Бесплатный фрагмент - Революционные времена Усть-Каменогорска

Подготовил к публикации: Виктор Кротов (внук).

На обложке: фото из семейного архива..

Предисловие

История этой книги началась с удивительной неожиданности.

Когда в ранней юности я стал понемногу интересоваться историей нашей семьи, отец рассказывал про своего отца, Якова Васильевича, про их жизнь в Усть-Каменогорске. Про то, что Яков Васильевич распространял книги, а в революцию был одним из организаторов первых тамошних органов советской власти, был заключён в крепость колчаковцами, бежал, пережил покушение. Про то, что погиб он под Краснодаром, партизанствуя во время Великой Отечественной войны.

Позже я стал писать запросы в архивы: нет ли каких-нибудь сведений о жизни Якова Васильевича? Архивы меня переадресовывали от одного к другому, пока не пришёл утвердительный ответ. В нём говорилось, что в архиве имеются рукописные воспоминания Я. В. Кротова, а если мне нужны сведения подробнее, то можно обратиться к нему самому по адресу: «Анапский район и т.д.». Считая, что здесь какое-то недоразумение, я написал осторожное письмо на присланный адрес. В ответ прилетела телеграмма:

«Да Витя я твой дед»!..

Оказалось, что сообщение о расстреле относилось к однофамильцу, а сам Яков Васильевич после войны не сумел отыскать никого из семьи, потому что кто-то из детей погиб, у остальных изменились адреса. Он второй раз женился и осел под Анапой. Его дочь Нелли, которая приходилась мне тётей, была едва старше меня.

Летом 1970 года я побывал у него под Анапой. Дедушке было 87 лет он был крепок, и даже продолжал немного столярничать.

На следующий год он заехал в Москву, когда возвращался из Усть-Каменогорска (туда его пригласили по случаю каких-то торжеств). Не сообщив время приезда, он позвонил прямо в дверь. Приземистый, худой, голубоглазый. Рядом с ним стоял чемодан, который я еле втащил в квартиру, удивляясь, как дед с ним справляется.

По нашей просьбе Яков Васильевич написал ещё три тетрадки воспоминаний, тем более что увиденное в Усть-Каменогорске его возмутило:

— Там совсем не те считаются борцами за советскую власть, кто на самом деле её создавал. Мне просто противно стало!..

Воспоминания оказались искренними, выразительными и колоритными по стилю, но порою хронологически непоследовательными, с повторами, в каждом из которых проявлялся свой ракурс изложения. Однако и в таком первозданном виде они заслуживали всяческого внимания. Мой брат, историк и архивист, опубликовал их на своём известном сайте «Библиотека Якова Кротова».

Лишь сравнительно недавно, перечитывая эти тексты, я понял, что эти воспоминания можно сделать доступными достаточно широкому читателю, придав им более читаемый вид. Для этого я свёл все тексты в единое по хронологии повествование и разбил на смысловые главы и главки, указывая, где можно, примерный временной интервал событий. Стилистическая правка была минимальной и касалась, в основном, знаков препинания. Естественно, я ничего не добавлял от себя, кроме простых заголовков, с которыми, думаю, вполне согласился бы Яков Васильевич: большей частью они были взяты из его собственного текста.

Теперь, когда постепенно оказалось, что некоторые члены нашей семьи стали людьми пишущими, особенно интересно обратиться к тому, кто стал первым звеном этой цепочки.

Следующим звеном стал сын Якова Васильевича, Гавриил Яковлевич Кротов, книга которого «Три поколения» во многом пересекается с событиями, описанными здесь. В этом издании приведены некоторые его примечания, оставленные на полях рукописи Якова Васильевича.

Виктор Кротов

Мои предки

Из рассказов бабушки

Родился я в 1883 году 4-го октября в семье рабочих.

О моих предках я узнал из рассказов моей бабушки Ирины Савельевны, уроженки села Коначенки, стоявшем на возвышенности реки Белой. Ирина Савельевна любила рассказывать про своё поколение. Рассказывала, что ее свёкор, отец её мужа Даниила Михайловича (моего деда), звали его Михаил Андреевич (мой прадед), был крепостным помещика Мосолова. На север они перебрались до освобождения 1861 года, когда стало невозможно жить из-за побоев, розог и других издевательств со стороны помещиков и управляющих. Его считали хуже всякого животного, били и пороли, кому он прислуживал, вместо пищи получал побои.

Михаил Андреевич работал ямщиком на тракте Глазов — Залазнинский завод, гонял земские подводы, то есть подводы, содержавшиеся земством. Возил на земских лошадях господ и чиновный люд.

Ямщик был крепостной мужик, а подводы казённые… Часто бабушка рассказывала мне, как самодуры чиновники и бояре расправлялись с ямщиками, с их жёнами и дочерьми, которые обслуживали проезжавших барских прихвостней. Едет какой-нибудь самодур под хмельком, и всё приготовленное и поданное на стол ему не нравится. Если яйца не того вкуса, то эти яйца бросаются в лицо обслуживающей. Жаловаться было некому, а муж или отец не имели права защитить дочь или жену, а то ему всыплют розог или нагаек. Отказываться было нельзя, а то хуже будет.

Таким-то образом крепостные люди бежали в глухие леса, чтоб хоть в тяжёлых условиях, но жить без побоев. В дебрях обрабатывали клочки земли, что могли они отвоевать у тайги, ловили рыбу мордочками (приспособление для рыбной ловли), ловили в силки рябчиков, косачей.

Старались жить тише, чтобы не проведали пристава. Кого же обнаруживали, того, как говорила бабушка, возвращали к помещику. Жили тихо, чтоб не обнаружили, ютились по два, по три двора, занимались охотой, ну и по возможности обзаводились хозяйством. После освобождения от крепостной зависимости стали из отдельных стойбищ создавать починки, то есть объединять свои жилья и обрабатывать землю. Начальство брало эти починки на учёт и облагало податями в доход казны. Север был богат не только лесами, но и рыбой, и дичью, а также такими деревьями, как черёмуха, рябина, ягодами малины, клюквы, и даже рудой.

Как водится, где люди, там и охотники за чужим трудом. Появились заводчики, купцы и урядники с начальниками. Когда население возросло, начали строить заводы. Народ стал сосредотачиваться вокруг заводов лесопромышленников на реках. Люди стали приобретать специальности лесорубов, рудовозов. Конечно, росло население, а также число людей — любителей наживы.

Мой прадед
Михаил Андреевич

Михаил Андреевич был грамотен, читал книги. Конечно, книги были церковнославянского письма. Даже осталась от него книга «Псалтирь», с готическими буквами под титлами, то есть вместо «БОГ» писалось «Б'Г». Эта книга хранилась не у старшего сына Даниила Михайловича, а у Киприана Михайловича. У Михаила Андреевича было три сына: Даниил, Киприан и Илья. Дети Михаила все были безграмотны. Два брата — Киприян и Илья — работали на заводе Залазнинском, принадлежащем заводчику Мосолову. Жили они по соседству в трёх хозяйствах. Илья умер молодым. Даниил и Киприян жили до глубокой старости.

У Даниила родился сын Василий и две дочери — Дина и Анна. У Киприяна родился сын Прокопий и две дочери — Анна и Дарья. У Ильи родился сын Дмитрий.

Жили все в одной деревне, называлась она Ренёвской. Стояла деревня на взгорье, внизу текла речушка Ренёвка. От села речка находилась с километр. Она служила всем жителям деревни водоснабжением, она же служила купальней летом, а зимой местом полоскания белья и водопоем скота.

Мой дед Даниил Михайлович

Даниил Михайлович, мой дедушка, был охотник и пасечник. Пасеку, то есть ульи со пчёлами он вешал на высокие деревья, там и гнездились пчёлы. Осенью ульи вскрывались, и мёд забирали, оставляя только на питание пчёл зимой. Ульи же обвязывали матами из ржаной соломы и камыша.

Как я помню, после смерти моего деда осталось много ульев, — круглые долблёные колоды, которые подвешивались на деревьях и привязывались, чтобы не мог медведь достать (медведи страстно любят мёд). Во дворе дома оставалось до сотни ульев с невыломаными сотами. Мой отец Василий Данилович не интересовался дедушкиным хозяйством. Несколько лет из ульев выламывали пчелиные соты, перетапливали на воск и сдавали в церковь на свечки. Бабушка только качала головой, и нередко у неё бежали слёзы из глаз.

Как мой дед умер и его хоронили, я не помню, но как ходил возле ульев, поколачивая легонько палочкой, запомнил. И помню, что он был болен. Старенький, он плёл лапти, не сидя, а стоя на ногах: у него болела спина. Когда он умер, мне было, наверно, года три-четыре. Даниил Михайлович, по рассказам бабушки, Ирины Савельевны, умер восьмидесяти трёх лет отроду, умер, как выражалась бабушка, скоропостижно. Ирина Савельевна ещё жила долго, нянчила нас с братом Павлом, который был старше меня на четыре года.

Даниил Михайлович всегда, по рассказам бабушки, занимал выборные должности в районе. Был вахтёром, то есть хранителем общественных запасов хлеба. Была установка на время неурожая: собирали хлеб, зерно урожая, и хранили его при волости в магазеях (складах). Вахтёр, то есть доверенное лицо волости, этот хлеб принимал и через каждые три года зерно обменивали на новое зерно. В период нуждаемости выдавали по решению волостных властей ссуду.

Как жили и работали мои отцы

Когда появились заводы, окрестные жители, не имевшие возможность обрабатывать землю, устраивались на заводы рабочими. Как земледельцы севера, так и заводские рабочие получали мизерное жалование — в среднем восемь рублей в месяц. Рабочие на заводе: углевоз, углежог, рудокоп, рудовоз. Они имели кредит забора продуктов в заводской лавке до двухмесячного заработка. Причем все продукты в магазине стоили на 20% дороже. Таким образом, рабочий всегда был должен заводу.

Конечно, человек, который имел возможность обрабатывать землю, имевший коров, овец, лошадей, жил неплохо. Но земля распределялась по душам мужского пола, женщины землей не наделялись.

Подати платили по душам, а безлошадный землю не мог обрабатывать да и расчистить её от леса не мог, так как работал на заводе: летом заготавливали дрова для угля, зимой жгли уголь. За заготовку дров, уложенных в поленнице по 4 кубометра, получали 50 копеек. Или, если человек имел лошадь, он получал один рубль за уголь в 20 пудов весом. Если при проверке недоставало веса 10—20 фунтов, то контора принимала этот уголь за 3/4 цены.

А рабочий завода, если опоздал на работу, штрафовался на 1/4 дня, то есть получал зарплату за 3/4 дня. Рабочий был вынужден работать так как земли были очень неплодородны и без удобрений давали плохой урожай. Урожай мог получить только тот, у кого были лошадь, корова, овцы. Так шла жизнь бедняка, а богатый от своего богатства богател.

После смерти стариков все сыновья работали. Прокопий Киприянович на заводе Омутнинском, а также Василий Данилович и Дмитрий Ильич для этого же завода жгли и доставляли уголь. Мы с отцом и Дмитрием Ильичом работали вместе. Потом и я уже на работу ходил со старшим братом Павлом и отцом. Заготавливали дрова для выжига угля и от заводской конторы получали аванс в счёт доставки угля в зимнее время, так как летом проехать по тайге было невозможно не только на санях, но даже верхом на лошади.

Так жили, работали, да молились бога. Ходя каждое воскресение в церковь за три-четыре километра от нашей деревни. В праздники отцы напивались, дрались с матерями, изливая своё горе и нужды на своих женах.

Росли и жили безграмотными, несли повинности в обслуживании господ. Огораживали господские леса и угодия, чтоб не попала на господскую землю твоя корова или лошадь и чтоб не платить штрафа. Огороды строили миром, имел кто дров или не имел, как бедняк, так и зажиточный, на одинаковых правах.

Из всей моей родни только мне посчастливилось попасть в школу.

У помещика была установка: объездчик задержал корову — штраф, лошадь — штраф, задержал порубщика в лесу — тюрьма, хотя бы эти люди работали на него же.

Жили во славу божию.

Раб не больше господина, кто больше имеет, у того умножиться, а кто мало имеет, у того отнимется. Жители деревень и починков, обрабатывая землю, платили подати за землю, занимаемую застройками, платили как жители богатые, так и бедные, с души мужского пола, хотя бедняк хлеба не сеял, а платил одинаково с зажиточным.

Так «процветала» жизнь рабочего, жившего на землях господ, на которого работали, получая шесть рублей в месяц за двенадцати- и четырнадцати-часовой трудовой день. Более ничего не получая, кроме штрафов за опоздания на работы, за недогрузку веса короба угля. Школ не было, зато были две церкви: одна православная, другая старообрядческая. Там проповедовали любовь к ближнему и терпение, за что обещали счастливую райскую жизнь после смерти.

Среди людей сеяли вражду эти же самые попы. Православный для старообрядца был еретик, то есть враг, старообрядец не имел права даже кушать с православным за одним столом, пользоваться ложкой православного, хотя и верили в одного бога. Так насаждалась культура. За всякое свободомыслие тюрьма, ссылка в Сибирь и т. д. Что нам могли дать наши деды и отцы? Ничего, кроме водки и вражды!

В такой обстановке я рос до девяти лет.

Церковно-приходская школа

В 1880-х годах начали строить при церквах школы грамоты. В 1893 году брата Павла женили, а меня, по совету моего крёстного, Демида Кирилловича, устроили в церковно-приходскую трёхклассную школу. Она от нас находилась в четырёх верстах. Церковь у нас находилась в трёх верстах, стояла на горе Белок.

Тот год нас в школу из нашего починка пошло семь человек, то есть мальчиков. Девочек тогда не учили, не полагалось по правилам и понятиям того времени. Зиму мы кое-как проходили, а на вторую зиму нас в школе осталось только двое, я и Андрей Николаевич, оба Кротовы. Наши с Андреем семьи очень дружили! Хотя работали на разных заводах — мой отец работал на заводе Омутнинском, а отец моего товарища Андрея Николаевича на заводе Залазнинском. Обе семьи работали на выжигании угля.

Наше школьное обучение было устроено благодаря учительнице Марии Васильевне Мальщуковой из мещан города Глазова, в то время находившегося среди вотяцкого народа (удмуртского). Благодаря этой учительнице мы научились многое понимать в ином свете. Наша учительница всегда была среди нас и в часы занятий, и по вечерам, так как со школой вместе находилось наше общежитие. Все ученики, живущие далеко от школы, жили в общежитии, пристроенном к школе, в селе около церкви. От понедельника до субботы жили там, спали на полатях, или кто как устроится. Учительница жила при школе там же. Мария Васильевна часто читала нам по вечерам книги и кое-какие рассказы из журналов «Русское слово», «Русский паломник, а также книги Водовозова. Я очень любил её чтение.

В селе жили в церковных домах поп, дьякон, псаломщик и сторожа при церкви.

Закон божий была основная тема. Учили «Верую», «Отче наш», заповеди. Поп преподавал закон божий, дьячок учил пению молитв церковных служб. Многие из сверстников бросили учёбу на первом году. Поп у нас был отец Андрей Сантановский. Каждый день был пьян дома и на уроках, бил попадью, чем попало. Ему не было заботы, как жила его паства.

Благодаря вниманию к нам нашей учительницы и её заботам, она меня особо приучила к чтению книг, не только церковных, но и рассказов из истории и географии. У меня к моей первой учительнице сохранилось воспоминание и лучшая память до сего времени, хотя мне уже 85 лет. Многое было получено от Марии Васильевны не только как учительницы, но и как воспитательницы.

Ещё я пристрастился как к пению, так и к чтению Часослова, Евангелия, Деяний апостолов. К концу моего трёхлетнего учения я неплохо пел, хорошо читал в церкви часы и заменял псаломщика во время службы, за что поп и учительница меня любили. Учёбу я закончил с наградой и отличием, двенадцати лет, в 1896 году, за свои успехи был награждён премией: книгами Водовозова и Ушинского «Родное слово».

Моя семья

Мой отец Василий Данилович был рабочим углевозом на Омутнинском заводе Пастухова. По рассказам, он сначала заготавливал дрова и жёг уголь кучами со своим родственником Ильёй Михайловичем, братом Данила Михайловича.

У моего отца было две сестры, Зина и Анюта. Мы их всегда называли так. Мой отец был единственным сыном. Как тогда полагалось, все были безграмотны. Сёстры моего отца повыходили замуж. Тётя Зина вышла в починок Тараканы, муж её был кузнец Демид Кириллович. Он был грамотный и являлся мне крёстным. Их починок от нашего был в двух километрах, на речке Раменке. Демид Кириллович был большим умельцем, знал не только кузнечное дело, но и столярил. Кузня его стояла около почтового тракта. Меня он очень любил, как и тётя Зина. Благо было очень близко до них, я к ним бегал очень часто. У Демида Кирилловича было две дочери — Анна и Ориша. Это были настоящие наши друзья. Как мы с мамой, так и их семьи часто бывали друг у дружки.

У моего отца было три сына и дочь. Старший сын Павел от непосильного труда и жестокости отца умер двадцати лет, тогда мне было 16. Меньший мой брат Осип был моложе меня на пять лет, а сестра Александра на три года. Наша мама Устиния Ивановна была из зажиточной хорошей семьи. Она была очень трудолюбива и смирна. Мама сама пряла кудель, готовила пряжу, чтоб выткать на ручном станке холсты для белья себе и детям, мужу. При свете лучины просиживала за прялкой ночи.

Отец мой, как и все рабочие, любил выпить, а выпив, устраивал дебоши. Маме часто от отца попадало. Поплачет, было, мама, поговорит отцу, когда он трезв. Я уже помню, бывало: «Устя, прости», — а как выпьет у соседа или при получке, всё снова повторяется. Глядя на отца, бабушка, бывало, качая головой, скажет: «Вася, Вася, в кого ты уродился?». Когда отец был трезв, был трудолюбив и смирен.

Я помню дедушку и бабушку, маминых отцов. Кроме мамы у них было два сына и трое дочерей. Старший сын Антон Иванович и второй Михаил Иванович. Дочерей звали: старшую — Катей, мама вторая — Устинья, а младшую звали Анюта. Всех я знал и у всех бывал в гостях много раз! Я был любимцем.

Антона Ивановича, не знаю за что, сослали в Сибирь на поселение, в Акмолинскую область. Впоследствии и я попал туда же. Антон Иванович был кузнец, и в Сибири он был кузнецом. Михаил Иванович умер молодым.

С отцом и братом я стал ходить в лес (в курень, где жгли уголь), наверное, лет с семи или восьми. Когда уходили в лес (в тайгу), то каждый себе должен нести продукты, а ходьба по тайге была нелегка: куда ни поворотись, везде бурелом, валежник. Устану, было, не могу нести свою ношу, возьмёт мою ношу Паша, и идём за отцом. Отец нас не ласкал!

С 1896 года я вместе с отцом моим и братом Павлом начал работать наравне со взрослыми. В то время у нас, то есть у наших отцов, не было ни лошади, ни коровы, а нас было трое у отца детей, да бабушка-старушка Ирина Савельевна.

Когда мы с братом подросли, начали обрабатывать землю, сеять овёс, рожь и ячмень. Землю надо было пахать, а у нас не было даже овцы. Как я запомнил, мои отцы жили очень бедно! Из хозяйства имели только кур.

Когда мы с братом Павлом подросли, нашим отцам помогли родственники со стороны мамы. Сестра мамы Катерина Ивановна с мужем Михаилом Савельевичем, также работавшим на Омутнинском заводе, подарили отцу лошадь (кобылицу старенькую). От этой матки мы получили двух жеребят и вырастили! Через четыре года мы имели трёх коней, благодаря которым мы начали производить посевы хлеба, готовить топливо и корм для животных. Да ещё нам муж моей крёстной, сестры моей мамы, подарил телка, которого вырастили до коровы. Так начало процветать наше хозяйство.

Отец и мама были очень трудолюбивы! К моменту женитьбы моего брата Павла у нас были лошади и корова, даже были овцы! Мы работали, не жалея сил, старались раскорчевать землю и стали сеять больше хлеба. У нас была изба, одна дымная, без трубы. Когда топили печь, нас мама всегда снимала с полатей и одевала потеплей, так как мы на полатях не могли сидеть, было дымно. Стены и потолок нашей хаты были чёрные от дыма, и так было не только у нас, а вообще у бедняков избы были курные, без труб.

Когда мы с братом подросли, с нами росли и лошадки с коровой, подаренные нашим отцам дядей Мишей и дядей Ефимом, и мы полюбили труд, возненавидев бедность! Помогали отцам. В будние дни работали в курене, а воскресные дни зимой заготавливали дрова и что надо для хозяйства. Летом мы с братом каждый день шли на рыбалку с удочками или с неводком. Мы с братом очень любили рыбалку. В реке Белой, как и во всех таёжных реках и речках, много было рыбы. Когда поспевали ягоды: земляника, смородина, костяника, малина, брусника, клюква, — мы всегда шли на сбор урожая. Мы настолько полюбили эти сборы ягод и грибов для зимы, что никогда не сидели дома. Ни дожди, ничто нам не мешало. Мама наша с бабушкой только радовались, что их дети помогают.

По окончании школы я пристрастился к чтению книг. Работая на завод в курене, я, было, сплету лапти, продам на базаре за пять копеек и куплю себе книжку.

Познакомился с одним продавцом книг, старичком по фамилии Кинчин Григорий. Всё, что мне рекомендовал дед Гриша, так его называли, я прочёл. Бову Королевича, Еруслана Лазаревича, Илью Муромца, Епанчу Татарского. Всё, что можно было тогда достать, я приобретал и читал.

Меня охотно слушали: в особенности мать и мои бабушки. Сядем, бывало, около светца, где лучину закрепили, чтоб она горела, соберутся сестрёнки, дочери моих тёток. Аграфена, дочь моего крёстного Михаила Савельевича, дочери Анна и Ориша, и дочери моего деда Киприяна Михайловича, брата моего дедушки Даниила Михайловича. Слушают, затаив дыхание, только слышно жужжание веретена да хруст кудели. Тогда каждая семья одевалась самотканными холстами. Сеют лён, перерабатывают его, ткут холсты и шьют из холстов всю одежду.

В будние вечера я читал книги о героях, а в воскресенье мы шли в церковь. В церкви я читал часы — каноны и т.д., и мои слушатели всё были те же, что и слушали героев, только более крупного состава!

Сначала я с братом тоже работал на заготовке дров и выжиге угля, а потом меня устроили на завод углевозом. С 6 часов утра на лошади-битюге (тяжеловозе), верхом сидя, возил уголь на телеге из сарая на домну, до 6 часов вечера.

Когда мне исполнилось 14 лет, меня пристроили в столярную мастерскую учеником столяра! Мастер был хороший, — Черепанов Иван Степанович. До 1903 года (мне было тогда двадцать лет) я работал столяром в мастерской завода, а мой отец работал там же, где раньше: жёг уголь и доставлял его на завод Омутнинский, так как леса были собственностью заводчика Пастухова.

Вместе с нами рос и наш отец. К радости мамы и бабушки, он перестал буянить, меньше стал пить, больше находился при семье и ещё больше стал трудиться. Наша жизнь стала светлей и красивей. В доме стало больше уюта и порядка, да и слёз мы маминых не видели. Нас радовало, когда вместо грубой ругани мы слышали, что отец, было, зовёт: «Устя, Устя!», — а мама тем более отзывалась с лаской.

Брат мой Павел в 1898 году заболел и умер, мне в то время было пятнадцать лет. Как нам всем было тяжело, когда мой брат Павел заболел и слёг в постель. А я оказался совсем одинок. После продолжительной болезни Павел умер, его жена от нас ушла к своему отцу. Она была из далёкого села от нас, более двадцати вёрст. Я больше всех чувствовал потерю брата Павла. Мы с ним были неразлучны, да и невестка ко мне относилась с любовью сестры, даже лучше, чем сестра. Когда я учился в школе, Павел в субботу всегда за мной приезжал в школу, чтоб в воскресение я был среди семьи. Долго мы, вся семья, не забывали утрату Павла и Ориши.

Меньше меня у отца был еще сын Осип и дочь Александра, которые с бабушкой были дома. С материной стороны были две сестры, имевшие свои семьи.

Старшая сестра Катерина Ивановна имела двух сынов и дочь, жила в деревне Загарины.

Вторая сестра Анна имела сына, жила в деревне Шелконачи, в том же посёлке жили отцы моей матери и два брата — Антон и Михаил Ивановичи, работали тоже на Омутнинском заводе. Антон был кузнец, в 1900 году был сослан в Сибирь, причину ссылки не знаю.

Работая на заводе я с детства видел кругом нужду и бесправие. Отец мой был очень неразвит и забит нуждою. Я был ещё очень мал, когда мать провожала отца в тюрьму в г. Глазове (наш уездный город). Его осудил земский суд на три месяца тюрьмы за то, что отец срубил берёзы, чтоб сделать сани для перевозки угля на завод, из точки, где жгли уголь для того же завода, а владелец были один — как леса, так и завода.

В 1901 году меня женили. В жёны мне взяли, по совету моего крёстного Демида Кирилловича и тёти Зины, их родственницу из зажиточной семьи, дочь Михаила Терентьевича, Клавдию Михайловну. Девушка была грамотная, хорошей семьи, с её семьей я дружил. Отец Клавдии Михайловны был книголюб, мастер по постройке мельниц, с ним мы были очень близки по церковным службам, он так же, как и я, любил пение. Пели на клиросе, часто шли из церкви вместе. Он был старичок седой, я же, мальчуган, пользовался его дружбой, брал у них читать книги. У Михаила Терентьевича было четыре сына, все были грамотные, хорошо развиты. Старший Иван был кузнец, второй, Иннокентий, лесничий барских лесов, и Саватий, который работал по дому.

Вся семья Михаила Терентьевича жила дружно, с разделением на три двора. С Михаилом Терентьевичем жили младшие два брата, Михаил и Саватий. Кроме сыновей, у М.Т. были три дочери: Катерина, Анна и Клавдия. Из дочерей была грамотной одна Клавдия. Вся семья была религиозной до фанатизма. Мои же отцы в бога верили по обрядности. Я очень мало своих отцов видел в церкви или молящимися.

Бабушка Орина часто молилась со слезами. Нас же молиться богу не старались приучать. Отец с мамой в церкви бывали только когда ехали или шли в гости, по большим праздникам. Нас не очень приучали к молению, больше учили работать.

Безработица и волнения

(1903—1904)

В 1903 году завод Омутнинский остановился: получилось перепроизводство, прекратилась его работа. Фабрикант Пастухов не смог сбывать продукцию из-за того, что бельгийские капиталисты взяли подряд на постройку железной сибирской дороги, и российские промышленники оказались разорёнными. Склады Омутнинских заводов были загружены рельсами, а продавать стало некому.

Рабочие не только Омутнинского, но и других заводов Пастухова, остались без работы, ну и пропитания. Группа заводов Пастухова, как то Омутнинск, Белая Холуница, Чёрная Холуница, Касра, Песковка, тоже были остановлены.

Когда рабочие работали, заводские магазины отпускали в кредит продукты, а когда рабочие были уволены, всякие кредиты прекратили, и никакой помощи не оказывалось.

По случаю бедственного положения рабочие стали выражать недовольство к заводчику и требовать помощи. Конечно, хозяин заводов, чтоб сохранить своё добро, вытребовал, для охраны своего имущества, казаков. Рабочие стали собираться и обсуждать своё положение. В те времена у нас на заводах не было профсоюзов и вообще никакой организованности. Начали распространять листовки с призывом о требованиях и помощи от хозяина заводов и работы. Находящаяся власть на заводе, как то земский начальник и полиция, стали принимать меры, чтобы не получилось беспорядков.

Начали вылавливать лиц, распространяющих листовки. Было запрещено собираться на улицах и где бы то ни было устраивать собрания. Ну, казаки как радетели, охраняя существующий порядок, задерживали виновников распространения листовок. В этой группе оказался и я. Всех виновников и нарушителей правопорядка и, задержанных высылали туда, где требовались рабочие.

И вот нас было отправлено, как тогда говорили, в Сибирь, около пятидесяти человек — за Урал, на постройку в тайге Верхотурской железной дороги, строившейся от Тавдинских заводов до Верхотурья. Поездом нас довезли до Тавды и разослали по строящейся линии железной дороги Тавда — Верхотур.

В ссылке

(1904—1908)

На строительстве
железной дороги

Условия на стройке железной дороги были очень тяжёлые. Кроме леса и гнуса ничего не было. Нам предоставили только сдельную работу, ни жилья, ни продуктов. Работу требовали, а кроме хлеба ничего не давали. Продукты доставлялись подрядчиками, условия с жильём были никудышные — «палатки из сучков». Правда, подрядчик нам дал топоры, пилы и кряжи для выработки шпал.

Пробыли мы на этом участке с неделю, пока у нас были свои продукты. Когда кончились продукты, мы от работы отказались, стали требовать, чтобы нас перевели в обжитые села.

Когда к нам приехал жандарм, то мы ему заявили, что не осуждены, а сосланы, и пошлите нас в обжитые места. Нам жандарм объявил, что он запросит кого следует, чтоб мы только назвали местность, куда нас перевести.

У дяди, Антона Ивановича

Я избрал место в Акмолинской области, среди киргиз, куда переселяли добровольных переселенцев. Там находился в ссылке мой дядя, брат моей матери, кузнец нашего завода Антон Иванович Шитов с семьёй. Вдвоём с товарищем мы решили перебраться туда, где жил дядя, — к нему-то мы и направились. В скором времени нас отправили по маршруту Челябинск — Петропавлоск — Кокчетав. Пробирались мы за свой счёт до места нашего назначения.

Антон Иванович принял нас и помог с работой. Мы с его помощью приучились распиливать лес долевой пилой на доски и тёс. Он жил там вместе со своей семьёй, жил хорошо, у него было трое сынов и три дочери. Сам он был ещё здоров, работал как специалист кузнецом, плотником, мастером по постройке мельниц-ветряков. Акмолинск — это голая степь, которая ранее служила выпасом скота киргизских баев-скотоводов.

Все лето мы с товарищем проработали на распиловке леса, вполне себя обеспечивали.

В селе Кайракты

Так как мы были сосланы без права прописки, я договорился с начальством волости и переехал от дяди в другое село, тоже обжитое, где и оставался. Это было село Кайракты Вознесенской волости Кокчетавского уезда. Село оказалось новое, то есть там жили переселенцы из разных краёв и губерний центральной России, вели застройки. В этом большом селе специалистов было мало. Когда я обосновался, познакомился со столяром, тоже ссыльным из Гродненской губернии, Саулевичем, который мне оказал большую помощь в знакомстве с людьми и устроиться с работой. С его помощью я начал работать столяром, выполняя столярные работы из материалов заказчика. Мне платили в день по одному рублю, а пуд пшеницы стоил двадцать копеек.

Там я познакомился с учительницей, заведующей земской школы, которая мне очень помогла в культурном развитии. При школе была библиотека, и по рекомендации этой учительницы я много читал и научился трезвее смотреть на жизнь. Жандарм этой волости, находившийся в том же селе, вполне был терпим. Придёт, бывало, ко мне на квартиру, принесёт книжек, чтоб я их переплёл. Тем наше знакомство и кончалось!

Это было в 1904 году. В том же году ко мне приехала моя семья: жена Клавдия Михайловна с дочуркой Настей. Так мы в этом селе прожили до 1908 года, до конца моей ссылки.

После ссылки

(1908—1911)

Кокчетав

После отбытия ссылки, когда я получил паспорт, то переехал в г. Кокчетав. Тогда у нас уже было двое детей: сын Ганя и дочь Настя. В Кокчетаве я работал столяром на государственном винном складе. Работать на половинный оклад. А через два года стал в Кокчетаве работать столяром у себя на квартире.

Так как я подработал в Кайрактах, то имел лошадь, корову и заготовку брёвен на избу. Ко мне приехали мать, отец, брат и сестра, остановились у меня, а через месяц решили переехать в то село, где работал Антон, мой дядя. Когда поехали, лошадь запрягли на рыдван, в телегу сложили хлеб, посуду — всё, что было нажито. Все погрузили на воз и уехали. Конечно, забрали и корову.

Так отделили меня от себя мои отцы.

В Кокчетаве познакомился с одним дьяконом, он заведовал офицерской библиотекой. Дьякон Седов был вдовец, и по законам церкви он жениться больше не мог, то есть не разрешалось. Этот дьякон был атеист, верой его были деньги, мне как любителю книг он очень помог в развитии, в знании книг и авторов.

Я стал переплётчиком книг и таким образом имел полный доступ к книжному фонду, а библиотека была очень солидная.

Петропавловск на Ишиме

В 1911 году я перебрался в Петропавловск на Ишиме, но там не задержался. Проработав лето стекольщиком в банке, где управляющим был баптист Мазаев. Затем работал в компании «Зингер» агентом по распространению швейных машин.

Усть-Каменогорск

(с 1912 года)

Переезд

По совету матери, я переехал в 1912 году в город Усть-Каменогорск.

Когда мы туда приехали, у нас нечем было заплатить за провоз багажа. Я отыскал квартиру у одной богатой, но сердобольной старухи. Только мы сложили все вещи в коридоре, как ударил град, и побил все стёкла в больших домах! После окончания градобития я стал работать стекольщиком у купцов. Все материалы были хозяйские. Я в течение месяца имел заработок не менее ста рублей. Потом начал работать на дому этим же купцам: кому подправить полировку мебели, кому сделать стол…

Усть-Каменогорск мне и моей семье понравился.

Книжная торговля

Позже, по договору с Санкт-Петербургским книжным издательством, я принял книжный киоск от продавца издательства Панченко, по случаю его отъезда. Товар книгоиздательство мне высылало наложенным платежом, почтой. Согласно договора, я получал за проданную литературу 10% с рубля. Так я стал продавцом книг и школьных принадлежностей до дня моей мобилизации в армию по случаю войны с Германией.

Мне приходилось быть очень осторожным с литературой, так как полицейское управление не давало покоя своими обысками. Часто обыски производил пристав Крамер. Почему-то Крамер однажды делал у меня обыск в 12 часов ночи, а утром скоропостижно умер. После проверку производил Казанцев, член управления, а затем его помощник, как раз когда я въезжал на квартиру к Дубровским. Только-только въехали во двор, как они сами нагрянули, перетрясли все тряпки и пелёнки, и, не найдя ничего, забрали всю литературу к себе в кабинет. И в моём присутствии проверили не только литературу, но и макулатуру.

После моего отъезда в армию, моя жена оставалась работать в книжном киоске.

Воинская повинность

(1914—1916)

В 1914 году я был мобилизован в армию. Военную подготовку проходил в г. Омске, в 28-м пехотном полку 5-й дивизии. В 1915 году был с маршевой ротой направлен на фронт, в город Смоленск, где рота была задержана для формирования. В Смоленске меня направили в школу ветеринарных фельдшеров военного отряда.