Бесплатный фрагмент - Просто посидим

Вступление

«Многообразный, причудливый, сложный и порой трагический мир» героев.

Сборник рассказов Елены Толстовой включает тексты, в которых личный опыт автора (детство на Русском Севере, годы жизни в Америке — сначала в Калифорнии, затем в Северной Каролине) соединен с широким полем литературно-культурных ассоциаций, присущих сознанию профессионального филолога. Сквозь сюжетную ткань разножанровых повествований (новелла, сказка, хоррор, фэнтези) проступают то аллюзии на русский романтический рассказ начала XIX века («Внутри магнитолы»), то поэтические сказки Андерсена («Бульона Турина Супиер»), то отсылки к Куприну («Мандарины»), а порой слышатся интонации чеховской прозы («Просто посидим»). Все это делает рассказанные истории многомерными, глубокими по восприятию и переживанию жизни, эстетически насыщенными.

Индивидуальность авторской манеры видна и в ритме прозы Елены Толстовой: текст не льется сплошным потоком — повествование составляется как бы из отдельных реплик, высказываний, мыслей героев по поводу происходящего с ними. Чаще всего рассказы строятся вокруг необычного случая и заканчиваются неожиданным финалом, к которому устремлено сюжетное действие. Острота сюжета и ритм рассказа создают особый мир — очень действенный, динамичный, где возможны и необходимы сопротивление обстоятельствам и рискованная отвага. Вместе с тем в рассказах присутствуют и лирические интонации, связанные с мотивами детства, темой возвращения (на родину, в прошлое), и мягкий юмор детских сказок и сновидений.

Излюбленная манера писательницы (повествование «с точки зрения героя», внутренние монологи, перебиваемые произносимыми репликами действующих лиц) сближает прозу Елены Толстовой с традициями русской психологической прозы, обогащенными современными представлениями о природе человека, его месте в социуме.

Художественная реальность, созданная в сборнике, во многом соответствует современному сознанию, — это многообразный, причудливый, сложный и порой трагический мир, где сосуществуют и сложно связаны люди и животные, дети и старики, прошлое и настоящее, очевидность и мистика потустороннего.

Елена Петровская

«Осколок волшебного зеркала, в котором отражается следующий осколок зеркала…»

Талант Елены Толстовой в простоте и пронзительности текста, не переходящим в слащавость — дар столь же редкий, сколь и необходимый писателю. И уже этого одного довольно, чтобы обратить внимание на ее первую книгу.

Название книги «Просто посидим» задает тон монологу, какими, бывает, обмениваются попутчики в поезде — череде коротких историй, где каждый говорит о себе и ни о чем. В этом, заглавном для книги, а, возможно, и для автора, рассказе героиня как раз путешествует — не только сквозь пространство, но и сквозь время также, чтоб уловить его, исчезнувшее, за хвост, вернуть себе хоть каплю прошедшей юности. Просто посидеть там, в минувшем, погреться. Остаться с семьей, живой и настоящей, побыть собой, какой ее никто уже не помнит, прежде чем вернуться в свою теперешнюю жизнь.

Рассказы эти словно и собраны из осколков памяти — в каждом что-то блестит, переливается, скрывая целое отражение, каждый осколок колется: будь то рассказ о старой матери («Ольга») или о выборе самого ценного в жизни («Фрэнк»), и из каждого осколочка поглядывают на читателя живые люди.

Люди в этих осколочках живут очень разные. Изломанные, больные, с разорванной судьбой, с дырой в сердце. Но их объединяет одно — они несут в себе детскость, уязвимость или испытывают к детству нежность настолько глубокую, что готовы поменять формально успешную судьбу на неуспешную с точки зрения общества («Фрэнк»).

Но и дети тут особенные. Дети в рассказах Толстовой как минимум неудобные для взрослых — слишком много видевшие, слишком много знающие, имеющие (иногда не фигурально, а вследствие ментальных отклонений) свой собственный мир («Кефри с острова Вьекес»). Дети здесь — такие же люди, как взрослые, только слабее и меньше взрослых. И вот этот взгляд автора — без снисходительности, без умиления — очень ценен.

Елена Толстова очень хорошо помнит себя ребенком, что позволяет ей говорить о детях и подростках без лести («Гребаная сука») и — одновременно — с очень большой любовью. Так бережно она пишет только о детях и о животных, которые почти всегда есть в тексте рядом с детьми.

Общее у рассказов в этой книге вот что: все они — о взломе реальности, о проникновении в потустороннее, не важно, что является реальностью в данном случае, своя ли это память, чужая ли жизнь, близкая смерть.

Буквально в каждом рассказе, в новом осколке, предлагаемом читателю, действует принцип «все здесь — не то, чем кажется». В цикле историй про Леночку такой взлом происходит буквально для каждого отдельно взятого героя рассказа, а потом — еще и для каждого вымышленного героя, для персонажа, придуманного героем.

Осколок волшебного зеркала, в котором отражается следующий осколок зеркала… Жизнь — не то, чем кажется, и мы в ней — не те, кем кажемся, и об этом Елена Толстова написала действительно пронзительную книгу рассказов.

Илона Якимова

---

Фрэнк

Фрэнк — жилистый нелюдимый мужчина пятидесяти с небольшим лет — живет в Северной Каролине на берегу лесного озера. Десять лет назад он переехал сюда из процветающей Калифорнии, центра мировых технологий.

По утрам Фрэнк вместе с собакой обходит свои владения — одиннадцать акров земли, осматривает берег озера, деревья и кусты. С детства Фрэнк мечтал о собаке, об овчарке. Когда переехал в Каролину, забрал из приюта семимесячную собаку, помесь волка и немецкой овчарки. Назвал собаку Кали — краткое от Калифорнии.

В лесу начинают краснеть листья бересклета, значит, скоро осень.

— Быстро промчалось лето, да, собственно, и вся жизнь, — Фрэнк вспоминает, как резко менялась судьба за последние тридцать лет.

* * *

Хмурым осенним калифорнийским утром он по традиции выскочил на пробежку. Подбегая к начальной школе, заметил необычную группу — мать и двоих ребятишек. От троицы исходило сияние, словно золотистый кокон передвигался по улице. Фрэнк помедлил и пошел за ними. Впереди семенила бедно одетая китаянка средних лет, приземистая, в коротких штанишках и, несмотря на прохладу, вьетнамках. По-птичьи обнимая руками-крыльями, женщина вела в школу двух мальчишек, по-видимому, близнецов. И такая гармония, такое вселенское счастье было в их совместном пути, что Фрэнк задохнулся от чувства любви и тихой радости.

Он старался бегать в одно и то же время, чтобы снова увидеть их. Каждый раз, не замечая никого, мать вела в школу детей. Мальчишки баловались и толкались. Она обнимала их, расшалившихся, и прижимала к себе.

В то время Фрэнк был менеджером большой компании Кремниевой долины, под его началом находилась тысяча человек по всему миру. Его окружали умные, успешные и пассионарные люди — лучшие умы. С продвижением в карьере началась роскошная жизнь — эффектные женщины, шикарные рестораны, коллекция дорогих часов, раритетные машины в гараже. Все было у его ног. Фрэнк верил, что Калифорния — лучшее место в мире — будущее, к которому должно стремиться человечество.

После встречи с «китайской мадонной», как он ее окрестил, Фрэнк перестал «бежать», огляделся и словно прозрел — начал замечать то, чего не видел раньше. Ему стало трудно дышать в успешной перенаселенной Калифорнии.

Фрэнк ушел с работы: его бесили корпоративная этика, политкорректность, лживые улыбки и отношения, успешные выражения лиц и даже горький кофе из Старбакса — символ беззаботного образа жизни.

Тридцать лет назад, когда в Калифорнии начался компьютерный бум, юный Фрэнк пошел в комьюнити-колледж, с жадностью учился новым наукам, изучал языки программирования. Дальше поступил в университет, но женился, родилась дочь, пришлось бросить учебу и идти ишачить в стартап. Когда получил свою первую работу в Майкрософте, лез из кожи, чтобы остаться в компании и быть лучшим из лучших.

Все это в один момент стало неважным, пошлым и начало отдавать горечью и пластиком во рту. Фрэнк развелся с женой, разделили поровну деньги от продажи дома. Жена уехала с бойфрендом, тренером по фитнесу, на Бали. Друзья и сослуживцы крутили у виска пальцем — надо быть дебилом, чтобы забить на такую успешную карьеру.

— Дурак, ты еще сто раз пожалеешь об этом, — предупреждали его.

* * *

В Каролине Фрэнк наслаждался свободой, тишиной и природой. На лето приезжали внуки — катались по озеру на лодках, ловили рыбу. Фрэнк, в прошлом лучший среди школьников по полевой стрельбе, сделал стрельбище, где учил мальчишек новому искусству.

— Главное в стрельбе — целиться, — делился Фрэнк секретами.

Все лето они встречали восходы и провожали закаты.

— Пойдем поднимать солнце, — говорил Фрэнк по утрам, выколупывая ребятишек из постелей. Сначала нехотя, а потом уже сами поднимались и торопили Фрэнка:

— Дед, пойдем, а то опоздаем встретить солнце.

По вечерам наблюдали за звездами.

— Дед, мы когда к тебе летели, я представлял, как мы будем сидеть на крыше, смотреть на звезды и разговаривать, — говорил старший внук Виктор — романтик, мечтатель и философ.

Какие они разные, но каждый напоминал Фрэнку его самого. Илия — совсем не Вик — быстрый, упрямый, безбашенный — лезет напролом, и его трудно бывает остановить.

В конце августа прилетела дочь и забрала мальчишек домой, в Калифорнию:

— Папа, у тебя здесь так чудесно, как в раю.

— Приезжайте, места всем хватит.

— Ты же знаешь, мы работаем, делаем карьеру.

— Все деньги мира хотите заработать?

— Ну, папа, не будь занудой. Ты-то уже заработал себе на безбедную жизнь.

В аэропорту внуки целовали Фрэнка в обе щеки, а он, счастливый, обнимал их и приговаривал:

— Чингачгуки, жду вас следующим летом. Монтигомо будет скучать.

— Ха-ха-ха, — рассмеялась дочка. — Загорелый и с орлиным носом, ты действительно похож на индейца.

---

Уже вечером Фрэнк почувствовал, как скучает по мальчишкам. Дом казался пустым, безмолвным, и все в нем напоминало о летних приключениях — повсюду валяются мечи, луки, стрелы и головные уборы индейцев.

Вчера заезжал шериф. Ловят преступников. Два дня назад на озере нашли убитых рыбаков. Один лежал на берегу, видимо, не смогли застрелить сразу, добивали в упор. Второй успел уплыть на лодке, подстрелили, когда устал грести. Убийцы хорошо владеют оружием и ни перед чем не останавливаются.

— Будь осторожен, они где-то вокруг ошиваются.

— Может на заброшенном ранчо? Там есть где схорониться.

— Надо туда наведаться.

— Удачи.

После разговора с шерифом Фрэнк долго сидел на деке и смотрел на озеро. На душе было муторно, он чувствовал: что-то должно произойти — убийцы орудуют где-то рядом. Как близко таится опасность — убитых рыбаков нашли там, где они играли в индейцев, строили шалаши, ловили рыбу и варили суп в котелке. Слава богу, что дочь увезла мальчишек.

Фрэнк записал номер шерифа и повесил под магнит на холодильник. На всякий случай у каждого выхода разложил луки и стрелы. Просчитал возможные варианты. Если придут, то наверняка ночью. Проверил камеры наблюдения, сигнальную систему, притащил на крышу автоматический арбалет.

— Будто к войне готовлюсь, — посмеялся над собой Фрэнк.

Ночью плохо спал, несколько раз выла Кали. Фрэнк вставал, прислушивался к шорохам на улице, смотрел в камеры. Кусты шевелятся… Неужели началось? Отбой, это промелькнул опоссум.

Несколько раз Фрэнк выходил на крышу покурить. Была августовская теплая ночь, едва покрикивали уставшие за лето цикады, все еще мерцали среди травы светлячки, плескались в озере и кричали голубые цапли.

Фрэнк ярко чувствовал ночь, может быть последнюю в его жизни. Словно приговоренный к смерти, он жадно дышал и не мог надышаться ароматами уходящего лета.

— Может, завтра и не будет, — Фрэнк притащил коньяк и гаванскую сигару, присланную зятем. Смаковал коньяк, курил сигару — ждал, когда придут, пристреливался по мишеням, но ночью никто не появился.

Он уснул на крыше, в шезлонге. Проснулся на рассвете, покормил и выпустил Кали.

Помылся, побрился, переоделся в чистое. Послал дочери и внукам эсэмэски: «Люблю и скучаю, Монтигомо — Ястребиный коготь».

Днем из окна кухни Фрэнк увидел Их и усмехнулся:

— Хреновый ты, Фрэнк, стратег.

Выпил воды из крана, вымыл лицо холодной водой — немного успокоился.

Убийцы с оружием в руках уверенно шли к дому со стороны дороги.

— Блядь, хозяева жизни, — ноздри Фрэнка зашевелились, — сейчас все начнется.

Телефон шерифа не отвечал, он послал сообщение: «Незваные гости, двое».

Он видел, как наперерез идущим беззвучно метнулась Кали. Прозвучал выстрел, собака упала на землю.

— Ах вы ж падлы, — в душе Фрэнка все перевернулось от ярости. — Ну, суки, держитесь.

Двое — один чернявый, повыше, и низенький — сутулый блондин, судя по всему главарь, подошли к дому, дернулись в закрытую дверь и начали взламывать. В мониторе Фрэнк рассмотрел татухи на руках — серьезные ребята, убийцы. Он слышал, о чем преступники переговариваются, продолжая ковырять замок:

— Навороченная хата, есть чем поживиться.

— Ты уверен, что дома никого?

— Клянусь, дом пустой. Все уехали. Здесь мальчишки раньше бегали и мамаша их.

— А собака откуда? Дикая, что ли?

— Вроде того.

— Надо было понаблюдать за домом, что-то мне все это не нравится.

— Не боись, мой обрез меня никогда не подводил.

Открыть замок не стоило труда. Когда распахнули дверь, напротив стоял человек с арбалетом, из которого в глаза светил луч лазера. Бежать бессмысленно, на освещенном солнцем крыльце они были прекрасной мишенью.

— Стреляю метко, прошью насквозь обоих, — проговорил хозяин. — Бросайте оружие к моим ногам.

От неожиданности преступники отпрянули назад, затем бросили ружья к ногам Фрэнка.

— Алекса, включай, — скомандовал Фрэнк защитной системе.

— Вы окружены, вы окружены, сопротивление бесполезно, — заговорил монотонный женский голос.

Фрэнк не оставлял пришедшим времени подумать и опомниться:

— На землю! Руки за голову! Вы окружены и сопротивление бесполезно.

Их сознание было сломлено четкими приказаниями Фрэнка — легли на крыльцо, закрыв головы руками.

Фрэнк подобрал оружие, увидел машину шерифа и бегущих по двору полицейских.

— Ты был прав, устроили логово на заброшенном ранчо, — крикнул Фрэнку шериф, надевая на преступников наручники. — Получил твое сообщение. Наркоманы… ничего не боятся, уже днем начали разбойничать.

Сдав преступников, Фрэнк побежал к Кали. Собака лежала на траве, мокрой от крови…

Бурый влажный след тянулся за одеялом, на котором Фрэнк волочил Кали к машине. Полицейские помогли загрузить собаку на заднее сиденье.

— Только плечо затронуто, но потеряла много крови, — сказал коп, осмотрев собаку. Затем вколол Кали антибиотик, болеутоляющее и забинтовал рану.

— Боюсь, не довезу, собаке уже десять лет… старая.

— До ветгоспиталя полчаса езды, довезешь.

— Не умирай, — заклинал Фрэнк. Несколько раз смачивал язык собаки водой. Видел свое отражение в ее затуманенном зрачке.

— Кали, держись…

Пуля, найденная в теле собаки, совпала с пулями, извлеченными из тел убитых на озере рыбаков.

Через неделю Фрэнк забрал собаку из госпиталя. Кали долго хромала, но к следующему лету, когда в начале июня приехали Вик и Илия, уже бегала и прыгала от радости.

Ганс

— Бегите, — крикнул Ганс. — Я их задержу.

Ганс уводил врага выше в горы, он знал место, где можно дать бой.

И умереть.

Если не повезет.

Он бежал по узкой пыльной тропинке вверх к небольшому плато на скале с огромным валуном посередине. С одной стороны тропинки — отвесная скала, с другой пропасть. «Главное не упасть… не упасть… не упасть, — стучало в голове, — и чтобы наши успели уйти до того, как враги настигнут меня. Очень жарко и хочется пить, но об этом лучше не думать. Хорошо бы продержаться до темноты, когда похолодает и можно легко спрятаться среди высоких кустарников».

Ганс бежал по тропе, инстинктивно прижимаясь к каменистой стене холма. Останавливался, переводил дыхание… один раз посмотрел вниз.

Там, вдалеке, бегут наши. Он знал, что они уходят в верном направлении. Хотелось верить, что все не зря и они спасутся.

Ганс взбежал на плато. «Перед боем я смогу немного отдохнуть, пока они доберутся до меня… в этом мое преимущество — я на вершине».

Он посмотрел на голубое, без единого облачка, небо, на раскаленное добела солнце, и показалось, что они совсем близко — прыгни и достанешь.

Ганс забрался на валун, вытянулся в сторону тропинки — туда, откуда должны появиться враги. В запасе немного времени. Ганс прислушался: хруст веток, бег, звуки голосов. Вскоре валун тихонько завибрировал — их много, бегут тяжело. Вот упал камень и покатился в пропасть. Кто-то вскрикнул, и над горами раздалось эхо.

Голоса становились все ближе и ближе.

Вот и все…

Не хочется проигрывать.

Ганс не боялся смерти, он боялся больше никогда не увидеться с родными.

И вот запыхавшиеся враги показались на краю площадки, растерянно оглядывались по сторонам:

— Куда он мог деться?

И тогда Ганс встал во весь рост, чем вызвал свист и восхищение.

— Красив, дьявол! — закричали, заулюлюкали враги.

— Я принимаю бой. Мои успеют уйти по гряде еще дальше.

Огромный черный ротвейлер обнажил клыки и зарычал. Его мощный рык простерся над грядой и спустился в долину. Люди окружили камень со всех сторон, пытаясь набросить на пса сети.

Большое черное тело отбивалось от палок и рогатин, пес перепрыгивал сети, разрывал их когтями и клыками — Ганс был не намерен отступать. Рогатинами его, обессиленного, согнали с валуна и загнали в клетку. Пахло кровью, он чувствовал боль в боку. Долго несли в клетке вниз.

— Здоров, черт!

Затем везли в машине. Пес безучастно лежал в клетке, только однажды зарычал, услышав слово «шелтер». От собак в стае Ганс узнал, что шелтеры бывают разные. В одних собак держат, насколько это возможно, а в других — уничтожают.

В здании, куда его привезли, пахло безысходностью и смертью. Слышался вой и плач собак.

Его занесли в другую клетку — просторную.

Ганс очнулся: вокруг полумрак, вонь и вой. Резкая боль в боку и бедре — Ганс почувствовал, что теряет сознание.

Яркая вспышка света перед глазами. Ганс чувствует, что рядом лежит нечто теплое и мягкое; он пьет молоко и толкается с другими щенками.

Опять темнота и вонь.

Его куда-то ведут по коридору: кружится голова и не слушаются лапы. Светят в лицо. Человек делает ему больно, его уводят обратно. В клетке он не доходит до подстилки и падает на холодный пол: нет сил подняться, болит рана на боку.

Еще вспышка света.

— Ганс, Ганс, — ласковый голос зовет его.

Маленький Ганс бежит к самому любимому существу на земле. Падает, встает и неуклюже бежит дальше. Большие сильные руки подхватывают его высоко над землей, и что-то гладкое целует его в нос. Пахнет табаком, Ганс чихает.

Немного поспал, попил воды, переполз на подстилку. Некоторое время сильно знобило, провалился в сон.

Еще вспышка золотистого света.

— Ганс, Ганс, — кричит тот же голос.

Ганс плывет по реке за мячом. Вода приятно холодит тело.

Пес возвращается и вкладывает мяч в сильные заботливые руки хозяина. Поднимая тысячи золотых брызг, мяч снова летит в воду… и Ганс в который раз плывет за ним — любимая их с хозяином игра.

Опять темнота и вонь.

От человека с красным лицом исходит опасность, Ганс рычит на него. Человек дает понюхать кепку хозяина, заманивает и ворует его из дома. Вонючие тесные клетки, хочется есть, много собак и приходится драться. Однажды, сбив с ног охранника, Ганс перемахнул через забор и убежал.

Вспышка света.

Пес долго бежал в поисках хозяина, пока не обессилел, спрятался в кустах и собрался умереть. Его нашли и выходили бродячие псы. Стая стала его семьей, а лес домом.

Собаки жили и охотились в горах, пока не начались пожары. На общем совете стаи псы решили уходить на север по береговой гряде. Но вдруг появились люди, и началась погоня. В забытьи Ганс зарычал — он защищал стаю.

Во сне он улыбался: снилось, что все хорошо, что собаки успели уйти от пожара и от людей.

Ганс опять в светлом помещении, его привязали к столу. Люди что-то делают с ним, может быть ставят эксперименты. Его опять ведут по темному вонючему коридору. Сильно кружится голова. Ганс, шатаясь, доходит до подстилки и без сил падает на нее. Он чувствует — что-то должно произойти. Пес положил голову на лапы и тяжело вздохнул — пусть я умру во сне.

Сквозь сон услышал, как в замке заскрежетал ключ и в клетку вошли двое.

— Вот и все, — подумал Ганс. — Сейчас поведут в камеру смертников.

Кто-то близко подошел к нему. Ганс повел носом и чихнул, ему почудился запах детства. Он узнал шаги и этот голос.

— Долго же мы искали тебя. Ну ты и ободрался, герой. Собирайся, поедем домой.

Сильные руки лучшего в мире человека обнимали Ганса, самого лучшего на свете пса.

Случай в галерее

Инспектор Галс приехал за час до открытия галереи, не спеша обошел здание и юркнул в кафе «Венеция», что располагалось напротив. Он уютно устроился в мягком кресле у окна и заказал чашечку крепкого ароматного кофе со стаканом холодной воды. Затем посмотрел в базе данных сведения о пропавших за месяц и что-то записал в потрепанный кожаный блокнот.

Боковым зрением Галс заметил, что хозяин, он же бариста, готов поделиться своими наблюдениями. Инспектор не успел взглянуть на него, как тот моментально принес еще чашечку кофе и бисквит — «за счет заведения». Словоохотливый хозяин шепотом, словно их могли услышать, поведал много интригующих подробностей.

— Странное место. Выставляют современное искусство. Не моя чашка кофе, как говорится, но нам выгодно. Когда у них перформансы, собираются толпы. К нам на кофеек заходят. Часто по ночам парень в джинсах и толстовке с капюшоном привозит на старом вэне большие черные мешки и иногда увозит что-то тяжелое и объемное.

Без пятнадцати десять в галерею вошли двое, мужчина и женщина. Галсу было назначено на десять пятнадцать. Инспектор неторопливо допил кофе, попрощался с хозяином и не спеша направился к галерее.

— Мы еще закрыты, — строго проговорила женщина за стойкой.

— Доброе утро, мадам Кордье. Мне назначено. Я инспектор Галс.

— Ооо, вы пришли раньше, — женщина занервничала и стала перекладывать стопки бумаг и писем с места на место.

— Да, извините, что отвлекаю, — произнес Галс. — По телефону вы умоляли побыстрее разобраться с этим делом… речь шла о пропаже девушки.

— Да-да, проходите, садитесь. Подождите. Я сейчас.

Инспектор сел в кресло, взял со столика журнал по искусству и начал листать. Статья о современной скульптуре открылась почти сразу же — уголок страницы был загнут. Галс прочел текст, внимательно посмотрел фотографии и что-то отметил в блокноте.

Мадам Кордье принесла воды и села в кресло напротив.

— Опишите в двух словах, что произошло, затем я задам вопросы.

— В среду, часов в шесть вечера, примерно за час до закрытия, пришла посетительница и не вышла обратно. В галерее ее нет. Она исчезла.

— Интересно-интересно. Вы вызывали полицию? Другой выход у здания есть?

— Нет. Был хозяйственный, но его забили. Полицию не вызывали, хочется без шума. Нам вас рекомендовали.

— Кто-то еще находится в галерее сейчас?

— Не-ет, — неуверенно сказала мадам и покраснела.

— Позвольте осмотреть помещение.

— Да, пройдемте в залы.

Они зашли в первый зал, и Галс вскрикнул от неожиданности,

— О, Господи!

— Это Пинки, — мадам Кордье обошла скульптуру уборщицы с ведром. — Гиперреализм — современный стиль. У нас несколько работ. Детализация, доведенная до такого совершенства, что трудно различить, это живой человек или нет.

В голосе мадам слышалось восхищение:

— Легко спутать произведение и посетителя, нет четкой границы — создается иллюзия жизни.

— Брррр, выглядит жутковато.

Инспектор и мадам вошли во второй зал.

— Та странная девушка… она подолгу стояла у этой работы. Три раза в течение месяца приходила перед закрытием, — мадам указала на огромную, во всю стену, картину.

Инспектор подошел поближе, внимательно осмотрел картину, затем отошел, чтобы увидеть работу целиком, и спросил:

— Что-то необычное?

— Мы приобрели эту работу полгода назад у знаменитого художника Витковского. Его последняя серия «Футуристик» — соединение прошлого и будущего. Рыцари в облегченных доспехах, высотные дома а-ля готика, космические машины. В картине нет четкой границы прошлого и будущего — тематические и временные пространства перемешиваются, сталкиваются, создавая новые миры. Картина завораживает. Правда?

Галс вздрогнул от неожиданности, он увлеченно рассматривал работу.

— Да-да. Фантастика. Кажется, что их ветром принесло в картину. Динамично.

— Мужчины в рыцарских доспехах, дамы в длинных платьях со шлейфами, — продолжала мадам Кордье. — Вихрь объединяет композицию, миксует время, эпохи.

«Превосходный гид, — подумал Галс, — любит искусство и умеет рассказать о нем».

— Может, вспомните день ее исчезновения? Что-то примечательное. Как выглядела? О чем говорили? Кто еще видел ее?

— Лет тридцати, благородная бледность и худоба, в красивом черном платье с бриллиантовой брошью-бабочкой. Слегка старомодная. У меня есть даты в журнале посещений, она расписывалась.

— Все три раза подолгу стояла у этой картины, — мадам отвечала четко и по делу, но иногда сбивалась, путалась. «Что-то не договаривает», — подумал инспектор.

— У кого-то еще есть доступ к галерее?

Мадам замялась:

— Все свои.

— Что значит свои?

— Мой возлюбленный… он подрабатывает… залы убирает.

— Ну и где же ваш бойфренд? Мне надо его опросить.

— Он может быть в каптерке, — неуверенно проговорила мадам.

— Пройдемте.

Справа, при входе в другой зал, мадам Кордье что-то нажала под фотографией на стене, открылась потайная дверь, и они вошли. В комнате сидел испуганный мужчина средних лет, его воспаленные глаза бегали, перепачканные белым руки дрожали. В углу стояли большие черные мешки.

— Это Огюст, — мадам представила мужчину Галсу. — Он занимается хозяйством и отвечает за безопасность.

— Здравствуйте, Огюст. Где она? — Галс решил не церемониться.

Огюст ссутулился и повел инспектора в другое помещение.

— Да тут мадридский двор с потайными комнатами, — хохотнул инспектор, чувствуя близость финала.

Они вошли в светлое просторное помещение, посередине которого молилась, стоя на коленях, обнаженная женщина. Галс застыл в изумлении: тело прекрасно передавало мольбу. Но девушка не была существом из плоти и крови.

— Боже, как она прекрасна! — воскликнул Галс.

— Не-ет, это не то, что вы думаете, — опомнилась и заговорила мадам. — Это скульптура в стиле гиперреализма. Гипс, резина, специальные смолы, краска и глазурь. Огюст делает гениальные работы, иногда копии. Мы продаем их в частные руки.

— Аааа, так вы о пропавшей девушке, той, что исчезла в картине? — встрепенулся Огюст, словно что-то до него дошло.

Галс и мадам Кордье синхронно повернулись к Огюсту.

— У меня есть глазок из каптерки в зал. Я наблюдал за ней все три раза, она вдохновляла меня при создании «молящейся».

— Как так, Огюст? Ты скрыл это от меня? — мадам Кордье удивленно и пристально посмотрела на своего возлюбленного.

— В среду я увидел, как она протянула руки к картине, — упоенно рассказывал Огюст, — оттуда вырвался поток воздуха и появились мужские руки в тонких перчатках. Руки обняли ее, и она исчезла. Я выбежал в зал, но девушки там уже не было. Она… она появилась… в картине. И оттуда, из картины исходил свет.

— Бред какой, — брякнул Галс.

— Вы можете увидеть ее сами, я покажу.

Они подошли к центральной картине.

— Вот она, — Огюст указал на женскую фигурку в длинном черном платье со сверкающей на лифе брошкой. На переднем плане спиной к ней стоял рыцарь с мечом и в тончайших доспехах — он словно защищал ее от реального мира.

— Я бы хотел посмотреть запись в журнале регистрации.

Мадам Кордье повела инспектора к выходу. На стойке она протянула ему книгу в серебристом переплете.

Не ищите меня.

rocksun_a@gmail.com

Мой рыцарь, я пришла, чтобы остаться с вами, потому что принадлежу вашему, уже моему миру.

— Развели тут мистический портал, — уходя, хмыкнул инспектор.

В базе данных за последнюю неделю пропавших девушек не было.

---

«А по сути человек не меняется — те же переживания и чувства, что были в Средние века, случатся и в будущем», — размышлял инспектор в автобусе, везущем его домой.

Гребаная сука…

— Гребаная сука.

Я сжимаю кулаки так сильно, что ногти впиваются в кожу ладоней.

Я ненавижу свою мачеху, она меня страшно бесит.

Когда утром она приходит на кухню, вокруг нее собираются коты и собаки. Она кормит их, меняет им воду, гладит их и говорит с ними таким противным сладким голоском, что хочется подойти и пнуть ее черным ботинком на толстой подошве с шипами. Подойти и пнуть, сделать ей больно. Пусть внутри нее что-нибудь сломается, и она заплачет от обиды и боли.

Меня зовут Вика, я живу в Калифорнии. Мне пятнадцать лет, уже два года мне кажется, что я живу в чужом теле. Мы были на море в Черногории, когда у меня начались месячные. Нам рассказывали о месячных на школьных уроках, но я все равно не была готова — кровь пошла неожиданно. Она была такого алого цвета, будто кого-то убили. Мне было страшно и неприятно. Я тогда читала Гарри Поттера в своей комнате, не знала, что делать, и боялась выйти. Мачеха принесла черешню и увидела мой испуг. Она пыталась поговорить со мной, но мне было стыдно, что она знает. Я демонстративно надела наушники и отвернулась. Не хочу, чтобы у меня были месячные. Если принимать гормоны, они исчезнут.

Я стала резко меняться, начали расти волосы на ногах и на теле, значительно увеличилась грудь. Я не узнавала себя — легкая и худенькая, я превратилась в тяжелое, жирное существо. Я ненавижу свои груди, свои толстые ляжки. Грудь прячу под специальным лифчиком, в котором трудно дышать — я стесняюсь себя и ненавижу-у-у.

Два года назад в интернете я нашла группу таких же, как я, — людей, родившихся в чужом теле. Мы поддерживаем друг друга, даем советы — как обмануть родителей, получить гормоны и разные другие лайфхаки. В нашем штате можно купить гормоны без разрешения родителей, даже если тебе только пятнадцать лет. Я решила стать мужчиной, мне не комфортно жить в женском теле. Когда я пройду гормональную терапию и сделаю операцию по смене пола — тогда смогу быть счастлива, уйдут страхи, я не буду бояться жить и общаться с людьми. Уж тогда все будет по-другому. Из взрослых только психотерапевт поддерживает меня. Отец злится, они с мачехой думают, что это подростковое и скоро пройдет. Еще отец говорит, что это «истерическая хрень» среди современных девушек и что я попала в секту трансгендеров.

Это не пройдет. Я ненавижу женщин.

Я ненавижу свою мать за то, что она обманывала нас. Она врала, что любит меня и моего брата, а сама разбойничала и не вылезала из тюрем. Она врала об отце, о мачехе. Всегда говорила, что отец плохой, идиот, неудачник и не умеет за нами ухаживать. Мы думали, что она добрая и хорошая: она покупала нам все, что мы захотим, игрушки, много игрушек. Она говорила: «Запомните, только я вас люблю»». Игрушки лежат у нас везде, горы Барби и плюшевых мишек. Я хочу их продать по интернету, а на вырученные деньги купить гормоны и марихуану. Когда мать выгнала отца, у нее появился бойфренд Бен. Бен был больным, поэтому он делал себе уколы несколько раз в день. Он выглядел как скелет — худой, с черными впадинами вместо глаз. Мы с братом его очень боялись.

Однажды мама исчезла — ее забрали в тюрьму. Она сказала, что все это из-за Бена: чтобы достать наркотики, он грабил дома и заставлял ее продавать награбленное. Без Бена она опять несколько раз попадала в тюрьму. Я перестала с ней разговаривать и отвечать на ее звонки.

Когда ее первый раз забрали в тюрьму, мы стали жить с отцом и мачехой в большом доме. У меня и у брата теперь отдельные комнаты, у нас появились собаки, а затем мы взяли котов. Мачеха говорит, что дети должны жить с животными и ухаживать за ними, тогда они становятся добрыми. Мама же говорила, что «дети ничего не должны».

Все взрослые врут — я их всех ненавижу. Я боюсь быть одна, боюсь жить, поэтому я все время слушаю музыку и аудиокниги. В моей голове постоянный шум. По ночам я просыпаюсь и не могу понять, кто я и где нахожусь. Еще я совсем забила на школу.

С мачехой я не разговариваю и не здороваюсь — не могу видеть ее самодовольное лицо. Когда приходят гости, она суетится, бегает по дому, готовит и накрывает на стол. Все у нее получается легко и весело. Я вставляю наушники и закрываюсь в своей комнате — не могу слышать ее смех и видеть ее счастливой.

Я перестала разговаривать и здороваться с ней два года назад. Мама тогда вышла из тюрьмы. Отец снял дом на берегу Тихого океана, где две недели я, брат и мама жили вместе. Мама сказала, что мачеха живет на деньги нашего отца, а значит на наши деньги; она не работает и поэтому должна убирать в доме, а не заставлять нас.

* * *

В последнее время я стала здороваться и разговаривать с мачехой. Психотерапевт помог. И Катара. Это маленькая кошечка, мы взяли ее из приюта. Она сидела одна и грустно смотрела на проходящих мимо людей. Когда она увидела меня, то протянула свои тоненькие лапки. У Катары больные ушки, мы с мачехой лечим ее, закапываем в уши лекарство.

Все было нормально до того дня, когда отец и мачеха поехали делать прививку от ковида. Они опаздывали, тогда мачеха попросила переложить стирку в сушку. Я тоже торопилась, не высушила, вытащила белье сырым из машины и бросила его на стопку сухого белья.

— Вика, я же тебя попросила, — она вышла из прачечной и показала мокрое полотенце.

Я до боли в ладонях сжимала и разжимала пальцы. Что-то темное и густое захлестнуло внутри живота, поднялось к груди, а затем к горлу. Мне хотелось наброситься на нее и колошматить по лицу кулаками.

Она продолжила:

— Вика, но белье абсолютно мокрое!

— И-и-и?

— Ты вытащила мокрое белье… А должна была досушить.

— Я ничего тебе не должна.

— Но я же просила, и ты видела, что оно мокрое.

— Бе-бе-бе.

Отец строго прикрикнул:

— Вика?!

Терпеть не могу, когда он за нее заступается. И тогда я сказала все, что о ней думаю:

— Я сделала то, что ты мне сказала. И я тебе не Золушка: то ей стол накройте, то с собаками погуляйте. Мы тебе что, рабы?

Я кричала в ее ненавистное лицо:

— Кто ты такая, чтобы делать мне замечания? Ты живешь на деньги нашего отца, вот и убирай все сама. Мы тебе ничего не должны. Ты-ы-ы. Гребаная сука!

Мачеха отпрянула назад. Она сникла, словно сдутый воздушный шарик. Затем молча развернулась и пошла гулять с собаками.

И ладно. Пусть теперь живет с этим — гребаная сука.

Я вернулась в свою комнату, на кровати лежала Катара. Я обняла кошку, прижала ее к себе и зашептала на ушко:

— Ничего, ничего… моя кошка… маленький котенок. Мы тебя вылечим. У тебя больше не будут болеть ушки, ты станешь большой и красивой.

Потом я уснула и мне приснилось, что я держу Катару на руках, а Наташа, моя мачеха, капает ей в уши лекарство и приговаривает:

— У котика не боли, у собачки не боли.

Кефри с острова Вьекес

Позвонила Надя, хозяйка гостиницы на острове Вьекес в Пуэрто-Рико.

— Верунь, выручай. Экономка уезжает, надо ее заменить. Всего лишь месяц… ты ведь все равно не работаешь.

— Мне надо подумать. Ты же знаешь, какой у меня Мотя сложный.

— Приезжай, поживи, работы не много: номер убрать после постояльцев, приготовить для новых. Будете с Мотей ходить на пляж в пяти минутах от дома.

Вера подумала и согласилась — захотелось что-то изменить в жизни, развеяться.

Пуэрто-Рико звучит экзотично — Карибское море, тропические фрукты. Вера берет с собой чистый альбом и маркеры для скетчинга, она собирается рисовать море.

Все вокруг кричали:

— Куда ты с ребенком? Да еще с таким сложным.

Мотя весь в себе, на внешний мир не реагирует. Про аутистов говорят, что их глаза направлены внутрь, снаружи все слишком интенсивно: звуки — громкие, свет — яркий, прикосновение — неприятное.

Муж ушел четыре года назад, когда Моте было два. Диагноз «аутист» прозвучал приговором. Стало ясно, что ребенок развивается не так, как другие дети, ему сложно социально адаптироваться. Чтобы сидеть с ребенком, Вере пришлось уйти из компании, где она работала графическим дизайнером. Ни о каком творчестве не было и речи, приходилось брать частные проекты. А для того чтобы развивать Мотю и рассказывать ему о мире, Вера начала рисовать истории в картинках. Она нарисовала аэропорт, самолет, море; целую неделю готовила сына к поездке.

— Мотя, это самолет, а это море.

Вера держит его руку в своей, а другой показывает картинки. Мотя безучастно смотрит, он не любит изменений — начинает кричать и биться в истерике, если попадает в незнакомое место.

За три часа долетели до Сан-Хуана, дальше взяли такси до парома и минут сорок до Вьекеса.

Вера вдыхает соленый запах моря, сладкий — фруктов и… лошадиного помета. Море видно из любой точки острова, фрукты падают прямо под ноги, бегают игуаны с полосатыми хвостами, повсюду пасутся дикие и домашние лошади. Гостиница двухэтажная, недорогая. Сейчас начало октября, поэтому посетителей немного.