Бесплатный фрагмент - Различные миры моей души

ПОВЕСТИ

ОДЕРЖИМОСТЬ

Есть свойства — существа без воплощенья, С двойною жизнью: видимый их лик — В той сущности двоякой, чей родник — Свет в веществе, предмет и отраженье. Двойное есть — Молчанье — в наших днях, Душа и тело — берега и море. Одно живет в заброшенных местах, Вчера травой поросших; в ясном взоре, Глубоком, как прозрачная вода, Оно хранит печаль воспоминанья, Среди рыданий найденное знанье…

Эдгар А. По «Молчание»

Меня разбудил гром. В полной темноте я бросила взгляд на часы на камине. В отблеске догорающих поленьев я заметила, что до полуночи ещё час. Я нарочно сегодня легла раньше, чтобы иметь возможность выйти в сад и принести жертву. Сегодня моя дата — шестое июня тысяча девятьсот двадцатого года. Ровно двадцать семь лет с моего дня рождения. Я долго ждала. Долго высчитывала именно эту дату — согласно магической нумерологии, сумма цифр моего рождения, шестое июня тысяча восемьсот девяносто третьего года, и сегодняшней даты дают две шестёрки. А мое имя, написанное на иврите и согласно той же нумерологии, даёт еще одну шестёрку. Итак — шестьсот шестьдесят шесть. Да ещё день дьявола — шестое июня. Затмение солнца и луны, подходящее положение нужных планет в гороскопе. Нет, всё должно получиться. И если всё получится, то я сегодня же увижу своего Хозяина и воссяду с ним на престоле как хозяйка. Если бы только всё удалось…

Пробило четверть двенадцатого. Где-то за окном снова громыхнул гром. На этот раз ему предшествовала молния. Чёрт, только дождя не хватало! Как же тогда жертвоприношение? Дрова намокнут и костёр не разгорится.

Я соскочила с широкой кровати на холодный пол. Что делать? Мой взгляд метался по комнате, а ноги вышагивали по холодному полу, замерзая чуть ли не до коленей. Бензин! Как же я забыла? В гараже стояла машина, на которой я приехала в загородный дом, ставший после смерти отца моим. Правда, Хозяину не нравились посторонние запахи. Но машины считаются дьявольским изобретением, так что… Я улыбнулась. Надо поторопиться. Скоро гроза придёт сюда, и тогда ничего не выйдет. Придётся ждать ещё бог знает сколько лет до следующей даты. А тогда уже неизвестно, что со мной будет.

Я разыскала у кровати свои туфли и бегом бросилась из комнаты. О своём наряде для церемонии я подумаю после. Сейчас нет времени.

Я выбежала из дома в чём была. Оставшаяся прислуга спала. Я об этом позаботилась днём, вылив в их большой чан лошадиную дозу снотворного. Остальным я дала выходной. А соседи сидели дома из-за грозы или спали. Мне не нужно было бояться, что кто-то увидит меня. К тому же потрясения начала века и война на континенте хотя бы немного научила деревенских сплетниц совать свой нос в чужие дела не очень явно.

Я побежала в гараж. Канистра с бензином, которую я возила на всякий случай, стояла на своём месте. Я схватила её, и, разыскав фонарик, бросилась к солнечным часам. Канистра оттягивала руку и больно била по ногам.

Добравшись до места, я облегчённо бросила канистру и побежала в сарай за дровами. Юджин, эмигрант из Восточной Европы с непроизносимым для английского языка именем и ещё более варварской фамилией, которого я наняла на месяц и для простоты звала именно Юджином, нарубил достаточно дров для камина. Он всё жаловался на своём кошмарном английском на английскую сырость, из-за которой даже летом иногда приходилось топить камин и, как следствие, рубить дрова.

Поленья я разложила аккуратно и от души плеснула бензином из тяжёлой канистры. Брызги попали на сорочку и пеньюар. Я пошарила в карманах. Спички! Чёрт бы их побрал! Они остались на камине! Я бросилась обратно в дом, стараясь не сильно топать. Схватив спички, я взглянула на часы: без двадцати двенадцать! Скорее вниз!

Дрожащими руками я пыталась зажечь спички над воняющими бензином поленьями. Канистру я предварительно закрыла и поставила подальше. С третьей попытки я разожгла костёр. Подождав, пока вспыхнут политые бензином поленья, я поворошила их. Костёр горел ровно. Я заспешила в сарай за жертвами. Чёрная ворона или ворон — у меня не было времени проверять, чёрный упирающийся всеми конечностями козёл, чёрная курица и венец моего обряда — чёрный негр без примеси пуэрториканской или мексиканской крови. Я хотела сделать всё по правилам и подарить Хозяину шесть жертв. Но кошки и собаки почему-то разбегались от меня. А хозяева не горели желанием мне их продавать. Наверно мои философские взгляды и поиск истины возмущали их простые деревенские души. Так или иначе я рассчитывала, что человеческая жертва даже в бессознательном состоянии, должна извинить меня перед Хозяином за отсутствие других жертв. Я подхватила клетки с птицами и бегом бросилась к солнечным часам. Потом я потянула упирающегося козла. Однако, я подумала, что у костра мне не к чему будет его привязать. Поэтому я оставила козла в сарае, а взялась за тележку, на которой лежал прикрытый рогожей негр. Я ещё днём вкатила ему львиную дозу кокаина. На полпути я остановилась и пощупала его пульс. Жив, значит может скоро очнуться. Я проверила верёвки на руках и ногах и кляп во рту. Затем, откинув со лба мокрые волосы, я потолкала тележку дальше. Оставив тележку у часов, я бросилась к козлу. Проклятое животное упиралось. Его копыта скользили по мокрой земле, оставляя глубокие борозды, а рогами он норовил поддеть мой зад.

Наконец я собрала всех у солнечных часов. Уперев тележку поглубже в землю, я привязала к ней козла. Он брыкался и бодался, поэтому я отошла от него немного. Взглянув на свои часы — была почти полночь — я нащупала в кармане пеньюара нож. Хоть его я не забыла. Затем я очертила круг вокруг солнечных часов, как могла ровно прочертила пентаграмму ножом и вышла за круг. В небе сверкнула молния и почти сразу ударил гром. Я начала читать заклинание по вызову сатаны, которое нашла ещё два года назад в маленькой всеми забытой старой библиотеке Цюриха. Я поступила очень непорядочно, когда возвращала не ту книгу, которую взяла. Но молодой девице с кольцом в носу, похоже, было на это плевать. Я специально позвонила из гостиницы её престарелому дядюшке, который трясся над каждой книгой, как скупец над грошом. Что я плела, я уже не помню. Но выбежал он из библиотеки довольно скоро, как мне сказала его племянница. Я должна была с этой книгой быть только в маленьком и душном читальном зале. Но меня это не устраивало. Книги по колдовству требуют вдумчивости и времени. А мне не хотелось таскаться сюда каждый день. Когда я только в первый раз появилась в этой библиотеке, герр Мюллер мне не понравился. Мимо такого не только книгу, кроличью лапку не пронесёшь. А когда я всё же нашла нужную мне книгу, я тут же решила её подменить. Поэтому и придумала этот трюк с телефоном, надеясь, что герр Мюллер оставит не столь доблестного стража. Всё вышло даже лучше. Мой парик, ватные шарики во рту и грим были лишними. Эта девица смотрела на меня секунду. Но я решила всё же перестраховаться.

И вот теперь я держу в руках шедевр колдовской мысли. Хотя многие считают эту книгу сборником сказок, ужасов и набором слов, я убедилась, что магия в ней есть. В частности, именно заклинание из неё позволило мне заполучить мою чёрную человеческую жертву. А рецепт травы, с помощью которой я усыпила слуг, я взяла тоже из неё. Перелистнув несколько страниц, я продолжила читать нараспев заклинание призыва сатаны. Молнии сверкали чаще. Дождь усилился.

Дойдя до кульминации, я подошла к клетке с курицей. Одной рукой я взяла её за шею, а другой с размаху ударила ей по груди. Трепыхавшаяся жертва обмякла, а из её груди брызнула кровь. Я бросила курицу на часы и подошла к клетке с вороной. Предварительно я крепко связала ей клюв. Ворона была сильнее и умнее курицы. Я боялась, что не удержу её и поэтому просто свернула ей шею, а потом рассекла грудь. Эта дрянь не желала просто так сдаваться, и перед смертью всё же ударила меня несколько раз клювом по рукам. Затем я подошла к козлу. То ли его возбудил вид крови предыдущих жертв, то ли он понял, что его ждёт, то ли испугался окровавленного ножа у меня в руках, но он начал биться и дергаться как сумасшедший. Уворачиваясь от его рогов, я изловчилась и ударила его в шею. Он повалился на бок. Я подошла ближе, опасаясь его копыт, бьющихся в судорогах. Одним махом я рассекла его грудь. Теперь настала очередь человека.

Я подкатила тележку поближе к часам и посмотрела на небо. Особенно яркая молния ослепила меня, а особенно громкий раскат грома оглушил. Придя в себя, я подняла нож над негром. В эту минуту он открыл глаза. Животный страх отразился в них, и он заметался в тележке. Я прокричала последнюю фразу заклинания и всадила в него нож. Затем я перерезала ему горло и вышла из круга солнечных часов. Я подняла мокрую книгу и перелистнула ещё несколько страниц. Вроде бы всё что нужно, я сделала. Надрезать свою руку я должна, когда увижу, что сатана появляется. И я стала ждать, нервно сжимая в руке нож.

Вдруг, прямо передо мной, в каменную стрелу солнечных часов, у которой горел костер, в который я швырнула сердца трёх жертв, ударила молния. Отскочившая от костра искра упала мне на пеньюар. Отшвырнув сердце четвёртой жертвы в костёр, я попыталась сбить пламя руками. Но пропитанная бензином ткань не хотела гаснуть. Пламя охватило меня всю. Я упала на мокрую траву и начала кататься, сбив при этом канистру с бензином. Костёр у солнечных часов уже пожрал сердца четырёх жертв и теперь, разгораясь, подбирался к ним самим. Последнее, что я увидела прежде, чем потеряла сознание от боли, была молния, ударившая в мой дом, и ярко вспыхнувшая крыша. Нестерпимый жар охватил мои руки, и я погрузилась в темноту…

— Действие лекарства скоро кончится?

— У нас ещё час.

— А привязывать её было обязательно?

— Дорогой мой, после того, как она чуть не спалила наш палисадник, это единственное, что я мог сделать. К тому же, не забывайте, у неё ожоги. Если её развязать, она сорвёт повязки. А это жуткая боль. Для её же блага, пока ожоги не заживут, ей лучше быть привязанной. Болеутоляющее тоже скоро перестанет действовать.

— И по-другому нельзя?

— Голубчик, вы же сами её наблюдали. Месяцы спокойствия и вдруг, ни с того, ни с сего, всплеск агрессии. А сейчас — пиромания. Дайте её телу выздороветь.

— Всё же это как-то…

— Хватит. Во время её «забавы» погиб человек, не забывайте. Санитар хотел ей помочь, а она его зарезала. Я ещё выясню, какой ротозей ей оставил нож.

— Значит лечение?..

— Как раньше. Плюс смена повязок с мазями, болеутоляющее и успокоительное каждые два часа.

Послышался шорох шагов и скрип двери. Я подождала ещё немного и открыла глаза. Комната без окон, обитая чем-то на вид мягким, кровать посередине, столик ближе к двери. Я попыталась встать, но не смогла. Подвигав конечностями, я определила, что ноги мои разведены и привязаны к спинке кровати, руки — к её бортам, а тело повыше груди широкой лентой опоясывало и меня, и кровать. Я повернула голову. Так, слегка приподняться я могу, но не более. Скосив глаза, я заметила мягкие туфли у кровати. Пошевелив ногами, я поняла, что одета. Понемногу начало возвращаться сознание и боль. Где я? Почему связана? Кто эти двое? Они говорили про лечение и санитара. Значит, я в больнице. Но почему они упомянули пожар в «нашем палисаднике»? Я ломала голову, пытаясь понять. Осталось только ждать, что кто-нибудь придёт менять повязки или делать укол. Тогда я и спрошу…

С удовлетворением я наблюдала за этой жалкой женщиной. Какой слабой оказалась её воля! Достаточно одного сна, одной мысли — и она моя. Жаль, что она так слаба. Её раскусили быстро. Теперь она здесь. А мне придётся идти в другое место. Но ничего. Я вернусь. Рядом с ней так хорошо отдыхать! Её беззащитность столько раз выручала меня, как тёплое одеяло в сырой день. Но не могу же я вечно быть к ней привязана. Я свободна, в отличие от неё.

Я вышла из палаты и наткнулась на пристальный взгляд одного из пациентов.

— Кто ты? — хрипло спросил меня небритый сутулый молодой мужчина.

— Ты меня видишь? — Я была удивлена. Немногие обращали на меня внимание. Тем более здесь.

— Я много чего вижу, — прохрипел он. — Иногда даже то, чего не хочу.

— И чего ты не хочешь видеть? — Меня заинтересовал этот мужчина. Говорил он вполне осмысленно, в его глазах не было безумия.

— Грешные души и их адские муки, — Мужчина опустил взгляд и тяжело сел на пол. Я присела радом с ним.

— И часто ты их видишь?

— Всегда, — Он поднял глаза и взглянул куда-то вдаль. — Поэтому я здесь.

— Понятно, — Я встала, чтобы уйти. Он вскинул руку, чтобы схватить меня.

— Но ты не сказала, кто ты.

— Грешная душа, — Я улыбнулась. Он опустил руку.

— Нет, — пробормотал он. — Ты хуже.

Я пожала плечами. Сумасшедший, что с него взять?

Оставив его сидеть на полу, опустив голову между коленей, я пошла по своим делам.

Месяц прошел с тех пор, как меня перестали привязывать к кровати. И ещё пара месяцев уколов и таблеток, прежде чем я вошла в палисадник. Всё это время я пыталась понять, что произошло и вспомнить, кто я. В снах меня преследовали видения костров и распятий, чёрные комнаты каббалистов и обнажённые тела женщин вокруг алтаря в каких-то зданиях. Я пыталась вспомнить отца, чей образ иногда мелькал перед моим внутренним взором, которого я помнила смутно, и мать, которую я не помнила вовсе. Когда меня навещал седовласый врач, я пыталась его расспросить. Но он ограничивался сухими фразами и упованием на скорое восстановление памяти и моё благоразумие. На вопрос, где я нахожусь, он неизменно отвечал, что в санатории на лечении. А когда я спрашивала о моей болезни, он недовольно отговаривался взвинченными нервами, тревогой и депрессией. Меня это не устраивало. Разве при депрессии привязывают к кровати? Разве при неврозах вымысел кажется настолько реальным? Я не понимала ничего. Да, я помнила горы книг у себя дома. Они все были по религии и оккультизму. Но разве тревога отбивает память настолько, что я смогла забыть, зачем мне вся эта макулатура была нужна? Как меня зовут? Где я работала? Где жила? У меня не было ответов на эти вопросы. Только сны, в которых я вызывала дьявола или меня сжигали на костре. После этих снов ноги и руки мои покрывались волдырями, а мой седовласый врач только качал головой:

— Странно. Очень странно. Очевидно ваше воображение действует на тело так, что тело воспринимает воображаемое за действительное. Ничего страшного. Сейчас многие помешаны на конце света в две тысячи двенадцатом году. А вы, наверное, более впечатлительны.

— Но, послушайте, при чём тут конец света, если я во сне вызываю дьявола и танцую на дьявольском шабаше? При чём в прошлом, а не в будущем!

— В прошлом? Скажите, а когда вы разводили костёр, в каком году это, по-вашему, было?

— В тысяча девятьсот двадцатом.

— Нда. Интересно. А на шабаш вы в каком году летали?

— В разное время, в основном в Средневековье.

— Да? И в какую местность?

— Большей частью во Францию и Германию. Но в Англии тоже была.

— В Стоунхендже?

— Нет, — Я вздрогнула, вспомнив тот сон. — В Стоунхендже меня пытались сжечь.

— Интересно. Очевидно, вы увлекались мистикой. И это настолько на вас повлияло, что ваш разум перестал отличать реальность от вымысла.

— А что реальность? Как мне понять реальность, если я её не помню?

— Ваш разум по какой-то причине блокировал вашу личность и заменил её вымыслом, где вы периодически и находитесь.

— Так помогите мне вспомнить!

— Я бы мог вам перечислить всё, что касается вашей жизни, вашей личности, привязанностей, работы и всего остального. Но для вас сейчас это будут просто слова. Вы должны сами всё вспомнить. Я лишь могу попытаться снять стресс, который блокирует ваше сознание.

— Так снимайте. Пока я этого не ощущаю.

— Я не господь бог. А разум настолько неизученная область медицины, что навредить здесь проще, чем помочь. Когда вы только попали к нам, с вами вообще нельзя было разговаривать. Вы называли себя Магдалена де Брианн и отказывались понимать французскую речь. Я даже лингвиста пригласил, чтобы беседовать с вами.

— Магдалена де Брианн… — Я задумчиво произносила это имя, пытаясь понять, какие ассоциации оно у меня вызывает. Нет, ничего. — Так на каком языке я с вами говорила?

— На старофранцузском пиккардийском диалекте.

— Ого!

— Именно.

— А что я говорила?

— Что-то о сатане, о приходе антихриста, о будущем тысячелетнем царстве тьмы, о том, что Ватикан лжёт и Второе Пришествие Христа уже было.

— Ничего себе, — пробормотала я. Тут меня озарило: «когда вы только попали к нам», старофранцузский и сатана — я в сумасшедшем доме!

— Мой бог! Я в сумасшедшем доме! — Я вскочила со стула, с грохотом его опрокинув. Санитар, стоявший у двери, сделал ко мне шаг. Но, повинуясь жесту врача, остался на месте. Я заметалась по кабинету.

— Я в сумасшедшем доме! — восклицала я. А чего я ещё могла ждать? Личность без памяти, с фантастическими снами и склонностью к пиромании — точно, связывать надо!

— Не надо драм, дорогая, — мягко сказал врач. — Это не сумасшедший дом. Это клиника…

— Для буйнопомешанных! — вскричала я. Бросив рассеянный взгляд на санитара, я заметила, как они с врачом переглянулись. — Не надо, доктор! Я не собираюсь бросаться на вас, — Я села и попыталась взять себя в руки. — Только вы тоже поймите. Однажды вы просыпаетесь с головой без единого реального воспоминания и оказывается, вы это не вы, а неизвестно кто неизвестно где! И это неизвестно где — клиника для душевнобольных!

Я уронила голову на руки. Оказывается то, что я ничего не могла понять ничто, по сравнению с тем, что я понять пыталась.

— Надеюсь, я никого не убила? — Я подняла голову и внимательно посмотрела на врача. — Я здесь не по приговору суда?

— Ну что вы! — Врач похлопал меня по руке. — Ваши родственники озаботились вашим состоянием, когда в течение недели вы перестали отвечать на телефонные звонки и выходить на работу.

— А где я работаю?

Врач вздохнул.

— Право, вам лучше самой всё вспомнить.

— Но хоть подтолкните меня! Как зовут моих родственников?

Врач снова вздохнул.

— Я сделаю по-другому. Я разрешу вам с ними встречу. Вдруг мне не понадобится вас подталкивать? Ваше состояние стабильно и внушает оптимизм. Если до послезавтра оно не изменится, вы увидитесь с родными.

— Хорошо. А до послезавтра вы мне ничего не скажете?

— Нет, моя дорогая. И вы не заставляйте напрягаться вашу память. Во-первых, неизвестно, как это скажется на вашем разуме. А во-вторых, если память упорно блокируется, возможно, для вас будет лучше вообще не вспоминать. Вдруг это что-то ужасное.

— Да уж, утешение, — пробормотала я. Затем в сопровождении санитара я вышла в палисадник. Хоть моё состояние и внушало врачу оптимизм, но одну меня он пока не отпускал. Что ж, он прав. Я сама не знала, что могу ещё выкинуть. Куда уж ему!

Я увидела её на скамейке, погружённую в свои мысли. Рядом маячил здоровый санитар. Ну, справиться с ним было плёвое дело. Но её состояние начало меня тревожить. Если она всё вспомнит, то что делать мне? Опять скитаться в поисках пристанища? Эх, зря я оставила её так надолго одну. Нет, иногда я навещала её. Но это не то, что быть постоянно рядом.

— Ты охотишься на неё? — спросил меня сутулый мужчина. Я его узнала. Не так давно он удивил меня тем, что заговорил со мной. Теперь снова. — Она твоя жертва? — спросил он, кивнув на задумчивую фигуру на скамейке.

— Она давно моя, — спокойно сказала я, разглядывая женщину. — Себя она потеряла, я её нашла.

— Ты боишься, что она вспомнит, — Сутулый мужчина внимательно смотрел на меня. Меня раздражало его внимание и его догадливость.

— А тебе что за дело? — резко спросила я. — Хочешь занять её место?

Он грустно улыбнулся.

— Мне моего достаточно. По крайней мере, я в своём уме. Хотя доктор Жерар так не думает. Ну да бог с ним.

— А что с тобой? — Я внимательно смотрела в беспокойные глаза этого странного человека. Он мне кого-то напоминал. Но воспоминание было так мимолётно, что мне не удавалось его поймать.

— Меня зовут Жильбер Арен. Как ты поняла, я могу видеть духов, бесов и вообще многое невидимое простым смертным. Но сюда меня поместили не за это.

— А за что?

— Во сне я путешествую по времени.

— И что?

— А то, что я бывал в разных временах, история о которых скрыта до сих пор.

— Опять таки — и что? Твои познания подкрепили бы высказывания многих историков, белых пятен прошлого стало бы меньше, а будущее не так бы пугало своим скорым концом.

Жильбер опустил голову и глухо сказал:

— Когда я блуждал по будущему, это вызывало скептицизм и насмешки. Это же ещё невозможно проверить. Когда я блуждал по прошлому, это вызывало скептицизм, насмешки, удивление и тревогу. Ведь то, что уничтоженные документы не могут подтвердить мои слова, они же не могут и опровергнуть. Но можно найти и косвенные свидетельства. А когда я взошёл на Голгофу с назореем, меня от греха подальше объявили спятившим.

— Почему?

— Потому что я видел правду.

А вот это интересно. И за какую же «правду» его упрятали сюда?

— Да? И что ты видел?

— Распятие человека.

Я была разочарована.

— И всё?

— И становление христианства.

Ого! Мне попадались всякие блаженные, но такого, кто «видел правду» — ещё нет.

— Не было богочеловека Иисуса Христа. Не было воскресения во плоти. Не было христианства, — Он ещё ниже опустил голову, и я должна была напрячься, чтобы услышать его.

— А что было?

— Было три человека с одинаковыми именами, похожей внешностью, но разными целями: Иисус бар Абба, Иисус Назорей и Иисус Вифлеемлянин. Они родились с разницей в несколько лет. Один был сиккарием, другой назореем, третий ессеем. По прихоти судьбы у двух матерей звали Мариями, а у двух других отцов звали Иосиф. Один был плотник, другой сын первосвященника, третий сын купца. Когда я говорил, что писцы евангелий не были при этих событиях, многое выдумали, что единственный достоверный свидетель Мария Магдалина, присутствовавшая всегда и везде с одним из проповедников, что очевидцев вообще неправильно понимали, а переписчики и переводчики досочиняли своё, совсем не то, что было описано в первоисточнике, мой брат решил отправить меня сюда. Его преданность религии граничит с фанатизмом. А наследство, которое мне оставил дядя, в случае объявления меня недееспособным, перейдёт к нему. Они и жену мою настроили против меня. А мне эти путешествия так помогали — мои картины большей частью были написаны после них.

— Так ты художник?

— Да, был талантливым художником, — Он грустно поднял голову. — А теперь я никто.

Жалкое зрелище. Ещё немного и он расплачется. Мне жалость была не свойственна. Какое мне дело до людской глупости? Нострадамус, хоть и прибегал к помощи своему посредственному таланту, но оказался умнее. Он прошлого не так касался. Он вещал о будущем, да так, что его нельзя было толком понять в настоящем. Сейчас всё ещё над его катренами спорят. Это когда требовались доказательства его дара, он скользил по поверхности давнего прошлого. И то, чтобы произвести впечатление на суеверную Екатерину Медичи.

Она встала и медленно пошла к зданию клиники. Здоровенный санитар как тень следовал за ней. Я тоже встала.

— Дурак ты, — бросила я Жильберу. — Рисовал бы и рисовал. А с историей и религией, а в особенности с историей религии, всегда шутки плохи. Правда, даже если она от бога, никому не нужна, если есть догма.

— Ты права, — тихо сказал он.

Я ещё раз окинула взглядом это недоразумение и поспешила за ней.

…Мы бегали друг за другом, перепрыгивая через кровати. Он пытался схватить меня, но я всё время со смехом вырывалась, юркая как змейка. Наконец он загнал меня в дальний угол палаты, где стояла моя кровать. Я запрыгнула на неё мягко, как котёнок и, свернувшись в комочек, лукавым зверьком поглядывала на него. Он, тяжело дыша от бега, подошёл и сел на кровать. Я, вытянувшись в струнку, улеглась перед ним. Он погладил меня по руке. Я резко села и начала раздеваться.

— Ты что? — спросил он, резко вскочив.

— Не притворяйся, — криво улыбнулась я. — Ты ведь этого хотел? Ведь хотел, да? — Я пристально смотрела в его глаза. Все его мысли я видела насквозь, как будто его голова была стеклянной, а они словами в книге. Вот сейчас, неожиданно для себя он тоже стал раздеваться. «Ведь ты этого хочешь… Ведь ты хочешь… Ведь хочешь… Хочешь…», — сейчас стучит у него в голове.

Я пододвинулась, и он прилёг рядом. Я обнажённая недвижимая и холодная, лежала, глядя в пустоту. Он облокотился на локоть и посмотрел сверху вниз на моё лицо. Я видела своё отражение в его глазах: острые бледные линии моего лица словно застыли и, если бы не лёгкое мое дыхание, ему могло бы показаться, что рядом с ним лежит греческая статуя. Он оглядел меня. Да, с телом мне ещё повезло: чистый высокий лоб, прямой нос, свежие пухлые губки, ровный подбородок, маленькая нежная шейка, тонкие белые руки с длинными тонкими пальчиками, маленькая крепкая грудь, упругий плоский живот, кончавшийся тёмными кудрями, скрывавшими маленький розовый клитор, округлые небольшие бёдра, переходившие в стройные рельефные ножки, и маленькая стопа Золушки с нежно-розовой пяточкой. Словом, идеал женщины.

Он кончиками пальцев прикоснулся к моей груди и несколько раз, почти не касаясь, очертил сосок. Я не первый день жила на свете. Я помнила все свои телесные ощущения, но всё равно не могла совладать с собой — моё тело зажглось, сердце под его рукой застучало сильнее, а кровь быстрее побежала по венам. Моё тело засветилось: вместо мраморной бледности оно окрасилось бледно-розовым цветом. Он прикоснулся к другой моей груди. Моё тело сильнее затрепетало. Оно стало розовым, но словно покрытым прозрачной плёночкой. Он слегка прикоснулся к моим губам. Затем медленно провёл тонкую полоску от шеи до моих кудрявых зарослей внизу живота. Я уже не могла сдерживаться: спина моя выгнулась, а я, схватив его за шею, приникла к его губам. Я крепко прижимала к себе его голову и гладила по волосам. Я прижимала его к себе всё сильнее и сильнее, как будто хотела срастись с ним. Наконец он вырвался из моих рук и повалил меня спиной на кровать, прижимая своим разгорячённым телом. Я опять схватила его голову и впилась в его губы. Он, осмелев, начал мять мою грудь и зад. Соски мои, мирно лежавшие под его руками, набухли и потемнели, грудь приподнялась и затвердела, стала упругой, как надутый мячик. Я ласкала его спину, впившись в его губы, а он всё яростнее мял мне груди и зад. Вдруг меня словно что-то подбросило: я вырвалась из его рук и с размаху села на него верхом. Боли я не почувствовала, только его член внутри себя. Он застонал. Отражаясь в тёмном окне в сумраке ночи, я казалась себе вавилонской блудницей, сидящей на библейском звере: волосы разметались по плечам и спине, глаза горели так, что даже искажённое отражение окна не могло скрыть их блеск, тело пылало, и мне казалось, что по моим венам бежит раскалённый жидкий металл. Я оседлала его и не хотела прекращать скачку. Затем, достигнув пика, я упала ему на грудь и снова впилась в губы. Я видела, что моя кровь текла по его ногам, но я не чувствовала боли. Судя по нему, он вообще ничего не замечал. Вдруг он резко развернулся и лёг на меня, целуя в шею и грудь. Я всё яростнее ласкала его спину, шею и плечи, а он, лёжа на мне, целовал моё бархатистое тело и заросли кудрей внизу живота. Он несколько раз прикасался к моему клитору, вызывая в моём теле маленькие взрывы наслаждения и истому с яростным желанием пика. Я сладострастно стонала, выгнув спину, а он продолжал двигаться внутри меня.

Наконец он устал и положил голову мне на грудь, но я хотела продолжения. Я перевернула его и снова села сверху. Недовольная его отдыхом, я, задыхаясь, шептала ему:

— Ну что же ты?.. Что же?

— Какая же ты… — прерывисто дыша, шептал он в ответ. — Какая же… ты…

— Какая? — спрашивала я, продолжая ласкать его. — Ну, какая?

— Ненасытная ты… — бормотал он, не отрывая глаз от меня.

— О-о! А ты… — Видя, что продолжения от него ждать не следует — его член обмяк во мне и выскользнул уже, как умершая гусеница. — А ты! Ну что же ты! — презрительно бросила ему я и соскочила с постели.

— Какая же ты… — шептал он, полузакрыв глаза.

А я стояла в свете луны — прекрасная и неутомимая. Мои волосы шевелил ветер и, казалось, что они живые.

— Какая же ты… — продолжал шептать он и открыл глаза. Я возвышалась над ним, гордая своей победой над несовершенством мужского тела.

— Кто ты? — вдруг вскричал он.

И было от чего. Мои светлые волосы стали угольно-чёрными, прямой нос мой выгнулся и слегка загнулся, губы стали ещё полнее и чувственнее, а лба вообще не было видно — отражение в стекле хоть и не обладало чистотой зеркала, но давало представление о тех изменениях, которые вдруг начали происходить в моём облике. В глазах этого смертного я видела отражение жёлтого блеска своих глаз.

— Кто ты? — со страхом повторил он.

Огромная радость наполнила меня и я крикнула во всё горло:

— Да! Это я! — Крик мой отражался от стен и наполнял собой всю палату. Я рассмеялась диким смехом. Его сатанинские раскаты так же отскакивали от стен и исчезали где-то под потолком. — Я! Это всё я! А ты — ты только посмотри на себя!

Он опустил глаза на своё изменившееся тело и вскрикнул: оно, некогда могучее и мускулистое, которому могли позавидовать спортсмены, скукожилось, высохло, похудело и покрылось сетью морщин. Он схватил с ближнего стола небольшое зеркало и поднёс к своему лицу. На него смотрел череп с натянутой на него старческой кожей. Запавшие глаза, обведённые чёрными кругами, тускло смотрели мёртвым светом, пересохшие истончившиеся губы потрескались. Он поднял свою некогда накачанную руку, но увидел лишь кости скелета с натянутой на них дряблой кожей.

— Что ты сделала? — яростно хотел прокричать он, но не узнал своего некогда зычного голоса — из его горла раздался лишь какой-то скрежещущий хрип. — Что ты со мной сделала, ведьма? — Он закашлялся.

— Я колдунья, а не ведьма. — Я встала перед ним, во весь свой ставший высоким рост. — И разве ты не знал, что за ночь любви с колдуньей смертный платит жизнью? Что безнаказанно меня иметь может только такой же колдун, как я? Ты разве не знал этого?

— Нет, — тихо прошелестел он.

— Так теперь знаешь, — снова заорала я и рассмеялась. Энергия, переполнявшая меня, хоть и не нашла выхода в этом человеке, требовала выхода иным способом. — Теперь ты знаешь, смертный!

Приподнявшись было, чтобы посмотреть на себя или ударить меня, он упал на кровать, выронив зеркало.

— Ты поимел меня, но не удовлетворил, — Я презрительно бросала слова в это человеческое недоразумение. — А теперь ты умрёшь. Не надо пытаться трахнуть женщину, если хочешь просто утолить свою похоть. Её может оказаться сильнее. Ты поимел меня, — повторила я. — А теперь умрёшь, — прошипела я ему в лицо.

В этот момент за окном сверкнула молния и грянул гром. Он, снова приподнявшийся было на кровати, упал и испустил дух.

— Мой господин! — заорала я во тьму окна. — Его душа со мной! Я иду к тебе! — И, сжав невесомое нечто в кулаке с неестественно длинными ногтями, я прошла сквозь стекло окна, как будто его и не было. Я взлетела над уродливым квадратным домом, бросив последний взгляд на кровать с худым коричневым трупом, над которым поднимался какой-то сладковатый белый дымок, который медленно растворялся в воздухе. Я же свободная и восторженная, летела в черноту неба…

Внезапно я проснулась. Что за чёрт! Приснится же такое! Я вцепилась в край простыни и попыталась её потянуть. Что-то мешало мне. Я оглядела кровать и похолодела: охранник, который сопровождал меня на прогулке в палисадник вчера, без движения обнажённый лежал в ногах моей кровати лицом вниз. Простыня была в каких-то бурых и красных пятнах. Я взглянула на свои руки — они были в засохшей крови. Я приподняла простыню: низ живота и ноги так же были в крови. Я резко села на кровати и чуть не закричала от нестерпимой боли во влагалище. Боже! Что же это? Дрожащей рукой я попыталась нащупать пульс на шее санитара. Его не было. Я попыталась развернуть его. И тут моим глазам предстало страшное зрелище: его член, как будто вырванный с корнем, валялся рядом с кроватью в огромной луже крови. В его паху зияла чудовищная рана. Мои глаза заволокло туманом, и я истошно закричала, падая на подушки. Небытие накрыло меня своим успокаивающим покрывалом.

Что было дальше, я не помню. Действительность я воспринимала как сквозь толщу воды. Вокруг меня были какие-то люди, что-то кричали, меня куда-то несли. Меня кололи, но я не чувствовала боли. Меня избивали, но я не защищалась. Я даже не знала, были мои глаза открыты или закрыты, снова вокруг сон или явь. Меня о чем-то спрашивали, снова били, кололи, но я ничего не воспринимала. Такое состояние бывает, когда отходишь от наркоза: тот свет ты уже покинул, но на этот ещё не вернулся. Я не знаю, сколько прошло времени. Я не знаю, куда унесли тело санитара и начали ли следствие. Когда я очнулась, была глубокая ночь. Или мне так показалось, потому что я очнулась в полной темноте и тишине. Я попыталась повернуться, но оказалось, я опять привязана к кровати. Простыня серым пятном выделялась в полной темноте. Благодаря ей, я поняла, что не ослепла.

Я лежала с открытыми глазами без мыслей в голове и ощущений в теле. Я не чувствовала ни голода, ни холода, ни раскаянья, ни сожаления. Я была как бы вне тела, времени и пространства.

— Ну и зачем ты это сделала? — услышала я вдруг низкий и густой голос. — Твоя задача была искушать её знаниями, а не помогать ей убивать.

— Но Господин, — раздался другой, женский, голос. — Это было так скучно. Те искушения, которым я её подвергла, свели её с ума. Её душа жаждала увидеть. Я дала ей такую возможность.

— Увидеть? — прогремел первый голос. — Это не твоя работа! Хочешь быть наказана? Грязной работы ещё много. Могу обязать тебя её выполнить.

— Нет, Господин, — Во втором голосе слышалось и разочарование, и недовольство, и страх.

— Ты взялась делать не свою работу, — Первый голос был не на шутку рассержен. — Оставь её. Когда ты будешь нужна, я тебя к ней призову.

— Да, Господин, — смиренно ответил второй голос.

Я изо всех сил напрягла зрение. И вдруг я увидела у стены два светлых пятна: одно было ярче и больше, второе мелкое и тусклое. Яркое на мгновение вспыхнуло и погасло. А тусклое осталось на месте. Постепенно оно приняло очертания человеческой фигуры. Медленно эта фигура направилась ко мне. По мере её приближения она приобретала женские черты. Когда она оказалась совсем рядом, я увидела… себя.

— Что же, жаль с тобой расставаться, — сказала сущность. — С тобой было весело. Господин забил твою голову такой чушью, что получилась богатая фантазия. Мне было из чего выбрать. Ты забавная. Особенно, когда стала считать меня собой и наоборот, — Сущность улыбнулась. — Но слово Господина — закон. Они не позволят ослушаться. А искушать алкоголиков на новую бутылку водки не так интересно, как заставлять искать истину интеллектуала.

— Кто ты? — спросила я хрипло.

Сущность, уже повернувшаяся, чтобы уйти, удивлённо обернулась.

— А, так ты видишь меня, — с непонятным разочарованием произнесла она.

— Я видела тебя и второе пятно света.

— Господина? — Сущность искренне удивилась. — Надо же. Чем же ты их привлекла, что они дали тебе их увидеть?

— Их?

— Господин — это всё. Это и слово, и мысль, и разум, и мужчина, и женщина.

— Бог? — Я со страхом слушала эту сущность. Неужели я на самом деле схожу с ума?

— Вы, люди, и так его называете.

— А как ещё?

— Дьявол, сатана, Вельзевул, чёрт, бес…

— Что? — Я дёрнулась, чтобы вскочить, но ремни меня держали крепко. — Бог — это дьявол?

— Дура, — снисходительно сказала сущность. — Это всё. Это и свет, и тьма, и добро, и зло.

Я закрыла глаза. Да, определённо, я сошла с ума. Как бог может быть дьяволом, а свет — тьмой? Я сплю, у меня галлюцинации, я сошла с ума. Так или иначе, этого всего нет. Это моя фантазия.

— Твои сны, которые так похожи на реальность, это тоже твоя фантазия? — внезапно со злостью сказала сущность. Я вздрогнула.

— Кто ты?

Сущность села на единственный стул в комнате, который я в темноте не увидела.

— Можешь считать меня демоном искушений, Анита, — Она невозмутимо положила ногу на ногу и скрестила на груди руки.

— Как? Анита?

— Если точнее, Анн-Мари Лефевр, профессор истории религии Сорбонны, кандидат наук демонологии и изучения оккультизма. То, что я сейчас тебе рассказала, лишает меня дома. Но Господин и так мной недовольны. Так что, чем скорее развязка, тем лучше.

Анн-Мари Лефевр, профессор… кандидат наук… Я вдруг вспомнила свой кабинет в университете, сплошь забитый книгами по религии, истории, демонологии, оккультизму, сатанизму, язычеству, дьяволопоклонничеству. Я вспомнила свой дом, который купила в пригороде, когда ещё была замужем. Его я отдала мужу после развода. В городе, где я стала проводить большую часть жизни, он мне не нужен. Я вспомнила курьера с почты, веснушчатого парня, которого дразнили Питер Пен за его имя Питер-Пол. После десятой доставки книг за неделю мы подружились. Я разрешала выкупать посылки за меня, когда забывала или не успевала сама. Конечно, я ему приплачивала немного за его любезность… Я вспомнила кошку соседки по этажу — чёрную длинношёрстую ленивицу, которая даже хвостом не шевельнёт, если перед ней упадёт кусок колбасы… Я вспомнила всё… Возможно, это произошло за секунду, возможно, прошло полдня…

— А-а, вижу, ты обрела себя… — Сущность встала. — Что ж, пора прощаться. Господин будет недовольны. Но они всеведущ, должны понять.

— Не поняла, — Я открыла глаза и уставилась в своё лицо. — Не поняла, как то, что я себя вспомнила, может тебя прогнать?

Сущность села, подавшись вперёд и расставив ноги. Сцепленные в замок руки она положила на колени.

— Видишь ли, — начала она. — Господин увидели в тебе что-то, что ему не понравилось. Ты слишком близко подошла к пониманию его сути, когда копалась в своих книжках. Хоть ты и католичка, но в тебе жил гностик, с которым я и свела знакомство. Моё дело было искушать тебя знаниями непознанного, таинственного, чтобы, ударившись в мистику, ты позабыла бы о поиске бога. Частично мне это удалось. А потом мне стало скучно. Католичка в тебе умерла, гностик ушёл, ты стала слепее, чем была до нашего знакомства. И я решила развлечься. Ты помнишь свои сны? — внезапно спросила она. Я вздрогнула. — А-а, помнишь. В них было всё так реально, да? Так вот, это была я. Я в тебе, а ты во мне. Я руководила, ты действовала…

— А санитар? — перебила я. — Кто его убил?

— Я твоими руками, — она улыбнулась.

— Зачем? — Я закричала. Я хотела вырваться, поймать, растерзать эту гадость за то, что она со мной сотворила.

— Глупый, никчёмный тип, — пожала плечами сущность. — Его срок и так был близок — он должен был умереть спустя два дня под колёсами грузовика. Я ему устроила прекрасную смерть — от любви.

— Ты… ты… — Я металась под ремнями, но ничего не могла сделать. — Убирайся! Твой господин зря не наказал тебя, дрянь!

— Ну вот, — с деланным разочарованием сущность встала. — Я позволила ей узнать все тайны Земли, устроила путешествие по времени, дала возможность быть всесильной, а она… — Сущность махнула рукой.

Резко раскрылась дверь. В комнату вбежал человек в халате со шприцем в руке. Вслед за ним влетело ещё несколько человек и трое санитаров.

— Она очнулась. Она пришла в себя, — бросил первый человек со шприцем другим.

— Я Анн-Мари Лефевр, в девичестве Морильяк. Я профессор истории религии университета Сорбонны, кандидат наук демонологии и изучения оккультизма Йельского университета, доцент кафедры прикладной философии института Тулузы, профессор истории языческих культов мира Пражского университета… — я чётко произносила свои титулы, которые всплывали у меня в мозгу. Сущность, скрестив руки, с улыбкой кивала позади людей в белом. — …Доцент кафедры аномальных явлений Кембриджа и профессор демонологии Принстона…

— А с Папой вы не общались? — заворожённый моими перечислениями, мужчина со шприцем очнулся. — В Ватикане давно были?

— В Ватикане мне отказали в учёной степени.

— Что так? — нагло ухмыляясь, спросил он.

— Разошлись во взглядах на понимание бога с Папой Римским.

— А, ну как же, как же, — всё так же нагло ухмыляясь, он сложил руки на груди, выставив шприц.

Я прикрыла глаза. Когда я снова посмотрела на него, у него в руках была толстенькая папка, документы в которой он быстро пробегал глазами. С его лица не сходило недоумённое выражение.

— Это всё действительно вы? — недоверчиво спросил он.

— Да, это я. Я вспомнила.

— Вспомнила, — Сущность скривила моё лицо. — Кабы я тебе не сказала имя, ты бы так и осталась овощем.

— На смей! — заорала я и дёрнулась. Мужчины, столпившиеся около папки, вздрогнули и отпрянули. — Когда я увидела вас обоих, я была в своём уме. Это ты, ты лишила меня моей личности!

— В своём уме! — Сущность ядовито улыбнулась. — То-то твой врач так на тебя смотрит! Ещё бы — разговаривать с пустотой — это быть в полном рассудке, — Она снова засмеялась.

— Простите, доктор, — сказала я человеку со шприцем. — Но неужели вы не видите женщины рядом с дверью? У неё моё лицо. Она говорила со мной.

— Давай, давай, — веселилась сущность.

Мужчины переглянулись. Тот, который держал шприц, внимательно осмотрел дверь.

— Хорошо, — сказал он. — Женщина с вашим лицом.

Я облегчённо закрыла глаза. Тут же резкая боль пронзила мою ногу: опустив глаза, я увидела, как он вынимал из неё пустой шприц.

— Не отвязывать, — рявкнул он санитарам и быстрым шагом вышел. Я хотела крикнуть ему, но мой рот как будто забили ватой. В глазах поплыло, в ушах застучало. Резкий свет из коридора, пробивавшийся в открытую дверь, стал меркнуть. Последним растаяла сущность с моим лицом и её издевательский смех…

У костра сидела группа молодых людей. Один что-то напевал под гитару, девушка в красной куртке зябко жалась к нему, другие напевали по мере своего слуха. Костёр весело потрескивал, взметая искры в темнеющее небо. Красное солнце медленно садилось, полная яркая луна выкатывалась из-за редкого леса, плотный белый туман надвигался с поля. Мой бог! Неужели снова эта пытка? Явь или сон? Видение или реальность? Я попыталась закричать, затопать, но у меня ничего не получилось. Как будто меня нет, или я смотрю кино через стереоочки. Я кричала, прыгала, махала руками — бесполезно. Меня для них не было.

Когда музыка кончилась, компания сидела некоторое время в молчании, которое нарушало лишь потрескивание поленьев в костре. Вдруг послышались тихие осторожные шаги, словно кто-то шёл к ним через лес. Молодые люди обернулись, а один парень, трагически понизив голос, произнёс:

— Вы знаете, что сегодня тринадцатое июля, пятница — день шабаша нечистой силы?

— Нет! — заорала я в отчаянии. Но они снова меня не слышали. Тринадцатое июля? Что за дата такая? Об этом я ничего не знала. Может этот парень хотел напугать тринадцатой пятницей?

Я внимательно смотрела на них. От его слов девушка в красной куртке вздрогнула, и её глаза засверкали в темноте.

— Я бы не отказалась побывать на таком шабаше. Душу бы отдала, чтобы увидеть вживую сатану. Только жаль, что его нет.

Из леса вынырнула фигура женщины с распущенными чёрными волосами. Она неуловимо напоминала ту сущность, с которой я беседовала недавно. Тот же отрешенный взгляд, мягкая грация движений. То же спокойствие и как будто всезнание того, о чем ты даже не догадываешься.

Она медленно подошла к костру. Её странно блестевшие глаза обратились на только что говорившую девушку.

— Зря вы так думаете, милая, — хрипло произнесла она. — И бог, и дьявол есть. Только дьявол сильнее.

Я видела скептический взгляд парня с гитарой и как будто прочитала его мысли: «Наверное, очередная дьяволопоклонница. Из тех, что собираются по пустырям, подвалам и помойкам и орут всякую чушь при свечах, поливая себя украденной кровью с донорского пункта приёма. Безудержные оргии, убитые животные, героин и костры до небес».

— Вам не страшно бродить одной по лесу? — спросил он вслух.

— Меня спасает моя вера, — Женщина странно сверкнула глазами и улыбнулась. Её улыбка была притягивающе очаровательной. Парень мгновенно забыл о девушке, которая прижалась к его плечу. Он видел только эти глаза, в которых вспыхивало и загоралось пламя. Я тоже видела их. И я испугалась того, что видела в них. Я видела его нараставшее желание и как будто слышала: «Мой бог, мне кажется, я хочу её»

Я снова пыталась орать и махать руками. Компания не реагировала. Только женщина повернула ко мне лицо и, казалось, заглянула в самую мою душу. Я поперхнулась и замолчала. Я смотрела в мрачную темноту, которая воплощала в себе всё зло, подлость, боль, обман и предательство мира. Я содрогнулась. А женщина вновь смотрела на парня и улыбалась.

— Если вы не против, проводите меня до деревни. Это здесь, рядом, — сказала она, не сводя с него глаз.

Парень встал странно неуклюже. Очевидно взгляд женщины парализовал его волю и конечности. Я видела его глаза. «Я хочу её», — говорили они уверенно. Он шагнул к женщине.

— Ты куда? — требовательно крикнула девушка в красной куртке. Женщина перевела взгляд с парня на неё. Словно она была из стекла, я увидела, как в ней заклокотала страшная ревность, однако, к моему удивлению, на её лице ничего не отразилось.

— Надо проводить, — не сводя глаз с женщины, ответил парень. — Мало ли что может случиться.

Чёрные всплески ревности охватили уже всю девушку, но она сказала:

— Ну-ну, быстрее возвращайся.

Что-то в её тоне очевидно показалось парню странным. Он нахмурился, но, взглянув в глаза женщины, моментально забыл об этом. Женщина отошла от костра. Парень пошёл вслед за ней, и вскоре шум их шагов затих.

Молодые люди у костра некоторое время молчали. Потом они начали оживлённо обсуждать странное поведение своего гитариста. Девушка в красной куртке незаметно отошла от костра и быстро зашагала за странной женщиной и парнем, прислушиваясь к тишине леса. Я последовала за ней.

Пройдя минут десять, она остановилась. Как она смогла найти дорогу в сумерках и тумане пусть редкого, но леса, и как смогла следовать за этой женщиной, я не понимала. Однако, в темноте деревьев были пятна и слышались осторожные шорохи.

— Ты такое чудо, — слышался прерываемый страстью голос парня. — Ты ведьма! Ты богиня! Ты сама страсть!

— Я не ведьма, я колдунья, — раздался насмешливый и холодный голос женщины. Он мне напомнил тот кошмарный сон-реальность, когда я очнулась с мёртвым санитаром на своей кровати. — Я колдунья тьмы. Я хочу тебя, — говорила женщина, — Но больше всего я хочу твоей крови.

Раздался приглушенный щелчок, как будто клацнули зубы животного, затем странный звук достиг меня и девушки в красной куртке. Я видела её парня, прислонившего спиной к дереву женщину. Она склонилась над ним, сверкая на нас глазами. Затем послышался противный булькающий звук. Женщина подняла голову и кроваво-красными губами, с которых стекали капли крови, произнесла:

— Наконец-то я наелась! — Глаза её сверкнули, и она оттолкнула парня, который мешком свалился у её ног.

Застывшая в ужасе девушка подняла от него белое лицо и посмотрела на женщину.

— Ты убила его! — закричала она. Охватившие её гнев и ревность постепенно приводили её в себя.

— О нет! — Женщина взглянула на неё. — Я его только поцеловала. Он скоро придёт в себя. Правда, секс его интересовать будет не так сильно, как раньше, — Женщина плотоядно облизнулась. — Но ты ведь хотела увидеть сатану. Ещё не передумала?

— Нет, — Я видела, что злость и ревность в девушке тают, а их место занимает любопытство и скептицизм. Холодными льдинками они как будто высвечивали её душу. Я хотела схватить её за руку, встряхнуть — ведь только что какая-то женщина убила или чуть не убила её парня! Но моя рука прошла через её тело. После минутного поединка взглядов я с изумлением увидела, как женщина и девушка в красной куртке поднялись в воздух. Я снова попыталась схватить девушку, но всякий раз моя рука проходила сквозь неё.

Только они исчезли в ясном без звёзд небе, как парень вздохнул и медленно поднялся, опираясь о дерево. Он потряс головой, посмотрел на полную луну и пробормотал: «Чёрт, как же я голоден!». Он выпрямился и медленно направился обратно к костру. Я пошла за ним. «Холодно, как же холодно!» — бормотал он, пробираясь через лес.

Наконец он вышел к костру и вытянул руки к самому огню.

— Что-то ты рано, — произнёс светловолосый парень, прикуривая от горящей ветки. — Чего дрожишь? Тётечка не так горяча оказалась?

Раздались редкие смешки.

— Деревня была близко, — произнёс первый парень, поворачиваясь спиной к огню.

— А где Аннет? — спросила девушка с короткой стрижкой.

— Понятия не имею, — отозвался он и, поднявшись, подошёл к светловолосому, и пристально глядя ему в глаза, произнёс:

— Ты не хочешь со мной закурить?

Тот медленно поднялся и, ни слова не говоря, пошёл за ним в лес.

Через несколько минут он вернулся, утирая рот.

— Куда ты дел Жака? — поднявшись, спросила девушка с короткой стрижкой.

— Сейчас вернётся, — ответил первый парень. — Ему надо отлить, — Он жутковато улыбнулся и посмотрел прямо на меня. Кровавый огонь застлал мне глаза, и я потеряла сознание.

Я открыла глаза. Передо мной снова была чернота. Где-то недалеко мерцало серое пятно. Я напрягла зрение: сущность приобрела человеческие очертания и о чём-то недовольно спорила с тем, кого я не могла видеть:

— Господин, она сама хотела увидеть зло. Она хотела всё вспомнить. Так дал бы ей полную память. Зачем ты дал ей увидеть вампиршу? Ведь всё было не так? — Сущность горько покачала головой.

— С кем ты говоришь? — хрипло спросила я.

— С Господином, — зло ответила сущность. — То, что ты видела, ничего тебе не напомнило?

— Нет, — Я нахмурилась. — А женщина из моих видений — ты?

— Нет, — Сущность встала и приблизилась. — Я же говорила, всё было не так.

— Что всё? И как — не так? — Я ничего не понимала.

— То, что ты видела, это часть прошлого. Твоего. Но всё было не совсем так.

— А как?

— Неужели ты совсем ничего не помнишь?

— Нет.

Сущность вздохнула.

— Этим мы и отличаемся. Господин даёт нам работу, но не даёт забвения. А вы можете забыть как хорошее, так и плохое.

— Так что там было? — Я хотела стукнуть кулаком по кровати. Но руки были привязаны.

— Когда тебе было лет восемнадцать, вы с друзьями летом поехали на пикник. Но попали в неудачное время.

— Почему?

— В этот день дьяволопоклонники устраивали свой шабаш.

— И что?

— Всех твоих друзей принесли в жертву: кому перерезали горло, кому щипцами вырвали сердце. Одну твою подругу насиловали всю ночь, к утру она умерла от потери крови.

— А я? — Я содрогнулась. Да, забвение — великая вещь, дарованная богом.

— Ты? — Сущность презрительно улыбнулась. Ты спряталась в ближайшем гроте и всё видела. Потом ты решила посвятить свою жизнь изучению потустороннего, язычества и религиозных культов. Скорость твоего обучения была такова, что тебя хотели занести в книгу рекордов Гиннеса. Но тебе всё было мало.

— Это ужасно.

— Ужасно? — Сущность подскочила ко мне. — Ужасно, когда тебе на ногу падает молоток! Кошмар, когда в лунной тени ты видишь Фредди Крюгера, а не вешалку с пальто! А то, что сделала ты — это трусость и предательство!

— Но что я могла? Их же было больше, ведь так? Они бы и меня убили! И кому бы от этого было легче?

— А позвать на помощь? Выйти из леса, добраться до телефона — там всего-то пара километров была! Но нет! Ты осталась и видела! Чтобы потом, как ты выразилась на выпускном в колледже, «в память своих друзей», заняться причиной их смерти. Ты так никому и не сказала, что была там. Даже на исповеди!

Я молчала. Сущность была права. Я не помнила ту ночь. Не помнила, почему спряталась, а не пошла за помощью. Я этого не помнила.

— Поэтому я здесь? — обречённо спросила я.

— Нет, вы посмотрите на неё! Она себя ещё и жертвой считает! — Сущность возмущённо взмахнула руками. — Нет. Здесь ты потому, что так Господин решили. Своими поисками истины ты задурила голову себе и тем, кто искал её до тебя. Ты подошла к знанию очень близко, хотя не имела на это никакого права. Ты влезла не в своё дело. Ты пыталась нарушить равновесие и Господин тебя устранили. Гуманно и милосердно, как всегда.

— Хорошо милосердие, если, благодаря тебе, я чуть больницу не спалила и убила санитара.

— Это твоё наказание. Радуйся, что ещё такое лёгкое. А я демон искушения. Ты искушению поддалась. И чем ты недовольна?

— Но ведь я не помнила, кто я? Как я могу нести наказание, не зная, в чём моя вина?

— Господин тебе дали тест. В зависимости от результатов идут и бонусы. Если бы помнила себя, ты бы стала спорить с Господином о тяжести наказания и времени его продолжения. А так — ты просто должна была выполнить задание — избежать искушения. Ты его не выполнила. Но Господин до тебя всё же снизошли — он вернули тебе память и дали возможность увидеть себя и меня. Сейчас другой тест — ты с памятью, со всеми своими знаниями и титулами. Что будешь делать?

Я помолчала. Тесты бога! Чушь какая! Однако, я говорю с привидением или демоном искушения, как она себя называет. Значит, я сумасшедшая, и удивляться её словам не стоит. Возможно, если я буду ей противостоять, она меня оставит в покое. Но как долго это будет?

— Это решать Господину, не мне, — ответила сущность, внимательно глядя на меня.

— Хорошо. Я попытаюсь, — Я уже не удивлялась, что сущность читала мои мысли. Она же порождение моего больного ума.

Сущность недоверчиво разглядывала меня.

— Один уже пытался. Рассказать?

Я вздохнула. Если это тест, пусть всё закончится быстрее.

— Итак, — сущность удовлетворённо села в кресло, которое я не видела в темноте, положила ногу на ногу и сцепила руки на коленях. — Итак. Жил-был в девятнадцатом веке один искатель истины. Надо тебе сказать, что в то время на мистике были помешаны почти все: спиритизм, чёрная магия, Жозеф Бальзамо, Сен-Жермен, масоны, розенкрейцеры, иллюминаты, чаша Грааля, копьё Лонгина, Туринская плащаница, да мало ли всякого такого, на чём многие разумные люди свернули себе мозги. Так вот. Этот человек тоже был учёным. Он был одержим идеей вечной жизни и молодости. Трансильвания его искушала. Изабелла Баторий и Влад Цепеш пленили его задолго до Брема Стокера…

— И что?

— А то, что его разум не выдержал искушения знанием, и он стал видеть причину своих исканий там, где её не было.

— То есть?

Сущность плотоядно улыбнулась, напомнив мне лицо из сна-видения.

— А забавная была история. Его так и отвезли в психушку с крестом в руке, орущего: «Сгинь, нечисть!»

— А это была нечисть?

— В его мозгах — да, — Сущность снова улыбнулась. Мои глаза заволокло туманом.

— Слишком сильно он поверил в то, что ему казалось, — Голос сущности доносился как сквозь вату. — А если что-то очень хочешь увидеть — увидишь. Хоть розовых слонов, хоть зелёных чертей.

Её голос постепенно затихал, и я впала в какое-то забытье. «Очередной тест бога», — невесело подумала я и отключилась.

…Её глаза были спокойны, и только где-то в глубине их таилась печаль. Она подняла голову, и в них вспыхнула злоба. Её странно знакомое лицо исказил жутковатый оскал.

— Вы не боитесь меня, — спокойно сказала она. — Обычно люди боятся моего взгляда. Ах, нет. И вы боитесь. Вы тоже боитесь меня. Но вы не убегаете в ужасе, как все. В вас говорит глупая гордость. Вы думаете, что сможете одолеть меня.

Она снова взглянула в мои глаза. И тут я увидел красный блеск на дне её зрачков: яркое алое пламя пылало, как костёр, грозя захватить и меня. Она мягко как кошка соскочила со стула, который был несколько высоковат для её миниатюрной фигурки. Её пылавшие глаза не отрывались от меня. Я вдруг вспомнил отрывок, прочитанный недавно моим другом. Он раскопал манускрипт в каком-то ветхом замке Трансильвании. В отрывке говорилось о вампирах: «Вы смотрите на очаровательную, скромную, улыбающуюся вам девушку. Вы смотрите на её тонкие руки, изящный стан, бледное лицо, влажные невинные глаза ангела. И вдруг вас пронизывает странное ощущение — не то страх, не то недоумение: на дне ясных и чистых как горное озеро глаз вашей подруги вы видите красное алое пламя, дикий разгорающийся костёр. Вы широко открываете глаза и отшатываетесь от неё. Но она подходит к вам. Её влажные кроваво-красные губы приближаются к вашему лицу. И вдруг в ваших ушах звенят колокола, а глаза застилает мгла. Вы теряете сознание. А когда приходите в себя, то чувствуете тянущую боль в шее и слабость во всём теле. Ваша подруга выпила вашу кровь, заразив вас своей слюной. Она вампир. Через некоторое время вы почувствуете дикую жажду, утолить которую сможет только чужая кровь. Поскольку ваша уже мертва. Вы ещё не полноценный nosferatu, вы рядовой вампир. Чтобы быть посвящённым в таинства жизни мёртвых, или как они себя сами называют — неумерших — вас должен причастить своей кровью укусивший вас вампир, то есть ваша красавица. Но nosferatu хорошо блюдут свои секреты. Корова даёт молоко. И незачем корове знать о смысле жизни. Вы для них источник постоянной еды. Свои тайны они не открывают никому. Никогда».

Я глядел в глубину этих спокойных грустных серых глаз и видел на дне её маленького зрачка разгорающееся ярко-красное пламя. Я отодвинулся от неё. Она шагнула ко мне. Мое движение было единственным — дальше двигаться было некуда, я упёрся в стену рядом с письменным столом. Она подходила тихо, на носках, чуть выставив вперёд голову и руки, как бы собираясь наброситься на что-то. Она подходила, и я ближе и ближе видел её серые глаза с ярким огнём на дне. Вдруг мною овладел дикий истерический смех. Я смеялся как безумный, складываясь пополам. Она вздрогнула и отступила на шаг. Но потом опять стала медленно приближаться. Я в припадке смеха нащупал на столе коробок с единственной спичкой и кинул в неё. Коробок пролетел и ударил по кончику её прямого длинного носа. Она опять вздрогнула и отступила на два шага. Тогда на столе я умудрился нащупать пачку сигарет, которую она невзначай открыла, но из которой ни одной не вынула. Я швырнул и её. Пачка, пролетев, опять щёлкнула её по носу. Когда пачка ещё летела, из нее выпали две сигареты и крестом упали перед ней. Она опять вздрогнула и отступила на три шага. Я продолжал смеяться. Я исходил смехом. Мои рёбра уже болели. Но я не мог угомониться. Она подошла к двум сигаретам, упавшим крестом, и попыталась перешагнуть их. Но какая-то неведомая сила не давала ей ни перешагнуть их, ни обойти. Но вдруг, когда я на долю секунды замолчал, собираясь с духом, она, как бы пробивая невидимую стену, перешагнула сигареты и подошла ко мне. Я ничего не понял, но вдруг почувствовал, как дикий страх, ужас вместо дикого смеха, пополз по моим ногам к сердцу и голове. Я близко-близко увидел серые спокойные глаза и алое пламя на дне их; я увидел алые губы и чёрные зубы, зловеще сверкнувшие на мгновение между ними. Я закричал, и вдруг сверху на меня опустилась чернота, пол стал уходить из-под ног, а потолок давить на голову. Что-то на мгновение вспыхнуло и погасло в моём мозгу, что-то прошуршало около правого уха; я упал на что-то мягкое, и счастье волной охватило меня. Когда волна спала, я потерял нить своих мыслей и наверно потерял сознание, поскольку, когда я очнулся, было светло и я не сразу понял, что я умер. Но ведь я размышлял, думал — значит, я жив? И если всё же эта девушка действительно вампир, то она выпила слишком мало крови. Или мне всё это приснилось?

— Занятная история, да? — Я смотрела, как она корчилась под ремнями, силясь понять, подняться. Глупая дура. Я не для того теряла с тобой время, чтобы Господин наказали меня за то, что я не сделала. Если мне грозит наказание, то уж я оторвусь напоследок. Ты узнаешь всё, что о тебе известно мне. Ведь я демон искушения — и я предложу тебе знания. Я сумею искусить тебя так, что ты потеряешь разум окончательно. Господин будет вынуждены наказать тебя, а не меня, это ты хотела знать то, что тебе не положено. Вот и получай.

— Почему ты меня так ненавидишь? Что я тебе сделала? Если ты демон, то это твоя работа.

— Почему? Да потому, что не я эту работу выбрала. Господин меня создали специально для неё. А я этого не хотела. Но у меня нет выбора — я должна. А вас Господин создали для того, чтобы вы выбирали. Но вы всё делаете так, чтобы он исправляли ваши ошибки. И вы всё равно недовольны.

— Ты ненавидишь свою судьбу. Но при чём тут я?

— Да, свою судьбу я ненавижу, потому что её мне назначили Господин. Но тебя я обязана искушать. Вот и буду искушать до тех пор, пока Господин не покарают меня.

— А этой историей ты что хотела мне сказать?

Я встала и прошлась по тёмной камере. Иначе это место и не назовёшь. Буйных сюда упрятывали редко. Да и врачи заходили сюда только для того, чтобы колоть успокоительное. Или чтобы наказать строптивого — от таких уколов выворачиваются суставы, в судороге сокращаются мышцы. От таких болей одно спасение — не допустить их. Я видела этих слабых червяков, извивающихся под ремнями после таких уколов, слышала их вопли. Этой дуре повезло — ей обездвиживали тело, считая, что разум её и без того замутнён. И всё же, какая она глупая! Господин создали этих людей и носится с ними, как с любимыми игрушками, хотя они имеют наглость и не верить в него, в его существование. А нас он создали, чтобы мы служили — ему или им или и ему и им вместе. Грязные людишки. Слабые мелочные создания, хрупкие умом и телом настолько, что малейшее искушение лишает их разума. И вся власть ангелов и демонов подчинена им. Все наши возможности и умения брошены в подчинение и искушение им, этим слабым куклам. Игрушками Господина, которые мнят себя мудрее его, которые думают, что разгадали тайны жизни и смерти, а сами даже не знают, кто живёт в глубинах их океанов и вулканов и тех зон, которые они называют аномальными. Эта дура долгое время считала, что познала все тайны герметических наук, что Господин лишили её памяти и ума на время. Он разрешил вернуть ей память и разум, но скрыть некоторые знания. А она уже возомнила!

Я подошла к кровати и наклонилась над ней, приблизив на сколько могла, своё лицо к её.

— А знаешь ли ты, чем закончилась эта история?

— Чем же? — Она явно пыталась саркастировать.

— Когда заплаканная девушка с криком выскочила в слезах из его комнаты, его не могли добудиться дня два. А когда он очнулся, то кричал, что он вампир и его нужно обезглавить. Ничью кровь он не пил, но ненавидел чеснок, серебро и до смерти боялся солнечного света. Его упрятали в психушку.

— И что я должна на это сказать?

— Знаешь, как звали этого ненормального?

Она обречённо вздохнула. Сейчас ты удивишься.

— И как же?

Я сладко улыбнулась и медленно произнесла:

— Бодуэн Жан-Франсуа-Мари Лефевр, твой прадед.

Она помолчала, переваривая.

— И что?

— А то! — Я взорвалась. Она так ничего не поняла. — Твой прадед, его дочь, потом твой отец и ты — вы все окончили жизнь в психушке.

— Но я ещё жива, — слабо сказала она.

— Не беспокойся. Это ненадолго, — Я злорадно следила, как её лицо покрывалось бледностью.

— Когда? — одними синими губами спросила она.

— Когда Господин решат.

Я встала. Господин звали меня, чтобы наказать. Что ж, пора. Я своё дело сделала. Даже сверх того.

— Меня зовут. Мы больше не увидимся. Признаться, я не много потеряю, когда мы распрощаемся. Ты была на редкость глупой и нудной.

Я направилась к стене. Иду, Господин, иду.

Долгое время я то приходила в себя, то впадала в забытье. Уколы и электрошок, холодный душ и снова уколы, от которых мышцы сводило настолько, что я не могла крикнуть — мышцы горла словно деревенели. Снова и снова уколы, от которых кипел мозг и, казалось, что он вытечет через глаза. Электрошок и снова уколы, от которых я то спала всё время, то никак не могла заснуть.

Когда я очнулась в последний раз, в окно светило солнце. Я помнила всё. Всё, что когда-то прочитала, услышала, увидела. Я вспомнила лица своих студентов на лекциях и взгляды сотрудников в общей столовой университета Сорбонны. Я помнила восторг и недоверие первых и скрытую ненависть, неприязнь и зависть вторых. Я вспомнила, что, хотя и считаю себя молодой, мне уже сорок семь лет. И большую часть своей жизни я отдала разгадыванию загадок таинственных наук. Да, я вспомнила, как утверждала, что нашла философский камень, оказавшийся не камнем и даже не жидкостью. Я вспомнила, как писала и издала статью о сокровищах катаров Монсегюра и тамплиеров Парижа времён разгрома ордена. Я вспомнила, как работала над докладом об истуканах острова Пасхи и первых пирамидах, об Атлантиде и путешествиях адмирала Чжен Хе вокруг света в XV веке, о Стоунхендже и рисунках плато Наска, о картах Пири Рейса и каменной карте тундры севера России. Да, я вспомнила всё. Все тайны мира мне известны. И чего я добилась этим? Я связана и заперта в сумасшедшем доме. Даже, если я выйду от сюда, кто мне поверит — сумасшедшей убийце, видевшей призраков? Сумасшедшая, у которой в роду были сумасшедшие каждое поколение? Боже, какая ирония! Ты дал мне знания, ты дал мне всю мудрость мира, ты раскрыл передо мной все тайны Земли — для чего?

— Многие знания приносят многие печали, — внезапно рядом с моим ухом раздался бесцветный голос. Я попыталась скосить глаза, но ничего не увидела.

— И не увидишь. Ты в бога веришь, потому что тебе в воскресной школе вдолбили, — снова раздался голос у другого уха. — От того ты меня и не видишь. Всякий представляет бога по-своему: для кого — седой старец с добрыми глазами, для кого — пожилая негритянка, для кого — мальчик с крылышками.

— Кто ты? — прошептала я. Я уже устала от этих загадок. Оказывается, не все тайны мира мне известны.

— Я твой Господин, — снова ответил голос откуда-то с потолка. — Я предлагал тебе то, что ты могла понять. Но тебе было мало. Пришлось тебя наказать.

— Так ты — бог?

— Ну, если хочешь, называй так. Хотя в нынешнее время это слово затаскали, и оно уже лишено смысла.

— Зачем ты со мной это сделал? — Мне было обидно и страшно, но я должна была понять.

— Ты меня не слушала, — В голосе послышалось раздражение. — Я же тебе уже сказал — ты хотела знать больше того, что могла получить и понять.

— Но ведь ты сам создал меня такой?

— Да, и дал тебе право выбирать — знать немногое, но быть в своём уме, или знать почти всё, но оставаться тут.

— Почти всё? — Я была вне себя. Я пожертвовала всем, чтобы знать всё, а оказывается меня обманули.

— Именно. Или ты думала, что я такой дурак, что одну тебя наделю абсолютными знаниями всего? — Голос рассмеялся. — Нет. До этого ещё очень далеко.

Мы помолчали. Я понимала — пришло моё время.

— Ты хочешь забрать меня? — обречённо спросила я.

— Ещё один маленький, как сказала тебе демон, тест. А потом я решу.

— Что за тест? — спросила я. Голос молчал. — Что за тест? — заорала я. — Какого чёрта ты издеваешься надо мной? Ты же всеведущ — ты заранее всё знаешь, так что ты собрался решать? Почему ты не оставишь в покое меня и мою семью? Тебе мало уже сведённых с ума?

Я орала и молотила руками и ногами как могла. На шум прибежали санитары, и один из них со всего маха вколол мне в предплечье иглу. Резкая боль пронзила руку. Я некоторое время ещё продолжала кричать и вырываться, а потом мне стало всё равно. Мне стало всё безразлично. Я стала равнодушна ко всему. И в течение нескольких дней меня так ничего и не встряхнуло. Мне даже развязали сначала ноги, а потом и руки. Но меня это не радовало. Если бы мне отрезали кисть руки или выкололи глаз — я бы только подставила их, ничего не говоря. Мне было всё равно.

Среди ночи меня разбудили крики и топот ног. В палату, куда меня вчера перевели, проникал мерцающий свет. Я лежала и смотрела на квадратные блики на моём одеяле. Неожиданно дверь распахнулась. Вбежал санитар в закопчённой одежде. Он сдёрнул меня с кровати и поволок к дверям.

— Шевели ногами, тупоумная бестолочь! У нас пожар!

Он выволок меня в коридор. Тут я услышала отдалённый вой сирены и почувствовала слабый запах гари. Санитар подхватил под руки ещё одного человека, стоявшего у стены спиной к нему. Остальных он, обернувшись, подгонял криком. Выволочив меня и ещё одного человека на улицу, он бросился внутрь за остальными.

Я безразлично огляделась. Вокруг бегали и суетились санитары и врачи. Некоторые пациенты выли, били себя по лицу и раскачивались как маятники. Некоторые неподвижно стояли там, где их поставили, как статуи или часовые на посту. Я подняла глаза на здание: правое крыло его горело вовсю. Где-то выла сирена. Я смотрела некоторое время на этот хаос, а потом пошла, не глядя куда.

Я покружила вокруг клумбы перед входом. Затем подошла к решетчатому забору. Калитка была распахнута настежь — наверно для пожарных машин. Я вышла и пошла в сторону по дороге. За моей спиной галдели люди и сигналили машины. Я повернулась перейти дорогу и тут увидела, что на меня несётся чёрная масса с хаотическим собранием разноцветных огней и оглушительной развесёлой музыкой. Я пошла навстречу этой громаде и бормотала себе под нос слова одного из псалмов. Я широко открытыми глазами смотрела на то, что неслось на меня. Мои ноздри подрагивали как у зверя, чуявшего свою добычу. Изредка мои губы уродовала улыбка. Мои глаза смотрели, но словно не видели, словно смотрели в пустоту. Вдруг меня словно снова что-то пронзило током — я сильно вздрогнула, встряхнула головой и часто-часто заморгала. В этот момент я словно только сейчас услышала шум машины и развесёлую музыку, словно только сейчас увидела резкий свет фар, и дико закричала. Схватившись за голову, я медленно выпрямилась, продолжая кричать. Мои губы перестали кривиться, а ноздри дрожать. Я стояла, пригвождённая ужасом, замолчав и не шевелясь.

Внезапно откуда-то со стороны метнулась тень и, что-то проорав «Уходи, дура!», швырнуло меня на землю и само упало сверху. Чернота затопила меня, навалилась всей тяжестью, как крышка гроба…

Через секунду машина, сверкая огнями и грохоча бессмысленной музыкой, пронеслась мимо. Она быстро удалялась. Вместе с ней затихала и музыка. Все свидетели этой сцены стояли, боясь шевельнуться, с лицами белыми от ужаса и с немым криком на губах.

Наконец парень поднялся, отряхиваясь, и пытаясь улыбнуться, срывающимся голосом сказал своим друзьям, стоявшим неподалёку:

— Всё в порядке. Она проехала на волосок от меня.

Он взглянул на женщину. Та лежала без движения, и вокруг её головы растекалось красное пятно. Парень, вскрикнув, перевернул её и похлопал по щекам. Мёртвые глаза смотрели на звёзды, а рядом лежал булыжник, о который ударилась виском женщина, когда, спасая её, парень швырнул на землю. Он остолбенело смотрел на эти угасавшие глаза и вдруг вздрогнул — эти глаза изнутри начали светиться отблеском жизни. Он взглянул на лицо — на него набежал лёгкий румянец. Внезапно женщина моргнула. Парень отпрянул. Ожившие глаза бессмысленно смотрели на него. К нему осторожно подошёл его друг.

— Она жива? — прерывающимся голосом спросил он.

Первый парень провёл дрожащей рукой по лицу.

— Да, но она ударилась головой, — Он вздохнул, переводя дыхание. — Это, наверно, пациентка психушки. У них там пожар.

Они оба посмотрели в сторону зарева.

— Надо бы унести её с дороги, — сказал второй. — А то ещё какой-нибудь псих проедет.

— Верно.

Они подхватили женщину за руки и за ноги и отнесли к обочине. Уложив её на тротуар, они сели рядом. Через несколько часов, когда потушили пожар, их нашли охранники и дюжий санитар, который вывел её из палаты. Эмоционально поблагодарив парней и долго тряся им руки, санитар с охранником отнесли женщину обратно. В наступающем рассвете я разглядела и молодых парней, которые от волнений ночи протрезвели, и санитара, и охранника. Я успела увидеть, что осталось от самой больницы.

— Хочешь вернуться? — спросил меня голос.

— Я ещё не всё знаю, — ответила я. — Теперь я отдала тебе всё? Теперь я могу узнать все тайны жизни?

Голос рассмеялся.

— А ты не сдаёшься.

— Ты сам меня такой сделал.

— Я перестарался.

— Твоя проблема.

Голос снова рассмеялся.

— Ну, хорошо. Пойдём, и я тебе ещё кое-что расскажу.

— Кое-что? Но не всё?

— Не торопись. Ты же всё-таки человек, а не Господь Бог.

Я бросила последний взгляд на удалявшееся здание. Мне будет не хватать земной жизни. Да и стоит ли вселенская мудрость хотя бы одного дня жизни на земле? А вот я и узнаю. И сравню.

Я повернулась спиной к прошлому и устремилась к знаниям будущего. Знаниям, доступным только мне одной.

НЕРЕАЛЬНОЕ

— Это вы со мной говорите? — спросил Чиверел.

— Я говорю с кем-то, кто сейчас находится здесь и хочет

понять меня, но кого не было, когда всё это произошло в

первый раз.

— Что значит — в первый раз?

— Ведь оно происходит снова и снова. И к нему всегда

можно возвратиться, стоит только подумать, хотя в

точности оно не повторяется никогда…

Если сосредоточиться слишком поспешно, вооружившись

острым скальпелем сознания, всё может внезапно

исчезнуть раз и навсегда, он останется узником

настоящего, и тогда не останется, кроме портрета,

перчатки, имени да скудных мелких биографических

фактов. Но если он позволит своему вниманию

заблудиться в буром тумане времени, он может никогда

больше её не встретить. Наступил самый важный момент,

всё остальное было лишь подготовкой к нему. Дженни!

Крик вырвался из глубины его сердца, которому было всё

равно, кто это — живая девушка, освободившаяся из плена

своего времени, или плод его воображения. Где она?

— Скажите, как себя чувствуешь в двух шагах от смерти?

И тут Чиверел вспомнил.

— Не теперь, — произнёс он медленно.

— Что?

— Совсем не так, как можно предположить. Должно быть,

мы переходим из одного времени в другое. Добираешься

до конца в одном, но затем покидаешь его, словно

переходишь в другое измерение, в другой тип времени.

Дж.-Б. Пристли «Дженни Вильерс»

Я не принадлежу высшему обществу, я не принадлежу богеме. Я человек среднего класса, который в Европе сейчас недоволен всем на свете. Я потомок мясников и кожевенников, рабочий человек, по прихоти судьбы получивший несвойственное своей натуре образование, но не отёсанный интеллигентским лоском. Мужицкая натура моих предков всегда давала себя знать. Хотя, при взгляде на меня возникали мысли, скорее, о валькириях, могучих викингах, если бы не цвет кожи и волос. По прихоти судьбы я обладаю каким-то шармом и притягиваю к себе людей. В основном, мужчин. Но так же быстро их и отпугиваю. Частично своей прямотой и безапелляционностью, частично стремлением к свободе: живя среди добропорядочных швейцарцев, я терпеть не могу патриархального устройства этого мирка. Я не считаю, что мужчину нужно уважать или платить ему за работу больше только потому, что он мужчина. Ну а женщина-начальник гораздо более ответственна, чем начальник-мужчина. Именно в силу неуживчивости своей натуры я и сменила несколько работ, оказавшись, к своему удивлению, там, где не планировала. Но, оказалось, что моя работа мне нравится, я чувствую себя нужной, знаю свою работу и умею работать, и уж точно без результатов моей работы мало кто обойдётся. Это радует. Но как бы я ни относилась к жизни, работе, людям или мужчинам, отдых мне всё равно был необходим. Хотя бы смена обстановки. Пекарня пекарней — есть всегда и все хотят, но это не значит, что я должна похоронить себя в холодильнике или кремировать в печи. И я решилась.

В этом году я решила поехать в Испанию. Вроде бы обычное дело, но на моей работе вырваться куда-то даже на неделю — нечто нереальное. А мне удалось выбить целых две. Да и хотелось посмотреть на местность, где обретались мои предполагаемые далёкие предки прежде, чем рванули шататься по Европе. Всё-таки до того, как какому-то Хуану Ортеге вздумалось, не будучи евреем, уподобиться в своих скитаниях им, это была вполне благопристойная семья мясников, ревностных католиков и преданнейших роялистов. Но как Хуан Ортега взял в руки тезисы Лютера — всё полетело кувырком: семья разделилась. Его отец, мать, четыре брата и две сестры остались верны родине и папе. А Хуан и его младший брат Мигель с семьями решили навестить Лютера, чтобы поддержать его в распространении «истинной веры» и последующей борьбе с инквизицией. Да и еретиков, коими объявили протестантов, жгли на кострах нещадно. Аутодафе в «санбенито» вовсе не устраивало ни Хуана, ни Мигеля, ни их семьи, вынужденные присоединиться к своим кормильцам. В дороге Хуан свернул к Женеве, чтобы встретиться с Кальвином, а Мигель поехал дальше и встретился с Лютером. Результатом стали поредевшие семьи братьев и потомки с курьёзными фамилиями на всей территории Европы: религиозные войны на немецкой территории не способствовали пополнению семьи. Эти самые войны, браки дочерей и гонения, заставившие менять фамилии, оставили эту семейную легенду в преданиях. И я даже не знаю, правдива ли она. Одно незыблемо в нашем роду: раз или два в поколение в нашей семье рождались дети один в один похожие на испанцев. Левые связи тут ни при чём: даже самая верная жена рожала своему немцу или швейцарцу черноволосого кареглазого смугловатого младенца с горячей кровью, необузданным нравом под маской благопристойности мадридского двора. В нашем роду эта сомнительная честь выпала мне. Цивилизация наложила на мой характер отпечаток: я не обладала цыганско-испанской дикостью Кармен, фантазиями Хуаны Безумной или бесстрашием Изабеллы Испанской, но частенько мне не всегда удавалось держать себя в руках. Иногда это помогало, отпугивая досужих болтунов, а иногда сильно мешало. Но я уж такая, какой уродилась. Ещё, что приносило мне неудобство, это двойственность моего сознания: рациональным швейцарским умом я понимала, что мистика это чушь, сказки скучающих бюргеров. Но испанская душа, впитавшая загадки и тайны Востока, была склонна к ней — видеть в колеблющейся ночной тени демона тьмы или в удачном стечении обстоятельств промысел Божий. Хорошо, что в жизни мне не довелось пережить конфликтов между этими моими двумя ипостасями. Пока…

И вот я решила ехать к чёрту на рога в поисках иголки в стогу сена. Или отсутствующей чёрной кошки в тёмной комнате. Особой цели у меня не было: всё-таки я не была уверена, что семейные легенды — правда. Хотя хотела верить, что и не вымысел. Я просто мечтала отдохнуть от работы в такой местности, где снег, сырость и бьющая через край зелень редкость. А голубое небо и солнце с непреходящей жарой и духотой — в порядке вещей. Захотелось разнообразия. Его я получила в виде холмистого рельефа, жёлтой почвы с песком и редкими оазисами буйной растительности, шумными яркими городами с обилием фонтанов и замысловатой архитектурой, совсем не напоминающей швейцарские шато, замки и уютные домики. Швейцарцы были сдержанны, и всю свою жизнь я провела как в клетке, не выказывая лишних эмоций, излишнего дружелюбия или заинтересованности. Испанцы не были эмоциональны. Сдержанность была в их крови. Как и мстительность и холодный расчёт. Но всё же они отличались от швейцарцев. Хотя бы своей прямотой: за вежливостью швейцарцев вполне могло прятаться равнодушие и желание поскорее от вас отделаться. Испанец же вежливо, но прямо скажет вам, что к чему. И только если вы нахамите ему в ответ, вас ожидает холодная ярость горячей крови. Пару раз мне довелось наблюдать подобные сценки. И именно за эту прямолинейную сдержанность я и полюбила испанцев. Возможно, мне бы следовало переехать жить сюда…

Однако, мои блуждания по Пиренеям не прошли даром: проезжая горными дорогами, я пару раз рисковала себе свернуть шею на серпантине. Что ни говори, вид открывался захватывающий: ослепительное голубое небо, белые шапки наверху пиков, буйная зелень всех оттенков в середине и желтый цвет песков ближе к основанию — буйство природы и красок здесь было во всей красе. Но даже ради этого вида я не собиралась расставаться с жизнью. Удивляет одно: почему испанцы не пробили ни одного туннеля из Франции? Приземлившись на самолёте в Перпиньяне, я решила проехаться в Испанию по горам. За что и была «награждена» острыми ощущениями и желанием больше никогда в горы на машине не забираться. Однако, что ни говори, горы Швейцарии не то, что горы в Испании. Или это мне с перепугу так показалось…

Я ехала в стороне от туристических маршрутов, следуя собственным прихотям. Посетив Мадрид и отдав должное в течение нескольких дней монументальной и причудливой архитектуре, где переплелись Восток и Запад, я каталась по Арагону, Кастилии, Валенсии, Толедо, Севилье, Каталонии, Гранаде, и везде чувствовала себя своей: никто на меня не пялился, как на крылатую корову или рогатого зайца. Мне это надоело дома. Хотя с нашествием на Европу эмигрантов со всех концов света моя экзотическая внешность перестала шокировать белолицых, сероглазых и светловолосых швейцарцев. Правда, стоило мне здесь, в Испании, открыть рот, я испытывала некоторые трудности: мой акцент выдавал во мне пришлую в этих местах. Но в Испании, в которой со времен Римской империи перемешалось всё, что можно, это не вызывало удивления, ибо в каждой области, даже деревне был свой говор, акцент, даже словечки. А зачастую и иной язык. Так что, в Испании я себя чувствовала вполне комфортно. Особенно, когда поняла пестроту и разнообразие этой страны. Здесь никто не обращал внимания ни на акцент, ни на чуждые слова или произношения — к этому тут привыкли. Разнообразие здесь было в порядке вещей. Современные здания как-то ненавязчиво вписывались в древнюю архитектуру старых городов, не уродуя их однообразием стекла и бетона, как в Нью-Йорке или Лондоне. Подобное соседство в том же Лондоне, да и в Париже у меня вызывало лишь снисходительную усмешку: стремясь остаться в веках, новомодные архитекторы уродуют лицо своего собственного города, превращая его в безликий однотипный ящик, набитый одинаковыми кубиками из железа, бетона и стекла. Даже моя склонность к мистике была удовлетворена: величественные соборы, входя в которые меня охватывало благоговение, чего, кстати, не было дома, в лютеранских кирхах, деревянные мельницы, совершенно непохожие на швейцарские и, глядя на которые, мне казалось, что сейчас из-за них появится худой потрёпанный рыцарь на Россинанте с толстячком на осле рядом, местности, изобилующие историями о привидениях, необычных огнях на кладбищах, временных аномалиях, в которые я была склонна верить (в некоторых деревнях время как будто остановилось: матроны в старинных испанских платьях с мантильями чинно шли к мессе, держа требник перед собой как щит, крестясь направо и налево, а шумные повозки вздымали пыль, оседавшую на крепких сапогах возниц) — всё это наполняло мою душу каким-то восторгом. Привыкшая к практичности и точности швейцарцев, их нелюбопытству и внешней холодности, я очутилась в совсем ином мире. Это было необычно.

Словом, путешествие мне пришлось по вкусу: люди, еда, природа — всё меня вполне устраивало. А благодаря моим «визе» и «мастер кард» ещё и обслуживание было вполне приемлемым.

Перебираясь через Кордильеры и Толедские горы, я немного заплутала, и после Касераса и Бадахоса я уже ехала, не зная куда. Только ставшие вдруг не совсем понятными мне надписи и неожиданно плохо понимавшие меня люди заставили меня взяться за карту и понять, что я перемахнула границу и нахожусь в Португалии. Как назло бензин у меня закончился посреди дороги, и мне пришлось идти какое-то время пешком в поисках заправки или хотя бы деревни, где я могла вызвать помощь, поскольку телефон в этой местности ловил с большим трудом, и я ничего не слышала, кроме треска и отдельных междометий оператора. От отсутствия навыков долгой ходьбы, я потянула ногу. Пришлось остановиться дня на два-три в ближайшей деревне, неизбалованной иностранцами и туристами. Кое как расположившись в местной гостинице, я позвонила, куда надо и объяснила свою проблему. Часа через три моя машина была уже под окнами гостиницы с полным баком бензина, а я в очередной раз облегчила свою кредитку. Туго перебинтовав ногу, я устроилась на кровати с пультом перед телевизором, пробегая местные каналы. Первый день моего вынужденного безделья я решила не перегружать ногу и не беспокоить местных врачей — всего-навсего надо дать передохнуть мышцам. Во второй день, дегустируя разнообразные испанские вина, как-то поочерёдно малагу, аликанте, херес, мальвазию и мадейру, а так же не столь разнообразную кухню, я вслушивалась в разговоры жителей, пытаясь понять новый для меня язык и попрактиковаться в собственных знаниях. По большей части разговоры касались цен на мясо, зерно, масло, оливки, а так же церковных праздников и проблем местных жителей, которые были здесь хоть чем-то знамениты.

Когда третий вечер моего вынужденного безделья подходил к концу, и я собиралась уже подниматься в свой номер, под навес, где я проводила душные вечера в обществе местных жителей, вдруг забежал испуганный молодой человек и бросился к пожилому патриарху, молча смаковавшему испанскую водку.

— Они снова появились! — громко зашептал молодой человек. — Я слышал, как грохотали пушки!

Патриарх спокойно поставил стаканчик на стол и невозмутимо ответил:

— Сегодня годовщина сражения. Они просто обязаны сегодня воевать.

Молодой человек плюхнулся на стул рядом, но никак не мог успокоиться. Он о чём-то быстро и тихо заговорил с другими пожилыми сеньорами, которые величественно кивали головами. А он, то воздевал руки, выкрикивая «dios madre», то, склоняясь к ним и нахмурив брови, продолжал что-то говорить, жужжа и пришёптывая. Его речь была настолько быстрой, что я не успевала понять, о чём он говорил: всё-таки португальский язык отличался от испанского. Однако, когда он замолк, я поинтересовалась у окружающих, в чём дело, пытаясь как можно меньше коверкать их язык.

— В восемнадцатом веке недалеко, у Сальватиеры, к югу от Бадахоса, было сражение с французами, с маршалом Бервиком. В нём принимали участие и наёмники, которые предали своего командира. Они убили его в спину, а сами бежали в сторону неприятеля сдаваться. Но там решили, что это наступление, и перебили весь отряд. С тех пор каждый год призраки умерших повторяют это сражение. Если год ожидается несчастливым, то их можно даже увидеть.

Остальные патриархи покивали головами в знак согласия.

— А этот молодой человек?.. — спросила я, указывая на вбежавшего потрясённого юношу.

— Он вернулся на родину недавно. И сегодня услышал и увидел это сражение в первый раз…

— Значит, год будет неудачным? — уточнила я.

— Выходит, так, — невозмутимо ответил пожилой сеньор.

Меня очень заинтересовало это сообщение: никогда в жизни я не видела привидений и не присутствовала при призрачных сражениях. А так хотелось! Много лет назад я была в командировке в Англии, но до Стоунхенджа не доехала. О чём очень сожалела. Занятая работой, я даже не заглянула ни в один замок. Наслушавшись историй о привидениях в этих английских рассадниках мистики и потустороннего, я сама хотела всё увидеть и ощутить. Но… тогда не случилось. Может, теперь повезёт…

Я быстренько расплатилась по счетам и поковыляла к машине. Приноровившись к ещё ноющей ноге, я поехала, следуя мутным указаниям потрясённого молодого человека.

Не доезжая до ближайшего города, я заметила на пригорке величественный и массивный замок. Остановившись на обочине, я выбралась из машины, захваченная открывшимся зрелищем. Я не в первый раз видела испанские замки. Замки в Швейцарии были тоже потрясающими. Но здесь, на фоне голубого до боли в глазах неба, похожая архитектура смотрелась несколько иначе. Да и более пологие горы придавали несколько иной вид и самим замкам, и окружающему их ландшафту. К тому же, арабский стиль накладывал неуловимый отпечаток чего-то иного, самобытного. А местность, на которой воевали вдоль и поперёк в течение нескольких веков, должна была приучить живших здесь людей строить не только укреплённые замки — неприступные бункеры с толстенными и высоченными стенами, глубочайшими оврагами и прорвой подземных ходов, чтобы в случае опасности из этой ставшей ловушкой цитадели можно было выбраться наружу…

Я восторженно любовалась толстыми, метров в 10 толщиной стенами, остроконечной архитектурой самого замка, природой, наслаждалась солнцем, лёгким ветерком и услышала отдалённый гул. Я прислушалась: лязг металла, выстрелы ружей, уханье пушек, ржание коней и крики людей… Да, определённо где-то шло сражение. Жаль, я не видела его…

Я сошла с дороги и пошла по полю. Звуки стали чуть громче, но не оглушали: я их слышала как сквозь вату. Ветер колыхал стебли травы и листья на ветках деревьев. И более ничего не нарушало видимый покой местности.

Постояв какое-то время и насладившись звуковыми эффектами этого призрачного аудиоспектакля, я вернулась к машине. Сказать, что я была потрясена, это сказать мало: я была настолько потрясена, что мне казалось, я чувствую запах пороха и пота, крови и гниющих ран. Моих щёк касались реющие знамёна и поток воздуха от летящих ядер. Один раз мне показалось, что мне в лицо полетели комочки земли от пули, выпущенной из ружья и взрыхлившей её у моих ног. Незабываемое ощущение!

Некоторое время я посидела за рулём, приходя в себя. Затем завела мотор и тронулась по дороге. Очередная деревня не заставила себя ждать. Или это был маленький город?

Меня настолько захватило всё произошедшее, что, едва я смогла нормально ходить, я поспешила разыскать местную библиотеку. Несмотря на то, что город был невелик, в маленькой библиотеке сохранился архив, из которого я почерпнула много интересного, как фантастических выдумок, так и вполне реальных, заставляющих задуматься загадок. Однако информации было слишком мало, а в церковные архивы меня вряд ли пустят. Остаётся только поехать в Порталегри, который носил в XVIII веке название Порталегро. Этим городом в 1704 году должен был овладеть отряд Тсеркласа Тилли — из французского войска Филиппа Анжуйского, а потом направиться к реке Тахо для соединения с войском маршала Бервика под Вилья-Вегой, чтобы начать наступление к Абрантесу. В результате задержек Тилли у Эстремоса генералом Шомбергом из войска эрцгерцога Карла, который провозгласил самого себя королём, Бервик направился навстречу отряду сам. Перейдя через реку Тахо, соединился с Тилли и вместе они осадили Порталегро. Город сдался 8 июня…

Вообще, вся эта возня, получившая название «Войны за испанское наследство», меня не слишком заинтересовала: я всегда путалась, кто, за что и с кем воевал. Вот и сейчас, поехав в Испанию, я не озаботилась почитать историю. Потому причины войны и её результат были для меня тёмным лесом. Впрочем, я и не собиралась вдаваться в политику: мне было всё равно, почему какой-то там эрцгерцог Карл решил напялить на себя корону, а внук короля Людовика XIV, незабвенного «короля-солнце», Филипп Анжуйский, решил ему в этом помешать. И куда девался прямой наследник этой самой испанской короны. Хотя, насколько я помнила из истории, этот самый Филипп потом всё же стал испанским королём — Филиппом V Испанским. Меня история интересовала только с точки зрения архитектуры: смотреть на прекрасное, созданное руками человека, мне гораздо интереснее, чем читать о том, как эти самые люди уничтожают не ими созданную красоту и себе подобных.

Потерзав библиотекарей, я поехала дальше. Как оказалось, Португалия не так изобиловала горами, как Испания. Хотя и здесь хватает гор и холмов. Я ехала, уже довольно пресыщенная этим зрелищем: всё-таки, Швейцария тоже гористая страна. Одно меня примиряло с Испанией и Португалией: здесь зелень сменялась песками, отсутствовала сырость и было настолько жарко, что я пожалела, что захватила с собой шерстяной кардиган.

Въехав в очередной город, я остановилась перекусить. В ближайшем фонтане я освежила лицо, блестевшее от пота. Вообще, я заметила, в Испании, да и в Португалии полно фонтанов в любой мало-мальски населённой местности. Дань ли это арабским традициям или прихоть жителей, а может просто желание постоянно иметь под рукой живительную влагу, но фонтаны тут были так же привычны, как фьорды в Скандинавии или каналы в Венеции. Видимо, всё же жаркий климат заставлял жителей ценить воду гораздо больше, чем нас, северные народы. Нам вода в иные месяцы просто сыпется с неба в виде непрекращающихся дождей или снега. И её надо отводить, чтобы она не затопила посевы и жильё, а не добывать, чтобы не умереть от жажды…

Сидя за столиком летнего кафе и поглощая чай с истекающей кремом булочкой, я рассматривала здания вокруг. Старина, строгость Европы и причудливость Азии, гармония и непередаваемая красота, делающая камни похожими на кружева, даже в этом захолустном месте захватывали дух.

Оставив машину на центральной площади, я пошла бродить по городу, любуясь архитектурой и окружающей природой, гармонично вписывающейся в пейзаж. Зелень деревьев и газонов, голубизна неба и бело-жёлтый камень остроконечных зданий создавали непередаваемое словами сочетание.

Пройдя несколько узких улочек, где по стенам домов и между крыш на тонких проволоках висели горшки с цветами, я вернулась на центральную площадь с причудливым фонтаном. Посидев около него и передохнув, я зашла в строгую церковь, встретившую меня тишиной, неуловимым сумраком и прохладой. Я рассматривала витражи и фрески на стенах, резьбу деревянных балясин и скамей. Тёмное дерево и белый потолок очень хорошо гармонировали здесь между собой. Я опустилась на ближайшую скамью, перекрестившись. В молчании я созерцала окружавшую меня красоту и редких прихожан, которые, скользнув по мне неодобрительным взглядом (я была без мантильи), отвернулись в сторону алтаря и, склонив головы, продолжали тихо перешёптываться. Спохватившись, я натянула на голову кружевную ткань, купленную по случаю в Мадриде. Тишина, покой и умиротворение…

Вдруг ко мне подошёл взволнованный священник в сутане с белым воротничком. Он нервно перебирал чётки в длинных тонких пальцах, присущих, скорее, пианисту.

— Прошу прощения, сеньора, вы не из газеты? — спросил он, поздоровавшись.

— Нет, — удивлённо ответила я. — А вы ждёте журналистов?

Чёрные горошины в его пальцах побежали быстрее.

— Признаться, я бы очень не хотел, чтобы они приезжали. Но, вы понимаете, от них не так легко избавиться…

Я кивнула. Любопытно, что понадобилось газетчикам в этом городе? Не призрачный же бой их привёл сюда — тот был далеко в стороне от сюда, да и случается не в первый раз. И про него, скорее всего, много понаписано, и новое никого не заинтересует.

— Что-то случилось? — участливо спросила я. — Зачем газетчикам понадобилось сюда приезжать?

Священник вздохнул, внимательно оглядел меня, посмотрел на дверь, на часы и немного успокоился. Я подумала, что мой несовершенный португальский язык, вернее, испанский с потугами на португальский, непонятен ему, и хотела уже повторить на английском. Но, видимо, время встречи уже прошло, и это его успокоило.

— Один чиновник в ратуше, раскапывая бумаги по своим делам, нашёл очень странный документ. Они об этом как-то прознали — может, сам проговорился — и настояли приехать и увидеть его своими глазами. Даже передачу снять какую-то. Дешёвая сенсация.

Я снова кивнула, хотя мало поняла. Отчасти потому, что еще плохо понимала язык, отчасти потому, что просто не поняла всей ситуации.

— А что за документ? — наконец спросила я.

Священник снова внимательно посмотрел на меня. А, догадалась я, он решил, что я и есть из газеты и просто морочу ему голову, чтобы разговорить.

— Padre, могу поклясться, что я не журналист. — Я торжественно подняла правую руку и медленно перекрестилась. — Я здесь в отпуске. Просто катаюсь по стране.

Он внимательно смотрел на меня какое-то время, потом махнул рукой.

— А, всё равно… В ратуше нашли записки настоятеля здешнего прихода о странном случае, который произошёл с одним дворянином…

Священник сел на скамью рядом и, глядя в стену, продолжил:

— Вскоре после Войны за Испанское наследство, — я поморщилась — ну вот опять исторические завихрения! — в городе появился молодой человек в странном грязном и порванном одеянии. Он утверждал, что принимал участие в осаде соседнего города, которая была семь лет назад. По его словам, во время сражения из гущи боя он очутился на ровной дороге. На него неслись два круглых сатанинских огня. Но, когда он прочитал молитву деве Марии, огни остановились у его ног. Он увидел чудовище, которое грохотало, как залп нескольких пушек. Потом из чудовища показалась высокая женщина и заговорила с ним. Он её не очень понял — она говорила на странном языке, похожим на его, но отличающимся. Укрепившись духом молитвой, он её перекрестил. В ответ женщина сказала ему несколько слов, показавшихся ему колдовскими. Потом её проглотило чудовище. После этого оно снова зарычало и загрохотало и стало обходить его стороной. Как только он увидел на заду чудовища красные глаза, он потерял сознание. И очнулся уже, как ему показалось, в раю: светлые стены, тишина, мужчины и женщины в белом, чистые постели и вокруг такие же грешники, как он, стонали рядом…

— Но, если он решил, что это рай, — перебила я священника, — то что там делали грешники? И почему стонали?

— Настоятеля тоже заинтересовал этот вопрос, и он задал его молодому человеку, пытаясь выяснить, может, то не рай был, а чистилище? Или ещё хуже — под видом прекрасного места скрывался ад? Но молодой человек не смог ответить. Лишь твердил, что потом это место действительно стало напоминать ему чистилище: что-то запищало, зазвенело, загудело, люди забегали. В коридоре он увидел мужчин и женщин в окровавленных одеяниях, снимающих окровавленную кожу с рук, как перчатки…

Я содрогнулась — жуть какая.

— Но это было позже, когда он начал выздоравливать в этом месте. А сначала он видел ангелов, обвивавших его пеленами, мазавших целебными мазями и коловших маленькими тонкими копьями, после чего ему становилось спокойно, и он набирался сил. Один ангел в тёмных одеждах пытался выяснить, кто он и откуда. Но они плохо понимали друг друга. В один из дней к нему пришла та женщина, которую поглотило чудовище, и он окончательно уверовал, что умер. Он просил прислать священника, чтобы исповедоваться и покаяться в грехах. Но женщина, явная пособница Сатаны, была этим недовольна. Дальше в тексте огромный пропуск — мыши, пожары, обычное небрежение, и заканчивается всё тем, что он каким-то образом — каким, видимо рассказывалось в утраченном куске — однажды сбежал из этого рая и долго куда-то шёл. Пока, наконец, не попал в густой туман, из которого вышел в этот город. Молодого человека заточили в подвал местной тюрьмы как еретика, хотя светские власти хотели отправить его в дом умалишённых. И через несколько месяцев его сожгли на костре после процесса. Документов этого процесса мы не нашли…

Он замолчал, перебирая чётки.

— А какое дело до средневекового умалишённого журналистам? — спросила я.

— Фамилия, — грустно ответил священник.

— То есть?

— Того бедолагу звали Хосе Алваро Мигель Медина-де-Риосеко, граф Пиментели. А на пост губернатора у нас баллотируется в следующем году Педро Алварес Риосеко Гальего. Если выяснится, что это его родственник… Не всякому семейству нравятся сумасшедшие или сочинители в своём роду: вспомните потомков блистательного барона Мюнхгаузена — благодаря Распэ, людей, носящих эту фамилию, до сих пор встречают улыбками и не воспринимают всерьёз…

Он снова замолчал. Какая интересная история!

— И газетчики хотят «утопить» вашего кандидата? — спросила я.

— Возможно, — вздохнул священник. — За любой некрасивой историей всегда стоят чьи-то интересы.

Он замолчал и покосился на дверь. Потом вдруг встрепенулся, поднялся, оправил сутану и решительно сказал:

— В конце концов, они опаздывают уже на полтора часа! Я не обязан их ждать! Тем более, что вообще не хотел их видеть!

Он решительным шагом направился вглубь церкви. Я посидела какое-то время, пытаясь прийти в себя. Затем встала, перекрестилась пошла к выходу. Окунув руку в чашу со святой водой, я снова перекрестилась и вышла на улицу. Яркое солнце ударило по глазам, а волна удушающего тепла выбила дух и окутала, как одеялом. Я надела солнечные очки и поискала свою машину.

Уже усевшись в неё, я рассмеялась: какая забавная история! Средневековый сказочник и современные журналисты, которые хотят «свалить» чужого кандидата, позабыв, однако, приехать для этого. Я покачала головой и включила зажигание. Медленно вырулив с площади, я поехала по дороге из города…

…Ехала я уже довольно долго, не обращая внимания на время¸ наслаждаясь видами, покоем, одиночеством и прикидывая, не стоит ли мне вернуться в Испанию, пока я не заблудилась тут, в Португалии. Вокруг уже начало темнеть. Тут я очнулась: я сорвалась из последнего города под впечатлением нелепой истории, развеселившей меня, толком не поев, вечером в дороге не останавливалась поужинать, скоро ночь, а я даже не знаю, где нахожусь и как далеко до ближайшего населённого пункта. Ещё придётся заночевать посреди дороги!

Едва я додумалась до этой мысли, как фары моей машины выхватили посреди дороги странную фигуру, которой ещё минуту назад не было: фары светили далеко, ибо ночи в Испании были не в пример швейцарским чёрными. Возможно, в Швейцарии местность подсвечивали снежные шапки на пиках гор. В Испании горы не были столь высоки. Или это мне так казалось…

Я резко дала по тормозам, машина остановилась прямо перед фигурой. Я потрясённо замерла за рулём: ещё никого за всю свою шоферскую жизнь я не сбивала. Даже жулики не прыгали мне на капот, чтобы потом вымогать компенсацию за «наезд». Меня слегка потряхивало от потрясения. Я открыла дверцу и наполовину вышла из машины.

— Эй! — закричала я фигуре. — Кто вы такой? Какого чёрта под колёса лезете?

Фигуру мне было видно плохо: фары подсвечивали небольшой участок его ног до колен. От моего окрика фигура сделала странный кульбит, словно отшатнулась или отпрыгнула от меня. Я вернулась в салон и пошарила в бардачке в поисках фонарика.

— Имейте в виду, — снова обратилась я к фигуре. — Платить я ничего не буду — вы сами прыгнули мне под колёса. А я затормозила вовремя — машина вас даже не задела…

Я включила фонарик и осветила фигуру. Все дальнейшие слова замерли у меня на губах: фонарик осветил длинноволосого кудрявого молодого человека в разорванном камзоле непонятного цвета со шпагой в руке и в высоких грязных ботфортах на ногах. Его красивое лицо было в грязи и крови, а левая рука висела на грязной перевязи. Я потрясла головой: видение не пропадало. Более того, на замызганном лице с кровавыми потёками отразился ужас, а рука, держащая шпагу, угрожающе направилась в мою сторону. Кончик её ходил ходуном, а самого молодого человека била дрожь.

— Кто ты? — едва разобрала я. — Какими чарами ты, колдунья, приручила этого чудовищного зверя? Что за огонь у тебя в руках? Во имя Иисуса Христа и Пресвятой девы, сгинь, нечисть!

И его дрожащая рука рассекла шпагой воздух в попытке нарисовать крест. Меня это разозлило. Мало того, что этот шут гороховый отбился от своих в постановке военного сражения пятисотлетней давности, мало того, что попытался заработать на мне, так ещё и оскорбляет! Нечисть! Ничего себе!

Я уже хотела было кинуться на него с кулаками, как вдруг одно соображение остановило меня: а вдруг это уловка, чтобы выманить меня из машины, чтобы ограбить или ещё хуже?

Выругавшись, я села в машину и завела мотор. Осторожно сдав назад, я аккуратно объехала потрёпанного мужчину, который крестился рукой со шпагой. На минуту осветив его целиком, я заметила на левой руке, висевшей на грязной тряпке, огромное мокрое тёмное пятно. Медленно проезжая мимо него, я внимательно рассматривала измождённое лицо и грязную разорванную одежду в стиле XVII—XVIII веков. Когда багажник поравнялся с ним, я потихоньку стала выжимать газ. В зеркало заднего вида я заметила, как молодой человек покачнулся и рухнул на дорогу. Я резко остановилась, не заглушая мотор. Глядя в зеркало, я ждала — мало ли, какой спектакль приготовили грабители для одинокого путника на безлюдной дороге? Наконец, видя, что он не шевелится и вокруг ничего не происходит, я, вздохнув, полезла за телефоном: ну точно, не избежать объяснений с дорожной полицией или как она тут называется… Хорошо, что машина прокатная, и при оформлении документов на неё все возможные повреждения, случившиеся до меня, были зафиксированы. А новых у меня не было. Так что, всякие там вмятины на железе вполне объяснимы — пусть хозяева проката доказывают. А что до его ран — пусть найдёт другого лоха, на которого повесит свои проблемы…

Телефон мяукнул и выдал невозможность соединения. Я тупо смотрела на экран: ну неужели в густонаселённой Европе мне опять попалось место, где может не брать связь?

Я снова выругалась и посмотрела в зеркало: мужчина не двигался. Я заглушила мотор. Несколько минут посидела, прислушиваясь к тишине. Вокруг шумела трава, стрекотали сверчки, где-то ухали и кричали ночные птицы. Я подождала. Потом, вглядываясь в темноту и подсвечивая себе фонариком, я направилась к лежащему мужчине. Шут его знает, может, он действует один, и сейчас заколет меня своей бутафорской шпагой, как только я подойду?

Я осторожно продвигалась к недвижимому мужчине. Дойдя до руки со шпагой, которую он выронил, когда падал, я ногой резко отбросила её в сторону и осветила его лицо. От яркого света он не дёргался, как должен был бы, если бы притворялся. Я медленно наклонилась и тронула его за плечо:

— Эй! Вы живы? — спрашивала я, легонько тряся его. Он не ответил.

Тогда я положила фонарик на землю, чтобы он не мешал мне, и повернула мужчину на спину. Чёрт, тяжёлый! В свете фонарика я попыталась расстегнуть его камзол, под которым оказался рваный жилет в крови и рубашка, столь же грязная и мокрая от крови. Вспомнив о раненой руке, я осмотрела её: она была посечена режущими ударами, а ближе к предплечью зияла дырочка, как я думаю, от пули. К моему удивлению, рукав был влажный, а из ран еле сочилась кровь. Странно, я не слышала, чтобы сейчас где-то шла постановка боя. А с утра об этом бедолаге, так сильно вошедшем в роль, кто-то уже должен был бы позаботиться.

Я вернулась к машине за аптечкой и, разорвав левый рукав, что было весьма непросто, как могла, перевязала его. После долгих усилий я стащила с него камзол и жилет и осмотрела тело: жуткие синяки всех цветов радуги покрывали великолепный торс. Повернув его на бок, я осмотрела спину. Кровоточащих ран я не заметила, две раны были на груди и животе. Засыпав их антисептиком, я неумело перевязала их.

Наконец, усталая, я присела рядом и попыталась отдышаться. Что дальше? Среди ночи оставлять его посреди дороги и оставаться самой мне не хотелось. Куда его везти, я не знала. Везти до ближайшей деревни или города? Так и сделаю.

Я подняла камзол — несмотря на грязь и кровь, на ощупь ткань была натуральной и плотной, и от того камзол оттягивал руку. Да плюс ещё золотые пуговицы с шитьём. И зачем для реконструкции сражения надо настолько приближаться к оригиналу? Да ещё эти раны и синяки…

Я зашвырнула камзол в багажник. Подумав, я поискала его шпагу, которую отбросила, когда подходила к нему. Улетела она, к счастью, недалеко. Взяв её в руки, я удивилась её тяжести: для постановки боя вполне сгодилась бы какая-нибудь алюминиевая бутафория. Я пожала плечами и кинула шпагу к камзолу. Затем вернулась к мужчине и, подхватив его за плечи, поволокла к машине. Кое-как уложив тело на заднем сиденье, я села отдышаться за руль. Дурацкая ситуация! И комическая: если бы я могла видеть себя со стороны, я бы решила, что женщина избавляется от трупа или возится с пьяным собутыльником. Мой бог! Хорошо, что вокруг никого: не хотелось бы потом мелькать на youtube’е с дикими комментариями на потеху знакомым и коллегам по работе…

Отдышавшись, я достала из бардачка карту. Городок, где я слышала историю о средневековом сумасшедшем сказочнике, был позади. Впереди на многие километры серьёзных поселений, где моему пришельцу могли бы серьёзно помочь, я не заметила. Оставалось только вернуться. Где-то в часе езды, я вспомнила, что видела довольно большую деревню. Или это был снова маленький город? В сумерках я не присматривалась.

Включив зажигание, я сделала разворот и помчалась обратно.

Ещё в дороге я безуспешно пыталась поймать сеть. Наконец, когда редкие огни городка были уже видны впереди, я соединилась со службой спасения, молясь, чтобы никакой полицейский не прицепился ко мне за разговор по телефону за рулём. По возможности кратко, я обрисовала ситуацию, упирая на то, что мужчину я не сбивала, а наоборот, пыталась выгнать с дороги. Что этот клоун одет в какой-то то ли камзол, то ли мундир двухсот-, а то и трёхсотлетней давности. Что своей шпагой он угрожал мне, а потом сам, без моей помощи потерял сознание. Невозмутимая девица по ту сторону провода после минутного ожидания сориентировала меня, как в ближайшем городе найти больницу, столь же невозмутимо уточнила мои данные и сказала, что предупредит врачей, и меня уже будут ожидать. Чёрт возьми! Её невозмутимости мог бы позавидовать египетский сфинкс! А может она мне просто не поверила, решив, наверно, что я перебрала лишнего. Или ей было всё равно: предупредила, кого надо, а там пусть полиция разбирается. Я не стала вникать в возможные мотивы постороннего человека, а лишь прибавила газу, бросив взгляд в зеркало заднего вида: на заднем сидении ничего не изменилось.

Ориентируясь на ярко освещённое здание в этой глуши и следуя инструкциям оператора службы спасения, я с визгом тормозов остановилась на почти пустой стоянке. Ко мне тут же подскочила пара крепких ребят с каталкой. За ними семенил старичок в медицинском халате, поправляя сползающие очки в металлической оправе. Ребята переложили моего пострадавшего на каталку, а старичок быстро его осмотрел, начиная со зрачков, оттянув ему веки на глазах. Я видела его недоумение, явственно отражавшееся на морщинистом лице. Он внимательно осмотрел меня с ног до головы. Крепкие ребята в это время укатили каталку с раненым. Старичок задрал очки на лоб и, глядя мне в лицо, спросил:

— Вы его нашли на дороге?

— Да. Он вдруг возник перед машиной. Я едва успела затормозить.

— И выстрелов вы не слышали?

— Нет. С чего бы? — удивилась я.

— У него огнестрельные раны, — уточнил он, пристально глядя на меня.

— Да, я заметила, — безмятежно ответила я. Мне-то чего бояться? У меня с собой даже газового баллончика не было. А если полицейские затеют проверку, то в Швейцарии ничего огнестрельного на меня не зарегистрировано. — Однако, я думала, что постановочные бои и реконструкция сражений не так натуралистичны, — добавила я, в свою очередь пристально глядя на него.

Старичок посверлил меня глазами ещё какое-то время и потрусил за каталкой, которую крепкие ребята уже вкатывали в раздвижные двери.

А я стояла и думала, что мне делать дальше. Законопослушность пригвоздила меня к асфальту: я обязана дать разъяснения случившемуся. Любопытство гнало вслед за старичком в очках: должен же пострадавший очнуться и рассказать, за каким чёртом болтался в этом наряде посреди дороги? Ну и обычное чувство самосохранения толкало меня в машину — и прочь от будущих неприятностей, которые наверняка будут со столь неоднозначным пациентом.

Пока я размышляла, около меня переминался с ноги на ногу полненький охранник. Он настороженно поглядывал на меня, видимо, ожидая, что я сбегу. Сбежать от него мне бы ничего не стоило: по комплекции перед ним у меня была фора. Но я не собиралась усложнять себе путешествие по Европе такими глупостями. Я посмотрела на него и вздохнула: видимо, я его задерживаю.

— Сеньора, вы должны пройти со мной и дождаться полиции, — почтительно и несколько извиняющимся тоном сказал он, не сводя, однако, настороженного взгляда с моих рук. Как будто я, как фокусник, материализую из воздуха пистолет или нож для нападения на него.

Он протянул ко мне руку, другую ненавязчиво положив на кобуру. Мне стало смешно: нашёл преступника!

— Да, конечно, — кивнула я, пытаясь сохранить серьёзность, и потянулась к машине за сумочкой. Охранник, как приклеенный, следовал за каждым моим движением, чуть не дыша мне в затылок.

Забрав сумочку и щёлкнув сигнализацией, я повернулась к нему. Он сделал приглашающий жест, не трогаясь, однако, с места. Я снова вздохнула и направилась вслед за каталкой.

Часто бывать в больницах мне не довелось. А когда я там оказывалась, то бывала только сопровождающим: один раз я отвозила коллегу с приступом зубной боли, другой раз — сестру своей соседки со схватками рожать и один раз — сотрудника, который не придумал ничего лучше, как в порыве рабочего рвения надышаться озоном из ксерокса, печатая чёртову кучу бумаг, спровоцировав у себя приступ то ли астмы, то ли аллергии. Поэтому я не могла сказать, хороша та или иная больница. Приезжая, я обычно поручала своих болезных рукам медсестёр, которые потом увозили их в недра коридоров. Поскольку все трое не были мне близкими друзьями, я не видела смысла сидеть с ними рядом и держать за руку. Я просто в нужное им время оказывалась в ненужном мне месте, откуда уже звонила их родственникам, которые могли бы более обстоятельно ответить на вопросы о болезнях, врачах, больницах и обслуживании в них. Привыкшая к голливудским выдумкам, я всякий раз удивлялась их несоответствию с жизнью. Вот и сейчас я не видела никаких снующих без дела, но с озабоченным видом медсестёр, крепких и физически привлекательных, поглощённых каталками санитаров или пребывающих в шоке, панике, истерике или мрачной меланхолии от ограничения своих возможностей, невозможности вылечить всех и каждого и несовершенства мира вообще врачей. Возможно, это просто потому, что город был невелик, а жители, видимо, не тяготели ни к членовредительству, ни к посланным равнодушными небесами несчастным случаям. Или им просто везло…

Сдав некоторые анализы, чтобы подтвердить мою вменяемость и трезвость, и заполнив необходимые документы, я присела в уголке ждать полицию для заполнения с оформлением других. Краем уха я слышала, как две медсестры возбуждённо перешёптывались между собой за углом. Через их шипение и жужжание я разобрала, что говорят они о моём клоуне. Обсуждая его, одна в полном восторге отзывалась о его физических данных: разжиревшая на фастфуде, перекормленная анаболиками и перекроенная-перешитая пластическими хирургами Европа давно забыла, как должно выглядеть нормальное человеческое тело. Вторая удивлялась его ранам и выдвигала предположения о его образе жизни, одно глупее другого: то он у неё каскадёр из Голливуда, то спортсмен подпольных боёв без правил, то гангстер русской мафии. Поскольку его только привезли, они не знали достоверно о его состоянии ничего. И возможности узнать у них не было: вокруг него было полно медиков всех мастей и званий, от главврача до санитара. И они там не были нужны. Видимо, мой рассказ оператору службы спасения позабавил медперсонал больницы, и они решили своими глазами посмотреть на то, что ввергло глупую туристку в такие фантазии. Мимо прошли санитары, что везли каталку от моей машины. Медсёстры атаковали их вопросами, но те тоже ничего не могли толком сказать, кроме того, что этот неизвестный не имел документов и сейчас пребывает без сознания. Его осматривают врачи. Из всей этой смеси пришёптывания, шипения и жужжания я поняла только, что для этого городка и небольшой больницы подобное происшествие — целое событие. А значит полицию я буду ждать не слишком долго.

Однако прошло больше часа прежде, чем ко мне обратился кто-то не из медицинского персонала. Черноволосый, смуглый крепкий мужчина средних лет подошёл ко мне в тот момент, когда я уже потеряла терпение и хотела обратиться к сонной девушке за стойкой, чтобы она снова позвонила в участок. Или как это там называется…

— Инспектор Жоао Родригу да Коста Силва… — начал он. Я его тут же перебила:

— Синьор Силва, я всё прекрасно понимаю. Но я туристка. И здесь проездом. Скоро уже ночь, а я ещё не нашла места для ночлега. Я охотно отвечу на ваши вопросы, дам какие угодно показания, но только после того, как буду уверена, что не останусь ночью спать в машине на местной стоянке. Кстати, я ещё не ужинала…

Я замолчала, нетерпеливо и выжидающе глядя на него. Слегка сбитый с толку тем, что я не дала ему договорить и перехватила инициативу, он, однако, быстро нашёлся. Видимо, общение со своими экспрессивными соотечественниками научило его общаться с любым иностранцем.

— Прежде всего, сеньора, разрешите ваши документы, — произнёс он решительно, протягивая ко мне руку.

— А разве у дирекции больницы вы этого не узнали? — ехидно спросила я, протягивая ему паспорт. — Иначе чем вы занимались целый час? В этом маленьком городе вряд ли расстояние между полицией и больницей настолько велико, чтобы ехать целый час? Или сейчас, ночью, были пробки?

Он посмотрел на меня, как будто у него болел зуб, потом раскрыл мой паспорт. Сличая фотографию, я заметила лёгкое недоумение на его лице: ну конечно, испанская внешность у швейцарки! Однако он никак не прокомментировал и, возвращая мне паспорт, бесцеремонно сел рядом на кресло.

— Вы правы, сеньора. — Он позволил себе чуть улыбнуться. — Я ехал сюда не час. И я действительно навёл о вас справки, где это было можно при моих возможностях в это время. Я весьма сожалею, что вам пришлось ждать…

— Хорошо-хорошо, — снова перебила его я. — Но как быть с моим ночлегом и ужином?

Его тёмные глаза сверлили моё лицо. Тень улыбки, что на секунду осветила его физиономию, исчезла.

— Давайте с вами сначала закончим с одним делом, — серьёзно сказал он, доставая блокнот. — А потом я подумаю, где вас устроить.

— Ну нет! — возмутилась я, откидываясь на пластиковую спинку. — После допроса я вам буду до белой звезды. А у меня уже не будет времени что-то искать.

Он озадаченно посмотрел на меня. Пришлось разъяснить ему мой эвфемизм. Он постучал ручкой по закрытому блокноту.

— Значит, вы отказываетесь давать показания? — наконец спросил он.

— Вовсе нет, — пожала я плечами. — Мне скрывать нечего. Просто я очень хочу есть. И даже согласна заночевать в вашем участке — хоть какая-то определённость с устройством на ночь. Но поесть я должна сейчас же.

Он оглянулся к кофейным автоматам.

— Нет, — произнесла я, перехватив его взгляд. — Батончики и плохой кофе из автомата только разожгут мой аппетит, — решительно сказала я, сложив руки на груди.

Он нахмурился. Я бы могла прочесть мысли в его голове: забрать меня в участок и там с пристрастием допросить. Но я — иностранная подданная. Со мной полицейские штучки в европейском государстве не пройдут. Да и скандал я могу затеять. Остаётся компромисс: найти мне забегаловку и накормить. А в процессе — допросить.

— Вот и хорошо, — удовлетворённо сказала я, видя, что он пришёл к какому-то решению. Лёгкое удивление отразилось на его лице.

— Видимо, действительно придётся дать вам поесть, — недовольно сказал он. — Но это единственная уступка, на которую я иду.

— Я не нуждаюсь в уступках, — заносчиво сказала я. — Я хочу есть.

Он поморщился, поднимаясь. Я, подхватив сумочку, поспешила за ним.

В дверях он попросил пару минут меня подождать его и отошёл к молоденькому пареньку в форме и что-то ему сказал. Тот кивнул, глядя на меня, и слегка улыбнулся. Однако снова посерьёзнел под взглядом старшего товарища. Тот снова что-то ему произнёс, и на лице паренька последняя смешливость исчезла. Он кивнул и тронулся в сторону коридоров. Девушка за стойкой резко проснулась и окликнула его. Паренёк наклонился к ней и что-то сказал. Что там было дальше, я не успела заметить: ко мне подошел инспектор Силва и, мягко взяв меня за локоть, повёл к двери на выход.

Сравнительно недалеко мы нашли забегаловку, где недовольная девушка приняла мой заказ на сытный ужин и на его чашку чёрного кофе. На мой вопрос инспектор кратко ответил, что уже поужинал. Я пожала плечами.

Пока я ждала свой заказ, инспектор Силва достал блокнот. Не видя больше причин капризничать, я чистосердечно рассказала о своей поездке, о посещении предместий Сальватиеры, около которой наблюдала непонятный звуковой эффект. Инспектор не прерывал меня, хотя скептическое выражение не покидало его лицо за всё время моего рассказа. Когда я начала рассказывать о конечной части моего путешествия, он стал прерывать меня уточняющими вопросами. Я старалась ответить так, чтобы у него не было желания в будущем задавать их снова, задерживая меня здесь. Рассказывая о внезапном появлении незнакомца перед машиной, инспектор попросил прерваться и взялся за телефон. Быстро прожужжав что-то в трубку, из чего я поняла только, что он что-то хотел от моего автомобиля, он попросил меня продолжать. Мой рассказ о внешнем виде незнакомца вызвал у него очередную скептическую мину, из чего я заключила, что с врачом он не говорил и самого незнакомца не видел. Скорее всего, его молоденький напарник был направлен им прояснить это, пока сам инспектор будет говорить со мной. Видимо, решив, что я хочу произвести на него впечатление, он не особо обратил внимания на мои слова. Я не стала настаивать: его работа — всё проверять. Вот пусть и убедится, что я не выдумываю. Всё равно ему надо будет брать показания у потерпевшего и опрашивать врачей о его состоянии в будущем и в результате чего тот получил травмы в прошлом…

Наш разговор закончился, когда мне принесли ужин. Свой кофе он уже успел допить и стал собираться, когда я его возмущённо остановила:

— Эй! Инспектор! А как с моим ночлегом?

Он поморщился.

— Я так и знала, — сказала я, откинувшись на спинку и отложив вилку. — Я же говорила: получив своё, вы меня просто кинете. Вот и верь обещаниям полиции…

Он постоял, что-то решая, затем сел, постукивая пальцами по столу.

— Хорошо, — наконец сказал он. — Я дам вам адрес местной гостиницы. Не «Гранд-отель», конечно, но и вы — не Пэрис Хилтон, — съязвил он. Я ухмыльнулась: если он хотел меня задеть — зря пытался. Я умею быть и привлекательной, и очаровательной. А распыляться перед провинциальным инспектором — с какой стати?

Он что-то быстро написал на чистом листе и вырвал из блокнота.

— Я предупрежу консьержа о вас, — значительно сказал он, протягивая листок мне. И как я это должна понимать? Консьерж меня взаперти держать будет, что ли?

— До моего разрешения из города не уезжайте, — добавил он, сверля меня глазами.

— Надеюсь, оно не заставит себя ждать, — в ответ съязвила я, берясь за вилку.

— И я надеюсь, — холодно сказал он. Я ему явно не понравилась. Ну и чёрт с ним!

Снова внимательно посмотрев на меня, он направился к выходу. Я проводила его взглядом. Какая, всё-таки неприятная личность.

Дождавшись, пока за ним закроется дверь, я взялась за вилку. Надеюсь, он не вернётся и не испортит мне аппетит…

Я спокойно поела, не обращая внимания на яростные взгляды официантки в углу.

Когда я только отложила вилку, она тут же метнулась ко мне с затаённым нетерпением. Я попросила счёт к её большому облегчению. Пока она возилась с кассой, чуть не приплясывая от радости, я развернула листок, что мне дал инспектор. Так… направо двести метров… перекрёсток… по улице метров пятьсот… второй — второй? — поворот налево… ещё пройти… площадь оставить по левую — руку?.. нет, по правую… Да он издевается! Я всматривалась в листок с жутким почерком человека, не привыкшего много писать. Да ещё и писал он на португальском. Метры, перекрёстки, повороты, площади… Я в этом городе в первый раз. А он что, считает, что любой приезжий его наизусть знать обязан? Да ещё рулетку с собой таскать?

Я продиралась сквозь дебри букв, пока не сдалась. Когда девушка принесла мне счёт, я наградила её весьма щедрыми чаевыми. А в услугу попросила мне объяснить каракули полицейского. При виде денег девушка перестала метать на меня яростные взгляды и весьма мило объяснила, как мне найти эту треклятую гостиницу. Я поблагодарила её и неторопливо стала собираться.

— Сеньора, — обратилась ко мне девушка. — Если вы пять минут меня подождёте, то я провожу вас до половины дороги: мне в ту же сторону.

— Вы очень любезны, — ответила я.

Ждать её пришлось недолго: она как раз собиралась закрываться, когда этот неприятный инспектор притащил меня сюда.

Выйдя из дверей кафе, мы направлялись по сумрачной улице, непринуждённо болтая о пустяках. Дойдя до какого-то перекрёстка, девушка указала на пятиэтажный дом, слабо подсвеченный вдалеке, и распрощалась со мной. Я взяла курс в указанном направлении и вскоре остановилась у старинного дома. Хотя фонари и светили, а вывеска была подсвечена огнями, подробностей мне рассмотреть не удалось. Я решила осмотром окружающей местности заняться завтра, и потянула на себя тяжёлую резную дверь.

Недовольный консьерж за стойкой сразу протянул мне ключ и уткнулся в телевизор. На мой вопрос о бумагах он буркнул, что «инспектор уже всё оформил». Я удивилась — весьма любезно с его стороны избавить меня на ночь глядя от этих хлопот. И, зажав в руке ключ, я пошла искать свой номер.

Войдя и включив свет, я выругалась: нет, этот чёртов полицейский — инспектор он там или комиссар, а может генерал от инфантерии — любезным не был: он выбрал для меня самый дешёвый, простой, тесный и неудобный номер. Сомневаюсь, чтобы в этой глуши было засилье туристов и поэтому не оказалось более приличных свободных номеров. А значит он сделал это сознательно.

Я снова выругалась и бросила сумку на кровать. И только тут я вспомнила, что чемодан с вещами остался в машине. А её, как и его сейчас осматривают полицейские. Я выругалась снова: мне после душа даже не во что будет переодеться! В тесной ванной я разыскала халат. Ну хоть что-то. Ополоснувшись, я направилась к кровати: спать придётся в одних трусах, поскольку моя пижама тоже осталась в чемодане. Я махнула рукой и нырнула под одеяло. Со всем разберусь завтра. А сегодня мне надо поспать…

Я поворочалась с боку на бок и, наконец, сон одолел меня.

Проснулась я довольно поздно для меня — часов в девять, и удивилась, что меня не разбудила горничная с завтраком. Но, как следует придя в себя, я вспомнила, где я. Скорее всего, в этой дешёвой гостинице такие изыски не предусмотрены.

Я с раздражением откинула одеяло и направилась в душ. С недовольством натягивая на себя свою вчерашнюю одежду, я подумала: соблаговолит ли этот полицейский инспектор пригнать мою машину или мне идти за ней самой? Свой телефон он мне любезно не оставил, где находится участок — я понятия не имела. Да и есть хотелось.

Я спустилась вниз. За стойкой стояла молодая женщина в очках. Я вежливо осведомилась у неё, где в это время можно позавтракать. Она, пару раз поправив мои грамматические ошибки, попыталась объяснить, куда мне идти. Я поблагодарила её и предупредила, если к ней меня придёт искать полиция, то я завтракаю. Женщина сделала круглые глаза, но я улыбнулась.

— Я всего лишь свидетель, — и не стала уточнять, что полицейский подозревает меня, по крайней мере, в наезде на неизвестного пешехода. К чему давать повод для сплетен? Тем более, в маленьком городе все всё итак узнают.

Я вышла в солнечное утро и вдохнула полной грудью. Жаль, конечно, что я без машины. Но, с другой стороны, так я могу спокойно осмотреть этот городок, раз уж судьба принудила меня здесь остаться.

Очередное кафе я нашла довольно быстро и, расположившись, заказала лёгкий завтрак. Оглядывая немногочисленных посетителей, я прикидывала, распространились ли уже слухи о необычном пациенте в местной больнице. Но, судя по тому, что на меня не косились, как на говорящего сурка — ведь я была на сегодня единственной иностранкой, которая могла бы заинтересовать их, да ещё таким происшествием, — то слухи, если и начали появляться, то среди близких родственников персонала больницы. Я спокойно поела и неторопливо потягивала кофе, когда ко мне обратился молоденький полицейский в форме.

— Инспектор Силва ждёт вас в участке, — вежливо сказал он, поздоровавшись. Я ослепительно улыбнулась, чем ввергла его в минутное смятение. Но он тут же взял себя в руки и уверенно улыбнулся в ответ. Он галантно предложил мне руку и, всё так же улыбаясь, повёл меня к двери. Ни дать, ни взять, парочка хороших знакомых!

Сидя в его машине, я попыталась выяснить, зачем я понадобилась инспектору. Хочет ли он вернуть мою машину с вещами или задержать меня еще на какое-то время?

Но лейтенант ничего не знал, кроме того, что инспектор пригнал мою машину и среди ночи поднял на ноги лабораторию. А с утра был зол, как чёрт.

— Так он не уходил домой? — удивилась я.

— Вполне возможно, — кивнул лейтенант. — Когда ему вожжа попадает, он может неделями не спать-не есть и не ночевать дома.

— И как это терпит его жена? — покачала я головой.

— Он в разводе, — легко ответил лейтенант, неторопливо поворачивая руль. — Его жене не нравилась его такая фанатичность в работе. И она от него ушла.

— А дети у него есть? — поинтересовалась я.

— Дочь. Сейчас ей лет пятнадцать. Живёт с матерью. Но она — та ещё штучка. Инспектор столько раз из всяких заварух её вытаскивал…

— Так что же, он женился сразу после школы? — удивилась я.

— Да. Это была школьная любовь. Но всё скоро закончилось. Они вместе и пяти лет не прожили…

Ясно. Маленький городок, школьная любовь, работа — приличная только в полиции… Как банально! Но почему он так фанатеет от работы? Это же не Лиссабон, не Мадрид, даже не город на побережье, забитый туристами и как следствие, ворами, жуликами, извращенцами и убийцами. С чего ему становиться фанатиком?

Пока я недоумевала, разговорчивый лейтенант рассказывал о своих сёстрах и младшем брате, спрашивая о семье меня. Я машинально отвечала, коротко пересказав семейную легенду. Лейтенант страшно заинтересовался и с энтузиазмом стал выдвигать свои теории и предположения. Постепенно я отвлеклась от мыслей об инспекторе и включилась в эту глупую игру. К участку мы подъехали вполне довольные друг другом.

Подходя к кабинету своего патрона, лейтенант пытался придать лицу серьёзное выражение. Но глаза его смеялись.

— Инспектор, — сказал он, постучав, — я привёл ту сеньору.

«Та сеньора», надо понимать, это я. Я чуть улыбнулась. Ну не говорить же всем и каждому, что я сеньорита в свои тридцать с небольшим! Видят во мне сеньору, ну и ладно. И я вошла вслед за лейтенантом.

Инспектор сидел за столом, заваленным бумагами. С первого взгляда я поняла, что никуда он не уходил: взъерошенные сальные волосы, щетина, несвежая мятая рубашка и красные от бессонницы глаза. Я пожала плечами: моё дело не такое уж важное, чтобы из-за него ночи не спать. Так что, то, что он торчал всё это время здесь — его выбор. А я не обязана его жалеть.

Видя, что предложения сесть от него мне не дождаться, я прошла к свободному стулу и без слов уселась на него. Взгляд полицейского похолодел. А как ты хотел? Не потерплю хамства в свой адрес: ты хамишь мне — получай то же в ответ.

За моей спиной лейтенант фыркнул. Инспектор одарил его злобным взглядом, и тот мгновенно ретировался. Тогда он перевёл свой угрожающий взгляд на меня и буравил глазами с минуту. Я молчала.

Наконец мне надоела эта игра в гляделки, и я несколько раздражённо сказала:

— Если вы хотите прожечь во мне дыру — дохлый номер. Если хотите запугать — зря: я ни в чём не виновата. Если хотите вернуть мою машину и вещи — делайте это побыстрее.

— Вы спешите? — Он откинулся на спинку стула, удовлетворённо сложив руки на груди. — Куда-то торопитесь?

— Особенно никуда, — спокойно сказала я, закинув ногу на ногу. Небрежно раскрыв сумку, я достала сигареты. Инспектор скривился. Видимо, бросает курить, решила я. А и чёрт с тобой. Был бы ты повежливее — я бы не стала тебе хамить.

Я щёлкнула зажигалкой и выпустила дым в его сторону. Его перекосило ещё больше.

— Ключи я вам пока не отдам, — ядовито сказал он. Было видно, что ему нравится издеваться надо мной. — По крайней мере, пока не получу отчёт из лаборатории и показаний врача, что его оперировал.

— Кого? — невинно спросила я.

— Того, кого вы сбили на дороге.

— Прежде всего, сеньор, — произнесла я, подавшись к нему. — Я никого не сбивала…

— Этому у меня пока нет подтверждений, кроме ваших слов, — парировал он.

— А во-вторых, — ответила я, не обратив внимания на его слова, — я иностранная подданная. И осталась здесь просто из любезности. Но могу и перестать быть любезной. — Его лицо сморщилось, как будто у него заболел зуб. — Мне следует затребовать консула? — ехидно спросила я. Его передёрнуло.

— Нет, — сквозь зубы выдавил он.

— Тогда прекратите вести себя, как скотина, и верните мне хотя бы чемодан с вещами. Я же не могу чистить зубы пальцем и спать голой, — сказала я и мстительно затушила сигарету о его столешницу.

Его лицо побагровело так, что я испугалась, как бы кровь не брызнула у него из глаз. То ли я его разозлила до предела, то ли он, услышав слово, представил меня без одежды.

— К тому же, — невозмутимо сказала я, — показания врачей вы вчера отрядили добыть вашего лейтенанта. Только не говорите мне, что это не так, — тут же сказала я, заметив его протестующее движение. — Я видела и ваше шептание с ним, и его переговоры с медсестрой за стойкой. Неужели он не доложил вам об их результатах?

Инспектор молчал, хмуро глядя на меня. Я легонько побарабанила пальцами по столу. Отвечать он мне не намерен, объяснять что-то — тоже. Так какого чёрта я тут делаю?

— Итак? — невинно поинтересовалась я после непродолжительного молчания.

— Сейчас ваш чемодан принесут, — сквозь зубы выдавил он.

— О, не беспокойтесь, сеньор, — с очаровательной улыбкой легко сказала я. — Окажите любезность, прикажите доставить его в ту гостиницу, что вы порекомендовали.

— Надеюсь, вам там вполне удобно? — ядовито поинтересовался он.

— Вполне. Спасибо за заботу, — проворковала я, и снова улыбнулась.

Лицо инспектора снова перекосило.

— Ведь вы окажете мне эту услугу? — ворковала я, слегка наклонившись к нему. В вырезе моего платья ему очень хорошо была видна моя грудь. Я нежно прикоснулась к его сжатой в кулак руке. Он резко вскочил. Я тоже встала, невинно хлопая глазами.

— Что ж, не буду вам мешать, — нежно сказала я, и направилась к двери. За моей спиной я слышала тяжёлое дыхание инспектора, как будто он сейчас разгружал вагоны вручную.

Подойдя к двери, я вспомнила, что ведь это он меня вызвал, и хихикнула. Не смогла удержаться. Уж больно смешно было смотреть на его бешенство.

Когда я уже выходила, он вдруг опомнился.

— Погодите! — крикнул он. — Вернитесь!

Я повернулась с нему с лёгкой недоумённой улыбкой.

— Пожалуйста, — выдавил он, словно давясь этим словом.

Я закрыла дверь и вернулась к столу. Сев, я снова закинула ногу на ногу, демонстрируя свои безупречные коленки. Он с минуту глядел на них, но потом, словно очнувшись, медленно сел. Краска с его лица столь же медленно сходила. Бесцельно перебирая бумаги, он словно собирался с мыслями. Наконец он поднял на меня глаза. Злобы в них не было. Была бесконечная усталость.

— Ваш чемодан и ваши вещи я обыскал ещё вчера, — начал он. — Как и машину. Немного крови только на заднем сидении, где вы и говорили. Техники рассматривают машину на предмет повреждений, что могут образоваться при наезде. Вечером и ночью я связывался с полицией Швейцарии. Криминального за вами ничего нет, кроме просроченных штрафов за парковку и одного — за превышение скорости. Вы убийственно законопослушны, — произнёс он с таким видом, как будто это был порочный недостаток, и поднял на меня пронзительный взгляд.

Я вздохнула, состроив смиренную физиономию.

— Мне некогда планировать противоправные деяния — у меня другая работа. А воплощать их в жизнь не остаётся ни того же времени, ни сил.

— И кем вы работаете? — спросил он, всем видом показывая, что любое название, какое бы я сейчас ни сказала, недостойно называться работой. Я откинулась на спинку жёсткого стула и сложила руки на груди.

— Название вам ничего не скажет, — презрительно сказала я, отбросив маску показного смирения. Какого чёрта! Он меня на лжи подловить хочет? Он ведь запрашивал обо мне сведения! — Слишком много пришлось бы объяснять и пояснять. А у меня нет такого желания.

Я сверкнула глазами и надменно вздёрнула подбородок. Вот ещё! Стану я тут распинаться перед таким хамом!

Он глумливо улыбнулся и что-то записал. Затем, повертев ручку в руках, откинулся на спинку стула.

— Итак… — начал он.

А дальше пошёл форменный допрос. Он поглядывал на бумаги на своём столе, словно старался поймать меня на лжи и противоречиях. Я спокойно отвечала на его, градом сыпавшиеся вопросы, хотя всё это я ему рассказывала вчера. При чём, сама. Меня стала постепенно раздражать такая его манера: я не преступница, не подозреваемая, никаких обвинений мне не предъявлено, чтобы так себя со мной вести! Я потихоньку закипала и стала отвечать резче и грубее. Видимо, он к тому и стремился — довести меня, чтобы я со злости, потеряв бдительность, проговорилась о чём-нибудь. Но нового я ему всё равно не сказала. Чем его явно разочаровала. И после часового блиц-опроса он, наконец, меня отпустил. Я была зла, как чёрт. Закрывая за собой дверь, я была готова накинуться на первого же полицейского. Знакомый лейтенант случайно попался на моей дороге, когда я шла к выходу. С озабоченным видом он пытался прочитать сразу несколько бумажек на ходу.

— Вы не могли бы мне сказать, — прошипела я над его ухом, схватив за рукав. — Почему ваш инспектор видит во мне… Бог знает, кого он видит. Но обращается так, как будто я ограбила его, изнасиловала и убила его дочь! В чём дело?

Лейтенант нервно помял бумаги в руках. Я сильнее сжала его руку и встряхнула. Он поморщился. Глядя на его лицо, на котором читалась борьба между желанием рассказать мне, безвинной жертве произвола своего патрона, и лояльностью к нему. Я глубоко вздохнула и отпустила его.

— Я понимаю. Вы меня не знаете. Но и я вас не знаю. Однако, одно знать должна: почему ваш инспектор относится ко мне, как к матёрой злостной преступнице? На какую мозоль я ему наступила, что он так злобствует?

Лейтенант переступил с ноги на ногу. Наконец, коротко вздохнув, произнёс:

— Я вам говорил о его бывшей жене. Они плохо расстались…

— Но при чём тут я?

— Вы на неё немного похожи…

Я чуть не задохнулась от злости. Ну надо же! Видя моё лицо, лейтенант на всякий случай отодвинулся от меня, испуганно теребя бумаги в руках. Я сжала кулаки и стиснула зубы, со свистом процедив витиеватое немецкое ругательство. Потом я глубоко вздохнула и прикрыла глаза. Медленно сосчитав до десяти, я открыла глаза и царственно посмотрела на него.

— Не волнуйтесь, — величественно произнесла я. — Я вас не выдам. Но, согласитесь, — я вся пылала гневом, еле сдерживаясь, — из-за обиды на одну женщину вести себя как скотина с другими! Да он псих!

Лейтенант быстро закивал, подхватив меня под руку и потащив к выходу. Видимо, он боялся, что я продолжу орать на весь отдел или кинусь на кого-нибудь с кулаками. Я позволила себя увести, мрачно замолчав. Чуть не выкинув меня за дверь, лейтенант быстро заговорил, поглядывая за спину:

— Он, конечно, хам и грубиян, но он наш герой. На его счету множество спасённых жизней и раскрытых преступлений. Он не заслуживает…

— Вот как? — надменно сказала я, вырвав свой локоть из его рук. — Только потому, что он ваш местный герой, он имеет право не считаться с другими и вести себя, как ему вздумается? Может, вы так считаете. Может, в вашем городе так принято. Но я-то не обязана подчиняться вашим возмутительным порядкам.

Я помолчала.

— Вашему инспектору я уже говорила про консула. Теперь прошу вас, передайте ему мою не просьбу, но требование: либо он предъявляет мне обвинение, всё равно в чём, и я вызываю консула, либо меняет своё отношение ко мне. Я не преступница. И ничего противозаконного не совершила. Любить меня он не обязан. Но он обязан относиться ко мне, как к свободному человеку. Вне зависимости от того, кого я ему напоминаю. Он представитель власти, а не мой сосед по этажу. Пусть вспомнит, что он полицейский. А преступником человека признаёт не он, а суд.

Я смерила нахмурившегося лейтенанта с ног до головы.

— И вам не мешало бы это не забывать, — едко заметила я. — И не забудьте напомнить ему про мой чемодан. Мы о нём говорили. Но мне сдаётся, что он с большой охотой оставит меня без необходимых вещей навечно. — Я повернулась, чтобы уйти. — Я сыта по горло хамством вашего начальника, — надменно бросила я через плечо и, вскинув голову, гордо прошествовала вперёд. Спиной я чувствовала, что он смотрит мне в спину. А я, дойдя до дороги, столь же царственно и невозмутимо повернула в сторону. Куда идти я совершенно не знала. Как не знала, чем заняться. Но не показывать же этому желторотому прихлебателю, как меня бесит поведение его патрона!

Я медленно прогуливалась по городу, рассматривая старинные дома. Может, посетить в больнице моего незнакомца? Нет, пожалуй, не надо. А то этот псих-инспектор обвинит меня в воздействии на свидетеля. Я вздохнула. Надо было бросить этого клоуна на дороге. Из-за него у меня неприятности. А отпуск подходит к концу. И я бы не хотела эти последние его дни провести в этой дыре в обществе невзлюбившего меня полицейского. Может, стоило, всё же, позвонить консулу? Я махнула рукой — успеется. А пока хоть поброжу по этому захолустью. Можно же тут на что-то посмотреть? Я снова вздохнула. Весь этот городок я смогу обойти медленным шагом за день. А всё остальное время мне что делать?

Когда я вернулась в свой номер, мой чемодан уже был занесён внутрь. Заглянув в него, я выругалась: этот поганый хам засыпал порошком всю мою одежду. Интересно, какие отпечатки пальцев он хотел снять с хлопковой блузки? Не говоря о том, что уложенная мной аккуратной стопкой одежда была сейчас свалена в кучу, а разложенные по кармашкам вещи валялись по всему чемодану. Я начала методично раскладывать своё барахло на кровати. Что можно было отмыть с пластиковых конвертов и косметичек из кожзама я отнесла в ванную. Но чёрный порошок на одежде… Я понятия не имела о его составе и не знала, отойдёт ли он при стирке. Разыскав чёрно-белое платье, на котором порошок не бросался в глаза, я его встрянула, сбрызнула водой — утюга у меня не было. За то время, что я навожу порядок с остальными вещами, оно должно немного отвисеться и перестать выглядеть так, как будто я вырвала его из собачьей пасти. Затем подхватив своё пластиковое барахло, я расположилась в ванной его отмывать. Пожалев, что в номере нет плитки, на которой я могла бы прокипятить свою зубную щётку — чёрт знает, что с ней мог сделать этот мстительный хам? — я решила от греха подальше купить новую. Тюбик с пастой, мыльница, пластиковый пакет с туалетными принадлежностями, баночки с кремами и бутылочки с лосьонами всё это я отмывала в горячей воде. Нет, я не скупая, и вполне могла бы купить это даже в такой глуши. Просто я привыкла к определенной марке. И не хотела проверять, есть ли что-то подобное в этой дыре.

Беря в руки крем для лица, у меня мелькнула мысль: не капнул ли этот скот туда серной кислоты, чтобы мне разъело лицо, а он бы смог им вдоволь налюбоваться. Я открыла баночку и понюхала — пахнет кремом. С другой стороны, как пахнет серная кислота, я не знала. Но иных примесей в баночке я не заметила. Закрывая её, я одёрнула себя — это уже паранойя. Не дурак же этот Силва совсем? Если он мне как-то навредит, я же ему устрою вселенский скандал. Пусть он меня невзлюбил, но вряд ли у него настолько нет мозгов, чтобы развязывать Третью Мировую. И без того на эту роль любителей предостаточно…

Кое-как наведя порядок, я решила поискать химчистку в этой дыре. Однако, не застав консьержа за стойкой и бесцельно побродив по городу, я её так и не обнаружила. Вернувшись, я застала консьержа и обратилась к нему, вчерашнему парню за стойкой. Он не спешил с ответом, оглядывая меня с ног до головы. А меня взяло бешенство: каждый в этом чёртовом городке хочет с меня что-то поиметь. Если я туристка, это не значит, что у меня полны карманы денег или я переодетый гангстер!

— Если будешь продолжать пялиться, спрошу кого другого, — прошипела я, сжимая руку в кулак. Очень уж хотелось врезать по его наглой морде.

Он ухмыльнулся. Я молча развернулась и пошла к выходу. За спиной я услышала его фыркание. Никаких чаевых этот скот от меня не получит, когда буду съезжать из этого клоповника!

Выйдя на улицу, я разыскала вчерашнее кафе, где меня обслуживала милая девушка, проводившая потом до этой гостиницы. На моё счастье она работала и сегодня. Мой вопрос она встретила недоумением:

— А разве Фернанду не сказал вам? В той гостинице, внизу есть прачечная.

— Этот подлец ждал от меня подачки, — сквозь зубы сказала я.

— Странно, — произнесла девушка. — Обычно он не такой…

— К тому же, — как можно спокойнее сказала я, — я не знаю, возьмёт ли обычная прачечная, те пятна, что наоставлял мне ваш Силва.

Девушка улыбнулась.

— Жоао упрям, как бык, — произнесла она. — Ему нужно все сто, чтобы изменить мнение. Даже девяносто девять его не убедят.

— Баран, — буркнула я.

Девушка снова улыбнулась.

— Принесите свои вещи завтра. Я найду вам химчистку, — предложила она.

— Хорошо, — ответила я. — Только предупрежу: времени у меня мало, а вещей — ещё меньше. Если что-то испортится или потеряется, я буду просто голой.

Девушка опять улыбнулась.

— Не беспокойтесь. Химчистку держит моя тётя. Я прослежу за всем.

— Вы очень любезны, — вежливо ответила я и принялась за свой ужин. Надеюсь, «по знакомству» она не сдерёт с меня втридорога.

Я наверно прождала дня два, пока полицейский Силва соизволил до меня снизойти. Всё то время, пока я бездельничала, оказалось, настырная упёртость инспектора давала более быстрые плоды, чем я считала. И благодаря его одержимости, моё вынужденное заточение в этой дыре оказалось не таким уж долгим, как я считала.

В рекордные сроки полицейский мобилизовал собственные пародии на судебно-медицинские лаборатории, отослал что-то в более продвинутые места. Связался со Швейцарией и допросил свидетелей — врачей, санитаров и медсестёр. Помимо этого, как я могла предположить, он заполнял чёртову уйму бумаг на всевозможные запросы и разрешения. Удивительно, он спал в это время вообще?

Таким образом, весьма скоро он перестал смотреть на меня как на преступницу. Ну, или мне стало так казаться. Однако теперь он вцепился в пострадавшего, терзая всевозможные инстанции запросами по всевозможным каналам связи. Учитывая разницу во времени, он прямо ночевал на работе, как я слышала из сплетен в кафе рядом с той дырой, где вынужденно поселилась. Больше всего его бесило, что надо ожидать ответа. И злобу он срывал весьма нетривиальным способом: он стрелял по мишеням в полицейском тире. Очень хороший способ повысить свою меткость. Однако он стрелял не в цель, а делал из дырок от пуль рисунки. Что ещё сложнее. Рисунки были весьма примитивны, надо сказать, но пусть хоть это, чем грызться со мной или бить кому-то морды. Как я слышала, он довольно часто пытался навестить пострадавшего, который называл себя графом, и каждый раз уходил весьма недовольный. Врачи тоже не скрывали своего недовольства его посещениями — он отрывал их от работы. Но он с нахальной невозмутимостью игнорировал их.

Однажды ему пришло в голову предложить мне самой пойти к пострадавшему, чем вызвал у меня недоумение. Он нашёл меня греющейся на солнышке летнего кафе рядом с той дырой, куда он меня поселил. Я нянчила в руках бокал с вином, иногда прихлёбывая из него. Он остановился прямо перед столиком, загородив собой солнце. Ну прямо Александр Великий! Я спокойно посмотрела на него и поднесла бокал к губам.

— Вижу, вам тут понравилось? — ядовито спросил он, без спроса отодвигая лёгкий плетёный стул и усаживаясь на нём.

— Если бы я могла выбирать, то, прежде всего, не выбрала бы вашу компанию, — сказала я как можно равнодушнее, хотя внутри у меня всё уже закипало.

Его перекосило. Он нахально отставил от меня бокал с вином и сурово уставился мне в лицо.

— Вы в состоянии трезво мыслить? — спросил он, нависая надо мной, спрятав руки в массивной груди.

— Конечно, — ответила я, взявшись за бокал и откинувшись на спинку стула. — Этот только первый. И его, как вы видите, я недавно начала. — Я снова пригубила из бокала, игнорируя его вновь перекосившееся лицо. — А если вы снова начнёте мне указывать или хотя бы прикоснётесь к бокалу, я вылью его вам на голову, — холодно произнесла я, глядя мимо него. Он недоверчиво посмотрел на меня. — Хотите проверить? — Я посмотрела на него и с силой сжала бокал, что пальцы побелели. Не знаю, что он увидел в моём лице, но, откинувшись на спинку стула, он демонстративно сложил руки на груди.

— Я допросил врачей, — бесстрастно начал он, не спуская с меня глаз. Я молчала. Подождав немного, он продолжил: — Повреждений, которые случаются при наезде, на нём не зафиксировано.

Я кивнула — а как иначе? Я им всем твердила, что не сбивала этого клоуна.

— Я осмотрел вашу машину, — продолжал Силва, сверля меня глазами. — Тоже ничего…

— Так я свободна? — холодно спросила я, отпивая из бокала. Меня вовсе не интересуют полицейские процедуры. Меня интересовало, как скоро я могу выбраться из этой дыры и добраться до аэропорта: мой отпуск истекает. Я итак уже звонила на работу с предположением, что мне придётся задержаться. Не хотелось бы, чтобы мои слова оказались пророческими.

Полицейский раздражённо посмотрел на меня.

— А ещё я допросил пострадавшего, — сказал он, делая вид, что не слышал моих слов. — Документов при нём нет, говорит он по-испански, но как-то странно, несёт какую-то околесицу о войне и требует, чтобы я дал ему возможность поговорить с генералом Шомбергом. Это кто такой?

Я уставилась на него: он шутит?

— Вы издеваетесь? — Он сурово смотрел на меня. Нет, он не шутил. Он действительно не знал. — Грешно не знать собственной истории. — И я прочла ему краткую лекцию о битве под Порталегро, резюмировав информацию из интернета, добытую мной, которую я прочитала, когда маялась вывихнутой ногой. Силва вытаращил на меня глаза.

— Так этот… человек считает, что он в восемнадцатом веке? — изумлённо спросил он.

— Или что он сам из восемнадцатого века, — ответила я, снова отхлебнув из бокала. Он снова поморщился.

— Или вы оба из каких-то своих целей сговорились дурачить полицию, — веско сказал он.

Чего? Я и этот клоун сговорились? Он с ума сошёл? Видимо, я поторопилась с предположениями, что он отцепился от меня…

— У меня предложение: я хочу, чтобы вы посетили его вместе со мной, — сказал он.

Я прищурилась: никак он хочет свести нас вместе, чтобы увидеть нашу реакцию? Да он маньяк просто — с чего вдруг такие извращённые фантазии о незнакомых людях? Возомнил себя великим детективом, или в детстве в следопытов не наигрался?

Я нахмурилась. Он с явным интересом ждал моей реакции.

— С какой это стати я должна туда идти? — спросила я, подозревая какой-то подвох — с него станется.

— Может, хоть в обществе женщины он потеряет бдительность и расскажет, наконец, правду, — недовольно ответил он.

Я выразительно посмотрела на него, не говоря, однако, что я думаю о его глупом предположении. Но на него это не подействовало: он просто проигнорировал меня.

— Считать женщин глупыми курицами, в обществе которых можно расслабиться — это доказать свою умственную неполноценность, — всё же сказала я.

Он поморщился, но отмахнулся от моих слов, как от жужжания мухи.

— Давайте не будем начинать феминистических споров, — нетерпеливо сказал он. — Будь у женщин хоть капля мозгов…

— Будь у женщин капля мозгов в понимании этого мужчинами, — резко перебила его я, — то от мужчин даже воспоминаний не осталось. Вы правы, — иронично продолжила я, — женщины настолько глупы, что мужчины со всем их умом до сих пор не могут их понять и постоянно на это жалуются. Интересно, почему?

Я с минуту ждала его ответа. Но, видя его налившееся кровью лицо и злобный взгляд, решилась не углубляться в этот вопрос.

— Так вам угодно, чтобы я поехала с вами к нему? Хотите нам очную ставку устроить? — Меня позабавило это предложение. — Сколько угодно. Но после этого я уеду. Меня уже достали ваши беспочвенные подозрения. — Я встала. — Поехали.

Полицейский неторопливо поднялся вслед за мной, что-то бормоча себе под нос.

— Уж очень быстро вы согласились, — наконец ехидно сказал он.

Тут уже я не выдержала.

— Вы бы определились, кто я: злостная преступница, которая задалась целью вместе с молодым любовником морочить вам, величайшему детективу всех времён и народов, голову, хитроумная гонщица, сбившая офигевшего от травмы участника костюмированного боя, или безвинная жертва вашего же произвола, как считаю я? — Я была в гневе и очень хотела вцепиться ему в лицо ногтями, чтобы разорвать на части. Веселье от его дурацкого предложение моментом покинуло меня. — Что вам от меня надо? С какой стати вы так хотите видеть во мне преступницу? Если у вас какие-то проблемы с женщинами, то причём тут я? Делайте свои запросы куда угодно и кому угодно, и убедитесь, наконец, что я ничего противозаконного не совершала!

На нас уже стали оглядываться редкие посетители этого местечка. Но мне уже было плевать.

— Хотите вести меня к вашему пришельцу — ведите. Нет — оставьте в покое! Что вам от меня надо?

Я представляла, как выглядела со стороны. Мне не раз говорили, что в гневе я похожа на фурию: сверкающие глаза, растрепанные почему-то волосы, раздувающиеся ноздри, оскаленные зубы… Да, не хотела бы я быть на месте тех, кто видел меня такой. Вряд ли это приятное зрелище.

Но Силва смотрел на меня без отвращения, с каким-то удивлением и даже, мне показалось, с восторгом или уважением. Впрочем, это могло мне и привидеться. Вряд ли я могла вызвать какие-то другие эмоции, кроме отвращения у этого полицейского. Ведь я похожа на его бывшую жену.

— Что вы так беспокоитесь? — спокойно спросил он. — Вам есть что скрывать? — Он подался ко мне.

— Нет! — гаркнула я ему в лицо, и сдёрнула сумочку со спинки стула. Чёрт с тобой! Собирать мне было нечего, и он под локоток проводил меня к своей побитой жизнью машине. Не то, чтобы я хотела выполнить нелепый приказ полицейского. Но мне вдруг стало любопытно: наглый хам Силва мне ничего не говорил о том, что он выяснил. А тут я узнаю всё из первых рук.

— Могу я узнать, что он говорит? — неприязненно спросила я его по дороге. Но инспектор молчал. Вот сволочь! Ну и я больше не проронила ни слова, пытаясь успокоиться. Тем более, что ехать было недалеко.

В больнице нас уже ждал мой знакомый старичок в очках и медсестра. Старичок нервно протирал очки, поглядывая на Силву.

— Вы хотите, чтобы сеньора поговорила с ним? — несколько нервно спросил он. — Вы знаете, он не в том состоянии, чтобы вести долгие беседы…

— Мы вас не задержим, — холодно прервал его Силва.

Старичок кивнул и засеменил вперёд, указывая дорогу.

— Я пригласил нашего психиатра — пришлось выдернуть его с побережья, — говорил он по дороге.

— Зачем? — хмуро спросил Силва.

— Знаете, я в первый раз с таким сталкиваюсь. Но, похоже, молодой человек считает, что сейчас восемнадцатый век, а сам он воевал под началом Лас-Минаса при осаде Монсанто…

Силва резко остановился. Я чуть не врезалась ему в спину.

— Что? — грозно спросил он.

— Война за испанское наследство, — негромко уточнила медсестра рядом со мной. А я и забыла про неё!

Услышав её уточнение, я мысленно застонала: только не очередной экскурс в историю!

Силва хмуро посмотрел на меня, как будто это я виновата в той войне, и снова посмотрел на старичка.

— И как же он зовёт себя? — хмуро спросил он.

Старичок тоже остановился и пожевал губами.

— Весьма удивительно, — ответил он, и полез в карман за бумажкой. Другой рукой он водрузил на нос очки. — Хосе Алваро Мигель Медина-де-Риосеко, граф Пиментели.

Силва застонал, а у меня в мозгу щёлкнуло: что-то знакомое. Не так давно я уже слышала это нагромождение имён…

Пока я думала, троица двинулась вперёд.

— Вы идёте? — требовательно спросил меня инспектор. Так и не вспомнив, я поспешила за ними.

В палату я вошла последней. На кровати в бинтах и трубках полусидел молодой человек и недоумевающе переводил взгляд с одного на другого. Увидев меня, на его лице отразилось недоумение и ужас.

— Сеньора! Вы живы? — едва разобрала я его потрясённую речь.

Все как по команде посмотрели на меня. А я вытаращилась на него.

— А с чего мне помирать? — недоумённо спросила я.

— Ну как же?.. — запинаясь, говорил он. — Вас же поглотило чудовище!

И тут у меня в голове прояснилось. Ведь именно про этого графа и его «путешествие» мне рассказывал священник в церкви, который ждал журналистов.

— Какое чудовище? — деланно удивилась я. Силва буравил меня глазами. Не буду я тебе облегчать задачу с этим… пришельцем. Я тебе не один раз всё рассказала. Теперь сам выпутывайся. — Какое чудовище? — повторила я. — Это обычная машина. — Он вытаращил глаза. — Лучше расскажите этим милым людям, — я обвила рукой собрание, — как вы оказались на дороге. А, главное, подтвердите этому ангелу небесному, — я кивнула в сторону Силвы, — что я вас не сбивала.

То ли этот граф был на редкость туп, то ли ему мозги затуманили лекарствами, но он продолжал недоумённо таращиться на нас.

— Сеньора хочет, чтобы вы ответили, — медленно и ласково, как душевнобольному, сказала медсестра, наклонившись к молодому человеку. — Ответьте, сбивала она вас на машине или нет.

— Машина? — тупо спросил молодой человек.

— Автомобиль, — ласково повторила медсестра.

Молодой человек удивлённо посмотрел на неё.

— Авто… — Он запнулся. — Сеньоры! — взмолился он. — Прошу вас! Приведите священника!

Я всплеснула руками — точно! Это его историю я слышала.

— Зачем вам священник? — сурово спросил инспектор.

— Чтобы помолиться о моей душе, — едва разобрала я. Его испанский был каким-то странным. Старомодным, осенило меня.

— Вы считаете, что вы умерли? — вмешалась я. Инспектор злобно зыркнул на меня

— А как иначе? — удивлённо спросил молодой человек. В его голосе слышался страх.

Я повернулась к старичку-врачу.

— Психиатр тут точно нужен, — сказала я ему.

— Всё гораздо страннее, — устало сказал он. Снова сняв очки, он протёр стёкла.

— Ну что ещё? — простонала я. А угрюмый Силва снова злобно зыркнул на меня.

— Меня заинтересовала его одежда, — устало сказал он. — И я полазил в интернете…

— Ну? — нетерпеливо спросила я.

— Давайте лучше выйдем, — предложил врач.

Я посмотрела на ошарашенного молодого человека. Инспектор хотел что-то сказать, но я подхватила его под руку и чуть не силой выволокла за дверь.

Оказавшись в коридоре, он вырвал свою руку и грозно прошипел мне в лицо:

— Что вы себе позволяете?

А я спокойно отошла от дверей, давая выйти старичку-доктору.

— Вы уже увидели, что хотели, — неприязненно сказала я. — У этого молодца по какой-то причине чердак съехал. Не так ли? — обернулась я к доктору.

Тот поморщился от моей прямоты.

— Если говорить грубо, вы правы, — нехотя сказал он. — Однако я поговорил со своим другом. Он увлекается историей…

— И что? — поторопила я. Мне не хотелось слышать очередные исторические байки: за эту неделю я наслушалась столько, сколько не слышала за всю свою жизнь. — Что он вам сказал?

— Он очень заинтересовался и молодым человеком, и его рассказом. Если коротко, он пообщался по интернету с кем-то из профессоров… Словом, на первый взгляд, заочно, по фотографиям, что я им выслал, и рассказу молодого человека, который я передал, они считают, что одежда и оружие могут быть подлинными. Мой знакомый просил передать ему образцы для экспертизы…

— Вы куда-то выслали шпагу и мундир? — возмущённо вскричал инспектор.

Доктор оскорблено посмотрел на него.

— Я отослал образцы. И вы меня очень обяжете, Жоао, если перестанете во всех и каждом видеть врагов.

Он помолчал.

— Я не понимаю, зачем вы привезли сюда сеньору, — он кивнул на меня, — но я вам сегодня и вашему подручному вчера сообщил уже, что никакая машина никогда этого молодого человека не сбивала. Ваш молодой коллега был очень любезен и отбуксировал машину сеньоры к вам. Вы подняли с постели, кого могли, чтобы провести всякие ваши полицейские экспертизы. Как будто убийство Кеннеди расследуете! — Я поразилась: старичок-доктор верно охарактеризовал бурю в стакане воды, поднятую этим грубым альгвазилом. — И что? — продолжал врач. — Нашли вы что-нибудь? Анализы сеньоры я с вашим коллегой ещё вчера передал. За ночь ничего не изменилось. А сейчас, — добавил он надменно, — если у вас нет вопросов, я пойду по своим делам. Я, знаете ли, на работе. Больные ждут.

И, не ожидая ответа, он холодно кивнул и не спеша удалился. Я удивилась его походке: сейчас он шёл, ну ни дать, ни взять — Цезарь в сенате!

Я проводила его взглядом и повернулась к инспектору. Странно, но отповедь старичка не привела его в бешенство, как я ожидала. Он задумчиво смотрел в пространство, не обращая внимания ни на что.

— Ну как? — спросила я, оторвав его от раздумий. — Вы довольны? Или нам вернуться и ещё поговорить с ним? — Я кивнула на дверь палаты.

По вновь насупившемуся лицу полицейского я поняла, если он и услышал слова старичка-врача, то поверил им не до конца. А может он теперь потерпевшего считает преступником?

Ничего не сказав, он шагнул в палату. Я из любопытства шмыгнула за ним.

В палате оставалась медсестра, про которую я снова забыла. Она как раз поправляла одеяло на груди пациента.

Увидев сурового инспектора, она встала грудью ему на встречу.

— Я вколола ему успокоительное. Врач запретил его волновать.

— Я не надолго, — отрезал полицейский, отстраняя её. — Ваше имя? — требовательно спросил он молодого человека.

— Сеньор, — почти спокойно сказал тот, — я не знаю, кто вы, я не знаю, где я. Но я не потерплю неуважительного к себе отношения! Я не какой-то там солдат или крестьянин! Я граф Пиментели! Мой предок самого Энрике Бессильного свергал с трона! Я не какой-нибудь там провинциальный дворянчик, чтобы со мной обращались, как с отребьем! Мой род, хоть и не знаменит на всю Европу, как Мендоса, Пачеко или Авила, но это древняя и уважаемая семья! Мы с честью служили и гордо несём своё имя! Я боевой офицер! И не прячусь за спины женщин и детей! — Он постепенно распалялся. И чем возбуждённее он становился, тем труднее мне было разобрать его старомодное произношение. Я итак с трудом понимала португальский этих людей здесь, в городке. А тут еще старомодный испанский. Медсестра безуспешно пыталась его успокоить, бросая на нас яростные взгляды и что-то шепча и жужжа сквозь зубы.

— Хорошо, ваша светлость, — неожиданно кротким тоном сказал полицейский. Я вытаращилась за его спиной: может, чтобы он перестал относиться ко мне, как к скотине, мне надо было назваться герцогиней Кентской или принцессой Монако? — Окажите любезность и расскажите, что с вами произошло.

Я чуть не упала на пол от изумления: этот грубый хам, оказывается, может быть вежливым!

Молодой человек посмотрел на меня. В его лице мелькнуло сомнение.

— Сеньора, — обратился он ко мне. — Я не знаю, дьявольская ли вы сущность или женщина, но я бы чувствовал себя весьма польщённым и признательным вам, если бы вы оказали мне честь своим присутствием и расположились здесь. Сам я, ввиду моего плачевного состояния и к большому моему стыду, не могу предложить достойное вас место или хотя бы обычное кресло. А ваш спутник, кем бы он ни был вообще и для вас, в том числе, как будто, не считает нужным проявить хотя бы мельчайший знак вежливости. Весьма оскорбительно и неприлично с его стороны. Если бы я был здоров, я бы вызвал его на дуэль и наказал за подобное пренебрежение к женщине и неуважение к нам обоим.

Я снова вытаращила глаза. Инспектор моргнул. А медсестра невозмутимо что-то переставляла на столике рядом с кроватью.

— Что? — сдавленно спросил полицейский.

— Дайте даме стул, — прошипела медсестра и села на кровать рядом с потерпевшим.

Полицейский оглянулся на меня, заметил мою отвисшую челюсть, хмыкнул и преувеличенно вежливо подал мне стул. Я ожидала, что он ещё устроит представление с испанскими поклонами, чтобы поиздеваться. Но он удержался.

— Будьте любезны, — ехидно сказал он.

— Благодарю вас, — царственно ответила я, и со всем своим королевским достоинством села, целомудренно прикрыв колени коротковатой юбкой. Полицейский снова хмыкнул.

— Итак, не будет ли ваша светлость столь любезна, чтобы ответить на мои вопросы? — витиевато спросил он. Я не поняла, издевался он над этим юнцом или всерьёз решил пойти ему навстречу хотя бы в этом. — Что приключилось с вашей светлостью?

Он слегка наклонился к нему так, что его поза выражала приниженное подчинение, и придал лицу подобострастное выражение.

Нет, он всё-таки решил посмеяться над ним.

Я снова подумала, что этот бедолага-граф на редкость тупой молодой человек: ему в лицо открыто усмехаются, а он не понимает этого!

Но тот, наверно, привык к подобному подхалимскому отношению и воспринимал издевательскую вежливость инспектора как само собой разумеющееся обращение к нему.

— Прежде, чем мы начнём наш разговор, сеньор, — начал он надменно, — я бы хотел знать, с кем имею честь и чему обязан принимать вас здесь.

Я как будто слышала, как полицейский чертыхнулся про себя. Но благообразное выражение на его лице не изменилось. Лишь слегка дёрнулись брови.

— Полицейский инспектор Жоао Родригу да Коста Силва, к вашим услугам, — вежливо сказал он.

Молодой человек милостиво кивнул. На его лице мелькнула гримаса пренебрежения. Ах, верно. В его время к полицейским относились ничуть не лучше, чем к дворникам. Полицию не воспринимали всерьёз и не возлагали особых надежд на штат, который чем занимался, вообще было непонятно.

— Чему обязан? — спросил он, надменно вздёрнув подбородок.

— Сейчас вы находитесь в больнице, — терпеливо сказал Силва. — А моя задача понять, причастна ли присутствующая здесь сеньора, — он мотнул головой в мою сторону, — к тому, что вы оказались здесь.

Молодой человек хотел что-то сказать, но едва раскрыв, закрыл рот и нахмурился.

— Прошу вас, расскажите, что с вами случилось за последние несколько дней, — вежливо попросил его инспектор, подавшись к нему.

Я мысленно застонала: сейчас опять начнётся экскурс в историю. И оказалась права: молодой человек с недовольным выражением лица начал рассказывать о каких-то сражениях, маршалах, графах, принцах, пушках, ружьях… Я предпочла в это время отключиться и думала о том, как, всё же, не похож этот молодой человек на нынешних мужчин: подтянутый, жилистый, обветренное лицо, белые изящные руки, но вместе с тем крепкие и сильные. Волосы длинные и, хотя он был, как он говорил, в бою, достаточно красивые. Удивительные глаза — глубокие, проникновенные, темно-серые, осенённые густыми чёрными ресницами. Прямой нос, высокий лоб, красивый изгиб губ, волевой, но не тяжёлый подбородок. Лицо не было красивым, но на него было приятно смотреть.

— …А потом я почему-то оказался в темноте, и на меня летели два жёлтых огня, — расслышала я сквозь свои мысли. А, ясно. Это он уже перешёл к рассказу о нашей встрече. Я стала слушать внимательнее. И к своему удивлению услышала почти дословный пересказ истории, уже слышанной от священника, который ожидал журналистов в церкви. Меня интересовал дальнейший рассказ, тот, где, как сказал священник, был огромный пробел, сделанный временем, природой и животными. Но, увы, этот рассказ ещё впереди. И я вряд ли дождусь его: мне уезжать надо было уже довольно скоро.

Полицейский внимательно слушал его, наморщив брови, и что-то быстро записывая в блокнот. В его кармане я заметила уголок высовывавшейся пластиковой коробочки — диктофон или мобильный телефон. Надеюсь, он догадался его включить: для старичка-врача было бы подспорьем для исследований. Да и мне было интересно, чем всё закончится.

Наконец, молодой человек повернулся ко мне.

— Сударыня, — произнёс он, — прошу вас, разрешите мои сомнения: вы человек или демон?

Я уже открыла было рот, чтобы с возмущением ему сказать всё, что я о нём думаю, как он продолжил:

— Хотя, если вы демон, то вы будете это отрицать.

Он замолчал. А я от возмущения вообще потеряла дар речи.

— Если вам так угодно, могу пригласить вам священника, чтобы он при вас меня полил святой водой или что там делается, чтобы доказать вам, что я обычный человек, — наконец проворчала я, насупившись.

Полицейский Силва обернулся ко мне. Выражение его лица мне трудно было бы определить. А лицо молодого человека слегка просветлело.

— Окажите такую любезность.

— Вот и замечательно, — удовлетворённо сказала я, и откинулась в кресле.

— На сегодня довольно, — вмешалась медсестра, решительно вставая с кровати пациента. — Больному требуется отдых.

И столь же решительно она вывела нас из палаты.

— Вы удовлетворены? — спросила я Силву.

Тот снова уставился в пространство. Видя, что сейчас мне от него ничего не добиться, я направилась к выходу, прикидывая по дороге, где тут ближайшая церковь. Ведь я обещала этому блаженному в палате привести священника. Полицейского я оставила в прострации. И, честно говоря, была довольна, что он опять не начал язвить на мой счёт.

Церковь я нашла быстро. А вот со священником были проблемы. Тот, кого я нашла, всеми силами упирался. Я его прекрасно понимаю: принимать участие в таком фарсе — это выставить самого себя на посмешище. Однако я уговорила его, нашёптывая, что молодой человек, возможно, просто тронулся умом. И церковник с распятием наверняка его успокоит, раз он сам выразил такое желание. Измученный моей говорливостью, тот, наконец, сдался.

Когда мы пришли, Силва, по счастью, уже ушёл. В ином случае комедия грозила затянуться. И превратиться в драму, трагедию или фарс с водевилем вместе.

Увидев попа, этот граф расцвёл, как маков цвет. На его лице было такое блаженство, как будто он узрел райские врата. Он едва не бухнулся на колени, стремясь поцеловать ошеломлённому священнику руку. Однако, увидев рядом с ним меня, он переменился в лице. И прежде, чем он успел что-то сказать, я быстро произнесла вполголоса священнику:

— Срочно благословите меня.

— Зачем? — удивлённо спросил он.

— Прошу вас. Благословите меня. Срочно. Вы видите — пациент волнуется?

А молодой человек действительно стал натягивать на себя одеяло, что-то бормоча и крестясь.

Священник размашисто окрестил его, меня и, наверно, по инерции, себя, громко произнеся что-то на латыни. Молодой человек успокоился.

— Вы видите? — обратилась я к нему. — Я не дух, не призрак, не покойница, не ангел тьмы, не сатана. Я обычная женщина. Я могу даже прикоснуться к распятию и выпить святой воды.

Я подошла к кровати, над которой висело небольшое топорно сделанное распятие, и погладила агонизирующую фигурку.

— Не надо меня бояться.

— Я уже ничего не понимаю, — с трудом разобрала я. — Падре, я бы хотел исповедоваться, — обратился он к нахмурившемуся священнику. — Вы ведь не откажете?

Священник метнул на меня тяжёлый взгляд.

— Думаю, я могу выслушать вашу исповедь, сын мой, — со вздохом сказал он.

А затем они оба уставились на меня.

— Что ж, оставляю вас одних, — мило улыбаясь, ответила я, и вышла.

Однако мне было слишком любопытно, а заняться здесь всё равно нечем, поэтому я осталась подождать священника. Может, ему этот молодой человек расскажет правду.

Ждать пришлось долго. Я уже успела изучить все старые журналы на столах, пересчитать плитки пола и сделать мысленно рисунок из трещин на стенках. Я уже отличала в лицо всех медсестёр и санитаров, а с девушкой за стойкой, которая одной рукой печатала на клавиатуре компьютера, а в другой держала телефонную трубку, что-то щебеча в неё, я даже успела перекинуться парой слов.

Наконец священник вышел. Лицо его было озабоченным. Видимо, эта озабоченность и лишила его на время осторожности, поскольку на мой вопрос он серьёзно ответил:

— Или этот молодой человек гениальный актёр, или сумасшедший, возомнивший себя графом XVIII века.

— Он что-нибудь вам рассказал? — вкрадчиво спросила я.

Священник тут же остановился на полдороге и резко спросил:

— Вам до этого какое дело?

— Не очень по-христиански, вам не кажется? — обиженно спросила я. — Тем более, что меня ваш Силва тут держал сначала по подозрению в наезде на него, потом по подозрению в сговоре с ним. Я его знать не знаю, а вижу только здесь. До этого — ни разу. Вполне понятен мой интерес: из-за него я не могу уехать.

Взгляд священника смягчился, но остался суровым.

— Тайну исповеди я не могу нарушать…

— Я и не требую, — перебила его я.

— Но чувства этого юноши в смятении, — продолжил священник. — Он твёрдо уверен, что он граф Пиментели, что он участвовал в войне, что его ранили в сражении в XVIII веке. Он утверждает, что был при дворе Людовика XIV, виделся с мадам де Ментенон. Он говорит, что никак не может поверить, что сейчас он в другом времени, и во Франции нет короля. А когда я ему осторожно сказал, что ни во Франции, ни в Испании, ни в Португалии сейчас не известно имя графов Пиментели, он был поражён и возмущён. Пришлось напомнить ему, что он перескочил на триста лет. Когда он немного успокоился, я его начал осторожно просвещать по поводу реалий нашего времени. Его изумляло всё. Абсолютно всё. Если он актёр, то ему место в столице, в Голливуде.

— А сами вы что об этом думаете? — спросила я. Меня очень заинтриговало мнение человека непредвзятого.

— Господь, конечно, творит чудеса, — серьёзно сказал он. — Но я не думаю, что он будет переносить людей во времени. Однако, если бы я поверил в такую возможность, я бы без сомнений сказал, что этот молодой человек тот, за кого себя выдаёт. Я должен верить в провидение божие, но…

— Но вы человек своего рационального века, — докончила я.

Он мрачно посмотрел на меня.

— Я не знаю, что думать, — сказал он. — Возможно, это просто несчастный человек, глубоко поверивший в свою выдумку.

— Сумасшедший, — уточнила я.

— Душевнобольной, — ответил он.

И пока я раздумывала над его уклончивым ответом, он двинулся по коридору мимо меня. Я не стала его удерживать. Смысла к нему приставать с дальнейшими расспросами не было.

Очнувшись, я направилась к выходу. В дверях я столкнулась с пожилым сеньором, буквально сошедшим со знаменитого плаката Альберта Эйнштейна: буйная копна седых волос, огромная щётка пока ещё тёмных усов и рассеянный взгляд тёмных глаз. По его потёртому пиджаку были рассыпаны крошки табака, в руках он держал небольшую трубку. Пальцы, нервно сжимавшие её, были в пятнах мела, чернил и какой-то серой пыли. Я поднапрягла память и вспомнила, что старичок-врач говорил о своём друге, увлекавшемся историей. Видимо, это был он.

Чуть не сбив меня с ног, он начал многословно извиняться передо мной. Хотя, я видела, что его мысли витают где-то далеко. Исполнив дурацкий танец, пропуская друг друга, он, наконец, поднял на меня проницательные глаза. Видимо, такое упрямое препятствие, как я, всё же заставило его вернуться на грешную землю в нынешнее время от туда, где он был.

— Вы кто? — резко спросил он.

Я было хотела ответить какой-нибудь грубостью на его вопрос, но мне пришло в голову, что он ещё не до конца осознал, где он. Я неприязненно посмотрела на него и, едва сдерживаясь, ответила:

— Анн-Мари Лундквист, — и прикусила язык, чтобы не брякнуть какую-нибудь резкость.

Он внимательно посмотрел на меня и, опомнившись, стал снова извиняться.

— Простите мне стариковскую рассеянность, — говорил он. Его речь была быстрой, а акцент и вовсе сбивал с толку. Пытаясь понять его речь, я нахмурилась. Он спохватился и перешёл на английский. — Всю свою жизнь я ждал чего-то необычного. И, когда уже ждать перестал, оно само меня нашло. Чего удивляться, что я несколько выбит из колеи…

— Необычное? — переспросила я.

— Конечно! — Лицо «Эйнштейна» расцвело. — О, простите, я не представился — Джошуа Гойхбург, профессор истории в отставке. — Он хитровато улыбнулся. — В данный момент преподаю в местной школе.

— Если с моей стороны не покажется вам грубостью, скажите, что профессор делает в заштатном городишке в должности обычного учителя, когда мог бы преподавать на кафедре в каком-нибудь университете в столице? — как могла вежливо спросила я. Хотя, мне очень хотелось спросить прямо: какого чёрта? И что он делает в больнице у полоумного клоуна?

«Эйнштейн» внимательно меня посмотрел. Его весёлость сменилась грустью.

— Простите, сеньора, но я не расслышал вашего имени. — Я повторила. — Так вот, сеньора, академический мир историков — это такой же жестокий и беспринципный, как мир политики. Если какой-то факт не укладывается в уже устоявшуюся незыблемую теорию, он отметается, объявляется фальшивкой и предается забвению. А человек, придерживающийся взглядов, идущих вразрез с догмой, становится изгоем. Его имя подвергается осмеянию, обструкции и как учёный он становится мёртвым. Что вам известно об альтернативной истории? — спросил он, нежно беря меня под локоток и разворачивая за собой. Не знаю, что на меня нашло, но я позволила этому неряшливому «Эйнштейну» повести себя за собой.

— Альтернативная история? — Я вежливо вытащила свой локоть из пальцев профессора. — Нет. А что это? — Ну вот. Мало мне было простой истории, так на меня упала ещё и альтернативная…

— Гм, — «Эйнштейн» был явно в замешательстве: как первокласснику объяснить теорию струн? — Вот вам пример, — оживился он. — Со времён Дарвина незыблемой считается теория эволюции: от простого к сложному. Но многими учёными по всему миру найдено множество артефактов, которые заставляют сомневаться: пулевые ранения в черепах и лопатках в то время, когда человек ещё огня боялся, не то, чтобы создать огнестрельное оружие. Следы обуви в слоях отложений времён динозавров, золотые украшения, аккумуляторы в глиняных банках… А мегалиты? Изысканнейшая и монументальная архитектура из многотонных каменных блоков, созданная в то время, когда человек ещё в пещерах жил и не умел обрабатывать камешек даже для копья или стрелы. А следы радиоактивного излучения в Мохенджо-Даро, которые относят к доисторическим временам? А рисунки, на которых люди охотятся на динозавров? А письменность, пусть и примитивная, тех времён, когда обезьяны ещё не слезли с деревьев?

Видя моё ошеломление, «Эйнштейн» замолчал, переводя дух.

— Словом, если вы идёте против догмы, вы как учёный мертвец. В религии сжигали на кострах. А историков в наше время осмеивают и забывают. Я устал бороться. И на склоне лет решил вернуться на родину. Но сидеть без дела я не могу. Поэтому преподаю, считаясь у местных школьников чудаком.

За разговором мы подошли к какому-то кафе и я не заметила как, но уже держала в руках кружку с кофе. Только сделав глоток, я поняла, что пью, и отставила чашку — не люблю кофе. И не понимаю вселенской одержимости пить этот нелепый напиток. Я люблю чай. Но чтобы не обижать этого чудака, я понемногу отпивала из кружки, стараясь не морщиться.

— Когда-то давно, — мечтательно говорил мой собеседник, — я был молод и глуп. И считал, что мир должен знать правду. Однако, став старше, я понял, что всему миру правда не нужна, она просто ему не интересна. Заинтересовать его может только сенсация. И чем грязнее и лживее, тем дольше она будет этот интерес держать. Особенно, если периодически подкидывать «свежие» гадости. А академическому миру правда, если она идёт вразрез с их взглядами, вредна. Даже опасна. Ибо получается, что вся их слава, награды, гранты, да и сама жизнь — это ложь, прожитая впустую. А это непросто пережить, если считаешь себя столпом науки. И вот, совсем скоро сочетание «профессор Гойхбург» стало вызывать кривые улыбки и шепотки за спиной, насмешки, как и сочетание «барон Мюнхгаузен». Мне не были суждены лавры ни Картера, ни Шлимана. К тому же, моя жена заболела, и мне стало не до мировых проблем с историей. Мы переехали сюда, подальше от склок старых маразматиков с манией величия. Год назад моя жена умерла. И куда бы я поехал? — Он вздохнул. — Нет, я вернулся к истокам. Здесь и буду похоронен.

— А дети у вас есть? — спросила я, проглотив глоток остывающего кофе. Не то, чтобы мне это было интересно. Но участие иногда развязывает язык. А мне всё равно нечем заняться в этом городе.

— Сын, — лицо моего собеседника немного просветлело. — Но он давно в Америке с семьёй. Зачем мне их стеснять? А тут мои ученики. И пусть я для них нудный старый чудак, но может хоть кто-то из них пойдёт по моим стопам. И моё имя перестанет вызывать ухмылки. Они моя семья. Непослушная, капризная, вздорная, упрямая, но семья. И я люблю их. Даже, если они придумывают мне разные прозвища и шалят на уроках…

Он замолчал. Затем, словно очнувшись, он подозрительно посмотрел на меня.

— А вы, сеньора?.. — Он сделал многозначительную паузу.

— Лундквист, — подсказала я.

— Вы, сеньора Лундквист, что делаете здесь, в глухом городке Португалии? Вы же не местная?

— Я та самая туристка, которую здешний шериф хотел обвинить в наезде на пешехода со средневековой шпагой, — ответила я.

Он откинулся на спинку стула, сложив руки на груди.

— Так это вы, — сказал он. Я не поняла, какой смысл он вкладывал в свою фразу. Пососав пустую трубку, он вдруг спросил меня: — И что вы обо всём этом думаете?

Интересно, зачем ему моё мнение?

— Я думаю, — спокойно ответила я, поболтав остатками кофе в чашке, — что молодой человек уж очень глубоко влез в определённый период истории, и это сказалось на его разуме. Попросту, он спятил.

Разочарование на лице моего собеседника было ни с чем не спутать.

— А вот я так не думаю.

— Вы уверены или только предполагаете? — спросила я. Зачем мне понадобилось углубляться в историю средневековья и историю пострадавшего, я бы не смогла сказать. Может, из чувства противоречия: чем упорнее мне стараются навязать что-то, тем энергичнее я от этого отказываюсь. — Вы поэтому приходили к нему в больницу? Вам были нужны от него доказательства?

«Эйнштейн» моргнул.

— То, что граф Пиментели — точно граф Пиментели, для меня уже не предположение. А то, что он принимал участие в Войне за испанское наследство и жил в XVIII, я всё больше убеждаюсь.

Я вытаращилась на него. Он серьёзно?

Полюбовавшись моим потрясением, он пояснил:

— Я ведь не только историк. Я имею ещё степень лингвиста. Язык этого молодого человека — язык того времени. И ещё я провёл некоторые изыскания…

— Изыскания?

— У нас, стариков, зачастую бессонница, — хихикнул он. — А наличие интернета весьма сокращает время. Я разослал в разные лаборатории образцы его одежды и грязи с его тела, фотографии его самого, шпаги и его личных вещей. На некоторые запросы я получил ответы. В частности то, что род Пиментели прервался ещё в середине XIX века. А лицо нашего пациента один в один похоже на портрет одного из последних представителей этого семейства.

Я чуть не подавилась остатками остывшего кофе.

— Вы серьёзно?

— Мне ответил один из представителей потомков — побочной ветви, и прислал фото портрета. Никаких сомнений: и лицо, и имя совпадали. Там ещё какая-то загадочная история с ним случилась. В результате чего им занималась инквизиция…

Я мысленно простонала. И снова вспомнила священника в старой церкви. Стараясь не волноваться, я медленно рассказала «Эйнштейну» тот наш разговор. Он важно кивал головой во время всего моего рассказа.

Когда я замолчала, он снова покивал.

— Но как так может быть? — спросила я. Не то, чтобы я поверила в эту фантастически нереальную историю, но что-то в глубине моей души, имевшей склонность к тайнам и мистике, подталкивало меня поверить. Однако швейцарская обстоятельность требовала держать свои разошедшиеся фантазии при себе.

«Эйнштейн» пожал плечами.

— Вы слышали о дырах во времени? — спросил он.

Я снова мысленно застонала: мистика мистикой, но для меня это уже слишком: альтернативная история, Война за испанское наследство, клоун то ли псих, то ли нет, и ещё какие-то дыры.

А «Эйнштейн» в упоении начал мне рассказывать про таинственные случаи пропажи людей среди бела дня в разных местах планеты. Я слушала его вполуха. А уж когда он начал мне излагать какие-то физические теории, я вообще отключилась: физика никогда не была мне понятна.

Он ещё что-то говорил, а я вдруг подумала: в какую ярость придёт Силва, когда узнает, что ещё этот доморощенный учёный куда-то отослал образцы потерпевшего психа! Я невольно улыбнулась: его считают в городе местным героем. Ну так пусть на себе почувствуют его «героизм». Не всё мне одной страдать.

И, прервав на полуслове эмоциональные излияния «Эйнштейна», я поторопилась покинуть его: мне надо было упорядочить мысли. Слишком много информации за один день.

Дальнейшие события развивались помимо меня. Поскольку городок этот был маленький, то перед отъездом я наслушалась много интересного. И что этого графа с поля боя забрали инопланетяне и бросили под колёса безумной туристки. И что он в сиреневом облаке перемещался по времени и пространству. И что неизвестная туристка — сама путешественница во времени, слетала в XVIII век, влюбилась в графа, а по дороге в своё время потеряла его в нашем…

Я не слишком совалась людям в глаза, но, благодаря блужданиям по редким достопримечательностям этой дыры, уже успела примелькаться. Поэтому на меня уже не обращали внимания. И то, что «эта иностранная туристка» я, как-то пока никому не пришло в голову. И я надеялась, что здешние обитатели не опомнятся до моего отъезда.

Пару раз я посещала своего старичка-профессора. Он развил бурную деятельность: по интернету списался с какими-то историками, археологами, психиатрами и бог знает ещё кем. Как я слышала, вытащил из отпуска и с пенсии каких-то дряхлых академиков и профессоров, которые собирали консилиум в палате графа. Чем, в конце концов, вывели из себя главного врача, который запретил им приходить до выздоровления пациента. Я сама, не удержавшись, ещё раз посетила молодого человека, наткнувшись там на упрямого Силву. Он как раз выходил из палаты молодого человека. Весь его вид говорил о том, как ему непросто быть вежливым, когда ему очень хочется схватить за шкирку этого молодца и вытрясти из него признание.

— Чёртов ублюдок, — бормотал он.- Про это сражение он поёт соловьём, как будто сам участвовал! Ну не может же быть, чтобы он действительно попал к нам из XVIII века! Черти, священники… Чудовища какие-то — вы поняли тогда, о чём он говорил? — Силва обернулся ко мне.

Я вздохнула.

— Я вам сто раз рассказывала, как мы с ним столкнулись. Как он крестил меня и мою машину. Как призывал деву Марию себе в помощь…

— Чёрт знает что!

— Ну что вы ругаетесь? Это же мальчишка! Ему не больше двадцати лет!

— В свои двадцать я в армии уже успел повоевать. Да и он, как мне кажется, тоже…

— Я прекрасно вас понимаю, — отмахнулась я. — Армия, война, всё такое… Но вы забываете, что он человек XVIII века… — Я осеклась, заметив его взгляд. — Хорошо. Он считает себя человеком XVIII века. А людям того времени ещё свойственно верить в рай и ад и спасение души. И во многом они как дети. По отношению к нашему циничному времени.

Я поймала его взгляд: похоже, в рай, ад и спасение души верят не только пришельцы из других веков.

— Дети или не дети, но на ваши коленки он пялился весьма как взрослый мужчина, — съязвил Силва. — Он меня даже спрашивал, знаю ли я вашего мужа. Имеются ли у него шансы заслужить ваше внимание и как вы вообще к нему относитесь. Не считаете ли его недостойное поведение на дороге препятствием к благосклонному к нему отношению. И подобная вежливая чепуха, которую я даже повторять не буду, всё равно всё не запомнил. Заковыристо выражается, бедолага. Видимо, вы ему очень понравились…

— Что? Мужа? Внимание? Благосклонность? — Ну, это уже вообще ни в какие ворота не лезет! Не хватало ещё связаться с психом на 10 лет младше меня! Нет, я была бы не против — молодое тело это молодое тело. Но не с психом же, который считает себя участником Войны за испанское наследство! — Он что хотел стать моим любовником?

Силва усмехнулся.

— Хотите, я его спрошу? Или сами спросите?

— Прекратите издеваться! — взорвалась я. — Меня достало уже ваше отношение ко мне! Если сегодня я не получу свой паспорт, я звоню консулу! Если понадобится, я до вашего президента дойду! Или кто у вас там? Король?

— Президент у нас, президент, — тскривился Силва. — С шестнадцатого года Марселу Ребелу ди Соза.

— К чёрту его! — заорала я. Как меня всё это достало! — К тому же, — несло меня, — насколько я помню, вы тоже не отворачивались, когда в своём кабинете пялились на мою грудь! Только что слюна не капала!

— Что? — заорал в свою очередь Силва. Кажется, в этот раз я его все-таки допекла.

Однако узнать, что хотел мне сказать полицейский, мне не довелось: откуда-то прибежал старичок-доктор и чуть не взашей вытолкал нас из коридора.

— Здесь вам не полицейский участок! — шипел он, брызгая слюной. — Здесь врачи людей лечат, а больные пытаются выздороветь! Им вовсе не нужно слышать, как полицейский ругается с кем-то! Хотите выяснять отношения — идите на улицу! А вас, Силва, — он обернулся к полицейскому, — я уже предупреждал — оставьте этого графа в покое. Я его перевожу в клинику для нервнобольных. Теперь это их забота. И вам туда не добраться. Вы уже выяснили, что хотели. Дело не стоит даже того, что выходит из вашей задницы. А вы всё пытаетесь что-то вынюхать. Чего вы хотите добиться? Сфабриковать дело? Успокойтесь уже. Ещё раз вас тут увижу, честное слово, возьму грех на душу, и вколю вам что-нибудь усыпляющее. Чтобы вы хотя бы на денёк оставили в покое наш город, а не искали в нём то, чего нет. Вас же, сеньора, — он повернулся ко мне, — очень прошу: уезжайте домой. С вашим приездом у нас творится нечто невообразимое. Сами видите. У вас просто дар создавать вокруг себя проблемы и будоражить людей.

Он помолчал, сурово глядя на нас поверх очков.

— Я вам обоим ясно сказал?

Я кивнула, стараясь не улыбаться — уж очень комичный у него вид был. А полицейский, скривившись, ответил:

— Препятствие следствию это преступление.

— Нет никакого следствия, — снова зашипел доктор. — Есть ваше уязвлённое самолюбие. Или что там ещё. Нечего расследовать. Вы уже выяснили всё, что могли. Хватит.

Он снова замолчал, глядя на нас.

— В общем, я вас обоих предупредил. Не доводите до греха.

И, круто развернувшись, он стремительно ушёл. Вот не думала, что этот кроткий человек может быть таким грозным! Хотя, если кролика загнать в угол, он ведь и укусить может. Вот за овец я бы не поручилась…

И, внутренне хихикая, я поспешила к выходу. Что там остался делать полицейский Силва, я не стала выяснять. Меня душил смех. А смеяться во всё горло я побоялась, чтобы не нарваться на очередную отповедь доктора. Я не верила в его угрозы, но кто знает…

Через пару часов в моём клоповнике меня посетил Силва и с явным неудовольствием вручил мой паспорт.

— Вы свободны, — сказал он. При этом лицо его было таким, как будто он съел лимон. — Вы полностью оправданы…

— Оправдана? — тут же взвилась я. — А кто меня обвинял? Разве был суд? Я не была свободна только потому, что меня держали здесь ваши дикие подозрения! Убедились, что я не серийный убийца-водитель? Или что вместе с этим свихнувшимся графом не затеваю поднять на смех величайшего мирового детектива Силву?

Я вырвала из его рук свой паспорт.

— Вы мне ещё должны за испорченный отпуск, — нагло заявила я, ожидая от него гневной вспышки. Но к моему удивлению, поиграв желваками, он почти спокойно произнёс:

— Чем я могу компенсировать?

— Можете, — дерзко ответила я, глядя ему в глаза. Затем я бросила взгляд на часы и решительно произнесла: — Я опаздываю на самолёт. Если вы включите сирену, я ещё могу успеть.

Тут он в первый раз за всё время нашего знакомства улыбнулся. Оказалось, он обаятельный, чёрт, и улыбка у него заразительная. Я невольно улыбнулась сама.

— Я предполагал чего-то в этом роде. Но, всё же, ожидал иного.

— Чего? Материальной компенсации? — Я махнула рукой. — Если я опоздаю, то потребую с вас денег за билет на самолёт сегодня и на тот, на котором полечу. — Я спохватилась. — Не морочьте мне голову. У меня сейчас другие заботы.

— Хорошо. Тогда я вас жду, — сказал он, и вышел.

Подивившись его покладистости, я быстро побросала в чемодан свои вещи, которые ещё оставались несобранными, раскрыла шкафы и ящики в поисках забытых вещей, метнулась в ванную, проверила, не оставила ли я там что-то, и заторопилась к выходу.

У стойки, где сегодня стоял тот наглый парень, что не захотел мне сказать про химчистку, я даже не остановилась, пулей пролетев к дверям с вытянутой в его сторону рукой с красноречивым средним пальцем. У машины Силва галантно помог забросить мой чемодан в багажник полицейской машины, чем снова поверг меня в удивление. Но меня тут же пронзила другая мысль — моя машина. Я застонала, опершись рукой о закрытый багажник.

— В чём дело? — озабоченно спросил Силва от полуоткрытой водительской двери.

— Моя машина, — ответила я. — Мне надо её сдать в прокат. А это в противоположной стороне!

Силва с минуту подумал.

— Я сам отгоню вашу машину. А счёт перешлю вам по электронке.

— Спасибо, — снова удивилась я.

И уже усаживаясь в машину, я вспомнила про свои вещи в химчистке.

— А мои вещи вы мне тоже перешлёте, или мне за ними вернуться? — ехидно спросила я.

— Какие вещи? — спросил Силва, заводя мотор. Одновременно он включил и сирену.

Когда мы уже выехали со стоянки и он понёсся по городу, я объяснила ему про порошок на одежде и химчистку. Он усмехнулся.

— За всё время, что вы здесь, вы так и не дошли за своими вещами?

— Очень уж неординарная грязь на них была, — парировала я. — Ну так как?

Он помолчал.

— А вы не будете против, если через месяц-два я вам сам их завезу? — вдруг спросил он.

Я в изумлении я раскрыла рот.

— В аэропорт? — глупо спросила я. Но тут же поправилась: — В Швейцарию?

— Да, — ответил он, глядя прямо перед собой на дорогу. — Всегда мечтал побывать в Швейцарии. Бабушка говорила, что её мать родом от туда.

Я сидела и глупо хлопала глазами. Он меня клеит, что ли? Вот это животное, что держало меня в своей дыре с дикими и ничем не обоснованными подозрениями?

— Ладно, — ляпнула я. Он повернулся и посмотрел на меня. Странный цвет у его глаз: не то зелёный, не то серый…

Я одёрнула себя и уставилась в лобовое стекло. До самого аэропорта мимо посторонних городов и городков, мимо границы с Испанией мы не сказали друг другу больше ни слова, кроме обычных дорожных банальностей и ничего не значащих междометий. За всю дорогу по Португалии, а потом и по Испании нас никто не останавливал. Только раз или два в Испании нас тормознули. Но Силва, выйдя из машины, о чём-то поговорил с испанскими полицейскими, и те даже сопровождали нас на своих машинах с мигалками какое-то время. Я чувствовала себя попеременно то преступницей, за которой гонится «вся королевская конница, вся королевская рать», то королевой, которую сопровождает кортеж телохранителей. Силва был бесстрастен. Только доставая мой чемодан в аэропорту, он пристально смотрел на меня. А я… В каком-то дурацком порыве чмокнула его в щёку и понеслась на посадку. Пробегая стеклянные двери, я мельком увидела его, опёршегося задом о свою машину и прижавшего руку к щеке. Выражение лица я уже не успевала рассмотреть…

Благодаря сирене его машины я больше чем успела на самолёт. Сидя в зале ожидания, я попыталась осмыслить последние минуты, но постоянно сбивалась…

Продолжение истории с блуждающим по времени графом я уже узнавала, если можно так сказать, «с другой стороны». Пребывая дома, в Швейцарии я как-то наткнулась в интернете на знакомую фамилию. Углубившись в чтение, я с удивлением узнала, что несчастного графа во время пребывания в больнице и после неё осаждали различные учёные мужи: лингвисты, историки, химики, археологи, даже физики и модельеры исторических костюмов. Не говоря уже о невропатологах, психиатрах и всяких экстрасенсах. Беднягу поместили сначала в сумасшедший дом, который в статьях расплывчато называли «клиникой неврозов». Там его обследовало множество врачей разных специальностей, проводили какие-то тесты, анализы. Но в этой клинике его стали осаждать всякие уфологии и экзальтированные истерики, ищущие «червоточины» — проходы в иные миры. В статьях писалась всякая мистическая чушь, выдвигались дикие предположения и откровенные глупости, «исследовалась» его генеалогия. Был даже размещён портрет, про который говорил мне «Эйнштейн» — действительно, очень похожее лицо. Родственники потомков всячески отказывались от комментариев по поводу возможного появления в нашем времени своего предка, ограничившись предоставлением портрета для фотографирования и своих поместий. Всякие новоявленные умники делали себе имя, описывая свои предположения, озарения, «контакты с внеземными пришельцами» и прочую ахинею. Я читала и дивилась всеобщей истерии, поднятой одним предположением о том, чего вовсе могло не быть. Ажиотаж, поднятый вокруг графа Пиментели, не был вселенским, даже всеевропейским. Но шума вокруг него хватало: на редких фотографиях он выглядел ошарашенным, испуганным, мрачным и обречённым. Меня удивили его слова в одном интервью:

— Об одном жалею, что больше никогда не увижу ту, кто вырвала меня из войны там и бросила в битву сюда.

Я задумалась: уж не обо мне ли он вспомнил? И если так, то как мне воспринимать его слова?

Однако полугодовая шумиха вокруг графа, его появления и его психического состояния вдруг резко оборвалась: одним прекрасным днём молодой человек вышел погулять в сад при клинике и исчез. Просто был и вдруг его не стало. Как и куда он ушёл оказалось тайной: все камеры в клинике работали исправно, на выходах-входах охрана его не видела, санитары, не спускавшие с него глаз, не заметили, как он пропал… В ближайших городках его не видели. Полицейские, предупреждённые о нём, прочёсывали дороги и овраги. Но от него не осталось даже намёка. Только груда старомодной одежды и шпага, которые разобрали по лабораториям. Как неожиданно он появился непонятно откуда перед моей машиной, так же непонятно как и куда он и исчез. А мне осталось лишь сожалеть, что этот несчастный, попав в своё время, будет вскоре сожжён на костре. Красивый молодой человек, с прекрасным телом и глуповатыми мозгами. Но это не повод делать из него колдуна и сжигать… Впрочем, в то время по-другому и не боролись с непонятными вещами. Если бы в наше время парочку истериков сожгли, глядишь, другие бы в разум пришли и перестали постить всякий бред в интернете, от которого волосы дыбом встают и не знаешь, чему верить: пришельцы, теории заговоров, провалы во времени, продукты с ГМО, от которых люди начинают светиться, гробницы Христа со всей его семьёй, Туринская плащаница, на которой спустя сто лет исследований вдруг какая-то высокоучёная курица нашла греко-еврейские письмена, которые никто не видел тогда и не видит сейчас, и высоконаучные артефакты, найденные в слоях времён динозавров. Люди вообще склонны привирать, преувеличивать и выдумывать. Некоторые со скуки, некоторые ради минутной славы, некоторые, чтобы поднять самооценку в своих глазах. А интернет только способствует увеличению аудитории и созданию самых диких выдумок обо всём на свете, а также появлению психически больных и истерически настроенных людей, которые верят любой чуши или глупости. Я вздохнула. Как было хорошо и тихо в XVIII веке: ни тебе мобильников, ни соцсетей, даже машин с дураками-водителями тогда ещё не было. Тихо, спокойно, ни стрессов тебе, ни потрясений. Если не считать мировых катаклизмов, связанных с войнами… И почему этот граф от туда сюда попал, а не я — в его время?

Впрочем, в этом случае, наверняка, сожгли бы уже меня с моим-то несдержанным языком…

Инспектор Силва всё-таки приехал ко мне. Он привёз мои вещи из химчистки и предложение провести выходные в Венеции. Именно он рассказал мне, как испарился загадочный граф Пиментели.

В редкий день, когда его не осаждали толпы любопытных из ближайших городов, не терзали уколами и анализами врачи, исследованиями и консилиумами профессора, он вышел из палаты на территорию клиники в большой парк. Он был огорожен со всех сторон с датчиками движения по периметру, видеокамерами чуть не на каждом дереве, на перекрёстках тропинок и охраной на всех входах-выходах. Под присмотром двух весьма ответственных санитаров он прошёлся по центральной аллее, свернул на боковую, посидел на лавочке, вошёл в беседку и… растворился в ней. Санитары уверяли, что беседка, состоявшая из тонких редких планок, просматривалась насквозь. Незаметно уйти граф не мог. Но и войдя в беседку, он из неё не вышел. И внутри его не оказалось. Силва был склонен считать, что оба санитара банально прозевали его и теперь покрывают друг друга. А охрана и сигнализация… Ну, либо клиника покрывает нерадивость своих служащих и неисправность техники, за которую им придётся нести ответственность, либо… Тут Силва развёл руками — ему не дали вести расследование: после помещения графа в клинику, дело о наезде на него считалось закрытым.

— Тогда почему же его никто вокруг не видел? Почему его не нашли? Ведь он стал местной знаменитостью. Его портреты во всех местных новостях были. А обнаруживший или нашедший его стал бы знаменитостью тоже. Не говоря о вознаграждении.

Силва пожал плечами.

— Может, какой-то доброхот-фанатик решил, что ему шумиха ни к чему, а графа она утомила. Вот и прячет его где-нибудь. Вряд ли мы ещё что-то о нём услышим.

Я напомнила Силве о рукописи, повествующей о путешествующем во времени графе Пиментели. Но он лишь махнул рукой.

— Наверняка этот ваш «граф» читал её и задумал устроить мистификацию, чтобы подзаработать. Но что-то пошло не так. И он предпочёл исчезнуть. Никакой мистики.

В самом деле, никакой мистики. И всё могло быть действительно, как предполагал Силва: не каждому аферисту понравится быть запертому в сумасшедшем доме, да ещё быть предметом исследований и газетной шумихи всяких истерирующих личностей.

Силву же интересовали другие вопросы. Уже больше полугода мы встречались с ним по всей Европе. То проводили выходные в Альпах, то рождество на Сицилии… Ни он, ни я не хотели бросать работу в своих странах. Не знаю, как его, а меня вполне устраивали такие отношения. Хотя в его речи уже начинали проскальзывать слова о «нашем» доме. Как бы я хотела, подобно этому графу, шагнуть лет на десять вперёд, чтобы узнать, что будет. Но я не хотела терять своей свободы. К тому же, я не уверена, что то, что мы с ним чувствуем друг к другу, это то, что нужно для того, чтобы «жить долго и счастливо». Всё же, мы оба упрямые и вспыльчивые. А у него ещё есть капризная дочь от первого брака и бывшая жена, на которую я похожа… Вот ситуация посложнее, чем загадка исчезнувшего путешествующего во времени графа. Может, мне пора выйти замуж? В самом деле — почему бы нет? Всё может быть…

…А родственников своей семьи я так и не нашла — совсем забыла за всей этой историей. Но теперь мне уже самой стало интересно. И, кажется, у меня есть напарник в этом головоломном деле. Посмотрим. В отношении него я ещё не решила. Куда спешить?

СВЕРХЪЕСТЕСТВЕННОЕ

Вся жизнь летит как миг один

И ни на что он не похожий.

Но только ты в нём задержись,

Один-единственный прохожий.

Как только сможешь задержаться

Ты в этом миге на чуть-чуть,

То пред тобою раскрываться

Начнёт всей жизни или смерти суть.

Виктория Лесникова

Женщина — властительница дум,

Образа волшебного основа,

Та, что я в бреду порой зову,

И хочу её увидеть снова.

Женщина — волшебница, колдунья,

Храма магии — владычица и жрица,

Озорница, милая шалунья,

Ночи полнолуния — царица.

Ей открыты вечности врата —

Времени от прошлого до завтра,

Ей подвластны — тайна и мечта,

Её путь — «per aspera ad astra…».

Александр Андреевский

Где-то рядом нудно гудел телефон… Какой идиот звонит в такую рань? Я пошарила рядом, нашла что-то пластиковое и ткнула в кнопку.

— М-да? Алё? — промямлила я в трубку. Телефон гудел. Я разлепила глаза: в руке вверх ногами я держала пульт от телевизора. Я потянулась к тумбочке, на которой в своём гнезде завывала трубка телефона. Надо сменить звонок. Честное слово — в тоску вгоняет. — Алё? — зевнула я в неё. — Кто говорит? — промямлила я.

— Наташка! Чучело! Какого чёрта ты дома?! — заверещало в трубке. Я невольно поморщилась. — Ты уже полчаса как должна быть здесь! Сергуня рвёт и мечет!

— Не тараторь, — вставила я, когда говорившая на секунду замолчала. — Юлька — ты, что ли? Чего звонишь в такую рань?

— Конечно, я! Кто ещё тебе задницу прикроет! Какая рань? Одиннадцать уже! Чего ты ещё дома? Похмелье?

— Иди ты в жопу со своим похмельем, — вяло возмутилась я. — Покатайся между Кёнигом, Питером и Москвой с недельку, тоже забудешь, какой сегодня день. — Я села, нащупывая ногой тапки. — Кстати, а какой сегодня день?

— Афигела? Четверг!

— А число?

— Семнадцатое! Харош придуриваться! Я за тобой Ёжика отправила — чтобы через десять минут была готова!

— С ума сошла! — буркнула я и отключилась.

Медленно приходя в себя, я побрела в ванную, и там со всей возможной скоростью сделала свои дела. Через десять минут я уже кое-как пришла в себя и кинулась за одеждой. Через ещё пять минут у меня уже звенел домофон. Услышав в нём голос Ёжика — обожателя Юльки, я крикнула:

— Юра! Уже бегу! Только кроссовки натяну!

И одной рукой в рубашке, а другой — в кроссовке, я повесила трубку домофона. Кое-как одевшись, я схватила сумку и выскочила за дверь. Смазанный неделю назад перед отъездом замок своих обычных фортелей не выделывал. Я бегом кинулась к лифту, и через минуты три меня уже мчали на студию. Я свернулась на заднем сидении и попыталась подремать…

…Нынешний сериал планировался многосюжетным. Когда я начала читать сценарий, мне показалось, что это я уже где-то видела. В тихой деревне молодая аферистка год за годом вешает лапшу на уши землякам. Тем и живёт. Пока однажды один из любовников первой девки на деревне, с которым эта аферистка её развела, видя, как та со скуки определиться не может — он или муж, так вот, этот горе-любовник спьяну не приложил её обухом топора. Она впала в кому. Лежит себе «мультики» смотрит, с духами беседует, о жизни рассуждает… Ну, и прочая ерунда. А пока она расслабляется, тот любовник, которого участковый по всем огородам ищет, по дури чуть не оттяпал себе ногу. Я не вникала во всю эту муть, если честно. Но его в лесу нашла деревенская блаженная, которая его выходила и чуть не молилась на него. Что там дальше сценаристы придумали, я не стала читать — прочитанного уже хватило. Если честно, я не знала, что я должна играть. В первой части, где эта аферистка ещё живая, мне достаточно в гриме и с распущенными волосами таращить глаза и изрекать прописные истины, написанные в любой «мистической» книжке. Во второй — тупо лежать с перебинтованной головой или прыгать козой перед зелёным экраном, на котором потом кулибины из компьютерного отдела студии нарисуют всякие кошмары коматозника. Я взялась за эту роль из-за денег: несмотря на то, что я снималась в какой-то псевдоисторической нудятине в Кёниге и заумном философском фильме в Питере, денег мне катастрофически не хватало. И надо было мне влезать в эту ипотеку?

Один из продюсеров нашего сериала, Пётр Аргунов, которого я про себя «герцогом» звала, хотя из него такой же герцог, как из меня наследная принцесса, но уж очень он любил все атрибуты рыцарского средневековья — весь дом был забит рыцарскими доспехами по углам, мечами с арбалетами по стенкам и щитами рядом с каждым входом в комнаты, так вот, этот «герцог», «владелец заводов, газет, пароходов», решил вписать своё имя в историю и уподобиться меценату Морозову. Как-никак фамилия обязывала: он считал себя потомком живописца Ивана Петровича Аргунова, портретиста, крепостного графа Шереметьева, жившего в XVIII веке. Весь капитал Аргунов сколотил на мясе. Начинал он, как большинство в перестройку, с фарцы, потом подсуетился и купил дохнущий заводик в провинции, а потом… А потом стал выпускать сосиски. И потихоньку прибрал к рукам провинциальный городок. Поднялся, стал выпускать колбасы, копчёности и прочие радости желудка. Когда заработал первый миллион, решил податься в Москву, но пока застрял в Подмосковье. В Москве своих деляг хватает. И лучше быть первым в провинции — владетельным помещиком, чем рядовым в Москве, где тебя имеет кто угодно и когда угодно, а на взятках проще разориться, потому что конкурентов больше, чем блох на собаке. Он несколько раз разорялся, богател, снова терял деньги. На него покушались, как обычно, пытались отжать бизнес… Но он устоял. И теперь наравне с Сергеем Лущенко, нашим режиссёром, и ещё парой толстосумов продюссирует наш сериал. Я с ним как-то быстро нашла общий язык. Простой, без претензий дядька не строил из себя пуп земли. Ему была по душе моя ирония и язвительность. Которая заставляла морщиться Сергуню.

— С таким языком ты никогда замуж не выйдешь, — назидательно говорил мне он.

— А на фига мне лишнее животное в доме? — недоумевала я, чем приводила в недоумение его. — Корми его, обстирывай, обихаживай, дифирамбы пой, танцуй, на цыпочках ходи… Да я лучше кота заведу! Хоть не буду его нытья и жалоб, капризов и придирок слушать. Да и, в конце концов, «все мужчины мне братья по Адаму, а выходить за родственников я считаю грехом».

Серёга тогда вытаращил на меня глаза из-за этой фразы. Вот чёрт! А я и забыла, что он о Шекспире слышал только краем уха!

«Герцог» тогда веселился, слушая наш диалог. А у Сергуни лицо вытягивалось и покрывалось красными пятнами: ну как же, вроде сказала что-то умное, даже где-то знакомое. А в чем смысл и юмор — он уловить не мог, как ни пытался. А я недоумевала: он что, всерьёз думал, что он подарок для любой женщины? Или что любая, ломая ноги, рвётся замуж?

— А секс как же? — не сдавался он. — А кран, там, починить, шкаф собрать, пианино перетащить, обои переклеить? Да с банальной проводкой справиться?

Я тогда вытаращилась на него: он смеётся? Это же когда он сам собирал шкафы и таскал пианино? А по поводу электричества я вообще молчу: слава богу, он знает, что в розетку втыкают вилку от электроприборов, а не столовый инструмент.

— Для крана сантехники есть, — начала я тогда, загибая пальцы, — шкаф соберут те, кто его из магазина доставил, пианино грузчики подымут — да и нафиг оно мне сдалось? Обои я и сама переклею. И никто под руками орать не будет: подай то, убери это, что ты копаешься, где у тебя глаза, быстрей принеси, унеси и вообще ты дура криворукая. А проводкой я электрика найму заняться. Что до секса… — Я оглядела его с ног до головы. Он поёжился. — Так мужья секса хотят и удовольствие получают. Даже если жена на работе упахалась. Так что, предпочитаю место, время и человека выбирать сама. Чем зависеть от ваших прихотей и настроения. Да и не каждый мужик может то, о чём говорит. По большей части все языком треплете. Секс-машины, ёп вашу мать, для нецелованных девственниц и резиновых кукол. Вот тем точно сравнивать не с кем и не с чем.

«Герцог» тогда долго ржал, потому что всем было известно Сергунино хвастовство. Лущенко потом два дня на меня дулся. А я рада была, что он не доставал меня идиотскими разговорами. Один раз он заикнулся по поводу мужской роли отца для детей, но я быстро ему напомнила, что он сам бросил двух своих жён — одну с ребёнком, другую беременную. Да ещё привела кучу примеров, когда мужчины, чтобы уберечь свою «нежную» и «ранимую» психику, сбегают к любовницам, оставив жену с ребёнком-инвалидом на руках. Как будто у женщин нет психики и нервов! И это женщин ещё истеричками называют! Я тогда ему чуть в морду не дала от возмущения…

…Машина резко остановилась. Я открыла глаза и осмотрелась.

— Вылазь, соня. Лучше от Серёги сейчас по башке получить, чем постоянно ждать подвоха.

— Добрый ты, Юра, — скривилась я, вылезая из машины. Ёжик загоготал, запрокидывая голову и почёсывая свои коротенькие жёсткие волосики, за которые от Юльки получил прозвище. Да и сам он был чем-то похож на ёжика из мультика: лицо с кулачок, востроносенький, тёмные глазки пуговками и маленький ротик, как канцелярская кнопка.

Я разглядывала пересечённую местность с разбросанными там и сям складными стульями, софитами, белыми экранами и снующими туда-сюда людьми. И как я забыла, что сегодня съемки на пленэре? Я медленно побрела к небольшой группке, где слышался истерический крик среди нервного бубнёжа. Какого чёрта такая спешка? Нет меня — могли бы сцены снимать, где моя героиня не задействована. Чего хай поднимать? Сами бы помотались между тремя городами!

Подойдя к софиту, где кучковались размахивающие руками люди, с нервными воплями что-то кричащие друг другу, я наткнулась на Юльку: она в этом сериале играла деревенскую красотку, вокруг которой всё завертелось. Схватив за руку, она меня куда-то потащила.

— Молодец, быстро собралась, — вполголоса затараторила она. Я снова поморщилась. Удивляюсь, как на площадке она может играть вальяжную деревенскую бабу, если в жизни это чёрт-те что с мотором в заднице? — Никита отвлёк его, снимают без тебя. Петюня, что тебя хряпнуть молотком должен, со вчерашнего с похмелья. Сергуня в ярости — все как сонные мухи. Беги пока гримируйся. А то он вспомнит, что тебя не было.

— Господи, какой молоток? — вяло засопротивлялась я. — Топор же был. И вообще… Я жрать хочу. Я вчера прямо с самолёта с Кёнига, съёмки первый день… А у вас тут вино рекой…

— Ну, отметить решили — большое дело! Чего напиваться было?

— Я не напивалась, — вяло отбивалась я. — Опрокинула парочку всего. Спать очень хотелось. А вот чего остальные пили?..

— Наташка! Сколько ждать надо? — проорал голос у меня над ухом. — Твоя сцена, твою мать, а ты ещё не в гриме! А ну, живо Инку искать!

Юлька подхватилась и, потрясывая своими двумя молочными фермами, кинулась искать гримёра Инну. По пути она едва не задела какую-то статистку с кипой бумаг. Та от неожиданности выронила несколько листков из кипы и шустро хлопнулась на них задом. Я внутренне улыбнулась: театральная примета, когда на упавший текст нужно сесть, в её случае это что? У неё же неглавная роль. И, даже, если она забудет свой текст, который наверняка состоит из междометий и причитаний, от этого никому плохо не будет. Даже не заметят.

Инну Юлька нашла довольно быстро, и пока мне рисовали лицо — не сходя с места, — я оглядывала площадку. Петюня, вроде, пришёл в себя. По крайней мере, не таращился на топор, как баран на новые ворота. Его помятый вид и щетина весьма уместно смотрелись по сюжету. Если бы он ещё перегаром мне в лицо не дышал…

Мы отрабатывали нашу сцену. Но нашему режиссёру всё время что-то не нравилось: то, как Петюня замахивается, то, как я уклоняюсь… Если честно, я уже притомилась от этой гимнастики, если учесть то, что я так и не успела поесть. Петюня тоже притомился. Я видела, как ходили желваки у него на лице — не дай бог, всерьёз прибьёт! А Сергей как будто светлел лицом. Наконец он хлопнул в ладоши и заорал:

— Так! Запомни! Теперь все по местам! Начали!

Красные с перепою глаза Петюни и его дикий вид после дублей меня напугали настолько, что я оступилась в самом неподходящем месте. Но как оказалось, удачным для меня: Петюня не удержал замах, и со всей дури обрушил топор мне на голову. И если бы я не оступилась, лежать бы моей героине вместе со мной не в коме, а в гробу. А так, получив увесистый удар обухом в левую часть лба, я благополучно хлопнулась спиной на землю. Меня потом спрашивали, видела ли я искры или звёзды, или вокруг моей головы, как в американских мультиках, летали птички? Нет, ничего подобного не было. Просто удар — и темнота. А потом я уже в кресле с перевязанной головой, а Юлька мне суёт что-то в рот.

— Убери пальцы, — буркнула я ей. — Откушу.

— Ну, если шутить начала, значит, пришла в себя, — прогудел Сергей. — Не тошнит? Голова не кружится?

Я попыталась встать. Земля со всеми суетящимися людьми, качнулась в сторону.

— Не тошнит, но спать хочется, — пробормотала я.

— Так! — хлопнул в ладоши Сергей. — Тебе — живо в койку и лежать неделю!

— За эту неделю можно сцены с комой снять, — встряла какая-то гадюка, в которой, поднапрягшись, я узнала одну из любовниц Петюни. Эта язва думала, что будет играть роль, на которую выбрали Юльку. И, разобиженная, пакостила нам по-всякому. Я обычно сдерживалась, чтобы чего-нибудь не брякнуть. Юлька, наивная душа, ничего вокруг не видела. А мне было обидно за неё: ведь именно эта крыса развела Петюню и Юльку, которые были шесть лет женаты. А теперь вешается на Юлькиного Ёжика.

— Я сейчас тебя в кому уложу, — прошипела я, вставая. Перед глазами у меня всё качалось, но эта дрянь, наверно, что-то во мне увидела, и с визгом драпанула куда-то в сторону. Юлька, держа меня под руку, помогла снова сесть.

— Вера подала хорошую идею, — задумчиво загудел Сергей, поглаживая подбородок. Он походил вокруг своего стула и завис над ним в задумчивости. Не знаю, что на меня нашло — предчувствие или от сотрясения ум за разум зашёл, но я вдруг поняла, что знаю, что сейчас будет.

— Куда? — заорала я. Сергей вздрогнул, не успев сесть, и замер в полусогнутом положении над стулом. Все остальные подскочили. — Уходи! Уходи немедленно!

Сергей вытаращил на меня глаза и медленно сполз со стула, с опаской глядя в мою сторону. Остальные заинтересованно смотрели на пустое место. Сергей стоял, не шелохнувшись. Потушенные софиты тоже не собирались падать ему на голову, как я это только что ощутила.

— В чём дело? — недовольно спросил он.

— Я видела… — А что, собственно, я видела? — Мне показалось, что сейчас софит тебе на голову упадёт… — Я ничего не понимала. Я была уверена, как будто видела это своими глазами.

Сергей серьёзно смотрел на меня пару минут, потом гаркнул куда-то за спину:

— Крамского сюда! Пусть её в больницу отвезёт! Если надо будет — прям там кому и снимем!

«Ах ты, чтоб тебя!» — подумала я, но покорно позволила отвести себя к машине Юлькиного Ёжика, который уже не ржал, как конь, а заботливо усадил меня назад. Прибалдевший от всего этого Петюня хотел поехать со мной, но Сергей его остановил, схватив, буквально, за штаны. И со мной поехала Юлька.

Остальное я помню весьма смутно. Как будто я была зрителем или статистом в пьесе. Если не ошибаюсь, Ёжик привёз меня с Юлькой в травмпункт. Прекрасно помню по ранним своим походам в поликлинику это место: вечно забитый бабками коридор и постоянное нудное жужжание их голосов. От того, что на пенсии им нечем себя занять, они постоянно толкутся по общественным местам: поликлиникам, почтам, собесам, аптекам, где создают очереди, которые потом самоуверенно контролируют, чтобы хоть такой нелепой властью придать себе вес в собственных глазах. И сейчас я не ожидала, что нас пропустят без очереди, даже истекай я кровью. Юлька тащила меня под одну руку, что-то громко шепча в ухо, Ёжик — под другую.

Когда мы были уже в коридоре, Юлька истошно завопила:

— Рубленая рана головы! Рубленая топором рана! Топором!

Ёжик зашипел мне в ухо:

— Подыграй. Видишь же, Юлька надрывается…

Я жалобно застонала и обвисла у них на руках. Ёжик чуть не споткнулся о мои подкосившиеся ноги. Тихо обматерив меня в макушку, он поволок меня дальше. Юлька орала, я стонала, то запрокидывая голову, то обессилено вешая её на грудь. Ёжик меня перехватил и встряхнул. Я невнятно заблеяла, снова запрокинув голову.

— Ну ты, это… Не переигрывай, — снова зашипел он, на этот раз уткнувшись мне в шею.

Я посмотрела на него расфокусированными глазами снизу вверх.

— Думаешь, в таком состоянии я могу переиграть?

Я снова повисла у них на руках. Что там было дальше — я не вникала. Вроде бы Юлька ругалась с какой-то старухой в очереди, вроде бы Ёжик уговаривал какого-то врача — я слышала только нужный гундёж. Но, вроде бы, приняли нас быстро. Меня куда-то усадили, что-то щупали, задавали вопросы, а потом быстро-быстро запихнули на каталку и в холодную машину, и мы поехали. Я пыталась дремать, но Юлька меня всё время тормошила. Куда подевался Ёжик я так и не заметила.

Подскакивая на кочках, машина наконец приехала. Меня на каталке снова куда-то поволокли. Юлька бежала рядом, держа меня за руку, как будто я сейчас вот отдам богу душу.

Остановились мы у кабинета. Меня пересадили на стул, снова общупали, обсмотрели и начали выводить из себя идиотскими вопросами о бабушке из Каргополя и дедушке из Рязани. Я покорно и тупо отвечала, лениво начиная приходить в бешенство, когда эскулап выбесил меня совершенно кретинским вопросом:

— Эпилепсией, прогерией, гипертрихозом, порфирией, шизофренией в родне никто не страдал?

— Бабушка в Каргополе, — буркнула я, мысленно попросив прощения у покойницы.

— Да? — Эскулап явно заинтересовался.

— Да, — пробурчала я. — Бывало, влезет на дерево и кричит: «Я чайка! Я чайка!». А потом херакнется мордой вниз и бормочет: «Глупый пингвин робко прячет тело жирное…», ну, и далее по тексту…

Юлька прыснула за моей спиной.

— Девушка, вы не в цирк пришли, — сурово отчитал эскулап Юльку. — А вы!.. — Он ткнул в мою сторону ручкой. — Я не развлечения ради лазаю по вашему генеалогическому древу — оно мне надо! — Чем он сильнее возмущался, тем явственнее чувствовался его одесский говорок. — Елена Степаненко нашлась…

— Таки Елена Воробей, — подыграла я.

— Что?

— Елена Воробей. Вы на мою фамилию посмотрите.

А и в самом деле: моя фамилия была Скворцова

— Таки ж я тоже зовсим не от большого кохання до вас сижу, — в тон ему ответила я. Он поднял голову и ошалело уставился на меня. — Ну шо вы на меня уставились, как туземец на мобильный телефон? Травма у меня. Производственная.

— То есть? — подозрительно спросил он.

— Мой клиент меня чуть топором не зарубил, — бурчала я.

Я не видела, что там за моей спиной, но слышала придушенный Юлькин смех. Помня окрик о цирке, она не решалась фыркать вслух. Но и удержаться, видимо, не могла.

После моих слов про клиента эскулап вытаращил глаза и издал звук, как будто то ли очень хотел есть и стонал от голода, то ли ему сильно нужно было в туалет. Я не стала вдаваться в выяснения. Перед моими глазами как будто была пелена. Слышала я, на удивление, хорошо. А вот видела как сквозь вату, если для зрения уместна аналогия со слухом.

— Вы в милицию сообщили? — встревожено спросил он. — Или вашему… работодателю?

Ни дать, ни взять, решил, что мы две пострадавшие проститутки!

— Не беспокойтесь, доктор. Он меня ещё в кому должен уложить. — За моей спиной Юлька, наверно, задохнулась — звук был похожий. — Кстати, не подскажете, куда должен влететь обух топора, чтобы я отправилась в кому? Если дать в лоб, то это потеря сознания только, да?

Эскулап ошалело переводил взгляд с меня на Юльку и обратно. Та, не выдержав, выскочила в коридор. За дверью я слышала её мощный здоровый смех. Эскулап нахмурился.

— Вам смешно? Вы издеваетесь?

Я устало смотрела на него. Как ни пыталась, я не могла сосредоточиться. Если бы меня попросили его завтра описать, я бы не вспомнила его лица.

— Никто над вами не издевается, — произнесла я, прикрыв глаза. — Я и она, — я слабо кивнула головой в сторону закрытой двери, — мы актрисы. Сейчас со съёмок сериала. По сюжету мне должен был обух топора прилететь. Но всё не совсем так получилось — и я здесь.

Эскулап недоверчиво смотрел на меня.

— Надеюсь, наш разговор убедил вас в моей адекватности? — Он не сводил с меня тяжёлого взгляда. — Если есть ещё какие-то вопросы — давайте в другой раз: я смертельно хочу прилечь.

Эскулап ещё с минуту посмотрел на меня, потом что-то быстро написал и сказал:

— Зовите вашу подружку. Пусть с этими бумагами отведёт вас в приёмный покой.

Юлька не заставила себя ждать — вошла сама. На её порозовевшем лице подозрительно поблёскивали глаза. Эскулап что-то говорил ей, но я не слушала. Я очень хотела полежать и передохнуть.

Наконец она меня подняла, куда-то потащила, меня раздели-разули и уложили на очередную каталку. Она ещё что-то чирикала мне на ухо, но я, вяло махнув рукой, закрыла глаза. Каталка поехала в тишину коридора.

Меня ввезли в палату. Юлька, всё ещё что-то щебеча, помогла мне слезть с каталки и улечься в кровать. Затем она пару раз настойчиво подёргала меня за рукав и повторила:

— Я тебе позже перезвоню. Отдыхай.

Я слабо махнула рукой. Куда она будет звонить? Ведь все мои вещи она забрала с собой. На мне осталось только бельё. Я пошарила у себя по заднице — ан нет, джинсы на мне. А в заднем кармане лежит мой мобильник. Ещё бы зарядку положила…

— Ты есть хочешь? — уже от дверей спросила Юлька.

Я помотала головой. Хоть я и не завтракала, но мысль о еде сейчас вызывала у меня тошноту.

Наконец дверь хлопнула, и по коридору застучали Юлькины каблучки. Санитары с каталкой исчезли раньше. Я даже не заметила, когда. Блаженный покой снизошёл на меня. Я не знала, сколько людей в моей палате и на месте ли они. Я хотела отдохнуть.

Закрыв глаза, я провалилась в сон без сновидений.

Проснулась я глубоким вечером. За окном была темень. Фонари светили внутрь, создавая таинственную атмосферу потустороннего.

Я минуту приходила в себя, чтобы осознать, где я. Оглядев палату, я отметила ещё три койки, кроме моей. Люди на них мирно спали. Слегка повернув голову, я увидела пару ироничных глаз на лукавом лице.

— Новенькая?

Я кивнула.

— Есть хочешь?

Мой желудок сам ответил.

— К сожалению, у меня только холодный беляш и помидор. Ты не на диете?

— Я похожа на идиотку? — слабо возмутилась я. Ещё бы! С моим астеническим сложением только на диетах и сидеть. — А беляш не беляш — мне по фиг: с утра ничего не ела.

— Тогда держи.

Незнакомая женщина подошла ко мне. При свете фонарей с улицы я увидела у неё в руках промасленный пакетик, помидор и солонку. Она положила всё это на мою тумбочку, девственно одинокую под незашторенным окном.

— Воды нет. Только «липтон». — Она помахала у меня перед носом бутылкой с лимонным чаем.

— Огромное спасибо, — ответила я с набитым ртом.

Когда я немного перекусила, я посмотрела на свою соседку. Маленькая, полненькая, с непонятным цветом волос — с ней было просто и уютно. Ну прям как с Юлькой. Я почувствовала мгновенную симпатию и расположение. Женщина непосредственно забралась на мою кровать, села по-турецки и наблюдала, как я ем.

Вы всех так встречаете? — спросила я, доедая помидор.

— Нет. — Она улыбнулась и стала похожа на довольную кошку. — Только голодных актрис.

— Вот оно что, — протянула я. Ну, сейчас начнётся! Расскажите о съёмках… В каких фильмах вас видели… Дайте автограф… Проведите на площадку… Помогите засветиться в эпизоде…

Но женщина вдруг спустила ноги с моей кровати, нашарила босой ногой тапки и направилась к своей койке.

— Как вас зовут? — успела спросить я, прежде чем она натянула одеяло на голову.

— Вильгельмина, — донеслось до меня.

— Как? — Я чуть было не поперхнулась остатками чая из бутылки.

— Можно Геля, — успокаивающе произнесла она.

— Этого мне ещё не хватало, — пробурчала я. Весь этот короткий диалог напомнил мне сцену из фильма «Москва слезам не верит». Нелепая ситуация.

— И давай на ты, — проговорила Геля. — Я не намного тебя старше, чтобы ты мне «выкала».

— Хорошо, — ошарашено сказала я. — Спокойной ночи.

— И тебе того же.

Через минуту Геля ровно дышала. Я, кое-как утолив голод, тоже закрыла глаза. На этот раз я никуда не проваливалась, а просто заснула.

Назавтра я Юльку не ждала. Однако она была уже у моей палаты, когда закончился обед.

Радостно влетев в неё, она шлёпнула на мою койку сумку с вещами. От такого резкого движения из неё вывалилась книжка, которую я начала читать ещё в поездке. Я переложила её на тумбочку.

— Какого лешего ты встала? — набросилась Юлька на меня, втаскивая на кровать. — Тебе лежать надо! У тебя сотрясение было!

— Ну, было. И что? Меня же не парализовало.

— Ты дура, да? А если в коридоре голова закружится?

— Ниже пола не упаду, — буркнула я. Юлька была права: на завтрак и обед я ходила по стенке.

— Врач твой где? — рявкнула она на меня.

— Завтра придёт, — вяло махнула я рукой.

Юлька открыла было рот, чтобы что-то сказать, но я её перебила:

— Лучше скажи, что там, на площадке? Сергуня ещё хочет меня тут в коме снимать?

Юлька поперхнулась своими не высказанными словами и затараторила:

— Ты не представляешь, что сегодня случилось! Те софиты таки ёбнули Сергуню по башке!

— Какие софиты? — не поняла я.

— Ну, ты вчера орала, чтобы он на стул под ними не садился.

— А-а… И что?

— А сегодня он туда нарочно сел! Я ему говорила, чтобы не садился, а он только рукой махал. Дурь, мол, тебе от сотрясения в башку лезет, мнишь себя ясновидящей.

— И дальше что?

— Ну, снимали мы сцену, как Петюня меня лапает. Как вдруг грохот! Петюня даже промахнулся — вместо щеки меня в губы поцеловал. И стоит ошалелый. Смешно было. Я даже расхохоталась в кадре…

— Не отвлекайся. Что там с Серёгой?

— А, да. Ну, оказалось, что грохот — это софиты ему по башке прилетели. Стеклом рожу посёк, шишак на лбу побольше твоего, руки ожёг… Хорошо, в глаза не попало. Откуда ты знала, что на него софиты упадут? — Она с интересом смотрела на меня.

— А откуда ты знаешь, что вчера был четверг? — огрызнулась я.

— Потому что позавчера была среда, — не задумываясь, ответила Юлька. — Ладно, колись. Когда Серёгу из-под софитов доставали, он тебя материл по-чёрному. Говорил, что тебе роль в башку ударила. Посоветовал тебя святой водой окропить…

— А обряд экзорцизма он не предлагал? — раздражённо спросила я. — Если ему так надо — пусть кропит. Пусть ладаном окурит, миррой обмажет и псалом споёт. Придурок. Передай ему, что мне на его заморочки плевать.

— А мне ты что предскажешь? — заинтересованно спросила Юлька, подавшись ко мне. — Сложится у меня с Ёжиком?

— Я тебе гадалка? — Я пожала плечами. — Не знаю я. Скажи, пусть машину проверит.

— А что не так? — сверкая глазами, Юлька ещё ближе придвинулась ко мне. — Тормоза? Авария?

— Техосмотр у него заканчивается, — ответила я. — Прекрати нести чушь. Никакая я не предсказательница…

Как только я это произнесла, так отчётливо поняла, словно увидела: змея-Вера высыпает что-то в Юлькин бумажный стакан с тёмной жидкостью, а потом протягивает его ей…

— Юль, тебе Верка не предлагала с ней кофе попить?

— Нет. Думаешь, предложит?

— Уверена. Не пей ничего из её рук.

— Думаешь, отравит? — Глаза Юльки снова заблестели. Я поморщилась.

— Вряд ли. А вот мочегонное или слабительное может какое-нибудь всыпать. Не хотелось бы, чтобы всё время с Ёжиком ты провела в его сортире. У тебя аллергия есть?

— Да.

— На что?

— На клубнику.

— Ну, думаю, клубнику насильно она в тебя пихать не будет.

— Как интересно.

Юлька в самом деле была заинтригована. И, когда ей пришло время уходить, она с явной неохотой шла к двери.

— Ты изменилась, — сказала она, уходя. — Перестала быть скучной. Эх, если бы я знала, сама бы тебе по башке топором дала!

— Вот спасибо, — пробурчала я.

Юлька ушла. А я решила подремать. Соседок по палате не было, Геля тихо сопела в своём углу. Я закрыла глаза…

— Ну, и чего разлеглась? — вдруг услышала я. — Думаешь, тебя для того подключили, чтобы ты дурацкими фокусами развлекала своих знакомых?

Я резко открыла глаза. Около моей кровати стоял незнакомый молодой человек водолазке странноватой расцветки и каких-то нелепых штанах на размер меньше в непонятных пятнах. Свет из окна падал прямо на него, но, казалось, проходил насквозь. Он как-то плавно переместился к моей тумбочке и с осуждением смотрел на меня.

— Вы кто? — спросила я его.

— Конь в пальто, — грубо ответил он мне. — Куратор твой.

— Кто?

— Куратор по сверхъестественному. А проще — призрак, приведение. Меня к тебе прикрепили.

«Здрасьте! — подумала я, глядя на непонятную сущность, маячащую у меня перед глазами. — Сколько ж я вчера выпила и насколько сильно меня приложил Петюня, если мне глюки мерещатся?».

Странная сущность недовольно скривилась.

— Никаких глюк у тебя нет. Кончай придуриваться. Думаешь, мне очень нравится убеждать всяких дур в наличии себя и у них каких-то там способностей? Никого не трогал, шлялся себе по старым домам, книжки древние читал, сталкеров пугал… И нате, пожалуйста: изволь к какой-то актрисульке прийти и убеждать в том, что она, дура, понимать не хочет!

— Эй! — воскликнула я. — Какого чёрта? Видимо, я хорошенько мозгами тронулась, раз с привидениями разговариваю! А ну сгинь!

Сущность снова скривилась.

— Дура и есть. Сумасшедшие видят то, чего нет. А я приведение. Призрак. А призраки существуют. Так что, прекрати кудахтать и слушай меня.

— Какого?.. — начала я.

— Да заткнись ты, наконец! — заорал призрак.

Я решила промолчать. Если в моём мозгу глюки такие неадекватные, их лучше не раздражать: может, просплюсь, и всё будет, как раньше.

— Слушай, что тебе говорят, — спокойно сказал недовольный призрак. — Тебе, курица глупая, был дан дар. А ты его задвинула. Пришлось напомнить и о нём, и о твоём предназначении…

— Тебе пришлось? — вставила я.

— Да при чём тут я? — снова взорвался призрак. — Я вообще тут мелкая сошка. Припахали ни за что с тобой возиться.

— А кто дал мне этот дар и на фига это надо было делать? Я о том не просила.

— Слушай, чего привязалась? — раздражённо спросил призрак. — Я тоже не просил, чтобы меня в двадцать три года убивали. И тем более, не напрашивался быть твоим куратором. На фига мне это?

— Ты — мой куратор? — Странные у меня фантазии с перепою.

— Дошло, наконец! — раздражённо сказал призрак. — Дашь мне продолжить?

— Да, я слушаю.

Призрак недоверчиво посмотрел на меня и сказал:

— Так вот, пришлось напомнить тебе о даре и твоём предназначении…

Я уже открыла было рот, чтобы спросить, о каком предназначении, но увидела, как светлые брови стали сдвигаться к переносице. Тронулась я или нет, но я решила промолчать. Он снова подозрительно посмотрел на меня, подождал, не брякну ли я чего-нибудь, и недовольно продолжил:

— Понятия не имею, зачем вся эта фигня нужна. По мне, одной полоумной больше, одной меньше — мир не перевернётся. Но надо, так надо. То, что ты дёрнула режиссёра со стула — не блажь. Просто ты рано это сделала…

— Почему? — вырвалось у меня.

— Откуда мне знать? — вспылил призрак. — Это твой дар. Ты с ним и разбирайся. Меня прислали тебе помогать и тебе советовать, направлять. Хотя, убей бог, не знаю, зачем.

— Значит то, что я выставила себя идиоткой, сбудется?

— Сбудется, сбудется. Уже началось. Твоя подружка же тебе рассказала, — недовольно сказал призрак. — Только слушай свой внутренний голос. Чем быстрее ты этому научишься, тем меньше будешь выглядеть круглой дурой. Кассандра недоделанная.

— Слушай, перестань меня оскорблять! — возмутилась я. — Я не просила, чтобы мне было что-то там даровано. И тебя не просила ко мне присылать! Я себе жила спокойно, снималась в сериалах… А теперь — извольте радоваться! — я гадалка-прорицательница с личным призраком!

— Ёп-ти мать, какие мы нервные! — ухмыльнулся призрак.

— А сам-то ты кто? Вернее, кем был? — спросила я.

Призрак нахмурился.

— Торчком я был, хипстером, как это сейчас называется, — неохотно произнёс он. — Однажды перебрал дури — и вперёд, увидел чёрный туннель…

— Что — правда? — с любопытством спросила я.

— Брехня это всё. Один придумал, другие подхватили. Совсем как с инопланетянами ещё лет сто назад.

— А с ними что не так?

— А ты помнишь, как тот же Герберт Уэллс их описывал? А остальные фантасты? Это в пятидесятых уже их канонизировали: зелёные, низкорослые, большеголовые с хилыми тельцами, огромными глазищами, мелким ротиком и без носа… Так и со смертью: кого черти в ад тащили, кого ангелы под белы ручки в рай, кто по золотой лесенке подымался, за кем огненная колесница приезжала… А после Роуди с его «Жизнью после смерти» все как сговорились — прутся через туннель к свету…

— А с тобой-то что было?

— А ничего. Как очухался — прадедушка передо мной стоит. Я его по старым фоткам помню. Что, говорит, Гарик, просрал ты свою жизнь? Меня и накрыло… А он мне всё разобъяснил и говорит: в роли человека ты говном оказался, может, как призрак на что сгодишься. Не списывать же тебя в утиль. Начальство кадрами не любит разбрасываться…

— Значит, бога ты не видел…

— Не-а. И не спешу. Мне дед сказал, что потом пути сюда уже нет. Ни в каком качестве. А я ещё тут не всё посмотрел.

— Так чем же ты занят в роли призрака?

— Пока мне не поручили тебя — наслаждался свободой: путешествовал по миру, в библиотеках сидел, со всякими уёбками по пустырям и развалинам в прятки играл, даже, прикинь, интернет освоил!

— Так когда ж ты помер? — Освоил интернет! А я и забыла, что было время, когда молодёжь не сидела сиднем в этом самом интернете в соцсетях…

— Тринадцатого июля тыща девятьсот девяносто восьмого года. Мне всего-то было двадцать три. И только с двумя девками трахнулся…

— Ох ты, бедный, — съязвила я.

— Зато хоть пожил! — снова разозлился он. — А ты? Ни мужа, ни парня. Мотаешься по стране. Снимаешься в какой-то хуйне. И думаешь, потом, когда-нибудь начнёшь жить? А если «потом» не настанет?

— Ты что-то знаешь? — встревожилась я.

— Да нихуя я не знаю! Я вообще не за этим тут.

— Так зачем, прах тебя побери?

— Сто раз сказал уже: напомнить тебе твоё предназначение.

— Какое? — терпеливо спросила я. Какие у меня вспыльчивые галлюцинации! Надо будет врачу сказать.

— Сколько раз тебе говорить, что я не галлюцинация? — вскричал призрак.

— Так скажи, в чём моё предназначение, и иди в жопу.

— Не знаю я, — буркнул призрак.

— Ничо се! Какого чёрта ты тогда тут?

— Чтобы помочь тебе вспомнить.

— Вспомнить — что? — Меня уже тоже начинал бесить этот дурацкий разговор.

— Не знаю.

— Чёрт знает что.

Ну, и чему я удивляюсь? Наверняка у меня потихоньку едет крыша, если мне уже призраки являются и ум за разум у меня заходит.

— Ладно. Хорошо. Ты сказал — я услышала, — произнесла я. — А теперь, дай мне передохнуть. Да и сам вали, откуда пришёл. Может, там побольше информации надыбаешь.

Призрак что-то недовольно пробурчал и медленно растаял. А я задумалась — что это, на божескую милость, со мной творится? Гарик, значит…

Поначалу, пока я лежала в больнице, нервный и вспыльчивый призрак — хипстер Гарик — больше не являлся. Глядя на его одёжу, я всякий раз невольно вспоминала, что хипстер производное от хиппи. Если верить википедии, то хипстеры в США 1940-х годов — поклонники джаза, особенно его направления бибоп, которое стало популярным в начале 1940-х. Слово это первоначально означало представителя особой субкультуры, сформировавшейся в среде поклонников джазовой музыки. Хипстер принимал образ жизни джазового музыканта, включая всё или многое из следующего: одежда, сленг, употребление марихуаны и других наркотиков, ироничное отношение к жизни, саркастический юмор, добровольная бедность и ослабленные сексуальные нормы. Название образовалось от околоджазового словечка «hip» (ранее «hep»), означавшего «тот, кто в теме» или жаргонного «to be hip», что переводится приблизительно как «быть в теме» (отсюда же и «хиппи»). В России идейно близкими предшественниками первой волны хипстеров были стиляги. В современном смысле хипстеры появились после 2008 года. Пика своего развития субкультура хипстеров достигла в 2011 году. Никогда не интересовалась подобным, потому пришлось насиловать телефон, чтобы понять, что мне своим выпендрёжем хотел сказать Гарик. Сначала я опасалась говорить о нём с врачом — ещё в дурку меня запихнёт, и я вообще не выйду из больнички до скончания века. А потом, видя, что Гарик ко мне не приходит, я успокоилась. Видимо, сотрясение действует на всех по-разному: какой-нибудь работяга начнёт дома в стенку гвозди забивать, призывник — «дедов» из автомата поливать, учёный от обилия ума ложки с солонками пересчитывать, чтобы спокойно сесть за обеденный стол… Ну а я, творческая личность, с привидением беседую. Только почему хипстер? Я была бы не против Ришелье, Пушкина или там Эйнштейна с Верой Холодной… Да ещё какие-то глупые претензии: я должна вспомнить своё предназначение! Да ещё какой-то дар! На фиг надо?

Серёга, козёл такой, все-таки приволок съёмочную группу, чтобы снять меня «в коме», чем вызвал возмущение главврача и переполох в больнице. Все медсёстры, как одна, забегали полюбоваться на Петюню и молоденького красавчика-актёра, игравшего врача. Слыша его реплики, хирург закатывал глаза и скрипел зубами. Иногда у него вырывалась пара матерных слов, когда считал, что актёр несёт ахинею. Серёга спервоначалу терпел. Но когда мат хирурга запорол особенно душераздирающую сцену над моим телом, Серёга вытолкал его из палаты, где происходили съёмки, и о чём-то долго кричал с ним в коридоре. После этого все наши актёры-«медики» пропали дня на три вместе с хирургом и, как я слышала, с ещё кое с кем из врачей. Напивались они или проходили ликбез — не знаю. Но я развлекалась на полную катушку: строила дурацкие предположения, язвила по поводу Серёгиных познаний в медицине и спрашивала, медицинский спирт действует только на медиков или режиссёры тоже с него пьянеют? Петр Аргунов, «герцог», над моими шутками и иронией ржал, как конь, что у меня вызывало недоумение: я не стремилась приобрести себе популярность таким способом. Я вежливо улыбалась его незатейливой весёлости — ну совсем как снисходительная мамочка примитивному анекдоту своего ребёнка, который в первый раз в своей жизни спешил его рассказать. Собственно, он ничего плохого мне не сделал, чтобы я язвила ему. Относился вполне сносно для мужчины. И когда проскакивало у него барско-покровительственное отношение к женщине, я тактично, как могла, указывала ему на это. Его простоватость, которую в некоторых случаях можно было бы счесть беспардонностью, и моя вежливость создали между нами вполне сносные дружеские отношения. Чего не скажешь в наших отношениях с Сергуней, который своими перепадами настроения и истериками меня просто выводил из себя. Да и вообще отношения с мужским коллективом нашего сериала у меня не складывались. Деревенский герой-любовник Петюня заслужил моё презрение тем, что, женившись по огромной любви на моей подруге Юльке и прожив с ней лет пять-шесть, он бросил её из-за пошлой интрижки с Веркой, одной из ведущих тогда актрис. Влюблённая в него до потери мозгов, она чуть не сорвала им свадьбу. Пришлось мне вмешаться, чтобы эта психопатка не устроила похороны в ЗАГСе. В результате я опоздала, и свидетелем Юльки был кто-то другой. Она на меня, естественно, обиделась. А я не могла ей ничего объяснить, потому что спешила в Питер на съёмки. Но Юлька, душа отходчивая, всё простила. А когда по возвращении я ей всё объяснила, уже она рвалась просить у меня прощения, что обиделась на меня. Цирк, да и только! С тех пор Верка возненавидела меня, Юльку, и стремилась захомутать Петюню. То ещё сокровище! Что в нём бабы находят? Алкаш алкашом, даром, что тело атлета, пока не стало дряблым от чрезмерных возлияний, да рожа усталой фотомодели, на которой уже стала проявляться одутловатость пьяницы. Никогда его не любила. Спервоначалу он подкатывал ко мне с пошлыми намёками. Но я его быстро отшила, чем безмерно обескуражила. Но он не злопамятный. Поудивлялся, решил, что нафиг ему такая непонятная несговорчивая баба, и насмерть влюбился в Юльку. Она же насмерть влюбилась в него и недоумевала, почему он мне неприятен. Потом свадьба, несколько лет неземного счастья, прерываемого его запоями, его измена и столь же быстрый развод: Юлька была скора на эмоции. С тех пор Петюня для неё умер как муж, мужчина и просто знакомый. А я была рада, что она не нарожала дебилов от алкоголика. И… Верка. С новой силой принялась его окучивать. Но Петюне была нужна только бутылка. Потому веркина любовь тянулась долго и нудно. Редкий секс, на который Петюня давал себя уговорить, да беготня ему за опохмелкой с утра — вот и всё её счастье. В гробу я такое видела. Не раз Аргунов хотел снять его с роли, выведенный из себя его опозданиями и пьянством в кадре. Но странное упорство, с которым защищал Серёга Петюню, побеждало все рациональные доводы нашего спонсора. В конце концов, он махнул рукой на петюнины закидоны и пригрозил Серёге лишить его средств для сериала. Поначалу Лущенко это напугало. Но потом он сообразил, что «герцог» не единственный вложился в это тягучее безобразие. Хотя именно его вклад был основным. И, отойдя от шока, он начал окучивать Петюню, чтобы тот напивался хотя бы раз в неделю, а не каждый день. Одуревший Петюня согласился даже закодироваться. Но продержался недолго. Всё-таки двадцать лет алкогольного стажа просто так не выкинешь… Юлька всё это видела, но по доброте душевной жалела это животное. Любить перестала, а сочувствовать нет. В конце концов, Петюня сам выбрал забвение на дне бутылки! И он этим счастлив, как свинья в грязи. Так с чего его ещё жалеть? У каждого своё понятие о счастье. И, в конце концов, вокруг него скачет Верка. Петюня не пропадёт. Такие не пропадают. Всегда найдётся сердобольная дура, которая будет с ним нянчиться. Поначалу Юлька порывалась. Но я её тормозила. А потом появился Юра Крамской — Ёжик. И Юлька снова влюбилась насмерть. Ёжик сначала ошалел от такого счастья. Но потом проникся. Его любовь была спокойнее и несколько… ироничнее, что ли. Он считал Юльку непоседливым ребёнком, и относился соответственно. Но если это устраивало их обоих — мне-то что? Я рада, что Юлька счастлива: Ёжик за рулём, пьёт редко. А в запои вообще никогда не уходил. Да и, насколько помню, я его и пьяным-то никогда не видела. После петюниных концертов с поисками, кому бы морду набить, Ёжик был просто ангел небесный. Если бы ещё Верка не путалась под ногами, в стремлении соблазнить и его, чтобы подгадить Юльке… Но Ёжик её постоянно так отшивал и матом, и нет, что я диву давалась: неужели ей так нравится постоянно нарываться? Это же мазохисткой надо быть голимой. Ведь Ёжик её как-нибудь побьёт. И эта дура потом будет мелко мстить и ему. Удавить бы её в тёмном углу…

Так, что-то меня в грусть потянуло… А всё от безделья! А что, вся моя роль — это лежать разукрашенной в жуткий полутруп с трубками и не шевелиться и не улыбаться. Шевелиться мне особо и не хотелось, а вот чтобы не улыбаться — мне надо было собрать всю свою волю. Юлька завывала надо мной так, что стёкла дрожали. Петюня, который по роли должен был тайком просочиться ко мне, чтобы попеременно то каяться, то проклинать, играл так, что меня смех разбирал. Хорошо, что я его только слышала, а не видела. Иначе Серёга накинулся бы на меня. И помимо сотрясения я ещё бы какой-нибудь инсульт заработала. Словом, моё лечение проходило весело. Ночные сцены снимались при закрытых наглухо окнах. Кто и чем их прикрывал — я не в курсе. Но ночами снимать главврач запретил наотрез. Итак, больница стала похожа на одесский рынок, режим дня шёл псу под хвост, потому что каждая идиотка хотела потрогать своего кумира, сфоткаться на телефон, получить автограф или влезть в кадр, чтобы увековечить себя в сериале для потомков. Только Геля смотрела на это с какой-то ехидной иронией, не лезла под руки актёрам и не путалась под ногами остальной съёмочной группы. Её вообще как будто не замечали. Серёга, раздувшись от самодовольства, ходил как петух в курятнике, между нами, потирая руки и покрикивая с глупым и надменным видом. Ещё бы! Второразрядный режиссёр дешёвых сериалов, а сколько внимания — столичной «звезде» на зависть! Однако его суета и позёрство вызывали только ненужные хлопоты и хаос. Поэтому его вопли в этот раз не возымели действия. Верка всячески хотела мне навредить. Только в её дурью голову не приходило, что трубки с капельницами и пищащие аппараты — бутафория. И сколько бы раз она «случайно» не пережимала трубки, не задевала катетер или крутила ручки — мне от этого ни жарко, ни холодно. Одно меня грызло: мне почему-то казалось, что эта курица чем-то больна. И вся её вздорность не только от ревности, но и от болезни. И однажды, когда вздрюченный, но удовлетворённый Сергей объявил перерыв, я нарочито отлепила пластырь от руки: в капельнице не было иголки, которая была бы воткнута в вену.

— Вер, — сказала я ей, выдирая из её пальцев трубку от капельницы. — Ну что ты злобствуешь? Сходила бы лучше к врачу и не мучилась — больная или здоровая. А то, упустишь время, и никакая роль с Петюней тебе будет даром не нужна. Да и он сам тоже.

Лицо Веры пошло пятнами. Она вцепилась в трубку, свернув её узлом.

— Откуда ты знаешь? — прошипела она. Её лицо исказилось, и я на нём явно увидела то, что должно с ней случиться — рак: облысевшая голова, запавшие глаза, худое лицо, узкие белые губы, синюшные складки у губ и злобно блестевшие глазки. Я моргнула — видение пропало.

— Ниоткуда не знаю, — буркнула я, неприязненно глядя на неё. — Хочешь сдохнуть от рака — дело твоё. А ни я, ни Юлька в этом не виноваты.

Вера задохнулась, выпустив трубку. Та шлёпнулась на постель.

— Ты, Ванга доморощенная! Нет у меня никакого рака! Не надейся!

И она выскочила из палаты, оттолкнув по дороге мою кровать. Если она так рассчитывала мне навредить или причинить боль — глупо: я просто прокатилась немного вместе с кроватью и поморщилась — дешёвенькая месть. Ну а что я могла сделать? Насильно потащить человека к врачу? Да и не поверит она мне.

— Что ты такое Верке сказала, что она от сюда вылетела, как в жопу ужаленная? — подскочила ко мне Юлька. Любопытство так и пёрло из неё. — Прикинь, она даже Петюне своему чуть по морде не дала!

— Да ничего я ей не говорила, — снова поморщилась я. — Эта дура подхватила рак, а верить не хочет. И к врачам идти — тоже. Если не перестанет изображать упрямую ослицу — помрёт месяцев через пятнадцать.

— Снова вангуешь? — Глаза Юльки заблестели. — А про меня ничего не говоришь. — Она обиженно поджала губы, присаживаясь на край моей кровати.

— Ничего я не вангую. — Я снова поморщилась. — Разве сама не видишь? Ты приглядись к её серому лицу.

— Это Инка ей такой грим кладёт, — с сомнением сказала Юлька. Она уселась поудобнее. Кровать под ней заскрипела. — Да и ты, когда гоняешь по стране, выглядишь, как приведение. — Я вздрогнула и покосилась в угол, где мне являлся хипстер Гарик.

— Да при чём тут Инна? — раздражённо спросила я. Неужели, кроме меня, этого никто не видит и не чувствует? — А запах?

— А что с ним?

Я замолчала. А и в самом деле, как описать запах больного раком человека? Да ещё, если никто, кроме меня, его не ощущает? Я махнула рукой.

— Не бери в голову.

Юлька ещё некоторое время подозрительно смотрела на меня. Потом принялась щебетать так, что у меня начала болеть голова.

— А ведь с тормозами ты права оказалась. — Она счастливо улыбалась в свои тридцать два зуба. — Я Ёжику так заморочила голову твоими предсказаниями, что он отправил машину на какой-то там профилактический осмотр. Или как это там называется… Так вот, там действительно всё износилось. И даже со взяткой он бы техосмотр не прошёл — просто бы наебнулся где-нибудь по дороге. Так что, спасибо тебе. Ты нам жизнь спасла.

Я снова махнула рукой. Ворвавшийся Серёга хлопнул в ладоши, собирая команду. Я с облегчением вздохнула: пытка в виде съёмок на сегодня закончилась.

— Серёж, — вдруг сказала я. — Не бери у того амбала денег — дороже выйдет.

Сергей посмотрел на меня.

— Какого амбала? Какие деньги? Ты о чём?

— Не знаю я, какие деньги, — сварливо сказала я. Что на меня снова нашло? — Только тот полубритый амбал тебе предлагал охуенную сумму. Сериал, что ли, закончить. Не бери.

— Да какой, нахуй, амбал? — взорвался Сергей. — Откуда знаешь?

— Ванга во сне сказала, — огрызнулась я.

— Чё ж она тебе про топор не сказала? — влез Петюня хриплым голосом.

— Занята была — к тебе не могла достучаться, — съязвила я. Петюня скривился. — Ещё сказала: не прекратишь пить — тебя электричка переедет. — Ну вот! Меня снова накрыло!

Петюня вытаращил глаза.

— Какая, в жопу, электричка? Совсем сбрендила? Сроду на них не ездил!

— А я не сказала, что ты на ней будешь ездить, — неприязненно ответила я: не люблю кобелей. Тем более, если они бросают моих подруг. — Я сказала, что она тебя переедет. Если не прекратишь пить, — веско добавила я.

Петюня снова вытаращил на меня осоловевшие глаза и издал какой-то звук, нечто среднее между кряканием, кудахтанием и блеянием. Он перевёл взгляд на улыбающуюся Юльку. Та сияла, как новый рубль.

— Чё уставился? — весело спросила она. — Серёгины софиты помнишь? А ведь она предупреждала. Что они ему на башку упадут. А в Ёжиковой машине тормоза сказала проверить. Права оказалась. А Верке…

— Юль, — остановила я. — Уймись. Никакая я не пророчица. Это ж итак всё всем видно. Просто вы внимания не обращаете…

Вдруг я чуть не подавилась словами, которые хотела сказать: в простенке между окнами на тумбочке как ни в чём не бывало сидел Гарик и укоризненно смотрел на меня. Я замолчала. Петюня таращился на Юльку, а Юлька озабоченно смотрела на меня. И, похоже, ни они, ни кто другой в палате его не видели. Я поморгала. Гарик не исчезал.

— Дура, — сказал он. — Меня видишь и слышишь только ты.

— Сам дурак, — буркнула я.

— Чево? — очнулся Петюня. Он уставился на меня ошалелым взглядом. — Я же только подумал, — обиженно бурчал он.

И, медленно пятясь, он сбежал из палаты. Юлька залилась радостным смехом.

— Чего ржешь? — буркнула я. — Если я не очухаюсь, вокруг меня никого не останется.

— Ну, я-то тебя не брошу, — проникновенно сказала Юлька, нежно обнимая меня. — Никуда ты от меня не денешься.

— Ты так говоришь, потому что я тебе ничего плохого не напророчила, — буркнула я. — А как брякну — убежишь, только пыль столбом.

— Не-а, не надейся, — весело ответила Юлька. Она отлепилась от меня и села рядом. — Кстати, почему ты мне ещё ничего не напророчила?

— Видать, ничего нехорошего не ждёт, — буркнула я. — Радуйся.

— А ты только гадости видишь? — спросила она, елозя по кровати.

— Да всё она видит, — встрял Гарик. — Просто гадости видеть проще. Повторяю тебе, — обратился он ко мне, — вспоминай свой дар.

Я уже хотела ему ответить что-нибудь, но покосилась на Юльку. Да, видимо, она его действительно не слышала.

— Гадости видеть легче, — повторила я слова Гарика. — А на хорошее я должна настроиться.

Гарик закатил глаза. Я невольно улыбнулась.

— Вот и скажи тогда, когда я забеременею, — озабоченно сказала Юлька. — Должна же я время распланировать. А то, кому я нужна буду на площадке беременная?

Я внимательно посмотрела на неё. Нет, я ничего не чувствую. Я перевела взгляд на Гарика. Тот ухмыльнулся и показал мне кукиш. Я хотела ему ответить, но вспомнила про Юльку. И только от души обматерила его про себя. Он вытаращил глаза — совсем как Петюня.

— Ну и сука ты, — сказал он.

Я мысленно пожелала ему лопнуть и перевела взгляд на Юльку. Та выжидающе смотрела на меня.

— Ты ведь что-то видишь, да? — Она наклонилась ко мне. — Ну скажи!

— Привидение вижу, — буркнула я.

Юлька отшатнулась.

— Чего вдруг? Сейчас же день!

— А этому козлу по фигу. Является, когда хочет.

— Дура, — брякнул Гарик.

— Сам дурак, — повторила я.

Юлька подозрительно посмотрела на меня, потом оглядела палату у себя за спиной.

— Ну и кто это? — Она явно думала, что я её обманываю или подшучиваю над ней.

— Понятия не имею, — сказала я, удобно устраиваясь в кровати. Подтянув одеяло, я снова посмотрела на Гарика. — Какой-то бомжара-наркоша, Гариком зовут…

— Сука, — обиделся Гарик.

— Козёл, — отозвалась я.

— Ты прикалываешься, что ли? — спросила Юлька, встав с моей кровати.

— Чтоб ты так прикалывалась, — буркнула я.

Юлька снова оглядела палату за своей спиной.

— Ты меня пугаешь, — сказала она.

— Во! А я о чём говорила! — обрадовалась я. — Теперь тебе остаётся, как и остальным, сбежать от меня в ужасе.

Юлька нахмурилась.

— Сбежать… сбежать… Ты так хочешь остаться одна? — Она серьёзно посмотрела на меня.

— Нет, Юль, не хочу. — Я взяла её за руку. — Просто, даже Вангой быть не надо, чтобы понимать человеческую психологию…

— Иди ты в жопу со своей психологией! — возмутилась Юлька, вырвав руку. — Я к тебе как к человеку, а ты…

— Слышь, Гарик, докажи ей, что ты есть, — обратилась я к призраку.

— Ага, щас, — огрызнулся он. — Спешу и падаю.

— И ты ещё меня сукой называл, — укоризненно сказала я.

— Сука и есть. Бомжарой меня обозвала. Хипстер я, а не бомжара.

— И ты обиделся? Разницы же никакой. Видел бы ты себя со стороны…

— Курица! — взорвался он. А я и забыла, что мой глюк такой вспыльчивый! — Я призрак, приведение. Не имею ни вида, ни формы. Если хочешь, я туманчик, дымка, облачко, шаровая молния…

— Вот по поводу молнии ты прав: такой же взрывной и неуправляемый. Слова не скажи — ругаться начинаешь.

— Потому что ты дура, — раздражённо сказал он. — Ты видишь то, что выдумало твоё грёбаное воображение. А у меня папашка депутат был, мамашка свой бизнес вела. И не какие-то там три палатки на колхозном рынке. А вполне себе ничего… Потому я и маялся от безделья и за наркоту взялся, из дома сбегал, по подвалам ночевал. Рисовать пытался — мазня выходила. Даже за абстракцию или авангардизм какой выдать не получалось. На эстраду хотел податься, папашка не пустил — на фиг, говорит, ему, чтобы его сына гомиком считали? Братва не поймёт. Книжки писать не умею, в компах не секу… Чем мне было заниматься?

— С папашкиной помощью мог бы до депутата или главного мента города дослужиться…

— А у того свой сынуля есть, — ухмыльнулся Гарик.

— Тогда егерем в Сибири. А что, работа — не бей лежачего: ходи себе на природе, цветочки нюхай, белок считай. Да за взятки охоты папочкиным дружкам устраивай.

— Ну и где ты была со своими советами? — буркнул он.

— В школе училась, — огрызнулась я. — Ну так как?

Гарик злобно посмотрел на меня. Юлька, слыша наш диалог, вернее, только мои ответы, недоумённо смотрела на меня тоже.

— О чём ты с ним беседуешь? — спросила она.

— О жизни, — ответила я. — Оказывается, Гарик — сын депутата. Бедный богатый мальчик, которому было так тяжело, что от скуки решил передоз себе устроить.

— Тварь ты, — сквозь зубы сказал Гарик и отвернулся к окну.

— О, он обиделся, — констатировала я.

— Погоди, это не Игорь Солодовников, сын Анатолия Солодовникова, которого лет пять назад взорвали в машине?

Гарик заинтересованно посмотрел на Юльку.

— Откуда мне знать? — Я пожала плечами. — Я в то время вообще в Е-бурге была.

— А, помню, — ответила Юлька. — У тебя там главная роль в фильме была. И большая любовь.

Гарик заинтересованно посмотрел уже на меня.

— Какая любовь? — махнула я рукой. — Пашка решил, что я ему в жёны подхожу и строил из себя то Ромео, то Отелло, то Петруччо, то хрен знает ещё кого. А я отбивалась, как могла. Ну, переспали пару раз. Но это не повод считать меня своей собственностью! — В волнении я комкала одеяло. — А он мне начал указывать, в каких фильмах сниматься, с каким режиссёром общаться, что носить, куда ходить… Оно мне надо?

— И ты его бросила?

— А я его не подбирала, чтобы бросать. — Я раздражённо сжала край одеяла. — Я его просто послала. Но этот самоуверенный козёл не понимает, как это женщина может его, такого всего из себя, не хотеть… Словом, то ещё приключеньице было…

Гарик внимательно слушал.

— Ну, чего вытаращился? — обратилась я к нему. — Думаешь, только ты на свете живёшь, а остальные — статисты для твоей главной роли?

— Ты это кому? — подозрительно спросила Юлька.

— Да вон, ему. — Я кивнула на Гарика.

Тот задумчиво смотрел на меня.

— А знаешь, наверно, я действительно так думал, — медленно сказал он. — Может, потому и маялся от безделья, что моя главная роль переставала быть главной…

— О, дошло, наконец, — съязвила я. — Пуп земли… Задница в форточке…

Гарик хотел что-то сказать, но сдержался, всё так же задумчиво глядя на меня.

— Знаешь, — сказал он, помолчав. — Может, меня к тебе приставили не только для того, чтобы я заставил тебя вспомнить свой дар, но и чтобы ты меня что-то заставила осознать… Надо подумать…

Я хотела было съязвить, но, видя его нахмуренное лицо, отягощённое первым, наверно, в его жизни пониманием себя, удержалась. Юлька с интересом смотрела на меня. А я ждала, пока Гарик придёт в себя.

Наконец он очнулся и посмотрел на Юльку.

— Как она хочет, чтобы я доказал, что я есть?

— Он спрашивает, какие тебе доказательства его существования нужны? — спросила я Юльку.

Та склонила голову на бок.

— Если он призрак, значит общается с покойниками, — сказала она. — А они всё знают. Пусть скажет, когда я забеременею.

Я перевела взгляд на Гарика.

— Сможешь ответить?

— Бабы… Одно на уме, — проворчал он. — Пусть Ежа своего спросит. Тот никак определиться не может: то ли ему погулять ещё, то ли жениться на этой курице.

— Погулять? — спросила я. — Это Ёжик-то — блудливый котяра?

— Кому погулять? — встрепенулась Юлька.

— Погоди, — сказала я ей. — Ты хочешь сказать, у него кто-то есть? — обратилась я к Гарику.

— Ну да, — удивлённо ответил тот. — Инна, ваш гримёр. Неужели не заметили?

Я вытаращила на него глаза.

— Что он сказал? — затеребила меня Юлька.

— Он сказал, что тебе надо Ёжика спросить, — потрясённо ответила я. — Чтобы он выбрал между тобой и Инной…

— Что? — Юлька вскочила. — Этот гад ещё выбирает? Ну, я ему сейчас выберу…

И она быстрым шагом отправилась к выходу из палаты.

— Юль! Ну куда ты!

Она обернулась на пороге. Наверное, в первый раз в жизни я увидела на её лице такое серьёзное и мрачное выражение.

— Мало мне было Петюни, который мне бошку морочил? Так ещё и этот? Ну уж нет. Хочет блядовать — пусть ищет другую дуру.

И она выбежала, хлопнув дверью. Я не успела её остановить. Гарик задумчиво смотрел ей вслед.

— А я не сказал, что он ей изменяет, — произнёс он.

— Ты обманул её? — возмутилась я.

— Нет, она просто неправильно меня поняла.

Он отошёл от окна и прошёлся по палате.

— Ну да ерунда. Чем раньше они выяснят отношения, тем лучше.

— Почему? — удивилась я.

— Ты же её сама слышала: её время идёт, она не молодеет. Сейчас у неё роли есть, потом может и не быть. И она останется ни с чем. А она одиночества очень боится.

— Это да, — согласилась я.

— Она не ты. Наблюдал я за тобой. Ещё когда был там. — Он показал пальцем наверх. — Ты не боишься быть одна. А для неё это просто катастрофа.

— Согласна, — ответила я, поморщившись. Я не боюсь быть одна. Просто не воспринимаю это как трагедию.

Гарик, прочтя мои мысли, кивнул.

— И что, я всегда буду одна? — спросила я. Мне было просто интересно. Видя, как от меня разбегаются люди, я была готова умереть в одиночестве после одиноко прожитой жизни. Ну, я думала, что готова…

Он чуть улыбнулся.

— Серёга ваш ведёт к тебе мужика: будет твоим партнёром на площадке. Эпизодическая роль следака…

— И что? — спросила я.

— Сама увидишь, — улыбнулся Гарик.

Я подозрительно посмотрела на него. Он ответил невинным взглядом. Я сжала губы.

— Гад ты, — прошипела я. Гарик широко улыбнулся.

Я нахмурилась и стала ждать очередного развлечения. Гарик удобно уселся на подоконнике. За дверью послышались быстрые шаги и громкий голос Серёги. Он что-то говорил кому-то, постоянно перебивая сам себя. Наконец дверь распахнулась, и он, как всегда, стремительно влетел в мою палату. За ним нормальным шагом вошёл высокий крепкий мужчина со щетиной на довольно приятном лице. Я поморщилась: не люблю полубритых мужчин — выглядят как бомжи в гламурных костюмах. Мужчина равнодушно посмотрел на меня. Правда, в глазах его что-то блеснуло.

— Так, быстренько знакомьтесь — вам надо будет пару сцен сыграть, — затараторил Серёга, потирая руки. — Это, — он ткнул в меня, — Наташа Скворцова, наша звезда. — Я опять поморщилась: дурацкое слово. К тому же, ну какая я звезда? Кто меня знает? — А это, — он ткнул в сторону равнодушного мужчины, — Владимир Морозов. Он будет играть следователя по твоему «делу». — Серёга снова потёр руки. — Ладно, мне пора.

— Погоди, — остановила его я. — Какой следователь? У нас же был актёр. Куда ты его дел?

— А, тот деревенский мент? Он остался. — Серёга рассеянно посмотрел на часы. — Но я пересмотрел сценарий. У нас будет московская «шишка». Для пикантности. — И он направился к двери.

— Какая «шишка»? — возмутилась я. — Ты хочешь переделать сериал?

— Немного прибавить интриги и динамики, — сказал Серёга, держа полуоткрытой дверь, и быстро убежал, что-то эмоционально бормоча себе под нос.

Я откинулась на подушки. Ну конечно! Стоило только на день-два исчезнуть с площадки, как тебя списывают в тираж или утиль! Ясное дело, динамика! Этот гад просто решил переделать сериал: вместо мистики или слезливой мелодрамы, которыми сейчас полны каналы, будет очередной детектив. Которыми, к стати, каналы тоже полны. Однако зритель лучше будет смотреть стрелялки с кровью, чем что-то заумное или интеллектуальное. Я тяжело вздохнула.

Молодой человек проводил Серёгу ничего не выражающим взглядом, взял ближайший стул и поставил его рядом с моей кроватью.

— Будем знакомы, — равнодушно сказал он, усаживаясь.

— Будем, — столь же равнодушно ответила я.

Гарик с интересом смотрел на нас.

Мужчина молчал, равнодушно разглядывая палату. Молчание затягивалось. Я некоторое время смотрела на своего гостя. Мужчина явно считал, что оказал мне честь своим посещением. А мне-то что? Я вообще с сотрясением лежу в больнице. Его я не звала, и развлекать не обязана.

Я подождала ещё немного. Видя, что он не собирается начинать разговор, я взяла с тумбочки книгу и углубилась в чтение.

— Ну скажи ему что-нибудь! — нетерпеливо воскликнул Гарик. Я подняла на него глаза и снова опустила в книгу.

«Если ему надо, пусть сам и начинает, — подумала я. — Я его не звала».

— Стерва, — буркнул Гарик, вертясь на своём подоконнике.

«Скотина», — подумала я, переворачивая страницу.

Мужчина встал.

— Выздоравливайте, — равнодушно бросил он, направляясь к двери.

— Спасибо, — вежливо ответила я, заложив пальцем страницу и подняв на него глаза. — И спасибо за содержательную беседу, — язвительно добавила я, глядя на него. Ну, не удержалась.

Он повернулся ко мне.

— Взаимно, — неприязненно сказал он.

— Надеюсь, ваша роль не подразумевает постоянного молчания в кадре, — снова съязвила я.

— Моя роль — эпизодическая, — равнодушно сказал он. — Сериал не детективный. — Чуть пренебрежительное выражение мелькнуло на его лице. — Потому буду, по большей части, молчать.

«Какая длинная фраза, — подумала я. — Дерево заговорило». Гарик улыбнулся.

— Вам не привыкать, как я вижу, — снова съязвила я.

— Вы правы, — спокойно сказал он.

Ах ты, чтоб тебя! Непробиваемый мужик. Не дерево — камень на моей дороге!

— Не люблю бессмысленной болтовни, — добавил он, с насмешкой глядя на меня.

— Я вижу, — неприязненно отозвалась я, и снова углубилась в книжку.

— Да поговори ты с ним, как с человеком! — взорвался Гарик. — Чего ты его задираешь?

Я нетерпеливо взмахнула рукой, не прерывая чтения. Молодой человек с минуту смотрел на меня и взялся за ручку двери.

— А как вас называть? — спросила я, не поднимая от книжки глаз. — Володя? Вова? Вован? Вовик?

— Для вас я Владимир, — ответил он. Я ощутила в его голосе неприязнь и нетерпение. — А вас…

Я не дала ему времени склонять своё имя и быстро сказала:

— Для вас Наталья.

— Вот и хорошо, — сказал он, и вышел.

Гарик ещё повертелся на своём подоконнике, как будто он жёг ему зад, и не выдержал:

— Ну и гадина же ты!

— Это почему? — спросила я. — Все претензии к Серёге: он его приволок. Я тут вообще на лечении.

— Поговорить-то с ним могла?

— О чём? Он ко мне пришёл, а не я к нему. Начал бы разговор — я бы его поддержала. А он посчитал, что я ему чем-то обязана! С какой стати?

— О чём он должен был начать говорить? Он тебя не знает!

— Я его тоже, — парировала я. — К тому же, повторяю, не я к нему пришла.

— И всё-таки, ты должна…

— Иди в жопу, — отмахнулась я. — Никому я ничего не должна. Я болею вообще.

Гарик надулся и отвернулся к окну.

— Что ты вообще здесь делаешь? Развлекаешься? Отдыхала без тебя и хотела бы дальше тебя не видеть. Вали от сюда.

— Стерва, — буркнул Гарик, и соскочил с подоконника. — Ну и заданьице мне досталось!

— Ты постоянно повторяешься. — Я поморщилась. — С тобой тоже нелегко: дёрганный неврастеник. Валерьянку пей.

Гарик снова надулся.

— Надутая курица, — буркнул он, и стал медленно таять.

— Папашке привет, — успела сказать я прежде, чем он исчез совсем. Его яростная гримаса была мне ответом. Я улыбнулась.

Поправив одеяло, я уселась удобнее. Тишина, покой — самое время поспать, пока ещё чего не стряслось. Ну и отдых у меня в больнице!

Я взбила подушку и погрузилась в блаженный сон.