Бесплатный фрагмент - Русь святая

РУСЬ СВЯТАЯ

Сказочный роман, не сказочных законов бытия.

Посвящается шестой роте, Псковских десантников, павших на 776ой высоте, но не потерявших своей чести.

1 Глава

1

Лейтенант Владимирский, лежал на грязном дощатом полу бывшей библиотеки, подложив под голову подшивку журналов «Огонёк». Он был под арестом и вторые сутки находился здесь, в разграбленном поселковом библиотечном здании, среди пыльных, практически пустых полок. Говорят, что здесь раньше были какие-то старые редкие книги, которые по сути и украли, остальную же литературу пустили на растопку, боевики Хатаба.

Его батальон, воздушно десантных войск, воевал сейчас в горах, а он должен был отсиживаться в тылу, ожидая обещанного военного трибунала. Он так мечтавший послужить Родине, в свои двадцать два года, поставил крест на своей военной карьере. Но не это печалило нашего молодого лейтенанта, а то что его товарищи сейчас погибают в бою, когда он вынужден отлёживаться здесь.

Со вчерашнего обеда их не кормили, поэтому очень хотелось есть, но вместо этого с утра объявился поп, представившийся отцом Александром. Принёс бумажные иконки Спасителя и Богородицы и приколол их к стенке сказав:

— Господа военные, завтра воскресный день, не желаете исповедаться и причаститься?

— Господа? Это что же у вас отец Александр за обращение такое? Господ мы ещё в революцию свергли. — Сказал капитан лет тридцати, перематывающий бинтовую повязку на своей ноге.

— Да я смотрю вы ранены, может вам в санчасть требуется? Скажите, я похлопочу. — Удивил своим участием поп.

— Аха. А лучше сразу на курорт. — Зло рассмеялся старший лейтенант, службы связи.

— Отец Александр смущённо улыбнулся, как будто это он что-то не то сказал, потом спросил:

— Тогда может вам какие лекарства нужны?

— Да не волнуйтесь вы святой отец, у меня уже заживает. Ерунда, осколком царапнуло. — Поглощённый перевязыванием ноги ответил капитан.

— Какой же я вам святой отец? Святые отцы это у католиков. А я просто, грешный раб Божий отец Александр.

Ну ты папаша даёшь! То у тебя господа, то раб. Нельзя ли нормально изъясняться. — Сказал здоровенный парень, сержант сверхсрочник, играющий в нарды со своим товарищем, высоким и жилистым, тоже сверхсрочником, который закончил мысль своего друга по несчастью:

— Мы теперь граждане, утратившие уважение товарищей.

— Действительно отец Александр, как к вам тогда обращаться?

— А так и обращайтесь, отец Александр. Можно батюшка. И в гражданине не чего предосудительного я не вижу. Вот вы господин капитан, если не секрет, за что сюда попали?

Играющие в нарды притихли, внимая. Капитан не торопясь затянул повязку на ноге и как бы обдумывая, или вспоминая, начал медленно рассказывать:

— Ну, охраняли мы железнодорожный мост и штаб дивизии, отдельным стрелково-пехотным батальоном. Это когда из Грозного прорвался отряд чечен, и засел на перевале. Я туда выдвинулся со своей ротой, да и нарвался на засаду. Сразу треть роты полегло раненными, были и убитые. Ни тебе прикрытия, ни тебе поддержки с воздуха и артиллерией. А тут ещё, приезжает из штаба бывший зам командира полка по полит части, воспитатель грёбанный и давай гнать вперёд на мины. А у меня в роте одни пацаны желторотые срочники. Не выполнишь приказ трибунал. — Капитан сделал паузу и поп спросил:

— И ты не выполнил?

— Выполнил.

— Так за что же тебя здесь держат?

— Пацанов я своих желторотых пожалел. Какую они службу видели, кроме работы по хозяйству, да муштры на плацу. Ну и так меня злоба взяла, что они там в штабах ни хрена не чешутся, только пацанов на убой посылают! Взял я с собой эту сытую рожу, под дулом пистолета, штурм высоты. Ну а он сука, во время боя притворился мёртвым, а затем сбежал с поля битвы.

— Много бойцов-то полегло?

— Считай что половина. А если бы не ночью брали, так и говорить не хочу.

— Ну так вот и скажи мне господин капитан, как ты должен был обращаться к этому штабисту? — Задал странный вопрос отец Александр.

— Товарищ подполковник. — Брезгливо скривив губы ответил капитан.

— Ну и разве он был тебе товарищ?

— Да суки они продажные батюшка! — Вскричал связист в волнении. У меня семья, жена с ребёнком не работает, хотел деньги им отправить, который месяц уже не платят, а эта гнида у меня мзду давай вымогать.

— И дал мзды?

— А вы думаете за что я теперь здесь парюсь. Так дал мзды этой шкуре тыловой! — Старший лейтенант выругавшись, стал ходить взад вперёд между книжных стеллажей.

— Вот падла! Слышишь Геша, чую наши фронтовые мы не скоро получим. — Сказал сержант, обращаясь к своему товарищу по игре в нарды.

— А вы служивые сами, за какие грехи страдаете? — Обратился отец Александр к поглощённым игрой сверхсрочникам.

— Мы-то? Мы за убийство. А вы отец Александр чего интересуетесь? Может быть в ФСБ лямку тянете? — Интересовался Геннадий как бы нехотя, не отрываясь от игры. И только когда он закончил говорить, приподнял свою голову, осмотрев батюшку цепким взглядом убийцы.

— Ух ты ухарь какой! За убийство вишь. Да как же на войне не убивать-то? Я спрашиваю за что сидите-то? — Не унимался поп.

— А не за что! — Резко сказал сержант, по блатному разведя в стороны свои огромные лапы.

— Все ни за что, а все таки? — В тон сержанту спросил связист.

— За убийство ребёнка. — Холодно ответил рядовой Геннадий.

— Как это? Вы что же в самом деле застрелили ребёнка? Вероятно случайно? На войне такое бывает. — Отец Александр смотрел на сверхсрочника каким-то умоляющим взглядом, будто бы надеясь на то, что его собеседник подтвердит правоту его предположения.

— Нет не случайно. Повторись все сначала, я бы его снова пристрелил. — Спокойным голосом ответил Геннадий.

— Да ладно тебе. — Как бы успокоил сержант друга: — Здесь батя такое дело. Зашли мы со своим батальоном в один посёлок. Так там нас местное население встретило протестной демонстрацией. Женщины в основном перекрыли нам дорогу. А за их спинами, разные подозрительные особи мужского полу трутся. Чувствую, сидя на БТРе, — щас нам хана будет! — Бабы то к нам подступают все ближе, сковывая наши действия. Ну думаю: — Пипец, прячущиеся за их спинами абреки в раз забросают гранатами! — Что делать? Ну я тут и давай шуметь и в воздух палить, что бы не подступались, а в это время, выскакивает из-за юбок этот пацан с калашом, и прямо на меня целит! Если бы не Геша, мне бы копец! Да скорее всего и не только мне, многих на броне положить смог бы малец. Геша то, у нас снайпер. Мальца то жалко, ему лет одиннадцать, двенадцать было. Дальше к автомату какая-то женщина метнулась, может мать. И тут уж я, из своего пулемёта дал очередь по ногам. Троих самых активных положил на землю, с прострелянными ногами, остальные отступили. Тут такое дело отец Александр, либо мы их, либо они нас. Мы то знаем с Гешей в Афгане поучаствовали. На войне нет детей и женщин, если они взялись за оружие. Либо сам пали, либо они в тебя. И главное непонятные какие-то правозащитники вмешались, либералы мать их за ногу. Поверьте батюшка, тогда близко этих пидоров не было, откуда они взялись и все узнали?

— Да чечены и настучали. — Безразличным тоном ответил Геннадий.

— Откуда? Знамо откуда. В Москве они и празднуют победу над Русским народом. Березовские да Гусинские всякие. И вас соколики они сдали с чистой совестью. Либералы то они как, им свои ценности, а главное своя шкура, важнее всего Русского народа, и нашей матушки России. Так-то. — Как только отец Александр закончил говорить, на полу заёрзал молодой лейтенант. Он открыл глаза и тихо спросил:

— Так что же если ты либеральных взглядов, то и родину свою любить не можешь?

— Так как же ты её любить-то сможешь, если у либералов человеческая жизнь при выше всего? А если ворог, супостат нагрянул, кто отечество защищать-то будет? Вот и теперь вы воюете, а либералы вас сдают, тем с кем вы воюете. Не враг страшен, а твои друзья которые ради наживы и своей выгоды вас сдадут с потрохами.

— Ну это ты поп что-то загибаешь. Ну допустим с Родиной ты прав. Ну а как же мои личные свободы. — Сомневался лейтенант.

— Личные, это какие? Свобода в семейной жизни? А более правильнее сказать без семейной. Иметь жену, любовницу, затем поменять жену на любовницу. Оставить жену с детьми.

— Точно батюшка, педики все это придумали. У меня отец из семьи ушёл, кода мы с сестрой только в школу пошли. Любовь у него видите ли. Продал нас с сестрой. Знаете что это без отца расти, когда ты в нем так нуждаешься. А я с Авгана пришёл, ранение имел, думал жена оценит, кровь за них пролил. — Геша сглотнул подступивший комок к горлу, продолжил: — А она мне, — я полюбила другого. — Я то женился до армии и сын у нас родился. Эх батюшка, а ему сейчас как тому парнишке, одиннадцать. — В глазах сверхсрочника заблестела слеза и он отвернулся.

— То-то и оно, что люди Бога забыли. Нет подвига выше, чем жизнь свою отдать за друга своя. При царе-то батюшке каждый ратник шёл за царя и отечество живот свой отдавать, по этому и упокоившись на поле брани, отходили сразу на небеса ко Господу.

— Как это так отдавать, а воевать кто будет? — Удивлённо спросил попа связист.

— А как же, и воевать надо. И хорошо воевать нужно, только тут важна мотивация, за что ты воюешь. Нажиться хочешь на чужой крови, как наёмники, или может убивать идёшь из-за ненависти к другим людям, будучи убеждённым в своём расовом превосходстве. Или ты идёшь защищать свою семью, своих близких, свою Родину, даже просто спасать людей от несправедливости. Э брат, здесь главное какой мотив твоих действий.

— Так ты что отец Александр, хочешь сказать что мы здесь оккупанты, что ли? — Сержант сверхсрочник перестал расчёсывать свою мощную грудь, и уставился на батюшку ожидая ответа.

— Да кто же тебе сказал такое? Многие горячие головы не способные оценить ситуацию, повели Чеченский народ к свободе. В результате что, сами стали не свободными на своей собственной земле, от засилья иностранной идеологии, и вооружённых наёмников. Ваххабиты готовы вести войну до последнего неверного, и объявили джихад. После первой чеченской компании, Ичкерия практически стала свободной от России, но не от западных и восточных спонсоров. И теперь мы видим всему этому итог, полевые командиры нападают на российский Дагестан, начиная новую компанию.

— Что-то для попа ты слишком политически подкован. — В голосе лейтенанта слышалась досада и он отвернулся к пустым стеллажам.

— Не скажи лейтенант, Батюшка прав и то что он говорит известно каждому. — Капитан заходил взад вперёд, разминая кисти рук и ноги: — Я вот, когда чечен выкуривал с перевала, сам не знаю уж почему, сколько раз взывал к Богу. Да только как бой окончился, сразу забыл о Нем. Что-то в этом есть, сила какая та, а может надежда. Кто в настоящих передрягах бывал, тот знает.

— Именно так, на войне не верующих нет. Когда ты видишь, что жизнь твоя копейка, ничего не стоит, одно мгновение и на волосок от смерти, в такой момент всяк Бога помянут. Тут говорить бесполезно, только на своей шкуре нужно испытать. Под Богом же ходите служивые. Чай дома то на диване разве Спасителя вспомнишь, когда у тебя нужды в том нет. А Бог-то не зависимо от нашего положения, дома мы, на войне ли, все равно с нами и без конечно долго ждёт нас к себе. Ибо сказано в писании, — Стою и Стучусь в ваши двери. — После слов попа, всем показалось, что он сам воевал.

— Да уж. Вспоминаю, к кому только не взмолишься, когда как мы под Кандагаром в засаду попали. Ротный у нас, отличный мужик был, всего шесть двухсотых после того как мы из этого пекла вырвались. Вертушки помогли. А лейтенант просто молодой ещё, пороху не нюхал. — Ответил сержант.

— Да ты сам себе и перечишь, молился не известно кому, да и вертушки вас спасли, а не Бог. — Каким-то безразличным тоном ответил лейтенант, не отрывая своего взгляда от пыльных стеллажей.

— И сказано в писании, — волос с вашей головы не упадёт, без воли Божьей. А Бог-то он для всех один и всех одинаково любит. Ибо Бог величина неизменная.

— Как это? Это что же получается, он одинаково любит верующих и не верующих, убийц детей и попов, мусульман и христиан? — Старший лейтенант связист от удивления даже открыл рот.

— Всех. Как мать, которая любит всех своих детей, и послушных и не послушных, а больных и нерадивых может и больше остальных. Мы все больны неверием. — После сказанного отец Александр закрыл глаза, и присутствующие не сомневались, что он мысленно молиться.

— Старший сержант перестал бросать кубики и недоуменно уставился на священника:

— Теперь я вообще ничего не понимаю. Зачем Богу педофилы?

— Как гласит святое Евангелие, первый в рай попал разбойник, распятый рядом с Христом, Спасителем нашим. Потому что он раскаялся в содеянном, а следовательно изменился, перейдя ко Господу уже не разбойником способным жить по старому, грабежом и убийством, а иным. Господь ждёт от каждого, что бы мы покаялись и пришли к Нему, и могли соединиться с Ним, когда оставим этот бренный мир.

— А чо не хило, всю жизнь живи как хочешь, а перед смертью покаялся, раз и в дамки, ты уже в раю. — Засмеялся довольный своим высказыванием сержант. Было видно, что это высказывание понравилось всем.

— Не все так просто. Для того Господь и не даёт нам знать день своей кончины, что бы мы помнили о смерти постоянно, не забывали Бога и каялись. Вот вы старший лейтенант, думаете перед смертью покаетесь, а вдруг через неделю бой и не придётся дожить до старости.

— Ну, я думаю что мой час ещё не настал. Где-то стреляют, а мы здесь отдыхаем как на курорте. Правда курить хочется. Отец Александр яви чудо, достань нам сигарет. — Старший лейтенант сглотнул слюну.

— Жрать охота! Со вчерашнего дня ещё не кормили. — Зудел сержант, более других страдавших от голода, ввиду своей мощной комплекции.

Отец Александр стоял молча с закрытыми глазами, постоянно крестясь. Это был тщедушного телосложения иеромонах, лет пятидесяти, с длинными распущенными волосами в старой фуфайке, одетой на подрясник. Окружающие молча смотрели на него, как будто боялись помешать тому, сделать какое-то очень важное дело. Наконец отец Александр открыл свои удивлённые глаза и заговорил скороговоркой:

— Будет, будет вам обед и сигареты будут. Только вот Родине послужить придётся ребятушки. Ой как послужить придётся то милые. Есть ли средь вас крещённые?

— Есть. — Хором ответили заключённые под арест.

— Оказалась что крещённые все, только о Боге и учении Его, знали мало. Капитан и сверхсрочники иногда даже ходили в церковь, и ставили там свечи к иконам. Вдруг батюшка стал какой-то более торжественный и заявил:

— Все вы под Богом ходите и не кто своего часа не знает. Многие думают, что ещё поживут. А им уж смерть уготована. Покайтесь, ибо приблизилось царствие небесное. Готовые кто либо исповедаться и причаститься?

— От такого резкого оборота Отца Александра, все как-то даже растерялись. Пока не услышали тихий голос Геннадия:

— Я готов батюшка.

— Разрешите и мне. — Капитан смешно вытянул свою шею, но было видно что ему сейчас вовсе не до смеха.

— Я тоже хочу батюшка. — Сержант стал подниматься на ноги, отодвинув нарды в сторону.

— И я. — Нерешительно подтвердил свою готовность старший лейтенант. Всеобщий трепет перешёл и к нему.

— И только лейтенант, все также лёжа, упрямо демонстрировал свою спину окружающим.

— А что же ты? Неужели за всю жизнь ни разу не нагрешил? Сюда-то попал как, как все по ошибке, что ли? — В голосе батюшки слышалась доброта.

Лейтенант резко повернулся и сел, зло глядя монаху в глаза. Затем он выпалил:

— Я единственный кто здесь заслуженно! — Лейтенант заёрзал на полу, как бы собираясь с духом: — Из-за меня погиб мой механик-водитель, да и танк свой потерял к тому же. Когда мы попали в засаду, чечены вначале подбили первую и последнюю машины, а дальше нас расстреливали с обоих склонов как в тире. Тут я принял решение, подняться на правый уступ склона, и оттуда прикрыть своих товарищей. Ведь это очевидно, тогда можно было бы обстреливая левый склон артиллерией и пулемётным огнём, сбить боевиков засевших на высотах. Так бы все и получилось, если бы мой механик-водитель был бы немного по опытней. Танк сорвался и перевернувшись упал. Механик салага ещё был, я же знал это. Я же хотел выручить товарищей, а в результате подставил их.

— Я слышал сводку, почти половина батальона раненными и убитыми. Это вас из своих же кто-то сдал. — Равнодушным тоном ответил старший лейтенант, как будто это было само собой разумеющееся.

— А вы говорите покайся. Чушь все это! Кто моего механика воскресит!?

Отец Александр заговорил как бы находясь в своих мыслях:

— Все мы здесь временно в гостях, а механик твой уже отправился домой, в вечность. Господь ни кого не забирает раньше срока, пока у человека есть возможность исправить свою душу. Бог-то единственный кто знает наперёд, какие мы будем и чем эту жизнь закончим. И поэтому Он забирает нас в тот мир, в самый подходящий момент, когда мы находимся ближе всего к Нему. Прежде то, об этом знало все воинство Святой Руси, что когда человек причащается, он принимает в себя Святые частицы Тела и Крови Христова, тем самым в этот момент соединяясь с Ним, становимся ближе всего ко Спасителю Нашему, Иисусу Христу. Отсюда и доблесть наших прадедов и дедов, отдавших жизнь свою за Веру, Царя и Отечество.

В этот момент дверь в библиотеку распахнулась и на пороге появились люди в военной форме. Оба они были в под полковничьих погонах, но знакомый нашим арестантам комендант, выглядел нервно и как-то уж больно заискивающе заглядывал в глаза своему боевому коллеге.

В отличие от коменданта, одетого в новую камуфляжную форму, его сосед был изрядно потрёпан, а рукав его бушлата был вообще прострелян. О роде его службы, говорил уж больно цепкий взгляд особиста. Видимо только сейчас, комендант заметил священника:

— Валиев!

На его крик появился рыжий сержант с черными глазами. Он вытянулся по стойке смирно и замер отдавая честь.

— Валиев это кто!? Кто разрешил!? Ну что молчишь как рыба об лёд!? Чего зрачки вытаращил, ты же мусульманин, башкира твою мать!

— Отставить. — Устало промолвил особист. Он не глядя на коменданта протянул к нему руку, в которую тот тут же вложил тощую папку.

— Ну ка встать! Построиться. — Начал было командовать вновь комендант, но осёкся когда особист сморщился.

Особист заглянул в папку, понятно было что с делами он уже ознакомился, и ему нужно было только вспомнить фамилию:

— Капитан Сухоруков Павел Андреевич.

— Я. — Капитан выпрямился и даже застегнул верхнюю пуговицу на полевой гимнастёрке.

Особист закрыл свои покрасневшие от недосыпа глаза, помассировав их большим и указательным пальцем наконец вновь заговорил:

— Под Грозным прорвались боевики Умара. Куда они двинутся, никто не знает. Могут объявиться и у вас. Для обороны нашего населённого пункта сил практически никаких. Если они захватят посёлок, выйдут нам в тыл. По этому я бы попросил вас Павел Андреевич, организовать оборону. Что скажете?

— В посёлке есть гарнизон, товарищ подполковник. Зачем же я вам понадобился?

— Все силы на основных направлениях уже задействованы, остался Скалистый перевал, а людей взять неоткуда.

— В таком случае, кого же я должен принять под своё командование?

— Роту которой ещё нет, но она должна быть к утру.

— Товарищ подполковник я возражаю. Это незаконно. Весь этот сброд ждёт трибунал. Я…

— Вы хотите сами возглавить роту? — Впервые в голосе особиста появились нехорошие нотки.

— Вы не имеете права… — Но под взглядом особиста его голос осёкся.

— Ещё как имею. Только на хрен ты мне нужен, дело просрать если только щелкопер хренов. — И уже обращаясь к капитану: — Так что скажете?

Капитан молчал пол минуты, затем высказался:

— Я так понимаю, рота будет формироваться с нуля.

— Да, с мира по нитке.

— Тогда я прошу отпустить со мной и всех желающих, находящихся здесь в кутузке.

— Не возражаю.

В глазах лейтенанта читалась благодарность и появившийся интерес к жизни. Наконец он поднялся на ноги и барсом прошёлся между стеллажами:

— Шанс. — Сказал он тихо: — И уже громко добавил: — Я готов.

— Ну а ты что молчишь, старлей? — Спросил капитан.

— Да что-то меня нехорошее предчувствие вдруг посетило. Но если здесь появятся чехи, лучше их встретить с оружием в руках, чем в каталажке. Я готов.

— Возьмите и нас, не пожалеете. — Сказал Геннадий.

— Между прочим нас со вчерашнего дня не кормили. — Заметил сержант.

— Ну и чудненько. Комендант людей накормить. С утра выдвигаться на перевал. А это, пусть у меня будет. — Сказал особист коменданту, засовывая папку с делами к себе за отворот бушлата.

Как только начальство ушло, капитан сразу же обратился к священнику:

— Батюшка, я хочу исповедоваться.

— И я. — Как-то растеряно сказал старший лейтенант.

— Сверхсрочники переглянулись, и заговорили в один голос:

— Мы тоже.

— А как же, сейчас прямо исповедаемся, и причастимся Христовых тайн. — И Отец Александр стал вынимать из своего чемоданчика разные предметы и читая молитвы расставлял их на столе. Вдруг отец Александр замолк и замер, затем быстро за крестился, как-то не значительно произнеся: — Чечены то, они через перевал пойдут, в аккурат через ваш заслон. — Неожиданно огорошив арестантов, дальше батюшка как не в чем не бывало продолжил своё занятие.

Все молча смотрели на священника, только лейтенант тихо спросил:

— Да откуда вы это взяли?

— Ой мил человек, не о том ты сейчас печёшься. Многие там полягут, может и ты с ними. Война, вот ведь. Нынче ты ещё цел, а завтра твоё тело глядишь и закопают. Не уж-то не боишься пред Богом предстать?

— Завтра? А и хорошо завтра. Есть он там Бог, нет, а покаяться хочется. Простите батюшка, продолжайте. — Владимирский склонил свою голову.

2

Капитан Сухоруков наблюдал в бинокль, как по разбитой дороге, натужно ревел военный камаз, волочивший за собой БТР, не имевший абсолютно резины. За ними также тяжело ехал газ 66, у которого кузов крытый тентом не позволял видеть груз. Но там должны быть люди, как и в кузове камаза, а также в кузове старого Зила 131, следовавшим за шестьдесят шестым. Капитан удивлённо присвистнул, к Зилу была прицеплена полевая кухня. Сухоруков отпустил бинокль, который повис у того на шее, и стал наблюдать как солдаты при помощи кирки и лопаты, пытаются вгрызться в скалистую землю. Взвод старшего лейтенанта Агеева, окапывался уже вторые сутки, пытаясь создать оборонительную линию на перевале. Но фортификационные работы двигались не вероятно медленно, из-за твёрдости почвы, а точнее сказать скалы. Лейтенант Владимирский был оставлен в посёлке, для укомплектования своего взвода. Из-за не хватки живой силы, должен был собирать, как выразился подполковник, с мира по нитке. И вот теперь с опозданием в два дня, наконец он прибывает со своим вторым взводом. Натужно гудя, колонна медленно подползла к пропускному пункту, бывшему зданию ГАИ, когда-то остеклённому, а теперь с оконными проёмами заложенными мешками с песком. Из камаза, ещё на ходу, выпрыгнул лейтенант в своём голубом берете, и подбежав к командиру роты доложил:

— Господин капитан, вверенный мне взвод для обороны перевала прибыл.

— Вольно. Постройте личный состав. — Скомандовал капитан, не замечая нарушения устава в подмене товарища, господином.

— Взвод, в две шеренги становись! — Когда бойцы выстроились, лейтенант строевым шагом направился к командиру роты, и подойдя отрапортовал: — Второй взвод по вашему приказанию построен!

— Вольно. — Капитан подошёл к молодым солдатам.

— Командир отделения старший сержант Салаев!

— Ингуш, что-ли?

— Никак нет, осетин!

— И что же у тебя в отделении все осетины?

— Так точно! Есть один русский, только он тоже осетин.

— Это как?

— Из Владикавказа он.

— Никита Иванов! — Откозырял солдатик, перед которым остановился командир.

— Когда призывался на службу?

— Этой осенью!

— И много таких, кто этой осенью?

— В первом отделении все, кроме сержанта Салаева, он последний год служит. — Доложил Владимирский, стоя за спиной капитана.

— Ну а вас я знаю. Вы нас охраняли в посёлке.

— Так точно! Сержант Валиев!

— И с вами мы уже знакомы…

— Сержант Васильев. — Скромно ответил сержант сверхсрочник, обдавая перегаром капитана.

— Капитан отвернулся и обращаясь к командиру взвода спросил:

— Это все? Десять человек в первом отделении, одиннадцать во втором, и шесть в третьем.

— Ещё два водителя, два повара и особист.

— Что за особист?

— Да, он у коменданта на побегушках служил, ну и упросил меня взять его с собой. А водитель камаза должен отправиться назад. Мы только БТР установим.

— Где вы его раскопали? — Спросил капитан кивнув головой на броневик.

— Раскопали. Мне про него особист, капитан Будник и рассказал, ну когда мои ребята его подпоили. А БТР хоть и подбитый, а пушка в рабочем состоянии, и боекомплект к ней нашёлся.

— Хорошо бы для него траншею вырыть. Да скала здесь сплошная головная боль.

— Товарищ капитан разрешите доложить.

— В чем дело?

— У нас есть полная машина взрывчатки. В общем, это когда наши в посёлок входили, его пришлось разминировать. Ну, разузнал где они это все схоронили, что бы позднее подорвать. — Лейтенант сделал смущённо-загадочный вид: — Вот. И взял себе, думаю пригодиться. Я там ещё фугасов прихватил. Особист оказался отличным парнем, мы с ним не плохо поживились на складе у коменданта.

— Да вы я смотрю лейтенант хозяйственный. Даже кухню раздобыли.

— Тут такое дело, ну в общем эту кухню, мы у коменданта за не надобностью забрали.

— Стырили? — Удивлённо спросил капитан.

— Не совсем так. Я его все время доставал, что бы он как положено доукомплектовал мой взвод. Так сказать, выполнил взятые на себя обязательства. А он ни в какую, долдонит: — «Нет у меня больше людей». — А один раз возьми и сболтни: — «Кого из добровольцев найдёшь, все твои будут, отвяжись только». Ну и мои архаровцы подпоили прапорщика Наливайко, начальника пищеблока. Клянусь он слёзно плакал, что бы только мы взяли его с собой в боевые действия. — Тут лейтенант заметил бойца сгружавшего пожитки с зила: — Младший сержант Хабибулин, ко мне!

Сержант не шибко торопясь, имитируя бег, подошёл к лейтенанту доложив:

— Младщий сержант Хабибулин прибыл. — Это был брюнет, повар сверхсрочник, лет тридцати пяти с мощной грудной клеткой, в отвислых штанах, словно обгадился.

— Скажите Хабибулин, что вам приказал прапорщик. — Спросил того лейтенант, невинно глядя на капитана.

— Прапорщик Наливайко, вчера вечером приказал мне грузиться, потому, что сегодня утром мы должны отправиться на блок пост, находящийся на Скалистом перевале.

— А где же он сам?

— Видите ли товарищ капитан, он всю ночь занимался сборами, именно по этому все ещё отдыхает. — Говоря это, лейтенант слегка почёсывал под правой челюстью.

— Комендант тебе этого не простит. — Как-то чрезмерно радостно сообщил капитан.

— Да ничего, пусть сам посидит на сух пайке. Прикажите развернуть полевую кухню и начать подготовку к приготовлению пищи?

— Командуйте. Через час я жду вас с докладом.

— Есть!

Ровно через час, когда перевал напоминал пробудившийся муравейник, лейтенант Владимирский вошёл в дверь бывшего поста ГАИ, в сопровождении капитана Будника и прапорщика Наливайко. На улице было сыро и ветрено, а в помещении стояла печка буржуйка, обогревавшая помещение теплом создавая уют. За столом, на котором была разложена карта района, сидел капитан Сухоруков, китель его был расстегнут, и под ним виднелась чистая футболка. Старший лейтенант Агеев снял с буржуйки кипящий чайник, и налил из него кипяток в кружку капитана, затем в свою, обращаясь к вновь прибывшим:

— С посудой дефицит, не побрезгуйте откушать чайку из моей кружки.

— Прапорщик Наливайко, ответственный за комендантский пищеблок. Сейчас все будет в порядке. Пять минут. — Отрапортовал призывной запаса. На челе прапорщика появились капли пота, хотя было заметно что при этом его знобит.

— Густой перегар источаемый вами, говорит о не зря прожитом вчерашнем дне, а может и двух. — Капитан снисходительно улыбнулся.

— Товарищ капитан! Разрешите доложить! — Прапорщик находился чуть-ли не в обморочном состоянии.

— Я вас слушаю.

— Товарищ капитан, я вам должен доложить, дело в том что я сюда попал не совсем законно, а точнее совсем не законно. Мой прямой начальник, зам по хозяйственной части капитан Галата, не давал мне распоряжения для отбытия сюда. У меня будут неприятности…

— Будут? Да вы прапорщик оптимист. Я буквально час назад звонил коменданту, подполковнику Яцынюку, и доложил о вашем геройском поступке. Но он был явно взбешён и требовал вас под конвоем отправить назад, в посёлок. На что я ему ответил, что он не доукомплектовал мне второй взвод, и у меня нет свободных людей, конвоировать вас в посёлок. И ещё я ему напомнил его же слова, что у него нет теперь людей охранять нарушителей, тоесть вас. А ещё я позвонил в штаб армии и доложил обстановку. Так что к коменданту, я вам возвращаться не советую.

Внезапно в дверь постучали и на пороге появились два бойца, которые после слов: — Разрешите? — Стали втаскивать разные коробки с продуктами. Прапорщик сразу же по хозяйски стал распаковывать эти коробки, своими трясущимися руками. На столе появились железнодорожные стаканы с подстаканниками, кусковой сахар, чай в пакетиках, сухарики с изюмом и мятные пряники, буханки белого хлеба, и банки со сгущённым молоком и говядиной. А из-за пазухи своего засаленного бушлата, прапорщик выудил бутылку молдавского коньяка и большую банку растворимого кофе: — Вот. — Тихо сказал он.

— О, да вы у нас кудесник. — Радостно оживившись сказал квадратный капитан лет тридцати, такой же помятый после бурной ночи как и прапорщик. Он тут же представился:

— Капитан Будник Алексей Петрович. Участник Афгана и первой чеченской компании. Служил в разведроте.

— Имеете награды? — Спросил командир роты.

— Два ордена красной звезды.

Командир роты счастливо улыбнулся, сказав:

— Ну я капитан Сухоруков, Это старший лейтенант Агеев, а лейтенанта Владимирского вы уже знаете. Господа, как я вам рад. Присаживайтесь. Хозяйничайте, сами наливайте чай, угощайтесь пряниками.

Прапорщик сел за стол и сидел тихо, тупо уставившись на бутылку коньяка. Сухоруков глядя на прапорщика ещё раз улыбнулся произнеся:

— Ну что господа, за удачу. Прапорщик Наливайко, приступаем к своим обязанностям, наливай ка.

— После выпитого коньяка все оживились. Улыбка больше не сходила с лица командира роты и он отхлёбывая чай из кружки, начал говорить о делах:

— Товарищи как я рад, всех вас видеть. У нас здесь, на Скалистом перевале, каждый человек на вес золота. Я слышал будто у Умарова пол тысячи головорезов. Что скажете капитан Будник, Алексей Петрович?

— Я думаю больше. К нему могли и другие присоединиться. По последним оперативным данным, у него человек семьсот.

— Против наших восьмидесяти четырёх, с командным составом. И это не самое страшное, хуже то что у них профессионалы, а у нас в основном солдаты срочной службы, пороха не нюхавшие. — Подвёл соотношения сил старший лейтенант Агеев.

Все на мгновение примолкли, оценивая безвыходность ситуации. Тишину нарушил Сухоруков:

— Значит так, моим заместителем я назначил старшего лейтенанта Агеева. На вас Алексей Петрович, у меня будут другие виды. Прапорщик назначается командиром по хозчасти. Кстати, как у нас обстоит дело с провиантом?

— Хорошо. Сегодня будет горячий ужин. — Ответил прапорщик Наливайко, ещё недавно бывший краснолицым, теперь бледневший на глазах.

— Вы товарищ прапорщик, сегодня дежурный по блок посту. Так что попрошу вас, не мешкая приступайте к обязанностям. Мой приказ, — внимательно и предельно корректно, проводить досмотр транспорта, и местного населения пересекающих перевал. Вопросы есть?

— Я. Вот. Но. — Что то хотел возразить прапорщик: — Вопросов нет, разрешите идти?

— Идите.

Только за прапорщиком закрылась дверь, как улыбка с лица Сухорукова исчезла и он обратился к лейтенанту Владимирскому:

— Что вы там задумали со взрывчаткой?

— Используем её для прокладки траншей, и этакого, капонира для БТР. Далее, правая сторона Агеева просматривается целиком, а с моей левой, мешает подлесок. Поэтому, я предлагаю поставить людей, что бы дрова заготавливать с нашего выступа. Но такое количество деревьев нам все равно не вырубить, а вот тут, нам и пригодятся мины. Нужно хорошо заминировать участок с моей стороны, тем более что у меня и людей меньше. Я не специалист в минировании, думаю этим лучше заняться капитану Буднику.

— Мы здесь уже вторые сутки, вгрызаемся в эту долбаную скалу, и местами только кое где углубились по пояс. — Сказав старший лейтенант закурил. С ним закурил и Сухоруков. Ротный, как будто некоторое время что-то взвешивал в своей голове, потом изложил свою мысль Буднику:

— Алексей Петрович, вы попробуйте свои знание подрывника, передать моим взводным. Потому что вы мне нужны в другом деле. Мне нужна настоящая разведывательная группа, а если понадобиться и диверсионная. Людей у нас маловато, опытных бойцов единицы, без общей стратегии нам не удержаться. Что думаете по этому поводу?

Будник минуту сидел молча, затем заговорил:

— Людей действительно мало, и из этих солдат мне придётся отобрать лучших, человек пять. Не сегодня, завтра Умаров будет здесь, поэтому я теперь же должен отобрать себе добровольцев. Постараюсь это сделать, в ходе взрывных работ и рубки леса. Рано утром до рассвета, мной собранная группа должна отбыть для личного ознакомления с местностью.

— Добро. — Удовлетворённо сказал Сухоруков: — Ну что же товарищи, приступайте.

— Товарищ капитан, я бы попросил не забирать от меня сержанта Васильева, я его хочу зам ком взводом назначить. — Обратился Владимирский к Командиру роты.

— Ладно учтём.

Всю ночь на перевале было не спокойно, горели костры и эхом раскатывались взрывы, пугая всех в округе. К утру шум прекратился, а с ним и взрывы. Через перевал поползли одинокие машины аборигенов, едущих в основном по своим хозяйским делам. Наконец тучи рассеялись и выглянуло солнце. Похоже день собирался быть солнечным. Рутина и солдатская доля, погрузила Скалистый перевал в монотонную службу, несущих дозор и досмотр, хотя в основном весь личный состав отдыхал, после ночных работ. К обеду все были разбужены и после завтрака-обеда вместе взятых, работы вновь возобновились. Вновь долбили скалу и закладывали взрывчатку, Сверху прикрывая сколоченными брёвнами, что бы после взрыва осколки и порода не разлетались по округе и кого не покалечили. Другие бойцы занимались заготовкой леса. После пяти вечера, проход через перевал прекратили и возобновили взрывные работы. Затем вновь начали долбить скалу углубляясь все глубже. Лейтенант Владимирский, заступивший на дежурство после отбоя, зашёл на КПП к командиру роты:

— Разрешите товарищ капитан?

— Входите. Садитесь. Все тихо?

— Так точно, тихо.

— Что-то Будник, задерживается со своими бойцами.

— Придёт. Я тут что подумал, у меня во взводе половина бойцов даже на стрельбищах не была. Наверно и в первом взводе такая же ситуация, прикажите завтра провести стрельбы.

— Я уже сам думал об этом. — Ротный указал головой: — Завтра подъем по тревоге, стреляем по мишеням, вон смотри бойцы из коробок нарисовали.

— И ещё, у меня товарищ капитан мысль созрела. У нас после взрывных работ, фугасы остались. Мины мы в леске установили, да чую толк с них не большой, потому что у Умара спецы есть, разминируют. И по этому разрешите пока нет чужих глаз, заложить перед моим участком фугасы. Мы их в верхнем слое земли закопаем и незаметно проводами соединим, на всякий пожарный случай. А, Павел Андреевич?

— Хорошо мыслите лейтенант, действуйте.

— Есть, я мигом. — И лейтенант Владимирский вздрогнул всем телом, когда за его спиной раздался стук в дверь. Дверь со скрипом приоткрылась и показалось лицо молодого бойца, стоявшего на посту:

— Товарищ капитан разрешите обратиться?

— Разведчики прибыли?

— Так точно. — В этот момент солдата отпихнули от двери и на пороге появился Будник. У него была забинтована кисть правой руки и сильно рассечена бровь над левым глазом. Он сразу направился к чайнику буркнув себе под нос:

— Разрешите? — Прямо из носика выпил пол чайника, порядком остывшего кипятка, переведя дух сообщил:

— Умар уже здесь.

— Откуда так быстро? С чего ты решил? — Вел допрос капитан.

— В низу в ауле мы боевиков встретили. Много. Я с бойцами вёл за ними наблюдение. Видно что только с марша, усталые. Но прибывают все новые и новые силы.

— Сколько их?

— Мы пока только человек шестьдесят насчитали.

— А почему решил что это Умар?

— Его это люди. Другой такой силы здесь нет что бы так нагло подойти к нам, да ещё так близко. Мы видели, как из аула был отправлен пост к перевалу для наблюдения. Я принял решение перехватить ваххабитов. Мы им устроили засаду, я надеялся взять языка.

— Ну и!? — Напрягся Сухоруков всем телом.

— Извини ротный, не справились. Мой косяк. Я одного сразу заколол, тот что первым шёл. Сержант Сидоров тоже молодцом был, араба зарезал. А вот чечен, того что языком взять решили, оказался на редкость прытким, и здоровым. Ну в общем одному бойцу успел прикладом челюсть вдребезги разбить, другому, чуть ребра не сломал. Одним словом пришлось его тоже прикончить. У ребят ещё опыта не хватает. Прикажите бойцов накормить и спать уложить. Нам до рассвета нужно уйти.

— Лейтенант Владимирский, распорядитесь. — Приказал Сухоруков.

— И насчёт раненного распорядитесь. Я думаю его завтра нужно в посёлок отправить. — Добавил Будник.

— Ещё распорядитесь, что бы сюда ужин капитану принесли.

— Есть, разрешите идти? — Владимирский приложил руку к берету.

— Давайте давайте под суетитесь. — Махнул рукой ротный, доставая фляжку со спиртом.

Раненный лежал прямо на земле в столовой палатке, на сооружённых из плащ палатки носилках. Вокруг него крутился разбуженный санитар.

Разведчики устало сидели за столом, молча наблюдая за поваром.

— Хабибулин. — Позвал Владимирский.

— Щас товарищ лейтенант. Щас все будет готово.

— Хабибулин, ты их как поедят, расположи на ночлег.

— Сделаем.

За спиной лейтенанта в палатке появился снайпер Гена.

— Ну а тебе чего не спиться. — Выходя из палатки спросил Владимирский.

— Послушай лейтенант, я смотрю у разведчиков потери.

— Ну и?

— Отпусти меня с ними, я здесь все равно мало полезен. Смотри, с нашей стороны перед взводом зелёнка, а с той стороны дорога петляет. Здесь снайперу нет ни какой возможности для работы.

— Точно.

— Так что, отпустите?

— Нет Гена! У меня на тебя другие планы. Тебе приходилось лазать в горах Афгана?

— Малеха приходилось. — Растягивая слова начиная о чем-то догадываться произнёс Снайпер.

— Ты заметил, какой у нас прекрасный выступ на скале, на нашем фланге?

— Ещё бы. Только к нему не подобраться. До него метров шесть.

— Завтра стрельбища, утром подымут по тревоге. Так после завтрака скажу Васильеву, что бы выделил тебе помощника. Будешь лестницу мастерить.

— Лестницу? Да здесь может больше шести метров. Где такие стволы найдёшь. Да и лестница должна быть не тяжёлая, что бы можно было её убрать и спрятать. А иначе по ней, меня быстро вычислят.

— Правильно мыслишь. Только и забираться на верх нужно при полной темноте. Я думаю шпионы Умара за нами уже наблюдают.

— Верёвку мне надо, чтобы если что, была бы возможность аварийно спуститься.

— Замётано. Я дам команду, что бы завтра при досмотре, у кого увидят верёвку, сделали бы экспроприацию.

Лейтенант резко развернулся и зашагал в противоположную сторону, откуда ожидалось нападение боевиков ваххабитов. Там он нашёл бойцов, которые осторожно подсвечивая фонариками копали не глубокие ямки, в аккурат до скалы. В эти ямки сразу же закладывались мины и фугасы. Лейтенант сам стал вставлять детонаторы и подсоединять провода, сразу же тщательно маскируя все землёй.

Ранним утром после стрельб, началось движение через перевал гражданского населения. Лейтенант Владимирский, оставив старшим на пропускном пункте своего заместителя сержанта Васильева, занимался бронетранспортёром. БТР почти по самую башню опустили в скалу, а сверху прикрыли брёвнами, использованными при взрывных работах. Бревна были присыпаны камнями и толстым слоем земли. Так что теперь БТР находящийся в пару метрах от дороги, был совсем не заметен местным гражданам, проходящим досмотр транспорта. С сегодняшнего утра, досмотр проходил более тщательно. В следствии этого, к полудню у владельца старого москвича, был обнаружен автомат Калашникова, спрятанный в багажнике под тонким одеялом, на котором лежала связанная овца. Владимирский как раз обживал свой капонир, подсоединяя на БТР-80 аккумулятор, привезённый из посёлка, когда услышал голос Васильева:

— Опаньки! А это что у нас такое? Уважаемый, это что?

— Эээ! Паслушай, такое время, кругом не безопасно. Я везу овцу в посёлок дяде. Что здесь такого?

— Овцу? А это значит палочка выручалочка.

— Правильно говоришь, именно выручалочка. Слушай брат, давай договоримся, у меня канистра со спиртом есть. Я тебе канистру, и еду дальше.

— Конечно дорогой. Автомат и патроны мы конфискуем, ты нам спирт, и ещё ногу овцы и ехай к дяде дорогой. — Очень наигранно, делая кавказский акцент говорил Васильев.

— Какую ногу? Зачем конфискуешь? Я думал мы договорились! Вот возьми двадцать долларов.

— Не могу дорогой. Приказ с оружием никого не пропускать. Оружие отбирать, подозрительных задерживать.

— Э! Слушай, это для безопасности! — В голосе незнакомца слышалось возмущение.

— Слушай, ты джигит, или ты кто!? Все едут и никто не боится! Ни кто оружия с собой не везёт! Ты кого боишься? — Подрожал Васильев проверяемому.

— Эх! Какой ты брат!? Овцу не имеешь права трогать.

— Канэчно не могу! Поэтому разворачивайся и дуй обратно, пока я не передумал дарагой.

— Эх! Ты ещё пажалеешь. — Зловеще поведал не видимый голос.

— Уже пожалел. Давай разворачивайся. Живей, живей. — Уже обычным голосом, не громко распоряжался Васильев. Послышалось хлопанье дверей, багажника, затем завёлся мотор и машина наехала на капонир. Дверь открылась и послышался взбешённый голос:

— Эй! Зачем резину резал! Ах шайтан! Я тебя щас сам порежу! Ух!

Когда Владимирский выскочил из своего укрытия, взору его предстал здоровенный чеченец лет пятидесяти, стоящий на одном колене, и держащийся за своё плечо. Пальцы его кисти прижимающие рану, обагрились кровью. Рядом с ним лежал его кинжал. Васильев подошёл к раненному, и цинично вытер свой нож о его черкеску.

— Что здесь произошло? — Спросил вышедший на шум капитан Сухоруков.

— Товарищ капитан, Васильев здесь не виноват. Мы как и положено досматривали транспорт и обнаружили у него в багажнике АКМ. Он пытался нас подкупить. Вот спирт и деньги давал. А когда товарищ сержант не взял, он с кинжалом напал. — Рапортовал боец, занимающийся проверкой автомашин.

— Кто же это ему колеса задние проколол?

— Сам. Лазутчик наверно. — Предположил боец.

— Мастерский удар. — Сухоруков сделал гримасу удовлетворения: — Рука висит как плеть. Давайте его к фельдшеру. Владимирский докладывайте.

— Товарищ капитан, я в капонире был, но всё слышал. Это тот ещё подозрительный типус. Васильев действовал в соответствии с уставом.

— Ладно разберусь. Продолжайте досмотр машин. — Скомандовал ротный.

Капитан ушёл и вновь медленно стали продвигаться машины. Аборигены скандалили, возмущались медленному прохождению машин. Владимирский успокаивал граждан:

— Граждане не волнуйтесь. Все успеете. Куда спешите?

— Уезжаем от ваххабитов. — Ответил чеченец лет тридцати, водитель шестой модели жигулей с прицепом, до верху набитым домашним скарбом. С ним были его семья, жена, трое детей и дед с бабкой.

— А где вы видели ваххабитов уважаемый? — Как бы безразлично поинтересовался лейтенант.

— В соседнем селе. Много. Очень много.

— Много, ну а сколько много?

— Не знаю. Очень много. — Отвечал хозяин семейства.

— Сколько вы видели сами?

— Человек двести. Ну их гораздо больше.

— Заканчивайте досмотр, пропускайте. — Распорядился Владимирский направляясь к капитану.

Командира роты он застал в палатке, где первую помощь оказывали раненному владельцу москвича. Сухоруков сидел на соседней кровати, допрашивая пострадавшего:

— Зачем же вы уважаемый кинжал выхватили?

— Эх начальник! Обиделся! Зачем твои солдаты колеса резали!?

— Ну у нас тоже вопросы к тебе есть. Зачем с оружием через перевал поехал?

— Начальник, я же говорю, опасно вокруг. Кругом чужие люди ходят.

— Какие чужие?

— Эх, начальник мне не веришь!

В этот момент Владимирский шепнул капитану на ухо, о том что услышал от беженцев, о большом количестве боевиков в долине.

— А почему мы должны тебе верить? Ты нам ничего не рассказал кого боишься. И против кого оружие с собой возишь.

— Да разве можно сейчас в Ичкерии без оружия.

— Значит вы просто так, в целях обороны возите с собой оружие?

— Просто, в целях обороны.

— Ну что же, сейчас вам закончат оказывать первую помощь, и вы можете отправляться.

Когда офицеры вышли на улицу лейтенант страстно зашептал:

— Лазутчик это. Заметь, ни слова о боевиках Умара. Нельзя его к нам в тыл отправлять.

— Да сам вижу, что скользкий тип. Только у него на лбу не написано, что он шпион. Поэтому будь ласков и немедленно колеса ему почини.

— Есть! Починить и отправить! — Отдав честь, Лейтенант развернулся и побежал на проходной пункт.

На москвиче раненного, одно колесо заменят запаской, другой баллон раз монтируют и за место дырявой камеры, насыплют песок, и снова смонтируют. Так поступают в безвыходных ситуациях, когда нужно ехать и что бы не испортить резину.

И все же выполняя приказ ротного, Владимирский пропустил раненного через перевал, не забыв конфисковал у того оружие, патроны и спирт. Спирт окажется техническим, не пригодный для пития. А ещё у этого пострадавшего, прапорщик Наливайко каким-то образом умудриться стянуть из багажника овцу.

К вечеру небо заволокло и пошел мелкий дождь. За этот день было изъято еще три автомата Калашникова и два охотничьих ружья. Добыта веревка и сколочена лестница, так что когда стемнело, Снайпер Гена поднялся на скалу и стал там благоустраиваться. Место действительно было удобное, с углублением в скале, защищающим от ветра, дождя и чужих глаз. С верху хорошо просматривалось дорога до деревьев с одной стороны, а с другой аж до поворота. Снайпер был оснащён трофейной рацией, одеялами и плащ палаткой.

Как стемнело, пропуск машин через перевал прекратили. Владимирский сдав дежурство Старшему лейтенанту Агееву, сидел в будке ГАИ и ел бараний шашлык, крепко сдобренный черным перцем. Капитан пил чай, курсируя от печки к столу:

— А, как шашлычок? Этот прапорщик Наливайко просто кудесник. Не даром комендант свирепствует до сих пор. Однако, плохо если тучи затянутся на долго.

— Почему? — Активно шевеля челюстями, жевал баранину лейтенант.

— Очень уж благоприятная погода, для нападения на наш блокпост. Авиация в такую погоду бессильна.

— Думаете сегодня будут гости?

— Не знаю. Вполне возможно. А ты что думаешь?

— Мне кажется они уже здесь.

В этот самый момент затрещал передатчик лежащий на столе:

— Капитан, капитан, улыбнитесь, к вам гости. — Послышался голос капитана Будника.

— Вас понял. — Ответил Сухоруков.

Вдруг вокруг все содрогнулось, прогремел мощный взрыв. Раздались автоматные очереди. Сухоруков и Владимирский выскочили из помещения и бросились в укрытие.

3

Опустившиеся на перевал сумерки, разорвала оглушительная канонада разрывов ракет и снарядов, осколками и битым кирпичом осыпающая и разящее все вокруг. Находясь в траншее, Взору Владимирского предстала яростная атака противника. От леска враг вёл обстрел их позиций, из переносных ракетных установок и автоматического оружия. Не обращая внимания на свист пуль и осколков, лейтенант подскочил к ящику и откинув крышку, вытащил оттуда гранатомёт. Пристроив его на плече прицелился и выстрелил, в скопление боевиков. Интенсивность огня понизилась, противник стал отступать в заросли деревьев. Владимирский вытащил другой гранатомёт и произвёл выстрел ещё раз. Рядом слышался молотящий звук пулемёта, это Васильев в одной полосатой майке, бил по врагу. Владимирский подбежал к нему и закричал: — Загоняй ваххабитов в лес, на мины! — И взяв автомат, присоединился к стрельбе по противнику.

В леске бахнуло. План сработал, неприятель подорвался на мине и залёг. Сразу же со стороны нападавших огонь почти прекратился, кроме редких очередей.

Все это время, в поле зрения лейтенанта был старший лейтенант Агеев, спрятавшийся за фундаментные блоки с передовым постом, из трёх солдат. Видимо там их застал подкравшийся враг. Передовой пост, находясь ближе всего к противнику не отсиживался, а яростно поливал автоматным огнём врага. Вдруг неожиданно, усевшийся за бетонным укрытием Агеев, завалился на бок и затих.

Владимирский выскочил из траншеи и пробежав метров пять залёг. Оглядевшись увидел, что у будки ГАИ отсутствовал второй этаж. Рядом с ним лязгали пули, но он вскочил и короткими перебежками стал приближаться к Агееву. Добежав до лежащего, машинально потянул того за руку. Тот лежал безжизненно, а изо лба у Агеева, торчал пяти сантиметровый осколок.

Владимирский проверил пульс, у лежащего без сознания командира первого взвода. Пульс был хороший. Тогда он склонился к лицу Агеева, стараясь в темноте присмотреться к его ранению. Оказалось что у того изо лба торчал обыкновенный сучок. Осмотрев бесчувственное тело, Владимирский не нашёл никаких повреждений. Пару лёгких пощёчин, привели в чувство Агеева и он открыл глаза:

— Ну, чего отдыхаем? Ждём когда из башки дуб вырастет? — Находясь в возбуждении от боя, спросил Владимирский.

— Какой дуб? Я что, уже дал дуба?

— Да нет ещё. Я думаю тебя просто контузило. Сесть можешь?

— Попробую. — И Агеев сел вновь облокотившись спиной о блок. Машинально потрогав свой лоб, он нащупал сучок торчащий у него из головы и Агеев стал вновь закатывать глаза и заваливаться на бок. Но лейтенант вновь отвесил ему пощёчину, только теперь более внушительную, тем самым не дав коллеге вновь потерять сознание.

— Давай не раскисай. Потихонечку поползли обратно.

— Что-то я не могу. Меня тошнит. И голова кружится. Что-то я окончательно утратил жизненный ритм и динамику.

— Это ты утратил жизненный ритм и динамику!? Это Ленин в мавзолее утратил жизненный ритм и динамику! Давай шевели копытами.

Наши командиры взводов, поползли к траншеям.

— Володь. — Агеев впервые назвал по имени лейтенанта: — Ты это, мой конфуз особо не афишируй. Стыдно. С детства всяких порезов, укусов, уколов не переносил. Мне твоя версия с контузией больше нравится.

— Замётано. — Сказал Владимирский, благоразумно не упоминая о сучке торчавшем изо лба.

Как только они вернулись в траншею, к ним подскочил ротный и накинулся на Владимирского:

— Что за детский сад такой! Ты что лейтенант, за всех собираетесь делать всё сам!? Ты что не мог послать бойцов, на подмогу раненным? По вашей глупости я мог лишиться обоих командиров взводов!

— Лейтенант Владимирский стоял по стойке смирно перед ротным, выставив вперёд грудь, и выпучив глаза:

— Виноват!

— Что виноват? Нам бандитов через перевал не пропустить нужно, а уж потом погибнуть. Вы хоть это понимаете? — Уже каким-то отцовским голосом произнёс командир роты.

— Так точно. Товарищ капитан прикажите передовому посту отступить в траншеи. — За Агеева просил лейтенант, виду у того контузии.

— Агеев вы как?

— Нормально.

— Тогда отводите своих людей в траншею. — Теперь уже с материнской заботливостью в голосе, произнёс ротный.

— Есть.

— Позовите санитара. — Распорядился капитан.

Прошло пару часов. На перевале затихли вялые автоматные очереди. Молодые бойцы сидели в траншее куря и тихо разговаривая. Другая часть, не раздеваясь лежала в палатках, благоразумно поставленных с другой части перевала. Владимирский внимательно осматривал окрестности, в прибор ночного видения. Он даже вздрогнул от неожиданности, когда услышал голос капитана Сухорукова:

— Все в порядке?

— Так точно. Тихо, как перед бурей.

— Потери есть?

— Никак нет, только легкораненые.

— Хорошо.

— Товарищ капитан, а вообще, какие потери в первом взводе.

— Удивительно, но только один боец серьёзно ранен. Тот что сверху в будке наблюдал. Повезло, его взрывной волной вниз сбросило. Ранений никаких, так побило кирпичом и все же контузило сильно. Здесь и твоя заслуга есть лейтенант. Это ты здорово придумал, снайпера посадить на скалу. Молодец Геннадий, настоящий спец. Сидит тихо себя не обнаруживает, докладывал двух снайперов снял. Если бы не он, были бы двухсотые.

Вдруг у капитана затрещала рация, и в ней послышался голос капитана Будника:

— Капитан, капитан, улыбнитесь. К вам таранят два крупнокалиберных фагота. — Понятно было что это миномёты.

— Странник мой, дорогой, узнайте какие места, в оркестровой яме у фаготов?

— Один устанавливают перед лесной декорацией, другой потянули в трущобу.

— Тот, что перед декорацией ваш.

— Оркестр почти на месте. У нас полон зал зрителей.

— Ждём занавес. — Ответил ротный и дальше уже дал распоряжение Владимирскому, — давайте всех бойцов в укрытие.

— Сержант Валиев! Подымайте бойцов, всем в траншею! — Командовал лейтенант.

— Есть. — И Валиев спешно убежал.

— Как только бойцы первого взвода расположились в траншее, за леском что-то ухнуло, и со свистом пролетело мимо, так что взрыв произошёл где-то за перевалом. За ним последовал другой взрыв, третий, и началось представление конца света.

В этом кромешном аду, противник подбирался все ближе и ближе. Наконец бойцы Умара добрались до шлагбаума передового поста, и теперь прятались за железобетонными блоками, ведя оттуда интенсивный огонь.

— Пора. — Произнёс Владимирский. Он поднял взрывную машинку, и подсоединил к ней провода. Затем зарядив машинку, сделал пуск. Взрывной волной раскидало бетонные блоки, ломая и разрывая их на куски, вместе с человеческими телами. Там на дальнем посту, предусмотрительно были заложены мины-фугасы. Взорвавшись они уничтожили и покалечили десятки врагов, улучшив прострел защитникам перевала. Противник стал отползать унося с собой раненных.

Вновь начали рваться мины, сокращая интервал между разрывами, увеличивалась интенсивность огня. Мины выпущенные с вражеской, стали ложиться совсем рядом, спереди, сзади и даже сверху траншей. Во взводе были уже убитые и раненные, лежащие на дне траншеи. Те что были целые и живые, под этим ураганным огнём, тоже лёжа прятались на дне окопа. Неожиданно всю мощь миномётного, враг перенёс на первый взвод. В траншее второго взвода, появился капитан Сухоруков, с окровавленным лицом и осколочным ранением в правую ногу:

— Лейтенант, отлично вы их накрыли! Давайте взрывайте лесок, или нам хана! — Кричал капитан незнакомым голосом, видимо был сильно контуженный.

— Есть! Там другие провода, это нужно к скале! — Ответил Владимирский тоже криком, из-за грохота разрывов.

— Они с капитаном заспешили к спрятанным проводам. Владимирский точно также подсоединил взрывную машинку, зарядка, пуск. И ничего.

— Давайте, взрывайте же лейтенант! — Не понимающе глядя на Владимирского ждал капитан.

— Провода где-то перебило!

— Что! Что случилось!? — Кричал контуженный капитан.

— Где-то перебило провод! — Закричал в самое ухо капитану Владимирский.

— Пошлите бойца!

Владимирский тихонько потянул провода и они поддались.

— Где-то совсем рядом. — Владимир поднял за шиворот рядом хоронящегося бойца, взбодрив, дёрнув за плечи и дал команду: — Соберись боец! Здесь не далеко где-то провода перебило, давай родной найди и соедини их между собой! Выполняй!

Худой, с тонкой шеей и коротко стриженными волосами паренёк моргал глазами, пригибаясь от свистящих пуль, затем после хлопка по спине, полез через бруствер. Отцы командиры молча наблюдали, как он полз в темноту. Вдруг боец закричал: Нашёл! — Потом закричал ещё громче: Аааааа! — И затих.

В это время из леска, по ним выстрелили из гранатомёта. Владимирский почувствовал сильный удар в челюсть и грудь, отлетел к задней стенке траншеи и сполз на чьё-то мягкое тело. Лейтенант протёр глаза, разъедающие едким дымом и нащупал осколок торчащий у него из щеки. Пошевелил языком, во рту было кисло. Осколок пробил щеку, выбив коренной зуб, вышел с другой стороны. В верхней части бронежилета, испачканного кровью, остались следы от осколков. Рядом жалостно стонал солдатик. Капитан Сухоруков лежал на дне траншеи и у него изо рта и ушей, были кровяные подтеки. Владимирский на коленях подполз к ротному и приподняв его голову за затылок, позвал: — Товарищ капитан, — но почувствовав осколок, торчащий из затылка капитана, умолк. Он продолжал сидеть на дне окопа держа в руке голову капитана и чувствуя как его рука наполняется кровью, а душа страхом. Он ощутил себя маленьким ребёнком, оставленным отцом в глухом лесу.

Лейтенант снял бронежилет с убитого бойца и выставив его перед собой, перелез через бруствер, и пополз в перёд. Он быстро дополз до лежащего без движений бойца. Увидел рядом с ним концы перебитого провода и подсоединил их к машинке. По бронежилету несколько раз ударили пули, но Владимирский как будто ничего не замечая, зарядил машинку и нажал на пуск. Земля под ним всколыхнулась и раздался оглушительный взрыв. Весь лесок, где засели ваххабиты, посекло осколками и даже целые выкорчеванные, перебитые деревья, взрывной волной выкинуло на дорогу. Оттуда из леса доносился страшный человеческий вой. Лейтенант пощупал пульс лежащего бойца, живой. Он захватил раненного и потащил с собой в траншею.

Миномётный обстрел прекратился, а с ним и автоматно-пулемётный огонь сошёлся к минимуму.

Бойцы выносили раненных и убитых. Владимирский занятый собой, пытался вытащить осколок застрявший в щёках между зубов, неожиданно ясно услышал сигнал рации, лежащей в кармане покойного командира роты:

— Капитан, капитан улыбнитесь. Отличное представление. После фейерверка, зал почти опустел. Благодаря нашему исполнению, фагот перед декорацией раздуло. К сожалению наш квартет, превратился в дуэт.

— Странник, это лейтенант, мальчик молодой. Капитан уснул и просил его не беспокоить.

— Вас понял. У нас пока антракт. Но прибывает новый оркестр.

— Отлично, а то я в первые две части марлезонского балета, как-то даже, где то заскучал. Вы уж их как-то взбодрите что ли. Зря что ли платили за представление.

— Вас понял, у нас третий звонок. — И Будник сразу отключился.

— Эй мальчик! Ты почему замолчал мальчик? Взрослые дома есть? — Послышался чужой голос, видимо ваххабитов, настроившихся на их волну.

— Нет, нет, никого нет, я один дома! — Нашли волну суки, — подумал Владимир.

— Эй мальчик! С нами есть Гиви, он хочет с тобой познакомиться.

— Нет, нет, мне мама не разрешала знакомиться с чужими дяденьками!

— Эй мальчик. Гиви говорит что если он с тобой познакомится, он уже савсем не будет тебе чужим, и даже возможно ты его полюбишь!

— Нет, нет, мне мама говорила что таких дяденек, их папы слишком сильно любили голенькими в детстве, и теперь они тоже любят маленьких мальчиков, потому что боятся взрослых.

Из рации полилась грубая ругань, видимо находящегося рядом Гиви не сдержался, но говоривший с лейтенантом, сразу же вернулся в эфир:

— Послушай мальчик! Гиви немножко расстроился. Он сказал что придёт за тобой. И если ты останешься живым он тебя зарежет как овцу, но до этого назначит тебя любимой, голубой овцой.

— Нет, нет! Ты злой, злой! Я с тобой говорить не буду. Дай мне зоофила Гиви. Гиви хороший, он во всем слушался папу, отбывающего срок за педофилию.

— Эй, ты шакал! Спрячься поглубже в норку, что бы я подольше тебя искал! А когда найду, намотаю твои кишки тебе на шею! …… — Послышалось рычание в Эфире, закончившиеся грязной бранью Гиви.

— Дядя Гиви это ты?

— Да маленький ублюдок! Если ты ещё не промочил штаны, выходи, встретимся один на один!

— Нет, нет, нет! Ты меня обманываешь! Ты сам не придёшь.

— Я уже иду к тебе, грязная свинья!

— Нет, нет, нет, я тебе не верю. Один на один и без оружия, ты побоишься.

— В рации послышался вновь прежний голос:

— Слушай мальчик. Гиви уже спешит к тебе, на поединок с тобой возле шлагбаума. Выходи один на один, по пояс раздетый. С собой никакого оружия.

— Нет, нет, никакого оружия. Я хочу увидеть дядю Гиви.

— Тогда через двадцать минут у шлагбаума.

— Нет, нет, через пол часа. Мне нужно ещё к штанишкам лямочки пришить.

— Согласен. Только приходи сам мальчик.

— Нет, нет, меня не обманешь. Я помню милый голосок дяди Гиви. — Дальше детская непосредственность пропала в голосе Владимирского и он закончил жёстким голосом: — Не узнаю голос Гиви, не выйду.

— Ты чо задумал? — Удивлённо таращась на Владимирского спросил Агеев, появившийся в траншее первого взвода.

— Нам нужна передышка, что бы погрузить и вывести раненных.

— Это ты хорошо придумал. Что у тебя с лицом? Ты похож на папуаса с костью в носу.

— Осколок застрял. Пытался вытащить, никак.

— А что с капитаном? — Заглядывая за лейтенанта спросил Агеев.

— Принимай командование ротой старлей, капитан геройски погиб. — И Владимирский отдал рацию Агееву.

— Лейтенант. Выносите тяжелораненых в первую очередь. Ступайте к машинам и проверьте, что там.

— Есть. — И лейтенант дав установку своим бойцам, заспешил к машинам, находящимися с другой стороны перевала. Все палатки были уничтожены миномётным огнём противника. Кухня тоже была разбита и лежала кверху колёсами. Машин не было видно совсем. На дальнем посту, с противоположной стороны от боевых действий, среди всеобщего хаоса, он увидел среди фундаментных блоков своих бойцов, во главе с прапорщиком Наливайко.

— Братцы, где машины? — Наливайко поднялся, отряхнувшись доложил:

— Все нормально лейтенант. Мы их вон за той скалой спрятали. А то сожгли бы падлы, попадись машины под обстрел. А что это у вас с лицом? Вы на людоеда похожи.

В этот момент, из темноты грянул ружейный выстрел.

— Сильно стрельбой тревожат? — Спросил прапорщика Владимирский, кивнув головой в темноту.

— Да не очень, мы их ответным огнём отгоняли, как только начнут стрелять.

— Приказ ротного, готовьте машины, повезёте раненных в посёлок.

— Товарищ лейтенант, прочесать бы дорогу. Машины пойдут, побить могут наших. — Сделал предложение повар Хабибулин.

— Где же вы их там в темноте найдёте. Только людей потерять можем. На это время нужно, а его у нас нет. И ещё, у нас каждый человек на вес золота. Вы давайте, возьмите мешки с песком и за лобовое стекло.

Солдаты грузили раненных. Отовсюду доносились стоны, даже кто-то плакал. Появился принявший командование ротой, старший лейтенант Агеев:

— Товарищи! Капитан Сухоруков геройски погиб, что бы не пустить врага за перевал! И с ним погибли наши товарищи. Что же, их смерти были напрасны, и мы теперь вот так дадим врагу пройти, и ударить в спину нашей группировке войск!? Братцы я попрошу вас, кто способен держать оружие останьтесь, продолжим защищать перевал.

Не так тяжело раненные бойцы, надеющиеся скоро покинуть этот ад замерли в растерянности. Глядя на них казалось нет такой силы, способной заставить их вернуться назад в траншеи.

Владимирский посмотрел на часы, и как-то задумчиво начал говорить, постепенно заражая своей энергетикой:

— Братаны. Мы же реальные пацаны. Мы же не маменькины сыночки! Да, нас ждут дома, но что нам там делать если мы себя не сможем считать настоящими мужиками! Через пять минут я пойду и один на один, в рукопашном поединке сойдусь с чеченцем, или грузином! Кто хочет увидеть зрелище для настоящих мужиков!? Ну!? Мы ещё живы! Давай покажем что мы настоящие русские солдаты, не хуже своих дедов и прадедов!

— К лейтенанту подошёл раненный в руку боец и сказал:

— Я осетин. Я не могу испугаться и убежать.

— Да, ты мужик! Для тебя билеты в первом ряду для зрелища.

— Раненые потянулись к Владимирскому, один с перебитыми ногами даже пополз.

— Спасибо дружище. Спасибо родной. В другой раз повоюем, теперь отправляйся в посёлок. Давайте в машину его. — Говорил с навернувшимися слезами Агеев, идя рядом с раненным, которого погрузили на носилках и несли к машине. В командирской рации зашумело:

— Эй капитан, ты все ещё улыбаешься? С тобой говорит Аслан, заместитель Умара.

— Я тебя слушаю Аслан. — Очень спокойно ответил Агеев.

— Слушай капитан, ты же знаешь нас много. Мы все равно перейдём перевал, уходите.

— Допустим. Но не так быстро и не многие из вас перейдут перевал. Уходите сами.

— Геройствуешь. Уважаю. Дай в эфир мне мальчика молодого, его тут Гиви ждёт.

— Агеев соображая посмотрел на Владимирского. Тот протянул за рацией руку:

— Мальчик молодой на проводе.

— Ну что, за базар отвечать будешь?

— А то!

— Время заканчивается, выходи.

— Нет, нет, нет. Ты меня не обманешь. Ты обещал, я услышу голос Гиви и увижу его.

— Я слушаю тебя маленький засранец. — в эфире послышался грубый голос Гиви.

— Гиви, ты откуда родом?

— Я из Панкийского ущелья.

— Гиви, начинай двигаться к шлагбауму. Я иду тебе на встречу, и я несу тебе цветы. — Последнею фразу, лейтенант пропел.

— Какие цветы!?

— На твою могилку.

— Вах! Я тебя сам похороню!

— Ты что вправду собрался идти к нему на встречу? — Схватив за рукав, Агеев остановил лейтенанта, когда они уже двигались к траншеям.

— Слушай ротный, давай глянем, что там.

Они спустились в траншею и Владимирский припал к прибору ночного видения. Из леска вышел по пояс раздетый амбал, и запалив факел двинулся вперёд.

— Ох ни фига себе! — Изумился Агеев, увидев богатыря в факельном освещении.

— Дядя Гиви это Ты? — Спросил лейтенант поднеся рацию ко рту. Он увидел как идущий с факелом достал рацию и ответил:

— Я, мальчик маладой!

— Я иду.

— Ты што!? Белены объелся!? — Агеев запнулся, видя как на него смотрят солдаты, среди которых появились раненные добровольцы.

— Да не боись ротный. Я мастер спорта по боевому самбо. Лучший был в области. Отступать некуда. Мужик сказал!

— Мужик сделал! — Закричали бойцы.

— Покажем Чехам! — Настраивая себя на бой закричал Владимирский.

— Да! — Заорали все.

Лейтенант раздевшись по пояс, вышел на встречу смерти. Температура была около нуля, из-за этого Владимирский жалко дрожал всем телом. Но вот он остановился и дальше двинулся суетной походкой Челентано, загибая то в одну сторону, то в другую, разворачиваясь вокруг своей оси.

Гиви уже находился возле шлагбаума, воткнув в тубу факел. Это был бородатый, атлетического сложения здоровяк, высокого роста, тяжёлой весовой категории, лет тридцати. Против двадцати двух лет, среднего роста и среднего веса лейтенанта.

Владимирский так и двигался походкой Челентано, нагнувшись сорвал какой-то пучок травы.

— Какой маленький и глупый мальчик. — Только и успел сказать Гиви, потому что не ожидал от молодого мальчика, такой прыти. Гиви видел как в лицо ему летит трава, но он не видел за травой кулака. Падая, он все же успел захватить ногу своего врага, но получив коленом в голову откатился назад. Гиви был опытным бойцом по боям без правил и поэтому, пока его лежащего, сверху избивал людоед с костью проткнутой через обе щеки, он попытался сделать захват бьющей его руки, что бы в дальнейшем перевести на болевой приём. Однако дикарь вырвался, дав возможность Гиви подняться на ноги. Наш тяжеловес был силен настолько, что даже от его не очень точного удара ногой, в верхнею часть бедра молодого мальчика, у Владимирского вызвало онемение ноги. Наконец Гиви окончательно пришёл в себя и налетел на нашего лейтенанта с такой яростью, нанося ему удары ногами и руками, что мальчик молодой зашатался и поплыл. И когда оставалось нанести только последний, решающий удар, Гиви задержался на какие-то пару секунд, что бы прорычать:

— Теперь щенок я вырву тебе кадык! — И он замахнулся, нанеся мощнейший свинг с правой в челюсть.

Лейтенант слегка опустил и повернул голову, левой щекой к противнику. Четырёх сантиметровый осколок, торчащий из щеки, раздробил кистевую кость среднего пальца Гиви, полностью лишив его руку боеспособности. Наш Геркулес схватился за раненную руку, уже не глядя на отлетевшего лейтенанта. И напрасно, потому что наш папуас быстро вскочил на ноги, и нанёс мощнейший удар ногой, снизу в челюсть гиганта. Упав, Гиви сразу попытался подняться на ноги, но получив коленом в челюсть, повалился на своего противника, машинально схватив того за штаны. Ему и оставалось только, зажать ноги и повалить папуаса на землю, но невероятной силы удар локтём сверху, вновь повалил Геркулеса на землю. Гиви использовал последний спасительный, запасной вариант. Он выхватил нож из штанов с выкидным лезвием, нанеся молниеносно удар. Удар лейтенанту пришёлся в область икры. Освободившись, Гиви вскочил на колено что бы нанести решающий удар ножом. Однако его предыдущий удар в челюсть лейтенанта, выбил у того осколок, зажатый между челюстью и зубами нашего папуаса. На раздумье времени не было вовсе, Владимирский вытащил изо рта осколок, и оттянув назад голову Гиви, нанёс ему удар в глаз. Затем вывернув его голову ещё больше назад, с маху перебил ему кадык. Гиви захрипел, схватившись за горло, все же пытался подняться на ноги, но удар армейского ботинка, забил торчащий из глаза осколок до основания. Тело Голиафа безжизненно рухнуло наземь.

Сначала из леска донёсся вздох разочарования, а затем грянула автоматная очередь. Лейтенант нырнул за укрытие из разбитых блоков, затем заскользил по земле, перекатываясь от одного укрытия к другому. И пока он стремился к своим, между противоборствующими сторонами завязался настоящий бой, отдаваясь в долине гранатометным, пулемётным и автоматным эхом.

Лейтенант благополучно добрался до своих. И теперь в окопе, он не замечал побитых в кровь локтей и мелких ссадин на теле. Да и разве ж это заметишь, интенсивно ведя прицельную стрельбу из автомата, по наступающему врагу. Он даже не замечал что стоит со спущенными штанами, а санитар перематывает его порезанную ногу. Пыл битвы накрыл Скалистый перевал.

Противник очень грамотно и профессионально ведёт наступление, пользуясь ландшафтом и темнотой.

Владимирский застегнув штаны, пригибаясь от пуль, заспешил к Васильеву, который своим метким огнём из пулемёта, который раз срывал атаки противника. Васильев вернулся совсем недавно, они с Хабибулиным провожали машины с раненными.

— Ну как, проводили раненных!? — Спросил лейтенант громко крича.

— Нормально! Двоих подстрелили! Один наш старый знакомый, владелец москвича! — Кричал Васильев, ведя огонь по врагу короткими очередями.

— Командуй! Я в БТР. — И лейтенант засеменил в свой капонир. Он сдёрнул брезент с бойницы и забрался во внутрь броневика. У первого взвода, противник уже достиг траншеи. Лейтенант развернул башню и надавил гашетки. Скорострельная пушка залаяла словно взбесившаяся стая зверей, повсюду разя противника. Враг валился на землю, пытался отступать, но негде не мог укрыться от пушечного огня, лучшего стрелка училища. Владимирский переложил огонь на наступающих перед его вторым взводом, и вновь остервенело бил по врагу, видя жуткую бойню создаваемую им. Обколотый наркотическими средствами враг, отчаянно метался. Вражеская атака захлебнулась, понеся огромные потери.

Когда Владимирский победоносно вышел из капонира, то неожиданно увидел бегущих бойцов, первого взвода.

— Стой! — Заорал лейтенант выхватывая пистолет.

Один боец, с окровавленной рукой, ошалело затараторил:

— Чеченцы! Товарищ старший лейтенант убит. Товарищ старший сержант тоже убит.

— А ну давай назад! Я их сверху встречу!

— Лейтенант с двумя бойцами бежал сверху траншеи. Он видел как два боевика выскочили с обратной стороны траншеи, с той самой, с которой они бежали сами и как те залегли увидев их.

— Ложись! — И Владимирский метнул гранату, прямо между боевиками. Затем перекатившись нырнул в траншею. Получилось так, что он оказался вместе с боевиками, как раз между своими. Стрелять нельзя, можно попасть в своих. Тогда он закричал:

— Мочи козлов! — И начал с пистолета в упор расстреливать врагов. Когда патроны кончились, швырнул попавшую под руку сапёрную лопатку. Лопатка попав под ухо колоритному арабу, раскроила врагу череп. Удары в грудь и руку, повалили лейтенанта на дно траншеи.

Когда он пришёл в себя, санитар с простреленным ухом, бинтовал его руку, разрезав рукав его гимнастёрки.

— Где чехи?

— Отбили. Товарищ лейтенант, вас опять бронник спас.

— Помоги встать.

— Товарищ лейтенант, вас старший лейтенант Агеев спрашивал.

— Он жив?

— Был жив. Вон он. Только у него артерия на шее перебита, крови много потерял.

— Владимирский заковылял к ротному. Тот сидел на дне траншеи, откинув назад голову.

— Старшой! Старшой это я! — И Владимирский стал трясти Агеева. Тот был бледнее смерти, с алым бинтом на шее, но глаз у него все равно дёрнулся. Затем лицо его напряглось и он открыл глаза. Сначала без звучно зашевелил губами, потом зашептал:

— Где противник?

— Отбили.

— Спасибо братан. Принимай командование. — И голова Агеева вновь запрокинулась назад и он затих навсегда.

Интенсивность огня вновь снизилась. Поле боя было завалено трупами и отовсюду доносились стоны раненных. Бойцы выносили из траншей тяжело раненных и убитых. Лейтенант появлялся то здесь, то там, вдохновляя солдат. Возможно от этого даже раненные, кто мог держаться на ногах, не оставляли позиций. Те кто стоять не могли, попросили себя затащить на развалины будки ГАИ и вели оттуда стрельбу. Первый взвод, потерял весь сержантский состав, и командиром взвода был назначен сержант Валиев. Вторым взводом командовал сержант Васильев.

Из посёлка, комендант обещал что к ним на помощь спешит подмога с узловой станции, но у них очень долгий путь. Тогда Владимирский переключил рацию на обще-войсковую волну, вызывая штаб:

— Первый, первый, я горный орёл. Первый, первый, я горный орёл.

— Горный орёл, это первый, слышу тебя хорошо. Как у тебя обстановка?

— Обстановка сложная. Враг непрерывно атакует. Отбили три атаки. Большие потери. По нашим разведданным, Умар с главными силами хочет прорваться именно через Скалистый перевал.

— Не паникуйте. Держитесь.

— Вас понял. Первый, первый горный орёл меняет позывной на двухсотый.

— Держитесь, ждите, подкрепление идёт.

— Первый, я двухсотый, стоим на смерть. Конец связи.

— Как только Владимирский кончил говорить со штабом, на их местной волне послышался голос Аслана:

— Эй мальчик молодой, как дела, как жизнь?

— Хорошо дядя Аслан. А как дела у вас? — Невинным детским голоском спросил Владимирский.

— Говоришь хорошо, а сам просишь называть себя покойником. Послушай Покойник, я знаю, что у вас совсем не осталось людей. Мы не хотим вас превращать в мёртвых, но вы должны покинуть перевал. Мы даём вам двадцать минут, что бы убраться оттуда. Через двадцать минут пощады не будет, каждому, живому или мёртвому будет отрезана голова и посажена на кол.

— Дядя Аслан, ты плохой, плохой. А Гиви хороший. Дядя Аслан приходи к нам, у нас много, много хороших, бородатых дяденек, здесь вокруг. Правда они мёртвые, но среди них так уютно и мило. Может на вас наводят напраслину, говоря что вы злые бандиты. Смотрю я вокруг, кругом лежат такие тихие и милые жмурики. Дядя Аслан, передавай привет Гиви. — Всю эту чушь, лейтенант нёс голосом очень обиженного мальчика.

— Покойник! Ты! Ты не хорошо сказал. Ты теперь мой должник. И твой язык принадлежит мне. Я его отрежу и засушу.

— Дядя Аслан мне страшно. Можно мы подумаем.

— Думай, думай Покойник. У тебя осталось восемнадцать минут.

— Так нечестно, нечестно! Ты говорил двадцать минут. А нам нужно пол часа.

— Нет Покойник, осталось уже семнадцать минут.

— В этот момент в долине что-то грохнуло. Затем в рации послышался голос Будника:

— Покойник, говорит Странник, слышишь как у нас весело.

— Я тебя слышу Странник.

— Странник, на этот раз ты от нас не уйдёшь. — Раздался голос Аслана.

— Дядя Аслан, раз ты занят, поговорим в другой раз. — И Владимирский отключился.

Пол шестого утра, из леска боевики нанесли несколько залпов из гранатомётов и переносных ракетных установок, по капониру где стоял БТР. Противник двинулся в атаку. Владимирский пробежался по траншеям, подбадривая бойцов, затем заглянул в капонир. В капонире потолок обрушился, но БТР уцелел. Лейтенант отодвинув бревна, проник во внутрь броневика. Он сел за пушку, приник к прицелу и открыл огонь. От живых и мёртвых тел, летели ошмётки человеческой плоти. Из леска выстрелили из ракетной установки. Внутри БТР все заполнилось едким дымом. Владимирский навёл пушку на лесок и дал очередь. Откуда-то сбоку от скалы, выстрелили из гранатомёта. Лейтенант на четвереньках выполз наружу. Кумулятивный осколок прожигал его бронежилет, и он скинув броню побежал в траншею первого взвода. От туда Владимирскому стало видно, что у самой скалы первого взвода, противник бросился на штурм. Из траншеи полетели гранаты. Васильев бил врага из пулемёта, и перед ним была уже гора трупов, в несколько рядов. Когда лейтенант добежал до Васильева, тот уже орудовал ножом, используя его против врагов запрыгнувших в траншеи. Владимирский бросил гранату, по наступающим снаружи траншеи и прицельным огнём из автомата положил троих на землю. У самой скалы, в траншее раздался взрыв, это раненый старший сержант Салаев, подорвал себя вместе с врагом. Васильев кончив орудовать ножом, вновь взялся за пулемёт. Во втором взводе не осталось не одного здорового бойца, но они, раненные стояли на смерть. Лейтенант пробежал по всем траншеям первого и и второго взводов таща за собой гранатомёты, постоянно делая из них выстрелы, подбадривая бойцов разными репликами:

— Орелики! Давай орелики! — Или: — Господа джихадисты, бите, бите, проше пани! Куда же вы!? — И уже своим: — Не, вы реальные пацаны! Смотрите джигиты струхнули! — Подбежав к бойцу ведущему бой: — Ну ни фига себе Чувак! Ты же его убил на хрен! — В другом месте: — Гляди оттуда стреляют! Разреши я по ним из гранатомёта бахну! — И он уже опять в другом взводе: — Брателла ты что творишь!? Ему же больно! Глянь как копытами сучит! Будь снисходительный, добей душмана! — Лейтенант подбегает к раненному, сползающему на дно траншеи солдату, и подымает его: — Братан ты что!? Да ты подожди умирать-то! Давай я тебе помогу! — И Лейтенант поставил на ноги чуть живого бойца, который чудным образом сразу же открыл огонь по врагу.

Этот странный, контуженный и весь израненный лейтенант, неутомимо появлялся то слева, то справа и своей неуёмной энергией, заводил как заводные игрушки, оставшихся полуживых мальчишек, ещё совсем недавно оторванных от мам и пап.

Остановившись возле капонира, Владимирский вновь проник в броневик. Внутри что-то тлело и усилился едкий газ.

— Господи, только бы все работало! Господи, пусть я сдохну, дай нам только удержать перевал! — Взмолился Владимирский. Он попробовал, оказалось все в порядке. Зарядил боекомплект и стал целить по врагам. У первого взвода Арабы почти вплотную подступили к траншеям. Они умело передвигались прикрывая себя огнём.

— Ещё чуть, чуть и начнут закидывать гранатами. — Нажимая на гашетку подумал новоиспечённый командир роты, которой практически уже не существовало. Противник пытался залегая прятаться, но его везде настигал пушечный огонь, разрывая на куски, отрывая конечности. Перед первым взводом противник даже не смог откатится назад, будучи почти полностью истреблённым.

Владимирский неожиданно вспомнил рассказ отца Александра, о той старой, царской святой Руси. Это была последняя его мысль. Дальше в его сознании что-то вспыхнуло, и невыносимая боль порвало его сердце.

Затем наступила парящая лёгкость в его теле. Вокруг что-то стало меняться и он увидел себя со стороны, откинувшегося на сиденье, а из его груди, как раз там где сердце, торчит десяти сантиметровый осколок.

Вся его не долгая жизнь, невероятно чётко пролетела в его сознании. Он помнил все от рождения, каждую секунду также прекрасно, как то что произошло секунду назад. Он вспомнил все, даже то что ему не было понятно из-за младенческих своих лет.

Неожиданно все происходящее он увидел сверху. Эти бесчисленные трупы, лежащие от траншей до поворота дороги. Среди них раненные и живые и он прекрасно их различал. И главное, он знал что ещё не наступил рассвет, но вокруг было необыкновенно светло.

Дальше с ним стали происходить ещё более странные вещи. Появился невероятно прекрасный Свет. Этот Свет словно влился в естество Владимирского, успокоив все тревоги и не сносную память о всем плохом, напоив его существо блаженством.

Свет начал двигаться, подымаясь куда-то в космос. Земля стала удаляться, затем удаляться стало солнце, пока не исчезло совсем. И вот появилась совсем странная картина, будто бы солнечная система была закручена в спираль, оставляя везде свой след в пространстве и времени. И ощущение было такое, что одновременно можно было находиться в каждой точке спирали, временного отрезка нашей солнечной системы, будучи в не времени.

2 Глава

1

Боль, порвавшая сердце, заставила очнуться Владимирского. — Где я? Я лежу на спине. Наверно на операционном столе. Неужели можно терпеть такую боль? — Ощущение было такое, будто из груди вырывают сердце: — Невероятно болит все. Боль во всем теле и даже в кончиках пальцах и языке. Темно: — Он лежит собираясь с силами что бы открыть глаза, боясь от болевого шока вновь потерять сознание. При этом приятная и знакомая энергия наполняет его тело. Боль в руках и ногах как бы отступает, и становится даже приятной. Он открыл глаза. Странно, он с головой укрыт грубой мешковиной, через которую просвечивается не яркий свет. Наконец до его слуха, стали доноситься разные звуки. — Скалистый перевал: — Всплывшей памятью кольнул его в сердце. Неужели выжил, или это мне не сниться? — И вот уже его уши стали слышать звуки, перерождающиеся в далёкие голоса. Владимирский попытался хоть что-то произнести, привлечь к себе внимание, но язык не слушался, ощущая во рту кислый вкус осколка. — Странно, опять осколок во рту: — Подумал он, закрывая глаза. Совсем рядом, отчётливо слышался взволнованный женский голос:

— Господин Паникадилин, прошу вас, будьте любезны, я только взгляну на него в последний раз.

— Светлана Сергеевна, голубушка, ну на кой вам на него пялиться, он же покойник. Видите, вам от одного этого слова становиться плохо, как бы обморок не случился. Идите голубушка, идите отдыхайте, небось с раненными за день умаялись, нынче то у вас, вон целый день в хлопотах прошёл. И то сказать, сколько раненных поступило сегодня, с ног ведь валитесь. Где это видано, что бы молодые барышни покойников разглядывали.

— Иван Иваныч! — Было слышно, как нежный женский голос дрожал.

— Ну вот, уже и глаза мокрые. Ой беда. Чему вас только учат, там в вашем Смольном институте? Одни вон, всякие глупости на уме.

— Иван Иваныч! — И барышня захлюпала носом.

— Ну будет голубушка. Щас мы вашего Владимирского отыщем. Сидоров! Пойди сюда!

Послышался грубый голос:

— Да господин фельдшер.

— Послушай Сидоров, где у нас лежит господин подпоручик.

— Извольте за мной в шатер. Вона, они здесь сразу же изволят лежать. Им уже и могилку сподобили. Батюшка их сегодня вечером отпоёт, сразу и присыпим.

Вновь послышалось хлюпанье носом.

— Сидоров! Опять где-то уже морду налил! Гляди, у меня. — Слышался сердитый голос фельдшера.

— Что это у него, из груди торчит? — Послышался тихий девичий голос.

— Знамо чо, осколок. Давеча их денщик были, очень уж диву давались, говорили будто бы осколок из них вылазает. Я отлично помню, когда стало быть их изволили доставить, малёхонький бугорочек над дерюжкой возвышался, а теперича будто штык торчит. Не чистая сила кабуто. Ибо ходят слухи, барин то с бесами якшался. Изыди сатана. Скорей бы уж отпели.

— Я хочу его увидеть. — Каким-то загробным голосом настаивал женский голос.

— Барышня! Светлана Сергеевна! Благодетельница! Пойдёмте отсель. Мало ли чего вы там надумали, вы прямо вся какая-то неживая, дрожите вот уж. Видимое ли дело, что бы молодые девушки покойников разглядывали. На вас и лица то уж нет.

— Иван Иваныч.

— Ну как угодно. Сидоров сними рогожу.

Раздался женский стон, перешедший в рыдание.

— Я хочу побыть немного одна.

— Хорошо, хорошо, мы вас снаружи ожидать будем.

Владимирский слышал тихое женское рыдание, затем заупокойную молитву. Его раздирало любопытство, что это за спектакль, и кто по нему так убивается. Он открыл глаза. Перед ним стояла милая девушка, этакая кровь с молоком, лет шестнадцати, в театральном платье старинного покроя, с надетым поверх серым передником, с убранными волосами под белый плат, как у монашек. Девушка закончив молиться, подняла на него свои большие, зелёные, заплаканные глаза, и увидев что покойник на неё смотрит, вскрикнув потеряла сознание, повалившись тут же на пол.

Вбежавшие фельдшер Паникадилин с санитаром Сидоровым, застыли на месте. Это были два странных субъекта, разодетые как партизаны, которых он видел в свои юные годы, при существовании ещё СССР.

Через десять минут, в палатку устроенную под морг, прибежал врач с бородкой а ля Чехов, в белом халате, ещё через десять минут Владимирский уже плыл по воздуху на носилках. И еще через десять минут, лежал на столе и его оперировали. Врач, штопавший и зашивавший Владимирского все удивляясь, говорил, что это уникальный случай в его двадцатилетней практике. Постоянно повторял, что молодой человек в рубашке родился, и что его бережёт Сам Господь. Во время операции, врач странным образом разглагольствовал, читал молитвы в слух, каялся, и даже плакал, чем очень удивлял свой вспомогательный персонал. Все это Владимирский чувствовал и слышал, но никак на это не реагировал. Наконец он не выдержал боли и отключился в беспамятстве.

Очнулся Владимирский, из-за резкого запаха укуса. Открыв глаза, его взору предстала та самая девчонка, дремлющая перед ним на стуле, со светло русой косой, в своём театральном платье, с длинным подолом и абсолютно без макияжа. Они находились в мазанной избе с маленькими оконцами, белой печкой над которой были развешаны полотенца с узорами. Снаружи было светло и солнечно. В углу на полке стояли иконы. На стене красовался коврик ручной работы.

— Где я? Что это всё значит? Что за декорации. Я что, в плену? Я что-то читал такое, делают декорации и пытаются убедить человека в том, чего нет на самом деле. Ерунда какая-то. Однако ж любопытно. — Такие мысли рождались в голове нашего Покойника. — Да живой ли я? — И Владимирский впервые попытался пошевелить руками. Пальцы сжались в кулаки. И такой кулак он поднёс к своим глазам.

— Ничего себе. — Произнёс он вслух, глядя на аккуратный педикюр на ногтях.

Девчонка проснулась, обрадовавшись, смутилась, а затем как-то очень по деловому спросила:

— Как ваше самочувствие мсье?

— Жрать хочется так, что за раз сожрал бы бизона целиком.

— Девчонка мило поморщила нос:

— Фи. Могу ли я ожидать от вас чего-либо, кроме mauvais genre.*

— Послушай школьница. Ты бы могла изъясняться более понятно. Где я?

Школьница сделала ещё более деловой вид, чем прежде и поведала:

— Вы сударь, находитесь в селе Кочеты, это не далеко от Систово. Здесь за Дунаем расположился наш госпиталь.

— За Дунаем? Как я оказался за Дунаем? — Больной попытался напрячь свою память, оказалось он отчётливо помнит все, и даже то, что никогда не был за Дунаем.

— Сударь, вы отдыхайте. Вам не следует волноваться. Такое бывает после тяжёлого ранения. — В глазах девчонки мелькнуло сочувствие.

Владимирский ощупал своё тело, оно было забинтовано. Забинтованы были и руки, а снизу под подбородком он нащупал бинт завязанный бантиком, стягивающий повязку на голове. Владимирский развязал бинт и бросил на пол повязку, которой были перемотаны его щёки:

— Ещё бы подгузники надели. — Возмущённо бубня, стал он подниматься. Внутренняя боль и нежные ручки сиделки, пахнущие уксусом, остановили его:

— Сударь! Сударь, послушайте! Вам ещё не следует вставать.

Больной потянул вскочившую девчонку к себе, посадив рядом с собой на постель:

— Сколько я здесь?

— После операции вы проспали ночь, день, и ещё ночь.

— Мне нужно встать! Ты понимаешь, там мои товарищи! Они гибнут! Я должен им помочь! — Больной опираясь на сиделку, превозмогая боль пытался сесть на кровати.

— Вы не можете, у вас может начаться кровотечение. — Девушка по инерции своей грудью пыталась остановить больного, как бы преграждая ему путь, таким образом как это делает мама, успокаивая расшалившегося малыша.

— Какая грудь. Второй размер, с большой претензией на третий.

— Сиделка покраснела и позвала на помощь:

— Пётр!

— Из передней части избы, появился молодой парень в опять странной солдатской форме, этакую больной раньше видел по телевизору:

— Ваше благородие, не велено вам вставать. — И солдатик аккуратно положил Владимирского на кровать.

— Ваше благородие? — Растерянно думал больной, вслух же спросил: — Кем не велено?

— Светланой Сергеевной ваше благородие. Они ваш Ангел хранитель. — Отрапортовал солдатик.

— А. — Произнёс безразличным тоном больной, вообще ничего не понимая.

— Барышня, их благородие пришли в себя. Вы бы шли отдохнули маненько, чай вторые сутки не спите, умаялись.

Барышня вновь вспыхнула алым светом, затем задрав голову распорядилась:

— Пётр, голубчик. Больному нужен покой. Здесь я могу надеяться только на ваше благоразумие.

— Слушаюсь барышня.

Барышня удалилась с чувством собственного достоинства, Пётр остался все так же стоять, по стойке смирно.

— Ты кто?

— Ваш ординарец Петрушка, ваше благородие! — Отрапортовал солдатик, тревожно глядя на больного.

Владимирский посмотрел в окно, там зеленела яблоня.

— Сегодня какое число?

— Нынче у нас тридесятое юня, ваш благородие.

— А год?

— Как же так ваш благородие, семьдесять седьмый от Рождества Христова. — Денщик Пётр с ещё большим удивлением уставился на больного.

— Какой год? Назови целиком. Тут такое дело Петя. Понимаешь, я после контузии вообще ничего не помню.

— Как же так выше благородие, разве такое бывает? — Теперь в глазах Петра появилось абсолютное удивление: — Тыша восемьсот семьдесят седьмый год нынче.

— О Петя! Бывает Петя. Есть такая болезнь, амнезия называется. Это когда больной абсолютно теряет свою память и не помнит не то что мать и отца, но и как его самого зовут. Кстати, у тебя классный бланш под глазом, где заработал?

— Это вы про мой синяк интересуетесь? — Смущённо спросил Пётр. — Так это, вы мне ещё три дни назад, при переправе через Дунай, за нерасторопность засветили. Дык, в день вашего ранения вы ещё многим засветили. Фельдфебелю Наливайко, вашему заместителю тож засветили, а ефрейтору Могила аж оба глаза погасили. — Все вокруг происходящее Владимирскому показалось игрой, и она ему нравилась.

— Слушай Петручо, не держи зла. Прости меня гада.

От услышанного извинения у Петрухи даже губы затряслись:

— Што в, ваша благородие. Знамо дело, дисциплина.

— Слушай Петь, а что это за изба такая?

— Так это, Светлана Сергеевна под суетились. Хозяева за хорошую плату на сеновале живут, уступили значит.

— Она, ну эта девчонка, сама что ли рассчиталась за дом?

— Зачем сама. Вы сами не бедные. Вчера вечером приезжали ваш приятель, Валерий Сергеевич. Так они вам коня вернули и шашку.

— Какого коня?

— Как же. После вашего такого чудесного… — Тут Пётр запнулся и с жаром перекрестился.

— Чудесного воскрешения. — Тихо подсказал Покойник.

— Ваше благородие, так мы уже все думали что вы Богу то душу отдали. И князь Валерий Сергеевич тоже так думали. Они тогда и коня вашего забрали и саблю, да ещё шкатулку малую с каменьями. Шкатулку то, так и не вернули. И мне наказали, когда коня забирали, коль скажу кому, так они меня в Сибири сгноят. Мол вещи эти, вовсе и не ваши, а Абдул-визиря.

— Какого Абдул-визиря?

— Так как же, мы тогда Дунай форсировали с их высоко превосходительством генералом Драгомировым. А на другой стороне Абдул паша, со своими янычарами. Наши то войска уклонились чуток, что бы не попасть под басурманскую батарею. А вам их конь, очень уж приглянулся. Вот вы и приказали, Абдул пашу в плен захватить, когда он вперёд со своим штабом выдвинулся.

— Ну и захватили?

— Никак нет, вы его самолично, как есть зарубили. А турки видя такое дело осерчали, и давай из пушек палить. Почитай половина взвода и полегло, да из оставшихся ещё половина раненных наберётся. И вас там шарахнуло бомбой. Господь милостив, не оставил вас. Вон у вас и шрамы на лице уже затянулись. Пресвятая Богородица, спаси нас.

— Дунай, это мы где?

— Шутить изволите барин. У болгарин.

— Петь, нет ли у нас какого-нибудь зеркала посмотреться.

— Как нет, сыщется. Вот барин. — И денщик принёс небольшую железную коробку. В которой хранились бритвенные принадлежности, большой флакон одеколона и зеркальце: — Владимир Владимирович вы бы кашки поели, хозяйка с утра в печке томит. А уж потом я вас и побрею. — С каким-то счастливым чувством засуетился денщик.

— Петь, ты зеркальце то дай. — В зеркальце, Владимирский увидел мало похожего на себя блондина, со светлыми бровями, светлой щетиной на подбородке, и крашенными усами. Зашитая рана на щеке, действительно затянулась и выглядела заживающей. С другой стороны щеки шрама не было. И все же было какое-то сходство, с прежним лейтенантом:

— Странно, руки холеные, да и ноги будто не мои. — Разглядывая свои конечности, рассуждал Владимирский.

Когда пришёл военврач, Владимирский уже позавтракал, и свежевыбритый, обложенный подушками, полусидел на кровати.

— Голубчик, Владимир Владимирович, я смотрю вы уже идёте на поправку. Невероятный случай. Смотрите, на лице осколочное отверстие совсем затянулось. Слава Тебе Боже наш, слава Тебе. — И военврач, в полковничьих погонах царского времени, перекрестился на иконы.

— Этого не может быть. — Произнёс щеголеватый чиновник со странными, до сель не виданными погонами медика.

— Не может быть. У Бога, нет ничего не возможного. Я помню случай, произошедший в крымскую компанию, под Севастополем. Тогда я только начинал свою практику хирурга. Тамошнего одного бомбардира мортирой придавило, ну в сущий блин сплющило. Все внутренности раздавлены, не функционируют ни печень ни почки. Сам Пирогов обречённо махнул рукой, мол не жилец. А полковой батюшка помолился, помазав больного елеем от мощей Николы чудотворца, и больной на поправку пошёл. Правда следует признать, поправлялся он долго, да и не известно мне, выздоровел ли он вовсе. Голубчик, это за вас молится кто-то очень горячо. — Видя удивлённый вид больного, главврач умолк, откашлялся в кулак и представился:

— Архипов, Серафим Владимирович, начальник госпиталя. Имел честь вас оперировать. Это коллежский асессор Фон Клюге Борис Иванович. Большой умница и очень способный хирург, в свои двадцать семь лет, иной раз даст фору мне старику. Позавчерась, они мне ассистировали, когда вы изволили на столе лежать.

— Благодарю вас господа. — Ответил Владимирский, а сам подумал: — Какой на хрен асессор, как в кино.

— Благодарите мамзель Николаеву. Это они полторы суток температуру вам сбивали. Ну голубчик, давайте вас поглядим. Как вы себя чувствуете?

— Доктор, я словно в чужом теле.

— И не удивительно, имея столько осколочных ранений, иметь такие чувства. Откройте рот сударь, а… Отлично, очень замечательно. Давайте разбинтуем ему руки. Голубчик, Владимир Владимирович есть ли у вас боли беспокойства?

— Есть.

— Тогда поведайте нам, что вас беспокоит? — Продолжал допрос военврач.

— Острая боль в сердце.

— Вы слишком торопитесь двигаться. Вам голубчик ещё покой нужен, месячишко другой полежать.

— Доктор, я ничего не помню.

— Как ничего? Совсем ничего? — Насторожился «главврач».

— Вообще ничего из прошлой жизни. Даже отца и мать, и где я родился тоже не помню.

— Уникальный случай.

Здесь оживился все время молчавший фон Клюге:

— Я читал труды одного известного немецкого психиатра, он далеко продвинулся в области психофизиологии и морфологии. Это заболевание давно известно, как mnёmё, от греческого утрата памяти, анестезия происходящее от разных душевных потрясений, и травм головы. Так же, чаще всего память возвращается совершенно неожиданным образом, больной видя каких-то своих знакомых или родственников, разом вспоминает всё. Вот и выходит, что это заболевание лечится временем.

Врачи тщательнейшим образом осмотрели раны больного, и результатами были восхищены. Оставив повязку только на груди, они раскланялись и ушли.

После плотного обеда, вновь вернулась эта зеленоглазая девчонка с кожаным саквояжем, застав нашего больного полу сидячим в подушках:

— Серафим Владимирович просил обработать ваши раны мазью, что бы избежать гноения. — Она раскрыла свою сумку и достав оттуда пузырёк, стала смазывать множественные осколочные раны на руках, лице и ногах. Перейдя к животу, заалев ярче розы смутилась, на что больной заметил:

— Чего постарше никого не нашлось?

— Девчонка покраснела ещё больше. Затем она поднялась со стула, выгнула спину, вздёрнув кверху свой носик, спросила:

— Правда ли сударь, что вы чудесным образом исцелились, и теперь чувствуете в себе силы?

— Пожалуй. Хотя вопрос не в тему. — Ответил наш больной ироничным тоном.

— Тогда, мне нужно вам нечто сказать. Вы сударь скверный человек и я, и я вас презираю.

— Ты что, школьница? — Удивлённо возмутился больной, пытаясь ухватить за подол беглянку, вспорхнувшею со стула. Но та резко развернулась и влепив пощёчину нашему больному, исчезла. — От неожиданности Владимирский даже вскочил на ноги, но от резкой боли в груди, сразу же повалился на кровать. Он слышал как в соседнем помещении, девчонка наказывала ординарцу, до кончить смазывание ран, нашего героя. Но больной сам взял оставленную мазь и смазал себе раны на животе. Наконец появился ординарец Петя и доложил:

— Вам письмо, ваше благородие.

— От кого?

— Не могу знать, ваше благородие.

— Что ты все благородие, да благородие. Ты уж как-нибудь по званию, что ли.

— Так точно господин подпоручик!

— Подпоручик? Петь, спокойно не на параде. Читай что там в письме пишут.

— Виноват. Грамоте не обучен.

Это был первый человек не умевший читать, которого встретил Владимирский в своей жизни. — Вот оно где свинья порылась, из-за чего рухнула царская империя. Народ-то дремучий, кто его поманит, за тем он и пойдёт. Но ничего, мы все исправим. — Подумал Покойник, вроде бы ещё не серьёзно, но как бы вживаясь в свою роль:

— Петь, как тебя по батюшке?

— Владимирович. Как и вас ваше благородие.

— Тёзки значит. Пётр Владимирович, а не желаете что бы я вас грамоте обучил?

— Как же это? Нешто сами изволите? — Пётр застыл изваянием, символизирующим недоверие.

— Тебе сколько лет?

— Двадцать второй, через неделю минет.

— А мне?

— И вам двадцать второй, в запрошлом месяце стукнули.

— Давай письмо и неси ручку и бумагу.

Пётр отдал письмо, но с места не тронулся. Владимирский открыл конверт и глупо уставился в писанину:

— Смотришь в книгу, видишь фигу. По-французски написано что ли? Петь, я что раньше по-французски ботал? Ну в смысле говорил.

— А как же. И беседу вели и писать изволили.

— Опа на.

— Нешто и это забыли? — Всё больше удивлялся Петруха.

— Напрочь. Во я попал. Может что важное? Может по службе?

Петя откашлялся, затем осторожно сказал:

— Я осмелюсь предположить, эта бумазейка от полковницы Наталии Карловны.

— Откуда узнал?

— У них духи очень уж известныес.

— А кто она такая?

— Известно кто, супружница полковника Яковлева.

— А от меня ей что надо-то?

— Пётр отвернулся и стал разглядывать стену.

— Ну ладно, неси ручку и бумагу.

— Какую ручку вам барин, от двери что ли?

— А, нет, чем писать неси. — Сообразив поправился Владимирский.

— Пётр достал бумагу, чернила и к ним перья. —

— Перья, я вам аще давече навострил.

Владимирский нарисовал алфавит и начал учить грамоте денщика. Ученик оказался на редкость смышлёный, с превосходной памятью.

После ужина они продолжили складывать слоги. Так наш новоиспечённый барин с удивлением заметил, что помнит всю программу первого класса, как впрочем и всех остальных, и даже военного училища:

— Аз, буки, веди, глагол, не обязательно, запоминаем по звучанию, а, б, в, г. Ма-ма мы-ла ра-му. — Их учёбу прервал тихий стук в дверь. Пётр удалился что бы открыть дверь и не вернулся. За место него в комнату вплыла шурша платьем, высокая очень красивая женщина, лет тридцати пяти. На ней было удивительное платье, чёрного шелка, с валаном под длинной шалью индийского кашемира, а на головке с красиво собранными на затылке волосами, фетровая шляпка с эгреткой. Редко увидишь в наше время женщину с такой грацией, разве что артистку, да и то в образе: — Откуда я знаю про кашемир и эгретку? — Пронеслось в голове нашего героя: — Ах да листал альманах Парижских мод в библиотеке, находясь под стражей. Листал от безделья, что бы убить время, тогда эта мура меня вовсе не заинтересовала. Гляди ка все запомнил, даже детали.

— Вольдемар! Слава Богу ты жив! Как я мучилась все эти дни. — Каким-то небесным, льющимся, мягким голоском, самой женственности, ворковала прелестная незнакомка, присаживаясь перед ним на стул: — Что же ты молчишь? Разве ты не получал моей записки? Это было ужасно, когда я узнала о твоей гибели. — Она ловко вынула носовой платочек из рукава на запястье, и на доли минуты приложила к газам, демонстрируя свои тонкие пальчики, покрытые сеточкой перчатки. — От того что наш герой до сих пор, ни разу не встречал среди современных дам такой женственности, он уже заранее чувствовал себя виноватым: — Дерзкий не сносный мальчишка, как ты мог!? Я наверно ужасно постарела, за эти три дня, но всему причиной было моё горе. — Она на мгновение замолчала и у неё в глазу блеснула слеза: — Вольдемар, как только мне стало известно что ты жив, и поправляешься, я сразу все бросила и поспешила к тебе. Вернулась из Зимниц, остановившись в соседнем, убогом домишке, и терплю эти лишения всё ради тебя. Вот уж и румянец на твоей щеке, тебе значительно лучше. Твоя Натали теперь с тобой и будет о тебе заботиться. — И незнакомая дама своим долгим поцелуем, прервала такой назревший вопрос, — мадам, мы что знакомы?

— Мой мальчик, я вижу ты ещё совсем слаб. Но что же делать? С тобой я теряю голову, и готова потерять бесстыдство, лишь бы тебя оживить. — С её плеч на пол упала большая кашемировая шаль, и она за несколько секунд освободилась от своего платья, которое было заранее расстёгнуто на спине. Оставшись в одном корсете и шляпке, она шагнула к нему.

— Мадам! — Всё что успел промолвить больной.

— Не беспокойся глупенький, я твоего денщика выпроводила на улицу.

Событие произошедшее с ним за последний час, никак не соответствовало его знанию манер, литературных героев девятнадцатого века. И когда его всадница была полностью утомлена, а у него отпустила боль в сердце, он все таки решился задать ей вопрос:

— Мадам, вы кто? Я вас не помню.

Наездница долго смотрела на него, затем сделала оскорблённый вид, и как-то по будничному дала ему пощёчину. Затем она быстро засобиралась, а уходя вернулась, ничего не говоря влепила больному дополнительную оплеуху. Физическое воздействие пошло на пользу больному и он сев на кровать, спустил ноги на пол:

— Благодарю мадам. — Сказал Покойник, натягивавшей на себя платье красавице: — Этак я завтра уже и встану. В смысле теперь уже на ноги. Простите мадам, не имею честь знать, но вы невероятно привлекательны. — Слова невольно были брошены в спину уходящей незнакомке, заставившие её на мгновение остановиться, но вскинув гордо свою головку, она всё же ушла. Тогда наш выздоравливающий чудусным образом крикнул: — Петруха.

Появившийся денщик, не смотрел на барина.

— Петручо, это кто был?

Пётр молчал, пытаясь не встречаться взглядом с барином.

— Петручо, ты знаешь что ты меня подставил? Петруха, ты это заканчивай делать такие сюрпризы. Ты что забыл, что я память потерял? Это что, моя любовница?

— Так точно, господин подпоручик.

— О! А! Это? — и любовник поднял палец к верху.

— Они, госпожа полковница.

— О! как дерзко с моей стороны. Петь, ты это, давай, что знаешь мне все докладывай. Договорились?

— Так точно господин подпоручик.

— А эта малолетка, она что, тоже?

— Барышня, Светлана Сергеевна то? Они здесь с воспитательницей, мадамой Верой Ильинешной, в сестрах милосердия ходят. Мы когда ещё в Румынии стояли, вы с ними познакомились. Вы наверно сильно обидели Светлану Сергеевну, они после вашей встречи, сильно плакать изволили. А вы тогда, ещё изволили волочиться за курсисткой Хващинской.

— И?

— И они тоже после вас плакали.

— Слушай Петруха, я кто?

— Вы Владимир Владимирович, столбовой дворянин Новгородской губернии.

— Не, не то. Я сегодня только опомнился и уже два раза схлопотал по роже. Ты понимаешь о чем я?

— У господ своя жизнь, народу вникать в неё негоже. — Опять глядя в сторону отвечал Петруха.

— Как это? — Видя что Пётр мнётся, подпоручик добавил: — Говори не бойся.

— Я так понимаю, господа они учёные слишком, вот иной раз и безобразят. Дуэли там, гулянки, и… — И Петруха замолк.

— Да продолжай, не дрейфь.

— Ну коли так, так я скажу, и с чужими жёнками шашни водят. — Выпалил Денщик.

— Так я что, по бабам мастак?

— Именно так, ходок, энтот сердцеед. Ваша маменька говорили, это вас Петербургское общество испортило. А я так думаю, ваш друг князь Валерий Сергеевич. Он то и есть сущий демон. Это он вас пристрастил к картам, дамам энтим развратным, отсюда и дуэли вышли.

— Я что же, бился на дуэли?

— Два разу. Вы же этот, Варяг. С вами осторожность соблюдают бретёры.

— Варяг?

— Так точно.

— А что это такое?

— Так вы Владимир Владимирович, в бою двумя саблями орудуете одновременно, и стреляете с двадцати шагов в туза.

2

Второго июля госпиталь погрузился на телеги и отправился по скверной дороге в Тырново. «Главврач» Архипов, предложил Владимирскому ехать в своей карете, все ж таки не так трясёт, как на телеге. Он вообще настаивал, что бы больной не торопился в строй, и ещё подлечился оставаясь в селе с тяжело раненными, но молодой человек не согласился. Ещё вчера утром он едва встал на ноги, к обеду уже сидел за столом. А к вечеру впервые вышел из хаты. Очень дивился разглядывая свой длинноствольный револьвер системы Смит-Вессон 1871 года выпуска, предъявленный ему Петром. И когда он вечером взялся испытать оружие, понял что не утратил навыков в стрельбе. Оглядел также и своего трофейного, арабского скакуна, сесть на него не решился, только покормил из руки хлебом. Конь действительно был красивый, на этом все его знание о коневодстве и закончились. Всего лишь раз в жизни, в детстве, он ездил на колхозной лошади верхом.

Мундир подпоручика был отстиран и поглажен, а так же умело заштопан, денщиком Петром. Пётр оказался очень смышлёным и расторопным парень, делал успехи в грамоте и особенно в математике. Выяснилось что он был дворовым в усадьбе Владимирских. Ещё подпоручик узнал, что их усадьба поделена пополам с его родным братом. Его старший брат был женат и служил в компании горным инженером. От Петра ему так же стало известно, что отец его умер, а мать живёт в усадьбе. К тому же что они вовсе не богаты. И что постоянный спонсор его кутежей, князь Валерий Сергеевич Лопухин. Он же идеолог разных шалостей, за что князя выгнали из гвардии.

В карете в месте с «главврачом» и Владимирским, ехал хирург фон Клюге и воспитательница смольного института Вера Ильинична. Это была очень представительная дама, лет сорока или около, с идеальной выправкой и безупречным произношением:

— Господа, правда ли то что войска генерала Гурко, собираются взять приступом Тырново?

— Вера Ильинична, имея предписание следовать госпиталю за войсками нашего доблестного Иосифа Владимировича, который уже на пол пути к Тырново, думаю что да. — Отвечал военврач со странным званием коллежский секретарь, перестав смотреть по сторонам.

— Серафим Владимирович, а правда ли то, что у турок войска больше, чем у нас вдвое? — Продолжала любопытничать Вера Ильинична.

— Враки. У Абдул-Керим-Надир-паши, главнокомандующего турецкими войсками, приблизительно столько же войск, что и в русской армии. Да если бы у нашей армии людей было бы вдвое меньше, чем у неприятеля, мы и тогда победили бы. Потому как с нами Бог и дело наше правое, раз мы в этой компании освобождаем от турецкого ига другие православные народы Болгарии и Сербии.

— Что же, по вашему Серафим Владимирович выходит что если дело правое, так и победа обязательна? — Скептически заметил фон Клюге.

— Да, да именно так! — Несколько эмоциональней чем требовалось, ответила за главврача воспитательница: — Русское общество готово на самопожертвование, ради справедливости. И будь это не так, разве же была бы я здесь со своими воспитанницами. А разве ваши заурят-фельдшеры и санитары не пошли на войну добровольно, вольноопределяющимися?

— Дас. Это такс. Но разве Болгарский народ, поднявшийся на освободительную войну, не потерпел поражения в прошлом году? Из этого все же следует что патриотизм хорошо, но нужны и пушки. Что вы молчите подпоручик? Вы же из нас, пехота — царица полей.

— Я согласен.

— С кем? — Усмехнулся фон Клюге.

— Со всеми. С вами господин военврач Серафим Владимирович, я согласен что без воли Божьей, никогда не победить. С вами Вера Ильинична согласен, что без патриотизма и несгибаемого духа, тоже победить нелегко. И с вами согласен Борис Иванович фон Клюге, без технических средств победить сложно.

Как только закончил говорить наш герой, вдруг неожиданно, отовсюду раздались выстрелы, и истерический женский крик, — Турки!

Владимирский выскочил из кареты. На госпитальный обоз действительно напал разношёрстный отряд турок. Малочисленный конвой отстреливался. Взору подпоручика предстала следующая баталия, как два турка схватили под уздцы его коня и не могут поделить между собой. Перучо вскочил на спину одному из турок, и пытался отбить у врага коня. Другой турок пользуясь моментом, оседлал коня и пытался было уже удрать. Владимирский все это время находясь поодаль, рефлекторно выхватил Смит-Вессон и двумя руками держа револьвер перед собой, разрядил барабан, в спину удаляющемуся наезднику.

— Ушёл. — Посетовал фон Клюге, глядя в след удирающему грабителю.

Но турок проскакав ещё пару десятков метров, упал с лошади. Колежский асессор фон Клюге, уже бежал к Петру, целясь из своего револьвера. И когда турок скинул с себя ординарца на землю, замахнувшись на него своим ятаганом, то фон Клюге выстрелил несколько раз, метко поразив врага.

Спереди визжали девушки. Шесть курсисток бросились в кусты. Их преследовали три янычара. Одного из них, завалили наземь, крупного размера вольнонаёмные дамы, бальзаковского возраста, служащие санитарками при госпитале.

Подпоручик побежал к кустам на визг, не обращая внимание на боль в груди. Наконец он увидел турок, волокущих за волосы девушек. Каждый поймал по две и грубо, словно животных, волок за собой. Подпоручик бросился к похитителям. Они заметив его оставили курсисток и выхватив ятаганы, устремились на нашего героя. Но подскочив к Владимирскому, друг за другом повалились на землю. Девушки перестав кричать, ещё не придя в себя смотрели со страхом в глазах, как над убитыми стоял подпоручик, и с лезвий его сабель капала кровь. Владимирский от сильной боли и сам не понял, как зарубил этих турок. Его неистовое желание и хорошая моторика, а возможно и память мышц, сделали своё дело, хотя он в жизни не фехтовал на саблях. Одна сабля у него весела как и положено на поясе, а другая трофейная Абдул-визиря, дамасской стали с золочённой рукояткой, за спиной. Он ещё сам удивился, когда его снаряжая денщик повесил ему саблю за спину.

Не глядя на девиц, Владимирский развернулся и устало зашагал обратно к карете. Когда к нему подскочила классная дама Вера Ильинична, он попросив у неё прощения, повалился прямо на неё, задыхаясь от боли в груди.

Очнулся подпоручик уже в коляске. Под него постелили сено и подушки. Рядом с ним сидела Вера Ильинична, а в ногах, одна из спасённых им курсисток. На козлах сидел его денщик Пётр, а сзади гарцевал привязанный за узду жеребец.

— Как звать? — Приподымая голову, спросил Владимирский.

— Мария Фёдоровна. — Ответила девушка, сидевшая в ногах.

— Да. Странно, это же жеребец, а не кобыла.

Девица покраснела, Пётр ухмыльнувшись подсказал:

— Янычар его кличут, ваше благородие.

— Янычар! Позвал подпоручик. — Жеребец радостно заржал, будто признал хозяина.

— Владимир Владимирович, вы наш спаситель, и мы вам очень признательны, я должна поблагодарить вас. — По матерински стала говорить воспитательница вера Ильинична.

— Да пустяки. Тем более что девушки, наверно на меня злятся.

— За что же им злиться на вас?

— Ну как за что, за то что разрушил их планы выхода замуж, убив их потенциальных женихов. У турок это просто, схватил за косы, приволок и ты уже вторая и третья жена. А если денег нет, продал тому у кого они есть.

Мария Фёдоровна сидевшая в ногах покраснела аж до самых ушей:

— Ну знаете! Ну знаете милостивый государь! Vous n´ёtes pas ce gue vous dites.** — И барышня расстроившись отвернулась.

— Oui, sans doute.*** — Подтвердила классная дама.

Владимирский ничего не понял, но попытался оправдаться.

— Мадам, мадемуазель, извините за мой солдафонский юмор.

— Вам не следует много разговаривать. Отдыхайте. — Как-то уж нежно по матерински сказала Вера Ильинична.

И подпоручик сразу заснул, проспав до следующего утра. С утра снова в путь и едва окрепший Владимирский осваивал езду верхом на своём Янычаре, вернув девушкам коляску. Затем они с Петрухой ехали на телеге, занимаясь уроками. Так, как у Денщика напрочь отсутствовало какое-либо оружие, то Пётр получив своё распоряжение трофейную, немецкую винтовку, пока они ехали, учился стрелять. В своём подорожном сундучке, подпоручик обнаружил дневник. Надеясь что найдёт там какие-нибудь записи, проливающие свет на его прежнюю жизнь, с интересом стал перелистывать его. Но в дневнике были только его карточные долги и тех, кто должен ему. Правда на последних страницах он нашёл зарисовки, движения и ведения боя с двумя саблями. Эти зарисовки и записи, позволили ему каждодневно, идя за телегой крутить саблями, привыкая к холодному оружию. Ещё он обнаружил, что понимает по-немецки, который он учил в школе, и которого не помнил в той жизни. И теперь он гораздо лучше понимал по-английски, нежели в той жизни. У него сильно обострилась память, как впрочем и боль в груди. Развлекаясь, он каждый день разговаривал с коллежским секретарём фон Клюге, по-немецки на английском, удивляясь себе, и пытаясь улучшить свой язык. Мышцы его тела были прекрасно развиты, для фехтования, езды верхом, стрельбе из оружия, но не недостаточно для разных физических упражнений. Не достаточно в понимании чемпиона по самбо, а также боевого самбо. Впредь с этим, предстояло усиленно потрудиться.

Седьмого июля они остановились не доезжая Тырново, что бы перекусить и двинуться дальше. Господа военврачи посетили харчевню, одиноко стоящую у дороги. Это была большая изба, увешенная горшками и связками с чесноком и луком. Хозяин корчмы, старый еврей, непрестанно суетился возле господ. За большим столом сидели, коллежский асессор Архипов начальник госпиталя, коллежский секретарь фон Клюге, заурят-прапорщик Паникадилин, он же фельдшер сорока шести лет отроду. Был здесь ещё фельдшер Вася, в погонах заурят-унтер офицера, студент с Санкт Петербургского медицинского факультета, голову его венчал венок из придорожных цветов, шутка от наших курсисток. Которые тоже сидели здесь же со своей наставницей, ну и конечно подпоручик Владимирский. За столом было очень весело, ибо хозяин корчмы поведал господам, что сегодня генерал Гурко занял Тырново.

— Господа! Давайте же выпьем за нашу победу! Что бы наши войска разгромили армию Махмет-Али-паши. — По детски радуясь, поднимал тост румяный Вася. Все дружно выпили. На столе стояли кувшины с сухим болгарским вином. Так же было изобилие свежих овощей и фруктов.

— Господа, хочется все таки заметить, что успех нашей армии, как всегда омрачит нас, поступлением новых раненных. — Заметил начальник госпиталя.

— Господин коллежский асессор, вот за что я вас люблю, за то, что вы для нас всех, в том числе и больных, сущий отец родной. — Счастливо признавался в тёплых чувствах Василий, неожиданно захмелевший.

— Васечка, по моему вы слишком пристрастились к Бахусу. Оставьте дружбу с ним, он ваш язык уже запутал в дифирамбах, и доведёт до Киева, а мы Константинополем грезим. — Пошутила семнадцатилетняя красавица Мария Фёдоровна.

— Вася сначала засмеялся со всеми, затем сделал серьёзный вид:

— Мария Фёдоровна, ещё Равноапостольный князь Владимир, когда собирался отказаться от язычества, намереваясь дать религию Руси, отверг магометан, узнав что их религия запрещает вино питие, сказав, — без вино пития Руси не быть. Тем самым не приняв служителей Корана.

— Именно Васечка. Только князь наш святой Владимир, из всех религий увидел истинную когда ослеп, а прозрев физически и духовно принял её, крестившийся сам, крестил и Киевскую Русь. И стало на Руси, слово русский и слово православный синонимы. А теперь что я слышал в Полтавской губернии, полячишка католик папский, школяров наставляет в гимназии, дескать они вовсе не русские, а сами по себе особые, от укров ведут свою родословную. Как же так, сколь веков были русские, а теперь вдруг украинцы стали? Объясните мне дурню старому. — И «главврач» обвёл взглядом всех присутствующих за столом.

— Забавно. Проштудировал всю я историю, западную и Российскую, которая по сути своей та же западная, и ни где не нашёл свидетельств про укров. На территории Киевской Руси, замечу Руси, поляне жили, древляне жили, уличи, это славянские племена на территории малороссов, и смоленские кривичи, с новгородскими словенами и вятичами, будущими Великороссами. Хотелось бы сразу отметить, Великороссы, это от нынешной территориальной принадлежности, а не превосходства происхождения стало быть. Потому как эти племена поляне, древляне, радимичи, кривичи и вятичи говорили на одном и том же языке, в дальнейшем принадлежа к одной вере и культуре. В1239 году Киевская Русь, была завоёвана Батыем. Опять замечу Русь. Киев осаждён, разграблен и повержен а с ним и все города Руси. До Новгорода не дошли, не нашли его в лесах темных. И что же происходит дальше? Киевляне, жители Чернигова спасаясь от поругания и погибели, бегут в подмосковные леса, усиливая княжество Московское и Тверское. Правда часть жителей Киева, спасаясь бежит на запад. Но на западе и востоке все равно живут русские — православные. В четырнадцатом веке, Литовское княжество становится великим, при княжении Гедимина, Ольгерда, Кейстута, захватив порушенные и разграбленные земли, все ещё Руси, земли витебские, турово-пинские, волынские, киевские, переяславские, подольские и чернигово-северские, подчинив их Литве. И вот с этого момента Русь делится на две части, одна в составе Литвы, другая под игом монголо-татар. В 1349 году Польша овладела галитской землей. И все это люди русские остаются людьми русскими, пока литовский князь Ягайло не объединяется с Польшей, где Литва становилась католической державой. Дальше больше. Наши добрые братья, единоверцы, христиане католики, по Брестской унии от 1596 года, православную церковь на территории Речи Посполитой, объединяют с католической превращая в униатскую церковь, не смотря на почти всеобщий протест Православного духовенства и русского-православного народа. Замечу все ещё русского. И знаете как это происходило, они заменяли православных епископов на католических. И католики уже издавали указы и распоряжение, уничтожая православие на корню. Сотни тысяч были повешены только за то, что считали себя Русскими, то есть православными и умирали за веру. Все просто, кто отрёкся от веры отцов, стали не русскими, а униатами, получив название украинец. Странно, украина — это граница, в древней Руси. Интересно откуда взялось такое название для всего малоросского народа? Возможно Украина, это окраина Речи Посполитой. Замечу, если бы Богдан Хмельницкий не присоединил левобережную Малороссию к России, в Киеве бы, уже правил католический епископ, который был туда назначен. Интересно получается, Псковские, Новгородские, Ростовские княжества находятся под магометанской ордой, и сохраняют Православие. Западная Русь подвергается гонению и самой смертью, за то, что она Православная, все так же от наших братьев по вере католиков. Замечу, разграбление Константинополя, православной Византии, произошло благодаря четвёртому крестовому походу папской церкви в 1204 году. Крестоносцы, собранные под лозунгом освобождения гроба Господня, наносят смертельный удар в спину, своим же братиям во Христе. И после этого дружественного ограбления, Византия больше не оправится, и падёт. — Закончил свой исторический экскурс фон Клюге.

— Какие у вас удивительные и ясные познание в истории, фон Клюге. И как вы удерживаете в голове все эти даты. Это ли не наглядный пример для моих воспитанниц. — Умилённым тоном сказала наставница.

— Господин фон Клюге прекрасный реферат. Именно это поповско-монашеское мракобесие, и стало причиной трагической гибели целого Византийского государства. Господа разве можно в наш просвещённый век серьёзно говорить о религии? — На челе Василия застыл упрёк.

— Дорогой Вася, вижу вы меня не услышали. А что вы думаете тогда об выдумке Потоцкого, про древних Укров? — Бесстрастным голосом спросил фон Клюге.

— Я думаю, как и все просвещённые и образованные люди, Борис Иванович, придёт время, когда попы и ксёндзы перестанут дурить людей, а люди просветятся и узнают правду. И тогда каждый свободный индивид сам свободно сможет сделать своё волеизъявление.

— Как по вашему все просто Вася. Народ просветиться и станет лучше и мудрей. А как же тогда этот цивилизованный народ в век просвещённый, на американских плантациях допустил рабство, я не говорю о других колониях туманного Альбиона, и других европейских держав? Сами то вы, чего поехали добровольцем освобождать Балканы? — Фон Клюге погладил свои тонкие усы.

— Я? Я борюсь за свободу угнетённых народов. — С юношеским пылом ответил Вася.

— А знаете ли вы Вася, что православный народ Византии и на Балканах был обложен непомерной данью. И тогда ему что бы выжить, легче было принять ислам. И многие принимали, отпадая от своих предков. Так и западный народ малороссы, отвергнув религию отцов, перестал быть русским. И я не удивлюсь что когда-нибудь, на карте мира появится украинское государство. — Продолжал дискутировать фон Клюге.

— Голубчик, Борис Иванович, хоть вы и умница, но с государством по моему вы хватили лишнего. Господин заурят-прапорщик, что вы думаете о сказанном? — Начальник госпиталя с надеждой смотрел на Паникадилина, как будто надеясь, что тот опровергнет ересь про украинское государство, сочинённую фон Клюге.

— Я? Что ж тут скажешь? Я житель Харьковской губернии, сын сельского священника, с мальства воспитанный в православии. Ещё в детстве слышал от деда, что когда-то наши предки проживали под Львовом. Затем утекли оттуда, храня веру отцов. Ляхи нас за людей никогда не считали. А однажды, старшой мой сынок заявляет мне, будто во всем виноваты москали, в угнетении малороссийского народа. — Прапорщик замолчал, разминая нижнюю челюсть.

— Ну, а вы что же? — Не выдержав паузы спросил Вася.

— Выпорол. Он у меня с тех пор и гимназию окончил, и харьковский университет на отлично. Стал врачом. Женился на купеческой дочке, но практику не бросил. Помощник попечителя сиротского приюта, коллежский секретарь. Я вам так скажу господа, Львовский запад для нас дальше чем Владивосток приморский. И выходит по сему, что я верю Борису Ивановичу. Может когда-то и будет Украина, только не у нас в Харькове.

— А вы что же молчите, господин подпоручик? — Спросил Подполковник Архипов.

— Я господа поражаюсь светлому уму Бориса Ивановича. Если бы вы знали на сколько он прав. Обратите внимание на Германию господа. Отто Бисмарк объединил веками жившие порознь германские княжества. Да Саксонцы, да Баварцы, да Пруссаки, но все это время остававшиеся немцами. Здесь же иное, друзьями нашими католическими поляками и австрияками, придумана новая национальность украинец, которая как мы видим по халатности властей, внедряется и ныне. — За столом все молчали. Тогда Владимирский сменил тему: — Я господин коллежский асессор прошу у вас разрешения отправиться в действующую часть, по случаю моего частичного выздоровления.

— Послушайте подпоручик, вы ещё не совсем здоровы. — Начал было Архипов, но видя, что Владимирский поднялся из-за стола, смолк.

— Господа прошу простить меня великодушно, долг Родине. — Произнёс подпоручик без пафоса, выходя их-за стола.

Все сразу же зашумели, тоже поднялись и всем этим шумным табором, пошли провожать подпоручика. Во дворе, где топтались куры, Владимирский подошёл к ограждению и перемахнул через плетень, вытащил трофейный дамасский клинок, висевший у него за спиной и за несколько секунд накосил огромную охапку полевых цветов. Затем он вернулся назад с этой охапкой, и вручил цветы той школьнице, которая ухаживала за ним, во время его болезни:

— Это вам, за то что вы своей белой ручкой, отхлестали меня по физиономии. Наверное я вас сильно обидел, так вы уж простите если можете. — Все это он сказал в присутствии других, нисколько не смущаясь. Затем раскланявшись с остальными, сел на коня подведённого денщиком и они с Петром не оглядываясь, ускакали догонять свой полк.

В полк они прибыли девятого июля к вечеру. Русские войска под командованием генерала Гурко, расположились в долине, перед Хайнкёйским перевалом. Дорогу войску, преграждала трёхярусная турецкая крепость.

Русские войска все ещё подходили, другие уже обживали местность, ставя палатки. Подпоручику указали на место, их полковой палатки. Подъехав к шатру они с денщиком спешились. В дверях стоял часовой. Владимирский прошёл во внутрь. Внутри кроме скамеек ничего не было. Полковник Яковлев, пятидесяти летний мужчина, сидел в центре палатки, ведя какие-то записи.

— Господин полковник, подпоручик Владимирский прибыл для дальнейшего прохождения службы.

От Владимирского не укрылось, как командир полка поморщился, словно от зубной боли:

— Подпоручик, я рад что вы остались живы. Ну что же, ищите свою полуроту.

— Слушаюсь господин полковник. Разрешите идти.

— Идите. Хотя обождите. — Полковник встал, прошёлся взад вперед и медленно начал, — подпоручик, я хотел бы быть с вами честным. Может кто-то в полку и считает вас героем, но я уверен что из-за вашего фанфаронства****, полегла половина вашей полуроты. Я так же считаю, необоснованность вашей бравады, приведшей к бессмысленной гибели солдат. Мы конечно на войне, но тем не менее, от умелых действий командира, зависит с какими потерями он выполнит поставленную перед ним задачу. Дас. И ещё. До меня дошли слухи, будто вы волочитесь за моей женой. Это правда? — Взгляд полкового командира из мягкого и пушистого кролика, превратился в медвежий: — Попробуй только соврать мне, получишь пинка под зад.

Владимирский вспомнил его неукротимую жену, Наталию Карловну. И красочно представил что с нею у него могло быть в прошлой жизни, вдохнув ответил:

— Если я оскорбил вас, проявив излишнее внимание к вашей жене, то готов за это просить у вас дозволения, идти на штурм перевала в первых рядах.

Наверное полковник ждал не такого ответа от своего подчинённого, возможно объяснения, прошения прощения, в конце концов горькой правды, но то что тот попросил погибнуть в первых рядах, никак не ожидал. И вот теперь, оба с болью в сердце глядели друг на друга, не моргая. У одного была боль из-за ревности, у другого из-за ранения. Владимирский мысленно предполагал о чем думает Яковлев, — небось думает, вот отправлю я этого фанфарона штурмовать в первых рядах, да он там и сгинет, а все подумают что полковник нарочно избавился от любовника своей жены. — Но полковник, пожевав челюстями произнёс:

— Вы как в воду смотрели. Нашему полку назначена подготовка к штурму перевала в авангарде. Ступайте.

В батальоне его встретили шумно, больше всех радовался молоденький прапорщик Якименко, оповещавший всех: — Господа, Варяг вернулся! Варяг живой вернулся! Господин штабс-капитан, а вы не верили! Смотрите целёхонький. — На встречу подпоручику вышел худой, чуть выше его человек, без кепи и в расстёгнутом кителе. Он внимательно стал разглядывать подпоручика.

— Что вы Алексей Палыч, неужели не признаете!? Он это. Он! — Радостно увещевал Якименко.

— Не похож? — Равнодушно спросил Владимирский, глядя в глаза, судя по имени отчеству которые он слышал от денщика, их ротному, тридцати двух летнему штабс-капитану Волину.

— Не очень. — Ответил тот: — Я ж тебя мёртвым видел. С осколком в сердце.

— А так. — И Владимирский расстегнув, скинул китель и нательную рубаху. Все его тело и руки были побиты разной величины ещё совсем свежими шрамами, а напротив сердца розовый рубец, размером с медный пятак.

— С возвращением с того света, Варяг. — И командир роты обнял своего подчинённого, дрогнувшим голосом произнеся: — Я слышал о твоём воскресении, но не верил. Как там?

— Там? Словами этого не передать. — Он попробовал вернуться к потусторонним ощущениям, но не смог.

— У нас новорождённый! Смотри ка голенький! А! Кто мне не верил!? — Приближение говорящего, Владимирский почувствовал не видя, по запаху духов с помадою. Это был высокий и стройный шатен, в безупречной военной форме с погонами штабс-капитана. Кстати, по нынешним стандартам, Владимирский тоже был выше среднего. Щёголем оказался двадцатипятилетний князь Лопухин, Валерий Сергеевич: — Предлагаю новорождённого омыть в купели: — Шутил князь.

— Что вы князь. Это покойника обмывают, а новорождённого окунают и крестят. — Внёс поправку ротный.

— А не один ли нам шайтан, если обмывание начнём с внутренних органов.

— Согласен с вами князь, коль угощает именинник. — Застёгивая китель, улыбнулся Волин.

— Господин подпоручик, а не догадались ли вы друг мой, захватить с собой дюжину бутылок мадеры? — Обратился князь к Владимирскому.

— Не догадался. От Тырново оставив госпиталь, два дня вас догонял верхом.

— Госпиталь? А что так? Наверно ускользнули от старой девы, классной дамы, по моему за ней вы волочились. — После слов князя, все засмеялись: — А я предупреждал вас Вольдемар, что ваша беспринципность, вас же и погубит. Хотя, ещё припоминаю некую курсистку, неужто от её любви сбежали.

— Пожалуй что сбежал. Да только от пощёчины её, в ушах тот звон стоит уже который день.

— Значит все ж таки влюбилась в тебя как кошка, и не дождавшись признаний пылких оскорбилась, при случае вернув вам долг пощёчинами звонкими, как эхо здесь на перевале. — Шутка князя опять всем понравилась.

— Ах господа, там есть некая, прекрасная курсистка Хващинская. Пожалуй и я бы не отказался, раз нет возможности поцеловать ей ручку, так что бы эту ручку ощутить хотя бы на щеке своей. — Мечтательно вещал Якименко.

— Ну, это прапорщик говорит только о неопытности вашей в делах амурных, у дам бывают ручки очень тяжелы. — Это сказал подошедший поручик, у которого за мягкими движениями, чувствовался твёрдый характер. А за со светло русыми, мягкими волосами, твёрдый лоб упёртого человека. Это был Яблонский, поляк лет двадцати четырёх, командир второго взвода.

— Господа, я предлагаю верить поручику Яблонскому, он все таки женат. Но господа, мы уходим от главного. Наш вновь обретённый друг Варяг, должен стать наконец виночерпием, одарив нас божественным нектаром. — Князь смахнул с кителя пылинку.

— Согласен князь, но где же взять нектар сей? — Удивлённо спросил Владимирский.

— Вольдемар, тебя не узнаю я. Давай, скорей отправь своего дурня, денщика до маркитанта.

Владимирский отошёл в сторону, и пошептавшись с Петрухой, дал тому указание. Затем Пётр удалился и через пятнадцать минут вернулся с полной корзиной фруктов и белого хлеба, а за ним шёл человек, неся точно такую же корзину, до верху наполненную пыльными бутылками.

— Ваше благородие, маркитант сказали что это лучшее у них вино.

— Спасибо Петя. — Подпоручик даже приобнял денщика.

Господа пили до полуночи. Тогда в лунном свете они увидели удивительный белый шар, парящий над землёй.

— Что это? Или сиё мене мерещится? — Протирая глаза спросил изрядно захмелевший прапорщик Якименко.

— Это воздушный шар, господин прапорщик. Завтра он взлетит в небо с нашим охотником, и мы сделаем рекогносцировку вражеской цитадели. — Со знанием дела, сообщил прибывший комбат.

— Завтра. Почему завтра, Юрий Николаевич? Давайте проведём разведку сегодня же. Стоит прекрасная лунная ночь. — Сделал предложение князь.

— Юрий Николаевич Назаров, был комбат Владимирского, тридцати восьмилетний майор, этакий барин с седыми висками.

— Князь, какая разведка ночью? Полковник Яковлев уже распорядился, чтобы с зорьки отбирать добровольцев.

— А имеет ли кто храбрость господа, вот в сей же час, воспарить в небо? — Не унимался князь

— Князь. Ну что за мальчишество, ей Богу. — Штабс-капитан Волин видя куда клонит князь, пытался как-то урезонить своего коллегу из соседнего батальона.

— Господа, Волин прав. Это вам не лошадь, здесь требуется некий навык, что бы заниматься воздухоплаванием. Вы князь и сами не знаете, что предлагаете. Я раз в Ярославле, забрался на колокольню, так у меня голова закружилась кругом. А здесь, виданное ли дело, под ногами кроме воздушных масс, ничего. — Находясь в отличном расположении духа от выпитого вина, призывал к здравомыслию командир батальона Назаров.

— Господин майор, коль есть приказ искать добровольцев, давайте просто, метнём банк. Все законно. Ночь лунная, хоть иголки собирай. А для дела польза. Метнём колоду, на старшую карту. — Не унимался князь.

Майор встал, с импровизированного застолья, приготовленного прямо на расстеленном поверх травы, шерстяном одеяле.

— Князь довольно. Если вы доброволец, объявитесь завтра. Имею честь господа, откланяться. — И Назаров поднявшись, отправился на ночлег.

— Ну что господа, начальство отбыло, кто готов труса праздновать? — Похоже что неугомонной натуре князя, ни как не хотелось тихо мирно расстаться, и идти на покой.

— Если была бы возможность официально как-то это закрепить, думаю польза от этого могла бы быть. — Думая о чем-то своём поддержал князя Владимирский.

— Ну вот, узнаю тебя Вольдемар! Господа, предлагаю метнуть банк.

Все офицеры по очереди поднимали колоду и смотрели на выпавшие им карты.

— Господа. Карта самого маленького достоинства выпала прапорщику Якименко, тройка треф. — Сообщил заводила князь.

Тогда, вся эта хорошо подвыпившая компания, направилась к огромному воздушному шару. Когда они добрались к летательному агрегату, то возле шара ещё толпились солдаты, пытавшиеся верёвками более надёжней укрепить воздухоплавательное судно, состоящее из надувного шара и плетённой корзины. Командовал здесь какой-то несуразный человек в штатском.

— Господа, чем обязан? — Тревожно спросил штатский, видя непрошеных гостей, да ещё навеселе.

— Князь Лопухин, Валерий Сергеевич, командую второй ротой, первого батальона, Нарвского пехотного полка.

— Командир первой роты Волин Алексей Павлович.

— Инженер Ляпкин.

— Так вот, нам известно что вам нужны охотники, для воздухоплавания и этот охотник объявился, прошу любить и жаловать прапорщик Якименко Николай Петрович. — После представления князем в добровольцы прапорщика, Якименко стал непрерывно икать.

— Я рад, господин прапорщик с вами познакомиться. — Ответил штатский: — Но все же господа, сиё мероприятие довольно таки в новинку и опасно. По этой причине, в целях сохранения командного состава, рекомендуется набирать охотников из низших чинов.

— Господа, что я слышу, нам предлагают трусливо спрятаться за спины наших солдат! — Не унимался князь Лопухин.

— Князь. Зачем же так сразу и трусливо. Есть же какая-то субординация. И потом, это не в моей компетенции выбирать охотников. — Казённым голосом ответил штатский.

— Браво! А знаете что мы сегодня празднуем? Воскрешение из мёртвых нашего товарища. Он храбро пал в бою, зарубив самого Абдул визиря. Но воскрес как птица феникс, что бы вновь разить врага. Скажите мне господин Ляпкин, являетесь вы патриотом отечества? — Пафосно разглагольствовал князь.

— А как же! Я добровольно… — Здесь князь перебил инженера:

— Тогда господин инженер, соблаговолите выпить за нашего воскресшего друга Варяга!

— Господа. — Как-то жалостливо произнёс инженер, глядя на полный стакан вина, вставленный в его руку. Но выпить со всеми инженеру все же пришлось.

— Господа! Предлагаю выпить за первого охотника, бросившего вызов воздушной стихии, и обязавшегося совершить воздухоплавание, прапорщика Якименко. — После этого, тоста произнесённого поручиком Яблонским, от икоты, у прапорщика Якименко даже вино не пошло в горло.

Видя, что загулявшие офицеры запихнули Якименко в корзину, Ляпкин стал возмущаться:

— Господа! Ночью этого сделать никак нельзя. Господа, в конце концов что он увидит во тьме?

— Господа предлагаю выпить за нашу победу! — Шумел князь, вливая полный стакан вина в инженера: — Господин инженер, нам нужно срочно приступить к выполнению поставленной перед нашими войсками задачи, как раз под покровом тьмы, что бы остаться не замеченными. Вы готовы послужить отчизне!?

— Отчизне? — Переспросил окосевший штатский.

— Именно.

— Готов. — Забыв про недавнее препирательство, ответил инженер Ляпкин.

— Тогда запускайте в небо прапорщика Якименко! — Расставив в стороны руки, как крылья, закричал Владимирский.

— Господа мне плохо. — Послышалась жалобная икота из корзины.

— Господа. Разрешите мне подняться в небо, вместо прапорщика. Ну господа, для дела. Господин Якименко слегка перебрал, и не годится теперь для разведки. Что с него будет проку. — Видя полную несостоятельность своего младшего товарища, предложил наш герой.

— А подпоручик пожалуй прав. С него больше толку будет в воздухе. Смотрите у прапорщика уже глаза слипаются. — Согласился с Владимирским, ротный Волин.

— На лице князя промелькнуло разочарование, но возможно он вспомнил о похищенной шкатулке, о которой ещё не было речи, и охотно согласился:

— Запускаем Варяга!

Варяг поменялся местами с прапорщиком, предварительно забрав от инженера, большую подзорную трубу. От корзины спешно отвязывали мешки с песком, бросая их на землю. Затем стали помаленьку отпускать канат и Владимирский почувствовал, как поднимается в небо. Он воспарял все выше и выше к звёздам, пока внизу горящий костёр, не стал совсем маленький. В верхних слоях атмосферы, воздушные потоки понесли шар в сторону крепости, преграждавшей проход через перевал нашим войскам. К тому же построенной на гребне перевала, в самом его узком месте между скалами. Владимирский прекратил романтическое любование звёздами, и припал глазом к подзорной трубе. Хотя на юге ночи и тёмные, но земля была освещена лунным светом. Вот уже снизу закончились русские биваки, где жгли костры и несли службу часовые. Владимирский мысленно комментировал: — Вон дорога, идущая в крепость. Ворота. На первом ярусе крепости турецкие часовые. На втором тоже и на третьем. — Шар все летел в сторону крепости. — Пушки. Это должны быть пушки. Сверху на третьем ярусе, очень большие немецкие гаубицы. — Что бы снизу стравливали канат, нужно было дёргать за тонкую верёвку, один раз, а что бы тянули назад три раза. Когда воздушный шар стал снижаться, Владимирский стал проситься назад, дёргая за верёвку.

После завтрака, Владимирский вместе с комбатом Назаровым, дожидались приёма к командиру полка, Яковлеву.

— Господа можете зайти, полковник ждёт вас. — Доложил дежурный офицер.

Майор Назаров и Владимирский вошли в палатку. Полковник был зол и не скрывал этого:

— Что такое господа происходит у меня в полку!? Я вас спрашиваю!? — Комбат и Владимирский благоразумно хранили молчание, догадываясь о причине гнева командира: — Сегодня утром, ни свет ни заря, меня вызывал к себе его превосходительство генерал Бунчуков. — Полковник видимо вспомнил разговор с генералом, замолчал, при этом усиленно шевеля челюстями. В глазах полковника зло сменила обида: — Господа, все очень серьёзно, попрошу объясниться. — Абсолютно на мягкой ноте, закончил полковник своё грозное разбирательство.

Комбат прочистив горло откашлявшись, заявил:

— Господин полковник. Вчера вы изволили донести до нас, что требуются охотники, для наблюдением за врагом, которые осмелятся подняться в небо на воздушном шаре. И тут господина подпоручика осенила идея. Будто бы ночью, гораздо легче незамеченным подкрасться к врагу. И решено было это испытать в деле. Виктор Викторович, разрешите подпоручику самому изложить свой план.

— Докладывайте господин подпоручик.

— Вчера ночью я поднялся на воздушном шаре. Ветром меня потянуло на перевал и я незамеченным подлетел довольно близко к крепости. Крепость просматривалась, как на ладони. На втором и третьем ярусе, находятся пушки. И самое главное, в центре третьего яруса стоят две круповские мортиры. Вот, я здесь на бумаге начертил план. Эти немецкие гаубицы, мне кажется могут простреливать аж до наших передовых отрядов. Так вот я думаю, заранее их уничтожить.

— Позвольте, как же их можно уничтожить? — Разглядывая чертёж Владимирского, удивлённо спросил полковник.

— Очень своеобразный метод придумал Владимир Владимирович. — Потирая руки от лёгкого возбуждения, докладывал Назаров: — Послушайте.

— Я думаю, ночью можно попробовать незамеченными подлететь на воздушном шаре прямо к крепости и сбросить пару фугасов на эти пушки.

— Вы думаете это возможно? — С живым интересом спросил командир полка.

— У меня есть мысли о деталях, что бы все вышло как надо. Не уничтожив эти гаубицы, наша артиллерия, не сможет выдвинуться на необходимое расстояние, что бы вести обстрел крепости. И ещё, у меня есть мысли, как проще действовать при взятии вражеской цитадели. — В голосе Владимирского слышалась убеждённость.

Полковник тщательно расспрашивал Владимирского о деталях, потом срочно отправился к командующему войсковой группировкой, генералу Гурко.

После полудня полковник вернулся в приподнятом настроении и вызвав к себе комбата Назавова с Владимирским, сообщил им об утверждении начальством их затеи.

С этого момента, пошла полным ходом подготовка к штурму перевала. Решено было изготовить две семидесяти пятикилограммовые бомбы. Одиннадцатого июля, то есть этой ночью, их планировали сбросить на вражескую дальнобойную артиллерию. Владимирский лично занимался с сапёрами, изготовляющими фугасы.

В два часа ночи по местному времени, подпоручик забрался в корзину воздушного шара. Здесь уже были установлены два огромных фугаса. За операцией лично следил присутствующий здесь генерал Бунчуков, со своими людьми из тайного розыска. Шар медленно стал подниматься в небо, набирая высоту. Наконец он достиг нужного положения, войдя в облако. К сожалению небо затягивало облаками и это было плохо. Находясь в полной мгле, Владимирский попробовал стравить воздух с шара, что бы он спустился пониже. И он так этим увлёкся, находясь в густой облачности, что видимо стравил слишком много горячего газа, с одной стороны добившись желаемого, воздушное судно вынырнуло из облаков, но с другой стороны спустился непозволительно низко над крепостью, к тому же слегка перелетев её. Подпоручик огляделся, верхний ярус перед ним был как на ладони, но и его могли заметить. Он подёргал за верёвку. Шар завис в воздухе. Затем дёрнул три раза. Шар медленно пополз назад, нежелательно спускаясь все ниже и ниже. И это было очень опасно. Если шар не прекратит так быстро спускаться, будет смертельно рискованно сбрасывать фугасы, потому что взрывной волной и осколками, может уничтожить его самого или повредить его средство передвижения. Но Владимирскому некогда было думать об этом, он ждал когда шар замрёт над гаубицами. Есть, он дёрнул за верёвку два раза, что шар замер в нужном месте. Однако остановившись, шар начал подыматься к верху, подхваченный потоками воздуха и отползать назад от цели. Подпоручик дёрнул за верёвку один раз. Шар вновь поплыл в перед одновременно подымаясь. Владимирский понимал, что он оказался очень не опытным воздухоплавателем, для того что бы зависнуть над целью. Наконец шар перестал подниматься в небо. Владимирский дёрнул два раза. Он над целью. Владимир зажёг смоляной факел и бросил его на землю. Факел упал за крепостью. Обман зрения, нужно ещё назад. Он дёрнул три раза, затем два. Опять сбросил факел. Тот упал почти на пушки. Идея сбрасывать факела была рисованная, его сразу обнаружили, снизу поднялся шум. Зазвучали выстрелы. Владимирский открыл люк, ещё вчера изготовленный на дне корзины. Поджог оба фугаса. Он считал секунды пока падал факел и теперь приблизительно знал высоту. Фитиль на фугасе был слишком длинный. Наконец он столкнул фугас вниз, а за ним другой, затем дёрнул три раза за верёвку. Снизу полыхнуло, дважды разорвав небо громовым раскатом. От взрыва корзину чуть ли не перевернуло. Подпоручик повалился на дно корзины, и не понятно как вывалившись из бомболюка, повис зацепившись за край корзины. Шар управляемый воздушными потоками, стал заметно терять высоту. Наш герой вися на руках под корзиной, прекрасно видел как покорёжило гаубицу, другая провалилась во внутрь крепости. Он начал отчаянно карабкаться назад в корзину. Как нарочно, видимо что бы ему было легче забираться, в зад его ударила вражеская пуля. Шар катастрофически терял высоту, приближаясь к земле. Из крепости яростно стреляли по воздушному шару. Перед самым передовым отрядом русских войск, корзина с грохотом врезалась в землю. К ней подбежали солдаты и генерал Бунчуков. В корзине было пусто. Вдруг откуда-то сзади послышался стон. Все бросились на звук. В густой траве лежал ободранный подпоручик.

— Живой!

— Осторожно, берите его на руки и несите в штаб.

— Странное ощущение испытывал Владимирский, пока его несли солдаты. У него утихла боль в сердце и сильно саднило плечо. Что бы не разбиться, в стремительно падающем воздушном шаре, ему пришлось перед самой землёй, оттолкнутся от корзины и прыгнуть вверх. Подпоручик открыл глаза, его несли солдаты на шинели.

— Кладите его сюда. — Распоряжался генерал. Варяга положили на какие-то ящики. Над ним склонился контрразведчик Бунчуков:

— Как вы себя чувствуете господин подпоручик? Говорить сумеете?

— Самочувствие в норме. Разрешите доложить ваше превосходительство. Мортиры уничтожены фугасами.

— Вы это отчётливо видели?

— Абсолютно. Фугасы упали все таки несколько левее, по этому рухнуло перекрытие, и с ним одна из гаубиц, вторая пушка, тоже сильно повреждена от взрыва.

— Голубчик вы мой! Буду просить для вас орден святой Анны, за храбрость.

— Не зная как следует отвечать офицеру, Владимирский поднялся с ящиков и подобострастно прокричал:

— Рад стараться, ваше превосходительство!

— Тиши ты черт, всех подымешь.

Но из соседней палатки уже вышел командующий, в накинутой на плечи шинели. Он не спешно направился к нашему разведчику.

— Иосиф Владимирович, судя по донесением, ночная операция закончилась викторией. Прикажите, что бы к рассвету наша артиллерия выдвинулась на огневую позицию.

— Хорошо, начинайте. А это значит у нас воздухоплаватель.

— Так точно ваше превосходительство! — Шумел Владимирский оглохший от взрыва фугасов.

— Ты бы братец по тише, люди ещё спят. Хотя в крепости так бахнуло, какой к черту тут сон.

— Виноват ваше превосходительство. Слегка контузило.

— Да ты ранен братец, у тебя лицо в крови. Удивительно, как все таки турки тебя не подстрелили.

— Ошибаетесь ваше превосходительство, прямо в зад пуля попала. — Солдаты стоящие рядом засмеялись откровению Владимирского.

— Братцы, давайте несите этого весельчака в госпиталь.- Солдаты сразу подхватили подпоручика шинелью и потащили.

— Ваше превосходительство, не надо в госпиталь, меня обещали к минёрам приписать, вести подготовку к взятию перевала. — Но солдаты продолжали его нести и нести, пока не внесли в большую палатку. Здесь среди раненных спал фельдшер Паникадилин. Сонный прапорщик узнал в чем дело, и удалился, явившись через некоторое время с хирургом фон Клюге. Ранение не было серьёзным, видимо пуля была уже на излёте и не глубоко застряв в ляжке подпоручика, причиняла тому неудобства.

— Знали бы подпоручик, как я рад снова с вами встретиться. — Зевая говорил Фон Клюге:

— А как я рад Борис Иванович, что вверяюсь в ваши руки, а не турецких костоломов.

— Простите, мне даже неудобно за свои весёлые чувства. И все же моя радость от того, что вы живы. — Фон Клюге действовал умело и быстро удаляя пулю, завершив, оставил Владимирского отдыхать в госпитале до утра. Едва наш раненный забылся лёжа в лазарете, как с рассветом его разбудила канонада.

Открыв глаза, Владимирский увидел ведение Светланы склонившейся над ним и эти зелёные, большие глаза, в которых он сразу стал тонуть.

Как вы себя чувствуете?

Её нежный голос, вернул раненного к земному:

— Мать моя женщина. — Попытался он резко встать с постели. Но тут же был прикован к постели её… Ну вы помните каким размером, хотя в те далёкие времена вас бы не поняли. Она как всегда покраснев, заявила протест.

— Вам нельзя вставать.

— Кто это сказал?

— Серафим Владимирович настояли.

— Его что, тоже разбудили?

— Вы уже как сутки спите.

— Еханный бабай. — Вновь попытался встать с постели раненный.

Но курсистка вновь не позволила ему этого сделать, профессионально лишив больного движения.

— Послушайте мадемуазель. Если вы будете на меня ложиться словно на амбразуру, мне это может понравиться в конце концов.

— Вы! Вы! Вы больной и поэтому я не смею вам ответить.

— Мадемуазель Светлана, вы знаете где у меня огне стрел? — Решил зайти с другой стороны раненный, что бы отделаться от очень заботливой медсестры. Наша сиделка ещё больше покраснев, ответила:

— Все равно приходил ваш денщик Петя и забрал вашу форму.

— Интересно, кто ему об этом сказал?

— Я послала за ним.

— Какая вы у нас заботливая. А вы девушка понимаете что началась осада крепости, и я должен быть в строю?

— Как я вижу, здесь тоже началась осада крепости, но только в сугубо личных, амурных интересах. — Интриговал вошедший в палатку князь Лопухин.

Видимо это было уже через чур, для самолюбия нашей сиделки, и она заботливо обойдя больных, лежащих тут же в палатке, вышла вон, но с какой грацией.

— Ты её мастерски зацепил. — Заметил Владимирский.

— Просто мне нужно Вольдемар поговорить с тобой тет а тет. — Зашептал штабс-капитан: — Я чувствую наши отношения с тобой охладели. Это все из-за той злосчастной шкатулки. Но ты пойми меня правильно, я был уверен ты погиб, тогда. И по сему как твой друг, намеревался после военной компании всё вернуть твоей семье, коня, шашку и шкатулку. Но вышло так, что мы метнули банк и я проиграл большую сумму полковнику Яковлеву. Ну ты же знаешь его тщеславие. И мне пришлось уступить ему шкатулку. Но я клянусь, верну за неё сполна деньгами. Вот возьми здесь полторы тысячи. Во сколько ты сам оцениваешь шкатулку?

Владимирский вспомнил, что о шкатулке говорил ординарец:

— Шкатулка была вся в каменьях. Но с другой стороны, дружбу разве купишь? Если ты считаешь что мне что-то должен, отдавай, если нет, мы с тобой квиты.

Князь какое-то время внимательно изучал Владимирского, затем произнёс:

— Узнаю своего Вольдемара. Значит меркантильный звон монет, не заглушит нашей старой дружбы?

— Именно. — Они пожали друг другу руки.

— Ну что же, тогда пойду по волочусь за госпожой Хващинской. Ты ж у нас герой, а то давай поспорим, кто раньше завладеет этой милой розой. — Князь задорно засмеялся.

— Даже и не подумаю, по мне война прикольней.

— Вижу. — Разочарованно согласился князь, собираясь уходить.

Но в этот момент пола палатки откинулась, и появился командующий войсками Генерал Гурко, со своими адъютантами.

— Здравствуйте братцы.- Приветствует командующий больных.

— Здравия желаем ваше превосходительство! — Ответили больные хором.

— Вот он герой наш. Как здоровье?

— Отлично, ваше превосходительство, генерал лейтенант!

— Ну что же? Дальнобойная артиллерия нас не беспокоит, благодарю за службу. Воздушный шар мы залатали, разведка донесла диспозицию врага, все как вы докладывали. — И генерал торжественно вручил саблю нашему герою, отделанную позолотой, на эфесе которой был орден святой Анны четвертой степени, выдававшийся только за военные заслуги, а именно за храбрость. — Благодарю за службу, господин поручик. Вставляйте звёздочки на погоны.

— Рад стараться ваше превосходительство.- Владимирский, хотевший взглянуть на вручённую ему саблю с орденом, встретился с потемневшем от зависти взглядом князя.

— Ну выздоравливай братец, и вы братцы тоже. — Так же неожиданно как вошёл, генерал вышел из палатки со своею свитою.

Владимирский сразу же засобирался, надевая постиранную и отглаженную военную форму. С ним засобирались и солдаты его взвода, идущие на поправку.

— Господа, что здесь такое происходит? — В палатке появился полковой врач Архипов, в сопровождении фон Клюге, и вольнонаёмной классной дамы, Веры Ильиничны, а так же всех курсисток, кроме обиженной школьницы.

— Господин военврач! Война! Честь. Долг. Разрешите откланяться. — И Владимирский картинно щёлкнул каблуками и даже боднул головой воздух.

— Экий вы неугомонный Владимир Владимирович. Ну уж, что с вами поделаешь, коль вы у нас герой. Вы хоть позавтракайте со стариком.

— Позавтракайте с нами господин подпоручик! — Зашумели девушки в белых апостольниках и передниках, из под которых торчали косы.

— Я вам месье Владимирский турецкий кофий приготовлю. — Заявила Вера Ильинична.

— Знаете господин подпоручик, у нас Вера Ильинична, умеет готовить самый настоящий бедуинский кофий. — Будто какой-то тайной поделилась очень красивая девушка Хвощинская, о ней мечтал прапорщик Якоменко и собирался приударить князь.

— Что вы со мною делаете Вера Ильинична. — Целуя ручки классной дамы, наигранно жеманился Владимирский. — Только тогда и вы уж Серафим Владимирович, прикажите отпустить со мною солдат моей полуроты.

— А как же. Скоро наступление, придётся места освобождать. Пройдёмте в операционную, там нам никто не помешает.

Удивительно было то, что больше всего поразило нашего героя в нынешней его ситуации, не то что он благородие, не даже возможность иметь денщика, не великолепный жеребец Янычар, не летание на шаре и стрельба турецких солдат, а вот эти девушки со своей наставницей, добровольно несущие тяготы этой войны. Благодаря именно им, он понимал что вокруг все настоящее, и время и год и русская армия. Нигде и никогда он не видел такой женской грации, достоинства, пластики движения в повседневной нелёгкой для них жизни. Что бы так ровно держать свою спину, не расслабляясь ни на мгновение, нужно было учиться с детства годами, что бы эти все манеры пропитанные женственностью, стали вашей сутью.

Русская артиллерия непрерывно обстреливала крепостные стены. Турецкие пушки тоже огрызались, но не имея гаубиц большого вреда не несли. Первым штурмовать крепость выпало на долю первого Нарвского пехотного полка. Взвод Владимирского, усиленный бойцами из других рот, должен был первый начать боевые действия. Крепостные ворота турки засыпали камнями изнутри, поэтому пройти сквозь них, не было никакой возможности. Именно по этому, Владимирским и был предложен некий позиционный ход, с которым согласилось командование. Брать крепость штурмом, собирались четырнадцатого июля, то есть этим зарождающимся ранним утром, до рассвета. По этому, с утра в войсках прошла литургия, с выносом иконы казанской Святой Богородицы.

Взвод Владимирского, в эту ночь спать не ложился вовсе. Его солдаты прикрытые мраком, медленно по-пластунски ползли к крепости, волоча за собой мощные взрывные бомбы, изготовленные войсковыми сапёрами. Только за несколько часов, поручик Владимирский со своим взводом, наконец достиг вражеской крепости, и теперь они лежали тихо в траве, дожидаясь начала атаки. В их задачу входило, дождаться когда русские войска пойдут на приступ перевала, забросать мощными, осколочными бомбами ярус за ярусом. Для успешного выполнения этой опасной затеи, по указанию Владимирского, заранее в русском лагере были построены деревянные ворота, на несколько метров превышающие крепостные стены. Затем в полку выбирали самых сильных бойцов, способных перекинуть бомбу, через эти ворота, и кто перебрасывал, автоматически становился подчинённым Владимирского. Все это было предпринято для того, что бы избежать беды, когда придёт время метать бомбы по настоящему через крепостную стену. Опасность была в том, если бомба не перелетев крепостную стену упадёт назад вниз, то уничтожит тех, кто её метал на стену, то есть взрывников.

В назначенный час пришло время и вот уже Нарвский полк скрываемый мраком, по-пластунски заскользил в траве, таща с собой деревянные лестницы.

Сверху, с крепости ударили выстрелы, это турецкие часовые обнаружили наступающих. Заиграли тревогу. Владимирский увидев как русские войска поднялись в рост и бросились на приступ, понял пришло его время. На русские ряды, сверху обрушилась сумасшедшая стрельба, это враг подоспел к крепостным стенам. Пора. Незамеченные бойцы Владимирского, расположились по всей длине крепостной стены. Они приблизительно знали, где стоят вражеские пушки, ещё не успевшие начать стрельбу. По команде Владимирского, солдаты подожгли фитили и по двое раскачивая бомбы, закидывали их в крепость. К сожалению за мгновение перед этим, несколько человек из его команды были убиты, выстрелами со стены. Владимирский видя что один находящийся не далеко от него солдат, с простреленным затылком, ткнулся лицом в землю. Взводный что мочи кинулся к его напарнику, потому что фитиль у бомбы уже был зажжён. Поручик быстро подскочил на место убитого и они с бойцом закинули бомбу за стену. Сверху уже все грохотало, выкидывая из-за бойниц разорванные тела, ружья и отбитый камень крепостных стен. Наконец крепостных стен достигли бегущие передовые отряды, сразу же приставив лестницы, начали карабкаться на вверх. Когда Владимирский поднялся на крепостную стену первого яруса, там было уже все в крови и трупах. На второй ярус ворота были открыты и из них атаковали турки, пытаясь скинуть русских со стены. Комбат Назаров сам повёл своих людей на турок и они падая от пуль, бивших с верхних ярусов, ударили в штыки. Но противник, все прибывал и прибывал. Владимирский со своими людьми, прикрываемых ружейным огнём, заспешил к стене второго яруса. Его люди так же падали раненные и убитые. И вот они уже опять у стены, вверх полетела бомба, за ней другая.

— Сюда! — Кричал Владимирский: — Давай ближе к воротам. И они закинули бомбу на второй ярус рядом с воротам. Турки атакующие из ворот дрогнули, попятились назад, пытаясь закрыть ворота. Но тут подоспел второй батальон капитана Сивухи, геройски устремился в ворота. Но турецкие артиллеристы, находящиеся на втором ярусе, развернули пушки и ударили по воротам. Наша атака захлебнулась.

Светало. Владимирский бросился к воротам. Он растолкал бойцов под аркой ворот, ведущих перестрелку с турками и выглянув, разглядел где находятся пушки неприятеля. Враг стрелял с правой стороны от ворот. Он взял своих «бомбистов» и побежал прижимаясь к стене по нижнему ярусу, к тому месту, где стояли вражеские пушки. Там он увидел прапорщика Якименко со своим взводом, ведущего перестрелку с турками, оставшихся в живых на первом ярусе. Владимирский бросился вперёд, разными зигзагами и перед самым врагом покатился кувырком. С выходом из кувырка, его сабля рассекла пополам голову турка. Он вновь прыгнул на каменный пол и перевернувшись приблизился к другому турку, которому отрубил ногу возле лодыжки. Турецкая пуля чиркнув по его виску, содрала кожу, больно ударив по черепу. Турки слишком сильно сосредоточившись на поручике, и были уничтожены огнём и штыками подоспевшего взвода Якименко. Прапорщик был на грани нервного срыва.

— Фельдфебель Наливайко!

— Я ваше благородие!

— Дайка хлебнуть из своей фляги, господину прапорщику.

— Энто мы враз.

— Вы ранены. — Произнёс Якименко, млея от вида крови струящейся из виска поручика Владимирского. Но наш герой не обращая внимания, командовал.

— Петручо!

— Я ваше благородие!

— Командира первого отделения убило, принимай командование.

— Слушаюсь ваше благородие!

— Вот здесь пушки. Давай! — Командовал Владимирский своим подрывникам, указывая рукой место, в которое нужно метать бомбу.

Солдаты закинули за стену бомбу, раздался взрыв.

— Давай сюды братцы! — Командовал Петруха. Вторую бомбу закинули через пятнадцать метров от первой.

— Молодец Петручо. Соображаешь.

Владимирский со своими людьми вновь заспешили к воротам. Ворота третьего яруса, турки благоразумно закрыли и теперь шла перестрелка с турками скрывающимися за бойницами.

— Спасибо братец. Благодарю за службу. Я вас не забуду. — Благодарил полковник Яковлев Владимирского, за уничтожения турецких пушек. Теперь он с любовью смотрел на нашего героя и его команда звучала как заклинание: — Нужно взорвать ворота пока они не забаррикадировались.

— Слушаюсь, господин Полковник. — Ответил поручик и отвернувшись от полковника, взводный закричал. — Наливайко!

— Я ваше благородие!

— Видишь телега на первом ярусе. Давай кати её туда, к воротам второго яруса. — Владимирский указал рукой, где солдаты активно расчищали ворота от мусора: — Нагрузите телегу, что бы можно было за ней укрыться.

Сначала в телегу наложили заряды от турецких пушек. Потом на них бомбу и все это засыпали камнями. Телега оказалась очень тяжёлой. Поэтому её толкать от ворот второго яруса, взялись самые сильные бойцы. Бойцы во главе с фельдфебелем Наливайко, прикрываясь от турок за кучей камней наваленных на телеге, подкатили её к воротам третьего яруса, и подпалив фитиль бомбы разбежались в разные стороны. Произошедший взрыв разметал ворота. Затем бойцы Владимирского, через стену закинули оставшиеся бомбы на третий ярус, и русские войска устремились в освободившуюся от ворот арку, сворачивая в разные проулки, что бы подняться на стену третьего яруса. Кругом стояла пальба и беспощадная сеча. Владимирский, зайдя в подворотню третьего яруса, через узкий проход, заскочил во внутрь крепостных сооружений. Он осторожно двинулся по узким крепостным туннелям, соединяющих помещения, кругом встречая убитых турок. Наш герой поспешил на голоса, но в арсенале с боеприпасами рукопашная затихла. Видя бесполезное сопротивление, оставшиеся в живых турки побросали оружие, падали на колени. Капитан Сивуха в пылу битвы замахнулся саблей на стоящего на коленях молодого турка.

— Ваше благородие! — Встал между турком и капитаном фельдфебель Наливайко: — Помилосердствуйте, он же сдаётся.

Капитан дико по вращал глазами, глядя на бойцов, затем замахнулся на фельдфебеля: — У рожа!

Вдруг, в самом дальнем конце арсенала открылась дверь и выскочивший оттуда турок, замахнулся ручной бомбой-гранатой, видимо желая подорвать боеприпасы, Владимирский и Сивуха одновременно вскинули револьверы, только у поручика прозвучал щелчок, в барабане кончились патроны, а у капитана грянул выстрел. Абсолютно не целясь, он с тридцати шагов попал прямо в сердце турку.

— Ложись! — И русские солдаты попадали на пол.

Турок, как в замедленных кадрах падал на пол. Раздался взрыв бомбы, засвистели осколки.

— Живые?

Пострадавших не оказалось. Все бросились к двери откуда появился турок. Дальше по коридору был тюремный каземат и выход на самый верхний ярус. Они удачно вышли в тыл отбивающимся туркам. Капитана Сивуху чуть не зарубив сбил с ног турок и если бы не подоспевший Петя, который застрелил врага, из своей трофейной винтовки, Сивуха мог бы распрощаться с жизнью.

— Как звать? — Поинтересовался в знак благодарности Сивуза.

— Петров Пётр, командую отделение у господина поручика, ваше благородие!

— Благодарю за службу.

— Рад стараться!

Поднявшись на третий ярус Владимирский сразу же налетел на артиллеристов, которые развернули свою пушку и пытались выстрелить по нападавшим русским солдатам. Несколькими ударами своих сабель, нашим Варягом был посечён турецкий расчёт артиллеристов. Поручик даже не заметил, что ему прострелили ногу. Пока не подоспел Петя и не перетянул его ногу турецким кушаком, повыше раны. И сделал он это вовремя, потому что штанина взводного, стала быстро намокать от крови. К счастью пуля пробившая ногу повыше колена, и не зацепив кость вышла наружу.

Сверху все ещё шла битва, когда ворота нижнего яруса были откопаны, и русская Конница устремилась через перевал, преследуя отряд отступавшего Махмед визиря.

К полудню турки полностью прекратили сопротивление. И русские солдаты стали собирать раненных. Из крепостных казематов были освобождены болгарские повстанцы и просто крестьяне. Многие из них нуждались в лечении. Перетянутая кушаком нога Владимирского опухла, ему срочно нужно было медсанчасть. Когда он облокачиваясь на Петра, дошёл до госпитальных палаток, то увидел удручающее зрелище. Повсюду, прямо на земле лежат раненные, свезённые сюда санитарами с поля брани. Из операционной доносились ужасные крики. Раздававшая воду раненным, наша знакомая школьница, забежала за палатку и там присела на корточки, заткнув руками уши и закрыв глаза. Владимирский направился к ней и тронув её за плечо что бы как-то отвлечь:

— Мадемуазель. Это простите операционная, или пардон я ошибся?

— Она подняла на него свои большие глаза наполненные ужасом, и не понимающе продолжала таращица. Затем она закрыла рот рукой и вспорхнув куда-то убежала. Через некоторое время, она буквально силой притащила прапорщика Паникадилина.

— А, господин поручик. Простите. — Оправдывался фельдшер. Он осмотрел рану на виске у Владимирского. Затем спросил: — Наступать на ногу больно?

— А, нет, кость целая. — Отвечал ошалело наш Варяг, ещё не совсем остывший от пыла боя.

— Идёмте голубчик, вам надо присесть. — Они присели на какие-то ящики, стоящие возле палатки: — Голубушка, Светлана Сергеевна, мой саквояж и воду. Девушка принесла тазик с водой и Владимирский заглянув увидел страшное отражение, свою окровавленную физиономию.

Девчонка зовущаяся Светланой Сергеевной, вновь убежала и появилась вновь. Но уже с главврачом Архиповым.

— Вот неугомонная стрекоза. — По доброму брюзжал военврач: — А, это вы вновь господин поручик. Вижу опять ранены. Что-то вы зачастили к нам. Кость цела, это хорошо. Это очень хорошо. Ну что, рана сквозная, тоже прекрасно.

— Как сквозная!? Доктор! А я то все удивляюсь что это у меня в голове ветер свищет. Ну теперь все понятно, раз у меня в голове рана сквозная. — Наиграно делая испуг стонал Владимирский. Все оценив его шутку засмеялись.

— Ну что ж поручик, оставляю вас на попечение Светланы Сергеевны. Орест Олегович. — Обратился главврач к фельдшеру: — Вы ногой займитесь сами. Не дай Бог инфекция попадёт. Прошу прощения господин поручик, раненные ждут. — И Архипов спешно удалился, торопясь в операционную.

— Светлана Сергеевна, голубушка. Вы уж не стойте здесь, господину поручику неловко пред вами порты снимать.

Школьница покраснела как всегда и удалилась, но теперь Владимирскому показалось, что она покраснела очень мило.

3

Со времени осады крепости прошло три дня. Палатки перед крепостью все сняли. Часть госпиталя с больными, перевезли в крепость. Не было никакого смысла, раненных тащить за нашими наступающими войсками. Командовал теперь этим госпиталем коллежский секретарь, фон Клюге Борис Иванович. В его распоряжении остались только вольнонаёмный Вася, и вольнонаёмная Вера Ильинична со своими питомицами. Все русские войска под командованием генерала Гурко, двинулись к Шипкинскому перевалу.

Где-то в горах, со остатками своих людей скрывался Махмед Визирь, тот самый под командованием которого ещё недавно была крепость. По этому, что бы не выпускать его в тыл русской армии, в крепости оставили не большой гарнизон. Гарнизоном командовал штабс-капитан Волин, Алексей Павлович. Больше всего при взятии крепости, пострадал полк Яковлева, и нам известны причины этого, а именно, его авангардное положение при штурме. В роте Волина, половина личного состава полегла, а оставшаяся половина имела разной степени ранения. Да и сам Волин был тяжело ранен в руку, у него была перебита кость. Видимо из этого соображения, его и оставили при госпитале, и комендантом одновременно. Что бы усилить гарнизон, в подчинение коменданта была передана полу сотня кубанских казаков, во главе с вахмистром Карачой. Двадцати восьмилетний Тимофей Евлампиевич, оказался мастером на все руки, умел владеть шилом и даже если надо подковать лошадь, прекрасно играл на гармошке и пел, несомненно чаруя казачек в станице своим бархатным баритоном. Сам он был из простых казаков, но грамотный. Службу свою знал туго, у него в обе стороны от перевала, были отправлены дозорные и секреты.

Русские обживали крепость. Для господ, на верху третьего яруса была натянута палатка и они обедали на воздухе, сидя за большим столом, покрытым шёлковой скатертью, оставшейся от турок. Казаки с утра ездили в болгарское село и оттуда пригнали дюжину баранов, которую купили у местных жителей. Болгары с радостью снабжали всем необходимым русский гарнизон, тем более за хорошую цену. Поэтому на столе стояло деревенское вино, сыр и разные фрукты и овощи. Вахмистр Карача самолично готовил шашлыки, угощая господ офицеров и сестёр милосердия.

— Никогда ещё не пробовала ничего подобного. — Говорила курсистка Хващинская. — Поедая шашлык, только что положенный на её тарелку. — Вы прекрасный кулинар, эээ…

— Тимофей Евлампиевич. — Подсказал штабс-капитан Волин, у которого правая рука покоилась на шарфе, перекинутого на шею.

— Шо вы барышня, я энтаких слов не ведаю. — Смущённо отвечал Карача, подкладывая шашлыки, — с пылу, с жару, — как он выражался, выкладывая на тарелку следующей курсистке.

— Тимофей Евлампич, ты брат давай, присаживайся к нам. Нечего стесняться. — Сказал Волин, вытирая салфеткой подбородок: — Пальчики оближешь, господа.

— Шо вы ваше благородие, мы што, нам приятно угодить вашеству. — Улыбался Карача. И действительно, по его лицу было видно, что ему приятно когда его хвалят за дело.

Владимирский поднялся со своего места, опираясь на выструганную палочку, заковылял к вахмистру, и обняв его за плечи, усадил за стол.

— Да ты не смущайся, Тимофей Евлампиевич, бери всё руками. — Сказал казаку поручик: — Сейчас в Европе, очень модно есть руками, бутербродный способ называется. — Соврал Владимирский, что бы вывести казака из смущения.

— Вы поручик не только лихой рубака, но тактичный дипломат. — Говорил фон Клюге, пробующий вино из графина: — Гораздо более тонкий, чем вкус этого вина.

— Что я. Моих заслуг в том нету, что я кажусь лихим рубакой. Боль в сердце гонит меня в бой. Вот щас, нога болит с виском, и сердцу уже легче.

— Господин поручик, как я вас понимаю. Ведь раны в сердце оставляют нам не только пули и осколки. Куда страшнее холод женских, каменных сердец. — Сообщил Прапорщик Якименко, пытающийся ухаживать за мадемуазель Хващинской, которая сидела между ним и Владимирским, с лёгкой апатией на челе. Было очевидно, что девушка с больными вымоталась из сил, у неё под глазами были синие круги, впрочем как и остальных курсисток.

— Ах милый Николай Петрович, что бы растопить лёд снежной королевы, порой достаточно дать королеве выспаться в тепле у печки. — Задумчиво произнёс Владимирский, и Хвощинская сразу же благодарно ему улыбнулась.

— Здесь раненные, господа именно по этому мы и здесь. Самопожертвование, во имя семьи, во имя Родины, вот девиз нашего Смольного института. Вы не представляете господа, какая нагрузка легла на плечи наших выпускниц. А между прочим, две из них ученицы предпоследнего курса. Это мадемуазель Светлана и мадемуазель Лиза, представьте от них не одной жалобы.

От слов своей воспитательницы, шестнадцати летние девушки сильно смутились. По возрасту, они ещё не числились в невестах, а им уже так этого хотелось. Прапорщик Якименко, слушатель медицинского университета Вася и поручик Яблонский, стали с благодарностью целовать ручки девушкам.

— Правда ли господа, что наш генерал Иосиф Владимирович Гурко раньше служил гусарах? — Спросила курсистка Лиза.

— Истинно так, что ни наесть самый лихой гусар. — Ответил Поручик Яблонский.

Владимирский смотрел на всех этих раненных, усталых, смелых, милых и тактичных людей, не в состоянии понять, что в семнадцатом году случиться с Россией. Ведь теперь все эти люди разных сословий, готовы были умереть за Родину и справедливость. Так бывает всегда, лучшие люди готовы отдать за других, самое дорогое что у них есть, свою жизнь. А другие сидя дома у кормушки, подло будут рассуждать о патриотизме, желая только одного, за счёт кого-то, как можно больше себе нахапать.

— Ах, господа прошу меня простить, мне нужно спешить к раненным. — Откланялась мамзель Хващинская.

— Как же не спешить, у нас с простреленной грудью, лежит герой войны князь Лопухин. — Съязвила одна из курсисток, видимо намекая на какие-то чувства.

— Это правда, что князь в лазарете? — Спросил Владимирский у доктора.

— Сущая правда. — ответил фон Клюге.

— И что, он так плох? — проявил живой интерес штабс-капитан Волин.

— Состояние князя стабильное. Лёгкое не задето. Перебитая ключица, к свадьбе заживёт. — Последнюю фразу фон Клюге произнёс как бы шутя.

— Вы что же, думаете что наш женский сердцеед и волокита Валерий Сергеевич, способен жениться? — Зло сказал заурят-фельдшер Вася, переживая равнодушие к своей персоне, со стороны мадемуазель Хващиеской.

— Господа, по моему мы себе позволяем касаться неких пикантных вещей, способных если вовремя не остановиться, перешагнуть тончайшую грань приличного тона. — Остерёг присутствующих прапорщик Якименко, ухаживание которого за красавицей Хващинской, тоже осталось без внимания с её стороны.

— Я бы хотела поблагодарить вас господа, за прекрасный стол и ваше внимание, но нам действительно нужно возвращаться к больным. — Вера Ильинична забрав с собой своих воспитанниц, спустилась в лазарет.

— А как вы считаете Алексей Павлович, Махмед визирь все ещё может вернуться, и какие наши шансы выдержать осаду? — Спросил военврач у коменданта крепости.

— Вероятность есть. И для того что бы достойно встретить врага, нам не в коей мере нельзя терять бдительность. От турок нам достались две не повреждённые пушки, как видите их мы установили как раз в аккурат, что бы сбить натиск врага. Но нам требуется хороший бомбардир, что бы вести прицельный огонь по врагу, и тут ваша помощь необходима Борис Иванович.- Неожиданно обратился к доктору, Волин.

— Моя? — Удивился фон Клюге.

— У вас в лазарете, лежит один бомбардир-наводчик, некий Иванов, мне бы хотелось заполучить его в своё распоряжение.

— Это тот, что с перебитыми ключицами и повреждёнными лопатками? — Ещё больше удивился доктор.

— Пожалуй да, это он. Можно ли его поставить на ноги?

— Попробовать можно. Ноги у него целы, руки зафиксированы. Когда его нужно поставить на ноги?

— Желательно после обеда, Борис Иванович. Необходимо пристрелять пушки, выставив нужный азимут. — Как бы извиняясь, просил Волин.

— Придётся дать ему морфий. Алексей Павлович, чем мы располагаем, против Махмед визиря? — В глазах врача читался не поддельный интерес.

— В роте осталось, с легко раненными, около пятидесяти человек. Пол сотни вахмистра Карачи. Две пушки. Восемнадцать человек болгарских ополченцев, тех что освободили из крепостного каземата, способных держать оружие, остальные у вас в лазарете. Вот пожалуй и все. Словом не густо.

— Я не думаю, что Махмед визирь захочет вернуться к Хайнкейскому перевалу. — Закуривая папиросу, сделал свои выводы поручик Яблонский.

— Однако господин поручик, урядник Трофимов, отправленный мною в разведку, поспрашал тамошних болгар, живущих в долине. Те люди слыхали будто бы малый отряд турок, видели в ущелье. Тута они, чую я. — Заявил казак.

— Что вы вахмистр нас стращаете. У Махмед визиря тысяча всадников, где им спрятаться в ущелье-то. — Возмутился Яблонский.

— То-то и оно что тысяча, против наших сто семнадцати, господин поручик. Нам пришлось брать крепость в три яруса, а с обратной стороны, откуда может появиться противник, крепостные стены в один ярус. Я с утра прокатился на лошади, если встать в седле на ноги, то и лестницы не надо, что бы забраться на стену. — Поддержал Карачу Владимирский.

— Верно Владимир Владимирович. Не устоять нам против янычар, нужна ещё какая-то смекалка. А что если вы опять приготовите ваши фугасы, пожалуй что можно закидать бомбами турка. — Сделал предложение Волин.

— Докладываю господин штабс-капитан, со вчерашнего дня уж готовим. Эти бомбы, предлагаю расставить заранее вдоль стены, и поручить их моему взводу. Что бы мои бомбисты, могли свободно перемещаться по стене, не имея постоянного закреплённого за ними места.

— А что, пожалуй так будет лучше. Там где враг, тащи туда и бомбы. Хорошо мыслите Владимир Владимирович. Благодарю вас господа за компанию, приступайте к своим обязанностям.

Все поднялись из-за стола и разошлись выполнять свой долг, кроме Владимирского и Карачи.

— Господин штабс-капитан. У нас с вахмистром, план один созрел.

— Слушаю.

— Мы с Тимофеем Евлампиевичем спускались вниз в долину и там по дороге обнаружили в одном месте, крутой изгиб дороги в очень тесном месте. Вот мы и подумали, если сверху заложить заряд, то в нужное время можно обвалить скалу прямо на неприятеля. Это существенно замедлит их продвижение.

— Думаете может получиться?

— Не сумлевайтесь ваше благородие. Охотники уже есть. Только бы вовремя фитиль зажечь, и подорвать скалу тую. — С жаром говорил Карача, будто бы боясь что комендант передумает.

— Когда собираетесь минировать?

— Сегодня. Нам бы подводу. — Сообщил наш герой.

— Берите.

— Алексей Палыч, у меня тут ещё одна мысль пришла. А что если стены намазать жиром, что бы были скользкие. — Предложил Владимирский.

— Где ж мы столько жира возьмём, господин поручик?

— Отправим казаков по обе стороны перевала к селянам за фуражом и заодно купим жир свиной, или бараний. И потом, мазать можно только между зубцов. Алексей Павлович, я вот здесь намазал бараньим жиром, посмотрите.

Офицеры подошли к стене, где между каменными зубцами блестела каменная кладка. Штабс-капитан попробовал ухватиться за стену, но его пальцы тут же соскользнули.

— А пожалуй, враги так вряд ли заберутся в крепость. Какое простое решение. — Комендант смотрел на Владимирского с одобрением, с какой смотрит отец на послушного сына: — Владимир Владимирович, я хотел вам сказать. — Штабс-капитан на мгновение запнулся: — Понимаете, вы на столько изменились и я рад, скажу больше горжусь, что вы служите в моем подчинении. Понимаете, я даже сам не заметил как написал о вас в письме своему сынишке. Виданное ли дело, что бы почти одним полком, мы взяли эту крепость. Я уверен, что Господь вам помогает.

4

Двадцатого июля ранним утром, взрыв эхом разорвал тишину сонной крепости. Бил барабан, гарнизон занимал свои боевые позиции. Владимирский поднявшийся на стену, глядел как из-за поворота, во весь опор, мчались к крепости на своих не высоких лошадках казаки, ведя за собой в поводу ещё шесть коней.

— Огонь не открывать! Свои! — Крикнул комендант Волин.

— Кажись все целы. — Облегчённо вздохнул Карача.

— Снизу открыли ворота. Казаки на полном ходу заскочили в крепость. Через несколько минут, на крепостных стенах появился урядник Трофимов, с сияющей физиономией медного самовара.

— Докладывай их благородию, а то щас в сопатку то дам. — И Карача меняя тон, уже с теплотой в голосе добавил: — Не может без форсу Тимоха.

— Ваша благородие, усе упорядке. Мы за раз схоронились и по тихому, дозор их кинжалами порезали. Один то утечь хотел, дал деру. Палить то нельзя. А ён нам в селе уже лопатки свои кажет. И эн то, так шустро.

— Тимоха. — Сдвинул брови Вахмистр.

— А не чо. Не утёк. — И Тимоха метнул свой кинжал, который воткнулся в ящик, демонстрируя как он остановил беглеца: — Ну думаю щас турка попрёт. И точно. Мы фитили подпалили, всё сладили как по Писанию. Жалость, одна часть скалы все равно не свалилась.

— Так, турок то много побило? — Лицо Волина говорило о его внутреннем сосредоточении.

— Человеков двадцать задавило на смерть. И раненных не менее.

— Видать ли было, сколько турок на нас прёт? — Спросив Волин, замер.

— Много ваше родие. Тыша и все конные. Не иначе вертается Махмед визирь.

— Ну что же, двадцать, да там шесть, возможно и раненные в бой не пойдут. Считай пол ста турок уже меньше. — По хозяйски вёл подсчёт комендант. — К георгиевскому кресту вас представлю. Благодарю за службу урядник.

— Рад стараться ваше родие!

— Турки!

Из-за скалы слева, появилась турецкая кавалерия, которая стала накапливаться и разворачиваться для атаки. Когда накопилась сотня, из крепости грянули залпы пушек. Можно было хорошо разглядеть, как пристреленные крепостные пушки, ударили прямо по турками, кося их ряды. Сразу же грянул второй залп, за ним третий, четвёртый, и турки так и не развернувшие строй, силами двух сотен, бросились в атаку.

Владимирский глядя на приближающуюся вражескую конницу, приказал зажечь факелы. Пристреленные пушки во всю разили противника, но только теперь к ним доставили наводчика-бомбардира Иванова, с руками зафиксированными и расставленными, будто он собрался кого-то обхватить.

Турки на своих скакунах, неслись во весь опор, стремительно приближаясь к крепостным стенам. Вот уже отчётливо стали видны их синие мундиры и головы с кричащими ртами, под красными шапочками эфестками. Турки, грамотно растянулись по всей долине перед крепостью, что бы уменьшить потери от пушечной шрапнели. И вот они уже на расстояние выстрела, и только тогда Волин скомандовал:

— Пли! — По неприятелю открыли оружейный огонь, защитники перевала. На крепость надвигался, не прерывный поток, улюлюкающий турок, казалось что оружейный и пушечный огонь, не влияет на эту лавину, вооружённых людей. Сзади возле скалы, накапливался новый отряд турок, готовый ринуться в атаку. Вот уже турецкие всадники совсем возле крепости. Одни стреляют по стенам, другие пытаются заскочить на стены, но их руки соскальзывают, от намазанных жиром камней, и они падают к подножью крепостных стен.

— Пора! Давай! — Машет саблей Владимирский и за крепостную стену летят самодельные бомбы.

Стены крепости содрогаются и снизу у стен жуткое месиво, убитых и раненных людей и лошадей. Не ожидавшие такого отпора, первые рядах турки растерялись. Но видя как их выкашивают ружейным огнём защитники крепости, вновь бросились на приступ крепостных стен.

И вновь полетели бомбы. Теперь в низу было столько людских и лошадиных трупов, что турецкие всадники заезжая на них могли хвататься за крепостные зубья, которые не были смазаны жиром. Враг стал постепенно забираться на стены, где его рубили и спихивали штыками вниз. Владимирский охватывал всю панораму боя, как бились на стенах и главное как возле скалы, накапливается новая партия турецкой кавалерии, что бы всей мощью вновь обрушиться на крепость.

— Господин штабс-капитан! Прикажите перенести артиллерийский огонь по скоплению турок у входа в долину! — Приставив руку к кепи просил наш герой, ведь по сути из офицерского состава, он единственный имел опыт боевых действий в более современных условиях. Артиллерия перекинула свой огонь по скоплению турок, вновь выкашивая их десятками. На этот раз в атаку ринулось всадников триста.

Турки, оставшиеся в живых из первой атаки, прятались под стенами, или залегли в траве, под прикрытием мёртвых лошадиных и людских тел, ведя от туда стрельбу по крепости.

Новая волна турок налетела с ещё большей яростью. Вновь в низ полетели бомбы. Владимирский бегал из конца в конец по стене, командуя своими минёрами. С его головы, пулей был сбит кепи. Бомбы кончались. Турки ворвались на стену. На глазах Владимирского была срублена голова поручика Яблонского, одним высоченным турком. Начиналась настоящая сеча, крики, шум, гам, выстрелы, лязг оружия, поочерёдная стрельба двух орудий, разрывы бомб, под стенами крепости. Санитары подносят ящики со снарядами, обратно тянут раненных. Владимирский бросался то туда, скидывая очередной заряд в нужном месте, где больше всего скапливалось вражеских конников, то сюда, крутя своими саблями, скидывая турок за стену. Он действовал на столько быстро, что всеобщая картина этого боя, для него была несколько замедленной. Перед его глазами проплыл его денщик в ефрейторских погонах и с георгиевским крестом на груди, за взятие перевала. И то как Петя выстрелил в турка, убившего Яблонского, но промахнулся. И как турок рубанул денщика саблей. Спасаясь Петручо прикрылся ружьём, сохранив свою жизнь, но потеряв средний, безымянный и мизинец, срубленные по фаланги. Выручая своего денщика, наш Варяг закрутив саблями бросился на здоровяка. Атакуя, сам не понял как увернулся от невидимого удара саблей, нанесённого ему турком. И все же он увернулся не полностью, турок зацепил его кончиком сабли, разрубив ему бровь, лоб и щеку, прямо в районе правого глаза. Теперь его правый глаз не видел не чего. Тогда наш Варяг добавил к своим саблям ногу, нанеся турку мощнейший удар ногой в область печени и вдогонку автоматически крутанул саблями и это спасло его. По тому как не будь удара в печень, голова Владимирского также слетела бы, как она слетела у Яблонского. Турок обладал удивительным ударом, которого Варяг не улавливал, а следовательно не мог от него защитится. Нога, которой ударил поручик онемела, этому было причина его нынешнее тело, ещё привычное к таким ударам. Однако, здоровенный турок увернувшийся от одной сабли Владимирского, попал под дамасский клинок, и с перерубленной шеей повалился словно подкошенный подкошенный. Турки сразу же дрогнули и в этом месте были скинуты со стены, ведь это пал их командир.

Рядом возле пушек, рубился и палил из револьвера штабс-капитан Волин, с другой стороны отбивал атаки прапорщик Якименко.

— Якименко держись! — крикнул Владимирский, бросаясь на помощь младшему товарищу. Глядя одним глазом, он вновь закрутил саблями, удивляясь отчего у него получается так ловко. Турки прорвавшись на стены, теснили наших солдат вместе с прапорщиком Якименко. Варягом срублен турок, но уже другой целит в него из карабина. Владимир ныряет, кувыркаясь перекатывается и вот его сабля уже разит очередного врага. Уже в трёх шагах от него, падает на каменный пол раненный в руку Якименко. Он беспомощно закрывается рукой, от занесённой над ним сабли неприятеля. Владимирский метнул свою наградную саблю и она просвистев, втыкается в турка, замахнувшегося на Якименко. Владимирский как ураган врезается в гущу неприятеля, рубя клинком и стреляя из револьвера, вдохновляет своих солдат и те ударив в штыки, скидывают турок со стены.

— Не подпускай их на стену, скидывай штыками! — Кричал Владимирский солдатам.

Возле пушек шла великая сеча. Раненные солдаты, кто мог держать оружие, ползком выползали из лазарета и сразу же открывая огонь по не приятелю, вступая с врагом в перестрелку. Там же возле пушек, белели апостольники самых молоденьких курсисток Светланы и Лизы, которые перевязывали раненного в грудь, коменданта крепости Волина. К ним подскочил турок и схватив Лизу за косу выкинул за крепостную стену. Наш Варяг, изо всех ног кинулся туда. Турок уже замахнулся саблей, что бы зарубить лежащего в бинтах штабс-капитана Волина. Светлана, от страха, в полуобморочном состоянии повалилась на коменданта, прикрывая его своим телом. Елизавета выкинутая турком за крепостные зубцы, перелетев стену, перекричала своим звонким визгом, шум баталии. И когда она уже оказалась в свободном полете, чья-то крепкая рука ухватила её за подол. Варягу было видно, как пуля ударила в левое плечо её спасителю. Карача не выронил девицу, буквально выхватив её из-за крепостной стены, закинул назад в крепость. Девушка буквально летала воздухе, размахивая руками и ногами, наконец зацепившись за погоны вахмистра мёртвой хваткой, присосалась у того за спиной. Карача осёдланный девчонкой, схоронился за крепостным зубцом. Все это наш герой видел краем глаза, подскакивая к своему ротному, пытаясь того спасти.

Светлана приникшая к груди штабс-капитана, глядя на ноги турка, дожидаясь смерти. Но вдруг неожиданно к ногам турка, свалилась его собственная голова, и покатившись остановилась прямо перед лицом девчонки. Светлана закричала, вскочив на ноги, удивлённо замерла, глядя на окровавленного незнакомца, словно мельница махавшего саблями, в одиночестве вклинившийся в гущу турок. Казаки подоспевшие ему на помощь, скинули турок с крепостной стены.

Карача всё так же ловко работал шашкой, со своим добром, приютившимся у него за спиной. Владимирский, поставивший на ноги бомбардира-наводчика Иванова, видел как Карача отмахнул турку руку, которой тот ухватился за крепостной зубец. Затем снёс скальп вместе с черепом, с высунувшейся из-за зубца головы турка, и сразу же заколол ещё одного врага, пытавшегося залезть на стену.

Переломный момент настал когда фельдфебель Наливайко с ефрейтором Могила, подтащили последнюю бомбу и подпалив скинули её в низ. К тому же в этот самый момент, с крепостных стен вновь ударила артиллерия, разя турок на подступах.

Владимирский взяв винтовку убитого турка, стреляя бегал по стене, появляясь то в одном, то в другом месте, поддерживая боевой дух солдат и казаков:

— Чего мажешь мазила! Бей гада на смерть! — Наставлял Варяг промахнувшегося казака: — Давай, убей врага!

— Как ж его подстрелишь ваше благородие, ежели он гарцует. — Оправдывался молодой казак.

Поручик встал между крепостными зубьями и громко закричал:

— Эй, эфенди твою за ногу кирдык! — Турок остановился. В это мгновение Владимирский выстрелил, турок упав на гриву, развернул коня и стал удаляться от крепости, за ним побежали и другие османы.

— Помирать поехал. — Широко улыбнулся молодой казак.

— Понял как надо, сынок. — Возомнил из себя отца командира наш герой, будучи старше казака, всего-то на пару лет. Поручик зашагал дальше крича: — Нет никакой станицы, нет бабы, нет мамы, нет смерти! Есть только одно, враг, и мы его уничтожим! — Владимирский приблизился к Караче:

— Мадемуазель, что это вы так дерзко решили захомутать господина вахмистра!? — Поручик осторожно пытался снять девушку, со спины казака, но та обезумевшая от страха, никак не хотела расцепить своих пальцев: — Лизонька надо отпустить господина казака! Этак ему придётся на вас жениться. Давайте отпустим бедного Тимофея Евламповича. — Увещевал институтку поручик. Как только Владимирский снял девчонку со спины вахмистра, та сделав два глубоких вздоха, лишилась чувств: — О, братцы, девушки любят героев! Учитесь казаки у своего командира! Господин вахмистр! Несите мамзель в лазарет. И пусть вам тоже сделают перевязку, вы нужны нам живой и бодрый.

Карача подхватив девчонку на руки, направился с ней в лазарет. Когда он скрылся, поручик заспешил к артиллерии:

— Иванов, дружище, видишь там турок воодушевляет какой-то хмырь болотный, это наверно и есть Махмед визирь. Можешь его снять?

— Попробую ваше благородие. — Бомбардир положил лицо своё на ствол пушки и стал командовать солдатам: — Чуток выше, левее, ещё левее.

— Давай братан! Давай родной! — Просил его поручик.

— Готово. Огонь!

— Снаряд ударил прямо в гущу турок. Было не понятно погиб Махмед визирь, или нет, но турки начали отступать.

— Господин поручик, вас Алексей Павлович зовут. — Владимирский повернулся и увидел широко открытые глаза школьницы. Её передник был в крови.

— Вы ранены мадемуазель?

— Девушка окинула себя взглядом, и даже пощупала свою грудь:

— Это кровь Алексея Павловича.

Владимирский обогнув пушки, присел перед ротным, который полулежал облокотившись на ящики. Волин увидев его сразу заговорил, а в груди у него всё забулькало:

— Принимайте командование гарнизоном, поручик. Я знаю что вы не сдадите крепость. Я знаю что Бог с нами. Я представил рапорт о вашем награждении, за взятие крепости. Теперь, нам нужно только удержать её. Написал о вас Татьяне Ивановне… Татьяна, она такая, жалко детей не увижу более…

— Его надо срочно в операционную! — Закричала Светлана, до этого мешавшая поручику, перематывая рассечённую часть его головы, вместе с глазом.

— Заговаривается он. Не жилец. — Сказал вернувшийся Карача: — Алексей Палыч, как так то. — Присев перед Волиным вопрошал казак, и у вахмистра в глазу заблестела слеза.

— Эй братцы, несите командира в лазарет. — Сказал поручик двум санитарам с носилками: — И вы девушка, следуйте туда же. — отцепляя от себя курсистку, перевязывающую ему голову, сказал поручик.

Турки отойдя, вновь стали выправлять ряды. К ним присоединялись новые силы.

— Иванов! Открыть огонь по туркам. — Командовал Владимирский.

— Два орудия вновь за бахали, выкашивая десятки турок.

— Ефрейтор Петров! — Крикнул Владимирский своему ординарцу.

— Я господин поручик.

— Петь давай к врачу. Перевяжут руку, ты тщательным образом проверь оружейную. Я вспомнил турка, которого капитан Сивуха подстрелил. У него была ручная граната. Чем черт не шутит, а вдруг в крепостном арсенале ещё есть такие. Поищи и сразу назад.

— Слушаюсь господин Поручик! — И Пётр бегом бросился вниз.

— Фельдфебель Наливайко! — Кричал поручик, заряжая барабан своего револьвера.

— Слушаю ваше благородие! — Фельдфебель натягивал китель с Георгием, после перевязки.

— Турки готовятся к атаке, Тарас Степанович. Ты отвечаешь за левый фланг от ворот, принимай полуроту Яблонского, или что от неё осталось. Не ходящих положи сзади от бойниц.

Пока на крепостных стенах россияне приводили все в порядок, а санитары таскали раненных в сан часть, турки вновь конным строем понеслись в атаку.

— Товарищи, раненные солдаты и казаки! Прошу вас, кто может возвращайтесь в строй! — Кричал Владимирский заглушаемый грохотом пушек.

Владимирский, выглядывающий из-за зуба стены, следил за турками, которые в этот раз молча приближались к крепости: — Вот он, час истины. Господи благослови. — Промелькнуло в голове у нашего героя, забывшего про все свои ранения, целиком и полностью превратившись в сжатую пружину, вновь готовую разжиматься до победы, или смерти. Он повернулся, что бы взять трофейный карабин, но увидел перед собой счастливое лицо Пети:

— Есть гранаты. Мало но есть. Я санитаров попросил мне помочь. — У его ног стояли два ящика ручных гранат. Кисть Петра, как и прежде была перехвачена тряпицею, было ясно что ни к какому врачу он не ходил, поэтому так вовремя подоспел с гранатами. Гранаты были старинные с фитилями.

— Девятнадцать штук. — Подпалив фитиль констатировал Владимирский, швырнув гранату в гущу приблизившихся турок. Раненные и убитые лошади вместе с всадниками, закувыркались по земле. — Пётр Владимирович, ты наш спаситель. — Поручик прекрасно видел, стоя за зубцом стены, как турецкая кавалерия вновь бросилась на приступ крепости в тех местах, где под крепостными стенами скопилось больше всего лошадиных и людских трупов: — Петруха давай туда: — И Пётр имея в распоряжении всего одну только руку, стягивает сапог с убитого турка, засовывая в него гранаты, бежит в указанном направлении. Владимирский бежит к другому скоплению турок. Стрельба, взрывы, крики, стоны, ржание лошадей, турок пытающихся забраться в крепость, рубят и сбрасывают штыками со стен. Гранаты закончились, и в некоторых местах турки в яростной атаке вновь ворвались на стены. Против сотен турок, у защитников крепости в строю здоровых практически не осталось, но они стояли насмерть. У Владимирского вновь был разряжен револьвер, а под стеной все накапливались наступающие, и тогда Варяг командует: — Пушки на прямую наводку! — Пушки подкатывают к зубцам. Наш герой сам наводит на группу конников, где даёт распоряжение какой-то турецкий офицер и бьёт по нему прямой наводкой. Есть попадание. Взрывной волной разбрасывает лошадей, осколками сечёт все вокруг. Пушки вновь заряжают и вновь разят противника. Такого сопротивления турки не ожидали и их конница заколебалась. На стенах рубились, кололи, стреляли, остервенело рвали зубами, и скинули неприятеля со стен. Пушки благоразумно оттянули назад, что бы не потерять полностью обслуживающий персонал, но они продолжали расстреливать турецкую кавалерию.

Турки дрогнули и стали в замешательстве отступать.

— Думаете они ещё вернуться? — Спросил прапорщик Якименко, подавая простреленный кепи поручику. У прапорщика был отстрелен кусок уха, из разрубленного рукава краснел бинт, штанина была прострелена, в сапоге хлюпала кровь, а в глазах исчезла наивность.

— Хорошо бы. Что бы дать им ещё более основательно под зад. — Браво заявил Владимирский, хотя понимал что здоровых людей в строю почти не осталось: — Тимофей Евлампиевич, хорошо бы казакам сделать вылазку.

— Слушаюсь ваше благородие.

— Евлампич, ну ты чо? Какое на хрен благородие. Если бы не ты, не удержать нам крепость. Ты мне брат по оружию. Ну! — И поручик раскрыл свои объятие. Они какое-то время обнимались, только вахмистр почему-то всё время отворачивался.

Крепостные ворота распахнулись не сразу, сначала надо было оттащить трупы лошадей и турок. Наконец выехал порядевший конный отряд казаков, которые стали осматривать лежащих на земле людей. Завязались короткие стычки с турками, оставшихся без лошадей и теперь притворившихся мёртвыми, что бы дождаться следующей атаки, или темноты и тогда убраться с поля боя. Хотя в основном такие турки сдавались в плен. Набралось таких пленных, среди которых было много раненных, человек около пятидесяти. Наша артиллерия все ещё била, не давая покоя последним туркам, отступавшим за скалу. Казаки прочесали поле битвы и пригнали в крепость не менее сотни турецких лошадей.

Когда стемнело, казаками с поля боя было вывезено трофейное оружие и тяжело раненные турки. Конные турки правда ещё появлялись из-за скалы, но их отогнала наша артиллерия.

Турки отступили, спустившись в долину. За ними по пятам следовал отряд из пяти казаков, во главе с урядником Трофимовым. И это при том, что люди были обессилены от усталости.

Оставшись старшим офицером, наш герой опасаясь новой атаки, распорядился пригнать мужиков из соседнего села и они до темна оттаскивали от стен трупы людские и лошадиные. Наблюдая за послевоенной панорамой, Владимирский так и уснул на крепостной стене. К рассвету очнувшись бодрым, Владимирский сразу же заглянул в лазарет. Оказалось что хирург фон Клюге с Васей, все ещё стояли за операционным столом, качаясь от усталости. Ассистировала им мадам, хотя правильнее мадемуазель классная дама.

— А, господин Варяг. Ну и вид у вас. — На лице доктора появилась улыбка.

— Чем вам не нравиться мой вид? Говорят я этим видом многих турок распугал с крепостных стен. Видите ли не угодил их эстетическим вкусам, что бы срубить башку нужна податливая шея, а не пугающий оскал. Хотя хочу заметить что циклопа, они создали сами из меня.

— Зашивайте Вася. — Доктор устало отошёл от стола, начав массажировать свои руки: — Сутки на ногах. От такого напряжения руки трясутся. Вера Ильинишна, голубушка, спасительница, благодетельница, нам бы с Васей ещё кофия, да покрепче. — Говоря, доктор подошёл к поручику. Он стал разматывать его бинты.

— Борис Иванович, вы лучше немного поспите, а уж потом посмотрите меня.

— Нет Владимир Владимирович. Кабы вы вчера проспали бы всё, что с нами было бы? Так-то вот.

— Как Алексей Павлович?

— Приказали долго жить, Алексей Павлович. — Вдохнув, ответил фон Клюге

— Добрейшей души человек был. — Сказал Вася тоже вздохнув, и позвав санитаров сказал им: — Уносите в лазарет.

— А у вас господин новый комендант, глаз то цел. — Разглядывая нашего героя сообщил фон Клюге. Внезапно его внимание переключилось: — Вася, вы куда Вася. — Подоспевший военврач подхватил фельдшера, который стал терять сознание: — А вот и наша спасительница Вера Ильинична с кофием. — Фон Клюге сначала сунул Васе под нос нашатырь, а когда тот очнулся, вставил в руки чашечку с чёрным кофе.

— Не могу я больше пить этот кофий.

— Надо Вася. Давайте же. Господину коменданту, необходимо наложить швы, на лицо. Господин поручик ещё молод и холост, а у них есть некие юные поклонницы, которые не простят нам если мы не починим им лицо. — И хирург сделав дурашливое лицо, стал пародировать кого-то из курсисток: — Борис Иванович, Борис Иванович! Вы не смеете, у него глаз! У него глаз, у него нет глаза! — Так глаз, или нет глаза? — Как вы можете, они там все в крови! — А я вот смотрю, глазик динозавра оказался целёхоньким.

— Почему динозавра. — Спросил Вася выпив кофе.

— Потому что веко посекло с верху вниз. Давайте Василий, зашивайте. Сил нет, но долг зовёт, взглянуть на тяжело раненных Магометан. Говорят у них уже мёртвые есть. А их все везут и везут.

— Борис Иванович. После смерти штабс-капитана Волина, я принял командование гарнизоном. По этому, попрошу вас сначала займитесь своими. Проверьте всех, что бы не было осложнений, а уж после уделите время и туркам. — Сухо распорядился Владимирский.

5

Незаметно в хлопотах, пролетели две недели. Свежий горный воздух и хорошее питание, плюс забота юных медсестёр, волшебно сказывалось на выздоравливающих. Владимирский спускался в село, находящееся со стороны Тырново, и поведал селянам, что Махмед визирь пытался вернуться на их сторону, перевалив через Хайнкейский перевал, но русские солдаты не пропустили их. Болгары в благодарность поставили в крепость в качестве подарка, две арбы с вином. Офицерский состав получал жалование и сам мог обеспечивать себя, поэтому, в основном вино пошло больным солдатам и казакам. А когда поручик избив прогнал бывшего маркитанта, назначив на его место старого хорватского еврея, изобилие продуктов питания по более дешёвой цене, обильно хлынуло в крепость. Апофеозом курортной жизни в крепости, стало появление в гарнизоне вольнонаёмной армянки Карины, восточной красавицы, лет тридцати, которую ещё в юности из родительского дома украли курды, продав тринадцатилетнюю девочку в рабство. Карина сама пришла в крепость, когда болгарские ополченцы добили остатки отряда Махмед визиря в ущелье. Она у него была наложницей. Сам визирь, после штурма крепости скончался от ран, поэтому обезглавленный отряд турок, так и не решился вновь пойти на штурм перевала. В госпитале Карина выполняла самую чёрную работу санитаркой, мыла полы, стирала бинты, убирала за больными. И ещё что заметил комендант, она не умела никому и ни в чём отказывать. Ни в чем.

Вчера, в крепость прибыл с фельдъегерем полковой поп. Это был высокий, колоритный мужчина, пятидесяти шести лет, отец Николай. Его тёмные, стриженные волосы в висках побила седина. На груди у отца Николая, висел солдатский Георгиевский серебряный крест, четвертой степени. До глубокой ночи, отец Николай отпевал погибших и скончавшихся от ран бойцов, исповедовал больных и желающих, но сначала осветил крепость. С утра, им была отслужена Литургия. Всех тех кто пролил вражескую кровь, встав невольным убийцей, священник причащать отказался, умоляя их прейти к покаянию, за погубленные басурманские души. Так, что на литургии, у отца Николая, причащались только фон Клюге и курсистки в неполном составе, а так же денщики господ офицеров не участвующие в боевых действиях. И ещё, к Святому Причастию были допущены тяжело раненные, которые лежали в лазарете и могли в любой момент представится.

После службы, батюшку пригласили к офицерскому столу, накрытому на крепостной стене, в шатре. Помимо коменданта, за столом присутствовали идущие на поправку, Капитан Сивуха двадцати восьми лет, командир второго батальона, раненный в грудь, подполковник Розенштраух, сорока трёх лет, командир третьего батальона, раненый в плечо и в бедро, штабс-капитан князь Лопухин, двадцати пяти лет, командир роты в батальоне Сивухи, тоже раненный в грудь, коллежский секретарь фон Клюге и прапорщик Якименко, тоже присутствовали за столом. Здесь были и дамы, во главе с воспитательницей Верой Ильиничной. Не офицерский командный состав, по требованию этикета светского общества, за стол не приглашали.

Классная дама Вера Ильинична, узнав, что подполковник Розенштраух вдовец, буквально денно и нощно проявляла о нем заботу. Она даже похудела и помолодела, не смотря на утомлённость постоянная улыбка не сходила с её лица. Наш бедный подполковник наконец встав на ноги, осознал что буквально не может шагу ступить, без своей хранительницы. И то сказать, что он после ранения ещё был слишком слаб для самостоятельных движений. У Розенштрауха была раздроблена ключица, и поэтому Вера Ильинична даже теперь за столом, резала мясо ему в тарелке.

По скучающему лицу князя было видно что красавица Хвощинская ему надоела, и теперь он её игнорировал, тем самым приводя красавицу в уныние, заставляя страдать, хоть та пыталась это скрывать. Влюблённый в Хващинскую прапорщик, пытался утешить её оскорблённое самолюбие. За ней, пытался приволокнуться и капитан Сивуха, до сих пор считавшийся лучим бретёром в полку. Про него говорили, что он убил на дуэли трёх человек, причём не разу не был уличён в этом. Владимирский на правах коменданта, сидел между фон Клюге и отцом Николаем, стараясь почивать своего духовного гостя:

— Батюшка, возьмите телятины, очень уж мясо хорошо потушено.

— Спаси Бог вас любезный.

— Батюшка не угодно ль вина?

— Хорошое вино, не откажусь от стоканчика. — Окал поп.

— Отец Николай, разве церковь поощряет вино питие священникам? — Больше для того, что бы уязвить попа, скучал капитан Сивуха.

— Истинно так. Но разве Сам Спаситель, по просьбе Своей Матери Пресвятой Богородицы, не превратил воду в вино, будучи на свадьбе. Все полезно человеку, ежели он употребляет всего в меру.

— А где она, та мера? — Спросил доктор: — Казалось бы, я много не ем, но вот слаб, люблю что-нибудь изысканного.

— Сее есть, гортанобесее. Сам грешен, прости меня Господи. — И отец Николай перекрестился, сделав страдальческое лицо, под общие смешки обедающих: — Однако, Господь научил нас воздержанию, постясь сорок дней и молясь до кровавого пота. Тем самым вразумляя Апостолов, о благостном воздействии на нашу душу и тело, молитвы и поста. Слава Тебе Боже Наш, слава Тебе! Слава Отцу и Сыну и Святому Духу! — Отец Николай стал крестить себя крестным знаменем, а затем обратился к Сивухе: — Вот вы господин капитан, хоть и не исповедовались, а все таки я ведаю что вы курите. А сее есть угождение своему чреву любезному. А коли мы на войне, и Господь призовёт вас к Себе, где вы там табаком разживётесь? Так и будете страдать вечно не обретя оного.

— Не велика беда страдать без курения, гораздо несносней выслушивать скучные нравоучения. — Ответил капитан Сивуха, откладывая нож с вилкой и доставая сигарету.

— Чада мои, ах если бы у нас всех лишь один грех нашёлся. Заглянем в себя повнимательнее, и ужаснёмся количеству страстей, управляющими нами.

— Так мы и грешим, что бы нам каяться. Это что же, по вашему отец Николай получается, раз все мы грешим, и не грешить не можем, то и спасения нам нет? — Как бы удивляясь спросил подполковник Розенштраух.

— А скажите господин подполковник, коли бы завтра, придумали бы такой закон, по которому те что курят, подлежат смертной казни, бросили вы бы курить тогда?

— Эк вы замахнулись отец Николай. Кто ж такой глупый закон издаст.

— А всё таки, коли был бы такой закон, бросили бы табакокурение? — Не унимался поп. За столом все примолкли ожидая ответа, кроме капитана Сивухи продолжавшего аппетитно курить папиросу, обдавая окружающих дымом. Розенштраух видя, что от него ждут ответа, раздумывая произнёс:

— Ну, вы сказали. Конечно бросил бы. И не из-за угрозы смерти вовсе, а потому, что закон превыше всего.

— Вот оно как. А ради любви к Богу, курить бросить не хотите, что бы выполнить заповедь Божью, не чревоугодничай. И получается, коли мы приносим покаяние, то произносим токмо пустые словеса, а страсти свои и не думаем выправлять.

— Разве кроме Святых, бывают без грешники? — Спросила Вера Ильинична.

— И Святые тоже грешат. Только грехи их мысленные. Разве можно противостоять помыслам? Но и их, коли они греховные, мы должны прогонять в тот же миг, как они к нам в ум входят. А вот выполнять Божественные заповеди, не укради, не прелюбодействуй, не чревоугодничай, не убий, выполнять в наших силах, ежели мы будем просить помощи у Господа Нашего Иисуса Христа. А Господь любя нас, токмо и ждёт, когда мы сами явимся к Нему. — Произнеся все это, отец Николай с любовью смотрел на собравшихся за столом.

— Нелепица какая-то выходит, Господь нас ждёт что бы с Ним соединились, а вы сами многим отказали в Святом Причастии. — Равнодушным тоном парировал Сивуха.

— Вовсе даже не так. Убийство даже врага, сее есть грех. И прежде нежели мы хотим принять Святых даров, став причастниками соединения с Телом Христовым, прежде мы должны очистить свою душу покаянием. И Бог здесь не причём, — Я стою и стучусь на пороге, — говорит Он, а мы не можем открыть свою душу, из-за окаменелого не чувствия, и не имея должного покаяния, не можем прилепится к Богу. Каждый думает что его грех или подлость, не такие плохие как у других. Разве бывает такой офицер, который не правильно приняв решение в бою, тем самым неоправданно погубив своих солдат, не начнёт обелять себя, обвиняя врага, смежные подразделения, а в своей душе, даже само руководство своё. Разве хирурги не совершают ошибок? По бражничать до утра, а утром являются оперировать болящего, и из-за беспамятства и трясущихся рук, не оперирует, а буквально режут своего пациента. Апосля выдумывает десятки причин для своего оправдания, и множество объяснений, почему болезный умер.

После слов отца Николая, на лице капитана Сивухи мелькнуло раздражение, и сразу исчезло. Он поднялся из-за стола и бросив на стул полотенце, сухо произнёс:

— Благодарю господа за прекрасное угощение, хотя беседу приятной не назовёшь. Честь имею.

— Пожалуй и я с вами господин капитан. Предлагаю спуститься в село. — Поспешил за капитаном князь.

— Господа только не верхом. Вам ещё рано. — Предостерёг доктор.

— Валерий Сергеевич, вам ещё вредно ехать в экипаже. Вас может растрясти. — Пыталась остановить князя Хващинская.

— Боитесь оставить меня без присмотра? — Натягивая перчатки спросил князь.

— Вы. Вы ещё не полностью здоровы.

— Ну что же мадемуазель. — И князь закашлялся: — Предлагаю вам сопровождать нас с капитаном, что бы вы в критический момент, могли проявить своё милосердие. — Хващинская от такого сарказма покраснела и молча стояла рядом с Лопухиным, возможно ожидая его извинения. Князь же продолжил как ни в чем ни бывало: — Ну же, возьмите с собой сиделку для капитана.

— Нет, нет. Господа я вас все таки попрошу отбыть одних, с позволения Бориса Ивановича. У нас все таки долг, вернуться к больными. — Произнеся эти слова, Вера Ильинична преданно посмотрела на подполковника.

— Что же вы Вера Ильинична, считаете нас совсем выздоровевшими? — Спросил Сивуха, видимо желая для развлечения прихватить с собой девушек.

— Мадемуазель Хващинская и мадемуазель Троекурова, может сопровождать наших больных в долину, с вашего соизволения Вера Ильинешна. — Разрешил ситуацию доктор: — Отправляйтесь и вы Владимир Владимирович, вам тоже необходим отдых. Вы все ранения перенесли на ногах.

Владимирский, в своём штопанном от осколочных и пулевых пробоин мундире, с чёрной повязкой на глазу, для того, что бы не травмировать девушек своим ещё страшным шрамом, ответил:

— Благодарю вас Борис Иванович, однако служба. Мне с фельдъегерем пришла депеша от полковника Яковлева. Наш генерал лейтенант Иосиф Владимирович, завладел Шипкинским перевалом и перевалив через Балканы, открыл себе путь на Константинополь.

— Неужели наши войска двинуться на Константинополь? — Удивлённо спросил Розенштраух.

— Батюшка, а вы что думаете по этому поводу? — Спросил комендант Владимирский.

— Ой не знаю господа. Говорят что наш передовой отряд уж занял Эски-Загру. Только сил маловато, у отца нашего Иосифа Владимировича. Разведка доносит, будто бы на встречу нашим войскам из Албании, движется войско Сулейман-паши. Западный отряд наш овладел Никополем и осадил Плевну. Разве что туркам поможет Осман-паша спешащий на подмогу. Слава Тебе Боже Наш, слава Тебе что ты не оставляешь нас. — Все сидящие за столом в порыве радостных чувств перекрестились за батюшкой.

— Отец Николай, а за что у вас крест Георгиевский? — Спросила курсистка Лиза.

— Сей крест я заслужил ещё в крымскую компанию. То было под Севастополем, англичане захватили тогда наши флеши. Их то требовалось, вернуть назад. А у нас в батальоне всех офицеров побило напрочь. И выходит, что кроме меня, в атаку подымать людей некому. Молодой тогда был я то, но крест наперсный поднял и повёл в атаку. Так-то с Божьей помощью флеши отбили как есть. — Окал поп.

— Батюшка, а вы родом откуда будете? — Спросил Владимирский.

— Вологодские мы. Батюшка мой из рабочих, грамоте обучен, перебрался в Нарву и слесарем работал на Кренгольской мануфактуре. А матушка поповская дочка, вот и я с младенчества мечтал попом то стать. Вот и служу уж поди, годков более тридцати. Спаси вас Бог, за ваше гостеприимство, однако же нужно поспешать, что бы к ночлегу поспеть за светло.

— Ну коль вы батюшка готовы, так и я уж собрался. — Поднимаясь из-за стола, сказал фон Клюге: — Господа, с фельдъегерем пришло мне предписание, догонять наши войска. Так что прошу выздоравливать и за мной.

— Борис Иванович, Борис Иванович. — За дёргали носами курсистки, ещё со вчерашнего вечера ожидающие отправление своего строгого наставника. Комендант ещё вчера отдал ему предписание, отправляться в действующую армию.

Владимирский само лично, пошёл провожать отца Николая и фон Клюге. В дорожный транспорт отправляющихся, было насовано разной провизии и вина. Когда открыли крепостные ворота, фельдшер Вася и фельдъегерь уже сидели в колясках. Священнослужитель и доктор, прощались с курсистками, у которых глаза теперь были постоянно на мокром месте.

— Благодарю вас сударыни за вашу беззаветную службу, во славу Родины. Даст Бог ещё свидимся. — Коляски тронулись, и доктор махнув рукой, плюхнулся на сидение. Денщик доктора гордо восседал на облучке.

Поручик вскочил на своего арабского скакуна, который затанцевал под ним и крикнул:

— Урядник Трофимов, где вахмистр Карача!

— Они все ещё на погосте. Со своим дядькой прощаются.

— Так что, сегодня скончавшийся от ран урядник, его дядей был?

— Что ни на есть, самый взаправдашний родный дядька ему и был. А вы не сумлевайтесь ваше благородие, казаки в дорогу уж готовы. — Два казака вскочили в седла и тронулись за колясками.

— Тимоха, я до кордона, казаков проверю и назад. — крикнул поручик новому заместителю Карачи.

Отец Николай сел в коляску к доктору, фельдъегерь же, ехал в задней коляске с Васей. Поручик придерживал своего коня, держался рядом с доктором. Давно уже сзади скрылась крепость, а Владимирский все никак не решался задать свой главный вопрос, мучивший его с тех самых пор, как он пройдя пространство, очутился здесь. Зачем он здесь? Для чего? Ему рассказывали что Русь святая, а оказывается окружающие его люди ни чуть не больше его знают о Боге, чем их потомки. Ему казалось что теперь он провожает тех людей, которые возможно ему могут приоткрыть нечто такое, что поможет ему дать ответы, на его вопросы. Когда наши путешественники почти уже спустились в долину, Владимирский задал свой наболевший вопрос сопровождаемым, высокопреподобию и благородию:

— Товарищ коллежский секретарь, — от внутреннего напряжения, поручик сделал ошибку, — товарищ по оружию, и вы батюшка, скажите, что нужно сделать что бы Россия была великой и непобедимой, и что бы никогда бы не пала от внешних врагов, и главное от внутренних предателей?

— О, братец ты наш, экими категориями ты мыслишь. — Сказал батюшка, рукой оглаживая свою бороду, видимо зная для себя ответ на поставленный вопрос, но пытаясь его внутренне сформулировать: — Что бы исполнить сее, необходимо верой и правдой служить Отечеству, каждый час, каждый день, каждый год. Это когда люди забывают себя ради любви к ближнему, тогда то государство построенное ими, и будет угодно Богу, и уже никакой ворог не сможет его одолеть.

— А вы, что скажете доктор?

— С батюшкой трудно не согласиться. Только будь у меня капиталы, я бы подымал экономику России. Крымская компания показала нашу отсталость, в армии и на флоте. Народный патриотизм непобедим, но модернизация армии и флота, уменьшит жертвы наших солдат и матросов.

Назад в крепость комендант вернулся только к вечеру. Сверху где-то разрывая душу пел Карача, аккомпанируя себе на гармошке. Когда Владимирский поднялся к нему, тот был изрядно пьян и сидя на ящике, неистово наяривал на своём музыкальном инструменте, смотря то себе под ноги, то в небо. Владимирский кашлянул, вахмистр притих:

— Что казак? Знаю у тебя горе. — Тихо произнёс поручик. Вахмистр долго молчал, потом подал голос:

— Он у меня за мест батьки был.

— А отец-то где?

— Он ещё в крымскую голову сложил.

— Сочувствую. Слушай Евлампич, да ты не держи в себе, давай ещё вина хряпни, глядишь и отпустит. Вспомни про живых, про мать. Кто у тебя ещё есть?

— А никого нету.

— Так ты выходит даже женат не был?

— Отчего ж не был. Был.

— И что?

— Погибли они, и мамка и жонка и дочка.

— Как так?

— А так. Поехали на Троицу к сестре в Грозный, сестру то терской казак высватал, стало быть они и поехали её навестить, да так и не вернулись. Тарантас их будто бы в пропасть кувырнулся. Слухи ходють будто спешили они, спасаясь от черкесов, выходит на перевале с кручи ухнулии. А дочке всего два годка то было. — И у вахмистра дрогнул голос. Рядом где-то за шатром, кто-то захлюпал носом:

— Простите нас господа. Мы хотели только послушать песни Тимофея Евлампивича, и нечаянно подслушали ваш разговор. — Из шатра показались две самые младшие курсистки, высокая Светлана со слезой в глазу, и зарёванная, маленькая Елизавета.

— Ишь мокроту развели. — Пряча глаза сказал Карача.

— А вы! А чего вы сами на перевязку не приходите!? — В голос заревела Лиза, как бы упрекая вахмистра.

— Во как! — Удивился поручик, начиная понимать претензии девушки.

— А вы! Вы. Вы сами. — И не известно что, Лиза этим хотела сказать коменданту, разрыдавшись окончательно. Светлана стойко держа слезу в глазу, тоже хлюпнула носом, но молчала.

— Владимирский достал свой носовой платок и обойдя барышень, с усмешкой заставив тех высморкаться, миролюбиво заявив:

— Так-то оно лучше.

— Лучше будет если вы господин комендант прикажете Тимофею Евлампичу, прейти на осмотр в лазарет. — Настаивала на своём Елизавета.

— Что вы барышня, на казаке заживает что на собаке. А тут пустяки, даже кость цела.

— Ууууу. Герой вы наш, защитник Хайнкейского перевала Евлампич, ваша жизнь и здоровье, не безразлично нашему Российскому народу. Так что с завтрашнего дня, вы обязаны каждодневно посещать лазарет, а именно. — Тут поручик обратился к девушке. — Лизонька как вас по батюшке?

— Елизавета Михайловна.

— А именно посещать Елизавету Михайловну, да бы она следила за вашим бесценным здоровьем.

Владимирский подхватил девушек за талии, увлекая от вахмистра. Но видимо так не положено было обращаться с барышнями 19 века, поэтому они максимально выгнули спины и пытались, что-то сообщить поручику:

— Господин поручик! Господин поручик!

— И не сомневайтесь голубушки, с завтрашнего дня, Тимофей Евлампич будет в вашем распоряжении.

— Позвольте, позвольте! Вы!

— А я, за этим самолично прослежу.

— Что вы делаете!? Мы, мы возражаем!

— А вы, как хорошие маленькие девочки, не рвитесь в бурные воды взрослой жизни, где много скрытых, опасный, подводных течений. Извольте вернуться к Вере Ильиничне. — Назидательно повелел им Владимирский.

— Вы не смеете так обращаться с нами, — Но видя, что их неукоснительно ведут в их обитель, Лиза захныкала, — Нам тоже нужно гулять и дышать свежим воздухом.

Поручик остановился, отпустив девчонок. Вдруг до него дошло, что эти шестнадцати, семнадцати летние девчонки, жертвовавшие всем своим личным временем, привилегиями, и даже комфортом, трудились не покладая рук, недосыпая и даже рискуя своей жизнью. А он, вот так фамильярно над ними насмехается, за какие то надуманные девичьи грёзы:

— Прошу простить меня великодушно, — Раскланялся Владимирский, при этом целуя ручки опешившим девчонкам, — Был не прав, чёрств, и даже порою грубым скотом. Готов выслушать ваши претензии.

— Мы бы хотели, иметь возможность совершать конные и пешие прогулки. Если вы упросите Веру Ильиничну. — Произнесла Светлана, как-то уж больно заносчиво задрав свой носик, но при этом опустив глаза. Вновь и вновь Владимирского поражало и восхищало одновременно, не смотря на рутину и усталость, умение держатся достойно, что тут скажешь, это были обладательницами красивейшей осанки. Впрочем, здесь дело было не только в возрасте, все благородные дамы имели осанку, даже дряхлые старухи. Будущему поколению это будет неизвестно. Находясь в таких размышлениях, наш Кутузов ответил:

— Хорошо, я сегодня зайду к Вере Ильиничне.

— А у вас найдутся хорошие лошади. Я видела в конюшне. Там есть одна лошадь, от турок прибившаяся, со звёздочкой во лбу. — Наконец успокоилась Лиза.

— Лошадей подберём, да вот дамских седел не имеем.

— Ничего, мы попробуем в… Пристроиться в обычном седле. — Ответила Лиза.

— Как так, по мужски? — Подозрительно спросил Владимирский.

— Что вы! -Засмеялись подруги.

6

Прошло ещё пару недель. В Россию, из крепости, были отправлены два офицера и дюжина солдат, потерявших при штурме крепости, свои конечности. У одного молодого прапорщика, была отрублена рука, у подпоручика ампутирована нога, раздробленная разорвавшимся турецким снарядом. Эти офицеры были из соседнего полка.

После неудачной осады Плевны, наши войска были скованны. За малыми Балканами, русские под командованием Иосифа Владимировича Ромейко-Гурко, не взирая на троекратное превосходство противника, нанесли ему ряд ощутимых ударов. Самым удачливым сражением оказалось у Джуранли, где он на голову разгромил войска Реуф-паши. А после ожесточённой битвы при Эски-Загру, где отличились болгарские ополченцы, передовой отряд русских войск отошёл за Шипкинский перевал, удерживая его от турок, перешёл к обороне.

Больные уже не казались больными, с многих сняли гипс. Владимирский докладывал в рапорте, о его личном бездействии и его обещали вскоре заменить болгарским гарнизоном.

У господ офицеров, каждое утро начиналось со стрельбы из револьверов по мишеням, упражняясь таким образом в меткости. Лучшим стрелком считался капитан Сивуха, и это признавал Владимирский, не смотря что сам был отменным стрелком. Сразу после стрельбищ, господа офицеры шли на завтрак, кроме коменданта, который задерживался, что бы уединившись с Карачой, отрабатывать приёмы боевого самбо. Вахмистр очень был удивлён таким видом борьбы, когда впервые увидел тренирующегося поручика. И с тех пор они тренировались вместе. Но и Карача многому научил Владимирского, при владении саблей. Тот легко перерубал десяти сантиметровые деревья, и даже мог перерубить саблей человека по палам. Карача в свои двадцать восемь лет, был настоящим профессионалом, потерявший семью, он отдался целиком службе. Владимирский делился с ним знаниями полученными в военном училище, военной тактике. К тому же грамоте он обучал весь гарнизон. Сначала в обучении ему помогал Пётр, а затем подхватили курсистки Смольного института. И тогда дело по ликвидации безграмотности стало продвигаться в перед значительными темпами. Работа у институток практически закончилась и они большую часть времени, вращались в обществе кавалеров. Правда все это происходило, под ревностным присмотром Веры Ильиничны. Особенно она оберегала младших девчонок, Светку и Лизу. Владимирский уяснил, что этим барышням ещё рано выходить в свет, в виду их малолетства. Именно в виду этого, оберегая их от мужского общества, классная дама просила его лично сопровождать мамзелей на конных прогулках, ибо она уверяла, что полностью доверяет только господину коменданту. Конные прогулки приобрели обязательный характер, когда выздоравливающие господа офицеры, привезли из древней болгарской столицы Тырново, дамские седла. К тому же идущие на поправку господа офицеры, начали куролесить, устраивая пирушки и даже откровенные попойки. Они умудрились даже устроить скандал в селе, побив местного главу за то, что тот не одобрил эротических танцев, в исполнении турецких танцовщиц, приведённых в корчму. Но так как они были освободители и за все щедро платили, их тут же простили. В гарнизоне господа офицеры тоже умудрились устроить танцы, со старшими курсистками, несколько раз пригласив из села музыкантов. Карты, вино, и дамы, превратились в повседневную рутину. К этой головной боли для коменданта, на прошлой неделе в крепость приехал из Бухареста ревизор. Это был очень угрюмый и стройный чиновник, вероятно болевший чахоткой. Коллежскому асессору Табиеву, прибывшему из Румынии, было лет сорок. Он неутомимо все разнюхивал, расспрашивал, и даже попросил дать ему людей, что бы раскапывать и пересчитывать зловонные трупы убитых турок. Владимирский догадывался, что начальство не поверило его сводкам, о количестве уничтоженного врага, и поэтому прислали инспектора. С комендантом инспектор вёл себя подчёркнуто холодно, даже порой виделась не дружелюбие в его глазах. Он неутомимо вёл свою ревизию.

Именно по этой причине, когда наши бойцы, раздетые по пояс вели спарринг, нанося друг другу удары и отражая их, Карача спросил у Владимирского:

— Долго ещё этот червь бумажный копать то будет. Чай уже все могилы перекопал.

— Да. Копает и копает, землю роёт под меня.

— Я господа прошу прощения, за моё вмешательство. — Наши бойцы замерли, от такого неожиданного и незаметного появления коллежского асессора. Однако тот как ни в чем не бывало продолжил: — Дело в том господин поручик, что я уже заканчиваю свою инспекцию и желаю завтра отбыть с утра, стало быть пришёл откланиваться. — Он замолчал, застыв, холодно изучая изуродованное шрамами тело, и лицо коменданта.

— Господин коллежский асессор, я прошу вас извинить наше легкомысленное высказывание, свидетелем которого вы стали невольно. Я понимаю, у вас своя миссия.

Но Табиев вроде как не слышал нашего героя, заворожено глядел на шрам, находящийся в области сердца Владимирского. Затем он стал судорожно кашлять в платок, который окрасился красным:

— Извините господа.

Из шатра как по команде, прибежали Светлана с Лизой.

— Вы что, подсматриваете за голыми мужчинами? — Тихо шепнул девчонкам поручик. Те покраснев отвечали хором:

— Мы дожидаемся конного выезда!

— А тут господин Табиев стал кашлять, — продолжила Лиза, — Мы сейчас горячего молока с мёдом им принесём. — И девушки ещё раз тайком взглянув на наших гладиаторов, убежали готовить молоко с мёдом.

— Господин поручик, — начал медленно говорить Табиев, — я бы хотел вас спросить кое о чем.

— Спрашивайте.

— Так значит это правда, что о вас говорят. Будто бы вы побывали на том свете?

— Что вы хотите услышать?

— Правду. — Впервые в глазах коллежского асессора появилась тоска.