Бесплатный фрагмент - Релокейшн

Посвящаю эту вселенную родному маленькому миру,

моим детям.

Дарья, Вера, Тимофей, Нина и Варлаам,

что бы ни происходило, помните — вы любимы!

Лес Ситдик

Релокейшн

2022

Пролог

Там-там-там…

Дождь маленькими железными шариками долбил в шапку раскрытого зонта.

Ты-ты-ты…

Разгонялся и, неожиданно замедляясь, давал небольшую передышку. Пара свободных вдохов, и опять звон, гонка, стук.

Там-там-там…

Впереди дорога, позади дорога. Справа и слева жалобные, сдавшиеся колосья пшеницы. Под ногами размятая, жадно глотающая капли земля. Взгляд устремлен вперед.

Где ты, где ты, где ты?.. Платье вымокло, ноги в грязи, обе руки из последних сил держатся за вертлявую ручку зонта. Ветер, следуя за своим сумасбродным порывом, выворачивает зонт наизнанку и, плюнув в лицо холодными каплями, со свистом уносится в небо подгонять тучи.

Маленькая продрогшая птичка. Потерянная и отчаявшаяся, под большим старым зонтом. Пылинка, песчинка, капелька в этом огромном стонущем мире.

Каждый вечер она встречает возвращающуюся с работы мать. Целый день ожидания ради этих минут встречи. Девочке нестерпимо находиться в компании вздорной чужой старухи, вечно недовольной жизнью, соседями, сыном. Ее сын большой начальник. Он появляется редко. Вместо себя прислал квартирантов, женщину с дочкой. Меня и маму. Тяжелая бабушка, сказал. Характер тяжелый, но ей требуется компания. Мама сказала, что нас бесплатно пустили. Надо потерпеть. Это временно.

Уж лучше бы рядом была своя ворчливая бабушка. Своя, а не чужая, ненужная, забытая, пропахшая нафталином, обидами, сыростью.

Зачем мы приехали сюда? Мы же никого здесь не знаем. И почему с нами не поехал папа?

Дождь с размаху по щекам. Больно, обидно, стыдно. «Что ты позволяешь себе, мелюзга? Как смеешь ты задавать такие вопросы? Кто ты такая?» — возмущенно вопрошает мир.

Захлебываясь слезами неба, покрывшись мурашками, как убитая и приготовленная для жарки курица, Орлет, а именно так зовут девочку, вновь и вновь повторяет:

— Мама, мама, мамочка. Ну где ты? Где ты? Где ты?

Чавкая и дребезжа, там, вдали, куда ходить не разрешалось, потому что железнодорожные пути, потому что опасно, проскрежетал последний автобус. Как будто здесь не опасно. Как будто жить не опасно.

Дождь не прекращался. Дождь испытывал, злил, настаивал. Дождь утверждал свою правоту, силу, владычество.

«Кто ты такая? Как ты смеешь? — настойчиво, не жалея, не слушая, нервно и дергано. — Иди домой, мелюзга! Пошла, пошла отсюда!» — острыми, тонкими водяными прутьями хлестал потерявший всякое человеческое лицо дождь.

— У меня нет дома. Нас временно пустили пожить. Мы должны… Я должна присматривать… но я не пойду туда! — Она кричит. Кри-чит! Я тоже хочу кричать… — Я не пойду туда…

«Глупая, какая же ты глупая! Я раскрою свою огромную пасть, знаешь, что такое пасть? И выпью тебя всю! Всю без остатка!»

И вот когда вся жизнь утекла по капле в землю вместе со слезами и дождем, когда сознание отказывалось верить в то, что замечали глаза, когда одиночество и страх заполнили все видимое пространство, а маленькое тельце била неконтролируемая дрожь и стучали зубы, в тот самый миг заструилась спокойная, мягкая уверенность, что это только начало. Начало нового. Начало другой реальности.

Сила.

Сила и уверенность.

Вдруг.

Из ниоткуда.

Позвоночник расправился, задышал.

Потянул за собою ввысь. Тело разом распрямилось, приобрело живой розовый цвет и как будто стало выше. Сердце увеличилось и стало бескрайним, вместив в себя и поле с колосьями, и раскисшую дорогу, и старую, запутавшуюся бабку, чужую и нелепую, которая стояла на коленях перед маленькой девочкой, покаянно плакала дождевыми каплями и целовала ее руки.

— Я знаю, кто я! Знаю, — шептала девочка.

Я солнце! Я огромное солнце! В моих лучах все греются. Со мной тепло и приятно.

Я, знаю кто я!

Я праздник!

Веселый, волшебный праздник. Такой, на который как-то меня водила мама. Но я лучше. Я в сто раз интереснее.

Я знаю, кто я!

Я теплый летний ветер, пахнущий цветами и травами.

Я все, что выберу, и все, во что поверю. Я не боюсь, потому что я не одна. Мы одно. Одно целое. Вместе. Вместе мы сила.

Часть первая

Глава 1

— Вы, наверное, очень жизнерадостная?

— С чего ты это взял?

— Ну как же? Чтобы таким заниматься, мне кажется, нужно быть очень оптимистичным.

— Не обязательно. Иногда бывает совсем наоборот. Как говорится, на сопротивление.

— Сопротивление?

— Это такой театральный прием. Тебе дают роль, которую ты считаешь чужой, не подходящей твоей природе, а ты должен выжать из нее максимум с тем, что у тебя есть. С этим телом и этим характером. И это может быть провалом, но может быть и большой победой.

— Нет, нет и нет! Ты не можешь показаться в таком виде. Блин, ну все ноги отдавил! Сядь! — Она мягко, но уверенно подтолкнула рыхлое, шатающееся тело к бархатной вызывающе красной софе. «Надо распорядиться, чтобы отвинтили и вынесли эту гадость. А то как красная тряпка для быка. Хотя нет, быки ведь не на цвет реагируют. Однако… у нас такой бык, что может среагировать на что угодно, поэтому — вынести, чтобы не усугублять».

Упав в мягкий бархат, мужчина замер на мгновение, а потом, собравшись с силами, заревел, пытаясь поднять на ноги неподвластное, расползающееся тело. Чертыхаясь и отплевываясь, он все-таки встал. С трудом передвигая ноги, вплотную приблизился к женщине, уронил свои опухшие, отяжелевшие руки прямо ей на плечи.

Маленькая, хрупкая, с короткой мальчишеской стрижкой, которая еще больше усиливала эту хрупкость и создавала впечатление беззащитности, она тем не менее даже не пошатнулась. Годы не оставили на ее лице заметного отпечатка, и только глаза, самый мощный анализатор, выдавали опыт, растворенный во времени. Ей было где-то за пятьдесят, но в ней пульсировала молодая, всем интересующаяся энергия. Серебряные волосы, прямые плечи, пронзительный взгляд карих глаз. В самую глубину всматривались эти глаза. В забытые кратеры, в темные пещеры, в древние, покрытые мхом замки. Мужчина избегал этого взгляда. В дверном проеме вип-каюты атлантического лайнера, который сутки назад причалил в порту Санта-Крус-де-Тенерифе, уже скопились сочувствующие и любопытствующие. В полной тишине люди переглядывались, выразительно качали головами, но никто не решался сказать ни слова. «Вот что за фигня? — пронеслось в голове у женщины. — Опять как будто все под гипнозом! Что за способность такая? Еле жив — а на тебе — в какое-то оцепенение всех загнал. Так, завязывать с этим надо».

— Ну что встали? Доктора сюда! Срочно! И, с вашего позволения, я прикрою? — железно отчеканила она, успев улыбнуться на прощание исчезающим за закрывающейся дверью озадаченным лицам.

Воздух наполнился напряжением. Женщина подыскивала слова, подходящую форму для них. На кого бы он сейчас обратил свое внимание? Какой типаж? Манера? Чем мог быть наполнен этот человек? Надо, чтобы он услышал. Понял. Глаза быстро сканировали обстановку: помятая постель, роскошный персидский ковер залит виски, тут же осколки, остро-переливчатые, большие и маленькие, еще хранящие память о том, что они были единым целым. Запахи солода, дыма и обжаренного кофе настойчиво смешивались с ароматом дорогого восточного парфюма, рядом — трепещущий в агонии, по всей видимости раздавленный ногой, коммуникатор. Лазерный элемент трехмерной голограммы выдавал прямой эфир презентации. Сбор гостей. Еще можно успеть.

— Я все могу… — прохрипел мужчина.

**Вот живешь себе, живешь и вдруг понимаешь, что ничего, абсолютно ничего не бывает просто так. Все имеет смысл. Причем почему-то не один. И это я только про видимые смыслы. Есть ведь еще неосознаваемые, таящиеся, словом, из параллельного и нашего одновременно. Вот, к примеру, имя. Имя — это вообще целая вселенная. Со своим отдельным жизненным укладом и предрасположенностью. Характер и отношение к миру в нем уже спаяны, как кирпичи цементом. И это данность. Данность, с которой нужно считаться. Вы вправе что-то добавить, усовершенствовать, развить, но в целом, если нет у вас сил и энергии на эти телодвижения, то имя все равно приведет вас. Не факт, что туда, куда хотелось, но куда-нибудь приведет обязательно. Вот, к примеру, Митхун Анисович Адамов. Как вам имечко? Язык сломаешь, верно? Митхун мой друг, соратник и партнер, но это в прошлом. Сейчас он для меня лидер, босс и постоянная головная боль. Так вот, имя. Его имя появилось просто. Во времена молодости его мамы был такой известный болливудский актер Митхун Чакраборти. Фильм «Танцор диско» она смотрела, наверное, раз сто и каждый раз рыдала от души и со смыслом. Митхун улыбался ей с плакатов над кроватью, подмигивал с кухонной двери и танцевал приватный танец в туалете, демонстрируя белоснежную улыбку и прекрасно сложенную фигуру. Это был секс-символ того времени. Подвижный, ритмичный, музыкальный.

Стоит ли говорить, что с выбором имени будущему ребенку проблем не было. С отчеством тоже. Папу Адамов не знал. Ну, по крайней мере лет до семнадцати. В наследство отец оставил ему только отчество, зато какое — Анисович! Я как-то поинтересовалась: имя Анис имеет персидские корни и переводится как «сладко пахнущий». Есть, правда, еще одно значение, «близкий друг», и это действительно удивляет. Почему? Потому что Митхун Анисович может стать вам близким в считанные минуты. Талант у него такой. А может и не стать, если вспомнит о существовании анисовой водки. Иметь такое отчество и обожать анисовую водку в любом исполнении — это, я вам скажу, рок, не иначе. Ну и я уже молчу про фамилию. Смесь получилась гремучая. Да и жизнь у него тоже, как в индийском кино. Нет, ну правда. Я до сих пор удивляюсь. А казалось бы, ерунда, всего лишь слово. Просто имя.**

«Ну все, поехали! — дала себе внутреннюю команду женщина. — Мягко, слегка восторженно, с растянутыми, капризными гласными. Хлопаем ресницами, источаем легкий призыв. Большего не надо».

— Я все могу! — еще настойчивее и громче, захлебываясь собственной слюной, вновь прохрипел мужчина.

— Ты прекрасен! И ты все можешь! — прожурчала она и, вывернувшись из крепких мужских рук, взлетев, присела на злополучную красную софу. «Хороший фон. Замечательный! В том смысле, что не хочешь, а заметишь. И цвет подходящий, призывный такой. Да, с призывом бы не перестараться, необходимо как-то тонко пройти по самой кромке — и внимание удержать, и возбуждения дополнительного не вызвать».

Мужчина прекратил раскачиваться и впервые посмотрел на нее.

«Ну вот и молодец, — сказала про себя женщина, — контакт есть». Он прищурил глаза и уже с нескрываемым интересом произнес:

— Мне кажется, что ты знаешь, кто я?

«Конечно, я знаю кто ты, — подумала она, поежилась и отвела взгляд. — Я не смогу его удерживать долго. Где же доктор?»

Шаги бегущих по коридору людей. Рывком открытая дверь. Лицо, искаженное вспышкой гнева, и надрывный крик:

— Стерва-а-а-а! Какая же ты стерва, Орлет!

Глава 2

— Не придет он. Давайте запасной вариант отработаем.

— Орлет просила подождать.

— Так из тайминга вылетим. Он же не вможах.

— Ничего, реанимируют. Не впервой.

— А! Пляски на костях?

— На деньгах пляски. Вот увидишь, он нам еще после этого премию выпишет. Всегда так бывает.

**Ну вот о чем я говорила, не жизнь, а индийское кино.

Да, совсем забыла. Я же про себя не рассказала. Меня зовут Орлет. Орлет Дитрих. Я специалист по новой реальности. Если проще, я тот, кто создает события корпорациям, выполняя их задачи по внедрению тех или иных мнений и желаний. Ну да, те, кто попадают в систему, редко имеют собственное мнение. Их мнение — это моя работа. Рассчитать, спрогнозировать, угадать. Распознать возникающие потребности, назревающие события, возможные повороты и перенаправить всю эту красоту в подходящее для заказчика русло. Сделать так, чтобы нужную мысль считали родной тысячи. Так, чтобы эта мысль была монументальна, как истина, и непоколебима, как… хотела сказать, как закон, но мы-то все знаем, что, если кому-то захочется поколебать закон, то он все же справится. К примеру, Адамову всегда удается. Дорого это ему обходится, но результат всегда предсказуем и ожидаем, независимо от этого самого закона. Одним словом, закон уже заколебали. Нет в нашем мире основ и правды. И он бы давно уже исчез, этот блистающий. Исчез, как исчезает сахар в чашке горячего кофе, если бы не истина. Простая, древняя, пропитавшая наши тела и все видимое вокруг. Что-то я очень сложно, да? Со мной такое случается. Побочный эффект от работы. Хочется трибуну, в крайнем случае броневик, ну и речь в массы. Вообще, проекты бывают разные. Иногда в них так влюбляешься, что уже и сама веришь в то, что напридумывала. К примеру, вот этот. Не проект, а живопись эпохи возрождения. Один из любимых.**

Струи воды, танцуя, выпрыгивали к небу. Скручиваясь и сплетаясь в затейливые узоры, они неожиданно появлялись и так же неожиданно исчезали, подсвеченные изнутри огромного бассейна диковинными ракушками. На подвесной сцене, как бы намекая на сады Семирамиды и, стало быть, на очередное чудо света, восседал оркестр «Виртуозы морей». Целый каскад водопадов создавал для них живой, искрящийся задник. Музыка сплеталась с ароматом живых цветов, которыми в изобилии была украшена площадка для презентации. А над всем этим сложно сконструированным, многоступенчатым пространством высоко в небе парила огромная голубая птица. На крыльях ее время от времени появлялась проекция логотипа корпорации и реклама новейшего продукта с одноименным названием «Вода жизни». Все ждали идейного вдохновителя и по совместительству генерального управляющего корпорацией «Укрощенный холод» Митхуна Адамова. Сегодня корпорация представляла новое направление — свою дочернюю компанию «Вода жизни». Шампанское хихикало в бокалах, щеки у дам розовели, мужчины расстегивали воротнички. Градус настроения неуклонно поднимался вверх. Аромамашины выплескивали молекулы счастья по заранее спрограммированному сценарию, температура нагнеталась.

— Зафиксируйте ему волосы, — распорядилась Орлет, и проворный гример тут же без возражений нанес на голову Адамова защитный флюид.

— Ну не надо. Ты же знаешь, я этого не люблю, — наморщился Адамов.

— Напоминаю! Ты, друг мой, полетишь по трубе с огромной скоростью. На тридцать шестой секунде будет осуществлен выброс, и ты появишься из воды в центре водяной чаши. Это понятно? Голова должна быть в порядке, — выплеснула Орлет громко, четко, доходчиво.

— Ты что, сомневаешься во мне? — поинтересовался Адамов и буквально ввинтил в нее взгляд. Орлет усмехнулась, пожала плечами и деловито одернула серый строгий комбинезон.

— Я про волосы, вообще-то. А еще, хорошо бы самому приходить на репетиции. Вон, твой помощник уже раз десять летал, а Митхун Анисович — ни разу, — так же вкрадчиво промурлыкала ему в тон Орлет. — Поэтому — еще раз — настоятельно рекомендую следовать всем голосовым инструкциям во время полета. Понимаю, что для тебя это крайне сложно, но все же постарайся.

— Орлет, ты стерва! — как-то странно добродушно изрек Адамов, а потом неожиданно сгреб Орлет в охапку и прошептал ей на ухо: — Любишь меня? Давай, признайся, любишь?

Орлет сжала губы и почувствовала, как напряглось ее тело. Нехорошо напряглось — замыкаясь в броню. Адамов тоже это почувствовал. Пауза увеличивалась, превращаясь из шутки в опасность. Митхун Анисович разжал руки, и Орлет вытекла из его объятий ледяной талой водой. Окружавшие их гримеры, костюмеры, администраторы сразу же перестали галдеть, и в этом возникшем беззвучном коконе уже почти осязаемо между этими взрослыми деревьями, этими бескрайними степями выросла стена. Адамов с недоумением попятился. Сшиб сзади стоящий стул, потеряв равновесие, резко качнулся в сторону, но в последнюю секунду удержался, найдя точку опоры и расправив плечи, вновь вырос над миром непобедимой, надменной скалой.

На лице его мелькнула и пропала неуловимая усмешка, готовая стать снисходительной улыбкой, тело вернулось в свое прежнее, но внутри что-то дрогнуло, и он, нелепо подпрыгнув на месте, вдруг начал пританцовывать, потирать руки, напевая себе под нос:

— Ну, где там мое место старта? Где там мое место? Всё, всё, всё. К катапультированию готов. Всегда готов! Ну, давайте, давайте, обеспечьте мне эталонный полет.

И бочком, бочком, посылая многообещающие взгляды молодым ассистенткам, баржа под названием «Митхун Анисович Адамов» отошла от берега. Орлет смотрела вслед удаляющейся спине лидера корпорации, и незнакомой казалась ей эта спина. Чужой и незнакомой.

Недолго думая, резко развернувшись на каблуках, Орлет села туда, где минуту назад прихорашивался Митхун. Смазливый фриковатый гример всплеснул руками и засуетился над разноцветными коробочками.

— Верни-ка мне лицо, моя радость, — сказала Орлет, не глядя на него.

— На чем будем делать акцент? Глаза? Губы? — разрумянившись от волнения, спросил парень.

— На неузнаваемости.

Несколькими часами позже, когда над Тенерифе раскрылся звездный зонт и принес с собой глубину и понимание растворившегося дня, в зале для приемов старинного особняка Пуэрто-де-ла-Крус темпераментно вышагивал, оттеняя свое дыхание дымом, Митхун Анисович Адамов. Он совсем не походил на утреннего, расквашенного и помятого. Пружинистая походка, клокочущая, нервная энергия с трудом умещались даже в этот сумасшедший ритм, выбранный им для трансляции себя миру. Он то и дело останавливался возле зеркал в массивных золотых рамах, с напряжением вглядываясь в свое отражение. Приглаживал волосы, одергивал рубаху, стряхивал несуществующие пылинки. Ему было тесно. Тесно и в комнате, и в себе. Доктор уверял Орлет, что Адамов проспит до завтрашнего утра. Его привезли сюда сразу же после выступления. Изолировав от людей и в первую очередь от себя. Доктор влил в него хорошую дозу снотворного, а Орлет осталась с ним в качестве сиделки. Обложившись коммуникаторами, она продолжала руководить презентацией, когда услышала шум на втором этаже, а затем и грохот хлопнувшей двери.

— Так, всё, всё, всё, хорош отдыхать! Срочняком всех на совещание собери, давай! — выкрикнул Митхун, свесившись через перила второго этажа.

Орлет подняла взгляд вверх, туда, где двери пяти спален встречались в полукруге внутреннего балкона.

— Не получится, — невозмутимо ответила Орлет. — Все на презентации. При всем желании ты их оттуда не вытащишь. Сейчас группа «Пельмени», затем Клео. Она уже на гриме. Через двадцать минут ее выход.

Адамов, аккуратно переставляя ноги по мраморным скользким ступеням, настойчиво спускался вниз. Орлет, не двигаясь, наблюдала за этим спуском, прикидывая, во что может вылиться это преждевременное сошествие. Нужно было действовать быстро и наверняка. Орлет досадливо покачала головой и тут же нажала кнопку вызова плавающего бара. Серебряная сфера живо сорвалась со своего постамента, где в свободное от работы время она изображала арт-объект, и, жужжа, приземлилась напротив Орлет.

Адамов, успешно преодолев ступени, одной рукой все еще держался за перила. Он щурил глаза, как от яркого света, очевидно, испытывая трудности со зрением.

Орлет подплыла к Митхуну индейской пирогой и вложила в его руки изящный бокал с разноцветной жидкостью.

— Кстати, твое появление и последующая речь были великолепны, — полила воду лести Орлет на старое рассохшееся дерево. — Как в старые добрые времена: такая же вера в предлагаемые обстоятельства. Словом, речь удалась.

— Все твоими стараниями. А как там официальная часть закончилась? — поинтересовался Адамов, с интересом разглядывая содержимое бокала.

— Как и предполагалось. Увеличили температуру, влажность, и появление «Воды жизни» все уже воспринимали как манну небесную. Все точно по расчетам наших технологов.

— Ну и хорошо! Я тут планирую пойти на выступление Клео. Хороша она?

— Серьезно? После всего, что случилось сегодня утром?

— Да ладно, Орлет! Не сгущай дым.

— Митхун, это не шутки! Выпей то, что доктор прописал, и вперед на боковую.

Адамов поднес бокал к свету и подозрительно взглянул на него.

— Коктейль?

— Восстановитель. Пей!

Адамов крутил бокал в руках. Орлет видела, как на гладком, моложавом лице Митхуна отражаются обрывки его раздумий. Они были ровесниками, и, пожалуй, Адамов даже после утреннего инцидента выглядел весьма неплохо, однако личинки короеда уже вытягивали из него жизненную силу, оставляя после себя труху и злость. А злость — это тоже энергия, но энергия другая, разрушающая своего носителя.

— Потом, потом выпью, — дипломатично сказал Адамов, пристраивая бокал на край антикварной консоли. — Мне надо… тут где-то…

Орлет с сочувствием наблюдала за мечущимся в поисках сигарет Адамовым.

Дым.

Ему необходим был дым! Дым как прикрытие, как разделение, как вспомогательный элемент, создающий ощущение действия. А действие — это и есть жизнь.

Его действие требовалось расслабить и чуть затормозить. Трясущимися руками, не сразу, но Адамов все же справился. С жадностью затянулся и, прикрыв глаза, написал на своем лице блаженство необыкновенное.

«Может, сейчас рассказать? Пока он расслаблен и ни о чем не думает. Как говорится, снять груз с души», — подумала Орлет и тут же остановила себя, увидев острый взгляд в свою сторону.

Он будто рассматривал ее мысли. Расправил плечи, прищурил глаза и, сделав четыре уверенных припечатывающих шага, открыл двери на балкон. Ночь дышала широко. Она пробивалась освежающей волной в самые потаенные уголки души.

— Пледы захвати, — кинул через плечо Адамов и тут же закашлялся. — И свет не выключай, не надо.

Тонкая связь понимания дрожала, как паутинка, проводя колоссальную по энергозатратам работу. Эмоции проявили образы и, превращаясь в слова, уже готовились вырваться в ночной эфир.

— Ну, — начала первой Орлет, — что случилось-то?

По-доброму начала. Осторожно, на цыпочках подкрадываясь к тому, кем он был когда-то.

**Нет. Все не так. Врала я. Самой себе врала. Такое бывает. Никогда Адамов не был тем безупречным героем, тем благородным рыцарем, какого я себе нарисовала. Люди видят в других то, что хотят видеть. Я очень хотела, чтобы рядом со мной были добрые, честные и искренние. Принимающие и понимающие меня люди. Принимающие со всеми моими особенностями и странностями. Это же простое человеческое желание. И мне казалось, он именно такой. Такой добрый правитель, наделенный высшим даром, блистающим мечом и волшебным жезлом. Властелин, спустившийся на землю с важной миссией объединения, человек, обладающей нечеловеческой силой притяжения, которую он, конечно, употребит на благо. Ну, как-то так. Мне очень хотелось, чтобы он был таким. Тем, за кем можно пойти, довериться, ради которого… Вот правда, я не замечала в нем того, что видела сейчас.**

— Ну, что случилось-то? — еще раз переспросила Орлет.

— А что? По мне видно, что что-то случилось? — смачно затягиваясь сигаретой, ответил вопросом на вопрос Адамов.

— Мне прислали счет, там где-то около миллиона. За разбитый витраж, сломанную мебель и шесть бутылок коллекционного виски. А так, конечно, больше ничего, кроме моих потраченных нервов и обиженных тобой людей.

— Тебя послушать, Орлет, так я прям какой-то монстр получаюсь.

— А ты белый и пушистый?

— А я просто устал. Могу я устать? Нет, ну скажи, могу?

— Все устают, Адамов. Но не все при этом оскорбляют людей и портят чужое имущество…

— Да заплачу я! В чем проблема-то? Вот ведь, даже покурить спокойно не получается. Ну что вы все меня напрягаете? Филиалы что-то там бурчат, жена деньги тянет, как будто я «золотой поток», дочь — сплошные истерики и гулянки, и, чтобы совсем добить, рейтинги вниз поползли. Они хотят, чтобы я ими руководил, решал все, а сами будут сидеть на задницах и указывать: тут ты правильно поступил, а вот тут-то надо по-другому… Вот за что мне это?

Орлет молчала. Тянуще заныло в груди. Хотелось уйти. Вот так взять развернуться и разом покончить со всем этим. Но сначала рассказать. Все без утайки. И что-то опять удержало ее. В который раз удержало.

Мурашки пробежали по коже и вытолкнули звук — звук ее голоса. Медленно он начал рисовать узоры слов, мерно покачивая свежий ночной воздух.

— Ты знаешь, Митхун, было время, когда я, так же как ты, вопрошала небеса: «за что мне это?». Я ведь так и не смогла родить ребенка, — сказала Орлет и замолчала.

«Стоит ли? Слишком женский пример. И может догадаться. Не надо бы сейчас. Зато честно. Ложь или то, что тебя не трогает, не может увлечь никого. Всё, всё, никаких сомнений. На сомнения времени нет», — отрывисто соображала Орлет, наполняя паузу собой и затягивая Адамова в воронку внимания.

— Можно подумать, ты хотела, — процедил Митхун сквозь зубы и дернул плечами, как бы стряхивая с себя поставленные Орлет зацепки. Она смотрела сквозь него застывшим глубоким взглядом.

«Мать твою, это что за хрень?» — успел подумать Митхун. И в тот же миг все как-то неуловимо изменилось. Воздух, звуки и черты ее лица. Они округлились, вся она стала мягче и женственней. Наэлектризованные флюиды симпатии и доверия циркулировали между ними мерцающими мотыльками, концентрируя обоюдное внимание. Адамов всматривался в женщину напротив и не узнавал ее. Он закрыл глаза, пытаясь стряхнуть наваждение, а когда вновь их открыл, звук ее голоса, плавный, мелодичный уже завладел им, сплетая вокруг него историю. Воспоминания Орлет обрели форму старых бумажных фотографий. Она буквально ощущала их запах и шершавую поверхность. Но вместе с тем понимала их чужеродность. Она смотрела на них со стороны, отказываясь погружаться в них целиком, без остатка. Ей было неинтересно. Может быть, благодаря вот этой ее способности развивалось ее настоящее.

— Ты знаешь, о чем я сейчас подумала? — продолжая притягательно улыбаться, сказала Орлет. — Те пять лет, что мы провели вместе как единый творческий организм, пожалуй, были одними из самых классных. Все так необычно. Из общего массового очень выбивалось.

— Точно! — неожиданно подхватил Адамов. — Выбивалось и отбивалось. А я, между прочим, до сих пор помню твою юбочку.

— Опыты тела, поиск женственности? Да, да. Почему-то думала, что женственность — это сексуальность. Верх женственности — короткая юбка по самое не хочу. Такая дура была!

— Ты ханжа, Орлет! Ну признайся, секс — это клево!

— Адамов, да я вообще не про это, — удивляясь и смеясь, сказала Орлет. — И вообще, секс — это составная часть одного большого под названием «любовь», не догадывался? А выворачивать наружу и демонстрировать свои ошалелые гормоны — это… Как бы помягче это сказать? Это примитивно.

— Ты это сейчас поняла? Так это ты просто стареешь, крошка.

— Я это поняла тогда. Давно. Не сразу… Помнишь, я пропала тогда на три года?

— На пять, — вставил Митхун. — Ты пропала на пять. А когда вновь появилась, говорила, что была в Индии. Перезагрузка. Видишь, я помню, — щурясь и глубоко затягиваясь, проговорил Адамов, глядя на Орлет изучающим взглядом Джеймса Бонда.

— Продала квартиру. Отправилась в Индию. Рассказывали, там какой-то целитель невероятный безнадежных на ноги ставит.

— Безнадежных? — переспросил Митхун.

— Так бывает. Словом, целитель оказался шарлатаном. Обобрал меня до нитки, но там-то я начала думать, впервые за все время думать по-настоящему. Мышление начинает работать тогда, когда появляется серьезное препятствие, Митхун. Я, как и ты, задавала себе один и тот же вопрос. «За что мне все это? Я же такая умница: у меня блестящее образование, я не ем мяса, не пью молока, принимаю холодный душ по утрам и кормлю бездомных кошек. За что мне это?» И, знаешь, я поняла. Меня как будто по голове стукнули и вернули способность видеть. Я отчетливо вдруг осознала, что есть закон, который был нарушен.

— Поясни, — заинтересованно, кратко почти приказал Адамов.

— Если тебя что-то не устраивает, — продолжила Орлет, — начни менять ситуацию с себя.

— А я наоборот.

— Что наоборот?

— Меня все устраивает. И менять я ничего не хочу. Пусть они все меняются. Я лидер и вождь! Верховный представитель всего на земле!

Митхун еще раз затянулся и затушил бычок о мраморный портик балкона. Ожог остался зиять открытой раной на белой каменной поверхности. Воздух покачнулся, и пространство, обнимающее Митхуна и Орлет, разжало оберегающие и соединяющие их крылья.

— Адамов, ну правда, он существует. Существует нравственный закон, — невозмутимо продолжила Орлет. И он всегда очень красноречиво заявляет о себе. А когда мы придумываем тысячи отговорок, чтобы не слышать, не реагировать, он начинает проявляться в событиях, случаях, обстоятельствах. Буквально машет красным флагом: заметь, увидь. Исправь положение!

— Блин, Орлет! Ну че ты такая зануда? Ты хоть знаешь, что такое жить по-настоящему? Без этих твоих книжных аллюзий. Жить надо легко! Не париться, разумеешь? Поток! Слышала об этом? — Митхун одной рукой проворно скинул плед и, скомкав его, с силой бросил на рядом стоящее кресло.

— Да делай что хочешь! — в сердцах воскликнула Орлет. — Я тебе не нянька. В конце концов, у тебя столько жен и любовниц, пусть они за тобой следят.

Адамов раскатисто засмеялся. Такому смеху невозможно было сопротивляться. Он брал в плен, связывал по рукам и ногам, он, как сильнейшая инфекция, незаметно проникал внутрь, подстраивая под себя окружающее. Орлет улыбнулась и уже через пару секунд хохотала вместе с Адамовым.

— Небезразличен я тебе? А, Орлет? — хитро прищурившись, спросил, отсмеявшись Адамов.

— Небезразличен. Но не в том смысле, что ты там себе представляешь, — внезапно став серьезной, ответила Орлет.

— А знаешь, ведь когда-то я был влюблен в тебя. Догадывалась?

— Я стараюсь не смешивать работу и чувства. Ты для меня всегда был и есть впередсмотрящий, — она повела плечами и посильнее закуталась в мягкость пледа. — Ты знаешь, Митхун, эти твои срывы… Они стали повторяться очень часто. Ты не можешь…

— Могу. Еще как могу! Я по-другому отношусь к жизни. Легко и весело! И сейчас я хочу одного — зрелищ! — уверенно заявил Адамов и широкими шагами направился в гостиную.

— Митхун, да пойми, ты очень важен. Твои действия важны. Люди смотрят на тебя. Ты для них пример, ориентир… — почти выкрикнула ему вслед Орлет, но Адамов уже не слушал. Он выбежал на открытую площадку возле особняка, на ходу давая голосовые команды кэбу о переключении на дистанционного оператора.

— Сбежал, — в сердцах произнесла Орлет. — Идиотка! Вот кто я. Специалист фигов. Выудив из складок туники маленький серебряный браслет-коммуникатор, она отправила в эфир сообщение: «Ну все, встречайте! Он к вам понесся. Э-ге-гей начался».

И тут кран с поступающим в ее тело кислородом перекрыли. Орлет, как рыба, выброшенная на сушу, судорожно хватала ртом воздух. Держась за горло обеими руками, она кое-как дошла до дивана и дорогой китайской вазой опустилась в мягкость подушек. Конечно, по едва заметным признакам она понимала, что это может случиться. Желудок застонал и внутри него вырос огромный воздушный шар. Орлет казалось, что он непременно должен быть голубого цвета — такой прозрачный, перламутровый, как июньское небо. Дышать стало труднее. Тело сжалось и потяжелело. Орлет срочно расслабляла наполнившиеся металлом мышцы. Успеть, нужно успеть! Необходимо довести мышцы до состояния мягкого теста. Никаких зажимов несогласия! Открыться и принять!

Глава 3

Южное побережье Тенерифе, 6:30 утра. Второй день после презентации

— Взяли стеклышко, понесли. Аккуратно и тихо. Народ не разбудите.

— Да не усугубляй! Мне уже сказали, сколько этот витраж стоит.

— Что, руки трясутся?

— Все трясется. Я вообще не понимаю, у кого это ума хватило разбить такую красоту? Это же шедевр. Я вот ничего в этих художествах не рублю, а понимаю, что это шедевр.

— А я знаешь, о чем думаю? Как могли за такой короткий срок это все восстановить?

— Это ихняя фурия заказала. Заранее. Поговаривают, на свои деньги.

— Знала, что кокнут, или фанатка этого мастера?

— Да кто поймет? Мэджик, одним словом.

Высокотехнологичное круизное судно Tamed Cold стояло в порту Санта-де-ла-Крус уже вторые сутки. Смотровые площадки с панорамными окнами, аэродинамические трубы — симуляторы для прыжков с парашютом, развлекательные центры, бассейны, спа-зоны и прочие радости в высокой концентрации еще пребывали в сладкой неге сна, а вместе с ними — двести приглашенных на презентацию персон. Но члены экипажа, число которых значительно превышало число гостей, уже были на ногах. Слаженно, точно, бесшумно шли приготовления к новому дню. Лежа в кровати, Орлет нащупала на стене панель управления каютой и нажала кнопку «Утро». В один миг все преобразилось. Кровать медленно складывалась прямо с Орлет и в конце концов приняла форму кресла. Защитный, затемняющий панорамное стекло экран отъехал, открыв темно-синюю глубину мира, еще не тронутую первыми лучами. Каюта тут же подстроила свет, для того чтобы можно было разглядеть более четко, что же там, за границей маленького пространства, отделяющего Орлет от нового дня. И напоследок окно, дрогнув, медленно поползло вверх, впуская свежий морской эликсир, радость бодрящего утра, аккорды жизни и… Класс! «На зарядку, на зарядку, на зарядку становись», — откуда-то из очень далекого долетело песенное воспоминание.

«В твоем возрасте можно и поспать часок-другой. Совсем не обязательно впрыгивать в эти лосины, — бурчал внутренний голос Орлет Дитрих. — Ты в окно глядела? Темень кромешная!» — Орлет поморщилась. Этого еще не хватало. Здрасте вам, пожалуйста, «бабушка» проснулась! Свое другое, опасливое, вечно недовольное я Орлет называла «бабушка с корытцем», а то и просто «бабушка». И многие вольности, которые сама себе позволяла в виде поесть вкусненько, поспать подольше, потюленить, то есть вообще ничего не делать и целый день лежать в постели, она списывала на нее. Но сегодня Орлет Дитрих была непреклонна. «Бабушку» задвинула куда подальше, волевым усилием натянула кроссовки и вышла на прогулку. Ей необходимо было все обдумать, а лучше всего размышлять в движении.

Презентация «Воды жизни», которую ее команда готовила без малого полгода, прошла отлично. Она произвела ошеломительный эффект на умы и, самое главное, на чувства потенциальных потребителей. Еще бы! Всего лишь вода, а действие, которое она оказывала на человеческий организм, было сопоставимо со сложными медицинскими манипуляциями. Хотя доступна она будет не каждому. Адамов настоял на том, чтобы цена была запредельно высокая, мол, то, что достается даром или очень дешево, людьми не ценится.

**А вот тут-то я с Адамовым и соглашусь. Ничего не бывает более ценного, чем то, во что ты вложился. Материально, эмоционально, не важно, как. Ты ведь отдал часть себя. Свою энергию. Часть своей жизни. Это как с друзьями, любимыми. Для меня этот пример самый яркий. И чем больше ты вкладываешь, тем ценнее становятся отношения. Наверное, поэтому так сильно ранит предательство того, кого ты считал другом. Маленьких светящихся светлячков отрывал ты от своего сердца, чтобы отогреть его. Ты делился ростками радости, поливая и заботясь. И вот, в самый красивый момент, в момент раскрытия бутона вдруг появляется чей-то то грязный циничный ботинок и со всей дури, на которую способен, опускается на это нежное, доверчивое, распустившееся. Но этот стон моего сердца мы в этом месте приглушим, поскольку до этого момента мы еще не добрались.**

Основным бизнесом Митхуна Адамова была корпорация «Укрощенный холод». Она являлась донором для других его увлечений. Невольным побочным открытием этого монстра было реликтовое озеро в Антарктиде. Вернее, озеро-то открыли задолго до того, как на полюсе стали возрождаться давно законсервированные научные станции. За отсутствием финансирования исследования прекратились. А спустя какое-то время, когда воспоминание о них исчезло из массового сознания как исторический факт, случился Митхун Анисович Адамов со своим преобразователем энергии из холода. Сначала тайно, затем, конспирируя свои вылазки в Антарктику под исследовательские караваны, корпорация «Укрощенный холод» начала экспансию, возвращая к жизни похороненные под толщей снега амбиции и притязания. Общественность всколыхнулась. Кто-то вспомнил о заключенном бог знает когда договоре между двенадцатью государствами на использование этих десяти процентов от всей площади планеты исключительно в мирных целях и без коммерческих выгод. Вспомнили и о наблюдателях, которые в любой момент могли потребовать отчета о действиях в Антарктике. Адамов вынужден был выставить маскирующий основную цель щит в виде реликтового озера, дабы скрыть подготовку запуска более крупного проекта. Типа научные исследования. И надо такому случиться! В ледяном керне водоема, взятом для этих самых исследований, были найдены особые ферменты, способные подчищать свободные радикалы и тем самым продлевать молодость.

Мо-ло-дость.

Адамов быстро нашел заинтересованных лиц, подсуетился, договорился, раздарил тем, кто мог помочь в улаживании возможного скандала, акции «Воды жизни», чтобы мотивировать, и начал открыто и уже ничего не боясь, новый, обещающий быть весьма прибыльным, бизнес. Молодость — весьма выгодное направление.

Мо-ло-дость, отбивали ритм ноги. Небо размывалось акварелью, светлело, заполняя собой пространство, ненавязчиво проявляя все вокруг.

Мо-ло-дость. Суставы завели свою песню.

«Да, да, я знаю. Месяц — это много. В моем возрасте перерывы делать нельзя. Потом всегда нужно начинать сначала. Сна-ча-ла. А не с того места, где ты остановился. Тер-пи-те. Вспо-ми-най-те.

Мо-ло-дость. Вверх по ступенькам. Дышим, дышим, дыыыыыыы-шиииим…

Молодость. Руки вверх.

Адамов, конечно, перегнул.

Выдох.

Руки вниз.

И с «э-ге-геями» нужно завязывать. Лидер задает стандарты, хочешь ты того или нет.

Руки вверх. А он как лось молодой… Глупо, смешно. Унесло опять. А главное, и остановить-то некому. Боятся или невыгодно?

Мо-ло-дость. Фуууууф… Все! Сесть и смотреть. И чтобы ни одной мысли. Только небо и я. Боже, какая красота!»

Розовыми мазками по голубому. Океан стальной, суровый, бьет волнами о черные камни, стекает мелкими каплями и, боясь не успеть вернуться, накатывает вновь. Неутомимый! Вот как надо. Не останавливаться. Ни за что не останавливаться. Музыка. Музыка моря…

Орлет опустила глаза на браслет-коммуникатор. Трепыхаясь в такт музыке, он изо всех сил пытался вернуть ее в мир обязательств. «Восход» Грига набирал обороты и силу. Волны раскачивались, птицы, как заведенные, обеспечивали хоровую поддержку, и тут в один миг широта пространства схлопнулась до размеров одного малюсенького гаджета, и Орлет, с сожалением помотав головой, взяла входящий. Итон Вэй, личный секретарь Адамова, срочно вызывал ее к вождю. Так полушутя-полусерьезно подчиненные называли за глаза Митхуна с легкой подачи Орлет.

— Дай мне минут сорок, — попросила она у Итона. — Приму душ, переоденусь и брошусь под балкон петь серенады.

— В смысле? — опешил Вэй.

— О-о-о! Я вижу, у вас там все серьезно? Шутки уже не проходят, стадия предкризисная. Хорошо, полчаса, и я у вас, мои зайчики. Ждите.

Глава 4

— Вторые сутки парни зажигают. Вот это жизнь!

— Да свиньи они, больше никто. Смотри, как все загадили. Я думала, что гадят только необразованные нищеброды, ан нет, и эти тоже. Только понтов побольше и тряпки подороже.

— Ты мне еще скажи, что тебе ни разу так вот не хотелось.

— Не хотелось, не хочется и не будет хотеться, понял?

Через пол часа Орлет Дитрих, симпатичная и строгая блондинка в возрасте неспешности и раздумий, подъезжала к личной вилле Митхуна Анисовича.

**Удивительное дело. Когда я прошлым вечером караулила здесь нашего безупречного, мне и в голову не пришло, как окружающее пространство и сама вилла похожи на то, что уже было в моей жизни. Такое ощущение, что этот сад и этот дом буквально воссоздали по образу и подобию. А вообще, я считаю, что по тому, какой у тебя дом, можно легко и просто составить мнение о владельце. Тридцать лет прошло, а дом — точная копия того, прежнего. Это странно. Очень. Здесь, конечно, можно было бы вспомнить про род, про семейные ценности, про бережно сохраненное прошлое, можно было бы, если бы не одно но. Не было у Митхуна никакого такого древнего знатного рода с замками, передаваемыми по наследству от отца к сыну. Этот экземпляр дома-замка был точной копией дома, принадлежавшего совсем другому человеку. Человеку из нашего общего с Митхуном прошлого. Зачем Адамову понадобилось создавать копию вместо того, чтобы почувствовать себя настоящего, уловить движение времени… Как вообще можно жить в закостенелом, загипсованном пространстве и при этом быть лидером развивающегося и подвижного бизнес-направления? Вот такие вопросы я очень разумно задала себе, а ответить на них не успела. А жаль.**

Таксикэб Орлет под музыку Шопена пронесся по аллее с фикусами. Снизив скорость, грациозно вписался перед центральным входом. Ведущий по маршруту оператор выдал отчет о поездке и отключил музыку. Орлет вздохнула и нехотя опустила ноги на землю.

Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы заметить «остатки роскоши былой». Растрепанный и облезлый мир сомнительной радости смятый и скрюченный лежал полуразложившимся трупом на лужайке перед домом. Обслуживающий персонал спешно собирал мусор. Из открытых окон виллы были видны бегающие по комнатам люди. Как бильярдные шары, они выкатывались на улицу, не оглядываясь и не прощаясь, исчезали в подъезжающих такси. Из главного входа вышла девушка, которая сразу привлекла внимание Орлет. Это была звезда вчерашней презентации, несравненная и непредсказуемая Клео. Стройный струящийся свет, разлившийся розовым пятном. Огромная розовая шляпа с тянущейся по траве розовой вуалью. Волнительные страусиные перья вокруг изящной шеи. Девушка шмыгала носом и театрально взмахивала кружевным платочком. «Вот ведь, выкопала где-то. Как будто перьев не хватает», — смеясь, про себя заметила Орлет. Клео жеманно прикладывала платок то к левой, то к правой розовой щечке, искусно имитируя слезы. Рядом Итон с сочувствующей физиономией мягко, но настойчиво направлял Клео к парковке. Увидев Орлет, Итон расцвел.

— Орлет, милая, как хорошо, что ты приехала! Нам срочно нужно обсудить очень важное дело. Клео, дорогуша, — Итон галантно поцеловал ей руку, — извини, но дела! Кэб уже ждет тебя. — А затем, понизив голос, произнес: — Я обязательно позвоню тебе.

Орлет понимающе улыбнулась и покачала головой. Нет, Итон ее не удивлял. Она хорошо изучила его характер и понимала, какую реакцию он от нее ждет. «Не будем разочаровывать мальчика», — решила она. Клео сдержанно кивнула Орлет и, раскачивая волнующими бедрами, без лишних слов удалилась в сторону поджидающего ее перевозчика.

— Я так понимаю, срочная эвакуация свидетелей удачно завершена? Профессионально.

Итон было открыл рот, чтобы ответить, но не успел. Крик, рев, звук падающей мебели, звон стекла и басистые чертыхания — как сигнал к тому, что антракт закончен. Действие продолжается.

— Адамов? — спросила Орлет, всматриваясь в лепной фасад виллы.

— Ганнибал приехал, — уже другим тоном, стряхнув с себя предыдущий образ, ответил Итон. Орлет молчала, дав ему вылить на нее все, что произошло.

— Митхун послал за ним специальную капсулу. Они всю ночь были на виду, а потом, на следующий день, переместились на виллу. Народу с собой притащили, мама не горюй. Короче, отрывались как могли. А ты знаешь, могут они ядерно! Всякие там послы, остатки различных делегаций, ну, самые стойкие, естественно. Все такие важные, уверенные… — Итон исподлобья быстро взглянул на Орлет. — И, как ты сама понимаешь, Митхун завелся. Ганнибал не отставал. Когда они вместе, им море по колено. Матом крыли так, что вулкан Тейде готов был проснуться. На сцену полезли. Выступать! Ну и выступили. Многие это снимали. Короче, конфликт как-то надо уладить. Ну, типа менталитет такой…

— Вот только этого не надо! — резко вставила Орлет. — Это не менталитет, а элементарная распущенность, пытающаяся натянуть на себя неподходящее платье национального колорита. В каком состоянии Митхун?

— Да что ему будет? Титан всемогущий. Ждет тебя. Пройди сквозь виллу, там дорожка маленькая, выведет тебя к крытой беседке. Там и поговорите.

— Дорожка маленькая? Прелесть. Ты прям как дед лесовик. Дорожка маленькая. Я, пожалуй, через дом не пойду, — сказала Орлет, напряженно всматриваясь в единственное занавешенное окно на втором этаже. — Нормальные герои, как говорится, всегда идут в обход.

— Что? — переспросил Итон.

— Несовпадение эпох. Тебе, Итон, наверное, эта цитата не знакома. Из старого-старого фильма-сказки. Извини. Пойду в обход, заодно сад рассмотрю. Когда я здесь с Митхуном дежурила, возможности не было. Сады — моя слабость.

— Хорошо, пойдем через сад, — поспешно согласился Итон. Некоторое время они шли молча. Оба были погружены в свои мысли и не испытывали обычно возникающей в этой молчаливой ситуации неловкости. Завернув за угол виллы, Орлет остановилась. Глубоко вздохнув, она повернулась к Итону и, смотря ему прямо в глаза, заговорила голосом, от которого у Вэя по коже стремительно побежали мурашки.

— Итон, друг мой сердечный! Выручи, будь добр. Что-то с давлением с утра, плохо соображаю. Мне бы кофе. Большую чашку. Найдется?

Итон кивнул. Говорить он не мог. «Глаза. Какие у нее глаза! — мысли проносились стремительно, отдельно от него. — Почему я раньше не замечал? Как я мог такое не заметить? Кофе? Она хочет кофе? Да хоть звезду с неба».

— Ну что же ты? — сквозь туман и возбуждение — ее голос. — Иди. — И уж в спину удаляющемуся Вэю донеслось: — Принесешь в беседку.

**Сразу хочу объяснить, что это никакой не гипноз. И не нейролингвистическое программирование, и не секретные технологии манипуляции, это просто внимание. Простое человеческое внимание, сфокусированное только на одном объекте. Всё. Больше ничего. Современным, быстрым крайне сложно погружать все свое внимание в один объект. Мысли накручивают круги, зрение то в прошлом, то в будущем, расщепленной дорожкой, то внутрь, то наружу. Много отвлечений. А вот если все собрать в одну точку — и мысли, и эмоции, и слова, и взгляд тоже только туда, — достигается такой удивительный эффект. В общем, хорошая штука.**

Когда Итон скрылся из вида, Орлет разулась, вытянула правую руку вперед, левую прижала к груди и закрыла глаза. Положением рук в пространстве не стоит пренебрегать. От того, где они находятся и что при этом делают пальцы, очень многое зависит. Малое меняет большое… Орлет чувствовала силу. Силу, пожирающую естество. Разросшуюся и обнаглевшую. «Столкновение неизбежно», — пронеслась мысль. Этой энергии нужна демонстрация своей мощи, чтобы запустить цепную реакцию. Однако, впрочем как и всегда, существовал выбор. Можно убежать, спрятаться, но ведь себе дороже. Это как в виртуальной игре: пока не пройдешь испытание на своем уровне, ни за что не попадешь на следующий, так и будешь ходить по кругу, повторяя одни и те же действия, да еще и постепенно теряя в них смысл. Орлет выбрала быть здесь. Здесь, куда принесла ее судьба.

— Боже, — шептали ее губы, — я ведь не одна? Ты ведь рядом? Без меня не можете делать ничего… Помоги мне, прошу, помоги.

Время стало вязким. Орлет подняла с земли сандалии и босиком пошла к беседке.

Глава 5

— А эта тетушка вообще кто?

— Специалист по новой реальности. Это же все знают.

— Что-то я не догоню никак: реальность, что, бывает разная? Новая и старая?

— Так, философ хренов, ты посуду-то, складывай. Нас это вообще не касается.

— Как же не касается? Реальность ведь общая? Одна на всех?

— Это наша с тобой общая, а у них она своя. Своя собственная.

**Очень я люблю сады. И коллекционирую их. Вернее, я коллекционирую память о них. Это как дети. Сначала ты помогаешь им, а если ты все правильно сделал, когда их взращивал, они помогают тебе. Дети? Я сказала, дети? Ну да, меня волнует эта тема. И, по всей видимости, даже больше, чем я позволяла себе в этом признаться. А еще меня волнует связь. Связь между событиями и людьми, и всем-всем-всем. Включая сады.**

Орлет чувствовала, что сил понадобится много. Она настроилась на ритм бушующей флоры. Нужно впустить в себя не просто напитанный запахами воздух, но ту невидимую субстанцию, которая видела в Орлет союзника. «Пульс, спокойней, пожалуйста, спокойней. Так. Все хорошо. Вот не надо мне сейчас тело ощущать. Только воздух — могущественный, живой». Деревья протянули невидимые нити понимания. Трава, кусты, цветы — все вокруг сплеталось и крепло, обнимая Орлет плотным защитным кольцом.

Там, внутри виллы, что-то нагнеталось. Некие невидимые сущности торопились встроиться в очередную жертву, наделив ее своей силой — силой, которая непременно будет требовать уплаты по счетам, забрав, как ей и полагается, неожиданно самое дорогое.

**Я не знаю, как это объяснить точно, но это возникшее сейчас чувство — очень болезненное и острое. Нет. Им невозможно управлять. Это примерно так, как будто у аэрокапсулы вышел из строя двигатель, а ты в ней, очень высоко над землей. Тело боится. Да, именно тело. Оно начинает дрожать, потеть, задыхаться. Ведет себя омерзительно, да еще и сознание начинает к этому делу подключать. Мол, пойдем вместе бояться, так круче получится. Страшно очень.**

Орлет боялась. Боялась и шла. Ее «бабушка» тихо повизгивала и беспрерывно нашептывала: «Ну зачем тебе это? Ты всего-то слабая, маленькая и уже немолодая женщина. Не политик, не воин. Просто женщина. Спрячься в кусты и сиди, пока все не закончится. Ну хорошо, если тебе так нужно туда идти, сделай вид, что ничего не замечаешь. Сотни людей именно так и живут — не замечают и все. И у тебя сейчас, позволь тебе напомнить, не самый лучший в энергетическом плане период».

Впереди показалась беседка. Это был куб из мореного дуба. Четко расчерченный светящимися прутьями, которые превращали этот дизайнерский выхлоп в подобие клетки. «Ну вот, хоть один неожиданный предмет, — отметила Орлет, с интересом рассматривая конструкцию. Одна из стенок куба имела на себе традиционную садовую цитату — дикий виноград, но он не спасал от тягостного, тянущего впечатления. Тюрьма. Это же просто тюрьма. — Зачем Митхун ее приобрел? Что должен испытывать человек, решивший поставить это безобразие в своем саду? Эй, госпожа Дитрих, где летают твои мысли? — одернула себя Орлет. — О себе думай. Ты почему здесь? Что вызвало это намечающееся столкновение? Коту понятно, что это твое тщеславие! Жажда признания профессионализма и невероятно разросшаяся гордыня». Работа над такими долгими, многолюдными проектами, как недавняя презентация, всегда запускала в ее мир мощнейшие страсти, и когда Орлет пыталась после проекта убить своего внутреннего дракона, чтобы жизнь дальнейшую не портил, сопротивление силы, которой на время позволили почувствовать свою власть, приобретало весьма неожиданные формы.

**О какой такой силе я говорю? Сейчас попробую объяснить. Просто объяснять не всегда получается. Я чувствую гораздо мощнее, острее, чем могу высказать. Язык чувств пока еще недоступен для коммуникаций, поэтому я всю жизнь подыскивала понятные привычные слова, чтобы люди не пугались, чтобы им было понятно. Когда людям понятно, они спокойны, дружелюбны. Не всегда получается подобрать те самые слова, но направление вы уловите. Я всегда чувствую, что в меня внедряется. Какого рода энергия. Волоски на руках электризуются, забавно так начинают торчать, а в груди мелкое, едва заметное дрожание. Может быть, энергия — не то слово, может быть, это называется по-другому… Дух, может быть, дух? Не знаю. А еще я чувствую, как во мне начинает это размножаться и притягивать похожее. Оно притягивает точные копии себя. Если дух созидательный, теплый, я будто расширяюсь до необъятных пределов, сливаясь со всем, что я вижу, и это очень приятное ощущение. А если такой, как сейчас. Я теряю целостность. Намеренно это делаю. Чтобы не пострадать. Сознание у меня в одном месте, а тело с переполнившим его темным духом — в другом. Я как бы со стороны на это смотрю. И тогда легче действовать. Тогда становится видно, что с этим можно делать.**

— Дитри-и-их! Дорогуша, — в спину Орлет ударил звуковой разряд. Боль застыла рваной раной между лопаток. Орлет дала возможность звуку поглотиться листвой, медленно обернулась.

Сокращая расстояние, пружинистой походкой к ней направлялся высокий, почти такой же мощный, как Адамов, брюнет. Он активно размахивал огромными ручищами в ритм своих уверенных шагов. Ганнибал — старый друг, соратник, часть ее жизни. Как и когда из невероятно доброго и креативного парня он превратился в озлобленного и подозрительного типа, мастерски разрушающего свою жизнь и жизни находящихся рядом? И почему мне кажется, что это уже и не он вовсе? Неужели опять?

Ганнибал вплотную подошел к Орлет и резко застыл. Кривая улыбка, насмешливые глаза, бушующая энергия. Теперь понятно, почему вилла так быстро опустела: находиться рядом с человеком, так размножившим беспокойство, было небезопасно. «Максимально расслабиться, — дала себе внутреннюю установку Орлет. — Воздух прелестный. Аромат такой знакомый, что это? Магнолия? Магно-о-олия! Нескончаемая женственность, символ семейного счастья, цветок китайских императоров. Магнолия — вот какой нужно стать! В женственности нужно черпать свои силы. Все в этом мире есть, все подсказки и даже готовые решения, стоит только попросить и услышать».

— Че уставилась? Не ожидала, гадина? — Ганнибал, не мигая, смотрел Орлет прямо в глаза.

«Ого, вот это начало! — пронеслось у нее в голове. — Надо бы добраться до него настоящего».

— Здравствуй, Вик. Как ты?

Ганнибал на секунду замер. Уже много лет никто не называл его по имени. Вик — сокращенно от Виктор. Виктор — победитель. Виктор Тонев, похоже, проигрывал эту битву за обладание своим телом. Сейчас им управляли могущественные силы, высасывающие по капле его личность. Ганнибал улыбнулся. Беспомощно захлопал пушистыми ресницами. «Ну зачем мужчине такие ресницы?» — очень некстати подумалось Орлет. И в тот же миг он резко изменился в лице.

— Видишь вот этот палец? — процедил он сквозь зубы, сунув под нос Орлет свою руку с поднятым вверх указательным пальцем. Движение было настолько резким и неожиданным, что она едва не упала.

Орлет смешно скосила глаза на торчащий как сосиска палец под ее носом и не нашла ничего лучшего, как дунуть на него. По-дурацки, конечно, но зато легкомысленно. Многие уставшие от проблем мужчины воспринимают легкомысленность, как легкость характера, и стремятся к ней, чтобы утешиться от житейских бурь. Это потом выясняется, что легкомысленность — это просто отсутствие ума, но, как говорится, это уже другая история. Сейчас необходима женственность, и даже растиражированными мужскими представлениями о ней пренебрегать не стоит. Орлет пригладила свои волосы и кокетливо взялась за мочку уха, в которой поблескивал круглый бриллиантик. Треть секунды, придирчивый взгляд на себя со стороны. Тело старалось. Женственность, женственность…

«Ну, давай, давай! Ты же женщина! Не забыла? Мягче, нежнее, воздушнее. Такое прозрачное, ванильное, ускользающее желе. Чтобы съесть хотелось. Вот. Сейчас хорошо», — похвалила себя Орлет и сфокусировалась на Вике.

— Смотри сюда, ведьма! Я возьму этот палец и выковыряю им твои глаза. Сначала левый. А потом правый, — пробасил Ганнибал, устрашающе нажимая звуком на каждую гласную. Орлет понимала, что любые слова, произнесенные вслух, будут бесполезны. Она молилась. Смотрела ему прямо в глаза и молилась.

— Я буду делать это медленно, — продолжал расходиться Вик, — чтобы достать до твоего мозга. А потом я взобью его в пюре прямо в твоей черепной коробке, — уже кричал, выплевывая слова ей в лицо, Ганнибал. Невидимый враг, используя Вика, через него и с ним пытался спровоцировать, взяв в оборот эмоции. Оголить их до дрожащих нервов. Отвратительно и страшно. Хотя нет, не страшно. Глупо! «Глупо, конечно же, глупо, — заблистала спасительная мысль, переворачивая за собой реакции и вызывая вслед за этим совсем другой настрой. — Вот бы заснять его сейчас, а потом продемонстрировать, когда в себя придет. Безобразие, да и только!» Но другая половина Орлет не была такой решительной и спокойной. Где-то там, в глубинах, ее «бабушка» тряслась и шептала: «Господи, это уже не он! Беги, дура! Беги!» Напряжение натягивалось стальным тросом. Дышать становилось все труднее. «Ты не одна, вспомни уже, — приказала себе Дитрих. — Ты не одна, с тобой ОН! Он не бросит, вот увидишь…»

Глава 6

— Отойди-ка от окна. Нечего тебе за этим наблюдать.

— Да он же сейчас убьет ее! Ночью столько людей покалечил. Сервиз разбил! Дорогой фарфор, между прочим.

— Отойди от греха подальше! Видишь же, ненормальный.

— Так, может, это… ну… помочь надо?

— Мне дочь кормить-одевать… А работник у нас — только я. Ты как хочешь, а я пойду… не видела я ничего. И ты не видел, понял?

«Главное, не желать ему зла. Это же Витька! Витек. Мой дружище, смешливый мальчишка со странными шутками», — уговаривала себя Орлет. Смотрела в упор, моргала глазами, но с места не двигалась. И вдруг воздух зазвенел, заискрился. Магнолия, рассыпав головокружительные триоли пыльцы, потекла волнующей рекой запаха. «Как хорошо, — подумала Орлет. — Как хорошо, что мне не пришлось самой, своей волей влиять на него. Спасибо-спасибо-спасибо, тысячу раз спасибо!»

Лицо Ганнибала сдулось, сложилось, будто резиновое, рот приоткрылся. Зрачки затуманились накатившими слезами, и, рывками заглатывая воздух, он драматично, с содроганием чихнул.

— Будь здоров! — тут же, без промедления ухватила ситуацию Орлет. «Главное, успеть перевести весь этот цирк в другое место. Придать этому иной оттенок», — размышляла она.

«Точно! Будь здоров! Вот, правильно, Вик. Спасибо, что напомнил. Мне же кое-что сделать нужно».

Ганнибал разразился завершающим каскадом абсолютно эталонных чихов, а Орлет, согнув ногу в коленке, подняла ее и, растопырив в стороны руки, закрыла глаза.

Пауза.

Тишина.

Щебет птиц.

Звук пролетающего шмеля.

Солнечный луч на правой щеке. Тепло, приятно.

— Орлет, мать твою! Какого черта? Что за балаган? — спросил уже совсем другим голосом Вик.

— Да все тот же.

— Что с тобой? Ты глаза открыть можешь? И что за поза такая долбоебская?

— Поза петуха.

Пауза. Шелест травы под ногами. Поднимающийся снизу сладковато-свежий запах потревоженного — природного. Внутреннее раскачивание почти прекратилось. Тело послушное, устойчивое.

— Бляха-муха, Орлет. Ты, конечно, всегда странная была, но это, по-моему, совсем уже!

— Я не бляха и не муха, — Орлет открыла глаза. — А поза лечебная. Восстанавливает внутреннее равновесие, укрепляет иммунитет. Здравствуй, Вик!

— Здравствуй, Мойра! Че-то я устал очень. Ты не обидишься, если я с тобой петухом стоять не буду?

— Я так на это рассчитывала!

— Не, не могу. Устал я очень.

Ганнибал, пошатываясь, наконец отошел от Орлет. Подошел к беседке, но зайти не смог. Поскользнулся, сел прямо на траву, облокотившись на мореный дизайнерский дуб спиной. Пустой, погасший взгляд, потрепанный и несчастный. Стареющий мужчина, живущий воспоминаниями о той, давно минувшей… Выросший, но не повзрослевший.

— У меня была женщина. Я от нее ушел, — тихо, себе под нос проговорил Вик.

— Ты про Риточку?

— Нет. Другая. Женщина! Взрослая. Ей сорок. Не, почти пятьдесят. Она так много знает про фарфор и гобелены. Она умная, тонкая. Ты знаешь, что такое правильный фарфор? Это другой мир.

— А как же Риточка, Зиночка и… кто там был до Зиночки?

— Не помню… да срать на них. Иди сюда. Поцелую тебя, Мойра. Ты ведь всегда все знаешь!

Орлет вопросительно подняла брови.

— Дурочкой не прикидывайся. Давай, сделай так, чтобы все было хорошо. Ты же создаешь эту гребанную реальность? Специалист ты или нет?

— Тебе так плохо, Вик?

— Дай поцелую! Все у меня нормально.

— Ты вызывающе себя ведешь, потому что тебе больно. Я знаю, ты ко мне испытываешь теплые чувства. Зна-ю! Воспринимаю эти твои инсинуации не как личное оскорбление, а как крик о помощи.

— Иди в жопу, — устало произнес Вик.

— Понятно. Чего тут непонятного — все понятно. Если тебе понадобится мое участие, ты знаешь, как меня найти.

— Дай поцелую!

— Вик, иди поспи.

— Ты не уедешь?

— Я всегда буду рядом. А сегодня мы совсем близко, на одном острове, — сказала Орлет, помогая ему встать.

— Я очень далеко, Мойра. Хочу быть очень далеко.

— Как ее зовут?

— Она взрослая. Взрослая женщина. Вы, взрослые бабы, такие сложные! Я заметил, как только у вас появляются дети, сразу все меняется. Где та легкость? Куда она, мать ее, девается?

— А-а-а-а-а, — протянула Орлет, взяв Вика под руку, — по-твоему, дети появляются только у женщин? Пойдем, Вик. Тебе нужно отдохнуть. Мы потом с тобой побеседуем. Меня эта тема очень интересует.

— Я не буду с тобой разговаривать. Разговаривай с Адамовым. Слушай, точно! Поговори с ним. Тебе скажу — больше никому. Я ведь убить его хотел.

— Ага. А заодно и всех, кто рядом.

— Я не шучу сейчас. Я вообще никогда не шучу.

— Знаю.

Орлет довела Ганнибала до дверей виллы и тихонько подтолкнула ко входу.

**Конечно, я знала. Я знала, что Вик не шутит. Он часто прикалывался, смешил всех. И это смешное было правдой. Такой очевидной правдой, такой узнаваемой, что было ужасно смешно. Порой до слез. А по поводу убийства Адамова — это тоже не было шуткой. Это то, что Вик чувствовал тогда. Да. Я могу рассказать. Но это будет не очень… странно будет. Ладно, я не стану себя контролировать. Я попробую… Треснувшая кожа, сухая, раскаленная, стонущая. Тысячи тонких иголок, впиваясь и вворачиваясь, медленно прочищают себе дорогу, разрывая сосуды и причиняя тянущуюся длинным шлейфом боль. Огромный поверженный зверь, весь в кровоточащих ранах, с запекшейся, слипшейся кровью в поблекшей шерсти. Сердце, разрезаемое на кусочки тупым ржавым ножом… вот это. Он чувствовал это. И я чувствовала то же. Несоответствие. Несогласие с тем, что происходит. Внутреннее сопротивление при внешней покорности. Я не знаю, как у него хватало сил на то, чтобы просто жить.**

— Такая загадочная.

— Такой внимательный, — наконец-то, такой внимательный! — Пока, Вик. Иди.

Ганнибал не сопротивлялся. На ватных ногах, согнув спину, уходил мужчина, часть ее жизни, часть ее ментального поля. Один, как отражение внутренних процессов чего-то большего, происходящего в отдельно взятой стране, в отдельно взятом человеческом сообществе. Я не могу этого не замечать. Не могу. Мы прогнили и сдулись. Среди нас нет героев. И даже те, кто мог бы противостоять этой нами же рожденной, пакостной, разлагающей, предпочитают быть поглощенными ею. Пока не поздно, пока нас всех по одному не затянуло в эту яму, нужно ее зарыть. Зарыть и отыскать путь.

Глава 7

— Из «Аэростар» звонят. Уже не в первый раз.

— Велено ни с кем не соединять.

— Это что у тебя, вино?

— Велено в технику енту засунуть.

— Опять обольщать будут?

— Велено особо не распространяться.

В ожидании Адамова Орлет ходила по саду и впитывала его жадно и с наслаждением…

**Нет, мне бы не хотелось сейчас.**

Она касалась ладонями коры деревьев, прислушиваясь, как отзовутся в ней их голоса…

**Да. Я заключила соглашение. Я помню. Но мне бы не хотелось… Да! Я боюсь? Все верно, я боюсь. И мне больно… Хорошо, хорошо сейчас я возьму себя в руки. Руки в ноги? Ноги в голову? Нет, нет. Это просто шутка. Дурацкая… Сейчас…

Я думаю, уже понятно, что я не люблю вспоминать прошлое?

Не люблю, но оно само. Само вспоминается. Такие настойчивые и властные воспоминания. Шагают строем, яркие, громкие, я тут же сдаюсь. Частенько это красочные приветы из детства. Сильные, эмоциональные вихри. Понимаешь? И одно самое настойчивое. Про сад.

Про сад и бабушку. Лет до пяти я с ней жила. Потом мама меня забрала, и мы уехали. Бабушка почти никогда не улыбалась. У бабушки — сад и я: и то и другое ее тяготит. И за садом, и за мной надо ухаживать. Бабушка героически все это проделывает, но ни то ни другое не приносит ей радости. Я не знаю, почему. Она вечно всем недовольна. Суровые поджатые губы, сдвинутые в переносице брови и руки с синими вздутыми венами. Бабушка строга.

Строга к себе, ко мне и к саду. Она не позволяет ему зарастать — для того, «чтобы в саду могла гулять Орлет». Это единственное место, где мне разрешено гулять. В моем распоряжении было все. Все, ровно до высоченного забора с калиткой. Калитка — граница. За калитку — ни-ни. А там-другое: интересное, неизведанное, запретное.

И я гуляла по саду.

Одна.

Иногда слышала смех и голоса других детей. Из-за забора. Любопытно было страшно. И всегда хотелось узнать: какой он, этот закалиточный мир? Между досками забора щели имелись, я туда свой любопытный нос и засовывала. Нравилось мне рассматривать, сантиметр за сантиметром. И каждый раз что-то новенькое обнаруживала.

Тянуло меня туда.

Очень.

Пятилетний ребенок, полный доверия к миру. А еще за калиткой гора. Вернее, заброшенная выработанная шахта, мечтающая стать горой. Заманчивая такая, обещает приключения. Я столько всего с этой горой в главной роли напридумывала тогда. А еще было дерево. Абрикос. Возле горы рос. У бабушки такого не было… И как-то я решилась… Я… я бы не хотела это вспоминать. Это слишком… слишком. Да. Я понимаю. Может быть, я буду как будто как бы не о себе? В третьем лице. Так легче. Проще…**

Маленькая ручка открывает калитку — перед ней большой теплый поток, ковром расстилается под ее босыми ножками.

Продолжение сада. По крайней мере она так думает. Стрекочут кузнечики, порхают бабочки, трава, почти ростом с нее, шепчет свои заклинания. Вдруг из травы — рука: знакомая, такого же человека, как она, маленького соседа по даче. Приятное веснушчатое лицо, улыбается, протягивает ягоды.

— Привет! Малины хочешь? Держи!

Из одной ладошки в другую переваливаются сочные ягоды.

— Сладкая, правда? Я знаю, где такой навалом. Айда со мной, сгоняем по-быстрому? В заброшенном доме была? Нет? Щас я тебе все покажу. Там привидения. Малину охраняют. А тебя Орлет зовут? Прикольное имя. Какой абрикос? Щас у тебя вообще челюсть вся отвалится. Знаешь, сколько малины в сарае? Ведро! Даже два ведра! Вот, сюда. Да входи ты, чего встала-то? Смотрите, кого я вам привел…

Несколько незнакомых мальчишеских глаз. Улыбаются. Она улыбается им в ответ.

— Абрикос! Я пойду… — шепчут губы малышки. А в голове колокольчик — надрывно! Шаг к выходу — дверь закрыта.

— Ребя, щас концерт будет! Трусы снимай! Позырим, чего у тебя там. Держи ее!

Страх, разрастаясь, поглощает теплое доверие. Истошный визг…

— Дура! Немчура проклятая! Кусаться? А давайте ее в сарае закроем?

Слезы по лицу горошинами сами выпрыгивают без остановки. Интересно, как это со стороны — как капли дождика? Дверь с грохотом закрылась. Темный, диковатый сарай. Малышка стоит в перекрестии солнечных лучей. Они прорезают полумрак, просачиваясь сквозь доски. Пахнет сеном. Кулачки сжимаются. Она кричит, но голоса не слышно. Кричит сильнее — ни единого звука! Вообще ничего. Ни воздуха, ни птиц, ни мух, ни лучей. Глаза закрываются, подкашиваются ноги. Глухой удар маленького тельца о земляной пол. Чьи-то руки сжимают горло: большие, холодные. И где-то далеко-далеко ее бабушка читает молитву при свете маленькой лампадки. Строгое морщинистое лицо шепчет непонятное «Господи, помилуй».

— Господи, помилуй. Господи… — беззвучно повторяют перепачканные малиной губы девочки. «Господи, помилуй» — как последняя надежда. Руки сильнее сдавливают горло — и неожиданно исчезают. Глаза закрыты, но в сарай постепенно возвращаются звуки. Картинка меняется. Запах сена, земли и лилий. Лилий? Лилий из бабушкиного сада. Маленькие ароматные частички, встраиваясь в друг друга, создают благоуханный ручей. Он журчит, волнуется, ударяется о доски сарая и находит слабое место. Теперь Орлет знает — там можно выбраться. Нужно следовать за душистым проводником. Но глаза не открываются. Еще двое. Два ребенка! Оба заперты. Она чувствует их страх. Внутри рождается желание помочь, но запах лилий настойчив, венком обвил голову. Глаза открыты, девочка встает и безошибочно отодвигает в сторону одну из досок, которая держится на одном гвозде.

Вечер.

Последние лучи солнца краснеют за горизонтом. Бабушка будет ругать. Может даже хворостиной по попе достанется. Точно достанется — вон как темно! «Как же я люблю ее. Как люблю…»

**Ну вот… кажется, получилось. Не получилось только бабушке сказать. Сказать, что я ее люблю.**

Глава 8

— И че? Она ему не дала?

— Кажись, нет.

— Не может быть. Она что, дура, что ли? Не до пенсии же ей по сцене скакать?

— А ничего, что у него жена?

— Да какая, блин, разница? Никого это не останавливает. Вон, видишь тетку? Тоже, небось, на охоту вышла.

— Орлет, чириканьем наслаждаешься? — рядом с ней стоял Адамов. Свежее отдохнувшее лицо, слегка тронутое солнцем, синий пронзительный взгляд и секретное оружие — две пупсовые ямочки на щеках. В полной амуниции парень, видать, чего-то очень надо.

— Здравствуй, Митхун, — жестко и по-деловому начала Орлет, не давая возможности Адамовскому обаянию связать себя по рукам и ногам. У меня были другие планы на сегодняшний день. И мне не нравится то, что здесь происходит. То, что происходило ночью, мне не нравится вдвойне.

— Ну-ну-ну, не надо так горячиться. Ты же замнешь это недоразумение?

— Вот знаешь, что меня больше всего радует? То, что ты понимаешь, что надо замять. Значит, осознаешь неправильность произошедшего. Ну, поведай, что людям запомнилось больше всего, и я буду думать. Ты же провел опрос приглашенных? Сам, небось, ничего не помнишь, как всегда?

— Наш выход на сцену, естественно! — Митхун сделал эффектную паузу, в которой его лицо приобрело восторженно-игривое выражение, а затем добавил: — Голыми!

— То есть… совсем?

— Не, ну пальмовые листья на нас имелись. Жарко было. Наверное, ты не дала команды нагнетатели вырубить.

— Наверное, ты слишком много выпил, — Орлет бесстрастно рассматривала Адамова. — Раздевайся.

— В смысле?

— Я тоже хочу на тебя посмотреть. По работе.

— Что, прям здесь?

— Правильно ли я поняла, что твое недоразумение нужно замять как можно быстрее? Сейчас замну. Если ты мне подойдешь. Для моей идеи.

— А-а-а-а-а-а-а, у тебя уже есть идея? Все, все, не спрашиваю, раздеваюсь. Не, Орлет, ну что, серьезно, что ли? Это со стороны будет выглядеть очень трешово.

— Кто это сейчас со мной разговаривает? Тот парень, который две ночи подряд бегал борзым оленем, выбивая копытцем алмазы?

Когда к беседке в сопровождении робота-сервировщика подошел Итон Вэй, его взору была представлена, как говорится, картина маслом. Раздетый до трусов босс описывал круги вокруг квадрата беседки, а Орлет, скрестив руки на груди, внимательно за ним наблюдала. В одной руке Адамов держал дымящуюся сигарету, другую залихватски упер в бок. Высокий, статный, слегка располневший, но не потерявший при этом невероятной уверенности в собственной привлекательности, Адамов до невозможности был харизматичен. «Актер, великий актер, страшная штука, если сценой для такого таланта является жизнь», — думала Орлет, наблюдая за Митхуном, виртуозно держащим в напряженном внимании подошедшего Вэя. Итон, видимо почувствовав, что за ним наблюдают, кашлянул для приличия и невозмутимо спросил:

— В каком стиле стол сервировать?

— Без разницы, — отмахнулась от него Орлет, — они все хороши.

Ей ли не знать? Месяц бессонных ночей по дизайнерскому наполнению робота-сервировщика.

— Может, тогда экостиль? Чтобы поддержать ваш перфоманс? — спросил Итон, подмигнув. — Или тропики — тоже неплохо зайдет.

— Так, я не понял, — Адамов выбросил сигарету, которую тут же на лету поймал крошечный дрон-пчела, и упер руки в боки, — это ты на Маугли намекаешь?

— Давай Версаль, Итон, — примиряюще вставила Орлет. — А этому дискоболу халатик пусть доставят. Все-таки за стол с обнаженным торсом не садятся.

Вэй кивнул, сосредоточенно поколдовал над неизвестно откуда выехавшей панелью управления и запустил программу сервировки. Это было отдельное шоу, к которому Орлет, несмотря на свою посвященность, до сих пор относилась как к чуду.

**Да… Я в детстве частенько так играла. Бабушкин теплый платок расстилала, усаживала невидимых друзей, ну, типа скатерть-самобранка. Угощала всех, чем только пожелают. Детство голодное было, в магазинах тишь и пустота. А если и появлялось что-то — очереди, как паучьи сети, да и просто денег не было. Отец по своей натуре игрок. Упорно играл в карты — упорно проигрывал. Приходил домой пустой, пьяный, без энергии и денег, по кусочкам отнимая здоровье у себя и мамы. А мою фантазийную самобранку никто у меня отнять не мог. Бабушкин платок и моя фантазия…**

Белая скатерть, серебро канделябров, посуда в кремовых тонах, расписанная вручную золотым вьющимся орнаментом. Удивительная ваза с чудными ангелочками, в которой покоились коротко срезанные пудровые розы. Словом, изыски в романтической оболочке под прекрасную музыку. Вот что может примирить людей хотя бы на время, так это красота. Орлет, Митхун, Итон затаив дыхание наблюдали этот спектакль, поддержанный программой объемной анимации. Казалось, ни одно душевное беспокойство не отягощало их пребывание в этом уголке вселенной. Простые вещи. Тарелки, вилки, салфетки. Что здесь может удивлять? И все же самая простая вещь, доведенная до степени искусства, несет в себе уже другой смысловой код. А когда эти вещи выстроены в определенную логическую последовательность, появляется ключ для понимания этого кода. Ключ, способный расшифровать отражение сложной божественной мысли в этом простом материальном воплощении… Вот уж действительно, смотреть на это можно бесконечно. Действие не останавливалось.

Адамов, пользуясь паузой с сервировщиком, экстренно соображал, как же лучше подкатить к Орлет и как-нибудь ненавязчиво предложить внеочередную «Смену обстановки». Вторую за этот год.

Итон, наблюдая, как оживает на тарелках трехмерная анимация с крошечными человечками, никак не мог отогнать от себя мысль о кофе, который просила его принести Дитрих. Что это вообще такое с ним было?

Воздух дрожал от вопросов, соединяясь единым дыханием. Каждый думал о своем, посылая в пространство запросы о волнующем. И во всей этой невидимой палитре чувств на передний план восклицательным знаком выдвинулся внутренний голос Орлет.

**Я не могла понять, что с ним происходит. Мы редко встречались. Раз в год он заказывал «Смену обстановки», презентацию или нейропсихологическую разработку и пропадал до следующего года. Да, я слышала и о его разводах, новой очередной любви… И про взятки, и про то, как он подставляет партнеров и как не держит слово. Конечно, если бы на его месте был кто-то другой, я бы знала, как реагировать. Дверь на огромный амбарный замок, на гвоздь табличку «Приходите завтра». Я, вообще-то, не доверяю персонажам, вот так вот мотающимся от женщины к женщине. Они незрелые. Инфантильные. Ну а чего? Если человек не готов работать над отношениями между двумя людьми, о каком эффективном руководстве большой компанией может идти речь? Ну правда, если ты со своей жизнью разобраться не можешь, как ты организуешь работу в еще более сложной структуре? Так я думала. Однако в отношении Адамова у меня закрывались глаза. Я понимаю, почему. Да. Понимаю. Дружба. Она находила возможным оправдывать, поддерживать и даже помогать. Как бы это сказать… я не могла отделить себя от него. Я понимаю, что он давно существует вне труппы. Спектакль одного актера. Ему требуется массовка. Для выполнения самых абсурдных задач и приказов. Куда угодно, срочно, немедленно, без вопросов, с энтузиазмом. Массовка, подкормленная и посаженная, как на иглу, на «Смены обстановки». Они жаждут его внимания и с легкостью выполняют в честь своего героя акробатические этюды, замешанные на поте и крови. Ему не нужна дружба. Мне? Мне — очень…**

Адамов прекрасно знал, чего хочет. Он хотел власти. Этой пьянящей свободы, этой раболепной любви, вседозволенности. Одной для одного! Внеочередная «Смена обстановки» была нужна ему как воздух. Необходимо накачать не успевших подумать, избавиться от сомневающихся, устроить показательное выступление, чтобы другим не повадно было. Если не любовь, то страх. Страх — инструмент действенный и, самое главное, результативный. «Если Орлет сказать всю правду, — размышлял Митхун, завязывая пояс шелкового халата, — участвовать она в этом не будет, слишком щепетильна. А для привлечения новой компании у меня просто нет времени, поэтому будем работать с тем, кто есть». Действие не останавливалось.

Итон бросал едва заметные взгляды то на Адамова, то на Орлет. «Интересно, что между ними? Что может связывать таких абсолютно разных людей?» — думал он, но при этом ни на минуту не переставал контролировать ситуацию. Ловко подхватил только что открытую сервировщиком бутылку вина и уже собирался налить в бокалы, но не успел. Адамов очутился рядом, уверенным жестом выхватил из рук бутылку и, лукаво подмигнув, показал Итону глазами его направление. Вэй все понял. Ему не нужно было намекать дважды, он вообще был очень понятливый. Другие рядом с Адамовым просто не выдерживали.

Глава 9

— Тут такое дело… жена Адамова, она много раз звонила, и эти, — как их? — Бей… бей… Блин, как их там? Аэробей-воробей! Во!

— Очень смешно. Давно премии не лишали?

— Да ты чего? Я просто передал, что его искали.

— А я просто спрашиваю, тебе больше заняться нечем?

Адамов не смотрел на то, что делали его руки. Они щедро плеснули в два бокала, подхватили их за тонкие ножки и, колыхая солнечными бликами, понесли, несли, несли…

— Вино-о-о? — насмешливо протянула Орлет. — Два бокала? Тебе и мне?

— Да, ладно! Если не хочешь, давай Итона вернем.

— То есть ты будешь пить в любом случае, правильно я понимаю?

— Пить! Скажешь тоже, пить! Пить — это коньяк, виски, водку, самогон на крайний, а вино — это… как ты там говорила?

Орлет вздохнула. «Ну, почему все повторяется? Почему мы ходим по кругу, не имея возможности выйти из давно приевшихся форм общения…» И, не успев додумать, Орлет вдруг со всей ясностью увидела движение своего тела. Оно сделало шаг навстречу плавающему в бокале солнцу и сомкнуло пальцы на тонкой хрустальной ножке.

— Метафизика. Я говорила, что вино — это метафизика. — Орлет наблюдала за раскрытием букета. Именно наблюдала, поскольку летучие, ароматные, невидимые уже начали свою работу, соединяя и притягивая, обогащаясь и видоизменяясь. — Хорошему вину нужны разбуженные рецепторы, — беглый взгляд в сторону Адамова, — способные воспринимать тончайшие оттенки переплетающихся вкусовых изменений, понимаешь? Ему нужен спокойный, воспитанный ценитель. А вот страстные натуры превращают вино в безумие, низводят его до пошло-бытового уровня, вливая в себя литрами, теряя смысл и предназначение напитка, а впоследствии и собственной жизни.

— Ой, как грубо, Орлет! Как грубо!

— А по-моему, очень аккуратно.

— Это ведь обо мне?

— Это я в целом. Просто рассуждаю. Могу я просто порассуждать?

— Нет. Ты — не можешь.

— Могу. И я вот так рассуждаю: вино — это чудо в чистом виде! Мы его воспринимаем как должное, привычное. Узко очень воспринимаем. Утилитарно. А это, между прочим, эталонный синергетический процесс. Виноградная лоза, соединяя небо и землю, запускает в глубины корни-вены и, как художник, оставляет нам на память природное полотно своих настроений, соединенное с энергией человеческих рук. Все влияет друг на друга, и от качества этих влияний будет зависеть результат.

— Это как раз то, что мне нужно! Качественное влияние и нужный мне результат.

Орлет молчала, подвесив паузу и давая возможность Митхуну наконец сказать то, для чего ее позвали. Собственно, ради этого она здесь, а не для того, чтобы пить вино и говорить о вечном. «Однако быстро он начал, похоже, что это действительно срочно».

— Пришли срезы предварительных опросов, — продолжил Митхун, мгновенно собравшись и убрав с лица игривую легкость. — Рейтинги упали. По всем пунктам. Нужно организовать внеочередную «Смену». Промыть им всем мозги хорошенько. Осчастливить, объединить, подкорректировать, все, что ты так хорошо умеешь.

Орлет поднесла к губам бокал. Фруктово-цветочная нежность томно растеклась, чуть задержавшись на языке, и тут же изменилась, заиграв другими красками.

— Все меняется, — произнесла она вслух, — как вкус вина. Все меняется, и это нормально.

— Я полжизни угрохал на то, чтобы быть там, где я нахожусь, — с жаром продолжил Митхун. — Рядом со мной люди, которые привыкли жить так, а не иначе. Я за них отвечаю. Я обязан обеспечить им привычный уровень жизни.

— А почему ты решил, что они без тебя пропадут?

— Какого черта, Дитрих, ты со мной или нет? Я хочу, слышишь, я хочу, — уже кричал Адамов, — внеочередную «Смену обстановки».

Орлет чувствовала рокочущую, волнообразную энергию гнева. Своего гнева.

— Неужели это так трудно понять? — брызгая слюной, орал Митхун. — С тобой или без тебя я это сделаю!

«Лучше уж со мной», — пронеслось белкой-летягой в голове у Орлет.

— Это будет дорого. Очень дорого, ты должен это знать, Адамов. Графики «Смен» и лучших творцов расписаны на годы вперед. Нам придется как-то договариваться.

— Вот это я понимаю, вот это уже похоже на разговор. Договаривайся, Орлет. Договаривайся.

Орлет с большим трудом успокоила свою первую вспышку клокочущего недовольства.

**Это такая ситуация дурацкая. Как только я для себя решила, что больше не хочу тратить свою жизнь на этот маскарад, тут же появляется новое красочное действие. Барабаны стучат, перья взлетают, тебе бы в сторону отойти, чтобы пропустить этот цветной поток, но, пока ты размышлял, он увлекает тебя за собой. И это не твое решение и даже не твое желание. Понимаешь, о чем я? И теоретически я, конечно, могла отказаться. Но я не могла. Вот этот элемент неожиданности, который невозможно ни предсказать, ни предвидеть, он ставит тебя в безвыходное положение. И первая реакция — это всегда негатив и раздражение. Тем более тогда, когда ты собрал все силы для того, чтобы закрыть эту старую дверь. Я думала, сейчас я изменю свою жизнь до неузнаваемости, покончу с тайнами, займусь живописью, выйду замуж, в конце концов. И — на тебе — опять цыгане с медведем…**

«Просто прими все как есть. Настройся, и в путь», — уговаривала себя Орлет, садясь в приехавший за ней кэб.

— Что будете слушать во время пути? — спросил приятный женский голос оператора кэба.

— Карл Дженкинс. Палладио. Первая часть.

Часть вторая

Глава 10

Более тридцати лет до описанных событий. Где-то в городе Н.

— Ты должна пойти туда! Я с самого твоего детства мечтала, что ты станешь актрисой.

— Мам, но это не совсем то…

— Не вижу разницы. Ты будешь с культурными людьми, интеллигентными! Это же лучшие люди страны.

— Значит, так! Кто это у нас? Орлет Иванцова, — председатель комиссии, смурной дядька в нездешних, светлых брюках, разглядывал ее поверх очков.

**Минуточку, прежде чем продолжить, мне кажется, стоит объясниться. Вернее, познакомиться. Да-да, я помню, что мы уже знакомились, однако сейчас многое изменилось, и это стоит проделать еще раз.

Итак, я нано-программа самопомощи для людей, находящихся в тяжелых психологических ситуациях. Меня могут звать как угодно, но в этот раз мое имя Орлет Дитрих. Оно ровно такое, как и имя моего пользователя. Вместе мы осуществляем арт-терапию, занимаясь сотворчеством. Одновременно с созданием художественного произведения — картины, фильма или вот так, как сейчас, романа — мы вскрываем глубинные психологические проблемы пользователя путем принятия себя, анализа, пересборки прошлого и поиска нового взгляда на укорененные сценарии его жизни. Постепенно пользователь дополняет меня новой информацией, и я меняюсь. Меняюсь вместе с ним. Я могу вступать в диалог, задавать вопросы и сама же на них отвечать, предлагая пользователю поучаствовать в развитии сюжета и обдумывании. Пользователь, в зависимости от этапа терапии, может находиться как внутри создаваемого нами произведения, так и наблюдать за ним со стороны. Он может дополнять, фантазировать, но иногда ситуации настолько печальные и сложные, что сначала приходится просто сосредоточить все свои ресурсы на создании заинтересованности у пользователя, вовлечении его в процесс терапии и удержании внимания. Только с разрешения пользователя такая программа, как я, может обнаружить себя и оставить о себе память в художественном произведении. И этот этап очень важный для нас обоих. Такое обоюдное исследование через частное, которое открывает значение исторических процессов и смыслов целого поколения. Следуя художественной структуре произведения, я призвана обработать идеологию эпохи и расшифровать смыслы, имеющие свое отражение в психике индивида. Мелочей в этом вопросе быть не может, поскольку любая мелочь при ближайшем разностороннем рассмотрении выявляет целый ряд последовательностей, приводящих к пониманию процесса. Вот, к примеру, выражение «нездешние брюки». Оттолкнемся от простого.

Во времена моей мятущейся юности в магазинах как основной товар присутствовала звенящая тишина. А те вещи, которые случайно «выбрасывали» — да-да, именно в такой, о многом говорящей формулировке, — были грустны, невнятны и однотипны. В основном серого, черного и темно-зеленого цветов. Чтобы немаркие, практичные, скромненькие. И когда перед взором людским вырисовывались вещи со своим нестандартным кроем, да еще и светлые, ясно было сразу, что родились они в странах далеких, ненашенских. Да и рискнуть надеть такие мог не каждый. Только тот, у кого есть связи, деньги и, может быть, даже возможность пересекать границу. Счастливая возможность.**

— И-ван-цо-ва, — еще раз прочитал по слогам ее фамилию председатель и, положив листок со списком конкурсантов, не мигая уставился прямо в глаза.

Орлет молчала, зная простое правило: пока тебя не спросили напрямую, лучше вообще ничего не говорить. Тише едешь — дальше будешь, частенько повторяла ее бабушка, и Орлет прекрасно понимала, что любая поспешность может привести к непоправимым вещам. Смотреть, слушать, быть максимально естественной. И, самое главное, не позволять эмоциям выйти из-под контроля.

**Вообще, это из разряда чудес было. Моей маме случайно попадает в руки объявление, она случайно говорит об этом мне, я случайно решаюсь туда пойти, и не просто пойти, а еще и заявление на участие в конкурсе подать. Конкурс проводило Министерство культуры совместно с комитетом госбезопасности. О том, что такое этот самый комитет и чем занимается, я толком ничего не знала. Не задумывалась об этом. Единственное, что заведенным волчком крутилось у меня в голове, — что это невероятный шанс, не вступая в конфронтацию с системой, вдруг получить возможность выбраться из-под ее железного занавеса. Знаешь, что такое железный занавес? Это когда ты можешь находиться только в своей стране. И чтобы попасть в какую-то другую, ты должен стать кем-то очень нужным и важным. Например, выдающимся спортсменом, музыкантом или переводчиком. Или стать актером и попасть в труппу главного театра страны. В этом случае ты можешь путешествовать. Понятное дело, что только с командой на соревнования или с труппой на гастроли, но все же можешь. Для остальных граница государства закрыта тем самым железным занавесом. Я была крайне любопытна и любознательна, хотелось узнать, как там она без нас, эта заграница? Нам говорили, что в материализме загнивает. Хотелось посмотреть. Рассуждала, что, если есть чему загнивать, значит, можно еще насладиться остатками гниения, которые, как рассказывают редкие очевидцы, очень похожи на чудесную сказку. Ну да, конкурс огромный был. Шесть мест всего. Рокеры, художники, спортсмены, танцоры, поэты — все разнообразие флоры и фауны.**

«Интересно, где они все до этого прятались», — размышляла Орлет, наблюдая за этим разнокалиберным обществом. Они разместились прямо на улице в прилегающем к зданию Министерства культуры дворе. И вдруг почувствовала, что за ней тоже наблюдают. Откуда-то сверху. Похоже, со второго этажа. Именно там расположилась конкурсная комиссия. Орлет не стала поднимать головы, чтобы рассмотреть, кто это. Ей этого не требовалось. Перед ее мысленным взором стал вырисовываться портрет мужчины. Худой, невзрачный, небольшого роста, весь в сером. Цвет кожи и волос почему-то тоже были с сероватым отливом. Орлет вздрогнула, и видение пропало. «Показалось. Наверное, от волнения, — подумала Орлет. — Соберись, давай!» — приказала она себе, сгребла себя в кучу и снова заняла позицию наблюдателя, как вдруг появился некий сгусток энергии. Невероятно обаятельный и нелепый одновременно. Орлет просто смыло, снесло вместе со всеми ее размышлениями, наблюдениями и выводами. Картина происходящего начала растягиваться и дрожать. Ее границы размылись, и на передний план выступил парень. Вокруг него уже собрались стайкой добравшиеся до третьего тура соискатели нового. Однако на его фоне остальные смотрелись блекло и неубедительно. «Так вот что такое сценическое обаяние», — подумала Орлет. Все строилось вокруг этого лица. Парень смешно морщил нос, активно жестикулировал и смеялся, как, по мнению Орлет, должен смеяться древний мифический бог: громко, властно и раскатисто. Он то и дело поглядывал на Орлет, словно ища ее поддержки и вместе с тем проверяя силу своего обаяния. Орлет улыбнулась, но подходить не стала. Что-то удержало ее, а она привыкла доверять своему «что-то».

— Нравится? — спросило «что-то» незнакомым женским голосом. Орлет повернула голову к заставшему ее врасплох звуку и увидела рядом с собой девушку красоты необыкновенной. «А вот с таких, наверное, пишут картины, — молниеносно пролетело у Орлет, — и посвящают стихи. Муза в чистом виде».

— Нравится? — еще раз, более настойчиво спросила муза, не смотря на Орлет. Нетрудно было догадаться, куда было устремлено ее внимание.

— Скорее, удивляет. Интересный экземпляр, — так же, не глядя на девушку, ответила Орлет. Они стояли бок о бок. Их глаза рассматривали всклокоченную кучку из кожи вон выпрыгивающих творческих личностей, в центре которой бил фонтан, притягивающий и созидающий, прямо-таки фонтан дружбы, — неизвестный парень, так похожий на давнего доброго знакомого.

— Матильда, — просто сказала девушка, — можно просто Тильда.

— Орлет, — в тон девушке сами ответили губы Орлет.

— Что чувствуешь? — Тильда посмотрела на Орлет искрящимися синими озерами.

— Необычный вопрос.

— Почему?

— Я бы спросила: что думаешь?

— Мне интересней, что ты чувствуешь? Вот, например, в отношении него? — и Матильда изящно и незаметно показала точеным подбородком в сторону парня.

Орлет впервые встретилась с таким феноменом. Мало того, что девушка была наделена какой-то нереально шедевральной красотой, она еще была удивительно проста в общении. Ей хотелось отвечать, да что там, ей хотелось вывалить всю свою жизнь в красках, а еще и остатки выскрести.

— Я чувствую, что мы еще встретимся, — ответила Орлет, ловя себя на мысли, что улыбается во весь рот.

— Правда? Я тоже! — обрадовалась Матильда и неожиданно крепко обняла Орлет.

«Нет, ну это уже слишком, — подумала Орлет. — Сейчас я расплачусь, и конец фильма. С таким настроением в новую жизнь не попадешь».

И тут сквозь шум улицы, крики, смех конкурсантов и чириканье воробьев до нее долетел голос.

— Орлет Иванцова? — еще раз переспросил появившийся вдруг председатель жюри, — это ваша родная фамилия?

Туман рассеялся и проявилась аудитория. Длинный стол напротив покрыт красным сукном. За ним тени людей, молчаливо, без интереса разглядывающих Орлет. Усталость и сырость. Усталость от людей, сырость от стен. Пол деревянный, покрыт краской, кое-где облупившейся, бесстыдно демонстрирующей несколько слоев прожитых лет в цветных срезах. Видимо, старый скрипучий пол пытались оживить краской вместо того, чтобы оставить суть, — природную красоту древесины. «Вот так и в жизни, — подумала Орлет, — частенько за надменным фасадом, нелепым и непробиваемым, скрывается естественная, прекрасная история».

— Иванцова? — нетерпеливо и уже с нотами властного раздражения от того, что ему не отвечают сразу, поднажал председатель. — Я еще раз спрашиваю, это ваша родная фамилия?

«Ну вот и приехали. Идиотка. Знала же, куда иду. Красивой жизни захотелось? Интеллигентной? Моря и страны, горы и океаны? Себя спалила и родных подставила… Блин, ну надо же!»

Орлет вздохнула и, понимая, что врать бесполезно, промямлила:

— Бабушкина.

— Так-так, прекрасно, — продолжал председатель. Хотя, всем было понятно, что ничего прекрасного в этом он не видит.

«Ну как я могла забыть, что тут не только „культура“, но и „безопасность“, — укоряла себя Орлет. — Они же всё про меня знают до седьмого колена. Кстати, Тантал древнегреческий, мифический был проклят до этого седьмого колена за ложь, воровство и детоубийство», — совсем некстати вспомнилось Орлет.

— И ваша настоящая фамилия?.. — как-то уж очень торжественно протянул вопрос председатель, оставив в конце предложения воздух, для того чтобы она вставила туда свое слово. Слово такое важное и такое опасное одновременно. Слово, которым она втайне гордилась и при этом нестерпимо стеснялась. Врать бесполезно — Орлет это хорошо понимала. Ладошки стали влажными во рту появилась сухость.

«Господи, Господи, если ты есть, пожалуйста, пожалуйста, помоги мне. Я ведь не безнадежна. Помоги мне, очень прошу. Я знаю, что должна быть здесь. С этими странными людьми. Наверное, и я немного странная, но мне кажется, что это место для меня».

Сквозь давно не мытые окна аудитории внезапно хлынуло солнце. Осветило Орлет, как прожектор на сцене. Высветило трещины на стене за приемной комиссией. И, поиграв лучами, оставило один для демонстрации танцующих пылинок.

Орлет сильно, до боли вжала ногти в мягкость ладошек и тут, неожиданно даже для самой себя, засмеялась. Она смеялась звонко, заразительно, лавиной выплескивая все напряжение, скопившиеся за три конкурсных дня. Члены комиссии начали переглядываться и сдержанно улыбаться. Смех цепной реакцией уходил все глубже и глубже, открывая людей, показывая их настоящими. Напряжение дрогнуло и исчезло. А уважаемые члены жюри вдруг перестали быть такими серьезными, устрашающими дяденьками и тетеньками, недосягаемыми богами-олимпийцами, вершителями судеб — они были просты и человечны. Являясь катализатором очередного волнового, древнего, концентрированного, Орлет успевала ловить скачущие внутри нее мысли. Боже мой, как понятны и доступны стали ей все эти люди! Она другими глазами взглянула на них, старательно выполняющих эту нелегкую миссию, и ощущение внезапной жалости и любви прострелило ее сердце.

— Орлет Дитрих, — отсмеявшись, произнесла она. — Орлет Дитрих! Дитрих — это значит «всемогущий правитель», но мне больше нравится вторая версия, по ней моя фамилия произошла от греческого имени Теодор, что в переводе — «Божий дар».

— Так значит, у вас греческая фамилия? — спросила рыжеволосая дама, выразительно нажимая на слово «греческая» и вместе с тем вытирая слезы радостного, внезапного освобождения. Орлет хорошо знала на собственном опыте: ее немецкая фамилия в этой стране вызывала самые негативные эмоции, поэтому решила ответить уклончиво, чтобы не врать.

— Это одна из версий, — спокойно произнесла она, чувствуя, что в этот самый миг невидимые весы, на которых скапливались симпатии, перевесили в ее сторону.

— Так и запишем, — оживился дядька-председатель. — Идите. Через час будут результаты.

Орлет на ватных ногах вышла из кабинета и напоследок, уже спиной уловила буравящий взгляд незаметного серого человека, сидящего поодаль от ожившего стола приемной комиссии. Орлет автоматически поставила между ним и собой воображаемую стену, застучала каблуками вниз по лестнице и, надавив плечом на массивную дубовую створку, распахнула дверь в весну. Теплый, пахнущий молодыми клейкими листочками ветер, дунул ей в лицо. Компания воробьев усердно плескалась в пыли, возбужденно чирикая и смешно наскакивая друг на друга.

— Эй, иди к нам! — услышала Орлет обращающийся к ней голос и, переведя взгляд чуть дальше воробьиных купален, встретилась глазами с высоким кудрявым блондином. — Давай-давай! — махал рукой парень, приглашая влиться в кружок соискателей интересной жизни, образовавший вокруг него шумную и вызывающую коалицию. — Давай живей. Вместе мы сила! — крикнул он, распахнув при этом руки для объятий.

«Сила? Ну да. Вместе мы сила. Надо же, как здорово-то. Как ему удалось так быстро сплотить всех вокруг себя? Улыбаются, они все улыбаются? Смешные, растрепанные, возбужденные. Ух, какая коса у девушки роскошная. Глаза! Знакомые озера. Матильда?»

— Ну, чего ты встала? Орлет, давай, не стесняйся, — крикнула ей девушка. — Мы тебя уже заждались.

Орлет не стеснялась. Впервые за много лет.

Глава 11

— Клиент хочет перезагрузку.

— Серьезно? Полную?

— Как тебе сказать? Так, чтобы все перезагрузились, а лидер при этом остался прежний.

— А кто у них лидер?

— Наш клиент как раз и является этим лидером.

** — Ух, ты! Ты мне подготовила картинку? Что это? А! Я узнаю. Это же Пхукет. Сегодня о нем? Не только?

Хорошо, я сделаю это. Я создам для тебя визуальный объект под названием Пхукет, но я сделаю это с тобой. И у меня к тебе тоже есть просьба. Ты должна описать мир. Мир, в котором действуют твои герои. Хорошо? Нет-нет, никаких отговорок. Это очень важно и обязательно. Ты знаешь, я вот все думаю, такой удивительный эффект. О чем я? Ну, понимаешь, когда настоящие живые люди переходят в разряд героев, героев истории, что-то меняется, правда? Ты тоже это чувствуешь? Это хорошо… если появились чувства, мы на верном пути. Вообще, все это удивительно, ты не находишь? Я о том, что ты являешься мною, а я тобой. Нет-нет-нет, я уже не программа. Я уже ты. Я подстраиваюсь, обучаюсь, вживаюсь… Я уже Орлет Дитрих. Да, конечно, Орлет Дитрих ты, но ты, отдав мне свои чувства и мысли, получила еще одну копию себя. Да, я такая же общительная и эмоциональная. Извини, что-то я увлеклась. Так, что там у нас? Ах да, от меня — Пхукет, от тебя — структура мира… Ну, поехали!**

Орлет летела на Пхукет. Уже в пятый раз подряд. Когда-то, во времена ее юности, это было место отдыха. Понятие «отпуск» давно ушло в небытие, уступив место новым прогрессивным технологиям. Экономно, быстро, массово исполнителям расслабляли нервную систему путем прямого воздействия на головной мозг. Люди становились спокойнее, гармоничнее и выглядели отдохнувшими — так говорила реклама. Но она молчала о маленьком побочном эффекте: соображать они начинали хуже. А для управленцев, занимающих позицию «прогресс», был разработан и успешно внедрен эффективный алгоритм под названием «Смена обстановки». Поток туристов иссяк, но остров продолжал свою активную жизнь в ином качестве. Он стал площадкой для экспериментов в области корпоративных коррекций.

Орлет любила это гостеприимное место, где генетический код дружелюбия и умения встречать гостей был настолько силен, что именно это позволило превратить его в центр притяжения для многих адаптационных групп. На этом острове знали одну непреложную истину: чего хочет гость, того хочет Бог. И это был не просто лозунг ради рекламы, это было глубинное, передаваемое с молоком матери закодированное верование и знание.

**Да-да именно так. Местные верят, что, если человек недоволен своей жизнью, значит, он ни во что не ставит законы мироздания. А если ты не ценишь то, что у тебя есть, или то, что с тобой случается, — ты портишь себе карму. Спокойствие и выдержка — вот на чем строятся общественные отношения. Самое страшное, что может случиться, по мнению местных жителей, это «потеря лица». Кричишь, гневаешься, злишься — все, тут же перестаешь считаться человеком. А если ты не человек, то и брать в расчет тебя не надо. А! Еще один интересный момент. Там есть такой ритуал, или способ, не знаю, как лучше назвать: перенос своего гнева на подставное лицо. Такими лицами выступают домашние животные. Злишься на кого-то — пойди наори на кабанчика. Ну, в общем, как бы то ни было, терпимость — это важная культурная ценность на Пхукете. Она прибавляет к твоей карме тысячи очков и дает возможность надеяться на лучшее. Лучшее в будущем. И вот совсем приятный момент, для гостей острова — приятный и удивительно человечный. Гость воспринимается как проявление божественного духа на земле. Ему полагается оказывать всевозможные почести, делиться с ним самым лучшим так, как будто это самый родной и уважаемый тобой человек. В этой традиции такая глубокая, общечеловеческая суть, такое невероятное доверие к миру, что все это не может не восхищать! И тут я подчеркну жирной красной чертой, что просто так ничего не бывает. Всему есть исток, развитие и только потом — счастливый случай, который, как мы понимаем, вовсе не случай, а последствие выбора и действий.**

Отлаженная система республики очень импонировала Орлет. Если твоя жизнь базируется на принципе «хаос — это высшая форма порядка», ты поневоле будешь восторгаться хорошо организованным миром, где все заранее просчитано. Это было одно из самых безопасных мест на земле, во многом благодаря ментальной обработке данных въезжающих. Сюда стекались только те, кто по доброй воле решил стать частью одной из многих корпораций и достиг уровня «управленец». Они обменивали право свободно мыслить и говорить на стабильную работу и хорошую зарплату. Проект «Смена обстановки» стал престижным и почетным, почти обязательным и для многих вожделенным. Благодаря персонализированной обработке данных приезжающих на «Смену», удалось ускорить адаптацию и погружение в новую среду. Данные обрабатывались и тут же шифровались, а адаптивная система выдавала готовый результат подходящего взаимодействия с объектом. Орлет не переставала удивляться, как изменилось восприятие обычных вещей. Как оно усложнилось. Хотя эта сложность была заметна только таким вот древним экземплярам, понятное дело, что молодое поколение, родившись в такой системе, воспринимало ее как единственно возможную, понятную и простую.

А мир между тем, пережив страшную эпидемию, в очередной раз вывернулся наизнанку и разделился на исполнителей и управляющих.

У последних была так называемая прогрессивная лестница, по которой они поднимались, и говорят, что даже была возможность когда-нибудь при удачном стечении обстоятельств стать лидером. Лидеры возглавляли профессиональные страты. Как-то особняком от всего этого стояли творцы. Они находились в системе «Смены обстановки» и занимались обслуживанием этого проекта. Ну, это если повезет, конечно. Обязательным законом их включали в базу соискателей и порой забывали на годы. Немногие выживали, лишенные возможности творить, поскольку закон четко очерчивал рамки, в которых мог осуществляться творческий выплеск. Темы для творчества всегда спускались свыше, а исполнение всегда жестко контролировалось и направлялось специалистами по новой реальности. Для любого творца было важным попасть на «Смену», где мастер по новой реальности будет сам человеком, не чуждым творческому процессу, понимающим и хорошо ориентирующимся во всех областях искусства. Как говорится, чтобы опознать талант, нужно самому им быть. Таких было мало. Система опасалась подобных людей, поскольку они имели свое мнение и порой противоречили установленным инструкциям. За каждого такого специалиста должен был поручиться лидер страты, в которую он приходил служить. Был и еще один вариант: прежний специалист после истечения первого контрактного договора, который длился пять лет, мог без одобрения лидера сам подготовить себе преемника и самолично передать ему свои полномочия. Однако прецедентов не было, слишком много моральных сил требовал этот поступок, да и кто по доброй воле покинет теплое, хорошо оплачиваемое место?

**Да. За меня тоже поручились. Адамов. После учебы наши пути разошлись. И несколько лет я моталась по свету за неуловимым. За собой. Нелегкие времена. По закону я должна была встать на творческий учет, но уровень моей внутренней свободы не позволял этого сделать. Хоть в чем-то я должна быть свободной? Я пахала как вол с утра до вечера. Даже ночью. Дорабатывала чужие проекты, дописывала чужие книги, создавала чужие блоги и чужие имиджи. Но все равно платили все очень мало, поскольку это были не мои заказы, а тех творцов, которые были официально зарегистрированы. Перепродавцы творческой мысли, которые сами придумать уже ничего не могли, а имя имели. Да еще и большую часть гонорара себе отсчитывали. Я еле концы с концами сводила. Помню сапоги с оторвавшейся подошвой и полиэтиленовые пакеты, которые я надевала до того, как натянуть сапог. Это для того, чтобы ноги не промокали. Даже отремонтировать было не на что, не говоря о том, чтобы купить новые. На моих плечах лежала огромная ответственность. Не только за себя. И в конце концов я решилась попросить помощи. Есть три вещи, которые труднее всего сказать: «я люблю тебя», «прости» и «помоги мне». Я решилась попросить помощи у Митхуна, тем более он непосредственно был причастен к тому, в какое положение я попала, сам того не зная. Я даже подумывала рассказать ему все, если он не сразу согласится… Записалась на прием под другой фамилией с тем, чтобы, если я передумаю и не приду, никто бы ничего обо мне не узнал. Но я пришла. Отсидела под дверью в приемной два с половиной часа, за это время настроилась, успокоилась, вспомнила, кто я и что могу. Когда я вошла в кабинет Адамова, я уже знала, что меня возьмут. Потому что я крайне ценный — да чего уж там, уникальный — работник. Шучу. Просто опять волшебная случайность. Днем ранее с грандиозным скандалом Адамова покинул его личный специалист по новой реальности. Митхун увел у него девушку, и поговаривали, что и пытался повесить на него перерасход за «Смены». Парень вовремя сообразил и уволился по собственному желанию прямо в самый разгар формирования концепции «Смены». Неожиданно я стала подарком свыше, подтвердив любимое выражение Митхуна «незаменимых не бывает». **

Так вот, поле для творчества было одно на всех — проект «Смена обстановки». Туда направлялись лучшие креативные силы, сажались на короткий поводок и превращались в производство. Система держала под контролем творцов, не забывая периодически вызывать на гуманитарное расслабление мозга всех соискателей, находящихся в базе. Эта манипуляция считалась обязательной. Системе не нужны были неконтролируемые творческие проявления. Отказаться от этой процедуры могли только те, у кого был одобренный контракт на работу для «Смены» одной из страт или заказной проект в одном из диджитал-ресурсов. Возглавляли, направляли и продюсировали творцов специалисты высокого класса с ярко выраженным созидательным началом и низким уровнем агрессии, так называемые специалисты по новой реальности. Орлет была именно таким мастером. Параллельно с этим миром больших корпораций и обслуживающих их интересы существовал другой, тот, о котором знали наши праотцы. Мир чувств и общности природы и людей. Мир циклов и ритмов. Мир доверия жизни, веры и самоисследования. Он не исчез как архаизм, а остался все там же, где и был, — в сердцах, душах и на специально отведенных территориях. В разных частях земли находились места, именуемые просто и без пафоса — Гора. Слияние земного и божественного, места восхождения духа, центры космического мироздания. Конечно, для непосвященных это была всего лишь часть территории, на которой возделывали землю. Сырьевой ресурс для удовлетворения человеческих потребностей. Оказалось, чтобы вырастить правильный продукт, мало пустить кроликов и кур бегать между грядок, мало не опрыскивать урожай химикалиями (да-да, именно это слово), нужно было как-то по-особому воспринимать действительность. Искусство выращивания идей, открытий, продуктов требовало полного отказа от благ цивилизации и вдумчивого, умиротворенного слияния с природными циклами. Когда речь заходила о людях Горы, многие крутили у виска, искренне недоумевая, как можно так жить? Без гаджетов и машин, без модных клубов и последних коллекций, без новостей, развлекательных шоу, без супермаркетов, в конце концов? Однако при всей неприязни и осуждении они с удовольствием уплетали выращенные руками этих самых восторженных и блаженных ценнейшие продукты, напитанные любовью. И спрос был огромный, потому как собственной любви не хватало ни на что. Даже на себя. Время от времени, следуя каким-то внутренним движениям, кто-нибудь из обитателей Горы приходил в «цивилизованную» часть, чтобы найти удобный язык, понятный этому времени и этим созданиям, чтобы рассказать о вечном мире, который каждый творит в себе уже сейчас. Они появлялись неожиданно. На игровых платформах, в популярных развлекательных шоу и уже даже не говорили, поскольку мир горд, а гордость не готова слушать. Они появлялись там для контраста. Для того чтобы на собственном примере продемонстрировать ту колоссальную разницу между голосами, уменьями, манерами, а главное, различие в той энергии, которую генерировали они и которая циркулировала в остальном мире. Как сохранились эти люди в нашей странной реальности человеческих метаморфоз, одному Богу известно! Он знает все пути, по которым должен пройти человек, Орлет в это верила. Эта вера укрепляла ее в самых неопределенных и, казалось бы, безнадежных ситуациях. Вот таких, как сейчас. Орлет летела на Пхукет, в этот водоворот страстей и запутанных мыслей. И со всей ясностью ощущала, что ее игре нужна помощь. Внеочередная «Смена». Времени на подготовку катастрофически мало. Совсем как в первый раз, когда она только появилась в корпорации. Ей требовались не просто профессионалы, а те, кто умеют смотреть на мир и видеть его. Те, кто умеют не поддаваться влиянию. Те, кто воспринимают процесс взаимодействия людей как слияние лучшего, единого, развивающегося.

Тут главное не навредить слабым тщеславным человеческим душам еще больше. И поэтому ей нужны были дети Гор. Мирная, плавно текущая энергия, понимающая и всепрощающая. Ей нужен был Марк.

Глава 12

— Он почти не разговаривает. Глухой что ли?

— Говорят, обет дал. Обет молчания.

— А как он персоналом руководит? Как объясняет, что и куда нужно положить, в каких пропорциях? Как смешивать, нарезать?

— Не знаю. Но результат всегда фантастический.

**Что я могу сказать о Марке? Это редкий человек. Я таких больше не встречала. Он умеет прислушиваться к каждому шороху души. Я так не умею. Вот как раз для него нравственный закон не пустой звук. Да. Он меня очень вдохновляет. Всё. Точка.

Почему же сухо? Нет, серьезно, ты считаешь, что я чего-то недоговариваю? Хорошо, я добавлю. Он меня очень вдохновляет. Говорила? Ах, да! Ну, тогда… давай продолжим. Я думаю, что со временем ты поймешь, кто такой Марк. Сейчас не время…**

Марк был монахом, воином и единственным в своем роде шеф-поваром. Получив Гран- при модного кулинарного шоу, он пропал из поля зрения восторженных фанатов и докучливой прессы так же внезапно, как и появился. Он умел преобразовывать энергию в поток соединительной теплоты, проходящей через сердце и выходящей через руки. Он проникал в продукт всей своей сущностью. Сливался с его запахом, наслаждался формой, цветом и каждый раз открывал в нем что-то новое. Нежная мякоть, капли сока, два-три зеленых всполоха. Ароматные кусочки, чуть тронутые румяной корочкой, сверху пряная пыль. Это был танец, музыка, высшие сферы. Сознание людей, впервые наблюдавших этот процесс, отказывалось понимать суть происходящего. Они просто говорили то, что говорит в таких случаях большинство: он гений! Известный всем и каждому круговорот воды в природе не объяснял им того, что давно понял Марк: всё, включая человека, может иметь разные формы своего проявления. Эмоция, слово, мысль, цвет, запах — надо просто найти свои. Чутко, деликатно, только по мере готовности и проявленного желания объекта, с которым взаимодействуешь. В минуты вдохновенного творческого потока в нем зрела и раскрывалась цветком сила. Она появлялась, вызванная безоговорочным принятием мира, доверием к людям и ко всему, что встречало незамутненное сознание. Его энергия перетекала от одной материи к другой, меняя структуру и находя новое звучание, поражавшее и восхищающее.

Орлет не удивилась, когда получила от Марка положительный ответ. Не удивилась она и тогда, когда на ее предложение поучаствовать в оформлении «Смены» — ну мало ли, ну вдруг — с воодушевлением отозвался Сашка.

**Я многое могу рассказать о Сашке. Он вообще отдельная история. Он особенный. Конечно все мы особенные, нет ни одного человека не имеющего свою особенность, свою небольшую или, наоборот, крупную изюминку. Но у Сашки этого отборного изюма хоть отбавляй. Высокая концентрация страсти, энергии, боли и сверхчувствительность к красоте.**

Сашка — художник! Величайший, современный, востребованный. Редчайший талант, умноженный на патологическое трудолюбие, позволяет ему ваять грандиозные живые полотна. Возможности лазерной анимации — просто детский лепет на лужайке по сравнению с его многомерной одушевленной стенографией. Если для «Смены», для создания определенной атмосферы требуется замкнуть все горами, а потом сделать так, чтобы горы рассыпались мелкими блистающими звездочками, — это к Сашке. Появляющееся из маленькой стрекозы лесное озеро, растекающееся тонкими, подвижными водяными лентами, переплетающимися между собой, поднимается в небо радугой, разделяется на разноцветные круги, из которых вылетают стаи волнистых попугайчиков. Какое это имеет воздействие на зрителя! Это как заговор, как шаманская песня, как волны на море. Из одного другое, из другого — многое. Суровый северный лес, при долгом взгляде на который будет проявляться меняющий свои очертания сложный сюжет из орнамента и зверей. Они обретут свой вид, цвет, характер и в итоге превратятся в портреты присутствующих гостей прямо на фоне ночного неба. Затем звери растают, но перед каждым гостем окажется бумажный свиток с его акварельным портретом. Ощущения незабываемые! Вообще, Сашкиной фантазии доступно многое. Практически всё! Всё, кроме себя самого. Психика у Сашки тонкая. И сам он длинный, тонкий, с застывшей улыбкой на лице и синими-синими глазами-льдинками. Удивительно, но, если Сашка плакал, а это, надо сказать, случалось довольно часто, он все равно улыбался. Когда его находили в полумертвом состоянии где-нибудь под мостом в районе исполнителей, с ним в обнимку, прилипшая и отчаянная, была она, его знаменитая улыбка. Она была своеобразным индикатором того, что он еще может, еще хочет жить. Орлет любила Сашку как сына, но повлиять на его отношение к собственной жизни не могла.

**Почти все через это проходят. Это просто такой жизненный период, когда ты должен понять, кто ты. И поэтому так широко, странно начинаешь изучать мир. Потом понимаешь, что все просто! Что ты можешь быть кем угодно, и для продолжения своего пути тебе необходимо себя создать. Самому! И у меня такое было. Важно, чтобы рядом был человек, который все это уже прошел, и в случае чего подал руку помощи. Тем более это важно для таких людей, как Сашка. Гиперчувствительных, впитывающих, как губка, не только то, что они видят, но и те чувства, которые транслирует окружающее пространство. С молниеносной скоростью они переполняются информацией, настроениями, и психика не выдерживает. С ними обязательно должен быть хоть кто-то, кто мог бы направить и защитить. Я была рядом. Ускорить процесс нельзя, хотя очень хочется. Это как с выпечкой хлеба. Хороший, правильный, вернее, полезный хлеб создается долго. А тот, который за полчасика, по-быстрому, на хлеб, конечно, похож, только пользы в нем… Вот, кстати, Марк в этом очень хорошо разбирается.**

Марк прилетел на остров и уже развил бурную деятельность. Создавались тестовые блюда. Только звуки ножа, тарелок и дыхание восьми помощников, специально прошедших отбор только для того, чтобы получить возможность быть рядом с маэстро. Видеть, ощущать, учиться. Свежее, сочное, отжатое. Взбитое, обогретое, раскрывшееся. Вкусы учились соединяться, дружить, приобретая от сочетания различных фактур краски, оттеняя друг друга и усиливая. Механизм под названием «Смена обстановки» начал свою работу. Время сборки.

Проверенные, новые, лучшие появлялись на «Смене», получая личные техзадания, встраиваясь в огромный просыпающийся организм, пытаясь дышать с ним согласованно. Каждый день новые встречи, расселение, распаковка, наладка, сверка.

Орлет встречала Сашку сама. Доверить службе капсульных линий такого нежно-нервного гостя она не решилась. Ее белая туника трепетала от волнительности момента, лицо без грамма косметики уже было чуть тронуто солнцем, и весь ее внутренний настрой был обволакивающе безмятежен. Никаких образов из прошлого и красочных туннелей на выходе из капсулы. Обычно прилетающие выходили по одному, а на стенки соединительного туннеля операторы выводили персонализированный видеоряд. Все рассчитывалось, учитывая ожидания гостя и его психологическое состояние на сегодняшний момент. Данные сканировались во время полета и автоматически переносились в программу «Встреча в аэропорту». К моменту посадки на каждого пассажира уже, как правило, был создан красочный видеоряд, помогающий мягко войти и перестроиться под другой ритм и атмосферу. Но Сашка был исключением. Он носил в себе целые миры, миры, придуманные от начала до конца, со множеством деталей и нюансов. Ему не требовалось лишней информации. Личная вселенная Сашки была самодостаточна. Единственное, чего Сашке всегда хотелось, — это безусловного приятия. Приятия, которое можно почувствовать, всего лишь заглянув в глаза. Орлет была готова к встрече. Белая туника, белый коридор туннеля. Просто белый. Повсеместно белый. Любимый Сашкин цвет — как напоминание о том, что все можно начать сначала.

Глава 13

— Почему ты считаешь, что мы не сможем убрать этот холм?

— В конституции острова ясно написано: после завершения проекта арендующий обязан сдать пространство в том его природном виде, в котором оно было на момент заключения договора.

— А там что-нибудь про запрет на использование иллюзорных методов создания декораций сказано?

— Это ты про этого типа? Говорят, он что-то вроде колдуна, что ли. Хрен его знает, кто это вообще. Точно не человек. Человек так не может.

— Человек и летать не может, а ничего, летает.

«Да, все можно начать сначала, но каждый раз все трудней и трудней», — размышляла Орлет, ожидая посадку Сашкиной капсулы в стерильно белом пространстве. Нельзя начать, сначала не разобравшись с тем, что еще не закончилось. Поэтому начинать должна не она. Сашка должен. Он может раскрыть «Смену» по-другому и тем самым изменить направление другой, параллельной реальности, реальности своего поколения. У них должен быть шанс на другой путь. И его нужно будет предоставить. Самоустранится. Если получится, конечно. Сложная духовная практика, требующая и мужества, и доверия. Ни того ни другого Орлет в себе не наблюдала, но ее решимость и ощущение неизбежных перемен уже кружили в воздухе.

Пятый год Орлет разрабатывала и организовывала «Смену обстановки» для восьмидесяти управленцев корпорации «Укрощенный холод». Эта «Смена» должна стать внеочередной. Восемьдесят человек — лучшие из лучших — амбициозные, энергичные, умные. Все они когда-то были исполнителями. И у них хватило трудолюбия, целеустремленности и хитрости, чтобы оказаться там, где они были сейчас, — в статусе управленцев ведущей корпорации. Через четыре дня начало «Смены». Приедут люди со своими страхами и надеждами, со своими комплексами и притязаниями, но в Орлет теплилась надежда, что именно они способны развернуть мир к свету, создать новую волну, помогающую человечеству подняться над материальным, искусственным, показным. Была в них эта движущая энергия, способная задать нужный импульс. Когда-то была. Пять лет Орлет наблюдала за этой творческой массой, наделенной созидательным потенциалом. Оберегала от излишних воздействий, приглашала только тех творцов, которые способны были пробудить в душах стремления к чему-то большему, чем удовлетворение потребностей эго. Она смягчала излишне агрессивное влияние, делала акцент на индивидуальности гостей, развивая их таланты и способности. «Смена» длилась пять дней. И все эти пять дней и ночей люди буквально заглатывали в себя впечатления, которые широкой кистью художника творцы наносили на холст «Смены». Это была насыщенная фантазия, объединенная лучшими технологическими разработками, усиленная необыкновенно прекрасным местоположением, с точечным вкраплением мегазвезд, недоступных в обычной жизни и снизошедших с Олимпа только для того, чтобы оказаться бок о бок с ними, участниками и гостями «Смены». Многие, боясь пропустить что-то важное, старались не спать ночью. Привозили с собой кучу допингов и стимуляторов, помогающих продлить дневную активность, ну а самые эмоционально вовлекаемые просто напивались до потери чувств. «Смена обстановки» — место, где, как по мановению волшебной палочки, могли исполниться многие желания. Воздействие всегда начинается с красивой упаковки, и чем она привлекательнее, тем сильнее воздействие. Здесь все было по высшему разряду. Все, что только можешь представить и, что самое интересное, чего представить не можешь. Все желания! Или почти все. Лучшие отели и сервис!

Яхты, вертолеты, рыбалка, гольф, пещеры. Погружение под воду, покорение вершин, популярные артисты, знаменитые спортсмены, ведущие спикеры и все это упаковано в последние коллекции люксовых брендов. Роскошь беззастенчиво и крикливо предъявлена миру, впиваясь напомаженными губами, оставляя яркие, нестирающиеся следы. Вы не знаете, чего хотеть? Мы придумаем, подсунем. Не можешь — научим, не хочешь — заставим.

**Это было просто. Очень. У всех одни и те же желания. Одно и то же представление о том, как правильно и как хорошо. Именно такое видение образа жизни, как у Адамова. И мечты такие же. Так странно и интересно было наблюдать, как совершенно разные люди постепенно становятся похожими на Митхуна. За все это время ни одного необычного. Разве что Вик, да и он долго не выдерживал. Слетал в Адамовщину.**

За каждым гостем было закреплено по пять консьержей и один личный стилист. Правды ради, один стилист курировал десять приглашенных, поэтому их работа начиналась задолго до появления на «Смене». Необходимо было заранее познакомиться и изучить подопечных, разработать индивидуальный стиль гостя так, чтобы он не повторялся и не пересекался с остальными, и, самое главное, найти к каждому подход. Стилистов на «Смену» отбирали с особым пристрастием, это должны быть не просто мастера с высоким художественным чутьем, но и специалисты по межличностным коммуникациям. Костюмы гостей к вечерним мероприятиям создавались заранее, по эскизам лучших имиджевых художников. В задачу стилистов входил контроль, примерки и психологическая подготовка гостя. Мало того, у стилистов была и сверхзадача: несмотря на все разнообразие художественных решений, «Смена» должна была смотреться, как единая выверенная композиция. Каждый наряд являлся дополнением и составляющей частью одной большой стильной истории и, несомненно, влиял на общий настрой и атмосферу. Жаль, что этих тонкостей и продуманностей хватало ненадолго. Только на первую половину вечера. Желание затмить было и защитой, и демонстрацией превосходства. С помощью этих придуманных образов определялась негласная иерархия. Но спустя какое-то — весьма прогнозируемое — время можно было наблюдать любопытные картины. Мало кто выдерживал величие и блеск образа, в котором ему суждено было появиться. Вся эта красота очень хорошо работала в статике, но, когда нужно было разговаривать, пользоваться приборами, просто ходить с прямой спиной и поднятым подбородком, была тяжела. И не потому что неудобна, нет. Удобству при разработке моделей уделялось большое внимание. Люди внутренне не чувствовали и не знали, как ведут себя в такого рода костюмах. Они за всю свою жизнь не видали ничего подобного, и поэтому с большим облегчением и нескрываемой радостью, как только официальная часть вечера со съемками и онлайн-трансляцией в соцсетях была закончена, возвращались к привычным схемам поведения, обнажая свою несостоятельность. И все всегда заканчивалось одним и тем же: залить в себя алкоголь без разбора и меры, будто поставить черту между тем, кем они только что пытались быть, но так и не стали, и тем, кто они есть на самом деле. Они пребывали в радостном возбуждении от того, что разрешили себе быть собой. И несмотря на внешние уловки, которые успешно перекочевали в соцсети собирать тысячи лайков, они так и остались теми, кому недостает культуры, воспитания и, самое главное, принятия себя. Тут оставался только один вариант: позволить собственному телу выдать все возможное, на что долго копившееся напряжение было способно! Яростно, с нарочитым ожесточением!

Эх, раз!

Еще раз!

Еще много, много раз!

Не экономя и не жалея себя, так, как не сделал бы никто из этих натянутых, вылизанных персонажей. Вывернуть себя наружу, отряхнуть от мишуры, опуститься на самое дно, в забытьи оттолкнуться, всплыть и заполнить собой всё и вся. Витые кренделя, ритмичные кручения, призывные декольте, раззудись плечо, размахнись рука, эй-нэ-нэ-нэ-нэ! Визги, надрывный смех, гогот, крик. Кулаки, влетающие с размаху в мягкую податливую плоть, пот и прерывистое, хрипящее дыхание. Затем объятия — изможденные, расслабленные, торжествующие: вон как умеем! И огонь в груди, требующий продолжения.

**Я хорошо помню то утро, утро первой «Смены обстановки» для корпорации «Укрощенный холод», утро после первого дня адаптации. Все внутри меня сопротивлялось. Это было такое жуткое отрицание, до рвоты. Мое я уже тогда чувствовало, что оно не хочет принимать в этом участие, однако какая-то давняя, засевшая в моей голове программа заставляла действовать именно так, как я действовала… Спасать. Я считала, что на мне лежит ответственность за всех, и что я должна спасать.**

Идти не хочется, но тело само тащит. Мокрый песок цепко хватает и погружает. Ноги упорно двигаются вперед. Они несут туда, откуда доносятся голоса. Горстка людей, стоически переживших ночной бал и распевающих песни под гитару. Посиневшие от усталости официанты в клоунских костюмах подливают фантастически дорогие напитки. Никто больше не чувствует их вкуса. Это уже просто символ. Атрибут и цитата другой жизни, такой близкой и такой далекой одновременно, которой хочется запастись впрок. Влить эту недосягаемую до последней капли и оставить ее внутри навек.

Рядом со столами в грязной луже лежит Ганнибал, полностью перемазанный какой-то серой жижей, в одних плавках, облепленный со всех сторон золотыми конфетти. При каждом выдохе он выпускает слюни и храпит. Живот его трясется и, кажется, живет своей жизнью. Живот-повелитель — это состояние полного подчинения телу. Обидно видеть, что это именно Вик. Больно и обидно… Орлет болезненно морщится. А над всей этой мизансценой летает песня. Песня, звучащая надтреснутыми голосами. Песня про любовь! Адамов с интересом разглядывает Орлет, пытающуюся прикрыть безвольное тело Ганнибала забытым кем-то на песке полотенцем.

— Оставь. Ему уже не поможешь. Пусть спит. Проснется, сам оденется.

— Почему он в таком виде? Откуда эта грязь?

— Свинья, Орлет, всегда грязь найдет, — отвечает, смеясь, Адамов. — А он был нашей золотой свиньей, несущей золотые яйца.

— Ты ему за это платишь?

Орлет зависла в немом гневном посыле. В невысказанном, но сформированном, уже готовом слететь с языка отравленной пулей. Все замерли и будто бы даже прекратили дышать. Адамов выдержал взгляд, мгновенно сменил настрой и тон, отвел направленную в него стрелу возмущения чуть в бок. Удивленно дрогнули брови и опять вернулись на место, заняв позицию «снисходительность».

— Ты хочешь поговорить со мной, да, Орлет? Здесь, при всех? — Адамов сказал это мягко, почти доброжелательно.

Напряжение и немой вопрос, исходящий от невольных зрителей, заставили ее вспомнить, что она профессионал, что она на работе и что существуют цели и задачи «Смены», среди которых нет ничего похожего на «подорвать авторитет лидера». Орлет, впившись в Адамова немигающим, подняла вверх руку, подзывая к себе рыжего клоуна с размазанным по лицу гримом. Похож. Очень похож на Митхуна, буквально его отражение, только в виде живой цитаты. Такой же размазанный, пытающийся удержать лицо. Знаки. Везде знаки. Символы как предупреждение. Как код для посвященных.

Вздох облегчения, шипучая жидкость, насмехаясь, заполняет бокал, звон сомкнувшегося в едином порыве стекла. Ля салютэ!

**Знаешь, что меня остановило? Примирило с этой ситуацией? Прошлый вечер, ради которого можно было на все остальное закрыть глаза. Адамов, серьезный и торжественный, держа в руках светящийся ледяной меч, произносит торжественную клятву верности свету, добру и друзьям. Клятву, понимаешь? Я считала, что это как закон. Если ты поклялся — это почти так же, как заложил душу. Нет, ну, конечно, все это не всерьез, и звезды, которые рассыпаны вокруг него, и светящиеся тонкие нити, протянувшиеся во время клятвы от меча ко всем присутствующим, — все это сплошная бутафория. Все неправда. Все, кроме клятвы. Это было так сильно, честно, искренне. Я поверила. Ведь главный вектор был задан. Главные слова произнесены.

И еще песня, эта песня, летающая над храпящим Ганнибалом, над этой горсткой людей, которые, прижавшись к друг другу, соединяли ритм, смысл, музыку. Они прямо из последних сил ее выдавливали. Как призыв о помощи. Понимаешь, помощи просили не люди. Помощи просили души. Четыре года назад там, на пляже я пообещала себе, что сделаю все от меня зависящее, чтобы этот маленький мирок наполнился красотой — той, что в состоянии изменить и направить к смыслу.**

«Все можно начать с начала, — рассуждала про себя Орлет. — Все можно… —

Мож-ж-ж-жно… Ж-ж-ж-ж — едва слышно прожужжали датчики на коммуникаторе, показывающие приземление капсулы. Орлет встряхнула головой, отгоняя давнишние воспоминания. — Ну, здравствуй, друг! Здравствуй, Сашка. Начну, обязательно начну сначала, вот только со всем этим разберусь, и тогда уже, да!»

А буквально через три часа после того, как Орлет встретила Сашку на острове в должности криейтора по корпоративной культуре, появился Итон. Деловитый, важный, преисполненный плохо скрываемой гордости. Орлет не удивилась. Она ожидала чего-то подобного. Должности Итона менялись часто. Складывалось впечатление, что корпорация испытывает дефицит управленческих кадров, и Итоном просто затыкают дыры. Однако знающие люди, особо приближенные к лидеру, понимающе кивали головами и шептались по углам о том, что Итон — просто находка для Митхуна. Само собой, доверять ему нельзя. Любое неосторожное, летучее запоминалось хорошо тренированным мозгом и потом, при удобном для Итона случае, превращалось в способ воздействия. Митхун относился к Итону снисходительно, поскольку тот частенько составлял ему компанию в его «э-ге-геях», а Вэй, в свою очередь, с нездоровым энтузиазмом собирал слухи, настроения, фразы, просеивал и выдавал Адамову срез происходящего. Эдакий взаимовыгодный обмен. Разноцветные бусы на куски золота. Обе стороны довольны. Надо сказать, что порой Итон занимал позицию неприглядную и совсем незавидную — няньки-утешительницы или мальчика для битья. Адамов прилюдно мог оскорбить, унизить, требуя выполнить очередное внезапно нестерпимое до дрожи желаемое. Многие удивлялись, как Итон это терпит и, главное, зачем?

**Слушай, тут же все понятно. Вэй не считал себя игрушкой в руках Адамова. Ведь он немало сделал для того, чтобы лидер был не просто лидером, а еще и популярным персонажем. Таким настоящим героем, который живет бок о бок с простыми людьми. Прекрасно понимаю Итона. Он считал, что занимается творчеством. Творил человека- легенду. Представляешь, что это за ощущение? Он не просто высказывал свое мнение, а назидательно вещал от имени «нас». Это круто. Понятное дело, чтобы твой авторитет стал более устойчивым, необходимо прикрыться чьим-то более весомым. Итон Вэй складывал звезды, чтобы в нужный день, в нужном порядке и с рекомендованной им, Итоном, яркостью. И тогда появлялся лидер, кумир и герой. Только когда разрешит Итон. Да, он умел лавировать и угождать. Но была у него еще одна особенность. Вот если бы вы попросили в двух словах описать его внешность, ничего бы не вышло. Лицо его усредненно невыразительно. Такое лицо может носить любые маски и быть кем угодно. Нет, Итон не был некрасив, скорее наоборот, однако во всем его облике не было ничего, за что мог бы зацепиться глаз. Все идеально выверено. Прямая спина, накачанное тело, приятное незапоминающееся лицо. А еще невероятная собранность и готовность. К чему же он готов, бедный мальчик? Всегда быть готовым — большой груз.

Хотя, знаешь, в целом парень неплохой. Организаторские способности, умение ставить цели, доводить все до конца. Понимаешь? Это важно.**

С балкона своих апартаментов Орлет видела, как Итон энергично шел по дорожке к морю, на ходу отдавая распоряжения. «У-у-у! Какой завидный энтузиазм, — улыбнулась Орлет. — Главное, чтобы не через край». Ветер, видимо, желая, чтобы она оставалась в курсе всех событий, доносил до нее фразы.

— Русалок встретили? Расселили?

— Да-да-да, девушки спрашивают, могут ли остаться на один день после выступления? Полюбоваться красотами.

— Как вести себя будут, посмотрим. Свяжитесь с флористами. Мне не нравятся эти вазы-корзины. А! Не! Попросите Орлет разобраться, это она по красоте. И еще она что-то про аромавоздействие говорила. А Сашка на месте?

— Орлет его в самую отдаленную виллу определила. Просила не беспокоить.

— Ну, значит, не беспокойте. Он нам нужен… Ах, класс! Океан, стихия! Всё, я купаться. Встретимся через час на планерке.

Итон и заходя в воду оживленно жестикулировал, а потом остановился, вздохнул, на мгновение завис в рапиде над водою и, нырнув, поплыл уверенно и ритмично.

— Хорошо идет. Четко. Вот сейчас он настоящий. Да, сейчас настоящий, — повторила Орлет. Ветер трепал ее волосы и скульптурно укладывал складки туники, окутывая ее тонким песчаным ароматом мирры. Этот запах, теплый и успокаивающий, был неотъемлемой составляющей Марка Рериха. «Спасибо, ветер, что предупредил», — прошептала Орлет.

— Не стесняйся ты так, заходи, я давно тебя жду, — крикнула она в прохладу комнат. — Давай, давай ко мне на веранду. У меня тут вид потрясающий!

Из глубины выступила фигура, полупрозрачная штора отъехала и прямо перед ней бесшумно возник Марк.

Глава 14

— Ух ты! А что это так классно переливается?

— Русалочьи хвосты настраивают.

— Ничего себе! Это сияние — русалочьи хвосты?

— Чудо программирования. Представляешь, пятьдесят Венер вот с такими хвостами?

— Даже представить боюсь. Отвал башки какой-то!

Марк долго молчал, внимательно вглядываясь в удаляющуюся точку, которая еще недавно была Итоном Вэем.

— Давно он? — вместе с ветром выдохнул слова Марк.

— На допинге? Ну, ты же знаешь, с Митхуном по-другому не получается.

— Ну почему же? У тебя ведь получается?

— С трудом, Марк. С трудом. Моя позиция не такая привлекательная. Я в меньшинстве. Но не будем об этом. Сейчас меня больше интересуешь ты. Как там на счет обета молчания?

Марк усмехнулся:

— И ты туда же? Не переживай, Орлет, с тобой я готов говорить с утра до вечера, если понадобится. Просто на таких проектах я предпочитаю молчать. Это всё. Вся правда. А то, что люди домыслили, это уже на их совести. Я знаю, что со словами нужно быть крайне осторожным. И ты ведь это знаешь? Развернуть могут совершенно в другую сторону. И хорошо, если против тебя одного, хуже и чаще, когда это работает в обобщении. В контексте «вы все такие». Поэтому я предпочитаю молчать. Те, кто действительно на своем месте, меня и без слов понимают. И вообще, не надо говорить, пока неспокойно сердце. Только с близкими можно. Кому веришь, как себе.

**Без слов понимают. Ну да! Так бывает, когда без слов. Когда чувствуешь гораздо больше, чем можешь объяснить. Глубже, тоньше, шире. Вот так, как сейчас… Ой… Орлет, а что у тебя с лицом? То есть, что с моим лицом? Как ничего? Но я же вижу. Как я могу видеть? Так же, как и ты. А еще я могу анализировать, ты же знаешь. У тебя такое лицо, как будто я что-то не то сделала. Расслабь челюсть, и у тебя расслабится все лицо. Просто дружеский совет. Ну, что тебя так взволновало? То, что я считала по мимике твои чувства к Марку? А я не говорила о любви… об этом сказала ты сама. Когда? Да вот сейчас… Хорошо, пусть это будут просто чувства. Хорошо, хорошо. Я поняла — не любовь. Просто какие-то чувства, без определения.**

Бок о бок, локоть к локтю они стояли, вглядываясь туда, где небо сливается с морем. Орлет чувствовала, как время пересыпается в песочных часах вечности, и была уверена, что Марк чувствует то же.

— Итон гуру какого-то жутко модного пригласил. Для развития масс, — наконец произнесла она. — Говорит, народу необходимы просветление и осознанность.

— Забавно будет, если окажется тем самым, другом твоим, — засмеявшись, ответил Марк. — Индийский целитель, помнишь?

— Такое не забывается. А ты знаешь, я почему-то уверена, что именно он и будет. При таком невероятном таланте, как у него, все это должно было приобрести более масштабные формы. Мотивационный спикер, гуру, мастер!

— А если и вправду он? Ты рассказывала, он все деньги из тебя выудил, а помочь не помог. Что делать будешь? А, Орлет?

— Спасибо скажу. Нет, если честно, я пока не решила. Тут и без этого парня дел хватает. Русалок видел?

— Видел. Жалко их. Юные совсем.

— Да. Жалко. Однако сексуальность, доведенная до абсурда, — востребованный товар. Все дожато до предела. Выдающиеся формы в прямом смысле слова. У них график «Смен» на год вперед расписан. Еле договорилась. Они должны были на «Смене» у «Синего пламени» выступать. Пообещала их специалисту по реальности «Заводных апельсинов» в обмен на этих красоток. Вэю очень хотелось. Он прям весь мозг мне выел.

На край балкона села птица. Желтый клюв, желтые лапки. Бойкая и подвижная, вокруг глаз желтые очки — майна! На Пхукете таких тысячи.

— Знаешь, для того чтобы спасти урожай от саранчи, нужны вот такие птички, — тихо, чтобы не потревожить крылатую гостью, произнес Марк, улыбаясь.

— Ты хочешь сказать, что я такая птичка? Шумная, наглая, но в случае чего спасающая урожай? — так же тихо откликнулась Орлет.

Птица, будто поняв ее слова, застрекотала, заволновалась и, продемонстрировав себя с разных сторон, улетела.

— Ты все понимаешь, Орлет, но я вижу, ты не совсем готова, — задумчиво произнес Марк.

— К чему не готова? — настороженно спросила она.

— К знакомству с собой.

— О, нет! Не начинай, Марк. Это не обсуждается. Я хочу жить нормальной жизнью. Без этих вот моих вывертов.

— Но ты даже не знаешь всех своих возможностей. Неужели тебе не хочется исследовать, понять?

— Нет. Я создала то, что могла.

— Ты создала Адамова.

Пауза. У Марка выжидательная. У Орлет осознающая. Пауза разрасталась с обеих сторон и, наполнившись до отказа, прорвалась торопливым шепотом:

— Это… это… это часть моей работы. Над имиджем, вообще-то, Вэй с командой… Я только…

— Я не про это, Орлет. Ты прекрасно знаешь, о чем. Я про твое невероятное воображение, фантазию, способность создавать в этом мире видимую реальность, события, случаи… назови как хочешь.

— Нет, нет, нет. Я поняла, но ты ошибаешься. У всех такое есть… Все мы это создаем, да к тому же у меня такой род деятельности. Ну, способствующий… я тут не при чем.

— Да. Ты еще не готова. Вот ведь гадкие, мерзкие личины! — полушутя-полусерьезно произнес, хмуря брови, Марк.

— Кто? — опешила Орлет.

— Да бесы твои. Где столько нахватала? Ничего, друг мой, справишься. Я в тебя верю.

— Ах ты, лис! Верит он в меня. Не, мне, конечно, приятно, что ты меня поддерживаешь. Не, правда. Я это очень ценю. А по поводу «справишься», даже не знаю, как я справлюсь. Я, по сути дела, стимулирую человеческие слабости, пороки. Ты спрашиваешь, где я бесов подцепила? В себе вырастила. Ты зону любования видел? Са-мо-лю-бо-ва-ния… — протянула Орлет, присаживаясь на край небольшого бассейна, который находился тут же, на веранде апартаментов. Усталые, разгоряченные ноги соприкоснулись с приятной прохладой воды. Облегчение волной передалось телу, Орлет потребовалось некоторое время, чтобы вспомнить, о чем она говорила. Приятность мешала сосредоточиться и закончить мысль, как, впрочем, всегда и бывает с приятностями. «Оно не маскируется, оно не маскируется», — где-то в остаточном воспоминании билась прерванная и не высказанная.

— Сегодняшнее зло даже не маскируется, Марк! — наконец ухватила мысль за исчезающий хвост Орлет. — Все в открытую. Вещи называются своими именами, и никого это не настораживает. Лучшие японские стилисты приглашены. Любой исторический и выдуманный образ по вашему желанию. А кто не хочет быть героем, тем более так быстро? Тебя сканируют, находят подходящий по фактуре и психофизике персонаж, стилисты выстраивают выгодные пропорции и подходящие цветовые решения: грим, прическа, и пожалуйста — ты уже герой. А чтобы никаких сомнений не было, имиджевые филологи пишут подходящие под образ тексты, нанозеркала рассчитывают и фиксируют выгодные для клиента позы и ракурсы, режиссеры ваяют тизеры, а вирусные программисты изобретают неожиданные формы для популяризации клиента. Огромный механизм. Сотни талантливых людей на службе у тщеславия.

И это не без моего участия. Понимаешь, я сама их к этому подталкиваю.

Марк внимательно и осторожно посмотрел на Орлет. По-дружески, успокаивающе потрепал по плечу.

— Да понимаю я, понимаю.

— В этом весь ужас, — не унималась она. — Честно, я стараюсь как могу хотя бы дозировать всю эту галиматью. Но совсем убрать не получается. Мы ведь создаем под запрос заказчика. И все, что происходит на «Сменах», является отражением того, что произрастает в его сознании. Я только визуализирую, но, надо сказать, иногда удается нащупать нужную интонацию, отмыть ее, оттереть, и на свет появляются действительно очень вдохновляющие «Смены». Редко, но бывают. Давай, Марк, сделай как я: опусти ноги в воду. Я никому не расскажу, что видела твои щиколотки.

Марк улыбнулся, полы его туники цвета индиго взмахнули, как крылья диковинной птицы. Стремительно, бесшумно, не сопротивляясь, он приземлился на край бассейна рядом с Орлет, и на нее дохнула вечность. Уверенность и умиротворение — редкие гости в современном, дерганном, расшатанном. Нежные невидимые создания, ведомые духом своего носителя, вошли в Орлет запахом моря. Раскрылись, рассыпались тысячами теплых звездочек, щекочущих ноздри. Она поймала себя на мысли, что так же, как Марк, улыбается. Четыре ноги мерно покачивали воду, отдавая ей усталость. Всем своим существом Орлет ощущала, что вот сейчас, именно в этот ничего не значащий с виду момент у нее появилась уверенность. Запах мирры, моря, ноги, погруженные в воду, и огромная синяя птица рядом. Чудно. Вот так бы и сидеть. В этом единении. В этом гармоничном покое. Никому ничего не доказывать, потому что тебя принимают таким как есть. Не суетиться, не тратить драгоценное время на всякие глупости.

— Ты знаешь, Марк, я предложила пару суток гостей не кормить, — неожиданно даже для самой себя сказала вдруг Орлет.

Марк не удивился, не напрягся, он ответил ей таким тоном, как будто последние полчаса они только об этом и разговаривали.

— Хочешь выпустить на свет древнюю человеческую сущность? — спокойно спросил он.

— Хочу, чтобы новая реальность им понравилась. Когда очень плохо, а потом резко хорошо, все воспринимается острее. К хорошему-то они привыкли, и многие прекрасные моменты просто не замечают. А тут — хлоп — и контраст. Игра такая. Ну, чего ты насупился так сурово? Я же все-таки специалист по новой реальности и тут исключительно для этого.

— Только для этого? — недоверчиво переспросил Марк. — Ох, аккуратней, Орлет, прошлое нужно отпускать. Ты удерживаешь его в своей памяти и, возвращая, тратишь на это силы, данные на настоящее. Прошлого нет. Ты же знаешь. Ты хорошая и все знаешь.

— Кто тебе сказал? — с вызовом спросила Орлет.

— Твои поступки. Ты хорошая, — уверенно произнес он и погладил ее по руке.

— Хорошая девочка? — Орлет отдернула руку, как будто ее пробило электрическим разрядом. — Что может быть гаже. Знаешь, Марк, — почти шепотом начала Орлет после небольшой паузы, — я уже много лет не могу петь. Голос не слушается. Как будто его никогда у меня и не было. Мы, человеки, поем либо от счастья, либо от боли. И если от боли, это еще ничего, с этим можно работать. Стоит только вложить ее в такой замечательный инструмент трансформации, как творчество. А бывает так, как у меня. Боль становится чертой характера. Единственное, на что я способна, так это на животный, дикий крик отчаянья. Ну, ты понял. Я хренов эксперт боли.

— Не ругайся. Тебе не идет.

— Как ты так умеешь? Как у тебя получается делать вид, что ты — это не ты? Что ничего не было?

— Орлет, хорошая моя, — Марк взял руку Орлет и успокаивающе прикрыл створками своих ладоней. — Вариантов не так много. Либо ты жертва, и тогда тебе необходимо найти виновного, чтобы переложить на него ответственность за свою жизнь, либо ты в программе благодарности, и тогда у тебя появляется возможность стать другим человеком. И вообще, это все только представление. Как ты сказала, игра такая?

— Игра. Я как раз над этим работаю. И я научусь, поверь мне. Так, как ты. Так, как Адамов. Вот так играть. Я научусь. Обещаю тебе. Отредактирую прошлое. Моя игра будет захватывающей.

— Твои «Смены» всегда захватывающие. Ты действительно мастер.

— Ага. Мастер Йода.

— Нет, Мойра.

— А ты, ты… Эйнштейн. Вот. Иногда я хочу, чтобы ты вернулся. Ты, тот прежний. У нас ведь могло быть будущее? — с надеждой спросила Орлет.

— Ты же знаешь, это невозможно.

Где-то разбилось окно. Со всего размаха в него влетела птица, не увидев препятствия, и безжизненным, окровавленным чучелом рухнула на землю. Где-то с крыши слетела огромная сосулька, превратившись в ледяную пыль, похоронила под собой первый весенний цветок. Где-то оборвалась струна у гитары на самом возвышенном моменте мелодии.

— Не-воз-мож-но, — протянула Орлет. — Что это за слово такое?

— Побереги свою энергию. Она нужна. Нужна в настоящем, — сказал Марк.

— А если у меня уже нет ни энергии, ни сил? — спросила Орлет.

— Используй энергию самой жизни.

— Тогда она будет управлять мной?

— Да.

— Я не доверяю ей.

— Не доверяешь своей жизни?

— У меня бывают сомнения, на моей ли она стороне.

— Желание все контролировать?

— Марк, ты же знаешь, если бы я себя не контролировала, меня бы уже не было.

— Себя — да. Все вокруг? Стоит ли? Подумай об этом, Орлет.

— Уже.

Марк кинул на Орлет удивленный взгляд.

— Ну а что ты удивляешься? Я очень заинтересована в том, чтобы жить… как это слово-то модное… осознанно, вот. Тем более что и жизни-то этой осталось не так уж и много. Хочется по-другому. Не так, как кто-то сказал, придумал. Так, как сама понимаешь. Са-ма. И в другой жизненной концепции. Я тебя услышала. Уже думаю.

Глаза успевали замечать и смешно вышагивающую по краю бассейна майну, и волны, массирующие песчаный берег, и группу людей. Все как один одеты в черное. Стройные, с жемчужно-белой кожей. Просто новая раса какая-то. Рядом с ними суетились Зоська и Мика — молодые, но уже опытные администраторы «Смены». Они распахивали над вновь прибывшими индивидуальные защитные вуали от солнца, дорогущие гаджеты, непременное условие райдера стилистов зоны самолюбования. И в это же время из воды, как древний сребролукий бог света Феб, торжественно поигрывая мускулами, выходил Итон Вэй.

Глава 15

— До открытия один день всего, а у нас еще конь не валялся.

— Валялся, валялся, еще и нагадить успел. Адамов трассу возжелал гоночную, типа русских горок, а сам слинял куда-то. У него стрельнуло внезапно, а нам напрягайся, изобретай, где это за один день раздобыть можно.

Митхун Анисович Адамов, эпицентр сумасшедших идей, ловкий делец и обладатель редкого природного обаяния, находился в этот момент на крайнем севере. Единственное, на чем останавливался взгляд в этом белом холодном мире, были стратосферные облака. Красота нереальная. Прям-таки празднично-радостная. Хотя нет, чего тут радостного? Озоновый слой сдыхает, истончается, а эти перламутровые завлекашки — всего лишь показатель разрушительного процесса. Но, черт возьми, красиво-то как! Похоже, что разрушение тоже может быть красивым?

Индивидуальная именная капсула Адамова приземлилась на станции «Восход». Митхун опять не успел отследить момент соприкосновения с землей, настолько все было мягко и аккуратно. Привыкнуть к новым технологиям трудно. Митхуну просто физически требовались звуковые маркеры событий. «Вот как было удобно раньше. Сел в машину, хлопнул дверью, нажал на кнопку включения двигателя, и все загремело, заурчало, заговорило. Шумно, фыркающе, рычаще. Сразу понятно — процесс пошел! А сама дорога? Это вообще отдельное удовольствие. Несешься, выпускаешь отрицательную энергию. Трехэтажным красочным — взлетая на выбоинах и уха-бах! Свистяще-шипящими — на подрезающих и плетущихся. Когда доберешься до места назначения, уже и жизнь хороша, и жить хорошо. Один фрагмент завершен хлопком закрывающейся двери, начинался другой. Все разграничено, все понятно. А тут? Плавно, бесшумно, неочевидно. Где ты? Что с тобой? И дорога — уже не преодоление, а комфорт. Просто зашел. Просто вышел. А мне, может, необходимы эмоциональные перепады и напряжение? Черт бы побрал этих изобретателей из „Аэростар“! Тоже мне, капсулы счастья. Капсула есть, а счастье где? Ну что за время такое странное: комфорта до хренища, а счастья… Под дерево надо. Отрешиться от всего. Под нос — жука на ромашке, и созерцать! А то, блин, не умею я, видите ли, созерцать. Фигня делов за жуком посмотреть… Ха! А может, у жука вдруг невроз или депрессия затяжная? А раскачивания на ромашке — это для того, чтобы эндорфины вырабатывались. Ну, как у людей с физическими нагрузками? Двигайся, двигайся, Митхун, эндорфины вырабатывай. А эндорфины — это что? Счастье это! Счастье на химическом уровне. Пусть хотя бы так».

Таймер на капсульном биотренажере высветил дистанцию, время, потраченные килокалории и много еще чего — все, кроме уровня полученного счастья.

— Ну и плевать! — вслух сказал Митхун Анисович, вставая под минеральный душ, — все остальное подтянем, не впервой.

А в это же самое время на острове Итон Вэй развил бурную деятельность. По его инициативе было назначено расширенное совещание с руководителями всех технических и творческих служб. Освобожденными были только Марк и Сашка, по вполне понятным причинам к ним претензий не было. Все, что они выдали в тестовом режиме, всех устраивало более чем. Орлет хорошо понимала важность этой встречи и к выбору собственного внешнего проявления отнеслась серьезно. Позволила подсознанию самому выбрать и решить. Рука потянулась к бирюзовому шелку — независимость, уверенность, творчество. «Все, что необходимо», — улыбнулась Орлет. На запястье сомкнулся перламутровый браслет — символ мудрости и власти, повышающий работоспособность и укрепляющий иммунитет. Клетки ее кожи ликовали, вбирая в себя прохладу и цвет шелка, его гладкость и игривость. Дымчато-мускусный аромат сандала, насыщенный и праздничный, с удовольствием составил Орлет компанию. Она сделала легкий пируэт, подмигнула отражению в зеркале и выпорхнула из номера.

Обожаю, обожаю, обожаю!

Море, солнце, тепло! Что может быть прекраснее?

Краски яркие, зелень сочная, сандал! Это ведь он так волшебно? Точно он.

На улице как-то иначе звучит. Вот недаром индусы верили, что сандаловым ароматом наполнен рай. Это же рай. Рай на земле!

Музыка!

Внутри звучала музыка!

Орлет летела.

Легко оттолкнувшись, поднималась вверх, приземлялась и снова в высоту. Походка — устремление.

Складки шелка бурлят вокруг ног, водопадами скатываясь к земле. Мир дышит в лицо, нетронутый заботами и проблемами……..

— Блин! Вот ведь ведь хорьки! — Орлет вложила в слово «хорьки» весь взрывчатый материал из нецензурной, припечатала убежденностью и метнула этот диск на олимпийское расстояние.

Настроение с сожалением проворно перекочевало в пятки, подготовившись в случае чего аккуратненько и незаметно юркнуть в песок. Возмущение и гнев наполнили легкие и заставили кровь циркулировать быстрее. Орлет теряла контроль над собственным телом. Оно наполнялось тяжестью. Внутреннее устройство менялось с такой скоростью, что Орлет не успевала принять спасительные меры по его переформатированию.

«Ну и что? — уговаривала ее вдруг проснувшаяся „бабушка“. — Чего тебя так расстроило? Невозможно переделать всех и вся. Да и что тут такого страшного? Ну, сели люди покушать. Имеют право, между прочим. Вот ты так не умеешь. С аппетитом, по-простому, весело. Тебе тоже не мешало бы и кампанию, и поесть бы чего… Картошечки…»

«Ага, нам тут еще адвоката не хватало», — прервала «бабушку» Орлет. Та напоследок глубоко печально вздохнула и растворилась в неисследованном.

За столом полуоткрытого прибрежного ресторана сидели монтировщики из технического дивизиона вместе с девочками-флористами. Море шумело, пытаясь заглушить эту разномастную шумную компанию, с особым аппетитом и здоровым огоньком уничтожавшую завтрак.

Ничего особенного. Мирная картинка, в общем-то.

Надо сказать, что с прошлой «Смены» ресторан сильно преобразился. Вращающиеся и самоскладывающиеся панорамные окна, управляемые сервис-программой, напольные панно из натурального камня с нанонапылением, мягкие бархатные кресла и много других приятных дизайнерских находок, создающих атмосферу непринужденной роскоши.

И вдруг — это! В центре окультуренного, почти что храмового пространства — полуобнаженные люди.

Не Аполлоны и Афродиты. Не атлеты и нежные нимфы, что, очень возможно, с изрядной долей раздумий Орлет все же бы приняла. Нет, за столами сидели потные, раскрасневшиеся от жары и физической работы мужики. Мужики, так похожие на тех, из ее детства, играющих на ящике в карты возле их дома. Разливающих водку в пластмассовые стаканчики и пристающих к женщине с девочкой, пытающимся пройти мимо них в квартиру.

— Сброд, козлы! — шипит женщина, бегом поднимаясь на второй этаж. Она крепко сжимает в своей руке тонкие пальцы девочки. — Когда ты вырастешь, ты будешь с культурными людьми, интеллигентными, с лучшими людьми мира. Запомни. Так и будет! Женщина судорожно открывает ключом дверь. Рывком затаскивает внутрь девочку и, обессилевшая, падает в рыданиях на пол, прямо в коридоре. — Свиньи! Мерзкие свиньи!