Бесплатный фрагмент - Простые числа времён

Свет негасимый

***

Время коротко, вечность бездонна,

Быстро реки забвенья текут.

Русской болью цветёт белладонна,

Русской кровью гвоздики цветут.

Жизнь ли сделала память безликой

Или жажда надеть белый фрак, —

Скифской мудростью, вольной и дикой,

Апеллирует каждый бедняк.

Всё в теории ровно и гладко,

Мол, Россия, как прежде, жива,

Временами нам было не сладко, —

Все стояли у смертного рва,

Но вожди нас вели к коммунизму,

Не хватило до счастья чуть-чуть.

Мы справляем кровавую тризну,

Проторив свой особенный путь.

Но когда-то мы станем свободны

От врагов, от вождей, от себя!

Были Молоху жертвы угодны,

Мы взрослели, друг друга гнобя!

Мы, — спириты советских кумиров, —

Вызываем их тени из тьмы,

Мы латаем по-прежнему дыры

У своей добровольной тюрьмы.

Мы — сироты, бастарды, скитальцы,

Разномастное с виду вражьё,

Мановением горского пальца

Встанем, коли случись, под ружьё.

Снова будем верны и послушны,

Снова, будущность в гневе кроша,

Мы останемся единодушны

В том, как наша земля хороша!

И, омывшись отеческой кровью,

Поминая вождя, как Христа,

Будем рьяно, с сыновней любовью

Перекладины шкурить креста.

Будем бой славословить во имя

Наших горьких великих побед,

И кичиться впоследствии ими,

И статистикой жертвенных смет…

Время коротко, вечность бездонна,

Быстро реки забвенья текут.

Русской болью цветёт белладонна,

Русской кровью гвоздики цветут.

***

Сколько вас, потомков палачей?

Сколько нас, потомков не доживших?

Сквозь потоки пламенных речей

Проступает кровь отговоривших.

Проступают кости из земли,

Черепа их скалятся пустые

Из коммунистической дали,

Где гремели годы огневые…

Люди-звери жили нелегко,

Вертухай — службишка непростая.

А до Бога больно высоко,

Лишь душа до Бога долетает.

Этот зэк сидит за колоски, —

Вор и враг, — ограбил государство…

У того, вон, белые виски,

Тоже враг, исполненный коварства.

Он прошёл войну, тая вражду,

Но его характер бьёт рекорды:

Справил ежедневную нужду

И подтёр дыру усатой мордой.

А теперь — кайло ему в обним,

Кулаком в проштрафленное дышло.

Сдохнет, доходяга, хрен бы с ним,

По советским заповедям вышло.

А вот этот, худенький, — шпион.

Есть статья: «без права переписки».

Саботажник, сука, гнида он,

Первый кандидат в расстрельном списке.

Тысячи и тысячи голов

Бритыми затылками стучали

В небеса и скатывались в ров.

Надо рвом молитвы не звучали.

Нет в рабочем царстве пустяков:

Все за всеми смотрят пуще глаза.

Заметали в лагерь остряков, —

Не шутите лишнего, заразы.

Ночью брали этих чудаков.

А потом — собаки и бушлаты…

Что от них осталось, кроме слов

«Враг народа»? А тайга богата,

И стоят там пору по сию

Лагерные вышки, да бараки…

Посмотри-ка, жили, как в раю,

Всё, что говорят об этом, — враки!

Раз казнили, значит, поделом,

Все они враги и недоноски!

Вождь боролся истинно со злом.

Он оставил от себя обноски,

Бомбу, да каналы и мосты,

И победу из костей сограждан…

Не надейся, будешь там и ты,

В смертном рву, где отомщенья жаждут,

Где напрасных жертв не перечесть,

Где забыты имена и даты…

Но один закон под небом есть —

Повторить забытое когда-то.

Много надо телу, а душа

Ничего земного не приемлет.

Кости безымянные кроша,

Время зла спускается на землю.

А стране — каналы и мосты,

Золото, урановые копи…

Черепов грядущие пласты

Занесут пески и спрячут топи.

***

Тебе о том расскажу, как снятся чужие сны,

Как инеем звёздным поутру покрыты розы,

Как тает месяц над нежным лицом весны,

И как высыхают мои на подушке слёзы.

Ещё расскажу, как живу далеко и не здесь,

Как чувствую тело чужим, сознанье усталым,

Как воздух сжимается в горле, кончается весь,

И вновь не вдохнуть его, тут его слишком мало.

А, впрочем, тебе знать всё это совсем ни к чему,

Зачем же нам кара двоим, обоюдоостра…

Как только приснится сон чужой тебе самому,

Ты тотчас бери весло и плыви на мой остров…

***

Третий храм Соломона воздвигнут,

Он давно не мираж и не сон.

Души в нём раболепные гибнут

Под прощальный серебряный звон.

Содомиты справляют победу…

Апокалипсис близок, как смерть.

И ведёт с нами дьявол беседу,

Улещая пред ним онеметь.

На полу там Давидовы звёзды,

Треугольные там зеркала,

Громогласный владыка серьёзно

Возвещает, мол, «богу» хвала.

Бог его — козлорогая нежить,

Путь его — прямиком прямо в ад,

Но всё камерней, — тише и реже

Голоса против беса звучат.

На престолы восходит гордыня,

Литургия подобна волшбе.

Разум, чуя недоброе, стынет,

Понуждая к духовной борьбе.

Чётко пропасть прочерчена ныне,

И не видит лишь только слепец,

Что незрячих Спаситель отринет,

Вот тогда и наступит конец.

Поднимайте тяжёлые веки,

Прекращайте преступно молчать!

Вас Господь изваял в человеки.

На него вы умели роптать!

Что ж теперь вы, и кротки и сиры,

Уповаете вновь на Него,

Пав до званья бесовского клира,

Умиляясь братанью с врагом!

Кто не ведает, в чём тут подмена,

Пусть святых почитает отцов,

Яд проник в православия вены,

И возвёл в иерархи лжецов.

Поругаем Господь не бывает,

Но от скверны и мерзости свет

С каждым днём всё сильней угасает,

И предавшим спасения нет!

***

Если скажут тебе «предай», ты предашь ради пошлой славы?

И не следует говорить, что душа твоя не пуста.

Показушный патриотизм так же пагубен для Державы,

Как над храмом еретиков золочёная вязь креста.

Если будешь читать Псалтирь, не забудь пролистнуть страницу,

Оглавление наизусть знает всякий премудрый чтец,

Но не каждый вникать готов. С этим миром навек проститься

Мы не думаем до того, как почувствуем наш конец.

Ад приблизился до минут, до неслышимого дыханья.

Волю вольному дарит Бог, отнимает незримо бес.

Время мчит, убыстряя бег, предвещая одним страданья,

А другим — ненадёжный всплеск благоденствия правды без.

И одни примут мрак за свет, а другие пойдут на муки.

Будет стон и голодный вой, и наметится путь, кровав.

Но за гранью, где выбор прост, верных встретят Христовы руки,

Вечной жизни наступит век, смертью смерть навсегда поправ.

Может быть, не хватает мне часто кротости и смиренья,

Но в мятежной моей душе разгорается Твой костёр,

Мой Спаситель, подай же мне сил и трезвого разуменья,

Как найти мне тебя во Тьме, где Антихрист крыла простёр!

Романс перед исповедью

В забытьи февраля, перед робким прозрением марта

Расцветает подснежник, что чистого снега белей.

Ветер рвёт пустоту в вышине с оголтелым азартом,

Становясь всё отчаянней, крепче, прохладней и злей.

Обещали дожди, но они запоздали за далью,

За вершинами гор, что присыпаны прахом веков…

И стучат мне в окно ветви розы с небесной печалью,

И качаются в такт своей собственной песни без слов.

Отойди от меня, идол грешной тщеты и сомненья,

Я уверена в том, что закончится власть пустоты.

Будут розы цвести, в ароматном купаясь томленье

И пленяя меня волшебством неземной красоты.

Не шепчи мне слова о погубленной юности мира,

Не пытай о страстях, что когда-то предсердие жгли…

Исповедуй меня, мой Господь, и дозволь у потира

Мне предстать в чистоте, как подснежник из этой земли!

Я свечой догорю перед ликом Твоим невозбранным.

Пусть забудется боль, зарубцуются раны души…

Я простила врагов и, кочуя путём чужестранным,

Только ветру дозволю мне в сердце огонь ворошить.

***

«Работаю над словом» я… лопатой,

Сажая «логос» корень — к корешку.

В словах была разборчива когда-то

И радовалась каждому стишку.

Теперь смотрю на мир я издалёка,

Мне нравиться кому-то недосуг.

Моя не всем понятна подоплёка,

Зачем срубила под собою сук

Известности, забросила собранья, —

Мне пишет нынче некий имярек, —

Похоронив изданья и старанья,

Которыми был мой наполнен век.

Пустое всё, скажу я вам без смеха,

Есть смысл простой в сей жизни, он не там,

Где с микрофоном выступленье — веха,

Он здесь, под небом, с потом пополам.

Вы яблоню когда-нибудь сажали?

Она роняла в вашу руку плод?

Тогда меня поймёте вы едва ли,

А впрочем, кто вас, штатских, разберёт.

Вы все теперь писатели, поэты,

А я себя причислю к ним едва ль.

Пообещай мне Боженька полсвета,

Мне с садом расставаться будет жаль.

Пишу стихи не хуже вас, но всё же

Мне ваша слава — блажь и маета.

Я на земле года свои итожу,

И жизнь мою венчает красота.

А что до песен, то они поются

В Москве и дале, — все они живут.

И пусть ко мне с советом не суются

Все те, кого я позабыла тут.

В борьбе за микрофон они ослепли

И потеряли самой жизни суть.

И города, и книги лягут в пепле,

Коль выберут народы мнимый путь.

Сомкнётся время над людской неволей,

Над ханжеством и бредом бытия,

И даст-то Бог, воскреснет в чистом поле

И расцветёт в нём яблонька моя!

***

Время кончилось, всюду отбросы.

Чёрт — старьевщик грозится перстом.

У вселенной остались вопросы,

Знали ль люди, что будет потом.

Что возникнет из дури и спеси,

Если жить по неправедной лжи,

Отравляя прекрасные веси,

Громоздя к небесам этажи?

Знали ль, что за несчастьем несчастье

Их в безверии пагубном ждёт?

Каковы они, тако же власти

Их берут в воровской оборот.

И с улыбками добрых горгулий

Свой, бандитский, мостыря уют,

Всех готовят под бомбы и пули,

Что на деньги народные льют.

Не монахиня я, не весталка,

Не пророчица будущих лет.

Наш народ не разбудишь и палкой,

Панацеи от глупости нет.

Предки кости покоят глубоко,

Душам их хорошо и светло…

Смотрит вечность на нас волооко

Сквозь непрочное неба стекло.

***

Мой новый день, как первый день творенья,

Наполнен узнаванием красот.

Вот снова солнца луч воюет с тенью,

А вот букашка по листу ползёт.

Вот ветер тронул каплю дождевую,

Она упала прямо на ладонь,

И я держала слёзку огневую,

Пока в ней не померк её огонь.

Вот белый аист пролетел над крышей,

И крылья спели музыку вершин,

В которой был простора голос слышен,

Что в наших душах таинства вершит.

И каждый раз, по-новому понятен,

Являет мир роскошества свои…

В моей судьбе так много чёрных пятен,

Но всё давно отпели соловьи!

***

И что бы я была без Бога, —

Пустой сосуд, кимвал звенящий,

Ведь своего, увы, немного, —

Я ноль без веры настоящей.

Песчинка, дух овеществлённый,

Но, как и все, неблагодарный,

В свои достоинства влюблённый,

В свой облик смертный, Богом данный.

Чертог воздвиг Он нерушимый,

И силы тьмы не одолеют

Его врата. Но как смешны мы,

Когда пытаемся смелее

Быть тех, кто, стоя на молитве,

За всё создание радеет

И на незримой тяжкой битве

Одно достоинство имеет

Быть рядом, одесную с Богом,

Жалея наше поголовье.

Но мы в бреду своём убогом

Не заразились их любовью.

«Отравлен хлеб и воздух выпит»,

И запоздало врачеванье,

Мы сами ринулись в Египет

Безумным стадом на закланье.

И поздно нам молить о чуде,

Все сроки вышли, нет сомненья.

Лишь бездна вечности остудит

Бег в никуда. Своё отмщенье

Получат каждая и каждый,

Дожив до мига озаренья,

Когда душа листком бумажным

Порхнёт в последний день творенья.

***

Над головою — полог тишины,

И тёплый ливень — сердцу во спасенье…

Чему шаги протяжные равны

Июньских суток и равно цветенье

Духмяных лип и ароматных роз,

Как если не души моей признаньям,

Что стало всё, что было, не всерьёз,

И продолженье есть за препинаньем,

И рано ставить точку на судьбе,

Пока дышу, надеюсь и мечтаю,

Не поддаваясь смертной ворожбе

Всех тех, о ком в молитвах поминаю.

А мир прекрасен — руку протяни,

Такой свободы город не дарует.

Дороже нет и преданней родни,

Что целый день над крышами волхвует:

Вот аист крылья в небе распростёр,

Хлопочет желтогрудый хор синичий,

И выдался в бездонье абрис гор,

Далёк от человечьего безличья.

Не очертить невидимых границ,

Где чувства тонут в сумраке забвенья,

Растушевав многоголосье лиц

И растворив их в водах провиденья.

Пусть замолчат, они чужие здесь,

Зачем они приходят, словно тати,

Во сны мои, их всех не перечесть,

Не уместить в объятиях кровати.

Как много драгоценнейших минут

Пустила я на это поголовье!

Они своею жизнью не живут,

Они моей питаются любовью…

Но полно, хватит, дальше — тишина

И этот ливень, чистый и поспешный.

В глуши, где злоба больше не страшна,

Мне не бывать отныне безутешной.

Не плакать мне, вдруг вспомнив о былом,

Не мучить сердце приступами боли.

Рядить не им, — пред Божеским судом

Я встану за чертой земной юдоли!

***

Как птицы улетают зимовать,

Так наши души покидают тело.

Горит на каждой Каина печать,

Что бы она о святости не пела.

Мы на земле — одной ногой в аду,

Никто не знает, что нас ждёт на небе.

Живём безбожно, словно бы в бреду,

Заботясь только о насущном хлебе.

Нам испытанья посылает Бог

Соизмеримо с нашей силой духа,

Но испытанья нам идут не впрок,

Ведь сердце человеческое глухо.

Оно стучит со страстью в унисон

И тихую молитву не приемлет.

Всех созывает колокола звон,

Да благодать не всякого объемлет.

Так много званых, избранных — чуть-чуть,

А кто-то скажет: «Бог в душе таится!»

И свой мостит без исповеди путь,

И кровь принять Христову не стремится.

«Харизма», «гений» — модные слова,

Соборность стала чужда и убога…

А в преисподней пилятся дрова

Для тех, кто предал и отринул Бога.

Как страшно в этом мире умирать!

Стал человек земной подобен зверю.

Христа иным так сладко распинать,

Что в разум я уже почти не верю.

Апостасии мерзкие следы

На всём видны, давно ничто не свято.

Не хватит мир омыть святой воды, —

Библейский Каин вновь зарезал брата…

***

Созвучно тишине на землю сыпал снег,

Он проникал везде, слегка солоноватый,

Облепливал дома, сады и пойму рек,

Ложась на берега пушистой белой ватой.

И вместе с тишиной он царствовал во мне,

Завесой белизны выравнивая чувства…

А где-то в вышине, в таинственном вовне

Смыкались облака, крахмаленны до хруста.

Они гасили свет непрожитого дня,

Пластали верх и низ в белёсой мешанине…

И лишь шиповник, ал, как брызгами огня,

Смотрел сквозь белый снег созвездьями живыми.

Бунтарь и сумасброд, колючий, словно ёж,

Он противостоял февральскому наскоку

И кровью побеждал химеры сонной ложь,

Бредя навстречь ветрам и снежному потоку.

Он будто говорил: «Не верь ни тишине,

Ни мертвенным шагам земного хлада!

Мы выживем с тобой и станем по весне

Встречать вишнёвый рой цветенья сада.

И будут лепестки кружиться, будто снег,

И бабочки проснутся из неволи….

Мы победили смерть, — пусть наш недолог век, —

Мы вырвались из сумрачной юдоли!»

***

А голый король, приодевшись, стал попросту душка,

И с ним королева — затейница и хохотушка…

Ах, как им живётся на облаке, облаке белом,

Ведь столько забот, но мало королевское тело!

А сколько гигантских задумок, а сколько пробелов,

Но жизнь коротка, как рубашка, вот в том-то и дело.

Стихии подвластны не все королевской особе,

Ей не доводилось в рабочей выхаживать робе.

Зато в полководцы король заступил от рожденья,

На это ему ни ума не занять, ни уменья.

Он сабелькой машет, хоть в голом, хоть в нынешнем виде,

В могилах лежат все, кто был на особу в обиде.

Пусть стонут от счастья величие видеть народы,

В коронах прекрасны безмерно любые уроды.

***

Хоть волком вой, скучаю. Ты не слышишь.

У нас то дождь, то дикие ветра.

Течёт тоска слезами с красной крыши

Под гул печи, растопленной с утра.

Вчера луна сквозь облако глядела

Безумным оком, плавая в пыли

Далёких звёзд, ночная птица пела

Над чёрным солнцем, умершим вдали.

И я умру. Сегодня или завтра

Последний вздох мой примет тишина.

Как хочется, чтоб в синем небе марта

Была мне птица вечности слышна!

*

Предательство, измена и подлоги, —

Как, беззаконный, новый страшен век!

У лжи вселенской стали долги ноги,

И бесхребетен — смертный человек.

Молчанием предать возможно тоже,

А нормой стала преданность врагам.

От истины давно воротим рожи,

Покорно ходим в осквернённый храм.

Волхвует идол в царском облаченье,

Гремит словами, путая сердца,

Низвергнув их на вечное мученье,

На гнев великий нашего Отца.

*

Из средоточий есть одно — святое.

Забыли люди, Кем сотворены.

Души расположение благое

Не слышно тем, кто мыслить не вольны.

Им жвачку мира в головы влагают,

На внешнее настраивают ум,

И души постепенно умирают,

Улавливая только внешний шум.

Экуменизма расцветать заразе

В реторте, заменяющей потир,

И содомиту в набожном экстазе

Благословлять безвольный падший мир?

*

Мы предаём духовное начало,

Так заточенью предан Патриарх,

Ведь стадо ничего не промычало, —

Из праха вышло и отыдет в прах.

Мы веселимся, празднуем, хохочем,

Нам до молитвы ль дело, — вот беда!

Но видят всё земное Божьи очи,

Чтобы не дать нам кануть навсегда.

Они глядят задумчиво и строго,

И ждут от нас смиренья и борьбы.

Мы предаём своим молчаньем Бога

Во обретенье адовой судьбы…

*

Хоть волком вой, скучаю. Ты не слышишь.

У нас то дождь, то дикие ветра.

Течёт тоска слезами с красной крыши

Под гул печи, растопленной с утра.

Вчера луна сквозь облако глядела

Безумным оком, плавая в пыли

Далёких звёзд, ночная птица пела

Над чёрным солнцем, умершим вдали.

И я умру. Сегодня или завтра

Последний вздох мой примет тишина.

Как хочется, чтоб в синем небе марта

Мне стала птица вечности слышна!

Нечаянная радость

Всех скорбящих благая весть

И нечаянной вести радость —

Медных грошиков звон и есть

Недоступная миру малость.

В этой малости смысла суть,

Богородичный светлый лучик.

Он один освещает путь,

Сотни солнц и теплей, и лучше.

Я молилась Тебе во сне,

Всеблагая Царице-дево.

Помню, плакать хотелось мне,

Убоявшися Божья гнева,

Но вступилася за меня

Ты, что всех и добрей, и краше,

Всем — невидимая родня

И заступница-милость павшим…

Сыпал грошики, будто смех,

Ангел Божий, и крыл белее

За окном моим падал снег,

Всё настойчивей, всё смелее.

Заметало мой старый дом,

Укрывало покровом снежным…

Молчаливым своим судом,

Взором Матери скорбно-нежным

Обволакивала меня

До последних глубин сознанья

Благодетельница моя,

Повелительница дыханья…

Плыл, качаясь, как на волне,

Сон в неведомой правды дали,

Божья Матерь, приснившись мне,

Утолила мои печали.

***

А Божья нежность падает снегами

На дом и сад, тропинку у крыльца…

Волшебными крещенскими дарами

Снежинкам нынче в полночи мерцать.

Им пышной шапкой покрывать очелье

Горы и виноградники, и лес,

И заметать холмистое ущелье,

И над рекой обрывистый навес..

Закроются сегодня перевалы,

Дороги спрячут вьюга, да пурга,

И снежные заносы и завалы

Укромные отрежут берега

От шума городского, от заботы

Следить за новостями день-деньской…

А Божьи пчёлы покидают соты,

Неся на землю нежность и покой…

***

Стекает с тонких пальцев рыжий сок —

С востока свет волнующий и сладкий.

Подснежник вынул острый лепесток

На южном склоне горного распадка.

Февральский воздух скручен в хлёсткий жгут,

Танцуют веретёна ветряные,

Они по саду с вечера снуют,

Ломая ветви с маху, как шальные.

Уже пробилась первая трава

Меж прошлогодних мертвенных очёсов,

И облаков прозрачных караван

Срывается с небесного откоса.

Покрыв пространство тонкой кисеёй,

Вершины гор под снежными пластами,

Они плывут, как птицы, надо мной

Протяжными высокими верстами.

А зов весенний слышен в синеве,

Он манит сердце радоваться жизни,

И будит мысли в шалой голове

Лететь за ветром, струй его капризней,

Брататься с ненадёжным февралём,

Шарахаться вдоль рек по горным кручам…

Неблагодарным прожитым быльём

Уж больше никогда себя не мучить!

***

Там, где море ласкает без устали серые скалы,

Там, где чайки, как дети, над бездной гортанно кричат,

Там рассвет из воды выступает безудержно алый,

Словно лал огнедышащий в сотни и сотни карат.

И когда он до берега нежно дотронется, сразу

Пробудится пичуга, сорвётся с нависшей скалы.

И откроется ширь неоглядная птичьему глазу,

Где могучие пенные ходят и дышат валы.

Вдалеке замаячат рыбацкая лодка и парус,

Паутиной луча от бледнеющей в небе луны

Перевитые с морем, останется только Икару

Пролететь над бездонной громадой девятой волны…

И в груди моей сердце зайдётся от счастья и боли

В невозможности мир этот в душу вместить целиком,

Растворившись в его лучезарной и грешной юдоли,

Повисев на кресте, походив по воде босиком….

Варламу Тихоновичу Шаламову

Сколько вас, не отпетых попами,

Сколько их, не отпетых попов?

Сколько устлано троп черепами

Не обретших здесь даже гробов!

Как там, Боже, на небе живётся

С калиброванной дыркой в виске?

Разве выжившим здесь достаётся

Горевать и недужить в тоске?

Твари выглядят справно и гладко, —

Кровь чужая хмелит и бодрит.

Жизнь земная бессмысленно-кратка

И безумием века смердит.

Вот и Вы, уходя, оглянулись

На судьбу беспощадной страны.

Здесь на каждого хватит по пуле,

Если будут вождям не верны.

Кто-то память оставил в потомках,

Кто-то сгинул, сошедши на нет…

Кружка с ложкой в тюремной котомке,

Знай, черпают колымский рассвет…

***

Я болью прадеда болею,

Да Соловецкой тишиной.

Я в жизни многое сумею,

Пока есть судьи надо мной.

Не поскользнусь на ровном месте,

Не оступлюсь у кривизны,

За пайку хлеба — граммов двести

Сниму последние штаны,

Но не отдам ни крест нательный,

Ни разменяю совесть в хлам.

За ваш концлагерь безраздельный

Своей свободы не отдам.

Убить возможно только тело,

Но птица Божия — душа.

Всё, что во мне перегорело,

Вам не даёт опять дышать.

Вы алчны, хоть и не богаты

И, ненавидя день-деньской,

Забыли всё, что было свято,

Утратив совесть и покой.

Сгустилось небо Божьим гневом,

Грядёт великий урожай, —

Людским загубленным посевом

Он знаменует отчий край.

Кровавой тризной волки сыты,

Но вновь волнуются нутра.

И землю наголо обритой

Заочно видят мастера

Заплечных дел и их потомки.

В мечтах ослаб бездельный век.

Ему бы снова окрик громкий

Да кровь на Соловецкий снег.

Расстрельный вальс

Шаг вправо, шаг влево, считай — побег,

Смертельный тюремный вальс.

Какой на груди висит оберег,

Что нынче от пули спас?

Эй, дед, не грусти, за ударный труд

Попозже дадут бурду.

Смотри, «дубаря» от ворот несут, —

К другому пошёл суду.

Сюда ты, разведка, попал, за что,

Народу родному враг?

Ты номером лагерным здесь учтён,

Да кличкой, зовут-то как?