Бесплатный фрагмент - Радость Блаженства — 2

…Радость Блаженства — это растворение в Жизни подобно тому, как маленькая крупинка соли растворяется в Огромном Океане или лучик Солнца в Безграничном Небе.

Радость Блаженства — это наслаждение Жизнью, как боги на небесах наслаждаются нектаром.

Вообрази себя благоухающей розой, которая отдаёт свой аромат в пространство или Солнцем, дарящим свои свет и тепло всем без исключения, и тогда ты поймёшь, что значит «Радость Блаженства».

Просто живи и дыши, просто растворись в текущем моменте, и это и есть твоя Мудрость…

(из наставления странствующего саньяси).

…. «Самое большое сокровище — это Мудрость,

которую веками хранит сердце твоё.

Однако, кажется крупица этого Великого Дара, Дара, который никто не решится так просто потерять,

Выстрадана душой твоей.

Всё осознание приходит к человеку через страдания,

Ибо страдание — это вовсе не возмездие небес,

А опыт, что получаешь ты в течение всей твоей жизни.

Запоминай мгновения радости и боли,

Береги Сокровище Мудрости,

Ибо придёт время, когда оно тебе пригодится,

И ты не сможешь обойтись без него…..»

(Из наставлений странствующего саньясина).

ГЛАВА 1
«О, МОЯ ГРУСТЬ»

«Песнь твоей души разнесётся по свету,

Наполняя Пространство печалью.

Это то, что живёт в тебе и то, что с тобою.

Грусть — мелодия твоего сердца,

Как она красива и стройна,

Как талантливая серенада.

Сердце твоё взывает к тебе,

Но что же ты услышишь в ответ?

Радость и Печаль — всё это отголоски

этой Огромной Серенады Сердца….»

(Послание из Шамбалы).

…Чайка — маленькое создание света, покружилась над городом и улетела в незнакомую даль навсегда навсегда.

«Куда ты летишь, чайка?»

«Что с тобой?»

«Почему ты не находишь своего места и куда-то стремишься всё время, будто ничего здесь тебя не удерживает и не может удержать?»

«Где твой дом родной?»

«Где детки твои?»

«Или притаились они где-нибудь в доме твоём и ждут тебя, как у моря погоды, а ты одела покров из горя и обитаешь неизвестно где?»

«О, чайка, что же с тобой? Почему ты скрылась из виду?»

«Почему ты исчезла и больше не появляешься в доме своём?»

«Горе подточило мне крылья. Горе неминуемое унесло меня вдаль за тридевять земель. Вот почему я покинула своих родных детушек, вот почему я мечусь повсюду, не находя себе места».

— Эй, кто-нибудь! Отзовитесь! Где вы, отец, мама! Бабушка Веда! Лакшми! Сестрёнка Лакшми, моя маленькая лунная танцовщица! Куда же делись твои танцы? И где твоя милая добрая улыбка? Няня Амина, где ты? Гарба? Вему? Где же ты и твоя славная вина, на которой ты всегда играл, призывая богов и богинь из их небесных обителей? Эй, кто-нибудь! Выйдите навстречу, ваша маленькая Шачидеви наконец-то возвратилась из дальних странствий и больше никогда не покинет вас и свой родной дом!

Тишина.

Даже не слышно, как журчат фонтанчики, сливаясь с мраморными изваяниями богов, потому что воды больше нет, и бассейн опустошён, как опустошён и мой дом-замок.

— Эй, отзовитесь, кто-нибудь!

Снова гнетущая тишина, только за окнами слышится завывание ветра, будто он говорит с тобою своим отчаяньем. Даже оставшиеся растения повяли, склонив свои головки к полу.

Они будто шепчут:

«О, посмотри на нас».

О, моя грусть, почему ты так обширна и заполонила собой всё пространство!

Я обняла Дилиппа, который стоял у входа в залу. Его глаза были грустны. О, сколько было печали в этих глазах!

Я уткнулась в его плечо и зарыдала, ища прибежища в этих сильных плечах. Они, казалось, были сделаны из камня.

— Что ты, Шачидеви? — шептал он, — Успокойся, мы найдём твоих близких.

— Моё гнездо разорено! Мой дом пуст.

Я посмотрела на опустошённый зал. Здесь когда-то я ребёнком сновала от одной колонны к другой с какой-нибудь сладостью или мороженным, прячась от зорких глаз няни Амины. Здесь разодетая в свадебные наряды Шивани склонилась в почтении перед своим будущим мужем.

Здесь впервые, будучи невестой, я подарила свои дары моему Дилиппу и его родственникам.

Как же быстро бежит время!

А вот здесь танцовщицы под грустные звуки вины, цимбал, караталов, тарелочек услаждали взгляды гостей.

Откуда-то раздались шаги, шорох, затем робкий стук в дверь. Это была Гита, жена торговца пряностями Викрама Чанга, склонилась передо мной, одаривая меня намаскаром. На ней было платье из грубой холстины с вышитым красными нитями узором. В глазах её стояли слёзы, седые пряди выбились из узла и легли на лоб.

— Шачидеви! Вы вернулись!

— Да, но почему никто не встречает меня в моём доме, и где искусные танцоры в нарядах богов, которые каждый год дарят нам танцы на праздник урожая? Неужели на этот раз они не приехали к нам с предгорий Кашмира?

— Вы помните эти танцы, госпожа? — спросила Гита, пытаясь вытереть не перестававшие литься слёзы.

— Я помню всё, что связано с этим домом, Гита.

Я заметила, как в залу вошла моя бедная Лалита. Всё это время она находилась на втором этаже, тщётно пытаясь найти хоть какую-нибудь живую душу в опустошённом дворце махараджи.

После болезни она всё ещё выглядела похудевшей и бледной, поэтому глаза её на смуглом от природы лице казались огромными. Малиновая накидка, наброшенная на её плечи, делала их ещё больше и живее.

Местами обугленные стены и перекрытия говорили о недавно бушевавшем здесь пожаре.

— Они уехали, да? — наконец спросила я после минутного молчания.

А на стенах когда-то висели в качестве украшений золотые подносы с различными сценками из Пуран и Бхагавад-Гиты. Сейчас эти стены были голыми, знаменитые подносы, передающиеся из поколения в поколение в нашем роду, исчезли. Я прикоснулась к шершавой поверхности стен. Гита Чанга вытерла слёзы концом своего платья.

— Здесь был страшный пожар, — вдруг сказала она, — англичане подожгли ваш замок.

— Но…..

— Г-жа Ведавари крикнула: «Я не покину свой дом!» И они все остались там.

— Папа и мама?

Гита кивнула:

— Г-н Сарасвати Джаганаттх собрал небольшой отряд из слуг и жителей нашей деревни Индрапур.

Она уронила голову в ладони и затряслась от рыданий.

— Что? Что же было? Говори!

— Он истекал кровью, он был смертельно ранен. Он приказал отнести его в дом и…., затем ненавистные англичане подожгли ваш родовой замок.

— Они погибли? Они все погибли?

Я хотела до конца пройти эту пытку, услышать страшные новости. Так бывает иногда, и ты становишься нечувствительным к внешним проявлениям, ты существуешь словно по инерции, и тебе всё равно, что дальше произойдёт с тобой, что услышишь ты, будто ты пребываешь в какой-то прострации.

— Все, кто находились в доме…..

— Вы видели их останки?

— Через несколько дней наши женщины пошли в дом, чтобы прибраться.

— Вы видели их тела?

— Там был пепел и обугленные кости. Но перед тем, как это произошло, ко мне приходила бабушка Ведавари. Возможно, она что-то предчувствовала, потому что просила передать мне кому-нибудь из вашего семейства одну шкатулку.

— Шкатулку? — спросила я, совершенно не понимая, о чём идёт речь.

— Да, г-жа, эта вещь находится в моём доме. Идёмте, я отдам Вам.

Кулаки мои сжались от ненависти. Я знала, что бы ни произошло, никогда нельзя никого ненавидеть.

Тот, кто ненавидит, проявляет свою слабость. Так когда-то говорил Бессмертный.

Нет! Нет, этого не могло быть! Сейчас я открою глаза и окажусь среди смеющихся лиц своих родных. Разве могут они однажды умереть? Вот так просто умереть и всё!

Это невозможно! Никак невозможно!

О, боги, зачем же вы привели меня сюда, где больше нет ничего, где всё напоминает о разрухе, пожаре, разрушении, страданиях.

О, Индра! Великий Бог Небес, разве моя семья не служила Тебе с любовью и преданностью! Разве мы не приносили Тебе изысканные дары: корзины, полные финиками, апельсинами, зерна, цветы, которые женщины нашего рода собирали в красивые гирлянды специально для Тебя!

….О, Индра Господь Небес!

Сжалься же надо мною.

Не требуй же от меня тех жертв,

Которые Ты уже взял.

Возьми лучше сердце моё!

К чему оно мне сейчас?

Оно лишь добавит страданий

В мой больной ум.

О, Индра, Господь Небес!

Ты смотришь на этот мир

Безучастным взглядом

Своих божественных глаз.

В Тебе есть сила,

Которой нет у меня.

Подари же мне силу Свою,

О, Всемогущий Господь Индра!….

…Молодой священник Гаджендра подал мне длинную гирлянду из лотосов. Точно такие же гирлянды он дал Лалите и Дилиппу.

Мы вознесли дары божеству Индре, надели не шею изваяния гирлянды, исполняя обряд о поминовении усопших.

Гита Чанга рассказывала, что в течение нескольких дней англичане устроили свой штаб в замке моих предков. Затем они вызвали старосту Индрапура, г-на Ранджида, к себе и вручили ему бумагу, в которой говорилось о том, что отныне все земли моих предков принадлежат английскому правительству и вице-королю Ридингу.

— Прошу Вас, г-жа Гита, ничего больше не говорите мне об этих англичанах!

— Хорошо, г-жа. Это жестоко с моей стороны рассказывать Вам такое.

— Вы не знаете, кто из моих родственников уцелел?

Гита пожала плечами:

— Нет, не знаю.

…Дом торговца пряностями, г-на Чанга, находился почти на самой окраине Индрапура. Это был довольно низкий дом с белёными извёсткой стенами. Стены были совершенно голыми, лишь на одной из них висел ковёр из Ирана с замысловатыми арабскими узорами.

Собственно, это являлось почти единственным украшением в доме.

Добрая г-жа Гита порылась в шкафу, вытащила из одной полки небольшую шкатулку, перевязанную красными атласными ленточками, и протянула её мне.

Затем она напоила нас чаем с ронголи и ладду.

Чай оказался ароматным, свежим. Г-жа Чанга подала его на подносе. Среди чайного прибора я заметила блюдо из риса и грецких орехов.

— Что это? — спросила я.

— О, попробуйте, госпожа, это очень вкусно. Вам нужно, как следует подкрепиться, чтобы восстановить свои силы.

— Мне ничего не хочется.

— Пожалуйста, я специально приготовила для Вас.

…О, Рамина, что же мне делать? Каково же горе моё и печаль моя!

— Всё пройдёт, Шачидеви.

— Где же твой Белый Храм?

— На Вершине Гоури-Шанкар.

О, река Маханади, на твоих берегах растут лианы, молодые манговые деревья с ароматными плодами, кадамба, бакула, чампака с душистыми цветами, асана, ашока, каранджа, кунда, мандара, кутаджа.

Там плавают утки карадава, плавы, лебеди, скопы, журавли, птицы чакраваки и чакоры.

В лесах многие видят ланей, вепрей, дикобразов, гавай, слонов, львов, бабуинов и мускусных оленей, которые выделяют ароматный мускус.

О, река Маханади, упокой меня в лоне своих бурных вод, где когда-то моя сестра Шивани каталась на свадебных лодках, украшенных цветами.

Я чувствовала, как воды Маханади окутывают меня, я видела дальние холмы, покрытые травой, за которыми царили джунгли.

Скоро смерть убаюкает меня, и я встречусь со своими умершими родными.

Где же ты, моя мудрая бабушка Ведавари! Не зря моё сердце шептало мне, что я больше тебя не увижу!

— Дурочка! Моя любимая несчастная дурочка!

Чьи-то сильные руки подхватили меня и понесли. Я не ощущала своего тела. Будто добрый ангел оказался рядом со мной так внезапно, так неожиданно.

— Ты хотела утопиться, но подумала ли ты, что же будет со мной?

Мне удалось открыть глаза. Сквозь подрагивание своих ресниц я увидела лицо Дилиппа Он нёс меня к берегу, а вокруг развернулась огромная река Маханади. Только сейчас она почему-то показалась мне тёмной, зловещей, чужой.

И только сейчас до сознания моего дошло всё то, что происходило со мной: я хотела раствориться в реке, которая когда-то в детстве поразила меня своим великолепным зрелищем восхода и заката. Краски неба переходили плавно одна в другую.

Но сейчас всё было иначе.

Серое небо где-то подёрнулось оранжево-фиолетовыми сполохами, и эти сполохи представлялись мне злыми демонами с огромными горящими огненными глазами.

О, как они были страшны!

Где же вы, боги Света, боги Радости!

— Прости меня, Дилипп, я люблю тебя.

Он склонился надо мной, и я увидела в его глазах настоящие слёзы.

…О, Ангел Мира,

позаботься о нас, людях божьих,

укрой нас Своей Благостью,

своим покровом Радости

и Сострадания!

О, Ангел Мира,

В глазах Твоих огромная Доброта и Свет,

Глаза Твои полны слёз и печали,

Ибо печаль в душе моей велика и огромна.

О, Ангел Мира,

Разве может быть разделение религий

На православие, ислам, индуизм

И буддизм,

Когда Абсолютная Истина едина и многолика!

Господь один, и Он дарит Свет,

Как и Ты даришь его,

О, Вездесущий Ангел Мира!

О, Ангел Мира,

Твои волосы белокуры,

Глаза Твои напоминают ясное небо,

На котором уже взошло Солнце.

О, Ангел Мира,

Ты, как это Солнце,

Что улыбается нам Своей вездесущей улыбкой.

Сколько Радости в улыбке этой,

Сколько души в Тебе,

О, великий Ангел Мира,

Ты несёшь мир земле во все века….

Ты стоишь посреди Вселенной

С младенцем в своих женственных руках.

На тебе красное одеяние,

О, Божественная Дева.

Ты являешься матерью,

А я не могу ею стать.

О, Великая Дева,

Благослови меня.

Пойми меня, мысли мои,

Разум мой.

Пойми меня,

О, Великая Дева Мария.

И ты отвечала мне:

«Я слушаю тебя, дорогая,

я понимаю тебя всем сердцем.

Мой ребёнок — это Душа Вселенной,

Он — Душа Света. Он ещё

Слишком мал,

И у него розовая бархатистая кожа.

Он радостен,

Он умиротворён.

Он чист и светел.

Я держу его на руках своих,

У него светлые волосы,

И глаза его радостью полны,

В них мелькают блики,

Словно маленькие рыбки в водоёмах.

У тебя будет такой же младенец,

И он принесёт тебе много счастья,

Которого ты достойна,

Дорогая моя».

О, Великая Дева,

Ты стоишь с младенцем посреди Вселенной

В своих женственных руках….

….Когда тебе бывает очень плохо,

когда всё вокруг кажется серым и мрачным,

ты приступаешь к раздумью,

ты сосредотачиваешься на себе,

своих мыслях, словах,

которые ты услышала в течение дня.

Тогда весь мир преображается на глазах твоих,

Он становится другим,

Не совсем обычным.

Пусть в глазах твоих стоят слёзы грусти,

Но ты всё же понимаешь,

Что ты сделала шаг навстречу самой себе….

…. Наш поезд до станции Кашмир ехал очень медленно, во всяком случае, мне казалось так. Он останавливался чуть ли не у каждого колодца, каждой насыпи, а надоедливые мухи становились ещё злее от невыносимой жары, так что приходилось постоянно обмахиваться тем, что попадалось под руку. Это были старые газеты, стопкой лежавшие на соседней полке, потому что пассажиры постоянно оставляли их там, так и недочитанными. За окном мелькал довольно скучный пейзаж, состоявший из пустынной, опалённой полуденным солнцем равнины с довольно скудной растительностью. Казалось, выжженные солнцем камни, сами взывали о милосердии божьем, только в отличие от людей они не могли говорить.

Мы ехали в отдельном купе первого класса по давней привычке только что народившейся в Индии аристократии, хотя в глубине души вовсе не считали себя таковой.

Наш путь лежал на север Индостана в селение Кашмир, где находилось множество святых храмов, и святые преданные богов совершали омовения перед восходом и закатом Солнца.

У меня была единственная цель — поклониться праху своих погибших родственников. На самом деле в месяце «пхалгун» таких поклонений в Индии совершается множество. Для этого служат обычные атрибуты: цветы, собранные в красочные гирлянды, которые пускают по течению реки; глиняный кувшин с прахом усопших. У нас в Индии принято развеивать пепел умерших по водам священной реки Ганги.

Считается, что в этот момент все боги собираются в том месте и одаривают безвременно ушедших из мира своими благодеяниями. К счастью, в нашем купе не было посторонних, поэтому мы ехали в полном одиночестве: Лалита, я и Диллипп. Он видел мои слёзы, он хотел меня как-то развеселить, но не его вина, что ему это никак не удавалось. Перед моими глазами постоянно стояли лица моих родных и близких. Они что-то хотели сказать мне из другого мира, мне даже казалось, что они улыбались мне, или просто пытались улыбнуться, но я не могла понять, что они имели в виду. Быть может, они хотели предостеречь меня от чего-то или предсказать мою судьбу, предостеречь от возможных опасностей. В который раз я задумывалась над тем, что ждёт меня: гладка ли дорога моей дальнейшей судьбы или она извилиста и терниста, как и почти всё на этой многострадальной земле.

Поезд неожиданно затормозил на какой-то небольшой станции.

— Что это за населённый пункт? — спросила я, выглядывая в окно купе.

Какая-то женщина, довольно бедно одетая волокла тяжёлый баул по перрону, чтобы сесть в вагон третьего класса. Больше на перроне никого не было.

Диллипп пожал плечами, встал, видимо, собираясь выйти:

— Сейчас узнаем, — сказал он.

Я хотела задержать его, но он так быстро исчез, что я ничего не успела предпринять, и мне пришлось взять старую газету с полки и обмахиваться ею от удушающего зноя.

Лалита по-прежнему перебирала чётки, произнося шёпотом древние мантры из священных писаний. По движению её губ я могла догадаться о чём она говорила.

«Ом наме Бхагавата Васудевайа».

«Ом наме падме хум».

«Ом наме Нарайанайа».

Эти мантры передавались из уст в уста из поколения в поколение, они успокаивали, сулили богатство и удачу тем, кто со всем усердием повторял их, потому что произносящий искренне верил в произносимое.

— Ом наме Бхагавате Васудевайа, — шёпотом повторила я за Лалитой.

Я снова посмотрела за окно.

— Сколько мы ещё простоим здесь?

— Не знаю, госпожа.

У неё были по-прежнему грустные глаза, как и у всех тех, кто много пережил, под большими глазами образовались синяки, как будто Лалита не спала уже в течение нескольких ночей.

Она постоянно думала, но вот о чём были её грустные мысли, я не знала.

Возможно, перед ней со всей яркостью вставали сцены нашего недавнего путешествия по пустыне Гоби и Тибету.

О, боги, как бы я хотела, чтобы моя Лалита была счастлива! Но каково же счастье для неё? Видеть счастливой меня? Или, возможно, в глубине своих тайных мыслей она мечтала о спутнике жизни? О, Лалита, как бы мне хотелось узнать в тот миг о твоих мечтах, чтобы помочь им однажды осуществиться!

— Почему же ты грустишь, дорогая? — спросила я её.

— Только потому что и Вы печальны, госпожа. Когда на Вашем лице однажды засияет улыбка, как когда-то, тогда и мои глаза станут излучать радость и свет.

Её глаза были наполнены глубокою грустью всего мира, всех сердец вместе взятых.

Нет, нет, моя Лалита должна радоваться, и я всё сделаю, чтобы это произошло.

…О, моя грусть!

Сколько же ты будешь длиться!

Сколько дней и ночей

сердце моё будет переполняться тобою!.

В вагон вошло ещё несколько пассажиров, но они прошли мимо нашего купе в соседнее, послышались их весёлые голоса и шутки.

Жизнь медленно проносилась мимо меня, я словно отставший от стремительного поезда пассажир, с сожалением смотрела ей вслед, так ничего не в силах сказать.

Вошёл проводник — усатый господин в строгой отутюженной униформе с подносом, на котором стояли стаканы с только что заваренным и ещё дымящимся чаем.

— Хотите чая? — спросил он.

— Нет, спасибо. Вы не подскажете, что это за станция, господин? — спросила я.

— Мирут, госпожа. Это — небольшой городок под названием Мирут. Он находится почти на самой южной окраине штата Кашмир в нескольких милях от городка Кашмир.

— Значит, следующая станция — наша. Но почему мы остановились в Мируте, ведь он совсем не обозначен на пути следования поезда?

Проводник пригладил свой левый ус, потому что в правой руке он держал небольшой поднос, отчего стал выглядеть молодцевато.

— Вода, госпожа. Причина нашей остановки — вода. Слишком сильная жара, а люди хотят пить.

— Но ведь кругом столько колодцев, они встречались чуть ли не на каждом шагу, — возразила я.

Мне показалось, что глаза проводника, до сей поры остававшиеся непроницаемыми, сверкнули.

— Сговор, госпожа. Английские власти отравили все колодцы.

— Но зачем же они это сделали?

— Чтобы поставить наш народ на колени. С тех пор, как в 1921 году нами правит этот жестокосердный тиран Ридинг, крестьяне лишились своих земель, большинство из них умерло от голода. Слышали ли вы про Бомбей, Мадрас и Ахмадабад?

Я пожала плечами.

— Народное движение там было подавлено, — с жаром продолжал усатый проводник, — но разве оно подавлено в сердцах простых индусов?

О, боги, ещё немного, и я могла не сдержаться и зарыдать, ведь сердце моё было переполнено горем.

— Есть ли у Вас какая-нибудь посуда? — вдруг совсем неожиданно спросил проводник, так кстати сменив тему разговора.

Я показала на вторую полку, где лежал массивный оловянный кувшин — всё, что мне осталось от погибших родственников. Мы выгребли его из кучи пепла на заднем дворе. Видимо, англичане не сочли нужным забрать его с собой, или он показался им слишком тяжёлым.

Во всяком случае, кувшин достался мне по праву. Он был сделан старыми мастерами из Калькутты ещё во времена Шиваджи, который в средние века был коронован в Пуре и возглавил борьбу против засилья моголов и их верных исламу потомков.

На кувшине были изображены древние боги бывшей некогда великой земли Махабхараты: четырёхликий Брахма, Вишну, посыпающий пеплом Своё темя Шива, слоноголовый Ганеша, к которому и по сей день обращаются преданные своей вере индусы.

Вдвоём с Лалитой мы спустили кувшин и поставили его на пол купе.

— Это вся посуда, которая имеется у нас, — сказала я.

Проводник поставил поднос на стол и внимательно посмотрел на кувшин.

— О, это — очень ценная вещь, госпожа. Она может принадлежать только лишь человеку с древней родословной, извините за мои подозрения, если вы, конечно, не украли её где-нибудь, чтобы затем продать за солидные деньги.

Возможно, мелькнувший гнев в моих глазах заставил его замолчать.

— Прикусите свой язык, господин! Этот кувшин принадлежал моим родителям и предкам.

— Так Ваш отец — махараджа? — вдруг спросил усач.

— Его звали Джаганаттх Сарасвати Бхатти, а моя мать — махарани Чандрадеви Бхатти, наш родовой замок находился в селении Индрапур, однако недавно он был сожжён.

Я заметила, с каким почтением проводник поклонился мне.

— Так Вы — дочь махараджи Бхатти? Я слышал о нём. О, это был практически единственный махараджа, который не поддался на хитрый подкуп английских властей и не оставил своих земель. Так он погиб?

— Увы, да, — комок рыданий подступил к моему горлу.

— Однажды боги отомстят злодеям за их коварство, поверьте мне, госпожа, такое случится. Обязательно случится!

Он ещё раз посмотрел на великолепное произведение искусства.

— И всё же, Вам не следует показывать его всем. Такую вещь могут конфисковать.

— Но у нас больше нет никакой посуды, чтобы набрать воды, — с сожалением сказала я.

— Не переживайте, сейчас я разнесу остатки чая и пойду набрать воды для Вас. Кажется, у меня где-то есть лишний бидон.

Он подхватил чай и вышел, а я даже не успела его, как следует, поблагодарить, ведь он был таким учтивым.

Жара с каждой минутой усиливалась. Мне, столь долгое время прожившей в холодном климате Тибета со снегами и частыми перепадами температуры, был непривычен такой зной. Он напоминал огнедышащего дракона, испускавшего из своей огромной пасти струи огня.

По древним легендам у бога Кришны было два самых сильных оружия: жар и холод. Так вот, всепожирающий жар был страшен даже самым коварным демонам. Но мы являлись всего лишь простыми людьми со всеми достоинствами и слабостями, присущими человеку.

— Значит, поезд простоит здесь ещё долго, — в отчаянии сказала я, — Лалита, за разговорами я забыла, как называется эта станция?

— Мирут, госпожа. Это — Мирут — ответила Лалита.

У неё пересохли губы, она явно хотела пить, как и я, и казалось, эта жажда была невыносимой.

— А где же Диллипп?

— Он сейчас вернётся.

— Его уже так долго нет.

Я выглянула в окно купе. Диллипп, потный от зноя, нёс какой-то свёрток, идя по перрону. Наконец, он запрыгнул в вагон, скрывшись в окне.

— Что это? — спросила я, когда свёрток с ароматом ванили появился передо мной на столике купе.

Диллипп улыбнулся своей бархатной улыбкой и задорно подмигнул мне.

— А ты не догадываешься, махарани Шачидеви, тёзка матери великого пандита Нимаи?

— Нет, Диллипп. Что это?

— То, что однажды с таким рвением поглотила упрямая девчонка, севшая в поезд на станции Бхубанесвар.

От жары запах ванили стал ещё сильнее. Ах, как бы кстати сейчас оказался чай, ведь горячее уменьшает жажду!

— Так это зефир в шоколаде!

Диллипп показал на свёрток.

— Разверни его и сама увидишь, Шачидеви.

В свёртке находилась коробка с каким-то очень красивым рисунком. Я помню, там была изображена девушка в индийском сари. Я осторожно открыла коробку. Действительно, там был зефир. Настоящий зефир!

— Неужели вы думаете, что я съем это одна и не угощу своих самых близких людей?

— Но это для тебя, Шачидеви.

Я кивнула в сторону ароматной коробки с зефиром.

— Нет-нет, угощайтесь. Я хочу, чтобы вы тоже разделили со мной мою радость.

Я видела, как просияли лица Диллиппа и Лалиты. Хитрецы, оказывается, они тоже очень любили зефир, а со стороны выглядело так, будто я одна являюсь сладкоежкой!

…Кашмир! Природа здесь оживет и радуется. Удушающая жара исчезает, и её место уступает буйство красок и стихий. Кажется, вода, зной и холод в Кашмире находятся в равновесии друг с другом.

Самые красивые цветы распускаются в Кашмире, будто боги всегда обитали на этих благословенных землях, даря нам своё счастливое благословение.

О, Кашмир, будь радостен ты! В тебе начинается Великая Ганга, являющаяся питающим сосудом для земли моей родной Индии.

Великая Ганга, здесь ты берёшь своё начало, здесь находится твой исток, и здесь же мы, верные своим традициям, поклоняемся предкам.

Я осторожно спустилась к реке и опустила на неё заранее приготовленную гирлянду из лотосов. Я сплела её сама, как когда-то учила меня бабушка. Было время, и она спускала гирлянды по Ганге, чтобы почтить своих умерших предков.

И вот теперь пришла моя очередь. Кто-нибудь когда-нибудь пустит цветочную гирлянду и в честь меня.

О, боги, суждено ли мне когда-нибудь быть достойной этого? Я следила за тем, как гирлянда медленно уплывала вдаль навстречу заходящему Солнцу. Оно расплылось по всему небу огромным огненным диском — обителью бога Вивасвана.

Взгляд Вивасвана силён и могуч. Лишь только Он посмотрит на землю, и она вся преображается.

Я помню, как бабушка Ведавари говорила, обращаясь ко мне:

— Шачидеви, внученька, запомни, земные цветы — это мимолётные улыбки бога Вивасвана. Никогда не рви цветов без необходимости, бережно относись к природе, потому что создать всю эту красоту богам стоило огромных трудов.

О, бабушка, не печалься, сегодня — именно тот случай, когда я могу нарвать цветы, ибо я чту Вашу память.

Я видела, как Диллипп и Лалита наблюдали за мной, стоя в стороне.

Когда моя гирлянда была уже слишком далеко от берега, моё сердце не выдержало, слёзы потоками хлынули из моих глаз, я бросилась на шею Диллиппа и разрыдалась. Он гладил мои волосы, слишком нежно, осторожно, деликатно, шепча при этом:

— Успокойся, успокойся, моя маленькая девочка. Ведь жизнь не бывает вечной, ничего в этом мире не вечно.

— Но я не знала, как тяжело, невыносимо тяжело провожать своих близких в последний путь. До последнего мгновения я не верила, что они мертвы, и вот теперь…..

— И вот теперь ты поняла, что они никогда больше не вернутся к тебе, — произнёс Диллипп.

— Да….

— И не скажут тебе свои напутственные слова.

— И не увидят свою Шачидеви счастливой. Никогда.

Он поднял моё лицо, лежавшее на его плече и заглянул в мои полные слёз глаза.

— И я испытал подобное, потому что больше нет ни моих сестёр, ни братьев, ни родителей, ни преданных нашей семье слуг, ни чайной плантации в Мадрасе. Я лишился всего, и долгое время мне казалось, что я похож на подвешенную в воздухе марионетку, а мои руки и ноги подвязаны к жизненным обстоятельствам, и они властны надо мною, и я буду напоминать безвольную игрушку в руках судьбы, но….

— Но что-то осталось, что поможет тебе пройти сквозь все превратности судьбы, — произнесла я. Мои глаза встретились с глазами Диллиппа.

Он кивнул, поцеловал меня в темя. И сколько нежности было в этом поцелуе!

— Да, осталось.

— И что же это?

— Ты.

— Я?

Огромные оранжевый диск Солнца медленно погружался в реку, оставляя яркие блики на её поверхности.

Солнце… Оно всегда дарило мне силу, энергию, радость. Оно оживляло мою душу. Что может быть сильнее любви в этом мире? Она, как Солнце, как взгляд Вивасвана — глубокий и чистый.

— Ну, вот, наш путь окончен. Что же дальше? — спросила я.

— Я не знаю, Шачидеви, — сказал Диллипп, — но мне известно одно, что жизнь наша на этом не заканчивается.

Вдруг мгновенная мысль осенила меня, словно стрелой.

— Как же я могла забыть!

— О чём ты, Шачидеви?

— Мы поедем в Дели.

— В Дели?

— Там живёт моя подруга и одновременно учительница Амрита Шерил. Мы поедем к ней, остановимся у неё на какое-то время, а затем подыщем себе что-нибудь для жилья. Я уверена, в Дели много квартир для приезжих.

ГЛАВА 2
«ТУРЦИЯ»

«Невежественные люди

исполняют свои обязанности

ради плодов жизни,

мудрые же делают это ради того,

чтобы вывести людей

на правильный путь».

(«Бхагавад Гита», гл. 3, текст 25).

….Он машет Своими сказочными крыльями

в пространстве миров,

он витает над всеми городами и деревнями,

Он видит нас, людей,

Слишком занятых

Своей жизнью.

Он чувствует наши мысли.

А мысли эти бывают полны

Грустью и несказанной печалью,

Ибо жизнь людская проходит, наполненная проблемами.

Но Он не грустит вместе с нами,

Ибо Он создан для того,

Чтобы радоваться.

Такова цель его.

О, Ангел!

Куда же зовёшь Ты душу мою?

Что хочешь Ты от этого мира?

Какие мысли Ты внушаешь людям, о, Ангел?

Ты летаешь над пространствами,

Чтобы помогать нам.

Ты освещаешь Собой пространство миров,

Словно свеча в темноте.

Он машет Своими сказочными крыльями,

И ты ощущаешь взмах этих божественных крыльев.

Ангел зовёт, и ты лети за Ним туда,

Куда зовёт тебя душа твоя…..

Красота мыслей

…Красота твоих мыслей рождает энергию.

И энергия эта

Способна помочь всем страждущим

И нуждающимся в помощи этой.

Дорогой друг,

Люби себя,

Свою светлую душу.

Помогай людям и будь бескорыстен,

Ко всему, что видишь ты,

Так же, как бескорыстен Создатель Неба и Земли.

Красота твоих мыслей

Рисует картину твоего будущего,

И ты различаешь в ней мельчайшие узоры

Судьбы своей….

…Рикша свернул в маленький переулок под названием «Бульвар Цветов».

О, Господи, я даже не могла предположить раньше, что за 5 лет моих скитаний по пустыне Гоби этот большой город так резко изменится. Мне казалось, что улицы стали как-то шире, а на индусах всё больше и больше можно было видеть европейские одежды: вместо дхоти с разноцветными шарфами и панджаби мужчины носили строгие костюмы, состоявшие из узких брюк, рубашек и пиджаков, совсем неудобных для носки, хотя в первый раз я увидела Диллиппа именно в такой костюме; а на женщинах всё чаще и чаще появлялись платья до колен, обнажавшие их стройные загорелые ноги. Многие из них стриглись, носили шифоны, красились яркой косметикой.

Хотя всё же, хвала богам, встречались и порядочные индианки в длинных сари, которые ничем не уступали современной европейской моде.

А язык… Люди говорили на множестве наречий, и среди бархатного хинди и деванагари слышались английские французские и итальянские слова.

На улицах появлялось много иллюминации. Она состояла из разноцветных ламп, которые в вечернее время зажигались, играя всевозможными цветами и оттенками. Они выстраивались в стройные надписи, которые можно было с лёгкостью прочесть, если ты, конечно, владеешь грамотой.

— «Кинотеатр», — прочла я одну из таких надписей.

Она была составлена из голубых и жёлтых букв, которые к тому же мелькали, словно в какой-то замысловатой сложной игре.

Сбоку красовалась афиша с героями индийских сериалов, и тут же на хинди красовалась надпись: «Радж Капур в фильме «Бродяга».

— О, боже, что такое «кинотеатр»? — спросила я, показывая на толпу людей возле яркой надписи.

Рикша весело подмигнул мне и посмотрел на меня так, будто я была ученицей первого класса, а он — всезнающим директором школы.

— Это — дом, где показывают кино, — смело ответил он, — Я уже смотрел. Вот здорово!

— О, кино…, — разочарованно протянула я, — Знаю, это — большой белый экран чуть ли не на всю стену, на нём, как беспомощные марионетки, прыгают люди, а на весь зал играет фортепиано. Я видела два фильма, где играл Чарли Чаплин, и мне показалось, что героям не хватает слов.

Рикша рассмеялся, махнул рукой:

— Что Вы, госпожа! Сейчас показывают другое кино, и в нём герои разговаривают, плачут, смеются, и даже сами поют. Неужели вы ещё не видели ничего подобного?

Мне стало стыдно за своё невежество. Боже мой, как же всё-таки я отстала от жизни, а тут произошло столько перемен за каких-то пять лет, которые в Тибете пролетели, как одно мгновение!

Я и не могла представить себе разговаривающих людей на совершенно плоском экране. Это было похоже на настоящее чудо.

— Интересно, — только лишь могла пробормотать я, смущённая и явно обескураженная.

— Уверяю Вас, сходите, посмотрите, Вы не пожалеете, — с прежним задором произнёс рикша.

Я потянула за руку сидевшего рядом со мной Диллиппа.

— Ты сводишь меня в кино, где на экране люди, как живые, смеются и разговаривают друг с другом? — шёпотом спросила я.

Он кивнул и сжал мою ладонь.

— Шачидеви, я сделаю всё, чтобы ты только не грустила и не предавалась своей печали.

— Хотите, я договорюсь с другом, и он достанет билеты на один из сеансов? — не унимался всезнающий рикша, — Вы даже не представляете, на самом деле, как трудно попасть в кино, ведь кругом столько желающих.

Он смеялся и жевал жвачку, а мы уверили его, что обязательно воспользуемся услугами его друга.

А в целом многолюдный Дели, несмотря на произошедшие в нём перемены, оставался таким, каким я запомнила его навсегда, храня в своём сердце печать прошлого.

По улицам всё так же, как и много лет назад, бродили коровы, и им никто не препятствовал, считая корову священной, ибо бог Кришна-Говинда любил этих животных, всегда покровительствуя им.

Я знала, подобное шокировало иностранцев, ведь на улицах их городов редко можно встретить подобное зрелище, и тем не менее, именно коровы, многочисленные лавки, где продавались изделия, сувениры, сделанные руками индийских умельцев, именно женщины в сари — всё это роднило меня с городом, делало ближе к истокам священной земли Махабхараты.

Я обратила внимание, что кроме кинотеатров и новых магазинов с красочными витринами, как грибы, улицы наводнили лавки и чаёвни.

Встречались и яркие дома, откуда целыми днями доносилась музыка и пахло пряностями и жареным арахисом.

Я показала на одно из таких зданий, где вместо вывески была изображена танцовщица, в руках которой был поднос с чайным прибором и восточными сладостями.

— Что это? — без обиняков спросила я.

Мне показалось, что развязный разговорчивый рикша прекратил жевать свою жвачку, замолчал и смутился.

— Добропорядочным индианкам не следует задавать такие вопросы, госпожа.

— Но что особенного я спросила?

— Это — один из домов терпимости, — обратился рикша к моему мужу.

Я заметила, как покраснела Лалита, и Диллипп опустил глаза.

— Дом терпимости….

— Их содержит этот плут, господин Ахмет, их много по всему Дели, — пробормотал всё ещё смущённый парень-рикша.

— А что делают в этих домах терпимости?

Лицо рикши стало похожим на спелый помидор, какие завозят на овощные рынки индийских городов.

Он стал заикаться, и это вызвало у меня улыбку.

— Ну, там женщины падшие танцуют перед клиентами, приносят им чай и угощенье, а затем они уходят в одну из комнат и закрываются там.

В окне одного из таких домов я заметила красивую танцовщицу, двигавшуюся в такт ритмичной музыке. На ней было чёрное сари с золотым рисунком, массивные золотые украшения колыхались вместе с её лёгким телом. Она напоминала лань воздушную и стремительную.

Вдруг двери дома распахнулись, и на крыльце появилась другая красиво одетая женщина.

Она была чем-то расстроена, потому что глаза её были полны слёз, и она вытирала их.

Двери снова хлопнули, и рядом с женщиной возник какой-то старый толстый господин, очень красочно одетый в серебристый панджаби. Неожиданно для всех толстяк размахнулся и залепил бедняжке жирную оплеуху. Я вздрогнула, поведение толстяка показалось мне возмутительным.

Я хотела попросить рикшу ехать быстрее, однако он и так без слов понял меня. Заревел мотор, парень нажал на педаль и рванул вперёд.

Мы ехали молча, каждый думал о своём.

Мне показалось, что Лалита, как и я, сочувствовала той падшей женщине, но разве могли мы высказать это вслух? Ведь мужчина считается главным.

Наш мотоцикл с навесом и местами для пассажиров остановился возле одноэтажного побелённого извёсткой домика с черепичной треугольной крышей, какие строят где-нибудь в Германии иди Нидерландах.

Возле домика был раскинут цветочный сад с роскошными клумбами, огороженный резными воротами. На домике красовалась большая вывеска: «Лучшие цветы, цветочные композиции, букеты и подарки госпожи Шиди».

Мотор заглох, и рикша, вновь войдя в свою привычную роль развязного рубахи-парня, широко улыбнулся и показал на маленький уютный домик.

— Ну, вот, мы приехали.

— Приехали?

— Конечно, вы же сами просили привезти мне вас сначала в то место, где продают цветы. Смотрите только, какие здесь лианы, кадамбы, а как ароматно пахнет чампака.

— Это — единственный цветочный магазин во всём Дели? — спросила я.

Парень мотнул головой:

— Во всём Дели — десятки цветочных магазинов и лавок, но мадам Шиди, насколько я знаю, занимается этим бизнесом в течение многих лет.

Я вспомнила, что мы действительно изначально ехали в цветочный магазин, чтобы купить цветы для Амриты, но во время езды были поглощены таким обилием информации, что даже забыли о своём решении.

Я обратилась к рикше:

— Скажите, и Вы уже пользовались услугами мадам Шиди?

Парень кивнул и во второй раз смутился.

— Да, госпожа. Однажды мне приходилось обращаться к почтенной мадам Шиди.

— Значит, Вы покупали у неё цветы?

— Угу, для своей девушки.

— Так у Вас есть любимая девушка?

— Угу.

…В лавке мадам Шиди было ещё необычнее, чем снаружи. Среди множества полок располагались комнатные растения в красивых глиняных и пластиковых горшочках, здесь же стояли в массивных хрустальных вазах свежие розы: красные, жёлтые, белые, чёрные; пышные хризантемы, тюльпаны, кунды, мандары, ашоки, асаны.

Мне казалось, что здесь собралась вся палитра мира, ведь такого буйства красок я ещё нигде не видела. Чуть в стороне на отдельной полке лежали новые открытки, ленточки, упаковочные пакеты из прозрачной и цветной фольги.

К нам вышла довольно пожилая дама с длинными седыми волосами, уложенными на затылке в кокон. Её лицо светилось счастьем, и на щеках играл румянец.

Она приветливо улыбнулась нам и вежливо спросила:

— Чем могу служить? Я рада, что господа пришли в мой скромный цветочный магазин.

Диллипп поклонился:

— Мы бы хотели у Вас приобрести два букета.

— Почему два? — успела я шепнуть ему на ухо.

— Да, именно два, — громко сказал он.

— Ну, что же, я к Вашим услугам.

Мадам Шиди развела руками.

— Какие же цветы Вас интересуют, господин? Очевидно, Вы хотите подарить их своей жене.

— Да, моей жене Шачидеви, и ещё одной уважаемой женщине.

— Что же Вам хочется купить? Эти цветы собраны с большой любовью, и поэтому они будут долго стоять и радовать ваших глаз.

— Честно говоря, я даже не знаю….Ваши цветы все прекрасны….

— О, Вы растеряны. Я слышала, женщины обладают тонким вкусом. Быть может, Вы предоставите Вашей жене выбрать цветы.

Внимание Диллиппа и мадам Шиди было устремлено на меня.

— Но я…..

— Смелее, дорогая. Есть дела и задачи, которые мы, женщины, решаем намного успешнее мужчин. Здесь столько цветов. Какие же Вам нравятся? Вы очень красивы.

Я ощутила учащённые удары собственного сердца, я видела, с каким вниманием разглядывал меня Диллипп, будто видел впервые с тех пор, как к нему вернулась память.

— Обратите внимание на эти замечательные хризантемы.

Мадам Шиди подошла к глиняному кувшину, в котором стояли три хризантемы с крупными пышными цветками: двумя жёлтыми и одной белой.

— А можно я выберу эти красные розы?

Рядом с глиняным кувшином находилась ваза с красными розами. Они выделялись из всех цветов своей необычной яркостью и красочностью.

— О, конечно, эти розы выросли в Андхра-Прадеше, они любят Солнце.

Я следила за тем, как мадам Шиди ловко вытащила розы из вазы, разделила их на два букета по пять роз в каждом и завернула их в специальную обёрточную бумагу. Затем она протянула букеты моему мужу.

— Ну вот, теперь всё готово.

Мадам Шиди назвала цену.

Диллипп отдал деньги.

— Но это слишком много, — возразила хозяйка цветочного магазина, — Возьмите сдачу.

— О, нет, не стоит, пусть эти деньги пойдут на пользу Вашему делу, госпожа, ведь Вы приносите столько радости.

Я с радостью осознала то, что Диллипп отказался от сдачи, несмотря на то, что мы были ограничены в деньгах, но по моему мнению цветы заслуживают щедрости. Мне всегда казалось, что цветы — маленькие живые существа, имеющие свой характер, свою присущую каждому из них индивидуальность. Они не должны ни продаваться, ни покупаться, они просто имеют полное право на независимое существование, как и мы, земные люди.

Он протянул мне один из букетов огненно-красных роз, при этом взгляд его глаз был красноречивым, как никогда.

— Моя Шачидеви, ты заслуживаешь большего, и всё же я хочу подарить эти прекрасные розы тебе.

— Благодарю тебя.

Мы уже собрались уходить, покинув уютный цветочный домик мадам Шиди, когда я остановила свой взгляд на маленьком букетике полевых незабудок. Они были так миниатюрны, что их можно было приколоть к воротнику или шарфу.

— О, пожалуйста, разрешите приобрести у Вас ещё эти незабудки, — сказала я, бережно взяв букетик, — Я вспомнила, моя подруга Лалита очень любит незабудки, и мне хотелось бы подарить ей этот букет.

— Пожалуйста, госпожа….

— Госпожа Кумар, мадам, — представилась я.

— Ну, да, госпожа Кумар, возьмите понравившиеся Вам цветы.

Она снова назвала цену.

— Думаю, что цена уже вошла в то, что вы заплатили, — произнесла мадам Шиди, не переставая улыбаться, — вообще, вы — очень необычные покупатели.

— И в чём же проявляется наша необычность? — спросила я.

— Вы очень любите цветы. Все мои остальные покупатели живут своей жизнью, они постоянно куда-то спешат, им вечно некогда, а цветы они приобретают бездумно, просто потому что принято дарить красивые подарки.

— Скажите, мадам, а это правда, что цветы способны любить, и чувствуют, когда другие люди проявляют любовь к ним? — спросила я.

— Неужели Вы сомневались в этом, Шачидеви?

Глаза мадам Шиди выразили удивление.

Мне совсем не хотелось покидать уютный белый домик с черепичной крышей, но нам нужно было ехать дальше.

Получив свои незабудки, Лалита едва слышно пробормотала:

— О, совсем не нужно было дарить мне эти цветы, ведь для меня уже является подарком то, что я всегда рядом с Вами, госпожа.

— Но ты ведь любишь незабудки.

— Спасибо Вам.

Рикша восторженно посмотрел на наши букеты и, заведя свой мотор, бросил в нашу сторону:

— Прекрасный выбор!

Мы тронулись, оставив после себя огромное облако пыли и выхлопных газов.

Мы должны были двинуться в сторону жилого квартала, где проживала Амрита, но я упросила Диллиппа заехать по пути в какую-нибудь кондитерскую лавку, чтобы приобрести сладости.

— Амрита обрадуется, если мы привезём ей рахат-лукум, ладду или какой-нибудь тортик с толстым слоем крема. Она обожает устраивать чаепития, поэтому в её доме всегда гости. О, если бы ты только знал, что это за гости. Среди них я встречалась с одним художником из России, которого звали Николаем, я видела его дружную семью, и они рассказывали о своей последней поездке в Тибет и Шамбалу.

— Шамбала? Неужели это о ней говорил тот монах, который сопровождал тебя?

— Но он ничего не рассказал, и Шамбала осталась для меня такой же завесой, как и для тебя, Диллипп.

Он ничего не ответил на мои слова.

— А ещё Амрита познакомила меня с поэтом Рабиндранаттхом Тагором, и он читал мне свои стихи.

— Я слышал о нём.

— Поэтому Амрита будет очень счастлива, если мы привезём ей сладостей.

Диллипп хотел сказать что-то ещё, но в этот момент наш многоместный мотоцикл завернул за угол и покатил по тёмным закоулкам огромного города.

Иллюминация здесь полностью отсутствовала, вместо неё прямо на голой земле были разожжены костры, возле них ютились грязные люди в лохмотьях, которые грелись от костров, протягивая озябшие руки к живому огню. Он постоянно трещал, будто предвещая что-то недоброе. Здесь же чуть поодаль стояли их жалкие лачуги, сделанные частью из глины, частью из обычной соломы. У людей были худые испуганные лица, нищие женщины в лохмотьях держали на руках завёрнутых в такие же лохмотья младенцев, укачивали их и пели колыбельные. Они были голодны, они плакали от голода.

Одна из старух увязалась за нами следом, протянула свои худые костлявые руки вперёд и крикнула:

— Эй, дайте немного денег. Моя дочь второй день ничего не ела, и у неё исчезло молоко!

— Диллипп, остановись, я дам ей несколько рупий, чтобы они купили себе еды.

Я порылась в своей сумочке, достала кошелёк, в котором держала деньги на карманные расходы.

Когда мотоцикл, наконец, остановился, старая женщина неуверенно приблизилась к нам. Возможно, здесь редко кто останавливался. Я выложила в её раскрытую ладонь всё, что у меня было в кошельке.

— Возьмите, возьмите, это пригодится вам.

На глазах старухи проступили слёзы. Она недоверчиво посмотрела сначала на деньги, затем на меня, не до конца осознав, какая удача выпала сегодня на её долю.

— Пусть боги подарят Вам удачу, добрая госпожа!

Когда улицы с огнями Дели снова замелькали перед нами, я поняла, что только что столкнулась с тем, что повергло меня в мрачные мысли.

Да, раньше я видела людскую бедность, ведь в нашей деревне Индрапур жили простые крестьяне, которые с трудом перебивались на скудном пайке; я видела бедность в Тибете, когда у людей не было вдоволь пищи. Но все эти люди были близки к природе, и она давала им всё: и еду, и кров, и радость, и защиту.

Здесь же нищета человеческая доходила до самой своей крайности.

Наряду с пышной роскошью существовала крайняя степень бедности, когда люди буквально умирали, как мухи, от голода. Здесь же некие Ахметы могли содержать дома терпимости, магазины с богатыми витринами, продающие золото, украшения. Роскошь и нищета, порок и стяжательство.

Соответственно представлениям древнеиндийской философии социальный статус человека зависит от уровня его духовного развития и самоосознания. Если в прошлой жизни человек духовно пал, развил в своей душе низкие качества, стал жестокосердным и развращённым, то в следующей жизни, если ему всё же посчастливится родиться человеком, то его уделом будет нищета.

В это веками верили мои предки.

Однако если наряду с крайней степенью бедности живут некие Ахметы и все те, кто пьёт кровь этих несчастных людей, если англичане шикуют и грабят мой народ, и всегда находятся прихвостни из моего народа, которые живут несмотря на их подлость и жестокость, руки которых находятся в крови, и они ведут безбедное существование, значит, боги не всё предусмотрели.

Значит, в самом нутре этого больного общества есть заноза социальной несправедливости. Значит, Древние Писания забыли о чём-то рассказать. Так ли это?

Неужели этот физический мир на самом деле двойственен?

На город наступил вечер, и огни стали ещё ярче.

— О чём ты думаешь, Шачидеви?

— Об этой несчастной старухе.

— В мире не могут быть все равны, кто-то богат, кто-то беден.

— Это несправедливо, Диллипп!

— Разве есть здесь справедливость?

— Но мир и жизнь в целом строят сами люди. Если бы англичане не разграбляли Индию, не разоряли её культуру, не было бы этих нищих.

Диллипп вздохнул:

— Они были бы всегда, Шачидеви. И ты ещё слишком глупенькая, если не понимаешь этого.

— Великий Ганди изменит нашу жизнь. Я верю в это.

— Может быть, бедняков было бы намного меньше, если бы не завоеватели-англичане, однако…..

— Однако они всё равно были бы? — спросила я.

— Да, Шачидеви.

— Госпожа, чего же Вы хотите; Дели — город контрастов, здесь много бедных кварталов. Хорошо, что мы ещё вовремя уехали оттуда. Иногда эти нищие устраивают разбойные нападения и грабят добропорядочных граждан. На моей памяти было два таких случая, — сказал рикша.

— Эти люди ведут себя так, потому что у них нет другого выхода, — возразила я.

— Шачидеви, каждый человек выбирает сам свою судьбу.

— Какую же судьбу выбрал ты, Диллипп Кумар? — я посмотрела на его широкораскрытые глаза, отразившие небо в этот вечерний час.

— Любить тебя.

….Мы выехали на улицу, всю залитую иллюминацией. Проехав немного, рикша затормозил рядом с небольшим домом. Посмотрев на вывеску, я прочла: «Кондитерская — самая лучшая в Дели».

Вывеска была также не совсем обычной. На ней был изображён большой поднос с тортами, пряниками, печеньем, булочками. Каждое из сладостей мелькало цветными огнями. Они то гасли, то вновь загорались. Кроме того ароматные запахи многократно усиливали впечатление того, что ты попал в страну вкусного.

Этот аромат становился ещё больше внутри кондитерской. Пахло корицей, миндалём, кокосовой стружкой, выпечкой и шоколадом. К нам подошёл молодой парень в белом фартуке и таком же белом накрахмаленном колпаке, как у настоящих заправских поваров. Он просто улыбнулся нам своей широкой улыбкой и вежливо произнёс:

— Рад, что вы пришли в нашу кондитерскую, господа. Что бы вы хотели заказать? Ранджив всегда рад исполнить ваш заказ.

Парень показал на витрину с тортами, печеньем, пирожным, рахат-лукумом, конфетами, цукатами. О, сколько же здесь было всего!

Здесь же в аккуратной вазочке находился арахис в сладкой жёлтой глазури, а рядом с ним — довольно необычный торт. Он был украшен толстым розовым кремом с голубыми цветами с большими лепестками. Торт назывался «Улыбка Радхарани».

Все сладости приносились в торговый зал на широких подносах и укладывались возле витрины рядом с местом продавца. Их приносили такие же, как и Ранджив, молодые парни в белых, только уже в чуть засаленных фартуках и белых колпаках.

Они выходили из второго помещения, примыкавшему к первому. Там было жарко, потому что в центре помещения стояла печь. В неё погружали противни с только что вылепленными из теста булочками, замысловатой формы печеньем, чуть в стороне стояли торты, которым тоже предстояло отправиться в раскалённую печь.

Я почему-то вспомнила далёкое детство, когда я, Лакшми, Шивани и даже Ананд готовились к встрече гостей на праздник Дипавали, как мы считали, самый лучший, самый интересный. В этот день по всему дому разжигались бенгальские огни и были слышны песни, а все: и дети, и взрослые, улыбались.

В тот день, а это, как правило, происходило с утра, мы, дети, ходили вслед за Суоми, помогали ей печь булочки, кексы, пироги, ронголи и ладду. Каждому находилась своя работа: Шивани, как самая старшая, лепила ронголи и булочки из заготовленного заранее Суоми теста. Лакшми складывала их на сковороды, залитые маслом, а я посыпала готовые сладости сахарной пудрой, ореховой крошкой, изюмом. Даже для Ананда, моего брата, нашлась работа.

Он упаковывал остывшую выпечку в картонные коробки, искусно расписанные слугами.

Затем приходила Амина и уносила коробки в гостиную, где часть из них живописно укладывалась в вазы, другая часть так и оставалась в коробках.

А Суоми поддерживала огонь в печи и наносила белый крем на торты.

… — Так что же Вы будете заказывать?

Ранджив снова обратился к Диллиппу.

— Это Ваше заведение?

Парень развёл руками и улыбнулся:

— О, нет, господин, кондитерская принадлежит моей тёте Лейле, сейчас она путешествует по Таиланду, а я веду дела.

Торговый зал постепенно наполнился посетителями, они вглядывались в витрины. Кто-то уже делал покупки, поэтому вездесущий Ранджив поспешил к своим клиентам. Какой-то господин в праздничном дхоти попросил завернуть ему печенья в форме улиток, посыпанных маком. На некоторое время нас оставили без внимания.

— Что же ты хочешь выбрать? — спросил Диллипп.

— Вот этот торт «Улыбка Радхарани».

Я показала на торт с розовым кремом и голубыми цветами. Казалось, сама Радха, подруга Кришны, улыбалась мне через сладости.

— И ещё немного ладду, ронголи, конфет и арахиса в глазури.

Мы сделали свой заказ.

Два помощника Ранджива помогли нам вынести покупки и уложить их на заднее сиденье рядом с Лалитой.

Рикша долго смотрел на подаренное ему пироженное в форме трубочки из слоёного теста, наполненную кремом.

— Это мне? — недоверчиво спросил он.

— Вам, Вам.

— Спасибо. Никто ещё из моих клиентов не дарил мне сладостей.

Рикша улыбнулся, показал ряд редких зубов, убрал чёлку с лица и завёл мотоцикл.

Мы направились к окраине Дели, где и находился дом Амриты Шерил.

Одиноко шедшая мимо корова, совершенно белая в этот момент как раз переходила улицу. Неожиданно для всех она встала прямо на проезжей дороге.

Послышался звук одиночного колокольчика с серебряным оттенком, совсем как в храме Радхи-Кришны.

Все замерли, ведь в Индии нельзя прогонять коров, тем более белых, потому что они являются прообразом духовных «сурабхи», дающих неограниченное количество молока, которого так много, что есть целые океаны.

Однажды бабушка Ведавари рассказала мне историю, как один человек кинул камень в белую корову.

— Шачидеви, этого человека покарал сам Господь, — произнесла бабушка.

— Как же Он его покарал?

Бабушка Ведавари наложила в моё блюдце щербета и халвы, две горы которых украшали обеденный стол.

— Его пронзила молния. Запомни, Шачидеви, никогда нельзя обижать коров.

…Рикша заглушил мотор, а белая корова продолжала всё так же внимательно смотреть на нас. У неё были необычные глаза: большие и светлые, в которых светились звёзды с далёких городских небес, и полная Луна, посылающая на землю свои загадочные флюиды.

Мне вдруг почудилось, что сама Матерь Мира глядела на нас этими огромными, как само небо, глазами.

— Что же мы будем делать? — спросил рикша. Он доел своё пироженное с кремом, в то время, как белая корова смотрела на нас.

Затем так же неожиданно она продолжила свой никому неведомый людьми путь и скрылась в темноте.

Огней на улицах стало намного меньше, город медленно растворялся в ночи.

Когда, наконец, ночь захватила Дели, целиком погрузив его в свои вездесущие объятья, наш мотоцикл затормозил возле знакомого мне с прошлого раза двухэтажного особняка. Мы вышли к воротам, которые были закрыты на ключ в этот ночной час.

Складывалось впечатление, что дом был абсолютно нелюдим, исчезла теплота, он стоял холодный тёмный среди ночного пейзажа.

— Может, мы остановимся в гостинице? — спросил Диллипп, безнадёжно осматривая дом и сад в беседкой в глубине его.

— А как же цветы и сладости? Утром они потеряют свою свежесть.

Нам открыла совершенно незнакомая женщина средних лет. Несмотря на ещё довольно молодое лицо с крупными строгими чертами, у неё были седые волосы, светящиеся серебром в ночи.

Показавшись в дверях, она вопросительно посмотрела на нас.

— Кто вы, и что вам нужно?

У неё был бархатный голос с приятным низким тембром, такие голоса обычно успокаивают, вселяют надежду, веру.

— О, простите, госпожа. Нам нужно видеть Амриту Шерил, она живёт в этом доме. Ещё раз извините за столь поздний визит, но нам некуда идти и…. Это вам, передайте, пожалуйста, Амрите.

Я протянула розы, торт и коробку с щербетом и ронголи.

— Амрита любит чай с выпечкой и сладостями.

Женщина как-то рассеянно посмотрела на дары, она была не готова к нашему вторжению. На долю мгновения мне показалось, что тяжёлая тень легла на её лицо, глаза. Затем она заговорила сдавленным голосом:

— Меня зовут Дхарати, я — помощница Амриты….а как зовут Вас, и кем Вы ей приходитесь?

— Моё имя Шачидеви….Шачидеви Бхатти Кумар, я — ученица Амриты, а это — мой муж Диллипп Кумар и моя помощница Лалита Сапна… Но что же случилось?

— Шачидеви…., — едва слышно пробормотала Дхарати, — да-да, Шачидеви……Амрита много рассказывала о Вас, она показывала Ваши замечательные картины и ……

Внезапно Дхарати замерла, и я поняла, что произошло нечто непоправимое, страшное, неподвластное человеческой воле и желаниям.

— Что случилось, Дхарати? — спросила я.

— А разве Вы не знаете…..

— Нет.

— Наша дорогая Амрита умерла год назад.

Я заметила, в глазах Амриты сверкнули слёзы, одна из них скатилась вниз по щеке и упала на пол.

— О, боги! Она болела?

Дхарати кивнула.

— Этот дом теперь принадлежит Вам, так хотела Амрита, и здесь же находится Школа Искусств. Она хотела, чтобы Вы обучали молодёжь живописи и искусству, она ценила Вас.

За время моего долгого пребывания в Тибете здесь, в доме моей наставницы, произошли большие перемены — рядом с первым домом, предназначавшимся для гостей, возник второй, служащий Юдолью Искусства, где в дневное время проводились занятия по живописи и куда приехали многочисленные ученики. Об этом мечтала Амрита, и её мечта воплотилась в жизнь.

Амрита умерла! Амриты, моей дорогой любимой Амриты, больше нет! О, боги, как я могу поверить в такое? А может мне всё это снится, и сейчас я открою глаза, и сама Амрита с чашей, полной благовоний после вечерней молитвы, выйдет мне навстречу, и в доме будет слышан её радостный смех и звонкая речь Индиры?

О, нет! Из него ушло что-то незримое, неосязаемое, но, тем не менее, дорогое сердцу, и этим «что-то» была душа Амриты.

— А Николай…., — вырвалось у меня, — его жена и двое сыновей. Что с ними? Она говорила о них?

Дхарати вновь закивала.

— Да-да, в России сейчас идёт война, его дети ушли на фронт, а Николай с женой вынуждены были уехать из Индии.

— Жаль….Здесь часто бывал Великий Ганди и Тагор.

— Рабиндранаттх ушёл из этого мира вскоре после Амриты, а наш Ганди арестован, и находится вместе со своим другом Джавахарлалом.

Дхарати сложила руки в намаскаре, словно призывала в свидетели невидимых богов.

— Солнце да пребудет с ними, — произнесла она.

Затем как-то виновато посмотрела на нас:

— Да что же это я вас держу на пороге. Проходите. Отныне, дом Амриты — ваш дом. Кстати, если Вы и есть та самая Шачидеви и являетесь дочерью махараджи из замка в Индрапуре, то Вас ждёт какая-то женщина. Она приехала сюда неделю назад и представилась г-жой Аминой.

Няня Амина! О, боги, неужели уши мои не ослышались, и она действительно жива! Эта весть явилась для меня напоминанием о том безоблачном мире, в котором я когда-то жила и откуда была родом.

О, как же были долги наши объятия! Когда-то в детстве я боялась няню, и она являлась для меня прообразом карающей Немезиды, но теперь при виде её мне казалось, что я, наконец, нашла тот остров в тихой гавани, где гнездились мои мечты.

Няня Амина….на ней был красный татарский халат и тюбетейка, её загорелое лицо немного осунулось, но брови были накрашены сурьмою, как и раньше, а в глазах появился живой добрый блеск.

Она зарыдала в моих объятиях, как и я, и весь вечер до глубокой ночи мы предавались воспоминаниям о былом и были заняты разговорами о будущем.

От неё я узнала, что в то время, когда произошёл набег англичан на замок и поместье моих родителей, она гостила у своих родственников в Турции, а когда возвратилась обратно, то, увидев старый заброшенный разорённый дом, которому отдала всю свою жизнь и которому была всецело предана, едва не лишилась рассудка.

— И где же Вы сейчас, няня? — спросила я, допивая чашку горячего чая. На столе было разложено угощение: торт, рахат-лукум, печенье, ронголи — почти всё так же, как и при Амрите….

— Я живу у своей племянницы Мерине недалеко от Стамбула в Текирдаи на берегу Мраморного Моря. А в соседнем домике, который купил муж Шивани, живёт Шивани с семьёй. В Индии сейчас беспорядки, и я уговорила твою старшую сестру переехать в Текирдаи — так будет спокойнее для детей.

— Шивани! А Лакшми и Ананд? Ты знаешь, что с ними?

— Лакшми выросла, стала совсем красавицей. Ты знаешь, Шачидеви, она сейчас танцует, а наш Вему играет ей на флейте и мриданге.

— Вему? И он тоже с вами?

Няня Амина закивала:

— Да, он теперь живёт в доме Шивани, а из окна у них прекрасный вид на море.

— А Ананд? — спросила я.

— О, наш Ананд служит в Национальной Армии Индии, он часто пишет, а иногда приезжает погостить.

— Няня Амина, как же Вы узнали, что я остановилась здесь?

Я представила себе лица Лакшми и Ананда, должно быть, они сейчас по-другому выглядят. Какими они стали?

На столе стояли вазы с вареньем, фруктами, которые принесла Дхарати, здесь же был китайский чайный сервиз, красиво расписанный и кроме роз, хризантемы.

— Шачидеви, моя маленькая обезьянка, когда ты тогда сбежала из дому, мы долго не знали, ни где ты, ни что с тобой. Однажды я наводила порядок в доме и как-то наткнулась на старую шкатулку в комнате твоей бабушки. Там были письма от тебя, а на конверте был указан этот адрес. Потом я вспомнила его и подумала, может, я встречу здесь свою Шачидеви.

В глазах няни появились слёзы, она взяла мою ладонь в свою и проговорила мягким голосом. Никогда я ещё не видела няню Амину такой:

— Шачидеви, девочка, ты многое перенесла в своей жизни, но прошу тебя, поедем в Турцию. Ты встретишь там тех, кто всем сердцем любит тебя и ждёт.

— Ты хочешь, няня, чтобы мы перебрались в Текердаи? — спросила я.

— Очень хочу и молю Аллаха, чтобы это случилось.

Я посмотрела на Лалиту и Диллиппа, как бы ожидая их одобрения.

— Вы хотите поехать в Турцию?

— Твоё желание — моё желание, Шачидеви.

Я видела, как няня Амина воздела свои чёрные, как ягоды смородины, глаза к небу и сказала:

— О, Аллах, она услышала меня! Моя Шачидеви едет со мной!

Её сморщенное смуглое лицо озарилось улыбкой.

ГЛАВА 3
«ТАНЦОВЩИЦА»

«…Думаю о крыльях.

Дела воистину крылатые.

Кони режут пространства земли,

И вихрем несутся творческие стремления.

На бой, на бой, на бой!

Воистину величественна картины Океана Духа!

Гудит и звенит звук Призыва,

И принявшие оружие Духа,

Стремятся к Престолу,

Ибо Дева Мира окончила

Покрывало Духа….»

(«Листы Сада Мории»).

…. Он держит свечу в своих руках,

он прилетел из неведомых миров,

чтобы взять тебя с собой

навстречу чуду.

Он улыбается, глядя в твои глаза,

Полные надежды и веры в него,

И глаза ангела светятся.

Они сияют в ночи точно так же,

Как блестят звёзды на ночном небосводе.

О, ангел, ты прилетел,

Чтобы забрать меня с собой.

Я вижу твои белоснежные крылья,

Когда они расправляются, и ты готовишься к полёту,

Тогда все миры,

И видимые тебе, и невидимые

Начинают мерцать.

Откуда же ты прилетел, о, ангел?

Из каких же миров?

Где твоя солнечная огненная Обитель?

Ты молчишь,

Но молчание твоё красноречивее всего,

Ибо Тишина твоя учит.

О, ангел, ты преподаёшь мне уроки Мудрости,

И отныне я — твой вечный ученик.

Ангел прилетел! Готовься!

Оставь дела свои,

О, житель Земли,

И вознесись на небо вместе с ним,

Пока в руке его горит свеча,

Как энергия Жизни, как свет Любви Вселенской….

….Он был рождён из этого цветка,

он сидит на прекраснейшем цветке лотоса,

а когда бутон раскрылся,

великий Будда Шакьямуни стал молиться

всевышнему Господу,

он молился,

очищая свой разум,

он взывал к силам вселенной

до тех пор,

пока не получил от них ответа,

а ответ был очень искренним,

ибо силы Вселенной любят всех,

кто всецело предаётся им

с огромной любовью и преданностью.

Будда Шакьямуни вопрошал:

«Кто я и откуда,

и почему сижу на этом огромном удивительном цветке

с золотистыми лепестками?»

А всевышний Господь ответил Будде:

«О, душа, ты занят медитацией,

вот почему ты видишь себя,

сидящим на этом лотосе.

Это — лотос твоего сердца,

Который раскрыт навстречу твоим порывам».

И Будда Шакьямуни спросил:

«О, Мудрейший, ответь же мне,

откуда берётся любовь?»

Тогда Всевышний произнёс,

Благословляя Будду жестом Бесстрашия:

«О, Великая Душа,

помни же,

любовь твоя рождается в тебе самом».

Мысль

Однажды на земле возникла мысль,

Которая появилась из чрева человеческого.

И говорила эта мысль:

«А как же насытить свою нежную утробу?»

Но кругом была Пустота,

И мысль так и исчезла в пространстве,

Не получив своего продолжения.

Прошло много миллионов лет,

И вновь возникла мысль,

Только мысль эта была уже другой.

«Откуда я возникла?»

Однако Пустота ответила:

«Из человеческого сердца».

И мысль превратилась в радужное сияние,

А в самой сердцевине горел живой огонь души….

…Самолёт плавно летел над землёй, с высоты в несколько миль всё, что располагалось внизу, казалось слишком маленьким, почти что игрушечным: люди, дома, реки, вьющиеся серебристыми лентами. За стеклянной кабинкой слышался громкий рёв моторов. Пилот, напоминающий живую мумию, не обращал на нас никакого внимания. У меня замерло сердце, ведь всего третий раз судьба посылала меня в небо, и каждый раз это минипутешествие было увлекательным, волнующим, незабываемым. Не было ветра, поэтому нас не качало из стороны в сторону. Я вытащила из своей дорожной сумки листы бумаги и цветные мелки.

— Шачидеви, что ты сейчас собираешься делать?

Диллипп с удивлением посмотрел на меня, будто я была каким-то экзотическим цветком наподобие райского цветка Париджата, который Кришна достал с одной планеты райского царя для своей жены.

— Я буду рисовать.

— Даже здесь над землёй ты думаешь о своём искусстве.

Мы старались перекричать рёв двигателей, однако техника всё равно оказалась сильнее.

— Наша Шачидеви всегда интересовалась чем-то необычным, она всегда отличалась от остальных детей в доме дерзостью, проказами и страстью ко всему красивому.

Няня Амина сидела на заднем сиденье в полудрёме, периодически она клевала носом, и я не думала, что она прислушивалась к нашему разговору. Но я совсем забыла, что у няни даже на затылке имеются глаза, а слух у неё был очень чутким, тем и выделялась наша няня Амина от остальной прислуги в доме.

— Ты хочешь сделать набросок прямо в полёте?

— Да, Диллипп, я нарисую землю и всё, что на ней: горы, реки, озёра, деревья.

— А потом ты смешаешь множество красок, и получится картина.

— Да, но чтобы получилось изображение единое целое, краски не всегда нужно смешивать друг с другом.

— А мне всегда казалось, что художники — это мастера по смешиванию красок, ведь на картинах столько цветов и оттенков.

— Мне тоже раньше так казалось, но однажды бабушка рассказала интересную притчу об одном художнике, который тоже любил смешивать краски и думал, что только в этом суть искусства.

— А разве это не так?

— Не совсем так, Диллипп.

— Тогда расскажи свою притчу.

Я сделала несколько штрихов на чистом листе бумаги, это были горы, видневшиеся вдалеке, кое-где мелькавшие синевой, голубизной и белизной; чуть дальше зеленели плоскогорья на фоне фиолетовых долин.

Ты будто растворялся во всём этом, сливался с этим природным разнообразием и становился его частицей; оно было в тебе, и ты был в нём, оно отражалось многоголосым эхом в твоём сознании.

…

Притча о художнике и красках

…Давно-давно в Индии жил один художник. Он так рисовал, что у многих людей захватывало дух. Все образы получались живыми, хоть и были написаны на холсте.

Однако несмотря на это спустя какое-то время картины великого художника тускнели. И никто не знал и не догадывался, почему такое происходит.

Как-то раз художник остался наедине с собой, сел в позу «лотоса» и начал медитировать, взывая к небесам о помощи и ответе на мучивший его в течение долгого времени вопрос.

И вот после нескольких дней медитации, на протяжении которых художник не притронулся к еде и питью, перед ним возник сияющий радужными цветами облик Вивасвана.

Сначала художник испугался, открыв рот от неожиданности, потому что он никак не мог предвидеть, что Сам Бог Солнца удостоит его, смертного, Своим вниманием.

Помолившись немного, художник произнёс, глядя на сияющий облик Вивасвана:

— Ты — Бог Солнца Вивасван?

— Да, — неожиданно кивнуло божество.

— А почему ты здесь передо мной? Тебе молятся мудрецы, чтобы Ты снизошёл до них, но Ты не всегда это делаешь. Чем же я, грешный человек, заслужил Твоё внимание, о, великий?

Божество блаженно улыбнулось и ответило:

— Ты — художник, и много дней спрашивал небо, почему твои картины становятся тусклыми, и люди теряют к ним интерес. Ты так искренне взывал к небу, что оно услышало тебя, и вот Я явился, чтобы сказать, в чём твоя беда.

Художник с почтением поклонился богу Вивасвану и произнёс:

— О, блаженный, благодарю Тебя! Так в чём же моя ошибка, ведь я так умело смешиваю краски, и мои образы получаются такими живыми, что кажется, они вот-вот начнут двигаться и говорить?

Вивасван улыбнулся снова и сказал:

— Твоя проблема в том, что ты смешиваешь краски. Каждый оттенок, каждый цвет должен зазвучать индивидуальностью в гармоничной гамме всех цветов мира и Вселенной, но ты, смешивая цвета, не делаешь этого.

— Но тогда, если не смешивать цвета между собой, будет не единая картина, а просто набор мазков, — возразил художник.

Тогда Вивасван протянул художнику Свой дар, произнеся при этом:

— Возьми, Я принёс тебе Волшебные Краски. Волшебство их заключается в том, что они в отличие от твоих живые и не нуждаются в том, чтобы их смешивали. Попробуй нарисуй ими картину, тогда увидишь, что получится.

Сказав эти слова, бог Вивасван исчез, растворившись в воздухе.

А в руках художника остались краски, подаренные ему божеством.

И он начал писать картины, создавая свои непревзойдённые шедевры. Краски оказались действительно не совсем обычными, они начали сиять прекрасными цветами на холстах. Если он рисовал портреты, то они все сияли. Каждая краска на холсте звучала своей, характерной только ей, маленькой симфонией.

Его картинами стали восхищаться люди, потому что они были лучистыми, потому что в них жила Великая Гармония Космоса.

Прошло много столетий, но картины художника так и остались нетронутыми временем. Все цвета в них сохранились такими, какими оставил их художник на холстах. Но одна из картин привлекала внимание всех, кто смотрел на неё. Это и был сияющий лик Вивасвана. Позади божества струилось Солнце с бесчисленными лучами, похожими на огненные реки.

Божество улыбалось, словно говорило с той стороны мира:

— Смотри, как прекрасны мои сияющие краски, ведь каждая из них звучит по-своему, существуя в своей радужной реальности.

…

Я умолкла, рёв двигателей всё ещё отдавался в моих ушах, посмотрела вниз.

Земля с высоты птичьего полёта по-прежнему выглядела очень маленькой, будто умещалась на ладони огромного Исполина: холмы, небольшие селения, кишлаки, деревушки с мечетями.

Мы уже летели над территорией Турции. Я видела золочёные и серебрянные полумесяцы устремлённых ввысь мечетей. Где-то раздавалось жалобное пение имамов, восхвалявших Аллаха и Его пророка Мухамеда.

Люди, словно маленькие фигурки лилипутов в халатах, тюрбанах занимались своими делами. Кто-то из них даже показывал пальцем на наш летевший в небе самолёт, который создавал в воздухе чёрно-белую дорожку сгоревшего топлива.

Возможно, видеть и созерцать аэропланы было для них не впервой, так как они не проявляли слишком сильного удивления и интереса, а многие совсем не обращали на нас никакого внимания.

Они молились своему богу, но в тот момент я почувствовала то общее, что объединяло нас — мы являлись жителями одной планеты и отвечали за неё. Мы были людьми и верили во что-то сверхъестественное, доброе, светлое и вечно помогающее нам.

Няня Амина перестала клевать носом, она просто уснула, и сзади слышался её громкий храп, вызывавший улыбку Лалиты.

Я вспомнила, что няня всегда так внезапно засыпала прямо средь бела дня, когда обычно следила за нами, чтобы мы «не дай Аллах, не напроказничали». Обычно это происходило в саду возле бассейна. Няня Амина сидела возле фонтанчиков на ворохе атласных подушек, окружённая периодически подходившими к ней слугами. Они приносили на подносах то чак-чак, то рахат-лукум, то ароматное мороженное с ванилью и кремом, которое мы, кстати, тоже очень любили, то охладительные напитки или плов, готовившийся специально для неё по старинным турецким рецептам нашей кухаркой Суоми.

Наевшись до отвала, няня постепенно засыпала, а мы так и ждали этого момента. Затем няня начинала жутко храпеть, тогда мы и понимали, что это и был сигнал для нас. Мы начинали плескаться в бассейне, строить друг другу смешные рожи, проказничали.

Однако к нашему сожалению няня обладала способностью не только внезапно засыпать, но и так же внезапно просыпаться. Тогда нас ждало наказание.

Няня брала длинную вицу и хлестала нас, приговаривая при этом:

— Ах вы, неугомонные, дерзкие! Когда-нибудь Всеидящий Аллах накажет вас за ваше непослушание. Бедная я бедная! Болят мои бока, но всему своё время.

Мы кричали, смеялись, продолжали дерзить, плескаться и брызгали водой на няню.

А потом в сад приносили полную чашу винограда, няня успокаивалась и, сгрудившись вокруг стола, мы с огромным аппетитом уплетали остатки сладостей и виноград.

Как давно это было…..

— Это и была твоя притча? — спросил Диллипп.

— Да.

Он улыбнулся.

Я рисовала, быстро водя карандашом по листу бумаги. Передо мной возникал скромный пейзаж, где-то вдалеке белела высоким треугольником мечеть. Получалось совсем неплохо.

В уме складывался стих, будто какие-то ангелы, невидимые глазами, шептали мне на ухо свою песнь.

….Я мир раскрашу в яркие цвета,

Его зарёй любви своей покрою,

Пусть к Солнцу улетит моя мечта,

Я в необыденном обычное открою.

.

Стремись, стремись, дорожка, высоко,

Не по земле, а по небу и звёздам,

Увы, прожить здесь жизнь не так-то уж легко,

Пусть по щекам моим струятся эти слёзы….

.

— А каким ты представляешь себе бога Вивасвана, Шачидеви? — спросил Диллипп.

Он внимательно следил за кончиком моего карандаша. Медленно возникал набросок того мира, который сейчас расстелился перед нами.

— У тебя здорово получается, — произнёс он.

Солнце вдалеке жёлтым хорошо оформленным пятном оставляло на земле голубые тени. Солнце — это бог Вивасван.

Я помню, что Солнце сопровождало меня всю мою сознательную жизнь, потому что оно всегда было рядом. Солнце меня воспитало, вынянчило, обогрело, дало надежды на будущее, и я по праву считала себя его дочерью.

Возможно ещё и потому, что день моего рождения приходился на разгар жаркого времени года, когда Солнце бывает в зените.

— Как я представляю себе Вивасвана? Огромным, жарким, словно бог Солнца улыбается, и от этого земля становится ещё красивее, ещё совершеннее, словно на коврах средь зелени распускаются цветы. Дилипп снова улыбнулся, только улыбка его получилась почему-то грустной.

— Шачидеви, скоро день твоего рождения, и как жаль, что ты встретишь его на чужой стороне.

— У бога всё едино, Дилипп, значит, и Турция станет для меня родным домом.

— И что же ты приготовишь, и как будешь угощать своих гостей?

Когда Диллипп упомянул об угощении, мне почему-то вспомнилась Суоми. Она всегда что-нибудь придумывала, и все приглашённые оставались довольны её стряпнёй.

Я помню, как однажды Суоми поманила меня пальцем, подозвав к себе и сказала:

— Дорогая, сегодня тебе исполняется шесть лет. Ты знаешь, что я приготовлю для тебя и гостей?

Я пожала плечами и даже удивилась:

— Мы приготовим торт «В гостях у Вивасвана».

— «В гостях у Вивасвана»?

— Да-да, Шачидеви. Для этого нам потребуется много сахарной пудры и ванили. Бери-ка вон ту ступку возле окна и растолки миндаль.

Я помню, торт получился на славу, особенно он понравился нашей сладкоежке Гарбе, которая уплетала кусок за куском до тех пор, пока не съела почти половину нашего торта.

Внутри него была спрятана за слоями коржей вкусная начинка из киви и абрикосов. А как он благоухал!

Слуги сбежались со всех концов дома в надежде попробовать хоть кусочек этого кулинарного чуда, и никому было невдомёк, что рецепт торта придумала наша Суоми — простая женщина, некогда жившая в одной дальней индийской деревушке провинции Бихар.

Где же ты, Суоми? Как и все, кто в тот злосчастный день был в доме, ты осталась под грудой развалин бездыханная, засыпанная сверху пеплом.

Карандаш остановился в моей руке, слёзы проступили на глазах.

— Шачидеви, что с тобой?

Диллипп посмотрел на меня и обнял, прижав к своей груди. Я слышала, как в волнении стучало его сердце, будто оно что-то хотело мне сказать.

— Они все погибли, и они никогда больше не будут со мной рядом. Они остались в том мире, куда я не смогу заглянуть.

— Почему же «никогда», Шачидеви? Они остались в твоих воспоминаниях.

Я вздохнула:

— Разве что в воспоминаниях.

….Я помню, что совсем незаметно уснула и проспала чуть ли не до самой посадки в маленьком городке под названием Текердаи.

Мне снился мой знакомый белый храм на вершине Гоури-Шанкар, только на этот раз куполов было больше, и золотые изразцы отражались на играющем Солнце огненными бликами.

Всё пело, всё ликовало, и даже мне показалось воздух звучал в небесах своими небесными симфониями, только не было видно ни скрипок, ни колокольчиков, издающих тонкий звук радости, ни там-тамов.

Воздух дышал свежестью, и лёгкий ветерок трепал полотнище какого-то странного флага, на котором был изображён бог Ганеша.

Моё сердце радостно затрепетало при виде Ганеши. В своих руках он держал ладду, как бы желая угостить меня вкусным лакомством.

Солнце проникло внутрь храма, и солнечные зайчики забегали по полу в надежде слиться друг с другом в едином порыве. Неожиданно запахло сочными персиками и жаренным миндалём, кто-то легко погладил моё плечо. Я обернулась, это была Рамина. У неё снова были белые волосы и загорелая кожа сияющего лица, хотя в моих прежних видениях Рамина являлась мне в облике молодой индийской женщины с чёрными волосами, в которые были вплетены свежие бутоны роз. Её чёрные бусины глаз, как и губы, улыбались. В руках она держала большой серебряный поднос со сладостями, среди которых я отличила конфеты в золотистых фантиках, щербет, халву, сладкие булочки с маком и повидлом.

На этот раз на ней было нарядное оранжевое сари, украшенное топазами и светящимися изумрудами. Изумруды сверкали, мигали, будто загадочные глаза дикой кошки.

Позади Рамины стояли пять существ, от которых исходило разноцветное сияние: от первого оно было синим с оттенком ультрамарина; от второго — жёлтым с золотистыми вкраплениями; третий светился розовым светом, четвёртый — светло-лиловым и сиреневым, а пятый — нежной зеленью, как молодая листва.

Сияние исходило от их одежд, лиц, волос. В то время, пока я была занята созерцанием этих пятерых, Рамина произнесла добрым нежным голосом:

— С днём рождения, Шачидеви! Мы поздравляем тебя с днём твоего рождения. Тебе исполнилняется двадцать пять лет, и это тот возраст, когда по ведическим традициям человек переходит рубеж юношества и вступает в пору своей мудрости. Все дороги открыты для тебя, выбирай одну из них и….до встречи.

Она поставила передо мной поднос со сладостями.

— Угощайся, Шачидеви.

Я показала на пять загадочных существ, от которых исходило разноцветное сияние.

— Кто они, Рамина?

— Ангелы.

— Ангелы?

— Да, не беспокойся, дорогая, ты ещё услышишь о них.

— Но как их зовут? И откуда я услышу о них?

— Синий — Ангел Защиты, Жёлтый — Ангел Энергии, Розовый — Ангел Любви и Красоты, Лиловый — Ангел Удачи и Процветания, Зелёный — Ангел Мира и Покоя.

Все пятеро улыбались мне. Я знала, что часто их изображали с крыльями, но у тех ангелов не было крыльев за спиной. От каждого из пяти просто исходило невероятно яркое сияние.

— Какие же они красивые!

Рамина кивнула своей головой с белыми волосами:

— Да, Шачидеви, они очень красивые, как и ты. Однажды ты встретишься с ними и со мной за Другой Гранью.

— Где же эта «Другая Грань»?

Вместо ответа Рамина улыбнулась, и всё вокруг стало сияющим, солнечным, лёгким.

…Я проснулась от оглушительного рёва моторов, самолёт плавно скользил по посадочной полосе.

— Что такое «Другая Грань»? — услышала я вопрос Диллиппа.

Моя голова умиротворённо лежала на его плече.

— Другая грань? — спросила я, недоумённо посмотрев в лицо Диллиппа, — О чём ты говоришь, Диллипп Кумар?

— Ты спала и во сне постоянно повторяла «другая грань».

— Ах, да, мой сон! Просто у меня был необычный сон, он напоминал красивую сказку или мечту, которая вряд ли когда-нибудь осуществится….

…

Чай был разлит в искусно сделанные пиалы из высокого чугунного чайника с длинным изогнутым носиком. На чайнике был изображён букет цветов, окружённый мусульманскими узорами. Чай испускал аромат сушёных фруктов: ананаса, папайи, яблок и абрикосов.

Не помню, как долго мы обнимались с Шивани, Лакшми, Джамиля и Джхвал повесились на моей шее и постоянно радостно перекрикивали друг друга так, что приходилось затыкать уши от детского гомона.

— Тётя Шачи! Тётя Шачи приехала! Тётя Шачи, расскажите нам о своём путешествии.

— Дети, тётя обязательно расскажет вам о своих странствиях, а сейчас оставьте её в покое. Она же устала в дороге, — то и дело строго перебивала близнецов Шивани.

Мне показалось, она стала старше, серьёзнее, глаза смотрели как-то по-взролому, как обычно глядят люди, имеющие за спиной ворох проблем и забот.

Больше не было той весёлой хохотушки Шивани, какой она запомнилась мне с момента нашей последней встречи.

На лбу пролегла складка, цвет лица уже не был таким загорелым, как раньше, потому что её семья и сама Шивани около десяти лет прожили за границей в Лондоне, где Солнце — не такой уж частый гость.

Дом Шивани был двухэтажным, уютным с отдельными комнатами, предназначавшимися для гостей. Здесь было много ковров, каких-то мелких статуэток, шкатулок. Я обратила внимание на то, что люди в этих краях одевались совсем необычно. Женщины носили длинные халаты из парчи и штаны.

Законы шериата всё ещё властвовали в Турции, но после революции 1924 года страна постепенно превращалась из исламского в светское государство. В крупных городах таких, как Анкара, Стамбул, Измир, Эрзурум, Бурса, были закрыты все мусульманские школы, которые остались лишь в дальних аулах и кишлаках, где жители были всё ещё верны исламу и чтили память пророка Мухамеда.

Многие из них встречались в небольших турецких городках. Они были обросшими и постоянно кружились, напоминая умалишённых.

— Кто они? — спросила я, когда мы, наняв скромный экипаж, добрались до дома Шивани.

— Их называют «танцующими дервишами».

— Они ненормальные?

— Просто эти люди погружены в транс. Говорят, они общаются с Аллахом, поэтому их мир отличается от окружающего.

Мерине — одна из служанок, принесла блюдо с маковым печеньем и рисом с изюмом.

Мерине представляла собой милую девушку довольно хорошенькую с правильными чертами лица и огромными глазами, которые она постоянно опускала.

Няня Амина пошла хлопотать по хозяйству, из дальней комнаты дома доносился её громкий голос:

— Эй, Лейла, Назире! Скорее несите сладости и рагу из курицы. Гости давно приехали, а они и не чешутся! Вот я вам задам! О, Аллах, за что мне это наказание!

Мы переглянулись с Шивани, дескать, няня Амина совсем не изменилась, но всё равно мы её очень любим.

— А где же Радж Гопал? — спросила я, следя за тем, как скромная Мерине накладывала в мою тарелку рис с изюмом.

— О, мой муж уехал в Стамбул по каким-то делам. Он ведёт адвокатскую практику.

— А где же Лакшми? Она куда-то ушла с тех пор, как мы встретились после столь долгой разлуки.

— А вот и наша Лакшми!

В этот момент я увидела добряка Вему, вошедшую в гостиную с барабанчиком, в который он умело ударял руками, и получалась ритмичная мелодия.

Вслед за ним, танцуя, вошла, о, королева танцев красавица Лакшми.

Она стала высокой, стройной, а жёлтом ярком красочном сари Лакшми напоминала саму Рукмини.

Я услышала, как Диллипп, Лалита и Шивани с детьми захлопали в ладоши в такт музыке и плавным движениям Лакшми.

Когда-то маленькая девочка Лакшми неумело танцевала перед зеркалом, скрыаваясь от родных, теперь девушка Лакшми вызывала восхищение своими танцами, так как напоминала небесную богиню.

Играли караталы, тарелочки, в залу для гостей вошли ещё музыканты, и у каждого из них был свой музыкальный инструмент, потому что мелодия была слышна ещё громче и явственнее. Она напоминала мне мою далёкую Индию.

Жёлтое сари Лакшми мелькало то здесь, то там, она делала виртуозные движения, её губы напоминали нежные лепестки роз, сложившиеся в полуулыбке. Посреди танца раздался весёлый звук колокольчиков, это пришли соседи — родственники нашей Амины, её племянница Мерине со служанками и детьми.

Няня Амина стала ещё больше суетиться, чтобы угощенье не заставило себя долго ждать. На столе уже успел появиться настоящий плов, пирожное с белым воздушным кремом, чем-то напоминавшее кораблики с белыми воздушными парусами, только моря не хватало.

Оно плескалось там, за окном и уходило в туманную беспросветную дымку, а оттуда почти с того берега Мраморного моря огромным жёлто-красным глазом горел маяк.

Мерине, племянница няни Амины, оказалась совсем молодой женщиной с правильными чертами лица и очень красивой кожей с оливковым отливом. Правда, в её тёмно-карих глазах почему-то притаилась необъяснимая грусть. На ней был ярко-красный парчовый халат и такого же цвета платок, который скрывал её длинные заплетённые в косы волосы. Она была небольшого роста, впрочем как почти все турчанки. Когда она наблюдала за танцем Лакшми, то я заметила, каким живым блеском загорелись глаза Мерине.

— Она любит индийские танцы? — спросила я Шивани, показывая на Мерине.

— О, Шачидеви, она бредит Индией.

И тут под общий гомон, хлопанье в ладоши Лакшми взяла меня за руку и вывела на середину гостиной, я была смущена, потому что в эту минуту все смотрели на меня.

— Что ты, Лакшми!

— Танцуй, танцуй, Шачидеви! — услышала я радостный голос младшей сестры, — У тебя это здорово получается.

— Да ну, я же никогда не умела танцевать.

— Нет-нет, я часто в детстве подсматривала за тобой и видела, как, закрывшись в своей комнате, ты представляла, что ты — великая танцовщица и двигалась в ритуальных танцах, — прошептала Лакшми между фигурами танца.

— Я представляла себе, что служу Кришне, что я — Его подруга Шримати Радхарани.

— И поэтому у тебя здорово получалось. Если честно, то я решила стать танцовщицей, потому что смотрела на тебя, на то, как ты танцуешь.

— И это было действительно здорово?

— Очень здорово! Эй, Вему, играй громче! Шачидеви сейчас будет танцевать.

Вему покраснел так, что стал похож на спелую вишню, ритмичный звук тарелочек и дамар стал по-настоящему громким.

— Давай, Шачидеви! Ты хорошо танцуешь. Наверное, в прошлых жизнях ты рождалась на райских планетах и ублажала небесных богов своими сказочными танцами.

К моему удивлению няня Амина вместе с остальными гостями хлопала в ладоши и вокслицала:

— Давай, Шачидеви!

Ведь в детстве она была против танцев, поэтому запрещала Лакшми танцевать, и приходилось это делать в тайне от всех.

Когда музыка, наконец, закончилась, я в изнеможении упала на стул, оглядела гостей и спросила:

— А где же Ананд?

— Наш Ананд сейчас скрывается от английских властей, он на время уехал к дядюшке Веджмиканту в Найроби.

— Почему в Найроби? — с беспокойством спросила я Шивани, ведущей рассказ.

— Потому что его могли арестовать, ведь он — один из приближённых самого Ганди и Джавахарлала.

— О, боги, разве Турция — не надёжное укрытие для него?

— В Найроби у него какие-то дела, связанные с Движением Сопротивления.

Мой брат — революционер, боец за светлое будущее моей страны, его знает сам Ганди! Осознание этого переполняло меня большой гордостью и счастьем. Я представила себе неугомонного неповоротливого мальчишку, который занимался только тем, что корчил рожи и дёргал девчонок за косички. О, каким же ты теперь стал, мой Ананд? Наверное, возмужал, повзрослел.

Я буду молиться всесильным Кришне и Рамачандре, а также Господу Баладеве, чтобы всё в твоей жизни сложилось удачно.

….Ближе к ночи, отходя ко сну, в мою комнату, находившуюся на втором этаже, вошла Шивани и осторожно неся свечу в руке, чтобы воск не обжёг её пальцев, села на край моей кровати (Диллипп спал в соседней комнате).

— Шивани, — прошептала я, — Ты ещё не спишь?

— Нет, и ты тоже не спишь.

— Ты что-то хотела мне сказать?

После минутного молчания Шивани заговорила:

— Ты скорбишь о потере родителей, я знаю, — слёзы заискрились в её грустных огромных глазах, вмещающих целиком весь мир.

— А знаешь, Лакшми и Вему, возможно, скоро поженятся.

— Что ты говоришь, Шивани!

— Они давно испытывают симпатию друг к другу, а на днях Вему сам попросил моего согласия посвататься к Лакшми.

— А ты?

— Я, конечно же, не против. Я понимаю, наши родители ушли в мир иной, и они не могут благословить Лакшми, но я думаю, они были бы согласны на эту свадьбу. Я хочу, чтобы наша сестрёнка была счастлива.

— Как всё меняется, Шивани, — прошептала я, наблюдая за тем, как горит свеча в руках Шивани.

— Потому что меняемся мы сами, — ответила она.

ГЛАВА 4
«МУДРОСТЬ ВЕКОВ»

…«Как творчество Космоса неиссякаемо,

так неотъемлемо пусть будет

понимание Беспредельности.

Явление тысячелетий и Вечности,

Труд на преображение океанов и коры Земли

Могут служить образом вечного движения….

….Воистину, красота устремления

к беспредельному вмещению

даст радугу сияния, и скажем:

«Матерь Мира вседающая,

всевмещающая,

нашу далёкую твердь хотим украсить!»

(«Беспредельность»).

…О, Матерь Мира!

Однажды ты появилась в горах,

И путники увидели твой великий образ.

Ты несла младенца на руках своих.

О, кто же ребёнок этот?

И Голос Гор прошептал им:

«Это — образ всего человечества».

Оно ещё мало, словно младенец,

Оно нуждается в мудрости и знаниях.

Но кто же защитит младенца этого?

Матерь мира.

Она держит его на руках своих.

Она дарит ему свои сокровища:

Любовь, Мудрость, Волю, Силу

И Радость Вселенскую.

А радость эта бьётся в сердце земли,

прорываясь безудержными потоками

наружу,

и тогда мир покрывается её цветами.

Они, как улыбки богов, распускаются то здесь, то там.

О, Матерь Мира, крепче держи младенца своего,

Чтобы он окреп, чтобы он вырос

И смог позаботиться о тебе.

У тебя чистая душа и открытое сердце,

В котором ежесекундно, ежечасно

Течёт поток Неиссякаемого Блаженства.

Он струится в каждом звуке и порождает Начало Любви.

Только остановись, замри в Беспредельности,

Ощути и услышь этот Фонтан Радости.

Нет, ты не услышишь, ибо сердце твоё ещё пока закрыто,

Но однажды оно раскроется навстречу Жизни Всеобъемлющей.

Однажды это произойдёт,

И человечество станет мудрым.

Запомни же, мудрость начинается с любви,

А Любовь — с Тишины и Безмолвного Блаженства.

Любовь — это созерцание Радости,

Любовь — это то, без чего не может биться сердце твоё.

Остановись, услышь биение любви.

Напитайся брызгами Фонтана Радости,

Ведь он обитает тысячелетиями в Сердце твоём, Человек….

Пространство

…Ты открываешь для себя пространство,

и оно становится всё шире и шире,

оно увеличивается постепенно и медленно,

оно растёт так же, как и ты растёшь вместе с ним.

Посмотри вперёд, дорогой друг,

Сейчас ты не один,

И Великая Сила Космоса поддерживает тебя всё это время.

Ты положись на Силу эту,

Она подарит тебе Огромный Океан Свободы.

Радуйся, радуйся,

О, Сияющий Ученик жизни,

Она открывает перед тобою

Свои Безграничные объятия….

…Лакшми была больна пятый день. Она лежала в белой больничной палате, мучимая лихорадкой. Это была малярия, и я видела, как страдала моя сестра, каждая минута жизни давалась ей с большим трудом.

Возле кровати Лакшми стояли какие-то незнакомые мне приборы — это были перевёрнутые вверх дном банки с прозрачными трубками с иглами, которые вставляли в руки Лакшми.

Сестра в белом халате и косынке с нашитым на ней красным крестом несколько раз входила и выходила из палаты. Она проверяла уровень жидкости в «банках». Всякий раз, когда она входила, Вему с умоляющим видом подходил к ней и спрашивал:

— Скажите, сестра, как она? Она будет жить? Если нужны лекарства, мы всё сделаем.

Я видела, как медсестра поправляла косынку, что-то записывала в журнале, вновь проверяла уровень жидкости в перевёрнутых стеклянных банках и сдержанно отвечала:

— Вам лучше пообщаться с доктором.

— А где доктор?

— Сейчас он подойдёт, я его позову.

Доктор так же сдержанно отвечал, как и его помощница, что всё будет хорошо, что больная обязательно выздоровеет, но мы-то прекрасно знали, что он нас только успокаивал, и на самом деле всё отнюдь не так хорошо, как нам старались представить.

Лакшми лежала перед нами без сознания, и это был самый точный ответ на наши вопросы и сомнения. Я даже видела, что на глазах Вему проступили слёзы. Он украдкой вытирал их, чтобы не показаться слабаком.

Бедный Вему! Он тоже страдал, как и его любимая.

За окном внезапно послышался громкий гудок автомобиля. Это за нами приехала машина, чтобы отвезти и меня, и Вему, и Шивани, и остальных, в концертный зал, где через два часа должно было начаться выступление. Моя сестра гастролировала с программой индийских танцев по всей Турции.

Я и Шивани, и ещё несколько хороших друзей и поклонников сопровождали её, чтобы помочь. Мы и предположить не могли раньше, что, оказывается, в Турции такое большое количество людей любят индийские танцы, потому что на каждом нашем концерте был полный аншлаг, и билеты раскупались почти что моментально.

И, тем не менее, это было именно так.

Лакшми, моя маленькая Лакшми, танцевала совсем как богиня под звуки музыкальных инструментов во главе с неизменным и первым поклонником и почитателем её творчества преданным Вему.

Административные вопросы взял на себя мой муж Диллипп. Он, как отличный юрист, хорошо справлялся с этой работой.

Я рисовала плакаты, где изображала танцующую Лакшми посреди освещённой софитами сцены.

Шивани с детьми расклеивали плакаты и афиши, а Вему со своим скромным ансамблем настраивал музыкальные инструменты.

Я помню, когда раскрывались шторы, и Лакшми оставалась одна на украшенной декорациями сцене, звук аплодисментов замолкал, внимание сотен пар глаз было устремлено на сцену на освещённую её часть, где стояла маленькая стройная фигурка Лакшми в каком-нибудь яркой сари. Зрители ждали, что сейчас произойдёт нечто совершенно необычное, что перед ними развернётся какое-то действо.

И действо начиналось.

Лакшми изображала то Парвати — небесную супругу Господа Шивы, то Шри Радху, то Сарасвати — богиню знаний и талантов, чьими дарами ежедневно пользовались мы — люди. И сказка вновь продолжала существовать.

Но в тот день, когда заболела Лакшми — наша маленькая богиня танцев, шторы не раскрылись, как обычно, и на сцене не возникла та, которая дарила столько радости и света своими движениями.

Ко мне тихо подошёл Вему со своей неизменной флейтой в руках и, поклонившись мне в почтении, произнёс:

— Лакшми больна, но она сказала, что только ты, Шачидеви, сможешь заменить её на сцене.

— Я?

Я не понимала, о чём он говорит. Там за закрытыми бархатными шторами рукоплескал зал, там была пустота.

Там светили софиты, но только на сцене не было той, которую все с таким нетерпением ждали.

— Боже мой, а что же с Лакшми?

— Ей плохо, доктор сказал, что это — малярия.

— Но где она могла заразиться?

— Она ещё слишком слаба, Шачидеви.

Стало почему-то тихо.

— Госпожа Шачидеви, ради нашей Лакшми прошу Вас станцуйте на этой сцене.

Это была последняя её просьба.

— Но я не могу.

— Можете, госпожа Шачидеви, Вы можете.

— Я не могу, потому что я не способна танцевать так, как танцует Лакшми.

— Вы даже сами не знаете об этом.

Я приоткрыла край кулис. Мне показалось на какую-то долю мгновения, что чёрная Пустота с каждым разом растёт, увеличивается, приближается ко мне, и вот-вот целиком поглотит меня.

О, боги, неужели во мне говорил страх — мой элементарный человеческий страх!

Но чего же я боялась?

Шачидеви будет танцевать на сцене! О, нет! Я совсем к этому не стремилась.

Я боялась быть на публике, оказаться в центре внимания, и этот страх подспудно рос из глубины моей души.

— Нет! Нет!

— Но почему же, госпожа Шачидеви?

— Я не достойна танцевать. Боги обделили меня этим даром, Вему.

— Это не так.

Вему устало посмотрел сначала на меня, затем на свою флейту. Затем он приложил её к губам, и я услышала нежную жалобную мелодию.

О чём она была? О Солнце, о небе, о радостях и печалях, о человеческих чувствах, сомнениях и озарениях. Это была музыка моей души, которая лилась как бы из глубины моего сердца.

О боги, как я давно не слышала флейты. Несмотря на то, что музыка играла повсюду, но это была музыка разума, а не души. Сердце Вему страдало, и я чувствовала это.

…В тот день я так и не вышла на сцену. Мы временно проживапли в гостиннице в Стамбуле, где давали концерты до тех пор, пока Лакшми была здорова….

Все понимали моё состояние, и в тот день никто не потревожил меня. Но я ощущала опустошённость, одиночество. Лакшми лежала на больничной койке без сознания. С одной стороны меня мучили прошлые страхи, с другой — мне было стыдно перед сестрой. Я знала, что она надеялась на меня, а я не оправдала её надежд.

Я знала, что нужно было спасать положение, потому что дважды приходили администратор и директор концертного зала и требовали, чтобы мы уплатили неустойку, так как билеты уже были проданы, а зрители не получили того, чего ожидали и ушли неудовлетворёнными, требуя возмещения.

Я выпила чаю с молоком, который принесла моя молчаливая Лалита и уснула, потому что мне нужен был сон, чтобы как-то поддерживать свои силы, израсходованные душевными волнениями.

Я бродила в каких-то лабиринтах между сном и реальностью, и вдруг мне показалось, что мой гостиничный номер озарился тёплым ярким светом. Я зажмурилась, так как он светил прямо в мои глаза. Кажется, я очутилась в совершенно незнакомом для меня помещении с абсолютно белыми стенами. На полу голубой краской были нарисованы узоры, я долго рассматривала их, потому что меня привлекала необычность линий. Узоры были изображены с геометрической точностью и симметрией. Неужели простые линии в совокупности могут оказаться такими совершенными?

Затем я увидела лестницу с несколькими освещёнными ступенями, она спускалась откуда-то сверху, словно из самой Бесконечности. Я присмотрелась сквозь яркий свет — на лестнице стояло какое-то блистательное существо, от которого также исходило ослепительное сияние.

Я долго смотрела на сияющее существо, и мы молчали. Я просто ощущала то, что оно излучало большую любовь и дарило эту любовь мне — Шачидеви Бхатти.

Я почему-то в тот момент подумала о том, что люди привыкли кого-то любить, но не просто так, а за что-то: за красивую внешность, за какие-то заслуги, за таланты и способности. Однако передо мной вставал один и тот же вопрос, пока я была занята созерцанием великолепного существа, целиком сотканного из неземного света: можем ли мы, люди любить просто так, ничего не прося взамен?

Кажется, оно даже улыбалось мне. Я прекрасно осознавала, что сплю, и тем не менее, всё это действительно происходило со мной. Мне просто было как-то тихо, спокойно, уютно с самой собой.

— Кто ты? — спросила я у существа, продолжавшего всё так же смотреть на меня.

— А ты?

— Я — Шачидеви Бхатти.

Я назвала своё имя, хотя прекрасно понимала, что это всего лишь имя. На самом деле я — нечто большее, чем просто имя, хотя люди почему-то привыкли пользоваться ничего не значащими определениями.

— А я — Добрый Ангел, — вдруг ответило существо и вновь улыбнулось мне.

— Где я нахожусь?

Я ещё раз оглядела совершенно белое помещение, свет струился и с потолка, и с окон. Я прислушалась, мне показалось, что я слышала пение птиц, и играла музыка; она была лёгкой, какой-то воздушной и успокаивала.

В тот момент я почему-то подумала: «Вот так бы спать и спать всегда, и никто бы никогда мен не разбудил и не нарушал бы эту чудесную гармонию. Где-то я уже слышала про ангелов, только я не могла вспомнить, где именно. Кажется, когда-то в далёком детстве бабушка Ведавари рассказывала мне, что во вселенной есть целые миры, в которых обитают ангелы. Она говорила, что эти существа помогают живым людям в трудных ситуациях.

— Шачидеви, — сказала бабушка, — Когда у человека возникает неразрешимая проблема, к нему прилетает ангел.

— Прилетает? — удивилась я тогда, — а разве у ангелов есть крылья?

— Есть, дорогая.

— Так они похожи на птиц?

— Не совсем, ангелы имеют человеческий облик, только за спиной у них крылья.

— А джины? Они тоже существуют?

Я помню, как бабушка лукаво улыбнулась и закивала своей седой головой.

— Существуют, Шачидеви. Только джины — ещё те хитрецы, они исполняют желания, но пользуются человеческими слабостями. Нельзя никогда доверять джинам, до добра это не доведёт.

— Как это? — удивилась я.

— А вот послушай одну интересную притчу на этот счёт, и тебе всё сразу станет понятно.

Бабушка велела старой Гарбе принести побольше мороженного, потому что любила угощать меня сладостями и принялась рассказывать свою притчу.

Притча об одном хитром джине и желаниях

В Бухаре во времена правления шаха Джахана жил один человек по имени Сулейман. Он был не очень бедным, не очень богатым и занимался торговлей тканями.

Из Китая на верблюдах ему поставлялись хорошие ткани, а также из Персии и Индии. Они были завёрнуты в рулоны, затем Сулейман клал их на склад. Торговля шла хорошо, и несмотря на то, что ткани у него заказывал сам шах, а также визирь шаха и другие богатые придворные, склад постоянно пополнялся до тех пор, пока совсем не осталось никакого места для новых заморских тканей.

— Ох, ох, ох! — сокрушался Сулейман, — Какой же я несчастный! У меня нет ни жён, ни детей, а от покойных родителей мне досталась лишь эта лавка с тканями и больше ничего.

— Что же мне остаётся делать! — продолжал свои причитания торговец Сулейман, как же я стану продавать ткани, если их некуда складывать! Какие же у меня нерадивые подмастерья!

И вот как-то раз, проводя ревизию своего склада, где хранились многочисленные тюки с тканями: шёлком, парчой, тафтой, атласом, бархатом; торговец Сулейман наткнулся на сундук.

Он открыл сундук и был удивлён, потому что сундук оказался совсем пустым. Только на дне его он нашёл очень старую флягу, на которой арабскими буквами было написано:

«Перед тем, как откупорить, трижды подумай над тем, сможешь ли ты справиться со своими желаниями».

— Что это такое? — поразился Сулейман, внимательно разглядывая флягу.

Она была золотой с выгравированными на её гладкой поверхности узорами. Но видимо торговец тканями не очень сильно вдумался в смысл прочитанной им надписи, потому что, не долго размышляя, он откупорил старую золотую флягу в надежде, что в ней он найдёт доброе восточное вино и сможет насладиться его вкусом.

Однако как только Сулейман откупорил флягу, всё вокруг него затряслось, будто началось светопреставление.

— О, Аллах, за что Ты разгневался на меня! — в страхе воскликнул Сулейман.

Спустя какое-то время всё успокоилось, а когда Сулейман поднял голову, чтобы убедиться, что всё в порядке, то увидел перед собой полупрозрачное существо, которое зависло в воздухе и смотрело на него с высоты.

— Кто ты? — спросил испуганный Сулейман, трясясь от великого страха.

— Я — джин, — ответило существо, — Тысячелетиями я жил в этой фляге, и вот ты освободил меня, и я готов исполнить три твоих самых заветных желания.

Сулейман сначала не поверил своим глазам. Он протёр их несколько раз, думая при этом, что видение, возникшее перед ним так внезапно, так неожиданно, исчезнет, как только он вновь откроет свои глаза.

Однако, несмотря на его убеждённость в этом, видение не исчезало.

— Хорошо, — наконец сдался Сулейман, — даже если всё это происходит со мной во сне, я всё равно загадаю желание, а дальше будь что будет.

— Итак, уважаемый, что же ты хочешь? — услышал Сулейман голос джина.

Торговец в отчаянии оглядел свой забитый тканями склад и произнёс вслух:

— Я хочу, чтобы мой склад был пустым!

Не прошло и минуты, как склад торговца Сулеймана, где хранились сотни тюков тканей, стал абсолютно пустым. Всё исчезло, остались лишь голые полки. Вдруг дверь склада открылась, и перед Сулейманом появился его племянник подмастерье по имени Ахмет.

Он растерянно развёл в сторону руки и воскликнул:

— Беда! Беда, дядюшка! Там снаружи стоит большая очередь покупателей, а нам продавать нечего.

— Ну, тогда закрой лавку, — посоветовал Сулейман.

— Как же я закрою, ведь там портной самого шаха, и он пришёл, чтобы приобрести свой заказ.

Услышав слова Ахмета, Сулейман схватился за голову, отослал подмастерье наверх, чтобы он успокоил растревоженных покупателей, а сам, оставшись один, начал причитать:

— О, горе мне, горе! Я теперь лишусь головы, потому что не выполнил заказ шаха. Эй, джин, выходи! Что же ты наделал!

Джин снова, как ни в чём ни бывало, появился перед торговцем тканями.

— Что же ты наделал, дурья твоя башка! — продолжал кричать Сулейман.

— Уважаемый, — спокойно ответил джин, — но ты же сам пожелал, чтобы твой склад был пустым. Я исполнил твоё желание в точности, каковы же твои претензии?

— Теперь мне нечего продавать, исчезли все мои ткани. Что же ты стоишь передо мной?

— Я жду, когда ты загадаешь второе желание, — ответил джин

«О, Аллах, надо спасать положение», — подумал Сулейман. А вслух произнёс:

— Сделай, чтобы я сам стал шахом.

Как только Сулейман произнёс эти слова, он вышел из лавки, совсем забыв про своё желание, потому что просто решил убежать от своих покупателей. Но как только он вышел на улицы Бухары, люди как-то странно стали смотреть на него, а мальчишки принялись закидывать Сулеймана камнями и кричали, при этом дразня его и показывая на него пальцами:

— О, смотрите, наш шах вырядился, как обычный торговец, Смотрите, как он потолстел, а его живот превратился в круглую дыню.

С трудом Сулейман добрался до дворца шаха и со страхом посмотрел на стражей.

— Пустите меня во дворец, — сказал он.

— А ты кто? — спросили стражи.

— Я — шах.

— А почему же тогда ты так одет?

— Я решил прогуляться по Бухаре, чтобы посмотреть, как живут мои подданные, и вот теперь я вернулся обратно.

— Ну, тогда ты как раз вовремя, потому что сейчас в это время во дворце как раз идёт совет, а завтра начинается война.

— Война? — спросил Сулейман.

— Да, и наш шах первым выступит в сражении против неприятеля. Там у ворот собрались твои жёны, чтобы проститься с тобой.

Сулейман вошёл в свой дворец, заглянул в щёлку двери, где проходил совет.

Там собрались все придворные и в растерянности оглядывались по сторонам:

— А где же наш шах? — спрашивали они, — Куда он делся?

Сулейман схватился за голову и запричитал:

— О, горе мне, горе! Я пойду на войну, и меня обязательно убьют, потому что я не могу держать оружие. Сейчас все поймут, что я — не настоящий шах и посадят меня в темницу!

Вдруг перед Сулейманом снова появился джин и, поклонившись ему, сказал:

— Уважаемый, я жду твоего третьего желания.

— Ах, ты! Что же ты наделал! — закричал Сулейман на джина.

— Я в точности исполнил твоё втрое желание, — спокойно ответил джин.

— Я же не знал, что мне придётся идти на войну, ведь я думал, что жизнь шаха размеренна и спокойна.

Джин пожал плечами:

— Но ты же не уточнил, что тебе не хочется идти на войну.

— Ну, ладно, сделай так, чтобы я где-нибудь спрятался, чтобы никто меня не нашёл.

Джин исчез, а Сулейман обнаружил себя на дне глубокого подземелья.

Здесь было сыро, темно, и никто не мог найти его.

Перед Сулейманом снова появился джин.

— Что же ты наделал! — заорал Сулейман, — Как я теперь выберусь отсюда?

— Но это то, что ты хотел, уважаемый, — произнёс джин, — Тебя на самом деле никто здесь не найдёт.

— О, нет! Доставь меня обратно в мою лавку, и пусть всё будет так, как было раньше.

Джин поклонился и произнёс:

— Увы, уважаемый, я больше не властен над твоими желаниями. Я исполнил все три твоих желания, и теперь я свободен и улечу в свой мир.

— А как же я! — с ужасом воскликнул Сулейман.

Джин пожал плечами:

— Это — уже твоя забота, уважаемый.

— О, горе, мне, горе! Чего же мне не хватало, торговал бы в своей лавке и не знал бы горя, — причитал Сулейман, правда, на этот раз никто его не услышал.

…Бабушка закончила рассказывать свою притчу, а я сидела возле неё, раскрыв рот, и подтаявшее мороженное капало на кафельный пол.

— Бабушка, скажи, этот человек так и умер в темнице от голода и жажды? — спросила я.

Бабушка Ведавари добродушно улыбнулась и сказала:

— Успокойся, Шачи, конечно же, он не умер, он просто проснулся и понял, что всё, произошедшее с ним, было всего лишь сном.

— Ты успокаиваешь меня, — возразила я, — На самом деле этот несчастный человек умер, всеми забытый и покинутый.

Она потрепала меня по моим чуть взъерошенным волосам.

— Шачидеви, девочка, это всего лишь притча, её выдумали люди, чтобы те, кому они её рассказывали, получали впоследствии жизненные уроки и не повторяли бы ошибок Сулеймана. Надеюсь, дорогая, ты поняла, в чём заключается смысл это притчи?

— В чём же? — спросила я.

— Никогда не доверяй джинам, они всегда приведут тебя к проблемам. А вообще-то, по большому счёту, джин из нашей притчи — это всего лишь аллегория. Это — олицетворение человеческого подсознания. Оно делает и исполняет лишь то, что ты ему скажешь без уточнения деталей, как это и проделывал джин. Оно способно сотворить с человеком злую шутку.

— А ангелы?

— О, добрые ангелы — это не то, что джины. Они всегда несут благо и помощь.

— А как же насчёт подсознания? — спросила я, решив докопаться до сути.

— Обращайся с ним осторожно и никогда не выказывай ему своего страха.

— Почему?

— Потому что твоё подсознание сразу считает твой страх и создаст соответствующие условия, с которыми ты впоследствии столкнёшься в своей жизни, как это и произошло с торговцем Сулейманом. Вспомни, ведь он же всего боялся, поэтому джин создавал условия, в которых торговец тканями сталкивался со своими страхами.

— Но что он мог сделать, чтобы этого не происходило? — спросила я.

— Победить свои страхи, тогда Сулейман был бы в выигрыше.

….

— Где я? — спросила я, во второй раз оглядывая помещение с абсолютно белыми стенами.

Я услышала тотчас голос сияющего существа, которое ответило мне:

— Это место носит название «покой души». Каждый человек видит его по-разному. Кому-то оно представляется просто бескрайним пространством, кому-то — радугой, а для кого-то — белой комнатой.

— А зачем оно нужно?

— Когда тебя гложут сомнения, ты попадаешь сюда, ты забываешь обо всём, что так недавно тревожило тебя там, на земле, ты пытаешься проникнуть в саму суть, познать и постичь тайну, поговорить с собой. Тогда всё, что ты испытала раньше до этого, отходит на второй план. Ты словно собираешься с силами.

— И затем все проблемы, казавшиеся неразрешимыми, решаются?

Сияющее существо кивнуло:

— Да, Шачидеви.

— Откуда тебе известно моё имя? — спросила я.

Ангел улыбнулся:

— Ты сама себя назвала, только сейчас не помнишь об этом, потому что здесь, всё, имеющее отношение к земной жизни, стирается. Ты становишься один на один со своей душой. Расскажи, что же тебя так беспокоит?

Я заметила, как светлая дорожка света пролегла между глазами ангела и его переносицей. У него была светлая кожа и абсолютно добрые голубые глаза.

— Моя сестра тяжело больна, она должна танцевать, но она не может из-за своей болезни. Я знаю, её душа хочет, чтобы я танцевала вместо неё.

— И что-то мешает тебе сделать это? — спросил сияющий ангел.

Я кивнула:

— Да.

— Что же?

— Страх.

— Чего ты боишься, Шачидеви?

Я пожала плечами:

— Не знаю.

В этот момент я заметила, что в руках ангела появилась книга под названием «Мудрость веков». Только название книги было написано не обычными буквами, а огненными. Я зажмурилась на мгновение, потому что огненные буквы ослепили меня.

— Что это? — спросила я сияющего ангела.

— Книга Жизни. В ней содержатся ответы на все вопросы людей.

— А кто написал Книгу?

— Тот, кого вы, люди, называете Создателем, а мы, ангелы, Отцом, — произнёс сияющий ангел.

Затем он открыл книгу на какой-то странице и сказал мне:

— Читай, Шачидеви.

Я посмотрела на указанную страницу, она была испещрена огненными буквами.

На ней была одна единственная фраза, которая внезапно увеличилась, чтобы я могла лучше видеть.

Я прочла:

Страх, лежащий на поверхности, всего лишь страх. Он закрывает тебе истинное решение, приемлемое для тебя. Справься со своим страхом и загляни глубже, посмотри в самую суть его, чтобы понять себя. Там ты найдёшь то, что тебе нужно».

Затем ангел провёл рукой по странице, и к моему удивлению надпись с огненными буквами изменилась, и я прочла следующее:

«Танцуй, Шачидеви! Твоё тело жаждет ритма, а душа — самовыражения».

…Подул очень лёгкий ветерок. Совсем неожиданно для себя я проснулась от довольно приятного аромата, который достиг моего носа.

Пахло миндалём и свежими сливками. Я открыла глаза и увидела Лалиту с большим подносом, уставленным чайным прибором.

— Госпожа, я принесла Вам чая и немного еды, чтобы Вы смогли пообедать.

Она переставила с подноса на мой столик чашку с ещё дымившимся чаем, блюдо с миндальным печеньем и орехами, молоко, кусочек сыра и размягчённого масла и сдобные булочки, от которых исходил аромат мака и корицы.

— Сколько сейчас времени? — спросила я, судорожно ища в гостиничном номере часы и не находя их.

— Половина второго, — сказала Лалита мягким спокойным голосом.

— О, я столько времени спала! А где же Шивани и Диллипп?

— Они пошли в парк, чтобы немного прогуляться перед тем, как поехать в больницу к Вашей сестре.

— А Вему?

— Наш музыкант Вему сильно страдает.

Я поняла, что и добрый сияющий ангел, и его Книга Жизни — всё это я только что увидела во сне. Но меня всё же не покидало ощущение того, что это был вовсе не сон, а нечто большее. Возможно, я на самом деле попала в иной мир с другими законами, чтобы получить ответ на свой вопрос, чтобы разрешить свои сомнения.

Значит, этот мир действительно существует, хотя большинство людей почему-то думает, что это — фантазия чудаков.

Я откусила немного от миндального печенья. Оно было ещё тёплым и ароматным. Пожалуй, подобным лакомством меня угощала Рамина в том мраморном храме с огромным куполом на вершине Гоури-Шанкар.

Выпила немного молока, это помогло мне поддержать мои силы.

— Лалита, разыщи Вему и скажи ему, что я буду танцевать вместо Лакшми.

Лалита посмотрела на меня серьёзным взглядом. В её больших глазах отразилась глубокая печаль.

— Но ведь Вы же не хотели танцевать, — произнесла она.

— Это был всего лишь страх, теперь я осознала это и поняла лишь одно — что я должна танцевать.

— Хорошо, я обязательно скажу Вему, он наверняка обрадуется.

Когда Лалита вышла, чтобы сообщить Вему о моём новом решении, я ещё долго в тот день вспоминала свой сон и те строки, которые были написаны огненными буквами в Книге Жизни. Это они разрешили мои сомнения и помогли мне собраться с мыслями окончательно. Я вдруг вспомнила доброе лицо бабушки Веды и подумала: «Интересно, а как бы она отнеслась к моему решению?»

И словно сквозь пространство и время я «увидела» доброе лицо бабушки. Она кивнула мне и как всегда улыбнулась. Несомненно, она поддерживала меня, она была на моей стороне, я чувствовала это.

…За окном больничной палаты раздался гудок автомобиля. Это приехал за нами водитель, чтобы отвезти нас в концертный зал, где через два часа должно было состояться моё выступление. Я отвлеклась, поняв, что нахожусь в больнице рядом со своей сестрой.

Она всё ещё была без сознания, её лицо стало охряно-жёлтым по сравнению с белизной простыней. Она даже не стонала, потому что сознание её блуждало в иных измерениях. Вему слегка коснулся моей руки:

— Идёмте, госпожа Шачидеви, нам пора.

Я бросила беглый взгляд на тело сестры, подошла к ней и поцеловала её в лоб.

— Я знаю, Лакшми, хотя тебя здесь нет, но ты слышишь меня. Сегодня я буду танцевать в том огромном зале, полном незнакомых людей и красочных декораций. Поверь, это для меня тяжёлое испытание, дорогая. Но я выдержу его.

Шивани мягко, но настойчиво потянула меня к двери.

— Идём, Шачидеви, Тебе ещё нужно успеть переодеться, — сказала она, и мы вышли из палаты.

…Я стояла, одетая с ног до головы, как богиня Парвати, умащенная благовониями перед закрытыми занавесями. Там, в зале сидели люди, и их было много, слишком много, и они ждали развлечений. Они воображали себе, как богиня Парвати с небес спустится на эту сцену, и начнётся её неповторимый завораживающий танец. Я видела из-за занавесей, как их глаза напряжённо всматривались в освещённый в центре сцены круг, будто из света перед ними должна появиться Матерь Мира в облике какой-нибудь богини.

Послышались первые звуки флейты и мриданг. Это Вему со своими музыкантами настраивали инструменты. Вдоль рядов по зрительному залу ходили официанты в совершенно белых костюмах, турецких красных «шапочках», напоминающих усечённые конусы и разносили зрителям мороженное с ореховой глазурью и прохладительные напитки. В зале царило ожидание, я чувствовала это каждой клеточкой своего тела, каждый удар моего сердца оставлял свой незабываемый след в Пространстве Вечности.

Няня Амина принесла мне на подносе чак-чак и немного пирожных с кремом-брюле.

— Подкрепись, моя девочка, — ласково прошептала она.

Я отказалась от пирожного, но съела немного чак-чака. О, как здорово, что няня Амина поехала с нами в Стамбул, оставив дом в Текердаи на попечение опытных слуг! Сама не знаю почему, но её присутствие поддерживало меня оптимизмом и волей к жизни.

— Ты готова? — услышала я позади себя спокойный голос Шивани.

— Да.

Занавеси открылись, и я вдруг оказалась на огромной сцене посреди декораций, со всех сторон освещённая разноцветными софитами. Богиня Парвати вышла на сцену….

ГЛАВА 5
«МЕСТЬ БОГОВ»

…«Почему жестоки боги к людям,

Почему страданьем полон путь?

Я кричу в пространство: «Где же судьи!»

Слышу: «В сердце, только не забудь».

.

Тишина вокруг меня, о боже,

Только сердца беспокойного лишь стук,

Почему так просто и так сложно,

Почему же пустота меня вокруг?»…

(«Крик отчаянья», — сочинения из блокнота Неизвестного).

…Однажды я проснулась и увидела Корабль,

который мчался на всех парусах,

он был огромным, занимавшим почти всё пространство

моего сна.

И я поняла, что это — не простой корабль,

Он плыл из Духовного Мира,

Чтобы показать нам, смертным душам

С мёртвыми сердцами и надеждами,

Которые давно умерли,

Что Счастье есть,

Что оно существует.

Только мы, живя в своей обыденной жизни,

Занимаясь бесполезными делами и решая

Бессмысленные проблемы,

Не замечаем этого.

Суета текущих дней делает сердца наши

Невосприимчивыми к Красоте мира.

Всё потускнело,

И небо как будто стало серым

С тяжёлыми свинцовыми тучами на нём.

И вот посреди этой тяжёлой картины

Внезапно возник

Корабль Счастья.

И вот он расправил свои белоснежные паруса,

И плывёт вдаль.

Куда же плывёшь ты,

Корабль Счастья?

Но ответом мне служит Торжественное Величие и Спокойствие.

Я протираю глаза свои и думаю, что Корабль исчезнет,

И унылая картина мира займёт своё прежнее место.

Но он не исчезает,

И продолжает всё так же плыть в Бесконечность,

Даря мне свои Величие и Надежду….

…Всё закрутилось,

завертелось,

Только в центре Неба я увидела Пустоту,

Переполненную звёздами.

Они маленькие и постоянно мерцают,

Будто невидимые боги с далёких небес

Посылают мне свои привет.

Я стремлюсь к этой Пустоте,

Хочу оторваться от земли и взлететь туда,

Где исполняются человеческие мечты,

Но ноги прочно держат меня на этой грешной земле.

А боги всё так же продолжают посылать мне

Свой привет с недосягаемых небес….

Разум

…. Дорога Разума — есть дорога Истины,

вечный Путь исканий.

О, Разум мой, будь гармоничен с моей интуицией,

Ибо вкупе с ней ты составляешь Единое целое.

Разум рождается от одной единственной мысли,

Которая вспыхивает в Космическом Пространстве молнией

Яркой сияющей желтизны.

О, Разум мой,

Ты сияешь словно золото,

Ибо это — дар Того, Кто никогда не рождался

Ни в этом мире,

Ни во всех других мирах, вместе взятых.

Дорогой мысли я пойду,

Чтобы соединиться со своим Разумом.

Вначале была Мысль,

Затем — слово,

А затем — звук,

Отражающийся во всех мирах и вселенных.

Чистота мысли и есть чистота Разума,

И так было и есть всегда.

О, Разум мой, я держусь тебя,

Потому что Ты соединяешь меня с Владыкой Разума

И с самими Создателем…

…Тело моё стало, как пластилин. Мне приходилось между выступлениями тренироваться до изнеможения, чтобы каждое движение танца было отточенным. Однако когда я выходила на сцену, между мной и танцем не существовало ни зрителей, ни страха, ни других отрицательных эмоций, но лишь Творец.

Я чувствовала, что подчинялась одному единственному порыву, как только начинала играть музыка. Мои костюмы менялись в зависимости от той или иной программы, однако суть оставалась той же. Я играла роль Великой Богини — Матери мира в различных Её ипостасях.

То я сливалась с сияющим Солнцем, то танцевала в языках Пламени, которые искусно имитировали красочные декорации, то ходила по льду и была в роли Лунной Богини — далёкой и холодной.

Я сливалась с красотой музыки, красотой танца, эхом зрительских аплодисментов, громкими всплесками и криками: «Браво!».

Часто я слышала: «На бис! На бис!», и мне приходилось снова выходить на сцену и танцевать понравившийся кому-то танец. Только, увы, мои движения не могли повторять одно другое, потому что танец — это существование души, а не тела.

Раньше я даже не смела помыслить, что когда-нибудь стану профессиональной танцовщицей, ведь к этому всегда стремилась Лакшми. Мои афиши были расклеяны не только по всему Стамбулу, но и по всей Турции, мы ездили по разным городам с нашей танцевальной программой, такими как Измир, Конья, Анкара, Эрзурум, Кютахья, Эскишехир, Коджаэли, Муджур. Мы колесили из конца в конец, и нас всегда встречали восторженно, даря охапки цветов.

Вскоре их стало так много, что гостиничные номера были буквально переполнены, и приходилось раздавать служителям отелей и просто прохожим.

Весть о нашем приезде в тот или иной город разносилась практически мгновенно, и когда наш состав прибывал на перрон, мы уже были со всех сторон окружены многоголосой толпой людей, кричащих чуть ли не на весь вокзал:

— Шачидеви! Шачидеви Бхатти!

Я и не подозревала о том, что жизнь известного человека может стать такой несносной. Я не могла свободно прогуляться по улицам того или иного городка, меня ту же окружали люди. Казалось, глаза мои так сильно устали от вспышек фотоаппаратов этих до ужаса назойливых репортёров, что в глазах моих стоял постоянный свет. Я жмурилась, отмахивалась от журналистов, искала защиты у тех, кто бы до конца близок мне.

Хвала богам, Вему всегда был начеку!

Однажды он спросил меня, почему я так грустна, несмотря на то, что меня преследовал ошеломительный успех, бум, мне аплодировали толпы.

— О, Вему, иногда мне кажется, что в этом успехе должна была купаться не я, а Лакшми. Это она всю жизнь любила танцы. Но, увы, Лакшми больна, и счастье проходит мимо неё, подобно капризной богине Удачи. Заметь, Вему, её имя — такое же, как у этой богини. Почему же так получается?

Вему тактично успокаивал меня:

— Не переживайте, г-жа Шачидеви. У Вашей сестры всё ещё впереди. Просто судьба дала Вам возможность понять то, что Вы чего-то стоите. Ведь это действительно так.

Однако молчавшая до сих пор Шивани вдруг сказала то, что меньше всего ожидали услышать от неё:

— Мне кажется, дорогая, когда человек сильно цепляется за что-то, боги лишают его возможности почувствовать это.

— Но почему же, Шивани?

— Они хотят испытать его на прочность.

— Как бы там ни было, но у нас всё получилось, жители Турции ближе познакомились с культурой Индии, и более того, они стали большими поклонниками наших традиций, нашей культуры.

Лакшми медленно выздоравливала, постепенно цвет её кожи приобрёл нормальный здоровый оттенок, на щеках появился долгожданный румянец, в глазах исчез лихорадочный блеск.

Мы навещали её между гастролями. И каждый раз, увидев меня, Лакшми набрасывалась мне на шею и сжимала меня в своих объятиях.

Я кормила её с ложечки, совсем как маленького ребёнка, и даже когда Лакшми окрепла, я по-прежнему кормила её и ухаживала за ней.

Мне нравилось заботиться о моей Лакшми, нравилось гладить её чуть растрепавшиеся волосы, ловить её смущённые взгляды, когда она смотрела на такого же смущённого Вему.

— Скоро моя Лакшми не будет проводить целыми днями в полном одиночестве, — подшучивала я над ней.

Лакшми целовала меня и опускала глаза в пол, давая тем самым понять мне, что я в точности угадала её мысли. За неделю до выписки из больницы доктор открыл дверь палаты Лакшми и с порога радостно произнёс, направившись к её кровати:

— Скоро мы выпишем нашу красавицу!

— Спасибо, доктор, значит у моей сестры всё хорошо? — спросила я.

— Да, более того, Ваша сестра полна сил и энергии.

— И она сможет танцевать?

— Конечно, сможет. А Вы думали, что я скажу нечто совсем другое? Странное дело, люди почему-то всегда ожидают худшего, готовятся к худшему, совсем, кстати, непонятно почему.

— Как бы там ни было, но наша Лакшми скоро выйдет на сцену и будет радовать людей своими танцами.

— Наслышан о Ваших успехах, госпожа Бхатти, и надо сказать, моя жена — большая поклонница Вашего творчества. А две мои дочери-стрекозы не дают мне прохода, всё просят, чтобы я сводил их на Ваш концерт. К тому же, старшая Локшан хочет научиться танцевать так же, как и Вы.

Я пообещала, что несомненно доктор и его семья могут пойти на мой концерт, причём, их пропустят бесплатно.

Когда же мы, наконец, остались вдвоём с Лакшми, я притянула её к себе и сказала:

— А это идея!

— О чём ты, Шачидеви?

— Организовать в Турции Школу индийских танцев. Думаю, Лакшми, у тебя это получится, ведь на родине ты постигла азы этой науки.

Я увидела, как моя сестра растерянно посмотрела на меня.

— Шачи, прости, но я совсем не думала об этом. В Индии этой наукой владеют намного совершеннее, чем я. Я же — всего лишь бывшая ученица Школы танцев в Анантапуре.

— Пусть так, Лакшми, но ведь ты же не сможешь всю жизнь танцевать. У тебя появится семья, дети, и тебе придётся принять решение заняться чем-то более серьёзным.

Когда речь заходила о семье, моя Лакшми почему-то смущалась.

— Ты и вправду думаешь, что у меня будет семья?

Я кивнула:

— Разумеется. Наступает день в жизни каждой девушки, когда она обходит вокруг священного огня и даёт обет стать верной женой и хорошей матерью. Не беспокойся, дорогая, эта участь не минует тебя.

— А Вему? Он тоже так думает? — спросила Лакшми, ещё больше зардевшись.

И я подумала, как же она прекрасна, когда глаза её, большие и бездонные, как Индийский Океан, переполняются любовью. Они начинают как бы светиться изнутри и оживать, как у настоящей богини.

— Ну, конечно, дорогая. Наш Вему, бедный Вему только ждёт не дождётся дня вашей свадьбы.

— Ты так думаешь? — Лакшми недоверчиво посмотрела на меня.

— Понаблюдай за ним, и тебе всё сразу станет понятно.

День свадьбы Лакшми был назначен через год на праздник Дипавали, когда везде и всюду в Индии зажигаются разноцветные фейерверки. В этот день маленькие девочки-танцовщицы с бенгальскими огнями танцуют перед публикой и поют благодарственные песни, славящие небесных богов и богинь.

Услышав мой утвердительный ответ, Лакшми сияющая и радостная обняла меня, крепче прижав к своему сердцу, и я услышала, как она совсем тоненьким голоском прошептала мне:

— Спасибо.

….Скорый поезд нёс меня в противоположный конец Турции — небольшое селение под названием Испир. Оно находилось на реке Чорах. В этом селении проживала очень дальняя родственница няни Амины, которая считалась знахаркой. Она со слов Мерине сама собирала какие-то целебные травы, известные только ей одной, составляла сборы, смешивая их между собой.

Говорили, что в небольшом домишке с черепичной крышей эти травы сушились, и по всему дому стояли незабываемые приятные ароматы пряных трав.

— Моя троюродная тётушка Чулпан, — говорила Мерине, собирая меня в дорогу, — знает каждую травинку, каждый цветочек. Она рассказывает множество легенд и мифов, передающихся из поколения в поколение, где главными героями, конечно же, были травы и растения.

— Чулпан помогает многим людям, и за это её любят и уважают в Испире, — напоследок сказала Мерине.

Я уезжала в Испир, чтобы поправить своё здоровье, которое с каждым днём ухудшалось. От напряжённых тренировок, после которых у меня буквально ныло всё тело, болела каждая его клеточка, и от плотных графиков концертов я чувствовала огромную слабость.

Как только милая Лакшми заменила меня на сцене, я упросила Диллиппа отправить меня к морю, чтобы я немного отдохнула.

— У тебя недомогание? — нежно спросил он.

— Да, и я даже не знаю, что с этим делать.

— Я давно хотел, чтобы ты оставила танцы и всецело предалась нашей новой семейной жизни, — сказал Диллипп.

Я была удивлена, потому что раньше он мне никогда об этом не говорил.

Мне казалось, что он был доволен моим занятием, наблюдая за тем, как оно всецело поглотило меня, завладев постепенно моим временем и пространством. И мне было приятно осознавать, что мой муж вовсе не жаждал увидеть меня ослабленной, пребывающей в глубокой депрессии из-за усталости.

Как и я, он так же хотел, чтобы я отдохнула, поправила своё здоровье, вдохнула всей своей полной грудью солёный морской воздух.

Мерине посоветовала мне свою родственницу, и было решено, что сначала в Испир поеду я одна, снабжённая многочисленными письмами и инструкциями, устроюсь у знаменитой целительницы, а затем через какое-то время ко мне присоединится Диллипп. В Стамбуле и Текирдаи его задерживали кое-какие дела, связанные с адвокатской практикой.

— Хорошо, я согласна, — сказала я, — только приезжай скорее, я буду очень ждать тебя.

Когда поезд, наконец, медленно отчалил от станции Текердаи, набирая скорость, я посмотрела на взволнованное лицо Диллиппа. Он говорил мне что-то, но я не слышала его. Я видела лишь движения его губ и поняла, что он сказал мне:

— Я люблю тебя.

С этой мыслью я смотрела за окно на разворачивающиеся передо мной пейзажи. День был солнечным, только на небе далеко-далеко белели стаи перистых облаков. Они уплывали вдаль, постепенно сливаясь со светлой полоской горизонта. И только в самом центре небосвода круглым золотистым шариком из своей недосягаемой обители улыбалось вездесущее Солнце.

Я смотрела на него, и губы мои шептали, с надеждой обратившись к светилу:

— О, благородный Вивасван! Помоги мне. Я знаю, ты улыбаешься всем, но я прошу тебя, будь мне хорошим другом.

Не знаю, слышал ли мои мольбы Великий Бог Вивасван, но мне становилось спокойнее.

То здесь, то там белыми пушистыми пятнами мелькали за окном акации. Маленькие уютные домишки с садами, полными цветов, тропки, мечети с позолоченными полумесяцами. Мне было приятно, как люди доброжелательно махали руками, как бы желая счастливого пути.

Мы ехали через долины и холмы. Бурой и белой фасолью среди голубевших туманных вершин разбредались стаи коров, овец.

Мне ещё трудно было разговаривать на турецком, многие слова я не понимала. О, как же это сложно оказаться в мире людей, язык которых ты не знаешь! Ты словно без рук. Со всей полнотой и только теперь я ощутила это состояние, потому что раньше положение всегда спасала либо няня Амина, либо Мерине, либо Вему, которые в совершенстве владели турецким и хинди.

«Мне следовало бы попросить Амину позаниматься со мной языком», — пожалела я.

Мерный стук колёс успокаивал и склонял ко сну. К счастью, у меня было отдельное купе, и проводники были заранее предупреждены о том, что я — танцовщица из Индии и с трудом владею турецким языком.

Принесли чай с печеньем, проводник добродушно улыбнулся и вышел.

А потом был сон — длинный, длинный, долгий и долгожданный сон. Огромный купол моего беломраморного Храма сверкал на Солнце, и свет его распространялся во все стороны. Белизна мрамора хорошо выделялась на фоне чистого ясного голубого неба. Всё было ослепительно, сияюще.

— Эй, Рамина!

Я вошла в Храм, огляделась. Разноцветная мозаика, изображавшая различные узоры и состоявшая из маленьких кусочков красного, жёлтого, фиолетового, синего и зелёного стекла, сияла на солнечном свету и оставляла на полу Храма многочисленные блики. Они напоминали узоры самого панно, только состояли из тени и света.

— Рамина!

Тишина, которая не давила, а успокаивала. И я подумала в тот миг, возможно, мудрецы дают обет молчания, чтобы получить долгожданное Прозрение, ибо Тишина, что окружала меня в Белом Храме, лишь способствовала этому.

Тебе не нужно суетиться, ты просто молчишь и созерцаешь, и становишься от этого свободнее, ты как бы начинаешь светиться изнутри, ибо ты уже познал свою истинную сущность, ты ответил на вопросы Жизни и Смерти, ты стал мудрее. На полу Храма рядом со ступенями лестничного марша, ведущего в галерею, лежала толстая Книга, раскрытая на какой-то странице.

Я подошла ближе.

Мне пришлось немного зажмуриться, потому что я узнала огненные буквы текста. Они были слишком яркими, но не ослепительными. Мне удалось прочесть то, что было написано на этой странице, будто выжжено на граните моего мозга. Буквы состроились в одну строку, и я прочла, первоначально не вдумываясь в смысл прочитанного:

«Тебе придётся пройти через все стадии своей жизни. Так устроено, что в глубине своего сердца человек боится будущего, но страх этот основан на том, что человек не знает, как реагировать ему на то, что случится с ним независимо от того, произойдёт ли это сегодня, или завтра, через несколько месяцев, или, быть может, лет.

Его сердце начинает учащённо биться при одной лишь мысли о будущем, и он напоминает безвольную марионетку, потому что отныне страх управляет им, а не он страхом.

Тебе придётся пройти через это, хотя ты ещё не готова к испытаниям. Как бы там ни было, но знай, ты не брошена в Пространстве на произвол судьбы, ибо Добрые Силы всегда рядом с тобою. Ты, конечно же, не можешь не заметить, пройдя мимо грядущих прописных истин, но это совсем не значит, что тебе не посылаются Знаки Судьбы, которые ты должна научиться читать.

Так как они являются спасительной подсказкой для тебя. Так как благодаря этим знакам ты поймёшь что значит, постигать Истину.

— Где же твоя Радость? — спросим Мы.

— В глубине моего Сердца, — должно быть, ответит твоя душа и твоё сердце.

Но так ли это? Чувствуешь ли ты своё сердце? Слышишь ли, как бъётся оно, соединяясь с Великим Ритмом природы? Ответь сама на этот вопрос.

Ибо человеку дан свободный выбор.

— Выбор? — спросишь ты, — Каков же мой выбор?

— Твой Путь.

Иди по нему. Он открыт перед тобою. А если на нём ты встретишь валуны, успокойся, помолись, обойди препятствия и иди дальше….»

— Ты не понимаешь написанного? — услышала я приятный голос позади тебя.

Это была Рамина в белом сияющем сари. Она несла в руках большой поднос, наполненный спелыми ягодами винограда.

Они были светло-зелёными и тоже сияли бликами бьющего в глаза Солнца.

Рамина протянула мне поднос.

Её лицо было полно торжественности и величия.

— Что это? — спросила я.

— Виноград, Шачидеви. Угощайся. Я принесла его специально для тебя, и он целиком состоит из солнечного света. Попробуй, ты сразу поймёшь, о чём я говорю.

Я вкусила несколько ягод. Они оказались сладкими, сочными, таяли на языке, как впрочем, и остальные лакомства, которыми угощала меня Рамина. Радость разлилась по всему моему телу, мне стало как-то легко, спокойно.

— Виноград — это пища богов. Я принесла его тебе из того мира, о существовании которого ты даже не подозреваешь, Шачидеви.

— Но я же нахожусь в Белом Храме, и уже много лет ты снишься мне, Рамина.

— Да, но этот мир намного обширнее и прекраснее, чем ты видишь перед собою.

— Однажды Бессмертный сказал мне, что я побываю Там.

— Так и произойдёт, Шачидеви. Ты родилась для того, чтобы познать эти два мира.

Я показала на раскрытую Книгу.

— Что означает то, что написано там? — спросила я.

Благоухание, исходившее от спелых ягод винограда, стало ещё сильнее.

— То, что высечено на граните твоего сердца, дорогая и то, что ты постигнешь уже в будущем.

— В будущем….., — пробормотала я.

— Будущее представляется тебе Неизвестностью, хотя это не так. Ты давно всё знаешь.

— Знаю?

— Не сомневайся в этом, Шачидеви. Придя в другой раз в этот Белый Храм, ты, возможно, откроешь Книгу совсем не иной странице.

— Я даже не касалась Книги.

— Её открыла твоя душа. Ты помнишь о пяти ангелах, о которых ты узнала в прошлый раз? — спросила Рамина.

Я назвала имена пяти ангелов, мысленно увидев их перед собою, хотя их не было рядом в моём Белом Храме на вершине Гоури-Шанкар.

— Ангел-Защитник, он красный; Ангел-Энергетик, синий; Ангел Процветания, носящий иногда фиолетовые, иногда оранжевые одежды; Ангел Любви, который розовый, и Ангел Покоя, имеющий чистый, как молодая листва зелёный цвет.

— А есть ещё Ангел Творчества, Ангел Счастья, — произнесла Рамина, — Один из них сияющий жёлтый, другой — голубой.

— И все они с крыльями? — спросила я.

— И все они помогут тебе, когда ты окажешься в беде.

…Я очнулась от сильной боли в правой ноге. Когда я пришла в себя, мне показалось, что я попала в какие-то совершенно адские миры. Кажется, пахло гарью, слышался треск огня, мне даже показалось, что я слышала человеческие крики и стоны.

«Возможно, Рамина решила проводить меня по адским мирам», — подумалось мне.

Однако несмотря на пробуждение, окружавшая меня картина не менялась.

Я чётко различила турецкую речь. По интонации я поняла, что люди говорили взволнованно.

Я находилась будто внутри какого-то чёрного бункера, потому что вокруг было слишком темно. Моя правая нога по-прежнему болела, точнее даже не просто болела, а нестерпимо ныла. Она была придавлена чём-то тяжёлым. Собрав остатки последних сил, мне всё же удалось освободить ногу.

Здесь было душно, очень душно, и как-то жутко, что хотелось громко кричать. Я знала, так обычно кричали люди, боящиеся замкнутых пространств. Неужели и этот страх присутствовал во мне, я даже не подозревала об этом.

Снаружи я поняла, как кого-то освобождали от завалов и погружали на носилки, кому-то оказывали первую медицинскую помощь. Кто-то осторожно ходил по земле, даже ходил не один, потому что я слышала несколько шагов.

Мне всё же удалось понять из всего того, что говорилось, несмотря на турецкое наречие. Сказались первые уроки турецкого, проведённые с Мерине.

— Кажется, живых здесь больше нет, — произнёс низкий мужской голос, — Харизма-апа, у нас ещё остались бинты и йод?

— Нет, г-н Турхан, нечем даже перевязывать раненых. Кто бы знал, что случится эта злополучная катастрофа, в Турции не так часто поезда сходят с рельсов.

— На моей памяти это случилось ещё в начале века, но тогда шла гражданская война, и вся Турция была охвачена огнём междоусобиц. Харизма-апа, поспешим, а то телега скоро уедет, и мы останемся здесь.

Шаги ускорились и начали удаляться.

— Эй, эй! Я же здесь! И я живая! — изо всех сил я затарабанила по чему-то металлическому, — Я не умерла, я здесь, заберите меня с собой!

Но шаги снаружи продолжали удаляться в противоположную сторону.

Затем нос мой уловил удушливый запах пыли, смешанный с гарью. Я даже чихнула, потому что воздух был слишком удушливым. Каким-то десятым чувством я поняла, что если я останусь здесь, я просто умерла бы от недостатка воздуха. Я бы задохнулась. С трудом из последних сил я приподняла это тяжёлое, что располагалось сверху. Но сил было слишком мало. Я призвала на помощь всех ангелов, о которых говорила мне Рамина в моём последнем сне.

— Ангел-Энергетик, окутай меня своим синим покровом, дай мне силы, помоги мне освободиться и выйти наружу.

Не знаю, что могло произойти дальше, но металлическая крышка откинулась, я захлебнулась в удушливом запахе гари, проникшей в мой нос.

Я чихала, и мне казалось тогда, что я никогда не перестану чихать.

Я не могла идти, поэтому мне пришлось ползти, хотя последнее давалось мне с большим трудом. Правая нога сильно отекла, поэтому я хромала. Я огляделась — вокруг меня было море искорёженных тел. У кого-то была оторвана рука, у кого-то — нога, кто-то остался без головы, а голова лежала в стороне. Просто она покатилась по траве, когда поезд сошёл с рельсов. Меня даже вырвало, и стало как-то легче.

— О, боги, что же это происходит!

Но мой зов поглотило Пространство, и всё снова стихло. Я вспомнила о своём сне накануне и поняла, что те Силы заранее предвидели подобное. Они хотели меня о чём-то предупредить, они желали укрепить мой дух.

Бывают ли у обессиленного человека галлюцинации? Раньше я думала, что подобного никогда не может произойти, однако вскоре я убедилась в обратном. Воздух передо мной как будто бы засветился в небольшом ограниченном пространстве, запахло озоном, как после дождя. Там возник силуэт Кого-то Светлого, сияющего. Он имел красноватое свечение, и я даже смогла различить черты его лица. Они были нежными, какими-то спокойными и даже радостными. Да, у Него были крылья, они были большими, широкими, светящимися. Как же он был прекрасен! Чист и Светел! Как настоящий Ангел Мира.

Но это был Ангел-Защитник. Да, Ангел-Защитник, которого я призвала к себе накануне, когда ощутила изнутри дикий страх, грозивший поглотить целиком мою больную израненную испуганную душу. Несомненно, Рамина совсем не случайно напомнила мне об ангелах.

Ангелы Счастья и Творчества….Какие они? И неужели я когда-нибудь их тоже увижу так же ясно и чётко, как увидела Ангела-Защитника?

Что-то внутри меня говорило мне, что всё случится именно так, как я думала.

— Этого не может быть, — заворожёно прошептала я, — Этого просто не может быть, потому что такого никогда не бывает, — Но Ангел не исчезал, а стал ещё ярче.

«Для чего-то ведь он появился передо мной, — подумала я, внимательно разглядывая Красного ангела, — так просто ангелы не возникают и не исчезают».

Словно прочтя мои мысли, Красный Ангел заговорил:

— Шачидеви, тебе нужно как можно скорее уходить отсюда.

Интересно, но слова, сказанные ангелом, я слышала не во вне, не снаружи, а как бы внутри моей головы.

И надо отметить, у него был довольно приятный голос, который запоминался и который волновал каждую клеточку моего тела.

«Такие голоса, наверное, бывают у певцов», — решила я.

Ангел назвал меня по имени, и это удивило меня, хотя я должна была привыкнуть к тому, что существам из «тонких миров» известно о тебе всё.

Однако я была действительно удивлена и спросила:

— Откуда ты меня знаешь?

Красный Ангел терпеливо выслушал меня и показал на ту область своего существа, где по всей видимости должно было находиться его сердце.

— А разве сердце способно говорить? — не переставая удивляться, спросила я.

— О, да, и не только говорить, но и кричать, — ответил Красный Ангел.

Я хотела взять его за руку, однако когда я сделала это, пальцы мои прошли сквозь его «тело».

— Кто ты? И разве ты не существуешь? — спросила я.

Мне показалось, что Красный Ангел улыбнулся, потому что уголки его губ чуть-чуть приподнялись.

— Я — Ангел-Защитник. Только не пытайся поймать меня или удержать в своих объятиях, потому что моё тело состоит из более тонкой субстанции, нежели твоё.

Когда-то бабушка Веда говорила, что ангелы есть, а я не верила ей. Я заметила вдруг снова беспокойство на лице Ангела.

— Шачидеви, — произнёс он своим мелодичным голосом, — Тебе нужно бежать отсюда, пока не поздно.

— Бежать? О, боги, но я не могу бежать, у меня совсем нет сил, и мне кажется, что я вот-вот развалюсь на части.

— Но тебе нужно собраться, несмотря ни на что.

— Иначе будет поздно? — спросила я Защитника.

Он кивнул, и при этом длинные вьющиеся волосы его чуть заметно дрогнули будто от порывов ветра.

— Поздно для чего? — вновь спросила я.

Ангел не ответил, он просто произнёс:

— Беги, Шачидеви! Беги!

Я ощутила, что ноги мои будто приросли к земле, нет, они не просто приросли, а даже вросли в неё.

— Я не могу.

— Ты можешь, Шачидеви! Можешь!

Я попыталась сделать несколько шагов, а затем какая-то неведомая мне сила будто подхватила меня и понесла подальше от всех этих тел и от горевшего поезда. Возможно, это был Ангел, который отдал мне все свои силы, чтобы я только смогла превозмочь себя.

А может быть, это была моя воля, благодаря которой я устремилась вперёд, как пушинка, несомая в порывах сильного урагана.

Не знаю, сколько времени я бежала бы так, но меня остановил очень громкий звук, и мне даже показалось, что задрожала земля. Я заставила себя оглядеться назад, хотя, чтобы повернуть голову, стоило мне больших усилий, так как каждая клеточка моего тела не просто болела, а буквально ныла.

Я увидела, как взорвалось несколько вагонов съехавшего с рельсов состава, затем ещё и ещё. Я зажмурилась, потому что взрыв был слишком ярким и ослепительным. Вокруг меня стало очень жарко, как будто я попала в ад. По поверьям западных людей, когда душа человека попадает в адские сферы Бытия, она испытывает жар. Тело моё чесалось от пота, оно было измазано гарью, копотью, и возможно, со стороны я напоминала жительницу Африки. На ум почему-то пришёл дядюшка Адходжа, живший в Найроби.

Однажды Анита подарила мне фотографию, на которой я чётко различила дядюшку Адходжу, Великого Ганди и маленькую Индиру.

Дрожавшими руками я пошарила в своём лифе и вытащила оттуда эту пожелтевшую от времени фотографию. С другой стороны объектива на меня продолжали смотреть всё те же улыбающиеся лица. Пальцем я провела по шершавой поверхности и внимательно всмотрелась в лица троих. Они были светлыми, чистыми и как будто даже сияющими.

Я задержала свой взгляд на облике Ганди и Индиры. Знали ли они, как сложится их дальнейшая жизнь? Были ли они готовы к её переменам и непредсказуемым поворотам? И вообще, готов ли каждый к этому?

Или, быть может, человек живёт, уповая на счастливое будущее?

Он думает: «О, боги, скорее бы мне отдохнуть и перестать нести на своих плечах эту тяжкую ношу».

А на самом деле ноша от этого совсем не уменьшается, потому что земная жизнь — это страдания. Только человек совсем не понимает этого или не желает понять. Мы все рисуем перед собой счастливое будущее, потому что не хотим верить в то, что может быть иначе. Мы боимся быть несчастными, боимся ударов судьбы. А возможно это — просто наши уроки, только мало кто из людей способны понять подобные истины.

Я посмотрела вокруг, пытаясь найти своего друга Ангела. Слёзы целебными потоками брызнули из моих глаз, моё сердце было исполнено благодарности.

Но вокруг была по-прежнему Пустота и ужас.

— Ангел-Защитник! — позвала я, — Спасибо тебе за помощь!

Я задыхалась, мне было тяжело говорить, и затем я поняла, что впала в забытьё….

ГЛАВА 6
«СКИТАНИЯ»

…«Почему же ты дал мне надежду,

И я ей без сомнений вняла,

Ты обнял меня безмятежно,

Всё, как будто, без слов поняла.

.

Был не долог тот сладкий наш вечер,

Распускались вокруг цветы,

Зажигались романтикой свечи,

Это были всего лишь мечты….

.

Это были мои лишь сомненья,

Потому что тебя я звала,

Это было моё Настроение,

Всё я, будто, без слов поняла.

.

Ты меня ожерельем украсишь,

Я гирлянду сплету для тебя,

Ты и так обо мне всё узнаешь,

Что жила я, тебя любя.

.

Ты сыграешь мне Песнь на свирели,

А я флейту тебе подарю,

В нашем старом саду птицы пели,

Ежедневно встречая зарю.

.

Что такое любовь, ответь мне,

Что такое любовь, скажи,

Но лишь дует беспечный ветер,

И как будто бы ворожит.

.

И никто не поймёт моих мыслей,

Как и ты никогда не поймёшь,

Ты ответь мне, будет ли смысл,

Если вдруг ты меня позовёшь?»

(«Зов Девушки»).

…Жизни счастье

найди в творчестве,

и Око обрати в Пустыню.

О Христе любовью ревнуя,

Христу радость несу.

Думайте о Великом Даре Любви

К Единому Богу

И умейте развить

Великий Дар Прозрения

В будущее Единство человечества.

Единое Спасение — устремить Дух

В Сияние Истины.

Великий Дар Любви живёт в Едином видении,

Данный смелым душам.

Чистое искусство — достоверное сообщение

Лучезарного явления Духа.

Через Искусство имеете Свет.

Кто мучается земными вопросами,

Тот ответа о Небесном не получит.

Рок может

Отклонить удар от вас,

Если будете помогать Явлениям Христа,

Который отдал Себя за Истину.

Мои друзья!

Счастье служить спасению людской души.

Оставьте все предрассудки

И, пользуясь силой,

Духовно помогайте друг другу.

Устремите уродливое к прекрасному.

Как дерево обновляет листву,

Так люди процветают

На Пути Добра.

Ко благу направляйте ваших друзей.

Не скрывайте Наших сообщений.

Следите за Сердцем,

За Нашим внушением.

Трудитесь и познайте Свет.

Я укажу вам путь — знак Наш

Сердцем поймёте.

Знайте, Учителя откроют вам лиру,

Чуду подобную,

Её сила озарит даром

Уловления человеков….»

(«Листы сада М….»).

Преображение

…. Ты видишь, как всё преображается

вокруг тебя.

Эти круги расходятся во все стороны,

Твоё сердце преображается,

Созвучное всем вибрациям Космоса.

Ты поднимаешь руки,

Которые ладонями вверх

Хотят встретиться

Со звёздами и небесными светилами.

Преображайся! Преображайся!

Ты видишь, как всё преображается вокруг тебя.

Вдохни полной грудью воздух,

Растворись в окружающем великолепии….

…Однажды бабушка Ведавари рассказала мне одну притчу. В тот день, я помню, как была очень грустна, потому что предстояла долгая поездка в ашрам Шанти. Меня ждало прощание со своими близкими, с которыми я расставалась надолго.

Бабушка осторожно подошла ко мне сзади и обняла.

— О чём ты думаешь, дорогая? — спросила она меня.

Я рассказала ей, что было у меня на душе.

— А хочешь, я расскажу тебе притчу о садовнике и его прекрасном саде?

Я закивала, потому что мне нравилось, когда бабушка что-нибудь рассказывала.

Она принесла ароматную воду, разбрызгала её в моей комнате, запахло розами.

— Ну, теперь слушай, Шачидеви.

Я немного успокоилась, примостилась удобнее возле бабушки, и вся превратилась во внимание.

Притча о садовнике и его прекрасном саде

Когда-то в давние времена жил в древней Бхарате один человек. После смерти родителей ему не досталось ничего кроме прекрасного сада.

Сад был настолько красивым, что он считался достопримечательностью древней столицы Индии Хастинапура, потому что располагался совсем неподалёку от этого города.

Бывало, жители Хастинапура с наступлением сумерек специально покидали каменные стены города, чтобы прогуляться по тихим аллеям сада.

Они его так и называли «наш дивный сад».

Сад был действительно прекрасен. Там росли все виды декоративных цветов, которые были известны в те времена людям: розы, гибискусы, гладиолусы, астры, пеоны, кадамбы, лианы, манго, чампаки, распространявшие свой душистый аромат повсюду, кунды, мандары, кутаджи, тамаринды, ашоки.

Многие цветы своей красотой и великолепием могли сразиться разве что со знаменитым растением Париджатой, росшим на райских планетах.

Тут же неподалёку росли многолетние плодовые деревья, и когда пчёлы начинали их опылять, весь сад благоухал так сильно, что многие люди так и засыпали под воздействием этих великолепных ароматов.

В саду было несколько небольших озерец, в которых плавали грациозные лебеди.

Они несли свой стан так гордо, так независимо, что удивляли тем самым правителя Хастинапура.

Здесь же по тропкам бродили павлины, распуская свои сказочно-великолепные хвосты, и от подобного зрелища сад становился ещё прекраснее.

Он чем-то напоминал то место, где жил некогда мудрец Кардама, только тот сад был диким, а этот ухоженным, окультуренным человеческим трудом.

Все были довольны, все радовались кроме единственного человека — хозяина сада. Его звали Хаджа. Он ухаживал за садом, как завещали ему его родители, сетовал на то, что у него не было денег и золота.

Он горько сетовал:

— Зачем мне нужен этот сад! Ведь у меня нет золота, и я ничего не могу себе купить. Люди ходят по моему саду, наслаждаются его красотами. Но они даже не подозревают о том, как мне живётся. Увы мне! Увы!

Никто не слушал сетований Хаджи, потому что никто не понимал того, почему он не доволен своей судьбой. Но боги решили преподать Хадже урок. Они наслали на землю дожди и ураганы. Жители Хастинапура попрятались в своих домах, и никто не покидал их. Ураган бушевал месяц, два, три, четыре, год. Вскоре прекрасный сад пришёл в запустение. Цветы завяли, большая часть плодородной земли была затоплена. По некогда роскошной тропке больше не ходили красавцы-павлины, распустив свои великолепные хвосты. И вот ураган перестал бушевать.

Хаджа вышел в свой сад и увидел печальное зрелище — от сада практически ничего не осталось. Тогда Хаджа сел на ступеньки заброшенной беседки и зарыдал. Он рыдал несколько дней, не зная, что ему делать, ведь теперь у него ничего не осталось: ни сада, ни хорошего настроения, ни радости. Увидев удручённого Хаджу, боги сжалились над ним.

Тогда один из них спустился на землю в облике странника. Он подошёл к рыдавшему Хадже, дотронулся до его плеча и вежливо спросил его:

— Что тебя так расстроило, дорогой?

Хаджа перестал рыдать и посмотрел на того, кто стоял перед ним. Он был в лохмотьях с посохом в руке.

— Кто ты, странник? — спросил Хаджа, — И почему ты спрашиваешь меня об этом? Разве сможешь ты мне чем-то помочь?

Странник доброжелательно улыбнулся:

— ДА, дорогой, я смогу помочь тебе.

— Но чем же?

— Расскажи, что тебя беспокоит, тогда посмотрим, чем я помогу тебе.

Хаджа поведал страннику то, что волновало его.

— Теперь у меня нет ни сада, ни денег. Раньше моим садом восхищались горожане и даже сам правитель Хастинапура. Однако теперь у меня не осталось ничего, и я никому не нужен.

Странник поставил свой посох, прислонив его к стене заброшенной беседки, хлопнул три раза в ладоши.

Вдруг на глазах у Хаджи странник превратился в красивого юношу. Юноша был необычным, потому что у него была кожа с золотистым оттенком.

— Кто ты? — удивился Хаджа.

— Я живу на райских планетах, — ответил юноша, и я знаю всё.

— Что же ты знаешь? — спросил Хаджа.

— У тебя был прекрасный сад, который кормил тебя своими плодами, радовал твои глаза яркими цветами. Благодаря саду у тебя было много друзей. Но ты не ценил этих даров, поэтому боги решили отобрать их у тебя. Ты хотел иметь много денег, но ничего из всего, что было у тебя, нельзя приобрести ни за какие деньги. Такой сад можно вырастить в течение не одного десятилетия, поэтому, дорогой, ты был очень богат, но не оценил этого.

— Что же мне теперь делать?

— Цени то, что имеешь, иначе если ты не ценишь этого, у тебя отнимется, а если ценишь, то прибавится.

— Но разве можно восстановить мой сад? — спросил Хаджа.

Однако как только он задал свой вопрос, прекрасный юноша исчез.

— Что же теперь мне делать! — воскликнул Хаджа.

В это время он понял, что всё это время он спал и увидел страшный сон.

Солнышко припекало, становилось тепло, жар усиливался, отовсюду раздавалось пение птиц.

Когда Хаджа открыл глаза, то увидел, что вокруг него по-прежнему раскинулся его прекрасный сад.

— О, боги, как хорошо, что мне всё это приснилось! Что мой сад сохранился!

Мимо беседки проходил какой-то человек. Заметив счастливого Хаджу, он просил хозяина сада:

— Чему ты так радуешься?

Хаджа показал на свой сад.

— Я радуюсь тому, что у меня есть такой прекрасный сад, — ответил Хаджа, — В нём множество цветов, а деревья каждый месяц приносят богатый урожай плодов. Они очень сладкие и сочные.

Человек пожал плечами:

— Чудак! Чему здесь радоваться? Ведь, по сути, ты беден, и у тебя ничего нет.

— Зато есть мой прекрасный сад.

— Но ты же беден, — возразил путник.

— Нет, я очень богат, и у меня есть мой сад.

Путник снова пожал плечами и продолжил свой путь.

Хаджа посмотрел ему вслед и подумал: «Бедный, ты не ценишь то, что имеешь, а когда потеряешь, будет уже поздно. Если это будет твоим сном, хвала богам! Но если это произойдёт на самом деле, если ты лишишься того, что в своё время не оценил, увы тебе».

После этого происшествия Хаджа принялся ухаживать за своим садом с любовью и преданностью.

Он был счастлив.

И каждую ночь, отходя ко сну, он говорил себе:

«Цени то, что имеешь, иначе, лишившись этого, ты однажды поймёшь, что твоя потеря была слишком большой и ощутимой для тебя».

….

Рассказав свою притчу, бабушка Ведевари снова обняла меня.

— Милая девочка, вот ты уезжаешь в ашрам, чтобы обучаться, но это не значит, что на этом жизнь твоя окончилась. Несомненно, ты ещё вернёшься в свой дом, и я всегда буду рада тебя видеть, а Суоми к твоему приезду испечёт какой-нибудь торт. Ведь ты же любишь сладости?

— Да, бабушка, очень люблю.

— Но что же ты хочешь спросить меня, Шачи?

— Что нужно ценить? Ведь у меня же ничего нет.

— У тебя есть жизнь, дорогая. Цени свою жизнь, Шачидеви. Это — самое ценное, чем владеет человек, только он ещё не осознал этого дара богов. Потому что пока ты жива, ты действуешь, ты мыслишь, ты радуешься….

…

Я почувствовала, как чья-то тень склонилась надо мной. Или это всё ещё продолжался мой сон? Я заставила себя открыть глаза. Это была женщина средних лет, одетая как-то странно. На ней была белая льняная кофта с красной вышивкой и чёрная юбка. На голове женщины была надета тюбетейка, а поверх неё — совершенно белый шёлковый платок. Несмотря на возраст её чёрные волосы были заплетены в две толстые косы. У неё была очень загоревшая кожа, которая ещё сильнее оттеняла большие миндалевидные глаза. На лбу пролегло несколько жёстких морщин очень глубоких, которые выдавали истинный возраст незнакомки.

Сначала я приняла загадочную незнакомку за одну из героинь моего долгого сна. Возможно, она хотела помочь мне выбраться от преследовавших меня чудовищ, так как накануне мне приснился жуткий сон, в котором я убегала от гнавшихся за мной существ.

Существа были одеты во всё чёрное, как демоны. Они с каждым разом протягивали ко мне свои нечеловеческие руки, стараясь поймать меня, но я отдалялась от них, несомая сильным порывом ветра.

Женщина что-то сказала мне на своём языке, который я, к сожалению, не поняла. Тогда она сказала ещё что-то, возможно, веря в то, что я всё же пойму её. Я мотнула головой, дав тем самым знак, что не понимаю её слов.

Мне показалось в тот момент, что выражение лица женщины стало каким-то грустным. Голос у неё был бархатистым с низким приятным тембром, даже немного переливчатым. Только после второй фразы ко мне пришло осознание того, что это был не сон, что всё, происходившее со мной, было наяву.

— Простите, я Вас не понимаю, — произнесла я вслух, — Что вы сказали?

Незнакомка улыбнулась, и от этого морщин на её лице стало как будто больше.

— Кто вы? И где я нахожусь?

Я вспомнила уроки, проведённые со мной Мерине, и то же самое попыталась произнести по-турецки. Однако это удалось мне с большим трудом, потому что многие слова я совершенно забыла. Мне показалось, что эти слова были сказаны с большим акцентом, но, услышав их, незнакомка в белой льняной кофте снова улыбнулась, и на этот раз ответила на другом языке:

— Вы, видимо, из западной части Турции, а здесь на востоке наш язык сильно отличается. Меня зовут Карима. Хвала Аллаху, я долгое время жила на западе в Измите на побережье Мраморного моря. Вообще-то я даже оттуда родом. А затем вышла замуж и уехала сюда.

— Где я нахожусь? Куда я попала? — спросила я, дёргая Кариму за юбку, как за последнюю спасительную соломинку.

— Это — деревушка Эрджиш на берегу озера Ван. Так же называется городок, который находится совсем неподалёку.

— Эрджиш, — пробормотала я, совсем не представляя себе, где находится этот населённый пункт.

Очень жаль, что в своё время я не брала уроки географии. Это помогло бы мне лучше ориентироваться.

— А Испир далеко находится? — спросила я.

— Не так, чтоб уж очень далеко, но где-то в сутках пути отсюда на телеге, запряжённой одной единственной лошадью.

— О, боги! Как же это далеко!

Я схватилась за голову, недоумевая то, как я могла оказаться на берегу неизвестного мне озера Ван.

Карима протянула мне кружку с каким-то очень горячим напитком, от которого исходил запах пряных трав, очень насыщенный и даже с оттенком остроты.

— Выпей, это поддержит твои силы, — сказала Карима.

— Что это? — спросила я, недоверчиво посмотрев на кружку в руках Каримы.

Она снова улыбнулась.

— Нет-нет, не беспокойся. Этот целебный напиток я научилась готовить от своей матери, которая в молодости была знахаркой и знала все лечебные травы, растущие здесь. В него входят: адонис, василёк, донник, арника, мелисса, мята, повилика, одуванчик и молочай.

Я не знала, как называется то или иное растение по-турецки, поэтому ограничилась тем, что сказала:

— Наверное в вашей стране все женщины занимаются целительством.

— Почему ты так говоришь? — поинтересовалась Карима.

— Потому что я ехала в Испир, где живёт одна целительница и травница, чтобы поправить своё пошатнувшееся здоровье.

Я выпила немного отвара. Мне показалось, что эта зелёная жидкость со жгучим и тёрпким вкусом разлилась по всему моему телу.

Я поморщилась, а Карима поспешила успокоить меня:

— Не волнуйся, я бросила в отвар немного жгучего перца, чтобы он поддержал твои силы.

— Спасибо, — поблагодарила я свою добрую спасительницу, когда опустошила полностью всю кружку.

Женщина немного смутилась и посмотрела в мои глаза:

— А знаешь, ты совсем не похожа на уроженку Турции, у тебя тёмная кожа и не такие черты лица, как у жителей здешних мест.

Я назвала своё имя и объяснила, что я из Индии. Я также рассказала ей, что ехала на поезде в Испир к тётушке Мерине, но по дороге произошло несчастье, и я чудом осталась жива.

— Так значит, ты с того самого поезда? — с удивлением в голосе спросила великодушная Карима, когда я, наконец, окончила свой печальный рассказ.

Я кивнула, подтвердив догадку своей собеседницы:

— Да, Карима-апа, я с того самого злополучного поезда.

— Воистину, сам Аллах хранит тебя, потому что я слышала об этой катастрофе. Говорили после той аварии мало кто выжил.

— Но как я оказалась здесь? — спросила я.

— В тот день мой свёкр Азим пас овец недалеко от пролегавшей железной дороги. Обычно он поручает это дело моему мужу Харибу, но в тот день он решил пасти овец сам, потому что мой муж заболел. У него поднялась температура, и он слёг. А я осталась в доме ухаживать за ним, детей отправила в мусульманскую школу к Учителю Сахибу-паше. Обычно Азим пасёт овец недалеко от Эрджиша около самого озера Ван. Овцы ходят по его цветущему побережью, щиплют траву и пьют воду. Но почему-то именно в тот день Азиму вдруг взбрело в голову пасти овец совсем в ином месте, где даже нет воды. Он уже собирался уходить и загонять стадо обратно в хлев, как услышал, что бараны громко блеют, а овцы ведут себя как-то совсем беспокойно. Тогда он заметил нечто, лежавшее почти посреди огромной долины. Нечто неподвижное и жалкое. Азим подошёл к своей находке и обнаружил, что это была ты. Сначала он подумал, что ты умерла, он послушал твой пульс и убедившись, что жизнь ещё теплится в тебе, побрёл обратно в деревню, чтобы достать телегу. Так он привёз тебя сюда.

Выслушав рассказ Каримы, я спросила:

— Скажите, а не видел ли он неподалёку пожара?

— Кажется, нет. О пожаре он ничего не упоминал. Возможно, тебе удалось уйти далеко от места катастрофы. Правда, в тот день он говорил, что в воздухе ощущался запах гари.

Я схватилась за голову и в отчаянии пробормотала:

— О, боги! Мне нужно ехать в Испир или возвращаться обратно в Тикердаи, иначе родные будут искать меня.

— Пожалуй, до Испира будет намного ближе, чем до Тикердаи, — заметила Карима.

— Только у меня нет ничего, ни документов, ни денег, всё сгорело в том злополучном поезде.

Карима тяжело вздохнула:

— Дядюшка Азим — тяжёлый человек. Он вряд ли поможет тебе, потому что ты — не мусульманка, и не исповедуешь ислам.

— Увы! Что же мне делать? Ведь даже эта одежда, что на мне, не моя.

Я показала на вязаную кофту и юбку, которые странным образом оказались на мне.

— Откуда это?

— Дело в том, что твоё красивое платье было сожжено и изорвано, а в таком виде здесь, где существуют очень суровые мнения относительно женской чистоты и верности, было бы рискованным появляться в подобном виде на улицах Эрджиша, — пояснила Карима, — Но у меня есть идея на твой счёт.

— Какая же?

— Сначала ты немного окрепнешь, а затем я упрошу свёкра Азима, чтобы он устроил тебя на некоторое время в наш трактир. Ты могла бы заработать немного на поездку в Испир.

— А что я должна буду делать? — спросила я.

— Ничего. Просто приносить на подносе то, что закажут посетители.

— И танцевать? — спросила я.

— А ты умеешь танцевать?

Я кивнула.

— Да, потому что до железнодорожной катастрофы я занималась танцами. В Индии я окончила школу танцев в маленьком ашраме. В нашей стране считается престижным, когда женщина умеет танцевать, хотя не все родственники одобряют это. Я же обучалась ритуальным танцам, а они ничего не имеют общего с теми салонными танцами, которые исполняются падшими женщинами на улицах больших городов Индии.

Карима испуганно огляделась по сторонам, затем приложила палец к своим губам.

— Тише! Только не вздумай сказать дядюшке Азиму, что ты — танцовщица, иначе он проклянёт тебя.

— Я родилась в семье уважаемых людей. Мой отец был известным в Индии махараджей. Мне казалось раньше, что в Турции любят индийские танцы.

— Только не мой свёкр! Он считает себя строгим приверженцем ислама и не терпит любые вольности.

— Я слышала, что в Турции постепенно изживается шариат, и ваша страна больше напоминает светское государство сейчас в отличие от того времени, когда господствовал шах.