Бесплатный фрагмент - Розы в моем окне

Розы в моем окне

Рассказы опубликованы, когда автору исполнилось 90 лет.

Розы стучали в мое окно, когда немощная и неподвижная лежала я на больничной койке. Они были единственно живыми в окружающем меня мире.

Цвели до глубокой осени, пока не приходил садовник и не срезал их. Зима приближалась. Окно становилось пустым и молчаливым.

— Не грусти… — уговаривала я себя, — Скоро снег ляжет на лапы елей и опять будет красиво. Надо только дождаться. А потом придет лето. Или я встану, или розы зацветут вновь. Лучше встану я. Врачи разрешат, и я встану.

— Может быть это случится когда они зацветут и я смогу взять в ладонь распустившуюся розу.

С этими мыслями я жила 7 долгих лет. Розы были рядом. Каждое лето. Однажды мне разрешили встать. Когда я вспомнила как ходить, я пошла в парк к цветам.

Я положила головку хрупкого бутона в свою ладонь и прошептала: «Спасибо тебе, ты мне помог. Теперь у меня — все впереди».

Часть I. Воспоминания

Мальчик

Мне 84 года и я не очень помню когда это было. Где-то в 30-х годах прошлого века. Семья моих дедушки и бабушки была очень большой: дедушка и бабушка, их родители, их дети и внуки.

Вот такая семья. В хозяйстве был жеребенок, который вырос в прекрасного жеребца по имени Мальчик, которому, по словам деда, цены не было.

Копали огород, возили бревна из леса для постройки бани, сарая, погреба. «Жизнь налаживается», — говорил дед, оглаживая свою седую бороду.

Но пришла беда. Из сельсовета пришли злые люди и забрали Мальчика в колхозный табун. В семье все плакали, жалко было расставаться с любимцем.

На следующий день бабушка отрезала ломоть хлеба, положила за пазуху и позвала меня с собой. Мне было не более трех лет. Она подхватила меня на руки и пошла полем к небольшому перелеску, туда, где пасся табун лошадей.

Увидев Мальчика, бабушка тихо его позвала. Мальчик поднял голову и также тихо, тихо направился в нашу сторону.

Он подошел к нам, наклонил голову и прижал ее к щеке бабушки. Она нежно оглаживала своего любимца. Потом она подняла меня и я тоже погладила Мальчика по белой отметине между глаз.

Бабушка поставила меня на землю, достала кусок хлеба и протянула его Мальчику.

Я всегда буду помнить тепло бабушкиных рук и шелковую нежность белой отметины Мальчика.

Сообщница

У меня было два брата 14 и 13 лет, мне в это время было 6. Значит, это 1937 год. Кат-то раз, бегая по двору, я забежала за сарай и увидела, что мои братья курят в компании соседских мальчишек.

«Ого-го, — подумала я, — Это же не хорошо, отравятся, заболеют и умрут!» И я побежала к маме, чтобы все рассказать.

Когда вечером пришел отец с работы и все узнал, то он очень сердился и ругался. Братьев поставили в угол.

— У меня теперь есть помощница, чтобы следить за вашим поведением, — сказала мама, — чтобы это больше не повторялось.

Дней через пять я прибежала днем домой. Взрослые работали. И что же я вижу — мой старший брат стоит на табуретке и курит в открытую форточку. Младший брат стоял у окна и следил, чтобы взрослые не вошли. Увидев меня, он подскочил ко мне, крепко схватил за руки и подтащил к окну. Старший брат молча сунул мне в рот дымящуюся сигарету.

— Вот так! Теперь ты наша сообщница! Только попробуй настучать матери или отцу!

Я по началу опешила от такого обращения, но подумав, решила никому ничего не рассказывать, я ведь теперь — сообщница.

Моих братьев унесла война, Саше было 18 лет, Мише — 20. Вот и нет у меня братьев, но я всегда буду их сообщницей.

Жизнь прожить — не поле перейти

Решила в свои 82 года поделиться воспоминаниями о том, как война прошлась по моей жизни. В детстве у меня была война и серьезная болезнь.

В 1941 году мне исполнилось 10 лет. Все лето мы жили у бабушки в деревне Федоровское. Помню как немецкие самолеты летели бомбить Москву, а когда они возвращались, то сбрасывали бомбы на наши дороги и в наши реки, куда придется, чтобы легче было удирать от наших истребителей. Около нашей деревни протекала река Протва. Вода в ней кипела от сброшенных в нее бомб. Нам было страшно. Жили мы в окопах, вырытых на задворках огородов. Вход в окоп занавешивали ватным мокрым одеялом на случай газовой атаки со стороны немцев.

К 1 сентября нас привезли в Москву, школы не работали. Немцы бомбили Москву по несколько раз за ночь. Мы жили на последнем этаже пятиэтажного дома. Бомбоубежище находилось в соседнем доме. По тревоге взрослые с узлами, дети с любимыми игрушками спускались с 5 этажа, бежали к соседнему дому, пока мы таким образом добирались — тревогу отменяли. Тяжелые затяжные бомбежки случались все чаще и чаще. Мы жили недалеко от заставы Ильича. Немцы стремились превратить этот район в руины. Из громкоговорителя раздавался голос Левитана: «Граждане, воздушная тревога!» Сердце замирало — опять они летят! Люди спускались со всех этажей, торопились, падали, толкали друг друга — стремились быстрее занять лавочки в убежище. Мест не хватало, садились на пол, кто мог — дремал. Люди работали целый день на заводах, фабриках, на улицах при возведении заграждений из железных шпал, чтобы танки и боевая артиллерия не прошли. В воздух запускали дирижабли, чтобы мешать пролетать вражеским самолетам над Москвой.

Мы жили на окраине. В убежище детям давали воду, взрослым — нет. Воды на всех не хватало. Все молча ждали слов Левитана об отмене тревоги.

Так продолжалось до октября 1941 года. Немцы подходили все ближе и ближе к столице. Из домоуправления нам приносили листовки с просьбой семьям с детьми быстрее уезжать — эвакуироваться. Но мама никак не могла решиться покинуть Москву.

Выкваренные

К началу учебного года папа привез нас из деревни в Москву. Но школа не работала.

Однажды мне мама говорит: «Сходи доченька за хлебом». Я пошла, но вскоре вернулась. Мама, увидев мою пустую сумку, спрашивает:

— А где же хлеб?

— Мне не дали, сказали, что хлеб дают только выкваренным. А что это такое, я не поняла. А переспросить че-то побоялась.

— Не выкваренным, а эвакуированным, — поправила меня мама.

Скоро из домоуправления нам принесли справку. А потом посадили в какую-то машину. Нас было 12 человек. Так началась наша жизнь в эвакуации. Мы тоже стали выкваренными, то есть эвакуированными.

Эвакуация

Уехали мы 16 октября. Пять семей поместили в грузовик и вывезли за город, а затем повезли в город Горький. Там нас разместили в какой-то конторе. Утром нас посадили на баржу с углем. Тащил баржу небольшой пароходик. Плыли мы сначала по Волге, потом по Каме до города Молотов. Есть было нечего, воды было очень мало. Как мы выжили, до сих пор не понимаю. Не мылись мы целый месяц, завелись вши.

Добравшись до города Молотов, мы узнали, что разместить нас негде, и нам рекомендовали ехать в какую-нибудь деревню и там осесть, чтобы выжить. Мы сели опять на баржу и доехали до города Чистополь. Но и там мы были никому не нужны. Нас было человек 12: трое взрослых, остальные –дети.

Село Галактионово

Пошли пешком по деревням, по татарским аулам. Но нигде нам дверей не открывали. Голодали отчаянно, просили милостыню. Но чаще слышали: «Бог подаст». Иногда нам давали кусок лепешки и кружку воды. За 30 км от города Чистополь нас наконец-то приняли в сельсовете села Галактионово. Нас разместили в тех домах, которые пустовали.

Дома оказались пустыми, потому что мужчины ушли на фронт, а семьи уехали к родственникам, чтобы в это тяжелое время выживать вместе.

Спали мы на голом полу, на который была набросана солома. У местных жителей были припрятаны дрова, которые они заготовили во время сплава леса по реке Кама. Когда шел сплав, все от мала до велика хватали багры и бежали к реке. Зацепив багром бревно, его тащили к берегу, а потом перетаскивали к дому, где быстро, быстро пилили и прятали. Таскать бревна из реки было запрещено. По дворам ходила комиссия во главе с председателем колхоза, дрова отбирали, да еще и штрафовали.

Наша семья жила впроголодь. Нас спасало плетение корзин. Нарежешь лозы, замочишь с вечера, а на следующий день после школы придешь и плетешь корзины для овощей. Мама носила их по деревням и продавала, вернее выменивала на них хоть какую-нибудь еду типа картофельных очисток или мелкого подгнившего картофеля. Мы их мыли, перетирали с ранней крапивой, лебедой и делали лепешки. Мы были счастливы в эти моменты — у нас была еда! Соли не было, но и так было очень вкусно.

Волки

Как-то раз моя сестра Нина говорит мне: «Валюш. Пойдем затемно до школьных занятий на берег Камы, туда, где ивы растут. Нарежем лозу для корзин». Мы так и сделали. Пошли поутру на берег, нарезали лозы, связали ее покрепче и поволокли к реке. Нина была старше меня на 4 года.

Она наклонилась ко мне и прошептала: «Валюш, присмотрись, справа от нас стая волков». Я повернула голову и ахнула. Впереди стаи шел вожак, за ним трусила волчица и пятеро маленьких волчат. Сердце мое остановилось от страха, крик застрял в горле. «Тише», — сказала Нина, она вынула из кармана спички и стала поджигать хворост. А мне тихо сказала, чтобы я не оглядываясь, что есть мочи бежала к берегу.

Нина бежала за мной, держа в руке горящий хворост. Впереди был пригорок, который отгораживал нас от дома. Нина бросила хворост, подхватила меня и вбежала на него. Что было дальше, я плохо помню, я была очень сильно напугана. Уже дома у меня поднялась температура, то ли я простудилась, то ли сильно испугалась. На следующий день в школу я не пошла. А Нина меня подбадривала: « Валюш. Ну что ты расхворалась. Волки же нас не съели, мы убежали и остались живы!»

Чуни

Я пошла учиться в 3 класс в декабре, так как много пропустила. В этой местности все окали, а я — акала. В Москве все акают. Писала с ошибками: вместо «пошла» — «пашла», вместо «Москва» — «Масква». Получала плохие отметки, приходила домой, плакала.

Ходить в школу было не в чем. Из старого пальто, из которого я уже выросла, мама сшила мне чуни, так там называли обувь, что-то похожее на валенки. А когда весной пошел мокрый снег, чуни вставили в галоши, которые нашли в сарае прежних хозяев. Галоши были большие, поэтому чуни к ним привязывали веревками, чтобы не выскакивали. Вот так и ходила в школу. В школу уходила пораньше, а приходила позже всех. Старалась чтобы никто не видел, как я выковыриваю из-под веревок глину пополам со снегом.

Письмо от отца

Весной 1942 года папа прислал мне письмо и вложил в него чистый листок бумаги. В школе тетрадей не было, писали на полях старых газет угольками, так как и карандашей, и ручек не было тоже. Я так обрадовалась этим листочкам, что решила похвастать перед ребятами в школе. Пришла, вскочила на парту, чтобы все видели, достала листок и стала им размахивать, крича: «А у меня чистый листок бумаги!» Все ахнули. Один мальчишка хотел у меня его вырвать, стал меня толкать.

Но не тут то было! Я вывернулась и помчалась огородами домой. Он бежал за мной и кричал: «Не убежишь, все равно догоню и отберу этот листочек».

Я бежала, задыхалась, но не могла отдать ему листок, я ведь должна на нем написать письмо папе.

Мальчик, видя, что он меня не догонит, выхватил из ближайшей поленницы полено и швырнул им в меня. Он попал мне в спину, в позвоночник. Я упала лицом в грязь. Не помню — кричала я или нет, но домой я приползла поздно вечером.

Сестра Нина, увидев меня грязную, заплаканную спросила: «Что случилось?» Я ответила, что во всем виноват Степка.

Нина побежала к Степану домой. Его бабушка сказала, что Степка как пришел со школы, залез на печку и носа не кажет. Нина стащила его с печки и отхлестала по щекам.

В школу я больше не ходила. Заболела. Не могла ходить. Это длилось все лето.

Мама решила отвезти меня в больницу. Председатель колхоза дал лошадь. Ехали по целине, дорог в той деревне не было. Бричку мотало из стороны в сторону, мне было очень больно.

В больнице в городе Чистополь врачи сказали маме, что дело плохо, что я не жилец.

— Оставляйте в больнице, обратно домой вы ее не довезете.

Я все слышала и, заплакав, сказала маме:

— Хочу умереть дома, не оставляй меня здесь. Одень на меня мое любимое платье с крылышками и похорони дома.

Мама плакала, сестра Нина плакала. Они повезли меня домой в бричке опять по кочкам. Я не стонала, по-видимому, потеряла сознание.

Довезли меня до дома живую, но с постели я больше не вставала. Сил не было поднять руку, чтобы отогнать назойливую муху.

Приходили соседи и, стоя в дверях, говорили маме: «Не жилец она у тебя, Маня». Приносили кто лепешку, кто кружку молока. Осенью папа прислал 100 рублей и велел ехать в Москву, там врачи должны помочь.

Стали мы собираться в Москву. Но в Москву еще должны были впустить, тогда была пропускная система. Да и 100 рублей на такую далекую поездку не хватило бы.

Сестра Нина

У нас на грядках поспевали тыквы (весной добрые люди дали нам семена). Моя сестра Нина привязывала по две тыквы на коромысло и шла пешком 30 км в город Чистополь на рынок, продавать.

Наступил октябрь. Пришли холода. Надо ехать. Дорога дальняя, есть нечего, одежды нет. Одели на себя все, что осталось, соорудили тачку с одним колесом. Положили в тачку сухое сено, уложили меня, в ноги мне поставили еду: несколько картофелин, высушенную тыкву и бидон воды.

Добравшись до города мы несколько дней не могли попасть ни на одну баржу, пока не дали охране сухого табаку. Этот табак наша соседка вырастила у себя на огороде, высушила и дала нам в дорогу. «Пригодится», -сказала она.

По Волге сплавляли плоты из бревен, вот на них то мы и доплыли до Казани. К пристани причалила баржа и стала разгружать мешки с солью. Разгружали солдаты, говорили что это военнопленные. Когда мама спросила одного из них: «Сынок, вы с фронта?». «Нет мамаша, мы из тюрьмы…»

Мешки рвались, соль сыпалась на землю, но ни щепотки подобрать было нельзя. Время было такое. Охранники не подпускали, грозили расстрелом.

Наше путешествие до Москвы длилось почти полтора месяца: на баржах с углем, на попутных машинах, на поездах. Ни смотря ни на что: без билетов, пропусков, мы — я, мама и сестра Нина, все же добрались до Москвы.

Врач в Москве сразу же отправил меня в больницу за город — в Переделкино, ее почему-то называли больница Баковка.

Во время войны дети, познав голод, холод, болезни, быстро взрослели.

Справка

Село Федоровское в Жуковском районе Калужской области России. Входит в сельское поселение «Село Трубино». Расположено на правом берегу Протвы в 4 км к юго-юго-западу от Жукова, в 13 км к юго-юго-востоку от Обнинска, в 57 км к северо-северо-востоку от Калуги, в 85 км от МКАД.

Село Галактионово в Чистопольском районе, на берегу Куйбышевского водохранилища, в 11 км к западу от г. Чистополь. На 2002 г. — 113 жителей (русские). Свиноводство.

Основано в 18 в. В дореволюционных источниках известно как Жукотино, Никольское, Савино Городище, Савин Городок. До реформы 1861 г. жители относились к категории помещичьих крестьян. Занимались земледелием, разведением скота. В начале 20 в. в Галактионово функционировали церковь во имя Св. Николая Чудотворца, церковно-приходская школа, 2 ветряные мельницы, мелочная лавка.

В этот период земельный надел сельской общины составлял 1028,7 дес.

До 1920 г. село входило в Старо-Иванаевскую волость Чистопольского уезда Казанской губернии. С 1920 г. в составе Чистопольского кантона Татарской АССР. С 10.08.1930 г. в Чистопольском районе.

Число жителей: в 1782 г. — 383 души мужского пола, в 1859 г. — 583, в 1897 г. — 781, в 1908 г. — 1074, в 1920 г. — 1192, в 1926 г. — 1284, в 1938 г. — 1052, в 1949 г. — 614, в 1958 г. — 410, в 1970 г. — 219, в 1979 г. — 87, в 1989 г. — 80 чел.

Часть II. РАССКАЗЫ о ВОЙНЕ

Перчатки

Молодежь, наверное, и не знает, что когда-то перчатки были не то чтобы в моде, они были жизненной необходимостью.

Тогда, в далекие годы войны, мы вязали перчатки, перчатки особого фасона: вывязывался большой и указательный пальцы, а для остальных пальцев вывязывался совместный отдельный «домик».

Когда началась война, мне было только 10 лет. Мою семью эвакуировали в приуралье — город Чистополь. В село Галактионово, где были созданы артели, где все, кто хоть как-то умел держать в руках спицы, вязали перчатки для фронта. В холодное время года они были очень удобны для того, чтобы нажимать на курок, стрелять, писать на морозе.

Мы — дети 10—13 лет старались не отставать от взрослых вязальщиц, торопились, вязали. Электричества не было, вязали по вечерам при лучине. А днем ходили в школу, делали уроки, собирали траву.

Да, да — траву, которая была частью нашей еды. Чтобы не умереть с голоду, по весне рвали все зеленое: крапиву, лебеду, что-то еще, на что указывали нам взрослые.

За пару перчаток колхоз выдавал 400 грамм мякины. Великая радость — ты помогала семье выжить, ты помогала фронту воевать.

Мякина — это отходы молотьбы растений, шелуха, проще говоря. Обычно используют на корм скоту. Но….тогда была война….

Мама обдавала траву кипятком, смешивала с мякиной, лепила лепешки. Это было бесконечно вкусно! Другой еды у нас не было и взять было негде.

Во так, вязание перчаток стало вопросом выживания и нашей маленькой помощью для приближения Победы. Победу мы очень….очень… ждали… Все.

Бабушка Маня

Церковные праздники после войны вся деревня отмечала весело и дружно. За две недели до Пасхи в тарелочки с водой бросали овес, чтобы к празднику он взошел и подрос. Красили яйца кожурой от репчатого лука и укладывали их в тарелочки в подросший зеленый овес. Тарелочку ставили на середину стола.

После холодной и белой зимы — такой веселой тарелочке — глаз радуется и на душе светлее. Народ идет в церковь куличи святить. А бабушка Маня сидит на скамеечке, никуда не торопится.

Подошла я к бабушке и спрашиваю:

— Почему вы бабушка Маня в церковь не идете куличи святить. В Бога не верите?

— Присядь рядом, девонька, — отвечает бабушка. Во время войны мы попали между двух фронтов в районе Ржева. 15 месяцев мы жили под оккупантами. Слышала какие бои там были?

Мы жили в землянках, немцы — в наших домах. Они прикрывались нами как живым щитом. Однажды, нас всех согнали в колонну и куда-то погнали по дороге на Сычевку. Мы еле шли — голодные, холодные. Валенки и шапки немцы с нас сняли, сами одели. В ту зиму холод стоял крепкий.

Матери несли маленьких детей на руках. А в спину им постоянно прикладами немецкие охранники тыкали. Если мать от усталости падала на колени и ребенок выскальзывал из ее замерших рук, подбегал немец и штыком винтовки отшвыривал ребенка в сугроб, чтобы не мешал движению колонны. За любой крик и стон расстреливали на месте.

Бабушка Маня подняла глаза к небу, по морщинистой щеке текла слеза.

— Так где же ты Бог? Как допускаешь такое? Кто ответит за смерти наших детей?

Бабушка Маня склонила низко голову и уголком фартука смахнула слезу.

— А есть ли он, Бог? — задумалась я.

Крошечки хлеба

Недалеко от моего дома на соседней улице живет семья. Маленькая семья: взрослые дети покинули родной дом. В этой семье двое — муж и жена. Живут дружно и ладно, в полном согласии, умудренные опытом прожитых лет. Работу не делят на мое — не мое, мужское и женское, помогают друг другу.

Я очень люблю к ним заходить. Они приветливо встречают, угощают, чем Бог послал, советуют по хозяйственным делам. Удивительный хозяин прекрасно читает стихи и часто — заходящим гостям. Он пишет стихи с детства: о войне, о родных, близких, к юбилейным датам знакомых. Стихи у него получаются легкие, искрящиеся и… необычные. Мне всегда нравится его слушать.

Он много говорит о войне. Однажды, он рассказал мне, как его, восьмилетнего деревенского мальчика — подпаска, после освобождения их деревни забрали в милицию.

В грозу молнией убило теленка в стаде, которое он пас. Пытались обвинить его в пособничестве нацистам, что он намеренно вредит народному хозяйству страны.

Отстояли его бабы деревенские, которые собрались у правления, где судили пастушонка. Они кричали, что знают пастушка с пеленок, что он с семи лет помогает взрослым пастухам пасти коров. Отстояли! Его отпустили домой.

Сейчас этому пастушку далеко за 80 лет, отголоски войны не отпускают его до сих пор.

Как-то раз зашла я к ним во время обеда. Меня пригласили за стол, я не отказалась, еда у них простая, но уж больно вкусная. Секрет знают. В конце трапезы хозяин ловко смахнул со стола крошки хлеба в ладонь и отправил их в рот со словами: «Вкуснее этих крошек никогда ничего не едал».

Ива

Рядом с нашей калиточкой росла ива. Соседские ребятишки прибегали кататься на гибких ветках. Если раскачаться — пролетишь над водой, которая скапливалась в овражке. Ребята толкались, смеялись, пытались столкнуть друг дружку в воду. Приключение — да и только.

Бабушка охала: «Сорветесь, захлебнетесь, утоните». Бабушка смотрела и вспоминала войну.

Белоруссия, партизанский отряд и бабушка, тогда такая юная санитарка. Вспоминала как вытаскивала из болот раненных и мертвых солдат. Как хоронила в мерзлой земле.

Партизаны сбивали крест и звезду на могилу, а санитарка, остатками губной помады пыталась закрасить звезду красным.