Бесплатный фрагмент - Ресакрализация

Антон Безмолитвенный

РЕСАКРАЛИЗАЦИЯ:

фантастический роман с элементами трансцендентной эротики

© 2021

1. ПЕЩЕРА 2.0

Тихий всплеск раздался под низкими сводами Пещеры. Почти невидимые в полумраке круги на воде обозначили место, где угорь ушел в глубину, взмахнув напоследок хвостом.

И в то же мгновение Тобин юркой тенью нырнул за ним. Гребок, еще гребок, захват — и вот уже рыбка, пойманная, трепещет в сильной руке.

Выбравшись на берег, Тобин — молодой ныряльщик Племени — бросил угря в плетенку из гибких лиан, к остальным рыбешкам, рачкам и моллюскам, которых он выловил на дне Озера. Плетенка была уже полна, на сегодня достаточно. Оставалось только набрать воды — и вернуться к Племени.

Заслышав сзади неожиданный шорох, Тобин обернулся поискать взглядом его источник: огромная Пещера простиралась перед ним, насколько хватало глаз — царство вечного полумрака, разбавленного неярким мерцанием флуоресцирующих грибов и лиан на влажных стенах. Пещера была его домом. Племя жило здесь с незапамятных времен — с первых Дней Сотворения: так гласили мифы, рассказываемые старейшинами. Пещера была единственно доступным миром для людей: выбраться за ее пределы могли только бесплотные духи умерших, просочившись сквозь толстые стены.

За его спиной было Озеро — единственный источник пресной воды в Пещере, не считая мелких ручейков, стекавших по стенам. Озеро полукругом окаймляло собой обжитое пространство, уходя под плавно закругляющийся свод.

Источник необычного звука обнаружить не удалось.

Руки делали привычную работу, набирая воду, а мысли, как обычно, уносились далеко: к тому дню, когда он стал ныряльщиком. Единственным в Племени.

Ныряльщик — это достаточно странный статус: конечно, не охранник Вождя, но при этом и не раб-прорыватель ходов, не какой-нибудь собиратель грибов и орехов. Этим статусом его наделил вождь Ашар — по наущению Наллики, шаманки Племени, на обряде инициации. Картины того, как это произошло, до сих пор иногда всплывали перед глазами…

Три мальчика собрались перед Ритуальным Камнем для того, чтобы обрести в ходе испытания свое место в Племени и стать воинами. Хорра, Гвэ и Тобин состязались за право войти в элиту Племени — стать личными охранниками Вождя. Каждый знал, что по итогам состязания только один из них удостоится чести заслужить это звание. Второй станет охотником, собирателем или ремесленником и, наконец, третий пополнит число чернорабочих-прорывателей ходов, задача которых — откалывать от горной породы все новые и новые куски, постепенно расширяя обитаемое пространство Пещеры.

Крупная колония светлячков увенчивала собой один из высоких уступов стены Пещеры. Задачей было поймать одного из них и водрузить — не раздавив по пути — на Ритуальный Камень на другом ее конце, поместив в специальную сетку. Тем самым претендент зажигал священный огонь Богов и получал вожделенное воздаяние — свое место в Племени.

Вождь, неколебимым изваянием высившийся у подножия Камня в окружении воинов, резко выбросил руку, и его глашатай издал громкий крик. Рослые и стройные Хорра и Тобин стремглав ринулись наперегонки к стене, быстро оставив позади коренастого Гвэ.

С сердцем, буквально выпрыгивающим из груди, Тобин несся к уступу, стараясь не поранить ноги о камешки и удерживая в поле зрения оторвавшегося на полкорпуса вперед Хорра. В детстве тот всегда побеждал в беге из-за длинных, прекрасно развитых ног. Несмотря на это, Тобин был чуть-чуть выше ростом — за счет вытянутого, мускулистого туловища. Сейчас эти микроразличия проявлялись особенно явно — Хорра уже карабкался по второму ярусу, в то время как Тобин только-только подоспел к краю уступа.

Однако здесь преимущество было на его стороне: из-за своих длинных, сильных рук, природной ловкости и мощного торса Тобин с раннего детства считался среди мальчишек Племени одним из лучших скалолазов.

Зацепиться — подъем — нащупать упор для ноги — перелезть — подпрыгнуть — подтянуться на руках: тело будто само совершало все необходимые действия.

Через несколько секунд он был уже на третьем уступе, через минуту — на пятом, победно озираясь на незадачливого соперника, застрявшего внизу. Последний рывок — и вот она, заветная цель! Тобин метнул руку прямо в гущу колонии светлячков, схватив большое, идеально подходящее под ладонь, насекомое, и сразу же спрыгнул на два уступа вниз, чтобы опередить Хорра, едва не соскользнув с края маленькой площадки, на которую приземлился. К счастью, светлячок, крепко стиснутый пальцами откинутой вбок руки, не пострадал.

И вот он на земле и со всех ног несется к Ритуальному Камню, который уже виднеется далеко впереди в рассеянном свете, исходящем от люминесцентных грибов и мха. Обманчивом свете, вкрадчиво утаивающем свете. В котором так легко не заметить нить, натянутую между камнями почти по самой земле…

После этого воспоминания были отрывочными и смазанными, но яркими — как в страшном сне. Боль в ноге — споткнувшись, он летит, бесконечно долго летит, буквально прирастая взглядом к Камню, который так близко… Светлячка ему все-таки удалось спасти. При падении он преодолел инстинктивное желание выставить вперед руки — и тело приняло на себя удар о землю, а рука, выброшенная вверх, продолжала сжимать драгоценный трофей.

Следующий образ — искаженное яростью лицо Гвэ, нависающего над ним, сокрушительные удары ногами в живот и по голове. Гвэ отобрал светлячка и насколько мог быстро затрусил к Ритуальному Камню.

Преодолевая боль, поднялся и Тобин, ковыляя следом.

«Вождь!» — пронеслась в голове мысль. Вождь Ашар стоял совсем близко и все видел. Разумеется, сейчас он вмешается и прекратит это, воздав по заслугам коварному предателю. Тобин громко крикнул, привлекая внимание. Никакой реакции. Время шло, скособоченная фигурка Гвэ приближалась к конечной точке — и ничего не происходило. Вождь безмолвствовал. Наконец, раздался звук открываемой клетки и победные выкрики. Выкрики, чествующие другого — не его. Все было кончено…

Тяжело отдуваясь, подоспел Хорра со своим светлячком. Тобин наскоро переглянулся с ним — и отвел глаза от пронзительного взгляда друга. Безумный стыд охватил его. Он чувствовал себя безъязыким, вопли негодования по поводу вероломства Гвэ застряли комом в горле. Ничего не изменить. Ясно, что вождю не нужны его оправдания. Быть в шаге от победы и так бездарно проиграть! Теперь оставалось только склонить голову и покорно ждать решения…

Ашар поднял руку. Все разговоры и перешептывания воинов вокруг затихли.

Затем рука опустилась на плечо сияющего от счастья Гвэ — и вождь провозгласил его новый статус: «Личный охранник!»

Ликующие возгласы воинов, стоящих рядом, были ответом. Гвэ давно ждали в сообществе охранников. Ведь он был сыном одного из них. Похоже, именно отец надоумил его протянуть нить между камнями.

Вождь снова поднял руку и указал на Хорра. «Собиратель грибов!» — провозгласил он.

Молчание было ему ответом. Никто не нарушал тишину. По лицу самого Хорра невозможно было понять, что он чувствует. Обычно за второе место давали более престижный статус.

Внутри у Тобина все обмерло. Неужели его статус — третий? И сейчас он станет прорывателем ходов на всю оставшуюся жизнь?

По рядам воинов пробежал легкий гул. Позже Тобин узнал, что вызван он был доставленным известием о том, что скончался старый ныряльщик Племени.

Ашар поднял руку в третий раз. Неожиданно темной тенью отделившаяся от стены шаманка Племени Наллика подошла к нему и шепнула что-то на ухо.

Вождь послушал, кивнул головой, направил палец на Тобина и в свойственной ему манере неспешно изрек: «ныряльщик»!

Тобин стоял, опустошенный и дезориентированный. Он не знал, что ему делать, куда идти, как ощущать себя. Самообвинение и самооправдание сплелись внутри в один противоречивый клубок со злостью, разочарованием, отчаянием и — радостью.

Он презирал корявого и недалекого Гвэ, за счет подлости ставшего на его глазах воином и вошедшего в личную охрану вождя, в то же время осознавая, что тот просто делал все, что было в его силах, следуя наущениям своего отца. Горечь и обида на вождя и весь мир за несправедливость затопили его внутренний горизонт. Разве он достоин статуса личного охранника вождя меньше, чем Гвэ? Он быстрее, сильнее, выше, умнее. Впрочем, насчет последнего возникали некоторые сомнения, если даже медлительному толстяку удалось перехитрить его. Как можно было так нелепо попасться? Что ему стоило смотреть внимательнее под ноги? И Тобин представлял в сотый раз, как перепрыгивает ненавистную нить и победоносно преодолевает оставшееся до Камня расстояние. Но почему же вождь не остановил состязание, ведь он видел, как подло и бесчестно Гвэ обошелся с ним? Как можно оставаться равнодушным, наблюдая за тем, как избивают ногами беспомощно лежащего на земле члена его Племени? Разве не исчезает, не теряется при этом сам смысл состязания: отобрать самого быстрого, ловкого, смелого и проворного? Кто же такой вождь после этого? С другой стороны, именно вождь дал ему статус ныряльщика, хотя дело вполне могло закончиться отправкой в шахты — и пожизненным рабством в качестве прорывателя. Или это Наллика помогла смягчить приговор? Хотя, кто знает, возможно, она даже сделала приговор более суровым. Но куда уж суровее? Неужели он, добывший светлячка, менее достоин, чем какой-нибудь Гвэ?..

И мысль его продолжала свое путешествие, раз за разом проделывая один и тот же маршрут по кругу: как пещерная ящерица, привязанная к колышку лианой…

Самой загадочной во всем этом была роль Наллики. Набрав воду и закинув шест с ведрами себе на плечи, Тобин двинулся назад к Племени, раздумывая о том, что он знает о Наллике. В памяти всплыла первая — далекая и полуосознанная — встреча с ней…

Положив мощную голову на могучие лапы, мирно посапывал пес-охранник возле входа в пещеру знахарки. Говорили, что он заколдован старой ведьмой так, что угадывает недобрые мысли о своей хозяйке по запаху входящего человека. Тобин, еще совсем маленький, дрожал, проходя мимо этого чудовища, отчаянно вцепившись в руку мамы. Наконец эта рука откинула заслоняющее вход покрывало с удивительным узором, в котором на черной поверхности причудливо переплетались светлые круги и точки.

Наллика стояла возле ступки, в которой перемалывала водоросли, и что-то пришептывала.

— А-а-а. Вот и наш головастик пожаловал, — сказала она, устремив немигающий взгляд на неожиданно осмелевшего Тобина, с любопытством оглядывающего убранство пещеры.

— Ну что ж, смотри, если интересно. Только руками ничего не трогай. А то в жабу превращу — сказала она и сипло, надтреснуто расхохоталась.

И Наллика, взяв маму под руку, удалилась, откинув другой полог, закрывавший проход во внутреннюю часть пещеры.

А Тобин все стоял как зачарованный и рассматривал помещение, в котором оказался. Висящие на стенах пучки водорослей и лиан, сушеные грибы, стоящие в странных, никогда прежде не встречавшихся ему емкостях. Ступки, ковши, разделочные инструменты. Шкурки и чучела животных, развешанные тут и там. И запах: удивительный, ни на что не похожий запах: сладковато-тонкий, будто пропитанный изнутри каким-то неземным изяществом. Вызывающий утонченные чувства и мысли, затягивающий в водоворот странных образов и смутных предчувствий…

Неожиданно Тобин очнулся и осознал, что Наллика стоит сзади и пристально смотрит на него. Тобин развернулся и едва не уткнулся лицом в живот матери. Почему-то врезался в память страх, промелькнувший в ее глазах, когда их взгляды встретились. Опасливо, стараясь не смотреть на улыбающуюся колдунью, она схватила Тобина за руку и двинулась к выходу, бормоча что-то прощально-испуганно-извиняющееся.

Когда они шли по общей территории, мама хранила напряженное молчание, не заходя ни в одну из пещер других членов Племени, что она обычно любила делать, и одергивая Тобина в ответ на любые попытки заговорить. Только после того, как они вернулись в свою пещеру и полог был задернут, мама расслабилась, опустилась на колени и внезапно разревелась.

Тобин подошел к ней и обнял за плечи.

— Мама, — сказал он, — что ты? Не плачь.

— Да — ответила она, — все хорошо. Я уже не плачу. Это не я. Это… — внезапно она осеклась, схватила его руками и порывисто прижала к себе, — обещай мне никогда не связываться с Налликой, слышишь? Никогда.

Голос ее почти срывался на крик.

— Мама, но что… — заволновался Тобин.

— Ничего. Просто не связывайся и все.

Тобин так и не узнал, что же произошло там, в пещере Наллики. Но испуганные глаза и перекошенное лицо матери убеждали лучше любых слов. Что-то скрывалось за всем этим. Он не мог доверять старой колдунье.

В дальнейшем знахарка как будто сторонилась, избегала его. За все годы взросления ему ни разу не удалось повстречаться с ней с глазу на глаз. Хотя сам Тобин всегда испытывал к интерес к колдовству…

Мелькнувшая факелом мысль оторвала Тобина от череды воспоминаний о прошлом: он вспомнил, что сегодня еще предстоит набрать зеленых и фиолетовых водорослей со дна Озера — как сказал Валдо, хранитель припасов Племени, как раз для самой Наллики.

Четырхаясь, он поставил на землю свой улов и поспешил обратно к Озеру.

Темная водная гладь встретила его ощущением холода — почти осязаемым: настолько, что тело покрывалось мурашками при одной мысли о том, что придется лезть туда снова. Но ничего не поделаешь, кроме того, он знал, что уже через минуту плавания станет тепло — и Тобин, зажав во рту специально изготовленную старым ныряльщиком трубочку для дыхания, разбежался и нырнул в глубину.

Люминесцентный гриб, которым он каждый день смазывал трубочку, худо-бедно рассеивал темноту, позволяя видеть на несколько локтей вперед. Водоросли нужного цвета, насколько он знал, росли в самом дальнем углу Озера — у подводной стены Пещеры. Через несколько минут, заполненных гребками и сосредоточенным пыхтением в трубочку, он увидел их. Здесь был целый подводный лес: зеленые и фиолетовые водоросли слегка подрагивали и переливались в блеклом, отраженном люминисцентном свете, исходящем от его палочки.

Раздвигая в стороны нежные на ощупь стебли, Тобин как зачарованный плыл сквозь это великолепие. Что-то магическое было в плавном скольжении сквозь переливающиеся разными цветами фосфоресцирующие подводные стебли. Неожиданно его внимание привлекло странное беловатое свечение в дальнем углу. Возле самого дна. Казалось, водоросли там колышутся более активно. Ого! Да это же глубоководное течение! Бегущая вода, питающая озеро.

Несколькими мгновениями позже он осознал, что нашел подводную реку. А за ней, наверняка, должна скрываться еще одна пещера!

Не в силах сдержать радости, Тобин всплыл на поверхность, чтобы выдохнуть и сполна насладиться своим открытием.

Надо срочно рассказать о находке Племени. Хотя нет. Сначала он исследует ее сам, и только после этого пойдет к Вождю с просьбой собрать Совет. Надо же понять — что там, с той стороны.

Преисполненный решимости, Тобин нырнул и устремился к месту, откуда било течение. Проход, видневшийся в зарослях водорослей, оказался достаточно широким для того, чтобы протиснуться туда. Однако течение было довольно сильнὀ. Хватаясь руками за неровные края и выступы, Тобин прокладывал себе дорогу вперед, попутно обрывая водоросли, растущие прямо в протоке.

Да, впереди, должно быть, находилась пещера: полоска света, маленькая поначалу, с каждым рывком все разрасталась, ширилась, обретала округлые очертания: до тех пор, пока не вынудила Тобина прищуриться и прикрыть глаза — настолько ярким стал свет, исходящий из неведомой пещеры. Воздух был уже на исходе, внутри шевельнулся тревожный стебелек страха — не хватит, пора возвращаться! — но решимость была сильна, а источник света — близок. И Тобин, еще крепче сжав зубы, удвоил усилия. Последние метры он уже преодолевал с отчаянно колотящимся сердцем.

Но вот стенки прохода расширились, впереди показались заросли зеленых водорослей, которые он с трудом мог разглядеть сквозь плотно прищуренные глаза — настолько светло было вокруг. Наверх! За глотком воздуха.

И вот, вот уже наконец поверхность. Вдох!

Невыносимо яркий свет резанул по глазам, привычным к мягкому, рассеянному мерцанию люминесцентных мхов и лишайников. Обрушился потоком со всех сторон, лавиной вторгаясь в сознание. Тобин удерживался на поверхности, пытаясь рассмотреть все вокруг сквозь узкую щелочку, оставленную между веками. Озеро продолжалось и по эту сторону стены. Отблески от поверхности воды были мучительно-яркими, но время шло — и постепенно детали стали проступать сквозь белесую пелену: не так далеко виднелся желтый берег, а за ним массив чего-то зеленого — почти как лес из водорослей, только на суше. Тобин посмотрел вверх и тут же с криком опустил голову: висящий в обрамлении голубого с белым ярко-оранжевый шар был непереносимо ослепителен и оставлял серовато-зеленые ожоги в поле зрения.

Неожиданно вся обстановка показалась Тобину настолько неестественной и враждебной, что он нырнул обратно под воду. Оранжево-желтый круг, голубые просторы и белые кучевые наслоения над головой буквально давили, изливались сверху всей своей чудовищной массой, впечатываясь в память, оставаясь даже под закрытыми веками. Для первого раза этого было явно достаточно. Тобин подплыл обратно ко входу в проток и, подгоняемый течением, легко и быстро проскользнул внутрь, в привычный полумрак Пещеры.

Вынырнув с другой стороны, он первым делом набрал зеленых и фиолетовых водорослей, затем вернулся на берег, подхватил свою плетенку и едва ли не бегом, искрясь от радости и нетерпения, двинулся в сторону выдолбленного в мягкой горной породе поселения Племени. Надо рассказать все на Совете. Поведать о целом новом мире, ожидающем за пределами Пещеры. Но для того, чтобы собрать Совет, нужно заручиться поддержкой Вождя. Поймет ли он его? Поверит ли рассказу? Ведь за пределами Пещеры по древним сказаниям обитают лишь бесплотные духи и демоны…

Нет, сначала он расскажет обо всем только избранным друзьям и знакомым. И затем, оценив их реакцию, ощущая за спиной их поддержку, можно подступиться к Вождю.

И начнет он со своей женщины — Талли.

_____________________________________________________________________

Тобин внес выдолбленную гнилушку, наполненную флуоресцентными грибами, и поставил ее на небольшой скальный уступ, задернув полог своей небольшой пещерки.

В долбленке, прикрепленной к стене, слабо трепыхались пойманные накануне светлячки.

Вместе с гнилушками они давали странное, колеблющееся освещение неопределенного и постоянно меняющегося оттенка.

Мягкая шкура, растянутая на полу, казалась в этом свете особенно манящей и притягательной — настоящее истомное ложе, замершее в предвкушении того, что должно было случиться.

Полог входа еще раз плавно приподнялся — и Тобин не смог сдержать восхищенного выдоха. Стоящая на пороге чисто вымытая, миниатюрная и изящная Талли была полностью обнажена.

Маленькие соски, почти фиолетовые в свете гнилушек и светлячков, были так трогательно приподняты, что казались наконечниками копий. Треугольник волос между ног влажно поблескивал. Во взгляде, который она устремила на него, в уголках набухших губ и внезапно порозовевших щеках, учащенном дыхании вздымающейся груди была такая беззащитность и пленительно-детская доверчивость, что Тобин замер, впитывая нюансы этого момента.

Умиление и глубокая нежность воцарились в пространстве между ними. Что-то глухо ёкнуло и разлилось телом в груди. Поток эмоций захлестнул его: глаза, рот, шею. Тобин сглотнул и облизнул губы. От его рук, протянутых к животу Талии, исходило тепло. Она с благодарностью приняла их, придвинувшись ближе и коснувшись его бедром. Тобин чувствовал ее тепло. Руками, ногами, животом. Всем телом.

Все это было так не похоже на то, что происходило у него с другими женщинами Племени раньше… Талли обволакивала, наполняла изнутри своей нежностью, тонкой и чувственной. В то время как они требовали жесткости и агрессии — на контрасте это особенно явно ощущалось сейчас, в момент эмоциональной близости.

Тобин не знал, какая часть этого ощущения обязана тем, что Талли стала его женщиной, и это закреплено на Скрижалях Племени, а какая — действительным глубинным родством.

Губы Талли были упругими и сочными, как плоды маланьи. Кожа податливой и нежной. Все ее уголки и складочки чутко отвечали на прикосновения. Тобину безумно хотелось быть ласковым с этим удивительно нежным созданием — и, ощущая ответ ее тела, он с радостью осознавал, что это получается…

Они еще долго лежали на шкуре, поглаживая друг друга и шепча на ушко разные нежности.

И вот, глядя на привычные неровности потолка своей пещерки, ощущая горячее дыхание Талли на своей щеке, Тобин решился рассказать ей о своей находке. К его радости, Талли выслушала очень внимательно, не перебивая и не посмеиваясь. Она лежала и поглаживала его по завиткам на груди ладошкой, изредка посматривая в глаза, а затем спросила: «как же ты смог вернуться живым из мира духов?»

Тобин несколько опешил. Он не рассматривал свое приключение с этой точки зрения. Действительно, если выступать перед всеми на Совете, нужно будет придумать что-то по поводу явного расхождения его рассказа с мифами Старейшин о первых днях Сотворения. Тобин задумался о том, как он сам относится к этим рассказам. Нельзя было сказать, что он совсем им не верил, однако эти истории находились в какой-то другой плоскости бытия, не пересекающейся с повседневной жизнью, — населенной мифологическими героями, колдовством и духами, которыми пугала его на ночь мама, — а то, что пережил он сегодня, было крайне вещно, грубо и абсолютно реально. Никакого колдовства, просто проход в стене.

Было непонятно — то ли Старейшины сами не знают о существовании мира за пределами Пещеры, то ли знают, но сознательно вводят в заблуждение всех остальных. Если верно первое — то имеет некоторый смысл все рассказывать, если второе — то у него нет шансов. И тогда лучше молчать.

Тобин закрыл глаза, и уже засыпая, подумал, что все-таки попытается. Не может не попытаться…

Вскоре и Нэх, и Замми, и Хорра, и несколько других друзей Тобина знали о подводном проходе. Однако никто из них не спешил проверять все самостоятельно. Суеверия были сильнее.

Тобин чувствовал: сейчас — или никогда. Ждать больше не имеет смысла — пора собирать Совет.

_____________________________________________________________________

Лица людей, сидящих возле Ритуального Камня, были серьезны и полны задумчивости. Вопреки опасениям Тобина, никто не улыбался, не было слышно шуток и смеха. Атмосферу задавал Вождь, с непроницаемым лицом восседавший у самого Камня, за ним стояла Наллика, вокруг расположились старейшины Племени. Окаймляли амфитеатр воины из личной охраны Вождя и простой люд.

Тобин только что закончил свою речь. Взгляды всех присутствующих были устремлены на него. Над Кругом Старейшин повисла гнетущая тишина. Не раздавалось ни звука.

Наконец, Наллика сделала шаг вперед и зашептала что-то на ухо Вождю. Тот выслушал ее, кивнул и поднял руку, обратившись к Кругу:

— Что скажут Старейшины?

Ярро, седой и иссохший древний старик, обладал правом говорить при Вожде не поднимаясь. Он прокашлялся и начал с места:

— Со Дней Сотворения я не слышал большей ереси и чепухи! Еще одна пещера за пределами мира. Мыслимо ли это? Сказано же: закон один для всех — нет места для людей, кроме Пещеры. Всем известно: вовне обитают только духи умерших и боги. Но этот желторотый юнец не чтит ни тех, ни других. Он осмеливается лгать, зубоскалить и вносить смуту на Совете! Более того, откровенно насмехается над нами! Над священными устоями и традициями! Я говорю — такой подонок недостоин быть свободным воином нашего Племени. Пусть отправляется в Шахты, как раб. Я сказал.

Тобин не мог поверить своим ушам. Лицо пламенело, мир покачнулся. Раб! В Шахты! За что? Всего лишь за один рассказ? Наверное, здесь какое-то недопонимание.

Не чуя под собой ног, Тобин встал и поднял руку:

— Разрешите сказать. Я ни в коем случае не имел в виду ничего…

— Сядь! — рявкнул Вождь, состроив свирепое выражение лица, — тебе не давали слова!

Неожиданно Наллика позади него задергалась и запричитала. Она начала кататься по земле и повизгивать, глаза закатились, изо рта брызгала слюна: знахарка вошла в транс, больше напоминавший припадок. Охотники Племени повскакивали со своих мест и обступили ее. Внезапно шаманка затихла в неестественной позе, тело изогнулось дугой, изо рта изрыгались каркающие звуки. Голос, вырвавшийся вслед за этим, мало напоминал ее собственный, это был низкий, надтреснутый рык, слова обрели особую, нечеловеческую силу:

— Боги требуют смерти нечестивца, посмевшего усомниться в Законе и осквернить память Предков! Забить его камнями до смерти и бросить в Озеро. Духам воды нужна жертва! Только кровь поможет смыть оскорбление!

Не успели эти слова отзвучать до конца, как чьи-то сильные руки схватили Тобина, и мощный удар по затылку заставил потерять сознание.

____________________________________________________________________

Пришел в себя он от дикой боли. Руки и ноги были привязаны к невысокой скале возле Озера.

Ашар, возвышавшийся над ним, буквально ревел:

— Сломать руки и ноги этой собаке и бросить подыхать в воду!

Гвэ и Налдо, каждый с каменным топором в руках, стояли по разные стороны, придерживая его.

Чудовищный, разрывающий плоть удар по правой руке. Боль.

По левой. Боль.

По правой ноге. Боль.

По левой. Боль.

Почувствовав, что следующий удар нацелен в пах, Тобин резким усилием в последний момент вывернул левую ногу — и каменный наконечник с хрустом погрузился в бедро.

Боль. Боль! Боль!!!

Дикая, оглушающая боль, заслоняющая собой все остальное… Выдирающая мгновения из жизни, наполненные красным туманом и запредельным ужасом.

Болевой шок был так силен, что Тобин на секунду потерял сознание: тени сгустились перед глазами, сумеречным покрывалом наползая на предметы и растворяя их в черном океане беспамятства. Мир померк и отдалился, звуки доносились будто с большой глубины.

Его сильно ударили в зубы, выбив правый клык, а затем раскачали и выбросили в озеро. Мгновение полета, судорожный вдох — и вот он в воде. От удара о поверхность тело будто обожгло огнем. Это сразу привело его в чувство. Тобин инстинктивно дернул конечностями, но сломанные руки и ноги не повиновались. Он продолжал идти ко дну, заполняя кровью воду.

Мысль лихорадочно билась в поисках выхода. Жить! Жить!!! Но как? Отчаянное барахтанье только повеселило бы мучителей.

Странное ощущение собранности и готовности ко всему охватило его. Тело стало набором органов, предназначенных для выживания. Боль была преодолена и отступила. Они не до конца сломали ему левую руку! Она чудовищно болела, но повиновалась. Тобин отчаянно изогнулся всем телом, оттолкнулся от дна и поплыл под водой, извиваясь и подгребая левой рукой.

Доплыть до прохода! Это единственный шанс! Вперед!

Воздух, как же быстро кончается воздух! Но — нельзя подниматься. Пока нельзя.

Удары сердца раздавались настолько гулко, что почти оглушали. Тело конвульсивно подергивалось. Тобин продолжал хладнокровно и настойчиво двигаться к своей цели.

Он позволил себе только один раз всплыть на поверхность — перед самой стеной Пещеры.

Отчаянно глотнул воздуха и тут же нырнул снова, заслышав крики с берега.

Вот он, проход! Быстрее — в дыру между камнями. Зацепился рукой, пролез.

Теперь предстояло самое тяжелое — проплыть по тоннелю.

Вечность, наполненная болью в чудом работающей руке. Заостренные камни, кровью отмечающие края прохода. Течение, которое приходилось преодолевать титаническим напряжением сил. Но вот впереди показался свет. Проход кончился. Вверх!

Дальнейшее он помнил смутно. Впереди показался желтый берег, на который он выкатился, откашливаясь, заливая песок кровью. Затем потерял сознание.

____________________________________________________________________

Реальность сжалась и исказилась до набора искривленных, неестественных ощущений и образов: пламя костра и бородатый старик, нараспев читающий наговоры. Жесткая циновка под телом, которое странным образом не ощущалось. Горький привкус отвара из трав, смешанный со вкусом крови на губах; смутные, но при этом удивительно реалистичные видения и размытая пелена света перед глазами — все это смешалось в болезненном круговороте беспамятства и отрывочных впечатлений.

Сознание вернулось к Тобину неожиданно резко — с ощущением морозной свежести, раздирающим белесую пелену яркого света, и казалось непривычно маленьким и потертым: как родная пещерка-ясли, в которую вернулся в зрелом возрасте — и удивляешься: до чего же все крошечное и приземлено-обыденное, как это могло вызывать такие яркие и бурные эмоции тогда?

Старик был абсолютно реальным — он сидел перед Тобином с непроницаемым выражением лица, держа во рту дымящую трубку с приятным запахом. Длинная белая борода говорила о глубокой старости, однако неестественная прямизна спины и молодцеватый блеск в глазах заставляли усомниться в его возрасте.

— Эээ… Где я? Сколько я пробыл без сознания? — с трудом прошамкал Тобин.

Старик неспешно извлек трубку изо рта, выпустил струю сизого дыма и ответил:

— Ты на острове в хижине. А ответ на второй вопрос зависит от того, что ты называешь сознанием.

Тобин поежился от прохлады и попытался привстать. К его радости, получилось это довольно легко. Пошевелил пальцами ног, плечами. Не до конца еще понимая, удивленно воззрился он на свою правую руку, шевеля пальцами. Она сильно болела, но на месте перелома виднелся небольшой, подживающий, аккуратный шрам. То же было с другими конечностями.

— Кто ты?

— Я Ва Ту, шаман племени Ночных Леопардов.

Тобин поразился тому, что шаман — мужчина. В его Племени бытовало негласное представление, что этим занимаются только женщины, с детства его уверяли, что мужчины даже и подступиться не могут к искусству знахарства, наведению порчи и разговорам с богами. Выяснилось, что это не так. Впрочем, как и многое другое из того, чему его учили. Тобин снова посмотрел на шрамы на руках и ногах:

— Это ты меня вылечил? Спасибо тебе! Но как? Ты умеешь врачевать переломы и сращивать кости?

— Ты вылечил себя сам, — ответил Ва Ту. — Я лишь немного помог направить намерение. Располагайся, эта хижина твоя на первое время. Теперь быстро поправишься. А у меня еще есть дела.

И он легко поднялся, и уже на пороге бросил через плечо:

— И вот еще что — глаза береги.

Тобин осмотрелся: в помещении было непривычно светло, на столе, сколоченном из странного, телесного цвета, материала, стояла миска, наполненная до краев каким-то аппетитно попахивающим варевом. Попытавшись встать, он сразу почувствовал, что еще недостаточно хорошо владеет собой — ноги будто резануло кремниевым наконечником. Подтянувшись на руках, он сел на край стула — и едва не упал. Не из-за боли в мышцах. Огромный, багрово-красный шар, видный сквозь проем в стене, излучал невыносимо яркий свет. Глаза с трудом выдерживали эту пытку. Тобин схватил миску и буквально скатился обратно на циновку.

— Хорошо, что сейчас уже закат, — одобрительно кивнул Ва Ту, выходя за порог.

Следующие два дня стали для Тобина настоящим испытанием. Каждый шаг давался с трудом: казалось, мышцы взрываются изнутри и тело растягивает во все стороны. Глаза постепенно привыкали к всепроникающему свету, но невероятно болели при любой попытке взглянуть на небо. Шаман появлялся время от времени в хижине и помогал ему, смачивая глаза отваром, после которого они переставали слезиться. Зато ночь несла с собой облегчение. Впервые выбравшись с помощью Ва Ту наружу после захода солнца, Тобин поднял голову — и обомлел от восхищения: весь купол неба был усыпан маленькими белыми точками. Ощущение невероятной высоты и величественности раскинувшегося над головой пространства пронзило его.

— Что это? — выдохнул Тобин.

— Звезды, — ответил Ва Ту. — Ты сможешь видеть их каждую ночь.

— Они прекрасны.

— Да. Для тебя. У тебя душа шамана. Я понял это, когда нашел тебя на песке. Станешь моим учеником.

Произнесено это было без намека на вопросительность, но Тобин и не думал возражать. Он лишь счастливо улыбался, безотрывно глядя на звезды, нащупывая языком зарастающую дырку на месте клыка и думая о том, как странно складывается все в этой жизни.

— Ва Ту, в моем Племени говорили, что духи предков и боги находятся за пределами Пещеры. Однако здесь их нет. И больше: я не вижу их в небе над нами. Так где же они?

— Везде. И нигде одновременно. Это легко почувствовать, но сложно объяснить. Прямо сейчас ты находишься в боге. И духи предков постоянно с тобой. Но мои слова ничего для тебя не значат до тех пор, пока не придет видение. Тогда не будет вопросов.

— И как обрести видение? — спросил Тобин.

— Учись у меня. Наблюдай. Присутствуй. Задавай вопросы. И оно придет. Это твоя судьба, ты ее не минуешь.

Шаман отошел к большому раскидистому дереву, склонился над чем-то в кустах, несколько раз щелкнул камнем о камень, посыпая порошком заготовленный заранее хворост. Затрещали сухие ветки и воздух лизнули жаркие языки пламени. Тобин во все глаза таращился на это чудо — в Пещере никто никогда не разводил костер. Люди его племени не знали огня. Чуть позже он сообразил, что в этом и не было особой нужды. Под каменными сводами всегда было достаточно тепло, температура почти не менялась. Кроме того, в Пещере не было деревьев, только мхи, грибы, лианы и водоросли под водой. Хотя… наверное, можно было бы их и поджарить.

____________________________________________________________________

Они долго сидели по ночам возле костра, глядя на звезды и разговаривая. Тобин рассказывал о Пещере, Ва Ту — обо всем на свете. Он был своеобразным рассказчиком: короткие, отрывистые реплики несли с собой удивительно много сжатого смысла, расцвечиваясь интонацией и вспыхивая яркими образами в сознании. Тобин поймал себя на ощущении, что узнал о мире за несколько ночей больше, чем за всю предыдущую жизнь. Странно было слышать все это от шамана: раньше Тобин полагал, что шаманы — маловменяемые, немного бесноватые существа. Впрочем, основывалось это, опять же, на наблюдениях за Налликой и ее помощницами. Ва Ту же вел себя совершенно иначе: обстоятельный и размеренный, он подробно и доходчиво объяснял там, где можно было объяснить. Если ему нужно было узнать что-то от Тобина, задавал четкий вопрос и внимательно слушал, почти никогда не перебивая.

— …Да, я постоянно приносил Наллике светляков, грибы и водоросли. Зеленые и фиолетовые. По сути, это единственные растения, которые можно у нас встретить. Старейшины говорят, что раньше в Пещере тоже росли деревья, но это было еще в первые Дни Сотворения.

И тут Ва Ту еще раз удивил его.

— Твое Племя ушло в Пещеру не так давно. По данному тобой описанию я понимаю, что видел мать Наллики и родителей некоторых старейшин.

— Ты? Мать Наллики? — удивлению Тобина не было предела.

— Да, — кивком подтвердил Ва Ту. — Это было давно — и мельком, а я был достаточно молод.

Тобин сидел, устремив немигающий взгляд в огонь, а внутри переворачивалась Вселенная.

— Значит… значит, никаких Дней Сотворения не было? Так же, как и богов за пределами Пещеры? И старейшины прекрасно об этом знают?

— Да. Знают, — спокойно подтвердил Ва Ту, выпуская к небу колечко дыма из своей трубки.

— Теперь понятно, почему они так странно вели себя на Совете. Я со своей никому не нужной правдой угрожал их власти над Племенем. Но какая подлость… Ва Ту, там же обитают хорошие, добрые люди, которые родились в Пещере и ничего, кроме нее, не видели! Некоторые каждый день трудятся прорывателями ходов — это рабский, чудовищный труд.

— Да.

— Надо помочь им. Вернуться в Пещеру и освободить из-под гнета!

— И кто это сделает? Кто знает проходы, скалы и тайные тропы под каменными сводами лучше всех? — приподнял бровь Ва Ту.

— Я это сделаю! Наберусь сил, окрепну, вернусь и выведу людей за пределы каменных стен!

Лицо Тобина раскраснелось в отблесках костра, он встал, распрямился и выкрикивал эти слова в небо, не замечая тонкой улыбки, появившейся на губах у шамана…

____________________________________________________________________

Следующие два года жизни стали для Тобина временем обучения: интересным и напряженным.

Хижина, в которой он поселился, находилась на некотором отдалении от стоянки племени — на берегу озера, рядом с домом шамана на сваях. Каждый день был наполнен упражнениями и тренировками с Ва Ту. Тобин плавал в озере, бегал по раскинувшемуся неподалеку лесу, с радостью ощущая, как силы постепенно возвращаются к нему. Глаза мало-помалу привыкали к солнцу, и он уже мог спокойно смотреть на небо днем. Тобин полюбил открытые пространства и облака в вышине. Часами он мог лежать на лугу, подложив руки за голову и глядя на тучки. По ночам же он учился у шамана видению и приготовлению снадобий. Корешки, лианы и пророщенные зерна, перемешанные в миске, постепенно теряли налет экзотичности и превращались в элемент повседневности. Благодаря им его внимание существенно окрепло, а мысли стали длинными и витиеватыми.

Иногда по ночам он один разводил костер — и, скрестив ноги, садился смотреть на ярко-оранжевые языки пламени. Постепенно медитации на огонь стали для него регулярной практикой. Тобин и сам не смог бы ответить, что именно получает от этих ночных созерцаний — но эстетика борьбы тьмы и света проникала в него все глубже.

Однажды Ва Ту показал ему, как охотятся члены племени Ночных Леопардов. Самым удивительным для Тобина было то, что добычу поражали издали, с помощью длинного оперенного дротика. В Пещере он такого не видел. Идея поражать дичь на расстоянии очень ему понравилась. С этого дня Тобин регулярно упражнялся в меткости, тренируясь попадать в нарост на стволе ближайшего дерева.

Ва Ту стал часто брать его с собой в лес, показывая, как находить грибы, растения и корешки. Уже через несколько недель Тобин мог легко отличить пятилепестковый клевер от четырехлепесткового и неплохо ориентировался в том, где можно раздобыть корень женьшеня.

Как-то раз шаман взял его с собой на охоту, сказав, что сегодня Тобин встретится с духом воочию, и это необходимый этап обучения…

____________________________________________________________________

Дротик, пущенный сильной рукой Тобина, попал встрепенувшейся косуле точно под ребра, с левой стороны. Животное, трепеща всем телом, свалилось в траву. Ва Ту внезапно оказался рядом с ним и докончил дело, перерезав ножом горло зверю. Держа в руках голову с отчаянно косящим черным глазом, шаман стоял и шептал каким-то слова, пока тело окончательно не успокоилось.

— Ва Ту, зачем ты общаешься с дичью? — не смог сдержать свой вопрос Тобин.

— Я общаюсь с духом, объединяющего нас с ней, — ответствовал Ва Ту после того, как косуля затихла. — В некотором смысле все мы — одно целое. Поэтому убив живое, я внес искажение в это целое, которое нуждается в исправлении. Вот, смотри, — шаман развернул тушу. — Так это происходит. Прикоснись.

Тобин протянул руку и провел пальцем по теплой шкуре. Странное, тонкое, смутно знакомое с детства ощущение охватило его. Как будто воздух в ноздрях стал чуть чище и холоднее, а отблеск света, падающего на недвижные копыта, чуть ярче. Мир надвинулся на него, детали укрупнились и стали более объемными. Даже пылинки, витающие в воздухе, казались мелкими золотистыми волосками лоснящегося подшерстка реальности. Время будто приостановилось, пронзительно звеня натянутыми струнами восприятия. Давая возможность обратить внимание не на то, что снаружи, и даже не на то, что внутри — а на то, что между. Вдруг он понял, что все это: Ва Ту, лес, косуля, — в некотором смысле находится внутри него. Не в каком-то абстрактном смысле, а в самом очевидном и глубоком. В его уме — ведь именно он видит все это, слышит, осязает и обоняет. То есть связывает воедино, ведет внутреннюю работу по выстраиванию образа реальности. И принципы, по которым это выстраивание происходит, могут быть разными: грубыми, тонкими, сильными и слабыми, мужскими и женскими.

— Так вот что это такое. Так… близко… — прошептал он. — Всегда прямо здесь, во мне. И одновременно между нами…

Ва Ту кивнул.

— Это и есть дух. Он проявляется во всем. Нужно только уметь видеть и чувствовать. Сегодня ты сделал первый шаг к этому. Бери тушу. Она нам еще пригодится. Можешь считать, что с предками ты пообщался.

И шаман развернулся, направляясь обратно в селение.

____________________________________________________________________

Вскоре после выздоровления Тобина Так Бо, вождь и глава охотников племени Ночных Леопардов, посетил его хижину. Пожав новому ученику шамана руку и вручив подарок — затейливо украшенную резьбой деревянную емкость для приготовления отваров, — он сказал, что завтра состоится ритуальная ночная охота. И Ночные Леопарды хотели бы видеть на ней Тобина. Это означало официальное приглашение в ряды племени. Отказываться было нельзя. Да и не хотелось…

Полная луна висела высоко в небе. Девять воинов и шаман собрались после заката солнца на опушке леса. Когда к месту встречи подошел Тобин, Ва Ту уже развел огромный костер, достающий до нижних ветвей, и бил в бубен, раскачиваясь и подпрыгивая вокруг пламени. Воины по одному перепрыгивали через костер и начинали танец вокруг него, постепенно входя в общий ритм и распаляясь. Результаты ритуальной ночной охоты обуславливали удачу или неудачу для племени на ближайший лунный цикл. Кроме того, эта охота была особенно значима для Тобина, как нового члена племени. Он крепко сжимал в руке свой дротик, прыгая в общем кругу и ощущая, как пламя костра разгоняет силу по мышцам и придает бодрость мыслям.

В это мгновение он ни на вздох не сомневался в успехе. Благодаря умению прекрасно видеть в темноте и принятому накануне отвару храбрости Тобин ощущал, что на голову превосходит всех воинов племени в искусстве ночной охоты. Уверенно продвигаясь вглубь леса к своей позиции в ложбине, внимательно вглядываясь в глубину длинных густых теней от стволов, он раздумывал о леопарде, которому предстояло умереть сегодня. Очевидно, хищник и не подозревает о скорой кончине, которая почти неизбежна. Однако не все предрешено однозначно: судьба может повернуться так, что сегодня вместо него погибнет его брат или друг. Охотникам все равно. «Не выслеживает ли так же и смерть каждого из нас?» — думал Тобин. «И не способны ли мы осторожностью и чуткостью, применив хитрость или отвагу, избежать рокового удара судьбы?»

Но вот впереди — высоко на дереве — мелькнула юркая тень.

Леопард нервно дернул хвостом и ощерился, почувствовав угрозу. Ветка, на которой он сидел, мягко спружинила, избавляясь от веса массивного тела. Крики и шум, специально издаваемые группой загонщиков с факелами, спугнули хищника, погнав его на север, к ложбине, в которой притаились ловцы.

Тобин неотступно следовал за хищником. Прямо по пятам, держась на некотором отдалении.

Джимбо, один из охотников племени, выпрыгнул с факелом из своего укрытия с подветренной стороны, загоняя зверя в специально оставленный узкий коридор, проходящий меж двух скал. Однако что-то пошло не так: леопард метнулся в сторону, видимо, почуяв впереди, в ложбине неладное, и начал взбираться вверх по лесистым склонам, с отчаянной грациозностью прыгая с уступа на уступ. Джимбо метнул дротик. Мимо. Второй. Тоже промах. Леопард забрался на скалу и, яростно ощерившись на огоньки факелов внизу, поворачивался в разные стороны, ища выхода. Наконец, взгляд его остановился на другой скале, которую отделял провал, образующий узкую ложбину, и он устремился вперед, набирая разбег для отчаянного прыжка.

Тобин, притаившийся на дне ложбины, в дальней ее части, спокойно наблюдал это слитное движение хищника — пятнистая туша была хорошо видна ему в свете луны. Внутри будто полыхнуло пламя, разгоняя кровь по венам. Ноги стремглав несли его вперед: он понимал, что леопард сейчас уйдет, перепрыгнув расщелину, и скроется в диком лесу на той стороне. Охота будет закончена. Единственный шанс — это успеть. Сейчас! И вот мощная туша, достигнув края, оттолкнулась от скалы мощными лапами и взлетела в воздух.

Охотники замерли, наблюдая за этим полетом. Леопард определенно был прав в своих расчетах, траектория заканчивалась на скале по другую сторону расщелины.

Чувствуя, будто время замедлилось, Тобин размахнулся — и на бегу, снизу вверх, метнул дротик прямо в черную тень, заслонившую ему луну.

Через мгновение пятнистая туша с шумом рухнула на дно расщелины, где и была прикончена Тобином.

Подойдя к торжествующему Тобину с леопардом на плечах, под крики воинов танцующему вокруг костра и мельком взглянув на подстреленную им тушу, Ва Ту провозгласил:

— Теперь ты готов. Пришло время отправляться в Священную Пещеру.

____________________________________________________________________

Сначала Тобин решил, что Ва Ту имеет в виду возвращение обратно, в его родную Пещеру — но оказалось, что Священная Пещера значительно меньше и уже, хоть и располагается в том же скальном массиве. Внутри, под низкими каменными сводами, стоял характерный грибной запах. Было сыро. Капала вода с потолка.

В дальнем углу располагался алтарь — покрытый рунами и затейливым орнаментом камень. Ва Ту приказал воинам оставаться у входа, дожидаясь окончания предстоящей церемонии.

Тобин сбросил тяжелую тушу на камень и присел в углу, наблюдая за тем, как Ва Ту начинает ритуал. Шаман возложил руки на тушу и воззвал к духам. Он затянул низкую, утробно-горловую песнь, причудливым эхом отражавшуюся от стен. Постепенно разраставшийся голос шамана стал накрывать подобно водопаду, вибрировал в голове, пропитывал и причудливо искривлял пространство вокруг и внутри. Глаза Ва Ту блестели, а тело выгнулось от хлещущей изнутри силы. Затем, не глядя, он вытащил нож и сделал надрез по линии жизни животного. Кровь побежала по трещинкам камня, образуя ручейки и дорожки.

Губы Ва Ту задвигались, произнося непонятные слова, руки, лежащие на туше, с невероятной скоростью ощупывали неровности. Наконец, шаман на запредельно-радостной ноте выкрикнул что-то очень громкое — и распрямился, часто дыша. Глаза его сверкали. Лицо выражало ликующе-возвышенную решимость.

Он вперился взглядом в Тобина, который, не выдерживая этого волевого напора, ощутил острое желание отвести глаза. Что-то странное случилось с восприятием в этот момент: как будто он стал наблюдателем в собственном уме, фиксирующим те действия, которые ему только предстоит совершить. Неожиданно голова Тобина непроизвольно повернулась, и его внимание привлекли маленькие шляпки грибов, располагавшиеся в малозаметном углублении, скрытом тенью от алтаря. Он встал и как во сне подошел к ним, сорвал несколько плодовых тел и стал тщательно их пережевывать. Во рту утвердился странноватый грибной привкус, который, несмотря на свою древесную затхлость, побудил руки протянуться и сорвать еще. Через некоторое время Тобин почувствовал, что реальность дрогнула и поплыла. Внутри шевельнулся червячок страха, и ему захотелось убежать из этого места. Преодолевая сопротивление собственных мышц, он поднял голову и посмотрел на шамана.

Ва Ту стоял рядом и внимательно наблюдал за ним светящимися жесткими глазами. Не мигая. Несмотря на жутковатую, нечеловеческую пристальность, взгляд шамана излучал поддержку и отеческую теплоту. Ва Ту понимающе улыбнулся и произнес:

— Отринь страх. Следуй внутреннему чутью. Доверься своему пути и станешь сильнее. Двигайся, действуй!

В голове Тобина набирали скорость мысли. Происходило что-то непонятное. Тело и даже сознание начинали жить собственной жизнью. Явно не без помощи Ва Ту. Можно ли доверять шаману? Хм… А почему нет? В конце концов, ведь этот человек спас его от смерти, выходил, научил всему. Без него сейчас некому было бы задавать вопросы. Так какие основания не доверять ему? Сейчас уже поздно менять принятое однажды решение. Нечего терять! Вперед!

Тобин всем телом ощутил прилив мужества. Да что там прилив! Горячая, жгучая волна уверенности и силы затопила его с головой. Жажда деятельности пропитала собой руки, ноги, торс, шею. Повернувшись, он обратился лицом к каменной стене пещеры, ощущая себя могучим великаном. Неким загадочным образом Тобин чувствовал: в этих камнях есть слабина, посторонний, лишний элемент. Ага! Вот! Подойдя и ударив ногой по малозаметной трещине, он ощутил, как прогибается и крошится мягкий известняк.

Удар! Еще удар!

Порода обрушилась — и в поднявшейся пыли Тобин разглядел проход. Он обернулся на шамана. Улыбающиеся глаза Ва Ту говорили: вперед!

И он последовал этому призыву.

____________________________________________________________________

Родная Пещера встретила его теплом и затхлостью. Он уже успел забыть, как пахнет под ее низкими сводами. Легкий ветерок, доносящийся из оставшегося позади лаза, лишь подчеркивал контраст между воспоминаниями и реальностью.

Свежий штрек, очевидно недавно прорытый одним из рабов шахты, в котором он оказался, сейчас был пуст — наступило время сна, которое в Пещере называлось «ночь». Краешком сознания, которое стало теперь объемным и многопотоковым, Тобин отметил, что странным образом за много лет заточения жители Пещеры не утратили связь с солнечными ритмами.

Остальная же часть его сознания была поглощена совсем другим намерением — найти и убить Вождя. Факел, дротики и короткое копье, которые он взял с собой, ждали своего часа, привязанные к поясу. Бесшумной тенью, не издавая ни звука, крался он к пещере Ашара. Обостренное восприятие отмечало малейшую опасность задолго до того, как она оказывалась в пределах видимости. Раздувавшиеся ноздри фиксировали каждый подозрительный запах, уши чутко реагировали на каждый всплеск и шорох. Тобин был собран и полон решимости. Руки и ноги двигались с необыкновенной быстротой и грацией.

Обострившееся чутье предупредило его заранее: собаки! Впереди — собаки у пещеры Вождя. И охранники. Трое. Собак он трогать не будет — они не помеха. А вот охранникам придется распрощаться с жизнью. Вот первый из них, Бунто. Прикорнул возле камня. Быстрый дротик, подскок, взмах копья — и Бунто отправился в мир своих грез, так и не проснувшись.

Собаки молчали. Вход в пещеру Вождя — гораздо более просторную, чем пещеры любых других членов Племени. Собаки, лежащие возле входа, провожали его глазами. Молча. Видимо, и здесь не обошлось без колдовства Ва Ту. Наверное, дело было в грибном запахе, который он сейчас источает. Впрочем, неважно. Впереди Гвэ и Налдо — старые «друзья», задремавшие на циновках возле покрывала, за которым располагалась спальня Ашара. Первый дротик полетел в шею Гвэ. Тот вскочил, как ужаленный, и сипло, надтреснуто заорал. От крика проснулся Налдо — и тут наконец загавкали собаки у входа. Второй дротик уже был в полете. Тобин снова метился в шею, но Налдо дернулся спросонья и дротик вошел ему точно в глаз. Быстрее, добить предателя Гвэ! Копье вонзилось тому в живот. Еще! И еще раз! Прижимая руки к ране, Гвэ упал прямо на труп Налдо, удивленно пуча глаза.

Входное покрывало резко отдернулось, и на пороге предстал Ашар с длинным кинжалом в руках. Дротиков у Тобина уже не осталось, и он с устрашающим криком ринулся в атаку с окровавленным копьем наперевес.

Битвы не получилось. Тобин был несопоставимо быстрее. Первый же удар копья в грудь отбросил Вождя на покрывало, вглубь опочивальни. Кинжал вылетел из его руки.

— Аааа! — заорал Ашар. Лицо его исказилось гримасой ужаса. — Пощади!

— Где же твоя справедливость? Вспомни о том, как ты пощадил меня! — Тобин стоял над поверженным телом Вождя, поставив ногу тому на живот. Слушать вопли Ашара совсем не хотелось. Разгоряченное схваткой тело требовало действий. — Получай! — Копье входило в грудь и выходило из нее раз десять, а Тобин все не мог успокоиться. Он бил, бил и бил, вкладывая в удары всю свою ярость и силу.

Наконец, что-то внутри разжалось — и Тобин отпрыгнул к стене, оставив копье в теле Ашара. Тот был мертв. Пьянящая детская радость расправляла изнутри легкие. Не в силах сдерживаться, Тобин кашлянул, а затем истошно, по-детски расхохотался. Волна облегчения и веселья пронизала все тело. Как будто тяжелый камень свалился с души, и она воспарила к восходящему солнцу, пронзая сиянием осклизлые темные своды.

Тобин вынул дротики из тел охранников, вытер их о покрывало, и под лай собак, улыбающийся и сияющий, спокойно вышел к Ритуальному Камню. Он знал, что сейчас сюда начнут подтягиваться встревоженные соплеменники — для того, чтобы познакомиться с новым вождем. Но вначале… у него было еще одно дело. Тобин вытащил кресало и, немного потрудившись, зажег факел…

Пещера знахарки находилась совсем неподалеку — и вот уже его рука одергивает полог с черно-белыми изображениями, в которых он теперь узнал солнце и звезды.

В свете факела блеснули налитые спросонья страхом глаза Наллики. Она зашептала что-то, протянув руки к Тобину и совершая пассы.

— Что, старая ведьма, не помогает тебе твое колдовство? — рассмеялся Тобин. Он был на подъеме, плечи распрямились, грудь раздувалась. Факел в его руке делал его подобным Первопредку на наскальных рисунках. Внутри разливалось ощущение всемогущества.

— Только не убивай! Я твоя мать, Тобин! Я родила тебя!

Тобин застыл в нерешительности. Могло ли это быть правдой? Действительно ли старая ведьма была его матерью? Или это ее очередная уловка? В любом случае, что же это за мать, которая приговорила своего ребенка к смерти?

Очевидно, знахарка поняла, что решение пока не в ее пользу — и отчаянно продолжала:

— Я владею секретами управления Племенем и научу тебя. Ты станешь вождем, Тобин! Лучшим, чем был этот идиот Ашар.

Неожиданно входной полог откинулся, дальше все происходило, как в замедленном сне: Тобин начал поворачиваться к выходу, рука Наллики резко дернулась под шкуру, и Тобин, краем глаза уловивший движение, мгновенно развернулся обратно и метнул дротик: не целясь, вполоборота. Тот вошел в живот старой женщине, точно по центру, чуть выше пупка. Наллика, откатившись к дальней стене пещеры и выпучив глаза, схватилась за него двумя руками — и вытащила. Из дыры багровой струей хлынула кровь.

Талли, которая стояла на пороге, проскользнула в пещеру и, увидев эту сцену, испустила победный крик радости. Она подбежала к корчащейся от боли Наллике и вонзила каменный нож ей точно в глаз. Старая ведунья резко дернулась всем телом в последний раз и обмякла.

— Ты жив! — воскликнула Талли, распрямившись с окровавленным ножом в руке и сияющими глазами.

Тобин стоял, тяжело дыша, и смотрел на широко улыбающуюся, кровавую Талли в некотором замешательстве. Вообще-то он не собирался убивать Наллику. По крайней мере, вот так, сразу. Знахарка действительно владела большим количеством рецептов и тайн и могла быть полезна Племени. В любом случае, правильнее было бы решить ее судьбу на Совете и избежать самосуда.

Ничего, утешал он себя, это неизбежно должно было произойти. Небольшая потеря. Наллика хотела убить его. В любом случае, все Племя ее ненавидело. Талли продолжит Род дальше. Станет шаманкой. Пускай она не так талантлива и умела, как старая знахарка, — все приходит со временем. А если и не придет — его способностей хватит на всех. В этот момент Тобин был на пике силы и не сомневался в будущем. Дразнящее ощущение открывающихся перспектив пронизывало его тело, заставляя раздуваться ноздри. Смутное ощущение того, что Ва Ту как-то использует его, вызывало даже что-то наподобие внутреннего согласия и желания продолжать эту игру — ну и отлично!

Их ждет мир за пределами Пещеры! Огромный. Светлый. Манящий. Мир, где они могут жить без глупых и надменных вождей, где они сами — вожди. Какая рискованная и прекрасная авантюра! Казалось, каждый новый момент широко распахивает перед ним свои двери, входит внутрь с каждым вдохом, все шире раскрывая сознание изнутри. Тобин обнял Талли, радостно хохочущую, и закружил ее в танце. А затем, отдернув полог, смело вышел наружу. К людям своего Племени. Рассказать новости.

2. В ГРЕКИ

Нежно-смарагдовые всполохи светлячков, тихо жужжащих в плетенке, проникли сквозь закрытые веки — те дрогнули раз… другой, и Тобин наконец проснулся. В Пещере наступило «утро». Во рту все еще ощущался затхлый привкус грибов, а мысль была приятно расслаблена и легка. Что-то во всем окружающем, в ощущении от себя, от безмятежно посапывающей рядом Талли, было необычным, намекало на…

Конечно! Он ведь победил вчера! И сейчас находится в пещере вождя!

Будто укушенный водяной змеей, Тобин подскочил с циновки.

Совсем другая жизнь! Новая, полноправная, полнокровная, сильная… Да! Теперь мы хозяева, и это всем остальным надо с нами считаться.

Талли, разбуженная его активностью, открыла глаза и улыбнулась Тобину. Потянувшись к нему всем телом, она обвила руками мускулистый торс и потянула обратно на циновку…

___________________________________________________________________

…Чуть позже, завтракая приготовленными Талли яйцами пещерной ящерицы, Тобин вспоминал, что именно произошло вчера:

Он стоял на Ритуальном Камне перед Племенем с копьем Вождя в руке, ощущая себя полубогом. Раскатисто и громогласно, удивляясь силе собственного голоса, Тобин провозглашал, как они теперь будут жить дальше:

— Слушайте же! За стенами Пещеры есть другой мир — гораздо больше и богаче нашего… Там светит яркий свет и обитают удивительные звери. И самое главное — там живут другие люди! Похожие на нас. Приветливые, сильные, дружелюбные! Теперь нашему Племени предстоит выйти наружу и открыть для себя этот мир!

Народ Племени растерянно перетаптывался под Скалой — но возмущенных голосов не было слышно: видя окровавленное копье — символ власти — в руках бывшего ныряльщика, возражать никто не смел.

Неожиданно по сводам Пещеры заметались пронзительно-яркие всполохи, и из-за спин собравшихся показался Ва Ту с группой воинов, вооруженных факелами. Над головами прокатился гул голосов — люди Племени, ошеломленные, закрывали руками глаза, пытаясь защититься от слепящего света. Высветив на Скале горделивую фигуру Тобина, Ва Ту улыбнулся ему и взобрался на камень, встав рядом.

— Слушайте своего Вождя, люди — он говорит правду, — пророкотал Ва Ту. — Ваше Племя готово совершить Исход. Большой Мир ждет вас.

— Но мы не … — начал было Хорра, стоящий под самым камнем, щурясь сквозь пальцы от непривычно-яркого света фонарей.

— Все уже предрешено — осталось только покориться судьбе, которая преподносит такой щедрый подарок, — примиряюще возгласил Ва Ту. — Боги благоволят этому. Не так ли? — Шаман повернулся к новому вождю.

— Боги… — с некоторой неуверенностью начал Тобин, но затем быстро поправился, — несомненно, благоволят Исходу. Сегодня ночью мне было видение. Про жизнь на Поверхности! О как много там еды и пространства! Прорыватели ходов будут навсегда освобождены от своих тяжких обязанностей! Остальные — сохранят их. Никто больше не будет голодать! Последуйте же за мной в новую жизнь! — его голос окреп, обретая нотки гордости, силы и величия. — Жизнь, полную радости, изобильную и свободную! За пределы тесной Пещеры!

На сборы Ва Ту дал членам Племени одну ночь. С полного согласия нового Вождя, конечно же… Утром, наевшись запеченными — по-новому — на костре яйцами пещерной ящерицы, поцеловав Талли и откинув полог своей пещеры, Тобин увидел двух старых знакомых с Поверхности — воинов Ночных Леопардов с факелами, стоящих на страже. Заметив его, они улыбнулись и подняли руки в уважительном приветствии. Однако было абсолютно ясно, кто здесь осуществляет военный контроль. С другой стороны, эти воины сейчас по факту являлись его личной охраной, они же помогут вывести Племя за пределы Пещеры. Пока их с Тобином пути совпадали.

— Доброе утро, — неожиданно раздался голос Ва Ту, подошедшего откуда-то сбоку. — Ваше Племя уже готово к Исходу?

Тобин в ответ лишь мотнул головой в сторону пещерок соплеменников, начинающих откидывать пологи и, подслеповато щурясь, боязливо выходить из своих нор под свет факелов.

Ва Ту кивнул, промолвив:

— Хорошо. Выдвигаемся, когда догорит факел, — и протянул коптящую головню Тобину. — Возьми с собой моих людей, это поможет собрать всех быстро…

___________________________________________________________________

Вечером этого дня все Племя уже брело по тропинке, ведущей к поселению Ночных Леопардов. Несмотря на сгустившийся сумрак, многие вскрикивали от боли, выходя из Пещеры — и падали как подкошенные. Последние лучи заходящего солнца жгли глаза слишком сильно. Воины Леопардов поддерживали за руки тех, кто не мог идти самостоятельно.

Тобин шел, глядя на восходящий над горизонтом серпик луны и размышляя о будущем…

Что ждет их впереди? Смогут ли обитатели Пещеры приспособиться к дневному свету так же хорошо, как он — особенно старые и немощные? Не станут ли они рабами? Сдержит ли Ва Ту свое слово или все Племя будет перебито воинами Леопардов где-нибудь на полпути к стоянке — слепое и беспомощное, как головастики, вытащенные на сушу?..

Однако к полуночи все члены Племени были уже расселены по хижинам, которые Ва Ту, как выяснилось, предусмотрительно распорядился заранее — за несколько дней — для них приготовить.

Вопреки самым мрачным опасениям Тобина, члены его Племени не стали рабами — просто заняли не самые высокие позиции в иерархии Ночных Леопардов. Учитывая длительный период привыкания к яркому солнечному свету, было бы странно ожидать чего-то другого. Ва Ту сдержал свое слово — за что Тобин был бесконечно ему благодарен. Немного беспокоило другое — воины Леопардов сразу же после Исхода заняли Пещеру, встали с пиками на входе и не впускали туда ее прежних обитателей, вознамерившихся было после травмирующей встречи с Поверхностью юркнуть в привычный мрак. Таким образом, своего места, за исключением нескольких отданных на милость хижин, у них теперь не было.

___________________________________________________________________

Через неделю двенадцать членов Племени умерло, оказавшись не в силах справиться с ослепляющим светом Поверхности. Их глаза слезились и кровоточили, а кожа просто слезала на дневном солнце. Двенадцать! Почти треть. К счастью, в основном это почему-то коснулось именно тех, кого Тобин недолюбливал — в первую очередь, старейшин… А поскольку Племя влилось в общину Ночных Леопардов, вождем он быть теперь перестал — и поэтому даже формально не должен был испытывать угрызений совести по этому поводу. Вообще, после возвращения из мертвых, убийства Ашара и исхода, отношение среди соплеменников к Тобину можно было мягко охарактеризовать как «богобоязненное». Наверное, именно из таких ситуаций и вилась тонкая ниточка, связующая тропки судьбы в плотный клубок участи диктатора… Однако стремления во что бы то ни стало удержать власть у Тобина не было, как и желания плотнее прильнуть к бывшим соплеменникам; скорее, наоборот — хотелось отстраниться от всего этого и исследовать, наконец, бескрайний и распахнутый настежь мир вокруг. Тем более что и Ва Ту в последние дни неожиданно начал уделять повышенное внимание его обучению мастерству шамана.

Вообще, Ва Ту был, казалось, везде и сразу: он не только резко интенсифицировал все процессы в племени Ночных Леопардов — с полного согласия вождя Так Бо, конечно же, — но и быстро вошел в управление бывшими обитателями Пещеры. Обучая, поддерживая, помогая. Изменилась и его речь, став гораздо более развернутой и многословной. Впрочем, не потеряв при этом своей весомости.

Тобин наблюдал за всем происходящим с чувством, которое можно было бы описать как «восхищенно-заинтересованная отстраненность». Раньше оно было ему почти незнакомо. Вообще в последнее время его эмоции стали многомернее, а для их описания — хотя бы и для самого себя — требовались все более сложные обороты мысли. И слова. Целые реки, водопады и океаны слов. Невероятно много. Если раньше он довольно легко обходился без них, то теперь стремление облечь все в слова превратилось в особую разновидность внутренней необходимости. Тобин приписывал это шаманским практикам и влиянию Ва Ту, хотя где-то на задворках сознания жило смутное ощущение, что все значительно глубже…

Впрочем, это никак не отменяло того, что шаманское видение мира действительно серьезно вошло в его жизнь. Привычка помнить о том, что «все это происходит в моем восприятии» в сочетании с разнообразными отварами и веществами, смещавшими и расширявшими это восприятие, оказалась способной творить чудеса. Мало-помалу Тобин учился брать контроль над способом, посредством которого ощущал и мыслил — и хотя пока сам оценивал свои успехи как ничтожные, проступавшая сквозь бестолковщину первых усилий перспектива движения в этом пространстве порождала приятную волну энтузиазма.

Однажды ночью после очередной удачной практики с отваром Ва Ту оставил его у себя в хижине:

— Я хочу сказать тебе кое-что важное… — начал он, привычно буравя собеседника твердым наконечником взгляда. — Тобин, ты молод и умен. Ты умеешь открывать Новое. Это ценный дар — благодаря ему у тебя многое впереди. Мир гораздо больше, чем твоя Пещера и даже наши хижины — и ты доподлинно знаешь это. Поэтому я хочу отправить тебя обучаться дальше.

— Обучаться? — переспросил Тобин. — Дальше?

— Да, — неспешно кивнул Ва Ту. — Как, ты думаешь, становятся шаманами?

— Ну… — в сознании почему-то мелькнул образ шепчущей над котлом Наллики, — может быть, выпивают специальное снадобье?

— Этого недостаточно. Снадобье важно, но одного оно оставит на всю жизнь безмозглым калекой, а другого — сделает гораздо способнее.

— Тогда может быть, шаманы — такие сильные, как ты… Или боги.

— Воля богов всегда проявляется через людей и их поступки, — быстро свернул это рассуждение Ва Ту. — А такие, как я… — он неожиданно замолчал. — В действительности для того, чтобы стать хорошим шаманом, нужно много учиться. И я хочу предложить тебе дальнейшее обучение. Ты готов к нему?

— Да, — без колебаний ответил Тобин. Ва Ту был честен и добр к нему без особых на то оснований. Не было причин для недоверия ему и сейчас.

— Тогда пойдем, я кое-что покажу тебе.

И шаман повел его в горы…

Они шли долго: солнце уже успело взойти и проделать половину своего пути по небосклону, когда Ва Ту остановился посреди поляны, заросшей низкорослым кустарником, и указал на маленькие, почти незаметные утолщения под некоторыми из его веток, похожие чем-то на капельки-сталактиты. Однако, подойдя поближе и хорошенько рассмотрев такую капельку, Тобин с удивлением обнаружил, что это муравей. Точнее, его иссохшие останки, проросшие странными побегами. Прямо из головы муравья-носителя вытарчивал странный нарост: будто бы насекомое настолько силилось думать, что наконец испустило из головы овеществленную мысль.

— Это кордицепс, — негромко произнес Ва Ту. — Особый гриб. Его споры поселяются в теле муравья, берут контроль над его поведением, в первую очередь, над двигательными центрами, и заставляют вцепляться челюстями в ветку кустарника. Затем муравей умирает, а гриб, оказавшись в идеальных условиях внутри хитиновой тушки, прорастает прямо из его головы и продолжает свой цикл размножения.

— А в человеке он так не прорастет? — с некоторой опаской поинтересовался Тобин.

Ва Ту усмехнулся.

— Ты мыслишь правильно, — сказал он. — Но не беспокойся так сильно — мы все-таки не насекомые. А вот придать силу и разбег твоим мыслям кордицепс способен вполне. Так что не сомневайся и собирай.

Ва Ту показал, как именно это делается — и Тобин без лишних вопросов приступил к сбору…

После приема кордицепса состояние было специфическим, значительно отличающимся от грибного или отварного. Может быть, причиной тому была бессонная ночь, может быть теплые солнечные лучи — ведь сейчас они были на поверхности в жаркий летний день, — может быть, что-то, исходящее от намерения Ва Ту, но вместо прилива мощи, быстроты и желания действовать — как в прошлый раз — Тобин ощутил какую-то необычайную мягкую ясность, спокойствие и даже своеобразную дальнозоркость сознания. Казалось, что впитывал звуки, запахи и цвета он теперь гораздо глубже и объемнее. При этом все вокруг казалось погруженным в мягкий флер приглушенного сумеречного восприятия. И одно никак не мешало другому, а наоборот — каким-то парадоксальным образом дополняло.

Тобин присел на теплый от солнечных лучей камень, оказавшийся теперь в теньке, и слегка разомлел, наблюдая за полуденным маревом, поднимающимся над полевым разнотравьем. И чем дольше он сидел, тем больше ощущал, что какая-то особая сонливость и дремота обволакивает ум, делая его мягким и вязким, подобно меду. В какой-то момент он ощутил себя прямо-таки вынужденным откинуться на спину, радуясь тому, что камень теплый, и можно разложиться вот так, запросто.

И уснул. Точнее, погрузился в довольно странное аморфное состояние, заполнившее собой обычно резкий переход между бодрствованием и сном. В этом состоянии мысли и ощущения перетекали друг в друга, образуя теплые эмоциональные потоки. Устремившись по одному из них, Тобин ощутил такую невероятную расслабленность и комфорт, что заснул во второй раз — прямо изнутри первого сна.

В этом под-сне все было таким же, как и на реальной поляне, где он лежал сейчас на камне — или, по крайней мере, казалось таким же. Но особый ментальный привкус, сновидческое ощущение нереальности происходящего пропитывало собой каждый предмет вокруг, вкрадывалось в каждую мысль и ощущение.

Тобин поднял глаза на Ва Ту, сидящего на поваленном дереве напротив. Тот, улыбнувшись, молча указал ему куда-то вперед и вниз, добавив широкий окаймляющий жест рукой.

Присмотревшись к тому, как расположены оставшиеся на поляне оболочки муравьев, Тобин поразился. Они группировались настолько систематично, что казались пустыми зубами невидимого чудища, к каждому из которых была подведена сложная система из условных нервов в виде ветвей подземного кустарника. Однако это царство нитевидных хитросплетений, в отличие от привычной грибницы, было невидимым, не обладающим устойчивой материальностью — ведь реальным мицелием здесь и не пахло. Пытаясь осмыслить это противоречие, Тобин почувствовал, что заходит в тупик — и для обретения ментальной опоры принялся думать об обычных грибах. Грибница определенно была живым существом — но не в том же смысле, что человек или леопард. Бесчисленные ниточки гифов составляли единую причудливую сеть, протыкающую изредка землю копьями небольших плодовых тел — грибов, которые люди принимали за отдельные существа, хотя в действительности они были чем-то наподобие торчащих над поверхностью органов размножения.

Основное же таилось под поверхностью. Постоянно испускало и получало сигналы. И несомненно обладало каким-то подобием разума. Правда, как он теперь понимал, разум этот был далеким от человеческого. Но определенно хотел сохранить себя, разрастаться дальше, изменяться и процветать. Поэтому-то и был способен входить в контакт с человеком и влиять на сознание, в чем ему — Тобину — уже довелось убедиться.

В случае же с кордицепсом все промежуточные стадии подземного разрастания сети были свернуты. И укомпактованы в небольшое продолговатое тельце насекомого, которому и предстояло стать средой для развития мицелия. За всем этим проступало что-то ощутимо-тревожное, но что именно — мысль пока не была в состоянии нащупать…

Ва Ту кивнул, наблюдая глубокую сновидческую задумчивость на лице своего спутника, лежащего на камне; встал и неспешно направился к муравейнику, расположенному на самом краю той же поляны. Тобин, слегка проснувшись и подойдя к нему, обнаружил, что старый шаман рассматривает кусты папоротника, перебирая рукой остроконечные листья.

— Обрати внимание, — негромко произнес Ва Ту, — один и тот же узор повторяется на разных уровнях.

Тобин сосредоточенно воззрился на куст, силясь вникнуть в то, что имелось в виду. Действительно — каждая ветка папоротника по форме напоминала один большой лист, составленный из множества маленьких листочков. В свою очередь, множество веток, растущих из одного стебля, складывались в узор, воспроизводивший все ту же картину, но уже в глобальном масштабе растения в целом.

«Хорошо, общая идея самоподобия, выстраивающая из маленьких частей большие, понятна. Но что именно хочет сказать мне этим шаман?» — думал в своем полусновидении Тобин.

Как бы подслушав его мысли, Ва Ту указал рукой на виднеющийся вдалеке муравейник, сделав побуждающее движение вперед. Тобин, немного поколебавшись, направился к муравейнику, опустился перед ним на колени и, повинуясь очередному поощряющему кивку шамана, запустил руки внутрь, прямо в мягкий земляной конус.

Почти сразу же он ощутил легкое пощипывание в кистях от укусов. Однако, вопреки его ожиданиям, оно не казалось таким уж болезненным или откровенно неприятным. Было непонятно, кордицепс ли оказывают такое воздействие, полусон или еще что-то, но вдруг его сознание озарила вспышка никогда не испытанного состояния собранной в целостность множественности, очевидно проистекающего от сообщества покусывающих руки муравьев. Состояние было странным и трудноописуемым — в нем читались нотки страха, недоумения, растерянности и желания устранить угрозу, но под всем этим таилось что-то еще, гораздо более значимое.

Посидев так некоторое время, Тобин покосился на кусты папоротника на краю поляны. И вдруг его озарило — муравейник тоже был своеобразной грибницей, пронизанной коммуникативными гифами — но незримыми, а состоящими из социальных связей между муравьями. Которые и складывались в этот своеобразный коллективный разум, образуя его как маленькие листья папоротника — большую ветвь.

Тобин вытащил руки и встряхнул ими, сгоняя оставшихся муравьев. А затем просто встал и какое-то время стоял, глядя на шамана и улыбаясь от расширившегося понимания мира. Ва Ту через некоторое время поднялся и легким кивков головы призвал его идти дальше.

Они оказались у подножия высокой скалы. Шаман воздел руку, указуя на соты, прилепившиеся к горным уступам. Тобин смущенно улыбнулся: «надеюсь, мне не придется лезть в улей?», — с трудом разлепив слипшиеся от кордицепса губы, с легкой хрипотцой произнес он.

В ответ на это Ва Ту, облюбовавший поваленное дерево в теньке, молча кивнул на камень у подножия скалы: мол, сиди, наблюдай.

Тобин сел на камень, который успел основательно нагреться на солнце, и принялся наблюдать за пчелами, снующими по своим делам. Первоначально казавшееся хаотичным перемещение полосатых тел вдруг напомнило ему сложный и наполненный смыслом язык. Подробностей выражаемого на этом языке Тобин так и не смог распознать, но общий смысл танцев в воздухе и даже что-то, отдаленно напоминающее эмоциональное состояние роя, как и в случае с муравьями, уловил.

Сообщество пчел тоже определенно было сетью самоподобия — и сеть эта плелась сразу на нескольких уровнях, зримом и незримом. Рой в некотором смысле представлял собой одно большое существо, составленное из сотен маленьких жужжащих тел.

В сознании вспыхнула мысль: «А в случае людей? Неужели и между нами все так же увязано?»

Тобин повернулся к Ва Ту и вопросительно посмотрел на него — и под спокойным взглядом старого шамана рассуждение в его сознании стало разворачиваться дальше: «Но ведь человек может уйти из своей стаи, в отличие от пчелы или муравья. Как сделал я. Значит, хотя эти связи и есть в племени, они гораздо более гибки и подвижны, чем…» — неожиданно ему в голову пришла совершенно другая мысль. — «А вот на уровне моего личного ума… похоже… похоже, что мыслесвязи действительно очень напоминают грибницу! Возможно, это и объясняет изменение состояния после приема грибов, когда часть переплетений и узлов меняется в соответствии с узором принятого мицелия и становится другой. Получается, что я и сам в некотором смысле гриб. Рой. И куст…»

Тут сновидческая реальность дрогнула и поплыла — и через некоторое время Тобин обнаружил себя проснувшимся все на том же теплом камне. Было не до конца понятно, то ли он окончательно вынырнул в реальность, то ли оказался на первом уровне сновидения. Все эти теплые камни и поляны со скалами уже успели основательно перемешаться в его памяти. Но послание этого сна, глубокое откровение относительно природы роевых существ и их места в мире ощущалось несомненно полученным.

Тобин поднял глаза на Ва Ту, все так же невозмутимо сидящего на поваленном дереве, и не нашел ничего умнее, чем прошептать: «спасибо, учитель!»

Ва Ту с улыбкой кивнул, принимая благодарность.

— Ты хочешь понять больше? — спросил он. — Тогда тебе придется совершить длительное путешествие. Далеко-далеко, в нескольких лунах пути отсюда на закат есть страна греков. Они мудры и прозорливы. Там я обретал некогда свои знания. Теперь туда же предстоит отправиться и тебе.

___________________________________________________________________

Выяснилось, что Тобин далеко не единственный ученик Ва Ту, которому было предуготовано путешествие на запад. Группа, снаряжаемая старым шаманом «в греки», состояла из трех человек: долговязого и неулыбчивого Мяо, русой девушки-воина Наоди и его, Тобина. У Ночных Леопардов практиковалась ангелингия — воинами и шаманами могли становиться как мужчины, так и женщины, поэтому наличие девушки в отряде его не особенно удивило. А вот с Мяо что-то определенно было не так: с самого начала между ними установились какие-то настороженно-конкурентные отношения. В чем тут было дело, Тобин не понимал — но после первого же рукопожатия Мяо смерил его холодно-надменным взглядом и отвернулся. Вообще это был первый человек из племени Ночных Леопардов, который настолько открыто позволял себе проявлять подобное отношение на людях. Что заставляло задуматься — особенно, учитывая, что Мяо, как старший ученик, становился теперь главой их отряда…

Вечером этого же дня, когда Тобин собирал нехитрые пожитки в своей хижине, Талли принесла ему еще одну новость — она была беременна. По крайней мере, тошнота и существенная задержка говорили об этом.

Тобин не знал, как правильно относиться к такому известию — и счел за лучшее поцеловать жену и еще раз поговорить с Ва Ту, Так Бо и членами своего племени с просьбой всячески позаботиться о Талли до его возвращения.

Талли выглядела вполне беззаботной и, казалось, не сильно переживала насчет своего будущего. Попав к Ночным Леопардам, она на удивление быстро влилась в племя, сразу же завела подруг и освоила новое ремесло плетельщицы корзин. Ее глаза и кожа почти сразу привыкли к свету солнца. Более того, было похоже на то, что бескрайнее синее небо над головой и даже случающийся время от времени проливной дождь вызывают у нее неподдельную радость.

Вообще, вызывало удивление, насколько быстро Талли сумела приспособиться к новым условиям — по сравнению с другими сородичами. Может быть, повлиял пример Тобина, находящегося рядом, или статус жены вождя — пускай и номинального, — а может быть просто личная предрасположенность. Поверхность стала своеобразным испытанием на выбраковку для членов Племени, напоминая какую-то опасную болезнь — либо человек переживал ее, излечивался и становился еще крепче, либо просто умирал…

___________________________________________________________________

Наконец, настал день, на рассвете которого отряд из трех человек, после небольшого напутствия от Ва Ту и Так Бо, вышел из лагеря.

Первые несколько дней они быстро продвигались по привычной гористой местности, поросшей густыми лесами и населенной знакомыми племенами. Все в окрестностях знали Ва Ту, поэтому легко пропускали отряд с его меткой через свою территорию, часто еще и снабжая припасами. Но к утру восьмого дня их глазам предстала Великая Пустыня. С первого же взгляда становилось понятно, что название было дано не просто так — и несколько дней, а то и недель, придется экономить воду. Пустыня действительно была очень большой, простираясь насколько хватало глаз. Мяо, много путешествовавший ранее, поведал, что прежде — давным-давно — эти места тоже были цветущими, но после Поворота Мира все изменилось, и пришла Великая Засуха. Больше за этот день он ничего не сказал. Вообще Мяо был удивительно немногословен и замкнут для лидера, предпочитая раздавать редкие команды своим спутникам скупыми жестами и легким кивком головы.

С Наоди же Тобин болтал всю дорогу. Несмотря на почти мужскую силу и быстроту, она оказалась совсем не такой, как Мяо — наоборот, веселой и открытой, отличной рассказчицей, любящей забавные истории из жизни племени, над которыми они с Тобином заливисто хохотали. В свою очередь, он старался не отставать, делясь услышанным от Старейшин своего Племени легендами и мифами. Уже на второй день пути они с Наоди стали хорошими друзьями. А вот Мяо так и продолжал хранить горделивое молчание, держась несколько впереди и поодаль. Несколько раз Тобин пробовал задавать ему вопросы относительно дальнейшего маршрута их отряда — но получил в ответ лишь холодный, подозрительный взгляд и оставил попытки наладить общение.

День они провели у источника на краю Пустыни, запасаясь водой, а вечером, когда солнце перестало палить так сильно, двинулись прямо по песчаным барханам. С самого начала план по пересечению Пустыни был именно таков — двигаться вечером и по ночам, днем останавливаясь на сон. Для защиты от солнца они несли с собой специальные палатки, выданные Ва Ту. Сделанные из неведомого, но тонкого и прочного материала, в сложенном состоянии палатки занимали совсем мало места в заплечных мешках, но быстро раскладывались и позволяли обеспечить вожделенную тень.

Мяо, бывавший в этих краях ранее, все-таки снизошел до того, чтобы предупредить: «будьте осторожны, путь пролегает по землям, населенным претами — голодными духами».

И действительно — с каждым шагом вглубь Пустыни становилось все более очевидным, что много лет назад здесь случилось что-то ужасное. Иногда в разрывах мертвого песчаного покрывала под ногами проглядывали остовы разрушенных древних зданий — Тобин видел ранее только каменные пещеры и деревянные хижины, поэтому даже на эти торчащие из песка огрызки, сделанные из неизвестного материала, смотрел во все глаза, представляя, как они выглядели раньше. Однако помимо мертвых отзвуков прошлого, в этой пустыне таилось что-то еще — и в глубине подземных коридоров теплилась странная жизнь…

Со всей очевидностью проявилось это на десятый день пути. Разбив дневной лагерь в развалинах здания, на втором этаже, ставшем теперь крышей, они распределили дежурство и отправились спать по своим палаткам…

Мяо, взявший на себя роль часового в первой трети дня, вдруг пронзительно закричал, разорвав сон — да так, что Тобин прямо-таки подскочил на своем спальном коврике, кубарем выкатившись наружу. Наоди уже была рядом и даже успела вытащить лук. Неожиданно внизу, в разрушенном проеме двери, мелькнула какая-то черная тень, устремившаяся вверх по лестнице. Тобин выхватил из палатки копье и, резко развернувшись, почти не глядя, ткнул прямо в морду приближающемуся созданию — оно, скуля, отпрыгнуло прочь, вывалившись в окно, и рухнуло со второго этажа, подергиваясь и оставляя кровавый след на песке. Наоди послала стрелу в глаз другому, поднимающемуся снизу по останкам второй лестницы. Мяо пятился к ним задом, поднимаясь с первого этажа по ступенькам с длинным окровавленным клинком в руке, прикончив третьего. Четвертое лежало невдалеке у входа с его копьем в боку. Откуда-то снизу, из-под земли, очевидно, испещренной здесь катакомбами, раздался протяжный вой, означавший конец атаки. Однако после того, как он отзвучал, еще долго стояли они в окружении палаток, прижавшись друг к другу спинами и напряженно вглядываясь, вслушиваясь, вчуствуясь в окружающее пространство. К счастью, больше атак не было. Может быть, удалось перебить большую часть этих существ, а может быть, остальные просто не решались атаковать, увидев, что случилось с их сородичами.

Когда дыхание выровнялось и страх отступил, пришло время осматривать трупы. Сказать, что существа были отвратительны — значит ничего не сказать. Сросшиеся головы, ассиметричные черепа, наросты на туловище, деформированные ноги с вывернутыми назад коленями… Что-то было явно не так с голодными духами. После этого случая отношение к безопасности в их маленьком отряде резко изменилось: от разрушенных зданий они на всякий случай решили держаться подальше, условились не выпускать друг друга из вида — и даже в туалет стали ходить парами. С этим было связано неожиданное развитие отношений с Наоди. Русоволосая и стройная, сильная и гибкая как дикая пантера, Наоди с самого начала похода проявляла к нему косвенные признаки симпатии. Время от времени, думая, что он не видит — а возможно и наоборот, рассчитывая на это — она бросала на Тобина долгие взгляды искоса, всегда стараясь быть ближе к нему, чем к Мяо.

В пустыне же это особое отношение стало совсем очевидным. Мяо ее, похоже, совсем не интересовал. Тобин же после стычки с монстрами был окончательно и бесповоротно назначен защитником и сопроводителем в туалет. Поначалу, до первого нападения, пока опасность казалась далекой и абстрактной, Наоди отходила от него достаточно далеко — за соседний бархан. Однако теперь, когда стало ясно, что все всерьез и опасность близка, ситуация резко изменилась — и Тобин регулярно наблюдал треугольник русых волос внизу ее живота. Довольно быстро Наоди совсем перестала его стесняться — и в ярких лучах солнца легко можно было любоваться розовыми складками мясистых, сочных половых губ. Одним вечером, когда Мяо спал в своей палатке после дневного дежурства, Наоди потянула стоящего на часах Тобина в сторону ближайшего бархана — делать свои дела. Привыкший к этому зрелищу Тобин уже без зазрения совести пялился на разворачивающуюся картину, отстраненно размышляя о том, как, должно быть, приятно перебирать и пробовать рукой на ощупь все то, что свисает… и тут его взгляд, оторвавшийся от сникшей струйки, поднялся выше и натолкнулся на взгляд Наоди… Она поднялась, не отрывая от него влажно блестящих глаз, и подошла вплотную, глубоко и часто дыша — очевидно, перебирать разные части тела в воображении было приятно не только ему. Рука Наоди жадно обхватила его за бедра, стремительно проникла под ткань одежды, ощупывая и начиная совершать возвратно-поступательные движения. Тобин, окончательно осмелев, крепко сжал в ответ ее упругие полупопия, пробираясь пальцами во влажное пространство между ними. Там обнаружился удивительно большой и мягкий клитор.

— Талли далеко, а я здесь, — шепнула она ему на ухо. — И очень хочу тебя.

Не думая о безопасности, они разложились прямо на песке в тени ближайшего бархана — благо, солнце уже почти скрылось за горизонтом. Наоди была значительно более страстной и неистовой, чем Талли, — и долго прыгала на нем сверху.

— Ты такой странный, — расслабленно мурлыкала она, лежа рядом на коврике в палатке после того, как они вернулись в лагерь. — С одной стороны вроде бы простой и наивный, но с другой… есть в тебе что-то… удивительное и необычное. Ва Ту говорит — ты станешь великим шаманом.

Тобин гладил ее по русым волосам, улыбался и молчал.

— А кто был шаманом племени до Ва Ту? — наконец задал он вопрос.

Наоди приподнялась на локте и удивленно посмотрела на него.

— Не знаю. Ва Ту обитает с Ночными Леопардами столько лет, что… Наверное, нет никого из ныне живущих, кто помнил бы племя без него. Ходят слухи, что он вообще бессмертен.

— Ва Ту говорил, что обрел шаманские знания на западе — там, куда мы идем. Ты в курсе, что это за страна греков?

— Нет, — покачала головой Наоди. — Только Мяо знает. Да и то с чужих слов. У него есть карта и верительная грамота, по которой нас должны принять на месте. А также — невероятное самомнение.

— Ва Ту доверяет ему больше, чем нам с тобой? — приподнял бровь Тобин.

— Вряд ли, — улыбнулась Наоди. — Просто Мяо очень уж давно ходит в учениках — больше пятнадцати лет. Думаю, это просто способ отметить его заслуги. Ну и потом — видишь, какие мы с тобой необязательные. Занимаемся любовью вместо того, чтобы охранять лагерь. Мяо другой.

— Да… Но пятнадцать лет! — воскликнул Тобин. — Вот почему он выглядит таким… потертым.

— Угу, — кивнула Наоди, — кроме того, у него что-то не то с наклонностями.

— В смысле? — не понял Тобин.

— Ну, он предпочитает мальчиков. Вот только в племени Ночных Леопардов уже нет таких, которые бы отвечали ему взаимностью, — хохотнула Наоди. — Видимо, поэтому он всегда так несчастен.

— Ого! — удивился Тобин. — У вас такое бывает?

— Бывает, — сказала Наоди. — Но нечасто. Вторым таким в племени был Квео — его партнер с детства. Но он умер три года назад. С тех пор Мяо стал… каким-то нездоровым аскетом. Ни семьи, ни детей. Ва Ту как-то сказал, что те небольшие способности к магии, которые есть у Мяо, связаны с этими… наклонностями.

— Хм… — протянул Тобин. — А с чем связаны твои способности?

— С тем, что я воин в женском теле. Примерно то же самое, что и Мяо, но в обратную сторону.

— Однако при этом девушек ты явно не предпочитаешь.

— Откуда ты знаешь? — лукаво улыбнулась Наоди, поглаживая его по лобку.

В ответ Тобин лишь усмехнулся и обнял ее.

— Ну, вот такая я странная, — загадочно закатила глаза она, опуская руку ниже и начиная свои возвратно-поступательные манипуляции. — Хочешь еще раз в этом убедиться?

___________________________________________________________________

С этого вечера путешествие стало для них каким-то более уютным — гораздо приятнее было шагать рядом, переглядываясь и лелея внутри ощущение совместной тайны. Не сговариваясь, Тобин и Наоди решили не афишировать свою связь перед Мяо. Догадывался он о чем-нибудь или нет — было неясно. Очевидно, догадывался. Как всегда хмурый и неразговорчивый, Мяо решительно шагал по барханам впереди их отряда…

Однако день за днем отношения в отряде становились все более натянутыми. Вокруг была только пустыня. Вода постепенно заканчивалась, еда еще оставалась, но уже подходила к концу.

На этом фоне ощутимо возросло скрытое напряжение. Как выяснилось, их связь с Наоди все-таки не осталась незамеченной. Однажды на дневном привале, когда солнце жгло особенно нестерпимо, Мяо разбудил Тобина и заявил, что тот пойдет в караул вне очереди, а он будет отдыхать с Наоди.

— Сейчас же не моя очередь. Я был часовым в прошлый раз, — сказал Тобин.

— Да конечно, знаю я, чего ты хочешь, — презрительно скривив губы, ответил тот.

— И чего же? — встав и натянув на себя одежду, откликнулся Тобин.

— Залезть в мохнатку, — отрезал Мяо и вышел из палатки.

Тобин быстро догнал его.

— Я все понимаю, ты командир нашего отряда — и так далее, но это уже перебор. Зачем оскорблять-то? Причем, на ровном месте.

— Ровном? То-то я смотрю, место давно оттопырено.

— Давай тогда разберемся и обсудим. Что конкретно тебя не устраивает?

— Ничего я с тобой обсуждать не буду. Я говорю — ты выполняешь, — отрезал Мяо, стоя вполоборота к Тобину.

— Тогда и я не буду выполнять твоих приказов.

Мяо резко развернулся и нанес удар Тобину в челюсть. Тот отлетел спиной на бархан, но мгновенно вскочил, потирая лицо. Внутри полыхала веселая боевая ярость.

Мяо сплюнул на песок, осматривая окровавленный кулак и презрительно улыбаясь.

Вспоминая опыт юношеских драк, Тобин подлетел к Мяо сбоку, и оказавшись рядом с ним, сделал подсечку — и тут же взял его в удушающий захват.

Поначалу долговязый противник сопротивлялся, хрипя и пытаясь схватить Тобина руками за горло, но тот занял удачную позицию сбоку-сзади, находясь практически вне его досягаемости. В конце концов Мяо поменял тактику и вцепился в руки, но не смог разжать хватку. Постепенно его усилия слабели, пока наконец глаза Мяо не закатились — и тогда Тобин отпустил его.

Мяо рухнул на четвереньки в бархан, кашляя и отхаркиваясь.

— Ну что, договоримся по-человечески? — предложил Тобин, обходя Мяо спереди и протягивая ему руку. — Я продолжаю считать тебя командиром группы и выполнять приказы, а ты не лезешь в наши отношения с Наоди и не оскорбляешь. Идет?

Мяо не отвечал, тяжело дыша и дрожа. Затем тяжело сел, привалившись спиной к бархану.

— Еще раз спрашиваю — идет? — повторил Тобин, делая шаг навстречу.

Мяо неохотно кивнул, отводя глаза, и пожал протянутую руку.

— Хорошо. А сейчас я пойду в караул, как ты и просил. Раз уж ты командир, — сказал Тобин, ощупывая языком кровоточащую десну.

____________________________________________________________________

После этого инцидента, как ни странно, напряжение в их отряде спало — отношения вошли в привычную колею: Мяо оставался все таким же неразговорчивым, сохраняя достоинство на отдалении, а Тобин с Наоди продолжили вместе выходить за бархан и в ночные дозоры. Однако припасов с каждым днем оставалось все меньше — и это внушало некоторую тревогу.

Наконец, на шестнадцатый день пути, когда запасы воды совсем уже подошли к концу, Великая Пустыня кончилась — и они вышли к морю. Вернее, не то чтобы кончилась, а просто отступила, окаймляя берег на небольшом отдалении. Чтобы сориентироваться, было решено взобраться на высокий холм, венчающий собой небольшую гряду вдоль берега. Первый же взгляд, брошенный на окрестности с вершины, подтвердил, что благодаря карте и интуиции они пересекли небольшой язык Пустыни в самом узком ее месте — основная же часть бескрайних песков простиралась к югу и востоку насколько хватало глаз.

Первый мутноватый ручеек, стекавший с прибрежных холмов к морю, показался настоящим источником блаженства. Возможность напиться, помыться и охладиться, подкрепленная уходом Мяо на разведку, вызвала еще один приступ любовной эйфории, закончившейся быстрым страстным соитием в близлежащих кустах. Настроение в отряде сменилось на приподнятое. Еще несколько недель они брели по узкой кромке плодородной земли вдоль побережья, постоянно наблюдая барханы на самой границе видимости. Несмотря на вполне благоприятные для жизни условия, здешние места были почему-то необитаемы — ни одного человека вокруг. Даже претов не было. И попробовав искупаться в море, Тобин понял, почему. Вода была такой соленой, что на ней можно было лежать на спине. При попадании в глаза даже одной капли, те начинали немилосердно слезиться. Море было абсолютно мертвым. Рыбы в его водах не было. Не было видно также и птиц. Найти пропитание в этих местах было крайне сложно. К счастью, ручейки с пресной водой все-таки изредка попадались.

Еще около недели они шли вдоль берега, подъедая остатки запасов. И вот наступил день, когда последний орех, найденный на дне заплечного мешка, исчез во рту Наоди — а картина вокруг оставалась все той же. Бескрайнее море с одной стороны и барханы с другой. Угроза голода подступала все ближе, но Мяо, постоянно сверявшийся с картой, оставался спокоен, уверяя, что через день они достигнут цели.

И это действительно произошло — в зареве приближающегося рассвета их взглядам предстал сияющий огнями Город на горизонте. Тобин никогда раньше не видел городов, поэтому воззрился на это чудо в изумлении — и долго не мог оторваться.

Разноцветные огоньки, окаймляющие высокие дома и крепостные стены, казалось, были картинкой из какой-то другой реальности — живущей по своим, над-природным, законам.

— У них какой-то праздник? — спросила Наоди. — Почему они жгут огни?

— Нет, Ва Ту говорил мне, что освещение работает в греческих городах каждую ночь, — ответил Мяо.

«Ого! Для того чтобы поддерживать такое чудо каждую ночь, люди, придумавшие все это, должны быть необычайно мудрыми», — пронеслась в голове Тобина восхищенная мысль.

____________________________________________________________________

Солнце не успело еще перевалить зенит, а они уже подходили к воротам Города. Высокая стена из белоснежного камня опоясывала его со всех сторон.

— Приветствуем гостей Анатолиса, — донесся приятный голос откуда-то сверху, из пространства над воротами. — Что привело вас сюда, путники?

— Мы прибыли из восточных земель, от шамана Ва Ту, — торжественно провозгласил Мяо, развернув верительную грамоту и продемонстрировав ее невидимому стражу. На грамоте Тобин разглядел последовательность каких-то букв и несколько непонятных символов.

— Ожидайте. К вам подойдут.

Через некоторое время ворота распахнулись — и из них вышел старик в белоснежно-белом одеянии с окладистой клиновидной бородкой.

— Мое имя Падейрон, — с улыбкой представился он.

— Я Мяо, а это мои спутники Наоди и Тобин, — особая торжественность в голосе выдавала, что предводитель их маленького отряда серьезно готовился к этой минуте. — Мы здесь для того, чтобы пройти обучение.

— Отлично, пойдемте, — будничным тоном сказал Падейрон, заходя в ворота и жестом увлекая их за собой. — Как поживает старина Ва Ту? — с улыбкой спросил он уже внутри, повернувшись почему-то к Наоди.

— Как обычно, — не зная, что сказать, ответила она. — Собирает грибы, варит зелья, помогает племени в охоте.

— Я помню его как внимательного и мудрого воина. Ничто не могло укрыться от глаз Ва Ту.

— С тех пор ничего не изменилось, — неспешно и с достоинством произнес Мяо.

Тобин, слушая этот полуритуальный диалог, во все глаза смотрел по сторонам. Город вызывал у него смешанные чувства: повсюду была идеальная чистота, слева и справа возвышались невероятно высокие белые, выстроенные из какого-то неизвестного ему камня, здания. И широкие, невообразимо широкие пространства между ними. При этом нигде не было видно земли — вообще нигде. Это смущало, как и непривычный искусственный запах со всех сторон. Ни одного человека вокруг: возможно, дело было в том, что они пришли в самое жаркое время, а может быть, отсиживаться в своем доме было местной традицией. В целом город вызывал ощущение чистоты и безжизненности.

— Пойдемте, дорогие гости. Вы, наверное, устали и проголодались, — с этими словами Падейрон открыл дверь большого дома, впуская их внутрь…

Этот обед каждый из них запомнил надолго — столы были уставлены удивительными яствами. Чего здесь только не было: несколько десятков видов мяса и рыбы, фрукты и орехи, сладости, множество разновидностей овощного салата и огромное разнообразие странных блюд, которые просто не были известны в их племени. Поток кушаний казался просто бесконечным.

Путешественники жадно ели, а Падейрон, расположившийся по другую сторону стола, рассказывал.

— … Анатолис — сравнительно молодой город. Фактически, аванпост нашей греческой цивилизации на берегу Восточного Моря. Поэтому вы сейчас наблюдаете здесь так мало людей. Нас всего несколько сотен. Гораздо серьезнее заселено западное побережье. После того, как Европа и Ближний Восток превратились в радиоактивную пустыню, выяснилось, что наиболее пригоден для жизни небольшой участок между Кавказских гор, почти не пострадавший от взрывов и радиации, однако лишившийся почти всех своих обитателей из-за эпидемии. Здесь, в Колхиде, мы и отстроили свой Платонополис — на основе генетического субстрата и традиционной системы ценностей понтийских греков. Конечно, возвращение Традиции происходило не без эксцессов, но сейчас нам в полной мере удалось реализовать государство, описанное у Платона — с тремя социальными стратами: философами, стражами и демосом… — глядя на напряженное недопонимание, не покидающее все это время лиц вкушающих, Падейрон перевел выжидающий взгляд на Мяо, который отложил вилку в сторону.

— А где у вас здесь… туалет? — неожиданно спросил тот.

— Вот там, — показал Падейрон.

Мяо просиял, встал с места и отправился туда, куда было указано.

Падейрон долго смотрел, улыбаясь, на удаляющуюся спину Мяо. Тобин невольно поежился: греки начинали вызывать у него смутное подозрение…

— Не волнуйся, — неожиданно развернулся старик к нему. — Представление о том, что все мы — любители юношей, не более чем миф, раскрученный североевропейскими злопыхателями в период модерна. В действительности же в Платонополисе широко распространено наставничество в смысле неполовой заботы старших о младших. Да и вообще многие перекосы компенсированы и поглощены интегральной Традицией. Так что переживать не стоит.

Тобин мало что понял из сказанного, но, уловив основное направление мысли, счел за благо кивнуть.

— Ладно, я вижу, вы пока не готовы к серьезным объяснениям. Конечно, столько дней тяжелого пути… располагайтесь и отдыхайте, — поднимаясь, улыбнулся Падейрон. — Утром прибудет транспорт, который доставит вас к другому побережью, где и будет проходить обучение.

Эта ночь стала одной из самых ярких в эротической жизни Тобина. Невероятная чистота всего вокруг и внутри, которую он ощущал каждой клеточкой тела, простояв полчаса под душем, мягкость постели, на которой как-то удивительно быстро оказалась источающая аромат свежести и местных благовоний Наоди, вино, как выяснилось, в изобилии водившееся в баре предоставленного им номера — все это сплелось в одну затяжную многочасовую амальгаму упоительных, волнами перетекающих друг в друга пароксизмов желания. Наоди, ощутив долгожданную сытость и уют, казалось, отринула всякую осторожность и стонала так, что оставалось только надеяться на мастерство греков-строителей, умевших возводить звуконепроницаемые стены — номер Мяо был по соседству.

____________________________________________________________________

На утро, когда в дверь постучали, Наоди долго не могла собрать себя в кучку, пытаясь найти одежду среди разбросанных одеял, подушек и пустых бутылок. Да и Тобину пробуждение далось нелегко.

Тем не менее, уже через полчаса их маленький отряд в полном составе завтракал прямо в транспорте — очередном чуде греческой техники. После всего, что они увидели в Анатолисе, никто из троих особенно не удивился продолговатой белоснежной капле, бесшумно подлетевшей к воротам города. Коротко попрощавшись с Падейроном, они забрались внутрь — и капля, быстро разогнавшись, понеслась прочь от берега. Стоило нажать на кнопку — и прямо из стен салона выросли похожие на белые грибы столики. Из них выдвинулись контейнеры с яствами — не такими обильными и разнообразными, как вчерашнее пиршество, но все равно — удивительно вкусными и питательными.

Мяо, очевидно, также предававшийся ночным возлияниям, через силу пояснил, что транспорт несет их в полис Диоскурия, располагающийся на другом побережье, у Западного моря. Там, как поведал ему Падейрон, каждому из них предстояло пройти через дионисийские мистерии и приступить к обучению.

____________________________________________________________________

Прибыли они уже к вечеру. Диоскурия нисколько не напоминала Анатолис — и была прямо-таки набита народом. Такого количества людей вокруг Тобин в своей жизни еще не видел и слегка ошалело взирал на толпы, буквально наводняющие пространство вокруг.

Более того — их с Мяо и Наоди никто не встречал. Вообще. По прибытию двери транспорта просто открылись — и на землю спустился небольшой изящный трап, недвусмысленно приглашая к выходу. Их отряд покинул летающую каплю — и она бесшумно унеслась обратно.

Гигантские створки ворот, зияющие провалом в белоснежно-белой ленте крепостной стены, были настежь распахнуты. А вокруг — музыка и толпы, толпы, толпы людей. Судя по всему, в городе был какой-то праздник. Наводняющие улицы были одеты в маски, веселы, пьяны и слегка подергивались в такт льющейся отовсюду ритмичной, громкой музыки. Не успев сделать и пары шагов, пряво в воротах, Тобин с Наоди и Мяо натолкнулись на странно одетого человека с маленькими рожками на маске и копытцами, без каких-либо пояснений торжественно протянувшего им чарку с варевом. Очевидно, приветственную.

Мяо, попробовавший было заговорить с этим загадочным существом, наткнулся на упорно-улыбчивое молчание и в конце концов разрешающе кивнул спутникам — мол, ничего не поделаешь, если тут такие странные обычаи, надо пить.

Научившись в результате долгой практики у Ва Ту по привкусу и первым реакциям тела определять характер вещества, Тобин, с сомнением пригубивший напиток, ощутил, что, в отличие от отваров старого шамана, это зелье было каким-то… лукавым. Вернее, содержало в себе двойное дно: поверхностный пласт отдавал развязным жизнелюбием, а вот глубинный… Тобин так и не смог определить, что же он в себе содержал.

Выполнив свою странную миссию и напоив пришельцев, сатир в маске улыбнулся и исчез, растворившись в нахлынувшем отовсюду потоке людей. Их маленький отряд вынужден был продираться сквозь толпы странных людей: сверкающих через прорези масок расширенными зрачками, танцующих, смеющихся, обнимающихся и целующихся прямо на улице. Постепенно Тобин стал замечать, что маски вокруг них повторяются: всего их было пять или шесть типов. Каждый отличался от других сложным узором, состоящим из частей всевозможных птиц, зверей, рыб и рептилий — но расчлененных и пересобранных в разных соотношениях. Однако он не успел довести это наблюдение до какого-либо однозначного вывода: громкая музыка на некоторое время затихла, и откуда-то донесся мощный баритон — инфернально-веселый и разухабистый:

— Дамы и господа! Вакханты и вакханки! Мы рады приветствовать вас на нашем орибас-пати!

Толпа подхватила эту малопонятную новость дружным одобрительным ревом, который сразу же потонул в плотной шумовой завесе ритмичных ударов, от которых вибрировала земля под ногами.

— Это орибас, деткаааа! — завопил один из танцующих, хватая за руки Наоди и принимаясь кружить с ней в бешеном ритме.

Тобин был не совсем уверен в том, что такое «орибас», но подобная агрессивность ему не понравилась, и он оттеснил вторженца, перехватив руки Наоди. Однако та повела себя странно:

— Ты думаешь, что я принадлежу тебе? — крикнула она, оттолкнув его и сверкая расширенными зрачками. — Я не твоя Талли, я воин. Что хочу, то и делаю! — и, резко развернувшись, Наоди ринулась в самую гущу тел, пробираясь поближе к источнику звука.

«Это варево на нее так действует?» — подумал Тобин, ощущая, как его жизненный мир тоже начинает размываться и течь. Откуда-то изнутри подкатывала нездоровая дрожь, доходящая до мышц рук и ног, которые от этого начинали самопроизвольно и лихорадочно двигаться. С восприятием произошло что-то странное — мир как бы слегка схлопнулся, из него исчезли утонченные, невидимые глазу, измерения смысла, ставшие для него основным источником интереса с момента знакомства с Ва Ту, да и вообще — все сложнее стало удерживать «длинные» мысли и «глубокие» рассуждения. На их место пришла жгучая, настойчивая волна животного возбуждения и жажда простых плотских радостей. Достаточно было всего лишь расслабиться и отдаться этой волне — и внутри воцарилось ощущение невероятной простоты жизни и «туннельной» необходимости заполнить каждый ее миг сенсорными удовольствиями. Казалось невероятным, что кто-то может всерьез заморачиваться эфемерными целями, искать учителей и вникать во все, что они говорят, когда сама Жизнь — пульсирующая и неотвратимая — бушевала вокруг, прямо сейчас, в эту секунду. Настойчиво вовлекая в свой водоворот, требуя все новых ярких ощущений.

Тобин, поддавшись этому импульсу, все-таки старался не отрываться далеко от своих, что получалось плохо. Из толпы к нему протянулись женские руки, обхватив за плечи, затем показалась их обладательница, с преобладанием рыбьих мотивов на маске, черноволосая и черноглазая. С ней Тобин танцевал долго, потеряв счет времени, не в силах противостоять судьбоносному потоку эмоций, захлестнувшему его с головой — да и не считая нужным это делать. Внезапно гречанка отдалилась и исчезла в чьих-то еще объятиях, растворившись в толпе — и оглянувшись, он обнаружил, что вокруг уже совсем темно. Наступила ночь. Невидимые шаманы, управляющие этим техно-действом, включили разноцветные лучи, покрывшие человеческое море вокруг постоянно меняющейся световой сеткой. Музыка изменилась, став запредельно-агрессивной и требовательно-настойчивой — и тут началось совсем уж дикое смешение тел.

Люди срывали друг с друга одежду и принимались жадно совокупляться прямо на улице. Маски при этом, как ни странно, оставались на лицах. Тобин повертел головой — и довольно быстро обнаружил то, что искал, — своих, которые были без масок. В мерцающих лучах было хорошо видно, как Наоди с оголенным задом ползет куда-то по парапету сквозь десятки рук, сдирающих с нее остатки одежды. С другой стороны танцпола черной трафаретной тенью проступал силуэт Мяо, буквально слившегося губами с каким-то мужчиной.

К нему потянулись очередные женские руки. Внезапно Тобину стало как-то не по себе от того, что происходит. Нет, он, разумеется, был совсем не против секса как такового, если тот приносил радость и счастье. Но… На таких рычаще-надрывных обертонах и в таком странном масочном режиме, все это действительно напоминало скорее компульсивные подергивания животных в период течки — и никакого счастья не обещало даже гипотетически. Очевидно, сознание участников процесса едва мерцало, будучи притупленным жаждой удовольствий, а ведь эта волна захлестнула и его… Что-то обволакивающе-душное стало медленно перекручиваться и сжиматься внутри — и Тобину сделалось невыносимо; настолько, что он просто развернулся и побежал.

Он и сам не знал, куда бежит, просто стараясь выбраться из хаотичного месива тел, и в результате казавшегося бесконечным слалома сквозь толпу оказался наконец возле ворот — как выяснилось, совсем не тех, через которые входил. Тобин выскользнул за пределы городских стен, устремившись вверх по лесистому склону. Однако музыка не отпускала даже здесь: однообразный и чудовищный ритм давил, заставляя двигаться дальше, — и остановился он только на одиноком утесе над морем, тяжело дыша и бешено озираясь. Огни города остались далеко внизу. В лицо дул сильный ветер, принося с собой свежесть и почти полностью заглушая ритмичное «тынц-тынц», время от времени доносящееся с орибас-пати. Впереди же виднелось море, посеребренное лунной дорожкой. Сзади матово бледнела в свете луны статуя какого-то бога, запечатленного в стремительном разбеге — раскинувшего руки в стороны перед далеким прыжком в ночь с обрыва. Над головой мерцали удивительно яркие звезды. Тобин присел на пьедестал у ног статуи и погрузился в созерцание этой прекрасной картины, с радостью ощущая, как постепенно восстанавливается травмированный громкой музыкой слух и возвращается привычная тонкость восприятия.

То, что происходило внутри, лучше всего описывалось словом «трезвление». Вспоминая уроки Ва Ту, Тобин старался преодолеть действие вещества усилием воли, постепенно выплывая из полуживотной смутности в состояние относительно-стабильного самоконтроля.

— Добрый вечер, — донесся откуда-то сбоку негромкий мелодичный голос. — Я Теорэй, жрец Диониса. Кажется, вы здесь меня ожидаете?

— Добрый, — невольно подыгрывая вежливости и манерам собеседника, ответил Тобин, поднимаясь с пьедестала, на котором обосновался. — Если быть откровенным, я никого не жду и этой ночью предпочитаю остаться один.

— Значит, все в порядке. Вы готовы к тому, что должно произойти дальше, — улыбнулся Теорэй, выходя из окружающей тьмы в пространство перед статуей, озаренное лунным светом. Он оказался высоким седобородым греком с орлиным профилем, облаченным в длинную белую тунику. Первым словом, которое пришло Тобину на ум при взгляде на этого человека, было «изящество». Но не привычное пластически-женское, а какое-то особое, интеллектуальное, одухотворенно-мужское. Казалось, утонченная мысль пропитала собой каждый жест, каждый взгляд старца. Тобин видел такое впервые.

— А что должно произойти? — спросил он, чувствуя, как постепенно пропитывается умонастроением собеседника.

— Мистерии, через внешнюю, экзотерическую часть которых вы прошли — это своеобразный тест на духовное трезвение, — ответил Теорэй. — Теперь, когда он остался позади, предстоит внутренняя, эзотерическая часть — созерцание Единого.

— Единого? — переспросил Тобин.

— Единого, — уверенно повторил Теорэй. — Но это непросто. Для того чтобы получить шанс — только шанс — на стяжание возможности приобщения к Единому, нужно погрузиться умом в Мир Парадигм. Навести мостик между ним и той искаженной раздробленностью, в которой мы все пребываем. На практике это означает — войти в контакт с генадами, промежуточными сущностями, через которые Единое эманирует в наш мир.

Тобин молчал, внимательно слушая. Следить за мыслью собеседника в его состоянии было невероятно трудно, но ощущалось, что именно это усилие и является той спасительной соломинкой, зацепившись за которую, можно было вытянуть себя из океана тупости сквозь туннель животных инстинктов.

— И на что похожа… генада? — наконец спросил он, с радостью отмечая, что все-таки смог запомнить новое слово.

— Когда генада захватывает человека, вос-хищая, увлекая вверх, это ощущается как распахнутая божественным пинком изнутри дверь ума, — отвечал Теорэй размеренным речитативом. — Как будто узник, наблюдавший раньше только смутные тени на стене Пещеры, выбрался за ее пределы и наконец узрел солнце. Точнее, поначалу узник почти слепнет — настолько непривычно и ярко то, что предстает его внутреннему взору. Но потом постепенно приходит полноценное видение.

Тобин понимающе кивнул — метафора Пещеры была ему не понаслышке близка и не вызывала вопросов.

— Вот только, — добавил Теорэй, — в отличие от нарисованного мною образа, в нашем случае тени эти трехмерны. А сущности Мира Парадигм, которые их отбрасывают — четырех-и-более-мерны. Генады же позволяют человеческому уму приобщиться к восприятию большей мерности, постепенно поднимаясь по лестнице созерцаний к Единому.

— Ух… — только и выдохнул Тобин. Услышанное по какой-то причине резко отделило его от вакханалий внизу, тонко срезонировав со вторым, загадочным, пластом напитка, который постепенно начинал разворачиваться внутри. Теорэй говорил умно, красиво и гладко — но не всегда понятно. Тем не менее, перед внутренним взором Тобина в такт его словам проносились видения, оставляющие после себя осадок трудновыразимого, но несомненно судьбоносного понимания. Хотелось еще.

Прищурившись и заглянув прямо в расширенные зрачки собеседника, Теорэй неожиданно изменил тон:

— Но хватит слов. Пришло время игры. — Он достал откуда-то невиданный доселе Тобином музыкальный инструмент и заиграл.

Тобин замер, ошеломленный — музыка была невыразимо одухотворенной и возвышенной, вызывая в душе щемящее чувство потерянной в незапамятные времена и такой желанной целостности. Эта тоска по Единому, отблески которого и позволяли его сознанию собирать разрозненные куски реальности в относительно слитную картину мира, как оказалось, с рождения сопровождала каждый миг, постепенно становясь незаметным фоном жизни. Теперь же, благодаря игре Теорэя, этот фон вдруг стал зримым, ощутимым, слышимым — и то, что раньше сжималось и перекручивалось внутри его существа, вдруг отчаянно встрепенулось, жаждая распрямиться в предельном рывке — и неожиданно вырвалось на свободу!

Оказалось, что настоящее — это не просто момент перетекания предыдущей секунды в последующую. Это ускользающий шанс, намек на возможность ухватить вспышку Вечности в текущем мгновении, запечатлев неподвижность, скрытую в самом сердце постоянного движения.

Тобин осознал, что всю свою жизнь до этого пытался уловить шаткое внутреннее равновесие, которое позволило бы удержаться на гребне волны уходящего момента и схватить его — но неизменно неудачно. А сейчас, наконец, удалось понять, что в действительности сам этот момент и есть гребень — и силой этого понимания впервые удержаться на нем!

Что-то резко, с почти ощутимым хрустом сместилось в его восприятии: выяснилось, что «Я», о котором он все эти годы думал как о себе настоящем, тоже является идеей — идеей его, Тобина. Открылось это до предела просто, в мелькнувшем подобно молнии акте прямого видения: ведь однажды он умрет, но идея Тобина по-прежнему будет пребывать нетленной — и кто-то другой сможет приобщиться к ней, реализовав своей жизнью по «тобиновскому» сценарию.

А значит, выбор, отпущенный ему в жизни, достаточно невелик: соответствовать или не соответствовать идее самого себя, делать это все лучше, отождествиться и стать соразмерным ей… или не сбыться, запутаться в бесконечных искажениях — и не стать.

И только что, самим фактом осознания этого, Тобин на мгновение стал соразмерным идее самого себя — и сбылся.

Все окружающее растворилось в кристально-ясном осознании: то, что он видит — не сама реальность, а лишь образ, возникающий после пропускания чего-то принимаемого за реальность через призму того утлого способа восприятия, который он впитал когда-то в далеком детстве, став его пленником, и с тех пор забыл об этом. И внутри утлой пещерки способа восприятия, сквозь зарешеченную бойницу которого он смотрит на мир, где-то там, позади, в первородной тьме бессознательных глубин таится связь с изначальным моментом выбора — источником всех возможных восприятий.

Музыка Теорэя как-то затрагивала этот источник: касалась его, ласкала, побуждала, звала. Неожиданно Тобин ощутил, что именно означает слово «вос-хищение» — похищение вверх. И, поднявшись как вода по желобу, его внутренний источник переполнился, выйдя из себя — и разлился вокруг.

Он упал на спину — прямо там, где стоял, на траву возле статуи, устремив немигающий взгляд вверх.

Огромный купол звездного неба, раскинувшийся над головой, в каком-то парадоксально-прямом смысле провалился сам в себя: звезды обрели объем и ощутимо придвинулись, стали живыми и теплыми… Или скорее наоборот — это он, Тобин, провалился в бесконечную глубину пространства между созвездиями… Несомненным было одно: музыка в прямом смысле «вос-хитила» его, подняла вверх — так, что он оказался среди звезд.

Мелодия слегка изменилась, смещаясь в другую тональность, и Тобин ощутил, что этот звездный океан Вечности, раскинувшийся на весь мир, изобилует течениями: подчас запредельно свежими и пронзающими ум своей кристальной чистотой, а иногда — нежными и ласковыми, исполненными истомной неги, будто теплая ванночка тропического залива. Только течения эти были не осязаемыми, а смысловыми: каждое несло с собой целый взгляд на мир, в котором легко можно было провести целую жизнь — родиться, состояться и умереть — ни разу не вспомнив, что реальность может восприниматься как-то иначе…

Точнее, потоки Вечности струились по этому Миру не ручейками отдельных взглядов, а чем-то большим: целым плеядами способов смотреть на мир — парадигмами, — но это было уже настолько невыразимо, что оставалось даже неясным, как можно исхитриться и всерьез подумать об этом. Однако самым радостным во всем происходящим было то, что ему — Тобину — и не нужно было ни о чем думать. Нужно было просто созерцать этот прекрасный Мир, парить в нем, впитывать, ощущать. Быть. От острого переживания невероятной, утонченной в каждом своем созвучии и при этом целостной, как мелодия Теорэя, гармонии по лицу Тобина потекли истомно-сладкие слезы счастья. Казалось, всю жизнь он только и готовился к этой минуте: предвосхищал ее, надеялся и робко приближал как мог. И вот наконец это случилось.

«Да, Мир Парадигм воистину существует — вот только попасть в него дано далеко не каждому…» — эта мысль, пронесшаяся сквозь его сознание на пике взлета, была уже пропитана обертонами ностальгии по уходящему моменту, а значит — содержала в себе горькую правду о том, что его не удержать, и пришла пора возвращаться…

Теорэй доиграл последнюю ноту и опустил свой музыкальный инструмент. Некоторое время инерция еще удерживала Тобина в этом удивительном Мире, позволяя планировать в звездных течениях — а затем мягко опустила обратно на землю. По крайней мере, так это ощущалось. Небо вновь стало небом, а звезды — звездами, горизонт привычно сомкнулся над головой, но теперь он не просто верил, он доподлинно знал — за всем этим раскинулось нечто большее. Значительно большее…

Тобин все так же лежал на траве, широко раскрыв глаза и глубоко дыша. Если одним словом пытаться описать возвращение — то слово это «тягостно». В том космическом пространстве, куда вознесла его божественная игра, было настолько легко, безмятежно и возвышенно, что необходимость вернуться вызывала чувство вселенской тоски. Как будто на один день его отпустили понежиться в теплых водах райской лагуны, а затем повелели возвращаться обратно — в темную, холодную пещеру — в привычные кандалы, работать прорывателем ходов, вгрызаясь киркой мысли в неподатливый камень однообразных мгновений и волоча за собой тележку будней, груженую унылой повседневностью.

И все-таки жить, зная, что ЭТО есть, было неизмеримо легче.

Тобин поднялся. Волна благодарности учителю за этот невероятный, божественный дар нахлынула на него. Он перевел на Теорэя сияющий взгляд, сложив ладошки перед грудью, не в силах вымолвить ни слова. Но этого и не требовалось: казалось, Теорэй понимал, что с ним сейчас происходит.

— Единое сочетает в себе Многое и поэтому — оно не одно из сущих, — произнес он. — Поскольку превосходит любое сущее, любую воплощенную множественность. Однако можно приобщиться к нему косвенно, через Логос, сделав само генадическое превосхождение множественности одним из сущих, реализованным в пространстве своего ума. Надо учиться делать это самостоятельно…

И хотя слова, которые произносил Теорэй, были все теми же, что и раньше — абстрактно-выспренными, теперь каждое из них было наполнено для Тобина отголосками ясного смысла, почерпнутого оттуда, из пространства Мира Парадигм.

«Птичий» язык греческих философов перестал быть таким уж непонятным — для этого потребовалось пройти через мистериальный инициатический опыт.

3. ОСКОЛКИ ПРАВДЫ

…Сон был странным. Свежим, легким, теплым, как затянувшееся на неделю бабье лето — и при этом невероятно реалистичным. В этом сне Тобин бродил по осенним горным уступам над Диоскурией, поросшим высокими кленами, вороша ногами разноцветные листья. В какой-то момент молодецкая удаль, заставлявшая подбрасывать эти листья в воздух так, чтобы они, кружась, падали с края уступа, разрослась — от пьянящего запаха свежести, легкости и ощущения полета — настолько, что в пространстве перед ним образовался настоящий вихрь из суматошно крутящегося желто-красного вороха. Этот вихрь не останавливался, а наоборот, разрастался, как будто обретая волю и самосознание, — а затем неожиданно принял очертания силуэта Теорэя, который картинным жестом указал на Храм Диониса, обвивавший уступы высокого хребта над Диоскурией подобно виноградной лозе. Взгляд на мгновение сфокусировался на извилистом серпантине, ведущем к Храму, а затем Теорэй распался на тысячи золотисто-красных листьев, заполнивших собой все вокруг — и от этого взрыва красок Тобин осознал, что находится внутри сновидения.

«Как странно, — думал он, глядя на свои руки, окруженные оранжевыми вихрями. — Кажется, я сам заставляю их кружиться». И действительно — стоило ему пожелать, чтобы этот круговорот остановился, и листья тотчас неподвижно застыли в воздухе.

Тобин улыбнулся, поднимая руки и трогая листья. Бодрствовать и при этом сновидеть было удивительным и необычным ощущением. Реальность вокруг тонким окаймляющим ореолом как будто повторяла очертания его намерения, но всегда лишь приблизительно и неточно — подобно тени, искажающей форму тела в зависимости от поверхности, на которую она попадает.

«Вверх!» — молнией мелькнула в сознании мысль, и в следующее мгновение в животе возникло приятное подмывающее ощущение взлета. Посмотрев вниз, Тобин действительно увидел свои ноги, отрывающиеся от земли. Подъем в воздух был плавным и отчего-то вызывал почти детское восхищение, завершившись на высоте орлиного полета. Над головой плыли облака — огромные сгустки тумана: плотные и густые, как греческий йогурт. Тобин убедился в этом, протянув руку и потрогав один из таких сгустков. Переведя взгляд на окрестности, он поразился: панорамный вид на поросшие оранжевым лесом хребты над Диоскурией и Храм Диониса в форме виноградной лозы вдалеке был настолько четок и восхитительно-детален, что невидимый резервуар восторга внутри переполнился — и Тобин проснулся.

На этот раз, судя по всему, уже по-настоящему.

Состояние после пробуждения перекатывалось внутри свежим прибоем радости. Он лежал на кровати в уютной комнате, выходившей окнами в сад. Приятно бодрил ветерок из распахнутого настежь окна. Реальность будто промыли и прочистили — настолько ярким и незапятнанным было восприятие. Пока Тобин, облокотившись о подоконник, купался в ощущениях от пережитого сна, созерцая потрясающий вид на горы, память возвращала содержание вчерашнего вечера. После мистерии Теорэй проводил его, онемевшего и трепещущего, до этого дома в предгорьях, много всего рассказав по пути, и оставил, пожелав спокойной ночи. Ночь действительно была спокойной — а утро еще лучше. Сознание было собрано в тугой, мощный пучок, тело бодрым — Тобин давно не чувствовал такого подъема. Он до сих пор не знал, что случилось с Наоди и Мяо, но приятная уверенность в том, что с ними все хорошо, почему-то прочно угнездилась внутри.

Мысли занимало одно — проверить сон. Ни секунды не медля, Тобин быстро умылся, оделся и, выскользнув наружу, устремился в том направлении, где должен был находиться Храм Диониса.

___________________________________________________________________

Хребет из сновидения действительно показался впереди — точно таким, каким он его запомнил, однако взобраться наверх было не так просто. Добравшись до подножия, Тобин обнаружил, что крутизна склона не оставляет ему ни шанса. Обычных в таком случае тропинок вокруг тоже как-то не наблюдалось. Подножие горы заросло густым непроходимым лесом.

Тобин детальнее вспомнил сон и, отдавшись не успевшему еще рассосаться привкусу наития, двинулся влево.

Приподняв низко растущую ветку, он юркнул под нее, проскользнув по узкому зеленому коридору из кустов и плюща — и неожиданно услышал рык за своей спиной. Раскатистый и мощный: громче, чем рычание леопарда — а он хорошо его помнил, — очевидно, принадлежащий какой-то другой большой кошке. Припустив по проходу, Тобин через минуту буквально уткнулся в каменную статую козлоногого божка с выпученными глазами. Преодолев усилием воли подступившую было волну паники, Тобин улыбнулся своему страху и осторожно двинулся дальше — на этот раз направо. Через несколько сотен метров обнаружилась пещера-туннель, выводящая на серпантин, который он и видел во сне…

Храм Диониса, в полном соответствии с образом из сновидения, действительно оказался замысловатым строением в форме виноградной лозы, обвивавшим один из отрогов нависающего над Диоскурией хребта. Тобин отметил, что Храм искусно расположен: так чтобы не быть заметным из города, но при этом видеть все, что происходит внизу.

В дверях его — как и ожидалось — встретил улыбающийся Теорэй, который, однако, был не один. Рядом с ним Тобин с некоторым удивлением увидел лысого человека с черными усиками, невероятно длинной седой бородой и странным разрезом глаз. Одет незнакомец был в странный фиолетовый халат с разнообразной и вычурной золоченой вышивкой: звезды, драконы и солнца на нем, казалось, стремились поглотить друг друга.

— Ну что, пропустил тебя Пан? — вместо приветствия весело поинтересовался Теорэй.

— Кто? — не понял Тобин.

— Страж дверей, усиливающий ужас того, кто боится. Статуя, которую ты видел внизу.

Тобин на это лишь пожал плечами. Судя по всему, его ужас был настолько незначителен, что стражу особенно и нечего было усиливать.

— Знакомься, это Юэ Лао, — повернулся к своему спутнику Теорэй. — Специалист по вложенным реальностям. И да, он из Китая, — своим обычным всеобъясняющим тоном заключил он, увлекая по-прежнему мало что понимающего Тобина ко входу. Китаец последовал за ними.

Внутри Храма Диониса было на удивление просторно — очевидно, сооружение глубоко уходило в скалу: тут царил зеленый полумрак, прохлада и трудноописуемый приятный запах. Сразу бросалось в глаза странное сочетание техники и дикой природы. Плющ, прораставший, казалось, сквозь стену, живописно оплетал незнакомые Тобину приборы. Прямо в воздухе посреди комнаты висела трехмерная карта с отчетливо проступающими очертаниями гор и полосками рек.

Теорэй без колебаний прошел сквозь нее, полулег в кресло и, увидев признаки нерешительности на лице Тобина, сделал мягкий приглашающий жест рукой, указывая на соседнее.

— Не бойся, карта голографическая, — сказал он.

Тобин, привыкший уже спокойно воспринимать ничего не проясняющие ответы и слепо доверять Теорэю, которого почитал своим учителем наравне с Ва Ту, смело двинулся через карту, отмечая, как причудливо скользят при этом по его одежде зеленые и синие лучи.

Кресло, в которое он прилег, сразу же мягко обхватило его, надежно зафиксировав в своих объятиях. Юэ Лао неожиданно приблизился и навис над ним, пристально глядя прямо в глаза, как делал в свое время Ва Ту.

— Итак, ты здесь в поисках знания… Хочешь увидеть все ответы воочию? — проговорил Юэ неожиданно низким и надтреснутым для его комплекции голосом.

Щемящее предчувствие вдавило руки в подлокотники. К горлу Тобина подкатил комок, он сглотнул, но не нашел ничего лучше, чем просто кивнуть. Внутри разрасталось ощущение, что «воочию» предполагало нечто весьма серьезное.

И действительно. Будничным жестом Юэ Лао вытащил откуда-то сбоку странного цвета колос, покрытый искрящимся в свете из окна налетом.

— Спорынья, — безапелляционным тоном пояснил он.

И вдруг китаец неожиданно подался вперед и дунул прямо в лицо Тобину.

Прежде чем веки успели рефлекторно моргнуть, блестящие частички с колоса взвились в воздух и мгновенно облепили глаза, ноздри и рот. Тобин инстинктивно отпрянул, вжавшись в кресло, но было уже поздно. Он громко чихнул, ощущая, что с восприятием происходит что-то странное. Лицо китайца, до этого маячившее где-то сбоку, внезапно оказалось прямо перед ним.

Цепкие глаза Юэ Лао внимательным зеленым прищуром буквально впились в Тобина. Постепенно под воздействием этого взгляда реальность стала меркнуть, сгущаясь вокруг круглого лица с усиками, которое потекло и деформировалось: лоб расширился, нос исказился, на периферии поля зрения вокруг рта начали проступать странные пятна темноты; внимание, не в силах удержаться, погружалось в них — и через некоторое время окончательно провалившийся в это зрелище Тобин ощутил, что его подзаснувший ум поплыл, увлекаемый неудержимой волной ярких образов. Все быстрее и быстрее и быстрее…

Неожиданно он почувствовал рывок — и будто выскочил из своего восприятия, вскарабкавшись на его крышу. Что бы это ни значило.

По ощущениям все происходящее было похоже на быстрый взлет в Мир Парадигм и столь же быстрое падение — но уже в другой жизненный поток. Не его собственный. В отличие от вчерашней мистерии ничего приятного или возвышенного в этом онтологическом марш-броске не было. Просто жутковатый миг выворачивания мира наизнанку и разворачивания его в другой конфигурации…

Теперь Тобин видел реальность глазами Юэ Лао. Но не конкретного, сидящего, как он все еще помнил, напротив китайца, а Юэ Лао как парадигмы, способа сборки сознания, аспекта, в котором можно воспринимать мир. Этот способ был чем-то отличен от его собственного, и именно эти отличия мгновенно привлекали интерес. Невероятный интерес, который удивил самого Тобина. Оказалось, что отличия между способами восприятия людей так серьезны! И где-то по линии этих отличий пролегала незримая дорожка тонкого самонаблюдения, обещавшая разрешение многих загадок, томивших его всю жизнь. Поэтому оторвать внимание от погружения в эти трепетные нюансы миросозерцания было сложнее, чем голодную собаку от мяса. Мысль жадно впивалась в них, стремясь проникнуть как можно глубже — это и приводило к забвению своего способа восприятия и падению в чужой.

Ум начали заполнять образы — воспоминания молодости Юэ Лао.

В этих воспоминаниях был огромный город на берегу моря, в котором тот родился. Город был несопоставимо больше Диоскурии. В память впечатались уходящие вершинами в облака небоскребы; уникомы — умные голографические устройства, встроенные в ремешки, окаймлявшие запястья каждого; отдельные технократы, щеголявшие встроенным напрямую в мозг нейроинтерфесом — и огромные летательные аппараты, садящиеся прямо на поверхность моря.

Затем что-то случилось. Что-то серьезное. Страх, паника, полчища испуганных людей на улицах, изображения огромных ядерных грибов, заполнившие все уникомы. Война.

Горы. Очень высокие горы с прорубленными внутри пещерными базами, в одной из которых он и оказался на момент катастрофы. Немного сконцентрировавшись на этой задаче, Тобин даже смог вытащить из памяти Юэ название местности — «Сицзан». А потом применить этот трюк еще раз. И еще. И еще. Слова и смыслы посыпались со всех сторон. В процессе их сопоставления выяснилось, что «Сицзан» было китайским наименованием Тибета, огромного горного района: и в разнице между этими словами — «Сицзан» и «Тибет» — зияла какая-то большая мировоззренческая расщелина, в которую Тобин погружаться не стал, вернувшись к саморазворачивающейся нити воспоминаний Лао… Остальная территория Китая была почти в одночасье выжжена ядерными ударами. Как и большая часть других государств планеты. Однако и это было не все. На ранних этапах Войны в ход пошло нейрокибернетическое и бактериологическое оружие. И оно прекрасно сработало. В результате такого тройного удара почти все живое вымерло, потеряло разум или мутировало, преобразившись до неузнаваемости. Затем в воспоминаниях Юэ Лао следовали годы отчаяния и странных лабораторных экспериментов, которые почему-то ухватывались только в целом, без возможности провернуть ставший уже для Тобина привычным ментальный трюк и погрузиться в конкретику.

— После Войны большая часть мира лежала в руинах, — мыслеформа, возникшая неожиданно в его сознании при попытке ощупать то, что мешало в эту конкретику погрузиться, пришла не из воспоминаний, а напрямую от Юэ Лао. — То, что не было уничтожено в огне ядерного взрыва, умирало от эпидемии. Это касалось, прежде всего, Китая и США — самых мощных компьютеризированных держав, с территории которых и были запущены боеголовки. Однако в итоге пожар Войны прошел по всем остальным странам…

Слово «компьютеризированных» привлекло внимание Тобина — и из памяти Юэ Лао мгновенно выплыл целый кластер связанных с этим концепций: от уникомов до нейрочипов. «Как все сложно!» — подумал Тобин, попробовав вобрать в себя это. За последние дни его словарь дивно разросся, что в действительности доставляло интеллектуальную радость — но, очевидно, теперь ему предстояло постоянно пополнять его новыми понятиями.

— Да, боеголовки были выпущены не людьми, а Искусственным Интеллектом, — в качестве своеобразного полуподтверждения пришел ответ от Юэ Лао.– И Америка, и Китай были превращены в радиоактивную пустыню. А после этого — большая часть Европы, Юго-Восточной Азии, Африки, Южная Америка и Ближний Восток. Пандемия и резкое изменение климата в сторону засухи довершили остальное. В результате относительно пригодными для жизни остались только часть территории России, Гималаев и Австралии.

Тобин вспомнил пустыню с мутантами-претами, через которую ему пришлось перейти для того, чтобы достичь греческих городов, и внутренне кивнул.

— Даже те, кто живет здесь сейчас, не совсем люди, — эта мысль, как ни странно, пришла не от Юэ Лао, а от Теорэя. — Прежний человек просто не выжил бы с таким фоновым уровнем радиации. Все мы — мутанты. Носители генных модификаций. Естественных или искусственных. И ты тоже.

Проделав в очередной раз процедуру по вылавливанию смысла незнакомых «генных модификаций» и «радиации», Тобин вновь услышал в сознании голос Юэ Лао:

— А ты думал, откуда у тебя такие способности к вхождению в туннели сознания? Например, в мой, где мы пребываем сейчас? Ты — успешный плод генетических экспериментов. Когда завершилась Последняя Война и почти все население было стерто с лица Земли, стало окончательно ясно, что люди не способны выжить в новом мире. Поэтому для сохранения человечества необходимо было существенно расширить репертуар способностей — но без травмирующих психику нейромплантов, как в Австралии.

Очередной нырок в недра памяти китайца за прояснением значения слова «нейроимпланты» — который, впрочем, так и оставил для Тобина неясной ситуацию в Австралии — и мысль вновь вернулась к повествованию Юэ Лао:

— Ведь любое нейроустройство, содержащее чип или микросхему, после Войны автоматически превратилось в щупальце Искусственного Интеллекта, Януса. Карающее и способное сжечь мозг. В результате части людей все-таки удалось выжить и сохранить сознание. Наконец, после длительных исследований было получено несколько жизнеспособных эмбрионов, которые не только были приспособлены к радиации, но и гипотетически могли заместить нейроимпланты своей биологией, однако их приходилось держать почти в полной темноте. К сожалению, мутация, ведущая к появлению этих способностей, оказалась сцепленной с геном, отвечающим за пигментацию кожи и чувствительность к свету.

Поскольку генетические исследования были невозможны без помощи компьютеров, Искусственному Интеллекту в конечном итоге удалось локализовать нашу лабораторию в Сицзане и нанести по ней удар — на этом связанная с генной корректировкой часть экспериментов закончилась. К счастью, эмбрионы были чуть ранее перенесены Ватутиным в другую лабораторию — Пещеру на Алтай, далеко за пределы территории Китая.

Так и начался проект «Слепыш»: расчеты показывали, что разрушительный эффект влияния света должен был значительно нивелироваться через пару поколений скрещиваний в рамках популяции обреченных поначалу на темноту людей. Ваше Племя — тридцать шесть особей — поместили в Пещеру и оставили на несколько десятков лет. В действительности вы пробыли там… — Юэ Лао, очевидно, сверился с чем-то, — около семидесяти пяти лет.

Тобин внимательно слушал, жадно впитывая информацию.

— То есть ты помнишь времена семидесятипятилетней давности? — задал он мысленный вопрос.

— Да, — пришел ответ от Юэ Лао. — Накануне войны шли активные генетические эксперименты по достижению долголетия. Проект «Слепыш» был далеко не единственным. И, как видишь, я — вполне удачный плод другого, более раннего эксперимента. Сейчас мне 122 года.

Тобин попытался вспомнить лицо китайца, каким он его видел своими глазами в Храме Диониса. По ощущениям выглядел тот лет на 40 — но причин не доверять сказанному не было.

— Я чуть моложе, — донесся мягкий мысленный ветерок от Теорэя. — Но ненамного.

— Более того, — продолжал китаец, — есть еще один человек, наш ровесник, которого ты хорошо знаешь. Это Ва Ту.

— Ва Ту! — удивился Тобин.

— Да. Или, по старому стилю, Василий Ватутин. Сибиряк из России. Он немного старше меня.

Перед внутренним взором Тобина возникло лицо молодого Ва Ту в странном костюме, лежащего в этом же кресле в Храме Диониса много лет назад. Сколько именно, из воспоминания Юэ Лао понять было невозможно, но по ощущениям — довольно давно.

От этой новости внутри плавно ёкнуло. Восприятие мира окончательно переставало быть привычным, сдвигаясь куда-то в непонятном направлении.

— Кстати, ты не удивляешься тому, что мы говорим на одном языке? — шевельнулась вдруг внутри тень улыбки, пришедшей от Теорэя. Она была пропитана его харизмой и обертонами. — Тому, что греки живут не на Пелопонессе, а в Колхиде, занимая перешеек между Черным и Каспийским морями?

Тобин давно уже ничему не удивлялся: да и вообще, последнее, что могло бы вызвать у него вопросы в настоящий момент — это древние языки и наименования, — но счел нужным «внутренне кивнуть».

— Мы, обитатели Диоскурии, потомки понтийских греков, участвовавших в похожем эксперименте на территории России, — и язык, на котором мы сейчас разговариваем — русский.

Тобин счел эту информацию несколько излишней и переключил свое внимание на сам тот способ, с помощью которого они сейчас общались. Сформулировав по этому поводу «старцам» беззвучный вопрос.

— О! Это длинная и очень непростая история, — откликнулся Теорэй и вслед за этим каким-то образом целиком вошел своим сознанием в ментальное пространство, объединявшее Тобина и Юэ Лао.

Вместо ожидаемого дополнения пространства общения еще одним взглядом на мир это привело к совершенно непредсказуемым для Тобина последствиям…

Реальность будто бы отразилась сама от себя несколько раз в непредставимом прежде направлении и обрела целое новое смысловое измерение. Более того, суть этого измерения и заключалась в том, чтобы отражаться в себе. Это порождало бесконечные цепочки содержащихся друг в друге («как фрактальные матрешки», — пришел иронично-подтверждающий кивок от Теорэя) жизненных миров. И вдруг там, где-то в неизмеримой глубине этой цепочки, уходящей за умственный горизонт, Тобин увидел себя. Но… с какой-то другой, неведомой пока, обратной, теневой стороны. Эта сторона тревожила — и одновременно манила, притягивала.

— Да, у Сансары есть уровни, вложенные друг в друга — но что, если они замкнуты в круг? — пронзительной молнией мелькнула в уме мысль, пришедшая от Юэ Лао.

Для Тобина это был уже перебор. Ощущения были такие, что его ум растягивают во все стороны.

— А ты как думал? — всплыла в сознании мягкая усмешка Теорэя. — Это и есть единственный доступный нам на настоящий момент вид реального обучения. Восприятие в восприятии, сон во сне, выстраивающий вереницы миров — и вот уже вся Сансара составлена из существ, снящихся друг другу.