Бесплатный фрагмент - Русская история: неизвестное об известном

БУНИНСКАЯ РОССИЯ

Размышления о судьбе древнего русского города Ельца

Если предположить, что мозг народа находится в столице, то совесть его, наверное, в деревне, а душа — в провинциальном городке, ушедшем корнями в деревню и питающим умами столицу. И, думается, по тому, чем болеет провинция, о чём спорит и скорбит ночами напролет, чему радуется и против чего негодует, одним словом: как живёт, можно судить о нравственном и духовном состоянии народа во все времена.

Провинциальные города. Сколько их разбросано по России… Среди них древние и совсем ещё юные. Доселе знаменитые, названия которых не сходят с наших уст и страниц рекламных туристических проспектов. Есть и забытые историей, людьми, давно превратившиеся в посёлки, а то и стёртые с лица земли. Иные встречают величественными храмами и дворцами, другие — покосившимися домиками и зеленью садов. Но все эти города вписали славные строки в летопись российской истории, питали своими соками нашу культуру, хранили народную мудрость, берегли традиции.

С годами вырастает у нас чувство малой родины. Юными мы покидаем отчий дом и без оглядки стремимся навстречу будоражащей кровь неизвестности. Взрослея, начинаем замечать, как волнует нас малейшее упоминание о родном крае. Проходят весны, и, вдоволь нахлебавшись всех горестей жизни, в редкие минуты уединения, мечтаем хоть мысленно вернуться в то далекое и светлое прошлое. Встреча же с ним наяву обещает стать настоящим праздничным событием.

Часто задумываюсь над тем, что значит для меня родной город? Почему, прожив в нём без малого первое своё десятилетие, постоянно стремлюсь сюда и радуюсь каждой представившейся возможности. Казалось бы, давно отошёл от здешних корней, но и за сотни километров думы о его многотрудной судьбе не дают покоя.

Что это: праздное любопытство или зов предков? А может, естественное желание обрести себя, твердо встать на земле, почувствовать неразделимую с нею связь?

…В волнительном ожидании стою у окна вагона, едва рассвет очертил горизонт, и из темноты проступили размытые контуры проплывающих за стеклом редких деревьев. А вскоре и вся равнина раскинулась перед взором и задышала клубящимся утренним паром. На мгновение даже показалось, что поезд замер, задохнулся, захмелел, очарованный этой широтой и благодатью. Но надрывные гудки тепловоза да методичный перестук колес быстро рассеяли мираж.

Город показался неожиданно, словно вышел из земли. Сразу весь, с кружевами церковных колоколен над маленькими домиками.

Заскрипели тормоза. Тихий, по-утреннему немноголюдный старый вокзал. Два огромных индустриальных пейзажа в зале ожидания, две неброские мемориальные доски на яркой штукатурке фасада. Вот я и в Ельце! На его 850-летнем юбилее! Хотя бывшие городища на его территории гораздо древнее.

Пешком направляюсь в город, по старинке не доверяя местному общественному транспорту. Да и куда приятнее, после разлуки прогуляться по знакомым с детства и уже забывающимся улицам.

Город Елец. Без малого тысячу лет стоит он на высоких берегах среднерусской равнинной реки Сосны, глубоко вросший в землю и неотделимый от ее истории.

Елец. Впервые это певучее имя встречается в документах под 1146 годом. Как сообщает Никоновская летопись, курский «князь Святослав Олегович, иде в Рязань» побывал тогда «во Мченске, и в Туле, и в Дубке на Дону и в ЕЛЦЕ, и в Пронске и прииде в Рязань на Оку». Уже в то время город — столица удельного княжества, а князья Елецкие, знакомые нам по пушкинской «Пиковой даме», играли свадьбы и крестили детей задолго до первого упоминания города. Может поэтому принято считать, что крепость Елец была основана, как форпост на юго-востоке Руси ещё в Х веке, при киевском князе Владимире Святославовиче.

Говорят, молодой город нарекли по названию реки Елец, что теперь так ласково и тепло величают Ельчиком. Откроем «Историко-географический словарь» Щекатова, вышедший в свет в 1804 году, и поинтересуемся точкой зрения автора на происхождение самого имени. Он связывает название реки со словами «ель» и «елень» — олень. Эти два символа и поныне украшают древний герб города.

Разные ассоциации вызывает название города. Знаменитые елецкие кружева и не так давно заново открытые телевидением елецкие рояльные гармошки. Кто-то может вспомнить, что сюда отправил Чехов в своей «Чайке» Нину Заречную, отдав ей ангажемент на год в местном театре. Или всплывут в памяти пушкинские строки, бессмертные и по сей день: «До Ельца дороги ужасны». Фронтовики, должно быть, не забыли поговорку сорок первого: «Под Ельцом били всех: от Гудериана до Тамерлана!», а многие — пословицу: «Елец — всем ворам отец» — отголосок прежней елецкой вольницы, когда город принимал под свою защиту беглых крестьян, прозванных тогда «ворами». Или, быть может, вспомнятся имена Ивана Бунина, Михаила Пришвина, Сергия Булгакова, прославивших на весь мир родной город.

Бунинские строки донесли до нас романтический образ Ельца, города и моего детства: «Город… гордился своей древностью и имел на это право: он и впрямь был одним из самых древних русских городов, лежал среди великих черноземных полей Подстепья на той роковой черте, за которой некогда простирались ″земли дикие, незнаемые″, … принадлежал к тем важнейшим оплотам Руси, что, по слову летописцев, первые вдыхали бурю, пыль и хлад из-под грозных азиатских туч, то и дело заходивших над нею, первые давали знать Москве о грядущей беде и первые ложились костьми за неё.».

И ещё одно чувство возникает, едва ступаешь на елецкую землю. Друзья говорили, что невольно ловят себя на мысли, будто бывали здесь раньше. Узнаваемы улицы и дома, парки и площади. И в памяти постепенно просыпается образ города, знакомый и близкий благодаря произведениям Ивана Бунина. Отныне этот образ становится надежным путеводителем в прогулках по Ельцу. И, наверное, не найти лучшего способа, чтобы понять дух города, чем пройти по маршруту главного героя романа «Жизнь Арсеньева». Быть может, эта дорога поможет лучше узнать и его прототип — Ивана Алексеевича Бунина.

«Бунинской Россией» назвал Константин Паустовский елецкую землю. И, конечно, не только потому, что Иван Алексеевич учился в местной гимназии, повстречал тут первую любовь, написал первые строки. Неразделимая связь писателя с родным городом отчетливо прослеживается на протяжении всей его жизни. Почти в каждом произведении, созданном будь то на русской земле или за границей, Бунин обращался к памяти, к елецким воспоминаниям, с присущим ему реализмом отображая их на бумаге.

Когда выходишь из здания Елецкого железнодорожного вокзала, попадаешь в Засосенский район города. Эти места, что за рекою Сосной, начали обживать довольно поздно, в начале девятнадцатого века. Здесь селился мастеровой люд. «А за рекою, за городом широко раскинулось по низменности Заречье: это целый рабочий город и целое железнодорожное царство…», — писал Бунин.

В Засосной, как попросту называют здешние места и ныне, работали тогда целых три воскресных школы для простого люда. Об их роли в деле просвещения говорит тот факт, что уровень грамотности в дореволюционном Ельце почти вдвое превышал общеимперский. Краеведы рассказали, что некоторые стены школ сохранились до нашего времени.

Позади оказалось Локомотивное депо. Почитай, более полутора веков минуло со времени его основания — одно из старейших.

Скрылось за деревьями здание первого в России элеватора.

Не видно уже и кирпичного дома с красивыми навершиями в виде башенок. В апреле 1869 года в нём было открыто техническое железнодорожное училище — первенец подобного рода учебных заведений страны. Помимо Александровского железнодорожного училища, власти города заставили короля железных дорог Самуила Полякова построить ещё и мужскую классическую гимназию в 1871 году.

А вот мост через Сосну. «И я пошёл по мосту через реку… Мост был знакомый, прежний, точно я видел его вчера: грубо древний, горбатый и как будто даже не каменный, а окаменевший от времени до вечной несокрушимости, — гимназистом я думал, что он был ещё при Батые. А впереди, на взгорье, темнеет садами город, над садами торчит пожарная каланча… Я свернул в эти просторные улицы в садах… хотел взглянуть на гимназию».

Тот старый мост разрушили ещё в Гражданскую войну, но в целом картина осталась прежней.

«Бунин Иван. Из дворян. Местожительство родителей: в с. Озерках Елецкого уезда. Лицо у которого живет: у мещанки А. О. Ростовцевой… Мещанка Анна Осиповна Ростовцева, Рождественская улица, Шаров переулок, дом чиновника Фёдора Петровича Высотского…», — гласит запись «Дела канцелярии Елецкой гимназии о ведении и устройстве учебно-воспитательного процесса». А буниновед А. К. Бабореко уточняет: «В списке учеников, живущих не у родителей или близких родственников, составленном на 1 сентября 1884 года, значится, что Бунин, ученик 3 «б» класса, жил у мещанки А. О. Ростовцевой — Рождественская улица, д. Высотского, №74; поступил на квартиру 16 августа 1883 года». 20 августа классный наставник Романов посетил эту квартиру и нашел её «удобною».

В начале восьмидесятых группа энтузиастов решила отыскать эту самую квартиру гимназиста Вани Бунина. Среди них были близкие для меня люди: Александр и Ирина Новосельцевы, Софья Краснова, Николай и Галина Климова, Евгений Сафонов, Виктор Горлов.

Простая, казалось бы, задача растянулась на годы.

Начали с изучения архивных документов и воспоминаний современников Бунина.

В Елецком краеведческом музее нашлось письмо Дмитрия Ивановича Нацкого от 1956 года. В нём восьмидесятишестилетний Нацкий вспоминал: «Во время моего учения в Елецкой гимназии (1882— 1885 гг.) Бунин жил в доме №49 на углу М. Горького и Орджоникидзе. Дом этот деревянный, значительно обветшавший, но уцелевший. Оба писателя были моими товарищами по гимназии. Бунин был моим одноклассником и жил со мною по соседству. Пришвин был на один класс моложе меня, но я с ним дружил и впоследствии имел с ним переписку. Поэтому мне хорошо известно, где жили названные писатели, будучи елецкими гимназистами.».

Архивы подтверждали, что Нацкий был одноклассником и ровесником Бунина, так что его словам можно было доверять. Нашлось свидетельство другого старожила — Бориса Тихоновича Скуфьина, убеждавшее, что Нацкие действительно жили по улице Горького, в двух кварталах от дома, о котором упоминал тот в своем письме.

Но ни один архивный документ, ни один старожил не могли точно указать конкретно на «дом Высотского». Тот самый, в котором держала квартиры для гимназистов мещанка А. О. Ростовцева.

Простое и великое предостережение! Всего лишь одно столетие, прошедшее с той поры, смогло полностью поглотить всякие воспоминания об этом доме и его владельце. И то, что сегодня окружает нас и кажется известным всем, уже спустя несколько десятилетий может быть забыто навсегда. Коротка человеческая память! И оттого удивительно, что мы порой за ежеминутными делами забываем вклеить фотографию в семейный альбом, сделав несколько пояснительных пометок, или рассказать детям о делах своих предков. Стоит ли считать это дело второстепенным? Нет, и ещё раз нет! Если, конечно, хотите сохранить память о себе, о своих близких…

Не найдя «дом Высотского» исследователи решили искать «дом Ростовцевой». Для меня, коренного ельчанина, фамилия эта знакома с детства — она была одной из самых распространенных купеческих и мещанских фамилий и встречалась мне в документах аж с XVII столетия.

В одном из домов под номером 48 исследователи застали наследников Александры Михайловны Ростовцевой, у которых чудом сохранилась «Книга для записей квартирантов и приезжающих в городе Ельце по улице Рождественской в 6 районе 1 полицейской части 129 квартала», начатой 14 июля 1907 года. Были, оказывается, и такие книги! Нашёлся в этой семье и блокнот, в котором велись записи рождений и смертей мещан Ростовцевых с 1885 года. Но имя Анны Осиповны в этих бумагах не упоминалось, как и имя Ивана Бунина.

Пришлось исключить этот дом из предполагаемых ещё и потому, что находился в середине квартала улицы Рождественской — Горького и не мог быть на пересечении с Шаровым переулком, указанном в архивном документе.

Шаров переулок стал для исследователей загадкой. В современном плане такого названия нет. Улицу Горького — Рождественскую пересекают… только улицы. Правда, одна из них могла быть ранее переулком, что в конце-концов и подтвердили ранние планы города — это нынешняя улица Емельяна Пугачева. В старых планах на её месте обозначен безымянный переулок, потом его называли Малая Мясницкая улица. Она состояла из двух частей и отходила как раз от Рождественской вниз до Манежной, к рынку, или, как и сегодня его зовут, базару. Отсюда и название М. Мясницкая.

Вспомните строки из раннего бунинского рассказа «В деревне»: «Когда в конце декабря я бегал по утрам в гимназию, видел в магазинах сотни блестящих игрушек и украшений, приготовленных для ёлок, видел на базаре целые обозы с этими зелёными, загубленными для праздника ёлочками, а в мясных рядах — целые горы мёрзлых свиных туш, поросят и битой, ощипанной птицы, я с радостью говорил себе: ″Ну, теперь уж близко праздник!″.».

Базар и сейчас шумит и зазывает изобилием и копеечными для москвича ценами.

И всё же, тот ли это переулок, что в бытность Бунина прозывался «Шаров»? Старожилы подсказали — тот! Окраина древнего Ельца, где заканчивалась Рождественская улица, до недавних ещё пор называлась «Шаровка»! Наверное, там жили в своё время шаровщики — ремесленники, украшавшие, полировавшие, красившие различные изделия. Шарь — краска — общеславянское название. Именно в этом районе, по чётной стороне улицы Горького — Рождественской, начинается ныне улица Пугачева — бывшая М. Мясницкая — следовательно, бывший Шаров переулок! И стоит на этом углу старый деревянный одноэтажный дом, где провёл свои гимназические годы Иван Бунин.

Помню, известие об этой находке мы радостно обсуждали с писателями Александром Поповым и Иваном Ухановым в отделе публицистики журнала «Молодая гвардия». По их заданию я уже на следующий день уехал в командировку в Елец.

А спустя несколько часов по приезде, из окон этого дома передо мной воскресла картина, запечатленная когда-то в бунинских строках: «А на дворе, как нарочно, было сумрачно, к вечеру стало накрапывать, бесконечная каменная улица, на которую я смотрел из окошка, была мертва, пуста, а на полуголом дереве за забором противоположного дома, горбясь и натужась, не обещая ничего доброго, каркала ворона, на высокой колокольне, поднимавшейся вдали за железными пыльными крышами в ненастное темнеющее небо, каждую четверть часа нежно, жалостно и безнадежно пело и играло что-то.».

Я и сейчас, казалось, слышал бой курантов — «они били каждую четверть часа», на высокой колокольне Сретенской церкви, построенной по рисунку гениального Растрелли.

К сожалению, радость испарилась от воспоминаний, что храм был взорван на моих глазах ещё в шестидесятых, наверное, в подарок Хрущеву к 50-летию Великого Октября. Причем взрывали его несколько суток, а потом около двух лет солдаты разбивали обломки отбойными молотками. На месте церкви долго строили кирпичную девятиэтажку, которая, то чуть ли не на этаж уходила под землю, то шла трещинами. Сегодня «дом с клопами», прозванный за кирпичный насекомовидный узор, торчит серым бельмом над крышами старого города.

На месте другой — Троицкой церкви, долго стояла палатка для приема бутылок. А с экрана тогда в очередном сюжете киножурнала «Фитиль» улыбающийся председатель горисполкома Безуглый обещал: «Взрывали и будем взрывать!» И взрывали…

…Кирпичная кладка старинного особняка твердо стояла под ударами ковша экскаватора. Стена ухала, обдавая машину облаками красной пыли и только. Двигатель надрывно хрипел, чадил. Машинист смахивал застилавший глаза пот. Единоборство продолжалось долго.

Эту картину я наблюдал в начале восьмидесятых годов двадцатого века. Ломали старый дом на Торговой улице, в заповедном центре Ельца. Наверное, он не был памятником истории или архитектуры. Всего лишь старый дом. Рядом собирались люди, молча наблюдая за происходящим. Кто-то задерживался здесь подолгу, другие, едва остановившись, уходили прочь. Лишь маленькая пожилая женщина то и дело отважно входила в пыльное облако и через мгновение появлялась, бережно удерживая в руках несколько темно-бурых кирпичей. Только, она знала истинную силу прочного строительного материала, замешанного на яичном белке — старого кирпича. Но к концу дня все было кончено.

Город потерял в те годы строящегося коммунизма несколько памятников истории и архитектуры. К примеру, архитектор города Ю. Д. Зильберман, прославившийся тем, что построил у стен одного из елецких храмов общественный сортир, умудрился снести на Красной площади города уникальный памятник — здание присутственных мест XVIII века. И всё для того, чтобы на его месте поставить ту же безликую девятиэтажку, только для гостиницы собственного проекта. Слава Богу, ему не удалось до конца завершить свой бездарный замысел с коробкой-гостиницей, хотя городу он напортил немало.

Под гостиницу несколькими кварталами выше снесли другой памятник — заезжий двор, в котором останавливался А. С. Пушкин.

Недалеко от гостиницы снесли старинные дома и построили девятиэтажку общежития пединститута, здание АТС, жилые дома, гаражи, сараи. Систематически разрушая вековой облик древнего города, уничтожая величественные архитектурные доминанты и заменяя их на монументальные нелепицы. Ну, да Господь судья тем властям и архитекторам и дурная людская память.

«Не только Новгород, Киев, Владимир, но и хижины ЕЛЬЦА, Козельска, Галича являются любопытными памятниками истории». Справедливость этой фразы Н. М. Карамзина осознаешь сразу, как только попадаешь в этот город.

Как с восторгом пояснял мне друг, елецкий архитектор Александр Новосельцев, силуэт Ельца ещё неотделим от ритма куполов и колоколен. Располагаясь на холмах, ажурные здания церквей играют роль основных архитектурных акцентов, притягивая к себе внимание. Словно ожерелье, охватывают они место слияния рек Сосны и Ельчика, и наряду с низенькими домиками, раскинувшимися по отрогам, составляют законченный ансамбль города. Елец словно прозрачен. С его старых улиц видно всё окружение: вершины окрестных холмов, плавные изгибы рек, вековые стены монастырей и храмов. Открытый характер города, единство зданий с природным ландшафтом обеспечили ему неповторимый облик.

Четыре года проучился Бунин в Елецкой гимназии.

Строили её по типовому проекту, кирпичную, в два этажа. Но при этом, как любой дом в городе, предельно привязав к окружающему ландшафту. Была здесь и ещё одна характерная местная архитектурная изюминка. Идешь вдоль глухого, искусно выложенного каменного забора, и вдруг перед тобой открывается вся картина здания с литым чугунным балконом, сад, с весёлым фонтаном перед главным фасадом.

Сюда приходили за знаниями не только юный Иван Бунин. Елецкую гимназию окончили Михаил Пришвин, первый нарком здравоохранения РСФСР Н. А. Семашко, Народный художник СССР Н. Н. Жуков, здесь преподавал Василий Розанов.

Бунин в «Жизнь Арсеньева» описал елецкую гимназию, единственную свою альма-матер: «Чистый каменный двор её, сверкающие на солнце стекла и медные ручки входных дверей, чистота, простор и звучность выкрашенных за лето свежей краской коридоров, светлых классов, зал и лестниц. Звонкий гам и крик несметной юной толпы, с каким-то возбужденьем вновь вторгшейся в них после летней передышки, чинность и торжественность первой молитвы перед ученьем в сборной зале…». Вспоминал он и преподавателей гимназии: «…первое появление в классе учителя, его фрака с журавлиным хвостом, его сверкающих очков, как бы изумленных глаз, поднятой бороды и портфеля под мышкой…». И учеников: «все с иголочки, всё прочно, ловко, всё радует: расчищенные сапожки, светло-серое сукно панталон, синие мундирчики с серебряными пуговицами, синие блестящие картузики на чистых стриженых головках, скрипящие и пахнущие кожей ранцы, в которых лежат только вчера купленные учебники, пеналы, карандаши, тетради…».

Выпускник Бунин потом ещё два раза посещал новогодние балы в родной гимназии.

Вот что сообщает нам о Елецкой мужской гимназии исследователь А. М. Шевелюк: «О печатных трудах. Их имели и директор Елецкой гимназии Закс, и инспектор Федюшин. Казанцев Николай Константинович, преподаватель географии написал учебник ″Русская география″. Ферри Вячеслав Николаевич преподаватель русского языка имел труд ″Хрестоматия избранных произведений в стихах″. А если вспомнить Розанова В. В., в дальнейшем виднейшего философа, который в Ельце написал несколько своих работ, переводчика с греческого Первова, то видно, что и в Ельце было не хуже, чем в Москве, у Поливанова. Заметим, что и Первов, и Смирнов, и Кедринский потом работали в Москве. Кедринский директором гимназии, Смирнов в Московском университете, а Первов стал замечательным московским педагогом…

Любая школа славится не столько своими учителями как учениками. Так вот, в последнее время исследователи в Московском университете подсчитали в промежуток времени с 1881 года по 1916 окончивших его и рассмотрели города и гимназии, откуда эти выпускники пришли. И вот факт: ″елецкий интеллектуальный феномен″, так они назвали получившийся результат. Подсчёт количества будущих студентов, получавших среднее образование в разных городах России, позволяет установить, что Орловская губерния занимает по этому показателю второе место среди всех регионов Российской империи (1063 человек), а Елец с большим отрывом выходит на первое место среди всех уездных городов. Деятельность открытой в 1871 г. Елецкой мужской гимназии обеспечила подготовку 337 выпускников старейшего и крупнейшего вуза России, что составило 32% от всех уроженцев Орловской губернии и 1,2% от всех выпускников университета за изучаемый период. Размеры елецкого землячества превышали таковые большинства российских губерний!».

Выпускник Елецкой гимназии Кричевский А. М. пишет: «Гимназия давала глубокие и прочные знания, которые пригодились мне на всю жизнь… Богатство и влиятельность не решали успеха… Строжайшая дисциплина и порядок дали мне для жизни большую закалку, которую чувствую и поныне.».

Ему вторит М. М. Пришвин, в своём дневнике: «24 октября 1944 г. Вспомнил, как я несправедливо выступил в ″Кащеевой цепи″ против учителей Елецкой гимназии. Нужно было пройти таким 60 годам, чтобы учителя были поняты мною, как хорошие учителя.».

В своём дневнике Михаил Пришвин вспомнил себя — гимназиста в январе 1952 года: «Не знаю, делал ли кто-нибудь этнографическое исследование силы зла, известной в народе под именем нечистой силы. Никогда этим не занимался я, и не знаю, занимало ли что-нибудь исследователей, представителей разных народов о силе зла, но думаю, что наш русский чёрт чем-то очень отличается от всех чертей во всем мире. Но мне кажется, будто наш русский чёрт сильно отличается от всех иностранных чертей и каким-то образом связан с электричеством и авиацией. Если хорошенько углубиться в себя и улететь во времена конца царя Александра второго и начала царствования Александра третьего, то вспоминается учитель с большой бородой и мелом в руке у чёрной классной доски. Он доказывал нам, мальчишкам, формулами математическими, что человек никогда летать не будет. ″Будет! — смело возразил один дерзкий мальчишка. — Докажи! — улыбнулся Иван Васильевич. — Это доказано, — ответил Миша Алпатов, — почитайте Гоголя ″Ночь под Рождество″, как Вакула-кузнец оборол чёрта, сел на него верхом и заставил лететь его к царице за башмаками для своей невесты». Посмеялись, кажется, и утвердились в том, что летать можно только на чёрте.

То же и с электричеством было. Был этот разговор в самом начале царствования Александра третьего в Елецкой гимназии. Помню, как тот же самый Иван Васильевич в день коронации обещался показать электрическое солнце. Весть об этом солнце разнеслась по всему городу, и, когда вечером загорелась иллюминация, то мужская гимназия была окружена несметной массой народа. Слуховое окошко на самом верху здания, круглое, величиной, как нам кажется солнце, было освещено слегка жёлто-керосиновым светом, и в этом свете видно было, что Иван Васильевич усердно возился, показывался, исчезал и опять показывался. Заметно, ему что-то не удавалось, чего-то не хватало. Слышно было, как он с кем-то ругался, кого-то посылал к чёрту. Терпение в толпе истощилось, кто-то возле меня сказал: ″Ну, раз к чёрту обращается, погодим немного: чёрт большой мастер в этих делах″. И что же! только скажи он это слово о чёрте, вдруг светом великим, чудесным, невиданным электрическое солнце на миг осветило всех нас. И погасло. Об этом сейчас не расскажешь. Для того нужно детство и время, когда электричества на улице не было. Чудесный свет на одну минуту залил всех нас. В слуховое окошко в жёлтом керосиновом свете высунулся Иван Васильевич и крикнул: — Больше ничего не будет! — Чёрт пошутил, — сказал мой сосед, — не надо было путать чёрта в такие дела.».

Изучая писательские дневники, выясняются интересные факты из жизни гимназиста Пришвина. На страницах дневника, который писатель вёл на протяжении всей жизни, описан яркий эпизод детства — побег в Азию.

12 сентября 1885 года в мужской гимназии случилось чрезвычайное происшествие. На уроки не явились Михаил Пришвин, Николай Чертов, Владимир Тирман и Константин Голофеев.

Каждый бежал по своей причине: кто-то бежал от неразделённой любви, кто-то — по бунтарской натуре, кто-то от ненавистных уроков, латыни, Закона Божьего, гимназического устава и полицейских порядков. А ведь именно по этим дисциплинам необходимо было иметь оценку отлично.

Сейчас, даже трудно представить, что Мише Пришвину знания никак не давались. Учился он плохо, даже очень плохо. Уже в первом классе его оставили на второй год. Через два года его догнал младший брат Сергей, с которым он сидел за одной партой. Вспоминая потом гимназическое время, писатель однажды скажет: «Ни одного предмета из всего, что преподавалось в школе, я не любил, не понимал, и если в чём-нибудь успевал, то брал это только насилием, зубрил».

Особенно боялся маленький Пришвин латинской грамматики, из-за которой, собственно, и бежал в Азию.

И у мальчиков созрел план: бежать в Азию. Сначала сплавиться на лодке по реке Быстрая Сосна, потом добраться по ней к Дону, «а из Дона по берегу Азовского моря». Кто признает их, кто будет искать? Но к счастью или несчастью на квартире у Голофеева нашли записку уведомляющую, что мальчики отправились в Азию. Инспектирующий Федюшин тут же известил об этом уездную полицию, и поиски начались незамедлительно.

Обсуждая план, друзья сразу договорились: не выходить на берег, не разводить костров. Но когда ночью на реке в лодке стало совсем холодно, один из мальчиков дрогнул: «А может, сдадимся, пока не поздно?». Все остальные наотрез отказались. «Вперед и только вперед!».

На третий день приключений, когда ребята радовались свободе, тем более они уже были в 30 верстах от Ельца, вдруг на берегу послышался звон дорожных колокольчиков. Мальчишки быстро причалили к берегу и хотели спрятаться на деревьях. Вдруг не увидят, вдруг пронесет. Но Мише пришла идея получше: прятаться надо под лодкой. Но, беглецы упустили одну деталь: лодка была мокрой, а дождя в тот день не было. И знаменитый на весь Елец полицейский, подойдя к лодке, сразу обо всем догадался. Тут-то все и закончилось.

Полицейский не стал их бранить, выкручивать руки, а даже устроил с маленькими преступниками пикник и стрелял уток. А в беседе с подростками рассказал, как его самого выгнали из шестого класса гимназии. Но каждый из пойманных знал: наказание ещё впереди и позор неминуем.

«Они прибыли в гимназию как раз во время большой перемены в сопровождении пристава, и я видел, как их вели по парадной лестнице на второй этаж, где находилась приёмная комната директора гимназии Николая Александровича Закса. Трое шли с понурыми головами и хмурыми лицами, а Пришвин заливался горькими слезами», — лаконично повествует об этом событии учащийся той же гимназии Д. И. Нацкий, коренной житель Ельца, впоследствии многие годы работавший врачом в железнодорожной больнице.

Всю жизнь после этого Пришвин с горькой иронией вспоминал шутку, которой встретили неудачливых беглецов гимназисты: «Поехали в Азию, попали в гимназию».

Один из участников побега, Константин Голофеев, в своих показаниях заявлял: «Первая мысль о путешествии была подана Пришвиным, которому сообщил о ней проживавший с ним летом кадет Хрущов, а Пришвин передал об этом Чертову, а затем мне. Устроил же побег Чертов».

История сохранила документы. Согласно одному из них, «…педагогический совет, рассмотрев все вышеизложенные обстоятельства, признал, что ученик Чертов был главным руководителем всех поименованных учеников и, располагая денежными средствами, приобрёл на остальных влияние, которым и воспользовался для задуманного им путешествия, что им же, Чертовым, куплены револьверы, ружья, топор, порох, патроны и лодка; остальные ученики, по убеждению педагогического совета, были только исполнителями задуманного Чертовым плана, увлекшись заманчивостью его предложений, а потому совет постановил: ученика II класса Николая Чертова уволить из гимназии… а остальных, Пришвина, Тирмана и Голофеева, подвергнуть продолжительному аресту с понижением отметки поведения за 1-ю четверть учебного года».

Вот такой случай произошёл с Михаилом Пришвиным в гимназии. Позднее он опишет эпизод в своей книге «Кощеева цепь». Правда в ней не будет ни слова о том, как мальчики плакали и сдавали друг друга.

Когда Михаилу исполнилось пятнадцать лет, он в запальчивости оскорбил учителя, другой преподаватель написал докладную записку, по результатам рассмотрения которой единогласным решением педагогического совета Михаил был исключен из гимназии. Это документально подтверждённый исторический факт. Более того, будущий писатель остался с «волчьим билетом», без права поступать в какое-либо иное учебное заведение. И только благодаря ходатайству родного дяди, брата матери — богатого пароходовладельца, Михаил отправился доучиваться в Тюменское реальное училище.

В революционные годы, Михаил Михайлович возвращается на несколько лет в Елец. Сначала — в родное Хрущёво (сегодня это Становлянский район). И даже там, в любимом и дорогом сердцу Хрущёво он не нашёл покоя: в октябре 1918 года местные крестьяне предъявили его семье «выдворительную».

Жизнь часто преподносит странные сюрпризы. Так было и Михаил Михайловичем. Он становится учителем географии в Елецкой мужской гимназии, давшей ему когда-то «волчий билет» в жизнь. И Пришвин встает за кафедру преподавателя.

Будущий писатель налаживает краеведческую работу, некоторое время служит заведующим библиотекой в селе Стегаловка, организует городскую библиотеку. А самое ценное, что сделал Пришвин, он по поручению Отдела народного образования спас от уничтожения книги из барских усадеб и перевёз их в Елец.

Михаил Михайлович, хорошо понимая и зная природу вещей, людей, деревьев, птиц и зверей, так и остался неразгаданным до конца, даже своими собратьями по перу».

От себя добавлю, что Пришвин создал первую коллекцию Елецкого краеведческого музея.

В «Автобиографическом конспекте» за 1881 год Бунин запишет: «С конца августа жизнь с Егором Захаровым (незаконным сыном мелкого помещика В. Н. Рышкова, нашего родственника и соседа по деревне Озерки) у мещанина Бякина на Торговой улице в Ельце. Мы тут ″нахлебники″ за 15 рублей с каждого на всем готовом.».

Торговая улица… Центральная, фасадная, деловая часть города. Печально знаменитые своими разгулами елецкие миллионщики, нравы которых хорошо отображены в рассказе Лескова «Грабеж», предпочитали здесь строить свои особняки, причём их первый этаж отдавался под магазины и лавки.

«Запах пекарен и железных крыш, мостовая на Торговой улице, чай, булки и персидский марш в трактире ″Карс″… Политые из чайников полы в лавках, бои знаменитого перепела у дверей Рудакова, запах рыбного ряда, укропа, романовской махорки», — атмосфера, ежедневно окружавшая ученика начальных классов Елецкой гимназии Ивана Бунина.

Улицу обслуживал водопровод, построенный задолго, чем во многих губернских центрах. В начале столетия в просторном особняке XVIII века открыли синематограф «Экспресс», куда, наверняка, мог заглядывать, приезжая позднее в Елец, будущий писатель. В этом доме, взятом под республиканскую охрану, до последней поры размещался кинотеатр «Ударник». Сейчас, по-моему, школа искусств, что тоже приятно.

Сегодня улица стала пешеходной. Вновь забелела лепнина на фасадах особняков. Рассеяные тени от ажурных кованых ворот легли на восстановленную кое-где прежнюю мостовую. Тихо поскрипывают самовары на цепях над входом в чайную. Зажигают свет стилизованные под старину фонари, шумят фонтаны, и отбивают время Елецкие куранты на старинной водонапорной башне, прозванной в народе «Хренниковской».

Водонапорную башню в Ельце построили в 1872 году, и она до 1932 года снабжала водой центральную часть города. В начале 70-х годов её спас от сноса начальник городского коммунального хозяйства Александр Яцунов, фронтовик, кавалер ордена Славы. А в ноябре 1974 года горожане впервые услышали мелодичный звон Елецких курантов мастера-часовщика Михаила Гребёнкина.

По дороге с юбилейных торжеств, когда Ельцу исполнилось 850 лет, я ехал в одном купе с композитором Тихоном Николаевичем Хренниковым и спросил у нашего славного земляка о водонапорной башне: «Небось вашего отца или деда собственность?». Он улыбаясь ответил: «Мы бедные были, это родственники были богатые, купцы Хренниковы. Я потом, в тридцатых, своего брата по этой линии, от лагерей спасал.».

Торговая улица берёт свое начало в Чёрной слободе, где провели свои молодые годы главные персонажи бунинской «Деревни» — братья Красовы: «… на этой полугоре, среди вросших в землю мазанок с прогнившими и почерневшими крышами, среди навоза, который сушили перед ними для топки, среди мусора, золы, тряпок…».

А недалеко, у старинных городских ворот, над высоким берегом Ельчика, к Торговой улице примыкал Бабий базар. «Базар как будто другой город в городе. Очень пахучие ряды. В обжорном ряду, под навесами над длинными столами и скамьями, сумрачно. В скобяном висит на цепи над срединой прохода икона большеглазого Спаса в ржавом окладе. В мучном по утрам всегда бегали, клевали по мостовой целой стаей голуби. Идёшь в гимназию — сколько их!». Дороги гимназиста Арсеньева…

С этим древнейшим местом связано множество легенд. И сегодня бытует предание, что здесь в средние века продавали татары в рабство русских пленниц.

По-разному складывалась судьба Ельца в далеком прошлом. То становился он центром кружевоплетения, богатым уездным купеческим городом, «сапожной» и «хлебной» столицей России, а то пропадал на века со страниц летописей.

Так случилось в четырнадцатом столетии, когда в начале восьмидесятых годов город дважды сжигал дотла хан Тохтамыш. Посетивший эти места по пути в Царь-Град митрополит Пимен сообщал в 1389 году: «Не бе бо видети тамо ничтоже, ни града, ни села, ще бо и быше древне грады красны… Пусто же всё и не населено…».

Но спустя шесть лет случилось чудо — на прежнем месте стоял новый Елец. И вновь пришёл враг. Не один день понадобилось «властелину Вселенной» грозному Тамерлану — Тимуру с лучшей по тем временам армией (некоторые специалисты считают — стотысячной армией!), чтобы штурмом овладеть городом. Возможно ли такое? Немыслимо! Но летописи говорят — это было! Горстка ельчан ценой своей жизни спасла Европу от новой агрессии. Остановила не видевшего доселе поражений завоевателя.

«И повернул Тимур назад. И с тех пор только косил в ту сторону прищуренными глазами, и даже память о том, как уходил из Ельца, приказал истребить», — писал Сергей Бородин в своей книге «Звезды над Самаркандом».

Но память осталась. Скорбная память на елецких погостах. Древними шеломами выглядят часовни на братских могилах ельчан и поныне. Но хранит их вечный покой Богоматерь Елецкая. Легенда утверждает, что Тимур пленив князя и бояр елецких, двинулся в верховья реки Сосны, опустошая селения. 15 августа ему приснилась Матерь Божья — защитница христиан. Собрал на утро Тимур своих вельмож и после совета с ними решил, что они будут разбиты, если двинуться дальше. И ушли басурманы восвояси!

В Орловском госархиве нашёл я в «Прибавлении к Орловским губернским ведомостям» под №7 за 1840 год сообщение Елецкого городничего Холодовича, который писал: «Икона (Елецкой Божьей матери) весьма древняя, ещё до нашествия Тамерлана она была (перенесена) из острога Талим в Елецкий Троицкий монастырь. Величина: 1 ¾ аршина в ширину, 1 ¾ в вышину. На ней следующая запись: сей образ Божьей Матери изволением Божьим спасен от нашествия Темир-Аксака в 1385 году и перенесён в Елец.

До 1768 года этот образ находился в монастыре. Но когда он в этом же году сгорел, а монахи были переведены в Тамбовскую губернию в город Лебедянь, в монастырь, называемый Елецким Лебедянско-Троицким, образ, спасенный от пожара, был поставлен в Елецкую Соборную Николаевскую церковь.

Из Собора, ежегодно 8 июля, в память освобождения города Ельца от покорения Тамерланом, с этим образом производится крестный ход в село Талец.

Но потом его отменил Елецкий Протоерей Иоанн Орловский, узнав, что её хотят отнять жители села Талец. И теперь этот крестный ход из Собора до Казанской кладбищенской церкви. Её (икону) возобновили и великолепно украсили. Кто отправляется в дорогу всегда молятся перед ней».

Далее городничий упоминает, что во времена нашествия Тамерлана с Красной площади Ельца к реке Сосне шёл подземный ход «обложенный дубовым лесом». И ещё один интересный факт: «В Ельце на Красной площади лежат 6 чугунных пушек, которые по преданию были применены против войск Тамерлана, стоявшего на Аргамач горе. Это название произошло из того… Один татарский военачальник в виду русских на своем коне Аргамач стремительно был занесен на эту гору, откуда сорвался и погиб вместе с конем.».

Лишь спустя почти столетие упоминание о городе Ельце вновь появились в летописях: «А мне не вступатися в вашу (отчину), в Елеч и во все Елецькая места. А Меча нам ведати вобче…» — из грамоты рязанского князя великому Московскому князю о признании Ельца за Московским княжеством, 1483, июнь 9. Но и через век здесь неспокойно: «…об отказе в 1592 г. тяглых крестьян от помещиков в связи с их записью в стрелецкую и казацкую службу во вновь устраиваемом г. Ельце.». И ещё столетия здесь будет нужда в воинах.

Елецкие дружинники преграждали путь печенегам и половцам, в составе курского полка ходили в печальный поход с легендарным князем Игорем Северским, бились на Калке с войсками Чингисхана, одни из первых встретили орды Батыя, во главе с князем Фёдором Ивановичем Елецким громили Мамая на поле Куликовом, дрались в осажденном Ленвардене с крестоносцами под командой князя Ивана Михайловича Елецкого. В Лейпциге, на мемориале в память «битвы народов», в Георгиевском зале Московского Кремля, в Севастополе и в Болгарии на Шипке, золотом написана летопись ратных подвигов 33-го елецкого пехотного полка русской армии, сформированного в этом городе ещё Петром Первым. Последним оставил автограф советский солдат на стене Рейхстага: «Мы из Ельца».

Подстать судьбе города складывалась биография ельчан. Вот что об этом говорят древние рукописи. 1594 год. Из Тобольска вверх по Иртышу до реки Аркарки (левый приток Иртыша) проследовала экспедиция, возглавляемая князем Андреем Елецким. Наказом царя Фёдора Ивановича на Елецкого возложено: «…итить города ставить вверх Иртыша, на Тару реку, где бы государю было впредь прибыльно, что б пашню завести, и Кучума царя истеснить, и соль устроить…». И в том же году князем Елецким был заложен город Тара.

А этот документ я нашёл в Центральном архиве древних актов: «…вышел… полонян из турок на Каменное, а… в расспросе оказался он родом ельчанин, сын боярский Васька Скурыдин. Взяли де его татарове в станице в Елецком уезде, на речке на Сосне, а взяли де его Ваську в то время, как был в Московском государстве Заруцкий Мартин и пришедши де в Крым, продали на каторгу, и на каторге де он 40 лет, а как погромил ишпанский король каторги, и невольников с каторги отпустил в Русь 60 человек, а шел де он через Литовскую землю…». Так обычная жизнь русского воина переплелась с будничной историей рядового русского города.

Прав был историк В. Н. Татищев, когда из-под его пера появилась фраза: «Елец, ставший на окраинах русских владений, был издревна стратегическим пунктом: бе бо страна сия защита земле русстей».

Со стороны Манежной улицы к Бабьему базару примыкал Елецкий театр. Драматург Александр Николаевич Островский, говорят, впервые ставил в нём некоторые из своих пьес. В одном из писем отсюда он восхищался, как легко и свободно работается здесь художнику.

На подмостках елецкого театра некогда блистал знаменитый на всю Россию комик Александр Евстафьевич Мартынов.

Весной 1860 года Мартынов, в сопровождении Островского, поехал на лечение от чахотки в Крым, выступая проездом в Москве, Воронеже, Харькове, Одессе. Тогда-то он выступил в Ельце. Умер на обратном пути, в Харькове, 16 (28) августа 1860 года. Похороны Мартынова в Петербурге превратились в многотысячную демонстрацию демократической общественности, воспринявшей смерть артиста как национальную потерю. «Дыхание трагического определяло грустный характер комизма Мартынова, комизма, в котором звучало затаённое страдание», — писал театральный критик Б. Н. Асеев.

29 июля 1878 года в Ельце родилась будущая актриса Малого театра, народная артистка РСФСР Варвара Осиповна Массалитинова.

А 24 февраля 1880 года в Ельце родился её брат — ученик Станиславского, русский и болгарский актёр, режиссёр, театральный педагог, народный артист НРБ Николай Осипович Массалитинов.

Понятно, что знаменитые артисты уже с детства впитали любовь к театру в атмосфере елецких представлений.

Старое здание театра сохранилось. Гастроли заезжей труппы всегда были событием для города, как, впрочем, и для актеров, по их признанию, событие — работать в столь хорошо приспособленном помещении. В это трудно поверить, когда узнаешь, что за пять дней оккупации города фашисты устроили в театре конюшню, а, отступая, разрушили крышу.

Восстанавливать здание и театральную жизнь приехал в 1946 году Александр Фёдорович Матвеев. Ученик Дмитриева и Мейерхольда, однокашник Игоря Ильинского по театральным курсам «Парм — 9» — Матвеев стал последним директором советского Елецкого театра, закрытого в 1949 году.

Потом Александр Фёдорович восстанавливал сильно пострадавший в годы войны Елецкий краеведческий музей — детище Пришвина, организовал объединение кинолюбителей, сплотил вокруг себя краеведов. Он так и не смог уехать из Ельца, хотя сестра Николая Островского звала его в солнечный Сочи директором музея писателя. Замечательный человек и чудесный собеседник, Александр Фёдорович всю жизнь посвятил изучению истории Ельца, и жаль, что не нашел в нём тогда должной поддержки.

Я рад, что застал его в живых и узнал от него много интересного из истории родного города. Не так давно в Ельце появился новый театр, а значит город будет жить той жизнью, которую заслуживает по праву.

По соседству с театром, за старинной медной оградой, пылит все лето тополиным пухом городской парк. Это бывший ботанический сад российского табачного короля — Заусайлова. Известный до революции не только как поставщик Двора Его Императорского двора, но и мудрый хозяйственник, строивший для рабочих хорошие каменные дома и плативший немалые деньги. А поликлиника, сооруженная на его средства тоже для рабочих, украшает и поныне город своей сказочной архитектурой, яркими изразцами фасада и интерьера абрамцевской работы Михаила Врубеля.

О былой красоте сада напоминают сегодня лишь старый грот и останки фонтана, да традиционные цветники пахучего «табаку». С детства я любил «мылить» руки нежными лепестками этого цветка, вдыхая густой аромат и удивляясь его «мойдодыровским» качествам.

С этим уголком города у Пришвина ассоциировались поэтические мгновения жизни. В автобиографической повести «Кащеева цепь» он писал: «Алпатов направляется к городскому саду… В саду он скоро находит ту самую лавочку, где сговаривался бежать гимназистом в Азию открывать забытые страны. Тут же он когда-то решил себе открывать тайную жизнь. Всё тут было — на этой лавочке. И опять на ней же он садится теперь и принимается читать Бельтова ″К развитию монического взгляда на историю″.».

Совсем о другом вспоминает Бунин в повести «Деревня»: «В городском саду играет оркестр стражников… Казаков прислали целую сотню… И третьего дня на Торговой улице один из них, пьяный, подошёл к открытому окну общественной библиотеки и, расстегивая штаны, предложил барышне-библиотекарше купить ″арихметику″. Старик-извозчик, стоявший подле, стал стыдить его, и казак выхватил шашку, рассек ему плечо и с матерной бранью кинулся по улице за летящими куда попало ошалевшими от страха прохожими и проезжими.».

Вот и у меня грустные воспоминания о последнем посещении этого любимого места детства, куда нас приводили родители каждый вечер, нарядных и счастливых, навстречу с чем-то чудесным: ярким, пахучим, веселым и сладким. И, наверное, не я один помню эти мгновения. Неужели ничего нельзя вернуть? Наверное, нет. Просто я вырос… А для ельчан — это по прежнему любимое место отдыха, где в погожий летний вечер яблоку упасть негде от гуляющих.

Недалеко от сада, на площади перед театром, в октябре 1917 года ельчане, свободолюбивые бунтари по натуре, высыпали на митинг, приветствуя свержение Временного правительства.

Но были и другие чувства. В эти же октябрьские дни в своей елецкой квартире Сергей Сергеевич Бехтеев написал такие строки:

Посвящается Их Императорским

Высочествам Великим Княжнам Ольге

Николаевне и Татьяне Николаевне

МОЛИТВА

Пошли нам, Господи, терпенье

В годину буйных, мрачных дней

Сносить народное гоненье

И пытки наших палачей.

Дай крепость нам, о Боже правый,

Злодейства ближнего прощать

И крест тяжелый и кровавый

С Твоею кротостью встречать.

И в дни мятежного волненья,

Когда ограбят нас враги,

Терпеть позор и унижения,

Христос, Спаситель, помоги!

Владыка мира, Бог вселенной!

Благослави молитвой нас

И дай покой душе смиренной,

В невыносимый, смертный час…

И, у преддверия могилы,

Вдохни в уста Твоих рабов

Нечеловеческие силы

Молиться кротко за врагов!

Стихотворение было переслано через графиню А. В. Гендрикову в Тобольск арестованным Великим Княжнам. И следом появилось письмо Княжны Ольги: «Отец просит передать всем тем, кто Ему остался предан и тем, на кого они могут иметь влияние, чтобы они не мстили за Него, т. к. Он всех простил и за всех молится, и, чтобы не мстили и за себя, и чтобы помнили, что то зло, которое сейчас в мире, будет ещё сильнее, но что не зло победит зло, а только любовь…».

Сергей Сергеевич Бехтеев родился в имении Липовка Елецкого уезда Орловской губернии в семье старинного дворянского рода, известного с 1571 года.

Его отец — Сергей Сергеевич Бехтеев начинал карьеру мировым судьёй, а потом был предводителем елецкого дворянства в течение 14-ти лет, тайным советником и членом Государственного совета. Именно он открыл в Ельце первый в России хлебный элеватор, отделение Государственного банка, занимался проблемами регулярного пароходства по Дону, его перу принадлежит капитальный 3-томный труд «Хозяйственные итоги истекшего сорокапятилетия и меры к хозяйственному подъёму». А мать будущего поэта — Наталья Алексеевна была из древнего рода Хвостовых. Родные её сестры Екатерина и Наталья состояли фрейлинами царского двора, а ещё одна сестра — Зинаида, была близка к Царской Семье и после большевистского переворота состояла в переписке с Царственными Узниками в Тобольске и Екатеринбурге.

Поэзия Бехтеева была пропитана идеалами монархизма. И не зря он выступал со своими стихами перед императором Николаем II и императрицами Александрой Фёдоровной и Марией Фёдоровной. После их убийства Бехтеев решил, что его долг — послужить «гибнущей отчизне», и в декабре 1917 года ушёл на службу в Добровольческую армию на Кавказ, где в августе 1920 года участвовал в знаменитом десанте генерала С. Г. Улагая — в высадке группы войск Русской Армии из Крыма на Кубань.

В ноябре 1920 года Бехтеев покинул Крым и прибыл в сербский город Нови-Сад. В 1925 году вместе с родным братом Алексеем Сергеевичем начал издавать газету «Русский Стяг». В конце 1929 года переехал в Ниццу, где был ктитором домового храма в честь иконы Божией Матери «Державная», собственноручно и на собственные средства обустроил иконостас.

Всю жизнь он любил Бога и Царя, конечно, писал чудесные стихи. Может быть поэтому на его на могильной плите высечено: «Лицеист И. А. Лицея 59 курса. Царский поэт. Офицер Белой Армии СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ БЕХТЕЕВ 7/19 апреля 1879 г. — 21 апреля/4 мая 1954 г.».

ХХ век открыл список елецких Новомучеников и Исповедников Русской православной церкви. Здесь была арестована и осуждена монахиня Елецкого женского Знаменского монастыря Елизавета Ивановна Бабенышева. А 14 марта 1937 года в Липецке расстрелян архиепископ Елецкий и Задонский Серафим (Протопопов). На десятилетия пришла бесовская власть на святую елецкую землю!

В Ельце в короткий срок были созданы ревком и ревтрибунал. Вскоре на заседании Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, было решено организовать Правительство — Елецкий Совет Народных Комиссаров — СОВНАРКОМ. С этого момента начался отсчет короткой истории Елецкой Советской республики. Своеобразный пример тогдашнего «парада суверенитетов».

Одним из первых декретов молодой республики был приказ о конфискации всех помещичьих земель, имений, со всем инвентарем. Елецкие комиссары быстро наладили производство своих бумажных денег и почтовых марок — уникальные раритеты по нынешним временам.

Работали, что называется, на свой страх и риск. Вот выдержки из статьи, опубликованной 17 мая 1918 года в «Советской газете» (Орган Елецкого уездного исполкома Совета — прим. автор): «За истекшие полгода, после социалистической революции, из губернского города Елецкие советы не получили никаких указаний, кроме дезорганизующих и даже контрреволюционных… После контрреволюционных выпадов со стороны Орла, Елец порвал с ним связь и отправил к т. Свердлову делегацию…».

И без курьезов не обошлось. Свердлов, изучив мандат елецкого комиссара Бровкина, говорят, расхохотался:

— Не поймешь, кто у нас председатель Совета Народных Комиссаров. И Ленин председатель, и ваш Горшков председатель!

Ленин высоко оценил деятельность елецких коммунаров. Особенно ему понравились строки из их первого декрета: «… строго охранять всё конфискованное имущество. Немедленно переписать, сколько в каждом имении: десятин земли, хлеба, земледельческих орудий, скота.».

Коммунары кончили плохо. Вскоре мамонтовская конница овладела городом и комиссаров расстреляли у стен мужского монастыря.

А история повторяется — парад суверенитетов опять шествовал по России в девяностые годы прошлого столетия!

Вспомнился случай происшедший со мной в елецком городском автобусе ещё в начале восьмидесятых. В тесно набитом салоне оказалось несколько приезжих. Они вслух оживленно обсуждали местные достопримечательности, сетовали на то, что приходится уезжать, а многое осталось не увиденным. И тогда в их разговор вмешались горожане. Начали приглашать гостей то к одному окну, то к другому, показывая здания и наперебой рассказывая их историю. Дело кончилось тем, что молодой водитель автобуса свернул с маршрута и минут пятнадцать колесил по центру города. Чуть не опоздал я тогда к московскому поезду, но радостное чувство за моих неравнодушных земляков долго не покидало меня.

Когда-то Генплан Ельца входил в свод Законов Российской империи, а минимальное отклонение от него означало нарушение закона с последующим строжайшим наказанием. При строительстве сегодняшней жемчужины города — Вознесенского собора, понадобилось вынести фасад будущего здания на несколько аршин за красную линию площади. Иначе пришлось бы разрушить другую церковь. Так вот, решение этого вопроса взял под свою ответственность специально приехавший в город генерал-губернатор.

Таково было уважение к собственным традициям, утвержденным Законом и людьми. Ведь город жив, пока у него есть история, которая созидается и сегодня. А сейчас Елец возрождается. И первые свидетельства тому — храмы, одетые в строительные леса.

Публикации на тему:

В. Дорофеев, «Елецкие декабристы», елецкая газета «Красное знамя», 2 декабря 1982 года.

В. Дорофеев, «Юбилей в подполье. Как живется художникам в Ельце», еженедельник «Литературная Россия», №51, 1987 год.

В. Дорофеев, «Бунинская Россия», журнал «Культура и жизнь», №1, 1988 год.

В. Дорофеев, «Долгий путь к Бунину», еженедельник «Мегаполис — Континент», №41, 1995 год.

В. Дорофеев, книга «Лекарство от одиночества», очерк «На роковой черте подстепья», Москва, 2005 г., ISBN 5—7949—0136—5

ЗНАМЕНИТЫЕ УЧЕНИКИ ОРЛОВСКОЙ МУЖСКОЙ ГИМНАЗИИ

Пётр Столыпин, Николай Лесков, Леонид Андреев, Фёдор Крюков, Сергей Городецкий, Павел Якушкин, Григорий Мясоедов, Владимир Русанов…

Почему из одной провинциальной гимназии вышло в жизнь так много выдающихся выпускников?

21 февраля 1895 года ушёл из жизни один из «творцов священного писания о земле русской» Николай Семёнович Лесков.

«По его завещанию похороны были самые скромные: ничего, кроме простого деревянного жёлтого гроба: ни венков, ни речей… Похоронили его на Волковом кладбище на Литераторских мостках. Вокруг открытой могилы собралась только группа искренно оплакивающих его людей», — сообщал современник событий.

Сегодня удивительно читать подобные строки о конце жизни всеми почитаемого автора «Очарованного странника» и «Соборян», «Леди Макбет Мценского уезда» и «Сказа о Тульском косом Левше». Но сам писатель так говорил о своей жизни: «… я шёл дорогой очень трудною — всё сам брал, без всякой помощи и учителя и вдобавок ещё при целой массе сбивателей, толкавших меня и кричавших: ″Ты не так… ты не туда… Это не тут… Истина с нами, — мы знаем истину ″. И во всём надо было разбираться и пробиваться к свету сквозь тернии и колючий волгец, не жалея ни своих рук, ни лица, ни одежды».

И ещё одна характерная деталь его биографии. В 1883 году Лесков получил золотую медаль «по рассмотрению сочинений, представленных на соискание премии имени Петра Великого». И что вы думаете?! Эту дорогую заслуженную награду писатель отослал в помощь беднейшему ученику Орловской мужской гимназии, где сам начинал своё образование, причём весьма неуспешно.