Бесплатный фрагмент - Прогрессор

Теория поколений

Теория поколений

Теория поколений создана в 1991 году американскими учеными Нейлом Хоувом и Вильямом Штраусом. Они одновременно и независимо друг от друга решили подробно изучить такое понятие, как «поколение».

Их внимание привлек известный «конфликт поколений», который не связан с возрастными противоречиями. В основу данной теории лег тот факт, что системы ценностей у людей, выросших в разные исторические периоды, различаются. Это связано с тем, что ценности человека формируются не только в результате семейного воспитания, но и под влиянием общественных событий, всего контекста, в котором он находится в период взросления. Значение имеет все: экономические, социальные, технологические, политические факторы. Формирование ценностей происходит согласно данной теории примерно до 12—14 лет.

Сейчас в России живут представители следующих поколений (в скобках указаны годы рождений).

Величайшее поколение (1900—1923).

Молчаливое поколение (1923—1943).

Поколение беби-бумеров (1943—1963).

Поколение Х («Икс») (1963—1984).

Поколение Y («Игрек») (1984—2000).

Поколение Z «Зэд» (c 2000).

Молчаливое поколение (1923—1943)

Ценности этих людей формировались до середины 50-х годов. В этот интервал времени входят: Великая Отечественная война, сталинские репрессии, сначала разрушение страны, потом восстановление, открытие антибиотиков.

Понятие «семья» для них — святое понятие. Только в семье он может говорить на любые темы, обсуждать проблемы, потому что родные точно не предадут и не подведут. В остальных же местах они будут контролировать себя. Отсюда и название поколения — молчаливое. То, что в это время были открыты антибиотики, которые перевернули всю мировую медицину, внушило им безоговорочное уважение к врачам. Слова докторов — это закон, который не поддается обсуждению. Люди, принадлежащие к данному поколению, уважают законы, должности и статусы других людей, они очень законопослушны. Отдых у них часто связан с пополнением запасов, в шкафах соленья, варенья и консервы.

Это военное и послевоенное поколение, им сейчас восемьдесят. Возможно, единственное поколение, прожившее без войны или пережившее ее в младенческом возрасте.

Поколение, не знавшее тоталитаризма, заставшее в ранней юности оттепель при оттянутом за кулисы железном занавесе.

Поколение, родившееся в коммуналках, многие с печками в своих домах, с замерзающими газом и водопроводом, если они были, помнящее керосинки и керогазы, общие бани раз в неделю и тазики в комнате.

Поколение, росшее без мультиков и с диафильмами, двумя каналами черно-белого телевизора с крохотным экраном, опять же, если был телевизор.

Поколение, росшее под пионерские горны и рассказы о героизме.

Поколение, читавшее всегда, всюду и все подряд — в своих домах, в домах друзей и в районных библиотеках.

Поколение, писавшее переписанные от руки в читальных залах библиотек стихи поэтов серебряного века, песни Кукина, Визбора, Окуджавы.

Поколение, заполнявшее залы и стадионы, чтобы услышать и увидеть своих кумиров.

Поколение, стоявшее в очередях за всем: за творогом и маслом, за билетами на премьеры и за книгами, конечно, за книгами, в т.ч. стоявшее в очередях, чтобы сдать макулатуру в обмен на заветные талоны.

Поколение, не чуравшееся физической грязной работы, — колхозы, овощные базы, субботники и воскресники, я уж не говорю о коммунальных уборках.

Поколение, в молодости не знавшее стиральных машин, резиновых перчаток для домашней работы, памперсов для своих детей.

Поколение, пережившее социализм и с большими потерями вошедшее в рыночную экономику.

Поколение, сумевшее адаптироваться в новых реалиях.

Первое за почти сто лет поколение, позволяющее себе, особенно работающие пенсионеры, всяческие радости жизни вроде платного спорта, нормального автомобиля, в той или иной степени обустроенной дачи, разной электроники, разнообразной пищи с дотоле неизвестными названиями, удобной, складно сидящей на них одежде, и все это без очередей.

Поколение, впервые почти за сто лет повидавшее мир.

Уходящее поколение.

Поколение, смываемое пандемией.

И все же счастливое поколение со счастливой судьбой.

Этапы жизни

Игорь Александрович Милорадов родился 23 октября 1938 года в подмосковном городе Ступино, расположенном в 90 км от Москвы по Домодедовской линии на реке Оке. Среднюю школу он окончил в дальневосточном городе Комсомольске-на-Амуре, а высшее образование получил в городе Томске — сибирской кузнице кадров. С Томском — все понятно, здесь получали образование молодые люди со всех уголков Советского Союза. Томский университет и Политехнический институт заканчивали многие известные люди нашей страны. А вот о том, каким образом Игорь Милорадов попал в нанайский поселок Дземги, об этом несколько подробнее.

С 1934 года по 1938 год на месте города Ступино был рабочий поселок «Электровоз», в рамках которого предполагалась реконструкция железнодорожного транспорта в стране, для чего здесь был запланирован электровозостроительный завод мощностью в 1400 электровозов в год. К концу 1935 года «Электровозстрой» и другие подобные стройки были свернуты.

Чтобы сохранить предприятие, в начале 1936 года группа из 10 инженеров завода составила протест на имя Сталина, в котором они описали необходимость вторичного использования строительной площадки, отмечая, что консервирование строительства привело бы к омертвлению вложенных народных средств (речь шла о сотне миллионов рублей). Через 2—3 дня всех десятерых вызвал к себе Серго Орджоникидзе, их письмо с резолюцией Сталина «т. Серго — как быть?» лежало у него на столе. Во время разговора Орджоникидзе согласился с доводами инженеров по поводу омертвления народных средств, а через некоторое время инженеров вызвали в наркомат и предложили выбрать объекты, которые бы, по их мнению, наиболее подходили для нового строительства. Выбор пал на заводы по выпуску винтов изменяемого шага, авиационных турбокомпрессоров и учебно-тренировочных самолетов конструкции Яковлева.

Вот таким образом началось развитие авиационной промышленности. И семья молодых инженеров Милорадовых Александра Алексеевича и Любовь Ивановны оказалась успешно связана с главными задачами страны в предвоенные годы.

Далее о семейных перемещениях я узнала из специальных писем сестры Татьяны брату уже в наше время. Письма прислал мне ее сын Андрей из г. Севастополя, где она работала последнее время экскурсоводом и успела поинтересоваться историей семьи.

Во время войны семья, в которой уже двое детей — Татьяна и Игорь, была эвакуирована в город Омск. После возвращения Любовь Ивановна продолжала работу в плановом отделе завода. К сожалению, в семье произошел разлад и Александр Алексеевич после неудачной попытки устроиться на прежней работе в Москве с дочерью Татьяной из Москвы уехал в Ашхабад к своим родственникам, эвакуированным через Сталинград. Там он оставил дочь. В это время он имел некоторые неприятности с тогдашними законами и скрывал свои координаты. Но, сообщив жене, где он оставил дочь, раскрыл свою связь с семьей. По указанию первого отдела Любовь Ивановну перевели из заводского планового отдела в цех на менее оплачиваемую работу. Далее друг семьи, директор завода, в 1946 году предложил выход из положения переездом ее с сыном на новый завод в город Комсомольск-на-Амуре, где требовались специалисты. Тогда, после войны, инженеров было мало, даже начальник производства был со средним техническим образованием, и многие руководители были просто хорошими практиками.

Новый авиационный завод располагался в той части города Комсомольска, которая была на месте поселка Дземги. Само же слово «Дземги» — нанайского происхождения и переводится как «Березовая роща». До начала строительства города в 1932 году в этом районе находилось стойбище коренных жителей Приамурья — нанайцев.

Целью строительства нового дальневосточного города на берегу Амура было создание крупного оборонно-промышленного центра и освоение малозаселенных территорий. Еще на этапе проектирования в районе села Пермское, на месте которого стал строиться город, было предусмотрено возведение авиационного, судостроительного и металлургического заводов.

В феврале 1948 года Любовь Ивановна с Игорем поехали в Ашхабад за Татьяной. Часть пути они летели на заводском грузовом самолете, а остальную часть — поездом с пересадками в Новосибирске и Хабаровске.

Здесь на берегу реки Амур проходят школьные детские и юношеские годы Игоря Милорадова. Это — учеба в мужской, а затем с 9-го класса в смешанной школах. Это библиотека предприятия, где ему выдавали книги как постоянному читателю, это пионерская и комсомольские организации, где его обязательно куда-нибудь выбирали, это незабываемые походы на лодках по Амуру, это руководство аппаратурой в школьной радиорубке и т. д.

В 1956 году Игорь со школьным другом Геной Бурчаком закончили среднюю школу и приехали в г. Томск, чтобы поступать в Томский политехнический институт (ТПИ). В планах у Игоря был новый физико-технический факультет. Но на этот факультет его не взяли по зрению, которое уже тогда было минус 5,5 диоптрий. Врач сказал ему, что учеба в техническом Вузе грозит ему потерей зрения. В общем-то так и случилось.

Был другой факультет, не менее значимый в те времена — электромеханический факультет (ЭМФ). Это было время строительства гидроэлектростанций. Кроме того, все движущиеся объекты в любой среде выполнялись на базе электромеханических устройств, а проще — электрических машин и аппаратов. На эту специальность тоже был большой конкурс — 9 человек на место. Сдавали пять экзаменов, а вот с шестым повезло — экзамен по истории был исключен по известным причинам.

Первый сбор двух групп первого курса 736—1 и 736—2 у учебного корпуса, где размещается наша профильная кафедра «Электрические машины и аппараты». Сбор назначен для знакомства и для поездки в колхоз на сельскохозяйственные работы.

Мы еще не знаем друг друга. Зачитали списки, построились и пошли по центральной улице через весь город на пристань. Там погрузились на пароходик и поплыли на р. Обь в с. Шегарка. Помню, на пароходике был живой мишка, небольшой, развлекал пассажиров.

В Шегарке нас погрузили на грузовые машины без сидений и увезли в с. Десятово. Привезли к деревянной церкви, где, очевидно, у них был в это время клуб. Здесь в зале были с двух сторон сооружены настилы с сеном, и между ними длинный стол и скамьи. С одной стороны настил для юношей, а с другой — для барышень.

Всего в двух группах было 50 человек, из них 40 — ребят. Конечно, им на своей половине было очень тесно. И, наверное, через день ребята попросились на нашу половину. Мы сдвинулись и освободили место. Так и разместились.

Конечно, никаких бытовых удобств… В этом зале была сцена, и вечерами мы на ней устраивали танцы под гитару, в другие дни вечерами у костра пели песни.

В один из вечеров наблюдали северное сияние — очень редкое явление в этих широтах. Так как мы были из самых разных мест СССР, то это явление — северное сияние, вызвало неописуемый восторг и восхищение.

Сразу по списку нас распределили на работы в ночную и дневную смены на сушилки, на веялки и прочие работы. Сгребали зерно, перекидывали с места на место.

В деревне была библиотека, по-моему, ее нашел Игорь. Брали книги, читали. Приезжала к нам студенческая бригада с концертом.

Правление колхоза обеспечивало нас продуктами, в том числе даже медом. Главным поваром была Болотова Лида из группы 736—1. Ей в помощь по очереди назначался дневальный. Приготовить еду на 50 человек на костре было нелегкой задачей. Приходилось повару и дневальному вставать в 5 часов утра, разжигать костер на ветру (клуб располагался на возвышенном месте) с большим казаном литров 20 и готовить на завтрак манную кашу с маслом. Дневальным никто не хотел быть — вставать рано. Приходилось долго щекотать за пятки, чтобы он проснулся, особенно тяжко брыкался Валера Мангилев, но зато наградой было — облизать ложку с медом. Обедали за этим же длинным столом и голодным никто не оставался. По остальным проблемам использовали спуск и обрыв с пригорка.

В деревне была и баня «по-черному», залезали туда через небольшую дверь и вылезали чистенькими… Погода в тот 1956 год в сентябре удалась теплой, дождей не было.

Обратная дорога была снова на пароходе в конце сентября. В этот раз погрузили нас в трюм, помнится, ночью. Уставшие, мы старались заснуть на железной обшивке трюма, за которой хлюпала вода.

По приезде в Томск сразу в баню на санобработку. Никто не роптал — так было положено.

А вот как первое занятие было в аудитории 60 главного корпуса — лекция по истории КПСС…

После первого курса летом у нас была поездка и работы на алтайской целине в районе села Поспелиха.

Жили в вагончиках на полевом стане. На работу нас возили на грузовой машине. Запомнилось, как мы работали на свекольном поле, пропалывали свеклу под лозунгом — догоним и перегоним Америку. За день пропололи поле, а нам не поверили, заставили на второй день повторить. Обидно было, но прошлись еще раз.

Дежурили на кухне по 10 дней. Кухня-столовая была оборудована печкой и казанами. Там же питались механизаторы. Их поварихи пробовали нашу еду и удивлялись, почему нам все «спасибо» говорят, а ими недовольны.

За молоком с большим бидоном на лошади ездили в деревню. Однажды мы поехали с Анжелой. А лошадь нам запряг Валера Мальгин. И при подъезде к магазину уже в деревне наша лошадь вышла из упряжки. Помогли местные жители. Молоко мы привезли.

После второго курса были на казахстанской целине в районе Кустаная.

А вот после третьего курса началась производственная практика. Первая практика — г. Кемерово, завод Кузбассэлектромотор, 1958 год. Мы опять же две группы приехали на железнодорожный вокзал, и нас никто не встречает. Сидим на лавочках, и тут к нам подруливает поговорить один мужчина средних лет. Намекнул, что он из освобожденных политических заключенных и хочет узнать у нас, что такое — коммунизм. Одна барышня из нас отвечает, что это — всем по потребностям… Говорит сердито — будешь иметь лишнюю юбку при коммунизме. Задавал вопросы и по физическим законам…

И тут пришли ребята с известием, что нам выделили помещение для жизни. Это оказалось помещение детского сада, который выехал на дачу.

В большом зале ребята соорудили перегородку из детских шкафчиков для девушек. Так и жили. Лето было теплым, территория зеленая с настольным теннисом под навесом. На детских столиках писали отчеты по практике, в выходные ходили на Томь купаться. Кроме того, в детском саду остались пара коробок с сухарями, и они были очень кстати.

А в сборочном цехе устанавливали подшипники на двигатели 3-го габарита. Это большие двигатели. Иногда разворачивать двигатель помогали ребята.

Нас знакомили с технологией изготовления двигателей непосредственно в каждом цехе. Как-то заходим в литейный цех, где заливали алюминием короткозамкнутые ротора, а мы тут как тут, и все брызги горячего алюминия на юбке — как решето в дырках у Лиды Болотовой, вот ребята потом и заклеивали эти дырочки на основе яичного белка, тоже технология Валеры Мангилева. Другой-то юбки не было.

Что касаемо дипломного проекта И. Милорадова по ударному генератору «Модель генератора ударной мощности», то это была тема новая, расчетных методик не было, и многое приходилось додумывать студенту с его руководителем, но не всегда удачно. И вот с одним вопросом получился казус. Дипломная работа была уже готова и сшита. И в это время Игорь решил, что один раздел рассчитан неверно. Пересчитал по новым формулам, переписал страницы, вырезал из работы неверные, по его мнению, листы и подклеил новые. Про защиту, замечания рецензента и реакции комиссии ГЭК написано в статье…

История с преддипломной практикой и проектированием рассказана Игорем Александровичем в статье «Из института меня выгоняли два раза». В целом институт мы закончили в 1961 году успешно и начали трудовую деятельность в научно-исследовательском институте в г. Томске (НИИЭМ). Институт был новым, специалисты в основном молодые комсомольского возраста. Сразу получили серьезные разработки — проектирование новых электромеханических устройств специального назначения. Полная разработка касалась пакета технической и конструкторской документации, испытания стендовые и в реальных условиях. Первая разработка Игоря Александровтча — малогабаритный вентилятор для обдува аппаратуры в системе «метеор».

В 1963 Игорь Александрович поступает в аспирантуру в НИИ ядерной физики при Томском политехническом институте к молодому тогда еще кандидату технических наук Ивашину Виктору Васильевичу. Здесь он работал над темой «Вентильно-механическая коммутация машин постоянного тока».

Защита кандидатской диссертации состоялась через два года успешно, и Игорь Александрович остался работать в НИИЯФ в секторе импульсных схем питания ускорителя «Сириус».

В 1973 году Игорь Александрович принял решение поддержать своего руководителя доктора технических наук профессора Ивашина В. В. о переезде вместе с его школой импульсной электромеханики в политехнический институт г. Тольятти. Приехали шесть человек и началось освоение педагогического мастерства, а также бурная научная работа.

Сначала он работает доцентом на кафедре, а затем заведующим кафедрой электрических машин. В 1987 г. защитил докторскую диссертацию «Импульсные и кодоимпульсные невзрывные источники сейсмических колебаний с индукционно-динамическим приводом для геологоразведочных работ».

И. А. Милорадов был соруководителем девяти аспирантов, защитивших кандидатские диссертации. Им опубликовано около двухсот научных и общественно-политических статей, 20 авторских свидетельств на изобретения.

Профессор Милорадов И. А. являлся одним из лучших лекторов электротехнического факультета, пользовался большим уважением за исключительную принципиальность и честность в деловых вопросах.

С 1990 г. активно занимался политикой, выступал с аналитическими статьями в местной печати. В 2002 г. И. А. Милорадов возглавил Проектно-аналитический центр университета, в основные задачи которого входила разработка стратегии развития образовательного процесса.

Что касается зрения — оно действительно стало никаким. Но современные технологии лечения глазных заболеваний позволили поддерживать минимально удовлетворительный уровень, а против сетчатки мы бессильны. Игорь Александрович освоил компьютерные программы типа «говорилка» и пользовался ими для чтения любых текстов, включая письма, статьи и книги.

Галина Милорадова

«Из политехнического меня исключали два раза…»

Воспоминания о студенческой жизни

Дорогой Геннадий Антонович!

По Вашей просьбе рассказываю несколько историй из моей студенческой жизни. Историй, которые сегодня выглядят забавно, но в свое время они такими вовсе не были. Почти у каждой из этих историй есть маленькая мораль, и я некоторые из них с удовольствием рассказываю своим нынешним студентам — в воспитательных целях. Чтобы они научились делать выводы из того, что с ними происходит. И не делали слишком поспешных и трагических выводов из происходящего, даже если вначале оно кажется им трагичным.

Александр Акимович Воробьев

Меня исключали из института несколько раз. Два раза — вполне серьезно. И оба раза судьба моя пересекалась с тогдашним ректором — знаменитым на весь Томск и Сибирь Воробьевым Александром Акимовичем. Первое мое несостоявшееся исключение случилось в 1956-м, когда я был всего лишь абитуриентом. Я благополучно сдал два из пяти положенных в ту пору вступительных экзаменов, когда на медкомиссии, которую я проходил параллельно с экзаменами, окулист заявил, что в техническом вузе мне учиться нельзя из-за плохого зрения, что я-де не выдержу работы с чертежами и скоро стану инвалидом по зрению. Иди, сказал он, в университет, там попроще будет. Наверное, он был в чем-то прав, да и медицинские нормы требовали от «технарей» хорошего зрения. А у меня было, как помнится, минус пять с половиной, наполовинку больше, чем допускалось. Я, конечно, сходил в университет, чтобы познакомиться. Не знаю, что бы со мной было сегодня, если бы я окончил университет, а не «политех», но случилось вот что: в главном корпусе университета тогда шел ремонт, и мне из-за этого пустяка университет абсолютно не понравился! Разве можно было сравнить шикарный главный корпус ТПИ с его мраморным входом и главный корпус университета с его линолеумом и строительными лесами!? Да никогда! И тогда я написал заявление на имя А. А. Воробьева, в котором, как мог, объяснил ситуацию. И через день получил совершенно царскую резолюцию: «Пусть учится», — написанную почти нечитабельным почерком ректора. Вот так и вышло, что я все-таки кончил политехнический, а не университет. Мораль этой истории проста, как валенок, но я ее запомнил на всю жизнь как руководство к действию: молодым людям всегда надо давать шанс проявить себя, даже если при этом нарушаются некие ведомственные инструкции. И я это делал всегда, когда сам стал начальником, от которого зависят судьбы молодых людей.

У этой истории было забавное продолжение. В 61-м, после окончания института, кафедра хотела оставить меня в институте, но не на самой кафедре, а в НИИ ядерной физики. И мне надо было для приема на работу снова пройти медкомиссию. Институтскую, которая одновременно проверяла и абитуриентов. И что вы думаете? Окулист, может быть, тот же самый, приняв меня за абитуриента, снова заявил, что учиться мне в техническом вузе нельзя, что я в нем потеряю зрения и стану инвалидом… В общем, история почти повторилась, но в виде фарса. Но, может быть, именно окулист «виноват» в том, что я не остался в НИИ, а пошел на работу в Томский филиал ВНИИЭМ. О чем нисколько не жалею, ибо опыт, приобретенный там, сыграл огромную роль в моей профессиональной жизни. Забавно и то, что через три года я таки оказался в НИИ ЯФ, но уже в его аспирантуре. Пути господни, понял я, действительно неисповедимы!

Второй раз меня исключали из института на пятом курсе, в пору дипломирования — редкий случай в вузовской практике. Причина была простой и вместе с тем сложной. Диплом я делал по ударному генератору, этой темой тогда «болела» вся кафедра и ее заведующий, Сипайлов Г. А. А практику должен был проходить на заводе «Сибэлектромотор» у Э. Гусельникова (впоследствии доктора наук и профессора). Естественно, на заводе никто и понятия не имел об ударных генераторах, и задача моя, как я ее понял, состояла в том, чтобы за время практики подготовить комплект чертежей на двигатель, в габариты которого предполагалось «вписать» впоследствии рассчитанный мною ударный генератор. У меня на это дело ушло недели две-три, а потом я перестал ходить на завод, полагая, что свою задачу выполнил. Не помню теперь, согласовывал ли я это дело со своим руководителем, а им был К. Хорьков, много позже ставший и доктором наук и профессором, кстати сказать, как раз по ударным генераторам. Скорее всего, я проявил полную и малополезную самодеятельность, которая закончилась тем, что деканат решил меня исключить — за нарушение графика учебного процесса и, как это принято, в назидание другим. По «наводке» того же Э. Гусельникова, который почему-то сильно обиделся за свой завод: какой-то студент заявляет, что на этом заводе, видите ли, ему нечего делать! Решающую роль, однако, как мне тогда казалось, сыграли мои неприязненные отношения с одним из заместителей декана, который задолго до того «точил на меня зуб». Так ли, нет, теперь уже не узнать, да это и не слишком важно. Важно другое: я снова оказался в приемной А. А. Воробьева. И попал к нему на прием. Он при мне позвонил Г. А. Сипайлову, о чем-то с ним поговорил, а потом, уставившись на меня, сказал: «Что-то, молодой человек, я не вижу, что вы так уж хотите учиться в институте…». На что я ему нагло так заявил: «Мне что, Александр Акимович, на колени перед вами пасть, чтобы доказать обратное?» Основания для такой наглости, как мне казалось тогда, у меня были — мы с лучшим моим в ту пору товарищем — Ю. Галишниковым (теперь доктором наук и профессором) — твердо решили бросить этот «проклятый» институт и податься на строительство Братской ГЭС, чтобы познакомиться с жизнью в гуще этой самой жизни. Ректор, похоже, несколько оторопел от такого нахальства, а по некоторому размышлению сказал: «Ну ладно, ступайте — учитесь». И я пошел. И закончил-таки институт. Мораль у этой истории тоже есть: у молодых наглость — иногда всего лишь следствие безысходности. И взрослый человек должен уметь это видеть и прощать. Этим простым правилом я потом пользовался всю жизнь, защищая студентов даже в тех случаях, когда они, по мнению многих и моему тоже, вели себя предельно нагло. И многим моим студентам это помогало выжить, вопреки обстоятельствам и собственному излишнему самомнению.

Было у этой истории и несколько любопытных следствий. Первое: на собрании в группе по случаю моего исключения мои товарищи яростно защищали меня, а в ответ деканат в качестве одного из аргументов использовал… мою школьную характеристику, в которой среди прочего говорилось, что я «по характеру — замкнут». Это — в ту пору — было истинной правдой, но правда и то, что я до сих пор не понимаю, какова связь между моей замкнутостью и «недостойным поведением на практике». Когда, много позже, я сам получил право подписывать характеристики на других людей, студентов в том числе, я принципиально не подписывал те из них, в которых отмечались «дурные» якобы стороны характера того или иного человека. Я-то знал, как можно использовать характеристику в качестве орудия давления на неугодного. Полезный опыт, не правда ли? Второе: мой диплом на рецензию попал к тому самому Э. Гусельникову с «Сибэлектромотора». Рецензия была написана на шести, если мне память не изменяет, страницах и содержала аж 28 существенных, по мнению рецензента, замечаний. Никогда в жизни после этого я не видел подобных рецензий, хотя и проработал в вузах почти сорок лет! Мне это нисколько не помещало защитить диплом на «отлично»: рецензент, вполне очевидно, перестарался — большое количество замечаний позволило мне на защите развернуться во всю свою тогдашнюю силу. Небольшую, но достаточную, чтобы председатель ГЭК (Нэллин В. И., мой первый директор, у которого я работал, а потом и замминистра электротехнической промышленности СССР, один из моих учителей «по жизни») отметил мою защиту в заключительном слове. Мораль проста: паши — и тебе многое простится. Даже твои «дурные» свойства характера. Третье: через много лет, уже после окончания аспирантуры и защиты кандидатской диссертации, в том же НИИ ЯФ у одного из аспирантов я обнаружил свой диплом в качестве некоего пособия. Переплет был давно порван, и диплом состоял из отдельных листков, которые я собрал и теперь храню дома. В память об институте и моем ректоре А. А. Воробьеве. Вот такие странные воспоминания и связанные с ними ассоциации возникают у меня, когда я слышу эту фамилию.

Геннадий Антонович Сипайлов

Геннадий Антонович был моим первым, после школы, настоящим учителем, чувство благодарности к которому во мне никогда не умирало. Меня до сих пор потрясают его способности отличать плохих людей от хороших, умных от не очень умных, перспективных от безнадежных. Если с годами я и сам научился двум первым способностям, то последняя — о перспективе — так и осталась для меня тайной за многими печатями. А ведь именно эта способность — первопричина массы докторов наук, вышедших «из-под» Г. А. Сипайлова! Но тут я хочу рассказать о двух других качествах Геннадия Антоновича, о которых частенько вспоминаю, а одно из них даже пытаюсь перенять. Речь о том, как он читал лекции. Это было совершенно удивительное зрелище и слушаще, если так можно сказать о лекции. Он читал нам два курса — «Электрические машины» (на 3-м курсе института) и «Проектирование электрических машин» (на 4-м курсе). И оба раза эффект воздействия лектора на меня был совершенно потрясающим. Причина такого воздействия мне долгое время была непонятна, пока я сам не начал читать лекции и не разобрался, в чем дело.

У нас, должен сказать, было много хороших лекторов. Вот, например, в одном из семестров Г. А. Сипайлова частенько замещал Е. В. Кононенко, ставший потом и доктором наук, и профессором. Читал он, откровенно скажу, хорошо — грамотно, гладко, понятно. Но после Г.А. удивительно скучно было его слушать! Сначала я думал, что все дело в эмоциях: Геннадий Антонович — человек ведь куда более эмоциональный, чем Кононенко. Это было видно и невооруженным глазом. Но это было только то, что лежало на поверхности. На самом деле, как я понял позднее, разница была совсем в другом. Разница была в той энергии, биоэнергии, как говорят сегодня экстрасенсы, которую буквально излучал на слушающих наш Геннадий Антонович. Теперь я точно знаю, что для того, чтобы держать студентов в руках два или четыре часа, мне надо перед лекцией сильно сосредоточится. И, боже упаси, не на предмете лекции — его любой лектор знает прекрасно, а на самом себе. Надо собрать в себе столько этой самой биоэнергии, чтобы ее хватило на всю аудиторию и на все время лекции. Мне кажется, что Г. А. Сипайлов такой своеобразной медитацией занимался всегда, перед каждой лекцией. И в этом была причина того, что студенты его обожали. Должен, правда, сказать, что при таком подходе после каждой лекции наваливается усталость, совершенно сумасшедшая, от которой даже говорить не хочется. Может быть, это все мои выдумки, но, насколько знаю, я и сам произвожу на аудиторию примерно такое же впечатление, как Г. А. Сипайлов. Не такое мощное, конечно, но качественно — такое же. Не знаю только, можно ли этому подходу научить других, или это своеобразный дар Божий. Но я, по-моему, именно научился. И научился, вспоминая Г.А.

А еще я каждый год на первой лекции говорю своим студентам примерно следующее: вам, ребята, говорю я, немножко не повезло — лекции вам будет читать заведующий кафедрой, а у него много всяких разных дел, поэтому я буду иногда опаздывать. Вы должны сидеть и тихо ждать — я обязательно буду, насколько бы ни опоздал. А дальше, в качестве примера, рассказываю историю о том, как опаздывал на наши лекции Геннадий Антонович. Было это, по-моему, в 60-м, когда он читал нам курс проектирования. В ту пору, если я правильно помню, он проводил какие-то наладочные работы в НИИ ЯФ на синхротроне «Сириус», магнитную систему которого он сам и проектировал. И по этой, как я понимаю, причине опаздывал на каждую лекцию на несколько минут. Мы из окон 10-го корпуса, где проходили занятия, хорошо видели, как наш Г.А. торопится к нам. И никогда не уходили, потому что знали — он обязательно будет. А потом я обычно добавляю несколько слов о том, кто такой Г. А. Сипайлов, как он читал нам лекции и чем он знаменит. Пробрасываю таким образом связь времен, чтобы молодые знали, на каких людей опирается их курс.

Вот, если коротко, кое-какие мелочи о Г. А. Мы с ним, понятное дело, люди разных поколений, и личного общения у нас было немного, хотя мы и были позднее соседями по лестничной клетке. Даже перед его знаменитым рабочим столом на кафедре я стоял, по-моему, всего однажды — когда проходил «входной» контроль перед защитой дипломного проекта. Стол, помнится, был необъятных размеров, и на нем легко размещались все мои чертежи, но знаменит он был вовсе не этим, а тем, что в его необъятные внутренности Г.А. без видимого порядка бросал всякие запросы из многочисленных вышестоящих институтских инстанций. По свидетельству очевидцев, когда приходило время на них отвечать, Г.А. со словами «Материя не исчезает!» приступал к длительному поиску нужной бумажки, хранящейся где-то в недрах стола. Все это, конечно, мелочи, тут важно другое: что-то от Геннадия Антоновича перешло в меня, а через меня — в моих студентов. Это уже немало, по-моему.

Олег Борисович Толпыго

Олег Борисович Толпыго заведовал кафедрой теоретических основ электротехники и читал нам лекции по ТОЭ. Мы сдавали ему два экзамена и дифзачет, и все три сдачи для меня памятны. Каждая по-своему. О существовании Толпыго мы, я в том числе, узнавали в общаге еще до того, как попадали на его занятия, — каждый электрик знал, что впереди у него будет такой страшный курс — ТОЭ. А сдавать его придется О. Толпыго — буквально «зверю» в человеческом облике, которого на кривой козе не объедешь. Но зато, если сдашь ему экзамены, то можешь считать себя инженером на 100%! Действительность оказалась куда интересней.

Лекции Олег Борисович читал блестяще, почти как Г. А. Сипайлов. У него тоже была мощная энергетика, достаточная, чтобы легко держать в руках аудиторию в две сотни человек — весь поток. Писались лекции легко и с удовольствием, но на экзаменах и в самом деле возникали забавные случаи. Помню, перед первым экзаменом валяюсь я на своей кровати в общежитии и что-то там читаю. А кровать в общежитии, все знают, была не просто кроватью, но и столом, и стулом, и диваном, потому как в комнате, кроме кроватей, размещался еще только один небольшой стол, за которым разве что обедали иногда. И подходит к моей кровати мой товарищ по группе Алнис Ванагс, латыш из репрессированных, ныне покойный — погиб несколько лет назад в автокатастрофе. Им, репрессированным и членам семей (из Прибалтики и Западной Украины), в 56-м, помнится, чуть ли не впервые разрешили поступать в институты, и у нас на потоке таких было вполне достаточно. Чаще всего они были старше нас, вчерашних школьников, учились с большим старанием и прилежанием. Алнис тоже был постарше меня — лет, наверное, на пять. И вот стоит он, прислонившись к спинке моей кровати, и говорит: «Пошли, что ли, на экзамен…». Я что-то отвечаю и вдруг чувствую, что моя кровать как-то странно вибрирует и издает даже какие-то звуки. Землетрясение, что ли, думаю я, а потом соображаю, что это сам Алнис вибрирует — от нервов, а его вибрация передается и кровати! Смеяться я, конечно, не стал — мы были с Алнисом друзьями и частенько резались в шахматы. Тот первый экзамен Толпыге мы благополучно сдали. Я — на «отлично». Это, как будет видно из дальнейшего, важный момент моего рассказа. На втором экзамене у меня случилось вот что. Олег Борисович принимал экзамены самым оригинальным образом: в большой аудитории вдоль стен расставлялись доски. Перед каждой готовился к ответу один студент, а сам преподаватель разгуливал вдоль этих досок, по очереди подходя к каждому из нас. Когда мой ответ был готов и написан на доске, Толпыго его просмотрел и тут же на доске нарисовал мне задачку. Помнится, по переходным процессам. А сам двинулся вдоль досок. Через минуту примерно он снова оказался передо мной и спрашивает: как дела? Дела мои были никак, и он пошел по очередному кругу. Через минуту — снова передо мной: а задачка уже решена? И тут он говорит: «Медленно соображаете, а ведь инженеру надо уметь принимать не только правильные, но и быстрые решения. А если бы вы оказались в аварийной ситуации и так долго соображали? Ставлю вам четыре — за скорость». На мой взгляд, это было не слишком справедливо, но огорчился я не слишком — понимал, что переходные процессы не самое сильное мое место (я их, к слову, одолел уже в аспирантуре, когда в качестве положенной аспиранту педнагрузки подрядился проводить практические занятия на кафедре ТОЭ). И вот приходит пора третьего экзамена, точнее — дифзачета по теории электромагнитного поля. Принимать его должен был какой-то ассистент, которого мы в грош не ставили и сдать которому все что угодно считалось не проблемой. Но вышла ошибочка, которая снова свела меня с Олегом Борисовичем. Во время сдачи зачета, а его сдавала вся группа в письменной форме, наш ассистент, сам, по-моему, плохо разбирающийся в теории электромагнитного поля, вздумал кого-то из нас (не меня, кстати!) уличить в списывании. Поднялся большой хай, когда мы попробовали защитить своего товарища. А в результате ассистент наш выгнал с зачета и провинившегося, и полгруппы самых ярых защитников в придачу. А когда мы пришли пересдавать этот легкий зачет, вдруг выяснилось, что принимать его будет сам Толпыго. И нам сразу стало не до шуток. Сидело нас, таких «хвостов» со всего потока, в аудитории человек, наверное, пятьдесят-шестьдесят. И Толпыго выдал нам совершенно чудовищные по сложности задачки. Когда мы свои работы сдали, он стал по одному приглашать нас в кабинет для индивидуальной работы. Подошла и моя очередь, он смотрит мою халтуру и говорит: «Вы, похоже, единственный, кто почти справился с этим вариантом задачи. Что же вам ставить?» И тут меня черт за язык дернул. «По прогрессии», — говорю. «По какой прогрессии?» — спрашивает он. «По арифметической, — отвечаю я, — было пять, потом четыре, а сейчас, значит, должно быть три…» И тут Толпыго взбесился: «Вы что — сюда торговаться пришли?! Вон! Придете ко мне еще раз».

Продолжение этой истории было вот каким. Из-за несданного зачета меня и моего лучшего товарища институтских лет — Юрия Галишникова, теперь профессора и доктора наук — долго не допускали к первому экзамену в той сессии. Допустили только по ходатайству группы — за один день до экзамена. А экзамен был по ТММ и ДМ, если я верно помню. Лекций там было штук, наверное, семьдесят, ей-богу. Предмет этот не считался сложным, но один день на подготовку такого обширного курса — это было маловато даже для нас с Юрой. Тогда я едва выскребся на первую и единственную в своей жизни тройку в сессию. И вообще — вся та сессия (пятый семестр) пошла наперекосяк, и устали мы от всех этих перипетий безумно. Все отправились на зимние каникулы, а нам было велено сдавать наш зачет по ТОЭ. Пошли мы к декану, им тогда был Е. В. Кононенко, просить передышки. А он говорит: «Нет, нет и нет. Если не сдадите в первую неделю каникул, будете отчислены». И тут мы сделали совершенно безумный ход — пришли на прием к О. Б. Толпыго.

Объяснили ему все и попросили о милости к павшим. И что вы думаете? «Хорошо, — сказал он, — отдыхайте, придете сдавать в последний день каникул, а деканат я возьму на себя». Как он уговорил декана, я не знаю, но мы поехали к Юре домой, в Минусинск. С твердым намерением подготовиться. Из которого, впрочем, ничего не вышло: в соседнем Абакане были на каникулах наши девочки (в том числе моя будущая жена Галя Страмковская, гостившая у своей лучшей подруги Н. Сиделевой), а у Юриных родителей были совершенно замечательные соленые помидоры, которые восхитительно шли под водочку. Короче, мы вернулись в Томск совершенно неготовыми к встрече с Толпыгой, но морально отдохнувшими. Когда мы явились на зачет, в головах наших был почти полный вакуум, но тут нам сказочно повезло: Толпыго посадил нас в своем кабинете, а сам часа на полтора куда-то убежал. Мы списали, теперь в этом можно признаться, абсолютно все, поскольку вместо задач он дал чистую теорию. Вот так мы и получили свой зачет и так расстались с Олегом Борисовичем. Много позже, когда я уже жил в Тольятти, я получил от него персональный привет из Киева, где он обитал в то время. Надо думать, что я и сам чем-то его зацепил, если он меня тоже запомнил.

А вот и мораль, которую я вынес из всей этой истории. Первое: хороший преподаватель может быть немного самодуром. Тогда студенты его лучше запомнят. Когда я сам стал заведовать кафедрой, я невинному самодурству своих преподавателей никогда не мешал. Если оно не ущемляло личное достоинство студентов. В таких случаях я становился абсолютно беспощадным и выгонял даже хороших специалистов, чего бы мне это ни стоило. Второе: студент не должен давать советов преподавателю, даже шутливых и даже если он на них сам напрашивается. Третье: жесткость преподавателя никогда не должна перерастать в жестокость. Даже жесткий преподаватель должен уметь входить в положение студента. Выводы более чем простые, но они сильно помогали мне в работе и в гармонизации интересов с окружающим миром.

М. Н. Шерстнева

Шерстнева читала нам лекции по математике и вместе с двумя другими дамами — И. Я. Мелик-Гайказан и Р. М. Кессених — составляла великолепное лекторское трио. У нас вообще-то было мало женщин-преподавателей, а эта троица к тому же сильно выделялась даже на мужском фоне. О каждой из них я бы мог, наверное, кое-что порассказать. Например, я помню, что один из экзаменов по физике (это И. Я. Мелик-Гайкозян) был у нас 13-го числа в 13-й аудитории физкорпуса, а мне в добавление ко всему еще и тринадцатый билет достался! Еле-еле тогда выплыл на «отлично», и то эту оценку, скорее всего, должен, если честно сказать, разделить пополам с преподавателем. А Р. М. Кессених (электроизоляционные материалы) почему-то любила меня воспитывать. Прямо на экзамене. За небрежение к знаниям. Но отметки ставила хорошие — должно быть, что-то во мне разглядела уже в ту пору.

Но здесь речь о М. Н. Шерстневой, с которой у меня был связан совершенно уникальный случай. Ни до, ни после этого ничего подобного в моей долгой вузовской жизни не случалось более. Было так: я сдал второй, по-моему, экзамен по математике, получив при этом свою честно заработанную четверку. И вдруг на следующий после экзамена день мне в общежитие передают, что я должен явиться к Щерстневой на кафедру математики. И срочно. Ну, думаю, влип я на чем-то, не иначе. Прихожу, а она мне говорит: «Я вам вчера по ошибке выдала задачку из следующего семестра, которую вы, в принципе, решить не могли. Тем не менее, вы с ней почти справились. Я прошу прощения. Давайте зачетку, и я исправлю вам оценку на «отлично». Я был потрясен. И потрясаюсь этой историей до сих пор: кто я такой для лектора? Да никто, один из сотен студентов, проходящих через ее руки! И мне эта пятерка не слишком была нужна, и ей эти извинения были, как казалось, ни к чему. А вот ведь, как выяснилось, к чему, если я все это помню до сих пор. И если до сих пор исповедую принцип: не бойся признаваться в своей ошибке даже перед студентом — тебя не убудет, а ему пойдет на пользу. Вот такая маленькая мораль из такой маленькой истории.

Эдуард Карлович Стрельбицкий

Из молодых преподавателей нашей родной кафедры, кроме Кости Хорькова, М. Уляницкого, А. Курносова и Эдика Стрельбицкого, я не помню почти никого. Костю запомнил потому только, что он был руководителем моего дипломного проекта по ударному генератору. Я его тогда жутко «доставал» — требовал консультаций чуть ли не каждый день, представляете? М. Уляницкий и Э. Стрельбицкий руководили нашей первой практикой после третьего курса — в Кемерове, на «Кузбассэлектромоторе». Практика эта, наверное, из-за того, что была первой, запомнилась очень хорошо, проходила она весело и была насыщена всякими событиями. В основном — личного плана. Я тогда впервые приобщился к околонаучной работе — вместе с Ю. Галишниковым измерял направления и скорости движения воздушных потоков в системе охлаждения асинхронных двигателей.

А. Курносов, пижонистый, как мне тогда казалось, молодой человек, руководил нашей практикой после четвертого курса, в Свердловске, на «Уралэлектротяжмаше». Руководителем он был, если по делу, плохим, появлялся у нас редко, но жить и заниматься своими делами нам не мешал. С этой практики у меня в памяти сохранились два эпизода. Первый вот какой. В Свердловск посылали только тех, у кого было где остановиться на время практики. Мы с Ю. Галишниковым, в частности, были на постое у каких-то знакомых моей матери. Другие жили кто где. И через неделю стало ясно, что так жить нельзя. И мы пошли в комитет комсомола Уральского политеха и уговорили тамошних ребят помочь нам с общежитием. Где-то через несколько дней все мы, практиканты, обитали в красном уголке одного из общежитий. И сразу стало веселей. Хорошо помню эту историю, потому как был одним из «закоперщиков» этого дела, которое потом, после возвращения в Томск, почему-то было поставлено нам в вину. Нас почему-то упрекали за самодеятельность, за то, что мы вроде бы как подставили своего руководителя. О втором эпизоде рассказывать мне не очень хочется — стыдно до сих пор, но из песни слов, как говорится, не выкинешь… Речь идет о книге. Книге Касьянова по расчету крупных гидрогенераторов, по которым у нас осенью предполагался курсовой проект. О Касьянове я к той поре кое-что знал — от Г. А. Сипайлова. Он был крупным специалистом ленинградской «Электросилы» и учителем самого Геннадия Антоновича. Книги этой в Томске не было вовсе, даже в фундаментальной библиотеке, поэтому, когда в заводской библиотеке «Уралэлектротяжмаша» я эту книгу обнаружил, у меня тут же дыхание сперло, и я решил ее на время «позаимствовать». Чтобы сделать копию. Это сегодня легко скопировать все, что угодно, а тогда с копией вышла проблема: сделать ее не удалось, а книга была украдена. Для последующего возврата, но украдена. Этот эпизод, сказать по правде, тяготит мою душу до сих пор. И только поэтому я его и рассказываю — может, полегчает. Был, конечно, жуткий скандал, работники библиотеки не знали, кто такую свинью им подложил, но знали точно, что кто-то из томских студентов. На групповом собрании в Томске кафедра пыталась установить виновного, но не смогла: все «свердловчане», прекрасно знавшие историю и одобрившие, кстати, мой поступок, молчали как рыбы. Никто из них, к слову сказать, никогда эту кражу мне не напоминал, даже много лет спустя. Подозреваю, что им тоже было стыдно. Книгу мы вернули. Но всякий раз, как я вспоминаю Свердловск и Курносова, мне делается как-то нехорошо. И поделом.

Теперь о Э. Стрельбицком. Он вел у нас практические занятия, лабы и курсовые проекты. От его практических занятий у меня до сих пор хранится ощущение собственного тупоумия: задачки по специальности вообще штука для студентов сложная, а Эдуард Карлович к тому же был большой умница и насмешник, а тупоголовия не уважал. (Привожу для примера два его знаменитых высказывания, может быть, более поздней поры — аберрация памяти, знаете ли, страшная штука: «Студент-электрик из института должен вынести только одно: он должен говорить — провод, а не проволока!»; «В институте было бы хорошо работать, если бы не было студентов!»). После окончания института мне приходилось с ним общаться более плотно, и один случай я не могу не упомянуть: он тоже уникален в своем роде. В одной из своих статей Э.К. сослался на информацию, полученную им от меня, тогда аспиранта, и моего научного руководителя В. Ивашина в частной и устной, само собою, беседе! Никогда более у меня такого не было и уже не будет: научный мир, конечно, более щепетилен, чем какой-то другой, но не до такой степени, какую продемонстрировал Э.К.!

Как Э. К. вел лабораторные, я не помню. Наверное, ничего такого не было. Но один случай с курсовым по асинхронным двигателям осел в памяти. В тот год, наверное, 58-й или 59-й, вышла фундаментальная книжка Гарика-Лившица «Обмотки машин переменного тока», и при выполнении курсового я ее активно использовал. На защите курсового Э.К. заявил мне, что обмотка нарисована мною неверно и надо исправить. Я же, ссылаясь на Гарика-Лившица, доказывал, что я прав. За книжкой, кстати, пришлось бежать на Завокзальную улицу, где я снимал угол. Теперь не помню уже, чем все это кончилось. Скорее всего, прав был Э.К., а я что-то в книжке недопонял, но само это столкновение помню — я в молодости был «упертым», даже во вред самому себе. Но в этом случае никаких последствий, надо думать, не было: Эдуард Карлович, несмотря на свой язвительный язык, был натурой широкой и толерантной к младшим по званию — качество, которому я и сам, как мне кажется, научился. В том числе — и у него.

Дорогой Геннадий Антонович!

Едва ли рассказанные мною истории представляют какой-то общественный интерес и попадут в вашу книгу. Они, мне кажется, больше раскрывают меня самого, нежели тех преподавателей, с которыми я сталкивался. Но, заметьте, искры на оселке памяти выбивали именно столкновения, а не скучная бытовуха. К тому же эти истории, как и многие другие, здесь не рассказанные, так или иначе повлияли на меня. В какую сторону, сказать трудно, но я точно знаю, что хорошим преподавателем в институте может быть только тот, кто помнит свои студенческие годы. И не впадает в искушение вседозволенности и всемогущества, общаясь со студентами. В заключение рассказываю последний свой анекдот (историю из жизни), который в какой-то мере увязывает все те маленькие моралите, о которых я говорил ранее. В прошлом, 99-м, году, выступая на банкете, который устраивают наши выпускники по случаю последнего заседания ГЭКа, председатель этого самого ГЭКа, наш бывший выпускник, среди прочего, обращаясь к дипломникам, сказал: «О каждом из ваших преподавателей я могу рассказать много историй, веселых и не очень. Исключение — ваш завкафедрой Милорадов И.А, он у вас слишком правильный!» Не уверен, что это можно считать похвалой, но зато уверен, что эта «правильность» — следствие в том числе и моего собственного студенческого опыта, о котором я кое-что рассказал.

Я ничего практически не говорил о своих институтских товарищах — без их разрешения, по-моему, говорить о них просто-напросто не следует, хотя в памяти сохранилось многое. Преподаватели — другое дело, они люди публичные, и в таком качестве не должны обижаться на анекдоты о себе. До свидания.

Ваш И. Милорадов

Р.S. На старости лет я решил заняться коллекционированием академических дипломов самого экстравагантного свойства, теперь это нетрудно. На сегодняшний день в моей коллекции пока два диплома действительного члена двух академий — Международной академии энергоинформационных наук и Академии социального образования. Профиль этих академий для меня — тайна, и бумажки эти нисколько не тешат мое честолюбие (больше самолюбие жены!), но, когда я держу их в руках, мне становится веселее: если люди в состоянии придумывать такие штуки — жизнь продолжается вопреки объективной реальности. И назло ей. Не так ли?

«Томский политехник» 2001 №7

Молодым нужно давать шанс. И не один

Это интервью могло бы появиться в любой из наших «элитных» рубрик — «Персона», «Юбилей»… Причем в последней — скорее всего, поскольку известный ученый и общественный деятель, один из старейших сотрудников нашего университета, доктор технических наук, профессор, первый директор проектно-аналитического центра, а ныне главный консультант ректора по аналитическим вопросам Игорь Милорадов недавно отметил 70-летие. Но мы выбрали именно эту — наиболее подходящую, на наш взгляд. Потому что кого, как не его, человека, прошедшего солидную школу науки и жизни, спросить о понятии и роли Учителя? Да и в Тольяттинском государственном университете, и в городе немало достойных людей, которые могут назвать Учителем его самого.

Игорь Александрович Милорадов родился 23 октября 1938 года в г. Ступино Московской области. В 1961 году закончил электротехнический факультет Томского политехнического института. В ТПИ-ТГУ с 1973 года. До назначения консультантом ректора — профессор кафедры электромеханики.

— Игорь Александрович, вы учились в Томске. Легенды характеризуют его как город с особыми академическими традициями. Это действительно так?

— Такие традиции действительно существовали, может, и до сих пор они сохранились. Томск — старый студенческий город, еще с дореволюционным прошлым. Когда я защищал кандидатскую диссертацию, а это было почти 40 лет назад, членом ученого совета был человек, который получил диплом №1 в Томском технологическом институте. Ему было уже за девяносто, в институт ходил не всегда, нам с приятелем пришлось идти к нему домой, потому что он тогда плохо себя чувствовал. И этот человек выслушал наши доклады, лежа в постели.

Когда мы говорим про 20-30-е годы, думаем, что это было очень давно. А у меня, например, соседом был Надежницкий, крупнейший электротехник, который ставил первую гидроэлектростанцию в Сибири еще в 20-е годы. Общаясь с такими людьми, понимаешь, что ты вовлечен в некий хронологический ряд — дистанция между людьми и временами сокращается.

Я ведь приехал в Томск из Комсомольска-на-Амуре. И такого здания, как главный корпус томского «политеха», до того в жизни не видел: большие тяжелые двери, каменные лестницы, огромные аудитории с высокими потолками, тысячи студентов перемещаются от корпуса к корпусу… Университетские здания построены еще до революции, расположены очень кучно, и это создает особую европейскую атмосферу. А если поехать в рабочий район, вы увидите абсолютно другой Томск, ничем не похожий на университет.

— Ради того, чтобы почувствовать этот дух, стоит действительно поездить по разным университетам… А почему вы уехали из Томска?

— Тогда мы вместе с Виктором Васильевичем Ивашиным, моим учителем, искали место, где смогли бы легко находить заказчиков для нашей научной работы, и переезжали всей школой. В Тольятти нас приехало шесть человек — все инженеры. И поначалу на кафедре треть сотрудников были томичи.

— Тольятти, возникший совсем недавно, после Томска не казался вам слишком плоским, лишенным истории и скучным?

— Я был погружен в работу и проводил все время или дома, или в институте. А вот моя жена очень тяжело привыкала к Тольятти. Здесь, в Центральном районе, все однотипное — дома, магазины. А Новый город производил вообще чудовищное впечатление на человека, выросшего в «тесноте». И знаете, что мы делали? Ездили в старую часть Самары. Специально, чтобы оказаться в «другом мире».

— Каждый год, когда приближается День Учителя, неизменно начинается дискуссия, коллеги задаются вопросами: их ли это профессиональный праздник? Можно ли научного руководителя считать учителем? Хотелось бы услышать ваше мнение на этот счет.

— В детстве я воспринимал учителя как нечто весьма далекое или высокое. Как человека, знающего не только свой предмет, но и вообще — что делать в жизни. Может быть, вузовские преподаватели, в отличие от школьных учителей, не считают себя в отношении студентов небожителями. Мне кажется, что многие вкладывают в это слово школьный смысл и, имея негативный опыт общения со своими школьными учителями, предпочитают от этого определения дистанцироваться.

— То есть вы считаете, что частично всему виной детский школьный негативизм?

— Да, в какой-то степени. Хотя на самом деле было бы недурно, если бы каждый преподаватель вуза вел себя и как учитель по жизни и в профессии. Некоторые делают это очень странно — начинают студентам «читать мораль». С моей точки зрения, студенты уже взрослые люди, далеко не дети, а с ними обращаются как со школьниками. Лучше обращаться с ними как с равными тебе партнерами, которые просто пока еще меньше знают и имеют недостаточный жизненный опыт. Молодые преподаватели, наоборот, ведут себя порой слишком панибратски, что тоже нехорошо. Дистанция все-таки должна быть.

— Поделитесь опытом: как почувствовать и установить правильную дистанцию между преподавателем и студентом?

— В высшую школу я пришел уже зрелым человеком, в 35 лет, а до этого работал в НИИ. Я там относился к своим подчиненным как к партнерам по делу и к студентам продолжил относиться так же. Поэтому для меня этот вопрос никогда не возникал. Причем большинство моих вузовских педагогов относились ко мне аналогично, так что тут я с них «кальку снял».

Чтобы студент относился к тебе нормально, с ним не обязательно играть в футбол и выражаться его же словами. Преподавателю необходимо в первую очередь продемонстрировать собственный профессионализм, которым тот не обладает. Студент должен увидеть, что ты выше и даешь ему шанс вырасти до своего уровня по крайней мере.

Любая дистанция зависит от двух людей. Но есть формальные вещи, которыми можно ее обозначить. Я к новым студентам (а к студенткам — всегда) обращался только на «Вы». В обращении друг к другу это уже нас автоматически выравнивало. Я и в рабочих коллективах к женщинам обращаюсь всегда на «Вы». Молодых же преподавателей нужно обучать искусству общения с людьми. Они, как правило, им не владеют.

— Вы считаете, такие курсы профессионального мастерства для молодых преподавателей необходимы?

— Да. При Ароне Наумовиче Резникове была школа молодого преподавателя, но с его уходом она перестала существовать, к сожалению…

Мне сейчас вспомнилась одна интересная история. Как-то раз я ловил машину возле типографии «Современник» на Южном шоссе. Темно, погода плохая, никто не останавливается. И вот наконец тормозит машина, я сажусь, и меня молодой человек за рулем весело так спрашивает: «Ну, как поживает наша краснознаменная кафедра?» То есть кафедра электрических машин и аппаратов, которую я в свое время возглавлял. Я молодого человека не помнил, а он меня, наоборот, очень хорошо запомнил. Не потому, что я у него что-то вел, а потому, что вмешался в его судьбу. Тогда хотели отчислить из института за плохое поведение целую группу, и когда вся кафедра проголосовала «за», я один проголосовал «против». И настоял на своем решении. Я считал и считаю, что молодым нужно давать шанс, и не один. Мы тогда сменили у них руководителя, и все стало нормально. Довез он меня до института, денег, естественно, не взял.

— Очень интересный эпизод, показывающий роль учителя в жизни. Наверное, для них ваше решение было важнее, чем лекции…

— Наверняка. Наша встреча только подтвердила мне, что я был прав. Это ведь обоюдная проблема. Когда я учился в Комсомольске-на-Амуре, мне в школе преподавали ссыльные, и они с большим уважением относились к нам, мальчишкам и девчонкам. Более того, именно школьный учитель физики повлиял на мой выбор жизненного пути. Процесс уважения должен быть взаимным.

С моей точки зрения, учителем можно считать человека, который либо тебя чему-то научил, либо ты у него чему-то научился.

У любого предмета, как у монеты, есть три стороны. Не две, а три — есть еще ребро.

На одной стороне «учитель по жизни» — человек, с которого ты «снимаешь кальку», учишься, как жить, как поступать.

На другой стороне — учитель в твоей профессии, и научный руководитель тоже сюда относится. Иногда эти составляющие совпадают, но не всегда. Бывает талантливый профессионал, который как человек никуда не годится.

И третья составляющая — ребро: каждый из нас является самоучителем. И вот это имеет для всех людей принципиальное значение. Если ты умеешь перенимать чужой опыт, чужие навыки, чужие умения, чужие компетенции — тогда тебе повезло. Этому, кстати, тоже учатся.

Вопросы задавала Мария Скворцова

Текст подготовил Алексей Барацков

«Тольяттинский университет» №36 (292) 12 ноября 2008

Анкета Томскому политеху по случаю 40-летия окончания

Что сорок лет? Совсем немного…

Не для меня, увы… Для бога!

Как только получил анкету,

Так тут же ручку я схватил

И стал строчить свои ответы,

Нисколько не жалея сил.

А сил, сказать по правде, мало

И мысли льются как-то вяло,

Но истину узнать вам надо,

Ведь мы для этого живем:

Я — гений Игорь Милорадов…

С женой решили мы вдвоем!

Не говорите нам — не скромно,

Глаза не заводите томно,

Я — гений только иногда,

И в этом — счастье, не беда:

Быть гением в любое время —

Нечеловеческое бремя.

Жена все это знала с детства,

Но все стеснялась вслух сказать…

Я лучше о своих вершинах

В словах поведаю вам чинных:

Я — по Стругацкому — прогрессор,

А если попросту, — профессор,

Уж четверть века — мелкий босс,

Тяну свой кафедральный воз…

А какова моя зарплата

От вас, позвольте, утаю:

Работаю-то не за злато —

Я душу делу отдаю:

Мои студенты это знают

И моих денег не считают…

А параллельно с ношей этой

Я часто в сторону ходил,

Однажды крупною газетой,

Смешно сказать, руководил,

Писал статьи о коммунизме,

Что помер от народной клизмы.

Открытий я не совершал,

Хотя статей понаписал

Побольше сотни. Что с того?

В них ум есть, нету одного:

Меня. Я сам остался сбоку,

И оттого в статьях нет проку.

Спросили вы насчет наград,

Я вам и тут признаться рад:

Нас государство не забыло

И пенсией вознаградило…

На эту пенсию, друзья,

Ни умереть, ни жить нельзя.

Но это мелочи, ребята,

В конце концов, моя зарплата

И пенсия — всего лишь часть

Того, что может перепасть

Мне в руки. Но об этом — ша! —

Не надо знать чужим ушам.

Но не ругайте меня матом —

Я взяток сроду не беру.

Скорее со стыда помру,

Чем уроню честь «Альма Матер».

У жизни есть иные тренды,

Чтоб заработать дивиденды.

Теперь по поводу квартиры:

В моей — семь комнат: раз — сортир,

Два — ванна, три — балкон, потом —

Прихожая еще и кухня…

А в остальных — с женой живем,

Тепло у нас и свет не тухнет…

Нет ни машины, ни фазенды,

И яхты я не приобрел,

А в остальном — вполне орел,

Хотя сказать по правде, бедный.

Но это, впрочем, как смотреть:

Богатых — много, умных — нет.

Но выезд собственный имею:

Велосипедом я владею…

Еще в доельцинскую пору

Я в теннисе не знал измору.

Теперь все бросил я: меня

Инфаркт хватил… Прошу понять.

А что касаемо супруги,

То вот что я скажу вам, други:

Она — царица, нету слов,

И виновата в том любовь.

(Когда любви за сорок лет,

Ей, знаете, износу нет.)

И раз вы о жене спросили,

О ней вам сообщить пора:

Быть чемпионкой всей России

Трудней, чем выйти в доктора.

Она — смогла. Она сумела

И в этом признаюсь я смело.

Она мастак по горным лыжам

И в сборной города — звезда…

Пусть наши горы и пониже,

Чем Альпы, это не беда:

И с них кататься можно долго…

Жаль, что внизу не Томь, а Волга!

Мы с ней учились в одной группе

И я любить ее посмел…

Был мальчик я тогда неглупый,

Но после — сильно поумнел,

А все, признаюсь вам, она —

Моя бессменная жена…

Когда бы не ее забота,

Моя стояла бы работа,

Она у нас — глава семьи,

Она банкир мой и ГАИ…

Мне остается просто жить,

Извилинами шевелить.

Что до приезда в конце мая,

То тут такая запятая:

Я — не свободный человек,

Об эту пору у нас ГЭК.

Так что я ваш, увы, заочно,

Но в сентябре приеду точно.

Конечно, сорок лет — не шутки,

И хочется увидеть вас,

Но, может, эти прибаутки

Несут наш профиль и анфас?

Тогда — объятия тугие

Примите, наши дорогие!

Милорадов Игорь

Милорадова Галина

Выпуск 1961-го года

Группа 736—2

Воскресенье, 8 Апреля 2001 г.

Воспоминания

Парадоксы жизни

В студенчестве ряд лет мы прожили с Игорем Милорадовым, что называется, бок о бок, на съемных квартирах, бывало, в жутких условиях. Что нас объединяло? Любовь к чтению, независимость нравов. Мы не скрывали наших мнений, даже когда они противоречили общепринятому. Бывало, дерзили кому не следовало. В советское время ведь субординация свято почиталась. Теперь, за давностью лет, уже и не вспомнить, как уже на старших курсах возник этот конфликт между нами двумя и выпускающей кафедрой. Но факт, что руководство кафедры собрало заседание с участием наших одногруппников, чтобы «высечь» нас как следует. Речь шла даже об исключении из института. Конечно, руководство кафедры блефовало, никто не разрешил бы исключать в общем успешно учащихся студентов, но замах такой был. Вспоминается, как наша одногруппница Неля Сиделева отважно выступила в одиночку против такого решения и, так сказать, отстояла нас, изменила ход обсуждения. Парадокс в том, что наиболее яростно выступавшие против нас тогда члены кафедры, спустя годы, стали нашими научными руководителями, когда мы с Игорем поступили в аспирантуру, а затем успешно ее закончили. Еще более парадоксально то, что через много лет мы с ним стали первыми среди выпускников 1961 г. докторами наук и едва ли не единственными по специальности «Электрические машины и аппараты».

Ю. П. Галишников, д.т.н., профессор, директор ООО «Инженерно-производственный центр «Учебная техника»

Июль 2021 г.

Штрихи к портрету

Ушел от нас Игорь Александрович Милорадов: человек, личность, товарищ, друг, коллега для всех, кто с ним учился, общался, трудился и действовал в различных жизненных ситуациях…

В студенческие годы мы, однокурсники, обращаясь к нему или разговаривая о нем, называли его — Игорь, Гарик и даже несколько фамильярно Гара. В этих его именах и обращениях каждый из нас выражал свое отношение к нему: оно всегда было честным, искренним и уважительным. В них проявлялись также товарищеская простота, сознание того, что с ним можно говорить и обращаться к нему запросто, будучи уверенным, что найдешь у него отклик понимания, поддержки и ясного, твердого объяснения предлагаемых им действий.

Игорь запомнился не очень разговорчивым, спокойным, ровным в отношениях, очень редко, но, тем не менее, обоснованно — довольно резким в своих реакциях на поведение кого-либо из товарищей… Одним словом, он был живым человеком, но таким, которого мы, его товарищи, видели и воспринимали как честного и откровенного в суждениях, поступках, поведении и которому доверяли.

Среди многих его качеств, за которые все без исключения товарищи, однокурсники, да и наши преподаватели ценили и уважали Игоря Милорадова, могу выделить интеллект, умение разобраться в сложной, казалось бы, безвыходной ситуации и, взяв инициативу в свои руки, с блеском разрешить трудность, возникшую перед ним и группой сотоварищей: найти выход — не для себя, нет! — для всех, кто рядом с ним.

Вот один из примеров.

Июнь 1960 года. Мы, студенты Электромеханического факультета Томского политехнического, завершив весеннюю сессию, готовились к прохождению технологической практики. Местом такой практики предполагался знаменитый советский завод-гигант «Уралэлектроаппарат» в Свердловске (сейчас — «Уралэлектротяжмаш», Екатеринбург). Попасть туда на практику было мечтой многих из обучавшихся с нами на специальности «Электрические машины и аппараты», ибо завод этот был одним из передовиков-гигантов Отечественной электропромышленности в СССР.

Руководство завода не возражало против прохождения на нем практики, но по ряду причин не обеспечивало нас, студентов-практикантов, жильем на период практики. А попасть на «Уралэлектроаппарат» нам всем очень хотелось: ведь там можно было увидеть то, что в будущем увидеть жизнь нам не светила — мощные высоковольтные электрические аппараты, трансформаторы, выпрямители и др., производимые только на этом заводе и больше нигде! Поэтому нам пришлось решать вопрос жилья известным и распространенным в то время способом — просить приюта на время практики у наших родственников и знакомых, живущих в Свердловске… Они не отказали нам в своем гостеприимстве и приютили нас по приезде в Свердловск. Но — о, Жизнь! Ты очень быстро раскрываешь глаза на мир! — проживши у гостеприимных хозяев пару дней, все мы, а нас прибыло в Свердловск 8 человек, поняли: у гостеприимства есть конец…

Возникла проблема, самая настоящая житейская — как быть? Ее решение нашел Игорь Милорадов! Он обратился в Уральский политехнический институт (УПИ), нашел в нем людей, понявших наше положение, принявших наши трудности близко к сердцу и предоставивших нам, молодым и самонадеянным мальчишкам, комнату в пустовавшем общежитии УПИ, что неподалеку от главного корпуса.

Игорь, Игорь! Ты не представляешь, какое большое дело ты сделал тогда для нас, твоих товарищей! Ведь мы стали хозяевами и властителями, распорядителями своего времени! Я думаю, читающий эти строки вполне понимает разницу в условиях жизни молодых людей, живущих в гостях и живущих в студенческом общежитии! Мы получили возможность посещать не только «Уралэлектроаппарат» в рабочее время, но и многое увидеть в Свердловске в свободное от практики время. Мы посетили Свердловский драмтеатр, громадный городской Лесопарк, оз. Шарташ… Мы вдосталь набродились по городским проспектам и улицам… Мы гуляли в толпах свердловчан и, пусть немного, но узнали их… Да мало ли чего еще увидели и узнали мы в свободное время!

Практика прошла удивительно продуктивно, полезно во всех отношениях! Согласитесь, мой читатель, что сочетание заводских цехов, городских улиц, парков, спортивных и театральных зрелищ, а также вращение среди жителей Свердловска и общение с ними в различной обстановке — это и есть настоящая технологическая практика! И все это — результат и последствия действий нашего друга, товарища, тогдашнего лидера в нашей студенческой среде — Игоря Милорадова! Как часто я и мои товарищи вспоминаем это! И как часто, вспоминая, скорбим о его уходе!

В. Ф. Караушев, Томск, 15.07.2021

Имел смелость возразить

Я познакомилась с И. А. Милорадовым в 1973 году, когда группа ученых из Томского ПИ во главе с проф. Ивашиным прибыла на нашу кафедру электрических машин и аппаратов в ТПИ. Проф. Ивашин и возглавил ее.

В этой группе молодой 35-летний к. т. н. И. Милорадов был соратником и правой рукой Ивашина.

С их приходом в институт начали бурно развиваться научные исследования, появилось много молодых аспирантов, с которыми работал в том числе и И. А. Но, конечно, львиную долю энергии отнимал у него учебный процесс. Как прекрасно читал Милорадов лекции, как доходчиво преподавал он очень сложную дисциплину «Теория и проектирование электрических машин». Мы, молодые преподаватели, тоже старались попасть на эти лекции и, признаюсь, только благодаря им я до конца изучила эту сложную дисциплину.

А как Милорадова уважали студенты, студентки так просто обожали! Он производил на всех неизгладимое впечатление своей эрудицией, интеллигентностью и благородством.

Кроме того, И. А. Милорадов всегда защищал даже нерадивых студентов от отчисления. В то время у каждой студенческой группы был куратор, не избежал этой роли и И.А.

Помню, вызвали как-то сильно отстающих студентов его группы на заседание кафедры и проф. Ивашин обрушился на них со всей силой своего темперамента. Никто слова против ему сказать не мог и дело шло к ходатайству об отчислении. И тут слово взял Милорадов, единственный, кто имел смелость возразить. Он-то и отстоял возможность для этих ребят на еще одну попытку пересдачи, занимался потом с ними дополнительно и в результате они успешно окончили институт.

С течением времени наша большая кафедра разделилась на два направления — электромеханика и промэлектроника, соответственно образовались две кафедры. Основной костяк остался на кафедре Электромеханика, которую и возглавил И. А. Милорадов, получивший к тому времени звание доцента.

Какой же профессиональный, сплоченный и, не побоюсь этого слова, красивый сложился у нас коллектив. Никакого чинопочитания, никаких склок и уж тем более мздоимства и в помине не было. И в этом большая заслуга зав. кафедрой И. А. Милорадова.

И.А. в то время начал работать над докторской диссертацией, и мы старались оградить его от всякой бумажной рутины, которой хватало в любом учебном заведении. Он был у нас «тяжелой артиллерией», «бронепоездом», которые используются для решения кардинальных научных или кадровых задач. Благодаря этому, кафедра всегда занимала призовые места в конкурсах и олимпиадах.

Были у нас и пикники, и праздничные чаепития. И все это сопровождалось шутками, песнями и стихами.

А какие стихи он нам дарил на праздники! Они хоть и «детские», но замечательные и помнятся до сих пор.

Вот, например, поздравление на 8 марта:

«Какая все-таки малашечка

У нас Калинина Наташечка!

Когда бы нас не стерегли,

У ног ее мы б полегли…»,

и к ним коллаж с фото адресата и Бельмондо… Весело и приятно!

Недаром даже сейчас, по прошествии стольких лет, наши бывшие студенты, весьма солидные люди, в разговоре как один прежде всего спрашивают об Игоре Александровиче Милорадове, а остальных почти не помнят.

Калинина Наталья Александровна, доцент ТГУ

Калининой Н. А.

Ты скромно эдак говоришь —

Хочу на праздники в Париж!

Хочу попасть я в Мулен-Руж…

Ты, Боря, муж или не муж?

Что отвечает бедный муж?

Ты и сама как Мулен-Руж!

И что тебе в Париже этом?

На даче — лучше… если летом!

А ты по-прежнему твердишь —

Хочу на праздники в Париж.

И плачешь тихо… А что муж?

Берет билеты…. в Мулен-Руж!

И. А. Милорадов, суббота, 5 февраля 2000 г.

Обаяние натуры

Игорь Милорадов — один из тех ученых, преподавателей, с которым я был не только хорошо знаком, но сотрудничал по направлениям научной и учебной работы. Обычно сотрудничество приводит людей к установлению близких человеческих отношений, которые затем переходят в дружбу. К сожалению, я не могу отнести себя к числу близких друзей Игоря, но влияние непередаваемого обаяния его натуры, острого ума, его помощь я испытывал в течение не одного десятка лет.

Наша первая встреча состоялась на семинаре заведующих кафедр электромеханического профиля, который проходил зимой 1979 года на кафедре «Электрические машины» в Московском энергетическом институте. Нас познакомил заведующий кафедрой «Электрические машины» профессор Копылов Игорь Петрович. Игорь Милорадов мне сразу понравился, его улыбка, доброжелательность, интересные вопросы, утвердительные кивки головой создавали дружескую атмосферу, позволили расслабиться и чувствовать себя уютно. Особо запомнились наши встречи и беседы в Тольятти в 1981 г. на научно-методическом семинаре заведующих кафедр и в 1984 г. в Новосибирске в институте Горного Дела с участием профессора Ряшенцева Н. П.

В 1987 г. я по личным обстоятельствам вынужден был переехать с Дальнего Востока (г. Комсомольск-на-Амуре) в г. Тольятти и был принят на работу в ТПИ. Затем я перешел на кафедру «Электромеханика», где зав. кафедрой работал Игорь Милорадов. Работа на кафедре складывалась вполне удачно. Коллектив кафедры был замечательный, что способствует творческой работе. При инициативе Игоря удалось создать две современные лаборатории по новым дисциплинам: «Электроприводы с микропроцессорным управлением» и «Компьютерное моделирование систем автоматического регулирования». При конструировании лабораторных стендов были применены преобразователи нового поколения фирм Сименс, Ален Бредли и Евро привод, которые начали использовать на предприятиях города. Под руководством и непосредственном участии Игоря были разработаны новые методические материалы и лекции по проектированию и наладке электромеханических преобразователей и электроприводов с частотным и векторным управлением. Создание лаборатории и методических материалов позволило начать нам на кафедре целевую подготовку специалистов для ведущих производств АвтоВАЗа. Это был новый и перспективный уровень в подготовке студентов. Он позволил не только укрепить связь с АвтоВАЗом, но расширить возможности аспирантуры. В частности, по тематике предприятия МСП АвтоВАЗа под моим руководством защитили кандидатские диссертации Макаров С. В. и Бушев А. В.

Опыт целевой подготовки был перенесен на другие предприятия города. Среди них следует отметить Тольяттинский Трансформатор, где целевая подготовка выпускников позволила существенно омолодить инженерный корпус предприятия.

Лекции Игорь читал своеобразно с подачей графического материала через проектор. Записывая на доске сложнейшие математические уравнения, неторопливо ходил у доски, держа в одной руке мелок, а другую руку возле подбородка, и негромким голосом вел сложную, требующую максимальной концентрации дискуссию с невидимым оппонентом, находящимся в его же голове. Он смотрел на студентов сквозь стекла своих очков, внимательно их разглядывал, как бы убеждаясь в восприятии сказанного, то было магическое действие. На его занятиях не возникал вопрос дисциплины. Даже те, кто до конца не понимал о чем идет речь, сидели тихо, боясь осуждения однокурсников, но еще больше опасаясь за экзамен или зачет. Там списывать со шпаргалок было бесполезно, так как теперь уже ты должен был самостоятельно, в свободном полете мысли, продемонстрировать мастерство в ответе на вопрос билета. Задача была не из простых! Научный уровень лекций Игоря был чрезвычайно высок.

В. А. Денисов, доцент кафедры «Электромеханика»

Денисову В. А. по случаю шестидесятилетия

Нет ни желаний, ни страстей,

Ни прочих низменных затей,

Одна лишь мудрость остается…

Все это старостью зовется!

Но ты, мой друг, еще не стар:

В груди горит желаний жар,

И мудрость рядышком пригрелась…

Не старость это. Это — зрелость!

И мы поборемся еще…

Пускай не в нашу пользу счет,

Мы не поднимем кверху руки,

А значит — не помрем от скуки!

И. А. Милорадов, пятница, 24 сентября 1999 г.

Эпизоды совместной жизни

А что вы думали, когда к вам приехали Томичи? Они в 1973 году как десант свалились на нашу голову на кафедру в политех. Их было очень много.

Я отвечу так. Что могут чувствовать аборигены? Радость какая — наукой заниматься будем. Потом узнали, что наука — это галера, на которой все аспиранты сидят. И в общем-то наука выражается в таких параметрах как киловатты, киловольты, килоамперы, тонны железа и десятки тысяч километров испытаний при температурах от плюс 50 до минус 50 градусов Цельсия.

Но главное не только в том, как вести научные исследования, но и как вести учебный процесс. Я приведу маленький примерчик. Я им часто пользуюсь. У каждого нормального лектора должна быть 38-я минута, на которой он должен рассказать анекдот, который должен быть а) приличный, b) должен быть к месту, c) должен содержать излагаемый материал.

Я много вспоминал эпизодов из нашей совместной жизни, когда было очень весело. Расскажу один такой эпизод, связанный с испытаниями в Туркмении. Вот там мы встретились с нравами феодализма, и в то время для нас это было удивительным явлением. Не думали мы тогда, что эта «коррупционная зараза» так быстро распространится и на нашу страну. Дело было в конце восьмидесятых годов. Подходили к успешному окончанию полевые испытания наших невзрывных импульсных источников сейсмических колебаний с индукционно-динамическим приводом на 20 и 5 кДж в различных сейсмологических районах пустыни Кара-Кум и предгорьях Копетдага. Итоги были прекрасными, отражение сейсмического сигнала фиксировалось на глубинах 4—6 км. Как и полагается в данном случае, был подготовлен прекрасный отчет с приложениями в виде сейсмограмм залегающих горизонтов. Оставалось маленькое, незначительное, на наш взгляд, мероприятие, заключающееся в получении согласующей подписи чиновника от геологии в министерстве Туркмении. Положив отчет на стол чиновника, я услышал то, что совсем не ожидал услышать, его подпись по цене соответствует цене автомобиля «Жигули». Звоню Игорю Александровичу, излагаю суть проблемы. Ответ меня удивил. Я должен был узнать, есть ли у чиновника автомобиль из Тольятти. Нам повезло, в его автопарке были Жигули. Далее проблема решалась просто: крестовина, распредвал и шаровые опоры позволили быстро утвердить наш прекрасный отчет с оценкой «отлично».

После этого случая, когда я слышал о плохом качестве производимых автомобилей на АвтоВАЗе, я всегда защищал продукцию нашего завода в Тольятти, утверждая, что все будет хорошо, но в будущем!

А теперь анекдот.

Профессор, стоя перед своей аудиторией, взял пятилитровую стеклянную банку и наполнил ее яблоками. В конце спросил студентов, полна ли банка? Ответили: да, полна. Тогда он открыл банку горошка и высыпал их в большую банку, немного потряс ее. Естественно, горошек занял свободное место между яблоками. Еще раз профессор спросил студентов, полна ли банка? Ответили: да, полна. Тогда он взял коробку, наполненную песком, и насыпал его в банку. Песок занял полностью существующее свободное место и все закрыл. Еще раз профессор спросил студентов, полна ли банка? Ответили: да, и на этот раз однозначно она полна. Тогда из-под стола он еще вытащил две банки пива и вылил их в банку до последней капли, размачивая песок.

Студенты смеялись.

— А сейчас я хочу, чтобы вы поняли, что банка — это ваша жизнь; яблоки — это важнейшие вещи вашей жизни: семья, здоровье, друзья, свои дети — все то, что необходимо, чтобы ваша жизнь все-таки оставалась полной даже в случае, если все остальное потеряется; горошек — это вещи, которые лично для вас стали важными: работа, дом, автомобиль; песок — это все остальное, мелочи. Занимайтесь прежде всего яблоками, то есть самыми важными вещами в жизни, определите ваши приоритеты, остальное — это только песок.

Тогда студентка подняла руку и спросила Профессора, какое значение имеет пиво?

Профессор улыбнулся.

— Я рад, что вы спросили меня об этом. Я это сделал просто, чтобы доказать вам, что, как бы ни была ваша жизнь занята, всегда есть место для пары банок пива.

Бахарев Николай Петрович, 26 октября 2008 г., 70 лет Милорадова И. А.

Бахареву Н. П.

Когда бы сам великий Бах

Издал органный рев,

Ты не испытывал бы страх —

Ты сам и «Бах», и «рев»!

Программы «Сейсмо», А и Б,

Сумел преодолеть.

Теперь что пожелать тебе?

На месте не сидеть!

Есть у алфавита еще

В запасе много букв,

Земля покуда не трещит

Под ИСК’ов мерный стук!

Забудь пустыню Кара-Кум,

Верблюдов и жару.

Но помни, что судьбе ты — кум,

Пока не спишь в жару!

Ждет впереди тебя Тюмень,

Болота, комары —

Оставь застенчивую лень,

Не выйди из игры!

А если встретится стена

Непреодолимая,

Поможет верная жена,

С тобой счастливая!

Милорадов И. А.

Первый куратор

С Игорем Александровичем Милорадовым я познакомился осенью 1973 года, будучи студентом ТолПИ. В то время я и мои однокурсники составляли коллектив группы Э-103 (группа 1-го курса электротехнического факультета Тольяттинского политехнического института). И именно в нашу группу Милорадов И. А. был назначен куратором.

Куратор — опытный наставник и советчик из состава преподавателей, который помогает студентам адаптироваться в среде высшего учебного заведения, а также быть осведомленным о событиях в его жизни.

В то время Игорь Александрович, будучи уже кандидатом технических наук, только начинал трудовую деятельность в Тольяттинском политехническом институте (в учебном ВУЗе), приехав в г. Тольятти из г. Томска, где он работал в НИИ ядерной физики и где защитил кандидатскую диссертацию. И получилось так, что для нашей группы Милорадов И. А. стал первым куратором, а мы для него — первыми студентами, у которых у Игоря Александровича были тесные, более ответственные, более доверительные отношения студента и преподавателя. И, скорее всего, это повлияло на наши последующие отношения.

Игорь Александрович курировал нашу группу все пять лет. И, несмотря на то, что более всего с куратором по долгу положения общался староста, Игорь Александрович всегда был готов уделить для каждого из нас столько внимания и времени, сколько требовала та или иная конкретная ситуация. Поэтому всегда мы чувствовали его поддержку в нестандартных ситуациях, его желание помочь, если того требовала складывающаяся обстановка.

В конечном этапе наши отношения с Игорем Александровичем переросли в дружеские. И уже после окончания института на все наши встречи однокурсников всегда приглашался Игорь Александрович, который принимал эти приглашения и приходил на встречи.

Уланов В. В., выпускник кафедры 1971 года

Юмор и ироничность

Игорь, ты знаешь, что мне в тебе нравится?

Я уже сказала — твой юмор и ироничность. Сегодня прозвучало, что в думу ты написал стихи. И еще он женщинам писал стихи. Да, я утверждаю, всем женщинам этого ряда писал стихи в честь дней рождения и юбилеев.

И сегодня кто перед вами выступает:

— Та еще краля

Филиппова Валя.

— Выглядит хиппово

Валя Филиппова.

А еще на одном из юбилеев он написал свои рассуждения насчет юбилеев. Я прочту:

Ах, эти дни рождения, чтоб им пусто.

Ненужное смятение души.

И хочется обратно — под капусту

И чтоб меня там больше не нашли.

Я не буду говорить о кафедральных делах, потому что ясно и по виду — Игорь такой в очках… настоящий профессор.

Но жизнь есть жизнь, и мы с 1972 года — рядом, на кафедре, на всех наших домашних посиделках и даже однажды на даче в Переволоках, куда они с Галей прикатили на велосипедах…

И еще хочу отметить его романтичность. Он даже пел на моем юбилее вместе со мной. А сейчас в честь Игоря прозвучит романс.

К юбилеям большим

Мы подходим с улыбкой.

Мы — такие как есть,

Верь, не верь — юбилей.

Мы умеем любить,

Над собой посмеяться,

Собирать в круг друзей

И встречать ЮБИЛЕЙ…

Филиппова В. П. 26 октября 2008 г. на 70-летнем юбилее Милорадова И. А.

Филиппиада

Когда б имел златые горы

И реки, полные вина,

Все отдал бы за ласки-взоры…

Лишь ты б владела мной одна!

Служила Валя ассистентом,

Курс технологии вела…

Потом сказала нам: «С приветом!» —

На повышение пошла…

В отдел учебный, оказалось,

Начальник нужен позарез…

И там Валюша прописалась,

Приобрела огромный вес…

Но факультет свой не забыла

И прикрывала нам тылы…

А «втихаря» — руководила…

И мы поэтому не злы…

Нам на застольях песни пела,

Послушать их был каждый рад…

И я готов признаться смело:

Куда — до Вали — Монсеррат…

И с юбилеем поздравляя,

Хочу прилюдно я спросить:

Когда вернешься, дорогая?!

Мы без тебя устали жить!

Когда б имел златые горы

И реки, полные вина,

Все отдал бы тебе за взоры…

Да Юра против… И жена!

И. Милорадов, 10.12.99

Научная работа

Вспоминая Милорадова

Я познакомился с Игорем Александровичем Милорадовым в 1968 году, когда меня направили на преддипломную практику в Томский НИИ Ядерной Физики в сектор «РЭС», где он в то время работал старшим научным сотрудником. Вместе с моим старшим братом-аспирантом под руководством научного руководителя Ивашина В. В., который и был зав. сектором «РЭС», они занимались разработкой теории и методов расчета вентильно-механической коммутации машин постоянного тока по хоз. договору с заводом «Электромашина» г. Прокопьевск.

Милорадов И. А. во время моей практики научил меня, как выбирать и чертить схемы обмоток машин постоянного тока. Мое отношение к работе, по-видимому, понравилось Милорадову И. А., и он согласился быть моим руководителем на дипломном проектировании, за что я ему благодарен. После защиты в 1969 году дипломного проекта я был призван в Советскую Армию на два года. Отслужив, я вернулся в г. Томск и был принят по ходатайству Ивашина В. В. и Милорадова И. А. старшим инженером в сектор «РЭС» при НИИ ЯФ. На фото котельная, в которой располагалась лаборатория сектора РЭС и в которой мы учились работать и «грызть» гранит науки у старших товарищей, и в которой «родился» единственный в мире вращающийся индукционно-динамический двигатель (ИДД) и первые сейсмоисточники на базе ИДД.

В Тольяттинском политехническом институте с 1972 года заведующим кафедрой электрических машин и аппаратов был В. В. Ивашин. При кафедре им была организована научно-исследовательская лаборатория (НИЛ-6), которая выполняла хоздоговора и в которой работали аспиранты В. В. Ивашина. Заместителем Ивашина В. В. по учебе и научной работе был Милорадов И. А.

В результате начавшихся в России при Б. Ельцине преобразований были разрушены десятилетиями создававшиеся межхозяйственные связи. В итоге заводы и госбюджетные организации фактически были поставлены на грань выживания. В первую очередь пострадала наука в целом и, в частности, научные коллективы при высшей школе, работавшие в основном на хозрасчете и лишь частично финансировались из госбюджета. Труд ученых стал невостребованным.

В этот период найти и заключить хоздоговор стало очень трудно, так как руководители заводов и организаций думали лишь о том, как сохранить собственные коллективы, а не о развитии производств. Объемы хоздоговоров в Тольяттинском государственном университете, как и в других ВУЗах страны, резко упали, и встала проблема выживания научных коллективов. Выживали, в основном, коллективы за счет личных связей их научных руководителей. Милорадова И. А. хорошо знали и уважали деловые люди Тольятти. Они и познакомили его с Беуловым А. Ю., который был владельцем ряда фирм, в том числе и фирмы «Ротатор-Авто» в г. Тольятти. Милорадову И. А. удалось заинтересовать Беулова А. Ю. профинансировать разработку вибростолов на основе мощных короткоходовых электромагнитов для бетонных заводов. Благодаря этому хоздоговору удалось обеспечить работой сотрудников нашего коллектива в течении 2—3 лет.

Благодаря личным связям Милорадова И. А. был заключен хоздоговор и с ОАО «Гидромантаж» на изготовление двух вибростолов, тем самым обеспечить финансирование еще на пару лет нашему коллективу (НИЛ-6). В то время ОАО «Гидромонтаж» строил в Самарской области коровник по импортному проекту. В этом коровнике должны были быть решетчатые бетонные полы с мелкими ячейками и гладкими поверхностями, для изготовления которых применялась жесткая бетонная смесь, уплотнить которую с требуемым качеством, посредством существующего на бетонном заводе оборудования, не удавалось. Разработанные нами вибростолы на базе короткоходовых электромагнитов с этой задачей справились успешно.

Руководителем нашей научно-исследовательской лаборатории (НИЛ-6) был д. т. н. профессор В. В. Ивашин. Он же официально имел право быть научным руководителем аспирантов. Однако, по моему мнению, существовала не афишируемая договоренность между Ивашиным В. В. и Милорадовым И. А., который был его заместителем как по научной, так и по хозяйственной работе, о том, что за работу ряда аспирантов Ивашина В. В. отвечает Милорадов И. А.

Я считаю, что именно Милорадов И. А. фактически был научным руководителем у Бахарева Н., который занимался разработкой импульсных сейсмоисточников, получивших название ИСК-5 и ИСК-20 на базе индукционно-динамического двигателя возвратно-поступательного движения на 5 и 20 кДж; Иванникова Н., который занимался разработкой и исследованием как вращающегося индукционно-динамического двигателя (ИДД), так и кодоимпульсного сейсмоисточника с индукционно-динамическим двигателем (ИДД), получившего название КОД-20 и «СКИФ»; Кушнарева В., который занимался разработкой фазомонипулированного сейсмоисточника с индукционно-динамическим двигателем специальной конструкции, способного создавать на землю разнополярные импульсы давления равной амплитуды и получившего название «Маня»; и Плотникова С., который разрабатывал и исследовал быстродействующие коммутационные аппараты на базе индукционно-динамического двигателя возвратно поступательного движения и помогал Милорадову И. А. в наладке ударного стенда для испытания оборудования на механическую прочность, который был изготовлен в Томске для одного из оборонных заводов.

«Изюминкой» во всех вышеперечисленных разработках был индукционно-динамический двигатель возвратно-поступательного движения специальной конструкции, разработкой методики расчета и проектирования таких двигателей и занимался Милорадов И. А.