Бесплатный фрагмент - Правда о маяках

История Чистильщика

«Few realize that even at the present stage of civilization, there are souls, who, like the priests of ancient temples, walk the earth and watch and guard the sacred fires that burn upon the altar of humanity. Purified once, they guard and protect the flame, the spiritual principle in man, nowadays hidden beneath the ruins of his fallen temple.» The Initiates of Flame

«Строить на слове — всё равно, что строить на свете. Замечательный выйдет дом!»

«Миром правят не идеи и мысли, а знаки и символы.»

Конфуций

Нижние Земли или магия труда

Теплый ветер североморского нижнеземья сделает нежной и бронзовой кожу и надует паруса. Экс персиковые шорты трансформируются в потерто зеленые; дурак, шут, Le Fou перерастет себя и выберет путь мага, вернувшись из небытия к жизни, хотя быть может и променяв фантик на непогоду, а ангельскую природу заземлив. Лев Святого Марка передаст эстафету Тельцу Луки, а ветер как всегда, как и прежде, будет шелестеть в ветвях деревьев «любовь».

Экс персиковые шорты, — так называла мои любимые потертые персиковые шорты экс пассия, я когда-то купила их в Риме, в Бенеттоне, и носила несколько лет кряду, цвет их от времени стал потерто персиковым. Я носила шорты с кожаными кроссовками адидас, подростковой моделью темно синего цвета с адидасовскими полосками. Похожие кроссовки носили в советское время. Я купила адидасы в Иерусалиме, поднималась в них на Фавор, заносила их практически до дыр. Они сгорели в абхазии, в огне костра вместе с мусором, зимой, после рождества, когда цвели мимозы. Шорты я выбросила перед отъездом в Голландию, когда купила себе новые зеленые серферские шорты. Следующими любимыми кроссовками после адидасов стали New Balance, которые я купила в Солсбери, когда работала там на рождественской ярмарке от Свято Елизаветинского монастыря. Купила я их по скидке в магазине TK Makks. Во время сезонной работы в Голландии кроссовки эти заносились до дыр, я купила себе новые, но они оказались подделкой.. И пока что на замену тем любимым Нью Бэлансам ничего не пришло.

Да, любовь, любовь, говорят, она помогает изжить в себе рабий зрак. На небе над Северным морем, в Нордвайке две пентаграммы, созданные самолетами и взаимодействием воздуха и воды: Голландский герметизм и магия труда в действии.

Трудовые артели: лейденские ткачи, цветоводы, строители кораблей и лодок, создатели печатных станков и серебряных дел мастера. Работа руками подключает к первоисточникам древнего позабытого величия человека.

Я работаю на самой низкооплачиваемой сезонной работе, и она немного напоминает камино сантьяго. Каждый день новое преодоление, новая радость незнакомого бытия, очищение, смирение и открытие. Камино чистило ноги, а труд по сбору цветов и упаковке мяса и рыбы чистит руки и душу.

Как будто погружаешься сквозь ткань цветка в нутро мироздания, трогая мясо, рыбу, корнеплоды, соединяешься с материей, погружаясь в нее руками, в эту плоть бытия, мертвую и живую одновременно плоть похоти. Конечно, как и в камино, меня не миновал переходный этап заземления, вхождения и адаптации, когда соглашаешься на все тяжкие, этакая болезненная трансформация, во время которой перемещаешься из одного измерения в другое, после чего все становится легким и начинают правильно работать нужные механизмы.

Хотя, конечно, были моменты, когда буквально все в моей новой жизни было настолько несносным, что спасало море, прогулки на велосипеде, коффи шопы, парки, сфинксы, дюны, цветы и птицы, спасали воспоминания о свободе Камино, о дыхании дороги и надежда, что я в этом качестве не навсегда. Иногда я делала себе подарки — например, первый шариковый паркер оранжевого цвета, купленный во время велопрогулок по центру Амстердама.

Спасали меня от тяжести рабских будней и занятия джазом в Антверпене, куда я ездила раз в неделю на автобусе. По мере перемещения из нижних земель в Бельгию, света становилось ощутимо больше. На въезде в Антверпен меня встречала статуя Гермеса с кадуцеем в руках, ракушка Сантьяго рядом с собором, в котором хранятся оригиналы Рубенса, напоминала о верности пути.

В один жаркий летний день после занятий джазом с моим учителем мулатом я сильно напилась бельгийского трипла. Потом все искала сама не зная чего, спрашивала в баре, «где тут у вас что-нибудь личное, местное (personal, local)». В итоге заснула на лавочке в еврейском квартале. Словно призраки проезжали ортодоксальные евреи на велосипедах вдоль витрин алмазных магазинов. Уже под утро я купила билет на ближайший автобус до амстердама и обнаружила в сумке забычкованный косяк, который помог снять похмелье. После месяца рабского обезличенного труда, курения, влюбленностей и постоянных стычек с соседями поляками, мне опостылела эта реальность и механическая сезонная работа. Постоянство, с которым я забывала, где припарковала свой велосипед, являлось следствием количества косяков на единицу времени и пространства.

Но что-то во мне говорило, мой внутренний учитель, что надо продержаться еще, прыгнуть немного через голову, и тогда станет сверх хорошо, и спадут старые цепи и оковы. В домах, где я жила, были постоянные попойки и пьяные драки, я занималась изгнанием демонов. Мне помогали ветер, тучи, сороки, утки, кукушки и скворцы. Я изгоняла одних демонов, но тут же приходили другие. Поляки, — мерзкий примитивный трусливый народец, поклоняющийся курве и чреву. С ними я не находила ровным счетом никаких точек соприкосновения несмотря на то, что я старалась и на то, что мой прадед был поляк. На работе меня унижали и относились к нам немного как к рабам, дешевой рабочей силе без мозгов. Поляки быть может были такими, они всячески подыгрывали образу нищих бедных людишек, но не я, я пыталась держаться достойно и сохранять свою самоидентификацию. Я меняла места работы и жительства, влюблялась и ненавидела. Константами оставались дальние прогулки на велосипеде, общение с природой, море и звезды, символы и сакральные центры. Иногда я плела косы тишины, сидя в маленькой комнатке и слушая птиц, это было в редкие минуты покоя, до того, как возвращались демоны.

В целом все напоминало реальность игры на выживание, что-то вроде голодных игр. Я даже купила майку Hunger Games с сойкой пересмешницей в лейденском секонде. Люди вылетали с работы за прогулы, опоздания, попойки и употребление наркоты.

Я была пиратом — сезонником. Путь к морю всегда лежит через сушу. Польско-голландский излом. Мало спать, мало есть, много работать и ездить на велосипеде. Износ исцеляет, затягиваются старые раны. Как и в Камино, предельная усталость порождала запредельный покой. Как и дорога, реальность сезонной работы нижнеземья раскидывала людей в пределах одной страны, мы расставались без боли, не прощаясь, и никогда больше не видели друг друга.

В один прекрасный день, катаясь на велосипеде вдоль моря через дюны, на самом высоком песчаном холме я случайно обнаружила часовню Нептуна с видом на закатное море и белые пески. Так я окрестила это причудливое творение моря и рук человеческих. Кто-то собрал воедино весь хлам, выброшенный морем, получилось нечто вроде часовни без крыши, построенной из башмаков, рыболовных снастей, бутылок, вещей, веревок, поплавков, камней, веток и ракушек. В центре этого странного сооружения высился маленький каменный алтарь, ступеньки вели к постаменту, на котором были изображены две руны, символизирующие защиту ангелов. Высокие водонапорные башни, напоминающие темные башни Кинга, были тоже своего рода олицетворением сакральных сооружений — одиноко стоящие, совершенные, тянущиеся в небо, они своей монументальностью напоминали о главном. В храмах висели фотографии обнаженных женщин, проходили рейвы и концерты, в одном даже сделали туалет и кафе. Голландцы стесняются быть религиозными, им чужда патетика, для них в религии заключается что-то анти человеческое и горделивое.

Пожалуй, что в Харлемском старом соборе Святого Баво сохранился дух былых времен вместе с идеальным геометрическим рисунком на готическом потолке со встроенным компасом. Святой Бавон Гентский — один из небесных покровителей Бенилюкса, анахорет, подвизался в дупле дерева в 7 веке.

И там, в Харлеме, на залитой солнцем улице я увидела их, пару магов в чалмах, из Тибета. Они издалека заприметили меня, а я их. Где-то высоко в горах дул сильный ветер, в параллельных реальностях мы увидели друг друга в истинном свете. Я кивком головы выразила свое почтение, напрашиваясь на ответный кивок и тем самым дала понять, что я в курсе и я их узнала. В нижнеземье слетаются птицы разных видов и мастей.

А мы — светоносцы последних времен: мы засвечиваем все те зоны, в которых появляемся. Мы слабы, подвержены страстям, мы можем забредать в области тьмы, у нас есть плохо заживающие старые астральные раны, мы часто теряем силы впустую, но они быстро восполняются. Поэтому, даже пребывая все еще в нестабильном и несовершенном состоянии, мы все равно пригодны для исполнения возложенной на нас миссии. И как хороший немного расстроенный старинный инструмент, мы несмотря ни на что излучаем вовне волны небесной гармонии.

И, кажется, вдруг, будто уже шелестит преддверие последней битвы. Архангел на иконе светится как никогда ярко небесным светом нетварным, и оранжево ржаво свинцовые волны Северного моря бурлят о песчаные берега.

Итак, от созерцания странника к деятельному творчеству мага. Тельцы Харлема разводят мосты и дружат с Тельцами Светицховели.

В Голландии звери и птицы не боятся людей, природа живет своей жизнью, как будто и не было грехопадения. В каждой птице и веточке — Божье, и ноет немного тело от беззащитности и красоты сотворенного мира.

В реальности тяжелого физического труда перспектива рефлексии сворачивается, растворяется также и все наносное, пенное, лишнее, все раскладывается по полочкам, структурируется, прорисовываются четкие основы и остовы настоящего бытия — реального и ясного. Быть может, также, сворачивается и осуждение, обнуляясь до настоящего отрезка бытия, в котором есть все и не может не быть. Я не могу сказать, что с этим народом у меня много общего, но у нас много настоящего. Я не могу сказать, что я вижу здесь много небесного, но я все-таки вижу много живого в этих нижних землях ниже уровня моря. Так как мысли о смерти вообще не витают в воздухе, такое чувство, что люди здесь не умирают, а переходят безболезненно в иной мир, который совсем рядом.

А может просто жизнь, — деятельная, сильная, сметает все на своем пути, сметает даже отголоски смерти.

Чувствуется динамика, полнота и качество земного бытия, отсутствие созерцания и грусти, пьянства, побратимов лени и бездействия, во всем энергия движения.

Открываются шлагбаумы и подмигивают светофоры, мчатся велосипеды, мопеды, плывут лодки и баржи по каналам, раздвигаются мосты, и я чувствую себя частью всей этой живой кутерьмы и несмолкаемой симфонии радостного движения и нетерпеливого ожидания, которое тоже движение.

И как полгода назад в дождливую новогоднюю ночь на острове Хиумаа, я снова еду в ночи на велосипеде. Еду на ощупь сквозь дюны, когда включается шестое чувство и плавно проистекаешь, взаимодействуя с пространством и проникая в него.

Уусимаа. Новая Земля

Уже несколько лет я случайно попадаю в города, когда их начинают украшать к новому году. Зажигаются огни витрин и улиц, открываются рождественские базары, рабочие устанавливают елки. В день Св. Николая Дед Мороз обходит города и веси в виде нищего странника, здоровается с добрыми прохожими, грозит пальцем непослушным детям, помогает собакам перейти дорогу, за ним увязываются коты. Он проходит, и зажигаются разноцветные огни на елках, в окнах и в потаенных комнатах души. Дедушка Мороз проверяет, чтобы все было готово к началу ожидания встречи Рождества и Нового Года.

Проходя сквозь разноцветные огни, можно вспомнить о фазе инициации «павлин», о богатстве и яркости узоров, зажигающихся в недрах души. Вокруг нет ничего плохого, весь мир пронизан разноцветными токами астральных рек, игривых и веселых, а иногда тихих и спокойных.

Волхвы с дарами, святой Рох, великий Карл, Давид и елка, король Артур и Теодорих — все встретили меня под Новый год. И маяк в окне, и ангелы трона Мелахель.

Я наблюдаю как наряжают елки, как зажигаются огни, — сначала в Таллине, потом в Москве, за месяц до Рождества по новому и старому стилю. Ну а потом я отправляюсь восвояси, в свою пещеру, где ждет меня доска Метатрона, бутылка рома, теплый декабрь, шуршание и потрескивание огня в печке, труд по редактированию собственных текстов.

За неделю до Рождества я плыву на корабле на север. Незадолго до этого, осенью, на Домской горе в Дерпте, недалеко от жертвенного камня эстов, я случайно нашла на земле компас, направления света на постаменте и ступила на север. Север, прибежище чистых душ. Неизбежно.

Итак, в конце ноября я устроилась на работу чистильщиком, фирма предоставила мне жилье неподалеку от Хельсингфорса, в Эспоо, из окна открывался шикарный вид на белые летящие просторы. Неподалеку от нашего дома на холме рос огромный старый дуб. Вечером на дубе зажигались лампочки гирлянды. Весело и радостно было и дубу с его раскидистыми, словно простирающимися для объятий, искривленными временем ветвями, и людям, и мне.

Первые две недели все тело болело от тяжелого физического труда. Хотя, после нижнеземья, все было возможным. И теперь у меня была своя комната и тихие соседи.

Новое пристанище являло собой что-то вроде зоны Х на перепутье ветра и тишины, кутежа и воздержанности, мечты и реальности, физических трудов и молитвы. И одиночество, одиночество… Иногда даже колючий холод словно чистый горный ключ.

Итак, белые просторы, тишина, псалмы, работа, дом, корни деревьев касаются недр, старый дуб поблизости. В день зимнего солнцестояния королева дубов бродила в волшебных лесах, одетых в сугробы, и птицы парили в вышине. Светило молодое солнце, камни и деревья открывались навстречу новому дню, новой жизни. Объятия леса словно объятия Отца. Мы прошли перевал, и вошел король солнце. На белоснежном севере дикого запада первый растущий день устремлялся к свету. Входил Король, гудела Вальхалла, недра земли соприкасались с небом. Король Дуб и король падубок сменяли один другого. Зимнее солнце уверенно висело в самой нижней точке над горизонтом. Купленная в Юське гирлянда, отражаясь в окне, неожиданно явила собой руну Эйваз. Лампочки подсвечивали ракушку Сантьяго.

В дождливый и серый день Рождества после службы в Успенском соборе я спонтанно отплыла на остров Суоменлинна, случайно впрыгнув на ближайший отправляющийся из порта маленький паром, набитый китайцами. В день Рождества проезд на корабликах был бесплатным. Высадившись на острове, я почувствовала настроение Бергмана и Кафки. Серый мокрый камень, пустынность, крепость, бурное море. Как оказалось, не зря дорога привела меня в Свеаборг, с Суоменлинна началась Финляндия. Здесь была первая столица, еще до возвышения Хельсингфорса.. И когда-то в Суоменлинна хоронили русских, потом захоронение перенесли в район Булеварди, а позже в Лапинлахти, где сейчас, неподалеку от дома умалишенных, построенного по проекту Энгеля, раскинулось русское военное кладбище. На нем похоронено много древних славных родов, об этом говорят прекрасные надгробия, эпитафии, что-то вроде «мой милый ангел в небесах»; старинные православные кресты, нетронутые временем саркофаги. Это кладбище не грустное, было много праведников в российской империи. Оно напоминает Сен Женевьев де Буа. И именно в западной Европе можно прикоснуться к духу дореволюционной Руси, напрочь выметенному с просторов постсоветской путинской России.

Для кого-то то, что у меня есть сейчас это ничтожно мало, а для меня — бесценно. Волшебно. Благодарно. В окне висит пятиконечная звезда волхва и светит вовне, в белое безмолвие необъятного пространства севера.

Уютный йоль: пиппаркоки, мандарины, древесные палочки от школьных поделок, янтарь, найденный на берегу моря в Таллине, имбирь, ладан, свечи. Трудящийся достоин своего пропитания. Физический труд честен. Никаких амбиций и засорения мозга. Было грязно — стало чисто. Для того, чтобы понять, что было грязно, надо начать чистить. Все познается в сравнении и в действии, в поступке. И, терпением вашим спасайте души ваши.

Можно оставаться собой и продолжать в кулуарах своей вселенной дергать за ниточки мироздания — нежные и податливые. Хотя никто не посмеет принизить ценности приглушенного света и бархата изысканных опытов.

Я выношу мусор старого года. Прочищаю русла рек человеческих судеб. Будучи чистильщиком, можно оставаться собой и не скрывать своих эмоций, отбросить в сторону амбиции, иногда позволять себе дурить, но делать все по совести или почти, хорошо, в гармонии, ради красоты, ради возложенной на меня миссии и ради чувства собственного величия.

Рядом с ж-д станцией Эспоо, на территории древнего кладбища стоит самая старая кирха Финляндии, она напоминает своей сакральной простотой романские церкви Испании и Франции. На кладбище каменные кресты, похожие на кельтские, сливаются в симфонию спокойной и выдержанной грусти.

Хельсинки — это город, который начинаешь любить с возрастом, как маслины, за его модерн.

Направо, куда-то вдаль, в леса, устремляется любимая бесконечная белая дорога и так зовет нырнуть в нее с головой, с головой в Камино, и чтобы было много сотен километров Пути впереди. И да, пусть будет так.

Несмотря на тяжелую работу, константа любимой тишины, которая стала править балом еще в дороге, продолжает им править до сих пор. Разве что только усталость после дня работы по уборке школы дает иногда о себе знать. Усталость — это своего рода шум. Я чистильщик. И у меня все хорошо. Наверное, я была чистильщиком и до этого. Чистильщиком домов и квартир. Только мне за это не платили ни благодарностью, ни деньгами. А даже гнали всегда, взашей… Иногда я все же возвращалась, чтобы закончить работу, а иногда уходила навсегда. А теперь вот школа, словно бы любимая дорога, снабжала меня всем необходимым, дарила подарки, исполняла желания. Из выброшенных школьниками предметов незаметно вырос маленький алтарь в моей комнатушке, где хранились швабры, тряпки и всякая утварь, стояло кресло, и металлический умывальник. Палочки, ракушки и камни, оставшиеся от выброшенных поделок малышей, карта дамы бубей, свечи из кабинета натуралистики, монетки из мусорок, принт какого-то средневекового дворянина. И опять и снова все первоэлементы были в согласии и взаимодействии, и все устремлялось к королеве, словно устланная цветами дорожка. Я вторгалась осторожно в структуру бытия, протекала по лимфотокам школы. Я чистила карму, любила, ненавидела, была голодной, находила еду, которую хотела, в помойках кабинета кулинарного искусства, играла на пианино, пела, сочиняла музыку, мыла туалеты, писала туда же, пополняла недостаток туалетной бумаги и салфеток. Выносила мусор, боролась с дисгармонией пространства, иногда очень уставала и выходила из себя, но в целом не просто несла свою вселенную, а творила новую, используя то, что предлагали мне новые обстоятельства и пути дороги внутри здания школы.

Этот мир, человечество, скоро захлебнется в своем мусоре, задохнется в клоаке нечистот… Общество потребления состоит из мусора, отбросов собственного потребления, непрерывное потребление продуцирует непрерывную блевоту, изрыгание нечистот. Мусор спящей человеческой цивилизации… В бурлящей смрадной клоаке плавают и мрут ни в чем неповинные чистые создания… Беззащитные, словно дети, киты и тюлени… Морские котики.. Мусор призваны разгребать чистые души, те, кто аккумулирует свет и перерабатывает тьму нечистоты в кристаллы гармонии и красоты. Все бы ничего, но бремя сие немного тяжко, и снятся белые черви на бачках унитаза.. И распыляя химический детергент видно, что черви все-таки сдохли.

Приземленный, тяжелый физический труд, я поднимаю его до уровня мистерии и творчество — моя музыка, моя книга, их я немного опускаю до уровня реальности, с таким трудом пробивая покров, отделяющий небо от земли и чудо от зримого воплощения.

Новый год

В самый канун Нового Года я плыла на пароме в Таллинн, мне предстояла неделя зимних каникул. И повернув ненароком голову, я увидела маяк Свеаборга. Остров Суоменлинна посылал приветственные сигналы.

«Где вы были в момент отплытия корабля из западного порта Хельсинки?»

«Конечно же на самой верхней палубе, на сандек, под сине черно белым флагом, развевающимся на ветру.»

«Вы выделялись из толпы?»

«Отчасти, пожалуй, мелкими деталями, и усталым видом. Если не считать того, что я была единственной пассажиркой, вышедшей на палубу в такую ветреную холодную погоду. Ветер буквально сносил с ног.»

«А поточнее, подетальнее.?»

«Куртку я оставила с вещами в баре и таким образом заняла свое место на мягком диване: на этих паромах Стар, Звезда, не предусмотрено просто сидячих мест. Люди сидят на полу, в барах, за игровыми автоматами. Да, я не выделялась из толпы, почти. Наверное, правда, чем больше хочешь смешаться с толпой и стать незаметной, тем больше привлекаешь к себе внимание своей свободой, отчужденностью и независимостью от людей. «Я не с ними, и не против них». На мне были новые темно синие джинсы в обтяжку, свитер со скандинавским орнаментом, купленный в винтажном секонде, на палубе я напялила шапку и держала ее, натянув на уши, чтобы она не улетела с порывами ветра. В маленьком нагрудном кармане куртки сидел Дида, мой новогодний талисманчик, старый дед мороз, купленный в лавке у китайца. Дида не хотел покидать свою родину, Финляндию, но ему пришлось, надо было привезти радость людям и удостовериться, что новый год пришел, встретить его и вернуться. Да, детали, в ухе у меня висела длинная серьга с кошачьим глазом, подарок тбилисских сестер виноделов Тетрадзе.

На пароме на столе в баре для пущей убедительности, что место на диване занято, я оставила открытый новый молескин, мой себе подарок на НГ, а с молескином лежала рядом оранжевая ручка Паркер, купленная летом в Амстердаме. Жаль, что меньше, чем полгода спустя, дорога забрала себе и молескин, и ручку паркер. Забегая немного вперед, расскажу, что это случилось в Кентербери, в отправном пункте Via Francigena, в древнем сердце Англии. Я как-то спонтанно получила в соборе новый креденсиаль и первую печать Пути, и это говорило о том, что вместо запланированного мной отрезка Альпы-Франция пути Святого Иакова, я скорее всего пойду по дороге епископа Сиджерика Серьезного. Все двери древнего пилигримского городка Кентербери радушно распахивались мне навстречу. Меня пустили в собор бесплатно и без очереди. Был понедельник пасхальной седмицы. В соборе я соприкоснулась с истиной, с неискаженной традицией. Фрески в часовне Архангела Гавриила и Свт. Ансельма, свет у его гробницы, крипта собора, свеча новым мученикам, часовня Архангела Михаила на выходе. Что-то, очень напоминающее Нотр Дам. Секулярная Европа чудом сохранила нетронутыми источники древней мудрости и истины. Только вот Нотр Дам горел, и так больно было: то ли предупреждение, то ли предвестие начала конца. Я купила в соборе красное распятие, на нем изображен Сидящий Бог Отец, который обрамляет, обнимает распятого Христа. Еще на одном изображении на этом кресте Бог Отец и Бог Сын сидят рядом, а Дух в виде голубя исходит от Них. Филиокве.

На Троицу в Печорах я видела икону, где все три лица Божества Троицы обращены со вниманием и любовью к праотцу Аврааму. Меня всегда на таких образах ветхозаветной Троицы пугала Сарра, выглядывающая из-за дерева. Примерно так же меня пугал в детстве мультик Халиф аист: в них есть что-то от джалло, ожидание, что плохое вот вот произойдет, тревожная музыка, нагнетание страха.

А за неделю до посещения Кентербери, дело было на страстной седмице в Петербурге, куда я приехала из Хельсинки на ночном автобусе, чтобы лечить зубы, бесследно исчезло папино старое портмоне с документами, скидочными картами, 200 евро и маленькими фото мамы, бабушки и папы. Мне надо было улетать в Лондон через день по поручению Свято Елизаветинского монастыря. По приезде в Петербург я, по совету случайной прохожей, похожей на блаженную, которая появилась ниоткуда и потом испарилась в никуда, помолилась у статуи Христа на Новодевичьем кладбище, что у Московских ворот. И попросила между прочим, чтобы Господь прояснил мне мой Путь. «Познати на Земле Путь Твой. Во всех языцех спасение Твое». И меня буквально опьянила Благодать и ощущение Божьего присутствия. Уж не помню, как, продолжая пребывать в счастливом полу трансе, я оказалась в Сбербанке недалеко от Казанского собора, намереваясь обменять евро, чтобы пойти к зубному. И вот тогда я поняла, что портмоне в рюкзаке нет.

После пропажи вместо того, чтобы как планировалось, вернуться в Печоры и затем в Таллинн на самолет, я поехала в Москву, где попыталась заказать срочный перевыпуск загранпаспорта. Меня сразу отшили, сказав, что срочности никакой быть не может. «Месяц в обычном порядке.» Добро пожаловать в совок. И потом мой внутренний голос говорил мне, что документы найдутся. По приезде в Москву с утра я помолилась за Литургией Преждеосвященных Даров в Сретенском монастыре. Не знаю, то ли это было указанием Пути на Москву, то ли искушением, начавшимся с беснования дяди в старом Печорском доме: дядя вводит свою реальность духовной аритмии и дисгармонии во все к чему прикасается, хотя человек он начитанный, профессор, знает из книг об истине, но не по духу, дух его болен. Его сопровождает кисловатый запах и чувство сырости… Проклятие нашего рода по материнской линии. Ложь и духовная аритмия. Слава Богу, мне удалось освободиться от рода сего прелюбодейного и лживого. И ангелы улетают из старого дома на границе империй. Теперь они переместились со мной в комнату в Новой Земле, с видом из окна на бескрайний лес севера.

И вот чудом, днем позже, по пути из Москвы в Печоры, меня известили о том, что документы нашлись в диване Макдоналдса. Добрые незнакомые люди отыскали меня в соцсетях по имени. Портмоне же со всем содержимым досталось кому-то, кому, надеюсь, это было действительно жизненно необходимо.

В Москве я пообедала со старой знакомой, служительницей культа денег, власти и моды, поужинала с подругой шаманкой, подарила им обеим по пасхальному яйцу и вернулась на одну ночь в Печоры. Сначала поехала в Питер забирать документы, и на следующий день благополучно добралась до Таллина, и улетела в Лондон. А мой себе подарок на новый год в виде нового молескина и оранжевый паркер, купленный почти год назад в амстердаме, которым я так гордилась, были забыты где-то в районе Кентербери, скорее всего в том прекрасном саду или же на территории самого древнего храма Англии, St Martin, рядом с которым я долго сидела на газоне на территории старинного кладбище. В Москве, в моей квартире, в нижнем отсеке книжного шкафа неожиданно обнаружилась большая записная книжка в винтажном стиле с желтыми страничками, на каждой изображен парусник, и на обложке красуются маяки. Она может заменить мне забытый молескин. Эту записную книжку, которая выглядит как книга, мне подарила когда-то полненькая Алевтина, паломница из Петербурга. Мы познакомились с ней в Абхазии, когда цвели мимозы. А ручка, что ж я пишу обычными дешевыми ручками. Последнюю купила недавно, в июле, в Санта Маргарите, в Лигурии, в газетном киоске, за 80 центов. «The main thing that it is working!»

Итак, под новый год, подплывая на пароме Стар к Таллинну, выйдя на палубу, я увидела два таких хорошо знакомых мне маяка. Маяк Свеаборга передал привет маякам Таллина. Они были родными, но впервые в жизни я видела их с моря, с корабля. Красный маяк скромно светил зеленым светом у Куму, а яркий свет высокого маяка на Паэ далеко разносился по поверхности вод. Разрезает небеса бездной новый год. Немного ада, сестра, проводник в ночь. Много алкоголя, откуда ни возьмись взявшееся пианино в доме друзей сестры. И я играю. Их дом своим убранством напоминает дома старых английских бабушек викторианской эпохи. Водка, закуска, домашний хлеб, мастер на все руки Тед и его прекрасная жена эстонка Аге и их дочка, и его гараж, заваленный старыми автомобилями, которые он собирает. Старый вонючий пес. В сам новый год валит мокрый снег, мы на море, над нами взрываются фейерверки, напротив через залив старый город и его не видно из-за снегопада и метели. Потом я иду на ратушу, и случайно встречаю знакомого художника инвалида, Павла. Ратуша битком забита туристами, снег валит, и люди танцуют, ловя ртом падающие снежинки. Что принесет им Новый Год? Потом встречаюсь с Оливией, она тоже проводник в ночь, подрезаю почти полную бутылку шампанского у входа в Депеш мод бар, куда вваливаюсь немного потанцевать. День на то, чтобы прийти в чувство и вперед в старый дом на границе империй через заснеженные поля. Благодаря архангелам огня и матери Бога живого и Ее любви, лед бездны, попавший в мое сердце в новогоднюю ночь, растопило, слезы текут по лицу. Я прикасаюсь к тишине и святости настоящего русского Рождества. Я причастилась и встретила Рождество по новому стилю в Успенском Соборе Хельсинки, но по-настоящему ощутила его надмирную тишину и космический покой пещеры в Печорах, где пробыла два дня сразу после нового года и видела как привезли снег для вертепа, в котором родится Христос.

Ах да, еще до нового года мне дарят смартфон, так как мой старый айфон утонул на Мальте летом, когда я по острым скользким камням шла к мысу, у которого потерпел кораблекрушение корабль с апостолом Павлом на борту. На том же корабле был и Евангелист Лука, который записал все события в книгу Деяний апостольских. И потом я ходила долго с кнопочной нокией, что выглядело довольно по-хипстерски, но было неудобно. И вот подаренный мне смартфон замечательный, удобный Хуавей. И только неделю спустя я вижу, что на экране в качестве обоев изображен Млечный Путь. Виа Лактена, путь звезд.

Со мной старый дед мороз, дида. Земля детства дарит мне силу. И машет рукой полуостров, где когда-то была наша дача. Там обрывы и птицы и камни и точка сборки и силы. Я машу рукой в ответ. Потом мы возвращаемся на пароме на север, в нашу комнату, к нашему лесу, дубу, виду из окна. В русское рождество я работаю. Это понедельник, а в России длинные праздники, от которых все устали.

Обратно в новую землю

Викинги, — вынесенная на поверхность глубоких вод мышечная, кровяная подноготная вечного перерождения. И Женщины сидели на высоких скалах и провожали взглядами уплывающие драккары.

Уусимаа, новая земля. Церкви и станции метро высечены в скалах, на колясках нарисованы руны для охраны младенцев, люди катаются в оленьих упряжках, на березе у остановки автобуса сидит сокол. Финны просто наслаждаются своей длинной снежной холодной зимой. Они любят ее и гордятся ей. В минус двадцать бегают кросс, катаются на велосипеде. И стар, и млад гоняют на лыжах и коньках, несется отец с младенцем в санях с горы крутой на бешеной скорости.

Как и в Голландии, в Финляндии я чувствую новый виток человеческой эволюции. Новая ткань Бытия, творение рук человеческих, совершенство формы, черпающее свое вдохновение и берущее начало в природных простых формах, линиях и элементах, зачастую архаичных. Все функционально, скромно, эргономично, качественно, продуманно, экологично и для всех. Сделав круг, человечество возвращается к истокам. Минимализм и мистический реализм. Подсвеченные мартовским солнцем брюшки самолетов… Деревья растут в аэропортах, библиотеках, дети плотничают, и огромные принтеры печатают пейзажи, переносящие человека в будущее изначального простого экологичного бытия. Идеальность игры светотени, на подвесном мосту едет одинокая совершенная машина, работающая от солнечной батареи, и она словно зависла в космосе новой европы, нового бытия. Играет Стив Райх, поцелуй являет собой просто еще одно движение в этой бесконечности 8 д, в мире 8 айфонов.. Будущее архаично.. Футуризм встречается с шаманизмом, на заводах делают искусство, печаль здесь не уместна, но динамика, движение, действие… Итак, невидимый отрезок соединил мои базовые точки свободы. 90 е Москвы встретились с Новой старой Европой.. Солнце и птицы поют как в детстве, и сумасшедшая весна севера прорубает дорогу в сердце.

В плотности физиологической вовлеченности в работу мне открываются новые, хорошо забытые старые смыслы. Хулиганско мятежное настроение открывает все двери навстречу новой весне, яркой, немного болезненной весне севера через край.

Европа показывает любовь к природе, возвращение к истокам, новый виток, поворот спирали… Россия безнадежно отстала.. в чем-то… Это черепаха, которую обогнали на несколько кругов, а она все думает, что бежит впереди.

И мне иногда теперь начинает казаться, что я вернулась в свои 25, начинаю обрастать бытом потихоньку. И все то же, как тогда, музыка как всегда, как и прежде пытается выйти на первый план. Музыка, талант, мое проклятие или мое благословение? Проклятие, потому что дар этот я не использую как надо, часто пуская его на все тяжкие. Когда-то давно, в Карпатах, одна ведьма алкоголичка, у которой я остановилась на ночлег, посмотрев на мои руки сказала «у тебя руки пианиста..» и помолчав добавила «или вора». У каждого дара, если он не используется, начинает появляться темная сторона, темный двойник. Если руки не играют на пианино, они начинают шалить.. Но без дела они находиться не могут, так как это не простые руки. А руки мастера. Гения. Проклятием дар является еще и потому, что всю жизнь меня сопровождает зависть, или обожание, требующее подчинения, рабства. Талант это крест. Я его несу, но я его не использую. С другой стороны моим талантом всегда был еще и дар слова и дар убеждения и я могла руками лечить людей, снимать их боль, нормализовывать давление. Я помню как лечила бабушку руками, не прикасаясь. А вот теперь мои руки трудятся и они устают и чтобы они не загрубели и чтобы душа моя не загрубела от рабского физического труда по уборке, я стала брать частные уроки композиции в академии музыки им Сибелиуса в Хельсинки. Моего преподавателя, магистра по композиции, звали Данте. Его музыка была настолько странной, она напоминала вибрации из далекого космоса, из другой галактики. Данте был в меру строгий, немного нервозный, с идеальным точеным профилем, в очках, он выводил меня на чистую воду, он откалывал шаблоны, мы разбирали мою музыку, я играла и читала Джона Кейджа. Я училась не искать в музыке сантиментов, эмоций, а давать звуку жить собственной жизнью: слушать одну ноту и не пытаться нашпиговать момент жирными мазками, оставить место свободе, тишине и пустоте, в которых может родиться что-то иное. В библиотеке неподалеку от дома бесплатно можно было арендовать цифровое пианино. Я каждый день занималась: играла Баха, Моцарта, Бетховена. Мои руки стали меня слушаться. Я стала слышать. Купила колонки с басом в лавке у китайца.

Все, что было утеряно, сожжено, поглощено бездной начинало возвращаться. И войдя во врата смерти, пройдя путем звезд, пройдя и за себя и за отца и вернувшись назад живой и вечно юной весной и мудрой словно дуб и открытой как прежде, с молодой и новой душой, я начинаю все с начала, только знаю, что теперь хочу и верю в себя.

Вторгшись внутрь материи бытия, став рекой, текущей по лимфотокам вселенной, проникнув в прорези и потайные комнаты, я вдруг облеклась в жизнь, словно в новое платье. Снег валит, не переставая, луми саата. Оранжевый свет новой лампы уверенно прорывается вперед и красный, красные джинсы… Труд — ответственно и творчески, ластик стирает все, что было, обтесывается камень, любит древо. Одна законченная неделя на работе, как маленькое пройденное Камино.

Рубашка моих невидимых дорог выворачивается наизнанку, вернее изнанка занимает почетное место лицевой стороны. Здесь так близко корни Иггдрасиля к поверхности земли, мое древо и мой мир переворачиваются, правда наконец торжествует. Все становится на свои места. Изнанка оказывается лицевой стороной, а крона и ветви и ствол — корнями, уходящими в небо.

Солнце греет всегда, даже зимой. И приносит покой и надежду на весну, на вечную жизнь, на обновление.

И где-то там, совсем за кадром, в райских кущах, в обителях света, где все живы, радостны, открыты, всегда любимы, идеальная конструкция жизни, бытия, там тепло всегда, и любят несмотря ни на что и чутки и понимают с полу-взгляда.. Быть может когда-то это будет по милости Божией, но отчасти все же как результат наших правильных действий, выборов, добрых намерений и благих мыслей.. На некоторых стройках Финляндии есть такая политика, подход «ноль несчастных случаев»… И хотя в данной реальности это невозможно, и несчастные случаи бывают, но быть может когда-то настанет день, и все будут предупредительны, совершенны, профессиональны, альтруистичны, ответственны и рассудительны… И несчастных случаев больше не будет.. И будут только счастливые случаи…

Вот, Слава Богу, перезимовали.. Почти четыре месяца прошло с момента погружения в самую длинную ночь севера, с первых ощущений счастья, с руны, отражающейся в окне… Мы перешагнули равноденствие — Благовещение.. Мы несем Крест Поста, капли серебром, бриллиантами струятся, блестят, сапфирами алеют, играют в свете фонарей и финской уютной государственности.. И в каждой капле дождя искра огня…

Мои часы Хамильтон, которые я купила после папиной смерти в Стамбуле, были отданы в сервис центр в Петербурге… Они служили безотказно почти 10 лет, объездили полмира, и стали немного отставать… Пришлось поменять изношенное временем колесико. И теперь часы бодро идут, ничего не боясь. И новый кожаный коричневый водонепроницаемый ремешок в придачу.

Я вернулась в Уусимаа на светлой седмице.. В Англии была весна, в Печорах Пасха, в Финляндии весна только начиналась, вступала в свои права, но будучи весной севера, дышала мощью и энергией жизни. С корабля я сразу пошла на работу.. Моя коллега, убирающая этажом ниже, всегда мне подмигивает и из раза в раз повторяет одну и ту же шутку, абсурдный диалог, со смешным эстонским акцентом:

«Пойдем»,

«куддааааа?»,

«а нне знаааю»,

«ну пойдем»…

Почему она всегда мне это говорит? Лет в 16 я написала стишок.

Побежали в никуда,

А не то ведь опоздаем,

До последней до черты

На границе пустоты

Вытекающей печали

Побежали-побежали…

Трофеи школы — кости, палочки, пасхальное яичко папье маше. В Финляндии измерение магии игры. Здесь все играют в азартные игры — в магазинах, переходах, на станциях. Люди разных возрастов закидывают монетки, нажимают кнопки и ждут счастливого случая. Когда-то я блуждала в коридорах измерения игры — карт, костей, шестерок и джокеров.

На Вознесение, когда легкость облаков создавала чувство невесомости, земля возносилась к небесам, надо было умыться росой, чтобы обрести молодость. Растущий месяц Вознесения был тоже настолько легок, что казалось он вот-вот испарится.. И в этой тонкости, в этой легкости, реальности игры вроде как и не существовало, так как земля поднималась в обители небесные. Граница была стерта. И вот я легко, непринужденно кинула кости, осознавая, что вроде как и нет этой реальности игры, и рука, которая бросала, бросила сама, а другая рука не знала, что происходит, и я сама была легка, отрешенна, и выпали все шестерки, кости просто сами вывалились из руки.

Аппарат счастья был загружен под завязку, и все говорило о том, что случайности подчинялись закону благодати. То есть счастье лилось из рога изобилия, без меры, вне закона, выше него.

В этот же день сумма магазинного чека составила 6 евро 66 центов.

Когда я поднималась на холм Хельсинки, где раскинулся большой парк, чтобы полюбоваться видом на залив и корабли, стали звонить колокола всех церквей. По старому стилю был День Святой Троицы, после службы анафематствовали еретиков. Я не была на службе, но для меня звонили колокола. Не знаю, анафематствовали ли меня, но я была еретиком. Я была своей книгой. Я была человеком со своей звонницей. И всегда, где бы я ни была, звонили колокола. На борту парома экеро лайн в Таллин я выиграла 50 евро в покер и поспешила их потратить, чтобы не проиграть. Купила солнцезащитный крем (мне предстояла дорога по июльской жаре), шампанское и консервы из лося. На открытой верхней палубе на шквальном ветру пыталась пить шампанское и есть салат с креветками. Ветер был настолько сильным, (я была единственной, сидящей на верхней палубе, на солнце, на ветру) что нарезанные круглешками вареные яйца вылетали из салата и приклеивались к моему длинному джинсовому пальто.. Шампанское было зажато между ног. Потом была дегустация моего любимого рома Дипломатико в Дьюти Фри.. В общем, я отдыхала, и меня грела мысль, что на тяжелую работу, по крайней мере в течение следующего месяца, мне выходить не надо.

На Духов день, который совпал с днем папиного рождения я была в Таллине. За папу молились на панихиде. За этой же панихидой священник совершал заочное отпевание. В Троицкие дни, говорят, можно молиться за некрещенных и самоубийц. И в этот же день на пути в Печоры в автобусе, проезжая через зеленые сочные поля, я вдруг почувствовала, что годы изгнаний и тягот и лишений и горя завершились. И внутренний голос, такой родной и знакомый сказал мне «ну что, тебе понравилось?». Ведь если бы не было этих крестоносных лет, то солнце не светило бы так ярко и за папу не молились бы в церкви. И книга не была бы написана.

По приезде в дом на границе империй я снова спасаю его от мерзости запустения. Как быстро он погружается в дикость, неухоженность, запыленность, мгновенно покрывается паутиной. Иногда ощущается почти могильный холод. Пещера — пограничная территория между духовным и материальным измерением. Я открываю окна, впускаю свет Троицких дней. Вырываю высоченные сорняки, впускаю солнце в сад. Слизняк уползает. Дом наполняется ароматами ладана и цветов — жасмина, пионов, лилий. Монах служит панихиду в храме, прилегающем к пещерам. Я слышу как он читает имена моих сродников. «Место творческой, одинокой, независимой женщины в современной русской церкви — на задворках. Для смирения.. И путь ее усеян скорбями, словно осенними листьями. Для освобождения. Женщины епископы ранней христианской Церкви — женщины войны, женщины жрицы…». А здесь, в России, молчаливое богословие. Смиренно внемлет оно всему, подперев голову руками и расплывается в спокойной, немного отрешенной улыбке, напоминающей русское поле. Покорно склоняет голову Русь и под плаху и под благословение. И долготерпит, и забывает, и прощает, в этих необъятных просторах. И хоть и отличает добро от зла, но принимает и то и другое. Только отмахивается как от назойливых мух от правдивых радикалов и модных либералов, тонущих в этой метафизике скифов и викингов.