Бесплатный фрагмент - Русь святая — 2

РУСЬ СВЯТАЯ 2

Сказочный роман, не сказочных законов бытия.

Посвящается павшим, но взлетевшим до небес, 6 роте, Псковских десантников.

1 Глава

1

Шёл великий пост 1884года. В это раннее мартовское утро, природа оживала. За окном надрывались пернатые, будя природу, а возможно и сердца своих будущих подруг по гнезду. Владимирский открыв глаза сладко потянулся на пуховой перине, обволакивающей его волю леностью. Он лежал один, на большой из резного дерева, двух спальной кровати. Владимир повернулся, положив голову на подушку жены пытаясь уловить запах её волос, однако наволочка пахла стиранной свежей чистотой. Его молодая супруга, уехала с маленькими дочками в своё имение, доставшиеся ей от матери в приданное. Светлана Сергеевна оказалась женщиной деятельной и что бы как-то поддержать это хорошее качество в своей жене, наш герой предложил ей заняться бухгалтерией их совместных усадьб. Если учитывать что ум нашей Сергеевны оказался математического склада и по наследству от её отца ей достались гены скупости, в совокупности вышел идеальный бухгалтер, коего трудно было найти на стороне. Вот и теперь в великий пост дабы избежать искушения, она уехала в Псковскую губернию, что навести порядок в усадьбе, где полным ходом шла реставрация барского дома. Вообще за неполных четыре года их совместной жизни, там в родовой вотчине её матушки, были построены, водяная мельница, четыре коровника, колбасный цех, школа, два парома и мост, через местные речки. Это способствовало сильному развитию и обогащению местных крестьян. Наш Новгородский барин с нежностью думал о своей жене, его взгляд ещё какое-то время плутал по лепному потолку с бронзовой люстрой, по гардеробному шкафу красного дерева, занимающего всю противоположную стену спальни, по детской кроватке где спала младшая дочь, по зеркалу над дамским столиком и остановился лишь на взирающих взглядах с икон Спаса и Богородицы, освещённых лампадкой. Встав с постели, Владимирский щёлкнул выключателем и произвёл чудо губернского масштаба, да что там губернского, всей империи. Его спальня озарилась мягким ровным светом от электрической лампочки в светильнике собранным по его эскизам. Электричество было ещё в диковинку в России, появившееся в 1879 году в Санкт-Петербурге, с освещения литейного моста.

Их новый, двух этажный усадебный дом, был наконец построен полностью. А точнее были достроены правое крыло для прислуги и левое для конюшни барских экипажей с гаражом, словом абсолютно не знакомым в конце девятнадцатого века. Надев панталоны и свитер, Владимирский вышел на лоджию, соединяющею все спальни коих окна глядели в сад и на реку.

Этой ночью, в отличии от прошлой, заморозки не наблюдались. Талые воды уже начали затапливать противоположный пологий берег, где начинались земли дворян Федькиных. Зинаида Ивановна, ставшая единственной наследницей с юных лет, была своевольна и взбалмошная, истерического склада девушка. Повзрослев не остепенилась, продолжив бунтовать против устоявшихся нравов, превратившись чрезмерно эмансипированную особу. Она десяток лет находилась в невестах, некого польского журналиста и как в последствии стало известно альфонса Бжезинского, в результате чего её имение было заложено. Владимирский выкупил это имение и оно окупилось вывезенным из него лесом.

Саму Зинаиду с осени никто не видел, но в бывшем их барском доме оставалась жить её мать, серьёзно страдающая алкоголизмом. Старую барыню Федькину наш герой особо не беспокоил, оставив ей прислугу для поддержания жизнедеятельности её и усадьбы.

Земли у помещиков Федькиных оказалось вдвое больше чем у Владимирского, так что за шесть лет хозяйствования, наш герой увеличил свои земли почти в трое. Почему почти? Да потому что половину своих крестьян он сделал самостоятельными землевладельцами, выплачивающими ему без процентный кредит, за покупку земли в долговую рассрочку. Другая половина крестьян с радостью трудилась в его образцовом хозяйстве. Заливные луга имеющиеся на том берегу, позволили ему разводить породистых лошадей и тонкорунных овец купленных в Англии. Его небольшая дамба, чуть выше по руслу речки, обеспечивала водой мельницу и генератор, дающий электроэнергию в барский дом, а так же в отапливаемые теплицы, где в зимнее время не хватало света. Электричество поступало в школу, в храм, в коровники, свинарники и прочие промышленные объекты. Свет был везде, в крестьянских избах, и даже на улице.

Владимирский, полной грудью вдохнул свежий утренний воздух, глядя на купол храма, где с вечера шли чтения покаянного канона Андрея Критского и замер. Снизу до него донеслись знакомые голоса:

— Скажи мне Аким, на какую блесну подсек тебя Владимирский? — Спросил, высокий худощавый человек в очках и инженерской фуражке. Ему было лет тридцать и одет он был в полушубок.

— На што? Да вот на это все. Где ты видел в крестьянских избах лектричество? — Равнодушным голосом ответил молодой человек, имеющий косую саженью в плечах. Он тоже был в полушубке и инженерной фуражке, а за спиной у него висел рыбацкий ранец. Акиму было двадцать девять лет, к тому же недавно он окончил коммерческое училище. Должность у него была удивительная, по тем далёким временам, а именно, следил за благосостоянием рабочего коллектива, что-то вроде профсоюзного деятеля.

— Но мы то здесь, не за этим. На цементном заводе люди ютятся в трущобах и не до получают зарплату, ты же знаешь.

— Ну знаю. И ты знаешь что деньги идут на строительство второго цеха. Вспомни, на кирпичном заводе в начале тоже было тяжко. А теперь детские сады, школа, Храм достраивают, почти каждая семья имеет квартиру, на следующий год планируем построить этот, чудное название, дом культуры с библиотекой.

— Послушай Аким, Владимирский с кирпичного каждый год имеет сто тысяч чистой прибыли! Мог бы раскошелиться, не обеднеет!

— А ты чего чужие деньги считаешь? Чего злишься? Да ты пойми Сергей Родионович, меня в коммерческом учили, что коммерция прибылью живёт.

— Ох Аким, не тех ты защищаешь. Эти богатеи вон как живут, чай не бедствуют.

— Зависть плохая мотивация. — Последнее слово, Аким проговорил буквально по слогам, похоже что слово было новое в его лексиконе.

— Дальше рыбаки стали спускаться по деревянным ступеням к речке.

— Владимирский с лоджии опустил канат, спустившись по нему, побежал вдоль речки, то увеличивая темп бега, то останавливаясь, нанося удары ногами и руками по встречным деревьям. Светящиеся кругом фонари, таяли в тумане, подымающимся от реки. Наш герой добежал до водяной мельницы, за которой стояла пилорама и столярная мастерская. С другой стороны реки находился причал ожидающий навигации. Все складские пакгаузы доверху были забиты досками, рамами, дверями и прочим строй материалом. Владимирский окинув взглядом рабочий посёлок, побежал назад.

Наш удачливый барин прикупив по дешёвой цене пару барж, построил себе второй буксир и в дальнейшем с барышей, собирался купить себе пароход.

Что бы заниматься коммерцией, он в недавнем прошлом оставил службу, под предлогом подготовки поступления в академию. Однако для того что бы поступить в академию, требовалось отличное знание иностранных языков. Именно по этой причине Владимирский занимался немецким языком с фрау Шнитке, своей коммерческой партнёршей, в сфере пошива самой модной одежды. С момента образования их дома модной одежды, они расширились и теперь одевали по мимо Санкт Петербурга ещё и Москву. К тому же у нашего героя родилась дочка и ей с самого раннего детства наняли гувернантку с родным французским и английским языками и это помогло Владимиру подтянуть английский. В итоге к своему удивлению, Владимирский поступил в военную академию. И тут начались мучения. В академии кроме стратегии и тактики, изучали наизусть все существующие топографические карты Европы.

1883 году он закончил академию с серебряным значком и очередным званием майора. Что бы получить золотой знак, требовалось заниматься дальше, но у нашего героя на это не хватило духа. Казалось бы теперь его военная карьера обеспечена, но тут вмешался случай с большими связями в лице Новгородского губернатора, у которого он служил до этого. Влияние и связи у этого чиновника оказались чрезмерно велики и в итоге нашему герою пришлось вернуться в подчинение того же губернатора.

Наш губернатор Борис Васильевич в свои пятьдесят восемь, обзавёлся животиком и выглядел стареющим добряком. На самом деле этот добряк держал губернию в идеальном порядке, кстати как его супруга Дарья Юрьевна, хранила их имение в идеальном порядке. За его честность и добросовестное отношение к делу, высшее руководство всегда ценило губернатора. К тому же Владимирский заметил, что Борис Васильевич был мастер выстраивания отношений со своими подчинёнными. Умел подбирать к каждой должности соответствующего командира, или служащего, зная на кого можно положиться в трудный момент. Бывший начальник жандармского подразделения, опытный служака и виртуоз своего дела внезапно слег, с диагнозом подагра. Прослужив пару лет в губернии, по состоянию здоровья ему пришлось уволиться, оставив своё место вакантным. И это-то освободившееся место наш генерал-губернатор предложил занять Владимирскому, которое тот курировал будучи ещё штабс-капитаном, пять лет тому назад. Смена офицерского мундира на непопулярный в обществе жандармский синий, многим казалась нелепой. И эта нелепость усиливалась, если учитывать что на предстоящей должности для нашего героя, не было ни какого карьерного роста. Но губернатор умел убеждать и Владимирский такое предложение принял, надев погоны подполковника. 1884 году, звание майора упразднялось и офицерам восьмого класса становился капитан, до этого имевший в табели о рангах, девятый класс. Хотя в кавалерии майора не было изначально, а следовательно и в жандармерии и все же военное звание ценилось выше, отсюда и подполковник у Владимирского в неполные двадцать девять.

Закончив наше отступление, мы увидим как вернувшись в усадьбу, Владимирский вывел из конюшни кобылу, Звезду Востока. Можно сказать дочку арабского скакуна Янычара, храпевшею теперь от радости, тем самым предвкушая утренний променад. Заседлав её, Владимир помчался верхом, по своей вотчине разминая лошадь, тренируясь сам. По всему маршруту движения были установлены мишени, по которым наш герой на всем скаку, палил из револьвера, дабы не утратить боевого мастерства.

В усадьбу наш барин вернулся к завтраку. В дом он прошёл незамеченным, поднявшись к себе, принял душ. В его доме были ванны с душем и унитазами, все как в современном мире. Воду в дом подавал электрический насос, собранный на Питерском заводе, по чертежам самого хозяина дома. Мастерская Владимирского, та что за Нарвской заставой, где собирали турбину для его гидростанции и электрические двигатели, значительно расширилась и из старой конюшни превратившись в заводик, в основном выпускающий на продажу медные провода. Заводик прибыли пока никакой не давал, но на нем готовили второй генератор, который должен был приводиться в движение паровым двигателем и обеспечивать током весь быстро растущий завод. Ничего подобного не было даже в самом Петербурге.

— К девяти часам, хозяин дома своей кошачий походкой стал спускаться в столовую по боковой лестнице, но услышав внизу голоса замер и заглянул через перила. В низу на площадке шла возня. Георгий штурман буксира обхватил Глафиру за талию, ну или то место где она должна быть. Потому как затянутый на её теле корсет не облагородил талию, лишь выдавив на волю девичью грудь и живот, тщетно скрываемые под шёлковым передником. Глашка была девушкой с фантазией, поэтому на кухне ей не было равных. В свои семнадцать лет, она практически готовила любые русские блюда, присвоив самолично себе звание шеф повара. Георгий, в свои девятнадцать вытянулся до метра девяноста, был жилист и хорош собой, о нем сохли многие девчонки деревне, как и в городе. Он же с юных лет влюблён был в Глафиру. Именно из-за неё он и приехал из Новгорода, что бы повидаться. Глафира ещё раз безуспешно попыталась освободиться из объятий Георгия:

— Пусти! Совсем ошалел что ли, а как войдут?

— Я же специально с тобой повидаться приехал, вчерась ждал, ждал а ты не вышла. — Через чур страстным голосом возвестил штурман буксира.

— Дел множество, Владимир Владимирович у нас гостит, а с ним всегда людно. Пустите же, время к завтраку подавать. — С большой значимостью говорила Глафира.

— Уж и на вы называешь, совсем чужой я тебе стал. Ясно, у вас теперь симпатии к образованным. Выходит, как Мишка в коммерческое училище поступил, так я вовсе не соперник. С ним вы на вы небось теперь общаетесь, может и ручки тебе целует?

— Думайте что хотите. Только Миша никогда не стал бы говорить таких глупостей. — Глафира даже напустила на себя загадочности, как ей казалось.

— Где уж нам. Мы под барской крышей чай не живём.

— По моему это, вы сказали лишнее. Чай мы здесь тоже, не кусочничаем*. — Владимирский видел что «барская крыша» Глашку задела и от обиды у неё так мило задрожал подбородок. и Она дрогнувшим голосом произнесла: — Отпустите уж, наконец.

По лицу Георгия было видно, что он внутренне страдает из-за якобы нанесённой обиды Глафире. Глашка действительно в этот момент была трогательна и влюблённое сердце Георгия, пошло на попятную:

— Ну прости Глаш, бес попутал, сам не ведаю что плету. — И тут, молодой штурман не удержался и поцеловал Глафиру в губы. Девушка с усилием отжала от себя штурмана и с напускной обидой в произнесла:

— Ручки ему целовать не нравиться. — Затем влепила Георгию неумелую пощёчину, после чего тот разжал свои страстные объятия. Когда же Глашка скрылась за дверью, погладил свою щеку, произнеся раздражённо:

— Да и катись колбаской по малой Спасской! — Затем с нежностью добавил: — Вот дура.

— Ты что шумишь Георгий. — Спускаясь по лестнице спросил Владимирский беззаботным тоном.

— Владимир Владимирович. Вот приехал доложиться, буксир готов к навигации, да и баржу чуток подлатали. В опрошлом году мелковато на речке было, с того и днище подшкряболось.

— Молодец. Ну идём завтракать. — Позвал юного штурмана, хозяин дома.

— Да не, не охота. Я домой вертаюсь.

— С Глафирой поссорился. Э брат, война войной, а обед по расписанию. — Сказав банальность Владимирский повлёк Георгия в столовую: — А хочешь я тебя отправлю учиться на штурмана? Выучишься будешь по Волге ходить, или даже по морям, на настоящем пароходе.

— К чему мне учёба? Батяня состариться, я вместо него капитаном буду.

— Ну как знаешь. А все же погости, тебе у нас всегда рады. Да и хозяйство у тебя здесь. — Хозяйством Владимирский назвал голубятню. Была голубятня у Георгия в Новгороде, да она сгорела таинственным образом, вот он себе на крыше школы и отстроил новую, возвышающуюся как башня.

По мимо нашего героя, в усадьбе жила вдова Волина. Она была директрисой сельской школы, Владимирский самолично выбил ей эту должность. У неё подчинении были две учительницы, от неё же получившие своё образование. Двадцати двух летняя Мария Фёдоровна, и Девятнадцати летняя Екатерина Ивановна, сестра Акима. Пятнадцати летняя дочка вдовы Волиной, училась в Смольном институте, а одиннадцатилетний сынок в Нижегородском кадетском корпусе. Вдова, Анастасия Николаевна Волина, уже почти шесть лет жила в усадьбе Владимирского и эти годы пошли ей на пользу, она буквально похорошела, даже помолодела в свои тридцать пять лет. Первой причиной её преображения была Глафира, сумевшая довести нашу вдову из состояния болезненно истощения, в пышно-цветущее. Второй причиной её моложавости, был полицмейстер Охлабыстин, который познакомился с нашей вдовой на свадьбе Владимирского и теперь хоть и безнадёжно, но регулярно посещал нашу усадьбу.

За стол у Владимирских рассаживались по времени, не дожидаясь опоздавших. На против Анастасии Николаевны сидел отец Арест видимо специально забежал на завтрак, что бы вразумить нашу не утешную вдову:

— Как же матушка, голубушка, эк я вас понимаю, хранить брак и память по убиенному супругу, но что же делать, любезная Анастасия Николаевна?

— Не искушайте батюшка. Иван Макарович человек весьма достойный, но как же память и главное дети, как после этого мне им в глаза смотреть? — Волина приложила платочек к увлажнившимся глазам.

— У детей своих забот полон рот. Я ведь по началу, ой как радовался, что вы Анастасия Николаевна так непреклонны, а потом рассудил, страдает ведь ваш ухажёр Иван Макарович и очень уж они несчастны, из-за вашей не преклонности. Вот и выходит, коли вам мил этот человек, так и смиритесь. Отсюда и происходит, что счастье другого человека важнее нежели подвиг вдовствующий жены.

— Батюшка, да на мне же школа.

— Опять двадцать пять! — Тут отец Арест заметил нашего героя: — Вот ведь дела Твои чудны Господи. Владимир Владимирович вы хоть повлияйте на Анастасию Николаевну.

— Отец Арест. — Как бы с упрёком возразила Волина, смущённо вращая чашечку с кофе по блюдцу.

— Как же здесь повлияешь, раз Анастасии Николаевне неприятен Иван Макарович. — Нарочно, произнеся не правду, начал своё влияние Владимирский.

— Очень даже… — Тут вдова осеклась, её глаза повлажнели, и она замолчала.

— А коли так, так и соглашайтесь матушка. И то сказать, довольно погоревали вы по своему убиенному мужу. А ему теперь уж кроме доброй памяти и панихиды, ничего не надобно.

— Может вы Анастасия Николаевна в монастырь уйти задумали? — Опять провоцировал вдову Владимирский.

— Месье Владимирский, у меня дети в малых летах! — Возмутилась Волина, как бы говоря, — мне их поднимать нужно.

— Отец Арест прав, сделать человека счастливым более важно, нежели вдовья участь.

— Появилась Глафира с подносом, на котором стоял самовар и свежевыпеченные булочки с повидлом. К Георгию Глаша не подошла, представив участь кормления своего молодого воздыхателя, своей помощнице, на самом деле куда более опытной кухарке, тридцати летней крестьянской жёнке Татьяне, лучшей стряпухи в округе. Георгий от такого поведения своей возлюбленной, видимой обиды не проявлял, быстро позавтракав удалился, но вскоре вернулся.

— Тем временем за место Волиной и батюшки, компанию за столом, хозяину дома составляли Аким с инженером. Вернувшиеся с рыбалки гости изрядно проголодались и теперь с аппетитом наворачивали вчерашние холодные котлеты с хлебом, запивая их горячим чаем. По мимо чая рыбаки согревались ещё горячительным напитком, о чем свидетельствовал штоф водки и пару рюмок стоящих на столе. Инженер поблёскивая стёклами очков, густо намазывая хлеб маслом, с завидной настырностью гнул свою линию:

— Нет уж, вы господин Владимирский позвольте, условия быта на цементном заводе просто не человеческие. В двадцати метровых комнатушках ютятся семьи, порой по десять человек. А за работу получают, едва концы с концами могут свести и это за десяти часовой рабочий день! — Инженер начинал распыляться: — Люди не животные, хотя и у животных бывает свой предел!

— Тема серьёзная. Где же управляющий. — Перебил Владимирский инженера, заметив жестикуляции Георгия: — Вы господа завтракайте, а я поищу Пётра. — Наш герой поспешил к Георгию, который по заговорщически зашептал ему на ухо:

— Владимир Владимирович, я из-за стола и скорехонько на голубятню влез, обозреваю, кругом просторы, лепота, аж душа умилилася и вдруг, снизу по течению в версте от школы, зрю белеет что-то в заводи. Я пригляделся, не иначе утопленница.

— Ишь ты глазастый в версте разглядел.

Захватив подзорную трубу, они направились к школе, где по лестнице забрались на крышу, а оттуда на голубятню:

— Двоих выдержит?

— Ещё бы, сам делал. Вон там глядите белеет. — Держась за длинный шест, на верху с перекладинами для голубей, говорил Георгий.

Владимирский приложил к глазу подзорную трубу и стал рассматривать утёс, под которым была заводь. Снег уже хорошо подтаял, образуя на противоположном берегу приличное озерко, в котором вода прибывала с каждым днём все больше и больше. Наконец оптика ухватила белый предмет, плавающий в талой воде. Наш герой напряг зрение, перед ним была женская нижняя рубаха, плавающая на поверхности, затем он различил подол платья зацепившегося за корягу и вроде бы ногу. — Не отрываясь от трубы, Владимирский скомандовал:

— Георгий, я попрошу тебя сообщить старосте и пусть пошлёт за исправником.

Оставшись один на крыше, Владимирский ещё какое-то время разглядывал окрестности в подзорную трубу, пока не услышал детские крики и смех, видимо была перемена. Наш герой уже собирался было спускаться с крыши, когда услышал снизу голоса. Посмотрев в низ, увидел своего главного управляющего Пётра, и учительницу Марию Фёдоровну, которую теперь трудно было заподозрить что она крестьянского рода. Петруха вальяжно обхватил её за талию и прижал к себе, заговорив уверенным голосом:

— Ты же знаешь, что у меня сейчас совещание, отчего не вышла раньше? Хочешь показать фасон, дескать тебя Петя хозяин ждёт, убежишь к нему на встречу как миленький. А я вот не убежал, видишь дождался.

— Пётр Владимирович, ради Бога пустите, не ровен час увидит кто.

— Значит теперь ты меня избегаешь, с Акимом крутишь стало быть перспективней нежели я.

— Вы нарочно приходите меня мучить? — Владимирский с верху видел, как бедную Марию Фёдоровну всю колотит от чувств.

— Хотелось просто узнать, как быстро тебя забывает девушка, ещё вчера клянущаяся тебе в любви.

— Вчера? Вы уже четыре года мучаете меня! Прошу вас Пётр Владимирович, оставьте уж меня в покое! — учительница бухнулась перед управляющим на колени и немощно зарыдала: — Зачем я вам, вы же никогда на мне не женитесь? Вам доставляет удовольствие мучить и терзать моё сердце. — Ого, — подумал Владимирский, — да она в него по уши втрескавшись.

Петручо поставил её на ноги и стал покрывать поцелуями её лицо:

— Прости меня. Я знаю, мне совсем не нужно бывать у вас в усадьбе, тем более что хозяйством теперь занимается сама хозяйка Светлана Сергеевна. Но не могу удержаться, от одной мысли становится невыносимо что больше не встречусь с тобой. Сама видишь, с собой не совладаю.

— Ваши чувства слишком запутаны и мне недоступны. Только я уж перестала надеяться, на ваши честные намерения. Простите меня Пётр Владимирович, у меня занятие.

— Значит все таки рассчитали, что ваша жизнь с Акимом счастливей будет.

— Да как у вас язык поворачивается, …? Пустите! Я попрошу, впредь оградить меня от ваших речей. — И Мария Фёдоровна уткнувшись лицом в носовой платочек, иносказательно упорхнула словно серна в чащу леса, только наша углубилпсь в сад и там дала волю слезам.

Владимирский уже возле самой усадьбы догнал Петра:

— Петручо! Не узнаю тебя. Обещал быть на завтраке.

— Задержали дела, личного характера, не обессудьте Владимир Владимирович.

— Опять на вы. Мы же боевые товарищи. Ну что у вас там в личном плане?

— Пётр внимательно посмотрел прямо в глаза Владимирскому, затем усмехнулся:

— Удивительно, от тебя ничего не скроешь командир. Как только ты, моё обращение на вы, смог увязать с личным характером, мне не понятно? — Наводя тень на плетень, Пётр не ответил на вопрос нашего героя.

— Утопленница у нас судя по всему в речке. Георгий с голубятни выглядел. Вот глаз алмаз. Ну и я забрался посмотреть, откуда стал невольным свидетелем вашей беседы с Марией Фёдоровной. — Раскрылся Владимирский.

— Чего из того? — Невозмутимо ответил Пётр.

— Девушке уже двадцать два года, чего не женишься?

— Не могу.

— Во как! Аргументируй.

— Как дела ваши обстряпывал, ещё четыре года назад, с купцом Завидякиным что лесом торгует, слово я дал купеческое, хоть купцом и не являюсь. Только слово моё коммерческое, куда выше купеческого будет. С этого слова и дела наши с вами в гору пошли. Без доверия в нашем деле никак нельзя, сплошной обман. Шибко понравился я купцу Завидякину, он мне дочку свою младшею и про сватал. — Пётр заметно побледнев замолчал.

— А ты что ж, выходит согласился.

— Выходит так. Больно уж во мне алчность взыграла. Смерть как захотелось хорошее приданное за женой взять. Вот я слово своё и дал, что женюсь на купеческой дочке.

— И какое приданное?

— Сто тысяч.

Владимирский засвистел:

— Чего ж не женился до сих пор?

— В малых летах, тогда купеческая дочка прибывала. В этом году семнадцать будет, пора жениться.

— Я одного не пойму, ты зачем мозги Марии поласкаешь, надежду даёшь?

— Грешен я! Отцу Аресту каялся, только не помогает! Сам не ведал, что так бывает, втрескался я Марию Фёдоровну по уши! Чем дальше тем хуже! Она с каждым годом, все желаннее и желаннее становится, безумие какое-то! — Пётр говорил все это, словно одержимый: — Одно только утешает и силы придаёт, приданное за купеческой дочкой. Мы теперь с ней помолвлены. Об этом и хотел сказать Марии Фёдоровне, да вот не случилось.

— Мда. Но выбор сделан. Сегодня же объявишь о своей помолвке. Видишь как все просто. — Владимирский протянул Петру свою руку, для рукопожатия: — Поздравляю.

Они вошли через заднюю дверь в столовую и присоединились к завтраку. Аким ел уху, только приготовленную из наловленной им рыбы. Инженер Подшивалов пил кофе, глаза его блестели не здоровым блеском, ему даже не помогла расслабиться выпитая водка.

— Ну вот господа, давайте решать наши производственные проблемы. — Владимирский выбрал из блюда яблоко и смачно откусил, так что Подшивалов поморщился. Он сразу же язвительно заметил:

— Яблоки среди весны, а знаете сколько яблок может купить рабочий за свою зарплату? Нисколько. Вы думаете рабочие менее нуждаются в витаминах? Вы меня, Владимир Владимирович убеждали в своё время, что на ваших предприятиях будет все для блага рабочих, и я вам поверил.

— Разве у вас Сергей Родионович есть претензии к кирпичному заводу? Девяносто процентов рабочих живут в своих домах и квартирах, открыли школу, баню, детский сад, храм строим, вы же сами знаете план застройки. А начинали с палаток. — Наш герой пытался аргументировать примирительным тоном.

— Речь идёт о цементном заводе. Народ живёт впроголодь, многие забыли вкус мяса, народ нервничает.

— Вам Сергей Родионович, самому бы по спокойней быть и рабочие глядишь роптать перестали бы. И потом, сейчас строгий пост, никто мяса не ест и даже рыбы. — После этих слов Петра, Аким отложил в сторону свою уху.

— Да вы со своей патриархальной стариной когда-нибудь всё профукаете. — Не унимался инженер: — Заморозьте строительство церкви вот и деньги найдутся! Я обещал рабочим цементного улучить их тяжкое положение. Как я им в глаза смотреть буду, если ничего не изменится?

— Значит вы обещали. — Начал Пётр: — А вы думаете мы храм рабочим построить не обещали. Мы в отличии от вас Сергей Родионович, слов на ветер не бросаем. И денег у нас лишних нет. Пароход нам предлагают в пол цены. Дела у промышленника Лаптева слегка пошатнулись, нужно брать. Простите нас неучей, однако мы с Акимом Ивановичем два года в коммерческом учились и видим где выгодная сделка. Ишь придумал, строительство храма заморозить, давайте тогда цементный заморозим, до лучших времён.

— Да ты что!? Людей на улицу выбросить решил!? — Задыхаясь от гнева прокричал инженер.

И что бы он не наговорил лишнего, Владимирский обратился к тихо сидящему Акиму:

— Что скажете Аким Иванович? Вы же у нас по профсоюзной линии.

— Сам я кумекал, так и так, нет пока на цементном нужной прибыли, а следовательно и денег взять неоткуда. Только разнорабочим хорошо бы помочь чем. Может новых людей не брать, жёнам бедствующим предложить какую работу.

— Дело говоришь Аким Иванович. А люди они ради дела потерпят. Вы бы господин ведущий инженер народ не будоражили, а разъясняли бы им, ради чего, им терпеть лишения терпеть нужно.

— И то правду говорит Пётр Владимирович. Вам как никому известны идеи о светлом будущем Сергей Родионович. — Обратился к инженеру Владимирский намекая на его революционное прошлое. Далее нашего героя осенила идея и он обратился к Петру: — Пётр Владимирович, а почему бы вам не стать совладельцем цементного завода. А что, дело выгодное и нам в нужный момент с деньгами поможете. Господа, Пётр Владимирович помолвлен и за невестой хорошее приданное берет, сто тысяч.

Глашка лично прислуживая за столом даже чуть поднос не уронила с посудой.

В этот самый миг объявился запыхавшийся староста и сообщил:

— Здравствовать желаем. Людишки и лодка готовы Владимир Владимирович.

— Так когда же ждать повышения оплаты рабочим? — Не унимался инженер.

— У нас квалифицированные рабочие до восьмидесяти рублей получают в месяц, вдвое больше начинающего службу офицера. Потому как офицер не за деньги служит, а за честь. — Желая отвязаться от назойливого инженера, проинформировал Владимирский.

— Но подёнщики тоже люди, в конце концов! — Начал горячиться Инженер, но его прервал Аким, значительно повеселевший после сообщения о помолвке Петра:

— Ты Сергей Родионович в перед батьки в пекло не лезь. У Шуленберга подёнщики не более получают, а у Брауна и Бронштейна и того менее. У наших трудяг всё же есть впереди перспектива, да и Пётр Владимирович помощь обещал.

Владимирский спустился вниз по реке, покрытой ещё толстым слоем льда, к раз лившейся на той стороне водной глади, талого снега. Там его поджидали два мужика в кафтанах и сапогах с лодкой, а так же урядник, крепкий мужик лет сорока. Внезапно из-за туч на небе выглянуло солнце и кругом веселее зажурчали ручьи и защебетали птицы. Староста внимательно оглядел низину, где скопилось целое озерце талой воды и с сомненьем заметил:

— Благодать-то какая. Ничего не видно отселе. Може и нету никакой утопленницы. Все ж таки в округе не слыхать, что бы кто-нибудь сгинул.

— Это верно ваше высокоблагородие, в нашем околотке утопленников не числиться. Давайте ближе подплывём, може это просто одёжа. — Согласился со старостой урядник.

Они забрались в лодку и два мужика столкнув посудину в воду, заскочили в неё, обрызгав всех холодной водой. Мужики стали грести в том направлении, куда указывал наш жандармский чин. Наконец они увидели белую нижнею рубаху и приблизились к ней. Сомнения разом закончились, перед ними плавало лицом вниз, женское тело.

— Ктож энта такая, по одеже вроде из господ? Вон кружева и чулки бесовские. — Дёрнув кадыком произнёс староста.

— Переверните её на спину. — Дал распоряжение Владимирский.

— Подол её за корягу зацепился, нужно сначала отцепить. — И сидевший на носу лодки урядник, порвав подол отцепил его, спокойно перевернув застывшее тело утопленницы. От увиденного зрелища мужики чуть не перевернули лодку. На них смотрела посиневшая, жутко опухшая физиономия, чьи веки и губы были объедены речными тварями. Урядник спокойно закурил: — Энто она, пожалуй уж с прошлого года тута ныряет, вона как рыбы обсосали. Место здесь тихое, заводь и кручина в стремнину впадающая леском покрыта. Люд православный что вдоль берега ходит, поверху кручу обходит, от того и не видел утопленницы. И с речки её не видно тута, в заводи под корягой. А Тяперича оттаяла и всплыла.

— Ктож такая, не узнать вовсе, не уж-то не наша? — Крестясь спросил Староста.

— Наша это, по всей видимости Зинаида Ивановна Федькина. — Печальным голосом произнёс Владимирский.

— Так вы её признали, ваше высокоблагородие? — Удивлённо спросил урядник.

— Нет. Только госпожа Федькина с осени прошлого года в усадьбе не появлялась. Выходит что утопленница она.

— Только она, ваше высокородие, на утопленницу не похожа. — Заметил урядник: — Я энтих утопленников повидал на своём веку. Хорошо бы узнать, ваше высокоблагородие, в каком месяце она пропала? — Почитай пол годика минуло, неужто никто и не хватился?

Владимирский с любопытством смотрел на урядника:

— Так вы что же, можете утопленника по месяцу распознать?

— Не то что так, однако к примеру в опрошлом годе мужик осенью на речке утоп. Ехал с ярмарки накушавшись так, знамо дело оторвался от забот. Энто он удачно продал поросят. Подарков всем накупил, жене и деткам и на радостях четверть приговорил, которую с города вёз домой. Лёд ещё тонкий был, вот его кобылка и провалилась под лёд, а он сердечный распластался на санях и ничего не чует. Лошадёнка тварь Божия, беду чует, все на лёд выбраться пыталась, да только где там, копыта выставит, а подними лёд и подламывается. Животина умная, всё к берегу скочит сердешная, а за ней сани, так в пробитую полынью и ушли, а с ними и мужик. Коли принял бы в меру и сам спасся и лошадь из беды може вытянул. Так энтот бедолага, перед смертью воды нахлебавшись, весь скрюченный был, как застывшей.

— Бры, страсти какие рассказываешь Силантий Петрович. — Староста брезгливо потряс своими плечами на бабский манер: — Поганая смерть утопленника. Раз так Господь решил, может и к лучшему, что утопленник нажрался до беспамятства. Я припоминаю ентот случай и кумекаю, чем то он прогневил Бога. — Рассуждал как бы сам с собой староста.

— Прогневил. Бог милостив, как говорится из огня, да в полымя. — Только там наоборот было, закоченел в проруби грешник, да его и в ад, к чертям на сковородку. — И урядник засмеялся своей шутке, остальные перекрестились.

— Так что вы скажете про нашу покойницу, Силантий Петрович? — Вернул разговор в нужное русло наш жандармский подполковник.

— Ну что тут скажешь, она хош бы и задеревенела, только положение рук говорит о её расслабленности на момент смерти. Вот извольте видеть ссадину в волосах, из под сбившегося чепца видно. Може кто её огрел вначале, а уж за тем в воду кинул. — Довольно разумно рассуждал урядник.

— Может она просто гулять пошла, да поскользнувшись упала с утёса. Может она и не в воде зиму пролежала, а только теперь при паводке в воду попала. — Высказывал предположение староста.

— Не, коли по вашему рыбы её не поели бы, скорее дикие звери растерзали бы. — резонно заметил урядник.

— Тело погрузили в лодку и поплыли в сторону бывшей усадьбы Федькиных.

Выбравшись из лодки, Владимирский скорым шагом зашагал по раскисшей тропинке, любуясь силуэтами лошадей, выпущенных на весеннее солнышко в огороженные загоны. За загонами красовалось новое здание конюшни, выложенное из красного кирпича, изготовленного на заводе Владимирского, как впрочем и все остальное, двери, окна и даже черепица все производилось у нашего героя. Туда-то к конюшне, наш герой и направлялся. На ногах его были хромовые сапоги, буквально отсыревшие от мокрого снега, а на плечах бушлат морского образца, но не морской, пошит по заказу, на голове офицерский кепи, старого образца. Владимирский вдруг застыл как вкопанный, сердце его замерло, когда он услышал знакомое до боли ржание Янычара. Арабский скакун пасшийся среди кобыл, побежал ему на встречу иноходью, выгнув шею, перемахнув через ограждения упёрся своей мордой в грудь хозяина. Владимирский не сдерживая чувств, целовал и гладил умнейшее из животных, приговаривая:

— Ну что соскучился? Я по тебе тоже скучал. Ты настоящий друг, друзья не продают за бабский горем, пусть даже самых прекрасных кобыл.

Во время общения старых друзей, к ним подскакал конюх, выписанный из Москвы для тренировки лошадей:

— Владимир Владимирович, я так и подумал что это вы. Гляжу Янычар шею лебедем выгнул, хвост распушил веером, соскучился по хозяину. А я как раз Бешеным занимался, чуть руку мне не откусил Ирод. Вон бельмы кровью налились, никакого почтения к родителю. — Говорил конюх-жокей ловко управляясь с трёх летним жеребцом, потомком Янычара.

— Вы господин Манэ пошлите упряжку с санями к лодке. Сам же я в усадебный дом, вы мне седло туда доставьте. — И Владимирский, обнимая морду коня, пошёл к барскому дому. Дом был большой, но деревянный. Возле дома копался старый садовник и дворник в одном лице.

— Наше почтение вам барин. — Сняв шапку стал он кланяться, косясь на жеребца, выглядывающего из-за спины Владимирского.

— Здравствуй Михалыч. Пусть он здесь попасётся. — Сообщил Владимирский направляясь в дом. Янычару это не понравилось, он недовольно за фырчал и обильно удобрил дорожку. Не успел наш герой войти во внутрь, как перед ним очутилась ключница, высокая, круглолицая, тридцатилетняя девка Татьяна. Одета была явно не как крестьянка, в костюме из зелёного и голубого фуляра, который вышел уж из моды, но в который ещё любили рядиться зажиточные мещанки, и купчихи средней руки. Владимирский не раздеваясь, прошёл в пространную гостиную, за ним молча как тень проследовала и ключница. Усевшись в старинное, но очень удобное кресло, он положил своё кепи на карточный столик тёмного дерева, где хозяйка дома любила раскладывать пасьянс. На столике лежала колода карт, на серебряном блюде и бронзовый ножик для резки бумаги. Что-то было не так, чувствовал наш герой, разглядывая выгорелые обои в весенних, солнечных лучах. Он провёл указательным пальцем по столику, стало очевидно присутствие пыли на столешнице:

— Так вы Татьяна что же, все сама в доме управляетесь? — Беззаботно спросил Владимирский, будто бы разглядывая грязь на пальце, сам же подумал: — Она со мной не поздоровалась, а я с ней. — Татьяна молча следила за пальцем Владимирского и тогда он добавил: — Вы сегодня подозрительная какая то.

— Это почему!? — Выпалила ключница.

— Потому что здравствуй Татьяна.

— А! Закрутилась. Здравствовать желаем, господин Владимирский. — И Татьяна вроде как успокоилась, затем её руки стали безжалостно теребить накинутую на плечи шаль: — Вы как имение выкупили, одной приходиться справляться. А я и не жалуюсь, только что собиралась прибраться. Она подхватила висящий на стуле передник и смахнув им со столика пыль, надела на себя.

— А скажите мне Татьяна, когда вы в последний раз видели дочь хозяйки дома, Зинаиду Ивановну?

— Когда? — Руки Татьяны вновь стали теребить, только теперь передник.

— Да, когда? — Спросил Владимирский, сам же подумал, — что-то она темнит, коли так нервничает.

— Тык когда, аж в прошлом году на Покрова Святой Богородицы. Она недели три гостила у матери, апосля уж съехала.

— Значит это в конце октября было? — Задумчиво, как будто ему не интересно, спросил наш жандарм.

— Где-то так.

— А куда она направилась?

— Дык кто ж их знает, господ, чай нам-то ни докладают. Небось к жениху поехали. — Руки Татьяны по прежнему не знали покоя.

— Десять лет и все к жениху? — Строя удивление, спросил Владимирский.

— Ну, уж этого нам не известно. Они, девушка свободных нравов были.

— То есть вы хотите сказать, что у Зинаиды Ивановны помимо её вечного жениха Бжезинского, ещё кто-то был?

— Не знаю я барин. — Взгляд ключницы заметно потемнел.

— А скажите Татьяна, при вас приезжал ещё кто-нибудь к Зинаиде Ивановне из знакомых, за последний год, или на кануне её отъезда?

— Не было никого, кроме пана Бжезинского, да и тот, как у Зинаиды Ивановны деньги кончились, больше к нам ни ногой.

— Так значит она с ним разорвала свои отношения?

— Как разорвала? — Ключница вновь лишила покоя свой фартук, затем спрятала под ним свои руки: — Простите барин, мне это не известно.

— Ну а когда она отправлялась в последний раз, в чем она одета была?

— В чем? В юбке вздёрнутой на шнурке…

— Какого цвета?

— Синей. И пальто чёрное.

— Она утопленница, — подумал Владимирский и далее уже произнося в слух: — Как чувствует себя хозяйка Наталия Фоминична?

— Её лучше не тревожить, у них нервы.

— Да ты что? И сколько она приняла рюмок успокоительного?

— Почитай бутылку настойки на апельсиновой корочке.

— Послушайте Татьяна, я вас просил как-то это регулировать с алкоголем. — Татьяна молчала, Владимирский поднялся с кресла и направился к спальням бывших хозяек дома: — Так значит эта комната Зинаиды Ивановны?

— Господин Владимирский! Вам туда нельзя! — Услышал наш герой за спиной встревоженный голос Татьяны и распахивая дверь в спальню покойницы, машинально спросил:

— Почему же? — Внутри него зазвонил тревожный звонок. Движение воздуха за его спиной в этот солнечный день, морозом царапнул его позвоночник и он резко обернулся. На него чуть ни налетела ключница, с каким-то полу умным взглядом, пытающееся заглянуть сквозь него в спальню.

Владимирский оглядел пустую, просторную комнату. Комод красного дерева, на окнах драповые гардины плотно задвинуты, из-за чего в спальне был полумрак. На стене большой персидский ковёр, к нему прижимается кровать красного дерева, с такой же тумбочкой, на которой стоит резная шкатулка и подсвечник. Старинный платяной шкаф и на стене портрет написанный маслом, с парой фотографий. Вдруг, в комнате стала слышна тишина и в этой необычайной тишине, послышался шлепок, это капля крови разбилась о пол, за ней другая, третья. Наш жандарм посмотрел на ключницу, которая остолбенела, судорожно сжимая в своей руке бронзовый нож, для резки бумаги, вовсе не замечающей, что порезалась. На фотографиях, вставленных в рамку, красовалась наша ключница, практически в обнажённом виде:

— Осторожно. — Произнёс наш герой, доставая носовой платок из кармана: — Пальчики порежешь. — И он протянул платок Татьяне. И намекая на фото добавил: — Смелости как я вижу, вам не занимать.

— Хотите сказать вам не нравиться!? — Как-то уж неестественно, вызывающе произнесла фотомодель, деревенского подиума.

— Ни скажу — Владимирский приблизился к фотографиям и стал как бы в слух рассуждать: — Одна из них запечатлела Татьяну абсолютно нагую, со стороны спины, сидящую лицом к спинке стула. Другая на этом же стуле лицом в кадр, с широко расставленными коленями, где все бесстыдство прикрывает передник, теперь надетый по верх платья, на нашей ключнице. — И уже мысленно, — пожалуй фотографиям позавидовал бы плейбой, работа художника. А что, пожалуй портрет маслом и снимки делал один и тот же ценитель, женской красоты. — Наш герой внимательно рассматривающий творчество Эроса, наконец произнёс в слух: — Чувствуется рука мастера эротического стиля. Это у нас кто ж такой будет?

— Знакомец барышни Зинаиды Ивановны, мисьё Стас, настоящий художник.

— Знакомец Барышни?

— Истинно так.

— Так значит в этой комнате теперь вы живете? — Спросил наш жандарм, делая вид что утратил интерес к искусству эроса.

— В комнате? — Ключница выронила бронзовый нож и тут же его подняла, вновь порезавшись сунула палец в рот.

— Ну и когда здесь был в последний раз, ваш дружок месье Стас?

— Давно, прошлой весной. — Ключница смутилась и сунув нож себе в кармашек передника, вновь за теребила его кончик, вроде как сообразив что проговорилась, добавила: — Никакой он мне не дружок, по што меня оговариваете!

— Татьяна, ты же не глупая девушка, говоришь дружок барышни, а рисует и фотографирует тебя. Если бы он был дружок Зинаиды Ивановны, то и малевал бы её. Вот и выходит, что это твой дружок.

— Много вы знаете. Да он барыньку наснимал столько, только в ней нету этого, как его…

— Вдохновения? Шарма? — Подсказал Владимирский.

— Во, во, ентого тоже нету.

— Ну, это все голословные заявления. — Наш жандарм всем своим видом изобразил не доверие.

— Каки таки заявления? — Спросила Татьяна, руки которой, невидимыми спицами вязали паутину, которою для неё же развешивал наш жандарм.

— Бездоказательные.

— А это что ж! — И ключница подойдя к комоду, открыла дверку и извлекла на Божий свет дюжину фотографий, некоторые из которых были в рамках. Зинаида Ивановна не была по жизни красавицей, но под фотообъективом художника, в ряде случаев была представлена очень даже привлекательно.

— Это что же, у нас теперь такая мода, обнажёнными фотографироваться? — Разглядывая фотографии, удивлялся наш герой.

— Много вы понимаете, в красоте женского тела? — Как по бумажке произнесла ключница.

— Вот вам и мотив. — Забирая себе фото произнёс Владимирский: — Выходит, значит фотографа не поделили. Так когда говорите, последний раз видели его?

— Кого его?

— Дружка вашего фотографа Стаса. Кстати Стас это Станислав.

— Станислас. — Голос ключницы сбился: — Я не знаю!

— Продолжайте. — Владимирский подошёл к ней вплотную и поймал своим цепким взглядом, блуждающие зрачки Татьяны. Она зачарованно глядела в холодные глаза нашего героя и в сером мраке её глаз фатального** разврата, струился липкий страх. Она пролепетала еле внятно:

— Его привёз в усадьбу пан Бжезинский, ещё весной, пожалуй год назад а сам уехал. Они, как с Зинаиды Ивановны брать стало нечего, в усадьбу нехотя приезжали. Разве что по делам.

— Ну и сколько здесь прожил пан Станислас? — Безразличный образ, спал с нашего героя.

— Пан Станислас, нисколько. Он рисовал немного, делал снимки, весной и уехал.

— Весной?

— Ну да, в начале мая.

— Люблю грозу в начале мая, когда весенний первый гром. — Татьяна не понимающе смотрела на Владимирского, тогда тот вытащил одну из фотографий и показал ключнице: — Это где?

— В саду. — На снимке практически обнажённая Зинаида Ивановна пряталась за полу-раскрытый зонтик и глаза её были полны любви.

— Что-то я не замечал, что бы у нас в начале мая вишня поспела.

— Ну и что, вишня! Зинаида Ивановна приедут, уедут, мне её дела неизвестны! На мне одной весь дом почитай! Неколи мне за вашей Зинаидой приглядывать! Надо же быть такой дурой, всю усадьбу просрала! — Татьяна распалилась и последнюю фразу произнесла со злостью.

— Так когда ты сказала в эту комнату переселилась? — Безразличным тоном спросил Владимирский, абсолютно сбив с толку ключницу.

— Осенью. — Татьяна вновь поняла что проговорилась и стала зло оправдываться: — Это сключительно для присмотра за барыней. Они часто ночью просыпаются, им всякие прихоти исполняй.

— Вот как, значит беспокойная барыня. Что же настало время её проведать. Не изволите доложить?

— Я уж говорила, барыня в сей час отдыхают и принимать не велено.

— Да ты с кем разговариваешь, глупая. Быстро доложи. — Впервые тон нашего героя стал жёстким и ключница нехотя пошла, постучалась в дверь барыни. Она заглянула и сразу вышла вон:

— Наталья Фоминична не здоровы, изволят почивать.

— Владимирский жёстко обнял и прижал к себе ключницу преградившую ему дорогу и та с трудом вырвавшись, сама отстранилась, уступив ему проход. И тогда наш герой вошёл в спальню, старой Федякиной:

— Наталия Фоминична, это я! — На громкое восклицание жандарма, та ответила невнятным пьяным бормотанием: — Ого, восьми летний виски, — Произнёс Владимирский разглядывая на половину пустую бутылку, стоящею между двумя подушками. На этикетке сообщалось, что сей продукт произведён в Глазго в 1806 году. Владимирский вначале понюхал и затем отхлебнул маленький глоточек с горлышка: — Чтоб я так жил, приживалкой и пил семидесяти восьми летний виски, какой не пьёт хозяин Букингемского дворца. — В комнате плохо пахло. На полу, возле ночной вазы валялась пустая бутылка бургонского вина: — У нас что, имеется винный погреб?

— А как же! — буквально ворвалась в комнату наша ключница, до этого стоящая возле двери: — Это надо в истопническую спустится. — И что было совсем удивительно, в первые наша Татьяна, мило улыбнулась Владимирскому.

— Не желаете проводить. — Поинтересовался наш жандарм.

— Нет уж вы сами, а то я одна тут. Барыня встанут, нужно обед готовить.

— Пожалуйте ключики. — Наш герой протянул руку.

Владимирский спустился в подвал, где стояли две печи, при помощи которых обогревался зал. Вдоль стен ровными рядами были уложены дрова, к которым по полу бежали солнечные дорожки, из двух маленьких окон под потолком. Из котельной одна дверь выводила наружу, другая была закрыта на внутренний замок. Наш исследователь подойдя к двери ведущей внутрь, подобрал нужный ключ и отворил её. Затем зажёг керосиновою лампу и войдя в помещение, по запаху понял что здесь хранятся продукты. Сквозь ряды полок и бочек, он двинулся к следующей двери, открыв которую увидел сводчатый коридор выложенный из кирпича. По краям коридора стояли пустые бочки. Спереди была мощная дубовая дверь, с металлической петлёй через всю поверхность двери, которую амбарный подвесной замок соединял с другой петлёй. Открыв замок, наш герой в целях предосторожности сунул его в карман, сразу же ощутив дискомфорт от его тяжести. Зайдя в сводчатую галерею, Владимирский поднял лампу над головой, свет которой выхватывал из мрака стеллажи с бочками и бутылками вина. Там где были бутылки, большая часть полок была уже пустой. Владимир приблизился к бочкам, прочитав на них надпись, вино греческое фряжское, на другой бочке, фарерское, далее мальвазия. Пустые бочки были с открытыми краниками, но все же большинство бочек были с вином, причём возраст самого молодого был тридцати пяти летней выдержки. — Значит правда говориться в легенде, что дед Зинаиды, и отец Наталии Фоминичны, будучи знатоком и ценителем хороших вин, потратил все своё состояние на приобретения этой коллекции. Правда он и кончил закономерно, циррозом печени. Мать Зинаиды вышла замуж за простого служащего, дворянина во втором поколении, тоже прошедшего свой жизненный цикл до цирроза печени, буквально за десять лет. — Так рассуждал наш герой двигаясь под сводчатыми арками, разглядывая значительные остатки крымских вин. Вдруг он остановился, прислушался и засунул лампу себе под бушлат. Через некоторое время он стал различать какое-то движение в соседней галерее. В кромешной темноте, он все же различил крадущуюся фигуру, и даже топор в её руке. Владимирский резко распахнул бушлат и лампа снизу осветила лицо нашего героя, с его жутким шрамом через весь лоб и щеку. Стоящая перед ним ключница, от неожиданности закричала во весь голос:

— Аааааа! — И стало слышно, как звякнуло лезвие топора об каменный пол.

— Что, котлет решила нарубить топориком к обеду? — Прошелестел Владимирский, жутким голосом.

— Я, нет! — Глаза ключницы наполнились ужасом.

— Да милая, это только первый раз страшно убивать. Покайся как на духу? — Каким-то утробным голосом вещал жандарм.

— Клянусь Богом я её не убивала! Я… — Татьяна испуганно зажала себе рот рукой.

— А откуда тебе известно что она убита!? Я тебе об этом не говорил. Поздно, рот разевать словно рыба, ты уже на крючке и если хочешь горячей сковородки избежать, колись как было дело? Что молчишь словно рыба об лёд? Не поделили любовника? В глаза смотреть!

— Татьяна, бухнувшаяся на коленки, все так же зажимая рот руками закивала головой, затем затрясла отрицательно, по её щекам покатились большие слезы.

— Страшно? — Голос жандарма значительно смягчился. Ключница закивала головой: — Страшно на каторге. — После такого замечания нашего героя, обильность слез Татьяны увеличилась в двое: — Ты что кивала? Не поделили пана Стаса с Зинаидой Ивановной? — Наша онемевшая ключница активно закивала головой в знак согласия: — А не согласна с чем? Хочешь сказать, что не причастна в смерти госпожи Федькиной? — Ключница вновь закивала головой в знак согласия. — Как же тебе верить, раз ты врёшь всё время? — Татьяна отрицательно закрутила головой. Владимирский погладил её по голове как маленькую: — Разберёмся. Откуда узнала, что Федькина мертва?

— Сани перед крыльцом.

— Она?

— Её одёжа.

— Врать мне не будешь, спасу от цугундера.

— Все как на духу.

— Ступай.

— Владимирский гонимый азартом, вновь приступил к исследованию погреба, обнаружив там почти столетние коньяки, пока до его чуткого слуха не донёсся некий звук. Наш герой не раздумывая кинулся на зад и обнаружил что дверь в погреб закрыта снаружи, и он теперь пленник этого подземелья, которое может стать ему склепом, если его не обнаружат вовремя.

— Топор. Вдруг она не взяла его с собой. — Наш пленник вернулся назад и обнаружил на полу лежащий топор.

Дверь оказалась на удивление крепкой и нашему узнику пришлось неустанно потрудиться около часа, что бы прорубить небольшое отверстие, между металлическими полосами, которыми была обита вся дверная поверхность. Владимирский прислушался. Тишина. Посветил в отверстие, никого. И только после этого засунул туда руку. В задвижку за место замка, была засунута кочерга. Наш затворник не без усилий вынул кочергу и подвесная петля звякнув, предоставила ему свободу. Владимирский взлетел по ступеням на верх, очутившись в зале, сразу почувствовал запах гари. Он бросился к спальням, где из двери комнаты хозяйки дома, сочился едкий дым. Заскочив в помещение, взору его предстал ужасный вид того, как заживо горит на кровати Наталия Фоминична. Владимирский поднял с пола ковёр и накинул его на огонь. Затем схватил какой-то халат и стал им сбивать пламя. Оборвав загоревшиеся занавески, затоптал огонь. Наконец с трудом сбив огонь, вытащил обгорелое тело из под ковра и положил его на диван. Затем позвал урядника и мужиков топтавшихся перед домом, которые залили тлеющую кровать водой.

— Как же такое случилось, где ж Таньку бесы носят? — Возмущался местный староста.

— Действительно где? — Произнёс Владимирский, заглядывая в её спальню. То что он там увидел, ему не понравилось совсем. Там на люстре висела ключница, удавившаяся прямо на шнуре спуска и подъёма люстры, нужного при зажигании свечей. С её ноги свалился башмак и лежал на полу. За спиной он услышал голос урядника:

— Надо же, какое совпадение.

— Вы верите в совпадение?

— Пожалуй нет ваше высокоблагородие. — Задумчиво ответил урядник.

— Странная картина происходит Силантий Петрович. — Произнёс Владимирский не глядя на урядника, в голове же его происходили логические построения: — С утра обнаруживаем тело утопленницы. Везём на опознание, где меня запирают в погребе. Не освободись я из заточения чудесным образом, пламя поглотило бы весь дом. А тут у нас ещё и висельник. И так удачно, что все концы в воду.

— Уж больно как-то всё… — С сомнением ответил урядник и сразу перешёл к делу: — А какой у нас мотив?

— Мотив у нас любовь. Некий художник, загадочная личность.

— Так, так, так. — Урядник задумчиво зачесал подбородок.

— Выкладывайте коль есть мысли. — Подбодрил Владимирский.

— Вы думаете подпихнула соперницу с крутого бережка? Затем испугавшись вашего появления, вас же закрыла в подполе. Опять же, для какой надобности старуху поджигать, раз сама решила повеситься? Не резон.

— Вопрос. — Наш жандарм посмотрел, на лежащий на боку стул, обтянутый потёртым бархатом и подняв его подставил под ноги висящей Татьяны. Ноги свободно доставали до стула. Затем он вернул стул на прежнее место, пояснив уряднику: — Ничего не трогать, сначала нужно все сфотографировать.

В соседней комнате послышались крики и вбежавший староста сообщил о том, что хозяйка очнулась. Владимирский поспешил туда. Та лежала на диване, её тело практически полностью обгорело, покрывшись ужасными волдырями, а на лице и руках, вовсе отсутствовала кожа. Жандарм опустился перед ней на колени:

— Наталия Фоминична, вы меня узнаете!?

— Больно. Дайте мне выпить. — Едва разборчиво просипела пострадавшая обгорелыми губами и она выпучила глаза, со сгоревшими веками в сторону секретера.

Владимирский махнул рукой уряднику и тот мигом подскочив к секретеру, открыв его обнаружил пол дюжины пыльных бутылок шотландского виски, как мы уже знаем невероятной выдержки.

— После того как обгоревшая с жадностью выпила целый стакан, наш жандарм задал ей вопрос:

— Наталия Фоминична, с кем уехала ваша дочь?

— Одна в город. — Еле слышно произнесла пострадавшая, указывая глазами на бутылку.

— Наталия Фоминична, а художник когда уехал?

— Стасик? Никуда не уезжал. По просьбе Зиночки, я оставила его истопником. Зиночка его очень ценила. Зиночка, была всегда такой не посредственной. Как меня всегда это умиляло, когда она была ребёнком…

— Заговаривается. Наталия Фоминична, так значит художник и теперь находиться в усадьбе?

— Месье Вольдемар? А ведь это вы погубили мою девочку… — Пострадавшая стала нести всякую ахинею и потихоньку затихла.

— Представилась сердечная. — Крестя лоб сказал урядник.

— Да. Жаль. Мало что от неё узнали. Силантий Петрович, найдите мне этого истопника и немедля.

Через двадцать восемь минут, он делал снимки в комнатах с покойницами, когда к нему ввели истопника барского дома. Это был среднего роста невзрачный мужичок, с округлым лицом и хрящеватым тонким носом, лет двадцати восьми. Одет он был в плисовые штаны заправленные с сапоги и стёганый кафтан. Было очевидно, такой фрукт что-то не тянул на красавца любовника.

Нашему герою из его усадебного дома доставили фотоаппарат и он делал снимки, так как криминалисты из Новгорода прибудут только завтра. В его жандармском отделении был заведён строгий порядок, обязательное фотографирование мест происшествия, снятия отпечатков пальцев, если есть труп, осмотр его патологоанатомом, всего этого ещё не было принято повсеместно в правоохранительных органах царской империи.

— Вот ваше высокоблагородие, доставили. Истопник Колчин. — Доложил урядник, добавив: — Скрывался в баньке.

— Значит истопник? — Собирая треногу спросил наш жандарм.

— Выходит что так.

— Да ты не робей, подойди. — И когда истопник подошёл ближе, Владимирский добавил с иронией в голосе: — Да ты у нас ещё и художник. Как тебе такое художество. — Колчин растерянно уставился на висящую Татьяну, Владимирский же продолжал: — Говорят вы с ней были чрезмерно близки.

— Кто говорит?

— Давайте снимем тело. — Обратился Владимирский к истопнику: — Ну же, придерживайте тело. — У истопника заметно дрожали руки, когда тело клали на пол: — Ну что господин Колчин, так таки и не хотите рассказать о ваших художествах с покойницей. Зря молчите, вы у нас подозреваемый в убийстве.

— Погодите! В каком убийстве!? Она ж… Вы думаете что это она из-за меня в петлю полезла? Клянусь, я здесь ни с какой статьи. Ну да, в художествах мы с ней участвовали, так то когда было. Я обычно ранним утром начинаю топить, сначала снизу зал, а уж как все встанут так и в доме. Стало быть однажды подкидываю я дровишки в печь, те что под домом, чуть только воздух прогрелся, глядь а передо мной ключница Танюха. Я аж зевоты лишился, от такого дивного представления. Как она капот распахнула, а там… — Колчин с грустью покосился на труп лежащий на полу.

— А там шибко роскошное тело. — Помог рассказчику Владимирский.

— Откуда вы… — Но увидев что жандарм смотрит на фотографии на стене, стал каяться: — Клянусь, не устоял я. Как себя не бранил, а поделать не в силах чего. Танюха она девка ничего, да вот с изъяном, из-за того изъяна и старой девой осталась. Я вроде как вначале себя обманывал, дескать Танюху жалко, а потом вижу привык к её срамному поведению, да к тому же и сам стыд потерял. И то сказать, почитай три годка она меня навещала, даже Надюха моя почувствовала неладное.

— Постойте Колчин, вы с покойницей три года знакомы?

— Ну да, как пристроил меня сюда бывший управляющий. Я то в семье самый младший. Тятя со старшими братьями землицу пашут, теперь то вы им землю то дали без процентную, а я все равно в семье лишний рот. А тут какой никакой приработок…

— Так вы живете здесь в деревне?

— А где ж ещё?

— Почему же три года знакомы с покойницей?

— Три, как Садом с Гамморою, апосля того как Надюха моя взбеленилась, я уж к Танюхе ни ногой. Почитай с весны прошлой. Да я с тех пор и видел её редко. Утром пришёл натопил, если нужно дров натаскал и ушёл. По указанию барышни, в доме я вовсе не топлю.

— По указанию барышни, или барыни?

— Барышни. Они ещё с опрошлого года, как ночи студёные стали, повелели.

— Владимирский посмотрел на изразцовую печь в комнате, и спросил:

— А эти печи кто топил?

— Раньше я справлялся, апосля господа совсем затворниками жить стали. А мне это на руку, лишний раз с Танюхой встречаться нет нужды.

— Выходит, что эти печи внутри дома топил другой истопник?

— Выходит так.

— Что ты можешь сказать о другом истопнике?

— Ничего я о нем не слышал.

— Так что же выходит, барыня с прошлой осени жила в доме только с ключницей?

— Не ведаю. Только в доме у них гостил какой-то франт, деревенские сказывали, то глядь в саду, или там в леску, с этим как его.

— С мольбертом.

— Во, во, очень уж похоже природу малевал. Да я слыхал иной раз, будто энтот франт, к девкам нашим приставал. Ему парни наши хотели бока намять, да куда там, бугай здоровенный оказался. Мишке задире вдарил знатно, тот аж чувств лишился. А когда его ребята хотели кольями отходить, сунул руку в карман, этак угрожая, коли кто первый колом замахнётся, тут то он и вынет револьвер и пальнёт в кого. А был у него там револьвер, не было, кто теперь знает. Тёртый калач, коли наши сдрейфили.

— Выходит он мог жить в доме и топить печи.

— Выходит мог.

Дом был обследован целиком, только в доме ничего подозрительного не обнаружили, впрочем как и художника-истопника. По описаниям садовника и истопника, это был лет около тридцати, светло-русый, и холеный господин, плотного телосложения, с тонкими пальцами аристократа, без бороды и усов.

Пока повсюду искали художника, Владимирский аккуратно исследовал спальню ключницы, что бы не испортить отпечатки пальцев. Шкатулка на тумбочке оказалась пустой, — странно здесь женщины всегда хоронят какие-нибудь безделушки, — размышлял наш герой: — Выходит их кто-то забрал. Тот кто задушил ключницу. Для чего? Что бы молчала. Я с ней говорил здесь о… — Владимирского осенила догадка: — Я в начале подумал, что она не хотела впускать меня в спальню из-за этих двух, слишком смелых для этого времени фотографий. Как же, этот не поддельный испуг. — Наш жандарм взял лампу и откинув покрывало посветил под кровать, затем он это сделал с другой стороны. Забравшись сам под ложе, он обнаружил приличный слой пыли, и только с его стороны пыль отсутствовала: — Вот почему она с удивлением смотрела в комнату, через него, её таинственный дружок нырнул под кровать. Кто же это такой, я хочу с ним познакомиться.

— Художника нигде не нашли, но зато урядник доложил:

— В лес ведёт свежий след. Он прихватил с собой санки.

— На конюшню. — Владимирский достал из кармана золотой брегет, подарок жены, открыв крышку сказав: — У него фора более четырёх часов.

Заседлав лошадей, наши правоохранители бросились в погоню. Хоть и стемнело, наш урядник легко находил след в лесу, будучи хорошим охотником и следопытом. Местами следы вели в чащу, где нашим конным приходилось спешиваться, но затем вышли на тропинку и тут наши конники прибавили ходу, перейдя вскачь. В результате, наконец следы их привели к соседней усадьбе, прямо к барскому дому, где на громкий лай собак, дверь им отворил лакей в ливрее с серебряными позументами. Лакей окинув их взглядом, не спешил впускать в дом:

— У барина ипохондрия***, пускать не велено.

— Начальник Новгородского жандармского отделения, подполковник Владимирский. Скажи ка любезный, не заходил ли к вам некий господин лет тридцати от роду? — Наш герой отстранил ливрейного и теперь тот семенил за ним.

— Были с. Очень уж дерзкий, обещали мне зубы выбить.

— Ну и…

— Отбыли. — Лакей посмотрел на напольные часы в гостиной: — Почитай как от полутора часу уж отбыли. И главное, барин им свой экипаж отдали. Да как же это так быть может?

— А барин-то где?

— Сергей Георгиевич у себя в кабинете, с утра пьют. Не в себе они, вот этот мошенник и воспользовался, экипаж увёл. Вы уж ваше высокоблагородие разберитесь, виданное ли дело, что бы экипажи раздавать.

— Действительно. — Тут наш жандарм почувствовал, что-то не ладное: — С какого перепугу, не весть кому свой экипаж завещать. — После слов завещать,

Владимирский потребовал срочно вести его в кабинет барина. Когда лакей хотел постучать в дверь, жандарм резко отпихнул его и сам заскочил в кабинет. Это была большая комната со старыми портретами на стенах, где лицом к ним за резным, дубовым, письменным столом, сидел импозантный**** гвардейский полковник, с обильно посеребрёнными висками и засунутым в рот стволом револьвера.

— Сергей Георгиевич! — Заорал Владимирский врываясь в кабинет:

— Простите за нетактичность! Поверьте, я вас долго не задержу. — Жандарм размахивая руками стремительно приближается к гвардейцу: — Буквально пару слов.

От такой неожиданности полковник даже поперхнулся, лязгнув зубами о ствол револьвера:

— Ну это свинство, вы что все охренели, чуть, чуть не подавился… — И гвардеец пьяно уставился на свой револьвер в руке. И вдруг, он с гневом обратился к своему лакею: — Ты что же это, старый дуралей, я же велел чтоб никого, а ты скотина орангутангом сел на ветку, и лицезришь вместо службы. Да я тебя в бараний рог, иль пристрелю скотину! — Полковник стал метить из револьвера в своего слугу, который с рыданием бухнувшись на колени, стал жалобно вещать:

— Они, отец родной Сергей Григорьевич, из жандармерии, господин Владимирский, по вашу душу, как же здесь не пустишь, тем более вы такое удумали, это зачем же?

— Жандармы! Долгорукий подослал! Трясётся будто долг не верну! Вы что же узколобые питекантропы, думаете что вот так можно прети и помешать благородному человеку спасти свою честь!? Да вы знаете, что после этого я с вами могу сделать? — И распылившийся гвардеец наставил револьвер на Владимирского, в этот момент его бешеный взгляд блуждал по кабинету.

— Прошу прощения господин полковник, мы здесь по другой причине.

— По другой? — Гвардеец вновь посмотрел на свой револьвер и когда в его взгляде появилась осмысленность, икнул: — Пардон господа, сами понимаете не до гостей и моё дело не терпит суеты.

— И вы нас извините полковник.

— Позвольте, мой старый дурень произнёс Владимирский. Дайте я на вас взгляну. Клянусь честью Вольдемар! Вот эта встреча! Ты изменился и эти шрамы, сразу не узнать. И то сказать, последний раз мы виделись перед войной, ты помнишь как мы кутили тогда с князем Лопухиным?

— Да было время. — Не определённо ответил жандарм: — Видите ли сударь, сегодня из реки мы выловили тело Зинаиды Федькиной, чуть позже сгорела её мать Надежда Фоминична. Затем повесилась ключница и пропал их истопник. Так вот, нам известно что этот истопник недавно побывал у вас и вы предоставили ему свой экипаж.

Полковник наконец бросил свой револьвер на стол:

— Вот значит как. А мне представился местным агрономом, дескать решил всё бросить из-за безответной любви и ехать в город. Пристал как клещ, дескать продай мне экипаж. Да мне на что этакая сделка? А погодя думаю, — пожалуй экипаж мне уж не пригодится. К тому же двести целковых оставил мне за экипаж в золотых полуимпериалах. — И гвардеец вынул из стола ящичек инкрустированный моржовой костью, с золотыми монетами внутри.

— Новенькие. — Владимирский взял и повертел одну из золотых монет: — Что скажете урядник? — Обратился наш герой, к робеющему в дверном проёме полицейскому чину.

— Тот покрутил монету в руке, перекинул в другую руку, затем назад, ещё раз проделал такие перебросы, потом попробовал на зуб:

— Простите господин подполковник, я конечно не специалист, но по моему весит легче. Выходит фальшивая.

— Я посчитал, здесь только сто рублей, где другая половина? — Спросил Владимирский заинтересованный сообщением урядника.

— Выплатил долг и жалование Антонычу, слуге своему преданному.

Антоныч услышав это, схватился за сердце и стал оседать:

— Как же это барин. Вот тать разорил, по миру пустил разбойник. Он мне ваше высокородие сразу не понравился, одет просто, а смотрит барином, да нахально.

— Мы, Сергей Георгиевич, монетку эту вашу на экспертизу возьмём. А вы их пока не извольте куда употребить.

— Да извольте, хоть… — Полковник поперхнулся глядя на золото и револьвер лежащие на столе. Вдруг его стал бить озноб, видимо он вспомнил к чему здесь готовился, от этого в его глазах ожила тоска: — Превратности судьбы, кто мог подумать, баловень судьбы Владимирский — жандарм. — В его глазах вдруг блеснула надежда: — Постойте Вольдемар, я слышал, теперь уж не упомню от кого, что будто вы кажись женились славно на приданном, теперь у вас заводы пароходы! Иль врут завистники? Нет, нет не лгут, у вас здесь баржа, я прошлым летом, на ней в усадьбу прибыл за деньгами. Вольдемар, мне нужно поговорить с тобой тет а тет.

— Простите Сергей Георгиевич, давайте завтра. У нас погоня нынче. — Догадываясь, что разговор пойдёт о деньгах, заявил Владимирский.

Полковник замахал руками на присутствующих в комнате, заставляя их удалиться:

— Вольдемар, мы ж с тобой хоть и далёкая, но все таки родня. — Действительно, когда-то в далёком 1570 году, Иван Грозный, обрушил свой гнев на Новгородские и Псковские земли, обвинив местную элиту в том, что они хотят принять подданство литовского короля. Именно после этих событий, он раздаёт освободившиеся земли опальных бояр, своим преданным боярам и дворянам, отличившимся у него на службе. Так что эти все земли в округе, принадлежали когда-то их общему предку. Федькины не имели кровного родства с Владимирским, а вот полковник, был женат на двоюродной тётке нашего героя.

— Полковник осмотрелся и извлёк из резного комода старинной работы, бутылку початого коньяка. Рядом с комодом, на полу стояли и валялись пустые бутылки, из под игристого вина, крымского разлива, а в пепельнице богемского хрусталя, лежали окурки дорогих сигар. Из-за этого натюрморта, Владимирский про себя с грустью усмехнулся:

— Шампанское, коньяк, сигары, решил уйти из жизни по-гусарски.

— Усмехаетесь, и правильно. Я достоин презрения. Я! Кто всю жизнь мнил себя благородным человеком, сдувавший пылинки со своей чести, с не запятнанной репутацией перед самим императором, являющийся старшим офицером, лейб-гвардии гусарского полка, который возглавляет сам наследник Николай Александрович. — Полковник выдернул зубами пробку и налил себе грамм сто в бокал. Жадно выпив продолжил, обведя рукой свой парадный мундир: — Всегда с отменной выправкой и лоском перед всеми, я был пример для подражания и дамских вздохов с юности своей. С деньгами и даже с самой жизнью, я был готов расстаться, словно с парой изношенных порток. Пускался в тяжкие, женщины, вино и карты. Затем женился вот на вашей тётке и вроде бы остепенился. Ведь ваша тётушка строга была, и тяжела на ручку. От этого я больше пристрастился к картам. Сам не заметил, как стал рабом игры с судьбой. Да, да с судьбой, я проиграл все и даже приданное жены с её родовой усадьбой. Вот этот тлен ха, ха. — И полковник достал из стола шкатулку инкрустированную перламутром и вынув оттуда бумаги, бросил их на стол. Это были закладные на землю и дом: — Во, во и тётка ваша покойная, тоже всегда была расчётлива и меркантильна, что ей когда в чужой душе нет мира. Среди лощёных лиц, в расшитых золотом мундиров и милых дам в брильянтовом сиянье, я нахожусь в темнице закованный страстями. Вот. — И Гвардеец указал пальцем в закладную: — Три дня я просидел за сукном зелёным, домой вернувшись был просто ошарашен, ведь я то думал что к утру вернулся дня того же, что начал я игру. Я уговаривал себя не брать карт в руки, все напрасно. Выигрывал большие суммы, но бесы путали и я спускал все до копейки. Не знаю сам на что надеясь, приехал я сюда в деревню. Три тыщи управляющий набрал, а мне нужны ещё двенадцать. Тебе открылся Вольдемар, долгов мне не вернуть, так ты купи хотя бы лес.

— Не куплю. В этом году пилить уж поздно, а на следующий год если проценты не внесёшь по закладным, лес уплывёт с имением вашим за долги к ростовщикам. И потом, нет у меня сейчас лишних двенадцать тысяч, я и вправду покупаю пароход.

— Как ты похож на тётку Ольгу Алексеевну, расчёт холодный, и ни капли сострадания. Да, да, не скрою, что сам женился на деньгах. А как гусару жить без денег, традиции такие, коль денег нет, переводись в уланы. Смешно что мне на днях должны присвоить генерала. Поверь мне, я не сожалею, что не доживу до дня такого. Жалею что долги оставлю дочке. Именьице моё под Курском в приданное пошло ей, слава Богу спустить я не успел. А это, своё родовое, жена оставила для сына, ты помнишь Сашу, он тебе ровесник был. Погиб на той войне, с который ты вернулся. И Ольга Алексеевна того никак не пережила, буквально через год пошла за сыном. А впрочем, я добавил свою лепту в её горе тоже. Не скрою, я тогда уж состояние уменьшил в двое, как и остаток её жизни. Послушай Вольдемар, выходит ты не дашь мене надежды? Жизнь дяди, променяешь на пароход. Хотя о чем я говорю, я променял бы сам, вполне возможно. Тону, хватаясь за соломинку любую.

— Вы дядюшка с усадьбой шибко продешевили, она вдвойне дороже. — Разглядывая векселя, заметил Владимирский.

— Так Вольдемар, кому не знать как вам, что карточный долг, долг чести. Вольдемар, я перед вами как на исповеди, как будто накатило. Ну что мне делать, хотите имение на вас перепишу? А что, ты сам сказал, что стоит вдвое.

— Вы дядюшка вот что, на обед ко мне завтра приезжайте с нотариусом, там все решим. Ко мне сам губернатор обещался. А сейчас простите, нужно мне в дорогу.

Покинув дядюшку, Владимирский с урядником, навёрстывая упущенное время, погнали лошадей, И уже под утро увидели бричку, хозяин которой скрылся за стенами Свято Юрьевского монастыря, что стоит на Ильмене и Волхове.

В монастыре, наш жандарм нашёл беглеца сразу, хотя тот не особо и прятался. Владимирский подошёл сзади к широкоплечему господину, в подбитом мехом кафтане и громко произнёс:

— Не вы ли будете господином Станисласом?

— Я! ха-ха! Станислас Грабовский! А ты самозванец! — И смеющийся господин плюёт в лицо нашего жандарма. В этот момент сквозь сон, доносится женский голос:

— Барин вставайте, подымайтесь уж, губернатор пожаловали с супружницей.

— Где этот мерзавец! — Проснувшийся Владимирский сел на кровати и ошалело ото сна стал возвращаться к реалиям жизни, как-то тупо уставившись на свою ключницу, бабу Сашу.

— В гостиной они. К нам ещё пожаловали княгиня Глинская. — Удивлённо хлопая глазами ответила баба Саша: — Там вас сосед Сергей Георгич дожидаются, поди уж час, пол графинчика смирновской скушали.

— Наш герой в пятнадцать минут привёл себя в порядок и спустился в низ, услышав голос своей ключницы:

— В усадьбу барин вернулся к полудню. После заутрени пересуды слышала, будто барин всю ночь за убивцами гонялся. Горе то какое, соседка то наша приживалка Наталья Фоминична сгорела, дочка её утопла, а ключница повесилась.

— Добрый день господа. Прошу простить за опоздание. — Владимирский поспешил приложиться к дамским ручкам.

— Добрый, добрый, надеюсь что добрый. А то знаете ваша ключница меня огорошила. — Произнёс губернатор разглаживая усы.

— Они прошли в столовую, где по случаю великого поста подавали только постные блюда, супы и пироги с грибами, с капустой, салаты из свежих овощей и фруктов с орехами и множеством сладкой выпечки, только с пылу с жару. Изголодавшийся за сутки Владимирский ел с аппетитом:

— Ну что у вас там Сергей Георгиевич?

На эту реплику, жующий сочный пирог с сёмгой нотариус, отвлёкся от своего приятного занятия и вытерев губы салфеткой, извлёк из своего портфеля составленную бумагу и протянул Владимирскому извинившись. Кулебяку с рыбой приготовили исключительно для полковника и стряпчего по заказу, так как в великий пост рыбу как и продукты животного происхождения есть запрещалось. Наш герой тщательно просмотрев документ, сунул его себе во внутренний карман английского пиджака, произнеся: —

— Вы же знаете ваше превосходительство, Сергей Георгиевич мне дядей приходится, вот он и завещал мне своё имение целиком. Прибавил свои две тысячи крестьянских домов, к моим двумстам.

— Генерал-губернатор Борис Васильевич от такой новости поперхнулся завистью, а у его милейшей супруги Дарьи Юрьевны, красивые глаза блеснули алчностью. Владимирский шепнул Глафире, лично приглядывающей за тем, как прислуга обслуживает гостей, и та вернулась в столовую с большим пузатым портфелем, отдав его сразу в руки гвардейцу. Тот заглянув в портфель повеселел, ведь там были двенадцать тысяч, из-за нехватки которых он ещё вчера хотел застрелиться, спасая свою честь. Сергей Георгиевич вдохновлённо поднял бокал с вином:

— Господа. Читая недоумения на ваших лицах, спешу поведать вам следующее. Земля и дом заложены по векселям. Одних процентов в конце года, семь тысяч, к оплате непременно. Долги, что бы им пусто было, но к сожалению пусто мне. Предлагаю выпить за нашего радушного хозяина дома. Ещё вчера собирался пустить себе пулю в рот, сегодня лью туда токайское. — После сказанного, полковник лихо осушил свой фужер.

— Будет вам Сергей Георгиевич страсти такие говорить, о самоубийстве. Мы сегодня с Борисом Васильевичем с заутрени. — Произнесла губернаторша, меняя цвет своего лица, от нездорово-завистливого к сметано-молочному, становясь вновь аппетитной в свои пятьдесят четыре года: — А мы сегодня впервые ваш храм посетили, причастились Святых Даров. Батюшка у вас прекрасный. — Не знаем уж по какой причине вернулся ей приятный цвет её лица, можно предположить что дарственная полковника оказалась липовой, то есть находиться под гнетом долговых векселей: — Вот вишь гвардейцы, а поди знай что у них на уме. У нас самих сын в гвардии, в свои тридцать три капитана получил. Вот собрали ему десять тысяч, теплицы способствовали, построенные по вашему поучению Владимир Владимирович. Мы конечно виноград как Владимир Владимирович не выращиваем, но огурцы, помидоры и зелень, круглый год. Да разве ж вы столичные знаете как деньги даются, вам бы только транжирить.

— А вы Дарья Юрьевна и не давайте. — Попивая крепкий кофе, предложил Владимирский.

— Да как же не дать, милостивый государь, сын ведь.

— А так. Вы Дарья Юрьевна отменой хозяйкой слывёте. Вашими трудами большой доход с усадьбы получаете. Так вы свои десять тысяч, ко мне в цементный завод вложите. И деньги целы будут, да ещё с них проценты от прибыли получать будете.

— Губернаторша обворожительно наморщила свой лоб, то ли борясь с искушением, то-ли прикидывая прибыль и выгодность сего мероприятия. Похоже ей нужен был совет супруга, если она постоянно на него поглядывала.

— Ну свет мой Дашенька, Владимир Владимирович человек слова. Только мы здесь по другому поводу. Вы нам Владимир Владимирович весной обещались электричество протянуть, мы уж и столбы заготовили. — Генерал изобразил на своём лице смущение.

— Ваше превосходительство, как только земля подсохнет, сразу и начнём ставить столбы. Как и обещал, сначала вам, после в бывшую усадьбу Федькиных. Вам в первую очередь.

— Княгиня, что ж вы с дороги и ничего не едите? — Обратился Владимирский к Глинской.

— Друг мой, месье Владимир, в мои годы разве можно столько мучного.

— Глафира прикажи подать княгине рыбу!

— Вам как путешествующей позволяется. — Промурлыкал генерал уплетая пирог с капустой.

— Ваше превосходительство, вот вы мне хоть объясните, что за служба у моего племянника? Последний разок меня навещал, пожалуй уж по более двух годков назад. И теперь видимое ли дело, у чужих людей велено его ждать. Да ещё не известно, прибудет ли.

— Вы княгиня не беспокойтесь. У племянника вашего должность, постоянные разъезды предполагает. Он у нас инспектор образовательных учреждений.

— Так вы ваше превосходительство что же, лично знакомы с моим племянником?

— А как же. И он у нас на хорошем счёту. — Прожевав ответил губернатор. Пока прослезившаяся княгиня доставала платок, губернаторша обратилась к хозяину дома.

— А что батюшка, неужто и вправду ваша стряпуха Глафира сказывала, будто вчера из затона тело Зинаиды Ивановны выловили? Не уж-то утопилась? — Губернаторша осенила себя крестным знаменем.

— Извините ваше превосходительство, не успел ещё доложить. Действительно, механиком буксира Георгием вчера с голубятни было обнаружено тело Федькиной Зинаиды. Судя по всему она с осени в воде пробыла. Подолом за корягу зацепилась, вот её речным потоком и не унесло в Мсту. Как мы выловили тело, я в их бывшую усадьбу что бы тело опознали, а там ключница, ведёт себя неадекватно. Всю прислугу из дома отвадила. А ещё я узнал у садовника, что у них прошлым летом художник жил, картинки писал и к тому же фотографировал Зинаиду Ивановну, а затем и ключницу. Причём замечу, фотографии пикантного свойства. Тут я и подумал, — Зинаида Ивановна художника в дом привела и судя по снимкам на фотографиях, была с ним в очень близких отношениях. Затем наш таинственный художник свою симпатию перевёл на ключницу и Федькина враз стала ему не нужна. Чем ни повод избавиться от истеричной госпожи Федькиной. Конечно Зинаида могла застукать новых любовников и пойти утопиться, только я мало верю в эту версию. Экспертиза покажет.

— Да, мамзель Зинаида верно была особа истерического склада. Такая у чудит чего хош, такой все не почём. И не удивительно, дед и отец её до белой горячки допились. — Сказал генерал, видимо вспоминая тот случай, когда Федькина метила в него из револьвера.

— О покойниках плохо не говорят, однако манерам ей следовало поучится. Я всегда говорила, эти европейские вольности, до добра не доведут. Так и вышло. Усадьбу заложила, да и сама сгинула. Вот ведь, упокой Господи её душу. — Старательно крестилась Дарья Юрьевна.

— Продолжайте Владимир Владимирович. — С умилением глядя на жену, попросил губернатор.

— Татьяна ключница, вела себя с самого начало подозрительно. К тому же носила фильдеперсовые чулки, в деревне-то. У такой думаю должен быть дружок сердца. А когда я узнал, что осенью из поместья уезжает Зинаида Ивановна и в это же время в её комнату вселяется ключница, верить в несчастную смерть Федькиной отказался. Выходит ведь так что ключница знала о том, что молодая госпожа более не вернётся. Хотя конечно полной уверенности в том не было, ведь дом на данный момент принадлежит мне. Так вот господа, пока я допрашивал нашу Татьяну, любовник её все слушал, лёжа под её кроватью. А когда я спустился в погреб, он закрыл дверь снаружи, затем задушил Татьяну, сымитировав самоубийство, боясь что она проболтается. Ну и в завершение плеснув виски, поджёг Наталью Фоминичну, которая уже была нарезавшись до полного бесчувствия.

— Так Наталья Фоминична сгорела? — Вырвалось у губернаторши.

— Скончалась от ожогов. Смотрите как все получается гладко, ключница повесилась, а старая Федькина сгорела в пьяном угаре. Но. Наталья Фоминична перед смертью успела сказать, что у них в доме жил некий художник-истопник Стас. Похоже наш Станислас, привезённый Бжезинским, сначала избавился от Зинаиды, затем от Татьяны, а уж после и от Натальи Фоминичны. Мы его под утро взяли в Свято-Юрьевском монастыре, оказался по документам Станислав Грабовский. С вашего позволения ваше превосходительство, я подключил к этому делу своих людей. Самому же пришлось все бросить и вернуться в усадьбу. И то сказать, Янычар еле держался на ногах от такой скачки. Однако у меня такие гости и вот я здесь. Кстати господа, директриса Анастасия Николаевна занимается у нас народным творчеством. У неё оказался слух идеальный, вот она и организовала художественную самодеятельность. Не желаете прикоснуться к искусству, господа?

— В самом деле? Как раз кстати. — Проникновенно произнёс полковник, изрядно приложившийся к вину. Весь его внешний вид источал жажду жизни, кто бы мог подумать, что он вчера пытался застрелиться.

— Прошу в зал господа.

— В зале за роялем уже сидела госпожа Волина, а вокруг неё стояли молодые крестьяне и крестьянки, в возрасте от пятнадцати до тридцати лет, числом более двадцати. Здесь были две гармошки, владельцы их кумиры местных празднеств, гулянок и поминок. Аккордеон, купленный Владимирским по требованию директрисы. Три балалайки и бас с гитарою. Труба с гобоем подвластны были самым юным самородкам, бравшим уроки в городе. Была здесь ещё и скрипка, на которой виртуозно играл сын израильского народа, чей отец держал лавку ниже по течению. И ещё, в зале был титулярный советник Волков, в мундире при шпаге и орденах Св. Анны третьей степени и Св. Станислава второй. На самом деле Волков был тайный агент и служил в жандармерии, имел чин в соответствии с гражданским штабс-ротмистра. Все революционное и вольнодумное движение в губернии, было под его контролем. Он был умён, инициативен, а главное мог гениально импровизировать. Во всех сферах свободомыслия, он был своим в доску. И встреча его с тётушкой была назначена здесь, что бы его никто не мог видеть из вольнодумцев в мундире, и главное при орденах. Все это было сделано для того, что бы успокоить княгиню и урезонить её в стремление оказать непосредственное участие, в создание карьерного роста её племянника. Что она пыталась до этого делать и в этом своём стремлении, чуть не навредила своему племяннику, вызвав существенное подозрение у некоторых вольно мыслящих сослуживцев и революционных «товарищей» Волкова.

— Юрочка, слава Богу! Наконец-то, сподобилась тебя узреть. — Княгиня не имеющая своих детей, распахнула свои объятья с жадностью разглядывала племянника: — Совсем забыл старуху. Уже иной раз стало мерещиться, что умру так и не увидев тебя, друг мой. — Тётушка пустила слезу.

— Ну что вы матан, какая же вы старуха. И потом вам вечно не угодишь, когда при вас жил, так меня от себя гнать изволили, устраивали по разным ведомствам.

— Ваше превосходительство, хоть вы то повлияйте, негоже молодому человеку родную тётку забывать. Тем паче, он у меня главный наследник, имение в тамбовской губернии на него отписано.

— Ну что вы княгиня, у нас и на Сахалине служат, а он почитай у вас под боком. А то что видитесь редко, так это поправимо, самолично попрошу его руководство, что бы почаще Юрия Тихоновича, по служебным надобностям слали в столицу.

— Только на вас и надеюсь, ваше превосходительство. Я для него уж и невесту приглядела, сиятельную и с хорошим приданным. Графиня Шувалова.

— Матан, увольте меня от ваших невест, я и временем то не располагаю.

— Нет уж, свет мой Юрий Тихонович, тебе уж двадцать семь минуло. Я конечно современных взглядов, только от этих взглядов наследники не рождаются. А Волковы фамилия старинная, наши предки ещё Рюриковичам служили. — Княгиня встала в позу, надув губы, а если быть более точным, то зоб.

— Ваше сиятельство, ну конечно брак дело святое. Вопрос серьёзный, а серьёзные вопросы так с кондачка не решаются. А вы княгиня приезжайте к нам летом, у нас здесь прекрасно и племянника проще увидеть. — Вещал Владимирский, пятясь задом к музыкантам. Наш герой просто заметил за спинами гостей, прибывшие новые лица. Это были его друзья и сослуживцы. Причём двоих он ждал, полицмейстера Охлабыстина и своего заместителя штабс-ротмистра Пузанова. Но с ними прибыл ещё адъютант его превосходительства, подъесаул Карача. А он был не только адъютантом, но и личным телохранителем губернатора. Подойдя к ним, Владимир шепнул Волиной:

— Все в сборе. Что-то случилось. — подумалось нашему герою. Заиграла музыка и наш хозяин дома запел, на манер Шуфутинского, — Казачий Дон.

— Когда Анастасия Николаевна собирала из ближайших деревень в свой ансамбль лучшие голоса, она убедила и чету Владимирских спеть. Так наш герой неожиданно узнал, что у него имеется и даже несколько натренированный в вокальном отношении голос. И теперь он исполнял отрепетированную им же песню:

— Под ольхой задремал есаул молоденький, он во сне видит дом мамку и ветлу. И сестрицу свою девку дюже вредную, от которой мальцом удирал в кусты. — Продолжая петь Владимирский подошёл и подал руку Пузанову, затем Караче, у которого в глазу заблестела слеза, затем к полицмейстеру, который в интервале песни и припева, тихо произнёс:

— Вы взяли не того художника, что жил в вашей усадьбе, а трудника, подрядившегося в монастыре.

— Владимирский не моргнув глазом, от такой новости, продолжал петь, удаляясь от гостей, к подпевающему ему хору:

— А на окне наличники, играй и пой станичники.

2

Солнце уже крепко припекало, когда Владимирский добрался на место происшествия. Кругом звенела капель, от тающего с крыш снега. После вчерашнего сообщения, подполковник жандармского отделения первый вернулся в Новгород со штабс-ротмистром. Они ехали в экипаже всю ночь, как чувствуя что утром их ждёт неприятность. И действительно, утром вернулся в город из монастыря Грабовский под конвоем. Его должны были доставить в тюремный каземат, но тюремная карета каким-то странным образом, попала в аварию.

На против бакалейной лавки собралась толпа зевак, их сдерживали полицейские чины, не подпуская к месту происшествия.

Подъехав на место недавних событий, Владимирский с Пузановым вышли из экипажа. Улица со своими милыми, не высокими домами жила своей обычной жизнью. Только у самых дверей бакалеи согнувшийся мужчина, лет тридцати, в потёртом пальто и мятой шляпе, обводил мелом труп лежащий на брусчатке. Другой эксперт, в новой жандармской форме, он же и фотограф, измерял расстояние от первого, до второго трупа. Наконец Владимирского заметил штабс-ротмистр Козлов и подскочив к нему начал докладывать:

— Ваше высокоблагородие, я как прослышал про инцидент с тюремной каретой, так сразу дал вам весточку, только вы ещё не прибыли из усадьбы. А тут такое. — жандарм поперхнулся, видя пристальный взгляд шефа. Мгновенно эмоции на лице Козлова пропали и он стал сухо вещать: — Ещё совсем ранним утром, где-то около шести, по словам старшего конвоира, на них налетела коляска с загулявшим барином, да так неудачно что были покалечены лошади. У одной даже сломана нога, у другой же порван рот уздою. Одна из лошадей гуляки вообще спину сломала. Я самолично проверил, это в полу квартале отсюда. Не знаю, на сколько правильное принял решение старший конвоир Овчинников, приняв решение конвоировать задержанного в пешем порядке, только здесь до тюрьмы совсем нечего. Овчинников сейчас в бакалее.

— У него лёгкое сотрясение мозга. — Закончив обводить мелом покойника, сообщил патологоанатом. Он закурил и сняв пенсне, протёр своим шарфом попавшие на них капельки воды. Без пенсне, стали заметны его покрасневшие глаза. Он так же ночью вернулся из усадьбы, где занимался трупами Федькиных и ключницы Татьяны, привезя эти трупы для исследования в город. Глубоко затянувшись табачным дымом, он наконец продолжил: — Судя по опухали у Овчинникова на левой щеке, этот удар ему нанёс конвоируемый, пан…

— Грабовский. — Подсказал Пузанов.

— Во, во, именно такое созвучие нынче актуально. Третий день только начался и уже пять трупов. А теперь самое интересное. Оба конвоира убиты профессионально, колющим предметом в область печени. Похожим на штык, только раны треугольной формы. Если это сделал ваш Грабовщик, то он Персей какой-то в крылатых сандалиях. Между убитыми конвоирами семнадцать шагов. И это учитывать что нападение он начал с унтера Овчинникова. У меня всё. Далее вскрытие покажет. — Патологоанатом рассмеялся, раскашлялся, махнул санитарам, ожидающим на ломовике: — Забирайте. — И те быстро погрузив трупы, освободили улицу.

— Иван Григорьевич, с чего собираетесь начать? — Обратился Владимирский к врачу.

— Приму спиритусу, пол часика посплю и приступлю к исследованию трупов. — Не зависимым тоном сообщил патологоанатом, подхватив свой саквояж, отправляясь вслед за трупами.

— Свидетели происшествия есть?

— Пока ищем, господин подполковник. Рановато ещё было, обыватели не проснулись. А рабочий люд, он ведь торчать без дела не станет, поглазел, поглазел и на работу. — Рапортовал Козлов.

— Они зашли в бакалейную лавку, где среди множества разных баночек, коробок чая и пряностей сидел конвоир лет сорока пяти, в погонах унтер-офицера. Голова его была перемотана полотенцем, а вокруг него хлопотала супруга бакалейщика, угощая того сладким чаем. При виде Владимирского, унтер попытался подняться со стула, но увидев отмашку нашего героя, растерянно опустился на своё место.

— Господин унтер-офицер, что вы нам можете рассказать о происшествии?

— О происшествии? О происшествии. — Начал сбивчиво Овчинников: — Так ваше высокоблагородие, сначала с нами авария приключилась. Налетел на нас пьяный какой-то офицер.

— Пьяный?

— Водкой от него пахло ваше высокоблагородие.

— В каком он был звании?

— Кто ваше высокоблагородие?

— Ну офицер. Вы сказали на вас налетел офицер. — Говорил ровным голосом Владимирский.

— Не могу знать ваше высокоблагородие.

— Вы его не разглядели, Овчинников? — Строго спросил наш жандарм.

— Молодой такой господин. Чуть выше среднего роста. Фрак на нем был, цилиндра не было и такие усы.

— Он был в штатском, почему же вы решили что он военный?

— Не знаю.

— Алексей Капитонович, возьмите людей, езжайте туда, расспросите свидетелей, одним словом разузнайте все что возможно. — Обратился Владимирский к штабс-ротмистру Пузанову.

— Слушаюсь. — И жандарм исчез звякнув входной дверью.

— Господин Овчинников, а здесь что произошло?

— Что произошло? Что произошло здеся, так тады, когда мы остались без кареты, я принял решение двигаться пешим… Ваше высокоблагородие! Двадцать пять лет верой и правдой не губите, принял не правильное решение! Так разве я ж мог знать, что какого-то монастырского трудника, дружки отбивать будут!

— Тихо, тихо, тихо. Ты принял правильное решение, тем более до каталажки всего квартал ходьбы. — Владимирский встал перед пострадавшим на колено и взял его за лицо: — Что ты помнишь? Кто убил твоих товарищей?

— Дык я не видел ваше…

— А ты вспомни, что было до того, как тебя ударили.

— Ударили. Да меня ударили. Было ещё рано, город только пробуждался. Мастеровые уже спешили на работу. Дворник копался в подворотне. Этот мог ничего не видеть. А вот здесь, не доходя до лавки, плотники нам повстречались. Пилы у них разные были, ну и такие деревянные ящики, для инструментов. Я ещё этим мужикам махнул, что бы посторонились. Там из подъезда дама какая-то вышла. Она спиной стояла. да именно, копалась в сумочке. С той стороны улицы проследовал экипаж. Вспомнил ваше высокоблагородие, высокий такой, в куртке, похожий на механика, или даже инженера. Выскочил из подворотни, чуть с ног не сбил Тищенко. Это конвоир что первым следовал. Шляпа у него в руке была. А более ничего не помню.

— Лавочник, что-то видел. — Подсказал Козлов.

— Вы хозяин лавки? — Обратился наш герой к мужчине полного телосложения.

— Дас.

— Ну и что вы нам можете поведать по этому происшествию?

— По случаю нападения и убийства, мало что имею добавить к сказанному. Я хоть и встаю рано, но был в лавке, располагая вскоре открыться. Дас. А из витрины мало что видно, происходящего снаружи. И все же я видел, как этот, ну тот что убежал, развернулся и как вдарит вот этому господину. — Лавочник указал на сидящего на стуле конвоира: — Дас. Затем так скоротечно изволил бежать назад, потом вперёд и больше я его не видел. Когда я выглянул, приоткрыв дверь, на мостовой лежали только трое. Этому господину, как он взялся стонать, мы сразу помощь оказали. Дас.

— Так вы видели кто убил конвоиров? — Уточнил Владимирский.

— Он же и убил. Хотя утверждать не могу. Заднего конвоира я вообще не видел.

— Ну а этого, с шляпой в руке, что из подворотни выбежал, разглядели?

— Нетс. Не довелось у лицезреть. Дас.

— Господин квартальный надзиратель. — Обратился Владимирский к стоящему рядом крепышу в полицейской форме: — Расспросите всех вокруг, кто-то что-то да видел. Да и ещё, нужно найти этих плотников. Возможно даму, раз она из подъезда выходила.

— Уже ищем господин подполковник. — Ответил квартальный: — Так вы это дело берете себе?

— Пока да. — И уже обращаясь к своему подчинённому: — Александр Владимирович, давайте по квартирам, ищем свидетелей. — Задействовал подполковник штабс-ротмистра Козлова.

После полудня нашему герою доложили, что прибыл полицмейстер и теперь Владимирский спешит к нему с докладом.

В приёмной дежурный офицер доложил, что он может войти.

Охлабыстин сидел за большим столом светясь изнутри, с загадочно-блуждающей улыбкой влюблённого юноши.

— Разрешите ваше высокоблагородие.. — Начал было Владимирский, но его тут же прервал стук в дверь. Дверь распахнулась и в кабинет вошёл дежурный офицер и пройдя к столу, поставил два стакана в серебряных подстаканниках с ароматным чаем, ложечки и сахарницу:

— Как и просили с коньяком. — Доложил полицейский и тут же удалился.

А полицмейстер встал из-за стола и указав на стул нашему герою, произнёс с весёлым расположением духа:

— Ах Владимир Владимирович, видели бы вы свою скучную физиономию. Вам через пару месяцев двадцать девять, а вы уже подполковник. У вас милейшая жена и дети и вы богаты. Что за пессимизм? У нас с вами работа сплошной ребус, игра ума. Впрочем это все вздор. Отхлебните чайку, взбодрит. Я в дороге пытался уснуть, пока добирался из вашей усадьбы, не случилось.

— Ваше высокоблагородие.. — Владимирский вновь попытался стряхнуть лирику, льющеюся с губ его начальника.

— Ну что вы, Владимир Владимирович. Вот вечно у нас на Руси, чем выше чин, тем больше величина его стола, из-за которого не слышно глас народа. — Попивая чай мурлыкал полицмейстер. Он подошёл к окну: — Действительно весна.

— Проанализировав ситуацию, наш герой понял, что Волина наконец сдалась и дала согласие выйти замуж за Охлабыстина:

— Ну что же Иван Макарыч, на сколько понимаю я, затворный монастырь открыл ворота. Послушница не грезит больше пострижением в монашки и вы её склонили к браку.

— Какой вы скушный, нет право и занудный. Ничем не удивишь вас. А я поверите ли испугался. Хотя я знаю, Рубикон уж перейдён, от этого и страшно. Да разве вам понять, в мои сорок четыре года и что б решиться на такое, на брак. Нет но право, я вам скажу, растёт такое не преодолимое чувство сбежать. Хе, хе, хе.

— Такого доверительного откровения, хоть и не от прямого, но все таки своего начальника, он никогда не слышал, хоть был в гораздо дружественных отношениях с полицмейстером, чем этого требовал статус чинопочитания. И вдруг в одно мгновение, Охлабыстин превратился в усталого человека, а в глазах затаилась грусть.

— Рано вы Иван Макарович почувствовали что Эверест взят. Поверьте моему четырёх летнему супружескому опыту, главные трудности ещё впереди. А спуск с вершины окрыляет, притирая и сглаживая совместный путь.

— К тому же у нас призвание, Родине служить. — Охлабыстин потёр свои руки, как бы в предвкушении чего-то интересного, в глазах его зажглись огоньки: — А что Владимир Владимирович, это пожалуй вызов. В нашей-то губернии, где гимназистка не купит ваты в аптеке для гигиены без нашего ведома, следует столько смертей и наконец дерзкое нападение на конвой.

— Вы уже в курсе.

— А как же, и с нетерпением наконец жду вашего доклада. — Вновь полицмейстера было не узнать, он был предельно собран и будто бы не он ещё минуту назад разглагольствовал о своих амурных делах и страхах.

— Что мы имеем на сегодняшний день. Некий криминальный субъект, живёт буквально у меня под носом, в моей усадьбе. Он либо прячется, либо чего то выжидает. Судя по всему, это фальшивомонетчики. — И Владимирский положил на стол золотой полуимпериал, изъятый у гвардейского полковника.

— Да это конфуз если пронюхают сверху, или наши бумагомараки. — Разглядывая монету говорил Охлабыстин: — Представляете заголовки в газетёнках: — У шефа Новгородской жандармерии, в усадьбе живёт и процветает фальшивомонетчик! Может умышлено он поселился у вас под носом. Есть же поговорка, — положи на самое видное место и не найдёшь.

— По моим сведениям, Бжезинский вечный жених покойной Зинаиды Ивановны, привёз Стаса в дом Федькиных. Выходит деньги все с неё высосал и сдал нашу вечную невесту с рук, на руки. Когда же Федькина стала Грабовскому не нужна, а скорее опасна, он избавляется от неё, сбросив в реку. Возможно сначала утопив, или убив. Всплыла бы где-нибудь внизу по течению и гадай как и где она погибла, не зацепись она подолом за корягу. Эксперт подтвердил что ключница задушена, прежде чем её повесили. Задушили тем же шнуром, на котором позже её вздёрнули. Об этом говорят две борозды на шее ключницы, один оставлен при удушении, а второй от петли съехавшей выше от тяжести тела. Затем этот художник устраивает поджог в доме. И вот совершив три убийства, он наконец сбегает. Бежит в монастырь к своему подельнику. А тут и мы следом. Его подельник, что бы нас запутать, сдаётся сам, спасая товарища. А того художника рыбачившие монахи видели, через озеро ушёл. А что, все логично. Он не убивал, у нас на него ничего нет. Стас Грабовский, тридцать один год, подвязался трудником при монастыре. Ну посидел бы он в кутузке, и что? Волей не волей пришлось бы отпустить. Вот тут я не понимаю, зачем было нужно сегодняшнее дерзкое нападение на конвой?

— Зачем? — Произнёс Охлабыстин, как бы продолжая рассуждения нашего героя: — А вот к примеру, по телеграфу пришёл ответ, на ваш запрос из столицы. В высланной вами фотографии, признан Грабовский Станислав Сигизмундович. Сын Грабовского Сигизмунда, взятого девять лет назад в Курске как фальшивомонетчика. Папаша год назад он умер на каторге. Так вот, у нашего Сигизмунда, был ещё один сын, Станислас. Ему теперь двадцать девять лет, и он подходит по описанию на нашего художника. В данный момент, их подозревают и разыскивают за подделку акцизов. Хотя в этом деле против них прямых улик нет. Сгорел в своём доме главный подозреваемый и свидетель.

— Возможно это было их первое убийство. И все же прямых улик против младшего Грабовского не было, теперь же их ищут как убийц. Выходит братья почувствовали кровь. Или у них есть другая задумка, или цель. Мои люди там в монастыре все облазили, ничего. Нашли правда в мусоре осколки форм для литья. Сложили вроде солдатская кокарда. Да и вообще, у них должны быть помощники. — Заключил Владимирский.

— С чего это следует?

— Во первых, одному спланировать и совершить такой налёт на конвой, очень трудно. Во вторых, в аварии с конвоем похоже участвовал совсем другой человек. Роста он был приблизительно моего, а братья Грабовские выше. Ну допустим, это был один и тот же человек, усы можно приклеить и фрак переодеть в подворотне. Но все же, конвой двигался спешно, за ним нужно было поспешать. К тому же сам не зная почему, начальник конвоя назвал наскочившего на них пьяного ухаря, офицером, хоть тот и был в штатском. В третьих, я считаю что конвой действовал грамотно и в момент нападения на конвой, между первым и замыкающим конвоиром было не менее пятнадцати шагов. Начальник конвоя шёл с боку и чуть сзади задержанного. Выскочивший из подворотни, скорее всего Станислас Грабовский, бьёт заточкой охранника в печень. Действует приблизительно так, своей шляпой закрывает лицо конвоира и удар. — Владимирский встаёт из-за стола и демонстрирует сказанное в действии, затем продолжает рассуждать: — В этот же самый момент, его старший брат бьёт начальника конвоя в челюсть. А вот каким образом нанесён удар охраннику замыкающему шествие, непонятно. Должен был быть третий, но его никто не заметил. Мои люди, работают сейчас со свидетелями.

— Интересно. — Полицмейстер заложив руки за спину заходил по кабинету, затем остановился перед Владимирским: — А вы знаете, как только вы произнесли военный, у меня что-то внутри ёкнуло. И тут же вкрались мысли о доме купца Лисицына. Вообще с этим домом занятнейшая история происходит. Приходилось ли вам знавать владельца сего дома?

— Приходилось, исключительно по коммерческой части. Припоминаю этого мощного старика. — Не понимая при чем здесь Лисицин, насторожился наш герой.

— Точно так. У него жена три года назад почила и он в свои семьдесят, женился на юной, московской красавице, дворянской фамилии. Не прожив и года в семейном браке, увозит свою прелестную пассию в Париж на выставку и оттуда, его супруга возвращается молодой вдовой. Каково? Правда денюшки, по завещанию детям достались от первого брака, как и все коммерческое дело. Но двух этажный особняк, вдове. Уж целый месяц молодая вдова скорбя по утрате мужа, ежедневно устраивает маскарад исключительно в офицерском обществе уланского полка. Как вам такое? Устроила закрытый клуб, куда ходу полицейским чинам нет никакой возможности. Мои люди присматривают за домом, приезжают все в масках. Они проследили за разъезжающимися, так я вам скажу, странный контингент там обретает, помимо военных. Завсегдатай промышленник Лаптев, вдова поручика Берга, мать семейства. Жена попечителя уездных школ и жена наёмно служащего врача Башкирцева. Двое последних постоянно в разъездах.

— Прикажете усилить наблюдения за домом Лисицина? — Делая свои умозаключения, спросил Владимирский.

— Пожалуй. Ведь вдова Лисицина вернулась с новой экономкой, вроде из Варшавы. Какие у вас соображения? — Улыбаясь спросил полицмейстер.

— Подключаем агентов, ищем беглецов. Организуем круглосуточную слежку за Бжезинским, он же ввёл художника в дом Федькиных. Хотя братья не дураки и не факт что прибегнут за помощью к нашему любви-обильному бумагомараки.

Выходило так, что и зацепиться было не за что, по этому Владимирский не понимал прекрасного расположения духа полицмейстера города, который расхаживал по кабинету потирая руки. К тому же голосом полного оптимизма, он сообщил нашему герою:

— Мы обложим наших фальшивомонетчиков так, что от безысходности, они может и прибегнут к помощи журналиста Бжезинского. И вот ещё, я своих филёров к нему приставлю, а то от твоих молодцев за версту зрима, кавалерийская походка.

В свой кабинет Владимирский влетел вихрем, скидывая на ходу пальто и английскую шляпу, вешая их на деревянную стойку-вешалку, где висела его шинель. Он только что вернулся из морга. За ним следом вошли Пузанов и Козлов, только что вернувшиеся с улицы и по этому вид у них был весьма утомлённый. Хозяин кабинета подошёл к двери и приоткрыв её, крикнул:

— Бубенчиков! Самовар и что у вас там есть?

— Бублики ваше высокоблагородие.

— Давай.

— Один момент, самовар ещё не простыл, только ставить изволили, вас поджидали. — Лукавил Бубенчиков, ибо сидевшие в конторе жандармы до его прихода, сами пили чай.

— Ну господа, вещайте. — Усаживаясь за стол вместе со своими подчинёнными, дал разрешение доложить о проделанной работе.

В кабинет вбежал Бубенчиков и поставив на стол поднос с самоваром, на котором восседал фарфоровый заварной чайничек. Вокруг самовара ютились стаканы в подстаканниках, стеклянные вазочки с сахаром и малиновым вареньем, и блюдцем с тонко порезанным лимоном. Другой жандарм внёс берестовую корзиночку с бубликами. И со словами: — Чем Бог послал: — жандармы удалились.

Первым докладывать стал штабс-ротмистр Пузанов, принимая стакан с чаем из рук шефа:

— Благодарю, с утра во рту маковой росинки не было. Так вот господа, на месте аварии у нас такого рода картина вырисовывается, будто эта самое столкновение, вовсе не случайное оказалось. К тому же не многочисленные очевидцы утверждают, что коляска молодого человека мчалась как сумасшедшая, причём он самолично ею и управлял. С ним не было извозчика. Но самое интересное, поведала некая мадам Грушницкая Ирина Григорьевна, вдова чиновника, служившего в управе благополучия, владелица одиннадцатого дома. Дама в летах, ей поди уж восемьдесят, страшно сказать с каким хвостом. Кокетничала и жеманилась, но свой возраст так и не назвала.

— Может не помнит. — Усмехнулся Козлов, с аппетитом запивая бублик чаем.

— Вряд ли. Бабулька хоть и на ладан дышит, а глазки у неё ещё живые. К тому же стройное изложение мыслей. Слышали бы вы в каких красках и деталях, она описывала пышные торжества 1862 году, с прибытием царской семьи, во время открытия памятника тысячелетие России. От которого я и по сей день восхищён, гениальностью скульптора Микешина и архитектора Гартмана. И вообще, эта Ирина Григорьевна, много лишнего мне успела поведать. Как говориться плоть завяла, а дух в столь дряхлом теле, прибывает в любопытстве, стремящийся все больше где бы подглядеть, да подсмотреть.

— Конечно это грех, но в нашем деле такие труженицы очереди к Богу, не заменимы. — Кладя себе в рот варенье, заверил штабс-ротмистр Козлов.

— Именно так, страдая старческой бессонницей в столь ранний час, наша хранительница нравов, причём замечу чужих, и стала столь ценной свидетельницей. Она утверждает что сразу заметила мчащуюся по мостовой коляску, запряжённую парой гнедых, на встречу одиноко двигающейся тюремной карете. И будто бы эта коляска перед тем как они должны были поравняться, резко повернула на право и со всего маха врезавшись в карету. И ещё, она заметила что из коляски вывалился молодой шатен и якобы хромая, подбежал к своим лошадкам и припал к ним. Грушницкая сообщила что тогда ей подумалось, будто этот кавалерист жалеючи, ведь одна лошадь билась с переломанной спиной. Так нет, с её слов оказывается этот молодой офицер оказался таким жестокосердным, цинично сдёрнул с лошадиных шей шарфы и жалость вовсе не причём. Каково!? — Торжественно закончил Пузанов.

— Так говоришь, эта хранительница ладана, признала в нашем повесе офицера и даже кавалериста. — С интересом переспросил Владимирский.

С азартным блеском в глазах Пузанов важно ответил:

— Ну да. Утверждала будто её отец ушёл в отставку отставным поручиком кавалерии и до смерти носил эту выправку, получившую будучи ещё кадетом. Мне думается, наш лихач либо военный, или в прошлом кадет. У меня такая мысль у самого в голове крутилась. Хотя эта Грушницкая и большая фантазёрка, но комната её на втором этаже и она в свой лорнет видит прекрасно. Нет право, я сам проверял. И я вам замечу, что эти старые матроны, лучше нашего брата разбираются в военной выправке. Но самое главное, выходит… — Тут его перебил Козлов:

— Выходит что глаза у лошадей были завязаны шарфами.

— В яблочко! — Подтвердил Пузанов. Я самолично оглядел лошадей нашего лихача с военной выправкой и даже, как выражаются потерпевшие пьяные извозчики, — что тебе под вожжу попало? Ну и я подводя финал, обнюхал лошадиный анал, там присутствовал устойчивый запах скипидара.

— Браво. Из этого следует, что наш лихач умышленно разбил тюремную карету. И теперь остаётся нам найти молодого человека лет двадцати двух, с военной выправкой кавалериста и предъявить ему обвинение в ранее упомянутом преступлении. Неплохо поработали Алексей Капитонович. А что у вас Александр Владимирович? — Обратился наш герой в конце своего заключения, к Козлову.

— Из опрошенных соседей, почерпнули мало что. Даже те кто видели, ничего внятного рассказать не могут. Зато я нашёл тех строителей, которые проходили мимо. Они на Лубянеце сараи во дворе перестраивали. И что характерно, при опросе о том, кто выскочил из подворотни, помнят все, в чем был одет, и как напал на конвоира. А вот с задержанным уже путаются. Одни говорят, будто он ударил старшего и сразу же напал на заднего конвоира. Другие, будто он не добежал до него и развернувшись убежал с тем с другим, выскочившим со двора. Там на углу улицы их поджидала коляска. И все же, один плотник вспомнил про ту даму, что выходила с подъезда. Она будто бы когда напали на конвой, испугавшись присела, а затем убежала в противоположную сторону. Внешность описать её не удалось, знаем только что для женщины высокого роста. По описаниям, выходит что нападавший был Станислас Сигизмундович Грабовский. И все же непонятно, как они побег так ловко провернули. Выходит по любому, у них были сообщники, кто-то же их ждал в коляске. И потом этот ухарь, офицер в штатском устроивший аварию.

— Господа. Я тем временем метнулся в мертвецкую и вот что я узнал. Обоих охранников убили профессионально, ударом в печень. Но разными заточками. Переднего конвоира, грубой кованной, а заднего литой и более тонкой, стилетом. Вот смотрите: — Владимирский достал лист бумаги на котором была начерчена схема движения конвоя. Затем встав и отошёл от стола к двери, считая шаги: — Пятнадцать. Вот что я подумал, если эта не опознанная девица была с преступниками в сговоре, то она могла каким-то образом отвлечь караульного. Проверим экспериментально. Я поворачиваю голову, а вы Александр Владимирович и нападаете на меня.

— Странно, если у задержанного был стилет, почему он не заколол обоих конвоиров, начальника охраны и заднего? И от куда у него стилет? — Подымаясь со своего места рассуждал Козлов. Он сымитировал удар охраннику и мгновенно преодолев пятнадцать метров набросился на Владимирского.

— Не успеваете Козлов. Может эта дамочка сама нанесла удар стилетом? Я уж размышлял об этом. — Владимирский улыбнулся: — Или даже, это был переодетый мужчина. Но тогда у нас большие проблемы. Во первых если это дама, то профессионалка, нанести такой удар в печень двигающемуся охраннику, ой как не просто. Жёстко, возможно с разворота, свидетель утверждает что она спиной к конвою стояла. Если это переодетый мужчина, то он актёр высшей категории. Я когда ехал из мертвецкой, заскочил в лазарет к Овчиникову, старшему караул, и этой мыслью поделился с ним. Он отказался верить в моё предположение, утверждает по повадкам барыня была. А ну давайте вы Алексей Капитонович изобразите нападение. — Предложил Владимирский Пузанову.

— И все же не понятно, если бил стилетом задержанный Грабовский, откуда у него оказалось холодное оружие? — Становясь на исходную точку размышлял Пузанов. Он по определённой команде обозначил удар и стремглав бросился на шефа, изображающего конвоира. Скорость действий его была велика и у него получилось. Однако эти действия прокомментировал Козлов:

— Наглядный эксперимент показал, что Грабовский старший мог убить конвоира, но всё же, всё так зыбко. Во первых, вряд ли он такой же быстрый, как и Алексей Капитонович, во вторых, как можно рассчитать доли секунды, за которые не успел я и успел Алексей?

— Вопросов больше чем ответов. — Владимирский заходил по кабинету: — Вот что господа. Вы слыхали что-либо о доме купца Лисицина?

— Только то, что старик Лисицын скончался где-то за границей и дело его перешло к трём его сыновьям наследникам. Там ещё зять Лисицына, долю жены получить хотел, да у него не с ладилось. — Показал свои познание Пузанов, все ж таки как не как, а он был из купеческого рода. Хотя сам интереса к бизнесу не имел, но жилки к коммерции не утратил. Женился он по любви, что не свойственно купцам, на обманутой и разорённой Марье Петровне, Столешниковой, которые когда-то сдавали свой магазин в аренду Владимирскому. Теперь магазин вновь принадлежал им и у них появился ещё один. Но магазинами, успешно занималась кроткая Марья Петровна, успевшая родить ему двух детей в свои двадцать три года. Пузанов же свой капиталец мог вкладывать, что называется на бирже, то теряя деньги, но чаще оставаясь в прибыли.

— Так вот господа, дом достался молодой вдове купца Лисицина. — Владимирский сделал паузу, затем продолжил: — Что мы о ней знаем? Молода двадцати лет, хороша собой, москвичка. В свой особняк вернулась недавно и сразу вечерами стала устраивать маскарады. И главное замечу, её гости исключительно военные. С чего бы это?

— Может какая-нибудь есть связь, Грабовский старший, тот что сбежал, в Киевском кадетском училище три года учился, его оттуда отец забрал. — Напомнил Пузанов.

— Поэтому господа, нам и надо поближе познакомиться с этим домом. Сегодня же нанести визит. — Владимирский уставился на своих сослуживцев, ожидая их реакции. После некоторой паузы Козлов заметил:

— Затея смелая. А как прознают? Каким скандалом пахнет господа, что в дом без спроса проникнут синие мундиры.

— Кто не рискует, тому и шею не мылют господа. Будем оптимистами и надеяться что шею нам намылят не для верёвки, а истинно в целях гигиены. — Хорохорился Пузанов, готовый рискнуть ради дела.

— Не каркайте вы Пузанов. — Трижды сплюнул через плечо Козлов.

— Слушай сюда. — Охладил своих подчинённых подполковник. — Немедленно дом оцепить, со всех сторон, установив тайную слежку, так что бы и муха с кучи дерьма не взлетела. Мы выдвигаемся на место. Я то на всю физиономию меченный. — И Владимирский провёл пальцем по своему шраму, начинающемуся со лба и заканчивающемуся под правым глазом на уровне ноздри: — Добровольцы есть?

— Я! — В один голос ответили штабс-ротмистры.

Операцию готовили тщательно. Несколько раз проехали мимо дома Лисицина, подбирая нужное место, что бы остановился для наблюдения. В парадных дверях дома Лисицина стояли настоящие солдаты, только без ружей и с ними мощного телосложения швейцар с бакенбардами в зелёной ливрее с золотыми позументами. Наконец к дому стали подъезжать коляски, сначала одна, из неё вышли двое во фраках и в масках скрывающих все лицо, у одного радостного Петрушки, у другого грустного похожего на Пьеро, затем другая, из неё вышел капитан в форме, но его не пустили во внутрь.

— Стало быть капитан не знаком с правилами. Смотри как кипятится, будто самовар. — Заметил Пузанов, наблюдающий из коляски за происходящим. Их экипаж находился на противоположной стороне улицы: — Этот медведь ливрейный вряд ли нас впустит.

— Согласен, подымет шум. — Согласился Владимирский импровизируя на ходу: — Поехали. — Дав команду извозчику, продолжил уже распоряжаться: — Быстро переодеваемся во фраки. Может ещё успеем. Через час с четвертью они вновь вернувшись, подъехав но теперь уже на другой коляске:

— Ждём.

К самому входу подкатила коляска с извозчиком и из него вышла дама в накидке подбитой мехом рыси, из под которой шлейфом спускалась узкая юбка собранная сзади. Она была в маске русалки с зелёными волосами.

— Господа карета, вероятно на маскарад.

— Бубенчиков, крутанись перед каретой. — Скомандовал Владимирский вознице. Их экипаж тронулся с места и развернувшись медленно поехал к купеческому дому. Почти перед самым парадным входом, коляска, наполненная жандармами во фраках притормозила, за ней остановилась и карета, из кареты скидывая подбитый мехом плащ вышел мужчина в маске деда мороза, он был огромный, телосложением похожий на швейцара.

— Езжай. — Скомандовал Владимирский и их закрытая коляска покатила дальше. Прибывший дед мороз, не подходил по своим параметрам ни к кому, из сидящих внутри офицеров. Как вы уже догадались, наши жандармы решили проникнуть в дом вдовы Лисициной обманом, а если быть точнее, подлогом.

— Господа, вон там поворотя за угол, остановилась коляска. Эка невидаль, а по моему это наш клиент во фраке. — Пузанов мотнул головой на противоположную сторону улицы: — В коляске дама, она и подвезла нашего ловеласа. О господа, дама в летах.

— Это жена полковника Бельского, командира уланского полка, в коем я изволил служить до увечья. — И Козлов потёр кисть своей покалеченной левой руки: — А этот ловелас, как вы заметили Алексей Капитонович, корнет Лебедев Николай Васильевич, ему уж двадцать девять будет в начале мая.

— Для такого вальяжного хлыста, не сильно он продвинулся по службе. Чай дуэлянт? — Комментировал Пузанов не отрывая взгляда от Лебедева, целующего ручки полковницы.

— Опасный человек, лучше не переходить ему дорогу. Тщеславен, злопамятен, не привыкший уступать. Три дуэли и три мертвяка, замечу две из них из-за женщин. Видите кто у него покровительница, так что Дон Жуан ещё тот. Встретил его намедни, так он мне руки не подал и все из-за синего мундира. А ведь мы с ним в одном эскадроне служили, он тогда подпоручиком был. Теперь разжалован в корнеты.

— Господа простился, одел маску козла. Блондин и росту вашего, чуть выше среднего Владимир Владимирович. — Говорил Пузанов с сожалением, ему хотелось самому попасть во внутрь дома.

— Это сатир рогатый. — Поправил Пузанова Козлов.

— Бубенчиков. — Командовал Владимирский: — Давай разворачивайся и тормозни перед ним, что ливрейному было не видно. — Затем обратился к офицерскому составу, сидящему внутри коляски: — Господа, я изображаю маску сатира. Бубенчиков притормозит, вы быстро, что бы ни звука закидываете его в коляску и в кутузку. В подозрении, будто он польский террорист. Утром извинитесь и выпустите.

Коляска с жандармами догнала Лебедева и Бубенчиков потянул вожжи, что бы притормозить. Но так как к вечеру подморозило, то вода стекающая с крыши от таяния снега, покрылась льдом на мостовой. Подковы лошади заскользили по этой наледи и она села на круп, продолжая скользить. Видя такое дело, что коляска в секунды проскочит нужный объект, Пузанов просто грубо схватил за шиворот Лебедева и так же дерзко втянул его в коляску, где на него навалились жандармы. Через мгновение Владимирский выпорхнул из той самой дверцы, предварительно натянув маску сатира. Лошадь встала с крупа и поскакала дальше, оставляя на мостовой скользящего Владимирского. Когда грузили Лебедева, что-то звякнуло на мостовой и теперь наш герой делая вид, будто отряхивает свой фрак, на самом деле осматривал тёмный тротуар. Он достал зажигалку и посветил, на камнях мостовой сверкнул серебряный рубль: — А вдруг как это пароль. — Подумал Владимирский, подымая. Подойдя к швейцару, он подбросил рубль в вверх и пока тот крутился в воздухе зашёл в помещение.

В приёмной его никто не встретил и он направился дальше, на звук играющего рояля. Проходя мимо столика с разными напитками, он налил коньяк себе в стакан и сделал вид что пьёт, на самом деле сполоснул коньяком себе лицо и руки, таким образом создавая иллюзию выпившего человека.

Далее он прошёл в зал купеческого стиля, состоящий из двух больших комнат соединяющихся зауженным проходом. Помещение обитое шёлком освещалось скудно, как впрочем и вторая часть помещения. Видимо по задумке хозяев, с богатой мебелью красного дерева, это создавало интим. В углу комнаты за зелёным сукном, на гнутых стульях играли в карты четверо, лев, волк, и нам уже знакомые Пьеро с Петрушкой. Большие часы пробили половину девятого. Рядом ещё стол, за ним играют двое во фраках, патриций с венком на голове и кролик. В соседнем помещении кружились пары и одна из них ворвавшись в эту часть зала, шумно смеясь направилась к столу, где играли патриций и кролик. Владимирский подошёл к столу, стоящий у стены напротив от играющих. На столе с красной скатертью, стоял тазик-образный ковш, вырезанный из цельного дерева, он был до верху наполненный чёрной икрой. Рядом на фарфоровом блюде белел порезанный каравай, зовущий запахом свежей выпечки. Большое блюдо с фруктами и целый арсенал графинчиков и бутылок. Вблизи на комоде, на расписанном цветами подносе, стояли пустые бокалы. Наш герой заметил к себе внимание, из соседнего зала за ним следила стройная дама в маске лицедея, где одна часть лица была серебряная, а другая золотой. Владимирский беззаботно налил себе коньяку и выпил. Затем взяв сигару закурил, или если быть более точным с имитировал курение, ему это пришлось сделать из-за того, что у настоящего Лебедева в карманах были сигареты. Перед ним появилась дама в сарафане голубого шелка, под которым была одета тончайшей шерсти сорочка белого цвета, а на лице маска печали. Дама мгновенно к нему приблизилась, пытаясь заглянуть в глаза, что было бесполезно, при тусклом мерцании свечей стоящих в бронзовом канделябре на комоде. Грудь её стала вздыматься и оттуда должен был вылиться мелодичный звук, но вылетел сдавленный шёпот:

— Что же вы Николя, с порога и прельстились к коньяку, пытаясь прогнать свою печаль. Давайте же как прошлой ночью, гнать её вдвоём. — И дама неприлично толкнула его своим телом: — Пошла печаль! Пошла! — Страстно шептала дама атакуя его грудью.

— Видишь ли Печаль, я сегодня не в форме: — Осторожно начал Владимирский что бы сразу не проколоться.

— Николя, здесь все не в форме, без неё вы мне нравитесь ещё более.

— А что, если Печаль закружить и запутать. — Произнёс наш герой и подхватив даму, стал кружить её в танце, только для того, что бы укротить пыл Печали и избавиться от взгляда наблюдающим за ним, серебряно-золотой маски. Они танцуя заскочили в другую часть зала, где за черным роялем вдохновлённо играл музыкант в красном колпаке палача. Здесь же кружилась ещё одна пара, знакомая нам русалка и радостная маска похожая на клоуна. В углу на кресле, словно на троне, восседала красавица в чёрном платье. На голове у неё была траурная вуалетка, на руках черные перчатки в сеточку. Похоже что это была крашенная блондинка, с невероятно нежно белой кожей, на фоне чёрного её одеяния и большими серыми глазами с ободками. Мужчины толпящиеся у трона, проявили не довольствие, особенно нам уже известный здоровяк, в маске деда мороза. Когда хозяйка дома в одеянии чёрной вдовы, пошла танцевать со своим избранником, солидным кавалером, в маске льва, царя зверей. Дед мороз в сердцах порвал пополам колоду карт, предложенную ему медведем и безапелляционно подхватив за талию золотисто-серебряную маску неуклюже закружил её в танце. Маска то ли колобка, то ли солнца, пересекла зал и села на диван к столику с закуской. Эта маска налила себе полный бокал коньяку и осушил его. Было заметно расстройство колобка, — Похоже он явно рассчитывал, что чёрная вдова выберет его, — размышлял Владимирский.

Танец закончился, палач взял бутылку смирновки, стоящую на рояле и налив себе двести граммовый бокал, выпил залпом, произнеся:

— Господа! Для королевы бала и её избранника, вальс Штрауса: — «На прекрасном голубом Дунае»!

— Ах увольте меня. — Донеслось до нашего героя. Видимо дед мороз сегодня шутить был не в духе, он не стал выслушивать претензии своей дамы и направился к колобку, понуро сидевшему на диване. К серебристо-золотой маске, вероятно олицетворяющею солнце и луну, подскочил медведь и стал страстно целовать её ручки, в результате уломав «небесные тела» на танец.

— Да здесь просто притон. — Рассуждал наш герой нехотя вальсируя.

— Опять пялитесь на эту краковскую колбасу, нешто она краше? — Услышал он шёпот партнёрши.

— Почему же краковскую? — Осторожно поинтересовался наш герой.

— Сами говорили, будто она из Кракова.

— Ревнуете? — Беззаботно произнёс Владимирский, вспоминая, — полицмейстер говорил об экономки из Варшавы, это пожалуй она — луна и солнце.

— Не дождётесь. Хоть она один раз и восхитила вас, но изменчивость лежит печатью на её лице. Она изменит, приведя вас вновь к Печали.

— Да не она меня заботит. — Как-то пространно ответил наш герой.

— Понимаю.

— Ну и что вы понимаете? — Закидывал удочку наш жандарм, что бы выудить информацию.

— С Виктором вы вчера тянули фанты. — Неприлично прижавшись к Владимирскому прошептала Печаль. В слове Виктор, она на французский манер делала ударение на последнюю гласную: — Что с того вытянул он удачу, а она забыв про своё обещание, теперь веселиться со львом. Всё ждёте вы, что королева с трона к смертным снизойдёт, она же выбрала царя, зверей.

— А что если фантом, была нелепая прихоть разбить тюремную карету. Тогда пожалуй наш Виктор и не подозревает куда вляпался. — Осенила мысль Владимирского.

— Послушайте Николя, зачем вам эта фарфоровая кукла? Возьмите мой богатый, духовный мир. — Тяжело дыша, Печаль прижавшись грудью к нашему разведчику, да так что того грудная клетка тоже заколебалась в так дыханию Печали. Затем она добавила: — Скрытый под моим нижним бельём.

— Тут Владимирский заметил, как дед мороз достал из внутреннего кармана фрака газету и шлёпнул её перед колобком. Наш танцор, приблизился к дуэту расположившемуся на диване и вальсируя рядом, превратился в слух:

— Не посмотрю что благородный, в бараний рог… — Донеслось до нашего жандарма. Дальше нечего не расслышал, но в его голове замелькали мысли:

— Дед мороз — это же промышленник Лаптев, о нем говорил Охлабыстин. И голос его, что же я сразу не сообразил. Что такое в газете может быть? Утреннее нападение на караул. Значит рядом с ним Виктор. Это пожалуй удача. Нужно непременно сесть и взглянуть на статью. Но как оторвать прилипшую к нему даму. — Поразмыслив, Владимирский начал действовать:

— А не желает ли печаль повеселиться?

— Желает. — Страстно застонала дама.

— А выпить со мной на брудершафт.

— Смело. Наконец вы очнулись от грёз, мой рыцарь. — Наивно повелась его партнёрша. Они в танце приблизились к столику где стояло спиртное, но главное сидел колобок с дедом морозом.

— Пардон господа. — Пьяно через губу пролепетал Владимирский сидящим на диване и тут же, будто про них забыв, наливая в бокал коньяк: — Чем будем гнать печаль, моя радость.

— Шампанским.

— Как скажете. — И наш жандарм бокал с коньяком, до верху дополняет шампанским, вручая его даме: — А я себе коньяку налью. На брудершафт до дна. — Они чокнулись хрусталём и осушили бокалы, затем как и положено поцеловались в губы.

— А вы находчивы. Я когда выпью, полностью теряю бдительность. — Кокетничала Печаль, не догадываясь какой ей был заряжен коктейль.

— Не желаете ли повторить брудершафт, таинственная аллегория? — Владимирский таким нечестным образом, продолжал своё устремление отвязаться от дамы.

— О, нет. Мне что в голову ударило. — И дама качнувшись зацепилась за его руку.

— А как же поцелуйчик? — Похотливо прошептал ей на ухо, наш герой.

— Проказник. Как кружиться голова. Чуть позднее. Я не надолго. — И дама покачиваясь, стала удаляться с большой долей вероятности что в уборную.

— Солнце вы наше, берите пример с нашего рогатого друга, проиграл на одном, выиграл в другом. — Говорил дед мороз уткнувшемуся в газету колобку.

— Чего с того, коли сатир запал на нимфу. Но я то не такой. — Отрываясь от газеты произнёс колобок.

— Дурак ты круглый. — Дал определение дед мороз.

— Пусть я мерзавец, пусть пропащий, но ты не смеешь говорить мне это! Иначе продырявлю череп твой чугунный! — С нотками истерики начал вставать с дивана колобок, но его грубо усадила на место волосатая рука деда мороза:

— Да остынь ты. Давай вон лучше выпьем, полегчает.

Владимирский покинутый дамой глупо покачивался перед сидящими на диване, имитируя будто он хочет налить себе выпить. На самом деле ему хотелось заглянуть в газету, что бы убедиться в полной точности своей догадки:

— Господа. Вы не нальёте мне, а то как будто я утратил свой прицел. — Начал Владимирский глядя на колобка.

— При непременнейше. — Отозвался дед мороз, разливая коньяк по фужерам.

— А вы возмужали Виктор. — Решил обострить ситуацию наш жандарм.

— Колобок, все это время сидевший уткнувшись в газету, поднял глаза на нашего героя и бросив на стол газету отозвался:

— Это в каком же смысле?

Владимирский мельком взглянул на заголовок, — «Кровавое убийство охранников тюремного замка, в двух кварталах от губернской тюрьмы».

— В том самом. Становитесь знаменитым.

— Ну что вы господа. — Дед мороз раздал всем по налитому до верху фужеру: — Закон клуба, никаких имён. Вздрогнем. — Они выпили.

— Смеёшься Фавн рогатый, что жребий выпал мне. Господа, я человек пропащий, я её застрелю. — В этот момент, Владимирский обратил внимание что вмиг танцы прекратились, по той причине, что играющий за роялем уронил свою голову на клавиши и горько зарыдав уснул. И царь зверей нырнул с хозяйкой дома, в одну из дверей. Тогда наш герой усевшись рядом с Морозом, заметил:

— Ушла и наша чёрная вдова.

— Плевать мне на неё! — Прокричал истерично колобок, наливая себе ещё бокал.

— Вот это правильно. Вот это по нашему. Пожалуй даже лучше, коли ты решил застрелить эту стерву. — Одобрил колобка дед мороз.

— Музыканту уснувшему за роялем за шиворот засунули льда, взяв его из медного тазика с шампанским. Тот резко вскочив на ноги, прокричал:

— Эскадрон по коням! — Затем вновь сел за рояль и вновь заиграл, возобновляя танцы. Скука из уборной не возвращалась, видимо её шибанул коктейль основательно, чего наш герой всё таки добился.

— Вы сударь мерзавец, хотя я сам мерзавец, ещё более вашего. Вы не смеете так о даме. — Пьяным голосом, с нотками плача сообщил Колобок Морозу, видимо припоминая «стерву».

— Ха, не смею. Вот вы сейчас чей коньяк пьёте, чтоб мне подобное говорить? Дай сюда. — И здоровяк отобрал рюмку с коньяком у Колобка, собиравшегося её опрокинуть в себя. В голосе деда мороза появились злые нотки: — Да ты ведаешь ли никчёмный человечишка, сколько я ассигнаций отвалил этой вдовушке, что бы она посрамила меня отказом?

— Сколько же? — Вмешался в разговор наш герой.

— Пятьдесят тысяч целковых. А она со мной такое обращение.

— Неужели она того не стоит? — Владимирский пытался раззадорить Лаптева, зная что тот не укротим в своём гневе. Ему скандальчик в данной ситуации не помешал бы, глядишь и что ещё приоткроется.

— Она то? Поди стоит. Только обмана я не признаю. Господа, средь нас Иуда. — На удивление спокойно сделал заявление Лаптев.

— Иуда — это я. — Пьяно плакался Виктор: — Как запросто, я продал своё честное имя.

— Да нет же, средь нас зверь по кровожадней. Сам шеф жандармского управления пожаловали к нам. — Растягивая слова, наслаждался своей прозорливостью Лаптев.

— Где!? И он пришёл про мою душу! — Трагическим голосом пьяно сокрушался Колобок.

— А вы внимательны, господин Мороз, длинный нос. — Тихо произнёс Владимирский, понимая что его разоблачил Лаптев: — Ну и где же я прокололся? — Тот крякнув, ответил:

— Ещё вчерась за слово стерва в адрес дамы, вы прострелили б мне башку. А нынче и не поперхнулись. К тому же у меня отменный от природы слух. Вот я все в толк взять не могу, чего волку понадобилось в овчарне?

— Так уж и в овчарне. — И Жандарм взял газету со стола, тем самым намекая на статью: — А может я пришёл закончить сделку, покупки вашего парохода.

— Сделку мы уж сладили с приказчиком вашим Петрушкой. А вы мне неприятны вовсе.

— Неприятен? Помилуйте, да разве это повод для того что б дело не вести? — Было видно, что слова Владимирского уязвили Лаптева, он был купец и сам должен был эти слова произносить.

— Выходит по вашему, может прикажете мне вас ещё и любить!? Думаете мне не известно, что с вашей подачи я лишился преференций, подрядов на строительство, которые были отданы Скоробогатову, в ту пору когда вы чиновником по особым поручениям изволили быть. Кто его знал до этого, купчишка средней руки. А теперь со мной раскланивается, заводит беседы. Из-за вашего пронырства сударь, мне приходится пароход за дёшево уступать.

— Чего на зеркало пенять, коли рожа кривая. Скоробогатов дешевле все строит, да и людям помогает. Богадельню открыл, построил гимназию, в селе школу и все на свои барыши.

— Выходит я не помогал людям?

— Помогал, только с начало людей обирал, завышая проектные стоимости.

— Господа, это вы сейчас о чем? — Протрезвевшим голосом спросил Виктор.

— О, Виктор, пора всем скинуть маски и поближе познакомиться с господином Владимирским. — Лаптев поднялся с дивана: — Господа! — И это все что он успел произнести. Наш разоблачённый жандарм вскочил и врезал деду морозу в бороду, что бы лишить того дара речи. Но этого оказалось недостаточно для такого здоровяка и тогда вдогонку тот получил удар ногой, с боку в челюсть от Владимирского. От такого удара, Лаптев рухнул на диван как подкошенный. Удар ногой мог разглядеть только Виктор сидящий рядом, к остальным наш герой умышленно развернулся спиной. К ним, прервав танец подскочила судя по лёгкому акценту экономка, в золото-серебристой маске:

— Господа! Вы же знаете наши правила!

— Прошу прощения не удержался. А что мне было делать, если этот невежда не подбирал выражения, отзываясь о королеве бала. — Пытался выбраться из сложившейся ситуации Владимирский.

— Ах это верно, яд струился с его языка. Я несколько раз делала ему замечание. — И тут она обратилась к икающему Виктору: — Вы в порядке, Солнцеподобный?

— Тот налил себе полный бокал коньяка и осушив его залпом, возбуждённо произнёс:

— Напрасно ваша чёрная вдова, рядиться в невинность девы, мне безразлична её лож. Себя я презираю, но к чести прикоснуться жандармам не позволю. — Он выхватил из под фрака револьвер и приставив его к своему виску, спустил курок. Грянул выстрел и его мозги забрызгали подол пани экономки и фрак с белоснежной сорочкой нашего героя. Дама охнула и потеряв сознание повалилась на лежащего на диване Лаптева.

— Какой облом! — Мысленно простонал Владимирский, медленно отступая от сбежавшихся масок. Он сделал вид, будто бы направляется в уборную, на самом деле в одной из комнат, похожую на спальню прислуги, распахнул окно и выбрался во двор. Не успел он пройти и пол ста шагов, как его встретили жандармы, наблюдающие за домом. — Старшего ко мне. — Скомандовал Владимирский. Через пять минут перед ним появился Пузанов:

— Я прокололся, меня раскусил Лаптев. Наш подозреваемый Виктор, пустил себе пулю в висок, обрубив единственную ниточку. Быстро везите сюда корнета Лебедева, отдайте ему маску и извинитесь. Когда гости будут расходиться, что бы каждого фамилия завтра была у меня на столе, в том числе и слуг.

— Слушаюсь. — Ответил бодро Пузанов, азарт охотника, искрился в его глазах.

— А я к полицмейстеру.

Дело было уже за полночь, полицмейстер открыл сам дверь, после вопроса, — кто там? — Он молча выслушал Владимирского. Провал нашего героя принял спокойно:

— Стало быть это они от нечего делать фанты разыгрывали. Скверно. А что, как хозяйка дома замкнётся, дескать ничего не знаю и что мы ей предъявим?

— У них есть труп. Хорошо бы теперь нагрянуть с обыском. — Владимирский таким образом предлагал действовать решительно.

— Вы думаете, братья Грабовские там могут прятаться?

— По любому, всех нужно допросить, пронюхать и обыскать не помешает.

— А чем чёрт не шутит. — Принял решение полицмейстер. — Вот как мы поступим. Вы отправляйтесь домой отдыхать, вам не к чему там появляться, тем более вы все в крови. А я пошлю записку губернскому прокурору, а сам наведаюсь в дом вдовы Лисициной.

На улице шёл мокрый снег, образующий на мостовой кашу. Отоспавшийся начальник новгородского, жандармского отделения, прибыл на службу и теперь выслушивал доклад своих подчинённых, валившихся от усталости с ног. Молодой азарт поддерживал штабс-ротмистра Козлова и он увлечённо рассказывал:

— Вы знаете господин подполковник, я заново пытался извиняясь, наладить старые дружеские отношения с Лебедевым. Прихватил с собой четверть водки, надеялся разговориться, сидя в кутузке. Где там. Полное презрение к нашему брату, однако водку то скушал. Это когда вы уж распорядились его выпустить, как раз на руку пришлось. Мы когда его привезли к дому Лисициной, он уж как сапожник был набравшись и матерился также, — дескать жандармы, я до вас доберусь. А тут стало быть и сам полицмейстер подоспел. Однако ихний ливрейный, англичанин, по нашему оказался не бель мес, ни за что пускать не хотел. Ох и здоровущий оказался, как вдарил, Лебякину нос, враз сломал и оба глаза закрыл. Наши его еле скрутили.

— Весь дом про шерстили. — Подхватил доклад Пузанов: — Никого не нашли. Поразительно, в таком большом доме всего двое слуг, дворецкий и кухарка. У кухарки я кое что выведал. Получается Грабовских точно не было, зато опознала фотографию Бжезинского. Кухарка клянётся, заезжал в начале недели, пополудни.

— Выходит Наш Бжезинский связующее звено, между Лисициной и Грабовскими. — В рассуждении, Владимирский заходил по кабинету: — Как все загадочно. Зачем понадобились нашей госпоже Лисициной, Ирине Леопольдовне, двадцати лет от роду, преступники, фальшивомонетчики и убийцы? А что она вообще объясняет по поводу смерти Виктора? — Имя покойника Владимирский также произносил на французский манер.

Пузанов ответил, пожав плечами:

— Дескать разыгрывали фанты и корнету Ланскому выпало удивить Лисицину. Вот он и разыграл из себя лихача. А дескать наша чёрная вдова, знать не знает и слухом не слыхивала о его фантазиях. В общем больше никто ничего не говорит, а с покойника какой спрос. Всех господ офицеров мы установили, все они бывшие сослуживцы штабс-ротмистра Козлова. — Здесь Пузанов сделал многозначительную паузу: — Офицеры уланского полка, были вместе со своим полковым командиром Бельским. Исключением был, промышленник Лаптев. Вы Владимир Владимирович его отменно припечатали, он там все облевал.

— Да господа, у нас даже нет мотива преступления. — Владимирский прошёлся по кабинету, сосредоточенно размышляя: — Молодая вдова возвращается из-за границы и начинает устраивать оргии с офицерами и промышленником Лаптевым, который всю эту вакханалию оплачивает, будучи не доволен своим статусом.

— Спрашивается, с какого такого перепугу, она утратив стыд, пускается во все тяжкие? — Поддержал шефа Пузанов: — Больно уж она молода, для такого разгула. А может и не она всему виной? Может здесь присутствует ещё какой кукловод, а мы его не видим?

— Хорошая мысль. — Одобрил Владимирский.

— А что пожалуй. — Внезапно оживился Козлов: — Корнет Лебедев вполне подходящая кандидатура. Любит всегда добиваться своего. Только непонятно, зачем ему делить вдову Лисицину, с другими.

— Что бы выжать денег с Лаптева. — Предположил Пузанов.

— Не такой человек Лебедев, да и не бедный он вовсе. — Заступился за бывшего сослуживца Козлов. — Нет господа, здесь что-то иное. Как наших офицеров можно увязать с братьями Грабовскими?

— А что если один из них предмет её сердца? Чёрной вдовы.

— Хорошая мысль, где-то же Грабовские должны были познакомиться с Лисициной. — Похвалил Владимирский Пузанова. — Однако что они замышляют нам пока не известно. — В это время в кабинет заглянул Бубенчиков:

— Ваше высокоблагородие, вахмистр Кузнецов сообщает, — кухарка в сопровождении дворецкого выехали из дому. И в скором времени, вдова Лисицина, купца Лаптева приняли.

— Господа вам отдыхать, — приказал шеф штабс-ротмистрам, — а я займусь кухаркой.

Снег закончился и небо просветлело. Рынок ожил, слышался голос зазывалы.

— Вон она ваше высокоблагородие. — Тихо шепнул жандарм в чёрном пальто: — Та что у мясного прилавка, в зелёной накидке. — Владимирский увидел ядрёную бабу, с покатыми плечами и круглым лицом. От Пузанова он знал, что это Матрена Пряхина, вдова солдата, двадцати семи лет отроду: — Вон, на против крытая коляска, на козлах дворецкий, погляньте ваше высокоблагородь, глаз с неё не спускает. — Для конспирации наши жандармы пили свежее молоко, из глиняной посуды, хотя мясные и молочные прилавки в великий пост, почти все были пустые. Красивая тётка в кацавейке, пыталась им ещё добавить из крынки, и ей удалось налить жандарму. Наш герой заметил что кухарка ругается с мясником, плюёт на землю и двигается дальше вдоль торговых рядов. Стоящий в дверях продавец магазинчика, зовёт посетить свою лавку и она заходит во внутрь. Владимирский кидает пятак на прилавок и шепчет жандарму:

— Следи за дворецким. — Не спеша направился к лавке, где скрылась кухарка.

— В лавке пахло копчёностями и чем-то кислым. В углу где с потолка свисали копчёные окорока и колбасы, торговались кухарка и хозяин лавки, маленький плюгавенький мужичок. Владимирский приблизился к паре торгующихся. Он снял окорок с крючка и со словами:

— Держи! — Бросил окорок в руки кухарки. Та от неожиданности поймала, прижав мясо к груди, оторопела пялилась на нашего героя, который цинично добавил: — Вора. — Хозяин лавки от удивления тоже выпучил глаза:

— Чего изволить желаете сударь. — Затем добавил: — Ваше высокоблагородие.

— Так ты меня знаешь?

— А как же с. Опрошлом году вы у нас на рынке крестьян сцапали. Они ворованных свиней желали сбыть. Дас.

— Видел как она окорок стащить хотела? — Нагло стал оговаривать кухарку Владимирский.

— Дык энто, — замялся хозяин лавки.

— Ты что же шутить со мной надумал!? — Состроил жуткую гримасу наш герой, из-за шрама ему и не особо-то нужно было стараться.

— Как скажете вашество, держи воровку. — Совсем неуверенным голосом прошумел хозяин лавки.

— Кухарка видя такое дело, швырнула окорок хозяину и схватив Владимирского за лацканы пальто, попыталась отпихнуть его в угол. И ей бы это удалось, восемьдесят три килограмма жандарма она с лёгкостью пушинки швырнула в одну сторону, затем в другую. Но Владимирский вовремя схватился за её полные руки и мотнувшись пару раз, поймав амплитуду движения, посадил солдатскую вдову на бочку и сверху всем весом надавил кухарки на плечи. Зад кухарки с трудом пролез в бочку и судя по её расширившимся глазам, встретился с холодным рассолом.

— Что в бочке? — По деловому спросил у хозяина жандарм, отпуская вдову Пряхину.

— Квашенная капуста вашество.

— Пущай посидит, чай не на бочке с порохом.

— После таких слов Владимирского кухарка попыталась выбраться из бочки, но ей не на что было опереться руками и она безуспешно осталась сидеть в бочке.

— В лавку вошла женщина средних лет и наш герой отправил хозяина лавки к ней, а сам сделал суровое лицо:

— Ну что Матрена Пряхина, влипла ты сильно и без посторонней помощи тебе не обойтись.

— Что вы хотите барин!? За что губите!? Кто вы!?

— Не ужели ты не догадалась, я служу в жандармском отделении.

— Барин не губите, я уж все вашим об сказала.

— А ты не торопись, подумай. В каталажку чай не хочешь?

— За что!? — Кухарка скривила лицо пытаясь зареветь.

— Только попробуй зареветь. Вспоминай.

— Что вспоминать-то барин?

— Ты Дуньку мне не гони, выкладывай всё! — И Владимирский схватил вдову чуть повыше колен и сдавил.

— Было дело, дворецкий ихний меня с насильничал. — Испуганно глядя на жандарма, затараторила кухарка.

— Так уж и с насильничал?

— Сгрёб меня как медведь я и сомлела, а теперь жениться отказывается. — Повариха вновь сделала попытку пустить слезу.

— Как же ты за него замуж собираешься, он наверняка принадлежит англиканской церкви?

— Не знаю я барин таких слов, поди тоже не нехристь какая.

— А из этих, тоже чай кто-то с насиловал? — И Владимирский вынул фотографии братьев Грабовских.

— Клянусь барин этих не знаю!

— А этого? — Он вынул фото Бжезинского.

— Был, недавно был. Журналист Станиславом кличут.

— Как недавно?

— Вчерась. Они второй раз приходили.

— Что же ты штабс-ротмистру солгала, говорила был один раз?

— Испужалась. Он, журналист энтот, ко мне с глупостями приставать начал.

— Ну и чем закончилось дело?

— Охмурил, бедную вдову барин. Подсигаром серебряным откупился изверг.

— Когда он заходил?

— К полудню.

— А что за портсигар? — Спросил Владимирский размышляя: — К полудню, а ведь похоже журналист братьев прячет. Братья утром сбежали, он к полудню доложился. Сам на квартире своей не появляется. И тут до него дошла фраза сказанная кухаркой: — Что вы сказали?

— А то, подсигар красивый, серебро такое, будто почернело от старости, а с низу написано что-то. Мы грамоте необучены. Уверял два червонца стоит. Врал може.

— А продай его мне за червонец.

— Что вы барин, как можно за червонец, дайте хоть рублев пятнадцать.

— По рукам. Я за тобой поеду, а как домой вернёшься, в окошко его мне отдашь. И что бы никому.

— Ни гугу барин, только уж и вы, не обманите сироту.

— Владимирский вытащил из бочки кухарку и та купив кусок свинины направилась к коляске. Англичанин погрозил ей хлыстом, молвив:

— Тура нерасторопный.

— Я за каждую копейку трясусь, как же сэкономишь не торговавшись. — Оправдывалась кухарка.

Коляска покатила по мокрой мостовой, за ней жандарм на извозчике, а уж сзади наш герой, что бы не привлекать внимания. Так они доехали до дома купца Лисицина. И после ещё целых пол часа Владимирский месил грязь под окнами, с задней части дома. Наконец одно из окошек открылось и появилась голова кухарки в белом колпаке. Подскочивший жандарм зашептал:

— Принесли?

— Как же, денюшки наперёд давайте.

— Владимирский сунул ей приготовленные пятнадцать рублей и в замен получил портсигар чернённого серебра, где со обратной стороны была выгравирована фраза: — «Милому другу в знак примирения, от твоей Ларисы Дмитриевны».

— Что же это за Лариса Дмитриевна такая? — Рассуждал наш герой, спустившись в подвальную квартиру дворника, где был секретный центр наблюдения за домом Лисицина. Портсигар взял в руки вахмистр Кузнецов:

— Знатная штуковина, Велико Устюжское чернение по серебру. Вещь не дешёвая, рубликов двенадцать стоит, да прибавь сюды гравировку.

— Хорошо бы нам этого гравировщика найти, может он нас просветит, кто такая эта Лариса Дмитриевна и где её искать. А через неё может и Бжезинского найдём, что это он взял моду прятаться. — Размышлял наш герой.

— Так, ваше высокоблагородие, здесь совсем не далече, в пяти минутах ходьбы, жид один гравирует. Тот ещё типус, потихоньку скупает краденное золотишко и серебро.

— Нельзя ли поточней Кирилл Матвеевич. — Обратился с почтением к Кузнецову наш герой.

— Как вышли, направо и на следующем перекрёстке ещё направо, напротив театральной тумбы. — Рассказывая загибал руку Кузницов.

Владимирский живо заскочил в свою коляску и поехал по указанному маршруту. Перед вывеской, — «ломбард», — он остановился. Ломбард был величиной с небольшую комнату, с обнесённым прилавком с трёх сторон от витрины. Чего здесь только не было, от хрустальных люстр, до старинных икон, которыми наш герой сразу же и заинтересовался. Хозяин лавки еврейской наружности, был ниже среднего роста, лет шестидесяти. Спереди лоб его оголяла до затылка лысина. Одет он был темных брюках, темной сорочке и атласной жилетке, настороженно косился на нашего жандарма в штатском. Молодой парень разбитного вида, в хромовых сапогах, предлагал хозяину ломбарда какой-то товар, судя по всему краденный:

— Моисей Абрамыч, мы цены знаем. Я ведь могу обидеться и уйти к Аграфене процентщице.

— Скатертью дорога молодой человек. И хотел бы я посмотреть на ваше печальное лицо, когда процентщица вам с половину меньше даст, того что я вам предлагаю.

— Абрамыч, мне сей минут деньги нужны. Накинь хоть (синенькую).

— Ты явился не запылился, я тебе в миг денюшки отслюнявил, а твоё барахло, поди знай кто и когда возьмёт. Пять рубликов таки много, а два целковых добавлю и это последнее моё слово молодой человек.

— Эх Моисей Абрамыч, — парень взял лежащие на прилавке двадцать два рубля и только тогда выказал обиду, — кровосос Христопродавец.

— Моисей Абрамович завернул в тряпицу серебряные и золотые столовые приборы, принесённые клиентом, и сунул их под прилавок. Затем обратился к нашему герою:

— Я вижу, таки вам приглянулась эта икона чудной работы, семнадцатого века. Умели таки раньше творить мастера, где уж нынешним…

Владимирский повернулся к хозяину лавки и тот увидев его шрам запнулся.

— Икона чудесная, не скрою. — Тихо произнёс жандарм: — Но меня интересует другое.

— Клянусь мамой, я этого босяка в первые видел. — Было ясно что нашего героя узнали по шраму, поэтому он не дал времени объяснится скупщику краденного и сразу же предъявил портсигар.

— Что можете сказать о гравировке?

— Шо таки тут скажешь, гравировка вензелевым шрифтом.

— Ваша работа?

— Моя, а што не так, таки?

— Хозяйку этой вещицы помните?

— О! А как же! Это такая роскошная дама, скажу я вам. — И Моисей Абрамович закатил глаза.

— Опишите, какая она.

— Дама в теле. Лет тридцати. Холеная. И що вы думаете себе на щеках? Ямочки, когда улыбается. Вот тут приютилась маленькая родинка, — и Моисей Абрамович указал пальцем рядом с переносицей.

— Как звать величать? Где живёт?

— Нам ваше высокоблагородие таких подробностей знать ни к чему. Вы поймите таки меня правильно, Моисей Абрамыч доверяет людям, вот люди ко мне и тянуться. А пачпорта, что бы надпись накропать, нам не к чему.

— А как же насчёт скупки, краденного? — Припугнул Владимирский, что бы перейти к делу.

— Ваше высокоблагородие, у нас с этим строго, разве што пожалеешь какого сироту, себе же в убыток.

— Разве мы с вами знакомы?

— Мир слухом полнится. Кто ж не знает такого человека. Клянусь таки жизнью любимой мамы, покойной жены, про эту даму добавить ни плохого, ни хорошего не могу. Таки вы поверьте, я с утра до вечера здесь. Где мне быть?

— Значит не хочешь по хорошему. Знаешь сколько за скупку краденного огребёшь? — Владимирский откинул прилавок.

— Шо вы меня пугаете. Я таки пуганный, ещё когда служил в Одессе, у дяди Бени на побегушках. Таки я вам замечу, мне контрабандисты, в зад тарань засунули, у них там были с дядей Беней, какие-то недопонимания.

— И что тарань? — Машинально спросил Владимирский отодвигая в сторону хозяина ломбарда.

— Не знаю, может ещё там. Туда зашла хорошо, а обратно иглы раскорячила. — Моисей Абрамович дёрнул за шнурок, отойдя от нашего героя, который достал из под прилавка свёрток и уже начинал его разворачивать. Где-то в соседней комнате послышался звонок. И через мгновение оттуда выскочила ошалелая, худенькая девчонка, на вид лет тринадцать и направила на нашего жандарма дробовик. Глядя в её круглые, очумелые глаза, Владимирский произнёс себе под нос:

— С дуру сейчас шмальнет. — Девчонка закрыла глаза, этого хватило нашему жандарму, что бы переместиться в сторону. Грохнул выстрел.

— Маруся, деточка моя! Чем ты думаешь? Я таки просил тебя, без моего знака не стрелять. — Лавочник выскочив из-за прилавка подбежал к дырке в стекле, образовавшейся после выстрела, и заглянул на улицу: — Из-за твоей неосторожности, таки могли пострадать не в чём невинные люди.

— Хорошее самообладание Моисей Абрамович, значит попади она в меня и люди на улице не пострадали бы. — Скептическим тоном произнёс Владимир, забирая дробовик у девчонки: — Заботливый вы наш. — Девчонка мёртвой хваткой держащая охотничий обрез, заскользила за Владимирским. И тому пришлось, только резким рывком, оцепить девчонку от грозного оружия. Малолетняя воительница была в шоке, в следствии этого настырно тянула руки к дробовику, который жандарм положил на верхнюю полку. Владимирский легонько шлёпнув её по рукам, молвил флегматичным тоном: — Не бабское дело с волыной играться, патроны переводить. — И далее его реплика предназначалась хозяину ломбарда: — Да уж влип ты Моисей Абрамович.

— Ваше высокоблагородие, я ж тольки папужать хотел. Кто ж знал что эта малахольная пальнёт.

— И тем не менее, я проведу этот случай в своём донесении, как нападение на исполняющего обязанности. Закрывай контору. А что это девчушка на тебя не похожая, никак ещё и беременная, да ты у нас педофил.

— А я смотрю вы у нас благородный. Только учтите что такой благородный и совратил её в одиннадцать лет. А я таки негодяй её с улицы полудохлую подобрал. Я старый еврей, хочу умереть в своей постели и что бы было кому глаза закрыть. Грешил таки скажу я вам много, детей Бог не дал, шесть лет назад супруга умерла. Мне самому уже скоро шестьдесят, а на мне мама и тёща.

— Сейчас заплачу. — Владимирский развернул тряпицу: — А приборы то с вензелями, это мы враз установим их владельца.

— Ну клянусь, я про эту фифу больше ничего таки не знаю.

— А про того, кто столовые приборы принёс? Колись, если хочешь умереть в своей постели.

— Я вам замечу, был он один раз, его Федька косой приводил. И кличут этого босяка Ванька щербатый, он кистень под полой всегда держит, от такого поди не возьми.

— Ты мне мозги не пудри, испугался он видишь ли. Выйди на улицу, я с Марусей непонятки перетру.

— Могу я одеть пальто?

— Одевайте. — И когда дверь за Моисеем Абрамовичем закрылась, Владимирский обратился к худенькой девчонке: — Я командир Новгородской жандармерии, Владимирский. Сейчас мы здесь одни, ты можешь не бояться и говорить только правду.

— Правда? Ой мамочки ноги подкосились. — Наш герой подставил ей стул: — Как же это, я вас чуток не подстрелила?

— Чего пальнула-то?

— С испугу. Вот те крест барин с испугу! Как вас увидела, так сердце враз и зашлось, страшный вы зраком, как есть думаю тать, обнести Моисея Абрамовича явился.

— Ты понимаешь, коли в меня не промахнулась бы, теперь на каторгу как милая пошла?

— А хоть и на каторгу, все лучше чем раньше жила.

— Лет-то тебе сколько?

— Перед Рождеством шешнадцать стукнет.

— Ты мне врать не моги, Моисей Абрамович велел годков прибавить?

— Что вы барин! Моисей Абрамович он добрый и ласковый.

— Ещё бы что бы педофил и не ласковый. Старый тебе пузо накачал?

— Акстись барин. Вот и его мамка, тётя Циля меня к лекарю водила, тоже думала, что я за брюхатила. Неа, фельдшер глянул, — сказал у меня это ди…,

— Дистрофия.

— Аха, она энта самая. Только не кака у меня дистрия, это я с голодухи у Моисея Абрамыча отъедаюсь от пуза. Голодали мы с мамкой. Она как запила, неделями к нам носа не казала.

— Ну а отец твой где?

— Тятька-то? Тятька сгинул энто когда мы ещё при барине жили. Мамка у меня дюже красивая была, вот и старому барину и приглянулась. Тогда мы недалече от Тихвина жили, барин нас с мамкой к себе в усадьбу взял. А тятьку стало быть извозом отправил заниматься, там он и сгинул. Он все хотел денюшек заработать, что бы от барина уйтить, мамка то у барина в любовницах ходила. Старый такой, седой весь, но добрый был барин, Ершов Афанасий Николаевич, може слыхали.

— Ершов, Ершов, это тот что в губернской управе сидит?

— Неа, то сынок их Валерий Афанасьевич. Афанасий Николаевич давно уж не служит.

— И что было дальше?

— Ну, как нашу мамку на барских харчах разнесло, барин её и бросил. Тогда уж меня сделал любовницей, мне тогда одиннадцать исполнилось.

— Я смотрю ты не смущаешься, неужели не стыдно было?

— За мамку стыдно было. Видать и ей, с того она и пить взялась. Не, барин добрый был не обижал, всегда гостинцы были, или там лента, даже раз мне сарафан новый справил. Это когда барыня про все прознала, тут нас и на улицу выгнали. Ох и по сиротствовали мы, упаси Господь. Мамка по рукам пошла, да и мне не сладко пришлось. Сестрёнка моя Катька, с голодухи умом тронулась. У аптекаря, того что мы в подвале угол снимали, нашла соду, и давай радоваться, дескать сахар, натрескалась и околела. Братишка у меня остался, так Моисей Абрамович и его к себе взял, к делу приучает. Пропадём мы на улице барин, не чини зла против Моисеюшки.

— Нда. Вон они благородные господа, растлевают Россию. — Владимирский не подымая глаз смотрел в пол.

— Вы скажите хозяину, може он на мне женится. Больно на улицу страшно.

— Так Абрамычу лет семьдесят.

— Поди не семьдесят, Циля говорила ему в этом году шестьдесят будет.

— Сорок пять лет разница, закон запрещает такие браки.

— Ну что ж, авось и так не выгонит.

Владимирский сидел на облупившимся стуле положив ноги на подставку. Он измазал свои сапоги когда ходил под окнами кухарки и теперь молодой, конопатый паренёк усердно чистил их ваксой. От хозяина ломбарда ничего больше узнать не удалось, по поводу Ларисы Дмитриевны, но зато он банально его завербовал и обязал регулярно стучать на приносящих подозрительный товар. Взгляд нашего жандарма блуждал по праздному и деловому люду, идущему в разных направлениях по улице. Рядом какой-то важный господин, ругал хозяина сапожной мастерской. И тут его взгляд остановился на театральной тумбе, где афиша гласила: — В роли Ларисы Дмитриевны — Анфиса Кузякина.

— А что малой, давно у нас «Бесприданница» Островского идёт? — Поинтересовался Владимирский глядя на плакат.

— А кто его ведает барин, афиши второй месяц налеплены. С вас гривенник барин.

Владимирский не желая что называется светиться перед публикой, сидел на галёрке, в обществе гимназистов и скромно одетых молодых людей. Он заскочил в свой цветочный магазин и купил огромный букет роз, выращенных в его теплицах, и отправил с запиской к главной героине спектакля Анфисе Кузякиной. В букете была записка: — «Восхищён вашим талантом, прошу позволить видеть вас лично». — Кузякина действительно играла не плохо, но самое главное то, что она подходила на неизвестную, заказавшую гравировку у антиквара Моисея Абрамовича. Ближе к антракту Владимир тихо встал и стал извиняясь, пропихиваться к выходу что бы незамеченным просочиться за кулисы.

Наш герой протиснулся сквозь актёров, толпившихся за сценой, продолжив свой путь вдоль дверей гримёрных комнат и остановился услышав женский шёпот из-за не плотно прикрытой двери:

— Слушайте! Слушайте, что вы!? Что вы!? Вы не смеете! Вы гнусный человек! Вы меня прошлый раз обманули! Вы обещали мне роль со словами… — Владимирский заглянул в щёлку и увидел как мужчина во фраке средних лет, привалил девушку на столе гримёрной в откровенной позе, дав волю своим рукам и губам.

— Глупенькая, разве я не дал роль Огудаловой твоей матери. Летом будем ставить Леди Магбет и тебе роль найдётся, если будешь со мной по ласковее.

— Ну сударь! Пустите же!

— Боже сколько страсти. Непременно найду для вас роль со словами.

— Сударь. — Когда наша молодая особа уже готова была сдаться настойчивому господину, наш жандарм постучал в дверь и через мгновение очутился внутри обшарпанной комнатушки:

— Прошу прощения, мне показалось здесь кто-то звал на помощь.

— Позвольте. — Начал было распалившийся мужчина, приводя себя в порядок, поправляя свою бабочку на шее: — Как вы смеете врываться в уборную комнату без стука. Здесь посторонним не полагается.

— Вы дворянин? — Не глядя на важного господина произнёс Владимирский, подовая руку полулежащей на столе, перед зеркалом, девушке: — Прошу мадемуазель.

— Позвольте! Вы собственно кто!? — Начал было возмущённо господин, но осёкся после слов нашего героя:

— Значит не дворянин.

— Вы собственно кто?

— Я Робин. — И Владимирский нанёс лёгкий, но точный удар в солнечное сплетение нашему лощёному господину. От чего у того перехватило дыхание и глаза увлажнились: — Гуд.

— Виктория, папенька назвал, он был у нас комедиантом. — Произнесла девушка в наряде цыганки. Опираясь на руку жандарма, она грациозно соскользнула со стола: — А вы значит Робин Гуд. Отнимаете деньги от богатых и отдаёте их своим поклонницам. — Девушка изобразила равнодушие, надув свои губки.

— Остроумно. Вы мадемуазель Виктория вся в папу. — Последние слова нашего героя поглотил свистящий вздох господина, к которому наконец вернулось дыхание:

— Вы! Вы! — Только и смог тот вымолвить, начиная часто дышать.

— Робин, для близких и друзей. Для вас можно Робин-зон. — Владимирский напустил напыщенности и не скромно разглядывал юную актрису.

— А это наш импресарио. Господин Лорен. — Сообщила смущаясь девушка.

— Это вы намекаете мадемуазель Виктория, на создание цирковых отношений между хозяином театра господином Лореном и его труппой?

— Не ваше собачье дело! — Пришедшего в себя господина Лорена накрыла волна возмущения и злобы и он будучи на вид таким лощёным и упитанным проявил чудеса резвости, борцовским приёмом положив нашего жандарма на лопатки. И тому пришлось изрядно повозиться, что бы взять руку на излом господина Лорена. Ещё мгновение и рука Хозяина театра была бы неотвратимо покалечена, но Владимирский вдруг услышал над своим ухом грудной женский голос:

— Ну словно дети малые. Сударь, пустите уж, вы так ему руку сломаете. Я теперь же пошлю за городовым.

— Наш герой поднял глаза, над ним стояла дама красивой наружности, в возрасте до сорока лет.

— Этот благородный человек, для сведения, заступился за вашу дочь! — Пафосно заявила девушка.

— Заступился? Что это значит Жак? — Жак Лорен не обращая внимания корчил гримасы, обнимая пострадавшую руку. Видимо такое безразличие к своей особе и вызвало гнев у нашей актрисы: — Жак свинья, ты же мне обещал! Ты клятвенно заверял, что это было в последний раз! — Возмущалась Актриса.

— Натали, не устраивай балаган, я тебе все объясню.

— Не устраивай балаган!? Это ты мне предлагаешь в своём балагане!? Мерзавец! — И звонкая пощёчина достаётся хозяину театра: — Извращенец! — И правая щека Жака, познает позор левой ручки актрисы.

— Ну это уж слишком Натали! Ты говори, да не заговаривайся! — Наконец возмутился господин Лорен, подымаясь на ноги: — В конце концов, мы здесь не одни. И ты между прочим не единственная претендентка на роль Огудаловой.

— Жак, что ты такое говоришь!? Опять намекаешь на эту бездарность Петровскую?

— Да! Мне ваша семейка уже вот здесь. — И хозяин театра провёл рукой себе по горлу.

— Жак, это просто недоразумение, мы все уладим. Вика извинись перед господином Лореном.

— Ма!

— Виктория, вспомни чем мы обязаны своему благодетелю. — Настаивала мать: — Жак поверь, она сожалеет и впредь будет более покладистой.

— Маменька! Вам что же меня совсем не жалко!? Вы же меня как рабыню на невольническом рынке продаёте. — При этих страшных словах девушка выгнула спину и то ли гордо, то ли обиженно вскинула голову.

— Ну ты матери то не перечь. — Строго ответила актриса. И далее смягчая тон, обратилась к нашему жандарму: — И вам молодой человек следует удалиться. Тут у нас дела семейные.

— Вы так, вы маменька у меня всех поклонников отобьёте. — В голосе девушки чувствовалась не поддельная обида.

— Поклонников, ха-ха! Это Анфискин поклонник, целую корзину роз ей послал, почитай рубликов на тридцать. — В глазах и голосе актрисы сквозила зависть.

— Я действительно являюсь поклонником таланта госпожи Кузякиной и явился засвидетельствовать ей своё почтение. — Перешёл к делу Владимирский, но хозяин театра посрамлённый нашим героем тут же запротестовал:

— К ней нельзя, у них во втором действии смена гардероба.

— Ах перестаньте Жак! С каких это пор ваша Анфиска стала такой стеснительной. Виктория проводи молодого господина.

Действительно, в гримёрке актрисы Кузякиной толпились поклонники, пока она переодевалась за ширмой. Это не входило в планы нашего героя и он стал действовать:

— Господа! Имейте совесть господа! Прошу на выход господа. Начинается второе действие, возвращайтесь на свои места. — Наш жандарм буквально выпихивал посетителей: — Ну же господа, нашей диве нужно войти ещё в образ. — Наконец Владимирский закрыл дверь на ключ, избавившись от поклонников актрисы.

— Благодарю вас, вы не представляете как это все утомительно. — Произнесла наигранным тоном Кузякина и тут же раздражённо вскрикнув, шлёпнула девушку помогавшую ей переодеваться: — Полегче корова, ты меня уколола!

— Увидев вас на сцене, был покорен игрою и вашей красотой. Надеюсь вы смогли прочесть мою записку.

— Так это от вас розы. — В голосе Кузякиной послышалось некое разочарование, что дало повод предположить нашему герою, — она надеялась что это от Бжезинского.

Дальше Владимирский действовал по разработанному им плану. Он достал из серебряного портсигара сигарету, безразлично обронив слова:

— Вы позволите? Двугривенный за сигарету. — Как будто стоимость сигареты позволяла курить в обществе дамы: — Анфиса?

— Потаповна. — Произнесла та рассеяно, увидев в руках его, несомненно свой подарок, портсигар.

— Анфиса Потаповна, вы гениальная актриса, и вы… — Начал было жандарм, но его перебили:

— Ах оставьте. Какая у вас забавная безделица.

— Милая вещица, считайте что она ваша. — И Владимирский бросил портсигар на её гримёрный столик, делая вид что тут же забыл про него: — Анфиса Потаповна вы восхитительны!

— Из-за ширмы появилась Кузякина, с семенящей за ней рябой девушкой, пытающейся что-то застегнуть. Артистка взяла портсигар в руки:

— Откуда у вас эта вещь?

— Портсигар-то, из одного таинственного клуба. Слыхали может быть о вдове купца Лисицина? Нет. Эта вдова даёт каждую ночь маскарад, где все гости обязательно в масках. — Наш жандарм перешёл на таинственный шёпот: — Мужчины и женщины, музыка, вино и множество укромных мест, в особняке покойного купца Лисицина.

— Вы там бывали?

— Приходилось. Правит бал сама хозяйка, она абсолютно юна и хороша собой. Напиталась вольным духом в Европе и пытается его внедрить у нас, в губернской глуши.

— Так это она вам подарила эту вещицу? — На Владимирского смотрела пара заинтригованных глаз.

— Ну знаете ли, в приличном обществе не принято обсуждать такие вопросы. — Наш жандарм напустил на себя туману.

— Кузякина недоуменно огляделась вокруг и потребовала:

— Нюрка выдь.

— Как же Анфисочка Патаповна, я ещё туточки не пришпилила.

— Ну, кому сказано выйди. — Строгие нотки зазвучали в голосе актрисы.

Как только дверь за девушкой закрылась, наш герой подхватил Кузякину за талию и замурлыкал ей разные дифирамбы. Он терпеливо ждал когда актриса вернёт разговор в нужное ему русло, но та за млела и даже поплыла от его напора. Все таки как мы любим тешить своё тщеславие, которое так часто затмевает наш разум. Тогда жандарму пришлось вернуть нашу театральную звезду, на грешную землю:

— Так натурально и жизненно создавать небесный образ вашей героини, говорит нам о богатстве вашего внутреннего мира. И я счастлив лицезреть вас вблизи. Разрешите представиться Владимир Владимирович Владимирский

— Владимирский? — Рассеяно произнесла Кузякина, видимо припоминая где она слышала эту фамилию, по инерции продолжая кокетничать: — Вы господин Владимирский, своим сладким ядом и не такую одурманите. Владимирский. — Произнесла она шёпотом наконец вспомнив кому принадлежит такая фамилия, это читалось в её глазах: — Так вы для этого, избавились от глупой Нюрки?

— Не мог же я сказать при ней, что этот портсигар был продан мне кухаркой, что служит в доме вдовы Лисициной, И эту прелестную вещицу, кухарке подарить изволил некий, чрезмерно любви обильный козлик.

— В этот момент в дверь постучали и послышался голос Нюрки:

— Анфиса Потаповна на сцену просят!

Когда Владимирский вышел из гримёрки Кузякиной, под дверью застал рябую Нюру, во все глаза смотревшею на жандарма, — подслушивала, — сразу мелькнуло у него в голове. Наш герой остановился раздумывая, Нюрка мгновенно проскочив между ним, скрылась в гримёрке Кузякиной. В коридоре толпились артисты и ещё какой-то люд, молодой артист играющий Васю, штудировал сценарий.

— В зал возвращаться нельзя. — Размышлял Владимирский: — Кузякина может отправить к Бжезинскому Нюрку с запиской. — По этому он вышел на улицу, что бы от сюда вести своё наблюдение. — Наблюдения: — Повторил он мысленно. А ведь за ним следят, дошло до него, — Кто? Свои страхуют, или чужие: — Он направился к стоящим в несколько рядов карет и экипажей. — От сюда я почувствовал взгляд. — Произнёс он мысленно пристально глядя на экипаж в нескольких метрах от него, стоящих за английской каретой. Подозрительный экипаж сразу же тронулся с места и помчался по мостовой не останавливаясь, так и скрылся на следующем перекрёстке.

Наш жандарм подошёл к извозчикам, занявшим лучшее место перед театром, дожидаясь своих клиентов. Он нанял одного из них и остался наблюдать за входом, предварительно послав городового с запиской, что бы ему откомандировали помощника. Перед самым окончанием спектакля, к нашему герою подскочил один из его подчинённых жандармов и они стали вдвоём наблюдать за покидающей театр публикой.