Бесплатный фрагмент - Разгильдяй и грабли

Предисловие

«Все победы начинаются с Победы над самим собой»

Леонов Леонид

«Адресовано Гошику» — дописала его бабушка

«Наступил на грабли — наслаждайся фейрверком» — изрёк древний китайский мыслитель Конфуций ещё почти 3000 лет назад.

К сожалению, мы все часто наступаем на те же «грабли» не один раз. А ещё бывает, что на те же «грабли» мы наступаем, на которые наступали наши предшественники и прародители. Поэтому я и задумался, как уменьшить риск оплошностей, несчастий и катастроф, описав события моей флотской военной службы, когда многое зависело от моих лично действий или действий моих сослуживцев при известном флотском «разгильдяйстве».

Эти рассказы или сюжеты, как сказала бы моя супруга, моя добрая и мудрая подруга по 60-ти летней жизни, моя Лапочка — Борзунова Людмила Васильевна — я пишу для своего внука Георгия, или Гоши, как мы все его называем. Дело в том, что я недавно закончил биографическую повесть о моей Лапочке — режиссёре-монтажёре Ленинградской студии документальных фильмов, которую я назвал «Штрихи к… портрету». После некоторого одобрения этого сочинения друзьями и родственниками решил писать и дальше. Почему?

Во-первых, глядя на портрет моей Лапочки, мои воспоминания о морской службе становятся настолько ясными, что это было как бы вчера или сегодня.

Во-вторых, каждый сюжет я оцениваю с жизненной позиции моей дорогой умницы и красавицы, мудрой Женщины, я как бы додумываю за неё, зная её характер и порядочность.

И, наконец, в-третьих, эти сюжеты охватывают часть её и моей биографии, здесь ничего не выдумано, всё основано на реальных событиях и оценено как бы с её точки зрения.

Сюжетов я собрал больше пятидесяти, описать их всей моей жизни не хватит. Поэтому пусть будут эти рассказы как приложение к «Штрихам к …портрету», как отдельное сочинение, которое можно будет периодически дополнять мною или тобой, Гоша, потому что эпиграф к этому приложению я взял из записки к тебе твоей бабушки со словами Леонида Леонова, и посвятила тебе.

В первом «Приложении» сюжетов будет около десяти, дальше посмотрю, как ты, Гоша, воспримешь эти сочинения. Остановить меня можно в любой момент. Надеюсь и на подрастающий аналитический ум моего правнука Данилы, чтобы и он не наступил на «грабли», на которые пришлось наступить мне.

И ещё, Гоша, чтобы тебе легче было жить в этом «круговёртном» мире, посмотри иногда на наши спокойные портреты.

Ты тогда никогда не будешь «рубить с плеча», а, может, как и я нашёл в портрете твоей бабушки счастливые «Штрихи… к портрету», найдёшь в наших портретах «Штрихи… вдохновения». Помни, что жизнь прожить, не поле перейти.

Сюжеты, хоть и автобиографические, но появились они в основном из-за нашего «флотского разгильдяйства». Хочу, чтобы такого никто не повторял и, не дай бог, пришло бы это не по его воле. А вообще — это информация к размышлению. Что получится? Не знаю. Хорошо бы, если хоть один из сюжетов затронет чью-то душу, потому что я вспоминаю, как затрагивали мою душу кинофильмы, созданные народным артистом СССР Учителем Ефимом Юльевичем и его «правой рукой» режиссёром-монтажёром нашей любимой мамой –Люсей, бабушкой-Людой и прабабушкой-Людмилой Васильевной. Особенно мне запомнились такие кинофильмы, как «Граница», «Людские хвори», «Вилегодские мужики» и про блокаду много, когда при просмотре, не только у меня, у многих увлажнялись глаза.

К сожалению, многие к старости разочаровываются в жизни. Отсюда всем известная старческая ворчливость, у стариков и солнце встаёт не на востоке, и то не так, и то не сяк. Вспомним «Жизнь Клима Самгина» из Максима Горького, или «Что делать?» Чернышевского, или даже у Михаила Пришвина есть мудрые рассуждения об этой разочарованности в жизни. С последним я и соглашаюсь, вроде бы, и не очень его понимаю, когда он пишет, что с годами устаёшь от веры в человеческие достижения, и потому мало-помалу все мы делаемся до известной степени пессимистами, но это разочарование в жизни, добавляет он, нисколько не мешает жить, любить, делать умное, доброе, красивое и полезное дело.

Вот только я считаю, что это разочарование не должно приходить к человеку при его жизни, несмотря на любые превратности судьбы. Пусть это приходит к концу энергетической возможности каждой отдельно взятой личности, лет этак после ста, когда человек сам себе скажет: «Стоп! Хватит! Дай пожить другим!». А ещё лучше, чтобы человек этого никогда не испытал. В этом его счастье. Ведь только счастливые живут долго, а слабые духом всегда всё видят через траурную вуаль. Правильно?

Кто бы стал читать и изучать Вольтера, если бы не его девиз — «Всё к лучшему в этом лучшем из миров!»? Известно, что пессимист видит трудности при каждой возможности, а оптимист в каждой трудности видит возможности, а ошибаться свойственно — людям, прощать — богам. Так ведь?

А теперь перейдём к сюжетам.

Глава 1. «С-70» (СССР) и «Трешер» (США)»

На Черноморском флоте обычно происходила задержка с присвоением воинских званий для многих офицеров. Если я в свои 36 лет, будучи в звании капитан 2 ранга встречал своих однокурсников на Северном флоте в звании капитан 1 ранга — Гаврилова Валеру, Гришина Володю, Ильина Анатолия (будущего контр-адмирала) и других, то у нас в 1964 году, когда я, старший лейтенант, ожидал очередное звание капитан-лейтенант (перехаживал уже более полугода) надо было перейти в той же должности с подводных «малюток» на подводные лодки «средние».

Перевод меня из бригады пл-малюток на пл-средние 155 бригады состоялся весной 1964 года. Так я оказался на подводной лодке «С-70» командиром минно-торпедной боевой части. В это же время был назначен и командир пл «С-70» капитан 2 ранга Пешков Александр Васильевич, делегат 23 съезда КПСС, возраст около 40 лет, опытный командир-подводник. Командовать бригадой чуть позже был назначен капитан 2 ранга Самойлов (будущий полный адмирал — командующий Ленинградской Военно-морской базой, с которым мне пришлось встречаться при личной беседе в 1988 году).

Пл «С-70» сдавала задачи на допуск к плаванию (см. фото самой серийной пл 613пр.).

Вначале это было утомительное занятие по приведению подводной лодки в божеский вид: докование, покраска, наладка всех механизмов, отработка навыков личного состава по использованию своего заведования в боевых условиях, сдача зачётов, проверка флагманскими специалистами готовностью к выходу в море. Длилась эта кутерьма несколько месяцев. Потом началась интересная работа по отработке навыков личного состава с выходом в море, дифферентовка на специальном мелководном полигоне, ходовые испытания на различных скоростях и глубинах, вплоть до максимальных, стрельба торпедо-болванками и ходовыми практическими торпедами, имитация минных постановок и многое другое.

Известно, что великая общая ненависть создаёт крепкую дружбу. У подводников того времени, особенно в период Карибского кризиса отношение к США было, как к врагу №1. Все советские люди, естественно и военные, гордились бесстрашной Кубой. Как я недавно узнал, мой однокурсник Олег Голобородько, начавший службу в КГБ, по поручению ЦК КПСС выполнял какое-то особое задание на Кубе и встречался с Фиделем Кастро. Он был яхтсмен, ему на яхте формально как туристу, а на самом деле, как дипкурьеру, необходимо было прибыть на Кубу и выполнить задание.

Фидель Кастро назвал его «Capten oil» и теперь его электронный адрес «capall@mail.ru». Он стал хорошим военнослужащим и одновременно хорошим журналистом, дослужился до полковника, а при демобилизации, по его просьбе, ему было присвоено воинское звание «капитан 1 ранга». Он этим званием очень гордится как настоящий моряк, всегда приглашает на День Военно-Морского Флота друзей на свою яхту (см. фото его «Меркурия») и по Москве-реке устраивает прогулку. Естественно, флаги расцвечивания, банкет на основе виски (очень любит) и солёных огурцов с картошкой, всех угощает. Говорит, бывает весело.

Я отступаю от сюжета потому, что мы все выпускники училища подводного плавания имени Ленинского комсомола были фанатами какой-то своей идеи: Олег Голобородько бредил яхтой и журналистикой, стал писателем, Толя Ильин был предан стратегическим ракетам на АПЛ, стал начальником управления ракетного оружия на Северном Флоте и контр-адмиралом, я искал совершенствования в знаниях, стал учёным, имея 12 авторских свидетельств и более 150 научных трудов и отчётов, только в моей кандидатской диссертации (см. в архиве ЦНИИ «Гидроприбор») ссылка на 122 научные работы, включая авторские свидетельства. Всех заслуженных выпускников нашего училища перечислять не буду — не тот сюжет, но в нашем выпуске три адмирала, два академика, докторов и кандидатов наук больше десяти, командиров подводных лодок семь — это Саша Ткаченко, Лёня Попунашвили, Толя Семёнов, Володя Гришин, Витя Савенко, Вадим Гармаш и Валера Гаврилов.

А теперь перейдём к службе на ПЛ «С-70».

Наконец, в августе 1965 года нас отправили в автономное плавание на 30 суток в полигоны поближе к Босфору. Один полигон подальше от Турецких берегов предназначался для подзарядки в течение суток аккумуляторной батареи, другой почти у Босфора сразу за территориальнами водами Турции для скрытной разведки за движением всех судов и кораблей в районе Босфора, для чего нам предназначалось «лежать на „жидком“ грунте», слушать, классифицировать и записывать все обнаруженные шумы. В случае захода иностранных боевых кораблей нам предписывалось немедленно докладывать в Штаб Черноморского флота и, при необходимости, следовать за ними.

Было это после Карибского кризиса 1962—63гг. и Военно-Морской Флот «держал руку на пульсе». Мало ли что? Да, перед выходом в море в один из шести носовых торпедных аппаратов нам была загружена электрическая торпеда СЭТ-53 с атомным боезарядом. Торпедный аппарат был опломбирован и к нему был приставлен сотрудник КГБ в звании капитана 3 ранга, который подчинялся только командиру. На этом торпедном аппарате мне и моим подчинённым запрещались любые действия, даже элементарный уход и проворачивание механизмов. Всё необходимое выполнял этот сотрудник КГБ, который круглосуточно находился в первом отсеке. Остальные 13 боевых торпед находились в торпедных аппаратах и на стеллажах. На стеллажах были в основном электрические торпеды на случай их подзарядки, но мы их электрическую ёмкость только контролировали, так как их энергозапас был более 30-ти суток. Моё штатное место отдыха и сна было во втором отсеке на диване в кают-компании, но я перебрался в первый отсек и устроил себе место отдыха и сна между нижними торпедными аппаратами. Так мне было удобнее приглядывать за своими «разгильдяями» и не бегать по боевой тревоге из второго отсека.

Ещё весной до автономки я сдал в институте радиоэлектроники все экзамены за 4-й курс кроме теоретической механики. Мне два раза возвращала кафедра домашнюю работу, но на 5-й курс меня перевели с «хвостом», который я должен был сдать в очередную сессию. Очень хотелось этот предмет сдать быстрее, и я попросил командира разрешить мне взять в автономку учебник по теормеху. Командир разрешил.

Подошёл примерно 20-й день автономки. Обычно я нёс вахту вахтенным офицером в центральном отсеке по времени так называемую «собаку», с нуля часов до четырёх утра. В этот день мы лежали на «жидком грунте».

«Жидкий грунт» — это приповерхностный слой воды с переходной плотностью от температуры 25—28 градусов к температуре 8—10 градусов, который позволял подводной лодке зависать на глубине резкой перемены температуры и, естественно, плотности как яичному желтку в коктейле между слоями состава коктейля разной плотности, например, томатным соком и спиртом-водкой. В районе Босфора летом «жидкий грунт» располагался на глубине 25—30 метров.

Ночь, в лодке тишина, все спят, кроме вахтенных, лодка на углублении 25—28 метров, под килем около 2000метров, течение небольшое, практически зависли в одной точке моря, несём акустическую вахту, судов и кораблей вблизи нет, всё спокойно. Ну, а я украдкой почитываю учебник по теормеху, зная, что, кроме меня, не отрывая глаз непрерывно смотрят на глубиномер ещё шестеро вахтенных, в первом — вахтенный торпедист матрос или старшина «пупкин», в седьмом мой старшина команды мичман Смолинский Михаил Михайлович, в центральном вахтенный рулевой на вертикальных рулях матрос-первогодок полубоком ко мне смотрит на глубиномер, у меня с ним глубиномеры общие, один на 30 метров, второй на 300 метров, у вахтенного на горизонтальных рулях свои два глубиномера, в моей вахте всегда был опытный боцман мичман Петренко, у вахтенного механика тоже свои два глубиномера, в моей вахте был старший лейтенант Игнатьев.

На лодке многие знали, что я перешёл на 5-й курс института с «хвостом» и разделяли моё беспокойство. Известно, что, скрывая истину от друзей, кому ты откроешься? Но тут же возникает парадокс, который заключался в том, что скрывать что-либо от друзей опасно, но ещё опаснее ничего от них не скрывать. Поэтому я особенно не афишировал, что мне командир разрешил изучать теормех во время автономки, но я ничего и не скрывал.

Перейдём после этой философии опять к наблюдению за глубиной нахождения подводной лодки.

Почему я так подробно описываю процесс наблюдения за глубиной подводной лодки? Дело в том, что на флоте с незапамятных времён внедрён метод «поправки на дурака». Этот метод, по идее, выработала сложная морская служба: многие ответственные работы всегда дублируются, часто многократно. Поэтому на нашей подводной лодке было предусмотрено шестикратное дублирование по слежению за глубиной нахождения.

На подводной лодке экипаж сплочён особенностью подводного плавания, когда жизнь каждого зависит от любого члена экипажа. Вычитал я афоризм американского писателя 19-го века Амброза Бирса — «Дружба — корабль, в хорошую погоду способен везти двоих (или –многих — моя редакция), а в плохую — только одного (или –никого — моя редакция). Знал бы я про этот афоризм тогда, не было бы этого сюжета и ничто не предвещало возможную катастрофу. Я просто не взял бы с собой учебник по теормеху, а строже наблюдал за глубиномером.

По инструкции все вышеназванные вахтенные каждые 15 минут без напоминания обязаны докладывать вахтенному офицеру по корабельной трансляции — «отсек осмотрен, глубина такая-то, замечаний нет», а ещё дополнительно по команде вахтенного офицера — «осмотреться в отсеках» — доклады вахтенных всех отсеков каждые 30 минут. В этой же инструкции было указано, что, если глубина подводной лодки превышала 28 метров, вахтенный обязан был отключить 30-метровый глубиномер, перейти к наблюдению по 300-метровому глубиномеру, о чём немедленно доложить вахтенному офицеру.

Как сейчас помню: вахтенный механик, положив руки на щиток клапанов управления воздухом и водой, дремал сидя, на глубиномеры не смотрел, боцман, по-моему, вообще спал почти лёжа, ему было не до глубиномеров, он был старше меня лет на 10—15 и я не хотел «ставить его на место», это не принято у подводников. Только я и, сидевший вполоборота передо мной молодой матрос-рулевой, были с открытыми глазами.

Я, читая учебник по теормеху, каждые несколько секунд-минут поглядывал на 30-метровый глубиномер, понимая, что, если глубина превысит 28 метров рулевой, отключая глубиномер, доложит мне об этом.

В этот раз глубина менялась от 27 до 28-ми метров, а тут смотрю и всё 28 метров. Не знаю кто, но думаю, что мой Ангел-хранитель заставил меня перевести взгляд на 300-метровый глубиномер. Смотрю. Вижу 60 метров. До сознания доходит, что мы «провалились» сквозь «жидкий грунт». Смотрю на дифферент. Вижу 1—2 градуса на корму. Подскакиваю к телеграфам и обеими руками перевожу рукоятки на «средний вперёд» для обоих моторов. Всё делаю молча.

От сумасшедшего треска телеграфов после глубокой тишины все вахтенные в центральном открывают глаза, смотрят на меня вопросительно. А я командую: «Механик, помпу за борт, (это значит подключить помпу на откачку воды из средней цистерны за борт), трюмного (из центрального) послать в шестой будить электриков, рулевой! Курс? (интонация с вопросом, тот отвечает — такой-то).» Продолжаю спокойно, но чётко говорить: «Так держать! Боцман! Всплываем на глубину 25 метров» (тот отвечает — «Есть!»).

А телеграфы продолжают трещать так, что ушам больно, лодка тонет, углубление уже 80 метров, под килем около 2000 метров, идёт обжатие корпуса, мы проваливаемся всё глубже, начинается ускоренное погружение. Механик говорит мне с надеждой:» Может, пузырь в «быструю?» (на каждой лодке есть цистерна, которая может как быстро набрать воду, так и быстро продуть воду за борт, она находится внутри прочного корпуса, изобрели её во время войны, когда надо было быстро нырнуть, например, от самолета, или быстро подвсплыть для атаки).

Я понимал, что моё спокойствие мобилизует вахтенных центрального. Невольно вспомнил, как у нас в Балаклавской бухте при перешвартовке заклинило муфту линии вала и мы, хоть и на малом ходу, реально готовы были врезаться в борт пришвартованной к пирсу соседней подводной лодки. Командир, тогда был Авдохин Геннадий Фёдорович скомандовал «Оба мотора полный вперёд!», но команда долго не выполнялась, я тогда сжался в комок, ожидая удара, а командир не через меня, как вахтенного офицера, а лично по переговорному устройству спокойно передал команду: «Механик! По возможности быстро дать полный вперёд обоими моторами!».

Продолжу наш сюжет.

Телеграфы продолжают трещать! Механик вопросительно смотрит на меня, боцман вначале перевёл горизонтальные рули на всплытие, а потом параллельно корпусу, опытный боцман понимал, что, когда моторы дадут ход, лодка может сильно задрать нос, а корма может уйти на предельную глубину. В шестом отсеке электрикам спросонья нужно подключить муфты на обоих валах к винтам, а там, возможно, один вахтенный, поэтому долго не справляется. Мог, конечно, я объявить «Боевую тревогу», это бы ускорило работу, но что-то удерживало меня от принятия этого решения, у нас в запасе было ещё больше 100 метров. Смотрю с надеждой на «отбой» телеграфов из шестого отсека. Трещат, черти, уже целую вечность (на самом деле, как потом выяснилось, всего несколько минут).

На лодке всё так опасно, что можно ничего особенно не опасаться, потому что опасность всегда угрожает тем, кто их боится, а трусость очень вредна, так как она удерживает волю от полезных действий. Я тогда не знал высказывания французского писателя Александра Дюма-старшего с его работами на 100 тысяч страниц — «Вся человеческая мудрость заключается в двух словах: ждать и надеяться», но кто-то «сверху!» мне подсказывал — «Жди!». И я ждал…

И вдруг… телеграфы трещат, а лодка задрожала… Я понял, что дали ход, а продублировать быстро в шестом просто не хватало рук. Молодцы электрики — значит, действовали спокойно и уверенно.

Наконец телеграфы затихли. Смотрю на вахтенных центрального. Никакой паника ни в чьих глазах не вижу. Всё спокойно. Только боцман с облегчением: «Всплываем, глубина 85 метров, дифферент 2 градуса на корму». Механик тоже спокойно: «Откачали 200 литров, всплывём на 25 — посмотрим». Я понимал, что только ход лодки, а не пузырь в «быструю» поможет нам выйти из этого, по сути, аварийного положения. Тем более, что мы были близко от Турецких нейтральных вод и обнаружить себя, значит, сорвать задание Командования ВМФ.

Не надо удивляться тому, что у подводников практически не бывает страха. Вспомним, как на «Курске» капитан-лейтенант Макаров (я вместе с его отцом работал в ЦНИИ «Гидроприбор»), старший в 9-м отсеке спокойно записывал карандашом события, понимая, что скоро все в отсеке погибнут. Писал почти в полной темноте. В его записке не было паники, никаких слов сникшей морали. Известно, что нравственный человек многое делает ради своих друзей и ради отечества, даже если бы ему при этом пришлось потерять жизнь. В подтверждение сказанному я выписал афоризм литературного представителя золотого века Испании Лопе де Вега: «В дороге и в тюрьме всегда рождается дружба и ярче проявляются способности человека». Конечно, лодка не тюрьма, но всё же — замкнутое пространство, и мы, подводники, всегда чувствуем локоть друга, поэтому никогда не паникуем. А по сему продолжу наш хронологический рассказ аварии со счастливым концом.

Только затихли телеграфы открывается переборочный люк во второй отсек, просовывается кто-то, в центральном полумрак, нас всего четверо, трюмный ещё не вернулся, слышу голос командира: «Борзунов, зачем ход дал?». Отвечаю спокойно: «Немного провалились, товарищ командир». «Глубина?». Я отвечаю: «Восемьдесят», хотя было чуть больше. Тут и боцман с репликой (понимал, засранец, что и его вина в провале есть): «Всплываем, товарищ командир, на 25 метров». Командир командует: «Оба малый вперёд!». Рулевой-сигнальщик переводит рукоятки на «Малый» и телеграфы тут же репетуют и замолкают. В тишине командир продолжает: «Борзунов, поднимите штурмана, пусть откорректирует место, всплывёте на 25 метров, ложитесь в дрейф». Я отвечаю: «Есть в дрейф!». Всё спокойно. Мы всплываем. Вижу дифферент 3—4 градуса, что опасно для кормовых отсеков, показываю боцману кулак так, чтобы не видел командир, командир лезет через люк во второй отсек, голова его уже во втором отсеке и в это время мой мичман Смолинский по трансляции докладывает: «Центральный, в седьмом глубина 120 метров». Не знаю слышал ли это командир или сделал вид, что не слышал, но ушёл и закрыл за собой люк на переборке.

Не знаю почему, но в вахтенный журнал я это происшествие не записал, была сделана очередная запись — «отсеки осмотрены, замечаний нет, лежим в дрейфе на глубине 27 метров».

Бывают случаи, когда ты не можешь что-то сделать по инструкции, не можешь подключить разум, особенно после какого-либо возбуждения, ты просто делаешь то, что тебе вдруг взбрендило. Уверяю, что никакой осознанной необходимости не записывать это происшествие не было. Может, я тогда, увидев спокойное штатное поведение командира, просто вздохнул с облегчением. Мол, раз поведение вахтенного офицера было, с точки зрения командира, штатным, значит, и запись можно сделать штатную; «…замечаний нет…».

Конечно, можно рассуждать и так: успехи по службе сделали меня самоуверенным, и я, мол, не хотел отвечать за свои ошибки. Такая версия тоже имеет право быть, надо быть честным до конца… А, может быть, вовсе не обязательно быть ответственным за тот мир, в котором живёшь?

Эти философские рассуждения тревожат меня и по сей день. Правильно? Не правильно? Судите сами. А пока продолжу сюжет об этом происшествии в сравнении с настоящей катастрофой американской подводной лодки «Трешер».

Командир, умница, никому об этом событии не сказал, меня «на ковёр» не вызывал, но я сам себе сделал вывод — больше никаких учебников на вахту не брать, всем вахтенным спать не давать и чаще спрашивать о действиях в аварийных ситуациях.

Когда мы закончили автономку и всплыли где-то в середине Чёрного моря, вылезли на мостик положенной вахтой, это было днём, яркое солнце, я опять вахтенный офицер, идём домой, настроение распрекрасное. Вылез и механик, а командир смотрит на него начинает хохотать: «Ты почему не чумазый, а такой белый?». Тут мы все смотрим друг на друга, кто-то снимает тельняшку и… начинается гомерический смех. Мы ушли в автономку в августе, загорелые, а в автономке нас доктор протирал спиртом и мы при электрическом освещении не заметили, что наш загар слез. Это был даже не смех, а какая-то истерика. Нервное напряжение спало и дало воле эмоциям.

Мы знали, но особенного значения не придавали, что весной 1963 года в Атлантике на глубине 2500 метров затонула американская атомная подводная лодка «Трешер» при загадочных обстоятельствах, до сих пор только одни версии. Запеленговали её, а потом нашли на дне по характерному «хлопку» в момент, когда её раздавила толща воды (см. фото АПЛ «Трешер»).

Вот выписка из статьи «Тайна гибели АПЛ США „Трешер“…»:

«9 апреля 1963 года SSN-593 вышла в море для глубоководных испытаний, имея на борту помимо экипажа (112 человек) 17 гражданских специалистов.

Командовал лодкой капитан-лейтенант Джон Харви. Это был его первый выход в море на лодках такого типа, хотя в подводном флоте он был далеко не новичок: прослужил три года офицером на первой в мире АПЛ «Наутилус», был участником её исторического похода подо льдами на Северный полюс. Лодку сопровождало судно обеспечения «Скайларк» («Жаворонок»), снабженное новейшими гидрофонами — устройствами для поддержания связи с находящейся под водой лодкой. На борту «Скайларка» также находились водолазы и спасательная капсула, рассчитанная на глубину до 260 метров.

К утру 10 апреля корабли вышли за пределы континентального шельфа. Теперь глубина океана под ними превышала 2,5 километра. Совершив пробное погружение на 200 метров, Харви сообщил, что готов к погружению на предельную глубину. Стояла ясная штилевая погода с прекрасной видимостью, когда лодка «Трешер» скрылась под водой. Было решено выполнять погружение ступенями по 65 метров, делая после каждой из них остановку для проверки состояния всех агрегатов корабля. При таком режиме испытание должно было занять около шести часов.

Примерно через полчаса после начала погружения лодка достигла глубины 120 метров. Ещё через некоторое время капитан Харви доложил, что их глубина составляет примерно половину предельного значения (около 330 метров для «Трешера»). После осмотра лодки и её систем погружение продолжилось. Океан всё сильнее и сильнее сжимал корабль в своих объятиях. Каждый метр глубины увеличивал давление на квадратный метр корпуса на одну тонну. Прошло ещё около часа, прежде чем с «Трешера» сообщили, что лодка подходит к предельному значению глубины. Затем последовало уже плохо прослушиваемое последнее сообщение: «Имеем возрастающий дифферент на корму, пытаемся продуться» (выполнить срочное всплытие).

Больше АПЛ на связь не выходила, но гидрофоны донесли на «Скайларк» характерный звук, принятый за шум воздуха высокого давления, подаваемого в балластные цистерны лодки. Ещё через 1—2 минуты на корабле сопровождения услышали непонятный скрежещущий звук. Находящийся у гидрофона штурман «Скайларка», подводник времён Второй мировой, объяснил его как треск разламывающегося корпуса субмарины.

К поиску погибшей лодки были привлечены многие надводные корабли и АПЛ, а также батискаф «Триест». Позднее «Триесту» удалось отыскать остатки погибшей лодки на дне и поднять на поверхность её отдельные фрагменты. Однако, проведенные исследования и анализ собранных данных не позволили с полной уверенностью установить причины гибели «Трешера». Тайна осталась не раскрытой».

Моя версия: американцы такие же беспечные «разгильдяи», как и мы, лодка затонула не из-за технической неисправности, а из-за, как сейчас говорят, человеческого фактора. Например, на глубине близкой к предельной большой дифферент привёл к запредельному значению и… начались проблемы с аварией в атомном отсеке, лодка не могла дать ход, мощный пузырь в цистерны главного балласта не мог погасить инерцию 7-ми этажного гиганта водоизмещением 3500 тонн. Даже с положительной плавучестью лодка может погрузиться глубже максимальной, а там… толща воды её обязательно раздавит.

А ещё послушайте старого ветерана-подводника (не зря я выступал на Первом съезде ветеранов-подводников, как делегат от города-героя Севастополя), что американцев Бог наказывал и еще больше будет наказывать за их глупую ненависть к нам россиянам, потому что в их психике только доллар и беспредел на основе сильного, а у нас — в основе заповеди божии и справедливость. Бог всех Ангелов-хранителей пришлёт к нам в Россию!

И в заключение хочу ещё раз повторить: «НАДЕЖДА и ТЕРПЕНИЕ — две самые мягкие подушки, на которые мы можем в лишениях и трудностях преклонить голову» — писал мудрый английский учёный 19-го века Роберт Бёртон.

Понимаю, что «пересаливаю» сюжет афоризмами великих мыслителей, но, к сожалению, я не способен изречь ничего такого, что бы уже не было сказано. Наверно это потому, что хочется мои постные и корявые рассказы нашпиговать салом из других книг. Всё просто: не важно чья мысль западёт в читательскую душу — моя или какого-нибудь мыслителя. Главное. Чтобы мой внук, правнук и их окружение не наступало на те же «грабли», на которые наступал я. И ещё: чтобы рядом с ними и его друзьями был Ангел-хранитель. К старости я в него поверил окончательно, иначе я не стал бы ветераном-подводником и профессором.

Вывод, который сделала бы моя Лапочка, избравшая на всю свою жизнь такого разгильдяя, как я, полюбившая Флот не меньше, чем я, написала бы так — …из любой ситуации всегда есть выход, причём не один, а несколько — и кто ты такой, чтобы оказаться первым человеком во Вселенной, попавшим в действительно безвыходную ситуацию?!

Единственная разница между тобой и утопающим заключается в отношении к ситуации. Ты должен сохранять надежду и терпение, и только потом звать на помощь Ангела-хранителя вместе с утопающим.

Сложная ситуация может возникнуть в любое время, причем обычно совершенно негаданно и там, где на неё совсем не рассчитываешь.

Именно в такой ситуации вы демонстрируете самому себе и всем, кто вас окружает, из какого материала вы в действительности сделаны.

Вот так! Сказала бы моя Лапочка

Глава 2. «БЗО»

Прежде, чем приступить к очередному сюжету из «разгильдяйской» жизни моего Военно-Морского Флота, я задумался… Написал несколько черновиков. А в какой очередности их расположить? По степени опасность-безопасность последствий? Не получается! Они все с точки зрения «граблей» — одинаковы, только сила удара разная. Иногда было очень больно! Поэтому доверился компьютеру: пусть он вероятностным способом выбирает последовательность. Была, правда, по этому поводу и вторая «хитрая» мысль: обратиться в лабораторию Касперского. Там занимаются кибербезопасностью страны. А у меня что? О безопасности личности, души человека, о цели в жизни и успехе в ней. А если вы преследуете в жизни одну и ту же цель, вы обязательно откроете тайну успеха.

Теперь о сюжете.

У каждой торпеды есть БЗО (боевое зарядное отделение). Обычно оно съёмное. У парогазовых торпед — для замены на ПЗО (практическое зарядное отделение) при стрельбе практическими торпедами для отработки задач боевой подготовки, в боевом варианте для варьирования тротиловым эквивалентом, в том числе с ядерным боезапасом. У электрических торпед, у них энергия заключена в аккумуляторной батарее, для тех же целей, что и у парогазовых торпед, а также для варьирования головками самонаведения. В БЗО вставляется детонатор, у торпедистов он называется УЗУ (унифицированное запальное устройство).

Осенью 1962 года на нашу подводную лодку-малютку М-353 проекта 615А предстояло загрузить боевую парогазовую торпеду 53—51 (53 — калибр в сантиметрах, 51 — год разработки) со стальной оболочкой БЗО, обмазанной тавотом, чтобы не ржавела. Толщина оболочки в среднем 2—3 миллиметра. В остальные торпедные аппараты боевые торпеды были загружены раньше.

Для погрузки на подводные лодки-«малютки», имеющих всего четыре торпедных аппарата в носу лодки без стеллажных торпед, необходимо было поставить лодку «раком» с дифферентом 5—7 градусов на корму, чтобы оголить от уровня воды загружаемый торпедный аппарат.

На мостике находился командир, капитан 3 ранга Авдохин Геннадий Фёдорович, штурман старший лейтенант Типограф Евгений Ефимович, вахтенный рулевой, вахтенный сигнальщик, а носовая швартовая команда в количестве 4-х человек столпилась у рубки лодки.

Из маленькой штольни рядом с большой, в которую «прятались» наши «малютки» в Балаклаве, нам доставили боевую торпеду, подогнали автокран большой грузоподъёмности приблизительно на 30 тонн, установили «козлы» (специальные подставки для торпеды). Мы привязали мягкие пеньковые швартовые концы к носовому рыму торпеды и к кормовой части торпеды.

Всё было готово, и я, командир БЧ-3 с тремя своими помощниками — один натягивал носовой швартовый конец, другой — кормовой, а старшина команды мичман Смолинский Михаил Михайлович, лет на десять старше меня, стоял на носу лодки, чтобы направить торпеду в торпедный аппарат с открытыми передней и задней крышками, ждал команду командира на погрузку.

Знал бы я тогда высказывание британского философа Томаса Карлейля, что «жизненный опыт берёт большую плату за ученье, но учит он лучше всех учителей» я был бы, конечно, намного осторожнее при обращении с боезапасом. Мне, по молодости, не хватало ума и мудрости, потому что мудрость самая точная из наук. Известно, что счастье надо просить у бога, а мудрость приобретать самому. Да, молодость, молодость…? Чуть эта «молодость» не уничтожила Балаклаву!?

Получив «добро» на погрузку от командира, я подошёл к крановщику (гражданскому — по вольному найму лет 25—30) и сказал, — «начинаем!». А сам, глядя на торпеду и подсказывая морякам, которые растягивали торпеду так, чтобы она была параллельно трубе торпедного аппарата, держался правой рукой за леер на автокране.

Кран поднял торпеду и начал плавно поворачивать стрелу в сторону подводной лодки. Всё было до простоты рассчитано: корма торпеды должна была подойти к передней крышке торпедного аппарата, мичман Смолинский должен был забрать у матроса кормовой конец, отвязать его и привязать тоже пеньковый, но прочный швартовый конец, идущий из торпедного аппарата, и направить торпеду в аппарат. Всё шло, как обычно, все были хорошо натренированы.

Вдруг я почувствовал, хотя и не смотрел на автокран, что моя правая рука, держащаяся за автокран, тянется за автокраном. На секунду я перевожу глаза на автокран и вижу… автокран наклоняется в сторону подводной лодки и… может упасть. Крановщик этого не видит и продолжает поворачивать стрелу в сторону подводной лодки.

Вся погрузочная команда увидела наклоняющийся автокран и замахала руками, показывая крановщику о готовящейся аварии. Не помню, громко или нет, но я успел скомандовать крановщику: «Трави… и стрелу влево!».

Крановщик всё понял, начать быстро травить трос, держащий торпеду, и стал поворачивать стрелу в сторону пирса. Морякам я сказал тянуть торпеду на пирс, сам подбежал к морякам, которые тянули торпеду за нос и мы смогли затянуть торпеду на пирс, но… торпеда всё-таки носом «чиркнула» по железобетонному покрытию пирса.

Командир, сидящий спиной к пирсу, о чём-то оживлённо «болтал» со штурманом и что-то жестами показывал ему в сторону бухты. Все, кто был на мостике, тоже смотрели в сторону бухты, ничего не видя, что у нас творится на пирсе.

Когда кран, повернув стрелу в сторону пирса, стал на место, мы положили торпеду на козлы и стали рассматривать место торпеды, которым она «чиркнула» о бетон, и… о, ужас!… там за срезанным, как абразивом, была щель в БЗО шириной несколько миллиметров и длиной сантиметров 5—10, а в щели виднелось зеленовато-жёлтое вещество взрывчатки. Я дотронулся до отверстия, оно было горячим, но успело остыть пока мы укладывали торпеду на козлы. Спокойно подошёл на пирс мичман Смолинский, пощупал и… замазал дырку тавотом, которым было смазано БЗО. Я сейчас удивляюсь, почему взрывчатка не загорелась…? Я знал, что тушить её водой и огнетушителем нельзя, надо разрешить ей гореть, стараться расширить отверстие и попытаться сбить пламя механически. Но какую надо иметь смелость, чтобы делать это!!! Я никогда не был трусом, может быть, и рискнул!? Это действие можно сравнить с действием Матросова у амбразуры. Думаю, что и мичман Смолинский был способен на такой подвиг! А там, что скажет судьба?! Иногда промедление — смерти подобно! Но, от всякой беды есть два лекарства — время и молчание.

Я смотрю на Смолинского, ничего не понимаю, а в мыслях не само событие, а конец моей карьеры (?), ожидание наказания. Короче, страх не за то, что торпеда с её тротиловым эквивалентом в 650 килограмм могла подорвать не только всех, кто был у подводной лодки, но, возможно и саму подводную лодку с её боезапасом и все строения на этом и противоположном берегу Балаклавской бухты. Корче, мы могли взорвать всю Балаклаву как на Северном Флоте в Полярном, но об этом позже.

На мостике лодки никто ничего не видел — как мы подняли торпеду с козел, как чуть не завалился кран, как «трахнули» торпеду о пирс, как положили торпеду обратно на козлы. Крановщик, бледный, испуганный стал устанавливать специальные винтовые опоры крана. Он, как потом признался, часто грузил этим мощным краном торпеды, не устанавливая винтовые опоры.

Мичман Смолинский быстро принёс откуда-то специальный винтовой ключ и стал отсоединять БЗО от торпеды, благо тележка, на которой привезли торпеду, стояла рядом и всех на пирсе, в том числе и меня, предупредил: «Никому ни слова, я сам разберусь, у меня мой друг командует складом БЗО, всем молчать!», особенно предупредил крановщика: «Ты ничего не видел!».

Наконец, на мостике увидели, что мичмана Смолинского на носу лодки нет. Командир подозвал меня поближе к рубке и спросил: «Когда начнёте?». Я ответил, что БЗО оказалось ржавым, мы его должны заменить, через 30—40 минут начнём погрузку. Командир согласился ждать, но попросил ускорить погрузку, так как по бухте стали ходить катера, не обращая внимания, что на выдвижной антенне (ВАН, е) у нас были подняты флаги, запрещающие движение вблизи нашего пирса. Ну, кто на флоте обращает на это внимание?! Всем на всё «начхать»!

Вот так мы «служили». Конечно, всё обошлось, всё заменили, погрузили, никто ничего не узнал, а, ведь, могло быть то, что в Полярном в 1962 году, когда у пирса от взрыва боезапаса на лодке сдетонировали торпеды.

Трагедия разыгралась 11 января 1962 года, когда дизельная подводная лодка Б-37 проекта 641 стояла в Екатерининской бухте Полярного Мурманской области. Во время плановой проверки оружия и боезапаса утром произошёл взрыв всех 22-х торпед, находившихся на лодке. Лодка Б-37 стояла рядом с дизельной лодкой С-350, которая получила пробоину и тоже затонула у пирса.

Всего от взрыва погибли 78 человек, из них 59 членов экипажа Б-37 и 11 членов экипажа С-350. Тогда эта авария стала самой крупной в истории отечественного подводного флота.

Вопрос об истинных причинах этой трагедии остаётся открытым до сих пор. В момент аварии на пирсе группа моряков проводила текущие ремонтные работы. Моряки проявили отвагу и героизм, не раздумывая, бросаясь на помощь, подчас спасая товарищей ценой своей жизни. Это вообще присуще русским людям. Не зря говорил об этом Александр Васильевич Суворов — «сам погибай — товарища выручай!». Жизнь — прекраснейшая из выдумок природы. Ведь, жизнь — вечность, смерть — лишь миг. Мы все, ещё в школе, учились у Антона Павловича Чехова, — «жизнь даётся один раз, и хочется прожить её бодро, осмысленно, красиво». Но судьба непреклонна, неизменна и основана на извечной необходимости. Никто в Полярном не думал, не понимал, что может произойти взрыв 22-х торпед, так и мы на пирсе об этом не думали, хотя боевых торпед у нас было только 4, но и Балаклавская бухта во сто крат меньше Екатерининской гавани в Полярном. Там пострадал даже «циркульный» магазин в Полярном в 300—500 метрах от пирса. Баллоны с воздухом, как ракеты, разлетались в стороны от подводных лодок, залетая даже за этот «циркульный» магазин, здание было полукруглым, поэтому жители Полярного назвали его «циркульным».

О пережитом я супруге не рассказывал никогда. Она так и не узнала об этом ЧП. Думаю, что я поступил правильно. У неё тогда был годовалый сын, она была кормящая мать, кормила сынулю и ещё кормила «двойняшек» из Балаклавской Кадыковки. Каждый вечер их папаша приходил за «материнским молочком». Она была очень доброй и с удовольствием делилась своими «излишками». Она во всём была такой, любила всех одаривать и никогда себя не жалела.

Часто смотрю на её портрет и удивляюсь, почему она внешне практически не старела. Хорошо об этом сказал поэт Владимир Амосов, что человек, у которого жизнь пробегает, как миг, не стареет.

Вот и вся «история с географией» о БЗО.

Я стараюсь каждый рассказ-сюжет о флотском «разгильдяйстве» домысливать и оценивать от имени своей супруги, моей Лапочки. Почему? Мне кажется, что, прожив вместе более 60-ти лет, она стала моим вторым «я», наши мысли и оценки всегда совпадали, потому что я — это она, я стал мыслить «по её, ному» (не литературно, но точно, зная псковский говор её мамы, нашей мудрой бабушки Дуси).

Какой бы вывод, я думаю, сделала бы в этот раз моя Лапочка, режиссёр-монтажёр документального кино?

Вывод прост:

…в своих бедствиях люди склонны винить судьбу, богов и всё, что угодно, но только не самих себя, а человек — всё равно, что кирпич: обжигаясь, он становится твёрдым, любые невзгоды следует превозмогать терпением.

Вот так! Добавила бы моя Лапочка, держась за скалу у известного крымского бога.

Глава 3. Молотком по УЗУ

В любом боезапасе всегда есть детонатор. У торпед — это УЗУ (устройство зарядное унифицированное). Принцип его действия состоит в том, что это электромеханическое устройство имеет детонатор массой около 1 килограмма, который подрывает боезапас путём механического или электрического воздействия на чувствительное взрывчатое вещество.

Подрыв, вернее подготовка к подрыву, происходит только тогда, когда торпеда отойдёт от подводной лодки не менее 1-го кабельтова, когда специальная вертушка за счёт встречного потока воды не приведёт УЗУ в опасное положение, а дальше сам подрыв происходит либо механически, при ударе торпеды о препятствие, например, о борт корабля или судна, либо электрически за счёт срабатывания неконтактного электромагнитного взрывателя, электромагнитная катушка которого расположена в кормовой части торпеды и по кабелю сигнал передаётся в УЗУ.

Это УЗУ на «малютке» вставляется при почти полной загрузке торпеды в торпедный аппарат, из аппарата торчит на 1—2 метра только БЗО (боевое зарядное отделение). Закрепляется УЗУ тремя латунными болтами обычным четырёхгранным ключом. Всё просто!

В очередной раз, в году 62-63-м мы были в «первой линии» и должны быть в полной боевой готовности к выходу в море на случай выполнения боевой задачи.

Наша «малютка» стала у пирса «раком» (дифферент 5—7 градусов на корму), загрузила очередную боевую торпеду и мичман Смолинский Михаил Михайлович, старшина команды торпедистов, принял от меня, а я взял из сейфа каюты командира, УЗУ из рук в руки, вставил в торпеду и стал закручивать латунные болты, стоя ногами прямо на БЗО. Всё делается по инструкции. Я нахожусь рядом и наблюдаю за правильностью действия Смолинского, командир, шурман и вахтенные матросы на рубке, каждый делает своё дело.

Вдруг мичман Смолинский поворачивает ко мне свою симпатичную физиономию, он был действительно статный мужик, и показывает мне молча ключ-вертушку с торчащим из него обломком латунного болта. Я всё понял. Что делать? Выгружать торпеду с УЗУ запрещено, докладывать в Штаб Флота и перегонять нашу лодку в какую-нибудь тихую бухту и там разоружать, но для этого надо «некондиционную» и опасную торпеду загрузить в торпедный аппарат, закрыть переднюю крышку и т. п. В Штабе на такой риск не пойдут, будут запрашивать разрешения у Главкома ВМФ. Короче ЧП!

Михаил Михайлович почти шепчет мне: «Попросите командира разрешения открыть аварийный люк первого отсека». У меня мелькнула догадка, что Смолинский хочет каким-то образом выкрутить сломанный болт. Я подхожу поближе к рубке и обращаюсь к командиру с этой просьбой, добавив, что нам надо заменить «болтик».

Командир проворчал что-то, но разрешил, добавив, что две дырки у лодки иметь нельзя, чтобы я действовал быстро.

Михаил Михайлович запрыгнул тут же в отсек через люк, вытаскивает удлинитель с розеткой на 220 Вольт, дрель со сверлом миллиметра 2—3, трёхгранный напильник, плоскогубцы и… МОЛОТОК. Я, как можно телом, прикрываю это «безобразие», но на мостике все чем-то увлечены и на нас не обращают никакого внимания.

В голове у меня крутятся два слова: кто мы? Авантюристы или специалисты? Понимаю, что опасность угрожает тем, кто её боится. Мы не боимся. Значит, мы — авантюристы: авось получится, ведь, голь на выдумки хитра! Эти пословицы нам вбили в голову ещё в школе. И ещё: попытка — не пытка.

Понимаю, что затеяли мы со Смолинским опасную игру. Понимаю, что это я поддался на то, чтобы бить молотком по детонатору да так, чтобы он не взорвался. Ради чего такая авантюра? Страх за карьеру? Наказание? А если детонатор взорвётся? Тогда, какой же ты специалист, если не нашёл технического решения проблемы?!

Решаю: техническое решение правильное, ведь УЗУ не взрывается при сильнейшей встряске во время выстрела торпедой, его боёк надёжно заблокирован и взводится от встречного потока воды, когда торпеда отойдёт от лодки на два кабельтова, а болт латунный диаметром 6—8 миллиметров, просверлить в нём отверстие 2—3 миллиматра можно и… выкрутить. Только осторожно!

Сейчас я точно понимаю, почему мы смогли через 16 лет после тяжелейшей войны полететь в космос: это сделали наши талантливые конструктора, которыми богата вся Россия, хотя и им приходилось находить решения наверняка через риск. А в доказательство посмотрите фильм «Вилегодские мужики», где показано, что только из одной Архангельской губернии вышло несчётное число талантов, а таких губерний у нас многие десятки. Кстати, этот фильм монтировала, Гоша, твоя бабушка Люся, моя незабвенная Лапочка.

Продолжу наше «разгильдяйское» (?) поведение.

Смолинский, сидя верхом на торпеде, в это время «колдует»: просверлил в обломке болта отверстие, вставил в него острый конец напильника, легонько постучал МОЛОТКОМ по напильнику (считай по УЗУ), проверил руками, что напильник фрикционно связался с обломком и плоскогубцами осторожно… выкрутил этот злосчастный обломок. На всё это у него ушло, дай бог, пару минут. На мостике никто ничего не заметил. Я вздохнул с облегчением и даже, по-моему, улыбнулся Мишке.