского посольство, Озерова, уверял, что Англия полностью поддерживает Россию в её стремлении разрешить вопрос со святыми местами и сочувствует христианам Османской империи. Но от султана Абдул-Меджида требовал, чтобы тот не шёл ни на какие компромиссы с Меньшиковым, обещая любую поддержку Великобритании, вплоть до военной силы. Слабовольный султан поддался на увещевания лорда посла. Два месяца князь Меньшиков пытаясь заставить Турцию идти на уступки, но все напрасно. В итоге: Россия разорвала отношения с Османской империей, что неминуемо привело к войне. В июне пятьдесят третьего царь издал манифест об освобождении Дунайских княжеств. И тут же поступил приказ английскому флоту следовать в Безикскую бухту. А вслед за британским, туда направился и французский флот. Дальше сами знаете: Россия ввела войска в Молдавию и Валахию. Франция запугала Франца-Иосифа, грозя поддержать повстанческую борьбу в Пьемонте и Ломбардии. Если Австрия вздумает пойти на союз с Россией, Наполеон начнёт открыто вооружать Сардинское королевство. В Венском кабинете поднялась паника: коль восстанут Пьемонт и Ломбардия, то север Италии для Австрии будет потерян. В итоге: Вена предала нас. Что теперь будет, господа, — одному Богу известно. Омер-паша хотел перебросить войска на Кавказ в поддержку Шамиля. Английский флот обещал помощь в случае столкновения с нашей Черноморской эскадрой. Но Нахимов дерзко разгромил турок в Синопской бухте, чем привёл в ярость французов и англичан. А тут ещё следом князь Бебутов разнёс в пух и прах под Боядуром Абди-пашу. Семь тысяч русских солдат прогнали Анатолийскую армию в сорок тысяч штыков. Ну, не скандал ли, господа?

— Простите. — Виктор тяжело поднялся, опираясь на трость. — Я вас покину, буквально, на пять минут.

— Не исчезайте надолго. Мы ждём от вас рассказа о сражении под Ольтеницей, — напомнил ему хозяин дома.

— Непременно, Иван Петрович, — пообещал Виктор.

***

Виктор нашёл Ирину на балконе. Небольшой, с ажурной кованой решёткой и широкими перилами, балкон выходил во внутренний двор с садиком. Уже вечерело. В сад порывами залетал прохладный балтийский ветерок. Внизу цвела сирень, окутывая все вокруг нежным, весенним ароматом. Музыка из зала сюда прорывалась приглушенными, загадочными звуками.

— Позвольте вас побеспокоить? — дрожащим от волнения голосом, спросил Виктор.

Ирина резко обернулась. Сделала шаг навстречу. Схватила его руку, опиравшуюся на трость. Виктор вздрогнул, почувствовав горячее прикосновение.

— Представляете, каково мне было вас ждать? — спросила девушка тихо, без всякого упрёка. — Когда я узнала, что вы ранены, я чуть с ума не сошла.

— С солдатами иногда такое случается, — с иронией ответил Виктор. — Однако я просил, чтобы не сообщали никому о моем ранении…. Постойте. Но никто не знал. Даже матушка не ведала. А вы откуда?

— Не думайте, что сможете что-то скрыть от меня. — Она посмотрела Виктору прямо в глаза.

— Ваш кузен, лейтенант Паршин, — понял Виктор.

— Не важно. Не вините его. Я все равно бы узнала. От него или от кого другого. — Ирина приблизилась к Виктору так, что он почувствовал на лице её горячее дыхание. — Вы останетесь в Петербурге? Ведь вам положено лечение.

Виктор виновато опустил взгляд.

— Простите, Ирина, но я долго не выдержу спокойной жизни. Вы не беспокойтесь, на мне все заживает быстро, как на кошке. — Он попытался усмехнуться.

— Куда же вы отправитесь? Неужели вам нельзя остаться служить здесь?

— Я с удовольствием останусь, жертвуя славой и быстрой карьерой…, — с волнением выдавил из себя Виктор и запнулся.

— Так в чем же дело?

Он побледнел, а Ирина требовала от него объяснения, смотрела пристально, прямо в глаза. Её взгляд невыносим. У Виктора от волнения пересохло в горле.

— Если вы согласитесь на моё предложение, — осмелев, сказал он.

— Вы о чем? — не сразу поняла девушка. — Господи! — наконец дошло до неё. — Виктор Аркадьевич, но, подождите…. Вы делаете мне предложение?

— Ответьте мне: да или нет, — умолял он.

— Простите, я не ожидала….

Ирина смутилась и отступила на полшага. Виктор ничего не мог понять. Только что она говорила, как сильно переживала за него и вдруг…

— Не могу. — Ирина едва заметно качнула головой.

— Но, почему? Вы не любите меня? — Виктор растерялся.

— Нет, что вы…. Как бы вам объяснить, Виктор Аркадьевич. — Она отпустила его руку, выпрямилась. Лицо приняло привычные строгие черты. — Вы для меня больше, чем друг. Понимаете, я семь лет училась в Смольном институте. Вообще не представляла, что творится за его стенами. Вы же не знаете, как нас воспитывали. Словно в сиротском доме. В благородном сиротском доме. Родителям разрешалось навещать нас два раза в год. А если учесть, что папенька за границей служит, так я вообще видела родителей редко….

— Но я тоже воспитывался в кадетах, — не понимал Виктор. — Причём ту воспитание?

— Я вышла из института, совершенно не понимая жизнь. Не знала, что надо расплачиваться с извозчиком, как нужно делать покупки в лавке, как общаться с прислугой…., — элементарные вещи, казалось бы…. Ах, о чем я? — сбилась она с мысли, но тут же нашлась: — Поймите, я никогда не разговаривала свободно с мужчинами. И тогда, помните, на балу в Аничковом дворце вы первый меня пригасили на вальс.

— Это был самый чудесный вечер, — с придыханием произнёс Виктор.

— Иногда я ловлю себя на мысли, — испуганно произнесла Ирина. — А если бы это были не вы? А если кто-то другой? Стал бы он мне таким же близким другом?

— Так, вы отказываете мне? Скажите прямо, — упавшим голосом потребовал Виктор.

— Виктор Аркадьевич…. Я ещё не разобралась в себе. — Ирина подошла к перилам балкона и встала к Виктору в пол-оборота. — Вы здесь не при чем. Дело во мне. Я думаю, что пока ещё не готова к жизни замужней дамы. Может, это юношеское легкомыслие, но я чувствую, что мне надо совершить что-то нужное, большое, необходимое для общества…. По вашему выражению, я вижу, что говорю какую-то глупость. Вы не воспринимаете мои слова всерьёз. Думаете, что это — вздорные мысли глупенькой девочки, начитавшейся французских вольнодумцев….

— Поверьте, я всегда считал вас разумной, с сильным характером…, — попытался вяло возразить Виктор.

— Тогда, вы должны меня понять, — спокойно и холодно сказала Ирина. — Давайте сделаем так, — она попыталась улыбнуться. Улыбка получилась фальшивой. Вновь подошла и мягко сжала руку Виктора. — Если все хорошо сложится, мы встретимся через год и продолжим нашу беседу. Вы готовы подождать?

— Хоть всю жизнь, — горячо ответил Виктор.

— Вот и отлично! А я постараюсь разобраться в себе. Повзрослею и выкину всякие глупости из головы. Успокоюсь, в конце концов….

— Да, конечно, — кивнул Виктор, но Ирина почувствовала, как он сильно расстроился.

Призывно заиграл вальс. Виктор почувствовал пустоту вокруг себя. Зачем он так спешил в Петербург? Убежал из госпиталя? Чтобы встретить её и получить отказ? Он решил перевести беседу в более умеренное русло, взял себя в руки и как можно спокойнее спросил:

— А почему вы не танцуете?

— Потому что, вы не танцуете, — просто ответила Ирина.

***

Павел кружил Юленьку в вальсе так лихо, что она вскоре попросила минутку передохнуть.

— Как вам идёт офицерская форма, — восхищалась Юленька парадному мундиру Павла. — Вы повзрослели, а ещё недавно выглядели в юнкерском сюртуке, словно мальчишка.

— Спасибо за комплемент, Лили, но я пока что — прапорщик, хоть и сдал экзамены на отлично. И орденов у меня ещё нет — одни пуговицы. Ах, да, вот этот мальтийский знак мне вручили, как выпускнику. — Он указал на белый крест, висевший слева.

— Но почему вы не в гвардии? — наивно спросила девушка.

— В гвардию попасть не так-то просто, Юленька. Надо заслужить. Но у меня все впереди.

— Вы будете служить в Кронштадте?

— Ещё не знаю. — Павел понизил голос до шёпота. — Подал прошение в Дунайскую армию.

— Господи! — Юленька схватилась за щеки. — Но там же — война!

— Так, я — офицер. И присягнул служить царю и Отечеству, — гордо ответил Павел.

— Нет! Вы меня решили покинуть? — обижено надула губки Юленька.

— Сами подумайте, в Кронштадте до штабс-капитана мне лет десять надо служить, а то и больше. А на войне звания быстрее дают и награды получают. Вот, взгляните на моего старшего брата. Ему тридцати нет, а он скоро майором будет.

— Виктор? — Юленька чуть не всплакнула. — Вы хотите появиться как-нибудь передо мной весь израненный?

— Я не это имел в виду, — попытался успокоить её Павел.

— Ах, я в этом не разбираюсь, — пожала худенькими плечиками лягушонок. Из глаз её уже катились слезы. — Простите, мне надо разыскать сестру. — Вскочила с места и упорхнула.

— Прошение подал, говоришь? — Сзади подошёл Александр.

— А ты подслушивал? — возмутился Павел.

— И, конечно же, ни отец, ни мать не знают. Совесть у тебя есть? — пристыдил его Александр.

— Но, послушай, Саша, — вспыхнул Павел, — тебе можно черт знает, куда уезжать по службе, Виктору разрешено в самое пекло, а меня — в Кронштадт? В этих замшелых фортах сидеть.

— Павел, послушай, в семье тебя любят больше всех. Ты младший. Нам разве одного инвалида мало?

— Не называй Виктора инвалидом! — рассердился Павел. — Он, всего лишь, ранен. И я устал уже быть миленьким мальчиком. Чем я хуже вас с Виктором? Почему вы сами выбирали себе путь, а обо мне вечно папенька печётся. Виктор захотел пойти в кадетский корпус — и пошёл. Ты захотел стать морским офицером — пожалуйста, кто тебя держал? А меня — в инженерное училище, к папеньке. А я гусаром, может быть, хотел стать. Дед Аслан меня на коня в шесть лет сажал. Шашкой владеть учил. Джигитом будешь — говорил он. Джигит окопный, — горько усмехнулся Павел.

— Джигит, гусар, — передразнил его Александр. — Тебе ещё Виктор не рассказал, чего он натерпелся?

— Он офицер, и обязан терпеть. И я буду терпеть! — твёрдо пообещал Павел.

— Ох и упрямый ты…. Точно — в деда Аслана пошёл.

— Но подумай сам, Саша, вот, как я приду в гарнизон? Все знают: для меня приберегли тёплое место по протекции отца. Как я буду общаться с офицерами? Меня примут, как папенькиного сыночка? Насмехаться надо мной будут….

Александр подумал, вздохнул:

— Пожалуй, ты прав. Будь я на твоём месте, так же поступил. Ладно, не дуйся. Только родителям все равно надо сказать о своём прошении.

— Обещаю, сегодня же вечером скажу отцу. А ты меня поддержишь?

— Ох, Пашка, вспомни, я всегда за тебя заступался. Даже маленький когда был, нашкодничаешь, кто вину на себя брал? Конечно же — брат Александр.

— Спасибо, Сашка! Люблю тебя! — обнял его Павел.

— Кстати, ты втюрился в Лягушонка? — хитро взглянул на брата Александр.

— Правда же, она прелестна? — краснея прошептал Павел.

— Да, ту угловатую девчонку, что я помнил до отъезда с современной Юленькой не сравнить. Но постой, ещё вчера ты был без ума от Наташеньки Пушкиной.

— Брат, ну о чем ты говоришь? — возмутился Павел. — Наталья Сергеевна старше меня.

— На год всего-то.

— Да дело даже не в том. Она тоже меня считает милым мальчиком и не принимает всерьёз. Как же мне, Сашка, надоело быть милым, маленьким мальчиком! Хочу быть таким же, как Виктор.

— На костылях?

— Ох, и злодей же ты! Вот тебе — точно надо жениться, — вспылил Павел.

— Рано ещё. Кому я с мичманскими погонами приглянусь? Потом, ну что за семьи у моряков? Он вечно в море, жена на берегу…. Моряк, что монах. Монахи служат Богу, а моряк — стихии.

— Я не помню, чтобы ты ухаживал за девушками. Может, действительно собрался в святую обитель?

— О чем спор? — Виктор тяжело опустился рядом с братьями на стул.

— Новость у нас, — сказал Александр. — Пашка в Дунайскую армию собрался.

Виктор недобро взглянул на брата.

— Что отец?

— Пока не знает, — пожал плечами Павел.

— Как это? Ты без его ведома? Ну, Павел! — Виктор хотел было его отругать брата, но передумал и махнул рукой: — Правильно. К майору Тотлебену попадёшь. Он из тебя человека сделает.

— Простите господа, — весело сказал Павел. — Объявили мазурку. Пойду искать своего лягушонка.

— Ты объяснился с Ириной? — осторожно спросил Александр.

— Не могу её понять, — пожал плечами Виктор. — Согласия не дала, но и не отказала.

— Что же вы решили?

— Встретиться через год. Ей не терпится попробовать себя в каком-нибудь благородном деле. В каком — не говорит.

— Год — это много, — задумчиво произнёс Александр.

— Всего лишь год, — возразил Виктор.

— За год столькое может произойти….

***

Новодворцев упоённо разъяснял собравшимся, какой неблагодарный оказался император Австрии Франц-Иосиф, и каким нерешительным был король Пруссии Фридрих-Вильгельм. Вдруг он замер на полуслове, заметив, как в гостиную залу вошёл высокий подтянутый адмирал. Он был уже в летах, даже можно сказать — старик, но не склонный считать себя таковым. Щегольски зауженный темно-зелёный сюртук с двумя рядами блестящих пуговиц. Золотые эполеты на плечах. Широкий аксельбант через грудь. В петлице скромно висел крест святого Владимира. Аккуратно острижен. Взгляд острый, слегка ироничный.

— Князь Меньшиков? — удивлённо произнёс Новодворцев, как бы сам себе, потом воскликнул, будто увидел чудесное знамение: — Александр Сергеевич? Князь, вы ли это?

Он вскочил и, несмотря на свою тучность, лихо бросился к гостю.

— Здравие желаю, Иван Петрович, — сухо поклонился адмирал, пожав руку хозяину. Обратился ко всем присутствующим: — Рад видеть вас, господа.

— Но, как же, ваша светлость? — пыхтел Иван Петрович. — Мне сказали, что вас нет в городе….

— Это действительно так, — слегка улыбнулся князь. — Меня нет, но я здесь. Только сегодня в полдень прибыл, и сразу к государю на доклад. Вот, решил заскочить к старому другу, проведать, так сказать.

Князь сдержано раскланялся со всеми, не пропуская никого. Особенно тепло поздоровался с генералом Креченым.

— Вы задержитесь надолго? — поинтересовался Аркадий Петрович. — Хотел бы вас пригласить к нам на ужин. У меня, как раз, вся семья в сборе. Все три сына — офицеры, представляете?

— Поздравляю, — сказал адмирал. — Искренне рад за вас. Нет более счастья для генерала — видеть эполеты на плечах сыновей. Но — увы, — он с сожалением покачал головой. — Сегодня же ночью — обратно в Севастополь.

— Но как же так? — разочарованно произнёс генерал Кречен.

— Дела, Аркадий Петрович. Сами знаете…., — ответил князь.

— А мы, тут, как раз завели спор о политике, — сообщил князю Новодворцев. — Вы смогли бы рассеять многие наши сомнения.

— О чем вы, Иван Петрович? Какие сомнения? — Адмирал помрачнел. — Всё — пустое. Я прибыл с плохими вестями.

— Так не томите нас! Что случилось?

— Английская эскадра попыталась высадить десант в Одессе, — сообщил он.

— Как же так? — зашумели все. — Расскажите!

— А что рассказывать? Девять кораблей подошли к незащищённому городу и принялись обстреливать со всех орудий. Против них — одна наша береговая батарея: прапорщик Щёголев с четырьмя старыми пушками. Вот — настоящий герой. С четырьмя ржавыми стволами отстоял город. Порт со складами и магазинами сожжён. Половина коммерческих судов потоплено. Но над Одессой до сих пор российский флаг, слава Богу! — Он перекрестился.

Все заволновались.

— Тише, тише, господа, — поморщился князь. — Я же ясно вам сказал: над Одессой российский флаг. Простите, не хотел вам портить вечер, но таково нынешнее положение.

— Это значит, война уже — дело фактическое, — испуганно произнёс Новодворцев.

— Выходит — так, — подтвердил адмирал.

— Но, Александр Сергеевич, Англия же не посмеет напасть на Петербург? — забеспокоился Кречен.

— Не волнуйтесь, Аркадий Петрович, — сказал уверенно адмирал. — Английский флот хоть и силен, но Кронштадт ему не по зубам. За наведением порядка в фортах взялся сам Павел Христофорович Граббе. Уж этот кавказский герой знает, как поднять дисциплину. Тем более, государь до сих пор зол на него за нерадивость в отношении растраты денег Комитета Инвалидов. Политковский воровал, а Граббе за это от государя тумаков получил. Так что, за Петербург будьте спокойны. Граббе — это ещё один форт в Кронштадте.

— Как вы думаете: Швеция не выступит против нас? — осторожно спросил Новодворцев.

— Вы об Оскаре Бернадоте? — усмехнулся Меньшиков. — Считаю его самым деятельным королём после Карла Великого. Но у венценосного Оскара, по сравнению с Карлом, отсутствуют две вещи: смелость и хорошая армия. Пусть попробует сунуться. Он помнит, как Багратион чуть не дошёл до Стокгольма. Английский флот только летом силен, а зимой в нашей Маркизовой луже лёд. Так, кто будет зимой защищать Швецию?

Траншей-подполковник

— Разрешите обратиться!

Перед подполковником Тотлебеным предстал юноша в форменном сюртуке прапорщика инженерной службы. Высокий, тонкий, с задорным взглядом. Тотлебену почему-то он напомнил жеребёнка. Глаза тёмные, с искоркой. Лицо какое-то кавказское: брови черные, нос прямой, острый. Над верхней алой губой едва пробились юношеские усы.

Тотлебен не очень любил шустрых юнцов. Может потому, что сам в детстве рос болезненным ребёнком. В юности из-за слабого сердца так и не смог окончить курс в инженерном училище, но военную службу не бросил. В свои тридцать шесть выглядел старше лет на пять.

Подполковник сидел за рабочим столом в просторной горнице с низким потолком. Вошла пожилая валашка в пёстрой косынке, в белом переднике. Принесла на подносе крынку молока и каравай пшеничного хлеба. По-хозяйски отодвинула в сторону бумаги, над которыми работал Тотлебен, и поставила молоко с хлебом перед подполковником.

— Благодарю, — буркнул Тотлебен.

— Разрешите представиться! — Голос звучал звонко.

— Представляйтесь! — кивнул Тотлебен.

— Прапорщик Кречен, прибыл в ваше распоряжение, — доложил юноша.

Тотлебен оглядел его новенький сюртук. Пуговицы блестели, словно звезды. Белый крест выпускника инженерного училища слева на груди.

— Только выпустились? — сухо спросил он.

— Так точно! Главное инженерное училище.

— Ах, вот, как, — потеплел лицом Тотлебен. — Ну, и как там сейчас, в училище?

— Превосходно! Но я уже его закончил.

— И как закончили?

— С отличием! — довольно выпалил прапорщик Кречен.

— Это хорошо! Ну, коль прибыли в моё распоряжение…. — Он развёл руками. — Не желаете свежего молока…, вот, хлеба. Хлеб здесь отменный пекут.

— Благодарствую, но прошу меня простить, — уже отобедал.

— Как хотите, — пожал плечами подполковник.

— Разрешите отправиться к квартирмейстеру?

— Зачем? К квартирмейстеру не надо, — остановил его Тотлебен.

— А как же? — не понял Павел, слегка растерявшись.

— Вы разве не знаете? Осада с Силистрии снята. Меня направляют в Севастополь.

— Как, снята? — На лице Павла появилось недоумение и разочарование. — Война окончена?

— Насчёт: окончена или нет — не знаю. Пока только отступаем. Что дальше будет — не спрашивайте. Но вы, если желаете, можете подать рапорт и остаться в Дунайской армии. Правда, генерал Шильдер тяжело ранен. Сейчас в госпитале в Калараше лежит. Меня командируют к князю Меньшикову в Крым. Не имею представления, кто будет инженерной частью заведовать, так что рапорт можете подать на имя командующего, князя Горчакова.

— А куда отступаем? — растерянно спросил Павел.

— Куда, куда? Экий вы любопытный, — недовольно усмехнулся Тотлебен, разворачивая белую льняную салфетку. Кликнул денщика: — Иван, нарежь хлеб и половину возьми в дорогу. — Вновь повернулся к Павлу: — Куда скажут, юноша, туда и отступим.

Павел задумался.

— Позвольте с вами, в Севастополь?

Тотлебен вскинул на него сердитый взгляд, который явно говорил: на кой черт мне этот молокосос? Ещё раз внимательно осмотрел юношу. В мундире — полный порядок. Сапоги надраены, хоть он и с дороги. Аккуратный. Глаза честные. Тотлебен, как истинный тюрингский немец, обожал аккуратность во всем. Поразмыслил, решил: шут с ним — пусть едет. На всякий случай предупредил:

— Дорога не близкая. И на кой вам, прапорщик в Севастополь?

— Говорят, Крым похож на Италию, — романтическим тоном ответил Павел.

— Чего? — усмехнулся Тотлебен. — Степь там голая да горы репеём поросшие. Тоже мне — Италия.

— Море.

— Да, море, — нехотя согласился Тотлебен. — Но учтите, я люблю порядок. — Он достал из кармана сюртука массивные серебряные часы на цепочке. — У вас есть полчаса справить бумаги в канцелярии и прибыть ко мне с вещами.

— Слушаюсь!

— А звать-то вас как, прапорщик Кречен?

— Павел Аркадьевич.

— Павел. Ага, — качнул неопределённо головой Тотлебен. — А меня — Эдуард Иванович. И учти, Павел, характер у меня — не сахар. Лодырей терпеть не могу.

— А я знаю, — просто ответил прапорщик. — Мне о вас рассказывал батюшка мой. Вы с ним вместе служили в Риге.

— Ах, вот оно что! Тот-то вижу взгляд знакомый! Полковник Кречен! Конечно! — вспомнил Тотлебен. — Ух, Кречен, Кречен, Аркадий Петрович, кажись.

— Уже — генерал-майор, — смущённо поправил юноша. — Но в отставке.

В горницу вошёл молодой поручик.

— Ваше превосходительство, все готово к отъезду. Карета заложена, багаж загружен.

— Иван, ты кофры приготовил? — крикнул Тотлебен.

— Так точно, ваше высокоблагородие! — Выскочил из соседней комнатки денщик с черными густыми усами.

— Посуду уложил?

— Так точно, все до блюдечка, до ложечки.

— А трубу мою подзорную?

— Ах, трубу, — виновато протянул денщик. — Сейчас погляжу.

— Вот, все самому проверять надо! — запыхтел подполковник, затем обратился к поручику: — Выгружайте весь свой скарб из кареты. Я один поеду.

— Простите, не понял, — изменился в лице поручик.

— Знакомьтесь: прапорщик Кречен, ваш попутчик и товарищ до Севастополя. Попросите в штабе ещё одну карету.

— Так, Эдуард Иванович, эту еле дали….

— Значит, потребуйте! — твёрдо сказал Тотлебен. — Или вы желаете пешком за мной бежать со своими чемоданами? У вас денщик есть? — обратился он к Павлу.

— Никак нет!

— И солдата потребуйте кучером, — приказал он поручику. И вновь к Павлу: — Чего застыли, Кречен, осталось пятнадцать минут в вашем распоряжении. Поручик Жернов покажет, где штаб.

***

— Как я рад вас видеть! — Поручик Жернов искренне пожал руку Павлу. Он был старше лет на пять. Лицо простое, широкое, рябое. Усы жёсткой щёткой торчали над верхней, по-детски алой губой. Кареты тронулись по пыльной дороге. Солдатик небольшого роста в серой длинной шинельке лихо посвистывал, подгоняя лошадей.

— Путешествовать с нашим подполковником — сплошная мука. Все ему не так. Все не нравится, — жаловался поручик Жернов. — А с вами мы прокатимся весело. У вас книги есть?

— Да. — Павел достал из небольшого саквояжа, что стоял в ногах, два томика в теснённом переплёте.

— Байрон! — загорелись глаза у Жернова. — А вторая? Евгений Онегин. Отлично! Будем декламировать. — Он раскрыл книгу, хитро усмехнулся, увидев дарственную надпись. — Ого, какие тонкие завитушки. Сразу видно — женская рука. Дорогому другу на долгую память, — прочитал он. — Кто же она? Судя по почерку — истинная красавица.

— Не то слово, — вздохнул Павел. — Внизу её подпись.

— Наталья Александровна Пушкина. Постойте, — глаза поручика чуть не вылезли из орбит. — Это та самая….?

— Да. Та самая, дочь Александр Сергеевича.

— Вы не шутите? А откуда? Вы её знаете? Вот, так-так!

— Приходилось видеться, — скромно ответил Павел.

— Странный вы человек, Павел Аркадьевич, — задумчиво произнёс Жернов, внимательно разглядывая дарственную надпись. — Сын генерала, крутитесь в высшем обществе, а напросились в какую-то дыру, да ещё к нашему подполковнику. Ладно, я из Воронежской глуши. У моего отца полсотни душ не наберётся. Мне выбирать не приходилось: куда послали — там и служу.

— Простите, но я не виноват, что родился в семье генерал, — сердито ответил Павел.

— Ох, не дуйтесь! — постарался примириться Жернов. — Простите. Ерунду сболтнул. Почитаем вслух? — предложил он.

— Давайте, по две страницы каждый, — согласился Павел.

Севастополь

Александр вылез из машинного отделения на верхнюю палубу. В руках он бережно нёс две жестяные кружки, наполненные темным машинным маслом. Поставил аккуратно жестянки на деревянный настил. Расстелил кусок ветоши и пролил немного масла из каждой посудины. Масло оставило темно-рыжие пятна. Алесей наклонился и внимательно рассматривал разводы на ткани, тёр пальцем, подносил к носу.

К нему широкой морской походкой, чуть вразвалочку подошёл капитан Бутаков, высокий, крепкий, как большинство черноморских офицеров. Поглаживая рыжеватый жёсткий ус, спросил:

— Ну, что наколдовали Александр Аркадьевич?

— Кажется, я нашёл причину падения мощности машины. Поглядите на масляные пятна, — показал Александр холстину.

— Думаете, масло виновато?

— Именно.

— Боцмана сюда! — тут же приказал Бутаков вахтенному матросу.

Прибежал боцман, здоровенный седой моряк с густыми баками.

— Машинному отделению какое масло отпускал? — строго спросил капитан.

— Дак, то, что из Николаева привозили, Григорий Иванович.

— Ничего не подмешивали? — задал вопрос Александр.

— Ну, того, что из Николаева…. Его вечно не хватало. Так мы конопляное доливали, — чистосердечно признался боцман. — Так, ведь, масло, он и есть — масло.

— Надо промыть маслонасос и все патрубки, — сделал вывод Александр.

— Ох, Карчук! — погрозил капитан боцману. — Выпороть тебя надо!

— Так масло же, оно и есть — масло, — жалобно оправдывался боцман. — Я конопляным все смазываю: болты, блоки, вентиля…. — и ничего.

— Александр Аркадьевич, поломка серьёзная? — беспокоился Бутаков.

— Нет, ерунда. Это даже не поломка — так, техническая неисправность. Разберёмся. С двумя механиками справлюсь за день, может — за два. Машины хорошие, новые. Продуем, промоем, где запеклось — счистим….. Под полной нагрузкой «Владимир» должен не меньше восьми узлов давать.

— Что вы! — расплылся в довольной улыбке капитан. — Мы десять давали, да ещё при волнении. — Если что понадобится — сразу ко мне обращайтесь.

— Слушаюсь, Григорий Иванович.

Александр распрямился. Снял кожаный фартук и нарукавники. Во рту стоял противный металлический привкус, который всегда остаётся, когда долго находишься рядом с механизмами. После духоты машинного отделения свежий морской воздух слегка пьянил. Солнце резануло по глазам. Палуба слегка подрагивала. Машины урчали ровным, тихим басом. Из труб клубами валил чёрный дым. Спусковой клапан пронзительно загудел, выпуская струю пара.

Босые матросы, закатав штанины и подвернув рукава, драили «машками» палубу, начищали орудия, стоявшие на поворотных платформах, соскребали угольную копоть с поручней. Между двух черных дымоотводных труб над палубой возвышался металлический капитанский мостик. Справа и слева по бортам высокие кожухи гребных колёс. На кожухах вверх килем лежали шлюпки.

Александр прошёлся на бак парохода. Перед взором открылся город во всей сияющей белизне. До берега около одного кабельтова. Море чистое, изумрудное, с белыми пузырьками медуз. Прямо по носу просматривалась Корабельная сторона с Южной бухтой Севастополя. На мыске у самой бухты рукотворной скалой возвышалась Павловская батарея. За батареей шли одноэтажные приземистые строения магазинов и казарм. Потом сама Корабельная слобода: маленькие домики разбросанные вкривь и вкось. Над слободой вырастал Малахов курган. Левее спускались две балки: Аполлонов и Ушаковская. За балками синели вершины невысоких гор. Надо же, как красиво! — подумал Александр. Не похож этот белый город на грязный Портсмут или на серый Кронштадт. Есть в нем что-то очаровательное, белокаменное. Если только на Одессу смахивает немного. Но Одесса какая-то воздушная, несерьёзная, как барышня, а Севастополь более напоминал бравого матроса. За Павловским мысом проглядывались Александровские казармы: длинное здание в три этажа. За казармами зубцы третьего бастиона.

Направо от бухты лежала Южная сторона. Белые домики, красные крыши, зелёные бульвары. У самой воды — Графская пристань. Портик на пестумских колоннах. Под портиком к пристани каскадами спускалась каменная лестница. Правее едва заметный домик в три окна. За ним, так называемый, «Екатерининский дворец»: одноэтажное здание с покатой черепичной крышей. Вправо до Артиллерийской слободки тянулось длинное строение Николаевской батареи. Сводчатые амбразуры в два яруса, массивная круглая башня у самой воды. За пристанью высился купол Михайловского собора. За собором шли дома высокие, с богатой отделкой. Над всеми строениями возвышалось здание Морской Библиотеки. Рядом гранёная башенка с островерхой купольной крышей. За библиотекой виднелся храм Святых Петра и Павла с белокаменными колоннами. Храмы необычные, — приметил Александр, — будто с античных времён остался. Разве же это православная базилика? Парфенон — да и только. Направо от Николаевской батареи, у самого моря круглая башня Александровской батареи. Из-за неё выглядывал мысок древнего Херсонеса с развалинами старинного, забытого города.

В самой бухте происходило оживлённое движение. Шаланды подходили к пристаням. К ним подкатывали длинные фурштатские телеги, доверху груженные. Грузчики переносили в шаланды мешки, бочки, ящики….

Александр прошёлся на корму. За кормой Северная сторона. Берег у воды пологий, но постепенно возвышался. Наверху проглядывались низкие стены Северного форта. А у самой кромки тянулись палатки, какие-то лачужки, крытые соломой, а местами — парусиной. Суета, толкотня, шум…

— Что это за цыганский табор? — спросил он у вахтенного.

— Рынок, ваше благородие. Все, что хочешь можно купить: от солёной рыбы, до турецкой сабли в серебре.

У пристани в правильных пирамидах складировали ядра и бомбы. Лежали лодки, вытащенные для просушки и смоления. За лодками кучи плетёных туров. На пристани толкались матросы в белых просторных рубахах. Иные работали: что-то грузили, таскали, другие бездельничали, разлёгшись за лодками, или играли в карты.

— Зачем столько туров? Полевые укрепления собираются строить? — спросил Александр.

— Кто ж его знает, ваше благородие. Армию нынче к Севастополю собирают. Корабли чужие по морю шныряют. Будет что-то….

***

Рано утром катер с «Владимира» пристал к Графской пристани. Капитан Бутаков, а вслед за ним мичман Кречен сошли на деревянный настил. Солнце едва встало, и белые дома города казались желтовато-огненными. Даже листва в высоких каштанах горела утренним пламенем.

— Чудесное утро, — вздохнул полной грудью Бутаков. — Устали, Александр Аркадьевич? Всю ночь в машинном провозились. Хоть бы раз вылезли в кают-компанию чайку выпить.

— Ерунда, — махнул рукой Александр. — Куда же я весь в масле в кают-компанию явлюсь? Главное — все исправили. Теперь наш «Владимир» будет бегать не хуже коней Посейдон.

— Ох, не знаю, что бы я без вас делал, — сокрушённо покачал головой Бутков. — До этого инженер был из англичан, старый моряк, опытный, и в машинах разбирался отлично. Но поступил приказ: всех иностранцев исключить. Представляете, каково мне было без механика? Случись что — и пароход в корыто превращается. Хорошо, что вас прислали. — Вдруг взгляд его просветлел: — Глядите-ка, сам Павел Степанович пожаловал.

На фоне белого портика Графской пристани выделялась тёмная фигура адмирал Нахимов. Высокий. Чуть сутулил плечи. Руки сцеплены за спиной. Золотом горели на плечах эполеты. В петлице поблескивал Георгий. Фуражка с небольшим козырьком сдвинута на затылок. Он внимательным ястребиным взглядом осматривал гавань.

— Зачем адмирал в столь ранний час пришёл на пристань? — удивился Александр.

— Он всегда приходит утром оглядеть гавань, хоть в дождь, хоть в снег. Корабельная привычка — вставать с третьей склянкой. Павел Степанович без моря жить не может. Видите, как широко ноги расставил и покачивается, будто на палубе стоит.

Они поднялись по ступеням лестницы.

— Доброе утро, Павел Степанович! — поздоровался Бутаков.

— Доброе, Григорий Иванович, — добродушно улыбнулся Нахимов. — Вы с вахты?

— Так точно. С машиной всю ночь провозились.

— Ах, посмотрите! — указал Нахимов на гавань, нахмурив брови. — На фрегате «Коварна» как неряшливо убраны паруса! Сегодня же сделаю выговор Николаю Максимовичу. Вы только взглянете, — недовольно всплеснул он руками. — У «Кулевича» один якорь сорвало. Вон, как его развернуло. Там что, вахтенный уснул?

— Павел Степанович, «Кулевич» в море готовиться выйти, — объяснил Бутаков. — Вон, к нему пароход «Крым» подвалил. Сейчас из гавани выводить будет.

— Ну, посмотрим, за их манёвром. — Нахимов попросил жестом трубу у адъютанта. Не отрываясь от окуляра спросил: — Как чувствует себя «Владимир»?

— Пыхтит. В море рвётся, — весело ответил капитан Бутаков. — Хочу вам представить моего нового механика, мичмана Кречена. Что голова, что руки — все на месте.

Нахимов отдал трубу обратно адъютанту. Взглянул внимательно на Александра.

— Рад видеть вас, — пожал руку. — Вы где практику проходили?

— Во флоте её величества. Два года на паровых фрегатах.

— Это замечательно! Два года в английском флоте — большой опыт. Такие люди нам просто необходимы, особенно сейчас. Послушайте, приходите как-нибудь вечерком ко мне на чай. Надо многое обсудить по поводу новшеств во флоте. Вы только по машинам специалист?

— Изучал, так же, артиллерийские системы на подвижных платформах.

— Тем более! Жду вас непременно. Григорий Иванович, — обратился он к Бутакову. — Вы уж заходите вместе с мичманом сегодня же вечерком на ужин.

— Обязательно, Павел Степанович, — пообещал Бутаков.

— Павел Степанович, опять к вам просители, — недовольно сказал адъютант Нахимова, молодой лейтенант в новеньком мундире. За его спиной стояли старики в выцветших матросских куртках, старухи в серых платках, босоногие дети.

— Ну, коль пришли, пусти их, — разрешил Нахимов.

Его тут же окружила толпа. Все галдели, перебивали друг друга.

— Постойте, не шумите! — потребовал Нахимов. — Все разом можно только «ура» кричать. Я же ничего понять не могу. Вот, ты, говори, что хотел, — обратился он к седобородому стрику в потёртой матросской куртке, на костылях, с деревянной культей вместо ноги.

— Павел Степанович, ангел наш, — прошамкал старик. — Внучки у меня две маленькие. — Он показал на чумазых девочек. Одной лет шесть, вторая года на три старше. — Мать, невестка моя, померла, отец их, сын мой, в море сгинул, в прошлом году. Он на бриге почтовом служил.

— Это тот, что затонул у Тарханкута? — уточнил Нахимов.

— Он самый.

— Ну, и чего ты хочешь?

— Я — то живу на инвалидную копеечку — хватает. Да тут, вот, крыша прохудилась, а починить некому. Мне с деревяхой со своей на крышу не залезть.

— Отчего не помочь старому служаке Позднякову? Двух плотников выдели, — обернулся Нахимов к адъютанту. — Пусть сегодня же пойдут крышу поправят. Да ещё чем помочь, посмотрят.

— Ох, спасибо, батюшка, Павел Степанович, — прослезился старик. — А вы разве меня помните?

— А как же тебя забыть? На «Трёх Святителях» служил в боцманской команде. Маляром, кажись?

— Так точно! — Старик распрямил спину. — Маляром.

— Помню, как ты вприсядку плясал. Ногу где оставил?

— Ай, в Наварине, будь она неладна. Ядро турецкое в борт треснуло, да мне щепки всю ногу искромсали. Фельдшер и отнял.

— Ну, иди с Богом, жди плотников. Что тебе надо, мать? — подозвал Нахимов сгорбленную старушку с клюкой.

— Кормилец мой недавно помер, — сказала жалобно старуха. — В рабочем экипаже был, да в доке бревном придавило.

— Помню, — кивнул Нахимов. — Был такой случай.

— Голодаю теперь. Мне бы рублей пять, ангел наш.

Нахимов вновь обернулся к адъютанту.

— Дай ей пять рублей.

— Павел Степанович, — развёл руками адъютант. — Денег нет.

— Как нет? Где же они? Недавно жалование получил, двух недель не прошло.

— Так, розданы все, и на проживание ушло….

— Хорошо. Из своих дай. Долг я верну.

— У меня у самого рубль остался, — извинился адъютант.

— Вот, незадача, — призадумался Нахимов. Обратился к капитану Бутакову и Александру. — Господа, войдите в положение. В счёт моего жалования. Не могу же я голодную старушку ни с чем отпустить.

Бутаков нашёл у себя в кармане два рубля. У Александра медяками ещё два рубля набралось. Адъютант с тяжёлым вздохом расстался и со своим рублём.

— С Богом, матушка. Вы кто такие? — спросил адмирал у очередных просителей, двух пожилых матросов. — Помню, видел вас на «Двенадцати апостолах».

— Марсовые мы, Павел Степанович. Срок отслужили, да поселились тут в Корабельной слободе.

— Чего хотите?

— Нужда у нас. На торговые суда нынче не устроиться — времена тревожные. Рыбаки боятся в море выходить: говорят, англичане всех задерживают. Без дела сидим. Дозвольте нам пристроиться к флоту, хоть за какие копейки.

— Ну, куда же я вас возьму? Снова в марсовые вы не годитесь. В ластовый экипаж, если только. В адмиралтейство ходили?

— Ходили. Без толку, — жаловались старые матросы.

— Подойдите в арсенал. Скажите: я послал. Есть во дворе арсенала телеги ломаные. Сможете починить какую из них?

— Так, руки на месте. Починим! — обрадовались матросы.

— Вот и хорошо. Лошадь вам дадут. Распоряжусь, чтобы вас приписали к рабочим ротам. Извозом заниматься будете.

— Благодарим премного, Павел Степанович!

— С Богом! Ступайте.

***

Вечером капитан Бутаков, а вместе с ним мичман Кречен, подошли к одноэтажному аккуратному дому на Екатерининском бульваре. За ними следовал ординарец капитана, бравый матрос, неся корзину, в которой весело позвякивали тёмные бутыли. Остановились перед небольшой дверью с массивной бронзовой ручкой. Из-за двери слышались звуки пианино, доносился аппетитный запах жареного мяса с луком. На стук, дверь открыл адъютант Нахимова, мичман Колтовский.

— Проходите, господа, — пригласил он.

Гостиная была небольшая. Три высоких окна выходили в сад. Из мебели: книжная этажерка с разноцветными потёртыми томиками, рядом тяжёлый комод. По стенам гравюры с морскими пейзажами. У противоположной стены от комода располагалось пианино. Вокруг собралось несколько офицеров. Играл молодой лейтенант. Нахимов заметил гостей.

— Прошу, господа, — подошёл он. — Что вы там принесли? Григорий Иванович, — неодобрительно покачал он головой, заглядывая в корзину. — Вино? Куда нам столько?

— Павел Степанович, оно же молодое, как компот, — оправдывался Бутаков. — Я всегда покупаю у одного старого караима. Уж он в вине толк знает!

— В столовую отнеси, — показал он матросу на дверь в соседнюю комнату. — Вот и славно посидим. Савелий гороховую похлёбку с барашком приготовил.

— Ох, Павел Степанович, у твоего Савелия чудесная похлёбка выходит.

— Сейчас ещё кефали жареной принесут. Знаю, что ты её не любишь, но камбалу не достали.

— Ну, почему же? — возразил Бутаков. — Люблю, просто, когда на берегу торчу, так чуть ли не каждый день мне хозяйка кефаль готовит. Сам скоро в кефаль превращусь. Она из крымчаков, упрямая. Я говорю ей: свинины свари. Она ругается сразу: свинина грязная, собака грязная. Ну, хорошо, барашка. Барашек ей дорого. Камбалы, говорю, нажарь. Камбала для неё вонючая. Никак не угодить.

В дверях появился ещё один офицер. С порога сообщил:

— Сейчас Истомин с Корниловым обещали быть.

— Как, и Владимир Алексеевич будет? — удивился Бутаков. — Он же домосед, каких свет не видывал.

— Скучает нынче Корнилов. Елизавету Васильевну в Николаев с детьми отправил. Тоскливо сидеть одному в пустом доме, — объяснил Нахимов.

Павел чувствовал себя немного скованно в новой компании. Все смуглые от южного солнца, живые, разговаривали громко, открыто. В Английском флоте офицеры, в большинстве своём, надменные, закрытые, чопорные….

Он принялся разглядывать иконы в углу у двери. Потом его заинтересовали сувениры, стоявшие на комоде. Большие перламутровые раковины, индийские слоники, вырезанные из кости, пузатый китайский болванчик с хитрой улыбкой, черепашка из зелёного камня. Посредине в золочёной рамке стоял портер адмирала с волевым лицом и строгим взглядом. Перед портретом лежал старый морской кортик в простых ножнах.

— Лазарев, Михаил Петрович, — пояснил Нахимов. — Наш отец и учитель.

— Вот он какой был. Я ни разу его не видел, — признался Александр.

— Три года уже, как ушёл от нас. Хотели на кладбище склеп поставить, но капитаны собрались и решили возвести Владимирский собор, где прах его и упокоим. Возле библиотеки уже фундамент заложили. — Нахимов поправил портрет. — Большой был человек. Великий. Он из нас из всех настоящих моряков сделал. Мы все — дети его. Флот поднял Черноморский. До него во флоте бардак был полный. А он, как пришёл, так сразу порядок навёл.

— Я слышал, что адмирал Лазарев настоял на комплектации флота пароходами, — вспомнил Александр.

— Верно. Не только в том его заслуга. Синопский бой выиграли благодаря бомбическим орудиям. Именно Михаил Петрович вооружил наш флот этими пушками. Сколько доказывал чиновникам из адмиралтейства: необходимы большие орудия на кораблях. Сколько бумаги исписал в Петербург! Просил, требовал, умолял — но все же добился своего.

— Вы долго служили под его началом?

— Долго. Почти тридцать лет. Я в его экипаже боевое крещение прошёл при Наварине. Михаил Петрович капитаном «Азова» был, я в лейтенантах; адмирал Корнилов мичманом служил; адмирал Истомин — тот вообще в гардемаринах ещё по вантам прыгал. Вы изучали сей славный бой?

— Да. В Англии о Наваринском бое много научных работ издано.

— И что о нем пишут?

— Восхваляют мужество и острый ум Адмирала Эдварда Кодрингтона. Как сей адмирал показал себя гениальным стратегом. Французский адмирал Анри де Риньи, будучи союзником, внёс большой вклад в победу. Но основная роль выделяется, все же, английскому флоту.

— Подождите, — удивился Нахимов. — А о русском флоте что ж?

— По мнению стратегов её величества, русский флот выполнял вспомогательную функцию и больше находился в резерве.

— В резерве? — недовольно переспросил адмирал.

— Именно так преподаётся история в Англии, — развёл руками Александр.

— Хороша вспомогательная функция, — неодобрительно покачал головой Нахимов. Обратился к портрету: — Вот, нам вся благодарность, Михаил Петрович: вспомогательная функция. — Горько усмехнулся и сказал Александру: — Представляете только наш «Азов» сжёг пять турецких кораблей, и среди них — флагман. Да, это мы сожгли адмиральский корабль, а не Эдвард Кодрингтон. После боя у нашего старика «Азова» в борту сто пятьдесят пробоин, из них семь — ниже ватерлинии. Мы чудом на плаву держались. Вот вам — вспомогательная функция. Да, Бог с ним, с Англичанами. Пусть себе победу забирают. У нас и без Наварины полно славных дел.

— Но как же! Синоп! — поддержал Александр адмирала.

— Синоп…, — Нахимов помрачнел. — Согласен с вами, — сказал он тихо. — Славное было дело….

— Славное? Гром о сей виктории до сих пор звучит эхом по Европе. В Лондоне, в адмиралтействе этот бой разбирала специальная комиссия.

— Разбирать-то они разбирали, да только понять господа английские офицеры одного не смогут.

— И чего же?

— Особый дух, который присущ только нашим морякам. Несгибаемый дух победы. Наш матрос не знает страха в бою, но и головы не теряет. На Черноморском флоте немного иные порядки, нежели в английском. И даже иные, чем в русской армии.

— Но, какие же, объясните, — попросил Александр.

— Какие? — Нахимов коротко пожал плечами. — Знаете, мичман, не принято среди сухопутных офицеров иметь уважение к солдату. Согласны? У вас же есть друзья среди сухопутных офицеров? Как они к своим солдатам относятся? Как помещик к крепостным. Я прав?

— Если по правде сказать — действительно, так и есть, — согласился Александр.

— А что Суворов и Ушаков нам завещали? Уважать и любить надобно нижних чинов. Солдаты победу своим трудом и кровью приносят. И если внимательно присмотреться к нижним чинам, понять их характер, чувства, помыслы, тогда служба нам представится в ином виде. Да и сами-то мы совсем другое значение получим на службе, коль будем знать, как нужно воздействовать на каждого матроса или солдата. Нельзя ко всем относиться одинаково, как к бездушным болванам. Подобное однообразие в действиях начальника показывает, что нет у него ничего общего с подчиненными. Он их вовсе не понимает. А понимать тех, кем ты командуешь, весьма важно. Разумеете меня, мичман? Именно из единения матросов и офицеров появляется сплочённая команда с единым победным духом.

— Понимаю, — кивнул Александр.

— Вы скоро сами все увидите, послужив в Черноморском флоте. Но вам надо сходу уяснить: те офицеры, которые призирают сближение со своей командой, не найдут у матросов должного понимания. А вы думаете, что матрос не заметит вашего бездушия? Заметит, ещё как! Мы говорить умеем строго и убедительно, но не стараемся понять других. А как же тогда пойдёт служба, коли подчинённые будут видеть, что начальник их призирает? Вот настоящая причина того, что на многих судах ничего не выходит с дисциплиной. Капитаны пытаются действовать одним только страхом. Иногда страх — дело необходимое, но согласитесь, мало толку выйдет из команды, когда она несколько лет работает под гнетом этого страха.

— Как же тогда действовать?

— Необходимо матросов понимать, поощрять, а не наказывать, не быть равнодушным к ним. Нужна любовь к своему делу, тогда с нашим лихим народом можно великие дела творить. И бунтовать он не будет.

— Действительно, необычные советы вы даёте. В Англии матрос — часть корабля, как мачта, как пушка…. Нас именно так учили.

— Что меня удивляет во многих молодых офицерах, так это то, что они отстранились от всего русского: от нравов, обычаев, даже беседы между собой ведут на иностранных языках. К французским манерам не пристали. На англичан тоже мало не походят. Не пойму я нынешних молодых офицеров: своим родным пренебрегают, а чужому завидуют. Они совершенно не осознают выгоды в своём, русском, непобедимом духе. Надеюсь, вы не из таких?

— Я не знаю, — признался Александр. — Но служба в английском флоте сильно повлияла на моё отношение к подчинённым. Матрос должен слепо повиноваться. Плох тот матрос, у кого на спине нет шрамов от кошек.

— Нет, это никуда не годится! — недовольно мотнул головой Нахимов. — Вам надо пересмотреть свои взгляды. Вы знаете, я много наблюдал за сухопутной армией. Да и вы, наверное, замечали: офицеры с солдатами обращаются — хуже некуда, будто барин с крестьянами. Нельзя так! Вы инженер, и я вам объясню по-вашему, по-инженерному. У меня заведено: матрос есть главный двигатель на военном корабле, а офицеры — только пружины, которые на него действуют. Матрос управляет парусами, наводит орудия на неприятеля, бросается на абордаж — все сделает с отвагой, ежели мы, офицеры не будем эгоистичны, ежели не будем смотреть на службу, как на средство для удовлетворения своего честолюбия, а на подчинённых, как на ступеньку для собственного возвышения. Вот, когда командир не себялюбив, а верный слуга отечества, вот тогда он возбуждать смелость в матросах. Своим примером надо служить подчинённым. Как ты относишься к матросам, так и матросы к тебе будут относиться.

— Конечно, соглашусь с вами. Хотя для меня такой образ службы весьма необычен. В Англии жестоко наказывают матросов по всякому поводу. Иной раз в порт заходит корабль, а на его реях болтаются повешенные. А уж на спине матроса шрамы от девятихвостой плети — обычное дело. Могущество флота Великобритании держится на жёсткой дисциплине.

— Известное дело, — согласился Нахимов. — Но разве нельзя по-другому? Разве надо обязательно вешать или наказывать плетью? Когда ты направляешься в поход, а неприятель уже ожидает тебя, главное знать, что команда твоя не дрогнет, ни у кого из экипажа не возникнет ни тени страха. А матрос в самые трудные и опасные минуты смотрит, прежде всего, на капитана. Коль капитан твёрдый, как скала, то и матрос, подражая ему, стоять будет насмерть. Воспитывать матроса надо в духе патриотизма, а не стращать его наказаниями. Вот это воспитание и составляет основную мою задачу, задачу всей жизни. Вот чему я посвятил себя, для чего тружусь неусыпно и наглядно достигаю своей цели. Матросы любят и понимают меня. Я этой привязанностью дорожу больше, чем мнением каких-нибудь чванных дворянчиков. У многих командиров служба не клеится на судах оттого, что они неверно понимают значение дворянина и призирают матросов, забыв, что у мужиков есть свой ум, душа и сердце, так же, как и у всякого другого человека.

— А к офицерам как вы относитесь?

— К офицерам я подхожу строго. Желаешь повышения — докажи, что достоин. Учтите, терпеть не могу молодых офицеров, которые выходят из морского корпуса недоучками, забрасывают учебные книги, морской службой занимаются спустя рукава. А потом удивляются, почему команда у них такая негодная. Дам вам совет на будущее! Необходимо чтобы матросы и офицеры на корабле были постоянно заняты. Праздность на судне недопустима. Если даже ежедневные работы идут прекрасно, все у вас надраено и блестит — не расслабляйтесь! Необходимо придумывать новые работы. И офицеры в обязательном порядке должны участвовать в этих работах, а не праздно наблюдать, как трудятся подчинённые. Даже если появилось у офицера свободное время — нечего сидеть без дела, занимайся с матросами: учи их грамоте, помогай писать письма на родину, книги полезные читай….

— Обязательно приму ваш совет.

— Вы уже посетили нашу библиотеку?

— Стыдно признаться: ещё не успел.

— Обязательно сходите. И желательно в свободный день не сидеть допоздна в ресторане у Томаша или на пикнике, а прямиком в библиотеку за книгами. И обязательно обзаведитесь собственной книжной полкой. Хоть небольшая подборка книг у вас обязана быть. Не вздумайте собирать французские романы. Иной раз приходишь в гости к офицеру, взглянешь на его книжную полку, и сразу понимаешь суть характера этого человека.

— Я так и сделаю. Но мне пока жалование не позволяет. Технические книги весьма дорогие, и достать их трудно.

— Зачем мичману жалование? — с насмешкой спросил Нахимов и тут же ответил: — Использовать деньги надо с пользой: выкрасить заново вверенную ему шлюпку, или при удачной шлюпочной гонке поощрить гребцов, даже можно по чарке водки налить, хотя я не одобряю чрезмерное её употребление на судне. В вашем же случае жалование надо тратить на приобретение новых знаний. А иначе от праздности офицер ударится в пьянство, упаси Бог, к картам пристрастится или начнёт развратничать, — какой от него тогда толк на службе? Нет уж, если вы от натуры ленивы или сибарит, лучше выходите в отставку.

— Как у вас все строго, — растерянно сказал Александр. — Но я привык. В Англии тоже строгие порядки.

— Видите ли, море — стихия неуправляемая. С ним подружиться нелегко. И нрав у моря взбалмошный. Надо быть постоянно настороже, постоянно собранным. А как без жёсткой дисциплины. Все морские правила не просто так выдуманы, все они исходят из горького опыта тысяч погибших кораблей. Слышали наверняка много историй: вроде бы капитан опытный, команда сплочённая, но вахтенный допустил небольшую оплошность — и корабль погиб. Ну — ну! Вижу, вы растерялись от моих слов, — смягчил тон Нахимов.

— Вовсе нет. Я внимательно вас слушаю.

— Хватит на сегодня нравоучений. Пойдёмте, познакомлю вас с офицерами. Теперь — это и ваша семья.

Наконец пришли адмиралы Корнилов и Истомин. Корнилов высокий, худой. Лицо скуластое. Взгляд казался немного надменным. Черные усы подстрижены ровно. Движения резкие, уверенные. Адмирал Истомин наоборот был невысокого роста, круглолицый и слегка медлительный.

Все гости перешли в столовую, где кое-как разместились за овальным обеденным столом. За ужином вели неторопливую беседу, все больше о буднях флота. Иногда заходила речь о вражеских кораблях, которые время от времени показывались на горизонте, но тут же старались переменить тему. Не хотелось никому в столь чудесный вечер нагонять тревогу. После угощений, задымили трубками.

— Господа, — обратился к гостям Нахимов, — прося внимания, — сегодня среди нас мичман Кречен. Он недавно прибыл из Англии, где два года проходил практику. Прекрасно знает нашего возможного противника, и, надеюсь, расскажет нам кое-какие секреты англичан.

— Да, мичман, поведайте, чем нынче живёт английский флот, — попросил Корнилов.

— Английский флот перевооружается, — сказал Александр. — Представьте, парусный фрегат в доке разрезают пополам, делают вставку, где размещают паровую машину.

— Этот приём нам известен, — сказал Истомин. — Непонятно, как шпангоут выдерживает. Если корабль попадёт на большую волну, неужели не переломится?

— Деревянный шпангоут частично меняют на металлический, — пояснил Александр. — Конечно, он тяжелее, но и балласта в этом случае надобно меньше. Колёсные пароходы нынче не закладывают, переходят на винтовые. С гребным винтом маневрировать легче, и механизмы неуязвимы.

— Помимо пароходов видели какие-нибудь новые разработки? — допытывал адмирал Корнилов.

— Инженеры пытаются создать плавучие батареи — мониторы. Ставят на корабль с низкой осадкой мощную паровую машину, а по борту пускают броневой пояс. Никаких мачт. Корабль едва возвышается над водой. Ядра не могут пробить борта. Зато у него есть броневые башни, в которых располагаются орудия.

— Вы нам, прямо, морское чудовище описываете. Но как же манёвренность и устойчивость? — поинтересовался Нахимов.

— Плохая. К тому же, из-за низкой осадки мониторы не способны выдержать большую волну. Но применять их предполагается против береговых укреплений. Эти плавучие батареи способны вплотную подходить к фортам и разрушать стены или подавлять казематные орудия. А береговые пушки не в состоянии их повредить, или поджечь калёными ядрами.

— Ну, и как вы считаете, смогут они приволочь к нам в Чёрное море подобные мониторы? — спросил Истомин.

— Не думаю, — ответил с сомнением Александр. — Англичане пробовали один такой монитор буксировать к Копенгагену, да чуть не утопили.

— Из артиллерии, что появилось новое?

— Мне удалось увидеть тяжёлую пушку системы Ланкастера. Орудие весит больше пяти тонн. Для стрельбы применяют особые снаряды конической формы. Такой снаряд летит дальше обыкновенного ядра. При попадании в корпус крушит борта и переборки внутри. Инерция у него огромная. По настильной траектории, снаряд не рикошетит от воды, а ныряет и пробивает корпус под ватерлинией. Может прошить оба борта насквозь. Если в месте попадания всего лишь небольшая пробоина, то в противоположном борту он выламывает огромную дыру, крушит шпангоут. После такой болванки, залатать борт невозможно.

— Снаряд разве не кувыркается в полете? — спросил офицер, командовавший артиллерией на одном из линейных кораблей.

— В стволе вытравливают насечки, отчего снаряд при выстреле вращается вокруг оси, и поэтому летит заострённой частью вперёд.

— Но для того, чтобы снаряд летел далеко, нужен приличный заряд, — сомневался артиллерист. — Хоть какую тяжёлую пушку не делай, рано или поздно металл начнёт уставать. Казённая часть может расколоться, а то и ствол разорвёт. На сколько выстрелов рассчитано подобное орудие?

— Этого сказать не могу. Но инженер Бессемер сейчас проводит удачные опыты в области металлургии. Орудия из его сплава выдерживают большее количество выстрелов, а заготовки для стволов обрабатываются легче и быстрее, — сообщил Александр. — Однако, стоимость такой пушки весьма высока.

— Если подобные орудия, да ещё на плавучих батареях попробуют буксировать к Кронштадту, что будет, господа? — обеспокоенно сказал адмирал Истомин.

— Столицу хорошо укрепили с моря, — успокоил его Александр. — Известен ли вам профессор Якоби? Так вот, этот профессор сконструировал глубинные мины. Представьте себе металлический бочонок с пороховым зарядом. Но набит не полностью. В нем есть воздушная камера, отчего он держится на плаву. При помощи якоря с канатом мину выставляют в акватории на определённой глубине, рассчитанную на осадку корабля. Внутри заряда запал. Электрический провод по дну проведён к берегу, где минёр замыкает гальваническую батарею.

— Нам бы таких приборов, — сказал с отчаяньем Корнилов. — Надо переговорить с князем Меньшиковым.

— Ну, что вы, Владимир Алексеевич, — безнадёжно махнул рукой Истомин. — До нас ли Петербургу? Самим бы им выстоять.

— Да и сколько эти мины будут добираться, — согласился с ним Нахимов. — Месяца три на телегах. С нашим интендантством могут вообще потеряться где-нибудь. А коль приедут, так каждая собака уже знать будет.

— Самое опасное в том, — продолжал Александр, — что нам придётся воевать с очень развитой индустриальной державой, где военное производство поставлено на поток. Англии может не хватить людей, но современного оружия всегда будет в достатке.

— И нехватку этих самых людей возместят французы, — заключил Истомин. — Алжирские стрелки, зуавы. Да те же турки — чем не солдаты, если над ними поставить жёсткого командира?

— У вас кортик английский, — заметил адмирал Корнилов. — Рукоять из слоновой кости?

Александр отцепил с пояса кортик и передал Корнилову.

— Из Индии. Видите, восточный чеканный рисунок какой тонкий, — объяснил Кречен. — Мне его друг подарил, Артур Хоуп.

— Тоже из флота?

— Нет, он в гвардейской кавалерии служит. Как-то сдружились с ним…

— Подарок надо беречь, но я бы посоветовал сменить его на наш, русский, — посоветовал Истомин, показывая свой кортик. — Надёжней нет. Простой, удобный…. Мне его сам адмирал Лазарев вручал.

— Владимир Иванович, вы же вечно с абордажной турецкой саблей ходили, которую вам князь Воронцов подарил, — напомнил Нахимов. — Сабля хороша!

— Хороша, но тяжёлая, — не согласился Истомин. — Потаскаешь такую полдня, и потом бок ломит.

— А у меня тоже есть интересное оружие. — Корнилов показал Александру саблю, что надел в этот вечер. Небольшая, изящная. Ножны богато украшены серебряной чеканкой и скрученной золотой проволокой. Красивая костяная рукоять, украшенная серебром в виде головки сокола с глазами изумрудами.

— Черкесская, — сразу определил Александр. — Очень дорогая.

— Вы разбираетесь в холодном оружии? Да, дорогая, — согласился Корнилов. — Вот, глядите. — Он выну на вершок саблю из ножен, обнажая лезвие. — Булат. Но куплена не за дорого.

Лезвие, отполированное до зеркального блеска, казалось, светилось изнутри. Металл был сероватым, с дымчатыми, едва различимыми разводами.

— Видно, что сабле не меньше ста лет, — прикинул Александр. — Но кто же её продал? Для черкесов подобное оружие — фамильная ценность.

— У меня друг был, мичман Железнов, — с нотками печали начал Корнилов. — Когда он лечился на Кавказе, приметил саблю на рынке, где-то возле Кисловодской крепости. Рассказывал: у одного знатного оружейника выбирал клинок подходящий, да на неё наткнулся. А стоила эта красавица дешевле, чем простая армейская в деревянных ножнах.

— Но почему?

— Торговец утверждал, будто бы эта сабля проклята.

— Вы о случае с Железновым, — присоединился к их беседе Нахимов. — Да, весьма странная история.

— Хозяин оружейной лавки рассказал, что жил один мастер в горном ауле оружейников и делал вот такие чудесные сабли, — продолжал Корнилов. — На один клинок с ковкой и отделкой уходило не меньше трёх лет. Случилось так, что в их горы пришла беда: могущественный хан совершал набеги и разорял аулы, уводил в плен юношей и девушек. Чтобы отвести беду, старейшины упросили мастера подарить хану-злодею самую дорогою саблю в знак мира. Хан принял подарок и обещал не трогать аул, но вскоре не сдержал слово. Вот, тогда мастер проклял своё оружие. После хан погиб в первом же бою. Саблю взял себе его старший сын и тоже погиб. И потом каждый, кто брал в сражение этот клинок, был убит.

— Жуткая легенда, но красивая, — согласился Александр.

— Легенда, легендой, да только случай такой роковой вышел, — сказал Корнилов. — Вот, капитан Бутаков не даст соврать. На «Владимире» мы настигли турецкий пароход «Владыка морей». Первым же залпом в щепки разнесли ему руль. Он потерял управление, сбавил ход. Железнов решил возглавить абордажную команду. Вместо тесака взял эту саблю. И что вы думаете? С «Владыки морей» умудрились выстрелить с кормовой коронады. Ядро ударило в борт. Щепки во все стороны. Никого не задело, кроме одного матроса: его ранило в руку. Железнова убило наповал.

— Не нравится мне эта сабля, — поморщился Бутаков. — Я ещё тогда предложил выбросить её за борт. Не морская она и не наша. Не знаю почему, но — не наша.

— А вы что скажете? — спросил Корнилов у Александра. — Вот здесь. — Он опять слегка обнажил клинок. — Есть надпись арабской вязью. Я давал одному учёному мулле прочесть.

— И что же здесь написано?

— Я изготовил этот клинок для мира и праздника. Пусть будет проклят тот, чья рука посмеет обагрить его кровью, — процитировал Корнилов. — Скорее всего, оружие сделано для богатого человека, как парадное убранство. А все эти страшные легенды — всего лишь легенды.

— Но Железнов погиб, — напомнил Нахимов.

— Всего лишь — случай, — спокойно возразил Корнилов.

***

Александр и капитан Бутаков ушли от Нахимова поздно ночью. Город спал. Только из гавани доносилась перекличка вахтенных. Впереди шагал ординарец, освещая тусклым корабельным фонарём тёмную улицу.

— Что не люблю, так наши летние ночи, — выругался Бутаков, споткнувшись.

— Осторожней, Григорий Иванович, — отозвался ординарец. — Я же вам фонарём свечу.

— Григорий Иванович, — задумчиво спросил Александр. — Возможно, мне показалось, но Павел Степанович не любит вспоминать о Синопском сражении.

— Не любит, — согласился Бутаков.

— Но почему? Таких громких побед давно не было в истории нашего флота.

— Я толком не ведаю, что произошло, — нехотя начал Бутаков. — Сам знаешь, мы, моряки народ суеверный…. Мне мичман с «Императрицы Марии» рассказывал: перед сражением штормило сильно. Вдруг на палубу, прямо к ногам Нахимова мёртвая чайка упала. — Он помолчал. — Дурная примета.

— Но сражение выиграли блестяще, — возразил Александр.

— В том-то и дело, — согласился Бутаков. — Знать — несчастье ещё впереди.

— Меня поразил Павел Степанович. У него абсолютно другое отношение к людям и к службе. Удивительно, — вспомнил Александр беседу с Нахимовым.

— Не был бы он таковым, не видать бы нам победы под Синопом. Но совершенством нашего флота мы обязаны неустанным трудам адмиралу Лазареву. Это он воспитал адмиралов наших. Нахимов, как верный ученик Лазарева, понимает силу своих кораблей и умеет управлять флотом. Он — моряк-воин. Доброе пылкое сердце, светлый пытливый ум. И, заметили, очень скромный в признании своих заслуг. На вечере никто не говорил о Синопе, никто не восхвалял его. Не любит Нахимов лести.

— Я заметил, что матросы его уважают, как отца родного.

— Вот, умеет он с матросами говорить по душам. У меня не получается, да и у многих не выходит так ладно, как у Павла Степановича, — а он умеет. Помню, после Синопской битвы я на «Владимир» раненых принимал. Мой фельдшер матроса перевязывает. Тот весь в крови, а фельдшера торопит, мол, на корабль ему обратно надо. Я говорю: «Ты ранен. Куда тебе обратно?» «Я же плотник, — отвечает, — мне корабль латать надо, иначе Павел Степанович подумает, что я отлыниваю. Стыдно!» Вот, такая у нас морская семья.

Бахчисарай

— Павел Аркадьевич, просыпайтесь, — тормошил Павла поручик Жернов.

— Что случилось? — Павел выглянул из-под накинутой шинели. — Приехали?

— Бахчисарай.

Павел попытался потянуться, но низкая, узкая карета не позволяла.

— Ох, и дороги здесь, — пожаловался он. — Все кости растрясло.

— Да бросьте вы плакаться. Взгляните, какая красота! — все восхищался Жернов.

Павел приник к запылённому окну пролётки. Они спускались в живописную зелёную долину, окружённую скалистыми горами. Внизу беспорядочная россыпь домиков: небольшие, беленные, с черепичными крышами. Каменные заборы, оплетённые дикой лозою. Над домиками кое-где возвышались тонкие башенки минаретов. Подобно минаретам, вдоль дороги росли пирамидальные тополя.

— Прямо — восточная сказка, — согласился Павел.

Въехали в узкую улочку. Попали в теснину из каменных стен, оштукатуренных кое-как глиной. Нигде нет окон. Когда надо было разъехаться с арбой, экипаж притирался вплотную к стенкам домов. Высокие колеса арбы прокатывались в пяди от окошка пролётки. Ближе к центру города улица становилась шире и оживлённее.

— Вы чувствуете, Павел Аркадиевич? — с блаженством воскликнул Жернов. — Кофеем пахнет. Да не абы каким, желудёвым — настоящим, турецким!

— Извините, но пока уловил только запах навоза, — усмехнулся Павел.

Вдруг улица превратилась в настоящий восточный базар. Справа и слева шли сплошные торговые лавки. Под навесами, подпираемыми деревянными столбами, сидели продавцы в расшитых халатах, куртки в бисере, широченные шаровары, овчинные шапки. На широких прилавках, а порой, прямо на земле перед ними лежал товар. Меж столбов протянуты верёвочки, на которых висели кожаные кисеты с теснением, кошельки, ремешки с красивыми пряжками, остроносые сапоги из кожи хорошей выделки, бурки, овчинные жилеты, круглые шапки из каракуля. После пошли ряды с фруктами, овощами, орехами, сладостями, специями….

— Яблоки какие огромные! — удивлялся Жернов. — А это что за синие груши? Или это чеснок?

— Инжир, — смеялся над ним Павел. — А вон те краснобокие — персики.

— Погляди-ка, сыру сколько! Белый, словно сахар. Ох! Орехов — целые мешки! — не мог сдержать восторга поручик. — А вон тот солью торгует и пряностями. Чуете запах какой острый?

Кареты остановились на небольшой площади, напротив табачной лавки, где на низком столике лежали в ряд трубки большие и маленькие, простые пеньковые и дорогие из чёрного дерева, отделанные слоновой костью, украшенные серебром, с цепочками. Тут же мешочки с табаком различных сортов. Из передней кареты вылез Тотлебен, выругался, наступив в ослиный навоз.

— Откуда у них тут грязь? Кругом грязь! — негодовал он.

Подошёл к торговцу. Тот вскочил на ноги, завидев богатого клиента. Расплылся в улыбке, ощерив пожелтевшие зубы, так, что глазки превратились в узкие щёлки.

Павел и Жернов подошли следом за подполковником.

— Эдуард Иванович, решили трубку прикупить? — поинтересовался поручик.

— Старую сломал под Силистрией, будь она неладна. Новую надобно.

— Бери! Бери, генераль, — показывал торговец великолепные турецкие трубочки, все в чеканке и цепочках.

— Да на кой ляд мне эти цацки, — недовольно отверг его предложение Тотлебен. — Мне бы что попроще. Вот эту — указал он на короткую трубку из чёрного дерева с янтарным мундштуком.

— Бери, бери, генераль! — все приговаривал торговец.

— Что, бери? Сколько стоит?

Торговец показал пятерню и заговорил быстро, расхваливая товар.

— Вот же басурман! Что лопочет — черт разберёт. Пять чего? Копеек?

— Эдуард Иванович, этот хитрец просит пять рублей серебром, — объяснил Павел. — Говорит: трубка из Алжира, дорогая.

— Экий подлец! Пять рублей! — возмутился Тотлебен, но потом с сожалением вздохнул: — А трубка хороша. Однако жалко мне пять рублей, да ещё серебром.

Он повернулся, намереваясь уйти, но торговец тут же заголосил, размахивая руками.

— А теперь, что ему надо? — остановился Тотлебен.

— Говорит, за три отдаст, как генералу, — перевёл Павел.

— Да, ну его! — махнул рукой Тотлебен.

— Позвольте, я с ним поторгуюсь, — попросил Кречен.

— Эй, а ты хто такой? — вдруг торговец заговорил на русском, недовольно выпятив нижнюю губу. Окинул гневным взглядом Павла с ног до головы.

Павел схватился за саблю, вынул её на вершок и вновь с грозным скрежетом вогнал в ножны. Торговец взглянул на костяную рукоять с серебряной насечкой, изменился в лице.

— Хорошо, хорошо! — сказал он с испугом.

— Ну, давайте, Кречен, — согласился Тотлебен.

Торг вёлся долго, переходя на крик. Все торговцы из ближайших лавок пришли поглазеть: что это за русский юнец в форме прапорщика так лихо спорит на татарском, да ещё такими ругательствами приправляет — хоть уши затыкай.

В конце сторговались: за два серебряных рубля — вожделенную трубку, фунт турецкого табака и отличный кожаный кисет.

— Экий вы молодец, Кречен! — похвалил его Тотлебен, любовно осматривая новое приобретение. — Никуда вас не отпущу. Мне такие адъютанты нужны позарез.

Решили отобедать. Рядом, на площади находился трактир. Длинный навес. Под навесом низкие столики и скамеечки, покрытые войлоком. На скамеечках, скрестив ноги, важно восседали татары в дорогих халатах. Пили кофе и попыхивали трубками. Рядом с навесом плаха из огромного пня. На плахе лежала полтуши барана. Тут же сложен из булыжника очаг. Над очагом подвешен закопчённый котёл, в котором бурлило масло. Татарин в белой рубахе с засученными рукавами осторожно клал в котёл кусочки мяса, и непередаваемый дух обволакивал все вокруг, заставляя живот сжаться в кулак.

Тотлебен приказал кучерам отогнать кареты с вещами к дому коменданта. Втроём разместились за столиком под навесом. Хозяин принёс широкое блюдо с поджаристыми лепёшками, овощами и зеленью.

— Янтык откушайте. Я вам отличный кебаб сейчас приготовлю. Вино есть хорошее.

— Только не крепкое, — попросил Тотлебен. Взглянул на гору лепёшек, румяных, лоснящиеся от масла, и печально покачал головой: — Терпи, терпи моя печёнка.

Напротив, через площадь располагалась лавка, увешанная подковами. Двое кузнецов гремели молотами. Рядом хозяйство сапожника. Сапоги, башмаки, тапочки без задников послушными парами стояли на прилавке, висели на верёвочках, лежали навалом в корзинах. Сам сапожник сидел на коврике, скрестив ноги, и тачал башмак. С другой стороны от кузни лавка полная цветастых шалей, расшитых фесок, блестящих монист. Старик-татарин в дорогом халате и широких красных шароварах направился к шапочнику. Снял с головы чалму и принялся примерять фески. За ним мелкими шажками подошла, неверное, его дочь: стройная девушка в голубом покрывале. Чадра, увешанная по краю мелкими монетками, скрывала её лицо. Открытыми оставались только тёмные большие глаза.

— Какая же она стройная! — изумился Жернов. — Красавица, наверное.

— Здесь не любят, когда чужаки таращатся на женщин, — предупредил Кречен.

— И то — верно, — подтвердил Тотлебен. — Вы, поручик, ешьте, и меньше глазейте по сторонам.

Два мохнатых верблюда из узкой улицы выволокли одноосную арбу, загруженную доверху хворостом. Колеса высокие, чуть ли не в человеческий рост. Навстречу две пары волов тащили телегу с мешками. Повозкам не разъехаться. Погонщики накричали друг на друга, потом принялись принуждать своих животных жаться к лавкам. Торговцы подняли галдёж: Куда прёшь! Не видишь — товар передавишь! Из третьей улицы, примыкающей к площади, под грохот барабана вышла рота солдат.

— А ну, дорогу дай! — закричал пехотный прапорщик на погонщика волов.

— Куда я их? — ругался тот.

— А куда хочешь! В сторону! — требовал прапорщик.

Солдаты гуськом, по стеночке протиснулись мимо телеги, стараясь не вступать в грязь. Торговцы горланили, наперебой давая советы погонщикам. Наконец арба и телега разъехались, и площадь вновь притихла. Только молоты звонко отстукивали по наковальне, да где-то жалобно пел саз.

Подали поджаристый, ароматный кебаб. Хозяин щедро полил мясо гранатовым соком. На столе появился медный кувшинчик и медные чашечки для вина, тарелочка с зеленью, тарелочка с фруктами.

— Любезный, а вилки с ножами? — напомнил хозяину Тотлебен.

— Ох, простите, — извинился корчмарь и побежал за приборами.

— Странный какой-то, — пробурчал Тотлебен.

— Посмотрите вокруг, Эдуард Иванович, — усмехнулся Павел. — Здесь принято есть руками.

Тотлебен украдкой поглядел по сторонам.

— И в правду. Но мы же не басурмане.

После сытного обеда пешком отправились к коменданту. Благо, домик его находился недалеко. Да и сам городок был невелик.

— Мне документы надо кое-какие справить, — объявил Тотлебен своим подчинённым. — Подождите меня во дворе. Если желаете — осмотрите город.

— Я, пожалуй, схожу, сапоги выберу. Давно хотел прикупить новые к зиме, — вспомнил Жернов. — Приметил на рынке неплохую пару. Павел Аркадьевич, не составите мне компанию? Вы так лихо торговались нынче.

— Я бы с удовольствием, но хочется взглянуть на ханский дворец хоть одним глазком, — извинился Павел. — Слышал, в Бахчисарае один из красивейших восточных дворцов.

— Через час жду вас здесь, — строго сказал Тотлебен. — Опоздаете — будете бежать за каретой.

Павел прошёл узкой улицей, все с теми же торговыми лавками. Услышал журчание реки. За поворотом ему открылся вид на длинное двухэтажное строение. Каменный мост вёл к квадратной башне. Под башней широкая арка въездных ворот. За строением возвышались минареты. Неужели это дворец великих ханов? — не понял Павел. Он представлял себе величественные стены, украшенные глазурью, башни, колонны. А здесь что? Даже окошки какие-то маленькие, запылённые.

Он перебрался по мосту на другой берег, прошёл под арку. Перед ним раскинулся широкий двор. Когда-то здесь был цветущий сад. Нынче — унылое запустенье. Угадывались заросшие сорной травой цветники и развалины фонтанов. Камни мостовой лежали криво. Сквозь щели густо проросла сорная трава. Слева мечеть с тонкой башенкой-минаретом. На пороге сидели два татарина. Один совсем немощный и высохший старик с козлиной бородкой, в выцветшей зелёной чалме. Другой, лет сорока пяти, круглолицый, с густой темно-рыжей бородой, но без усов. На голове его красовалась бархатная феска нежного зелёного цвета, расшитая бисером. Суконная жилетка такого же зелёного цвета. Белая блуза с широкими рукавами и белые шаровары. Невысокие остроносые сапожки из жёлтой кожи. В руках он перебирал янтарные чётки. Думая, что Павел не понимает по-татарски, сказал старику:

— Вот ещё один гяур пришёл поглазеть на останки великого ханства. Гляди-ка: молодой совсем. Интересно, он хоть знает, где стоит? Что за земля священная у него под ногами?

Павлу не понравились его слова, и он, специально на русском ответил:

— Может быть, тогда, вы, уважаемый эфенди объясните гяуру, куда он попал.

Рыжебородый нисколько не смутился, поднялся, подошёл ближе.

— Ты же русский, господин офицер.

— Русский.

— А по-нашему понимаешь.

Говорил он без акцента, уверенным тоном. Павел понял, что перед ним не простой татарин. Рыжебородый бросил взгляд на рукоять сабли. — Откуда у тебя это оружие, эфенди? Где купил?

— Это сабля моего деда, — с гордостью ответил Павел.

— Хм! — татарин призадумался. — А не покажешь мне клинок, уважаемый? Уж больно знатное оружие.

Павел вынул наполовину клинок из ножен. Незнакомец взглянул на клеймо.

— Мастер Джамал, — с уважением качнул он головой. — Этому клинку лет двести. Так, из какого рода твой дед?

— Из Текеевых.

— Ого! Из Абхазских или из Аджарских?

— Из Карачая.

— Вот он что! — Татарин внимательно вгляделся в лицо Павла. — В тебе течёт кровь соратников великого Карчи?

— Простите, я не знаю, кто такой Карча.

— Неужели дед тебе не рассказывал?

— Дед мне мало что говорил о своей родине. Но, как — дед, он брат моей бабушки.

Незнакомец понимающе кивнул.

— Хан Карча очень давно с преданными ему воинами ушёл из Крыма, чтобы основать новый народ. После долгих странствий осел на Кавказе.

— А вы? Могу я спросить ваше имя, эфенди?

— Зови меня Мусса. Уже — дед Мусса, так называют меня внуки. Прости, что дерзко говорю с тобой, но я из знатного рода. Я не эфенди, я — паша или бей, как тебе удобней меня величать.

— Простите.

— Да, ничего. Род тебе мой ничего не скажет. Мои предки были воинами и служили ещё при Гиреях. Однако с тех благословенных времён прошло очень много, много лет. Ну, пойдём, эфенди (могу я тебя так называть?), покажу дворец. Хотя, по взгляду твоему понял, что тебе он показался убогим жилищем. Верно? Ты удивился, когда вошёл: неужели в этом месте жили могущественные, грозные ханы? А, ведь, здесь когда-то золото валялось под ногами, словно опавшие листья. Ты сам откуда родом? Хоть взгляд у тебя гордый, как у орла, но на горца Кавказа не похож.

— Я из Петербурга.

— Ах, оно и понятно, — кивнул Мусса, как будто догадывался. — Великий город. Константинополь северного царя. Наш Бахчисарай по сравнению с Петербургом — жалкий аул. Я служил как-то в Крымском эскадроне при царском дворе. Как же, помню: каменные дворцы, огромные залы, все в золоте и хрустале…. Однако, холод и сырость не для меня. Часто болел и решил вернуться на родину.

— А что можно посмотреть во дворце ханов Гиреев? — поинтересовался Павел.

— Многого тебе не покажу. Был бы ты правоверный, я бы открыл твоему взору все тайны этого дворца. Но тебе он напоминает конюшню.

— Я такого не говорил, — возмутился Павел.

Мусса в ответ только хитро взглянул на гостя с искоркой презрения и процитировал:

Безлюден пышный дом, где грозный жил Гирей.

Трон славы, храм любви — дворы, ступени, входы,

Что подметали лбом паши в былые годы, —

Теперь гнездилище лишь саранчи да змей.

— Красивые стихи, — удивился Павел.

— Поляк один как-то гостил у нас в Бахчисарае. Он очень восхищался дворцом. Видишь те отвесные скалы? — указал Мусса на гору за дворцом. — Чуфут-Кале. Хан Хаджи-Гирей построил под этой скалой первый деревянный Сарай-Ашлама. Вон, прямо под тем острым выступом. Потом Сахиб-Гирей решил здесь разбить райский сад, заодно возвести роскошный дом для отдыха. Уж больше трёхсот лет прошло.

— Неужели этому дворцу триста лет? — не поверил Павел.

— Да. Но ты не думай, что его вот так, сразу и построили. Горел он не раз. Переделывали его ханы под свой вкус. Теперь Хан-Сарай такой, какой есть.

— А почему дворец наполовину деревянный? Прочему не из камня?

— Ах, ты вспомнил Петербург, — снисходительно усмехнулся Мусса. — У нас не строят дворцы из камня. Камня кругом полно. Из камня и глины бедняки лепят свои сакли. А дерево — материал для строительства ценный. Потом, дерево — оно живое, даже когда срубленное, а камень — всегда мёртвый. Из камня хорошо надгробия делать или склепы. Кому уютно жить в склепе? Ах, да, прости, у вас всё из камня строят.

— Кто же возводил этот дворец? Восточные мастера? — спросил Павел, пытаясь вспомнить подобный стиль в архитектуре.

— Кто только не трудился над ним: армяне, турки, греки, даже итальянцы. Но и местные мастера кое-что сделали. У нас тоже народ с руками. Вот здесь, во дворе когда-то кипела жизнь. Воины собирались в набеги. Сюда же приводили пленников. Устраивались праздники и приёмы послов. А теперь этот двор выглядит уныло и заброшено. Но, что поделать — время величия ушло, как время Великого Рима, или могущественных Афин, несокрушимой Персии…. А, уж, какая могущественная была Золотая орда…. Где она теперь?

Мусса повернулся к старику:

— Уважаемый Ахмед-Хаджи, ты дозволишь этому юноше осмотреть мечеть?

Старик взглянул выцветшими, слезящимися глазами на Павла и ответил скрипучим голосом:

— Всевышний никому не запрещает входить в свой дом. Коль путник пришёл с миром и без дурных мыслей, так пусти его.

— Проходи, уважаемый, — пригласил Мусса, — но сапоги придётся снять у порога. Нельзя в дом Аллаха вносить земную грязь. Саблю тоже надо оставить. Ахмед-Хаджи приглядит за ней. Заходить нужно с правой ноги. Я понимаю, ты молитв наших не знаешь, но, хотя бы мысленно попроси Аллаха приоткрыть тебе ворота истиной веры.

Они вошли в храм. Высокий просторный зал с простыми белёными стенами. Два ряда квадратных колонн. Потёртые ковры с растительным орнаментом устилали пол. По стенам шли балкончики.

— Вот наша мечеть Хан-Джами. Как-то она сильно горела. Хан Селямет-Гирей отстроил её заново.

— Тут так все просто, — удивился Павел, вспомнив золотое убранство Петербургских храмов.

— Просто, как небо, — поправил Мусса. — Взгляни как-нибудь внимательно ввысь, там тоже все просто и без излишеств. Здесь, где мы стоим, молятся мужчины, а на балкончиках — место для женщин.

— Почему отдельно?

— Во время молитвы, уважаемый, надо с Всевышним общаться, а не отвлекаться на земные грехи, — поучительным тоном объяснил Мусса.

— А что это за потайная дверца? — спросил Павел, указывая на низкую арку.

— За ней лестница, по которой муэдзин поднимается на минарет и призывает правоверных намазу. Извини, но туда пустить тебя не могу. Я и сам никогда не поднимался на шорфе. Только уважаемый Ахмед-Хаджи имеет право входить в эту дверь.

— Он не боится? Минарет такой высокий, тонкий.

— Уверяю, тебя, о, юноша, минарет крепкий. Камни подогнаны идеально. А скреплены они расплавленным свинцом.

Они вышли из мечети, обулись и направились по заросшей дорожке. Вскоре попали на кладбище, где над могилами возвышались покосившиеся надгробия из резного камня.

— Сюда, тоже не разрешено водить гяуров. Но тебе, потомку Текеевых, отказать не могу. Вот, видишь это старое надгробие? Ты, конечно, не знаешь арабского?

— Нет.

— Послушай, что здесь написано: «Когда я жила, то походила на чудный цветок, который завял так рано. О, Всевышний, возьми меня в рай и посади в свой цветник».

— Кто была эта девушка?

— Разве кто-нибудь помнит? — развёл руками Мусса. — Одна из гарема, одного из ханов, — и вновь процитировал:

До срока срезал их в саду любви Аллах,

Не дав плодам созреть до красоты осенней.

Гарема перлы спят не в море наслаждений,

Но в раковинах тьмы и вечности — в гробах.

Забвенья пеленой покрыло время прах;

Над плитами — чалма, как знамя войска теней;

И начертал гяур для новых поколений

Усопших имена на гробовых камнях.

Это стихи все того же поляка. Как же его звали? — задумался Мусса. — Совсем память дырявая стала. Мицкевич, — вспомнил он. — Здесь прибывают в покое ханы и их ближайшие родственники. Уже, как лет семьдесят на этом кладбище никого не хоронят. Вот, послушай, — Мусса подошёл к высокому надгробью в виде широкой стелы с арабской вязью, вырезанной в камне. — «О, Аллах Вечный и Всемогущий, единственное ремесло Гирей-Хана — война. Не было равных ему в силе и отваге».

Они подошли к двум башням-мавзолеям, высотой в четыре человеческих роста. Башни не круглые, а восьмиугольные с маленькими окошками. Мавзолеи венчали куполообразные крыши.

— Здесь тоже похоронены ханы, — сказал Мусса. — Смертные их не видят, но иногда ночью они собираются в одном из мавзолеев и празднуют свои забытые победы.

Дальше Мусса повёл его под арку, и они очутились в закрытом небольшом дворике. Внимание Павла привлёк портик с двумя колоннами. Над дверью находилась чудесная тонкая резьба по камню.

— Посольский дворик, — объяснил Мусса. — Обрати внимание на арку. Этому чудо больше трёхсот лет.

— Но орнамент не восточный, — подметил Павел, рассматривая каменные завитушки в виде листьев и цветков.

— Верно. Портик украшали итальянские мастера. Точно не могу сказать кто, но мастера эти ехали в Москву, не соврать бы, по приглашению Ивана Великого. Хан их позвал погостить, а заодно заплатил щедро за труды.

Они оказались в просторном зале с высокими стенами. Окна располагались на втором ярусе. Стекла с разноцветным узором. Стены и потолок расписаны растительным орнаментом.

— Диван, — тихо сказал Мусса. — В этом зале собирались великие воины и решали судьбу целых народов. Их дух до сих пор присутствует в этом месте.

Далее они прошли ещё несколько помещений, где Мусса показал летнюю беседку из дерева и стекла. Посреди мраморного пола находился фонтанчик. Но воды в нем уже давно не было. Мраморная чаша пожелтела.

— Он кажется мёртвым, — произнёс Павел.

— Да, выглядит печально, — согласился Мусса. — Но я тебе покажу другой фонтан.

В стене была вмонтирована мраморная плита. В середине отверстие, из которого слабо струилась вода, стекая в прямоугольную мраморную чашу. Сама плита была украшена золотым орнаментом.

— Видишь надпись золотыми буквами. Это изречение из Корана «Да напоит райских юношей, Аллах Милосердный, струёй чистой».

— А где фонтан Дияры? — спросил Павел

— Ах, ты знаешь эту легенду о польской наложнице? Да, она была прекрасна. Хан-Гирей голову потерял от её красоты.

— Дияру отравили? Это так?

— Кто ж сейчас тебе об этом расскажет? Возможно. В гареме травили соперниц беспощадно. А может, она сама умерла. Вольнолюбивая была, как все поляки. Тосковала о родной стороне, поэтому и зачахла. А вот и фонтан.

В мраморной стене были вырезаны в три ряда каменные чаши, вода по чашам стекала вниз, в ещё одну большую чашу.

— Он живой! — воскликнул Павел.

— Живой? — удивился Мусса.

— Ну, да! Он плачет.

— Кто, камень? — усмехнулся Мусса. — Разве камень может плакать? Глупости это все.

— Значит, духи ханов в мавзолее — не глупости, а слезы фонтана — глупости? — рассердился Павел.

Мусса тяжело вздохнул и недовольно покачал головой.

— Дело мужчины — война. А женщины только отвлекают его.

— А как же:

Фонтан любви, фонтан живой!

Принёс я в дар тебе две розы.

Люблю немолчный говор твой

И поэтические слезы.

Твоя серебряная пыль

Меня кропит росою хладной:

Ах, лейся, лейся, ключ отрадный!

Журчи, журчи свою мне быль…

— на этот раз процитировал Павел.

— Пушкина вспомнил? Я его не люблю, — отмахнулся Мусса. — Там гарем, — сказал провожатый, указывая на дальнюю часть дворца. — Не стоит мужчинам ступать на женскую половину, даже если уже много лет в нем никто не живёт. Не хорошо.

***

Павел поблагодарил Муссу. Попрощался с Ахмедом-Хаджи, подарил ему серебряный рубль. Старик так и сидел на том же месте, греясь на солнышке. Пожелал юноше удачной судьбы.

Мусса проводил Павла за ворота.

— А зачем ты сюда приехал? — неожиданно спросил татарин.

— По службе, — ответил Павел.

— Уезжай, — чуть слышно произнёс Мусса. — Беда идёт. Мне не привыкать, это моя земля. А для тебя она — чужая.

— Нет. Здесь и моя земля, — непонимающе пожал плечами Павел.

— Эх, что ты говоришь? — сокрушённо сказал Мусса. — Я — воин. Мои предки были воинами. Их кости лежат здесь. Их дух живёт в этих горах. Я горжусь ими. А ты чем можешь гордиться в Крыму? Что будешь защищать? Чьи могилы?

— У меня тоже предки были воинами, и я тоже ими горжусь, — твёрдо ответил Павел.

— Мой род владел землями Крыма сотни лет. Он был великим. Все здесь принадлежало моим предкам: каждый камень, каждая травинка…. До того, как русский царь пришёл сюда, — добавил он жёстко.

— Только, твои предки известны тем, что нападали на чужие земли, приносили горе и торговали людьми. А мои предки всегда с честью защищали свою землю. И сейчас я готов её защитить. Это — и моя земля.

— Да что ты такое несёшь, мальчишка! — разозлился Мусса, хватаясь за рукоять кинжала. — Не смей оскорблять память моих предков!

— Если я сказал что-то не верно, поправь меня, — стоял на своём Павел. — Какие подвиги совершил твой род? Разграбил какой-нибудь город? Сжёг несколько селений? Привёл в плен сотню невольников? А мои предки всегда стояли за землю русскую до последней капли крови. И я не посрамлю их память. Никуда не уйду!

— Эх! — безнадёжно махнул рукой Мусса, повернулся и быстро зашагал обратно по каменному мосту.

Белый город

— Стой! — крикнул проводник татарин.

Старика наняли в Бахчисарае, чтобы не сбиться с пути. Тощий, сутулый, в старом выцветшем халате. Когда-то зелёная феска выгорела на солнце до серо-жёлтой.

Денщик, сидевший на месте кучера, натянул вожжи. Пролётка встала.

— Привал! — объявил он. Спрыгнул на землю размять ноги. Достал мешок с овсом, намереваясь покормить лошадей.

— В чем дело? — спросил Тотлебен, приоткрыв дверцу.

— А, вон, ваше высокоблагородие, — указал денщик кивком на дорогу. — С час проторчим.

Чуть ниже четвёрка волов медленно тащила огромную телегу в которой лежал чёрный ствол большого корабельного орудия. Перед этой телегой ещё несколько таких же упряжек с орудиями. Они запрудили всю дорогу. По обочине не объехать: с одной стороны скала, с другой овраг. Столпилось множество повозок. Телеги, груженные мешками, сеном, дровами, пролётки, все больше с офицерами. В сторонке лежали штук пять верблюдов. Погонщик снял с них поклажу, чтобы дать животным передохнуть.

— А город далеко? — спросил Павел у проводника.

— Нет, — ответил тот, подтягивая засаленные шаровары. — На бугорок взберитесь — увидите.

— Пойдёмте, Павел Аркадьевич, взглянем на Севастополь, — предложил Тотлебен, с кряхтением вылезая из пролётки.

— А я, пожалуй, подремлю, — сонным голосом отозвался поручик Жернов. — Высплюсь, пока не трясёт.

— Какой красивый город! — воскликнул Павел.

С холма открылся вид на бухту. На изумрудной глади величественно стояли линейные корабли с убранными парусами. Пыхтели пароходики. Море под ясным куполом неба казалось вылитое из стекла. Где-то в дымке призрачно обрисовывались далёкий скалистый утёсы с башней маяка. Сам город раскинулся на гористом берегу. Местность вся изрезана балками и оврагами. Обыкновенных улиц, похожих на улицы в равнинных городах, таких, как в Москве или Петербурге, немного: пять — шесть. Остальное — холмы и косогоры, покрытые домиками, как пеньки опятами. Между ними идут кривые переулки без мостовых и тротуаров. Были даже очень крутые косогоры. Домики стоят один над другим, а улочки сбегали вниз, словно промытые дождевыми потоками. Где-то улица прерывалась широкой площадкой, даже деревца какие-то на ней росли, а где-то стремительно спускалась узким коридорчиком между каменных заборов. Среди мелких домиков, разбросанных по горам, выделялись своим величием верфи, казармы и батареи. К бухте вели ровные широкие бульвары с белокаменными красивыми домами. Аллеи утопали в зелени.

— Как же здесь здорово! — восторгался Павел. — А море какое чистое! И небо, словно умытое.

— Что ж вы хотели, Павел Аркадьевич? — снисходительно усмехнулся Тотлебен. — Крым — это вам не хмурое балтийское побережье. Не Италия, конечно…..

— Да, ну её, эту Италию! Боже, как же здесь здорово! — все никак не мог успокоиться Павел. — Что там за форты у входа в Бухту?

— Вот эти форты вам надо будет хорошенько изучить и промерить, — серьёзно сказал Тотлебен. — В виде подковы — Константиновская батарея, глубже в бухту — Михайловская. Константиновскую заложил ещё при адмирале Ушакове. Франц Павлович де Воллан. Знаете такого фортификатора?

— Конечно! Мы изучали его план обходного канала Онежского и Ладожского озера. Но не знал, что он ещё и Севастополь строил.

— Франц Павлович Одессу проектировал, здесь — только форты. Константиновскую батарею размечал. Потом Карл Иванович Брюно казематы возвёл.

— Карл Иванович у нас в инженерном училище читал лекции, — с гордостью вспомнил Павел.

— Так вот, ваш учитель и вторую батарею строил. Названа она в честь сына царя, Михаила. Отличное казематированное сооружение.

— Разрешите сделать замечание? Есть один недостаток в расположении Константиновской батареи.

— Вот, так, так! — удивлённо вскинул брови Тотлебен. — Докладывайте, прапорщик Кречен.

— Константиновская батарея уязвима с тыла. Ей необходимо прикрытие.

— И как же вы намеренны её брать? — заинтересовался Тотлебен. — Поведайте ваш план.

— Под прикрытием корабельной артиллерией я бы за батареей высадил десант с лёгкими полевыми пушками и овладел штурмом с тыльной части.

Тотлебен повнимательней вгляделся в узкую полоску берега, соединяющую батарею с материком.

— Согласен, — вынужден был признать он. — Вас хорошо подготовили, прапорщик Кречен. Ага, вижу, Северную сторону начали укреплять, да так и бросили. Видите, форт в виде звезды? По моему мнению: неудачно расположен. Я бы дальше от берега поставил.

— А на той стороне бухты, что за здание стоит выше всех?

— Морская библиотека. Говорят, офицеры вскладчину покупают книги. Из разных стран привозят. Севастополь — горд морской. Кто тут только не бывает. Так что, можете встретить на полках в библиотеке весьма редкие экземпляры.

— Книги — моя страсть! — обрадовался Павел.

— Да, город красивый, — произнёс мечтательно Тотлебен. — Белый, чистый. Но, посмотрите, Кречен, улиц прямых и широких, как в Петербурге, и десятка не наберётся.

— Но взгляните за Константиновскую батарею. В балке много красивых домиков, — возразил Павел. — Все в садах так и тонут.

— Однако, вы глазастый, Кречен. То — дачи знатных горожан. Вы, лучше обратите внимание на ту горку, что возвышается над Корабельной стороной. Видите, на ней башенка построена. Эта горка — важная стратегическая высота. Поставь на ней батарею — и весь город простреливается. Мало того, вся гавань под огнём. Запомните: Малахов курган.

Большая белая чайка с криком пронеслась над их головами. Павел сорвал фуражку и закричал ей:

— Привет, белая птица! Меня зовут Павел!

Проводник татарин поглядел на него с ухмылкой, покачал недовольно головой и на татарском произнёс:

— Глупый мальчик разговаривает с глупой птицей.

— А знаете, молодой человек, какое поверие ходит у местных моряков? Чайки — это души погибших матросов, — сказал Тотлебен, снял фуражку и вытер пот со лба.

— Вот это — да! Красивая легенда. А откуда она родилась? — заинтересовался Павел.

— А представьте себе, попал корабль в шторм. Все снасти переломало. В бортах течь. Команда умирает от жажды. Берега нигде не видать. Все готовятся к смерти, молятся о спасении души…. И вдруг — чайка.

— Не совсем понял, — помотал головой Павел.

— Ну, как же? Чайка! Птицы не улетают далеко от берега. Чайка — это символ надежды. Коль она появилась, значит рядом земля. Это вестник, посланный Богом.

— Ах, вот оно что! — кивнул Павел и на татарском окликнул проводника: — Понял, отец? А ты говоришь — глупая птица.

Татарин с изумлением открыл рот, пробормотал что-то невнятное.

— Вы, Кречен, откуда научились так лихо говорить на татарском? — удивился Тотлебен.

— Дед мой служил на Кавказе ещё с Ермоловым, — объяснил Павел.

— Да, да, что-то такое ваш отец рассказывал.

— Влюбился без памяти в местную княжну. Всеми правдами и неправдами вымолил родителей отдать её в жены. Занял у генерала Ермолова денег на выкуп. Генерал Ермолов, вы же знаете, сам жён покупал в горах.

— Да, что-то слышал, — кивнул Тотлебен.

— Эй, старик, как у вас называется временная жена? — спросил Павел.

— Мута, — недовольно ответил татарин. — Но подобный разврат дозволен только у собак — шиитов. Нам, настоящим правоверным, Аллах запрещает дочерей продавать гяурам.

— Так, вот, — продолжал Павел. — Бабушка моя из карачаевского княжеского рода.

— Княжеского! — удивился Тотлебен.

— Вроде того, — усмехнулся Павел. — Аул у них, да отара овец — вот и всё княжеское достоинство. Но бабушка у меня — золотая. Добрая, ласковая. Уже совсем старушка, но я её безумно люблю. А был у неё младший брат Аслан. Он у себя в горах поссорился с черкесами, да какого-то важного хана зарезал. От кровной мести бежал в Россию. Вот, он нас с братьями с самых пелёнок и воспитывал. Гувернёры — гувернёрами, а дед Аслан как нянька за нами ходил. А так, как он по-русски ничего не понимал, приходилось с ним на карачаевском разговаривать. Однажды я холеру подхватил. Доктора только руками разводили: все, помрёт дитя. Но дед Аслан прогнал докторов и сам меня выходил. Ужас, чем он меня поил. Заставлял пить горячие отвары из каких-то противных трав, да ещё соль замешивал так, что в рот невозможно взять, не то что пить…. Однако, я выздоровел.

— Шаман он у тебя — не иначе, — усмехнулся Тотлебен.

— Ваше высокоблагородие! — окликнул денщик подполковника. — Можно ехать.

Затор на дороге разошёлся. Телеги потянулись вниз, к городу. Погонщики поднимали верблюдов. Офицеры залазили в свои пролётки.

***

Коляска въехала в Севастополь.

— Надо же, какой белый город! — все восхищался Павел. — А цветов сколько! Смотрите, Жернов, вон, в том палисаднике какие огромные розы. А пахнут, наверное, как!

— Да, да, — снисходительно усмехался поручик.

— Неужели тут всегда так красиво?

— Вы влюбились в Севастополь с первого взгляда? — уже смеялся Жерновов.

— Нет, но Петербург я тоже люблю. Но этот город, как будто сделан из зефира. Прямо — зефирный торт.

— Вы не туда смотрите. Взгляните, какие барышни, не хуже ваших роз. Вот, как освоимся здесь, как закрутим романчик! У вас, Кречен, есть дама сердца?

— Есть, — уверенно ответил Павел, вспомнив о Юленьке — милом лягушонке. Он же обещал ей хранить верность, вернее хотел пообещать, но как-то не решился.

— Вот, беда! А я — свободен! — радостно воскликнул Жернов.

Большая Севастопольская бухта врезалась в материк на шесть вёрст. Ширина бухты не менее трёхсот, а где и пятисот сажень. Что Северный берег, что Южный были скалистыми, постепенно понижающимися к морю. Северный берег прорезали небольшие бухточки, переходившие в балки. Южный берег делили три бухты: Килен-балочная, Южная и Артиллерийская. Бухты глубокие и просторные. Южная, самая большая, тянулась на две версты и имела до двухсот сажень шириной. В ней размещался черноморский флот. В Артиллерийской бухте находились торговые суда. От Артиллерийской бухты, к востоку берег постепенно понижался до Херсонесского мыса. За городом на восточном побережье имелось ещё несколько удобных бухт: Карантинная, Казачья, Песочная, Камышовая и Стрелецкая.

Сам город располагался на обоих берегах Большой бухты. Он так и делился на Южную сторону и Северную. А Южную часть города ещё делила Южная бухта на Городскую сторону к западу и на Корабельную к востоку. Добраться с Городской стороны на Корабельную можно было по окольной дороге, шедшей через место, называемое Пересыпью у окончания Южной бухты. Основная часть города раскинулась на плоской горе. Гора так и называлась — Городской. С восточной стороны гора круто спускалась к Южной бухте, а с западной стороны — к Городскому оврагу. На одном из отлогих склонов ютилась Артиллерийская слобода. Небольшие домики с садиками и огородиками. Здесь проживали отставные матросы.

Через центр города пролегли две главные улицы: Екатерининская и Морская. С юга улицы выходили на Театральную площадь, а с севера упирались в Николаевскую площадь. Мощение камнем в Севастополе особо не применялось, посему улицы были укатаны щебнем. Екатерининская и Морская, как центральные, выглядели ухоженными, застроенными красивыми домами с портиками и колоннами. Остальные же улочки были узкими, извилистыми.

На Корабельной стороне находился порт, а рядом матросские слободки. Корабельная слободка лежала между доками и Ушаковой балкой. У подножья Малахова кургана была Малахова слободка. На северных скатах меж Доковой и Лабораторной балках рассыпались Татарская слободка и Бомбардирская.

На высоте меж Городским оврагом и бухтой был разбит большой бульвар. В центре города находился ещё один бульвар поменьше, где стоял памятник Казарскому, героическому капитану брига «Меркурий». В Ушаковой балке располагался городской сад, обнесённый каменной стеной.

***

Главнокомандующий, князь Меньшиков, временно разместил свой штаб в «Екатерининском дворце» у набережной, недалеко от Графской пристани. Снаружи сей дворец выглядел скромно: одноэтажный, с покатой черепичной крышей, простые прямоугольные окна. Зато внутри стены были украшены резными ореховыми панелями. Малиновые шёлковые портьеры на окнах. Полы устланы персидскими коврами. Кругом стояла резная мебель с позолотой в стиле позднего ампира: ножки в виде львиных лап, грифоны, сирены.

Дежурный офицер проводил подполковника Тотлебена к кабинету с тяжёлыми дубовыми дверьми, украшенными золочёной резьбой.

За небольшим письменный столом сидел адъютант и работал с корреспонденцией. Увидев Тотлебена, он встал и вышел навстречу.

— Инженер-подполковник Тотлебен, — представился Эдуард Иванович. — У меня письмо к князю Меньшикову от главнокомандующего Дунайской армией.

— Князь принимает доклады от полковых командиров, — сообщил адъютант. — Я доложу о вашем прибытии.

Он скрылся за дверью. С той стороны доносилась монотонная речь. Речь прервалась. Через несколько секунд прозвучало властно: «Пусть войдёт!» Адъютант распахнул дверь и пригласил Тотлебена.

Просторное помещение выглядело, как обыкновенный штабной кабинет: по одной стене три больших окна с тяжёлыми шторами; другая с портретами и картинами. Портрет царя, выделявшийся большим размером и более богатой золочёной рамой, висел над высоким мягким креслом. Массивный канцелярский стол посреди кабинета. На столе масляная лампа под зелёным абажуром, набор для письма и пресс-папье в виде бронзового всадника-черкеса. Неприметный шкафчики с книгами, стоял в углу, как провинившийся гимназист. На дальней стене приколота карта с очертаниями берегов Крыма.

Светлейший князь Меньшиков в адмиральском мундире с тяжёлыми золотыми эполетами стоял у окна, освещаемый яркими лучами солнца. Поджарый, высокий старец, которому перевалило за шестьдесят пять, выглядел молодцевато. Аккуратно стриженная седая голова, такие же седые усы. Глаза пронзительные, глубоко посаженные. На высоком лбу едва наметились морщины. В руке он держал нераспечатанный пакет с письмом от князя Горчакова. Напротив выстроились человек десять генералов и полковников. У каждого в руках портфель с бумагами.

— Рад видеть вас, подполковник Тотлебен, — сказал командующий. — Вы с чем пожаловали?

— В письме генерал Горчаков все изложил, ваша светлость.

— Ах, в письме? — растерянно взглянул на конверт Меньшиков. — Я обязательно прочту. Можете вкратце рассказать сами, чтобы понятней было?

— Прибыл производить инженерные работы по укреплению обороноспособности города, — отрапортовал уверенно Тотлебен.

— А чего его укреплять? — пожал плечами Меньшиков, оглядел офицеров, как бы спрашивая: вы что-нибудь поняли? — Без того береговые батареи устроены. Ничего не понимаю. Зачем вас заставили проделать столь долгий путь?

— Но я въезжал в город и не увидел никаких укреплений с сухого пути, — неуверенно возразил Тотлебен.

— С суши? — переспросил Меньшиков и усмехнулся. — Эдуард Иванович, дорогой, но от кого нам оборонять город с суши? Разве от разбойников-татар? Так они боятся сюда сунуться. За милю Севастополь обходят. Да и разбойники из них — так себе. Казаки их давно разогнали. Так, к чему нам стены?

— Позвольте, но мне сказали, что со стороны французов готовится десантная операция…, — совсем растерялся Тотлебен.

— Эдуард Иванович, голубчик, ну что вы в само деле? — дружески приобнял его Меньшиков. — Вам сказали…. Кто сказал? Слышали от кого-то…. Бабки на рынке одна другой шепнула…. — Послышались смешки. — Знаете, что, отдохните у нас. Конец лета…. Погода чудесная…. Море тёплое. Погрейте косточки. А охота здесь какая азартная! Зайчики, рябчики, перепёлочки…. Вы только что с передовой? Я понимаю вас и очень ценю…

— Но как же так? — растерянно пыхтел Тотлебен. — У меня строгое предписание по укреплению Севастополя….

— Как-то, так! — развёл руками Меньшиков. — Месяцок-другой побултыхайтесь, и обратно, в Дунайскую армию. — И обратился к офицерам: — Господа, спасибо всем! Все свободны!

Тотлебен вышел из кабинета сам не свой. К нему подлетел Павел.

— Эдуард Иванович, что с вами? — спросил он испуганно.

— Ничего понять не могу, — пожал плечами Тотлебен.

Меньшиков показался в дверях, заметил Павла:

— Кто это там такой? — хитро улыбнулся. — Кречен — младший? Павлушка? Тебя каким ветром, крестник? Поди сюда, чертёнок!

Павел строевым шагом подошёл к командующему.

— Инженер-прапорщик Кречен, прибыл для прохождения службы!

— Заходи, пострел, поболтаем. Ух, вымахал!

Меньшиков уволок его в кабинет.

Тотлебен медленно спустился по лестнице во двор. Навстречу ему шёл высокий худощавый морской офицер в чёрном адмиральском мундире. Вдруг он остановился, внимательно осмотрел Тотлебена.

— Подполковник. Эдуард Иванович, если не ошибаюсь? — спросил он.

Тотлебен посмотрел в скуластое строгое лицо с черными пронзительными глазами.

— Так точно. С кем имею честь?

— Адмирал Корнилов, — ответил офицер. — Очень рад, что вы прибыли. Вы уже устроились? Вас к гарнизону приписали или к какому-нибудь полку?

— Мне сказали, чтобы я отправлялся обратно.

— Как? — не понял адмирал Корнилов. — Куда, обратно?

— Простите, но командующий сказал, что в моих услугах не нуждается.

— Ерунда какая-то. Погодите. Никуда не уходите. Я сейчас переговорю со светлейшим.

Корнилов влетел в кабинет Меньшикова без доклада.

— А, Владимир Алексеевич! — поприветствовал его князь. — Представляете, крестника ко мне прислали на службу. — Он похлопал по плечу Павла. — С отличием окончил инженерные курсы. Маленький был, такой чертёнок! Никогда не сидел на месте. Вечно шкодничал. А теперь, глядите–ка — орёл! В штаб ко мне пойдёшь? — спросил он у Кречена.

— Я бы хотел по фортификации, — не смело пожал плечами Павел.

— Ну, ладно, там разберёмся. Ступай. Передай от меня приказ квартирмейстеру, чтобы подобрал тебе квартирку приличную.

— Ваша светлость! — строго произнёс Корнилов, когда Павел вышел. — Я встретил инженера Тотлебена.

— Да, он здесь, — кивнул князь.

— Он один из лучших специалистов по фортификации.

— Ещё бы! Служил под началом самого Карла Андреевича Шильдера.

— Но он сказал, что вы его не приняли…

— Панаев! — крикнул Меншиков. В дверях появился дежурный адъютант. — Разыщите подполковника Тотлебена и пригласите ко мне.

Вскоре появился инженер-подполковник. Рассеянно посмотрел на князя и на адмирала.

— Вызывали, ваша светлость?

— Слушайте меня внимательно, — серьёзно начал Меншиков, плотно прикрыв дверь. — Скулы его напряглись. — Адмирал Корнилов расскажет вам всё и покажет. Вы должны осмотреть имеющиеся укрепления и подготовить план обороны с суши. Но учтите: ни одна живая душа не должна знать, чем вы тут занимаетесь. С утра до обеда работайте. После обеда занимайтесь отдыхом. Гуляйте с барышнями по бульвару, веселитесь в офицерском собрании. На охоту сходите, в самом деле…. Для всех — вы приехали залечить раны или контузию — придумайте что-нибудь.

— Позвольте, почему такая строгость? — осмелился спросить адмирал Корнилов.

Меньшаков пронзил его стальным взглядом.

— Уважаемый Владимир Алексеевич, трудясь на дипломатической ниве, я приобрёл кучу дурных, но весьма полезных привычек. Одна из них — никому не доверять. Уж простите, господа. И ещё, Владимир Алексеевич, отныне все арсеналы, батареи, склады взять под усиленную охрану. Адмиралу Станюковичу, который нынче исполняет должность губернатора, отдайте устный приказ: всех англичан, французов, турок и иных подозрительных лиц — вон из города. Я хочу, чтобы этим занималось морское ведомство, а не полиция. Полиция — пусть пьяниц ловит.

— Будет исполнено, — ответил Корнилов

— Что у нас с механиками на пароходах? — спросил Меньшиков.

— Всех иностранных механиков списали на берег, — доложил Корнилов. — Из Петербурга и Николаева прислали новых.

— Отлично! Мне нужен один из них, самый толковый, который хорошо разбирается в английских новых пароходах.

— Найдём!

— Ещё раз, Эдуард Иванович, — обратился главнокомандующий к Тотлебену. — Вы приехали сюда отдыхать. Вы, кстати, один приехали?

— Со мной двое помощников: поручик Жернов и прапорщик Кречен.

— Отлично! Они тоже здесь отдыхают! Пусть меньше болтают и больше веселятся. Жду от вас подробный план оборонительной линии. Все, господа!

***

После воскресной обедни офицеры, свободные от службы, надевали парадные мундиры и спешили в Благородное собрание. Главнокомандующий распорядился устроить бал в честь адмирала Нахимова, которому исполнялось пятьдесят два. В танцевальном зале сиял начищенный паркет. Гремел оркестр. Кружились пары.

— Так мало дам нынче, — посетовал князь Меньшиков, наблюдая за танцующими.

— Многие офицеры решили отправить свои семьи подальше, — осторожно заметил генерал от кавалерии Владимир Меньшиков, сын главнокомандующего. Он был чуть выше отца, с гордой гусарской выправкой, черноглазый, плотный. Красавец, но с давно угасшей молодостью. Скоро ему должно исполниться сорок.

— Решили, так решили, — с безразличием сказал на это князь.

Главнокомандующий приветствовал офицеров чуть заметным изящным кивком. Змеиная холодная улыбка играла на губах.

— Кто поднял панику? — спросил он у сына.

— Но, Александр Сергеевич, всем и без того очевидно. Вражеские корабли постоянно появляются на горизонте. Потом, срочный сбор резервистов….

— Ладно, после разберёмся, не на балу, — прервал сына Меньшиков.

К нему подошёл мрачный седой генерал Пестель, губернатор Таврической губернии. За генералом, как цыплята за наседкой спешили несколько упитанных господ в дорогих гражданских платьях, по виду, из зажиточных помещиков.

— Здравствуйте, Владимир Иванович, — поприветствовал Пестеля Меньшиков. — Хотели о чем-то меня спросить?

— Видите ли, ваша светлость, тут со мной уважаемые господа, которые занимаются большими делами в Крыму, — многозначительно сообщил ему Пестель. — Имеют земли, корабли, ведут торг, строительством ведают….

— Что ж, очень рад вас видеть, — слегка поклонился Меньшиков. — Я могу чем-то помочь?

— У нас к вам вопрос весьма щепетильный, — Пестель замялся.

— Ну, так задавайте, — снисходительно поторопил его Меньшиков.

— Что грозит всем этим господам?

— Не понимаю вас, Владимир Иванович. Что вам может грозить? — Князь оглядел притихших уважаемых господ, преданно смотревших ему в глаза.

— Ходят слухи, будто в Варне готовится военный десант, — выдавил из себя Пестель.

— Ах, слухи, — махнул рукой Меньшиков. — Вам-то, Владимир Иванович, не пристало слухам верить. Вы — государственный человек, — пристыдил его Меньшиков.

— И все же, хотелось бы услышать от вас, что на самом деле происходит, — не отставал Пестель. — Как Таврический губернатор, я обязан знать положение дел.

— Спешу успокоить уважаемых наших промышленников и землевладельцев. — Меньшиков надел дежурную любезную улыбку дипломата. — Ничего страшного ждать не стоит в ближайшие дни. Ну, посудите сами: предположим, есть кавалерийский полк, эдак, в тысячу сабель. На один корабль мы грузим солдат, на второй лошадей, на третий припасы…. Вот вам три корабля только для одного полка. Для пехотного полка понадобится транспорта нисколько не меньше. А ещё артиллерия. А госпитальная часть? А военные корабли сопровождения? И того: для переброски двадцатитысячного десанта понадобится не менее семидесяти кораблей.

— Так много? — удивился Пестель, глупо хлопая глазами.

— Сами спросите у адмирала Корнилова. А лучше у Нахимова. Пётр Степанович недавно перевозил тринадцатую дивизию на Кавказ. Он вам расскажет, какое это непростое дело. Вроде тут, рядом: здесь посадил, там выгрузил, а мороки столько…. Да вы, наверняка, сами слышали: во французском лагере под Варной разгулялась холера. Что же думаете, французы сюда больных солдат повезут? А ещё недавно в самом порту Варны случился сильный пожар. Амуниция сгорела. Куда же пошлют десант голый да босой? Ну, и сами посудите, скоро начнутся осенние шторма. В общем, господа, — спросите у Корнилова. Он вам все разъяснит.

Кучка уважаемых господ поспешила к адмиралу Корнилову. Но Меньшиков попридержал за локоть генерала Пестеля.

— Позвольте, Владимир Иванович, вас на пару слов.

Он провёл Пестеля в отдельный кабинет. Сына поставил на страже у дверей: велел никого не пускать. Как только губернатор Таврии и главнокомандующий оказались вдвоём, Меньшиков преобразился. Напускная любезность исчезла с его лица.

— Что вы себе позволяете? — негромко, каменным голосом спросил он. — Что вы тут за диспут устраиваете? Какой вам десант мерещится?

— Но позвольте, Александр Сергеевич, — испуганно произнёс Пестель, — Слухи разные ходят….

— Ваше дело: не поддерживать панические слухи, а успокаивать дураков! Вы — губернатор! Какого черта таскаете с собой эту свору разжиревших недоумков?

— Но как же я их успокою, если толком ничего не знаю….

— Теперь знаете, — резко оборвал его Меньшиков, протягивая серый толстый конверт. — Здесь предписание для вас. В случае угрозы десанта, из Симферополя необходимо вывести все государственные архивы присутственных мест, а так же — казну и предметы, представляющие художественную ценность. Вам все понятно?

— Так точно!

— Ну, вот и хорошо! — Вдруг вновь преобразился Меньшиков в мягкого и дружелюбного. — Прошу простить меня за грубость. Мне самому нелегко приходится. И прекратите доверять слухам. Вам понятно? Мне, и только мне вы должны верить. И никто, слышите меня, никто не должен поднимать панику!

— Простите, ваша светлость, но вы так и не ответили: будет десант или….?

— Один глупый пастушок часто кричал: «Волки! Волки!» Помните эту сказочку?

Меньшиков мягко взял под локоть Пестеля и вывел из кабинета. Тот ждал ответа на свой вопрос, но так его и не получил.

***

Павел в новеньком парадном мундире гордо вышагивал вслед за подполковником Тотлебеным. Завидев Эдуарда Ивановича, офицеры тут же подходили к нему, приветствовали его. Многих он знал по предыдущей службе. Интересовались, как там на Дунае? Почему отступили от Силистрии? Тяжело ли ранен генерал Шильдер?

Павел крутил головой в разные стороны, кого-то выискивая.

— Вы что-то потеряли? — поинтересовался у него Жернов.

— Не потерял, но хочу найти, — ответил Павел.

— Неужели барышню какую заприметили?

— Павел? — окликнули его сзади.

Он обернулся и увидел Александра.

— Пашка, ты откуда? Не верю глазам своим. Да как ты здесь оказался?

— Направлен в Севастополь, — радостно ответил Павел. — Ты не рад?

— Рад, конечно! — неуверенно произнёс Александр. — Как-то неожиданно. Хоть, написал бы?

Братья крепко обнялись.

— Хорошо устроился с квартирой? Где обедаешь? — заботливо спрашивал Александр.

— Саша, прошу тебя, — смутился Павел. — Не надо опекать меня. Я уже не маленький мальчик.

— Хорошо, не буду, — пообещал Александр, но тут же передумал: — Нет, буду. Слушай внимательно: вина не пить! В карты не играть! Глупостями разными не заниматься!

— Слушаюсь, ваше величество, — поникшим голосом ответил Павел. — С барышнями, хоть, можно знакомиться?

— Барышни здесь разные бывают. В салоны — ни ногой!

— Мне нравится вон та, в розовом платье. Смотри, как она легко танцует. Позволишь пригласить её на вальс?

— Можешь, — согласился Александр. — Это дочь капитана Давыденко. Девица — ещё та вертихвостка. Всем молодым офицерам голову вскружила. И ты туда же.

— Но я же молодой, и офицер, — поддразнил Павел брата.

— Постой, а как же твоя Лили?

— Я же не могу Юленьку позвать сюда потанцевать? — удивился Павел.

— Матушке напиши, где ты сейчас. Нет, лучше я сам напишу.

— Саша! — умолял Павел.

— И не спорь. Я — старший брат.

Тревожное ожидание

Прохладный ветер в море поднял небольшую волну. Хоть середина июля, но крымская погода иногда позволяет вольности. Корнилов с Меньшиковым поднялись на крышу библиотеки, где была устроена площадка для наблюдения. Отсюда хорошо просматривались окрестности города, гавань и море. Оба приложились к подзорным трубам.

— Красиво идут! — произнёс саркастически Меньшиков, наблюдая цепочку кораблей, подходящих попутным ветром к Севастополю.

— Тридцать вымпелов, — тут же сосчитал Корнилов. — Половина из них — с машинами.

Вскоре уже невооружённым глазом можно было различить шлейф дыма и верхушки мачт.

— Как думаете, это разведка? — спросил Меньшиков. — Не такая уж великая сила — тридцать кораблей.

— Наверняка, — согласился Корнилов. — И ветер, как назло, с моря. Не сможем вывести флот. Если только пароходами на буксире.

— Они только этого и ждут. А вдруг где-нибудь за горизонтом ещё прячется с десяток кораблей. Заманят вас подальше, подойдут под ветром и атакуют большими силами. Нет. Ждём. Посмотрим, у кого нервы крепче.

Один из кораблей, расправив все паруса, неистово дымя трубами, направился прямо к бухте. Меньшиков отдал приказ ни в коем случае не открывать огонь с береговых батарей.

— «Агамемнон», — определил Корнилов. — Девяносто орудий. Держит флаг адмирала Лайонса. Старик Лайонс желает пощупать нашу оборону? Смело идёт.

— Пусть подходит, — спокойно ответил Меньшиков.

Корабль сбавил паруса, подошёл к бухте почти вплотную, но все же, на достаточно безопасном расстоянии от батарей, развернулся и направился вдоль береговой линии. Опять развернулся и вновь проплыл мимо батарей.

— Не очень-то справляются с парусами, — заметил Корнилов. — Команда плохо подготовлена.

— Это, Владимир Алексеевич, они вас заманивают, мол, неумелые мы, нападайте скорее. Вон, смотрите, как сейчас лихо паруса убрали. Поворот. Против ветра пошли. А вы говорите — плохо обучены.

И действительно, не дождавшись атаки из бухты, на «Агамемноне» быстро ослабил почти все паруса, и корабль ушёл обратно в море машинным ходом.

— Владимир Алексеевич, издайте по флоту приказ о повышении бдительности, — попросил Меньшиков. — Экипажи перевести на корабли. Офицерам сходить на берег только по особой надобности. Пароходы держать под парами круглосуточно. Из гавани можно выходить только пароходам и только по особому разрешению.

— Непременно, будет исполнено, — пообещал Корнилов. Тут же заметил: — Но противник может высадить разведчиков где угодно.

— Об этом не беспокойтесь. Я уже дал нужные распоряжения. Побережье патрулируют казачьи разъезды с конной артиллерией.

Над горизонтом всплыли чуть заметные пятна дыма, а вскоре показалось ещё несколько кораблей.

— Как я и предполагал: засаду готовили, — усмехнулся Меньшиков. — Ну что, решатся наши друзья на какие-либо действия или так и будут поодаль небо коптить? — размышлял главнокомандующий, вглядываясь в ровный строй линейных кораблей у горизонта. — Июль уже. Что же вы медлите, господа союзнички? — Обратился к Корнилову: — Как думаете, Владимир Алексеевич, почему они тянут? Уже третья разведка. Вроде, весь берег прощупали, все глубины промерили…. Что им ещё надо?

— Кажется мне, это последний мирный визит. В сентябре, обычно, наступает мягкая, тихая погода, но недели через две начинаются шторма. Ага! Вижу вымпелы адмирала Дандаса, а вон и вымпел адмирала Брюа. Серьёзная компания на этот раз пожаловала.

Два лёгких парохода-фрегата отделились от колонны и направились в сторону Севастополя.

— Вы правы, Владимир Алексеевич, — согласился Меньшиков. — Смотрите-ка: на мостике второго самовара кучка офицеров с подзорными трубами.

— Фрегат «Фьюри», — подсказал Корнилов. — Идёт прямым курсом на нас. Эх, Александр Сергеевич! — в сердцах воскликнул адмирал. — Опять будем терпеть их наглость? Обидно!

— Нет. На этот раз нельзя подпускать их близко. Они не должны заметить скрытых береговых батарей. Пошлите вестового с приказом принять гостей, как полагается.

Корабли-разведчики легли на курс вдоль побережья. Фрегат «Фьюри» обнаглев, стал приближаться к гавани. Открыл пушечные порты по правому борту для устрашения. Колеса по бокам вспучили воду. Попутный ветер надул паруса. Корабль летел к гавани, стремительно разрезая волны. Вдруг с батареи Карташевского грохнуло орудие. Ему вторили две пушки с Волховой башни. Одно ядро разнесло носовой орудийный порт. С капитанского мостика тут же все убрались.

— Смотрите-ка! — усмехнулся Меньшиков. — Чего они попрятались? А ещё — боевые офицеры.

Вторым выстрелом с батареи Карташевского чуть не снесло штурвал. Ядро нырнуло в кают-компанию. С кормы выбило рамы фонаря. Ещё два точных выстрела, — и от кожуха правого колеса во все стороны полетели щепки. Фрегат живо сменил курс, убрал половину парусов и, ковыляя, поспешил обратно в море.

— Хороши у тебя пушкари! Порадовали! — похвалил Меньшиков. — Ужин старику Дандасу испортили. В кают-компании наверняка стол накрыли, а мы ему блюдо в виде бомбы подали.

— Наши канониры ещё адмиралом Лазаревым обучены, — похвалился Корнилов.

— За каждое попадание комендорам даю по серебряному рублю! — расщедрился Меньшиков.

Они спустились с крыши и прошли в библиотечный сад. Меньшиков знаком дал понять свите, чтобы оставили их с Корниловым наедине.

— Мы с вами в очень сложном положении, Владимир Алексеевич, — тихо промолвил князь. — Я бы сказал — в дурацком. Что адмирал Завойко на Камчатке, что мы с вами оторваны от снабжения. Только Завойко может в Сибирь уйти, а нам уходить нельзя. Коль начнётся заварушка, рассчитывать можно только на собственные силы.

— Весьма печальную картину рисуете, Александр Сергеевич. Мы можем рассчитывать хоть на какую-нибудь помощь от Дунайской армии? — спросил Корнилов.

— От князя Горчакова ждать ничего не стоит, пока не разъяснится позиция Австрии, — с сожалением ответил князь. — Дунайская армия стоит нос к носу с австрийской, — только спусти с поводка. Для нас комплектуются резервные батальоны. Но трудно сказать, когда они прибудут. Сами знаете, какие у нас тыловые службы неповоротливые, да и дороги — черт знает что.

— Какова тактика противника, по вашему мнению? — спросил Корнилов.

— Попадались вам труды Карла Клаузевица?

— Признаться, нет. Я слышал о нем, но книги его не читал.

— Как же вы так? — недовольно покачал головой Меньшиков. — Интересный был теоретик. Герой Наполеоновских войн. Награждён золотым оружием за храбрость. Но главное, он преподавал в Прусской военной академии. Мало того, впоследствии возглавил её. Так вот, этот достопочтенный Карл Клаузевиц вывел формулу «ограниченной войны». Первая стадия — захват небольших территорий с важными объектами. Закрепление и подготовки плацдарма для дальнейшего наступления. Но наступления может и не быть. После закрепления, наступает вторая стадия — принуждения противника принять навязанные условия. Поступят ли так союзники — не ведаю, не уверен. Знаю только, что наши противники будут действовать по хорошо отработанной тактике колониальных войн. Им необходима прекрасно организованная база для дальнейшего наступления. Такой базой может быть только Севастополь. Потеряем город, значит — сдадим весь Крым. Затем нас вытеснят с Кавказа и со всего черноморского побережья, включая Одессу, Николаев, Анапу, Новороссийск…. Потом уйдём с Азовского моря, и так далее…

— После они намерены идти вглубь России?

— Не думаю. Английские банкиры умеют считать деньги. Война — дело затратное. Длительный поход вглубь России потребует огромных средств. Скорее всего, попробуют принудить царя к капитуляции на их условиях. Если дела пойдут по такому пути, Крым мы обратно не получим никогда.

— И как же Англия и Франция будут делить территорию? — удивился Корнилов. — Про Турцию я не спрашиваю. Скорее всего — Турции ничего не достанется.

— А Франции не нужен Крым, — ответил Меньшиков. Они подошли к деревянной беседке, откуда открывался вид на городской сад. Ниже шли сухие доки, где стояли в починке корабли. — Крым и Кавказ нужен англичанам. Наполеон получит удовлетворение своего самолюбия. Но, сами знаете, у Англии нет большой сухопутной армии. Наполеона обвели вокруг пальца, как дурачка на базаре. Ему надо было идти с войсками в Валахию, соединяться с Омер-пашой. Тогда можно было бы и Фердинанда Австрийского заставить примкнуть к экспедиции. Вот, тут-то нам пришлось бы туго. Встала бы Польша на дыбы, и отступать нам пришлось бы до самого Смоленска. Но английский кабинет не интересуют Дунайские княжества, и на Москву они не горят желанием наступать, посему Наполеона всеми правдами и неправдами заставили идти туда, куда надо королеве. А ещё Лондон понимает, что с Россией воевать на полях Европы — дело опасное. Русские долго могут отходить, но коль попрут в наступление, тогда их ничем не остановить. Утопим все в крови. Это прекрасно понимает Пруссия и Австрия, поэтому пока колеблются. Но это — пока. Именно здесь, в Крыму Россию будут испытывать на прочность. Поломаемся, и Россию сломают.

— С чего они начнут, как вы полагаете? — спросил Корнилов.

— Пользуясь превосходством своих кораблей, попробуют выманить наш флот в открытое море и потопить. Ни в коем случае нельзя поддаваться на подобные провокации.

— Несмотря, на меньшие силы, у нас хорошо подготовлены команды. Синопское сражение — тому пример.

— Не думаю, что французские, а тем более, английские экипажи подготовлены хуже. Дело в другом, — в техническом состоянии флотов.

— Вы имеете в виду — наличие паровых судов?

— А, вот, кстати, — кивнул Меньшиков, указывая на мичмана, идущего к ним по дорожке библиотечного сада среди цветущих розовых кустов. — Вам же знаком Мичман Кречен?

— Недавно прибыл с командой инженеров, взамен иностранных. Неплохой специалист. Приписан к пароходу «Владимир».

Александр доложил о себе.

— Мичман Кречен, вы знакомы с конструкцией новых паровых фрегатов? Что вы можете сказать о «Наполеоне»? — спросил Меньшиков.

— Парусно-винтовой фрегат изготовлен по проекту инженера Дюпри де Лом. Сошёл с верфей два года назад. На корабле установлены две паровые машины, мощностью в девятьсот лошадиных сил. Благодаря укороченному рангоуту, корабль обладает отличной устойчивостью и нуждается в меньшем балласте, что дало возможность увеличить пушечное вооружение.

— Что вам известно о ходовых характеристиках данного корабля, — спросил Корнилов.

— Ходовые испытания проводились при полном штиле. При максимальной нагрузке показатель скорости достиг тринадцати узлов.

— Невероятно! — покачал головой адмирал Корнилов. — Сколько же он с попутным ветром берет? А что насчёт пушек? Вы сказали: увеличен артиллерийский парк.

— Девяносто орудий. Есть бомбические пушки системы Пэксана. Бьют восьмидесятифунтовыми разрывными снарядами, при этом по настильной траектории.

— Да, — неутешительным тоном произнёс Корнилов. — Тягаться с такой мощью тяжело.

— Фрегат «Наполеон» показал отличные ходовые качества ещё в одном эпизоде, — продолжал мичман Кречен. — При проходе через Дарданеллы союзный флот был остановлен сильным течением. Пароходы не в силах были буксировать фрегаты. Однако, «Наполеон» взял на буксир линкор «Виль де Пари» и спокойно провёл его к Константинополю.

— В английском флоте какой флагман? — поинтересовался Меньшиков.

— Винтовой линейный корабль второго ранга «Агамемнон». Спущен на воду в конце мая пятьдесят второго, — доложил Александр.

— Совсем свежий! Только из печи! — не сдержал восклицание Меньшиков.

— Паровая машина системы Пенна. До восьмисот лошадиных сил. Вооружение — девяносто пушек. Скоростные испытания во время штиля показали одиннадцать узлов. Но самое главное, машина располагается ниже ватерлинии и хорошо защищена от прямых попаданий. Корабль очень трудно обездвижить.

— Девятьсот сил, восемьсот сил…. А у нас какой самый мощный пароход? — задал вопрос Меньшиков.

— «Владимир», триста шестьдесят лошадиных сил, — ответил Павел. — К сожалению, машина на «Владимире» уже устарела. Английские пароходы имеют машины не меньше четырёхсот сил.

— Спасибо, мичман, — поблагодарил Меньшиков. — Подождите меня у входа в библиотеку. После опять обратился к Корнилову: — Теперь давайте рассмотрим наших противников поближе. Мои агенты прислали всю необходимую информацию, из которой я пытаюсь воссоздать картину наших дальнейших действий. Итак, Маршал Леруа де Сент-Арно возглавляет французский экспедиционный корпус. Ему уже пятьдесят шесть. Интересная персона. Бесстрашный солдат, аферист, искатель приключений. Где его только не носила судьба. Начинал карьеру в роте телохранителей у короля Людовика. Был пойман на воровстве и выгнан со службы. Путешествовал по миру, умудрился побывать в плену у тунисских пиратов. Занимался преподаванием фехтования, музыки и даже работал актёром. Попался на мошенничестве с налогами и угодил в тюрьму. После революции в июле тридцатого года исхитрился вновь оказаться на военной службе, да ещё получить чин лейтенанта. Ввязался в тёмное дело с герцогиней Беррийской, которая пыталась совершить государственный переворот. Уж не знаю всех тонкостей этой аферы, но в итоге: Сен-Арно был изгнан с позором из армии своими же товарищами офицерами. Вынужден искать счастье в иностранном легионе. А вы сами знаете: в иностранном легионе собираются все отбросы французского общества. Проявил себя в Алжире, где вскоре получил звание капитана. Но старые привычки не отпускали. Вновь попался на воровстве казённых денег. Смог извернуться или откупился — неизвестно, но генерал Бедо, его батальонный командир, дело замял. Взял с него слово — служить честно. И Сент-Арно сдержал слово: за десять лет выслужился до бригадного генерала. В сорок восьмом находился в отпуске в Париже. Как раз тогда поднялась новая волна восстаний. Ему поручили возглавить бригаду. Парижане тогда прогнали армию, а Сент-Арно оказался в руках разъярённой толпы. Только чудо его спасло от расправы. Он вновь удрал в Африку, где громил кибалов, пока не дослужился до дивизионного генерала. Каким-то образом снюхался с таким же прохиндеем — Луи-Наполеоном. Когда тот встал у власти, назначил Сент-Арно военным министром. Сент-Арно подготовил для Луи-Наполеона переворот и помог ему стать императорам. В награду получил должность маршала. Но Луи-Наполеону не нужны в близком окружении те, кто хитрее и наглее его самого. Поэтому Сент-Арно нынче направлен в Варну, возглавить экспедиционный корпус. Думаю, император Луи-Наполеон очень надеется, что маршал уже не вернётся обратно в Париж. Но, хочу заметить, Сент-Арно — вояка опытный и хладнокровный. И под его знамёнами находятся преданные зуавы — головорезы из иностранного легиона.

— Каковы силы Англии? — спросил Корнилов.

— Англичане нам предлагают помериться силами с лордом Рагланом. Дай Бог памяти, звать его Фицрой Джеймс Генри Сомерсет. Помню, однако! Старичку шестьдесят шесть. Но старичок крепкий. Потомственный военный. За плечами Вестминстерская военная школа, экспедиция в Португалию, война в Пиренеях…. Посвящён в рыцари Ордена Бани. Потерял руку в деле при Ватерлоо. На дипломатической ниве достиг неплохих результатов. Наш покойный император Александр Павлович даже наградил его орденом Святого Георгия. Лорд Раглан, конечно, не имеет большого опыта в боевых действиях, но, как хороший штабист, весьма расчётлив и хладнокровен. Ни один патрон у него не пропадёт зря. Ни один пенс не будет потрачен впустую. Он сможет организовать экспедицию на высоком уровне.

— Вы сами как-то говорили: англичане не имеют хорошей сухопутной армии, — напомнил Корнилов.

— Верно. Какие победы Англии мы знаем в сухопутных войнах? Над ослабевшим Наполеоном? Да и то, если бы Блюхер с прусской армией не подоспел вовремя к Ватерлоо, а маршал Груша не застрял со своей артиллерией, — неизвестно, чья бы взяла. Где ещё проявили себя победоносные войска её величества? Ах, да, громя в Индии местных туземцев. С пушками против копий, — хороши герои. Но надо признать, англичане хорошо воюют чужими руками. Главное оружие Великобритании — деньги. Что касаемо английского флота: его ведёт, всем нам знакомый, вице-адмирал Дандас, Джеймс Уитли Динс. Вы можете что-нибудь о нем сказать?

— Английский адмирал — это уже само по себе — характеристика, — ответил Корнилов. — Пусть он немного медлителен и тугодум, но весьма умелый флотоводец.

— И все? — удивился Меньшиков. — Негусто. Судя по тому, как он геройски в апреле бомбардировал беззащитную Одессу и, при этом, умудрился потерять пароход «Тигр» — адмирал из него неважный. А что скажете о его помощнике, вице-адмирале Эдмунде Лайонсе?

— А, вот, Лайонса стоит опасаться. Лайонс, действительно, — морской волк. За его кормой множество экспедиций и тяжёлых сражений.

— Хорошо. О командующем французским флотом, вице-адмирале Фредерике Гамелане что можете сказать?

— Отличный моряк. Он во флоте с малых лет. Весьма дисциплинированный и ответственный. Прославился борьбой с алжирскими пиратами. Кстати, у него отличный начальник штаба, контра-адмирал Буэ-Вильоме. Гений расчётов и подготовок. Думаю, именно ему будет доверено разработать план военных действий. От Буэ-Вильоме не ускользнёт ни одна мелочь. Он не даст добро на десантную операцию, пока не убудут промерены все глубины, пока не получит на руки карты берега со всеми маяками, отмелями и течениями. Он учтёт все, вплоть до направления ветра и восхода солнца.

— Тогда, мы можем догадаться о времени высадки. Вы бы на месте Буэ-Вильоме когда предложили?

— В начале сентября, — твёрдо сказал Корнилов. — Обычно, в это время на море стоит полный штиль. Наши корабли смогут выйти на внешний рейд только на буксире. Но, исходя из того, что корабли противника будут перегружены десантом, мы, всё же, сможем нанести им существенный урон.

— Представьте, когда вы будете выходить из бухты, подоспеют несколько английских пароходов и выведут из строя, к примеру, ваш третий буксирный пароход, — возразил Меньшиков, указывая на гавань. — Он перекроет выход из бухты. Несколько наших линейных кораблей окажутся отрезанными и без поддержки. Их можно будет спокойно расстрелять. Пусть не потопят, но бока намнут основательно.

— Но вражеские пароходы можно отогнать огнём береговых батарей, — заметил Корнилов.

— Не будем рисковать, Владимир Алексеевич, — помолчав, решил Меньшиков.

Когда они расстались с Корниловым, главнокомандующий подозвал Александра Кречена, ожидавшего в библиотечном саду.

— Как здоровье матушки вашей, мичман? — поинтересовался он.

— Болеет понемногу, — ответил Александр. — И без того здоровье у неё слабое, а тут Виктор пришёл весь израненный.

— Понятное дело! А Аркадий Петрович как?

— Здоров, батюшка, слава Богу.

— Ох, помню, мы с ним в молодости куролесили! — весело сказал Меньшиков. — Но, об этом — молчок! Что было, то было. Всё преподаёт?

— Нынче узнал, что английская эскадра угрожает Кронштадту, так пошёл в Адмиралтейство и требовал определить его в армию.

— Ну, и определили?

— Нет. Годы уже не те. Отказали. Он расстроился.

— Годы! У меня тоже — годы. А отдыхать не дают. Но я вас не для семейной беседы позвал. — Он пристально и холодно посмотрел Александру прямо в глаза. — Прежде чем кое-что спрошу, хотел бы предупредить: наш разговор должен остаться в тайне.

— Как прикажете! — с готовностью ответил Александр.

— Пашка, крестник мой, зачем сюда приехал? Почему отец его при себе не оставил?

— Попробуй его оставь, — усмехнулся Александр. — Он кого угодно уговорит. С отцом такой долгий спор был! Маменька столько слёз пролила, — а он на своём настоял.

— Настырный? — усмехнулся Меньшиков.

— Настырный и хитрый, — поправил Александр. — Вы же знаете, мы с Виктором прямые, твёрдые, но послушные, а Павел — лиса, да и только! А коль что задумал — непременно добьётся.

— Он мне сказал, что окончил инженерные курсы с отличием. Немногих я знаю, готовых похвастаться тем же.

— Способный к наукам, — этого у него не отнять.

— А языки хорошо знает?

— Французский — в совершенстве. На английском хорошо говорит. На немецком слабо, но беседу сможет поддержать.

— Меня интересует татарский.

— Уж на нём он изъясняется, как на родном. Пашка — любимчик деда Аслана. У самого деда детей не было, так он вечно с Пашкой нянчился. Всё на руках его носил. Однажды Павел капризничал на уроке. Гувернёр рассерчал и линейкой его слегка стукнул. Дед Аслан увидел, чуть не прирезал месье.

— Это хорошо, — задумчиво произнёс Меньшиков. — Хитрый, говоришь? Понимаете, Александр, мне нужен сообразительный малый, готовый в пекло с головой, но чтобы выйти оттуда целым. И чтобы язык держал за зубами. Павел способен на такое?

— Его как-то чуть из училища не выгнали. Сокурсники набедокурили, а он их прикрыл.

— И что же произошло?

— В самовольное ушли, да с кем-то подрались на улице. А Павел в дежурстве тогда был, всю вину на себя взял. Как его не допрашивали — никого не выдал. Хорошо, виновные потом сами признались.

— Спасибо. Можете идти, мичман Кречен, — отпустил его Меньшиков. — Отцу напишите: постараюсь приглядеть за Павлом.

***

Подполковник Тотлебен в лёгком полевом сюртуке быстро шагал по каменистой тропинке. Справа плескалось море. Слева белел город. Солнце пекло несносно. Тотлебен часто снимал фуражку и утирал лоб платком. За ним еле поспевал Павел с мерной рейкой на плече и альбомом картографа. Последним тащился поручик Жернов с треножным штативом.

Тотлебен резко остановился, оглядел местность: холмики, овраги, колючие кусты, трава редкая, высокая. Жестом попросил у Павла альбом и карандаш. Показал, куда отойти и поставить рейку. Жернов развернул треногу, утвердил её. Сверху на приборную площадку поставил нивелир. Тотлебен навёл трубку на рейку, сверился с компасом, отметил точку на карте.

— Кречен, двадцать шагов вправо, вон, на тот бугор, — скомандовал он, и вновь навёл трубку. Отметил. — Здесь — достаточно.

— Куда дальше, Эдуард Иванович? — спросил Павел, подбегая.

— Вот, вам экзамен, Кречен. Где бы вы разместили батарею? Предположим, противник разворачивает свою контрбатарею вон на том пригорке за балкой.

Павел окинул взглядом местность.

— На возвышенности, — указал он ближайший бугор. — Удобный угол обстрела. Местность впереди открытая.

— Вы, Жернов? — спросил подполковник поручика.

— Кречен прав, — согласился тот. — Я бы только ров выкопал впереди на случай ночной вылазки, а перед рвом завал устроил.

— Ров, говорите, возвышенность, — недовольно покачал головой Тотлебен. — Вы разве не замечаете вон, того овражка? Во-первых, с вашей батареи он не просматривается. Во-вторых, овражек подкрадывается чуть ли не в тыл. Господа, вам — неуд! Ваша батарея взята в первую же ночь, вся прислуга перебита, пушки заклёпаны.

— Но, ваше превосходительство, — пожал плечами Павел. — Здесь вся местность в оврагах.

— Так проследите по этому оврагу, куда он выходит. Видите ту небольшую площадку в пятидесяти аршинах от нас? Вот — место для батареи.

— Она же далеко от коммуникации снабжения, — возразил Жернов. — Пока к ней заряды подвезёшь, всех посыльных перебьют.

— Это значит, что там, где вы сначала хотели поставить батарею, надо разместить прикрытие в виде стрелковых ложементов и пары лёгких полевых орудий. А в том овраге, видите, что левее, организовать завал со сторожевым пикетом, — поучал Тотлебен.

К ним подъехали несколько всадников. Кавалькаду возглавлял князь Меньшиков. На главнокомандующем лёгкая полевая шинель без эполетов, фуражка в белом парусиновом чехле.

— Как отдыхается, Эдуард Иванович? — дружелюбно спросил князь. — Что это вы с прибором?

— Да, вот, ваша светлость, провожу обучение. Способного ученика прислали. Только что из училища — прапорщик Кречен.

— Построже с ним! — погрозил пальцем Меньшиков. — Это — крестник мой. Он озорник, каких свет не видывал.

Меньшиков, несмотря на возраст, легко соскочил с коня, передал поводья адъютанту.

— Позвольте, Эдуард Иванович, вас на пару слов. — Он взял Тотлебена под локоть и отошёл с ним в сторону. — Что скажете?

— Ваша светлость, один сапёрный батальон даже земляную насыпь за неделю не успеет возвести, — безнадёжным тоном ответил Тотлебен. — Самое отвратительно — инструмент негодный. Он, конечно, выкрашен и имеет отличный вид для смотров, однако качество — никуда не годится. Тут почва — сплошные камни. Рабочие испортят все кирки и лопаты за пару дней.

— Инструмент я закажу, — неопределённо пообещал Меньшиков. — Сами понимаете, сейчас пушки нужнее, порох, продовольствие. Госпитальная часть у нас заброшена — надо подтягивать. А дорога через Перекоп одна, да и та — колеса переломаешь.

— Но, ваша светлость, в современной войне кирки и лопаты не менее важны, чем пушки, — настойчиво объяснял Тотлебен. — Как же я буду город укреплять? Ничего же нет: камня строительного нет, леса достаточно нет, одни фашины да мешки, и тех — не хватит.

— У меня к вам иное задание, — сказал Меньшиков, не обращая внимание на жалобы подполковника, — надо срочно организовать работы по укреплению Северной стороны. Я распоряжусь взять форт под усиленную охрану. Мышь туда не проскользнёт без моего личного разрешения. Делайте вид, что работа идёт полным ходом. Возводите стены, хоть в полкирпича толщиной, хоть из песка, но чтобы вид был грозный.

— Простите, не понял. Хотите сказать — возвести бутафорию?

— Именно. Пушек не хватает. Прикажите плотникам делать подобие лафетов, а вместо стволов ставить бревна, хотя бы. Из арсенала старые пушки подтянем. Что понадобится — докладывайте лично мне.

Меньшиков вскочил на коня и умчался, оставив Тотлебена в полном недоумении.

— Куда теперь? — спросил Жернов, взваливая на плечо треногу.

— На Северную сторону, — ответил Тотлебен.

***

Меньшиков среди ночи созвал военный совет. Но приглашены были только адмиралы Корнилов и Нахимов. Из войскового начальства вызвал подполковника Тотлебена.

— Простите, господа, что поднял в столь неурочный час. Дело срочное и весьма секретное, — начал главнокомандующий. — Только что прибыл пароход «Владимир» из разведывательного рейса. В Варне началась погрузка войск. Мои агенты из Болгарии и Турции присылают неутешительные вести. Правительство Англии зафрахтовало торговые суда, не жалея средств. Только Ост-Индийская компания отрядила десять кораблей большого водоизмещения. Компания «Роберт Стайл» сдала в аренду двадцать семь судов. Я не считаю других более мелких компаний. Поистине, замышляется грандиозная авантюра. История не знает подобного масштаба десантной операции.

— Погрузка займёт много времени, — заметил адмирал Корнилов. — Мне знакомы порты Болгарии. Причальные сооружения не приспособлены принять сразу много судов. Я не представляю, как они будут организовывать погрузку. Первые загруженные корабли будут вынуждены неделями болтаться в море, ожидая окончание всех работ.

— Вот, тут вы недооценили противника, — сделал Меньшиков упрёк адмиралу. — Ещё в конце весны в порты Варны и Балчика прибыло несколько кораблей, груженных отличным дубовым лесом. Вскоре туда же стянули сапёрные части. За короткий срок причалы были достроены и оборудованы всеми нужными механизмами.

— У меня есть предложение атаковать неприятеля сразу после погрузки, прямо возле Варны, — высказался Нахимов. — Караван наиболее уязвим в начале пути.

— Давайте подсчитаем силы, — предложил Меншиков. — Сколько у нас линейных кораблей?

— Четырнадцать. У союзников — девятнадцать. Разница небольшая, — прикинул Нахимов.

— Не забывайте, что из этих девятнадцати — три с паровыми машинами.

— Позвольте заметить, что паровые машины у «Чарли-манж» и «Санс-Париэль» небольшой мощности, — возразил Корнилов.

— Не в количестве кораблей и мощности артиллерии состоит сила флота, а в мастерстве экипажей и опыте командиров, — гордо добавил Нахимов.

— Вы вновь недооцениваете противника, — ответил на это Меньшиков. — Уж кого-кого, а английских капитанов подозревать в отсутствии опыта не стоит.

— Но наш флот — едины кулак. Адмирал Лазарев привил нам тактику взаимопонимания и взаимовыручки. Мы, как пчелиный улей, — горячился Нахимов. — Союзным флотом командуют разные адмиралы. Смогут ли они слаженно взаимодействовать? Ничего, что у них более совершенные корабли в техническом плане. Могу напомнить событие, произошедшее в прошлом году с фрегатом «Флора» у Пицунды. Тогда капитан-лейтенант Скоробогатов смело вступил в бой с тремя турецкими пароходами и вышел победителем. Одним из пароходов, между прочим, управлял адмирал Слейд.

— Помню, помню, — задумался Меньшиков. — Ваше предложение по атаки конвоя, я считаю несостоятельным.

— Но почему? — возмутился Нахимов.

— Позвольте мне решать подобные вопросы, — жёстко ответил Меньшиков. — Я не могу рисковать. А если вашу эскадру потопят возле Варны, чем прикажете оборонять побережье? Мне не нужны горячие головы и безумная храбрость. Мне нужен — холодный расчёт. Сейчас надо точно определить, куда намечен главный удар противника. Итак, Севастополь — самый выгодный форпост на Чёрном море. До Одессы сто шестьдесят миль, до устья Дуная сто восемьдесят, до Батума — двести восемьдесят. От Севастополя легко можно дотянуться до любого порта. Нельзя полностью овладеть акваторией Чёрного моря без занятия этого стратегического пункта. Очень удачное морское положение города, но и очень опасное со стороны суши: город легко можно отрезать от материка.

— С моря Севастополь захватить весьма сложно, — докладывал Тотлебен. — Константиновская и Михайловская батареи выдержат любой обстрел. Тем более, подход к батареям кораблей с низкой осадкой невозможен: дно каменистое. Но со стороны суши город не укреплён.

— Это и понятно, — согласился Меньшиков. — Но чтобы подойти к Севастополю с тыла, требуется большая армия, и эта армия должна иметь отличное оснащение и хороший тыл. Нужна грандиозная десантная операция. До сего дня никто и не мог предположить, что подобное вообще возможно. Во всяком случае, вечный наш враг — турки, никогда бы не посмели высадить большую армию в Крыму. Исходя из этого: главный форпост не имеет защиту с суши, значит, у противника есть намерения захватывать Севастополь именно с сухого пути. Осталось определить места высадки десанта.

— Удобных пунктов на прибрежной полосе для высадки большой армии не так уж и много, — прикинул Корнилов. — Я исхожу из того соображения, что высадиться необходимо как можно ближе к Севастополю.

— Вы, господа, все знаете Лидерса, Александра Николаевича? — спросил Меньшиков. — Один из лучших генералов нашей армии. Хорошо разбирается в стратегии и фортификации. Ему предложили составить доклад относительно обороны побережья от устья Дуная до Керчи. По его соображениям вражеский десант наиболее вероятен на южном побережье. При этом одновременная высадка должна составлять не менее двадцати тысяч штыков с большим артиллерийским парком. Но что самое странное: Евпаторию он вообще исключил из возможных пунктов. Объяснил он свои выводы тем, что вокруг малонаселённые степи; местность безводная; фуража недостаточно для большой армии. К тому же, сама Евпатория не может служить стратегическим плацдармом, потому как находится на открытой местности. Ещё одна слабая сторона десантной операции в Евпатории — возможность получить удар со стороны Симферополя. Но мне, по своим соображениям, все же кажется, что именно Евпатория больше всего подходит под базу для начала операции.

— Возможно, противник сперва предпримет массированную атаку с моря на Севастополь, а только потом высадит десант, — предположил Корнилов.

— Хм! Интересная мысль. Но, думаю, подобная операция не состоятельная, — отверг идею Меньшаков. — Английские адмиралы очень ценят советы своего наставника лорда Нельсона. Так, вот, этот достопочтимый адмирал утверждал, что моряк, атакующий на корабле форт — просто дурак.

— Согласен с вами и с адмиралом Нельсоном, — подтвердил Тотлебен. — Повторить внезапный удар, как это сделал Нельсон, напав на Копенгаген, не получиться. Даже если корабли противника прорвутся на внутренний рейд, большого вреда оборонительной линии не нанесут, да и сами обратно не выйдут. Флоту необходима будет поддержка с сухого пути. Но из этого следует, что срочно надо приступить к работам по укреплению города именно с сухого пути.

— Нет, не срочно, — отрицательно покачал головой Меньшиков. — Подготовьте всё, что нужно, но не начинайте. Распустите слухи, будто бы не хватает шанцевого инструмента, недостаточно рабочих, нет подходящего материала….

— Слушаюсь, — ответил Тотлебен. — Но зачем, дозвольте спросить?

— Неужели вы не догадались, Эдуард Иванович? — удивился Меньшиков. — Вы тоже господа не понимаете? — обратился он к адмиралам.

Те пожали плечами.

— Если враг решит взять Севастополь с суши, он должен быть уверен, что город не подготовлен к осаде, а штурм не займёт много времени и не потребует больших усилий. Но если разведает, что город хорошо укреплён, поступит иначе. Он не пойдёт к Севастополю, а направится к Перекопу. Перережет все коммуникации. Сколько мы способны сопротивляться без поддержки с материка? Месяц? Два?

— Мы можем рассчитывать на подкрепление? — осторожно спросил Нахимов.

— Больной вопрос, — устало произнёс Меньшиков. — Я чуть ли не каждую неделю посылаю письма в Петербург к министру Долгорукому, к самому царю просьбы строчу, даже к фельдмаршалу Паскевичу с мольбой…. Но получаю неутешительные ответы: подкрепление сможет подойти только в следующем году. Сложная обстановка на Дунае, господа. Австрия настроена вступить с нами в войну. Пруссия колеблется, но коль начнётся всеобщее наступление на Россию, и она ввяжется. Швецию подбивают к вторжению, обещая вернуть под её власть Финляндию и, даже, Санкт-Петербург с Псковом отдать. Английская эскадра адмирала Нейпира хозяйничает в Балтийском море. Варшавское герцогство, сами знаете, только дай повод — тут же взорвётся. На Кавказе обстановка сложная. Под Карсом османы собирают большую армию. Англия щедро снабжает Шамиля деньгами и оружием. Персия готова вновь объявить нам войну. Так, что, господа, мы просто обязаны выжить. Зубами держаться за Крым, но выжить! Будем воевать с тем, что есть. Я ещё раньше доказывал фельдмаршалу, князю Паскевичу, что надо обязательно разбить Омер-пашу под Силистрией. Нельзя было выводить войска из Дунайских княжеств. Мы бы выиграли время. Зимой десантная операция невозможна: на море шторма, большие трудности с фуражом и продовольствием. Но князь Варшавский уж очень боится Австрии. А в Главном штабе вообще не верят в состоятельность десантной операции под Севастополем. Им, видите ли, из Петербурга лучше знать. Они стратеги, а мы с вами — дилетанты.

— Выходит, Севастополь подставили под удар? — сделал неутешительный вывод Тотлебен, и сам испугался своей догадке.

— И мы его обязаны выдержать, — невесело подтвердил Меньшиков. Обратился к адмиралу Корнилову: — Владимир Алексеевич, вы хорошо знакомы с проектом Лазарева по захвату Босфора. Расскажите в деталях, как вообще должны проходить десантные операции?

— Прежде всего, успех зависит от правильного планирования и подготовки. На этом этапе должны быть задействованы офицеры штаба, имеющие опыт.

— Таковы у французов и англичан имеются в достатке, — согласился Меньшиков. — Они по всему миру проводили подобный захват побережья.

— Очень ответственная стадия: погрузка на суда. Правильное размещение войск и груза. Далее — движение к месту высадки.

— То есть, ни одно судно не должно потеряться или опоздать?

— Конечно. Представьте, прибудет артиллерия, со всем боезапасом, а расчёты к орудиям и сапёрные части на другом корабле. Опоздают к месту высадки, — операция провалена.

— Хорошо! Продолжайте.

— Подготовительные действия перед высадкой: начиная от промера глубин и течений, заканчивая подготовкой средств для десантирования. Затем сама высадка и закрепление.

— В каком месте вы бы произвели высадку?

— Скорее всего, к востоку от Евпатории. Для одновременного десантирования большого количества войск нужна прибрежная полоса достаточной протяжённости. Как раз здесь местность пустынная. Неширокий перешеек между морем и озером. Позиция хорошо просматриваемая и простреливаемая с моря. Пароходы с малой осадкой или канонерские лодки смогут поддержать десант огнём.

— А если в устье Альмы? — предположил Меньшиков, ткнув пальцем в карту, лежавшую на столе. — Место удобное.

— Узкий плацдарм, — не согласился Корнилов. — И нет возможности организации тылов. А без поддержки тыла наступательные действия бесполезны. В первом же варианте, тыл возможно организовать в самой Евпатории и постепенно расширять захваченную территорию.

— Ещё какие аргументы можете привести?

— Дно Каламитского залива пологое и песчаное. Для высадки — самые подходящие условия. Даже при сильном шторме волна идёт ровная и невысокая.

— Согласен, — кивнул Меньшиков, — Но на месте союзников, я бы попробовал высадить десант под Феодосией, — указал Меньшиков на карту. — Посудите сами: гавань удобная, есть хорошая дорога на Симферополь. Захват Симферополя отрезает Севастополь от снабжения. Мы будем вынуждены эвакуировать армию на кораблях в Одессу. Как по-вашему, Эдуард Иванович, план хорош? — Обратился главнокомандующий к Тотлебену.

— Обоз, — несмело ответил Тотлебен.

— Что именно? — попросил уточнить Меньшиков.

— Чтобы армия успешно дошла до Симферополя, ей необходим обоз. Под Феодосией горная местность. Дорога с крутыми подъёмами. В сцепку даже простого полевого орудия придётся впрягать не меньше шести лошадей. Есть узкие места, где телега едва проедет. Переход всей армии займёт не меньше недели.

— Позвольте ещё добавить, — вмешался Нахимов. — В случае высадки под Феодосией морская транспортная коммуникация станет опасной. Флот союзников, несмотря на его многочисленность, не в состоянии будет контролировать всю линию от Варны до Феодосии. Мы сможем легко совершать ночные диверсии под прикрытием тумана. А прибавьте к этому неожиданные шторма. Чёрное море непредсказуемо осенью.

— Хорошо, — согласился Меньшиков. — Но вот, что ещё меня заинтересовало, когда я обследовал прибрежную полосу — устье Качи. Что по этому поводу скажете?

— Нельзя пускать вражеский десант в устье Качи, — решительно высказался Тотлебен. — Слишком близко к Севастополю.

— Не пускать — это разумно, — усмехнулся Меньшиков. — Только надо подумать, как им запретить это сделать.

— В крайнем случае, задействовать флот. Совершить диверсию со стороны моря, — предложил Корнилов.

— А вы что скажете? — спросил Меньшиков у Нахимова.

— Мне трудно судить о сухопутных операциях, но в случае десанта в устье Качи, Севастополь подвергается большому риску. От Качи до Бельбека чуть более семи вёрст. Хорошо подготовленная армия пойдёт это расстояние за два часа.

— Эдуард Иванович, надо подготовить здесь оборонительную линию, — указал Меньшиков на карту.

— Будет исполнено!

— И учтите, господа, французские войска закалённые в походах. Сент-Арно показал себя отличным организатором. В середине августа в порту Варны вспыхнул грандиозный пожар. Слышали? Говорят, даже в городе сгорело больше двухсот домов вместе с мечетью. Пламя подбиралось к пороховым складам. Казалось, катастрофа неминуема. Сент-Арно, благодаря своей настойчивости и грамотным распоряжениям, смог укротить огонь. Тем самым спас часть имущества и не дал взорваться пороховому складу. Французская армия хорошо экипирована. Для солдат даже заготовлено тёплое обмундирование. Пусть у них сгорела часть имущества, уверяю вас, им доставят новое. Наверняка французы не забыли морозы двенадцатого года. Правительство Франции и Великобритании не жалеет денег для экспедиционного корпуса. — Меньшиков сделал паузу, потом продолжил: — Читал одну занятную книжку Людовика Гвиччардини. В ней он описывает интересный диалог между королём Людовиком Двенадцатым и его маршалом Джан-Джакопо Тривольцио. Так вот, король спрашивает: что необходимо для завоевания Миланского герцогства? На что маршал отвечает: — Для победоносной войны нужны три вещи: деньги, деньги и ещё раз деньги. К чему я это? К тому, что перевозка каждого солдата, каждого фунта пороха, а, тем более, каждого орудия стоит денег. Включите в расходы: продовольствие, фураж, медицинское обеспечение. В войну Англия и Франция вложили астрономическую сумму, и Сент-Арно должен эту сумму отработать. Будет из кожи лезть вон, но задачу, возложенную на него, постарается выполнить. Нам предстоит столкнуться не только с английской гвардией, и с отчаянными зуавами, имеющими хороший боевой опыт в Африке, но и с могущественным золотым тельцом. К сожалению, мы не располагаем большими деньгами, и зуавов у нас нет.

Меньшиков смахнул ребром ладони что-то с карты. Внимательно посмотрел на очертание берега. Продолжил медленно и холодно:

— Хочу отметить следующее: в армии союзников свирепствуют болезни. Большое скопление войск и антисанитарные условия привели к вспышке холеры и дизентерии. Сент-Арно, попробовав избавиться от напасти, двинув три дивизии в Дробуджу, по следам нашей отступающей Дунайской армии. Утомительный марш в жаркую погоду вызвал повальный мор. Из одиннадцати тысяч солдат корпуса от холеры погибло около двух тысяч, и ещё больше двух отправлены в госпитали. Всего в армии союзников заболело более восьми тысяч, около пяти тысяч уже скончалось. Следом флот понёс небоевые потери. Восемьсот матросов уже похоронено, тысяча двести находятся в лазаретах. Но, несмотря на это, в армии царит боевой дух. Они готовы сражаться. Солдатам предпочтительней умирать от пуль и штыков, нежели от поноса.

— И все же, ваша светлость, вы не могли бы нам раскрыть до конца ваш план в случае вторжения? — попросил Корнилов. — Не все понятно.

— План простой, господа. — Меньшиков выпрямился, вздёрнув гордо подбородок. — Как говорил Остерман-Толстой под Красным: стоять и умирать. Больше я вам ничего сказать не могу. Извините.

Альма

Поздно вечером посыльный из штаба вручил Павлу пакет с приказом. Надлежало явиться в пять утра к главнокомандующему. И больше никаких деталей. Павел попытался расспросить посыльного о приказе. Прапорщик из штаба только пожал плечами, но посоветовал одеться, как на полевые учения. Краем уха слышал, что князь хочет обследовать берег от Севастополя до Евпатории.

***

Старшие офицеры рано утром собрались возле «Екатерининского дворца». Новенькие мундиры с золотыми эполетами, белые перчатки, начищенные сапоги.

— Не знаете, что будет, господа? — спросил капитан Желобов, высокий важный офицер в зауженном сюртуке. Желобова недавно прислали из Генерального штаба.

— Приказано собраться, — пожал плечами майор Вунш, начальник штаба Меньшикова. Он беспокойно теребил кожаный портфель. Полный, лет тридцати, белокурый с серьёзным сосредоточенным взглядом. Меньшиков ему доверял больше всех. Вунш поступил к князю по рекомендации адмирала Серебрякова. А советы адмирала Серебрякова Меньшиков всегда ценил. Полковник Вунш долго служил на Кавказе, известен был, как думающий, деятельный и очень аккуратный офицер, порой, чересчур аккуратный.

— То есть, даже вы не знаете? — удивился капитан Желобов.

— Куда-нибудь едем? — К ним подошёл адъютант главнокомандующего, капитан Панаев. — Я, пожалуй, прикажу ординарцу захватить вино и посуду для пикника.

— Кого-то встречаем? Не слышали, может из Петербурга кто пожаловал? — спросил капитан Соколов, широколицый усач со строгими темными глазами. — За оркестром уже послали? Вы, прапорщик, — обратился он властно к Павлу. — Почему в полевой форме? Где оркестр?

— Простите, ваше превосходительство, я из сапёрного батальона, — ответил Павел. — Где оркестр — не ведаю. Распоряжения не поступало.

Из домика, именующегося «Екатерининским дворцом» появился главнокомандующий. Одет он был совсем не по парадному: лёгкая полевая шинель без эполетов, высокие сапоги для верховой езды, высокая фуражка в белом парусиновом чехле. Он внимательно оглядел, выстроившихся в шеренгу, офицеров во всем чистом. Чуть заметно усмехнулся.

— Вы, господа, собрались на парад? А я решил по бережку прогуляться.

Казак подвёл ему высокого гнедого жеребца. Седло покрывал вальтрап из овечьей шкуры. Князь взобрался в седло. Вновь взглянул на растерянных офицеров.

— По коням, господа!

И поехал вперёд.

***

Князь Меньшиков внимательно обследовал местность от Севастополя до Евпатории. Целый день провёл в седле. Нередко съезжал с дороги. Поднимался на холмы. Спускался в оврагам. Заглядывал в каждую ложбинку, проверяя каждую тропу. С ним вместе, под невыносимым пеклом, мучились его адъютанты и многочисленная свита. Главнокомандующий мало говорил. Если кто-то обращался к нему с какими-то своими соображениями, он коротко отвечал: «Хорошо. Посмотрим». Особенно лез с советами капитан генерального штаба Желобов. Меньшиков долго его терпел, потом ответил:

— Послушайте, капитан, все, что вы говорите, весьма интересно. Вы запишите ваши соображения и подайте мне в виде доклада. Сейчас я ничего не запомню.

После этих слов Желобов больше не приставал.

Иногда князь подзывал к себе Павла и указывал: что записать для подполковника Тотлебена, где зарисовать план местности с указанием моста или оврага.

Меньшиков, казалось, не замечал палящего августовского солнца. Редко останавливался передохнуть. Почти ничего не ел. Никому ничего не объяснял. За ним неотступно следовал казак, у которого на шее висела сумка с картами. Князь вынимал из сумки нужную карту, разглядывал её, сверяясь с окружающим ландшафтом. Недовольно ворчал:

— Кто составлял этот план? — подзывал адъютанта Панаева. — Отметьте: вот здесь надо изменить. Видите, нет этой тропы, и на склоне не обозначен лесок. А почему не нарисован овраг? Где он? Немедленно исправить. — Тут же Павлу: — Запишите для Тотлебена: в этом месте нужно засыпать овраг, иначе орудия не провести.

Проехал по обоим берегам реки Булганаки, что-то отмечал в своём блокноте. Потом направился к Бельбеку. По берегу Бельбека спустился к морю, проследовал до Качи. Долго стоял, осматривая местность. После поднялся вверх по течению реки.

День клонился к вечеру. Заночевали прямо в степи. Казаки привезли палатки. На костре денщики приготовили нехитрый ужин.

Меньшиков залез в свою палатку, приказал подать свечу и стакан крепкого чая, обложился картами, принялся писать в блокнот.

— Ваша светлость, — заглянул к нему капитан Желобов. — Здесь, говорят, недалече аул есть. Может, в нем расположимся на ночь.

— А чем вам степь не подходит? — удивился Меньшиков. — Просторно, свежо, комаров нынче нет. Вон, как весело кузнечики стрекочут, заслушаешься…. Впрочем, если хотите, отправляйтесь в аул. Да хоть обратно в Петербург. Я вас не держу.

— За что же меня так? — обиженно спросил Желобов у адъютанта князя, капитана Панаева.

— А вы не нарывайтесь, — объяснил тот. — Не любит князь советчиков. Чайку попейте и ложитесь в свою палатку. Завтра с зарей поднимут.

***

На следующий день кавалькада отправилась к реке Альме. На этот раз к свите присоединился ротмистр лейб-гвардии татарского эскадрона Омер-бей Болатуков, племянник покойного генерал-майора, георгиевского кавалера и героя Наполеоновских войн Кая-бея Болатукова. Татарин гордо восседал на черкесской гнедой лошади. Темно-синий чекмень с золотыми газырями стягивал на поясе серебряный офицерский шарф с кисточками. Круглая красная шапка на голове. Сбоку лихо изогнутая турецкая сабля. С Меньшиковым держался подчёркнуто вежливо, но гордо, так, как сам по роду был князем. Невысокого роста, коренастый, круглолицый с тонкими усиками над полными губами и темными, немного раскосыми глазами. Сопровождали кавалькаду десяток казаков.

Холмистая местность прерывалась, переходя в равнину, распростёртую до берега моря. Мелкая, спокойная речушка несла зеленоватую, мутную воду. Заболоченные берега поросли камышом. За рекой тянулась долина с виноградниками, за долиной раскинулись сады.

— Альма? — спросил Меньшиков у майора Вунша, даже не повернув головы в его сторону.

— Так точно, — ответил начальник штаба, сверяясь с картой.

— Запишите, — приказал он Павлу. — Южный, правый берег удобен для обороны. Подходы высокие, местами крутые, покрытые кустарником. Левый — пологий, открытый. Карту подайте.

Он принял карту от Вунша, внимательно рассмотрел.

— От Евпатории удобнее идти вдоль берега моря, — произнёс себе под нос. — Отдал обратно карту. — Попросите казаков проверить броды.

Князь направил коня вдоль реки. Ближе к морю берег оказался крутой, скалистый, весь изрезанный оврагами. Он внимательно оглядел тропинки. Спустился вниз к воде по самой широкой, идущей по дну оврага. Камни сыпались из-под копыт. Конь скользил, пару раз едва не упал.

— Крутая тропа, — высказался Вунш, спустившись вслед за князем.

— А пушки, пожалуй, втащить можно, — задумчиво произнёс Меньшиков.

— Как же их втащишь? — удивился начальник штаба. — Эдак сорвётся и передавит всех, кто сзади.

Меньшиков ничего не ответил, достал блокнот и вновь начертал что-то карандашиком. Прискакал есаул.

— Ваша светлость, проведали броды.

— Докладывайте.

— В пяти местах можно пешком речку перейти. Течение не сильное, но кони пройдут. Это не речка — ручей. Мост один прочный по дороги из Евпатории, возле аула Бурлюк.

— Ещё мосты есть?

— У аула Тарханлар и у Альматак. Но то не мосты, а так — корову перевести.

— Эти два надо разрушить. Оставить один у Бурлюка.

— Сделаем, ваша светлость.

— Дно проверяли?

— Ил — покалено.

— Ещё раз проверьте, где можно протащить орудия, — приказал Меньшиков.

Есаул ускакал.

Главнокомандующий заставил коня вновь подняться по крутой тропинке вверх. Проехал к дороге, ведущей в Евпаторию. Осмотрел возвышенность. Достал вновь блокнот.

— Это что? — указал он на кучку домиков в противоположной стороне от моря.

— Аул Тарханлар, — подсказал ротмистр Болатуков. — Дорога от него идёт к берегу Качи.

На возвышенности торчала недостроенная восьмиугольная башня оптического телеграфа. Меньшиков подъехал к башне, слез с коня и поднялся по винтовой железной лестнице на наблюдательную площадку. Вслед за ним поднялся Вунш с картой. С площадки чудесно просматривалась вся местность. Хорошо видна река со всеми изгибами, сады, виноградники. Справа кучка домиков аула Альматак. Ближе к морю более крупный аул Бурлюк.

— Красивый край, — с сожалением покачал головой Меньшиков. — Поглядите, какие ухоженные сады. А виноградников сколько! А вон тот белый домик я знаю, — указал князь туда, где за низкими мазанками аула Тарханлар белел высокий каменный дом в два этажа. — Имение Марии Павловны Анастасьевой. Надо бы предупредить даму, чтобы съезжала, да все ценное прихватила.

Вновь прискакал Есаул.

— Ваша светлость, нашли пару мест, где можно пушки перетащить. Но все же удобней через мост, — крикнул снизу казак.

— Что ж, давай посмотрим, что это за мост, — решил главнокомандующий.

Меньшиков спустился с башни, взобрался в седло и направился вниз к аулу Бурлюк. Селение рассыпалось возле реки низенькими глинобитными домами, крытыми соломой. Только у нескольких богатых домов крыши с черепицей. Окон снаружи не было: все окна выходили только во дворы. Узкие улочки из невысоких глухих заборов. Сами заборы сложены из булыжника. Местами попадались плетёные ограды. За оградами тенистые сады. Аул разрезала неширокая дорога.

Меньшиков спросил у ротмистра Болатукова:

— Дома из глины?

— Из глины с рубленой соломой, — подтвердил князь Болатуков.

— Если такой дом поджечь?

— Крыша быстро прогорит и рухнет внутрь. А стены будут стоять, но дыму от них — жуть.

— Дыму?

— Так точно, ваша светлость. Дымят несносно. — Ротмистр насторожился. — Почему вы спросили?

— Сами подумайте, — пожал плечами Меньшиков. — Если через аул пройдёт неприятельская армия, — он обречён.

Их встретил неистовый лай собак. Любопытные босоногие дети высыпали на пыльную улицу. Из калиток выходили седобородые старики, несмотря на жару, в барашковых папахах, длиннополых рубахах, подпоясанных широкими кушаками.

Меньшиков осмотрел мост. Прочный, деревянный. Настил мог выдержать тяжёлое орудие.

— Ваша светлость, — обратился к нему Омер-бей. — Местный мулла приглашает вас на чай.

— Скажите, что я принимаю приглашение, — согласился главнокомандующий.

— Народ взволнован, — тихо сказал ему Болатуков. — Старейшины спрашивают, зачем мы здесь? Ходят разные слухи, будто турецкая армия готова высадиться в Евпатории, а с ней Сеит-Ибрагим.

— Это тот, который из рода ханов Гиреев?

— Да какой он Гирей? Проходимец, — зло ответил ротмистр. — Из рода шайтана он. Будет народ баламутить.

— Я беседовал с Таврическим муфтием Сеид-Джелиль-эфенди в Бахчисарае, — вспомнил Меньшиков. — Муфтий заверял меня, что крымские татары нисколько не стремятся под покровительство Турции.

— Сами знаете, горские татары преданы России, но за степных я ручаться не могу. А Сеит-Ибрагим сумеет внести семя раздора в наш народ. У него два острых кинжала: лживый язык и золото султана.

Мулла оказался сухой старик с седой бородкой, но спину держал по-молодецки ровно. Свободный халат из зелёной парчи покрывал его высохшее тело. На голове белая чалма. В одной руке он держал самшитовые чётки, другой опирался на деревянный посох с медным набалдашником. В прохладном персиковом саду был вырыт небольшой пруд. Рядом накрыт стол. Все по-европейски: белая скатерть, чашечки с блюдцами, большой фарфоровый чайник. Блюда с лепёшками и орехами. Колотый сахар в серебряной вазочке. Фрукты в меду.

Меньшикова усадили на мягкий стул. Рядом сел Болатуков. Напротив, на краешек резной скамейки присел мулла. Старик сидел, не отрывая подслеповатого взгляда от гостя. Чуть поодаль, на ковре расположились старейшины аула. Главнокомандующий попробовал чай. Чудесный вкус. С ароматом персика и яблок. Мулла и старейшины ждали.

— Что уважаемый мулла хочет услышать от меня? — спросил Меньшиков.

— Люди беспокоятся о своих домах, о хозяйстве, — сказал Болатуков. — Что им делать? К чему готовиться?

Меньшиков поднялся, поблагодарил за чай, повернулся и зашагал к выходу из сада.

— Так, что сказать уважаемому мулле? — догнал его Болатуков.

— Вы сами знаете, что сказать, — не обернувшись, бросил Меньшиков. — Я ничем им помочь не могу.

— Но что им делать?

— Уходить, — пожал плечами князь. — А что ещё? Забирать свой скарб и уходить.

Болатуков присоединился к кавалькаде чуть позже. Он был зол. Нервно покусывал губы и дёргал коня.

— Поймите, — сказал ему князь. — Не мы придумали войну. На нас хотят напасть. Да что я вам объясняю? Сами все видите.

Болатуков промолчал.

— Попросил бы вас выполнить очень ответственное, но весьма неприятное поручение, — понизив голос, сказал Меньшиков.

— Что я должен сделать?

— Обезопасить дорогу из Евпатории к Перекопу.

— Поставить заслон? Не понимаю вас. Сдерживать с казаками и с Таврической пограничной стражей отряды противника?

— Нет. — Меньшиков долго молчал, затем произнёс холодным тоном: — Уничтожить всё в степи. Если враг задумает двинуться к Перекопу, должен встретить выжженную пустыню. Надо предать огню весь фураж, сады, виноградники, угнать скот, засыпать колодцы, разрушить мосты.

— Но, как же люди, их дома, их хозяйства? — ужаснулся Болатуков.

— Вы же меня хорошо поняли Омер-бей?

— Почему мне поручаете? — упавшим голосом спросил Болатуков.

— Вы знаете свой народ, сможете людей уговорить покинуть дома и временно переселиться вглубь полуострова или за Перекоп — куда угодно, лишь бы подальше. А представьте, если я отдам приказ казакам? Донцов не видели в деле? Они не будут никого уговаривать. Сожгут все к чертям…. А кто вздумает против пойти — порубят. Поймите, это — война. Думаете, мне не жалко людей?

— Слушаюсь! — глухо ответил Болатуков.

***

Главнокомандующий срочно призвал Корнилова к себе. Князь Меньшиков уже поднялся на крышу библиотеки и наблюдал в подзорную трубу за горизонтом.

— Взгляните, — указал он адмиралу на два корабля, идущие под всеми парусами.

— Ветер слабый, но попутный, — прикинул Корнилов.

— Нет, вы посмотрите, что за ними.

Корнилов приник к своей подзорной трубе.

— Вижу дым. Больше двадцати труб. За ними ещё….

— Похоже, Владимир Алексеевич, это уже не разведка.

На крыше появился дежурный адъютант.

— Доклад с Тарханкута, — сообщил он и передал главнокомандующему телеграфный бланк с донесением.

— Флот на норд-вест. Идёт тремя колоннами, — прочитал князь. — Направление на румб ост-норд-ост. На Евпаторию? — спросил он у Корнилова.

— По всей видимости, — согласился тот.

Вновь появился адъютант.

— Доклад с Лукулльского телеграфа.

— Читайте, — разрешил князь.

— Видим ордер в семьдесят вымпелов, в двух колоннах.

— В двух? — переспросил Меньшиков. — С Тарханкута докладывали о тех колоннах.

— Видят только две, — отрапортовал адъютант.

— Если в двух семьдесят, значит в трёх — больше ста, — сделал вывод Меньшиков. — Владимир Алексеевич, — обратился к Корнилову, — готовьте флот. Я начну стягивать армию к позиции перед Альмой. На всякий случай, выставите наблюдателей на Каче, хотя, и так ясно, — идут к Евпатории.

Захват Евпатории

— Прапорщик Кречен прибыл! — влетел Павел в кабинет главнокомандующего.

— Плотнее дверь прикройте, — попросил Меньшиков. — Как освоились на новом месте службы? Жалобы есть? Квартиру хорошую дали?

Главнокомандующий встал из-за стола и подошёл к Павлу вплотную.

— Всем доволен, ваша светлость. Жалоб нет.

Меньшиков пристально посмотрел ему в глаза.

— Что это за мадмуазель, с которой вы вчера гуляли по бульвару?

— Екатерина Давыденко, — запинаясь и краснея, ответил Павел.

— Смотрите, сея девица многим голову вскружила. До дуэли недалеко. И отец у неё строгий — кавторанг Довыденко. Знает такого?

— Дуэлей не боюсь! — тут же нашёлся Павел. — С отцом знаком. В хороших отношениях.

— Ох! — покачал головой Меньшиков. — Какое вино предпочитаете: сухое или креплённое? Может вам больше нравится коньяк?

— Никак нет. Брат не разрешает пить.

— А в карты много проиграли?

— Простите, я не играл, — не понял, к чему клонит главнокомандующий.

— Какой вы правильный, — добродушно усмехнулся Меньшиков и дружески похлопал Павла по плечу.

— Поведайте, что за беда с вами приключилась в училище? В ваше дежурство кто-то ушёл самовольно ночью из казармы, да ещё подрался?

— Ах, вы об этом. — Павел опустил глаза.

— Так, это вы были виноваты?

— Отчасти — я, — признался Павел. — Недоглядел.

— Вы знали, что они ушли, или без вашего ведома все произошло? — попросил уточнить Меньшиков.

— Так точно, не знал.

— Зачем взяли вину на себя? Стоило ли выгораживать тех, кто вас же и подставил?

— Но, они — мои товарищи. Тем более, это я недоглядел, — повторил Павел.

— А может, вы не боялись наказания, зная, что отец за вас вступится? — хитро прищурив правый глаз, спросил Меньшиков.

— Что вы такое говорите, ваша светлость? — возмутился Павел. — Папенька узнал позже всех.

— А если бы вас решили отчислить?

— Меня и хотели отчислить. Я уже готовился идти в солдаты. Но нарушители сами во всем сознались.

— И что, пошли бы в рядовые? Никого не сдали бы? Разрушили свою карьеру? Годы обучения — коту под хвост, и все из-за каких-то шалопаев? Сдали бы негодяев — и дело с концом!

— Да как можно товарищей сдать? — с негодованием воскликнул Павел. — Мне бы честь не позволила. Лучше — в солдаты. Отслужил бы честно и добился офицерского чина. Но к чему этот допрос, ваша светлость?

— Простите, — смягчил тон Меньшиков. Задумчиво прошёлся по кабинету. Новые сапоги нежно поскрипывали. Вновь остановился возле Павла. Очень тихо сказал:

— Хочу вам дать важное задание, прапорщик Кречен.

— Я готов! — ожил Павел.

— Слышал, вы хорошо говорите на местном языке, даже лучше чем я, — спросил Меньшиков по-турецки.

— Выговор немного другой, но могу общаться, — согласился Павел.

— Видите ли, прапорщик Кречен, мне нужны надёжные люди, которым я могу доверять, как самому себе. От этого очень, очень многое зависит. Я хорошо знаю вашего отца. Вы — мой крестник. Я хочу полностью положиться на вас. Вы неглупый, смелый и честный. А главное — здесь вас мало кто знает.

— Я в вашем распоряжении. — Павел вытянулся, при этом щёлкнув каблуками.

— Только тихо! — Меньшиков прижал указательный палец к губам. — Никто не должен вас видеть, никто не должен знать, куда вы направились. Запоминайте хорошенько, что я вам прикажу, и ничего не перепутайте.

— Готов, ваша светлость.

— Скачите в Евпаторию. Разыщите коменданта, майора Броницкого. Передайте приказ: гарнизон и карантинная стража немедленно должна покинуть город. Никаких перестрелок, никаких поджогов. Пусть направляются к Симферополю. Затем — живо в таможню, передайте, чтобы уничтожили таможенные журналы. Проверьте! Чиновники на таможне трусливые: все бросят и сбегут.

— Слушаюсь!

— И самое основное! — Меньшиков понизил голос почти до шёпота. — Вот здесь, — он взял со стола серый конверт, — приказ городничему Костюкову. Письмо не должно попасть в чужие руки. Проследите, чтобы Костюков тотчас уничтожил его по прочтению.

— Есть!

— Я не зря вас спросил о местном языке. Среди татар Евпатории бродят бунтарские настроения. Вас могут схватить. Сможете вывернуться? Прикинуться шпионом Омер-паши или ещё что-нибудь придумать? Лицо у вас смуглое, и черты острые — в бабушку пошли.

— Смогу, — без тени сомнения ответил Павел.

— Мне нравится ваша уверенность. И простите меня за этот нелепый допрос с училищем….

— Так вы меня проверяли?

— С Богом, крестник, — сказал Меньшиков, ничего более не объясняя.

***

Павел влетел в Евпаторию сквозь арку ворот в высокой квадратной башне. На дровяном рынке пусто и тихо. Торжище будто вымерло. Все двери в домах наглухо закрыты. Извилистой улочкой он спустился к величественной мечети Джума-Джами. За мечетью шли каменные дома европейского вида, все одноэтажные с высокими окнами. Единственное двухэтажное строение — портовая управа. На песчаной набережной только чайки, да несколько перевёрнутых вверх килем рыбацких баркасов. На море у горизонта темным роем виднелся вражеский флот. От него отделился пароход и держал курс в порт Евпатории, извергая из труб черные клубы дыма. Возле портовой управы стояли две телеги, на которые спешно грузили ящики и мешки.

Павел соскочил с коня, взбежал по лестнице к парадным дверям. В холле столкнулся с комендантом, майором Броницким. Передал ему приказ покинуть город. Здесь же нашёл городничего Костюкова. Он выслушал Павла. Вскрыл конверт с посланием главнокомандующего и прочитал приказ. Глаза его округлились от удивления:

— Вы в своём уме, молодой человек? Вы знаете, что здесь написано?

— Не могу знать. Я только выполняю поручение.

— Князь приказывает отдать врагу хлеб.

— Приказ, — твёрдо напомнил Павел.

— Нет, я так не могу, — отрицательно покачал головой Костюков. — Да вы знаете, сколько хлеба на складе? И все это отдать?

— Прошу вас, сделайте, как приказывает главнокомандующий, — настаивал Павел.

— Хотя бы объясните толком!

— Не могу!

— Уж не знаю, что задумал светлейший, — зло произнёс городничий. — Хорошо. Будет исполнено.

— Письмо сожгите немедленно, — напомнил Павел.

— Нет, постойте, а если меня потом обвинят в предательстве? — испугался Костюков. — Чем мне оправдываться? Тем, что поступил приказ сдать хлеб врагу?

— Я ручаюсь, — заверил его Павел. — Никто не посмеет вас обвинить в предательстве! Вы же не будете бросать тень на князя? Кто вам поверит?

— А чего стоит ваше поручительство? Извините, но я вас не знаю, — упрямился городничий.

— Хорошо, сделайте вид, что хотите уничтожить хлеб. Испортите какую-то часть, устройте небольшой пожар, облейте мешки морской водой…..

— Исполню, — с тяжёлым сердцем согласился городничий и сжёг письмо главнокомандующего, подпалив его от свечи.

— Подскажите, где таможня? — попросил Павел.

— Таможня там, дальше. Журналы должны были вывести ещё вчера, но вы проверьте. Инспектор Яшников один остался, остальные все уехали. Он, вообще, любитель поддать хорошенько. Вы поспешите, пока инспектор в зюзю не накушался. Обычно Яшников на службе как стёклышко, но тут всё начальство уже в Симферополе, — ему раздолье….

Павел прошёлся по кабинетам таможенной управы. Везде царила пустота. Все шкафы, тумбы столов и сейфы стояли с распахнутыми дверцами. Чувствовалась: чиновники в спешке, покидали свои рабочие места. Но ни одной бумажки нигде не валялось. Только ломаные карандаши, использованные перья, забытые чернильницы, мятая бюварная бумага в кляксах.

Павел заглянул в последний кабинет, где наткнулся на живого таможенного инспектора. За небольшим конторским столом сидел круглый румяный усач с блестящей лысиной. Густые начинающие седеть усы переходили в рыжие баки. Ворот сюртука инспектора таможенной службы не застёгивался на розовой пухлой шее, а сам сюртук не мог сдержать выпирающего живота. Глазки осоловелые, но блестели не хуже алмазов. Его слегка покачивало, — да это и понятно: на столе среди бумаг, словно сторожевая башня, возвышалась бутыль, наполовину опорожненная. Тут же стакан и тарелочка с фруктами. Запах в кабинете стоял, будто в винном погребе.

— А что, собственно происходит? — спросил он сильным трубным голосом. — Журналы? Наверное, вывезли.

— Наверное? — в отчаянии воскликнул Павел.

— А что, собственно происходит?

Это его излюбленная фраза, понял Павел.

— Да, как, что происходи? Вы в окно посмотрите! Сюда идёт вражеский пароход.

Таможенник надел криво фуражку, тяжело поднялся и, шатаясь, направился к двери. Увидев пароход, вставший на якорь почти у самого берега, грозно закричал:

— А что, собственно происходит! Катер! Быстро!

Он зашагал к пристани, где ему готовили шлюпку с четырьмя гребцами. Павел догнал его:

— Вы по-английски говорите?

— Да. А, собственно, зачем? — обернулся он, непонимающе уставившись стеклянными глазками на Павла.

— Так, на пароходе английский флаг.

— Нет, не совсем, чтобы хорошо, но понятие имею. Я — таможенный инспектор, — с гордостью сказал он, вздёрнув пухлый подбородок. — По-гречески, по-татарски, по-французски хорошо. Ещё немецкий знаю. Айнен кляйнен поросёнок дринькнул водки два ведра, — продекламировал он и чуть не свалился в шлюпку.

— Позвольте, я с вами, — попросил Павел.

Вдруг возникло дерзкое желание побывать на вражеском боевом корабле. Дурацкое, мальчишеское любопытство: что там? Как все устроено? Даже если возьмут в плен, задание своё он выполнил.

— Прошу, — широким жестом указал таможенник на свободную скамью в шлюпке. — Только не вздумайте мне мешать выполнить свой служебный долг.

— Что вы! Буду сидеть тихо, как мышь, — пообещал Павел.

Высокие борта парохода содрогались от клокота машины. Грозные пушечные порты открыты, и из них грозно глядели черные жерла орудий. Огромные гребные колеса замерли. Паруса спущены. Когда таможенный инспектор и Павел поднялись на борт, их встретили три флотских офицера. Мундиры с иголочки. Пуговицы начищены. Белые перчатки. Подбородки чисто выбриты, усы напомажены.

— Младший инспектор таможенной службы Яшников! — громко представился чиновник.

Английские офицеры слегка смутились, учуяв крепкий винный дух, исходящий от таможенника. Один из них вежливо представился:

— Первый помощник капитана, лейтенант флота Виго. Добро пожаловать на бот фрегата Её Величества.

— Ваш корабль зашёл во вверенную мне акваторию незаконно и является контрабандой. Посему надлежит задержанию.

Англичане дружно рассмеялись. Их поддержали матросы, с любопытством наблюдавшие за нелепой сценой.

— А что, собственно, происходит? — сердито рыкнул таможенник. — Я что, плохо говорю по-английски?

— Если честно — не очень, — подтвердил Павел. — Но смеются они по другому поводу.

— Вы находитесь на борту военного корабля Её Величества и являетесь военнопленными, — холодно, с достоинством объяснил помощник капитана, особо подчёркивая «Её Величества».

— А что, собственно….

Но инспектора матросы уже подхватили под локти и затолкали в тёмное помещение кают-компании. Павла — следом.

— Располагайтесь, — вежливо улыбнулся лейтенант Виго. Капитан Самюэль Хоскинс Дерриман сейчас занят. Как только освободится, мы вас допросим. Не скучайте.

Дверь закрылась. Снаружи раздался дружный хохот.

— Ерунда какая-то, — пробурчал инспектор. — Как они смеют?

Павел оглядел кают-компанию. Низкий потолок и небольшие окошки. Длинный узкий стол. Несколько лёгких стульев. Во главе стола кресло, наверное — капитана.

Глаза таможенника вдруг засияли, разглядев за креслом капитана шкафчик со стеклянным дверцами. А в шкафчике весело поблескивали бутылки.

— Ого! — что-то сообразил инспектор. Подошёл к шкафчику и распахнул дверцы. — Вот, так, так! — довольно произнёс он, любовно оглядывая содержимое.

— Не очень-то прилично хозяйничать в чужом доме, — попробовал усовестить его Павел.

— Корабль вошёл в порт незаконно? Не-за-кон-но! — назидательно произнёс инспектор. — А значит, все, что он везёт, является контрабандой и подлежит конфискации.

— Не городите чушь, — разозлился Павел. — Лучше подумайте, как нам отсюда выбраться.

Он подошёл к входной двери и попробовал открыть. Заперто. Вдруг услышал, как за спиной хлопнула пробка, покидающая горлышко бутылки, а затем весёлое бульканье.

— Что ж вы делаете! Это же чужое! — возмутился Павел.

— Это кофис…, конфисс…, конфискат. А конфиссскат подлежит уничтожению, — невозмутимо ответил таможенник, при этом выудив из недр шкафа жестяную коробку с шоколадными конфетами. — А вот и закусочка. Присоединяйтесь, юноша. Вот вам второй бокал. Акт об уничтожении контрабанды я составлю завтра.

— Мне брат не разрешает пить вино, — сказал Павел, поняв, что спорить с этим невежей бесполезно.

— А это не вино, — невозмутимо ответил инспектор. — Чистейший ром. Я, как старый таможенник, чего только не уничтожал за свою долгую, честную службу, — вздохнул он печально. На последних словах чуть не пустил слезу.

Гадость ещё та! Горло обожгло огнём. Вонь, как с мыловарни. Чуть обратно не вышло. Конфета успокоило пламя во рту. После второго стакана Павел плохо понимал, что творится вокруг. Кают-компания превратилась в карусель, а качка так усилилась, что на ногах устоять было невозможно. Море шумело уже не за стенами каюты, а прямо в голове. Павел решил лучше присесть на пол, чтобы не упасть совсем.

Дверь распахнулась, и вошёл сердитый старик в сюртуке, с огромными эполетами. Увидев гостей, глаза его чуть не выскочили из орбит. Лицо, и без того безобразное, все перекосило от злости. Старикашка закричал на английском:

— Что это? Вы в своём уме, лейтенант Виго? Вы зачем их оставили в кают-компании? Боже! Они выжрали весь мой запас рома!

Где-то сбоку не очень отчётливо промычало:

— А что, собственно происходит?

— В трюм их? — виновато спросил лейтенант Виго.

— На кой черт они здесь нужны? За борт!

— Но как же… Утонут.

— Пусть тонут! — злой старик порывисто двинулся к столу, схватил опустевшую бутылку. — Надо же! Лучший ром с Барбадоса. Вы хоть знаете, сколько стоит такая бутылка? Вон их! С глаз моих долой, пока мной не обуяла ярость! Разорву их на куски и кину в топку!

Павел почувствовал, как его оторвали от пола, куда-то поволокли.

— А что, собственно, происходит? — недовольно пыхтел таможенник.

Свежий воздух, яркое солнце, синее небо. Их сложили на дно шлюпки, и весла ударили по воде. На берегу стало чуть легче. Уже ноги обретали привычную твёрдость. Павел вошёл в море, прямо в сапогах, в одежде и окунул голову в прохладную воду. Вот, так-то лучше. Нашёл свою лошадь все там же, на привязи. Она недовольно фыркнула.

— Что, пахну плохо? Ну, извини, — непреодолимые обстоятельства, — пожаловался ей Павел.

Кое-как взобрался в седло. Младший инспектор Яшников провожал его, стоя на крыльце таможенного управления, гордо выпятив живот и широко расставив ноги.

— Уходите из города. Скоро здесь высадится десант, — крикнул ему Павел.

— Нет, — грустно покачал головой таможенник. — Я на службе. Бросить не могу. Я один остался.

— Так — война же, — пытался образумить его Павел.

— Ну и что? Я присягу давал. Не могу бросить вверенный мне пост. — Он поправил фуражку и принялся приводить форму в порядок.

— Странный вы человек. Прощайте! — бросил напоследок Павел и ускакал.

За городом дорога терялась среди небольших холмов. Павла растрясло. Он вынужден был остановить коня, слез. Его вывернуло. Казалось, все внутренности просятся наружу. Когда позывы стихли, он отдышался. Вспомнил, что в седельной сумке припас флягу с водой. Приложился, жадно глотая тёплую воду. Омыл лицо. В душе пообещал себе больше не пить эту гадость. Брат же приказал не прикасаться к спиртному. Вот, почему Сашка такой умный? Надо во всем его слушать. Павел вновь влез в седло и тронул коня.

Проскочив по перешейку между морем и солёными озёрами, он вдруг столкнулся нос к носу с отрядом всадников. Человек двадцать. Все в круглых барашковых папахах, холщовые рубахи с косым воротом. При оружии: у кого охотничьи ружья на ремне за спиной; у кого старые кавалерийские карабины в чехле у седла; кто-то с пикой или с саблей. Татары, — сообразил Павел. Судя по их внимательным злобным взглядам, встреча ничего хорошего не обещала. Павел придержал коня, так, как всадники запрудили узкую дорогу. Татары тоже остановились. Оглядывали Павла с презрением и нескрываемой ненавистью. Стало как-то не по себе. Что они задумали? Сообразил: ни в коем случае нельзя подавать виду, что ты опасаешься их. Надо попробовать спастись наглостью.

— Ас-саламу алейкум, — ровным голосом поприветствовал он всадников.

Невысокий, коренастый татарин со скуластым лицом и тонкими усиками, по виду — главарь, усмехнулся, ответил не сразу:

— И вам, здравствовать, господин офицер. Куда так торопитесь? Может, с нами поедите?

Он резко вынул из седельного чехла карабин и поднял его дулом к небу. Надеялся, что Павел испугается. Но Павел даже не дрогнул. Старался быстро сообразить, как поступить дальше. Уйти от них он не сможет. Догонят и убьют. Мысли бешено кипели в голове.

— Ну, что, господин офицер? — насмешливо продолжал татарин. — Сами поедите или вас связать?

— Надо связать, — закивали его товарищи. — За каждого русского офицера обещали сто курушей.

— Послушай, уважаемый, — грозно сказал Павел на татарском, — смело глядя главарю прямо в глаза. — У тебя свои дела, у меня — свои. Дай дорогу.

Главарь немного растерялся, услышав знакомую речь.

— Ты кто, господин офицер?

— Тебе этого знать не надо, — голова целее будет. Пропусти! — Павел смело направил коня на всадников.

Главарь пришёл в нерешительность. Обернулся к товарищам. Те пожали плечами.

— А если не пропущу? — нагло спросил он.

— Тогда Омер-паша тебя повесит.

— Э, да это разведчик Омер-паши, — испуганно шепнул ему кто-то. — Помнишь, к Муссе-бею приезжали двое. Они тоже в русской форме были.

Главарь поразмыслил, затем понудил своего коня сойти с дороги.

— Проезжай, эфенди, — разрешил он. — Аллах Акбар.

— Аллах Керим, — ответил Павел и, как можно спокойнее, проследовал сквозь кавалькаду.

***

— Ваш приказ выполнен, — доложил Павел.

— Спасибо, прапорщик, — поблагодарил его Меньшиков. — Костюков при вас письмо сжёг?

— Так точно!

— Вот и хорошо.

— Позвольте спросить?

— Что ещё?

— Зачем вы приказали отдать хлеб врагу? Магазин можно было легко уничтожить.

— Не ваше дело, прапорщик, — грозно ответил Меньшиков. — Помалкивайте об этом, а лучше — забудьте. Уж не думаете вы, что я предатель?

— Я не посмею.

— Вот и не смейте. Кстати, к вам никто не навязывался с расспросами о работах на Северной стороне?

— Нет, — уверенно ответил Павел, но вдруг вспомнил: — Погодите! Подпоручик какой-то в ресторане подсел. Все в друзья набивался. Потом, как бы невзначай стал выведывать: что мы строим, да как….

— Что за подпоручик? — насторожился Меньшиков.

— Высокий, худой. Из пехоты.

— Как представился?

— Фамилия у него какая-то польская… Петриковский, — припомнил Павел.

— Петриковский, — задумчиво повторил Меньшиков. — Что ж, разберёмся.

Высадка десанта

Восемь пароходов и тридцать транспортных судов двинулись в сторону устья Альмы. Меньшиков внимательно наблюдал с высокого берега за движением вражеских судов. Приказал выдвинуть к предполагаемому месту высадки донскую батарею и пару сотен казаков с сапёрами. Произвести побольше шума. Но если пароходы смогут подойти близко и начнут обстреливать берег, тут же свернуть позицию и отойти.

— Решили нас обмануть, — объяснил он генералам. — Как будто хотят высадить десант у Альмы. А мы сделаем вид, что клюнули на их уловку.

Шесть лёгких орудий выкатили на песчаную прибрежную полосу. Казаки ловко установили пушки, принялись забивать заряды. Следом подошла сапёрная рота. Павел соскочил с коня. Подождал, когда подъедут телеги, груженные плетёными турами. За телегами бежали сапёры. Он быстро расставил людей. Солдаты принялись возводить укрытия для орудий.

— Здесь песок, ваше благородие, — пожаловался ефрейтор Козлов. — Сквозь прутья все высыпается.

Ефрейтор был широкоплечий, с большими руками и мощной короткой шей. Лицо, словно вырезанное из камня. Усы жёсткой щёткой. Глаза тёмные, строгие.

— Да, ты, хлопец, не сильно старайся, — успокоил ефрейтора командир одного из орудий, высокий молодой казак с вислыми черными усами. — Мы же для виду встали. Слегка накидай, чтоб ветром не сдуло.

Подъехали две сотни казаков. Спешились, укрывая лошадей в густом кустарнике. Принялись выбегать на берег, строиться, затем быстро разбегались, вновь строились — делали вид, как будто подходит целый полк. При этом хорунжие кричали до хрипоты, чтобы на пароходах было слышно: готовится серьёзная оборона.

Пароходы подошли ближе, насколько позволяла осадка. Начали разворачиваться бортами к берегу.

— Гляди-ка! — крикнул Павел командиру батареи. — Порты открывают. Сейчас по нам бабахнут.

Казак, коротко взглянул в сторону вражеских кораблей.

— Не достанут, — спокойно ответил. — Далеко.

Один из пароходов пыхнул белым облачком. Затем ухнул отдалённый гром. Ядро рикошетом отскочило от воды и зарылось в песок, не долетев до пушки шагов десять.

— Ох! — выдохнул Павел, с ужасом взирая на песчаный холмик, под которым успокоилось ядро.

— Чего перепужался? — усмехнулся казак. — Я же говорю: далеко.

— А если гранатой стрельнут? — не унимался Павел.

— С кораблей гранатами не стреляют. У них только ядра, чтобы борта прошибать. На кой им гранаты? Разрывные бомбы они на нас тратить не станут.

С транспортов начали спускать шлюпки. Казаки высыпали на берег, показывая, что готовятся к схватке с десантом. Но шлюпки не спешили. Плыли прямо, вдруг поворачивали вправо или влево.

— Михайлов, достанешь? — спросил командир батареи у наводчика одного из орудий.

— Ежели гранату песком набьём, да с полуторным зарядом, — прикинул наводчик.

— А давай! — согласился командир батареи.

— Зачем песком? — удивился Павел.

— Чтобы ядро легче было. Пули свинцовые выпотрошим, и песка насыплем. Оно летит дальше.

С парохода опять раздался выстрел. На этот раз ядро скакнуло по воде и нырнуло далеко от берега.

— Готово! — крикнул заряжающий, вытянув прибойник из ствола.

Наводчик задрал ствол орудия как можно выше, прицелился.

— Правое колесо на вершок вперёд! — скомандовал он. Пушкари тотчас подвинули колесо. — Готово!

— Пали! — скомандовал командир орудия.

Фейерверкер поднёс запал к огнепроводной трубке. Орудие ухнуло, откатилось. Ядро, описав дугу в воздухе, ударило о воду, подпрыгнуло, словно мячик и точно угодило в одну из шлюпок, разломав её пополам. Матросы барахтались в воде, пока их не подбирали с других лодок.

— Ну и глаз у тебя, Михайлов! — похвалил наводчика командир батареи.

Вскоре шлюпки подняли обратно на борт, и вражеский флот проследовал дальше в сторону Севастополя. Казаки тут же снялись с позиции. Орудия цепляли на передки. Туры вновь грузили на телеги. Передвинулись в район Качи. Представление повторилось. С транспортов спустили шлюпки. Они опять сделали вид, что направляются к берегу. Пароходы дали несколько залпов. Наша батарея ответила. Шлюпки подняли на транспорты, и суда уплыли в море.

— Подурили друг дружку, — усмехнулся командир батареи, — а теперь, гляди, вон они где высаживаются, у солёных озёр.

Он протянул Павлу подзорную трубу. Павел приник к окуляру. Увидел, как транспортные суда, под прикрытием пароходов, выстроились в шесть эшелонов. На спаренные шлюпки клали дощатые щиты и на них спускали пушки. В длинные десантные боты сажали солдат. Как только какой-либо корабль разгружался, он тут же снимался с якоря и уходил в сторону Евпатории, уступая место судну из следующего эшелона.

— Их же надо атаковать! — воскликнул Павел. Он оглядывал окрест солёных озёр, но нигде не видел наших колонн.

— Надо, — нехотя согласился командир батареи. — Но приказа не было.

— Но почему? — недоумевал Павел.

— Перешеек узкий, простреливается с моря. Видишь, как пароходы поставили? Только подойди — вмиг накроют.

— Неужели мы, вот так, просто, будем смотреть?

— Ну, видать, наш главнокомандующий хитрость какую-то задумал, — неопределённо ответил казак. — Хотя, я бы врезал!

***

— Эдуард Иванович, — обратился князь к подполковнику Тотлебену. — Мне надобно укрепиться здесь. Что вы можете предложить?

Они стояли возле недостроенной телеграфной башни, откуда хорошо просматривалась вся будущая позиция перед рекой Альмой.

— Прежде всего, мне надо знать, сколько у меня времени, — сказал Тотлебен.

— Не более двух дней.

— Но этого мало. Надо было как-то раньше определиться с позицией.

— Ну, дорогой мой, как же я это смог бы сделать раньше? — развёл руками Меньшиков. — А если бы противник высадился в другом месте? Да и после, как узнать, куда он двинется? Только теперь мне понятно, что Сент-Арно пойдёт именно к Севастополю и именно по этой дороге. А мог бы к Перекопу полезть.

— Я располагаю только одним сапёрным батальоном, да и тот не в полном составе. Этих сил недостаточно, — пожаловался Тотлебен. — Откомандируйте мне хотя бы несколько пехотных рот.

— Солдат я вам дать не могу, — отрицательно покачал головой Меньшиков. — Солдаты мне нужны для боя. И ещё есть одно неприятное обстоятельства — инструмента нет. Едва ли наберётся полсотни годных лопат. Даже если дам вам ещё людей, чем они землю рыть будут?

— Ах, Александр Сергеевич, вы от меня требуете невозможного! — Тотлебен даже покраснел от возмущения. — Как же я смогу построить апроши или люнеты без лопат и кирок? Да и с одним батальоном времени займёт не меньше недели.

— Не надо возводить монументальных сооружений. Укрепите батареи в центре позиции на высоте — и достаточно. Как для арьергардного боя, — ответил Меньшиков.

— Простите, вы заранее наметили отступление? — удивился Тотлебен.

— Меньше вопросов, — каменным голосом урезонил его главнокомандующий. — Приступайте к работам.

— Но почему нет инструментов, позвольте спросить. База военно-морского флота — и нет лопат? — все возмущался Тотлебен.

— Прикажете отдать под суд коменданта? — горько усмехнулся Меньшиков. — Мне ли вам разъяснять, что деньги, выделяемые на инструмент, утекли в неизвестном направлении. Нет времени сейчас разбираться со снабжением. Эдак всех интендантов надо судить. Знаете, что мне доложил генерал-лейтенант Павловский? — начал гневаться князь. — Инженерный департамент в этом году на закупку и починку инструмента выделил целых сто пятьдесят рублей, да и эти крохи — растворились, — поди, отыщи! Откуда же я вам возьму лопаты?

Тотлебен сердито пожал плечами.

Меньшиков подозвал к себе начальника штаба, капитана Вунша.

— Какие у вас есть соображения по подготовки к баталии?

— Вырубить сады на северном берегу реки. Разобрать каменные дома, деревянные — сжечь. Разрушить ограды, — высказался капитан.

— Для чего надо очистить местность? — попросил уточнить Меньшиков.

— На случай контратаки.

— Контратаки не будет.

— Простите, не понял вас, ваша светлость, — глупо хлопал белёсыми ресницами Вунш.

Меньшиков устало вздохнул.

— Распорядитесь подготовить разметку для батарей.

— Слушаюсь! — ответил начальник штаба и приказал ординарцу подать коня.

— Ваша светлость, простите за вопрос, но почему без контратак? — осторожно спросил Тотлебен.

— Какие контратаки, Эдуард Иванович? — Меньшиков не любил ничего никому объяснять, но с Тотлебеным почему-то был всегда откровенен. Чувствовал, что траншей-подполковник стоит больше десятка его генералов. — Против нас идут лучшие в мире армии. Зуавы! Знаете такие подразделения во французской пехоте? Они половину Африки прошли с боями. Прибавьте к ним Шотландскую королевскую гвардию… А у меня кто? Мои генералы могут организовать образцовый смотр личного состава: проход маршем в парадных колоннах, всевозможные упражнения с оружием, чеканный шаг…. Но они понятия не имеют о расположении подразделений на местности: как поставить артиллерию, куда выдвинуть стрелков, каким образом перестроить атакующую колонну в рассыпной строй…. Единственный, кто хоть что-то соображает в современной тактике, так это — генерал Хрущёв. Но Александр Петрович, при всем моем уважении к нему, толком не воевал. Он всю жизнь занимался теорией. Вот так-то, — самый умелый генерал под моим началом из воспитателей кадетского корпуса.

— Но позвольте, а как же князь Пётр Дмитриевич? — напомнил Тотлебен.

— Вы о генерале Горчакове? — усмехнулся Меньшиков. — Какой толк от этого героического старичка? Храбрости ему не занимать, согласен, но, Эдуард Иванович…. — Меньшаков напряг скулы. — Давайте говорить честно: командир из него — никакой. Уж очень он нерешительный, соображает долго. А на поле боя решения должны приниматься в секунду. Не знаю, не знаю, — покачал он головой. — Вот, служил наш уважаемый Пётр Дмитриевич генерал-губернатором Западной Сибири, ну и служил бы дальше. С чего вдруг государь на старости лет его прислал ко мне в армию? Чувствую, натворит он дел.

— У Петра Дмитриевича хороший боевой опыт, — попытался Тотлебен сказать слово в защиту Горчакова. — Все же, Турецкую войну прошёл, на Кавказе воевал успешно….