Бесплатный фрагмент - Репортаж из леса

РЕПОРТАЖ ИЗ ЛЕСА

Каждый легок и мал,

кто взошел на вершину холма.

Леонид Аронзон

Хорошо, когда находишь гриб. Но лучше, когда гриб находит тебя.

Кажется, это говорил писатель Мельников. И, кажется, в шутку.

Я эту фразу вспомнил, когда лежал на мокром мху посреди леса и беспомощно шевелил конечностями, как насекомое. Незадолго до этого я поднимался на небольшой холм, где, как мне казалось, наверняка растут белые, красные, зеленые, синие — в общем, какие-то грибы. Но надо же такому случиться — скатился вниз. Не удержался, так сказать, на вершине.

Всему виной сапоги… Я взял у приятеля, а размер ноги у него нечеловеческий. 51-й, наверное, или 68-й. Огромные ноги, как у какого-нибудь тролля! Но других вариантов не было. Пришлось брать эти. Ноги в них чувствовали себя свободно. Я мог развернуть стопу на девяносто градусов, не снимая сапог. Классное ощущение!

Существовало одно, лишь одно «но». Ходить в таких ботфортах по лесу не очень удобно. Любое неверное движение — и ты упал. Шмяк! И все… Ладно, если ты упадешь на ровной плоскости. Дело житейское. Но вот оступиться и скатиться кубарем с холма… Это особенно болезненно — и физически, и морально.

Как говорила бабушка, нет пуда без бобра. Что-то в этом роде.

Я лежал у подножия холма, шевелил руками, ушибленное место саднило, чувствовал я себя неприятно, мокро… Тут я и обнаружил гриб. Толстый, кряжистый. Вроде дяди Вадика из гаража. Не хватало только сажи на лице. Ну и, собственно, самого лица.

Я, кряхтя, поднялся. Вернее, встал на колени. Ощущение мокроты усилилось. Потом я срезал гриб. Это находка! В грибах я плохо разбираюсь. Сыроежку от поганки отличаю из пяти раз три. Но белый гриб — этому меня обучили. Царь-гриб. Отличная охота!

— Я гри-и-и-и-иб наше-е-е-ел! — крикнул я куда-то в покрытое молочной пенкой небо.

Дятел пару раз ударил по стволу дерева. Видимо, это означало: «Тоже мне новость». И все. Ничего больше я не услышал. Где же люди? Сколько я пролежал здесь?

Я стал аукать, окать, материться… Воздух переливался. Слова тонули во влажной дымке, таяли, как сахар.

Тогда я (со второй попытки) взобрался на холм и, пытаясь подпрыгивать, кричал до тех пор, пока окончательно не сорвал голос. И, убедившись, что больше кричать у меня не получается, только хрипеть, сел под сосну и закрыл руками свою дурью городскую головушку…

В лес меня позвал знакомый редактор. Я опишу его как мужчину сорока шести лет, лысоватого, с окантовкой рыжих волос, небритого, полного, низкорослого, добродушного. В бежевой куртке и резиновых сапогах цвета хаки. Он часто смеется, любит водку и слабо разбирается в литературе. Главное его редакторское качество — умение со всеми договариваться. Даже с грибами у него, кажется, какой-то пакт.

И вот он говорит:

— Поехали за грибами!

А я говорю:

— Не собираю.

А он говорит:

— Почему?

А я говорю:

— Как-то не довелось.

А он:

— Ну и соберешь в первый раз.

А я:

— У меня и сапог нет.

А он:

— Возьми у Леши.

И тут я задумался. А почему бы действительно не съездить в лес? Почему бы не вырваться из замкнутого круга предопределенности? Почему бы не пришпорить коней?

— Кто в лес не едет, тот выходит на работу, — добавил редактор. И это заявление окончательно сдвинуло чашу весов.

Перед заходом в лес я прослушал краткий инструктаж.

— Мох растет с северной стороны дерева… то есть с южной… Или с западной, Коль? А, Коль? С какой стороны дерева растет мох?

— Есть деревья, — сказал Коля, — у которых мох растет со всех сторон.

— Такого не бывает, — сказал редактор.

— И чего только не бывает! — сказал Коля.

Потом мне рассказали про основные виды грибов.

— Есть сыроежки. Есть волнушки. А есть моховики.

— Маховики?

— Нет, моховики. От слова «мох».

— И с какой стороны деревьев они растут?

Мне показали белый гриб и сказали, что найти такой — почетно.

— Вообще, если ты сомневаешься, хороший гриб или ядовитый, то лучше не бери — это основное правило, — сказал редактор.

— Как в супермаркете…

— Вроде того. А если уж решил взять — на всякий случай лизни.

— Что?

— Лизни. Гриб. Гриб лизни.

— И что, мне ходить по лесу и грибы облизывать? Это же антисанитария какая-то…

Со мной не стали спорить.

Мы вошли в лес и разбрелись. Я разбрелся тоже. Все это мероприятие с самого начала казалось сомнительным. Но стоило найти первый гриб, второй, как дело пошло веселее. Я почувствовал азарт. Тот самый древний азарт грибника, который наверняка погубил множество прямоходящих обезьян. Потом я наткнулся на одного из наших. Показал ему корзину и узнал, что практически все грибы, найденные мной, фальшивые.

— Ядовитые, что ли?

— Нет, — сказал Коля, зевая, — фальшивые.

Я долго размышлял над его словами. А потом все грибы на фиг выбросил.

Чем дальше в лес, тем толще партизаны. Так говорят. Я партизан не видел. Но деревья становились толще. Да и вообще лес одремучивался прямо на моих глазах. В тумане его очертания постоянно менялись. Иногда мы перекрикивались с партнерами. Но все реже и реже. Наконец я оказался один и полез на тот холм. Споткнулся, упал — гриб.

Но самое главное, что я почувствовал нечеловеческое отчаяние. Оказаться одному неизвестно где и неизвестно как… Не так я мечтал провести пятницу.

«Живешь в заколдованном диком лесу, откуда уйти невозможно…»

В голове крутилась строчка из Высоцкого, пока я думал, как поступить. Нащупал два плана. Первый: сидеть и ждать. Второй: встать и идти. Оба плана несовершенны. Я попробовал их комбинировать. Если встать и ждать еще можно, то сидеть и идти — уже нет. Я решил все-таки двигаться. Я знал, что лес зажат между шоссе и железной дорогой. Рано или поздно (лучше, конечно, рано) я выйду либо на шоссе, либо на дорогу.

Я посмотрел на деревья. Мха не было. Он рос на земле, везде, везде. А на деревьях не рос. Предательский мох. Потом я посмотрел на солнце. Его тоже не было. Но хоть туман рассеивался. Я огляделся по сторонам и пошел куда-то.

Куда?

Я шел себе и шел. Те, кто бесцельно бродили по лесу, знают, что это довольно однообразное занятие. Что-то, конечно, меняется, но понять, что конкретно, — не удается. Я еще пытался высматривать следы, но обнаружить их не получалось. Парочку раз заметил примятую траву. Но что это значит, так и не понял.

Я шел.

Напряжение нарастало. Я дал несколько клятв разным богам и на всякий случай — Ленину и Луначарскому тоже. Лес оставался лесом. Я шел. Иногда я пробовал кричать, но даже эхо не отзывалось. Стало грустно. Вот и эхо от меня отбилось…

Пару раз до меня доносился звук приближающейся электрички. Кажется, она недалеко. Я шел на звук, но найти загадочную железную дорогу не получалось. В следующий раз звук блуждающего пригородного поезда слышался с противоположной стороны. Просто издевательство! Я уже подумал на лешего. Но леший и электрички — это из разных опер. Хотя кто знает, на что способно новое высокотехнологичное поколение леших!

Прошло часа два. Или три. А возможно, гораздо больше. В лесу время идет как-то криво, прихрамывая на левую ногу, нарезая круги. Тоже, наверное, грибы ищет…

Солнце на пару минут показалось, потом снова скрылось. Мигнуло, как фонарь…

Я забрел в какую-то чащу и с трудом выбрался оттуда, едва не потеряв сапог, — в чаще, кроме деревьев, сующих в глаза ветки, было еще и подтоплено. Из болота вытекал ручеек. Я присел рядом с ним и принялся грустить и курить.

— Извините, мужчина, а не угостите сигареткой?

Я подпрыгнул. Позади меня стоял грибник в защитном костюме. Лицо скрыто бородой. Казалось, она растет даже на глазах. Я уже хотел спросить его: «А вы случайно не леший?» Но не стал. Еще обидится, устроит скандал, мордобой…

— Вы — человек! — сказал я утвердительно.

Человек посмотрел на свои руки и грудь.

— Не без этого…

Мне было немного стыдно говорить, что я потерялся. Я угостил его сигаретами и стал спрашивать про добычу. Грибник расплылся в улыбке и показывал грибы, будто это драгоценные жемчужины, добытые со дна морского.

— А у вас, я смотрю, не густо.

— Да я больше погулять…

— Понятно, — сказал грибник. Он поправил котомку и засобирался в путь. — Пойду я.

— А можно с вами?

— Можно.

Мы пошли вдоль ручья. Оказалось, что здесь есть тропинка, широкая. Грибник шагал с хорошим темпом, и я в своих сапогах едва успевал за ним.

Иногда я думал: а куда меня ведет этот странный человек? Вдруг это действительно какой-нибудь леший, Пан или просто маньяк-грибник? Мало ли кто ходит по лесам. Тропинка петляла между деревьев, и я чувствовал себя заключенным в лихой лабиринт.

Иногда грибник оборачивался и как-то странно улыбался, смотря в мою сторону, а потом кивал головой. Может быть, он хотел меня подбодрить, но у него получалось только нагнать жути.

Наконец мы стали забираться на какой-то холм. Грибник это делал с легкостью атлета, мне же пришлось повозиться. Это был настоящий сизифов труд, только без камня. Но поднимать себя в гору оказалось не многим легче, чем камень. Я вытирал пот со лба, цеплялся руками за кусты, падал на колено, снова вставал.

Когда я поднял глаза — а до вершины оставалось еще, может быть, десяток метров, — то увидел, что грибника и след простыл.

— Эй! — крикнул я. — Где вы?

Никто не ответил. Я засуетился, запыхтел, как трактор. Стало страшно. Подумалось, что это какая-то странная ловушка для грибников-любителей. Еще почему-то вспомнилось название фильма «У холмов есть глаза», я его не видел, но название пугающее. Я даже посмотрел вокруг — может, действительно глаза имеются.

К счастью, ничего подозрительного. Тогда я сделал последнее усилие, героическое, олимпийское усилие, и покорил вершину.

Холм обрывался крутым оврагом. Внизу стояли автомобили и даже дымили костры. Картина со стороны напоминала лагерь небольшого партизанского отряда. Но это были люди! Кажется, настоящие.

Я быстро скатился с холма, оступившись пару раз и едва не расцарапав лицо.

У подножия на поваленном дереве сидел, покуривая, встреченный мной грибник. Я выдохнул и пристроился рядом.

— Полегчало? — спросил он.

— Да… Вы знаете, я ведь на самом деле… в этом лесу… потерялся.

Грибник поправил котомку.

— Это сразу видно. Но разве вы, интеллигенты, в чем признаетесь? Э-э…

Он махнул рукой и пошел куда-то, не прощаясь. А я еще подумал: откуда он взял сигарету, у него же вроде не было?

Впрочем, плевать.

Я собрал оставшиеся силы в кулак и принялся искать наш автомобиль. Он стоял недалеко. Коллеги бросились ко мне и стали тискать. Оказалось, они очень переживали. Я услышал много приятных и некоторое количество неприятных слов, но, безусловно, почувствовал себя важной частью коллектива. Потом, конечно, начались издевательства. Но я был счастлив любому виду социализации.

— А где грибы? — спросили меня. Я огляделся. Действительно, корзинки поблизости не было. Куда-то она запропастилась.

— Потерял, — сказал я удрученно. — Эх, видели бы вы, какой я нашел гриб. Царь-гриб!

— Да-да, конечно, — сказали мне, — ври больше.

И похлопали по плечу. Почему же никто, никто мне не верит?

НАСТОЯЩИЙ КОВБОЙ

Он раздевался в комнате своей,

не глядя на припахивавший потом

ключ, подходящий к множеству дверей,

ошеломленный первым оборотом.

Иосиф Бродский

Когда пары кончились, Гена ткнул меня в бок. Болезненное ощущение.

— Хочешь повеселиться? — спросил он. Его глаза горели нездоровым огнем. Щеки полыхали. Ноздри раздувались, как у дракона, собирающегося выдохнуть пламя. Я почувствовал; добром это дело не кончится. Разумеется, я ответил утвердительно.

— Тогда, — сказал Гена, — есть идея. Но нет денег.

Так было всегда. Гена генерировал идеи, я доставал деньги.

— Это не проблема, — сказал я, — в известных пределах.

Гена потер ладони.

— Есть две чиксы. Ничего такие. По крайней мере, одна из них. Зовут Лена. Или Таня, не помню.

Я поднял бровь. Меня всегда удивляла Генина непосредственность.

— Познакомился с ними в «Библиотеке», — продолжил он.

— Ты ходишь в библиотеку?

— Так клуб называется. На Пороховых.

Я постарался представить интерьеры клуба, но сдался. Это было выше моих сил.

— Короче, они ждут нас. Вернее, меня. Вернее, меня и еще одного красавца. Ну, ты понял, да? Таню… или Лену… я беру себе. Она прекрасна, как ангел. А вторая, кажется, Катерина.

— Или Даша? — спросил я лишь для того, чтобы его поддразнить.

— Или Даша. Ее можешь оставить себе.

— Спасибо. Ты добрый.

— Стараюсь.

Деньги у меня действительно были. Как раз утром я снял в банкомате семь тысяч, чтобы заплатить за жилье. Я просрочил платеж на две недели. Хозяин был в печали. Звонил мне каждый день и интеллигентно требовал деньги. В последний раз он назвал меня «отбросом» и пригрозил сломать коленную чашечку. У него были замашки гангстера средней руки, у этого громилы с волосатыми руками, который сдавал мне комнатушку в коммунальной квартире.

Мы зашли в магазин, купили коньяк, лимоны и отправились к девочкам.

— Возьмем такси? — задорно предложил мне Гена, подмигнул и запрыгнул в трамвай.

Я вошел за ним. Отсчитал положенные пятнадцать рублей кондуктору. Он дал мне талончик, повернулся к Гене.

— Ваш билет? — спросил он.

Гена стоял к нему спиной и смотрел в окно. Кондуктор повторил вопрос громче. Потом еще громче.

— Эй! — наконец он потряс Гену за плечо. Гена повернулся.

— Да?

— Ваш билет!

— На балет?

Гена смотрел на кондуктора, улыбаясь так, что, я уверен, каждый второй кондуктор дал бы ему в челюсть. Но этот, видимо, был из спокойных.

— Ваш билет, — упрямо повторил он.

Кондуктор не знал, что Гена никогда ни за что не платил. Даже в столовой он каким-то образом умудрялся взять дармовой суп. Я не знаю, как у него это получалось.

Гена завел свою вечную пластинку:

— Я бедный студент. Из другого города. Денег нет и в ближайшей перспективе не будет. Сжальтесь!

Кондуктор и бровью не повел.

— Вон дверь, — сказал он, показав нужное направление. — Я, знаешь, сам был студентом, но за проезд платил.

Кондуктор ушел. Гена направился к двери.

— Видимо, он плохо учился, раз смог устроиться лишь в трамвайный парк, — шепнул он мне.

Я знал, что Гена будет делать дальше, — перейдет в другой вагон. Там, если повезет, будет ехать более сговорчивый кондуктор. Если нет — Гена вернется сюда и проедет еще остановку. Потом вновь поменяет дислокацию. Рано или поздно кондукторам надоест охотиться за ним, и его оставят в покое. Или нет, и тогда Гене придется идти пешком. Но таким образом можно проехать полрайона.

Гене повезло, во втором вагоне работала сердобольная женщина лет пятидесяти. Почему-то Гена всегда производил на таких очень хорошее впечатление. Они жалели его и готовы были все ему прощать. Вообще-то я мог перейти к нему, но решил проехаться в одиночестве. Откровенно говоря, терпеть Гену в течение всего вечера — это нелегко. Наверное, поэтому родители отправили его учиться в другой город.

На нужной остановке он подал знак, и мы сошли.

Место, куда мы приехали, было мне незнакомо. Слева от нас ржавела громада теплоэлектростанции. Ее устремленная в небо труба была похожа на космическую ракету. Справа жались друг к другу сталинские дома. Рядом с ТЭЦ они не производили монолитного впечатления и смотрелись сиротливо. Мы пошли вглубь двора. Здесь друг за другом стояли однообразные пятиэтажки. Кругом грязь. Детская площадка разобрана. Ларек, торгующий пивом и фруктами. Набитая под завязку помойка. Мы все шли и шли.

— Ты уверен, что не заблудился? — спросил я.

— Все в порядке.

Действительно, минут через пять мы пришли к совсем уж старенькому дому. Кажется, он был построен в начале двадцатого века.

— Что это за хибара? — спросил я.

— Хибара? Брось! Это дворец!

Мы поднялись на нужный этаж. Перед дверью, обитой дерматином, было много звонков. Гена нажал нужную кнопку. Я почувствовал, как по спине пробегает холодок.

Дверь открылась. Из проема показалось милое круглое лицо. Светлые волосы, губы, накрашенные светло-коричневой помадой.

— Гена! Привет!

Она показалась мне симпатичной, но… не особо. Гена обнял ее.

— Ждали?

— Конечно!

— Это, кстати, Костя.

— Очень приятно, — сказал я, понимая, что, пожалуй, это звучит слишком официально.

— А это… — начал он, показывая на девушку и делая очень важную паузу.

— Ксюша, — сказала девушка.

— Кстати, — шепнул ей Гена, — напомни, как зовут твою подругу.

— Света.

— А-а-а… Ну я же говорил…

Мы прошли. Коридор был длинный, но очень узкий. На стенах висели велосипеды, тазы, антресоли были заставлены ящиками. Головой я задевал бельевые веревки. Коричневые стены нагоняли тоску.

— Ты здесь живешь? — спросил я у девушки.

— Вообще-то, нет. Здесь комната у Светы. Я живу через дорогу. Но у меня родители. Ко мне нельзя.

Ксюша открыла какую-то дверь.

— П-прошу.

Мы вошли в светлую и просторную комнату, резко контрастирующую с захламленным коридором. Комната большая, и мебели в ней мало. Шкаф, стол, стул, письменный столик, диван. Стеллаж с книгами отгораживал небольшой закуток, где стояла кровать.

«Два спальных места, — подумал я, — хорошо».

На подоконнике сидела девушка. На ней была черная юбка средней длины, черная блузка. И волосы у нее были черные. Вообще, она напоминала небольшую встревоженную ворону. Я замер, стараясь ее внимательно рассмотреть, но при этом не выдать себя. Черт, я был разочарован. Фигурка еще ничего. Обыкновенная женская фигура: грудь, бедра, ноги — все на месте, все нужной формы. Но вот лицо… некрасивое. Во-первых, слишком большой нос. Он смотрелся совершенно неуместно. Казалось, его приделал туда неумелый скульптор, ошибившийся с масштабами. Еще у нее было много угрей. Слишком много. Обычно так много их бывает только у мальчиков в пятнадцать лет. Если с носом можно было бы как-то смириться, то угревая сыпь, конечно, все портила. Я так сильно расстроился, что у меня руки опустились. Я разозлился на Гену, и мне захотелось уйти. Но я взял себя в руки. Нельзя так обижать людей. Даже если у них проблемы с кожей.

— Привет, — сказал я.

— Привет, — ответила девушка.

Наверное, она хотела показаться загадочной и таинственной. Она сидела на подоконнике в вечерних сумерках, сложив руки на груди, и смотрела на меня внимательно, не моргая.

Я почувствовал себя неловко. До меня дошло, что она, наверное, тоже меня оценивает. Смотрит на лицо, руки, грудь… на что там вообще смотрят женщины? Я почувствовал себя товаром на рынке. Неприятное ощущение. Хотя… какая разница. Надо бы не ударить в грязь лицом. Показать себя с лучшей стороны, в общем.

Стол стоял в середине комнаты, и там был накрыт какой-то скромный ужин. Овощной салат, консервы, пачка печенья. Я достал лимон и бутылку коньяка (у Гены была еще одна, но мы оставили ее про запас). Света аккуратно слезла с подоконника и прошла к столу. Села. Мы сели тоже. По крайней мере, не нужно было думать о чувстве неловкости. Ксюша болтала так, что мы только успевали выпивать. Сначала мы сидели на диване вместе с Геной. Потом я поменялся местами с Ксюшей и оказался рядом со Светой. К тому времени мы почти приговорили первую бутылку. И теперь мне нужно было что-то говорить.

Я выдохнул. Работаешь, учишься? Работаю. Где? В магазине одежды. Продавец? Типа да. И как, хорошая работа? Ничего так. А я учусь. Молодец. Хочу стать журналистом. Да? Ну. Будешь в ящике работать? Нет. Хочу писать. Зачем? Ну… чтобы люди читали. Разве это журналистика? Все журналисты работают в телевизоре. На самом деле не только в телевизоре. Правда? Конечно! А ты давно знаешь Ксюшу? Да, подруги со школы. Не разлей вода? Вроде того. Как с Геной познакомились? В клубе. Ходили туда вдвоем. Разве вдвоем интересно? С нами знакомятся! А-а-а. И как тебе Гена? Не знаю. Шебутной какой-то. Да уж. Гена такой. Не люблю шебутных. Тебе повезло, я не шебутной. Да, вроде бы не шебутной. Значит, я могу тебе понравиться. Ты? Я. Ну не знаю. У тебя щеки несимметричные. Что? Щеки несимметричные. Они должны быть симметричные? Да? Не знал. Ну… извини. Не извиняйся. Ты здесь ни при чем. Знаю, но все равно как-то неловко себя чувствую. Не хотела тебя обидеть. Да ничего. Никогда так не думал о своих щеках. Не все это замечают. Ну, а если бы не щеки? Что тогда? Если бы не щеки, ты был бы нормальным. Нормальным? Ну да. И мог бы вызвать симпатию? Ты и так вызываешь… симпатию. Ты же сказала, я тебе не нравлюсь. Я такого не говорила. Я сказала, что у тебя щеки несимметричные. Но все равно ты так… ничего. Нормальный? Да. Нормальный.

Мы долго так разговаривали. Это была игра. Мы ходили вокруг да около. Несколько раз случайно касались друг друга. С каждым разом прикосновения становились все настойчивее. В конце концов я положил руку ей на колено. Она была не против. Гена принес вторую бутылку. Он уже был пьян. Я разлил по стаканам. «А она ничего», — подумал я. Наверное, это действовал коньяк. А может, я привык. Мне подумалось, что я даже выполняю некоторую гуманитарную миссию. Наверняка у нее было очень мало парней. Может, вообще ни одного. Нужно дать ей возможность почувствовать любовь. Мне казалось, что я как Прометей, несущий людям огонь. «В конце концов, — думал я, — не так уж и много у нее прыщей. Да и у меня с утра выскочил один».

Я решил, что переспать с ней — это не такая уж и плохая идея. Прекрасная идея, если подумать. Просто великолепная.

Коньяк кончился. Ксюша и Гена, обнимаясь, ушли в закуток.

— Ну, вот мы и одни, — сказал я.

— Да, — сказала Света.

«Сейчас», — подумал я и притянул ее к себе. Она вся была мягкой, как тряпичная кукла. Я поцеловал ее. Рот у нее был очень горячий. Она ответила на поцелуй, хотя как-то вяло. Я полез к ней под юбку. Вдруг она остановила меня. Я отстранился.

— Что такое?

— Нет, — сказала она, — нельзя.

— Что нельзя?

— Нельзя.

— Почему?

— Нельзя — и все.

— У тебя эти дни, что ли, так я…

— Нет, не дни. Просто нельзя.

— Я что-то сделал не так?

— Нет. Ты ни при чем.

Я отсел. Вечно так. Ох уж эти женщины!

— Ну ладно, — сказал я, — велика важность.

Я поднялся и подошел к окну. Достал сигарету. Закурил. Свет был выключен. Она сидела одна в темноте. Я чувствовал, как она смотрит на меня. Стоял у окна и курил. Теперь уже я старался показаться загадочным. Курил и смотрел вперед. Из окна угадывались очертания парка через дорогу. Деревья, деревья, деревья. В ночи ничего особенного было не разглядеть. Я прислушался. В углу комнаты раздавалось воинственное пыхтение.

Я докурил.

— Наверное, я пойду, — сказал я.

— Не надо.

— Да нет. Пойду.

— Подожди, — попросила она, — не уходи.

Она встала, подошла ко мне, поцеловала. Нежно и деликатно. Я думал, это поцелуй на прощание, и стоял как истукан. Но поцелуй не прекращался, он становился более призывным, страстным, огненным. Я завелся. Посмотрел вниз. Она расстегивала пуговицы на блузке. Внутренне я весь задрожал. Все было как во сне. В приятном сне. Я лишь успел подумать о том, есть ли у меня с собой презервативы.

Потом мы лежали на диване. Там было чертовски мало места, и мне пришлось лечь в какой-то невообразимой позе. Я курил и стряхивал пепел в тарелку с остатками салата. Я чувствовал себя ковбоем, вставшим на постой в салуне где-нибудь в Вайоминге.

— Было здорово, — сказал я.

Это правда. Мне действительно очень понравилось. «Какая она нежная! — думал я. — Просто высший класс! Никогда не думал, что такое может случиться со мной. Может быть, это судьба. Может, мы теперь будем вместе? А что? Я не прочь. У меня такого раньше никогда не было».

Я думал о том, как здорово наконец иметь постоянную девушку. Я витал в облаках.

— Разложи диван, — сказала она, — мы замерзнем.

Я встал и начал ковыряться с механизмами. Голый, согнувшийся в три погибели, я выглядел, наверное, очень комично.

Потом мы легли. Я попытался ее обнять. Но она отвернулась. «Может, это было у нее в первый раз?» — подумал я и уснул.

С утра я проснулся от того, что меня толкали в бок.

— Эй! Вставай!

Это была Света. Она надела домашний халат и причесалась.

— Что случилось?

— Пора!

— Пора? Что пора?

— Уходить.

— Почему? Сегодня же воскресенье.

— В том-то и дело.

Я приподнялся.

— А где Гена?

— Ушел.

— Без меня?

— Сказал, не хочет тебя будить.

— Ладно… А что за спешка?

— Уже десять. Скоро придет Денис.

— Денис? Кто такой Денис?

— Мой парень.

Она сказала это так, словно речь шла о разносчике пиццы.

Я не мог поверить.

— Твой парень? У тебя есть парень?

— Ну да.

— Не может быть!

— Почему? — она нависла надо мной, и руки у нее были, как всегда, сложены на груди.

— А-а-а… Ну, я просто думал…

— Что ты думал?

— Что у тебя нет парня.

— Почему? Почему это у меня нет парня?

Она завелась.

— Брось, — сказал я, — у кого-то есть парень. У кого-то нет. Все нормально. У тебя какие-то проблемы, что ли?

— У меня нет проблем. А у тебя они будут, если ты не уйдешь до того, как придет Денис.

Я натянул штаны. С Денисом мне действительно не хотелось встречаться.

— Может, бросишь его к чертовой матери?

— Я люблю его.

— Серьезно?

— Да.

— А зачем ты тогда… ну…

— Спала с тобой?

— Да.

— Хочешь знать?

— Да.

Она усмехнулась. Она больше не казалась мне милой и нежной.

— Мне было тебя жалко.

— Что?

— Мне было тебя жалко. Ты стоял там, у окна, весь такой жалкий, побитый. Как щенок. Я решила помочь тебе. Это была помощь, понимаешь?

Я вскочил.

— Помощь? Ты что, спасатель Малибу, чтобы мне помогать?

Она замерла, а потом вдруг ударила меня в плечо. Довольно ощутимо, надо сказать. Я ойкнул. Я этого не ожидал. Ситуация перестала мне нравиться.

— Знаешь что, дорогой? — сказала она. — Пошел-ка ты отсюда, пока не получил! Я тебя предупредила! Я ведь и без Дениса тебе ребра посчитаю!

Я сделал несколько шагов назад. Сумасшедшая. Еще, неровен час, действительно треснет чем-нибудь по башке.

— Ладно… Ухожу.

Я пошел в коридор. Чувствовал я себя неважно. Меня подташнивало. Еще вся эта история… Проклятые веревки над головой!

Зашнуровав ботинки, я вышел из дома. Меня никто не проводил, и я оставил дверь открытой. Потом позвонил Гене на мобильный.

— Где ты, сукин сын?

— В общаге. Сплю.

— Почему ты не забрал меня?!

— Ты сопишь, как ребенок. Пускаешь слюни. Вся подушка была мокрая.

Я разозлился.

— Пошел ты!

— Ты что, обиделся? В чем дело? Ты же получил, что хотел. Разве не так? Я слышал, как вы там развлекались, ребятки!

Гена засмеялся. Волна злости прошла. «А что? — подумал я. — Мне действительно удалось получить то, зачем я туда шел. Я — настоящий ковбой. Можно ведь и так сказать. Может, я и не американский ковбой, но канадский — это уж точно».

— Ну да, — сказал я, — получил.

— Классно было?

— Неплохо.

— Ну тогда все. Остынь. Давай ко мне в общагу. Тут есть кофе.

— Ладно, — сказал я, — скоро буду.

Я пошел к трамвайной остановке. Светило солнце. Настроение было хорошее. А я — молод.

ГОВОРЯЩИЕ ОБЕЗЬЯНЫ

В нашем университете проходила научная конференция. На ней должен был выступать и я.

Заведующая кафедрой госпожа Растергаева с самого утра бегала по коридорам с вылезшими из орбит глазами. Ей предлагали валидол, но она отказывалась.

— У меня мероприятие! — говорила Растергаева и бежала дальше. Угнаться за ней было попросту невозможно.

Научный люд стал собираться часам к девяти. Многих пленила возможность бесплатно покушать бутерброды с сыром и колбасой. Кто-то неуверенно, но с надеждой говорил о коньяке.

— А правда после конференции всем нальют? — волновался профессор Григорьев.

— Может, и нальют. В прошлом году наливали, — отвечал похожий на метлу профессор Тихов.

Григорьев, успокоенный, куда-то уходил.

К половине десятого народу в холле перед лекционным залом набралось уже достаточно. Все громко разговаривали, обсуждая футбол, Диму Билана и каких-то кошек. О журналистике никто и не думал.

Началась регистрация. Лаборантка кафедры раздавала зарегистрировавшимся программку с темами докладов. Все внимательно ее прочитывали, стараясь отыскать в гуще фамилий свою. Найдя, профессора вздыхали и растворялись в толпе.

Лаборантка всем приятно улыбалась. Я подошел к ней и спросил, как дела.

— Ужас, — ответила она полушепотом.

— В чем дело? — удивился я. Пока что все шло более-менее нормально.

— Посмотри, — сказала она и протянула мне программу. Я вчитался и обомлел. Крупным шрифтом на обложке было написано: «НАЧНАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ».

— Может быть, правильно — ночная?

— Тебе лишь бы шутить, — обиделась лаборантка, — а меня могут уволить.

— Брось, это не твоя вина, а редактора. Ну, или корректора. Короче, того, кто проверял.

— Никто не проверял. Я тебе и редактор, и корректор, и Иосиф Бродский.

Я так и не понял, при чем здесь Иосиф Бродский, но на всякий случай попрощался и отошел в сторонку.

Вскоре кончились бейджи. А профессора все подходили и подходили. Узнав, что табличек с надписью «Участник» нет, они поджимали губы. Кто-то принимался скандалить. Самому ретивому крикуну — директору какой-то телекомпании — я отдал свой неподписанный бейдж.

— А как же вы? — проявил он сочувствие.

— Ничего. Я как-нибудь так.

— Но ведь в этом весь смысл…

Я поднял одну бровь (этому фокусу меня научил младший брат) и, ничего не говоря, пожал плечами.

— Весь смысл… — продолжил телевизионщик, обращаясь уже к кому-то другому. Меня он так и не поблагодарил.

К десяти появились студенты с кислыми лицами. Радовались конференции в основном двоечники, потому что у них отменили семинар по древнегреческой литературе. Они заговорщицки улыбались и прятали от посторонних взглядов плееры.

Отличницы, наоборот, рассредоточились по толпе и вступили в разговор с профессорами. Отказать красавицам седовласые мужчины не могли. Поглаживая клиновидные бородки, они не спеша рассказывали о своих успехах. Девушки делали вид, что слушают.

Наконец двери лекционного зала отворились, и туда стали пускать людей. Перед входом возникла давка. В этот момент участники конференции стали похожи на футбольных фанатов, опаздывающих на матч.

Когда все желающие вошли и расселись по местам, я тоже осмелился составить им компанию. Выбрал кресло поближе к выходу. Так проще слинять, если что. Но я оказался не один такой умный — пришлось выдержать конкуренцию. К счастью, по трансляции объявили, чтобы студенты садились в первые ряды. Они, ворча, повиновались, и на галерке стало посвободнее.

Сидящий рядом моложавый профессор, которого я видел впервые в жизни, подмигнул мне.

— Ну как? — спросил он.

Я показал большой палец.

— Да-да, — сказал он. По его виду было понятно, что он крайне доволен собой. Я не стал спрашивать почему.

Спустя еще десять минут прибежала Растергаева.

— Мы немного задержимся, — сказала она. — Должен приехать Пырьев. Мы все ждем Пырьева.

— Кто такой Пырьев? — зашушукались в толпе. Выяснилось, что никто не знает Пырьева.

— Наверное, какой-нибудь крупный ученый, — предположил мой сосед.

— Почему же его никто не знает? — поинтересовался я.

— Чем крупнее ученый, тем меньше людей его знает, — ответил он.

Я хотел задать еще один уточняющий вопрос, но воздержался.

Все заскучали. Некоторые студенты постарались выскочить из зала, но были застуканы заместителем декана. Их ждали выговоры.

Я уже устал бороться с зевотой, когда наконец Растергаева вернулась, ведя за собой какого-то длинноволосого студента. Студент выглядел неважно: то ли с похмелья, то ли со сна. Подойдя к компьютеру, он стал совершать загадочные манипуляции. У него, видимо, все получилось. По крайней мере, заработал проектор, показывающий рабочий стол какого-то компьютера.

Растергаева успокоилась и даже как будто стала меньше ростом.

— Давайте начнем, — сказала она в микрофон.

— Позвольте, — встал с места тот самый телевизионщик, которому я подарил бейдж. — А где же Пырьев? Как мы можем начать без Пырьева?

Растергаева удивилась.

— Вот Пырьев, — сказала она, указывая на длинноволосого студента. Тот смущенно пожал плечами.

Когда все выяснилось, Растергаева произнесла вступительную речь. Говорила она долго, растерянно и туманно. Главное, что вынесла из ее речи публика, — кофе-брейк будет в час дня.

— А наливать-то будут? — недоумевая, расспрашивал соседей Григорьев.

Соседи, видимо, терялись в догадках.

Первый доклад читал профессор Шум, хотя в программе он стоял ближе к концу. Такая замена вскоре объяснилась. Во время своей речи Шум оговорился, что опаздывает на обед.

Выступление Шума мне почти не запомнилось. Единственное, что вызвало широкий общественный резонанс, — в какой-то момент Шум произнес слово «член». Профессора, улыбаясь, зашушукались, студенты загоготали. Его речь была посвящена культурным проблемам современной журналистики.

Следующий докладчик, пожилой журналист из Москвы, был предельно честен с аудиторией.

— Мой доклад называется «Отражение факта в отечественной прессе», — сказал он, выйдя на трибуну, — но об этом я не буду рассказывать.

Аудитория была заинтригована.

— Я расскажу вам о своей судьбе… — продолжил он и на полчаса ушел в повествование о собственных трудовых буднях. Единственное, что было понятно из его речи, — этот журналист — настоящий герой, лишь по какой-то нелепой случайности не удостоившийся соответствующего звания. Он был сыном полка во время Великой Отечественной, зимовал в Антарктике, дрейфовал на льдине, охотился на львов в Конго. Одним словом, прожил полную ярких событий жизнь.

— Интересно, — отметил, обращаясь ко мне, мой сосед, — как он мог воевать, если, как написано в программке, родился в 1946 году?

Я не знал, что ответить. Возможно, что это была еще одна опечатка. А возможно, журналист нагло врал.

Забавно, что в какой-то момент он также вспомнил про мужскую половую систему и произнес слово «пенис».

На этот раз смеялись даже профессора…

Успокоившаяся Растергаева в конце концов шепнула ему на ухо, что его время закончилось, и за руку увела с трибуны.

Следующие несколько докладов были малопримечательны. Петров рассказал что-то об Интернете, Шумаков — о телевидении, Коганова сетовала на «Дом-2».

— Предлагаю переименовать «Дом-два» в «Содом-два», — предложила она.

Мой сосед, поспешно убирая с глаз газету «Жизнь», зааплодировал.

Закончилась первая часть конференции докладом под названием «Говорящие обезьяны». Там было что-то про биологию, и никто не понял, как этот доклад относится к теме конференции. Но спрашивать было неприлично.

Когда объявили перерыв, все выдохнули и побежали в коридор. Там уже дымился чайник.

— Чай? — расстроился профессор Григорьев. Он явно претендовал на что-то большее. — А наливать будут?

Его кто-то успокоил.

Я тоже съел бесплатный бутерброд и нашел в толпе Растергаеву. Происходящее ее явно печалило.

— Любовь Егоровна, — обратился я к ней, — пожалуй, я пойду.

— Не уходите, — вцепилась она в мою руку, — умоляю, не уходите.

— Почему? — опешил я.

— Без вас, — сказала она безапелляционно, — все пропадет.

Я уже хотел возразить, но, исполненный чувства своей значимости, уступил.

— Беда! — прибежала откуда-то лаборантка. — В два часа в этом зале начнется лекция гостя ректора из Москвы.

— Как это? — изумилась Растергаева. — Это же наше место!

— Что-то напутали в учебном отделе! Нужно срочно искать новое помещение.

Представители нашей кафедры зашевелились. Я поспешил скрыться с их глаз. Спустя десять минут пронесся слух, что конференция возобновится в два часа в одной из аудиторий на третьем этаже. Вскоре выяснилось, что в триста тридцать шестой. Я не спеша поднялся туда. Триста тридцать шестым кабинетом оказалась кафедра экономики.

— Здесь будет конференция? — неуверенно спросил я.

— Нет! — рявкнули на меня из кабинета.

Я закрыл дверь и решил ждать здесь, но проносившаяся мимо лаборантка успела крикнуть, что на самом деле мне нужен триста шестьдесят третий кабинет.

— Опять что-то перепутали, — объяснила она заминку.

В триста шестьдесят третьем кабинете остались только самые стойкие. Их я насчитал десять: восемь профессоров и две студентки. То ли им некуда было больше податься, то ли они перед кем-то провинились. Среди профессоров я заметил и Григорьева. Он по-прежнему рассчитывал, что ему нальют.

Конференция продолжилась. На закуску остались самые скучные доклады. Среди них и мой. Про члены больше никто не говорил. Зато профессор Силантьев похоронил жанр репортажа.

— Репортаж умер, — сказал он и, как показалось, пустил слезу.

Доцент Голиков, спившийся журналист в рваных сапогах, не только рассказывал какую-то скучную историю, но и иллюстрировал собой, почему журналистику считают грязной профессией. А доцент Кириллов прочитал отрывок из газетной статьи «Прорыв блокады». То же самое он делал и в прошлом году. Григорьев от своей речи отказался. Он озирался по сторонам и бешено вращал глазами. Было видно, что ему невтерпеж.

В конце концов настала и моя очередь. Я встал и вышел к доске. Передо мной сидели Растергаева, Григорьев и две студентки. Остальные, прочитав доклады, поспешили ретироваться.

Я завел речь об Интернете. Приводил забавные примеры из прошлого, искрил находками, даже сделал несколько сенсационных заявлений (я ожидал, что они вызовут бурную дискуссию).

— Газеты через десять лет окончательно отомрут, — сказал я, сам поразившись абсурдности своих слов. Подняв глаза, я заметил, что меня никто не слушает. Расстроенный, я промямлил что-то напоследок и сказал:

— Есть ли у кого-то вопросы?

— А наливать, — поднял на меня глаза Григорьев, — скоро будут?

АКВАПАРК

Мой коллега Валера — странный человек. На днях говорит: «А давай сходим в аквапарк!» И это при том, что мы никогда не были друзьями. Мы вместе и выпивали-то всего пару раз. А тут сразу — аквапарк!

Но я тоже человек со странностями. Я говорю: «Давай».

Ну, мы и пошли.

Встретились перед торговым комплексом. Валера приплясывал. В его полиэтиленовом пакете с логотипом одной косметической фирмы что-то позвякивало.

— Будешь? — спросил он.

— Зачем? — удивился я.

— Как зачем? Для бодрости!

— Я и так вроде бодр.

Валера пригляделся ко мне.

— Не, — говорит, — ни фига ты не бодр! Ты — бобр!

Ладно, думаю, почему бы и нет.

Разлили водку в пластиковые стаканчики.

— Закусить есть чем? — спросил я.

— А-а-а! Занюхаем!

И он махнул полстакана.

— А чем занюхивать?

Но Валера не ответил, он схватил меня за уши, наклонил ко мне голову и погрузил свой огромный нос в мои волосы.

Я даже удивиться не успел.

— Твоя очередь, — сказал Валера.

Водка оказалась теплой, Валерины волосы отдавали колбасой.

— Пойдем? — спросил я с надеждой.

— Подожди. А допить?

Мы допили.

Стоять потом в очереди в кассу было не так скучно, честное слово.

Мимо нас бегали взволнованные дети. Шумели толстушки. Мужчины фыркали и проклинали все на чем свет стоит. Мы же были добродушны. Валера даже постарался заигрывать с окружающими девушками. Кто-то ответил ему взаимностью. Но я его одернул.

— Ты больной! Это ж восьмиклассницы!

— Чем я хуже Цоя? — возмутился он.

Я не стал ему объяснять. К счастью, восьмиклассницы пришли в аквапарк с мамами, которые все контролировали и презрительно Валеру отпугивали.

Потом мы получили номерки и браслеты с ключами от шкафчиков. В раздевалке было с избытком голых, волосатых, расплывшихся тел. Мальчики стеснительно прятали свои причиндалы. Некоторые взрослые, хвастаясь, выставляли их напоказ. Один голый мужик стал выполнять приседания.

Нас стало отпускать, но у Валеры оказался припасен портвейн.

— Здесь же нельзя, — сказал я, показывая на правила в рамочке.

— Мне закон не писан, — ответил Валера. — Кроме того, я воды боюсь. Алкоголь придаст мне мужества.

Выпили еще. Мужчины смотрели на нас завистливо. Один даже облизывался, проходя мимо. Я думал предложить ему присоединиться, но Валера молчал, а портвейн его…

В аквапарке оказалось так много народа, что невозможно было пройти по прямой и ни на кого не наступить. Угрюмый мужик в футболке с надписью «Главное, ребята, перцем не стареть» работал шваброй.

Валера пожалел беднягу.

— Боже, — сказал он, — это же сизифов труд!

И действительно, стоило надраить пол, как какой-нибудь мальчуган пригонял из бассейна волну. Мужик пожимал плечами и вновь принимался за уборку.

Я уже был достаточно пьян. Перед глазами то и дело появлялись разноцветные круги. Покачивало.

— Аква тим хангер форс! — крикнул Валера и шмыгнул в бассейн через ограждение. К нему тут же подбежал работник аквапарка.

— Если вы повторите этот номер, я вас выдворю!

Валера ухмыльнулся.

— За пределы страны?

— Из заведения!

— Что, у вас купаться нельзя?

Ему объяснили, что в бассейн нужно культурно заходить по ступеням. Валера пообещал вести себя хорошо. На удивление спокойно он принялся нарезать круги по чаше. Мне это представлялось скучным занятием.

Я вылез на берег и посмотрел по сторонам. В двух шагах от меня стояла симпатичная молоденькая аниматорша. Ну, из тех, что не имеют никакого отношения к мультипликации. Средний руки романист описал бы ее как темненькую девушку с чувственными губами и овальным лицом.

Я решил подкатить к ней. Наверное, это действовал портвейн. От водки я обычно становлюсь еще более стеснительным, чем по трезвости. Но портвейн развязал мне руки!

— Девушка, — сказал я, — вы настолько очаровательны, что я перепутал вас с русалкой.

Она засмущалась. Я попал в точку. Мы мило флиртовали. Периодически девушка свистела в свисток или начинала орать на какого-нибудь мальчишку: «А ну отойди от берега, чтоб тебя, немедленно отойди!» Я был в ударе. Шутил, делал комплименты — в общем, держался молодцом. Девушка время от времени заливалась смехом и посматривала на меня с теплотой и заинтересованностью. То, что надо!

Я уже начал надеяться на что-то существенное, как из бассейна вылез Валера и пробежал мимо меня, крикнув:

— Что стоишь, олух, давай с горки кататься!

Я отказался.

Валера не отставал.

— Боишься?

Я прокашлялся.

— Нет, Валера. Вовсе не…

Девушка посмотрела на меня и мягко так улыбнулась.

— Если вы боитесь, тут ничего такого…

Мне стало неприятно. Еще никто не смел назвать меня трусом!

— Я? Да что ты! Где у вас тут самая опасная горка? Вон та, желтая? Сейчас!

И я полез с Валерой к этой горке. Пока поднимался, успел двадцать раз передумать.

— Валера, — говорю, — я высоты боюсь.

— И я боюсь. Но я ж бухой. И ты вроде.

— Я пока поднимался, протрезвел. Мы же можем тут сдохнуть!

— Ты что! Здесь все просчитано!

— Ага, просчитано! Это наши придурки просчитывали, троечники какие-нибудь, которые экзамен по физике с пятого раза сдали…

Мы поднялись на самый верх. Фигурки людей отсюда, из-под свода аквапарка, казались маленькими, как семечки.

Валера перекрестился.

— С богом! — сказал он и сиганул вниз.

Какое-то время из трубы доносился громкий испуганный мат. Потом он стих.

— Давай прыгай! — поторопил кто-то позади меня.

Я еще раз взглянул вниз, сглотнул, подумал о прекрасной девушке, оставшейся там, и… отошел в сторону.

Люди в очереди смотрели на меня, не скрывая своего превосходства.

Я потупил взгляд.

— Ногу… свело.

Старательно изображая хромоту, я почапал по скользкой лестнице вниз.

Проходя мимо своей аниматорши, я показал на ногу:

— Старая травма. Наверное, ахилл…

— Душой ты хил! — крикнул Валера, который снова вылез из бассейна. — И не знал, что ты такое ссыкло! Давай еще разок! Может, получится!

Девушка смотрела на меня с жалостью. Будто я только что завалил выпускной экзамен.

Мне стало так стыдно, как никогда раньше не было. А ведь кое-какой опыт у меня есть. На этот раз стыд даже вытолкал из моего организма весь алкоголь.

— Может, накатишь для храбрости? — спросил Валера.

— Мы же вроде все?

— Ха! Если бы!

В раздевалке, оказалось, у него спрятан коньяк.

— Берег на черный день… Вернее, час. Кажется, он настал.

Я сделал пять существенных глотков, но меня что-то уже не брало.

— Ну как? — спросил Валера.

— Да никак!

— Надо пива! Пойдем возьмем в баре!

— Денег нет.

— Честь дороже денег.

Мы взяли в баре по баночному пиву. Валера платил. Откуда у него средства? Нам ведь зарплату задерживают…

После такого количества выпитого алкоголя баночное пиво уже не имело вкуса. Я даже не смог различить, светлое оно или темное.

Минут через десять я был готов.

— Могу даже с самого верха без трубы в бассейн прыгнуть! Солдатиком…

Валера обрадовался.

— Вот это идея! Жаль, камеры нет…

Мы вернулись к бассейну и полезли по лестнице. Я старался не смотреть вниз. Уверенность вновь стала меня покидать. Алкоголь выветривался быстрее, чем я полагал.

Наконец мы поднялись.

— Ты первый, — сказал Валера. Видимо, он мне не доверял.

Я встал у трубы. Посмотрел в ее черное чрево, потом случайно бросил взгляд вниз и снова замер. Натурально — не мог пошевелиться. «Нет, — подумал я, — ни за что, лучше смерть и вечное одиночество!»

Я уже думал развернуться, но тут этот проклятый Валера пнул меня под зад. Я хотел вслух возмутиться, но уже в следующую секунду понял, что несусь вниз с чертовой скоростью. Я начал орать и бить по трубе руками, стараясь хоть за что-нибудь зацепиться. Но внутренности этого пластмассового монстра были без единой выпуклости. Я летел в неизвестность по прямой кишке. Мне было так страшно, что я закрыл глаза и принялся визжать.

«Меня решили убить!» — пронеслось в голове.

Когда скорость стала совсем дикой, я принял отчаянное решение: расставил широко руки и ноги. Я почувствовал сначала жжение, а потом острую боль, но скорость уменьшилась. Не знаю, сколько метров я так тормозил, но остановился в тот момент, когда труба сделала последний поворот и показался свет в конце туннеля. Я медленно полз к нему. Из воды на меня смотрели несколько десятков пар глаз. А я елозил задницей, чтобы вывалиться наконец из этого отвратительного аттракциона.

— Мама, а что это с дядей? — услышал я детский голосок.

Наконец я сделал еще одно движение ягодицами и свалился в воду.

Я встал и долго протирал глаза, в них попало слишком много хлорки. Услышал крики: «Отойди! Отойди!» Я едва успел осознать, о чем идет речь, как краем глаза увидел какую-то тень и понял, что на меня из трубы летит здоровенная бочка.

Это был Валера.

Потом стало темно.

Я очнулся в медпункте. Здесь на удивление не пахло нашатырем или еще чем-то таким. Здесь вообще не было никаких запахов. Я лежал на кушетке, закутанный в одеяло, а руки у меня были перебинтованы. И голова, кстати, тоже.

Вошла медсестра. Это была суровая толстушка с ярко-красными губами. Она поцокала языком.

— Повезло, что мы вас в милицию не сдали!

Я с трудом шевелил языком.

— В милицию? За что?

— За нарушение правил безопасности! Впрочем, вы сами себя нормально наказали, — она показала на мою повязку, — хорошо хоть сотрясения нет. Впрочем, были бы мозги, было бы и оно.

— А что с…

— С собутыльником вашим? Сидит, ждет.

— Суда?

— Почему же суда… Вас!

— Прекрасно. Я пойду, а?

— Как хотите. Одежда ваша здесь, в углу. Можете собираться. Я выйду.

Я поблагодарил ее и оделся. Похмелье уже наступило. Во рту было сухо, в голове — туман. Покачивало.

Я кое-как вышел из медпункта. Попал прямо в гардеробную. Аквапарк, как выяснилось, закрывался.

Валера обрадовался мне.

— Кто же знал, что ты такой… тормоз, — он показал на мои руки.

— А-а-а! — я махнул рукой. — Экстрим — это не мое.

— Зато у меня кое-что есть для тебя, — Валера порыскал в кармане и достал какую-то бумажку. — Догадываешься?

— Что это?

— Телефон твоей подруги. Ну, той, с которой ты там болтал.

Я подскочил.

— Откуда?

— Ну… Она вроде как разжалобилась… Я не знаю… Подошла, говорит: передайте другу. Ее, кстати, Вика зовут.

— Вика! Какое чудесное имя!

— А ты, я сказал, Урмас Отт.

— Дурак ты, Валера.

— Зато у меня голова цела.

Спорить с этим было бессмысленно.

УЕХАЛ ЗА ПИВОМ

1.

Звонит мне менеджер по рекламе.

— Пиво, — спрашивает, — любишь?

— Уважаю.

— Тут предлагают пресс-тур на пивзавод.

— Наливать будут?

— И еще как!

Согласился. А что тут думать? Тем более что завод — в Туле. А когда еще я побываю в Туле?

— Самовар, — уточняю, — не брать?

— Поступи необычно, — говорит менеджер. — Возьми чужой.

Ехали в Тулу через Москву. Утром в понедельник я оказался на Московском вокзале. «Сапсан» стоял под всеми парами.

— Встречаемся у памятника Петру, — сказал мне в телефонную трубку организатор.

— Первому? — уточнил я. А то этих Петров…

— Любому, — отрезал организатор.

Спустя двадцать минут он перезвонил.

— Я в пробке, — говорит, — дело плохо. Могу не успеть. Вы идите к поезду. Билеты у вас есть. Если что — встретимся в столице.

Ситуация была забавная. Но мне-то что… Я прошел досмотр. К поезду выстроилась извилистая очередь китайских туристов.

— Это поезд в Пекин или Шанхай? — уточнил кто-то веселый. Проводницы на эту реплику не отреагировали.

Наконец пробрался к своему месту. Достал заранее купленный журнал… и уснул. Проснулся от телефонного звонка.

— Привет, — говорил организатор, — я все же успел. Предлагаю встретиться в пятом вагоне, выпить кофе.

Кофе он купил за свой счет, что меня порадовало. Цены в буфете «Сапсана» не то что кусаются — клюют.

Организатора звали Вадим. У него был волевой подбородок и правильно уложенные светлые волосы. Он чем-то напоминал Аарона Экхарта в фильме «Здесь курят».

— Я уже три месяца работаю в пивоваренной компании. До этого был в газовой отрасли…

Потом он стал бросаться англоязычными аббревиатурами: VIP, KPI. У меня закружилась голова, и я ушел.

Остаток пути я пялился в окно, наблюдая, как по мере приближения к Москве осень перетекает обратно в лето. Казалось, что время отматывают назад.

В столице действительно было жарко. Плюс двадцать пять. Я стянул куртку, шарф, перчатки…

Оказалось, что кроме меня в пресс-тур отправились еще три журналиста. Девушка из деловой прессы с говорящей фамилией Абзац. Любопытный журналист из еженедельника, еще больше похожий на Аарона Экхарта, и усталый фотограф из бесплатной городской газеты, напоминающий Стива Бушеми.

— Для начала нам нужно пообедать, — сказал организатор.

С ним живо согласились.

— Есть одно условие, — заявил он, — я могу вас угощать только в тех ресторанах, где разливают пиво компании, в которой я работаю.

А пиво у них, конечно, мерзковатое. Но бесплатно…

Мы пошли искать такой ресторан. Он находился недалеко от Курского вокзала. Блуждали в районе Винзавода. Вид у нас был странный. Наконец сделали шаг во дворы и оказались в месте, которое можно назвать «креативный кластер». Оно очень удачно скрывалось за некрашеными пакгаузами.

— Я отведу вас в гастробар, — уточнил организатор.

— Главное, чтобы у нас не начался гастрит, — шепнул мне на ухо Стив Бушеми. Он был единственный курящий из всей компании, кроме того — алкоголик в завязке, поэтому мы с ним быстро нашли общий язык.