Бесплатный фрагмент - Рассказы

ДАРА ПРЕОБРАЖЕНСКАЯ

Посвящается всем людям,

которые живут не только

ради своих эгоистических

интересов, но и ради

общего блага.

Поиск Лучезарного

ДАРА ПРЕОБРАЖЕНСКАЯ «Поиск Лучезарного», 2002 г.

Cодержание:

стр.

Об авторе — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - 3

Предисловие — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — - 4

«Целитель» — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -5

«Сергий» — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — 32

«Путеводная звезда» — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — 58

«Явление» — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -82

«Письмо из прошлого» — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -92

«Голос Владык» — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — 99

рисунки — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -125

Об авторе

Автор книги — Моисеева Ольга Александровна. Родилась 11 марта 1973 г. В 1990 г. окончила школу с углублённым изучением английского языка в маленьком провинциальном городке Глазове на севере Удмуртии. Затем окончила медицинский и экономический ВУЗы.

С юности увлекалась Востоком, творчеством Н. К. Рериха, нетрадиционной медициной. Рисовала картины, посвящённые медитации, углублению во внутренние сферы Бытия.

Прочитав книгу Р. Моуди «Жизнь после жизни», ещё больше заинтересовалась парапсихологией. Её книга — продолжение «Неведомого мира», углубление данной тематики.

Предисловие

Здравствуй, мой Читатель. Вот и вновь мы встретились с Тобой. Эта встреча была неожиданна для меня также, как и для Тебя. Почему я об этом пишу? Закончив свою первую книгу «Неведомый мир», я была убеждена, что написала всё, о чём хотела написать, однако, Жизнь — мой самый мудрый и терпеливый Учитель показала мне, что это далеко не так. Ещё осталось многое из того, о чём я хотела бы рассказать, чем хотела бы поделиться с Тобой.

Когда я пишу книгу, я глубоко переживаю внутри себя всё, что ложится на бумагу через мои руки. Действительно, это можно было бы назвать поиском души, а возможно, и как–нибудь по-другому. Одно остаётся осознанным и понятным — каждая моя строчка переживается глубоко внутри моего сердца и оставляет в нём свой след. Я надеюсь, моя книга, также, оставит след в Твоей душе.

Почему я назвала свою новую книгу «Поиск Лучезарного»? Потому что помимо нашего физического мира существует иной мир, где нет страданий, боли, старости, разочарований. Его называли по — разному: христиане — «Царствием небесным», индуисты –«Трансцедентным миром», однако, речь шла в любом случае об одном и том же источнике. Человек так устроен, что склонен верить в лучшее, ибо только тогда появляется смысл жизни и всех тех страданий, которыми наполнена наша жизнь.

В своей первой книге «Неведомый мир» мне хотелось дать понятие о нём, о «тонких» энергиях, которые нас окружают. «Поиск Лучезарного» идёт дальше, а именно к тому, чтобы душа, наконец, поняла, что самое важное для неё — самосовершенствование, ибо без этого процесса «Царствие небесное» становится для нас недостижимым. Живём ли мы ради насыщения своего тела, стремления к жизненным благам или ради чего–то ещё?

Мне бы очень хотелось, чтобы мои читатели не просто механически прочли напечатанные строки, но и задумались.

Моя книга состоит из нескольких частей, которые могут читаться, как самостоятельные. Прежде всего, я начала её с мининовеллы «Целитель», которая рассказывает о жизни великомученника Пантелеймона, о том, каким Он открылся мне. «Голос Владык» наполнен атмосферой Надземного, которая, увы, не всегда доступна людям. И тем не менее, Читатель, Ты можешь почувствовать своё «общение» с Учителями, «услышать» Их наставления, в последнее время всё чаще и чаще появляющиеся через людей искусства: мыслителей, писателей, философов, так как человечество включилось в Новую эпоху, которая непременно принесёт что–то своё в этот бесконечный поток Жизни.

С глубоким уважением и любовью

— Автор.

P.S. Стих о Святой Троице написан Л. Глуховой, а также, приведена песня неизвестного мне автора, прозвучавшая в исполнении Жанны Бичевской.

Целитель

…Блаженны миротворцы,

ибо они будут наречены

сынами Божьими.

Блаженны изгнанные

за правду,

ибо их есть Царство

Небесное.

Блаженны вы, когда

будут поносить вас

и гнать и всячески неправедно

злословить на Меня.

Радуйтесь и веселитесь,

Ибо велика ваша награда на

Небесах:

так гнали и пророков,

Бывших прежде вас.

(Евангелие от Матфея 5.10.).

1

Здесь в теплолюбивой Византии весна являлась особенно благоприятным временем года. Весенняя влага игриво стекала вдоль разноцветных мозаичных окон с изображениями древнеримских богов. Маленький Пантолеон всегда с интересом рассматривал их совершенные красивые лица, в которых тонула некая непостижимая человеку загадочность.

Он сидел возле окна и наблюдал за тем, как смуглокожие черноволосые девушки–рабыни ухаживали за смоковницами. Силачи–мужчины несли тяжеленные кувшины с вином, и так эта суета продолжалась изо дня в день.

Женщина в белом полотняном одеянии наблюдала за тем, как её подруга Епифания поглощала лежавший на подносе виноград. Лицо её с чертами типичной византийки вряд ли можно было назвать красивым, но лучезарные чёрные глаза её сияли такой добротой, какая редко встречается в представительницах богатого сословия.

Подруга её Епифания, одетая в синее платье, выглядела намного старше, однако была хороша собой. Свойственный молодым персиковый румянец на её щеках несколько оживлялся, когда она дышала свежим воздухом из широко раскрытого окна. Её собеседница выглядела бледной. На её коленях лежала маленькая вещица, на которой был искусно изображён лучезарный лик молодого человека с голубыми глазами и русыми волосами. Позади человека сияло светящееся облако, словно там позади него проплывал огненный шар.

Пантолеон молча вслушивался в разговор двух женщин.

— Тебе следует бывать больше на Солнце, Еввула. Твой лекарь, также, намедни сказам это.

Молодая прижала к своей груди кудрявую головку Пантолеона, провела худой рукой по непокорным волосам.

— Кончится скоро мой век. Видать, Господь скоро придёт за мною, ибо давно чувствую слабость. Только б сына не оставил Всеблагой.

— А ты молись усердно Христу. Он тебе поможет.

Епифания быстро наложила на себя крестное знамение, как это делали христиане — последователи Учителя, которых с каждым годом становилось всё больше и больше. Одевались они скромно, были просты и смиренны и ходили с проповедью по Иудее о воскресении Учителя.

Однажды к ним в дом пришёл некий старец, одетый бедно и скромно. Назвался Савлом Галлилейским. Еввула пригласила его отобедать, однако старец отказался. Тогда она подала ему хлеб и вино. Старец, откусив хлеб, сказал: «То есть — плоть Христова», и отпив глоток вина, добавил: « То — кровь Спасителя нашего».

Затем он закрылся с Еввулой в небольшой пристройке, и они долго о чём –то беседовали. Пантолеон не слышал их слов, но заметил, как после этого мать его долго рыдала; на другой день она успокоилась и начала молиться, как молятся иноверцы.

— Мама, а кто такой Христ? — как-то спросил Пантолеон, показывая на портрет.

Еввула улыбнулась:

— Когда-то Он пострадал за веру и спас нас от смертного греха. Он мог творить чудеса и даже оживлял мёртвых, превращал воду в вино и ходил по воде.

Пантолеон молча слушал тихий голос матери и представлял себе Христа, идущего по воде и не тонущего. Он смотрел на маленький лучезарный портрет Учителя, который мать всегда носила с собою, и сердце детское начинало восхищаться такой почти неземной красотой.

— А где Он сейчас? — спрашивал дальше Пантолеон.

Еввула показывала на чистое голубое небо и говорила:

— Там, — а затем вздыхала и продолжала, — сынок, Он был распят на кресте, как самый большой грешник, умер, а затем на третий день воскрес и заповедал ученикам Своим нести Господа в люди.

Маленькая прозрачная слезинка стекла по щеке мальчика, когда он впервые услышал о смерти Христа.

С тех пор Еввула брала его с собою на проповеди, которые устраивались последователями Христа. Они не просили денег и еды, а просто рассказывали о жизни Учителя, призывали примкнуть к Нему и спастись.

Часто Пантолеон смотрел на лучезарный лик Его и находил, как же отличается Он от всех тех строгих и властных богов, которым поклонялись его предки. Еввула стала молиться ещё усерднее, здоровье её улучшилось, но, лишь, на время, затем слабость вновь посещала её, и так повторялось неоднократно.

Вот и сейчас болезненная и бледная она сидела со своею подругою, всматриваясь в расцветавший день.

Наконец, Епифания поднялась, наложила на себя крестное знамение:

— Пойду я, пожалуй. Если твой муж увидит меня здесь, он не очень обрадуется. На днях приезжает в Никомидию некий Деметрий, что с Петром Симоном всюду ходил. Говорят, он привезёт с собой плащаницу, в коей завёрнуто было тело Христа. Говорят, плащаница та целебная.

— Обязательно приду, — кивнула Еввула и ещё сильнее прижала к себе кудрявую головку сына, поцеловала его в темя.

Епифания оказалась права, ибо когда она встретилась с вошедшим рослым здоровяком, недобрый взгляд он бросил на неё и даже нахмурил брови, но ничего не сказал. Подошедшие вовремя рабы ловко сняли с него плащ-накидку и пошли во двор распрягать уставших от долгой езды лошадей.

…Пантолеон сидел с нянькой-рабыней в пристрое и наблюдал за тем, как в дом шли какие-то люди. У всех были грустные, почти каменные лица, и все они выражали какие-то соболезнования.

Евсторгий озабоченный ходил взад-вперёд, сквозь зубы цедя: «Язычники».

— Няня, няня, а почему к нам идёт столько людей?

Рабыня утёрла скатившуюся по щеке слезу краем своего дневного одеяния. Это была полноватая женщина-гречанка с чёрными, словно смоль кудрявыми волосами с едва пробивавшимися прожилками седины. Она многое знала или, возможно, боялась чего-нибудь сказать лишнего, памятуя наказ своего строгого хозяина.

— Няня, почему? — не унимался мальчик.

— Богам было угодно унести твою благочестивую мать, — пробормотала рабыня.

— Это Христ унёс её на крыльях?

Рабыня испуганно взглянула сначала на мальчика, затем на плотно прикрытую дверь пристроя, боясь, чтобы кто-нибудь из хозяев не вошёл внезапно.

— Тише ты.

— Это Христ унёс маму на своих крыльях?

— Христ — шарлатан и лжепророк. Если отец твой узнает, он будет недоволен.

Пантолеон хотел спросить ещё о чём-то, но в этот момент увидел, как двое дюжих рабов-здоровяков вынесли из дома обёрнутое в плащаницу тело его матери, и сопровождаемые скудною толпою из посетителей, гостей и близких родственников, направились в семейный склеп.

Няня схватила мальчика за руку и отвела в сторону.

— Не смотри туда. Отец твой не велел.

Через час или чуть более того все они возвратились в дом, рабы вновь засуетились, неся огромные блюда, до верху наполненные горами зелёного винограда и катя кувшины с вином. Наступило время поминальной трапезы.

Дверь пристроя отворилась, и две девушки-рабыни внесли поднос, уставленный всяческими яствами: мясом кабана, запечённой рыбой, хлебом и фруктами.

Раньше Пантолеон ел всё из рук матери, которая заботливо кормила его, рассказывая об Учителе, и мальчик под эти сладкозвучные речи медленно засыпал. Перед детским взором уже не в первый раз возникал образ Лучезарного, позади которого вереницею стояли сонмы Ангелов Света.

«Придёт Он, придут и они, и тогда на Земле воцарится мир и покой», — говорила Еввула.

Ему снился сам Учитель, а в одном из снов Он даже приблизился к Пантолеону, который никогда ранее не видел Учителя так близко.

Проснувшись в тот день, мальчик подбежал к матери, обнял её и прошептал: « Христ пришёл ко мне!»

Еввула не ответила, а только радостно поцеловала сына.

Теперь же он не притронулся к еде, наблюдая за тем, как голодная няня уплетает и лепёшки, и хлеб, и фрукты.

После не очень обильной трапезы она прилегла и забылась сном. Стало тихо, и лишь из дома доносился разговор гостей.

Осторожно, чтобы не разбудить рабыню, Пантолеон подошёл к двери, отворил её и оказался в саду, где играл прозрачными водами круглый фонтан. Он изображал полуобнажённую Венеру с кувшином, из горлышка которого и изливались свежие потоки воды.

Венера была сегодня, также, грустной и чем-то напоминала древнегреческую Афину. Пантолеон прошёл дальше, где стройною пеленою высились маслины, но сегодня в день скорби никто из рабов не собирал урожай. Также, как и остальные гости они пили вино и трапезничали.

Сбоку находилась баня, и однажды отец водил его туда, оставляя на попечение рабов, которые заботливо натирали тело его разными благовониями и делали массаж. Чуть рядом с баней обычно сидел Галлион — старый художник со своими холстом и красками. Нередко Пантолеон приходил сюда, чтобы наблюдать за его работой, тогда холсты оживали, и на них появлялись обнажённые мифические существа из тех народных легенд и сказаний, которые он часто слышал.

Часть картин Галлиона располагалась, другие скупали богатые землевладельцы в качестве предметов роскоши, а на вырученные деньги отец покупал лошадей или новых рабов.

Дальше бани шла гончарная мастерская, а ещё дальше — пристрой для провинившихся рабов. К рукам их привязывали тяжёлые колодки и так держали круглые сутки на солнцепёке.

Сегодня Галлиона не было, на его месте Пантолеон заметил едва смятую траву. Ещё несколько дней назад он рисовал портрет Еввулы в облике богини, который должен был украсить комнату в доме.

Пантолеон вышел на ухабистую аллею и направился в склеп. Он был совершенно один, за ним никто не наблюдал, если не считать яркого ослепительного Солнца, которое в этот день палило нещадно.

В склепе было темно, одиноко, пусто. От каменных стен исходила приятная прохлада, она была так кстати, чтобы укрыться от зноя.

Мальчик приблизился к телу усопшей и долго стоял так, боясь нарушить её покой.

Из его голубых глаз текли слёзы, которые падали прямо на плащаницу и пропитали её. В его детской ладони была зажата маленькая иконка с изображением Иисуса та самая, которую когда-то показывала ему мать. Он долго смотрел на чистый лик Учителя, затем положил икону в изголовье усопшей.

— Мир тебе, дитя, — послышалось сзади.

Пантолеон оглянулся, у входа стоял странник, что когда-то приходил к ним под именем Савла из Галлилеи.

Он подошёл к мальчику, погладил его по кудрявой головке, желая утешить.

— Мать твоя была благочестивой женщиной, мир праху её. Не беспокойся, дитя, Иисус сам позаботится о её душе.

Пантолеон молча приник к страннику и зарыдал.

— Утешься, ибо настанет тот день, когда мёртвые воскреснут, и Учитель призовёт учеников Своих к истинной вере.

…Учитель Феофан сидел молча и спокойно в цветущем саду семинарии. На нём была длинная роба с нагрудными знаками, вроде тех, которые носили последователи Птолемея. Он смотрел в небо, надеясь уловить малейший признак приближающегося зноя.

Дождь только что закончился, воздух напоминал пар в предбаннике, но, всё-таки, это было более приятное ощущение, чем вдыхать раскалённое огниво.

Обсерватория со всех сторон была огорожена железным забором, сквозь его прутья можно было видеть всё, что происходило за пыльной дорогой: иногда по ней проезжали повозки, нагруженные фруктами или кувшинами с вином — это никомидийские торговцы спешили на местный рынок скорей обрадовать своих покупателей; вслед за ними кокетливой и в то же время уверенной поступью шли молоденькие гетеры — представительницы самой древней профессии — при этом Феофан морщился, и в голове его возникало множество греховных мыслей.

Однако взгляд его остановился на одной интересной паре, которая перейдя дорогу, приблизилась к воротам. Один из них выглядел, как здоровенный мужчина, по виду зажиточный горожанин, довольно строгий, так как он постоянно хмурил свои брови. Вторым оказался мальчик лет десяти скромной наружности и с немного испуганным красивым личиком от обилия впечатлений.

Пантолеон посмотрел вслед прошедшей юной гетере, которая проходя мимо, улыбнулась ему и подмигнула, словно, зазывала к себе. Ей было не больше пятнадцати, но такого удивительного сочетания в одном человеке он никогда ещё не встречал: бездонные сине-фиолетовые глаза, смуглый цвет нежной кожи и густые чёрные с отливом волосы.

Девушка завернула за угол, где располагался здоровый особняк, частично скрытый продолговатыми кипарисами. Евсторгий как будто бы и не заметил смятения сына, а только крепче сжал его руку и ввёл в ворота.

Подойдя к учителю, Евсторгий сказал:

— Вот тот отрок, о котором я говорил Вам. Он любит читать, ибо целыми днями я нахожу его, изучающего книги, вот, поразмыслив, я и решил отдать его в Ваше училище.

Феофан внимательно посмотрел на смутившегося мальчика.

— Ты увлекаешься науками, дитя?

— Да.

— А что более из всего привлекает тебя?

— Целительство.

Услышав краткий ответ, Феофан сделался довольным.

— Но мы, лишь, даём общее представление о человеческом теле и болезнях, поражающих его.

— Мне нравятся и другие науки, — сказал Пантолеон. — Небесные сферы и философия, математика и стихосложение.

Феофан удовлетворённо закивал, погладил поседевшую бороду.

— Вижу, из тебя выйдет неплохой ученик, — затем посмотрел на Евсторгия, — но в будущем отдайте сына в обучение Евфросиану. Он учит целительству.

…Обсерватория была полна учениками — детьми самой высокой прослойки общества — аристократии. Мало кто из них, действительно, тянулся к знаниям. По природе своей они были более ленивы, менее внимательны, любили повеселиться и участвовать в оргиях. Некоторые занимались даже скотоложеством, хотя, конечно же, об этом знали, лишь, немногие.

Обсерватория была круглою, окружённая со всех сторон скамьями, а в центре была сделана специальная площадка, на которой обычно стоял учитель. В этом же центре стоял интересный прибор, показывающий строение Земли. Круглая деревянная тарелка, снизу закреплённая чем-то, а вверху — купол, такой же, как и в обсерватории только без окон, через которые обычно падал свет, но его было мало так, что всё внимание невольно устремлялось на модель Земли.

Пантолеон слушал внимательно, даже записывал кое-что себе, однако, усердие его было прервано сидевшим рядом юношей.

— Брось, всё это — чушь, ибо давно люди догадываются, что Земля круглая.

Пантолеон внимательно посмотрел на юношу, а тот приблизился к нему и в самое ухо прошептал:

— Пойдём сегодня выпьем вина, я покажу тебе такую красотку, каких ты вряд ли ещё видел во всей Никомидии.

…Вино обжигало, но было приятным на вкус. Старый грек Александрий — хозяин заведения, где молодым аристократам предоставляли вино с самых обширных виноградников Византии, переехал на эту землю несколько лет назад и уже прочно здесь обосновался. Это был весёлый человек, который ловко скользил между столами и подавал большие чарки с вином, ему помогала старшая дочь, во всём следовавшая за ним.

Попутчик Пантолеона ущипнул её за талию, та вскрикнула и захохотала, однако быстро удалилась; выпил половину чарки и подмигнул глядевшему на всё удивлёнными глазами юноше.

— Эй, не отставай, вино придаёт бодрость и силы. А теперь давай знакомиться. Я — Деметрий, живу недалеко от городской площади. Мой отец входит в совет города.

— Пантолеон, — тихо произнёс юноша, отхлебнул немного из чарки, затем ещё несколько глотков.

Вдруг взгляд его устремился в окно на проходившую девушку с сине-фиолетовыми глазами ту, что он видел впервые возле обсерватории.

Деметрий лукаво толкнул его в локоть.

— Она тебе нравится?

— Кто это?

— Греческая гетера, живёт тут неподалёку. Идём, я тебя с ней познакомлю.

Юноша потупился, мотнул головой.

— Нет, не могу.

— Да ну, брось, приятель! К ней ходят самые известные аристократы Никомидии.

— Она слишком красива, — сказал Пантолеон.

— Ты не пожалеешь. Да идём же скорее, чего ты сидишь, как истукан. Не веди себя, словно капризная римлянка.

Пантолеон отодвинул всё ещё полную вином чарку, нехотя поднялся.

…Их встретила рабыня в прихожей, преподнесла воды, однако гости отказались. Рабынею оказалась худосочная девушка с некрасивым заострённым личиком и множеством бус на длинной шее. Она поклонилась и произнесла своим тоненьким голоском:

— Как доложиться хозяйке?

— Скажи-де пришёл старый знакомый Деметрий с городской площади, ну тот самый, что ещё недавно бывал.

Рабыня смутилась.

— Помню, — затем уже кокетливо сказала:

— А подарки с собою принесли?

Пантолеон заметил, как задумался его новый приятель, почесал затылок и как бы сквозь зубы проговорил:

— Чёрт, совсем забыл.

Но вслух ответил, протягивая совершенно новую книгу из тез, что изучали в училище.

— Вот возьми и передай своей хозяйке. Скажи, на этот раз его голова забита одной философией.

Рабыня исчезла.

— Почему ты отдал ей книгу? — спросил Пантолеон, посмотрел на дорогое убранство дома. В углу стояли две большие вазы из китайского розового фарфора — совершенно одинаковые; стены украшены необычной лепкой с вкраплением позолоты.

Деметрий усмехнулся:

— К гетерам не ходят без подарков, запомни это.

— Но книга — довольно редкая, тебе она могла ещё понадобиться, — возразил Пантолеон.

— У меня есть много таких книг, — отговорился товарищ.

В это самое время из глубины дома вышла молодая хозяйка — та самая девушка, которая так смутила Пантолеона возле обсерватории. На ней было красное платье, чёрные волосы были распущены, и в них искусно вплетена алая лента. Юноши поклонились, Деметрий первым вошёл в комнату, где уже хлопотала рабыня с напитками, Пантолеон стоял, словно превратился в каменное изваяние.

— Ну что же ты не проходишь? — спросила девушка, пытливо посмотрела на Пантолеона.

Он молчал. Хозяйка улыбнулась и, подойдя ещё ближе, протянула руку, чтобы обнять гостя.

Сам не помня, что произошло с ним, Пантолеон ощутил себя бежавшим вдоль пыльной улицы в противоположную от рынка сторону. Он был ещё сильнее смущён, краска залила его лицо, а на уме стояли сине-фиолетовые глаза молодой гетеры.

Придя домой, Пантолеон лёг и забылся сном.

…Евсторгий ходил вдоль огромной залы, заложив руки за спину, наблюдал за тем, как рабы накрывали на стол, ставили перед гостем новые яства и вина.

Гость — руководитель обсерватории Феофан из Александрии охотно ел свежие фрукты и поглядывал на хозяина. Родители учеников не раз приглашали его к себе для личной беседы, чтобы выяснить успехи своих сыновей, их прилежание и склонность к наукам для более обширного совершенствования знаний. Евсторгий, наконец, присел напротив и сказал:

— Его мать умерла от тяжёлой болезни, когда мальчику едва исполнилось семь — ровно девять лет назад. Однажды я случайно услышал разговор Пантолеона с художником, из которого понял, что сын мой поклялся стать врачевателем, дабы исцелять человеческие недуги. Скажите, уважаемый, что ближе ему по сердцу, и усерден ли он в науках?

Феофан допил остатки вина, отложил трапезу:

— Пантолеон — усердный ученик, и науки даются ему легко: силён он и в астрономии и философии, но, возможно, более склонен к врачеванию, как когда-то дал себе клятву. Я напишу письмо придворному лекарю Евфросиану в столицу Византии, куда и поедет Ваш сын.

Лицо Евсторгия повеселело, он велел подать ещё вина, а вместе с ним дал распоряжение позвать Пантолеона.

Юноша без промедления явился перед отцом, поклонился почётному гостю и ожидал дальнейших вопросов.

Он очень изменился с тех пор, как в первый раз пришёл в обсерваторию в сопровождении своего отца, вырос; в походке, голосе и манерах появилась уверенность, в глазах — негасимая вера в молодость и свежие силы, которыми он и обладал.

— Сын мой, завтра ты уедешь с письмом из Никомидии, чтобы встретиться с будущим учителем твоим. Я даю тебе всего день, чтобы ты попрощался со своими друзьями, ибо хочу исполнить волю твою, и ты сделаешься целителем.

Феофан увидел, что хотя юноша и обрадовался, но всё же оставался грустен и молчалив.

— Ходишь ли ты к молодой гетере, что живёт рядом с обсерваторией? — спросил он.

— Хожу, — Пантолеон смутился, но к своему удивлению не заметил неодобрения на лице отца.

Евсторгий только улыбнулся и сказал:

— Тебе придётся расстаться с этой девушкой.

Пантолеон, также, молча вышел, слёзы душили его, однако он сдерживал их внутри своей души.

Он не помнил, как добрался до дома гетеры, которую звали Раис, как положил на её стройную грудь свою кудрявую голову и разрыдался.

Она молча успокаивала его, затем провела в комнату и подала пиалу с каким-то крепким горячим напитком, дарующим спокойствие и уверенность.

— Неужели мы больше никогда не увидимся? — спросила девушка.

— Отец желает, чтобы я покинул Никомидию. Я куплю там новый дом, если ты поедешь со мной.

Раис покачала головой:

— Нет, я — простая гетера, а ты станешь известным лекарем; моё место — здесь.

Он долго смотрел на неё, затем обнял и поцеловал в губы, но это был прощальный поцелуй.

Не помня себя от печали, Пантолеон встал и вышел, чтобы уже никогда не возвращаться в дом красавицы Раис.

В ночь перед отъездом он видел сон, где древние боги Византии и Рима смеялись над ним, затем всё это рассеялось, и он увидел Лучезарного.

2

…Рим поразил Пантолеона своим великолепием и величественностью. В отличии от провинциальной Никомидии это был, действительно, город богов, где собрался весь цвет византийской аристократии, и Пантолеону с трудом верилось, что когда-то легендарный Рим вскормила капитолийская волчица, памятник которой был сооружён на холме и величественно возвышался над остальным городом.

Сопровождавший его раб — старый грек Дионисий с серьгой в ухе знал город вдоль и поперёк, ибо когда-то родился здесь, но покинул из-за притеснений рабов.

Их едва не сшибла нагруженная оливками повозка торговца, который спешил на рынок. На противоположной стороне от Капитолия располагался роскошный особняк самого придворного лекаря Евфросиана; он утонул в кудрявой зелени сада.

Быстро взобравшись по ступенькам, Пантолеон направился ко входу, где нашёл двух рослых охранников; они совсем недоброжелательно посмотрели на него. Вышел приближённый лекаря — сухонький старичок, некто по имени Антоний, и быстро ознакомившись с протянутым юношей письмом, исчез в доме.

Он появился не скоро в сопровождении одного из рабов, поклонился гостю и сказал:

— Сегодня Евфросиан не может Вас принять. Он просит следовать за этим рабом, который укажет Вам ночлег в доме бывших исцелённых лекарем, а завтра днём он просит Вас вновь навестить его.

После этих слов раб подал знак следовать за собой, и вскоре они скрылись за обширными зарослями диких платанов, росших посреди города.

Пантолеон отдал распоряжение Дионисию возвращаться к отцу и уверить его, что с ним всё в порядке.

В доме, находившемся совсем неподалёку, жила старая бездетная пара — муж с женой, которые обрадовались молодому гостю и охотно приняли его под свой кров.

Ужин оказался скромным; он состоял из сыра, маслин и молока, однако Пантолеон был сильно голоден, и подобная трапеза помогла ему насытиться.

Утром он оделся и вновь поднялся по ступенькам к дому придворного врача; Антоний встретил его с почтением.

— Следуй за мной, — сказал он своим спокойным голосом, — Евфросиан сейчас обедает, но сегодня он не желает никого видеть кроме тебя.

Евфросиан произвёл на юношу сильное впечатление, ибо всем своим внешним видом он напоминал грозного Зевса в хорошем дорогом облачении придворного.

— Садись, — сказал он не менее грозным голосом, показал на обильно накрытый стол. Стоявший позади раб наливал вино.

От богатого убранства стола глаза Пантолеона разбежались. Чего здесь только не было: и печёные фазаны, удобно расположившиеся на огромном блюде, и сыры всевозможных сортов, и засахаренные фрукты, а, также, жареный поросёнок с уткою, всевозможные фрукты и вина.

— Здоровый человек должен хорошо есть, ибо в пище заложена сладость Богов, — сказал Евфросиан, — я люблю наблюдать за тем, как вкушают мои ученики дары Богов.

Пантолеон молча сел на предложенное ему место и приступил к трапезе.

Наконец, Евфросиан улыбнулся:

— Мой друг из Никомидии пишет мне, что ты отличился большим талантом в познании наук. Чем же привлекло тебя врачебное искусство?

— Когда-то я хотел излечить свою мать, которая умерла в тяжких муках, но не смог.

Евфросиан кивнул:

— Хорошо, я обучу тебя всему, что знаю сам, и ты станешь прославленным лекарем, ибо ты нравишься мне, и я вижу в тебе настоящее усердие.

В этот момент подошёл один из рабов с тазом воды, куда Евфросиан окунул руки.

— Жить будешь у некого пресвитера Ермолая. Он охотно принимает у себя молодых врачей, однако император к нему не совсем благосклонен.

Затем вытер руки о поданную материю и поднялся из-за стола:

— Сейчас иди. Мне нужно побыть наедине с собою.

…Ермолай жил скромно, хотя некогда и сам был из аристократии. Это был почтенный старец, державшийся с достоинством, спокойный и одухотворённый. Жил он один, питался скромно, и Пантолеону пришлась по душе такая обстановка.

Войдя в дом, он долго стоял возле иконы с изображением лика Лучезарного; Ермолая это заинтересовало.

— Тебе нравится? — с любопытством спросил он.

Пантолеон кивнул.

— Да.

— А знаешь ли, кто изображён на этой иконе?

— Учитель Христ, что на третий день воскрес.

— Откуда тебе это известно?

— Христа знают все, но мне рассказывала об этом покойная мать и Савел Галлилейский, что обучал её.

— Знаю его, — сказал Ермолай, — Ныне он вновь путешествует по Иудее и проповедует имя Учителя. Есть много других учеников Его, как я, например.

Пантолеон ещё раз посмотрел на светлый лик Учителя, вспомнил своё детство, и ему стало грустно.

— Слышал я, что император не благоволит к христианам? — спросил Пантолеон.

— Не благоволит, — согласился пресвитер, — ибо некогда предки его преследовали Учителя и были из тех, кто кричал: «Распни его!» царю Ироду.

— А где сейчас Учитель?

Ермолай расжёг лампаду, отчего лик Учителя сделался ещё светлее и лучезарнее.

— Говорят, что Он вознёсся на Небеса, и оттуда наблюдает за паствой Своей. Слышал я ещё другие новости: будто Христ отправился на Восток продолжать Свою проповедь безбожникам.

— Так ли это?

Пресвитер пожал плечами:

— Не знаю, возможно, и так, возможно и нет. Суть не в этом. Главное — следовать заветам Учителя и донести Учение Его до людей, чтобы они, наконец, прозрели и поняли истинного Бога.

— И что же они делают?

— Осеняют себя крестным знамением, как когда-то учил нас Иисус.

С этими словами Ермолай наложил на себя крест.

Пантолеон согласился посещать общие собрания, где каждый из учеников говорил то, что знал об Учителе, когда «видел» Его живым. Собрания проводились в небольших помещениях — церквях, наскоро сооружённых и уставленных иконами.

Пантолеон не задавал вопросов, но просто слушал и возвращался оттуда спокойным и вдохновлённым.

…Больной постанывал, но, всё-таки, был в состоянии отвечать на вопросы главного лекаря. Это был уже немолодой человек — римлянин, окружённый толпою учеников во главе с Евфросианом. Ученики с любопытством наблюдали за тем, как Евфросиан многократно прикладывал ухо к его исстрадавшейся плоти, словно хотел услышать сердце страдальца. Двое дюжих рабов — здоровяков стояли тут же, готовые оказать необходимую помощь в случае надобности.

— Каково же будет лечение? — наконец, спросил Евфросиан. И видя, что ученики не спешат высказать свои мнения, обратился к нескольким:

— Что думаешь ты, Констанций?

Спрошенный был светловолосым молодым человеком в красной накидке с опущенным на плечи капюшоном. Он переминулся с ноги на ногу, затем невразумительно ответил:

— Следует на несколько дней оставить его на волю Зевса, а если ему станет лучше, то напоить травами.

— Ты, также, думаешь, Марк? — спросил придворный врач у рядом стоявшего. Тот растерянно закивал, затем подумал и добавил:

— Я думаю так же, как Констанций.

— А ты, Агафий?

— Он не выживет, поэтому лучше всего предать его огню.

— Ну а ты, Пантолеон?

Пантолеон вышел вперёд, поклонился:

— Учитель, я думаю, что больного можно исцелить. Но для этого нужен усердный уход — Солнце, воздух, посильная гигиена и полноценная пища.

Евфросиан махнул рабам:

— Уведите его.

Те подхватили всё ещё стонущего римлянина под локти и повели его к выходу, где ждала его жена; затем поманил к себе Пантолеона, отошёл с ним в сторону, в то время, как остальные были заняты обсуждением всего услышанного.

— Я вижу, ты делаешь успехи, и из тебя выйдет отличный лекарь, — сказал Евфросиан, — но меня беспокоит одно.

Пантолеон с интересом посмотрел на врача.

— Тебя часто видят на собраниях христиан-иноверцев. Я понимаю, они не причиняют никакого вреда, и всё же, будь осторожен. Император не любит христиан и всячески преследует их в отличии от своего предшественника Александра Севера. А теперь иди к себе и подумай над тем, что я сказал тебе.

…Среди ночи он был внезапно разбужен Ермолаем.

Пантолеон поднялся, осмотрелся. Было темно, лишь, где-то на востоке брезжил рассвет. Город спал, правда, кое-где неистово лаяли собаки.

— Что случилось? — спросил Пантолеон.

— Одевайся и следуй за мной. Случилась беда, — произнёс Ермолай.

Они брели тёмными закоулками Рима, даже ни разу не попавшись на глаза императорской страже до тех пор, пока не дошли до маленькой убогой лачуги, освещённой масляными лампадами. Казалось, во всём Риме существовала одна только лачуга, а остальной город вымер.

Несчастная мать — одна из христиан склонилась над телом сына. Несколько часов назад он был укушен ядовитой змеёй, затем ему сделалось плохо, и он начал биться в конвульсиях, после чего вдруг стал недвижим, словно умер.

Сердце Пантолеона едва не остановилось от избытка чувств, он подошёл к несчастному, взял его руку и начал нащупывать пульс. Пульса не оказалось.

— Мой сын умер? — спросила женщина.

— Да.

Охваченная порывом, она припала к нему и зарыдала.

Пантолеон отвернулся, однако в этот момент, словно, внутри себя услышал голос: «Обратись к Учителю». Он упал на колени и начал взывать:

— Учитель Христ, помоги этому несчастному ребёнку, утешь его мать.

Мальчик по-прежнему не двигался. Тогда Пантолеон подумал: «Если вера Твоя истинна, Ты воскресишь его из мёртвых, и я приму её, чтобы нести учение Твоё».

Юноша поднялся, подошёл к Ермолаю.

— Пойдёмте, к утру его похоронят.

Он не видел, как вскочила изумлённая женщина и, подойдя к нему, встряхнула его.

— Смотрите, мой сын дышит! — закричала она. — Он дышит!

Мальчик открыл глаза, он всё ещё был бледен, как прежде, однако сознание медленно возвращалось к нему. Удивлённый не меньше её, Пантолеон посмотрел на больного, затем устремил свой взгляд наверх и чуть слышно прошептал:

— Ты спас его.

— Напойте сына травами, согрейте и уложите спать, — сказал юноша громче, когда пришёл в себя.

Как в бреду он последовал за пресвитером, до тех пор, пока не оказался возле дома. Ночь уже подходила к концу, потому что белая полоса рассвета с каждым часом расширялась, люди пробуждались, но над Римом всё ещё веяла тишина.

— Подождите, — сказал Пантолеон на пороге. Ермолай обернулся.

— Что ты хочешь?

— Обратите меня в свою веру и дайте крещение.

— Это, действительно, решила твоя душа?

— Да.

Словно в бреду он наблюдал за тем, как пресвитер окроплял его святой водой и слышал его слова:

— Отныне ты рождаешься заново, и имя твоё — Пантелеймон. Ты будешь исцелять страждущих и проповедовать имя Божье.

Сказав это, пресвитер протянул ему чарку, наполненную водой.

— Выпей воду и скажи: «Верую», тогда ты станешь христианином.

— Верую, — произнёс Пантелеймон.

…Сидя в колеснице, Пантелеймон развернул письмо, доставленное из Никомидии и начал читать его, вникая в смысл написанных слов.

«Дорогой сын мой, видно, Богу было угодно, чтобы я отправил тебя учиться врачеванию у знаменитых лекарей, ибо поистине, не чаял я совсем, что буду овеян такой милостью. Был я ярым приверженцем идолопоклонства и чтил его также рьяно, как чтили его отцы и деды мои. Но Бог дал мне такого сына, как ты. Рано лишившись матери, ты был замкнут и одинок, медленно постигал прочный фундамент науки, и тебе это удавалось.

Дорогой сын мой, в тот день, когда ты приехал в Никомидию, чтобы провести несколько дней в праздности перед дальнею дорогою, ты не стал предаваться пьянству, как приятели твои, а продолжал принимать больных, толпою шедших к тебе.

Ушёл я к себе, чтобы не мешать твоему занятию и предался праздным разговорам с гостями. Однако вдруг увидел я, как ввели слепца рабы его, и шёл он, поддерживаемый под руки. Человек этот был средних лет и принадлежал к сословию аристократов, на нём были дорогие одежды и золотые браслеты.

Глаза его были полностью ослеплены, словно присутствовали, лишь, физически.

Увидев его, я в ужасе подумал: «Неужто сын мой хочет, чтобы его побили камнями», ибо случай сей был абсолютно безнадежен. Я надеялся, что ты откажешь ему от целительства, поэтому направился в твои покои, чтобы убедиться в этом. Однако ты не только не отказал ему, но и принял его, как подобает.

Я подумал: «Что же он делает?»

Страх закрался в мою душу, и хотел я образумить тебя и при народе, что был в твоих покоях, увести тебя.

Ты усадил слепого на место его, затем всех попросил выйти, но я остался и продолжал внимательно наблюдать за тобою. И вот Господь явил мне промысел Свой. Ты подошёл к больному и положил руки свои на глаза его. Болящий вскрикнул, ибо боли вдруг пронзили его, но это продолжалось всего мгновение.

Затем он ушёл, поддерживаемый рабами, как прежде, но только он ступил на крыльцо, как закричал: «Я вижу! О, боги, я вижу!» Весь народ устремился к нему, я же подойдя, спросил: «Неужто и в самом деле ты видишь?»

«Да», — ответил оздоровевший слепец.

Это настолько поразило меня, что я сразу же закрылся в пристрое и не выходил оттуда два дня. Не мог я поверить, что возможно такое. Может, разве, слепец прозреть? Затем вышел я и, подойдя к тебе, сказал: «Хочу стать христианином».

Вид твой выразил настоящее удивление такою переменою во мне, но ты спокойно сказал: «Что заставило тебя обратиться в истинную веру, отче?» Я был так растерян, что ничего не мог ответить на слова твои. Но на следующий день ты привёл меня к своим священникам, и они крестили меня святой водой и плотью Христа, дав мне просфору, которую я вкусил.

С тех пор, невзирая на преследования властей, посещаю я собрания христиан и слушаю проповеди учеников Иисуса. Они оказывают на меня благотворное воздействие, и ещё сообщаю тебе, сын мой, что ученики собираются воздвигнуть здесь храм Учителя.

Болящие же и страдающие со всех концов города спрашивают, где ты; кои сами, а кои на колесницах отправляются к тебе за исцелениями».

Колесница остановилась напротив роскошного дворца, огромные размеры и убранство которого подчёркивало ту роскошь, где «купался» весь императорский двор.

Полы были покрашены тонким слоем золота, везде стояли величественные скульптуры человеческих тел, выполненные римскими и греческими мастерами: спортсмены, атлеты, гимнасты, а, также, боги — Венера, Зевс и легендарный громовержец Гермес, повелевающий стихиями и силой Земли.

Император Максимиан производил впечатление властного человека средних лет. Он сидел в величественной позе на троне в роскошном облачении, расшитым золотом. С правой стороны стояли советники, с левой — придворные, среди которых был Евфросиан. Он вышел вперёд и поклонился:

— Это — мой новый ученик Пантолеон. Именно о нём я говорил Вам.

Юноша поклонился, на нём были красивые одежды, какие он надевал, лишь, в редких случаях.

Максимиан внимательно оглядел юного лекаря.

— Так ты и есть тот самый талантливый целитель, и имя твоё Пантолеон из Никомидии?

— Моё имя Пантелеймон.

Лицо императора выразило удивление.

— Пантелеймон значит всемилостивый. Ты изменил своё имя?

— Да.

Максимиан усмехнулся:

— Что ж, оно больше подходит тебе. Слышал я, что ты целишь всех, обратившихся к тебе: и богатых, и бедных. Так ли это?

— Да.

— Правда ли то, что совершаются чудеса, и больные в один раз становятся здоровыми?

— Если так говорят, значит, это правда.

— Ну что ж, в моей империи нужен такой лекарь. Слышал я, также, что ты собираешься вновь в Никомидию. Чем же вызвана такая спешность, если бы я мог даже оставить тебя при дворе?

— Отец мой умер, и я должен достойно похоронить его.

— Похвальное стремление. Я отпускаю тебя на несколько дней, а, также, даю время на разговор с управляющим, ибо вслед за этим ты переберёшься в Рим и будешь жить при моём дворе.

Максимиан дал знак, что удовлетворён, и Пантелеймон отошёл, смешавшись с остальными придворными.

После этого присутствующие пошли трапезничать, ибо отмечался праздник Венеры. Столы были украшены виноградом, всевозможными фруктами и дорогими винами из Греции. Максимиан возглавлял шествие, подозвал церемониймейстера и шепнул ему:

— Пригласи танцоров.

3

При первом взгляде на город ему показалось, что он изменился; быть может, стал каким-то пустым, словно из него вытащили душу. Солнце ослепительно сияло, создавая дикие тени, и дома местной знати, а также, мелких лавочников утопали в них.

Долго стоял Пантелеймон возле ограды дома с кипарисами. Нет, он не видел прекрасных фресок с ангелами и богинями, которые вдохновляли поэтов и живописцев; он смотрел на двери, из которых могла появиться прекрасная нимфа, но она не появлялась.

Вдруг облако пыли поднялось над улицей, послышался хохот и нежный голосок. Красавица — гетера выпорхнула из колесницы, за ней какой-то молодой человек, который крепко держал её за руки. На ней был красный хитон с позолоченным поясом вокруг талии. Раис пронеслась мимо него, словно ураган, даже не обратив внимания.

Пантелеймон постоял ещё немного возле ворот и направился обратно. Уходя, он бросил взгляд на обсерваторию, где когда-то учился; возле фонтана в прежней позе восседал Феофан, видно, он утомился после занятий и решил отдохнуть, чтобы отвлечь свой ум от забот дня.

Словно всё изменилось в нём с того времени, так как не чувствовал Пантелеймон больше никакого притяжения к мирскому.

Смерть отца заставила его провести целый день в молчании и уединении, а, также, в глубокой молитве. За весь день он не принял ничего кроме воды и двух лепёшек, что испекла Фессалина. Дом Евсторгия погрузился в скорбь.

Тело покойного хозяина дома было бледным, однако в лице чувствовалась какая-то духовная удовлетворённость. В нём был Свет, потухшая жизнь ушла, но заставляла оставшихся задуматься о Вечном.

Пантелеймон поцеловал отца в лоб, он хотел вновь удалиться к себе, чтобы предаться молитвам, но вошёл раб по имени Эммануил, поклонился и сказал:

— Болящий просится.

— Кто болящий?

— Некий Марк из Генуи, аристократ и землевладелец.

— Вели войти.

К ногам его упал крупный человек, но сделал это он не по своему порыву, а потому что принято так. Во всём облике его ощущалось высокомерие и гордость. Усыпанный золотыми украшениями, он сиял, словно заходящая Луна.

— Помоги мне, лекарь. Специально прибыл к тебе из Генуи, ибо много наслышан о тебе.

— Что же случилось с тобой? — спросил Пантелеймон.

— Ноги мои совсем вспухли, не ходят и не желают слушаться меня, рука одна отсыхать стала, плеть не могу удержать.

— Для чего тебе плеть?

— Чтобы хлестать непокорных рабов. Давеча я до смерти забил трёх, четвёртый вырвался и убежал.

Пантелеймон нахмурился.

— Что ж ты, грешник, пришёл целить тело, коли больна твоя душа? Дескать, почини мою бренную одежду, и я дальше буду творить свои бесчинства. Бог не желает твоего телесного здоровья. Болезнью Творец намекает тебе, чтобы ты обратил внимание на душу, осознал свои грехи, молился за убиенных тобой.

Аристократ мотнул головою.

— Так что же мне теперь делать?

— Возвращайся обратно в Геную и молись. Когда поймёшь, что неважно тебе здоровье тела, тогда исцелишься.

Пантелеймон позвал раба и велел проводить гостя.

На следующий день усопший Евсторгий был помещён в семейный склеп, где когда-то погребли его жену Еввулу.

За поминальною трапезою Пантелеймон был молчалив, ни с кем не поддерживал разговоров; родственники и приглашённые сочли его погружённого в свою скорбь.

К сумеркам, когда все разошлись, молодой лекарь зажёг факел и созвал всех рабов.

— Слушайте меня! — сказал он. — Отныне, с сегодняшнего дня вы свободны. Я уезжаю в Рим и буду странствовать по всей Византии, вам же оставляю эти земли в собственность, чтобы вы возделывали их. Иные, взяв что им по необходимости, могут перебраться в другие земли.

Его красивое лицо с сияющими голубыми глазами пылало также, как факел, и юные девушки-рабыни смутились от волнения. Одна из них Клеменция шепнула своей подруге:

— Смотри же, Агафия, наш хозяин такой же, как и Иисус.

— А может он и есть Иисус, возвратившийся с земель Иордании, — произнесла Агафия, почти уверенная в своих словах.

Рабы сначала стояли молча, будто застывшие изваяния, затем начали перешёптываться.

— Хозяин, живя у тебя, мы ни в чём не испытывали нужды, — сказал кто-то.

Никто не возражал, ибо все были согласны с мнением одного.

— Но у вас не было главного — Свободы, и я дарю её вам, — сказал Пантелеймон.

— Как же так? И земли, и мы — всё это принадлежит Вам. Отец Ваш не одобрил бы такой шаг.

Пантелеймон не ответил. К его ногам бросилась старая Фессалина:

— Позволь остаться с тобой, ведь ты мне почти как сын, я и матушку твою Еввулу в своё время вынянчила. Возьми меня с собой, я буду тебя кормить и помогать.

— Но почему ты не жаждешь свободы? — удивился юноша.

— Душа моя просится к тебе, как к подвижнику Иисуса, и если б даже дал ты мне свободу, я бы умерла от тоски, — пожилая женщина взглянула на улыбнувшегося юношу, он поднял её с земли, утёр слёзы:

— Хорошо, матушка, будь по-твоему, следуй за мной.

К утру повозка, нагруженная необходимыми вещами, была готова. Пантелеймон простился со всеми, вышедшими проводить его.

— Мир тебе, — сказал атлетически сложенный эллин Дионисий с серьгой в ухе, — коли, будешь в Никомидии, приходи и хозяйствуй.

Повозка тронулась, чтобы завернуть за угол и в последний раз проехать по узким городским улочкам. Фессалина сидела на вещах; она рыдала, ибо навсегда прощалась с местом, где провела всю свою жизнь.

Когда Солнце уже поднялось, выехали за городские ворота на пустошь, которая простиралась на обширное расстояние. Кое-где встречались совсем голые камни, где зелёная трава отступала; казалось, они совсем не чувствовали испепеляющего зноя, потому что трава вокруг них пожухла и пожелтела.

— Эй, постойте, добрые люди, остановитесь!

Услышав возглас, возница натянул поводья, усталые лошади замерли на месте. Пантелеймон видел, как к повозке подошёл какой-то человек пожилого вида в ветхой одежде с посохом. В левой руке он нёс котомку с едой.

— Юноша, куда вы едите?

— В Рим.

— Не подвезёте ли меня? Я по пути в Мессу. Это небольшое селение и находится оно неподалёку, поэтому я не слишком утомлю вас своим присутствием.

— Садись.

Пантелеймон уступил своё место и ещё раз внимательно посмотрел на странника. Тот улыбнулся, развязал котомку и протянул хлеб с сыром.

— Ешь.

Пантелеймон возразил:

— Я не голоден.

Заметив на шее юноши христианский крест, странник сказал:

— Ты ученик Иисуса?

— Да.

— Я — Его последователь, жил долгое время в Иудее и Галлилее и видел мучения христиан. А зовут меня Ионий, — наконец ответил незнакомец.

— Мучения? — спросил Пантелеймон, — я об этом ничего не слышал. Расскажи о них.

Ионий вздохнул, взглянул на слушавших его, лишь, возница был занят своим делом.

— В 302 году в Никомидии пострадало от преследований Максимиана множество христиан. А было это так. Наступал день празденства Христова, последователи Его и ученики собрались в храме, чтобы достойно отметить сей день. Они разожгли лампады и освятили иконы, пели в честь Учителя. Были там мужчины, женщины и дети. Однако, император, прослышав о сей вести, прислал нарочного и возвестил христиан, что если они не покинут храм и не поклонятся языческим идолам, то их ждёт мучительная смерть. Они отказались. На следующий день по приказанию прибыли воины и ещё раз изъявили волю императора, но и тогда благочестивые ученики не отреклись от имени божьего. Тогда они по приказу военачальников заложили сено вокруг храма и подожгли его. Ни один из страдальцев великих не вышел к ним, все они отправились к Богу, но не отреклись от Христа.

Повозка медленно тряслась по ухабам, все молчали; Фессалина вытирала проступившие на старческих глазах слёзы. Тишину прервал сам Ионий.

— Я, ведь, обладаю даром провидения и могу сказать то, что недоступно простым смертным. Хочешь скажу о тебе?

Пантелеймон, выйдя из забытья, ответил:

— Скажи.

— И ты пострадаешь за веру христову, потому что с каждым разом будет она укрепляться в тебе. Но пострадаешь не безвестно, ибо многие достойные мужья и жёны узнают о тебе. Поведай мне, юноша, кто же тебя обратил в веру?

— В детстве — мать моя, а затем один священник по имени Ермолай.

Странник задумался, откусил сыр и начал тщательно жевать его:

— Нет, не знаю такого, — сказал он. — А тебя-то как звать?

— Пантелеймон.

— Всеблагой, значит.

Ионий вздохнул, посмотрел на выжженную долину, где-то там совсем неподалёку паслось стадо овец, а ещё чуть дальше располагались глинобитные домишки крестьян. Обратился к вознице:

— Останови здесь.

Выйдя из повозки, посмотрел в ясные голубые глаза юноши. Произнёс:

— Мир тебе, — и опираясь на свой посох, отправился по узкой вытоптанной тропинке к пастбищу.

— Мир тебе! — прокричал, удаляясь, Пантелеймон.

…К вечеру Фессалина попросила остановиться на ночлег в одной деревушке, попавшейся на пути.

— Кости мои уже слабы стали, просят отдыха, — сказала она, — но от этого только всем утешение будет, да и лошади устали, на постой просятся.

Действительно, их бег не был уже таким плавным, как в самом начале, всё чаще и чаще они спотыкались, и было решено остановиться у добродушных гостеприимных хозяев.

Хозяйка хижины Арсения — женщина средних лет с радушием приняла своих ночных гостей. Возницу расположили в сарае, Фессалина сама улеглась в чулане, а молодой человек — в пристрое. Хозяин византиец Сезарь приглашал к ужину, но юный странник отказался.

Пантелеймон проснулся ночью от пронзительного крика младенца, вышел из пристроя и осторожно постучался в дом:

— Пустите меня к ребёнку, — сказал он.

Младенец ворочался в люльке, колотил маленькими ножками, как беснующийся. Юноша приложил свою руку на лобик младенца под взгляды удивлённой матери — через несколько мгновений крик прекратился. Пантелеймон подошёл к хозяйке и прошептал:

— Никому об этом не говори.

К утру он отправился к небольшому озерцу, где неподалёку блеяли овцы, сел в камышах.

— А почему твои руки жёлтым светом сияют?

Пантелеймон резко обернулся. Позади него стоял мальчик лет семи в длинной рубашке с заплатами; подул ветер, и камыши качнуло в одну сторону.

— Кто ты? — спросил Пантелеймон.

— Александр — брат того, кого ты вылечил ночью. Меня назвали в честь Александра из Македонии

Юноша посмотрел на свои руки.

— У меня обычные руки.

— Нет. Они, словно, сияют.

— Я — лекарь из Рима.

Мальчик подсел к нему

— Что ты будешь делать, когда возвратишься в Рим?

— Сменю богатые одежды на простые и пойду целить.

Мальчик посмотрел на волнующуюся гладь озера.

— А как ты целишь?

— Не я, а Господь через меня, — сказал Пантелеймон.

Накрапывал дождик. Мальчик протянул гостю руку, чтобы тот поднялся:

— Пойдём. Матушка велела позвать тебя к трапезе.

Перед тем, как повозка тронулась, Пантелеймон подошёл к хозяйке и сказал:

— Младенца напоишь отваром из вереска, что растёт на пустоши и будешь поить ещё месяц.

…Когда до Рима оставалось ещё совсем немного, Пантелеймон прикорнул и увидел необычный сон. Ему снилось, как входит он в какое-то светящееся пространство и его встречают два ангела. Один назвался Михаилом архангелом, другой — Гавриилом. Михаил был светловолосым в голубых сияющих одеждах с мечом, а Гавриилл — русым в белых одеждах.

Он протянул вошедшему большую чашу с розовым нектаром и произнёс:

— Это — благодать божья, ею ты будешь лечить. Много пострадаешь от людей, но не печалься, Мы придём за тобой и поддержим тебя.

Ещё Пантелеймон видел ангела в женском обличьи на фоне голубого сияния, но ангел тот ничего не сказал ему, а просто улыбался.

Проснулся он уже на подъезде к Риму, плотнее укутался в свой плащ. Удивлённая Фессалина сказала:

— Был сильный ветер, но ты спал, как убитый, словно совсем не чувствовал прохлады.

— Я и в самом деле не чувствовал её, — произнёс Пантелеймон.

Ермолай встретил его радушно, напоил свежим молоком и выслушал сон.

— Это было знамение тебе, — наконец сказал пресвитер.

— Правда ли, что христиане много пострадали за веру свою и претерпели гонения от императора?

— Правда.

Ермолай много рассказывал о подвижниках христовой веры, об их мучениях и свирепствах римлян по отношению к ним, Пантелеймон внимательно слушал, живо представляя в своём воображении все мучения страдальцев.

— Скушай рыбу и выпей ещё молока, — сказал Ермолай, когда окончил свой рассказ. — Я отведу тебя к больным, кои нуждаются в исцелении, дабы утвердились они в вере христовой. Когда тебя не было в Риме, многие из простого народа приходили сюда и спрашивали о тебе. Даже купцы из Египта были и из Фессалоникии, и Лакедемонии. Видать, многие о тебе знают, слухи, ведь, быстро в народе распространяются.

— Но что же я сделал такого? — спросил Пантелеймон.

— Именем божьим совершил чудеса, и люди поверили. Поверили в то, что только сила Божья и Божье слово способны исцелить, — Ермолай задумался. — Завтра мы собираемся в храме и будем петь во славу Иисуса. Ты пойдёшь со мной, чтобы встретиться с людьми.

…Вода лилась из пастей сделанных из золота диких львов, она была горячей и в то же время приятной для тела; круглый бассейн располагал к расслаблению. Две рабыни в полупрозрачных платьях, обхваченных выше талии золотыми поясами, умащивали его тело благовонными маслами. Они капали на смуглую кожу несколько капель, делали лёгкий массаж. Одна из них была хорошенькой, Максимиан подмигнул ей.

— Ты мне нравишься, и у тебя нежные руки.

Рабыня смутилась.

Император хотел сказать что-то ещё, однако дверь в восточной части бассейна открылась, вошёл самый близкий подданный Григориан. Увидев обнажённого императора, Григориан не растерялся. Он с почтением поклонился и сказал:

— Двое молодых лекарей пришли и ждут тебя.

— Что за лекари, и как могут они отрывать меня от отдыха? — Максимиан недовольно нахмурился.

— Их зовут Констанций и Дафний, они из Неаполя.

— Ну и что они хотят от меня?

— Эти лекари сами тебе всё расскажут.

— Надеюсь, это не дела государственной важности.

Григориан промолчал, покорно ожидая дальнейших решений.

Наконец, Максимиан подал руку одной из рабынь.

— Помоги мне встать и оберни в простыню.

Рабыня приготовила роскошную простыню, чтобы набросить на плечи Максимиана.

Григориан помог одеть платье и сандалии.

— Скажи, чтобы отключили воду, бассейном я займусь позже. — Максимиан подмигнул рабыне.

…Констанций поклонился и выступил вперёд к трону. На нём было голубое одеяние, которое сочеталось с цветом белокурых волос. Дафний стоял в стороне.

— Ну, что заставило вас прийти ко мне? — Максимиан смотрел на Констанция.

— Один из лекарей злоупотребляет Вашим доверием.

Император с досадой вздохнул.

— Я так и знал, что их дела совсем не государственной важности. Хорошо, я слушаю вас. Что это за лекарь? Кто он?

— Пантелеймон, как он себя называет.

— Пантелеймон? Да, припоминаю. Это тот самый красивый юноша, который уехал в Никомидию, чтобы похоронить отца?

— Да, это он.

Максимиан усмехнулся.

— Ну и что же натворил этот юноша?

— Он проповедует учение Христа и занимается шарлатанством. Ходят слухи, что, якобы, он исцеляет его именем, поэтому все больные идут к нему. Он обращает их в новую религию, носит старые одежды, словно бродяга, хотя, отец его был рабовладельцем и имел состояние.

— Это — слухи, чем же они подтверждаются?

— Мы сами видели и можем свидетельствовать против него, — сказал молчавший Дафний.

— Что ж, пусть приведут его ко мне.

… — А дальше какая участь постигла живописца? — Пантелеймон ещё раз взглянул на икону со светлым ликом Христа. Руки неизвестного художника тонко запечатлели улыбающийся лик Учителя.

— Он ушёл в Грецию, желая избежать гонений. Сейчас же никто не знает, что с ним.

Пантелеймон взял иконку.

— Точно такую подарила мне когда-то моя мать.

Ермолай налил полную кружку козьего молока, Фессалина пекла свежие лепёшки, которые она затем разламывала и преподносила к столу.

— Выпей-ка это и ложись. Возможно, завтра тебя ждут более серьёзные испытания.

— О чём Вы говорите?

— Ни о чём, ложись.

Пантелеймон выпил молоко, свечи были погашены, пахло свежими лепёшками.

…На заре кто-то сильно долбился в дверь, Ермолай приподнялся со своего скромного довольно жёсткого ложа, встряхнул головой. Стук показался ему очень подозрительным — последователи Учителя входили тихо, со смирением.

— Откройте! — послышалось снаружи.

— Кто это? — прошептал проснувшийся Пантелеймон.

Ермолай пожал плечами:

— Не знаю.

В дверях стояли двое из стражи — один сам начальник охраны Александр Траянский. Он нахмурился, посмотрел на стоявшего перед ним юношу.

— Эй, парень, ты должен пойти сейчас со мной.

— С Вами?

— Император ждёт тебя.

Он обнял пресвитера и молча последовал за стражей.

…В императорском дворце ещё горели факела — их тушили только, когда наступал день. Золото стен с замысловатыми изразцами сверкало в бликах факелов и свечей. Максимиан, облачённый в золотое одеяние, сидел на своём троне, рядом с ним лежал огромный пёс, которому император кидал большие куски мяса. Пёс ловил их на лету и смачно жевал.

Григориан был тут же, он что-то шепнул императору на ухо; Максимиан кивнул, посмотрел на стоявших придворных. В зале только слышалось потрескивание факелов.

— Как чувствует себя императрица?

— Превосходно.

— У неё ничего не болит?

— Нет.

— Ну что ж, хорошо.

Жестом подозвал вошедшего юношу в сопровождении двух стражей. Они отошли в сторону, Пантелеймон приблизился и поклонился.

— Ты не знаешь, почему я вызвал тебя сюда? — спросил Максимиан.

— Нет.

— Слышал я, ты проповедуешь Христа, а римских богов отвергаешь. Так ли это?

— Да.

Максимиан сощурился:

— Я непримирим к новой вере, так как считаю её шарлатанством.

— Доставьте мне самого немощного со всей Византии и попросите своих лекарей исцелить его именами римских богов. Я буду целить его именем Христа. Если больной оздоровеет, ты отпустишь меня.

Император посмотрел на приближённого, тот отвернулся.

— Тебе доставят самого немощного со всей Византии, и если ты исцелишь его за два дня, я отпущу тебя, но ночь эту ты проведёшь в темнице.

…Девушка с горечью смотрела на разбитое параличом тело своего отца, возле которого собрались придворные. Молодой лекарь подал ему выпить какое-то зельё из маленького стеклянного пузырька. Больной выпил с большим трудом с помощью поддерживавших его. Затем он положил руки на его живот и долго держал их; острый взгляд императора следил за каждым движением молодого лекаря, словно хотел заподозрить его в чём-то. Она глядела на его красивое лицо, и сердце её трепетало ещё сильнее.

Пантелеймон прошептал:

— Именем Господа нашего Иисуса Христа, исцелись.

На щеке страдальца появилась слеза, она стекла вниз к углу рта, немного задержалась там, исчезла.

— Что это? — Григориан показал на слезу.

— Видите, он плачет?

Максимиан кивнул, обратился к молодому лекарю:

— Ты обращаешься к своему Учителю, но я не вижу улучшения.

— Твои лекари не смогли поставить страдальца на ноги, — ответил Пантелеймон.

Вновь склонился над больным, взгляд которого стал осмысленным. Вдруг слабое движение подёрнуло его ногу, которое передалось на вторую. Девушка бросилась к ослабевшему отцу, слёзы текли из её глаз. Она поймала руку целителя, поцеловала. Он посмотрел на неё, погладил по черным волосам.

— Завтра ему будет лучше, и он сможет ходить.

— Но это невозможно.

Пантелеймон улыбнулся:

— Возможно.

…Обезумевшими глазами Констанций наблюдал за движениями парализованного. Он стоял, шатаясь на ногах, затем сделал движение, обошёл всех стоявших, остановился возле целителя, упал ему в ноги.

— Иисус исцелил тебя, а не я, — произнёс лекарь.

Не обращая внимание на присутствующих важных сановников, Констанций воскликнул:

— Он занимается чёрной магией!

— Почему ты так решил, уважаемый?

— Мой император, больной, что ты приказал привести, был абсолютно безнадёжен.

Максимиан взглянул на бедняка:

— Я должен собрать совет, прежде чем принять важное решение.

— К чему совет? — шепнул Григориан. — Если ты отпустишь его, народ признает христианство, и твоя власть будет ничтожна. Ты должен подвергнуть его испытаниям, а затем казнить.

— Ты думаешь, это спасёт мою власть?

— Только это, — Григориан отошёл в сторону.

Император подозвал стражу и указал на больного:

— Уведите его. Он свободен. Лекарь же останется здесь.

— Пока народ не поднял бунт, ты останешься здесь, — повторил Максимиан.

4

…Его воспалённый ум блуждал где-то в лабиринтах Зевса. Он видел многочисленные отрывки мозаики, которые изображали грозного владыку стихий. Громовержец Гермес взирал на него и был беспощаден.

«Отрекись! Отрекись» Прими нас!» — отовсюду кричали боги, но он не слышал их. Он видел только сияющий лик Лучезарного, который стоял перед ним — тот самый лик на иконе, дарованный когда-то кроткой матерью.

Горячая раскалённая жёлтая масса обожгла его ноги, израненные об уступы камней в вольере, куда он был посажен вместе с дикими львами. Они ходили вокруг него, облизывались, ибо видели кусок живой плоти, которого так давно не получали. Сверху доносились крики разъярённой толпы, наблюдавшей за кровожадными убийцами. Львы медлили, видимо, чуя, что жертва не испытывает к ним никакой ненависти.

А затем его, как будто, поглотила эта раскалённая жижа, словно сам Гермес решил наказать приверженца иной веры. Он только видел, как кожа слезла с ног, и они превратились в кровавое месиво, а затем всё тело тыкали острыми иглами, или ему уже мерещилось это.

Отовсюду слышалось одно: «Отрекись! Отрекись!»

Он увидел себя со стороны ребёнком на берегу маленькой речушки, куда мать ещё в детстве водила его.

Она садила его на колени рядом с собою и о чём-то говорила. Сквозь журчание реки он вслушивался в её слова и видел, как речные блики вдалеке переливались радужным сиянием.

Он попадал совсем в другой мир, ибо вода успокаивала его, а после этого невозможного жара, когда даже слёзы выступили на его глазах, вода была так кстати. Она превратилась для него в спасителя и утешителя. Сквозь полудремотное состояние он слышал чей-то знакомый голос, но смысл слов растворялся, так и не доходя до сознания.

— Отвязывай камень, кажется, мы его вытащили, и он ещё дышит.

Пантелеймон открыл глаза. Пресвитер Ермолай суетился возле окровавленных ног, пытаясь обработать их теми целебными маслами, которые он оставил в доме. Он не чувствовал боли и даже прикосновений рук своего спасителя. От шеи отвязывала тяжёлый камень, который был привязан бечевой, какая-то молодая девушка в белом платке, показавшаяся Пантелеймону, также, знакомой. Это была дочь больного, исцелённого во дворце Максимиана. Заметив, что лекарь глядит на неё, девушка смутилась. Только сейчас он почувствовал, что с ног до головы мокрый.

— Что со мной случилось?

— Твои ноги облили раскалённым оловом, затем пытали и приказали сбросить в реку вон с того обрыва, — Ермолай показал на отвесную скалу. — Если бы не Аркадия, ты б давно утонул.

Заметив вопросительный взгляд Пантелеймона, пресвитер поспешил объяснить:

— Она увидела, как воины императорской стражи бросают тебя в воду и поспешила ко мне.

Девушка покраснела, но, взглянув на ноги юного лекаря, залилась слезами. Пресвитер успокоил её:

— Не смотри туда. Он ещё хорошо отделался. Возможно, ходить он будет не скоро, но кости, кажется, целы.

Пантелеймон видел, как трое из бедняков и один известный гончар погрузили его на носилки и перенесли в дом, где уже был накрыт стол, ибо собралось много народа.

Стол был необычайно богат для такого скромного дома, в котором жил пресвитер. Здесь были вина, фрукты, различные сыры и лепёшки, изготовленными умелыми руками Фессалины.

Многих людей он знал, ибо они получили исцеление из его рук, другие являлись частыми прихожанами на проповедях, третьи были совсем ему неизвестны.

— К чему всё это? — спросил Пантелеймон, оглядел толпу.

— Люди радуются, что ты жив, поэтому решили устроить эту трапезу, — пояснил пресвитер. — Они принесли сюда еду и накрыли на стол. Разве откажешь им в этой милости?

— Страдания мои ещё не окончены, а все эти люди находятся в опасности. Максимиан не успокоится, пока не найдёт меня живым или мёртвым.

— Он не найдёт тебя. На рассвете ты отправишься с двумя надёжными людьми в Египет, где и поживёшь какое-то время у них. Поверь, так будет лучше. А теперь перестань печалиться и улыбнись. Видишь, они приветствуют тебя.

Действительно, их лица были наполнены ликованием. Пантелеймен улыбнулся, взял протянутую ему чарку с вином.

— Выпей кровь христову и вкуси тело христово, этим отблагодаришь Учителя за своё спасение.

Лепёшки оказались горячими, Пантелеймон, повинуясь уговорам понял, что на самом деле голоден. Ноги были обёрнуты в корпию и давали о себе знать лёгким жжением. Псалмопевцы вышли вперёд, начав петь псалмы во имя Учителя.

Пантелеймон закрыл глаза, однако открыл их из-за криков, которые раздавались снаружи. Псалмопевцы притихли, остальные со страхом озирались. Ермолай подошёл к двери, приложил ухо к деревянным доскам:

— Кто здесь?

— Открывай и выдай нам Пантолеона, называющим себя Пантелеймоном!

— Кто вы?

— Воины императора! — раздалось снаружи.

— Мы не выдадим его!

— Тогда мы сожжём твой дом и дома всей бедноты в Риме. Мы казним всех приверженцев христианства. Такова воля императора.

Пантелеймон превозмог себя, встал из-за стола; это далось ему с трудом, ибо лицо его исказилось от боли.

— Я выйду, — сказал он тихо.

— Нет! — несколько людей загородили ему путь. — Мы спасём тебя, — решительно заговорил один из них по имени Юстин — ремесленник.

— Это будет ошибкой; чем больше погибнет последователей Христа, тем хуже для Учителя, — спокойно произнёс Пантелеймон. — Пусти меня.

Юстин поколебался, ощутил на своих плечах руки лекаря.

— Несмотря на испытания, посланные мне Небом, я всё ещё силён. Если ты не отойдёшь, я вынужден буду оттолкнуть тебя, брат. Прости меня.

В недоумении Юстин отступил, однако, сквозь слёзы произнёс:

— Мы спасём тебя, брат.

…Река виднелась уже совсем где-то вдалеке; теперь она превратилась в некое существо манящее и загадочное.

Еввула обняла сына за плечи.

— Пантолеон, сынок, встань под маслину, иначе, Солнце изжарит тебя.

— Не волнуйся, матушка, я люблю Солнце.

Он посмотрел вдаль, где искрилась чудодейственная река.

Максимиан сощурился. Возможно, когда-то легендарный Нерон взирал точно также на свои жертвы перед самой казнью.

Позади стояла толпа людей, жавшихся друг к другу; среди них ходили воины, чтобы усмирить пришедших на казнь. Богатые вельможи находились чуть в стороне рядом с переносным императорским троном. Евфросиан был среди них.

Руки лекаря были крепко привязаны цепями к масличному дереву; он чувствовал жажду, но разве может духовная жажда быть утолена водою?

— Итак, мой юный друг, я могу дать тебе ещё один шанс, чтобы все эти люди не были напуганы твоей смертью. — Максимиан показал на толпу.

— Что же я должен буду сделать?

— Выйди к народу и поговори с ним. Скажи, что в своё время ты поддался неразборчивой юности и сентиментальности, и по ошибке принял учение Христа за истину. Люди поверят тебе, ибо ты стал для них лидером и чудотворцем.

Максимиан прошёлся, заложив руки за спину.

— Я сам удивлён, что ты до сих пор жив, что уже является чудом. Даже я склонен принять твою веру, но, — император взглянул на стражников, что стояли рядом с маслиной. Один из них вытащил меч, осмотрел его и вложил обратно в ножны.

— Что тогда мешает принять тебе Христа?

— Если я это сделаю, власть будет принадлежать не мне, а народу. Тогда Рим падёт. Зевс, Юпитер, Марс и Венера — вот те боги, на которых держится власть в империи. Ты должен признать их и отречься от своего новоявленного Христа.

— Я не могу сделать этого, ибо не верю твоим богам.

— Ты — отличный лекарь, я освобожу тебя, дам много золота. Ты будешь служить при мне и целить самых богатых вельмож, а они будут приносить тебе дары и покровительствовать тебе. Ты станешь известным и прославленным врачом своего времени. Решай.

— Твоя слава — пыль в сравнении с благами Учителя.

Максимиан посмотрел на непреклонное красивое лицо юноши, сделал знак воинам.

— Кончайте его.

Спустился вниз с холма, откуда зрелище могло быть видно, как на ладони; он видел, как Пантелеймон упал на колени и начал считать молитву, отвернулся.

Один из стражей толкнул в бок своего напарника.

— Император даёт знак уже снизу, чтобы мы отрубили ему голову. Смотри. — Там вдалеке маленькая фигурка в золотом облачении махала руками.

— Он шепчет свою молитву, — второй кивнул на пленника. — Его ноги кровоточат.

Воин пожал плечами:

— Странно, мы собираемся отсечь ему голову, а он так умиротворён.

— Подойди и сделай это, Александр.

— Эй, что вы там медлите! Давайте! — закричал Григориан.

Александр стоял, словно мумия, с погнутым мечом — как раз над самой головой пленника рукоятка меча отсоединилась от лезвия и «висела» на одном креплении.

— Фаристард, гляди, — стражник показал ему меч.

— Чёрт, это твой раб испортил его, я видел, как накануне он бил по камням.

Пантелеймон умолк, посмотрел на своих палачей.

— Выполняйте своё дело, — вполне спокойно сказал он.

Фаристард — двадцатилетний юноша с благоговейным страхом взглянул на небо.

— Твой бог бережёт тебя. Разве в силе мы после этого лишить тебя жизни? Смотри, как печалится народ.

Из толпы слышался плач и стенания, императорские воины, то и дело, усмиряли непокорных своими палками; копьеносцы разгоняли бунтующих.

— Если вы не казните меня, император убьёт вас, и ваши семьи будут гонимы, как истинные христиане. Господу угодно, чтобы я претерпел мучения во имя Его, и если вы не исполните Его волю, не видать вам милости Господа ни в этой жизни, ни в следующей.

— А боги?

— И все боги не будут проявлять милость к вашим душам.

Фаристард вздрогнул.

— Ты говоришь страшное, — сказал он.

— Если не хочешь, чтобы страшное сбылось, сделай всё, что ты должен сделать.

Аркадия лишилась чувств, упала на землю, когда ещё издали увидела, как один из воинов ударил пленника по шее, его голова отделилась от туловища и покатилась по земле. Кое-кто из присутствовавших вскрикнул, дети зарыдали ещё громче.

Воспользовавшись минутным замешательством, Максимиан вышел вперёд и назидательно заговорил:

— Запомните, так будет с каждым, кто решится идти против Империи, чтобы нарушить общественный порядок.

— Глядите, чудо! Вместо крови из его главы течёт молоко. Глядите!

Ошеломлённый Александр склонился к ногам императора:

— Он — истинный чудотворец!

— Покажите мне его голову, — Максимиан поднялся на холм, взглянул на отсечённую голову лекаря, крикнул страже:

— Эй, разгоните эту неуравновешенную толпу, иначе она сметёт нас.

— Не знаю, что ты ответишь, император, но это, действительно, не кровь. — сказал Григориан, рассматривая останки рядом с масличным деревом. В эту минуту он напоминал отчаявшегося человека, лишившегося сил и власти над собой.

— Я отвечу, что ты прав.

…

«Страптотерпче Святой и целебниче Пантелеймоне, моли Милостивого Бога, да прегрешений оставление подаст душам нашим. Радуйся послушателю молящихся к тебе с верою, радуйся подателю милости, то я требующим! Радуйся исцелений благодатный источниче, радуйся скорый помощник страждущим.».

…Фессалина утёрла слёзы, разломила лепёшку и протянула Юстину — ремесленнику. Единственная свеча стояла на полу, освещая лица всех присутствующих, пришедших помянуть мученика Христова.

— Его тело и голову перевезли в Иерусалим. Слышала я, туда ходят богомольцы и исцеляются.

Юстин перекрестился:

— Со мной произошёл такой случай. Ходил я к реке, чтобы набрать глины для гончарного промысла. Там есть обрыв, где я и беру материал. Суждено ли мне было не знать, что земля там достаточно мягкая, или в том был промысел Божий? Не успел я опомниться и понять, в каком положении нахожусь, как ощутил себя летевшим с крутого обрыва. Если б вы знали, братья, каково было моё отчаяние, ведь, судя по всему, высота была огромная, и я должен был разбиться и разлететься на куски плоти. «Мученик Христов, спаси меня, я, тоже, некогда, хотел спасти тебя,» — только это успел я произнести мысленно. Затем я потерял сознание, я подумал, что умер, ибо увидел какой-то белый силуэт, словно сотканный из облаков, который собирал мои кости. Он сказал мне: «Очнись, и не ходи сюда больше за глиной». Я могу поручиться, что сам Пантелеймон — угодник Божий приходил ко мне.

Юстин умолк, понаблюдал за остальными, что задумались над рассказом, затем продолжил:

— Завтра отправляюсь в Иерусалим, чтобы принять веру Христову и поклониться ему.

— Возьми с собой это, — пресвитер Ермолай вложил в ладонь ремесленника небольшой предмет.

— Что ты мне даёшь?

— Взгляни, — произнёс Ермолай.

На его руке лежала маленькая иконка с изображением лика Христа — Спасителя. Учитель улыбался, глядя на ремесленника своими лучистыми голубыми глазами.

— Пантелеймон оставил её мне, а я дарю тебе, — Ермолай показал на свой посох в углу, — завтра я, тоже, отправлюсь в странствие с тобой. Мне хотелось бы разыскать последователей двенадцати апостолов, чтобы встретиться с ними и иметь духовные беседы. Я вернусь через несколько месяцев проповедовать с ещё большей силой и написать лик Пантелеймона. Фессалина, останешься ли ты присматривать за домом в моё отсутствие?

Бывшая рабыня кивнула:

— Останусь. Каждый день я буду готовить еду и раздавать её людям на поминовение казнённого. — Фессалина снова утёрла слёзы со своего старого лица.

— Не плачь — ещё много совершится чудес и много пострадает людей за веру Христову, но, в конце концов, Истина откроется, — пресвитер перекрестился, отвернулся, пытаясь скрыть свои рыдания.

Сергий

Великое Сердце, скажи мне,

какими путями

достигнуть могу я

Обители Света?

Я жажду узнать, хоть и

скован земными цепями.

Скажи, научи, не оставь без ответа.

Сказал Преподобный

с улыбкою светлой и ясной,

и взор Его был,

как луч Солнца прекрасный:

«Хороших и умных путей

есть на свете немало, но важно одно —

чтобы сердце пылало,

горящее сердце, как факел — всю жизнь освещает,

возносит к Вершинам,

ведёт, побеждает.

Горящее сердце пройдёт

все опасности ночи

и выберет Путь,

что верней и короче.

Когда же в Обитель тебя

приведёт та дорога,

сам выйду и встречу

тебя у порога.

О.К.

1

…Отрок открыл глаза, оттого что кто-то слегка прикоснулся к его плечу. Старец в ветхой одежде стоял пред ним с посохом в руке.

— Проводи меня, дитя, — услышал отрок.

— Вы уже уходите, отче?

— Меня ждут другие, чадо. Открой дверь и выпусти меня.

Варфоломею показалось на миг, что старец жаждет ему что-то сказать. Было раннее утро, родители его — Кирилл и Мария еще спали, как и старший брат Стефан. Младший Пётр спал чутким сном на втором этаже в доме. В моленной было пусто; ему так хотелось войти туда и поклониться иконам, а затем открыть святые писания и читать их, как когда-то они читали вдвоём со старцем.

Святой гость понял мысли Варфоломея.

— Не горюй, чадо, читай писания и помни обо мне. Отныне, ты будешь понимать учение и станешь мудрым. Тебя ждёт великое будущее, сонмы ангелов будут окружать тебя и помогать тебе.

Отрок встал, открыл дверь и простился со старцем. Он хотел сказать что-то ещё, кликнуть старца, но святой гость исчез.

— Старче! Где ты?

Варфоломей поискал в сенях, затем во дворике — старца нигде не было. Отрок перекрестился и подумал: «То, никак, сам Ангел Господень приходил ко мне».

— Мама, мама, сам Ангел приходил ко мне, чтобы научить меня божьему слову, — он обнял спавшую мать; она открыла глаза, сквозь сон спросила:

— О чём ты говоришь, сыне мой?

— Ушёл Он, наказал мне усердно молиться и быть смирённым, яко все угодники и ангелы божьи.

Мария погладила сына по светлым волосам, поцеловала в лоб.

— Будь спокоен, сыне, всё к лучшему.

…Димитрий стоял возле деревянных ворот, не решаясь войти внутрь; да и кто впустит его, коли у братии свои дела, каждый загружен своею обязанностью. Они несколько раз проходили мимо него, ничего не говоря ему, видимо, думая, что он — лишь, простой прихожанин, а не странник, решившийся вступить в обитель.

Димитрий проголодался, колени его затекли от долгого стояния, однако он решил для себя, что простоит ещё часа три, прежде чем постучится вновь.

В церквушке послышался колокольный перезвон — или к службе, или к обедне. Вдруг старая калитка со скрипом отворилась, и Димитрий увидел старца в грубом домотканом рубище, тесьмой подвязанной на талии. Он внимательно осмотрел вошедшего, затем протянул ему руку, как бы, приглашая войти внутрь.

— Что ж ты тут стоишь, чадо? Заходи. — сказал старец.

Юноша взвалил на плечо дорожную котомку с едой, стоявшую на земле, и вошёл вслед за седым служителем. Не дойдя до церкви, служитель взглянул на самый верх, приложил ладонь ко лбу, чтобы яркий свет Солнца не мог ослепить его.

— Слышишь, как звонят? — спросил он.

— Слышу, — ответил Димитрий, пытаясь разглядеть церковь. Она была деревянной, как и все постройки здесь.

Аккуратный шатёр крыши плавно переходил в купол, увенчанный крестом. Три придела, которые украшали храм по бокам, придавали ему какую-то торжественность и величественность. Он видел много церквей, путешествовал по разным местам Великой Руси, но такое величие созерцал впервые.

Димитрий невольно перекрестился, следуя первому порыву. Всё это время старец молча наблюдал за ним, затем, как бы, невзначай заговорил.

— Сам-то ты кто будешь и откуда?

— С Киева я; пешком, почти, весь путь проделал, чтоб стать послушником у самого Сергия.

— Вот как. Что же заставило тебя уйти из мира сего? Легче, ведь, жить в миру, чем стать послушником божьим. Молод ты ещё.

Димитрий перекрестился во второй раз, глядя на высокий церковный купол.

— Мне б Сергия увидеть или кого из приближённых к нему.

— А как ты его представляешь себе? — вдруг спросил старец.

Димитрий не ожидал такого вопроса, поэтому с удивлением посмотрел на встретившего его монаха в рубище.

— Много всего сказывают про него. Вроде как, очень строг он и к братии, и к себе, а ещё речи мудрые ведёт с людьми. Сказывают, также, что исцеляет он людей. Я сам говаривал с исцелёнными, кои ведут сейчас благочестивую жизнь и молятся за него.

— Богу молиться надобно, а не живому грешному труднику-черноризцу, — назидательно сказал старец. Вновь посмотрел на ещё более удивлённого Димитрия и добавил:

— Ты подожди здесь, сейчас тебя проводят к обедне.

Сам же направился в одну из келий и больше не вышел из неё.

Глядя ему вслед, Димитрий пожал плечами: «Странно, неужели, он не любит Сергия, иль завидует ему?»

Ждать пришлось недолго. Один из монахов, лет сорока, русоволосый, подошёл к Димитрию и взял у него котомку.

— Мне велено показать тебе трапезную, — сказал он.

Трапезная располагалась неподалёку от церкви; она была освещена несколькими лампадками, да резными стрельчатыми окнами, и всё же, внутри было темно.

На каждом дубовом столе стояли три свечи; братия разных возрастов, одетые все, как один, в чёрные ризы (разве что, у старца, который открыл ему калитку, одеяние было ветхим по сравнению с остальными монахами). Войдя в трапезную и встав за столы, они не спешили садиться и приступить к трапезе. Каждый смиренно зашептал молитву.

Монах, что довёл его до трапезной, шепнул:

— Прежде, чем вкушать, ты должен обратиться к Господу, испросить разрешение у Всевышнего и благодарствовать Ему. Меня зовут Антонием, так, впредь, и обращайся ко мне за советом.

Следуя примеру остальных монахов, Димитрий зашептал молитву, одну из тех, которой был научен ещё в детстве нянькой.

— «Царю небесный, Утешителю, Душе истины, иже везде сый и вся исполняй, сокровище благих и жизни Подателю, приди и вселися в ны и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша. Слава Отцу и Сыну, и Святому Духу и ныне и присно, и во веки веков. Аминь».

Шёпот замолк, монахи разом сели и приступили к трапезе. Она состояла из гороховой каши, хлеба и молока, и всё это было подано в скромной посуде.

Боярскому сыну Димитрию Алексеевичу пришлось изведать и голод, и холод, однако еда показалась ему простой и скудной.

Антоний взглянул на новоприбывшего, зачерпнул ложкой в миску:

— Наш игумен Сергий сказывает: «Не хлебом единым сыт человек, а Духом Святым». Я, тоже, не скоро привык к простой пище, ибо в миру был богат и мог позволить себе многое. Еда здесь скудная, но достаточная, чтоб поддерживать дух. Не тревожься, что будешь голодать.

Он заметил, что монахи не отвлекались на посторонние разговоры, ели сосредоточенно, словно «вкушали тело Господне».

После трапезы они, вновь, разом встали, поклонились и начали читать молитвы. Димитрий вопросительно посмотрел на монаха Антония, как бы, спрашивая его: «Почему они снова молятся?»

— Благодарствуют Господу, — ответил Антоний.- Господа можно благодарить, хоть, тысячу раз, ибо Он — Отец Небесный, заботится о животе твоём и пище твоей.

На этот раз Димитрий закрыл глаза и молча простоял, пока, другие молились.

— Почему ты закрыл глаза? — услышал Димитрий по выходе из трапезной.

Пожал плечами.

— Не знаю, брат Антоний. Так.

Вопреки ожиданиям юноши, монах не нахмурился, не принялся отчитывать его за несоблюдение церковного устава, словно смиренно относился ко всем слабостям человеческим, а, лишь, подмигнул ему и сказал:

— Идём, я покажу тебе твою келию.

Она располагалась чуть в стороне от келий других братий, но, на этот раз, Димитрий не показал удивления, хотя не до конца понимал монастырские порядки.

Келия была пустынна. Здесь располагалось скромное ложе и стол для чтения молитв с Библией, а, также, подсвечник со свечами и икона с изображением трёх ангелов.

Димитрий вгляделся в икону. Писанная золотом, она сияла в отблеске свечи.

— Что это?

— Живоначальная Троица.

— Чьих рук работа?

— Здешние братия иконописью промышляют, ты ещё и в храме увидишь многое, что удивит тебя. Лучше располагайся и отдохни перед службой, я зайду за тобой, — ответил Антоний.

Видя, что монах хочет удалиться, Димитрий задержал его.

— Подождите, мне б к самому Сергию. Беседу с ним духовную иметь.

— Он сам тебя и найдёт, а меня он специально к тебе прислал, чтоб я ознакомил тебя со всем, — сказал Антоний и вышел из келии.

Димитрий прикоснулся к иконе, ибо ангелы на ней были, словно живые, посмотрел за окно и увидел старца, который встретил его копающимся в огородике. В своём ветхом рубище он вскапывал грядки, дёргал сорняки, которые бросал в небольшую кучку, затем выносил их в другое место.

Димитрий вышел из кельи, прошёл за ограду, где начинался монастырский огород.

— Отче, что ж ты тут один копаешься, почему братии не помогают тебе?

Старец улыбнулся, сощурился, посмотрел на новичка.

— Вот мне и помощник нашёлся, — сказал он задорно, показал на вырванные с корнем сорняки и ведро. — Собери-ка их и снеси в общую кучу, что рядом с оградою.

Димитрий повиновался, а старец продолжал вскапывать и формировать гряды. Встал, вытер пот со лба.

— Что вы выращиваете здесь? — спросил новичок.