Бесплатный фрагмент - Прошлогоднее Рождество

Между любовью и любовью распят

Мой миг, мой час, мой день, мой век.

М. Цветаева

Пролог

Внутри только пустота и никакого угрызения совести. Ни на грамм. Дело сделано. Это оказалось не так уж и трудно. Оставлять сумочку открытой, да ещё на самом видном месте? Это не доверчивость. Это глупость. За глупость и поплатится.

Траурная процессия свернула с дорожки и двинулась по узкой тропинке, ведущей к месту захоронения. Прошедший накануне ледяной дождь превратил припорошенный снегом путь в каток. Четверо мужчин, удерживающих на плечах гроб, словно Атланты портик Эрмитажа, остановились. Идти дальше было небезопасно — тяжёлая во всех смыслах ноша при одном неверном шаге могла рухнуть вместе с «атлантами» на землю.

Толстая резиновая подошва мужского ботинка три раза поцеловала ледяную корочку и вернулась на исходную позицию, придавив наст.

— Скользко, — негромко бросил через плечо коренастый мужчина, делая шаг, и тут же получил удар в затылок. Неожиданный толчок сбил с ног. Падая, мужчина успел отвести влево голову. Гроб, проехав по плечу, грохнулся на землю.

— Плохая примета! — Красивая дама в норковом полушубке и чёрной широкополой шляпе потрогала узким носком сапожка ледяную корку, точно так же, как секундой ранее распростёртый теперь на земле мужчина. — А я и в прошлый раз предупреждала: нельзя родственникам гроб нести.

— Вот сама бы и несла, — прошипела в воротник синего пальто носастая особа и плотнее прижала к себе руку сопровождавшего её мужчины, который принял этот жест за сигнал к бою.

— Вы бы воздержались от предсказаний хотя бы из уважения к покойному.

В ответ дама промолчала, измерила парочку презрительно-высокомерным взглядом и двинулась вперёд.

Часть первая

Глава первая

За окном пурга. Весь вчерашний вечер она потратила на беседу с архангелом Гавриилом об истине и о любви… При этом чистила спаржу, бросала её на сковородку и томила, томила на медленном огне.

Спаржа для Пети. Петя худеет. Перешёл на ПП. Правильное питание. Какая-то особая диета, разработанная личным диетологом Кирой Алексеевной Сатури. Кира очень умная и… не от мира сего. Петя говорит — она эзотерик. Звучит интригующе и немножко страшно.

Вчера за окном раздавался недовольный стук капель по подоконнику. Ночью подморозило, и стекающие с крыши струйки воды вытянулись угрожающими копьями. К утру замело.

Лана посмотрела на так и не съеденную спаржу. Петя пришёл поздно, сразу отправился спать. Было заметно, что расстроен. А она думала, что будет по-другому. Пока чистила спаржу, взгляд притягивала сочная красная клубника в форме сердечка. Ммм, это её десерт. Да что ж такое! Не пища, а сплошная сублимация! Мысли бесстыжие накрывают, волнуют, будоражат. Особенно от формы спаржи. Не зря её запрещали есть монахам. И за Зигмундом не ходи, и так всё ясно.

Может и лучше, что её надежды не оправдались. Зато выспалась. Ведь Сочельник. Гости. А на ней весь стол.

— Есть иллюзия парения ангельского, — мужчина с лицом Кевина Костнера дочистил картофелину и плюхнул её в таз с водой.

— Скорее падения. — Кира Алексеевна Сатури скользнула критичным взглядом по скошенному силуэту ангела, выведенному Стеллой Кёрхельберг на окне белой гуашью.

— Я пробую скатиться в миниатюру, а рука-то привыкла к размашистым мазкам. — Попытка оправдаться получилась неуверенной. Стелла бросила кисть в банку с водой и принялась оттирать испачканные пальцы бумажным полотенцем.

— Тебе пора изучить боевую раскраску индейцев, — подмигнул «Костнер».

— Вы, Саша, типичный подкаблучник, — Кира скривила в усмешке рот. — Я лишь высказала своё мнение. Имею право. Воевать со мной не надо.

— А вы критикесса.

— В театре жизни только Богу и ангелам позволено быть зрителями.

— А мне нравится! — Лана протянула Стелле влажную тряпку.

— Вы что-то понимаете в живописи? — холодно отреагировала Кира.

— А вы? — парировала хозяйка.

За дверью послышался весёлый шум, и в кухню ввалился пухлый очкарик с бумажным пакетом в руках. Следом в дверях появились симпатичная молодая женщина лет 30 и невысокий мужчина в чёрных очках.

— Приветики! — Девушка стащила с головы шапочку с кошачьими ушками, поправила укладку и, обойдя таз с картошкой, чмокнула Лану в щёку. — А где Петро?

— В лес ушёл, на лыжах пробежаться.

— Давно? — Юлия Пономарёва, получившая ещё в институте за взбалмошный характер кличку «Крези», скользнула взглядом по нависшему над тазом с картошкой мужчине в тельняшке. — Вдруг волки нападут?

— Не говори ерунду, — Лана бросила обеспокоенный взгляд за окно, — он не один. Серёга с ним.

— Что-то Серёга последнее время от него не отходит. Держи. — Пухлый очкарик протянул Лане пакет.

— Что это?

— Рулька. Копчённая. По дороге на рынок заехал. — Очкарик снял запотевшие очки и поглядел близорукими глазами на таз с картошкой. — На пюре?

— Даже не знаю, — Лана пожала плечами. — Может лучше запечь?

— Конечно, запечь, — поддержала Стелла. — И празднично, и полезно.

— Запечь, запечь, — захлопала в ладоши Крези, отчего креативно выкрашенные пряди заполыхали огнём.

— Интересный колор, — в благодарность за поддержку отвесила холодный комплимент Стелла.

— Колор… — усмехнулась Кира.

— Вам не нравится? — Юля приподняла красные пряди, и все увидели, что у корней волосы жёлтые. — Моя парикмахер — лауреат конкурса «Стилист года».

— Оно и видно, — Кира высокомерно отвернулась от вертлявой гостьи. — А картошку лучше запечь, это эстетичней смотрится.

— А я пюре люблю, простенько и со вкусом, — подал голос спутник Юлии, который, пожав руку мужчине в тельняшке и сняв потёртую дублёнку, присел на подоконник.

— Может вам макарон наварить? — тут же переключилась на небритого мужчину Кира.

— А что? Я вот очень даже макароны по-флотски уважаю, — поддержал друга «Костнер».

— Я не удивлена.

— А вас, Кира, вообще очень трудно чем-нибудь удивить. — Стелла подошла к Лане и заглянула в пакет.

— Вам уж точно.

Аромат подкопчённого мяса быстро заполнил кухню.

— Ой, как кушать хочется. Давайте быстрей картошку варить, — засуетилась Крези.

— Так варить или запечь?

— К рульке лучше запечь.

— А вот и нет. Пюре больше подойдёт.

— Петя пюре любит.

— И я.

— И я.

— А я нет.

— Большинство за пюре.

— Какое большинство? Нас здесь меньше половины. Ядвига с Адольфом точно запечённую выберут и Ирэна.

— Зачем вы спорите, можно ведь сделать и так, и так. Я ещё начищу.

— Правильно, — поддержала идею Лана. — А Андрей и Алик тебе помогут.

— Ну нет, я пас, — скрестил руки очкарик. — Я вообще не понимаю, почему нельзя было всё в ресторане заказать.

— Всё бы тебе в ресторане… — Алик соскочил с подоконника, взял со стола нож, попробовал на остроту пальцем лезвие, придвинул к тазу табурет и сел рядом с другом. — Деньги некуда девать?

— А ты чего жадничаешь, вроде как в средствах не нуждаешься?

— Потому и не нуждаюсь, что умею экономить.

— Не надо вуалировать свою жадность умением разумно распределять средства, — не преминула вставить шпильку Кира.

— Почему вы так плохо обо мне думаете?

— Не льстите себе, я о вас не думаю, просто констатирую факт. — Кира многозначительно перевела взгляд на старую дублёнку, которую Алик аккуратно свернул подкладкой наружу и уложил на сиденье мягкого уголка.

— Констатирую… Вечно вы слова подбираете, будто мы на симпозиуме…

— Мне специально ничего подбирать не нужно, мой вокабулар гораздо богаче вашего.

— Вока… Чего?

— Словарный запас, недоучка.

— Нормальный у меня словарь, — обиделся Алик.

— Примитивный.

— Не будь вы, Кира, экстрасенсом, проще говоря, ведьмой, я бы вам ответил, как подобает…

— Боитесь?

— Опасаюсь. Вы ведь и проклясть можете.

— Ты потому очки не снимаешь? Боишься, что Кира тебя сглазит? — хохотнула Крези.

— Даже напрягаться не буду, — презрительно фыркнула экстрасенс, — просто подсыплю яд в картошку и дело с концом.

— Тьфу на вас! — Алик снял чёрные очки и посмотрел на Киру маленькими поросячьими глазками. — У меня больше шансов вас отравить. Вот, — погрозил Кире картофелиной. — Хорошо, что подсказали. Теперь я вас не боюсь.

— Мне всё равно. Пожалуй, оставлю вас. Хочется тишины. Пойду в гостиную, займусь сервировкой.

Так величественно, словно воспарив, подниматься из глубокого мягкого кресла умела только Кира.

«Не будь она столь ядовитой, можно было бы побеспокоиться за сердца наших мужчин», — ревниво подумала Стелла и покосилась на своего телохранителя. Минутный беспокой был напрасным. Александр Матроскин увлечённо чистил картошку с совершенно бесстрастным выражением лица.

— Вот противная баба. Зачем только её в нашу компанию привели? — проворчал Альберт, как только за Кирой закрылась дверь. Почесал мокрой рукой нос и громко чихнул. — Вот. Правда.

— Петя настоял. — Лана вывернула ручку духовки на 200 градусов, подумала и докрутила до 300. — Она ему помогает в работе и просто по жизни.

— Чем она интересно может ему помочь? Я бы, Ланка, на твоём месте насторожилась, она ведь баба красивая…

— И умная, — добавил очкарик Андрей.

— К тому же экстрасенс. Стелла права — может приворожить.

— Да ну вас, — отмахнулась Лана. — Она ему помогает с конкурентами разобраться и по здоровью тоже. Вот диету ему специальную разработала.

— Диету? — Альбер приподнял лохматую бровь. — Меня отравить грозится.

— Да шутит она, успокойся.

— А по-моему, у неё с чувством юмора проблемы.

— Зато с ней интересно, она много знает такого, о чём я даже представления не имела. А то, что она ядовита, так это просто она льстить не умеет и притворяться. Говорит правду. Такую, как есть. Не боится говорить…

— Правду? По-твоему, значит, я жадный? — возмутился Альберт.

— Я этого не говорила. Просто это её правда.

— Нет, ты скажи, ты тоже так считаешь?

— Я так не считаю, но ты же действительно прижимист. Сколько лет твоей дублёнке? Ей давно место… — Лана замялась, — сам знаешь, где.

— Но она же тёплая и ещё до конца не сносилась.

— Ну кто сейчас такие носит? — поддакнула Стелла.

— А ну вас! — Алик обижено швырнул очищенную картошку в таз.

Глава вторая

В Рождество и без того немноголюдный загородный посёлок погружается в тишину. Это на Новый год здесь гуляют на всю катушку, с шашлычным, тянущимся прозрачной лентой через все дворы дымком, с грохотом петард и разноцветьем фейерверков, с шумом, гамом, смехом, пьяными криками взрослых и визгами детей. На то он и Новый год. Тут кто громче, ярче отстрелялся, тот круче.

Другое дело — Рождество. Мирно потрескивают дрова в камине, на журнальном столике в фарфоровых чашках искрится янтарём недопитый кем-то чай. Пахнет лимоном и хвоей. Всё тихо, по-семейному, в кругу тех же самых, что и неделю назад, друзей и близких. Тех же, но чуточку уставших от празднеств, от суеты и сутолоки. Выпивка, лёгкая закуска, беседы обо всём и ни о чём — о том, что случилось за день, о том, что может случиться, если… Тихо льётся из динамика «Лэст Кристмас». Огромные снежинки мелькают в украшенном пластиковой хвоей окне. Золотистые шары на пушистой, пахнущей смолой ели соперничают по красоте с красными.

Крэзи бабочкой выпархивает из-за стола, хватает за руку «Костнера», но тот под пристальным взглядом Стеллы отдёргивает руку, и бабочка, прикусив губу, кружит одна в центре комнаты. Её движения плавны, но хаотичны, отчего кажутся комичными.

Белокурая, похожая на белку женщина отодвигает стул и, покачивая широкими бёдрами, выплывает из-за стола, ведя за собой высокого мужчину в джинсовом костюме. Он неуклюже обхватывает партнёршу, и они начинают двигаться в такт музыке.

— Как же я люблю Джорджа Майкла. — Некрасивая дама с мишурой на залакированной причёске мило улыбнулась всем и никому. В её глазах сквозит желание, которое так и останется для всех, кроме Киры, незамеченным. — А вы, Саша, почему не танцуете?

— Он только «Яблочко» может. — Конопатая толстушка Ксюня стреляет в Александра Матроскина искристым взглядом. В этом взгляде и вызов, и симпатия.

— Я тоже «Яблочко» могу, — Альберт Вийкан неуклюже тычет вилкой в солёный огурец. Огурец скользит, уворачивается. Наконец наколов огурчик, Алик подливает в рюмку водочки. — Что-то народ приуныл. Не пора ли выпить?

— Только и делаем, что пьём. — Крэзи остановилась и оглядела присутствующих. — Приуныли? А у меня для вас сюрприз. — Юля развернулась к гостям, взмахнула рукой, хитро прищурившись, захватила пальцами вырез платья и медленно спустила ткань с плеча. Обнажилась часть огромной груди и не очень изящного предплечья. В том месте, где обычно у женщин ложбинка, красовалась птичка. Чёрное оперенье и красный животик снегиря подчёркивали зимнюю бледность кожи. Сюрприз сопровождал смачный выкрик: — Йесс!

— Ну, поздравляю — мечта исполнилась! — первой откликнулась Стелла и ревниво посмотрела на своего соседа, который пялился отнюдь не на симпатичную татушку, а на огромную мясистую грудь Крэзи.

— Спасибо. Я кайфую. Оно жужжало страшней, чем было больно. Мастер — лапочка… Без обезболивания терпимо… Минут через 20 даже кажется, что в кайф. Довольна… Отлично получилось, — чувствуя на себе взгляд «Костнера», тараторила Крэзи, всё больше обнажая плечо, а вместе с ним и грудь. — Следующим тату будет кошшшка!

— Красиво получилось. — Лана вышла из-за стола и подошла поближе. — Я смотрю, и у меня всё сжимается. Кажется, что это так больно! По моим представлениям, ты теперь герой.

— У всех разный болевой порог. Раз приятно было, значит, точно еще раз пойдешь, — Стелла попыталась загородить головой заинтересованный взгляд Матроскина.

— Сначала подумаю, конечно. Облепливать себя татухами не буду. Но эта мне действительно понравилась… и под моё черно-бордовое платье подходит. — Крэзи сделала шаг в сторону, чтобы вновь попасть под любопытный взгляд «Костнера» и ещё немного приспустила ткань.

— У тебя такая хорошая кожа. И покраснения вокруг практически нет. Получилось действительно символично. Мне нравится, — медово улыбаясь, проговорила дама с мишурой на голове. — Хорошо легла птичка… призывно… эротично.

— Пасибки, Ирэна! Мне было бы скучно без этой птички, если бы она была в другом месте. — Крэзи игриво глянула на Александра. — А так я могу с ней поговорить.

— Пока заживает, придется без лифона с лямками ходить. — Белокурая дама оттолкнула руку партнёра, который с момента демонстрации тату, кажется, совсем забыл про свою спутницу, и вернулась за стол.

— Совсем и нет… как на собаке. Уже без повязки… и не чувствую ничего. Лёгкая рука у мастера! А вам как, Кира?

— Хорошо. Правда, на мой взгляд, черные крылья выглядят слегка устрашающе и немного геометрически нарушают баланс, особенно нижняя часть. Синие крылья сняли бы трэшовость, но это же стиль. Вспомнилась мне по этому поводу секта «Невросум» во главе с Витом Ланье. Он клеймил рабынь своими инициалами, хотя сама организация предлагала услуги под видом тренингов по самосовершенствованию. Его осудили на 120 лет.

— А мне вспомнился некий граф Толстой по прозвищу Американец. Вот у него татухи, привезённые с континентов, отражали буйство нрава. Думаю, именно он в Россию эту моду завел. — Пётр Арбузов подмигнул Кире, чем вызвал у неё лёгкую улыбку, увидеть которую присутствующим удавалось нечасто. — Кстати, когда его высадили на остров за попытку переворота и дебоши, аборигены возвели его до уровня местного царька, в том числе и благодаря тату.

— Это смоется или навсегда? — Лана слегка коснулась птички подушечкой указательного пальца.

— Мне этого не понять. Нафига? Ведь лет через 10 надоест, а не стереть, — подала голос пухляшка Ксюня.

— Если это продумано и соответствует внутреннему образу, то не надоест. Это как современное искусство и, кстати, стимулирует держать своё тело в отличной форме. — Сергей Хамов, личный тренер Ланы и Петра, равнодушно взирал на тату. Куда больше ему нравилась почти неприкрытая безразмерная грудь.

— Внутренний образ… Хм, и чё, надо разрисовывать своё тело? А мысли? Стремления, поступки для реализации своего образа, не? — вступился за любовницу Геннадий Пивокуров, считающий себя знатоком во всех вопросах и немного философом. — Что такое тело? Это тара для души, так мне как-то объяснили. И оно ведь верно.

— И то и другое надо держать в чистоте, — добавила Ксюня, накладывая себе в тарелку очередную порцию обильно залитого майонезом салата.

— В чистоте и в тренажёрном зале, — добавил Хамов, выразительно измерив бесформенность девушки. — Как-то так.

— Тренажерные залы не всем доступны.

Про диабет, которым страдала Ксения Бабич, знали все и старались лишний раз на тему избыточного веса девушке не намекать. Все, кроме Сергея Хамова, который был уверен, что кивки на болезнь только уловка и оправдание собственной лени.

— Так вот это и есть стимул для занятий. Причём стимул безошибочный. Чуть расслабишься, и твоя татушка поплыла. — Последняя фраза была адресована Крези.

— Забавная картинка из категории «трэшевых». Если не ошибаюсь, называется «Стреляный воробей». — Адольф Кторов, брошенный в центре зала белокурой подругой, внимательно следил за происходящим. Желание продемонстрировать свою осведомлённость в любом вопросе не могло оставить его в стороне от обсуждения.

— Не ошибаетесь, — хихикнула Крэзи. — Названий я не видела. По запросу «снегирь» вылетела такая птичка. Решила познакомиться с этим стилем. Называется трэш-полька. Преобладание красного, чёрного, смешивание стилей. Мне понравилось… Думаю, что продолжу… аккуратно, чтобы не навредить.

— Да куда уж дальше продолжать. И так всё понятно. — Чувствуя себя обделённой вниманием, Ядвига Петроградская становилась циничной и желчной.

— Ну, чтобы было… А то какая-то незавершённость…

— Интересной книге иллюстрации не нужны, — скривилась в усмешке Ядвига, отчего стала сильнее заметна раздвоенность кончика носа. Этот досадный недостаток сводил на нет личную убеждённость в собственной неотразимости.

— Это коды для расшифровки… — миролюбиво ответила Крези и подтянула ткань, пряча от чужих глаз несчастную птичку.

— Если только для слепых. — Целью последней шпильки было желание поставить наконец жирную точку на теме тату. — Не пора ли горячее подавать?

— Правильно. — Тонкие каблучки туфелек застучали по ламинату.

— Я помогу, — подхватился Андрей и отправился вслед за Ланой.

— Дорогая, наверно, картинка тату? — Алик захрустел огурцом. — Много с тебя взяли?

— Пять тысяч, хотя цена в других салонах на такой размер могла быть до десяти.

— Я бы тоже себе за пятёрку сделал какую-нибудь наколку. Например, якорь на руке с цепью и сердце, пронзённое стрелой. Или симпатичную женскую головку с приятной надписью на память… о первой любви.

— А ты романтик! Я с уважением к мужским тату отношусь.

— Может, хватит уже про тату, — буркнула Ядвига. — Мужчины не этим уважение зарабатывают.

— Стильный мужчина пахнет одеколоном, сексом и потом после фитнеса. — Сергей посмотрел на последний кусочек дорогого сыра с трюфелем на блюде, но взять его не решился.

— Или бензином и мокрой шкурой мамонта, — добавил Кторов, вальяжно развалившийся в мягком кресле. Старое, местами потёртое кресло считалось семейной реликвией Арбузовых. Кторов облюбовал его давно, полагал личным седалищем и всегда передвигал туда, где собирался расположиться. Отсидев для приличия на стуле церемониальную часть вечеринки, улучив момент, он передвинул кресло от камина к столу.

— Не знаю запаха мокрой шкуры мамонта, а где её можно понюхать? — с серьёзным видом спросил Алик.

— В Якутии, — хохотнула Крэзи, — где минус 50. Экзотика!

— Отвратно воняют, но почему-то у женщин от этого раздуваются ноздри. — Пошутил Пивокуров.

— Жаль, что мамонты вымерли, их можно было разводить на мясо. У меня был знакомый… У него была фамилия Мамонтов.

— Мясо! Так хочется мяса! Что они там застряли?

— Может, нужна помощь? Пойду на подмогу. — Прогрохотав стулом, Ирэна Гросс тяжелой походкой вышла из гостиной и направилась в сторону кухни.

— А я три дня провела в Питере. — Воспользовавшись паузой, Ядвига решила завладеть всеобщим вниманием. — Мой романтический город… Мы излазили все музеи и окрестности. Эрмитаж, Петергоф. Картины Рериха. Летний сад. Павловское. Такие воспоминания! Может, написать о них? Моими глазами.

— А я бываю только там, где бесплатный вход, — оборвал скучный рассказ Алик, ковыряя вилкой в зубах.

— Бесплатный сыр только в мышеловке, — высокомерно бросила Петроградская.

— Надо знать способы и приёмы, как есть не только бесплатный сыр, но и осетрину с красной икрой.

— У вас это отлично получается за чужой счёт.

— У вас, Кира, тоже, — вступилась Стелла.

— Нашли время колкостями обмениваться. Рождество как-никак. Что с вами? — Подал голос хозяин дома. — Давайте лучше выпьем. Кира, скажи какой-нибудь интеллектуальный тост.

— Зачем? Мы всё равно ничего не поймём, что она скажет. Давай лучше я. — Альберт спешно плеснул в рюмку водки, но перестарался. Мокрое пятно расползлось по белоснежной скатерти.

— Сиди уже, — добродушно кинул в его сторону Петр. — Давай, Кира.

— Ну что ж, если позволите, вставать я не буду. — Женщина подняла лицо и посмотрела вокруг. Красиво очерченные губы тронула улыбка, но взгляд остался холодным. — Итак, милые люди, желаю вам, чтобы северный ветер приносил только хорошие вести, солнце согревало ваши сердца любовью, а небеса оберегали ваши души. Петя, пусть главным подарком тебе будет счастье! В этот водопад можно упасть только душою и выплыть обновлённым в радости и покое.

— А чё, счастье только Петьке? — прогундосил Альберт. — Мы в нём больше нуждаемся. Я вот, например, хочу, чтоб молодая, симпатичная, влюблённая в меня женщина ползала на коленях, целовала мне руки и просила взять её в жёны.

— О-о-о, Алик, тебе хватит, — рассмеялся Пётр. — Спасибо, Кира, за добрые пожелания.

— Я старалась… чтобы всем было понятно.

— Кто же о счастье не мечтает? Я вот тоже хочу в водопад упасть… Нет… Я, знаете, чего хочу?

— Я знаю, — Кира пригубила шампанское, оставив на бокале красный след от помады, и, наколов вилкой последнюю полоску сыра с трюфелем, переложила её себе на пустую тарелку.

— Да? Откуда? Ах да, вы же экстрасенс! Вы умеете читать чужие мысли?

— Умею. У того, кто отпускает свои мысли погулять, как вы.

— Ну и?.. — стряхнула с лифа невидимую соринку Крези, косясь на отражение в стеклянной дверце шкафчика.

— Вы мечтаете ничего не делать.

— Это я-то! — вспыхнула Юля. — Да я тружусь, как пчёлка. Вы знаете, что такое ухаживать за старыми психически неуравновешенными людьми?

— Знаю. Вижу по той деформации, которая с вами происходит.

— А что со мной происходит?

— Как бы так сказать попроще, чтоб вы поняли: с кем поведёшься, того и наберёшься.

— На что вы намекаете? — Крэзи смяла салфетку и нервно бросила её в тарелку с надкушенным пирогом.

— Не злитесь, вам не идёт, вы выглядите психически неуравновешенной. — Кира надкусила сыр, секунду посмаковала и примирительно продолжила: — А так вы вполне милая девушка, мечтающая уехать в какую-нибудь страну, где новые запахи, чужие приправы, экзотические фрукты, незнакомые голоса, а главное другие деньги… не такие, как дома.

— Куда же это вы её отправляете? В мусульманию? — Кторов перевалился с правого на левый подлокотник кресла. — Это жестоко.

— В самый раз. — Повернув потрясающе красивую лебяжью шею в сторону Кторова, Кира пригладила его насмешливым взглядом.

Скрип половиц и быстрый стук каблучков известил о возвращении пропавшей троицы. Первой в гостиную с белой фарфоровой супницей в руках вошла хозяйка. За ней с жестяным подносом шествовал Андрей. Замыкала процессию Ирэна. Она несла необъятных размеров поднос, на котором дымились уложенные друг на друга рульки. Поставив блюдо с мясом на свободный край стола, Ирэна вернулась к своему стулу и неуклюже опустилась на краешек, пряча под сиденье толстые лодыжки.

— Вот и гарнир. — Лана поставила на стол перед мужем супницу, из которой жёлтой вершиной торчала горка картофельного пюре, и стала перекладывать содержимое на его тарелку, пока ложка не ударила о пустое дно.

— Э, куда ты всё ему перевалила, я тоже хочу, — еле ворочая языком, прогундосил сидящий рядом Альберт и, выхватив ложку, отделил часть пюре себе в тарелку.

— Вот запечённая. — Андрей водрузил блюдо с золотистыми дольками поджаренного картофеля в центр стола, предусмотрительно освобождённый Стеллой от приборов. — Это вкуснее.

— Я бы поспорил, — Петя подхватил вилкой пюре, в предвкушении зажмурился, положил пюре в рот и скривился. Маска удовольствия сменилась гримасой отвращения, он закашлялся.

Крэзи выскочила из-за стола и застучала кулачком по спине Петра.

— Сейчас, сейчас, ты только не делай глубоких вдохов.

— Хватит стучать, он не подавился. — Невозмутимость Киры подействовала отрезвляюще, Юлька замерла.

— А что тогда?

— Пюре… — Петя поднял глаза на жену.

— Что?

— Оно кислое. Что ты туда натолкала? Знаешь ведь, что я не люблю всякие добавки.

— Я не клала ничего, кроме масла и молока, просто обильно посолила, как ты любишь.

— Сама попробуй.

— Я не могу, там же молоко.

— Дай я попробую, — Крэзи схватила вилку, вонзила её в пюре, зачерпнула и положила в рот. Тут же лицо её скривилось, а из глаз брызнули слёзы. Она схватила супницу и выплюнула в неё пюре. — Тьфу, что за гадость?! Оно горькое! Это есть нельзя, нужно выбросить.

— Куда выбросить? — Альберт проглотил порцию пюре, чуть поморщился и запил водкой.

— В унитаз. — Крэзи попыталась отобрать у него тарелку, но тот оттолкнул её руку.

— Не дам.

— Ты что, отравиться хочешь?

— А пофиг! Всё бы вам добро переводить.

— Алик, и правда… — попробовал вразумить пьяного гостя Петр, — отдай. Пусть выбросит. Сейчас по-быстрому другое сварим. Да? — Петя посмотрел на жену.

— Хорошо, — Лана кивнула и протянула супницу Крэзи.

Глава третья

В её сон ворвалось дерево айвы, сплошь увешенное большими жёлтыми ароматными плодами. Удивилась даже во сне. Айва или кидонское яблоко. Вкус сладкий и одновременно вяжущий. Соломон считал, что именно этот вкус должен помочь женщине постичь тайну брака. Она протянула руку, чтобы сорвать плод, ухватила пальцами, потянула… Огромная корявая ветка хрустнула у самого основания и грохнулась ей на плечо.

— Ааааааа…

Лана приподняла голову и посмотрела на мужа. Петя лежал на животе, уткнувшись носом в подушку. Необычная для него поза. Последние два года он всегда спал на спине. Приучил себя по наставлению Киры. Лана тоже пробовала засыпать на спине, но во время сна всё равно переворачивалась на правый бок и только тогда успокаивалась.

— Аааааа…

Лана почувствовала тяжесть на плече. Ах, вот оно что! Корявая ветка! Это Петина рука! Лана улыбнулась и опустила голову на подушку. Она уже почти погрузилась в дремоту, но следующий душераздирающий стон вернул в реальность. Лана вынырнула из-под тяжёлой руки мужа, приподнялась и попыталась аккуратно его развернуть. Всё-таки Кира права — спать надо на спине, особенно после бурной попойки.

— Аааааа…

Этот крик уже не казался похмельным бредом. Лана встревожено вскочила, обежала кровать и склонилась над мужем. Тонкая серая струйка изо рта могла быть свидетельством чего угодно. Она мало что понимала в медицине, но сердце подсказывало — это повод для беспокойства. И повод серьёзный.

— Петя, — Лана потрясла мужа за плечо.

— Ааааа…

— Что с тобой? Тебе плохо?

— Дааааа… — простонал Петя.

— Тебя тошнит? Надо вырвать, вставай. — Лана потянула мужа за руку, но тяжёлая конечность сорвалась и, стукнувшись о деревянный каркас, повисла над полом.

— Я не могу, — еле выдавил из себя Петя. — Я не чувствую тела.

— О Боже! Наверное, водка палёная. Не надо было Алику поручать спиртное закупать, опять сэкономил гад. — Лана с тревогой посмотрела на мужа. — Ладно, лежи, я сейчас таз принесу.

Она схватила лежащий на краю постели халатик, нервно вывернула его с изнанки, накинула на плечи и выбежала из спальни. Быстро спустилась по лестнице на первый этаж и почти влетела в ванную комнату. В синем пластиковом тазу лежал спортивный костюм Пети. Он скинул его, когда пришёл с пробежки. Лана скомкала вещи и повернулась к корзине с грязным бельём. Краем глаза она заметила на раковине шприц. Лана бросила костюм в корзину и осторожно взяла шприц. В прозрачной колбе виднелись остатки жидкости.

— Аааа… — донёсся протяжный стон.

Лана бросила шприц в ведро с пустыми бутылками, схватила таз и побежала наверх.

Петя лежал в той же позе, подушка под ним намокла. Он казался бездыханным. В первый момент Лана решила, что он уснул, и она испытала облегчение, но неожиданно вырвавшийся судорожный вздох напугал ещё сильнее.

— Вот таз, попробуй опустить голову.

Петя приподнял подбородок, но снова рухнул в подушку.

— Не могу. Нет сил. И живот… очень… болит.

Что же делать?

Лана растерянно посмотрела на телефон.

Конечно, надо вызвать «Неотложку», но кто поедет за город в рождественскую ночь? Врачи тоже люди… Нет, поедут, конечно, но пока доберутся… Дороги занесло. Такси и то за гостями ехать не хотело, водила тройную цену заломил. Лана взяла телефон и посмотрела в окно. Снег шёл всю ночь.

На дисплее горел неотвеченный вызов от Крэзи. Надо перезвонить, тем более Юлька медсестра, знает, что делать. Лана набрала номер подруги, заиграла весёлая песенка «Дельфин и русалка». Очень кстати! Николаев с Королёвой почти допели куплет, но Крэзи не отвечала. Спит, небось. Накачались они с Аликом — дай боже…

— Аааа…

Дальше тянуть нельзя. Лана набрала номер скорой.

Скорая приехала только через три часа. К этому времени Петр Арбузов был уже без сознания.

Грузная женщина-врач, подсунув подол белого халата под колени, присела на корточки. Несколько секунд смотрела на лицо больного, потом пальцами-колбасками раздвинула ему веки и, не поворачивая головы, спросила:

— В доме есть ещё мужчины?

— Нет. Кроме нас, никого нет.

— Понятно. — Врач оперлась двумя руками о кровать и тяжело приподнялась. Обхватив руками поясницу, выгнула дугообразную спину, прослушала хруст позвонков и бросила через плечо мужчине в голубом халате: — Игорь, зови Славку, придётся самим тащить.

— Куда? — Лана передёрнула плечами. Ей вдруг сделалось ужасно холодно, так холодно, что зубы застучали мелкой дробью.

— Не бойся, пока ещё не в морг. Живой, но состояние тяжёлое, похоже на отравление. Много пили?

— Ну… как сказать, — отбивающие дробь зубы мешали говорить, язык застревал, рискуя быть прикушенным, — не так и много… не больше обычного.

— Понятно. Надо срочно сделать промывание, но так как он без сознания, то промыть его можно только в условиях реанимации. И чем быстрее это произойдёт, тем лучше.

Больничный коридор цвета мартовского неба пропах лекарствами и антибактериальными средствами. Хлористый запах источает ведро карликовой санитарки и тряпка, которой она елозит по полу.

— Да сядь ты уже, — кукольным голосом советует санитарка и добавляет банальное и не к месту: — В ногах правды нет.

Лана оглянулась на обтянутую чёрным дерматином кушетку, и ноги подкосились сами.

Сколько часов она уже здесь, сколько километров намотала вдоль равнодушных, видавших слёзы, боль, отчаяние и весь остальной реквизит человеческого горя стен. Но стоило лишь на миг расслабиться, и усталость тут же навалилась бетонной стеной. Лана прислонила голову к стене, закрыла глаза и почувствовала озноб.

— Что?! Что ты сделала с моим сыном?! — Откинув створку двери, в фойе ворвалась Татьяна Валерьевна. Всегда спокойная и уравновешенная, сейчас она была похожа на фурию. Позади неё маячила фигура Андрея.

Не успела Лана опомниться, как свекровь с налёту вцепилась в её шарф и дёрнула со всей силы. Неожиданно в руках этой вечно ноющей о своей немощи женщины оказалась невероятная силища. Петля на шее затянулась, и Лана стала задыхаться.

— Что ты творишь? — Карликовая санитарка вцепилась в рукав пальто Татьяны Валерьевны и повисла на ней, как капризный ребёнок на руке родителя. Ещё секунду, и она вгрызлась бы в неё зубами, но свекровь, почувствовав угрозу, отпустила конец шарфа и стряхнула санитарку со своей руки.

— Тебе что надо?

— А тебе?

— Я… я… я мать. А эта дрянь отравила моего сына! — Татьяна Валерьевна грохнулась на кушетку рядом с невесткой и процедила сквозь зубы: — Тварь! Ничего не получишь. Ничего! Всё Лёне перепишу.

Лана закрыла лицо руками и согнулась пополам. Долго сдерживаемые слёзы вырвались глухим стоном.

— Ничего ни тебе, ни твоему выродку…

— Перестаньте! — сквозь пальцы прошептала Лана.

— Тварь! Тварь! Думала, я не знаю. Я всё знаю. Андрей мне всё рассказал.

При этих словах ботаник в запотевших очках отступил на шаг назад и густо покраснел.

— Андрей?! — Лана подняла заплаканное лицо и с интересом посмотрела на деверя.

Толстяк снял запотевшие очки и принялся тереть окуляры о пухлую ладонь. Чувствуя на себе сверлящий взгляд, он неуклюже перевалился с ноги на ногу и развернулся к невестке спиной.

— Ну, я пошла, что ли? — Санитарка грозно посмотрела на сидящих на кушетке плечом к плечу женщин, подхватила ведро и направилась к выходу.

В кармане Ланы нервно завибрировал телефон, одновременно с этим распахнулась деревянная дверь реанимационного отделения, и на пороге показался врач.

Во время отбора в мединститут мало кто задумывается, а, скорее всего, и вовсе никто не задумывается над тем, какое значение имеет лицо будущего врача. Наверное, это правильно, но… Лицо доктора — это первое, на что обращают внимание ожидающие приговор родственники больного. Для них оно — ответ на вполне закономерный вопрос, который страшно произнести, страшно даже сформулировать. И в лучшем случае они выдавливают из себя «ну что?», в худшем — просто глядят с бессмысленной мольбой. Врачи — они вторые после Бога.

Лицо Скавронского Бронислава Викторовича было и не лицо вовсе, а так, неудачная детская поделка, на которую психанули и выкинули. Не доделали и оставили. Это отвлекало. Обе женщины замерли, будто выбило фазу, позабыв, зачем они здесь.

— Промыли. Стало чуть лучше, пришёл в себя, но тяжёлый… Тяжелый.

— Можно к нему? — первой опомнилась Лана.

— Вы кто? — уточнил врач.

— Жена. — Лана дёрнулась в сторону двери.

— Куда… — завизжала в спину свекровь и схватила невестку за подол полушубка. — Не пускайте её, доктор… Это она… Она отравила… А я — мать… Я пойду.

— Никто никуда не пойдёт, — строго предупредил Скавронский. — Нельзя к нему, говорю же — тяжёлый. Домой идите, — скупо резюмировал доктор.

Лана поймала себя на желании взять в руки похожее на биомассу лицо врача и слепить его по-новому.

— Весёлое Рождество выдалось, всю ночь отравленных везут, — пробубнило, отворачиваясь, несимметричное лицо. Врач скрылся за дверью.

Бывают минуты, когда ты как бы подвисаешь в плоскости отсутствия чувств, обязательств, решений, сомнений и войн. Жизнь течёт, но мимо тебя. И всё, что приходит в голову, — собраться и уйти или уехать в путешествие. И лучше всего в путешествие во времени. Говорят, машина времени почти реальна, надо только отыскать сапфиры к её двигателю и расчистить торсионные поля для разбега.

— Чего стала? — Тяжёлый кулак впечатался Лане в спину. — Врач ясно сказал, чтоб ты шла отсюда.

— Он нам всем сказал. — Не дожидаясь ответа, Лана выбежала из фойе.

Серое, ещё не до конца проснувшееся утро встретило её на пороге больницы колючими снежинками, которые врезались в лицо с хладнокровием акупунктурщика. Взгляд неожиданно упёрся в тесно прижатые друг к другу знакомые фигуры.

— Ланка, ты уже здесь? С врачом говорила? Как они? — Стелла учащённо заморгала, стараясь сбросить налипшие на ресницы снежинки.

— Они? Ты о ком?

Стелла отступила на шаг и подозрительно прищурила глаза.

— О Крэзи с Аликом, конечно! Что с тобой? Они живы?

Лана растерянно посмотрела на седую от облепивших снежинок голову Стеллы и отшатнулась. Многие считали художницу некрасивой, но не она. И только сейчас с белёсой копной волос поверх съехавшего на плечи платка, бледным обветренным лицом и фразой «они живы?» Стелла показалась ей не просто некрасивой, а ужасно, ужасно страшной. Словно прообраз смерти стоял перед ней.

— Лана! — Выудив руку из подмышки подруги, Александр Матроскин схватил девушку за плечо и затряс. — Что ты молчишь?

— А причём здесь они?

— Как причём? Их же сюда привезли ночью!

— Кого?

Тревожное переглядывание друзей и повисшая минутная пауза не добавили понимания. Она вспомнила, что звонила Крэзи ночью, когда Пете стало плохо, но та не ответила. Не ответила. И не перезвонила. Или перезвонила? Когда вышел врач, в её кармане задребезжало. Тогда она проигнорировала звонок и потом забыла проверить, кто звонил. Лана нащупала в кармане телефон, вынула, открыла пропущенные вызовы. Ах, вот кто это! «Котик»!

За спиной раздался треск растягивающейся пружины, и послышались знакомые голоса. Лана быстро спрятала телефон обратно. Дверь размашисто зевнула, выпуская пухляша деверя и растрёпанную свекровь, и оглушительно хлопнула.

— Здравствуйте, Татьяна Валерьевна!

«Костнер» подошел к Андрею и протянул руку. — Вы тоже здесь?

Очкарик крепко сжал протянутую ладонь, обхватив при этом левой рукой локоть Александра.

— А где нам ещё быть? — покосилась в сторону Ланы Татьяна Валерьевна. — Пошли, — обернулась к толстяку, — вон такси подъехало.

— Ладно, Сань, мы пойдём. Врач всё равно к нему не пускает.

— К кому? — прозвучало в унисон и осталось без ответа.

Похоже, погода заблудилась. Серая мгла скрыла абрис такси и мгновенно замела след протектора. Вот бы навсегда. Лана сжала в руке телефон. Холодный металл напомнил — «Котик». Не сейчас.

— Я ничего не понимаю, — Стелла поёжилась и натянула на голову платок, смазывая по волосам растаявшие снежинки.

Так лучше. Теперь это снова её подруга, художница, учительница — Стелла Кёрхельберг.

— Вам кто про Петю сказал?

— Никто нам ничего про Петю не говорил.

— А здесь вы что делаете?

— Приехали узнать, как Алик с Крэзи себя чувствуют.

— А что с ними?

— А с Петей что?

— Не знаю, врач говорит — отравление. Еле откачали.

— Вот, — Стелла развернулась к своему спутнику. — Скажи мне спасибо, что я тебе пить не давала. Не то, что эта твоя Крэзи! И Алика не контролировала, и сама накачалась. И ещё хватает совести меня критиковать. «Что ты его контролируешь?» — пропищала Стелла, копируя голос Крэзи. — Сейчас бы рядом с ними здесь лежал.

— А я что, я ничего, — промямлил Александр, поправляя на шее шарф.

— Так они тоже здесь?!

— Ну да. Мы их сюда вчера привезли. Мы же в одной машине уезжали. По дороге им обоим стало плохо. Алика обездвиженного ещё при тебе в машину загружали. Он уже тогда ноги еле волочил и языком не ворочал, мычал только. Ты же видела.

— Видела. Но он пьяный, как обычно. А с Крэзи что?

— Её в машине развезло, тошнить стало, живот прихватило так, что она чуть сознание не потеряла. Сказала — везти их сюда. Ей можно верить, просто так она бы не поехала. Раз сказала везти — значит, дело хреновое. Всё-таки она какой-никакой медицинский работник.

— Та-а-а-ак, — протянула Лана. — А вы как себя чувствуете?

— Да нормально мы себя чувствуем, — Матроскин погладил подбородок. — Мы приехали узнать, как у них дела, и вот тебя встретили. Про Петю не знали ничего. Он вроде немного пил.

— А остальные? Что с ними? Вы что-нибудь знаете?

— Нет. Мы же первой машиной уехали.

— Ребят, надо всех обзвонить, узнать, как они себя чувствуют. Сань, обзвонишь?

— Как скажешь. Только к Алику зайдём. Пойдёшь с нами?

— Нет. К маме поеду, по Витальке соскучилась. Вы лучше мне позвоните потом.

— О'кей.

Глава четвёртая

Что внутри? Душа? Нечто нематериальное. Совокупность наших чувств, желаний, стремлений, порывов сердца, воли. Ощущение от соприкосновения с этим миром, с этой реальностью через то, что создаешь, что оставишь после себя. Будь то шедевр или новый человек.

— Мама! — белобрысый пацанчик в коротких белых штанишках и полосатой футболке с разбегу запрыгнул в подставленные руки. Лана подкинула малыша вверх, и тот разразился заливистым смехом.

— Что-то ты рано. Мы тебя к обеду ждали. — Валентина Мироновна, мать Ланы, несмотря на размененный пару лет назад шестой десяток, выглядела куда моложе своих сверстниц из-за особой энергетики, которой заряжала всё вокруг. Возраст, отмеченный количеством лет, безусловно, определяет то, как мы смотрим на мир. И дело совсем не в физиологии. Не в уровне гормонов и не в снижении общей эффективности работы организма. Старость — в голове. Быть старым — особый паттерн поведения.

Лана опустила на пол малыша и расстегнула полушубок.

— Мам, у нас беда. Петя в больнице.

— Петя? А что с ним? — Обычно чересчур эмоциональная, на этот раз Валентина выглядела спокойной.

— Кажется, он отравился палёной водкой.

— Водкой? Странный способ экономить. Лучше бы вообще не пил.

— Разве он пьёт? Просто праздник, гости, в праздник все пьют. И не экономит он, водку Алик закупал.

— Нашли кому доверить. Сильно траванулся?

— Сильно. Еле откачали.

— Да ты что! — всё-таки встревожилась мать.

— Он в реанимации, меня к нему не пустили.

— А ты? Ты-то как?

— Я нормально, я пила шампанское. Ты же знаешь, я водку на дух не переношу.

— Слава богу!

— Мам, а подалок? — Серые с синими кромками радужек глаза сверлили Лану пристально и нежно.

— Есть, есть подарок, сынок, но он дома. — Лана пригладила торчащий на затылке сына вихор. Мальчик недовольно тряхнул головой и тут же прижался щекой к ноге матери.

— Ты завтракала?

— Нет, не хочу. Если только кофе.

— Пойдём. Маришка как раз заварила.

В уютной кухоньке с широким окном над раковиной, за которым даже серый пейзаж кажется таким же уютно-домашним, пахнет огнём, морозом, луной во Льве и корицей. Всю эту смесь покрывает терпкий аромат кофе.

Маришка — такая же красивая, с огромными миндалевидными тёмно-серыми глазами, которые меняют цвет в зависимости от наряда. Сегодня она в голубой футболке, и потому глаза кажутся синими. В поволоке длинных ресниц — невероятно красивая. Точная копия Ланы, только с чёрными, как у матери волосами, которые почти уравнивают её по возрасту с сестрой. Блондинки всегда выглядят моложе. Мариша отодвинула тарелку с недоеденным печеньем.

— Ужас какой! А вдруг он умрёт?

Надкушенное сердечко показалось нехорошим знаком. Лучше всё-таки доесть. Последнее время в отношениях с Максом наметилась трещина. Мариша потянулась за печеньем. В приметы она верила.

— Мне даже страшно о таком думать, — махнула рукой Лана, отгоняя пугающее предположение.

— Зато мамаша его уже суетится. — Мариша вгрызлась ровными белоснежными зубами в печенье и захрустела.

— Я в шоке! — Валентина пригладила идеально уложенные в причёску волосы. — Думать о наследстве, когда сын лежит в больнице. Мать!

При этих словах сидевший на коленях у Ланы малыш сильнее обхватил её за талию и клюнул носиком в вырез кофточки.

— А Андрей? Тот ещё фрукт! Мне он всегда не нравился. Я думаю, он завидует Пете. Зачем он наплёл про тебя свекрови, ты же ему вроде нравилась? Непонятно. — Мариша заглянула в пустую чашку, приподняла её и стала крутить, рассматривая осадок.

— Он приставал ко мне.

— Когда?

— Вчера. Я в ванную зашла, а он следом. Стал расспрашивать, как у меня с Петей. Знаю ли я, что он мне изменяет, и как я к этому отношусь.

— А разве Петя тебе изменяет? Я думала, после того раза он завязал со своей любовницей.

— Я тоже так думала, но недавно посмотрела его переписку в телефоне, — Лана вздохнула, — похоже, он опять мне изменил, и опять с той же. Вообще не знаю, что дальше делать.

— А давай я тебе погадаю. — Мариша схватила чашку сестры и стала вращать её, рассматривая образовавшийся узор.

— Ну что там? — Лана потянулась к сестре, пытаясь заглянуть в чашку, но та увернулась и быстро отправила её в раковину.

— Ерунда.

В кармане завибрировал телефон.

«Опять он! Не сейчас, не сейчас», — застучало в висок, но звонок оказался от Стеллы, и Лана перевела на громкую связь.

— Ланка, — почти кричала Стелла, заглушаемая шумом ветряных завихрений, — плохо дело.

— Что? Ещё кто-нибудь отравился?

— Нет, с остальными всё в порядке, но вот… — Стелла замолчала, и в образовавшейся паузе было слышно её тяжёлое дыхание и голос мужчины, звучащий будто издалека. Слов не разобрать, но по интонации стало понятно, что Александр Матроскин очень встревожен. «Да ладно», — расслышала Лана в трубке тихие слова Стеллы, обращённые к мужчине, и уже громче и быстрее: — Короче, отравились ребята не водкой.

— А чем?

— Пока непонятно, но у них в крови обнаружен таллий. И у Пети тоже. Ты что-нибудь знаешь про таллий?

— Это какой-то химический элемент, кажется.

— Ланка, это не просто химический элемент. Саня говорит, что это сильнейший яд. Им раньше крыс травили.

— Крыс? Но у нас нет крыс, — растерянно пролепетала Лана.

— В том-то и дело. Саня говорит, что таллий этот настолько опасен, что его применение уже давно запретили к использованию в других странах и возможно у нас тоже.

— Но откуда тогда он взялся?

— В том-то и вопрос! То, что в водке его не было — сто процентов. Мы с Саней тоже водку пили, и остальные. Мы обзвонили всех, и все живы-здоровы. Ладно, у меня всё, мы поехали. Пока. — Стелла отключилась.

Тихо, так тихо, что слышно дыхание каждого и мятущийся ветер за окном. Захотелось открыть форточку. Но не потому, что душно, а для того, чтобы заморозить все существующие в воздухе частицы, чтоб они остановились. И морозить их до тех пор, пока они наконец-то не задвигаются в обратном направлении и не вернут всё на день назад, в то заснеженное утро, когда Петя с Серёгой ушли в лес на лыжах, а она варила пюре, а Стелла рисовала на окне ангела. «Есть иллюзия парения ангельского», «Скорее падения». Кира! Она всё предвидела. Или спроецировала?

В горле пересохло.

Лана опустила сынишку на пол, сняла с полки чистый бокал, потянулась к крану и замерла. На дне той чашки, которую Мариша поставила в раковину, кофейный осадок расчертили белые полоски в форме решётки.

Глава пятая

Конечно, ужасно получить пулю в лоб от человека, которому надо верить. Мир не должен быть таким жестоким. Но он такой.

В комнате темно, сумеречный свет из окна, рассеиваясь, оседает на пол и там умирает. Но включать свет совсем не хочется. Дом никогда ещё не был таким чужим и холодным. Хорошо, что она оставила сына у мамы. Правильно. Нельзя ребёнку в такой атмосфере, детские души намного чувствительней. Мать и ребёнок связаны пуповиной, пусть и невидимой, всю жизнь. Почувствовав её настроение, Виталик не стал капризничать, а послушно отправился спать, лишь чмокнув на прощание мать в щёку. Внутри, где-то за грудной клеткой, защемило, но так лучше.

Лана открыла планшет и нажала на иконку с нотой. «Не стоит прогибаться под изменчивый мир…». Любимая Петина группа, и песню эту он очень любит. Не стоит прогибаться… Петя никогда не прогибался. И ей это нравилось, но тогда, накануне Сочельника, он пришёл поздно, вид был измученный, а она… Зачем она наехала на него? Приревновала? Или обиделась, что её планы не совпали с его планами? У него неприятности, на него давили, а тут она со своими намёками, со своей спаржей и клубникой.

Она почти не интересовалась его делами, да он и не любил ввязывать её в свои проблемы. Считал это слабостью. Только однажды она случайно подслушала его телефонный разговор и поняла — от него что-то требовали. Что-то про пост главы банка. Настаивали, но Петя никогда не прогибался.

«Пусть лучше он прогнётся под вас». Но разве это правильно? Они с Петей однажды даже поспорили на эту тему.

— Иногда надо и прогнуться, хотя бы из уважения к человеку и стремления, чтоб обоим стало легче в общении. Ничего нет плохого в том, чтобы подстроиться под собеседника, настроиться на его волну.

— Ломать себя?! Да ни за что!

Тогда она обозвала его поленом… И негибкой личностью… Человеком, для которого любое изменение — катастрофа, испытание и потеря себя.

— Что ты хочешь сказать? Кто я такой, чтоб под кого-то подстраиваться? Да? Ты это хотела сказать? — рассердился Петя, и минутный спор грозился перерасти в семейный скандал. — Ты меня совсем не уважаешь?

Лана поняла, что перегнула палку, и постаралась повернуть спор в другое русло:

— Я хотела только сказать, что мир — это целый мир, — она раскинула руки. — Так может, прогнувшись под него, мы обогатимся? Гибкость в общении, как, впрочем, и в сексе, очень нужна.

Он не услышал намёка.

— Кому надо, пусть тот и прогибается.

А может и услышал, но сделал вид, что не понял. Но ведь понял. Она всегда надевала эту чёрную сорочку, когда… Он знал когда… Это было условным знаком.

— Давай спать. У меня был сложный день.

Да. Они ссорились. Иногда. Не так, чтобы часто. И тогда поссорились, но утром всё забылось. И какое… Какое дело Андрею до их отношений. Тогда она не поняла. А теперь, кажется, всё вырисовывается. Так вот зачем он тогда зашёл в ванную.

«Привет, мой котик! Я тоже очень, очень скучаю. Ничего нового. Выдержать ещё пару месяцев, и легче будет. И тебя, наконец, увижу».

За дверью послышались шаги. Лана быстро отправила сообщение, но спрятать телефон не успела, дверь приоткрылась, и круглое лицо деверя втиснулось в щёлку.

— Ты чего здесь?

— Я… Я… — не нашлась что ответить Лана и быстро закинула телефон в карман висевшего на крючке халата. Незаметно не получилось, Андрей проводил жест близорукими глазками. Её торопливость выглядела подозрительно.

— Проверяешь Петькин телефон?

— Да, — соврала Лана.

— Подозреваешь в чём? — Андрей пропихнул тело в дверной проём и, по-шпионски оглянувшись, прикрыл за собой дверцу. — Или уже всё знаешь?

— Знаю, — снова соврала Лана.

Петя подошёл так близко, что она почувствовала запах. Неприятный, горьковато-кислый запах из его рта. Хотелось отойти, но отступить даже на шаг было некуда, она и так стояла у самой стены. Закрыть руками лицо — единственное, что пришло в голову.

— Ты что, плачешь?

Она почувствовала на плечах его тяжёлые ладони и утвердительно замотала головой, боясь, что он сейчас начнёт отнимать ей руки от лица.

Лана постаралась выдавить хоть слезинку, но не получилось. Актрисой она была никакой — вместо слёз её распирала идиотская улыбка, справиться с которой не получалось.

— С Петькиной стороны продолжать эти встречи — просто свинство. Он мне брат, конечно, и я его люблю, но именно поэтому…

Лана почувствовала, как пухлые руки поползли по её спине. Стало противно. Вроде бы поглаживания, утешительные, без сексуального подтекста, были сейчас вполне уместны, но за этими якобы душевными порывами чувствовалось совсем другое. Хотелось стряхнуть его руки, однако ситуация не позволяла. Если уж притворяться, то до конца. Его лицо было совсем рядом, его щека коснулась её руки. «Ещё немного, и он полезет целоваться», — мелькнуло в голове, и она не смогла удержать отвращения. Её передёрнуло, и, чтобы скрыть нечаянную реакцию, она затряслась, изображая рыдания.

— Я хочу положить этому конец.

— Ну что ты… — он прижал её к себе. — Не стоит так расстраиваться.

Надо было как-то выкручиваться, уж слишком интимными становились объятия, и тут в коридоре послышались спасительные шаги.

— Кто-то идёт. — Воспользовавшись моментом, Лана оттолкнула от себя деверя.

— Вот чёрт! — Андрей развернулся к раковине, открыл кран и намылил руки.

— Я лучше пойду, — выдохнула Лана и выскользнула за дверь.

Глава шестая

Это отвратительно банально. Опутанный трубками и проводами полутруп с пузырящейся кровавой кашей вместо лёгких, сходящий с ума от боли и страха, умоляющий ещё об одном дне жизни, о простой возможности дышать и надеяться.

Чёрная тень отошла от кровати и прильнула к стене.

— Тебе хоть раз было интересно, что чувствует человек, когда понимает, что его используют как сексуальный объект? Это не зависит от пола. Когда его просто дрючат, а другому поют дифирамбы?

Тянет объясняться… объясняться… объясняться… Бессмысленно. Не надо и начинать. Ни к чему. Из пустого в порожнее. Хочется просто: без сложностей, без разъяснений, не вникая.

— Прощай!

Тень проплыла вдоль стены и выскользнула в дверь, как будто никого и не было.

Приснилось? Померещилось?

Апогей бессилия. На столике рядом с кроватью бутылка воды. Он смотрит не испуганно, нет. Обречённо. И смирившись. Жизнь заключается в приятии смерти. Смысл борьбы? Раньше он был. Был? Лана права. Женщины намного гибче, чем мужчины. Для них прогнуться — да не вопрос! И это правильно. Так и должно быть! У женщин должен быть один принцип — выжить, приспособиться, пристроить себя и своих детей. А ему всегда было противно приспосабливаться. И вот конец. И всё это эзотерическое бла-бла-бла про высокочастотную энергию… Для чего? Чтобы восстановить гармонию, симметрию? Чушь. Движение, поток силы возможны только при асимметрии. Установить баланс — замереть навеки. Навеки. Замереть.

Зима холодными пальцами перебирает чётки дней. День, ночь, день, ночь. А у тебя одно желание — чтобы всё перестало вращаться. Не так, чтобы наступил вселенский конец света, а всего лишь, чтобы вся человеческая суета на какое-то время зависла. А ты сидишь на автобусной остановке и наблюдаешь, как всё замерло.

Наверное, так и случилось, потому что автобус где-то стопорнулся, а у неё совсем нет чувства беспокойства. И ни капли волнения, что она может опоздать. Даже некоторое подобие блаженства охватило. Но вскоре и оно надоело.

Надо было взять такси. Почему она не взяла такси? Почему так не спешит?

— Приезжайте, — сказал врач и положил трубку.

Ни холодно ни жарко. Никак. Она ничего не успела спросить. Что означало это «приезжайте». Её наконец пустят к нему? Или… Что?

Вот откуда это блаженство, эта неторопливость. Вместо такси — автобус, и желание остановить время, побыть ещё в неведении, быть вне времени, над ним, без него. Без него.

Из-за поворота, медленно волоча провисший зад, показался автобус, и она не успела додумать мысль, которую обрывком занесло в сумбур головы.

Сутолока, гомон, чужой смех и чьё-то недовольство, запах перегара, бензина, выхлопных газов и жжёной резины. Почему она не взяла такси? Кто-то больно толкнул в спину.

— Что стала в проходе? Тоже мне краля выискалась. Что, на автомобиль не насосала?

Мир не должен быть таким жестоким. Но он такой.

Она вышла раньше. Пошла пешком. Всего пару остановок. Летом бы показалось близко. Но это летом, а сейчас зима и мороз (наверное, минус тридцать). Щиплет нахал за коленки, лезет со своими колючими поцелуями в щеки, нос. Вот, наконец, серое здание, на пороге люди.

Знакомые лица. Эти лица она видела всякими — грустными, весёлыми, злыми, безразличными. Видела их смеющимися и плачущими. Плачущими, как сейчас. Лана остановилась. Идти дальше страшно, да и незачем. Эти лица такими она уже видела. Дважды. Первый раз, когда хоронили свёкра — отца Пети. Второй, когда хоронили Марка — родного Петиного брата.

Ей хотелось остановиться, но ноги сами несли к этим людям, потому что она была частью их семьи, и это горе было и её горем тоже. И нельзя было остановиться, развернуться и уйти. Нельзя, несмотря на то, что ей очень этого хотелось. И снова улыбка, та самая дурацкая улыбка, вместо скорби и слёз. Она шла, мучительно стараясь подавить её, кусала губы, сжимала скулы, но ничего не выходило. Её словно парализовало. Наверное, так и было. Улыбка, впечаталась в лицо, застыла клоунской гримасой. Временный паралич на нервной почве.

— Здрасьте, — такого идиотского и не к месту слова в подобной ситуации трудно представить. Но оно вылетело и замёрзло между ней и Петиными родственниками.

— Явилась?! — зло выстрелила карими зрачками Татьяна Валерьевна и отвернулась.

— Знаешь уже? — Леонид Тихонович Арбузов недобро посмотрел на Лану. — Рада?

«Угу», — откуда-то сверху крикнула птица. Взмахнула, захлопала, замахала, унося на чёрных крыльях счастье.

— Пойдёмте, — Андрей заботливо приобнял Татьяну Валерьевну за плечи. — Надо всё организовать.

Они синхронно отвернулись и молча прошли мимо неё. А она так и осталась стоять на больничном крыльце с той же идиотской улыбкой.

Захотелось упасть лицом в снег. А что ей ещё делать? Что? Развернуться и пойти за ними следом? Заказать такси и уехать? Пойти в больницу и с этой дурацкой улыбкой слушать врача? Что он ей скажет? Что Пети больше нет? Больше нет. Слово «умер» она не могла произнести даже мысленно.