ЗАГАДОЧНОЕ ЗИМОВЬЕ
Проработав на левобережье реки Оленек около 15 лет, я объездил на вездеходах и проплыл на резиновых лодках 500-тках по всем ее водотокам и, при написании отчетов о работе, отвечал и за речные аллювиальные отложения.
Все водотоки были в своем строении примерно одинаковы. Наиболее крупные имели до двух надпойменных террас и спрямленные русла, что говорило о происходящем в настоящее врем поднятие территории и ее интенсивном врезе.
Где бы мы не проезжали или проплывали любопытство принуждало нас посещать каждую оставленную стоянку якутов-оленеводов и, тем более, зимовья-избушки. Ничего интересного на стоянках не было, только треугольные шатры-чумы из жердей. Иногда можно было встретить оставленный умывальник, то ли брошенный, то ли забытый, да прохудившиеся прогоревшие печки-буржуйки из тонкого металлического «черного» железного листа 0,5 мм.
Проезжая на вездеходе вдоль нартовского следа, охотники-промысловики стали часто пользоваться вместо оленьих упряжек мото-нарты, увидели сбоку нартовского следа новенькую печку-буржуйку — видно плохо закреплена была и свалилась незаметно. Брать не стали, может еще проедут до сильного снегопада, подберут.
А вот полбанки сгущенки какого-то ротозея мы съели с удовольствием. Видно, сосал из дырочки в крышке, да выронил при тряске. Не будешь же останавливать из-за этого упряжку оленей или мотонарты и возвращаться за банкой.
На одной из стоянок в Верхоянье я даже нашел нарезную берданку калибра 10.8. Пуля — 30 грамм. В хороших руках, как мне потом сказали, можно смело на медведя ходить по кустам. И ствол и приклад почему-то валялись отдельно друг от друга прямо на земле, не по хозяйски как-то. Не нужна, так повесь на дерево, что бросать-то так. Ствол я отмочил в керосине уже в Москве на даче у тестя, а приклад, серый от долгого лежания на земле, покрасил в коричневый цвет и покрыл лаком. Получился прекрасный раритет, чтобы повесить на стену для красоты. Гильзы меня научили делать, используя гильзы от охотничьего карабина. Но в тайгу с собой я эту игрушку брать не стал — гильзы клинило и затвор их плрхо вытаскивал, да и весила эта бомбарда не меньше 5 кг.
Встречающиеся избушки были или полуразрушены временем и человеком, или, наоборот, в хорошем состоянии. Их охотники-промысловики использовали как зимовья при объезде своих охотничьих угодий. Обычно они были пустые, некоторые с нарами. Двери были обычно не заперты, а на некоторых были небольшие амбарные замки — в них через окошко или щель видны были подвешенные к потолку связки капканов на лису, песца и соболя.
Из брошенных на полу разрозненных частей я собрал себе с десяток действующих и использовал их преимущественно для ловли ондатры. Иногда, по осени сооружал и прислоненные к дереву шалашики с капканами на бегающую пушнину.
Так вот, один из маршрутов, где-то в середине 80-х, я должен был совершить по речке Севернэй (или, по другой трактовке, речке Северной). На стареньком вездеходе ГАЗ-47 мы заехали в устье речки и стали продвигаться вверх по руслу. Сразу обратил внимание на отличие этого ручья от всех других. Если, обычно, ручьи отличались хорошей проходимостью для вездехода, хотя бы по одному из склонов, и песчано-галечными косами с мелкими перекатами, то днище Севернея было сильно заросшее высокими и густыми зарослями тальника, а русло часто петляло и представляло собой череду глубоких бочагов с глубокими же перекатами. Тальник вездеход валил без проблем, только пыль сыпалась, а вот с переездом с косы на косу почти ничего не получалось. Чтобы не рисковать утонуть, приходилось лезть на склон.
Все-таки мы потихоньку продвигались вверх, а на одной из расчисток в подножии галечников 2-й надпойменной террасы, был вскрыт слой песка с более древними галечниками. Никем из предыдущих исследователей при картировании территории эти галечники встречены и описаны не были. Можно предположить, что эта речка является самой древней в бассейне левых притоков реки Оленек.
Случилось нам и обнаружить древнюю необычную для этих мест избушку. Она стояла в глухом заросшем лесу и почти не была заметна. Сложена она была из толстенных бревен, окна напоминали собой узкие вертикальные бойницы, а внутри вместо печки был сооружен большой круглый очаг с таганом из жердей, на который были подвешены деревянные же рогульки, на которых должна была крепиться посуда для готовки — ведра, казаны, кастрюли. В потолке было отверстие, куда должен был выходить дым. Изба напоминала жилище то ли заготовителя пушнины в какие-то давние времена, этакую избу-форт, то ли срубленную казаками первопроходцами при освоении земель Сибири. Во всяком случае ей было не меньше 100 лет.
Срублена она была, видимо, из находившихся поблизости деревьев, но место успело сильно зарости деревьями, а угол избы уже от времени разрушился. И чувство от этого места было какое-то гнетущее.
И мы, поглазев на это мощное сооружение, постарались побыстрее уехать. Так до сих пор я и не знаю, что это была за изба и для чего она предназначалась.
21.01.2021
= = = = = = = = = =
ЯНА, ИНДИГИРКА, КОЛЫМА
«ВЕДЬ Я БЫВАЛ И ТАМ»
В. ВЫСОЦКИЙ
О чем шумите вы, народные витии,
И топите свою печаль в вине,
Вы побывайте в Восточной Якутии,
На Яне, Индигирке, Колыме,
На Яне, Индигирке, Колыме.
Чуть греет летом, а зимой не светит,
В июле — снег, а в августе — зима,
Здесь десять Франций лягут на планшете,
Яна, Индигирка, Колыма,
Яна, Индигирка, Колыма.
Кругом одни спортсмены и начсмены,
Не пить нельзя, а то сойдешь с ума,
Сюда доходят долго перемены
— Яна, Индигирка, Колыма,
Яна, Индигирка, Колыма.
Вчера указ по радио читали
О сокращеньи водки и вина,
А мы пошли и десять литров взяли
— Яна, Индигирка, Колыма,
Яна, Индигирка, Колыма.
И так всегда, зимою или летом,
Блестит ли солнце, греет ли луна,
Природа здесь давно уже с приветом
— Яна, Индигирка, Колыма,
Яна, Индигирка, Колыма.
О чем шумите вы, народные витии,
И топите свою печаль в вине,
Вы побывайте в Восточной Якутии,
На Яне, Индигирке, Колыме,
На Яне, Индигирке, Колыме.
Владимир Туриянский
ЧАРА
Вступление
Попав под обаяние этих строчек, самой песни, а особенно припева, я не смог удержаться, чтобы не написать о своей работе в этих местах, об этом удаленном таежном регионе, где работать мы могли только благодаря организации баз в существующих поселках и их хорошему, хоть и не мудреному снабжению снаряжением и продуктами, а особенно выделением авиачасов на доставку сотрудников экспедиции самолетами на базы, а затем вертолетами на подбазы в районы, выделенные для работ.
Подбазы старались выбирать в центральной части района работ, но обязательно на крупной (по возможности) реке, где можно было порыбачить и где опытные работники из радистов с рабочими рубили баню, ставили палатки 10-местки под склады со снаряжением и продовольствием и под столовую со столом и лавками. Готовили при скоплении народа ведрами, таган располагали рядом с кухней-столовой под навесом от дождя и снега.
Продукты — крупы, сахар — получали мешками по 30, 60 кг, муку — по 80 кг, консервы — тушенку, сгущенку, стеклянные и жестяные банки с щами и борщом в ящиках. Чай получали плиточный, позднее байховый и даже немного «индийского». Масло сливочное в небольших картонных коробках по 24 кг, подсолнечное — в молочных флягах. Бывает доставалась «сухая» картошка и сухое молоко в фанерных бочонках.
И в молочной фляге получали маслянистую жидкость диметил, как отпугивающее средство от комарья, которого было «видимо-невидимо». Много позже его вытеснили различные репелленты типа «Дета». Что такое «полога» мы даже не знали и, когда их стали выдавать, поначалу пришивали вместо марли на вход в палатку.
Курящие поначалу получали махорку, позже стали получать сигареты. Снаряжение — противоэнцефалитные костюмы, резиновые или кирзовые сапоги, накомарники и портянки получали сразу на базе. Там же получали рации — сначала РПМС времен отечественной, гораздо позже отградуированные на одну волну ГРОЗА.
В особом дефиците были деревянные лотки для промывки проб из речного аллювия или делювиальных суглинков со склонов сопок. Со временем от частой смены вода-сушка они растрескивались. Пробовали их чинить, набивая жестяную пластинку от консервной банки, но это мало помогало.
С инструментом тоже проблем не было — ломы, лопаты штыковые и совковые, молотки геологические, топоры, двуручные пилы.. Опытные рабочие обрубали совковые лопаты с заострением к центру и укорачивали черенок — так было проще нести ее, продев под шнурок рюкзака, с которыми тоже не было проблем — однокарманные, двух-карманные, трех-карманные. Последние отбирались под личные вещи или для выкидных маршрутов.
Ну и, конечно, спальные мешки из верблюжьей шерсти. каждый год к мешкам выдавались по два чистых белых сатиновых (новых или стираных) вкладыша. Мешки подписывались и хранились на складе на базе, где у каждой партии были свои полки-отсеки. Туда же осенью складывалось полученное весной снаряжение — палатки, посуда, личные вещи, остатки продуктов…
Из оружия выбирали боевой карабин 7,62, но можно было взять «тозовку», ружье, наган или ТТ.
Позднее в партии стали получать списанные из армейских частей вездеходы. Сначала это были ГАЗ-47, потом добавились ГАЗ-71 и даже ГТТ. Соответственно, для них завозили горючее бочками — бензин и солярку и старались делать это самолетами АН-2, авиачасы которых стоили дешевле вертолетных, да и поднимали они больше, а садились легко на полевых аэродромах прямо на речные косы.
Начало
Начало было в поступлении на геологический факультет МГУ. Совершенно не понимая, куда мне поступать, решил пойти по стопам отца. Экзамены сдавал на дневное отделение, где конкурс был 28 человек на место. Сдавал вступительные экзамены непонятно на что надеясь, так как учился я неважно и готовиться совершенно не умел. А бестолковкой был таким, что даже не знал, что в МГУ есть вход с клубной части. Под изумленные взгляды дежуривших, я входил через главный вход и шел к лифтхоллу, где поднимался на нужный этаж.
Не знаю, на что я рассчитывал, будучи совершенно не в ладах с геометрией, и, естественно, нахватал троек и не прошел по конкурсу. Каким-то чудом, видно был большой отсев, придя в учебную часть, чтобы забрать документы, мне предложили подать документы на вечернее отделение, где конкурс был поменьше, где-то 11 человек на место, а отсев, видимо, тоже произошел приличный.
И, о чудо! Я прошел! Я поступил! Это было «дикое» везение! Я почувствовал неимоверное ощущение удачи.
Прозанимавшись и окончив первый курс, весной, по протекции отца, меня оформили рабочим в «Аэрогеологическую экспедицию» ВАГТа, проводившую работы по геологической съемке в Забайкалье. Устроиться сразу на «постоянно», было не просто, так как со стороны никого не брали, а слухи о сокращении все время витали в воздухе. Но было одно НО — если человек проработал полгода, его оформляли приказом как постоянного сотрудника.
Так, поначалу рабочим, я вылетел к месту полевых работ в поселок Чара.
Первый полевой сезон
Перелет был не сложным и налаженным. Вылетев из Москвы на четырехмоторном ИЛ-18 и сделав одну или два часовых посадки для дозаправки, мы высадились в городе Чита, где у экспедиции была прекрасная база с большими помещениями для прибывающих сотрудников.
База была окружена забором, а общежитие для прилетающих ИТРов и рабочих состояли из больших комнат с металлическими кроватями с ватными матрасами и постельным бельем. На базе было механическая мастерская и газики для руководства и грузовыми машинами, на которых встречали прилетающих и отвозили на базу, или, наоборот, отвозили отъезжающих в аэропорт.
Пока мы недолго, день или два, ждали рейса в поселок Чара, я сходил в город и прогулялся по центральной части города, пообедал в столовой и сходил в кино.
Но вот двухмоторный «Дуглас» ЛИ-2 перенес нас в Чару. Мне запомнилось бескрайнее «море» тайги и уже перед самой Чарой обширная песчаная пустыня с дюнами и барханами — настоящие Кара-Кумы…
В Чаре тоже была оборудованная база, где можно было спокойно получить снаряжение и продукты на весь сезон и дождаться перелета на вертолете МИ-4 к месту основных работ. Насколько помню, поселок Чара показался мне запущенной глубинкой, где свет давали по определенным часам от работающего дизеля, то есть проведенного электричества не было. Дороги в поселке были грунтовые, с лужами после дождя. Снабжение тоже было аховое, дефицитом были и овощи и фрукты — так свежих огурцов и помидоров магазине не было и в помине. Это оттого, что железной дороги нет, а машинами только по зимнику зимой.
С вертолетами, как всегда, вечная проблема, рвут на части… Но пока ждем переброски в район основных работ, получаем все необходимое снаряжение и продовольствие, складываем все в отсек на полку и шатаемся по базе…
Но вот мы на Чарском аэродроме и загружаемся в вертолет. Сначала вперед перед входом в кабину самое тяжелое: ящики с консервами, мешки с мукой, сахаром, крупами и прочим, затем палатки, спальники и личные вещи и т. п. Накрываем кучу брезентом, взгромождаемся сверху под потолком и начинаем глазеть в иллюминаторы. Штурман лезет в кабину по брезенту — мы оставляем ему проход, и усаживается на подвесную люльку у двери между 1 и 2 пилотами, но позади них.
В салоне стоит бак литров на 500, чтобы не тратить время, вылетая на дозаправку в аэропорт, а поднимает он до тонны, но, если жарко и воздух разрежен, то и меньше. Так что, чаще всего на заброску и переброски машина эта летучая делает часто по нескольку рейсов.
Но вот мы в салоне и ждем взлета. В салоне приятно припахивает бензином. Включается двигатель и лопасти винта начинают потихоньку раскручиваться. Винтокрылый агрегат начинает подергиваться, двигатель орет все громче, лопасти винта раскручиваются все быстрее и быстрее, двигатель ревет все громче, набирая обороты, корпус начинает подергиваться, раскачиваться, машина чуть отрывается от земли, опять опускается, как бы прикидывая вес груза, и вновь приподнимается. Немного поднявшись вверх, машина опускается носовой частью корпуса книзу, как бы «клюя носом», и начинает стремительно идти вдоль полосы против ветра. Затем так же стремительно взмывает вперед и вверх и набирает высоту.
И вот уже скользят под нами верхушки деревьев, так что чувствуется скорость, вертушка все больше набирает высоту до километра и спокойно летит, все так же подрагивая «всем телом»… Проплывают под нами уже знакомые Чарские пески и за ними показываются горы.
На полевой подбазе. «Руки»
Вертолет приземляется на ровную речную наледь у полевого под базового лагеря, располагающегося на высоком обрывистом берегу речки и мы выгружаемся. Перетаскиваем привезенный груз на верх, ставим палатки. Для меня все внове… Нам на четверых выделяют палатку 4-местку и мы натягиваем ее на выбранное место (поближе к кухне), устраивая из жердей сплошные нары, стелим войлок и раскладываем спальные мешки.
Теперь можно и оглянуться, обозреть окрестности… Лагерь стоит на высоком бугре, под ним во всю ширину речки лежит наледь и только посредине ее прорезает узкая щель со стремительным бурлящим потоком. А больше любоваться и нечем…
Но начинают беспокоить комары. Начальник ждет прихода оленей и каюров, с которыми придется работать по переброске отрядов, но их все нет, а мы наслаждаемся вынужденным бездельем и отлеживаемся по палаткам. Наслаждаться, однако, особенно не получается, так как ребята-рабочие постоянно выходят и входят и заносят, как не отряхивайся, на спинах комаров. Попытки перебить их ни к чему не приводят, они лезут и лезут и, чтобы подремать хоть часок, я мажусь диметилом, налитым в плоский флакончик из-под «Красной Москвы», который постоянно ношу в нагрудном кармане энцефалитки.
Днем жарко, валяемся поверх спальников, но ночью еще хуже, так как немного попрохладнее, но комары постоянно зудят у лица. Накроешься с головой — душно, высунешься из мешка — комары как будто этого и ждут… Отпугивающего действия диметила хватает на час, а спать-то хочется всю ночь. К тому же палатку нам выдали новую, еще не успевшую выгореть. а в ней ночью совсем темно… Ну и намучался же я от этого гнуса, ничто так не досаждало как эта тварь… «Твар такая» — как произносил один мой коллега — без знака «ь».
Начитавшийся всяких приключенческих книжек, я, ожидая романтики приключений, все ждал чего-то такого, необычного, что должно было бы скрасить эту спокойную, налаженную, размеренную жизнь. Как говорит голос диктора в одном польском фильме: «приключения ожидали его за каждым углом, но вот он заворачивает за один угол, за второй, за третий — а их все нет…».
Ребята в палатке часто балагурили, рассказывали всякие байки и случаи из жизни и я с интересом слушал их.
Из развлечений немного помогали какие-то книжки, да обеды в десятиместке-столовой, где готовила повариха из местных, не молодая уже, лет 50 — 60, с помощницей. Женщину эту брали каждый сезон, так как она отличалась особым вниманием и заботой о всех, независимо от того кто ты, ИТР или рабочий. Говорят, она «отсидела» за то, что сказала военкому: «ты — редиска, снаружи красный, а внутри белый».
Как-то раз, дня два — три после прилета, лежа в палатке, я услышал какой-то негромкий монотонный протяжный продолжительный непонятный звук со стороны реки. Из любопытства я вылез из палатки и посмотрел в сторону реки, но наледь была пустынна, а за ней стеной стоял лес. Постояв минуту — другую я вернулся в палатку. Но минут через 10 — 15 за палаткой послышался шум, голоса людей и я снова вышел. На берегу на краю обрыва стоял Федоровский, рассматривающий противоположный берег в бинокль, и рядом с ним еще несколько человек.
— Каюры что-ли идут? — негромко и как бы про себя произнес он, сам себе задавая вопрос.
— РУКИ! — вдруг громко вскрикнул он и кинулся с бугра вниз на наледь
За ним следом ссыпались все остальные, ну и я в том числе. Все побежали вслед за начальником и, добежав до промоины в наледи, увидели в ней нашу повариху, ухватившуюся за кустик в борту промоины. Ноги ее бултыхались в бурном потоке. Ее быстро вытащили и, постелив телогрейку, усадили на нее стучащую зубами женщину. Кто-то накинул ей на лечи свою телогрейку, а я отдал ей шерстяные носки.
— Ребята! — произнесла она все еще стуча зубами, — Я же всех вас звала… И тебя, Музисенок, тоже…
Ей помогли подняться и повели отогреваться. Оказывается, она выпила бражки, ставить которую особо не возбранялось, но только ИТРами для особых случаев, и за каким-то чертом ее понесло прогуляться…
Все ушли
Каюров с оленями все не было и Федоровский, чтобы не терять время, решил отправить всех геологов в выкидные маршруты. Это такое «происшествие», когда нужно набить рюкзак продуктами на несколько дней и вещами, но так, чтобы он не треснул, но и такой по весу, чтобы с ним можно было дотащиться до намеченного участка.
Все разошлись в эти выкидные, а меня назначили начальником опустевшего лагеря, присмотреть за оставленным имуществом и на случай, если придут каюры. И даже разрешили пожить в палатке начальника, которую он делил с радистом, а, заодно, и хозяйственником Юрой Михеевым. Пожалели, видимо, — я ведь самый юный был в коллективе, много ли на меня нагрузишь…
Честно говоря идти под рюкзаком, согнувшись в «три погибели», мне совсем не хотелось, хотя я постарался «виду не подать» и даже обрадовался этому предложению. И вот все разошлись, а я остался за сторожа. Перебрался в начальскую палатку четырехместку и расположился в ней. Это была простенькая старенькая палатка, но выгоревшая настолько, что в ней днем было совершенно светло. Внутри при входе справа стояла металлическая печка, а за ней двое нар и самодельный стол. И еще в дальнем углу была «этажерка» с геологической литературой, были и книжки с рассказами, которым я особенно порадовался — скучать не придется. На входе была нашита марля, так что залетевших комаров было прекрасно видно и можно было перебить их, рассевшихся на потолке, брезентовой рукавицей.
Основной проблемой для меня была готовка. И не столько само приготовление пищи, сколько туча комаров за палаткой, которая не давала спокойно что-то приготовить. На печке готовить было совершенно невозможно из-за жарких дней. С грехом пополам я умудрялся что-то сварить в кастрюльке, постоянно вытаскивая из нее ложкой комаров, насколько помню это были каши: манная, рисовая, гречневая. И чай, с ним было проще. Хлеба буханку мне оставили.
Так что, несколько дней я провел в относительном спокойствии и даже ночью удавалось поспать, не особенно тревожась из-за комаров. Но все хорошее когда-то кончается и народ стал постепенно возвращаться в лагерь. Пришло время съезжать мне из начальской палатки.
Начало полевых работ
Наш отряд был «выброшен» к месту работ на МИ-4. Это была речка Средний Сакукан. Речка мелкая, с частыми перекатами, где воды часто было по щиколотку. Мы обследовали мелкие ручьи-распадки, притоки речки. Сначала шли по тропам вдоль залесенной долины реки, а затем поднимались по распадку до водораздела, плоского и «голого», то есть без растительности, проходили по нему до верховий следующего распадка и, спустившись по нему, шли по долине в лагерь.
Геолог шел впереди, вел маршрут, а мы, двое рабочих, шли за ним и через каждые 200 м один из нас измерял фон породы радиометром, а второй отмывал лотком аллювий ручья — брал шлих. на следующий маршрут мы с ним менялись приборами — радиометром и лотком и, соответственно, обязанностями.
В обед разводили небольшой костерок, подвешивали над огнем котелок с водой, кидали в него, после закипания воды, небольшой кусочек плиточного чая и, подождав немного, разливали янтарного цвета чай по эмалированным кружкам. Чай пили с хлебом собственной выпечки, свежим и мягким. Особенно ценились горбушки. Чай и сахар брали с запасом — вдруг что-то задержит в маршруте.
Но память моя сохранила и поднятия в горы, когда идти приходилось по острым гребневидным вершинам, и быстрые спуски по крутым щебенчатым склонам, когда мы запаздывали с возвращением в лагерь. Причем, неслись так, нарушая все правила техники безопасности, что приходилось опасаться, как бы не кувыркнуться и сломать себе шею.
Бывает, геолог и второй рабочий (они были братьями), оба длинноногие, перемахнут речку или какой ручей по валунам, а мне не перепрыгнуть и я бегаю, ищу место, где поуже.
Помню, поднимались как-то на водораздел и вдруг силы покинули меня. Мне и так-то подъемы давались с трудом, а тут ноги отказали полностью. Как свинцом налились, стали какими-то неподъемными, двинуть ими не могу.
До седловины уже рукой подать, вон она вверху недалеко, а я с места сдвинуться не могу. Меня окликают, а я сделаю шаг и опять застываю на месте. Сначала, напарник снял с меня рюкзак, я сделал несколько шагов и остановился, опять не в силах идти дальше. Тогда он взял меня за руку и повел за собой. Кое-как я добрел до седловинки и рухнул в изнеможении на землю.
Геолог, Юра Найденков, сказал, что я, наверное, напился воды на подъеме. С тех пор в маршруте я, если и позволял себе выпить воды, то только при сильной необходимости и всего несколько глотков. Я не стесняюсь писать об этом случае, так как всякое могло произойти в маршруте. И не только с новичком, но и с людьми с опытом, уже поездившими в экспедицию…
А был еще случай, когда, поднявшись на водораздел, мы должны были обследовать бывший лагерь ГУЛАГа с рудником, где, когда-то в 50-х, заключенные добывали урановую руду. Но, поднявшись, лагеря мы не обнаружили, ни бараков, ни карьера, вообще никаких построек — оказалось, мы поднялись по соседнему распадку, спутали. Ну и слава богу, подумал я, шевелюра у меня еще приличная и лишаться ее мне как-то не хотелось. В том, что «промахнулись», в общем-то, ничего страшного не было — можно сходить туда и на следующий день. А когда мы шли домой, геолог, Найденков Юра, сказал, что из этой, добытой здесь урановой руды, была изготовлена наша первая атомная бомба. Идя по тропе домой и, отбиваясь от комариного несчастья, я представлял себе, какого же было здесь ходить заключенным, лишенным всякого подобия защитных средств. Мы хоть накомарники имели и диметил…
Так вот, оказалось, что другая группа нашего отряда, тоже спутала маршрут и поднялась прямо к оставленному гулаговскому лагерю, где наткнулась на бараки. Начальник этой группы, Нусинсон Л. С., наличием волос на голове, мягко скажем, не был богат и рискнул зайти в барак. Нары двухэтажные, грубо сколоченный стол, алюминиевые миско и ложки… Ничего трогать они, конечно, не стали.
Ничего более примечательного в сезоне я больше не помню, не помню даже была рыбалка или нет… Хотя вот еще, вспомнил, в середине сезона, где-то в июле — августе, зачастили мимо нашего лагеря группы туристов. Они ехали и из ближних городов — Новосибирска, Иркутска, откуда-то еще, даже более дальних городов нашей страны — из ее европейской части.
Я наблюдал, как они понуро проходили по речной косе мимо нашего лагеря, согнувшись в три погибели, под огромными рюкзаками. Ведь они несли на себе не только продукты, личные вещи, палатки и спальники, но и байдарки в разобранном виде. Их целью было подняться вверх по речке, перевалить через водораздел, спуститься к более полноводной реке и спуститься по ней на байдарках.
Я на такой подвиг способен не был, это я понимал. Мне с избытком хватало тех мучений, которые я испытывал с непривычки от восхождений в горы, когда идти вверх приходилось, бывало, елочкой, так как штурмовать перевалы «в лоб», не было никаких сил.
Иногда какая-нибудь группа останавливалась на ночевку недалеко от нашего лагеря и кто-нибудь, кого ноги еще держали, приходили к нам в гости. Мы поили их чаем, угощали свежим хлебом, снабжали махоркой. Но особенно их интересовали подробные схемы речной сети, ведь они двигались часто по грубым схемам. Они делали выкопировки с наших физико-географических карт для облегчения в ориентировании на местности, за что были безмерно благодарны нам. Ведь, если геологи бывает путались, имея и карты и аэрофотоснимки, то каково же было идти им по грубым схемам, если у них не было в группе надежного человека, знающего эти места и, возможно, уже побывавшего или проходившего здесь.
И еще помню, как где-то под осень, в конце августа, когда основные работы закончились и все ИТЭЭРы сидели по палаткам и камералили, а печки топились, мне с напарником поручили заготовить дрова. Для этого завалили огромную сосну «в три охвата» и оставили мучать ее двуручной пилой. За сезон я кое-как научился владеть ей, но все равно это было одно из самых ненавистных мне, выматывающих все силы занятий. Постоянно упрекая друг друа в дергании, мы провозились с пилением весь день, отпилив всего несколько широченных чурбаков. Пришли ИТРовцы, перетащили чурбаки в лагерь, покололи и растащили по палаткам и на кухню. поленьев оказалось достаточно. Но я очень жалел, что у нас нет бензопилы «Дружба», очень дефицитная была вещь, и, если выдавали такую, то только одну на всю партию.
Да, вот еще, пришлось мне поработать и с оленями. Они использовались для переброски снаряжения и продуктов на новые участки работ, а сотрудники отрядов шли следом. Часто каюры сами завьючивали оленей и шли в указанное место. На оленя грузились по суме с каждого бока, каждая сума по 20 кг.
Геологи уходили в маршрут с переходом на это место. Я даже попытался как-то проехать на олене верхом. Прыгать на него как на лошадь нельзя — можно шею ему сломать. Садиться нужно осторожно, ближе к шее. Чтобы не прыгать, ведь стремян на седле нет, я подводил оленя к какой-нибудь кочке или бугорку и пытался сесть. Но эта хитрая скотина, стоило только занести ногу, делала шаг вперед и я оказывался сзади. Приходилось приноравливаться, набираться опыта. Ехать на нем, хоть он и идет плавно, тоже непривычно, ведь ноги висят в воздухе ни на что не опираясь. Поэтому сидеть нужно прямо, не наклоняясь ни вправо, ни влево, седло может сползти, ведь шерсть него длинная, а подпруга одна, не как у лошади, где их две.
Ну вот и все события за сезон. В общем, я привыкал к полевому образу жизни, ходить в маршруты, ставить палатки, пилить и колоть дрова, овладевая пилой и топором, разжигать огонь костра «с одной спички» и тому подобное.
В сентябре основную часть рабочих начали отправлять в Москву, где их набирали — для экономии фонда заработной платы. Затем отправлялись ИТРовцы. Начальник партии и радист-хозяйственник улетали с последней группой.
На полевом лагере на построенном лабазе оставили часть снаряжения — свернутые палатки, брезенты и посуду, чтобы не завозить его по новой в следующем сезоне и не тратить на это летные часы вертолета.
И вот снова МИ-4 до Чары, ЛИ-2 до Читы, ИЛ-18 до Москвы.
В бухгалтерии, после вычета за питание, я получил 300 руб. и был отправлен в отпуск. Так экономили фонд заработной платы, отпускные шли по какому-то другому фонду. Но впереди были положенные полевая премия и 13-я зарплата.
Зимой экспедиция, получив задание на работы на Колыме, разделилась на №2 Забайкальскую и №8 Колымскую. Меня зачислили в Колымскую.
Но это уже совсем другая история!
КОЛЫМА
База на реке Колыма. Лобуя
Для базы в новом регионе был выбран поселок Лобуя, что был расположен на обрывистом правом берегу реки Колыма в 17—18 км ниже Средне-Колымска. Туда была срочно отправлена бригада строителей из числа сотрудников экспедиции, которые привели в божеский вид заброшенное двухэтажное здание, которое когда-то занимала администрация существовавшего здесь лагеря Гулага.
После ремонта, в здании разместились рабочие кабинеты сотрудников администрации экспедиции: начальника и его зама по хозяйственной части Штеймана, бухгалтерии и планового отдела.
В поселке была подготовлена площадка для вертолета и построен склад, с которого мы получали снаряжение и продукты. В нем же были сколочены полки для приема снаряжения осенью.
Был построен гараж, где возле грузовичка любили собираться наши ИТРовцы.
Для связи со Средне-Колымском использовался не только вертолет, но и арендован катер БМК с его мотористом Костей Кочемасовым. Доставлена была в Лобую и грузовая машина, и Газик.
Москва — Лобуя
Дорога к месту полевых работ, если мягко сказать, была сложной, это значит не сказать ничего. Основным неудобством в авиа перелете было столпотворение в аэропорту Якутска. В нем, как в муравейнике, кишел народ — всем надо было куда-то улетать, кому в европейскую часть страны в отпуск, кому, наоборот, в глубинку. На такое количество пассажиров аэропорт был совершенно не рассчитан — Не хватало ни самолетов, ни мест в аэропортовской гостинице, ни даже в зале для ожидающих на втором этаже, уставленном креслами в несколько рядов.
От отсутствия мест, куда можно бы было присесть, все тело ломало, а если удавалось сесть в освободившееся кресло, то заснуть было непросто из-за скрюченного состояния и невозможности принять привычное горизонтальное положение. При возвращении домой в Москву все повторялось вновь. Промучавшись так на протяжении нескольких лет, я стал брать с собой прорезиненный надувной матрац — днем его можно было зафиксировать в положении «сидя», а на ночь растянуть в лежачее состояние.
Застрять в Якутске можно было на несколько дней, поскольку билеты у нас были с открытой датой. Их регистрировали на ближайший день и рейс, но, как правило, этот день и рейс был только через несколько суток. Поэтому при возвращении в Москву, мы старались вылететь в какой угодно аэропорт — Новосибирска, Иркутска, Омска, Свердловска, — там уже было гораздо больше прямых и проходящих рейсов. БилУ регистрационной открытой кабинки, где оформлялись билеты на вылет, обычно стояла плотная толпа страждущих с тянущимися к сотруднице билетами. Но, если на проходящие рейсы были свободные места, то оформляли в первую очередь женщин с детьми, просто женщин, затем тех, кто вылетал по справке, затем уже обычных пассажиров. Но до обычных дело часто и не доходило, свободные места кончались.
Днем в Якутске мы обычно ездили в центр города, бродили по улицам, посещали центральный универмаг, заходили в один из нескольких кинотеатров и брали билеты на какой-нибудь фильм, чаще всего американский и двухсерийный. К вечеру возвращались в аэропорт и пытались хоть как-то устроиться на ночь.
Однажды, прилетев в Якутск, мы сложили вещи к коридоре второго этажа у окна и хотели прикорнуть на них на ночь. Нас попытались прогнать, но мы же москвичи и обладаем некоторой долей наглости и упрямства. Тогда был вызван даже милиционер. Но что он мог сделать? И он предложил нам провести ночь в его кабинете нп стареньком кожаном диване. Это был хоть какой-то приемлемый выход и мы перебрались к нему на диван.
Хоть и выпирают пружины, но их можно прикрыть куртками
Через несколько лет наладилась продажа билетов с бронированием и улететь стало попроще, но сутки задержаться в Якутске все равно приходилось. Еще проще стало летать, когда я стал работать на реке Оленек и базовым лагерем стал одноименный поселок. Летать мы стали через город Полярный.
Но вот мы на ИЛ-14 летим в Зырянку. По пути две посадки: в Усть-Нере и Оймяконе. Очень меня умилили свежеиспеченные булочки и какао, приготовленные к прилету пассажиров в столовой при аэропорте в Оймяконе. Я и ИЛ-14 переносил с трудом, бывает проводил часть пути в туалетной кабинке. Неважно у меня с вестибулярным аппаратом.
Вот что из себя представляла база в Зырянке, совершенно не помню. Склероз! Помню только, что партия Каца А. Г. поставила как-то в палисаднике у аэровокзала и метеостанции две 10-е палатки, где, сложив рюкзаки, можно было переночевать на раскладушках. Еще помню, как мы наблюдали за запуском метеозондов. Надувался такой большущий шар из прорезиненного материала, к нему крепилась небольшая коробочка с примитивным приборчиком и выпускался «на свободу». Остатки таких приборчиков мы встречали потом повсеместно, а ткань, видимо, истлевала. Один раз, когда мы находились на речной косе, такой лопнувший шар со свистом и гулом, свалился нам прямо на головы. Но гул и странное шипение эти мы услышали и, задрав головы, в недоумении наблюдали, что это так стремительно несется к нам в объятия и во-время успели расступиться.
А дальше, вывернувший меня на изнанку АН-2 рейсом на Среднеколымск. А из него на вертолете МИ-4 до поселка Лобуя, что в 14 км ниже Среднеколымска. Если с вертолетом были проблемы, то за нами приходил катер БМК Кости Кочемасова, где мы скрючившись в его носовой части, старались перенести это плавание. Ведь на всегда Колыма была спокойной, бывало и штормило (если этот термин применим и к реке).
Пос. Лобуя
Но вот, слава богу, мы в Лобуе. Поселок расположен на высоком не затопляемом правом берегу Колымы и раньше, годов до 50-х был лагерем Гулага. Сохранилось только обшарпанное двухэтажное административное здание, глазеющие пустыми окнами два бетонных каземата, где стояли когда-то динамо-машины, и остатки ограды с ключей проволокой.
Административное здание привели в порядок наши умельцы — застеклили окна, настелили полы, завезли бэушную мебель: столы, стулья, кровати. и оно использовалось как рабочее помещение, так и как жилое, где комнаты занимали работники бухгалтерии.
Казематы под жилье почему-то не приспособили, хотя потребность в жилье была острой. Мы же в них не совались, так как они были замусорены и загажены.
Помню только, что женщины наши подселялись к работницам администрации (отдела кадров, бухгалтерии и планового), а мы слонялись по поселку, думая, где бы переночевать. Весной, может быть, ставили палатку, не помню, а вот осенью, в сентябре в палатке было уже не ах-ти, даже с печкой. уже и снег лежал, и температура отрицательная была, и «Северное сияние» по небу гуляло…
Лишь однажды нам повезло — разрешили переночевать в избе строящегося нового магазина. Расстелили мы резиновые матрасы у стен, на них постелили кошму, на нее спальные мешки. Посредине комнаты был сооружен стол, на него выставили нехитрую закуску (хлеб, консервы) ну и конечно начался непрекращающийся гудеж — очень уж соскучились наши старшие товарищи по белому водочному вину… Ну и дорвались, наконец…
Шульгина за описанием опорного разреза
Но это все воспоминания… так сказать, «назад в будущее»… А пока нам предстоял вылет к месту полевых работ. Получив на выстроенном складе снаряжение и продовольствие, часть которого оставили на том же складе на выделенной нам полке-стеллаже, наша партия вылетела в район работ.
Шульгина на изучаемом разрезе
Сотрудники
Я стал маршрутной парой Шульгиной В.С,, где надев рюкзак и взяв молоток на длинной ручке я сопровождал ее к известным по литературе обнажениям, которые она изучала, детально послойно описывала и отбирала породы на образцы и шлифы, а я, прилепив ленту лейкопластыря на ручку молотка, подписывал их, отрезал, прилеплял к образцам, и складывал в рюкзак. В дополнение еще колотили камни в поисках фауны.
Партия наша была стратиграфическая и старшие геологи готовили стратиграфическую колонку посвитно для геолого-съемочных партий. Другой отряд занимался изучением магматических пород, это был отряд Сурмиловой Жени.
Техниками были Юра Волков, радист и хозяйственник, и Володя Чекмазов с которыми я быстро сдружился. Они были для меня непререкаемыми авторитетами.
Вскоре в нашу партию был принят новый сотрудник, палеонтолог Сидяченко А. Г., специалист по фауне девоно-саменноугольных отложений. Высокий, темно-волосый плотный мужчина с большими усами («Таракан» — называл его «за глаза» Володька Антонов, техник соседней партии).
Помню, идем мы на дюралевой лодке на моторе по Колыме возвращаясь из маршрута. Я за ручкой «Москвы», Сидяченко и его супруга на лавочке.
— Посмотри, какой хороший образец я нашла, — обращается супруга к мужу и протягивает ему великолепный образец большой раковины брахиоподы.
— Да, хороший, — спокойно отвечает Григорий Иванович и так же спокойно опускает образец за борт «в набежавшую волну»…
— Ах! — раздается запоздалый возглас его супруги.
А еще я завидовал тем техникам, которые работали в геолого-съемочных партиях. Они выполняли пусть и не работу геолога, но все-таки получали персональные задания и вели самостоятельные маршруты по шлиховому опробованию водотоков, работой с горняками, задавая им места для шурфов, описывая их и отбирая пробы на промывку. Особо продвинутым поручали и картировочные маршруты. В общем, они набирались опыта ведения геологической работы, а я корпел под рюкзаком и со скукой колотил фауну. Самым приятным для меня был перерыв на обед и разведение огня для костра, как мы ерничали — «с одной спички». Набрав воды в котелок, я подвешивал его над огнем и доставал нехитрый припас: хлеб, сахар, бывает куски жареной рыбы или кусочек сливочного масла.
Порой в партию на место рабочих брали студентов. Я даже вешал в МГУ на доску объявлений листочек с надписью: «Требуются парни на Колыму. Гитаристам предпочтение». Из студентов, поехавших с нами помню красавицу Дугину Томару, тройку ребят-физиков под объединением «Гривеник» (Григорьев-Висягин-Николаев), Олега Брынова из группы палеонтологов и еще одну девушку, фото которой у меня сохранилось. С ребятами я подружился и даже впоследствии часто встречались по вечерам и переписывался, а с Олегом встречаюсь и по сей день.
Смешной случай был с нашим рабочим. Стахан его звали. Эвен, был женат на дочери Березовского князя (стойбище Березовка на одноименной реке был выявлен только в 50-х. Шаман был. Оленей много). Умело изготовлял печки из черного листового железа и трубы к ним, узнав об этом я сразу выписал железа на десяток печек. При нашей эксплуатации печки за сезон прогорали или мялись и были в дефиците. И с лошадьми управляться он умел. И, вообще, в общении приятный был человек. Взяли его в Лобуе, он работал там начальником клуба. В экспедицию ездил уже не первый сезон. На Тит-Арах работал. И с нами несколько раз.
Так вот, получили мы как-то раз со склада пробный мешок стирального порошка. На всех. Обычно каждый себе покупал пачку порошка в Москве и отсылал в поле авиарейсом в ящике с личными вещами. Для стирки брали понемногу из этого пробного мешка в банный день для стирки вкладышей спальных мешков. По примеру женской составляющей сначала замачивали вкладыши в тазиках или прямо в проточной воде ручьев, придавливая их камнями, а затем кипятили в ведрах на костре. Кипятили со стиральным порошком, затем прополаскивали в ручье.
Стахан, видно, насмотрелся на эти процедуры, но понял их как-то по своему. Как-то раз смотрю, он вкладыш свой замочил в ручье и сыпет порошок прямо в ручей на вкладыш. Я его остановил, а то бы он весь порошок так извел.
Рыбалка. Охота
Помню как подъехали к нам на катере мужички из Рыбоохраны и я похвастался им, что вот какую полуметровую нельму мы поймали (повар как раз привез нам на обед жареную нельму и чайник какао — мы недалеко от лагеря работали на обнажении реки Колымы). А они с улыбкой сказали, что это молодь, настоящая нельма раза в 2—2.5 больше.
На реке рыбалкой в основном Юра Волков занимался, у него и сети какие-то имелись. Ловилась щука, нельма, чебак, подчирок, сижок и другие.
Я же свои рыбацкие пристрастия проявлял, в основном, на ручьях, где хариуса видно было как в аквариуме — такая прозрачная вода в них. А крупный он какой, «берешь в руки, маешь — вещь».
Ловил я на небольшой тройничок-мушку нахлыстом, иногда насаживал на него слепней, которых ловил в палатке и засовывал в спичечный коробок. Попозже купил пластиковую раздвижную удочку длиной до 3 метров.
Спиннингом же обзавелся еще позже, когда стал работать совсем в другом регионе — на Оленьке и ловить научился, глядя на коллег. Ловил щук, ленков, тайменей — хватали любую блесну, можно было не ломать голову над выбором. Ребята рабочие таскали личные железные ложки из столовой и делали блесну из них. Так что, порой, приходилось свою ложку с собой уносить.
Стреляли и уток, и куропаток, и даже удавалось подбить гуся на перелете или глухаря на ветке.
Переезды. Переброски
Перебазировались мы с одного участка на другой преимущественно на вертолете. Когда нам от щедрот начальства выдали старенький вездеход ГАЗ-47, он перешел в отряд Сурмиловой. Часто заходил разговор об аренде оленей, но до этого, слава богу, не дошло.
А вот с лошадьми один сезон поработали. Правда тоже мороки много: поймать (они же полудикие, не объезженные), приучить к вьюку или седлу, объездить, перевезти по две лошади на АН-2 на ближайшую аэродромную площадку, перегнать к месту работ, ну и заботиться, чтобы не сбежали. С кормежкой тоже проблемы были, не везде трава была, пришлось несколько мешков овса завезти и подкармливать.
А один раз на Колыме нас с комфортом перевезли на катере Текки-Одулок, было странно видеть на большой сибирской реке этот московский водный трамвайчик. На нем «на носу» на палубе складывалось наше снаряжение, крепилось и накрывалось брезентом на случай дождя и от брызг, а мы располагались на кожаных диванах в пассажирской части, на них и прилечь можно было. Дюральку нашу, лодку моторную на корму затаскивали. На ночь или по какой другой причине он подходил к берегу и просто тыкался носовой частью в землю. Но не на отмели, конечно.
А какие здоровенные рога сохатого перед рубкой на повышении лежали, метра три, наверное, в ширину, не меньше. Я таких нигде больше не видел.
Халцедоны и агаты Колымы. Бивень мамонта
Перетаскивая выгруженное из катера на галечную косу снаряжение к месту установки палаток, я заметил среди галек какие-то поблескивающие на солнце небольшие камешки. Поднял посмотреть, ополоснул водой, а это халцедон. На косах Колымы оказалось много таких галек халцедона, в основном мелкие или осколки, но встречались и желваки агатов размером с кулак. В шлифовальной мастерской мне Женя Максимов «по дружбе» разрезал их пополам и пришлифовывал. Но по многу я ему не таскал, чтобы дружба в тягость не стала, так, пару камешков принесешь, когда поручат образцы на шлифы отвезти или, наоборот, готовые шлифы забрать. Мастерская наша шлифовальная располагалась недалеко от станции метро «Аэропорт», как раз по дороге мне домой, мы на «Речном вокзале» жили. Кому ж еще поручить в мастерскую заехать, как не мне…
А однажды, прямо из рыхлого невысокого обрывистого земляного берега за галечной косой ребята заметили что-то белое костяное и легко вытащили бивень мамонта, ровный, длиной метра полтора. Вытащили легко, потому что береговой слой земли обрывчика от теплых дней оттаял не только сверху, но и вглубь. Это или молодого мамонта бивень был и еще не успел отрасти, или верхний челюстной. Не у всех, но у некоторых мамонтов два вида бивней было: два нижних — длинных и закрученных кверху и верхние — короткие ипрямые. Еще я слышал, что самки мамонта не обладали большими бивнями, а были у них вот такие прямые и короткие. Юра и Володя его поделили свою находку по братски, распилив ее ножовкой пополам.
Даже жаль было смотреть, как они такую красоту портили.
А после начала работ на Колыме в московском рабочем кабинете начальника экспедиции появился длинющий, чуть ли не во всю длину комнаты бивень мамонта. Куда он потом делся мне не ведомо…
Я уже писал, что считал свою работу скучной и неинтересной, но вот и окончание работ, нескольких лет трудов партии, защита отчета в экспедиции, а у меня еще и защита диплома по этой же теме… и Армия!
СЛУЖБА В АРМИИ
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.