Бесплатный фрагмент - Рапорт. Продолжение

«Ваше императорское и Королевское Величество, прошу признать права Всевеликого Войска Донского на самостоятельное существование. Просим содействия в присоединении к Войску Камышина, Царицына, Воронежа.…Оказать давление на советские власти восстановить мирные, нормальные отношения Войска Донского с Москвой.…Помочь молодому нашему государству оружием… Всевеликое Войско не забудет дружеской услуги германского народа, обязуется соблюдать полный нейтралитет, предоставить Германии исключительные льготы по размещению капиталов…»

Из письма атамана Всевеликого Войска Донского П. Н. Краснова кайзеру Германии Вильгельму II, Новочеркасск, 28 июня 1919.

«Любые сношения с немцами, будь то торговые или политические, есть измена и предательство России… В тесном единении с Добровольческой армией кубанцев, терцев, горцев Северного Кавказа, донская власть обретет внутренний мир, даст победу над врагом. Разрозненность — гибель. В единстве залог нашего благополучия, в этом — важный этап в строительстве Неделимой, Великодержавной России, которой мы без сомнений, без колебаний отдадим все свои желания, все помыслы и даже жизнь».

Из выступления Главнокомандующего ВСЮР генерала А. И. Деникина на Войсковом Круге, февраль 1919.

Письмо

Пролог

В Смольном стояла суета, как в полуденном муравейнике, несмотря на то, что над Невой уже сгустились сумерки, зажглись огни на мосту Петра Великого. По коридорам, лестницам — одни вверх, другие вниз носились матросы, увешанные полупустыми пулеметными лентами, вооруженные солдаты, комиссары в кожанках, гражданские курьеры и секретарши. Девиц было немало — здесь, в Смольном не останешься без «хлебного пайка» с солониной, вяленой рыбой и сахаром. После разгона Временного правительства большевиками сначала вроде бы ничего не изменилось, потом наступил полный хаос. «А что, — говорили между собой солдаты, — у Корнилова не получилось скинуть „временщиков“, у Ленина получилось. Но мы еще поглядим, что он за фрукт, а то и его уговорим, за нами не пропадет. Ишь, бабский батальон в Зимнем одолел, тоже мне, победа. Ты нам мира дай, хлеба, земли, нас дома бабы заждались».

И полная неразбериха. Кому служить, кто теперь командует — не разберешь. Комитетов, исполкомов от революционных партий, сподвижников большевиков, наплодилось столько, сколько нет звезд на небе. Да важно ли разобраться? Главное теперь выжить.

Среди снующих по Смольному девушек в одинаковых военных юбках, были вчерашние гимназистки, институтки, сестры милосердия, даже кадетки военных училищ. Лица сосредоточенные, деловые — вы ко мне без дела не подходите, с глупостями не приставайте, я выполняю важное поручение товарища Лейбы Бронштейна, ах, извините, Льва Давидовича Троцкого.

И все в Смольном нещадно курили. Дым стоял такой, словно здание штурмовали корниловцы или сторонники Керенского, а защитники пролетарской революции, не переставая, палили из всего, что было под рукой. Среди дыма и смрада, повсюду слышался треск пишущих машинок. Секретарши. Помощники, комитетчики били по клавишам не жалея своих пальцев и зрения — в штаб-квартире большевиков, откуда Троцкий руководил вооруженным восстанием, а по сути антигосударственным переворотом, царил полумрак. Кадеты или юнкера подожги электростанцию. Кого-то из них поймали, сразу расстреляли, но чинить «электричество» было некому, электрики разбежались, напуганные пьяными матросами с гранатами, пришедшими разобраться «почему погас свет».

Треск пишущих машинок стоял и в зале, куда определили «на время» генерала Петра Николаевича Краснова, приехавшего в Петроград из Гатчины, где стоял его 10 полк, для мирных переговоров с большевиками. Не то что спать, даже отдохнуть в такой обстановке было невозможно. Конечно, бывший журналист, специальный корреспондент «Русского инвалида» и «Военного сборника» Краснов привык к звуку печатных машинок, но теперь каждый стук по клавише отражался на нервах. Всё и все на нерве. К тому же куда-то делись офицеры из его штабного комитета, приехавшие вместе с ним на переговоры. Их увели солдаты, якобы по распоряжению комиссара Дыбенко, а куда и зачем, неизвестно.

Летом, от «мятежного» генерала Корнилова Петр Николаевич получил задание двинуться своим корпусом из Пскова на Петроград, арестовать «предателя и бездельника» Керенского, ведущего Россию в пропасть. Но пока Краснов готовил разбросанное войско, разбирался с застрявшими на путях эшелонами, без чего продвижение было невозможно, в Петрограде взяли верх большевики во главе с Лениным и Троцким — Бронштейном. Керенский бежал в Псков, где встретился с Красновым и убедил его встать на свою сторону, прогнать из Петрограда коммунистов. Взвесив за и против, генерал решил помочь Керенскому — большевики страшнее зло, чем «временщики». Тем более что многие корниловские «мятежные» генералы сидели в Быховской тюрьме, посаженные туда Керенским. Некоторые встали на его сторону. Однако уже под Гатчиной случились первые столкновения с красным Петроградским гарнизоном и матросами. В братоубийственной войне Краснов участвовать не хотел, поэтому, войдя с войсками в Царское Село, согласился на предложенные комиссарами переговоры.

В классах бывшего института благородных девиц курили, ели, громко хохотали революционные матросы. Те, что находились в коридоре у зала, где ждал «переговоров» генерал, бросали на него недобрые взгляды.

Молодой, тонкий как струна матросик с боцманской трубкой во рту, офицерским кортиком на ремне, громко говорил солдату, явно, что бы все слышали: «А нам всё одно: прикажут, Керенского поймаем и расстреляем, скажут, Ленина повесим, ха-ха». «Верно, — кивал его приятель в затертом морском бушлате и синяком под лазом. — Надоели все эти обещатели мира, сначала Керенский обещал, теперь Ленин с Троцким обещают. А нам что, мы подневольные. Всех их в расход, а самим по домам». «Ленина жалко, он голова», — возразил солдат. «Голова. Только, сказывают, шпион немецкий. Народ врать не будет». «Шпион, точно». «Да хоть бы и китайский, нам лишь бы домой поскорее вернуться. А что, правда, что здесь девки учились?» «Правда. Неужто, не чуешь, одеколон за ними еще не выветрился? И панталонами пахнет, ха-ха». Все дружно рассмеялись. А солдат сделал вид, что принюхивается.

Вот тебе и революционные защитники, ухмыльнулся Краснов. Кого хочешь, в расход пустят, лишь бы домой. Так и шли бы теперь, раз власть их образовалась. Нет, сидят тут и языками чешут. Ладно бы только языками. Просто удивительно и непостижимо, как умный, благородный, набожный русский солдат превратился в такого тупого, бессердечного хама. В августе 1914 все дружно стояли на коленях перед царем, молились за него, отечество, победу, а теперь вдруг стали безмозглыми скотами, «нюхают женские панталоны в Смольном» и радуются своей глупости.

Нет, русскому человеку нельзя без царя ни в государстве, ни в голове. Только мощная диктатура. Но не большевистская. Эти, начитавшись Маркса о человеконенавистнической классовой борьбе, спалят всю Россию, угробят миллионы, а когда им этого мяса будет мало, начнут пожирать друг друга. Пока у солдат и матросов, науськанных большевиками, цель одна — перерезать всех офицеров, буржуев и разбежаться по домам.

Время шло, а переговорами и не пахло. Сначала генералу сказали, что с ним будет беседовать следователь. Им оказался лохматый бледный матрос. Он, молча, пододвинул генералу бумагу, перо, чернила, велел написать, зачем Краснов двинул полки на революционный Петроград, каким образом бежал Керенский.

— Говорят, в женское платье облачился, — сказал, выдавив из себя улыбку, явно измученный какой-то хворью матрос.

— Глупости, — ответил Краснов. — Сел в автомобиль и уехал сначала в Царское Село, затем в Псков. Я с ним недавно встречался. Хорошо выглядит, готов к решительным действиям.

Петр Николаевич сказал это с единственной целью — позлить матроса, хотя это и было в данной ситуации неосмотрительно. Нервы. Керенский, с которым у него действительно состоялась непродолжительная встреча под Псковом, был напуган и почти раздавлен. Теперь же, когда его последняя надежда в лице генерала Краснова, рухнула, надеяться ему было не на что. Вот удивился бы Александр Федорович, узнав, что Краснов сейчас сидит в большевистском Смольном, ждет переговоров.

— Да? — удивился следователь. — Ладно. Пишите.

Вместе с адъютантом Петром Поповым генерал написал отчет, подал следователю.

— Теперь мы свободны?

В комнату вошел комиссар Дыбенко: высокий, крепкий, постоянно улыбающийся парень с открытым, добрым лицом. Генерал, разумеется, задал вопрос о переговорах.

— Извините, Петр Николаевич, за ожидание. Мы вам выделили отдельную комнату, где вы сможете отдохнуть.

В комнате не было ни одной кровати. Внезапно появились члены комитета 1-ой Донской дивизии, приехавшие с Красновым. Их сопровождал Дыбенко. Он не переставал улыбаться. Вошел и прапорщик Крыленко, сходу заявивший, что ему удалось договориться с казаками Краснова уйти на Дон с оружием, но без пушек.

— Это невозможно, — ответил Краснов. — Артиллеристы никогда своих пушек не отдадут.

Казаки начали ругаться с солдатами, чуть не дошло до драки. Вдруг Крыленко сдался: согласился оставить пушки за донцами «во избежание дальнейшего столкновения» казаков Краснова с красной Петроградской гвардией. При этом заявил, что генерала, без команды Троцкого он отпустить не может, а где Лев Давидович, неизвестно.

Фактически было заявлено о задержании Краснова.

У Петра Николаевича была квартира на Офицерской улице. Он попросил уехать туда. Крыленко с Дыбенко долго думали, куда-то уходили, наконец, к удивлению Краснова и казаков, согласились. Сопровождал генерала и его офицеров председатель комитета Советов рабочих и солдатских депутатов Тарасов-Радионов.

Однако у выхода из Смольного толпа матросов преградила путь.

— Зачем отпускаете! Приканчивать надо эту канитель, а не освобождать.

— По приказу товарища Троцкого переводим, — ответил председатель комитета.

— А нам наплевать на Троцкого. Мы сами власть.

Вот чего добились большевики, устроив переворот — анархии, — подумал генерал. — То ли еще будет.

Троцкий распоряжения не давал. После, узнав, что Краснова отпустили, он грозился расстрелять Дыбенко и Тарасова-Родионова. Но Дыбенко на это так широко заулыбался, что Лев Давидович лишь махнул рукой, прошептав «идиоты».

Председатель комитета быстро ретировался, оставив Краснова и донцов один на один с матросами. Они уже взвели курки на наганах, парабеллумах, маузерах.

Краснова и его штабных спас пожилой боцман, отстранивший злобных моряков, пригрозив им кулаком. Боцмана, в отличие от офицеров, матросы уважали и боялись. Толпа разошлась.

Боцман извинился перед «их превосходительством», нашел автомобиль «скорой помощи», в который влезли Краснов, адъютант, офицеры.

На Офицерской улице генерала ждали жена и дети. Времени не было. Счет шел на минуты. Ясно было, что арест последует сразу, как только о Краснове узнает Троцкий.

В ночь на восьмое ноября «скорая помощь» промчалась через красную заставу на окраине Петрограда, понеслась к Царскому селу. К утру были в Новгороде, затем в Великих Луках. Здесь стоял 10 Казачий полк Краснова. Донцы собирались отправляться на родину, но генерала и его семью брать с собой отказались, чтобы не вызвать гнев большевиков.

Только в конце января Краснову и его семье удалось оказаться на берегу замерзшего Дона в станице Богаевской. А потом, подъезжая на простой телеге к Новочеркасску, гадали: неужели и здесь советская власть?

Бог миловал, на Дону большевиков еще не было. Здесь уже находились генералы Алексеев, Корнилов, Деникин, Романовский и пр., уже создавшие Добровольческую армию и готовившие Первый Кубанский поход на Екатеринодар.

Тот, безымянный боцман вельбота, что дал уехать Краснову и его офицерам на «скорой помощи», стал его безымянным ангелом хранителем. А в мае 1918 Круг спасения Дона избрал генерала Краснова атаманом Всевеликого Войска Донского, с неограниченной властью. На Круге приняли законы, трехцветный флаг: синий, желтый, алый. Цвета, как символы трех коренных народ — казаков, калмыков, русских крестьян. Гимном стал: «Всколыхнулся, взволновался православный Тихий Дон».

Речи об отречении от России не было, но на Круге фактически было провозглашено новое государство со своими законами и армией.

Единую свою власть Краснов оправдывал фразой: «Творчество никогда не было уделом коллектива. Мадонну Рафаэля создал Рафаэль, а не комитет художников». А государственность казаков тем, что Россия, после прихода к власти большевиков, ее потеряла.

Против «феодальных порядков» на Дону выступили многие. В первую очередь генерал Деникин. Он назвал атамана самостийником и «человеком немецкой ориентации». Только Единая Россия, Единая армия способна противостоять натиску красных варварских орд. Один прут сломать можно, связку — крайне сложно.

Сам Краснов не раз говорил: «У меня четыре врага: наша донская и русская интеллигенция, выступившая против якобы „феодальных порядков“, ставящая интересы партии, выше интересов России, генерал Деникин, иностранцы — немцы или союзники, и большевики».

Однако вскоре стало очевидно, в том числе казакам, что без твердого единого командования большевиков не удержать. Главком ВСЮР Деникин и командующий Кавказской Добровольческой армией Врангель, как могли, по их словам, боролись с казачьей «самостийностью», порой прибегая к крайним мерам, вплоть до расстрела главарей и «зачинщиков самостийной смуты». В феврале 1919 казаки все же стали основной частью Белой армии, Донская республика перестала существовать, атаман Всевеликого войска Донского Краснов подал в отставку, уехал в Германию.

Но «одинокие прутья», собранные в одну метелку, уже не могли вымести из России «красную нечисть». Красный дракон крушил все на своем пути, пожирая всё новые и новые русские территории.

1

Антон Иванович Деникин пил ароматный колониальный чай в своем кабинете, из блюдца, по-домашнему, с вишневым вареньем, которое варила его жена Ксения, в девичестве Чиж. Она была на 20 лет моложе его, но обладала удивительной, по словам Деникина, внутренней силой, помогавшая в это трудно время не только держаться самой, но и супругу, отвечавшему после смерти генерала Алексеева за всю Белую армию Юга России. Верховным правителем был Александр Васильевич Колчак, но судьба России решалась теперь в Европе, а значит и главная ответственность лежала на Главкоме Деникине. Так считал он.

В кабинет без доклада адъютанта, стремительно вошел помощник Главкома, начальник штаба генерал Романовский. Иван Павлович держал в руках газету, глаза его горели словно в лихорадке. Деникин испугался за друга и помощника — только не хватало еще, чтобы и Романовский захворал. Второй его помощник генерал Лукомский в последнее время сказывался нездоровым, вынуждено или специально старался отстраниться от дел. Деникин подозревал его в симпатиях к своему «заклятому другу» барону Врангелю, но ничего не высказывал Александру Сергеевичу.

Романовский положил газету «Приневский край» перед Главкомом, постучал по ней ладонью.

— Вот, извольте полюбоваться, ваше превосходительство.

Когда Иван Павлович волновался, он называл Деникина «вашим превосходительством», обычно же обращался к нему по имени отчеству.

— Что случилось, друг мой? — Деникин взял газету, развернул. — Здесь напечатали, что Ленин застрелился, а Троцкий ушел в монастырь?

— Хуже.

— Хуже? Пожалуй, это было бы приятное сообщение.

— Я не так выразился. Извольте взглянуть на эту статейку.

Романовский указал на последнюю страницу.

— Реформы Петра Первого и их значение для России, — прочел заглавие Деникин. — Что ж, видно, занятная статейка, но право, Иван Павлович, мне сейчас не до истории. С нынешней бы разобраться. Чайку не желаете? Англичане танков не дают, только обещают, а вот чай из Индии, присылают отменный. Моя супруга…

Генерал посмел перебить Главкома:

— Вы на подпись автора посмотрите.

— Ну… Гр. Ад. Чепуха какая-то.

— Град — кличка его лошади, когда он соревновался в Царском Селе.

Деникин с ужасом взглянул на помощника: нет, точно с Романовским беда. Тиф нередко начинается с бреда.

— Это псевдоним Краснова.

— Краснова? — вскинул брови генерал. — Какого Краснова? Уж не того ли?

Недавняя история с «копиями рапорта Врангеля», еще не стерлась из памяти Деникина. В ней был замешан адъютант генерала Шатилова подполковник Краснов. Но, как ему докладывали, подполковник напросился на передовую и в первом же бою погиб. Говорят, сам искал смерти.

Начальник штаба нетерпеливо помотал головой:

— Атамана Всевеликого Войска Донского, Петра Николаевича Краснова.

Чуть не выронив блюдца, Главком вытер кружевным платком с вензелем «К.Ч.» испарину на лбу. Он души не чаял в своей супруге Ксении, она в нем тоже.

Генерал Краснов в свое время доставил Деникину и всему Белому движению огромное количество проблем. И это мягко сказать. После избрания его атаманом на Круге спасения Дона, провозгласив независимое государство, Краснов первым делом наладил тесные отношения с германским оккупационным командованием. Мало того, начал писать письма самому кайзеру Вильгельму II, заверяя его в искреннем уважении и дружбе. Писал на немецком: Войско Донское не находится в состоянии войны с Германией, просил признать его самостоятельной республикой (до полного освобождения России от коммунистов), остановить продвижение немецких войск на Донскую землю, прислать необходимое для борьбы с большевиками оружие, находящееся под контролем германских войск на Украине.

Вильгельм согласился на эти просьбы. Оружие пошло от немцев через гетмана Скоропадского. Войско Донское — Родина, Россия — мать, — говорил атаман Краснов. И немалую часть винтовок, огнеприпасов, пушек, а вернее, треть, передавал Добровольческой армии Деникина.

Образовался страшный парадоксальный круг — Добровольческая армия, связанная одной цепью с союзниками, принимает оружие от кайзера! При этом Деникин видел в этом «измену друзьям», сторонился как мог атамана, но оружие брал.

Между добровольцами и казаками не было дружбы. В Новочеркасске офицеры Добровольческой армии часто кутили в кабаках, причем со скандалами. Придумали даже обидное определение «республики» — «Всевеселое Войско Донское». Донцы же окрестили добровольцев «странствующими музыкантами». Мол, казаки, родом из этих мест, воюют с большевиками за свою землю, а добровольцы — пришлые, им вообще нет дела до «Дона».

Генерал Деникин был убежден: Россия должна быть Единой и Неделимой, никаких самостоятельных республик, никакого Войска Донского, только Донская область или край с некоторой автономией, в составе Великой страны. В его штабе говорили: Войско Донское — проститутка, продающая себя тому, кто ей заплатит. А зачем же тогда оружие у нас от немцев берете? — возражали донцы. Если Войско Донское проститутка, то Добровольческая армия есть кот, пользующийся ее заработком и живущий у нее на содержании.

Деникин делал все, чтобы Войско Донское стало частью Добровольческой армии, подчинялось единому белому командованию. Краснов по этому поводу говорил на Круге, что разрушая Донское войско, генерал рубит сук, на котором сидит.

«Да, господа, — ораторствовал атаман. — Добровольческая армия чиста и непогрешима. Это я, Краснов, своими грязными руками беру немецкие снаряды и патроны, омываю их в волнах Тихого Дона и чистенькими передаю Добровольческой армии. Весь позор этого дела лежит на мне!»

Атамана поддерживали многие, не только военные. Деникин не мог не знать, что «соглашательство» с немцами позволило донцам наладить мирную жизнь в своих станицах, разрушенных и разграбленных большевиками. Заработала как прежде торговля, банки, независимая пресса, предприятия. Люди измученные «красными варварами», наконец-то, вздохнули свободно.

Союзники тоже оказались в странной ситуации: они морально поддерживали Белую армию, осуждали самостийность и «предательство» Дона, но сами поставить в достаточном количестве оружие добровольцам не могли или не хотели, а потому просто выжидали. Немцы же, сначала рассматривали добровольцев как нейтральную сторону, но видя «упрямство» Деникина, стали считать его врагом.

Так или иначе, летом 1919 немцы передали Дону, Кубани и соответственно через них Добровольческой армии 46 орудий, сотни снарядов, 88 пулеметов, почти 12 тысяч винтовок, миллионы патронов.

Но как разорвать этот порочный круг? Об этом день и ночь ломали головы в штабе Деникина. И союзники все тверже настаивали на «прекращении неопределенности». Главкому помогло очередное послание атамана Краснова кайзеру Вильгельму. Письмо через «своих людей» в Круге попало в прессу, и стало достоянием общественности.

Это письмо, как и «нелицеприятный» в свое время рапорт барона Врангеля, генерал Деникин, обладая великолепной памятью, помнил чуть ли ни наизусть. Копия письма атамана хранилась в канцелярии Главкома.

Краснов писал, что «государственный порядок внутри страны окреп, и установилась полная законность. Благодаря дружеской помощи войск Вашего Императорского Величества создалась тишина на юге Войска.…Просим признать права Всевеликого Войска Донского на самостоятельное существование, а по мере освобождения последних: Астраханского, Кубанского, Терского войск и Северного Кавказа право на самостоятельное существование и всей федерации под именем Доно — Кавказского союза».

Последняя «просьба» особенно возмущала Деникина. Краснов хочет оторвать от России, лицемерно называя ее «матерью», не только Дон, но еще и остальные земли.

Далее Краснов просил Вильгельма разрешить спор между Войском и Украиной, признать Таганрог за донцами, присоединить из «стратегических соображений» к Войску Донскому Царицын, Воронеж, Камышин, Лиски и Поворино. Оказать давление на советские власти Москвы очистить пределы Всевеликого Войск Донского, заставить большевиков заплатить за нанесенный ущерб и разрушения, восстановить мирные отношения между Доном и Москвой.

«Доно — Кавказский союз не забудет дружеской услуги германского народа, с которым казаки бились плечом к плечу еще во время Тридцатилетней войны, находясь в рядах армии Валленштейна…»

За услуги Войско Донское обязуется соблюдать нейтралитет и не допускать на свою территорию враждебные германскому народу вооруженные силы… Германская империя получит преимущественное право вывоза избытков хлеба, зерна, муки, сырья, шерсти, рыбных товаров, масла, табачных товаров, скота, лошадей, вина.… Кроме того, Германия получит особые льготы по помещению капиталов в донские предприятия, эксплуатации водных и иных путей.

И как вишенка на торте: «Дружба, спаянная кровью на общих полях сражений воинственными народами германцев и казаков, станет могучей силой для борьбы с нашими врагами… Прошу верить в искренность моих чувств».

Ответа на это послание атаман Краснов не получил, в Германии начал закипать революционный котел, кайзеру было не до « искреннего донского друга», как бы самому усидеть.

Но скандал разразился огромный. «Бомба Краснова» рванула не только на территории «свободной от красных России», но и в среде большевиков. Ленин, конечно, подписал «позорный» Брестский мир с немцами, отказавшись от многих территорий, но дружбы с генералом Красновым, в какие бы одежды тот не рядился, вождь пролетариата не желал. Тем более платить ему «за разрушения». К тому же у Ленина была идея передать созданной им в Харькове Украинской народной республике Советов, часть русских земель, чтобы «культивировать там свой пролетариат» Но ни о какой дружбе с независимой Донской республикой, тем более Доно — Кавказском союзом, он не помышлял.

Возмутились Англия и Франция. Они фактически поставили Деникину ультиматум: или вы заканчиваете с этой «Донской, прогерманской самостийностью» или мы прекращаем всякую помощь.

История сама разрешила ситуацию. В ноябре 1918 восстали немецкие матросы в Киле, в Германии грянула революция, и кайзер Вильгельм бежал в Нидерланды, где и отрекся от двух корон — германской и прусской.

Генерал Краснов и Войско Донское оказались у разбитого корыта. Донцы поняли, что дальнейшая самостийность невозможна, отправили в отставку командующего Донской армией генерала Денисова, горячо отсеивавшего идею полной автономии от Добровольческой армии. Главком Деникин предложил свои кандидатуры, в результате Донскую армию возглавил его ставленник генерал Сидорин. Под этим предлогом подал прошение об отставке и Краснов.

Как ни странно для него было, Круг не возражал. Позже, встретившись с бывшим атаманом, Деникин скажет, что если бы он присутствовал на Большом Круге, выступил бы в защиту Краснова.

На это Петр Николаевич лишь ухмыльнулся: он в очередной раз поразился двойственности Главкома — говорит одно, делает другое. Об этом его не раз «по-дружески» предупреждал барон Врангель, хотя был ярым противником «самостийника» Краснова.

2

Деникин подошел к окну с блюдцем в руке, неловким движением вылил несколько капель чая на мундир.

— Возвращение блудного сына, — сказал генерал Романовский, беря газету.

— Да, этот сын Дона испортил мне лично немало нервов. Как же и когда он вернулся?

— Я выяснил. Его вызвал из Берлина командующий Северо-Западным фронтом генерал Юденич. Любил раньше читать его статьи в «Русском инвалиде». Поручил Краснову выпускать эту газету. Главным редактором там писатель Куприн.

— Да-да, «Гранатовый браслет», «Олеся», — задумчиво произнес Деникин. Понимаю. Вероятно, бывший журналист Краснов присоединился к Юденичу в Финляндии, во время похода на Петроград.

— Не исключено.

В середине октября Северо-Западная армия Юденича заняла не только Гатчину, но и Царское Село, Павловск, вышла на Пулковские высоты. Но англичане не предоставили обещанную помощь в оружии и средствах. Деньги выделил адмирал Колчак, но их тоже было недостаточно для нормального обеспечения армии.

Генерал Юденич повторил ошибку Май Маевского, наступавшего на Москву: тылы его армии растянулись, не было создано защитных рубежей в случае отступления. В результате красные подтянули по железной дороге войска и ударили во фланг Юденичу. Финны и эстонцы, обещавшие поддержку, ее не оказали. Троцкий гарантировал им вечный мир и даже территориальные уступки. В конце ноября, разбитая армия Юденича была вынуждена перейти эстонскую границу и по требованию союзников, разоружиться. Зачем? Англия в очередной раз проявила себя «двурушницей»: с одной стороны не отказывала белым в помощи, слабо при этом её оказывая, с другой — искала «дружбы» и мира с Совроссией и подталкивала к нему не только Юденича, но и Деникина с Врангелем.

— Так что же, Краснов или как он подписывается «Гр. Ад» тоже теперь в Эстонии?

Генерал Романовский развел руками:

— Всё что наша контрразведка выяснила, я вам изложил, Антон Иванович, остальное неизвестно.

— Краснов…, -произнес Деникин. — Как в нем совмещались любовь к России и желание создать отдельную республику. И ведь создал. Даже в каком-то смысле, успешную.

— Благодаря немцам. Ни одно благое дело не может быть оправдано связью с дьяволом.

— Верно, Иван Павлович. Ни одно. У нас же надежда лишь на Францию. Англия вскоре, поверьте моему слову, даже на словах помогать откажется. Ее прельщают богатства России, которые она хочет получить от нищих большевиков. Те да, ради своего выживания, отдадут все, что те пожелают.

— Полностью согласен с вами, ваше превосходительство.

— Оставьте, «превосходительство», Иван Павлович, мы не на совещании. Кстати, меня давно занимал вопрос, — каким образом удалось перехватить письмо Краснова к кайзеру, затем обнародовать его. И почему оно так и не попало к Вильгельму, ведь до его отречения еще была масса времени. Этим вопросом занимался покойный генерал Алексеев, я же, как его помощник, имел массу дел по организации армии.

— Возможно, это как-то связано с гетманом Скоропадским, — ответил Романовский. — Наши контрразведчики должны знать. Полковник Бекасов после ранения вернулся в строй.

Контрразведка и следственные органы в Белой армии были слабыми, о чем не раз напоминал Главкому Врангель. Генерал Деникин считал недопустимым, чтобы в разведке служили бывшие царские жандармы, филеры и сыскари, а потому набирали просто достойных боевых офицеров, не имевших вообще никакого отношения к сыску. К тому же, контрразведчики принимали участие в сражениях и часто гибли, проявляя свою офицерскую доблесть, хотя задачи у них были совсем другие.

Из тех, кто стоял у истоков Белого движения с генералом Михаилом Васильевичем Алексеевым, руководил его службой безопасности, был полковник Владимир Николаевич Бекасов. Его и упомянул Романовский.

— Пригласите ко мне полковника, — попросил Деникин. — Да, Ксения собралась вечером в театр, не составит ли ваша супруга, Иван Павлович, ей компанию? Будут давать пьесу Островского, кажется, «Грозу».

— Думаю, Елена будет рада, — ответил генерал.

— Нижайший поклон Елене Михайловне.

Полковник Бекасов немедленно явился к Главкому. Это был довольно высокий, розовощекий, всегда подтянутый офицер. Его голубые, несколько прищуренные глаза, были жесткими, колючими. Мало кто выносил его взгляд, хотя сам Владимир Николаевич отличался довольно добрым характером, что для контрразведчика было необычно. Он окончил Московское пехотное училище, воевал в Русском экспедиционном корпусе во Франции, получил чин полковника, два раза спасал, по его словам, Париж от немцев. Затем участвовал в Луцком прорыве, под командованием барона Врангеля. Потом их пути разошлись. В контрразведку Деникина его рекомендовал генерал Корнилов, с которым он «брал Екатеринодар» в Первом Кубанском походе. Был свидетелем гибели Лавра Георгиевича от «случайной вражеской гранаты», попавшей в дом, где находился его штаб. Большевики выкопали тело генерала, похороненное в Гначбау, после ухода белых, возили его как чучело по городам и селам, демонстрируя якобы свою победу. На самом деле, свое варварство. С отрядом добровольцев Бекасов пытался отбить останки Корнилова, но не получилось. За «Ледяной поход» полковник Бекасов получил Знак отличия и именное оружие.

Выслушав вопрос Деникина «о письме», полковник сказал, что «вели дело Краснова» четверо военных чиновников службы безопасности и контроля за воинскими преступлениями штаба Алексеева. Политические сыскари из петербургской охранки.

Антон Иванович поморщился — да, в отличие от него, Алексеев не гнушался подобными кадрами.

— Трое погибли в Екатеринодаре, — пояснил полковник, — один чиновник, имевший в сыскном отделении чин капитана, Брусилов, был ранен, находится на излечении в Константинополе.

— Брусилов? Уж не родственник ли Алексея Алексеевича Брусилова?

— Не могу знать, ваше превосходительство, — ответил контрразведчик и добавил: — Могу определенно сказать: его сын, тоже Алексей, вступил в Красную армию Троцкого-Бронштейна. Во время Московского похода был взят нами в плен и расстрелян.

Снова поморщившись, Деникин вытер платком усы. В свое время он издал приказ о гуманном отношении к пленным, их судьбу может решать только Полевой суд. Но теперь, когда ожесточение достигло предела, о гуманизме не было и речи. И те, и другие брали в плен сотнями, тысячами, часть из тех, кто не соглашался перейти на их сторону, без всякого суда «пускали в расход».

Россия захлебывалась в братской крови, и не было этому конца.

— По сведениям наших информаторов в Москве, генерал Брусилов тоже собирается пойти на службу к большевикам.

— Бог ему судья, — ответил Главком. — Мы простим, Россия — нет. Да, Брусиловский прорыв. Если бы не твердолобы в правительстве, признаться, и в армии, не случилось бы в России этой страшной смуты. Взяли бы Берлин, праздновали бы победу. И Константинополь вскоре стал бы наш. А так… Власть захватили, затуманили людям головы бесы. Честные, порядочные, набожные люди вдруг схватились за топоры, принялись кромсать друг друга. И наша задача — остановить эту бойню, которая нужна только человеконенавистникам, марксистским жидо-большевикам.

Выпустив пар, генерал взялся за уже остывший заварной чайник.

— Чаю желаете, господин полковник?

— Никак нет, ваше превосходительство, сыт.

— Так что, этот капитан Брусилов из Охранного отделения, тяжело ранен? — И тут же задал другой вопрос: — Он же должен знать подробности о сношениях атамана Краснова с германцами, конкретно, с кайзером?

— Ваше превосходительство имеет в виду письмо Петра Николаевича императору Вильгельму?

Деникин с удивлением взглянул на полковника — надо же какой проницательный, на лету схватывает! Впрочем, то послание так громко прогремело, что о нем знают и помнят, даже глухи и слепые.

— Думаю, безусловно. Кроме того, Брусилов принимал участие в секретной операции, связанной с этим письмом.

— Так что это была за операция?

— Не могу знать, господин Главнокомандующий. Я тогда не был допущен до важных секретов, только начинал. А потом военные чиновники погибли…

— Вы мне, Владимир Николаевич, уже об этом говорили.

— Извините, ваше превосходительство.

Назвав полковника по имени отчеству, Деникин решил несколько разрядить беседу, Бекасов же понял, что Главком что-то задумал. И не ошибся.

Антон Иванович снова подошел к окну, вгляделся вдаль, помял бородку. Над Азовским морем стоял туман, продолжалась декабрьская оттепель.

— После длительной оттепели часто наступают лютые холода, — сказал он. — Интересно, в Константинополе такая же погода?

Вопрос был риторический. Бекасов хотел ответить: не могу знать, но промолчал.

— Да, Святая Византия, золотой Царьград. Если б англичане не пообещали царю Николаю в случае победы Константинополь, может и не ввязался бы он в войну. Наверняка злодей Гришка Распутин настоял, бес с крестом на пузе. И царица хороша, обратилась в православие, без иконы не ходила, а поверила дьяволу… Царствие ей…

Перекрестившись, Деникин вернулся за стол.

— Только за одно это преступление в доме инженера Ипатьева, большевикам нет и не будет прощения во веки веков, девиц-красавиц, мальчика больного… Звери они и есть звери. Почему люди от них не отвернутся? Да тоже озверели, потому зверя и не видят. Ох, не приведи Господи, победят, всю Россию под нож пустят, нынешние реки крови ручейками покажутся. Наверняка тоже с немцами дружить будут, пока не перегрызутся. Тьфу. Так, какая же погода теперь в Константинополе, тоже оттепель? Не желаете ли узнать, господин полковник?

— Сейчас через радиотелеграфистов…

— Обойдемся без радио. В порту стоит французский транспорт «Орион». Завтра отправляется в Ниццу с заходом в Константинополь.

— Вы меня поняли, Владимир Николаевич?

— Да. Нет, ваше превосходительство. Не совсем.