Бесплатный фрагмент - Прощай, моё всё

— Почему я здесь? Дайте-ка подумать…

В размышлениях я медленно обвел светлую комнату своим скромным взором и хотел было тихо продолжить, но вместо этого произнес:

— Вас это не раздражает? Ну вот это. Это самое.

Господи, взываю к тебе, неужели никто этого не слышит? Ну вот же. Вот оно… Тик… Так… Тик… Так… Противно, не правда ли? Эти остинатные фигур-, заведенного до предела болванчика-, разве не наводят вас на мысль о развитии клаустрофобии-, во время пребывания в этом замкнутом пространстве? Разве вам всем не надоело быть частью чего-то большого, но настолько ничтожно маленького, поклоняясь лишь двум богам: Тик, Так.

— Знаете, я только что пришел к выводу, что я атеист… — Неловкая пауза берет свое начало с моих застенчиво закатанных глаз. — А? Вас все еще интересует ответ на Ваш вопрос?

Да что же неймется Вашей душе… Я здесь, потому что могу, но Вас ведь вечно это не устраивает.

Ладно, давайте так: все началось в тот момент…

I

…когда я осознал свою профнепригодность в этом мире. Меня неправильно учили, и с каждым годом я все больше в этом убеждался. За все годы обучения в различных учебных заведениях-,мои талантливейшие и наиумнейшие педагоги не смогли научить меня нужным для социума вещам. Я не умею лгать, я не умею болтать без умолку, я не научился изменять любимым людям, и-, самое главное, -я не научился продавать и продаваться. Всё, ради чего я жил, изначально было обычной иллюзией, но это не значит, что я не пытался это исправить. Сделав над собой усилие, я позволил демонам лжи, жадности и похоти сливаться с моим телом и творить все, что им будет угодно, потому что знал: сегодня принято делать людям больно.

Но раз за разом я понимал, что больнее всего приходится мне. Я-, со слезами на глазах-, руками прижимал уши к голове, дабы не слышать более стоны и крики невинных, обманутых и истерзанных мною людей. Но всегда было слишком поздно… Я слишком поздно начинал осознавать, что натворил, в то время как моим демонам всегда было мало. Мне становилось ясно, на какую жертву я иду, но цена, казалось, слишком велика.

Общество меня, наконец, приняло, и я чувствовал, что не совсем потерян и мое добродушие еще может кануть в небытие, позволив мне заслужить еще большее уважение. Я начал гордиться длиной своего мужского достоинства, количеством половых партнеров и измен жене, количеством выигранных в покер денег и украденным из стаканов с мелочью. Все это казалось безумно забавным и интересным, ведь я наконец заслужил уважение среди своих, как мне на тот момент казалось, друзей. И был счастлив. Правда, призрачно…

Через несколько лет я лишился всего, что у меня было, в том числе и осознания того, как все отлично. Виной тому стала одна единственная партия в покер, когда мои «друзья», сговорившись, обобрали меня до нитки. Я кричал, что желаю еще одну партию-, и готов поставить на кон красавицу-жену, но в ответ они просто смеялись: «Ты давно ее проиграл».

Я пытался найти утешения у развязных женщин, но и они ушли от меня, не найдя ни копейки в кармане. Все, что у меня было, в один миг рухнуло. А я ведь всего-то желал быть как все… Мне хотелось, чтобы мир принял меня, после того-, как я приму его. Но вся моя жизнь была обманом с самого начала. Мир никогда никого не принимает, но, вместо того-, чтобы смириться с этим, мы раз за разом пытаемся что-то ему доказать. Но он не услышит нас, это просто консервативное смешение эмоций, настроенное на отрицание любых версий бытия духовных ценностей.

И только тогда, когда смог это осознать, я понял, что гармонии с Миром мне не достичь в любом случае. Но я могу достичь гармонии с самим собой, если приложу достаточно сил. Услыхав это, мои демоны тотчас же отреклись от меня и исчезли в поисках новой жертвы. Я же продолжил духовное самобичевание.

Как-то утром, подойдя к зеркалу, я в очередной раз взглянул на свои разлохмаченные черные волосы и проклюнувшиеся рыжие корни. До тех пор, пока я не стал частью общества, я был индивидуален с рождения, как того и желала моя мать. Она тоже всегда учила меня, что индивидуальность — это не плохо, а замечательно, но козни сверстников заставляли меня думать обратное.

Недолго думая, я взял машинку и состриг все волосы почти до основания. Я слышал, так делают люди, желающие начать жизнь заново. Все, что нужно людям для новой жизни, — это отрезать часть себя. Возможно, эту логику преследуют люди, меняющие пол.

Вóлос на голове у меня жесткий, колючий. Ну ничего, привыкну. Зато расчесывать не надо. Конечно, то, что я лишил себя волос добровольно, — не искупит моих грехов. Но тот факт, что я что-то с себя сбросил, — явно облегчил мне жизнь.

Пока я одевался, в мою голов, лезли всякие аналитические мысли. Люблю анализировать, знаете ли. Все мои одежки — это свитер, подаренный женой, брюки с первого собеседования и кожаные туфли. И я начал размышлять о том, насколько часто мы окружаем себя символизмом, не подозревая об этом. Свитер — как символ заботы, любви и тепла. Брюки — как символ успешности, карьеры и социального статуса. А туфли — символ богатства, роскоши и благополучия. Тем самым мы сами держим себя в прошлом, замыкая на себе узы беспомощности все крепче и крепче.

— Ты посмотри! Прям в обуви тут шмыгает! Я же только помыла! — все ворчала угрюмая бабулька-соседка лет так эдак восьмидесяти.

— Это коридор, логично, что здесь все ходят в обуви, — равнодушно пробормотал я, зажимая в зубах позавчерашний окурок.

— Ах ты скотина такая! Ах ты неблагодарный! Ишь чаво удумал: умничать! — визжала бабка, размахивая шваброй.

Хлоп! И бабулька оказалась по другую сторону двери. В коммуналке все одна дружная семья? Что-то не чувствуется…

— Извините, сигаретки не найдется? Нет? Извините…

Хотя мне ли жаловаться на семью… Или вообще судить, что такое семья. Я где-то слышал, что семья –, это когда друг друга любят, ценят и уважают. Интересно, как это? В детстве я хорошо это знал… Наверное…

По крайней мере, у меня никогда не было желания усомниться в словах моей матушки… Несмотря на то, что я плохо находил общий язык со сверстниками, я не переставал чувствовать и любить… Когда меня дразнили рыжим коротышкой (хотя сейчас на рост я не жалуюсь), я мог и слова не сказать в ответ, но, если вдруг кто-то решал оскорбить мою мать-, — бросался в бой не задумываясь. Конечно, я всегда был один и толпа одноклассников нещадно пинала меня и возила по грязи, оставляя меня там и зная, что я пережевываю собственную кровь с песком. Интересно, какой вкус у любви теперь?

Шаркая по улицам едва ли проснувшегося города, я проходил мимо модных магазинов и боялся к ним поворачиваться. Нет не потому, что я завидую людям, которые могут приобретать трендовые одежды. Я боюсь поворачивать к ним голову, потому что не желаю видеть своего отражения. Может, для всего мира я и не настолько ужасен, но вы ведь знаете это чувство, когда смотришь на свое отражение и понимаешь, насколько противен и насколько сильно меняется твой образ в зависимости от того, в какое зеркало ты смотришь. В витринах магазинов — самый страшный образ. Он показывает, насколько ты низок, гонясь за тысячами шелковых нитей, запутанных в виде того, что можно надеть на себя. Никто даже не представляет, насколько опасен поворот в сторону манекенов, ведь ты сразу становишься его отражением. Он хочет видеть себя на месте вашего тела, а вы хотите быть на его месте, обмениваясь энергетикой и даже не думая о том, кто от этого страдает больше. В итоге вам хочется все это купить, вы проходите мимо друг друга, рассматривая снизу вверх всех, кто вам понравился, оборачиваетесь вслед и даже не думаете о том, что вы все — просто красиво одетые манекены-, — отрада для глаз друг друга.

Один из таких манекенов попался мне на улице, в переулке. Одета она была как типичный подросток, но на вид ей едва ли можно было дать меньше двадцати. Сидя на бордюре в темно — синих джинсах, она спряталась от мира под желтым капюшоном своей пайты, разрешив носочкам своих кед встретиться.

— Тебе хоть восемнадцать есть, что ты пиво пьешь? — спросил я, нелепо подсаживаясь. В двадцать пять лет мои коленки, хрустя, словно говорили: «Стар ты уже для посиделок с подростками на бордюре».

— Мне двадцать два. — ответила та, сделав глоток из жестяной банки.

— Это что, дреды? — спросил я, рассматривая, как эти длинные черные толстые пряди выбираются из-под тесного капюшона.

Девушка резким движением скинула его и сделала еще глоток, всем своим видом спрашивая: «Теперь видно?»

— Мне все время кажется, что все плохо… — грустным тоном начала девушка. — Я все время занята какими-то полезными делами, но стоит мне на секунду остановиться и посмотреть на все со стороны, как вдруг до меня доходит, насколько я несчастна и насколько мне грустно. Я в меланхолии, чудик, понимаешь? — девушка опустила голову. — Я очень долго думаю, от чего это может быть, но никак не могу понять, в чем дело… У меня есть семья, друзья, любимый человек… Наверное, я просто прифигела…

Такой вывод со стороны девушки ввел меня в небольшой ступор. Давненько я не встречал самокритиков женского пола…

— Почему ко мне вечно цепляется всякая шваль? — выдала она довольно резким тоном, не сводя глаз с мертвой точки созерцания.

— С чего ты взяла, что я шваль? — оскорбился я, хотя в моем тоне этого было не заметить. Я в принципе флегматичен, за исключением некоторых ситуаций.

— Посмотри, как ты одет. Приличные люди так не ходят,.- -констатировала она.

Громко сербнув пивом, продолжила:

— Наверняка ты когда-то был очень успешным человеком: семья, друзья… А потом пуф-ф — всё рухнуло, — прожестикулировала девушка, разведя руками и повернувшись ко мне. — Я права?

— У меня что, на лбу это написано? — поинтересовался я. — Может, я в детском доме вырос и с рождения так бедно выгляжу.

Сёрб, сёрб…

Я вздохнул.

— Ладно, ты права, так все и было. Но потом богатство и алчность перетянули меня на сторону беззаботности и зла. Пил самые горячие напитки и имел самых горячих женщин. Я даже жену в покер проиграл.

— Все ясно. Просто ты конченый, — умозаключила та.

— Само собой, — покачал головой я.

— Ты знаешь, кто такой конченый? Это человек, от которого нечего больше ждать. Мир вздохнул с облегчением, потому что ты кончился, — девушка смяла одной рукой жестяную банку, а затем швырнула ее в переулок.

— Адьёс! — встала та и, отряхнувшись, ушла прочь.

Я… кончился… К такому выводу я еще не приходил…

— Дядя, вы не видели мой мячик? — подбежал ко мне маленький мальчуган…

Странно, но на секунду я увидел в нем себя. Такой же рыжий, кудрявый, маленький, беззащитный, в ярком комбинезоне и синих башмачках…

Я поднялся, отряхнулся и решил уйти прочь, отвернувшись.

— Нет, не видел, малой, — равнодушно ответил я, засунув руки в задние карманы.

— Ну почему никто не хочет со мной играть? Почему никто меня не любит? — заныл тот.

Я повернулся к нему:

— Послушай, мало… — Но его на месте не оказалось. Я прошелся взглядом по переулку. — Хм… шустрый малый… — И снова повернулся обратно.

— Поиграем? — подпрыгнул тот к моему лицу.

Испугавшись, я сделал шаг назад:

— Мама не учила тебя, что нельзя пугать взрослых дядей?

Вдруг из-за спины послышался стук резинового советского мяча. Я обернулся, увидев тот самый мяч из моего детства.

— Мячик нашелся! — воскликнул мальчик и, подняв руки, побежал к нему навстречу, не видя ничего на своем пути, в том числе и меня. Я думал, столкновения не миновать, но тут произошло нечто более пугающее: мальчик пробежал сквозь меня, радостно визжа и размахивая руками. Каждым кровяным тельцем я почувствовал, как его сущность проходит через мою, принося то ли вред, то ли наслаждение.

Не оборачиваясь, я в ужасе побежал куда глаза глядят, лишь мимолетом ориентируясь, в какой стороне находится коммуналка. Я бежал и не оглядывался, задыхаясь от собственной паники и мыслей, пытаясь себя успокоить хоть как-то.

Так, у меня просто разыгралась фантазия… Надо вспомнить, что бы сказала в этот момент моя матушка, если бы я ей рассказал.

Я закрыл глаза и представил светлый лик матери, которая гладит меня по голове. Она сказала бы: «Сынок, у тебя просто разыгралась фантазия»… Я открыл глаза. Черт, не сработало!

— Смотри, куда несешься, придурок! — орал на меня едва успевший затормозить водитель новенького авто.

А я лишь не оглядываясь несся навстречу уже родной зашарпанной двери подъезда. Быстро забежал на свой этаж и побежал по коридору, отворив с размаху дверь, которую я, к счастью, забыл закрыть. Захлопнув ее за собой, я прыгнул на колени, проехавшись по старому полу навстречу подоконнику, на котором стояла икона, и суетливо навзрыд шептал:

— Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи!.. Помилуй, Господи… Помилуй… Господи… — и шептал я так, пока не сполз на пол навзничь и не потерял сознание от испуга и голода.

— Понимаешь, милый…

— Матушка…

— Мне нельзя было любить…

— Мамочка…

— Потому я все потеряла…

— Мама…

— Работа была такая…

Удар в дверь!

— Еще раз пройдешь по коридору в грязной обуви — сам вылизывать будешь! — послышался приглушенный голос бабки за моей дверью.

— Угу… — протер я глаза, отойдя ото сна.

Пахнет очень вкусно… Что это?

— И чтоб твои наркоманы не ходили к тебе больше! — еще тише был голос моющей пол бабки. Заняться ей, что ли, нечем…

Наркоманы… какие еще нарко…

Мой взгляд наткнулся на одноразовую тарелку с едой. Я уже и не помню, что там было. Помню только, что умял это за милую душу.

II

— Чувак, я всегда так радуюсь, когда тебе нравится моя стряпня! — прозвучал из-за спины гнусавый голос.

Я дернулся и обернулся:

— Фу ты! Напугал! — с набитым ртом пробурчал я. — Опять ты в этой дурацкой шапке…

Мой друг оскорбился и поправил это разноцветное нечто, из-под которого свисали искусственные косички.

— Она не дурацкая! Это олицетворение моего внутреннего мира! — прогнусавил тот.

Мой друг довольно высокого роста. В этот день, помимо яркой вязаной разноцветной шапочки, на нем были джинсы, которые ему немного великоваты, разноцветная майка и шлепки, хотя на улице еще явно не май.

Я дожевал вкуснейшую в мире еду и поблагодарил своего друга. Общаемся мы не так давно, но он всегда приходит на помощь, хоть я и не прошу. Наверное, ему меня просто жаль, хотя не уверен, что дружба и жалость — понятия совместимые. Я его как-то от хулиганов на улице спас, втащил по морде всем троим. С тех пор и знакомы.

— До сих пор торгуешь травкой? — поинтересовался я, вставая с пола.

Мой друг сидел на подоконнике, болтая одной ногой, тактично отодвинув икону в угол.

— Но-но-но, чувак, — жестикулировал он, подняв правую ладонь. — Это не просто травка. Это — вход в другой мир. Мир спокойствия, любви и Джа… — словно под неслышный мне ритм покачивался мой друг.

Насколько я знаю, у него тоже нет близких друзей, как и у меня: он одинок и никем не любим. Но при этом он всегда в каком-то позитивном и умиротворенном состоянии, желая творить добро и пропагандировать мирную жизнь.

— Жену твою видел, — выдал он.

Оу…

— И как она? — оживился я.

— Ну… — тот почесал нос, — насколько я знаю — счастлива.

Я вздохнул с облегчением.

— Наши с ней общие знакомые рассказали мне, как все было, чувак. Короче. Ты, когда, ну это… проиграл, она досталась мужику нормальному, который ее отпустил сразу. Денег дал в придачу, на работу помог устроиться. Словом, пожалел беднягу, что ей так досталось. Она воспитательницей в детском садике работает вроде и еще где-то. Так вот, там себе мужа и нашла. Теперь может жить — не тужить. Такие дела.

Я обрадовался, ведь думал, что сломал ей жизнь. Я много раз задумывался о том, почему такой прекрасной девушке достался такой гад, как я. Неужели она сделала что-то страшное в своей жизни, что я стал ее наказанием? Но нет… оказывается, своим поступком я ее спас и теперь она может вздохнуть спокойно и легко.

— Друг мой… — начал я. — Сколько лет назад я потерял ее?

Тот почесал свою макушку через шапку и прогнусавил:

— Так это… года два назад, — тот осмотрелся. — А бомжуешь — год примерно.

— Меньше, — скупо выдавил я.

Комнатка моя была совсем небольшой: кровать на пружинах, тумбочка, шкаф да окно напротив двери. Стоит она совсем немного, дом вот-вот развалится, но, пока я могу здесь жить, — буду. Потом придумаю что-нибудь еще, но мои сбережения с прошлой шикарной жизни подходят к концу. Мне срочно нужно искать работу.

— Какое, говорите, у вас образование? Экономическое? — спросил меня мужик на собеседовании.

— Верно, — ответил я.

— По вашему виду не сказал бы.

— У меня… сейчас трудный период в жизни…

— Ну что же… придете, когда все наладится, — наигранно улыбнулся тот и швырнул резюме в мою сторону.

Я ехал домой в электричке и не был ничуть расстроен. Когда ведешь такой образ жизни, начинаешь понимать истинную суть дел и перестаешь тешить себя призрачными идеалами и надеждами. Но лучше я буду пробовать, чем опущу руки и буду жить с мыслью, что и не пытался. Для человека, потерявшего всех и вся в один миг, я слишком быстро с этим смирился. «Наверное, мне свойственен реализм», — подумал я и сильнее взялся за поручень.

— Почему ты не играешь со мной? — подскочил на своем сидении рыжий мальчик.

— Черт побери… — от испуга я схватился за грудь. — Почему ты преследуешь меня? — спросил я, глядя исподлобья.

— Я хочу играть, — тонким голоском ответил тот.

— Если ты и дальше будешь меня так пугать, то играть будет не с кем! — закричал я.

— Мужчина, вы в порядке? Все хорошо? — вмешалась женщина, сидящая рядом. — Почему вы кричите?

— Женщина, не лезьте! Этот ребенок всюду ходит за мной!

На меня обратило внимание еще большее количество людей.

— Какой ребенок? — спросила она тоном, полным изумления. — Сидение свободно, лучше бы присели, если плохо себя чувствуете.

Рыжий мальчик очень громко смеялся и болтал ножками, стуча своими башмачками по корпусу под сидением. Через его смех я едва ли слышал голос приставучей мадам: «Мужчина, вы в порядке? Мужчина?»

— Да… Да, в порядке, — отвечал я неуверенным тоном, отворачиваясь от мальчишки, но не сводя с него глаз.

— Играть, хочу играть! — кричал мальчик на весь вагон и хихикал.

Я уткнулся в мертвую точку закрытых дверей и чувствовал, как пульсирует мой стеклянный взор. Это фантазия, просто фантазия…

«Просто ты конченый!» — мелькнула в голове фраза вчерашней девушки. Мир вздохнул с облегчением, потому что от меня больше нечего ждать, ибо я кончился… Что ж, я вздохнул вместе с ним.

Помню, как я, имея девушек, делал с ними все, чего мне хотелось, и даже больше. Я позволял себе любые проявления непристойности и жестокости, которые только можно было себе представить, а в конце просто швырял в них горсткой купюр и захлопывал за собой дверь. Мне нравилась эта жизнь. И что самое ужасное — как только я отдавал деньги, я чувствовал, что им больше ничего не должен. Словно эти рельефные бумаги как-то помогут им забыть мои издевательства и успокоят их, когда посреди ночи они проснутся от ночных кошмаров, вспоминая, заперлись ли они изнутри.

Я помню, как курил все запретные и самые опасные смеси, погружаясь все глубже и глубже в страну удивительных возможностей, где ты можешь быть предоставлен своим мыслям снова и снова. Как вдыхал белоснежный порошок и мог не спать сутками, работая, играя, выигрывая, танцуя, рискуя…

Все еще помню запах шикарного одеколона, насквозь пропитанных рубашек, висевших в моем шкафу, и помню запах дорогих парфюмов очаровательных продажных женщин, вешавшихся на меня от входа и до самого выхода.

Помню, как катал их по ночному городу, сигналя и крича вслед глупым людишкам, врубая на всю громкость музыку с басами, порой совсем забывая о том, что руки мои должны быть на руле, а не на телах искусительниц, наклонявшихся все ниже.

Мне даже уже и не вспомнить, на чем в моей работе я так поднялся… Но затем везение, покер, автоматы, и я стал самой модной плесенью на этой помойке. Я имел всех, кого мне хотелось, но я так и не поимел Фортуну, которая, в свою очередь, устала смотреть на то, как я ею пользуюсь, и поимела меня сама. Но едва ли жестче, чем мои вкусы.

«Милый? Что это значит?» — вспоминаю я тонкий голосок моей возлюбленной. Она дрожала и оглядывалась, как загнанная в угол лань, наблюдая за ехидными улыбками моих друзей.

«Милый?..»

— Мужчина, вы выходите? — обратилась ко мне женщина.

— А? Да, выхожу… — я сошел вниз.

— Рыжий пацан, говоришь? Чувак, а как поточнее он выглядит? — мой друг купил нам по банке пива, и мы сели во дворе, скрытом в чаще домов.

— Да как я, только маленький совсем. Лет пять на вид. Рыжий, кудрявый… — я отпил немного пива.

— И он всюду с тобой?

— Нет, не всюду. Но он возникает из ниоткуда и исчезает.

— Чувак, ты учил физику в школе? «Ничто не возникает из ниоткуда и не исчезает в никуда», — с выражением загнусавил мой друг, размахивая указательным пальцем.

— Вряд ли его вообще можно подставить хоть под один закон физики, — я отпил еще.

— Чувачок, может, это какие-то твои внутренние страхи взывают к тебе? Ну, типа преследуют тебя из прошлой жизни? — закачался тот.

— Что ж я –, совсем двинулся, что ли? — поднял брови я.

Легкий весенний ветерок трепал дредозаменители, свисающие из-под разноцветной шапки моего друга, находя сове разочарование в моей обритой голове. Конец марта, скоро все будет цвести и пахнуть, но меня это абсолютно не заботит. Такое чувство, что вот уже год весь мир живет в своем ритме, а для меня время будто остановилось. Я словно застрял в какой-то временной воронке, прыгая изо дня в день в одно и то же утро.

Я хотел было еще глотнуть пива, но отвел банку от своих губ, задумавшись.

— Скажи, друг… — начал я. — …А почему ты все еще со мной? Я ведь самый низкий человек на планете, и я отдал бы все ради того, чтобы сейчас речь шла о росте… Помню, я спас тебе жизнь, но, по-моему, ты уже достаточно сделал для меня, чего только твоя стряпня стоит.

Мой собеседник достал из куртки наверняка не так давно скрученную сигарету и, прикурив и смачно затянувшись, начал говорить:

— Великий Джа учит нас любить. Великий Джа учит нас помогать слабым и наслаждаться моментами радости. Великий Джа учит нас отставлять в сторону ссоры и плохие воспоминания. — Затем он поднял руки к небу. — Любите друг друга!

Единственным подавшим реакцию был проезжающий мимо велосипедист, посигналивший полуигрушечным звоночком.

— Джа смотрит на тебя, брат! — махал ему вслед мой друг и улыбался.

М-да, была бы у меня возможность курить косяки каждый день, я бы, наверное, тоже принял растафарианство и любил бы всех и вся.

— Он смотрит и на тебя, чувак, — продолжил мой друг. — Он ждет, что ты будешь творить добрые дела, и тогда он тебя примет.

— То есть ты считаешь, что на свете нет Мира, который должен тебя принять? Есть Джа?

— Мир есть, от этого никуда не скрыться. Просто ты в наказание был послан за свои грехи в рабство, страдать под гнетом Вавилона. Когда ты исправишь все свои ошибки, жди прихода Джа, который освободит тебя и уведет в рай на земле, и будешь ты счастлив и любим, — произнес он гнусавым голосом и затянул сигарету.

— Но как мне исправить свои ошибки? Я уже давно пережил и потерял все, что могло бы помочь восстановить руины некогда разрушенных мною замков. Получается, что твой Джа не всех спасает, а значит, он не Бог. Или он очень жестокий Бог, потому что ему плевать на то, что у некоторых нет возможности исправиться. И что, они вечно будут сгибаться под натиском Вавилона, страдая и рыдая?

— Чувак… — тот снова затянулся. — Я и не думал об этом. Выходит, что Джа выбирает достойных.

— А как стать достойным, если он не дает тебе шанса им стать? Если он не дает тебе шанса исправиться?

Хотя, если так подумать, то, даже если бы я встретил этого парня раньше, я бы все равно не послушал его философию и не исправил всех своих грехов, ведь думал, что грех — это страшилка на ночь для маленьких мальчиков и девочек, которых учили правильно себя вести в приличном обществе. Я, скорее всего, послал бы его ко всем чертям или оставил бы в своей компании в виде дружка-болванчика.

Индульгенция — единственное, что на тот момент заставляло меня увлекаться эпохой Возрождения. Я швырял деньги направо и налево тем, кого обидел, и моя душа, как мне казалось, становилась чиста. Даже если бы я всерьез взялся за ум, я бы все равно никак не смог повернуть все вспять и не заставлять людей испытывать ту боль, которая доставляла мне такое удовольствие.

— Чувак… Я буду думать, — гнусавый швырнул окурок под лавку.

— Ты в курсе, что чувак — это кастрированный баран?

III

— Привет. Я не знаю, что обычно говорят в таких случаях… Наверное, что-то вроде «прости». Только вот я понимаю, что сотни моих «прости» не излечат тебя от моих гнусных поступков. Ты терпела все мои измены, пьяные скандалы. Не знаю, может, я даже руку на тебя поднимал, я не помню… Представляешь, я не помню… Но прекрасно помню, как отравлял тебе жизнь своим существованием и наказывал тебя им снова и снова. Хотя какой толк от того, что я все это помню, ведь это никак меня не корит. Ты, наверное, и подумать не могла, что я стану таким бесчувственным и бездушным, ведь ты искренне любила меня. Наверное, в обмен на все богатства и веселья я отдал свою душу, сам того не ведая, и вот действие договора закончилось, и я остался ни с чем. Мне довелось потерять самого дорогого для меня человека — тебя. И самое страшное, что я этого не понимал. Мне каждый раз казалось, что ты все еще где-то там, любишь и ждешь меня, чтобы принять в свои объятия, спрятать от этого мира и навсегда исцелить. Ведь ты всегда это делала, просто я не обращал на это внимание. Знай, что я всегда буду плестись у твоих ног, и знай, что я каждый день думаю о тебе. Поверь, раскаиваюсь больше, чем кто-либо на этой планете, но это все равно ничего не изменит. Ты живешь где-то там, и ты счастлива, а я буду просто тихонько за этим наблюдать, высматривая силуэты в твоих окнах, и верить, что ушел из твоей жизни не зря…

— Ну как?

— Чувак, я бы тебя послал, — ответил мой друг, закуривая очередной косяк, сидя на лавочке уже стемневшей улицы.

— М-да. Я бы тоже себя послал, — ответил я, подняв голову в беспросветное небо. — Но это же просто раскаяние, как ты мне посоветовал.

Собеседник затянулся хорошенечко, закрыл глаза, запрокинул голову назад и медленно выдохнул.

— Ты просидел с кислой миной несколько часов подряд, прежде чем что-то произнести. Ты все это время думал над этой речью?

— Я просто представил, что сказал бы ей при встрече…

— Зачем представлять, если можно сказать лично? Чувак, ты такие красивые речи говоришь, Джа бы заценил.

Я усмехнулся и наклонил голову:

— Не выдумывай. Подойти к ней будет еще больше ошибкой, чем все мои поступки. Ей хорошо жить без меня, я хочу, чтобы так было и дальше. И пусть твой Джа оценит мою жертвенность.

Конечно, от жертвенности тут одно только слово. Я ничем не жертвую, потому что у меня ничего и нет. Говорят ведь, что все плохие деяния возвращаются. Не то чтобы я в них верил… но на моем примере можно убедиться в силе… как вы это называете? Судьба? Кхэм, в силе судьбы. Слово-то какое, ух… Прямо мурашки по коже.

— Ты только погляди на это небо, — снова заговорил я. — Оно такое темное и беспросветное, прямо как мы сами. Сегодня оно наше самое изящное и правдивое отражение. В каждом из нас есть целый космос, миллиарды и миллиарды звезд, но сегодня… Сегодня они все скрыты за пеленой производственных отходов, таких как грусть, жестокость, разочарование… Их можно перечислять очень долго, но самый большой, вредный и самый густой производственный отход — это страх. Страх быть отвергнутым, страх быть не таким, как все, страх смотреть на свое отражение… Мы все день ото дня чего-то боимся, и это превращает нас самих в одну сплошную серую мглу, — я все сильнее и пристальнее вглядывался в черное ватное небо. — И самое интересное во всем этом то, что мы боимся показать свою красоту и свои звезды, ибо в этом мире почитают пыль и грязь.

— Мне кажется, все, что существует, может вдохновить тебя, — друг приобнял меня и продолжал покуривать.

Мы так и не заметили, как пошел дождь, и промокли до нитки, но оно того стоило. Рыжий мальчик бегал и с радостью прыгал по лужам, смотря, как брызги разлетаются и пачкают его с ног до головы, но его это только забавляло. Прохожие быстрым шагом неслись, спотыкаясь, к любому укрытию, а мы наслаждались. Втроем.

— Неужели ты до сих пор не видишь его? — спросил я.

— Не-а, — кивнул мой друг, покачиваясь и поклоняясь ритмам дождя.

Хихиканье мальчика, как всегда, было очень звонким, а шум дождя только еще больше придавал ему некой загадочности. На секунду мне показалось, будто я слышу хорал из сотен капель, перекликающихся со смехом лихого мальчишки, а все, что находится вокруг, — на миг показалось мне храмом воды и музы. Мой курящий собеседник словно слышал все эти лейтмотивы и склонился перед ними, трепетно ожидая, что я поступлю так же. Но я не оправдывал общих надежд, мне это было ни к чему. Они искали и нашли в этом покой, равновесие и счастье, я же нашел в этом очередной упрек моего угнетающего осознания собственной жалкости.

Пока я наблюдал всю эту картину, я и не заметил, как к нам приблизился женский силуэт.

— Снова куришь свои косяки у всех на виду? У тебя опять могут быть большие неприятности из-за этого, — сказала девушка, укрыв моего друга под зонтом.

— О, а я только о тебе подумал, — сказал мой друг и, поднявшись со скамьи, поцеловал девушку в губы.

Я повернулся и долго вглядывался в ее лицо, прикрытое головой моего друга. Знакомый голос…

Когда поцелуй закончился, она произнесла:

— И тебе привет, конченый.

Точно, вспомнил.

— Вы знакомы? — удивился я.

— Чувак, это вообще-то моя девушка. Я же тебе про нее все время рассказываю, — ноюще-оскорбительным тоном заговорил мой гнусавый друг.

— И ты про меня с самого начала знала? — спросил я. — И, разговаривая со мной, тоже знала, кто я?

— Что ты и есть тот самый конченый, я узнала только сейчас, — закатила глаза девушка и стянула со спины маленький черный рюкзачок, придерживая зонт то в левой руке, то в правой. — На вот лучше, прочти, — и, порывшись в нем, дала мне конверт.

«В кафе „Лазурный бриз“ на улице Юных Комсомольцев требуется официант. Оплата стандартная, стаж работы не имеет значения. Возраст от 18 до 40 лет».

— А стандартная оплата — это как? — поинтересовался я.

— Какая тебе разница? — сложила руки в боки та. — Лучше скажи, у тебя есть приличная одежда?

— Нет, откуда…

— Чувак, я дам тебе свою, мне не трудно.

Я поглядел сначала на моего друга, затем на его девушку.

— Зачем вы мне помогаете? — дрожащим голосом спросил я.

— Джа велел мне присматривать за тобой, чувак.

— Да ты на себя посмотри, — тоже ответила мне девушка. — Промок весь до нитки, ни еды, ни крыши толком над головой нет. И одежда — всего один комплект. Да на тебя смотреть жалко. Мое мировоззрение, конечно, не признает таких, как ты… Но и бросать людей в беде — тоже не в моих традициях.

— Уф, ну и притон, — заходил я в дверной проем, отмахивая от своего носа пелену дыма.

— Это не притон, это дворец вдохновения, чувак. Ты выкупаешь? — гнусаво посмеивался тот.

— Просто старайся глубоко не вдыхать, — посоветовала девушка.