Бесплатный фрагмент - Поздравь Танюшку!

***

История эта началась в один из самых обычных вечеров, когда я укладывала спать своего полуторогодовалого сынишку. В комнате было темно, лишь на стене небольшим полукругом рассеивался свет детского ночника. Сказка, которую я с ленцой шептала навевала на меня отчаянную зевоту. Казалось стоит мне только прикрыть глаза и я сама буду тянуть известную всем репку, ухватив за хвост не менее известную Жучку. Во сне. Крепком-прекрепком сне…

— Мам! Мам, смотли, — выдернул меня из полудрёмы сын, указывая пальчиком на потолок.

— А? Что? — пробормотала я и повернулась к нему. — Ты ещё не спишь, разбойник?

— Смотли, мам, — повторил Митя, коверкая букву «р» и распахнув от удивления глаза.

Я подняла взгляд и остатки желанного сна улетучились в секунду… Над кроватью, под потолком мелькала странная белая дымка. Приглядевшись, я увидела силуэт мужчины, хотя как в этом сгустке из плотного тумана можно было различить именно мужчину, не знаю. Но он извивался в странных, только ему понятных, движениях и при этом на лице его блуждала рассеянная улыбка. Эта самая улыбка привела меня в неописуемый ужас! Я, не отрываясь от этого зрелища, торопливо нащупала выключатель светильника на прикроватной тумбе, надеясь, что это всего-навсего блики у меня в глазах, но видение не исчезло и при ярком свете.

— Боже мой! — прошептала я, прижимая к себе сына и зажмурив глаза. — Что это?

— Какой-то чеовек-комай, — прошептал Митя.

Я открыла глаза. Человек-комар, как назвал его Митюшка, всё так же улыбался под потолком, становясь все бледнее и бледнее. Когда он совсем исчез, я, подхватив сына, выбежала из комнаты.

Глава 1

— Данила, ты здесь? — крикнула я, поднимаясь на второй этаж, по широкой винтовой лестнице, нашего нового дома. Я старалась, чтобы мой голос звучал, как можно спокойней, чтобы не напугать сына, но предательская дрожь, всё-таки, выдавала мое волнение.

— Ева? — услышала я встревоженный голос мужа, вышедшего нам на встречу. — Я здесь! Что случилось?

Он появился в просвете лестницы, которая мне совсем не нравилась и я была категорически против этой конструкции. Вот зачем, спрашивается, вместо прямого лестничного пролёта из десяти ступенек, было громоздить этакую деревянную трубу?! Заходишь в неё и чувствуешь себя, как котёнок Гав из мультика, который со страхом смотрит на высокие ступени и не знает с какого бока к ним подойти. Это мало того, а самое что препротивное в такой лестнице, что из этой трубы ты резко оказываешься на площадке второго этажа и пока не дойдёшь до верхних ступеней, можешь только догадываться, что там увидишь. Хоть бы галерею перед ней устроили, что ли!

Но нет, приходится мне испытывать «эффект неожиданности», как говорит мой муж-психиатр, каждый раз, как поднимаюсь на второй этаж, где расположен кабинет мужа и спальня Вадима. «Ну, спасибо, Любашенька! Удружила!» — каждый раз, поднимаясь по ней, думала я. Хотя она тут, конечно же, не при чем, лестница была своеобразным элементом декора моей новенькой кухни из дерева и металла. Данила был против большой кухонной зоны с мойкой и варочной панелью, которая разместилась посередине сорокаметровой столовой, а я против такой вот лестницы. Любовь и дружба победила и теперь я, в раздражении, задирая ноги, чуть ли не до ушей, поднимаюсь по винтовой лестнице. А муж сшибает, мизинцами ног, углы на кухонной зоне, и, думаю, раздражается не меньше моего. Но при виде, прыгающего на одной ноге, мужа, я не могу сдержать улыбки. Хороший он у меня! Самый лучший!

Напомню, меня зовут Ева. Чуть больше трёх лет назад со мной стали происходить странные, даже скорее труднообъяснимые события, благодаря которым в моей жизни появились — Данила, мой любимый муж, моя судьба, сопровождающая меня уже не одну жизнь, и Митя, наш младший сынишка. Впрочем, историю рождения, как и встречу с мужем, полными мистических событий, я описала вам в прошлой книге «Помоги моему сыну!». Любаша — это наш добрый гений дизайнерского искусства, помогающий нам в ремонте квартиры, на данный момент и в проекте дома. А сейчас, не успев дойти до последней ступени, я увидела моего профессора.

— Папа, папа! — потянув свои ручки к отцу, залепетал сынок. — Мама боится. Там чеовек-камай! Вот такой чеовек-камай!

— А чего это мы не спим до сих пор?! А, разбойник? — подхватывая сына, усмехнулся Даня. — Чеовек-камай ты, мой!

— Там, павда, чеовек-камай, — насупился Митюша.

— Да, там правда, что-то странное, — поддержала я сына и, увидев заинтересованный взгляд мужа, предложила, — бери свою ловушку для человеков-комаров, пойдём, посмотрим.

— Ловушку? Сию минуту! — передавая мне сына, обрадовался Даня и пошёл в кабинет за оборудованием. — Сейчас посмотрим, что там за человек-комар нас посетил!

Вооружившись своим загадочным пультом, под безостановочный лепет сына, мы спустились в нашу спальню. Там было тихо и уютно, никаких летающих человеков-комаров. Мягкий свет прикроватной лампы освещал серо-белые с серебристым узором стены, отбрасывая большую овальную тень на потолок и большая кровать с откинутым одеялом манила лечь отдыхать. Данила прошёл по всей комнате с мигающим и попискивающим пультом, поднял руки к потолку, потом попросил нас выйти и опять обошёл всю комнату, потом забрал сына и попросил выйти только меня, и опять обошёл комнату. Потом заставил сесть, потом встать… В общем, профессор в работе! Мне оставалось только, закатывая глаза к потолку, послушно выполнять его команды. Ну, а что? Наука же требует жертв, как говорится. Тем более прошлые исследования, которые Данила проводил, исчезли самым непостижимым образом. Просто испарились, как в электронном, так и в печатном виде. Минут через двадцать он вынес вердикт:

— Пульт зашкаливает, как и тогда, когда ты с Виктором Сергеевичем (Рудак Виктор Сергеевич, один из героев книги «Помоги моему сыну!» — здесь и далее прим. автора) беседовала. И опять только при тебе! Как только ты выходишь, все успокаивается.

— Он у мамы на гоове? — удивлённо воскликнул сын.

— Нет, малыш! — с улыбкой, ответил муж и громко зашептал ему на ушко. — Но сейчас, для чистоты эксперимента, нам нужно, просто необходимо, лечь и притвориться, что мы спим. Договорились?

— Договоиись! — воскликнул сын и залез под одеяло.

— Солнышко, сейчас за шапочкой сбегаю, — заискивающе посмотрев на меня, проговорил муж, — поспишь с датчиками? Они совсем маленькие, ты их не почувствуешь даже. Да?

— Давай свои датчики уже, — шёпотом рявкнула я, — только ты тоже спишь, а не вошкаешься рядом, с ноутбуком!

— Хорошо! Хорошо! — кивая, как китайский болванчик, попятился к порогу комнаты профессор.

Я тихонько рассмеялась, глядя на, притворяющего раболепным, мужа и легла в кровать, где уже сладко посапывал Митюша. А, буквально, через полчаса, в шапочке с электродами и тянувшимися от них проводами, спала и я.

***

Пустынная улица — серые блочные дома. Старый, кое-где разбитый асфальт дорог. Пустынные дворы. Листья на деревьях вокруг уже постепенно желтели, клумбы с бархатцами приобрели буро-зелёный цвет, доживая свой короткий век. Воздух был наполнен еле уловимым запахом дыма и приторным ароматом цветов. Я спешила, опаздывала на день рождение к бывшей коллеге по роддому. Татьяна была старше меня на добрые двадцать лет, и отмечала своё пятидесятипятилетие. Юбилей! А как же разница в возрасте? Ой, да какая там разница в возрасте может быть на работе, когда работаешь в авральном режиме, принимая по двенадцать малышей за ночь?! Никакой! Все равны! Такая работа стирает все возрастные и социальные грани! Вот и у нас, в нашем коллективе, где возраст сотрудников варьировался от 25—60, странным образом все были одного возраста, и реальное количество лет упоминалось только разве при очередном юбилее.

Так, стоп! Какой юбилей? День рождения Татьяны только 5 сентября, сегодня 30 августа! Через два дня мы улетаем на отдых и на юбилей я никак не смогу пойти! И Таня об этом знает! Что за шутки?

«Поздравь от меня Танюшку!» — вздрогнула я от мужского голоса за спиной.

Оборачиваюсь и вижу, что человек отходит, как будто специально прячется за меня, чтобы я его не видела. Жуть какая-то!

«А сам что не можешь поздравить?» — удивлёно спросила я, продолжая свой путь по совсем безлюдной улице.

«Нет, не могу, поэтому тебя и прошу, поздравь!» — услышала я в ответ, замечая боковым зрением силуэт за спиной. Я опять оглянулась, он отошёл.

Так и дошли с ним до Татьяниного дома. Подошли к квартире, он опять говорит: «Поздравь от меня, скажи, что очень сильно её люблю и помню!»

«Ну, ты же пришёл, поздравь сам!» — воскликнула я, чувствуя раздражение.

«Не могу я, говорю же. Не услышит она меня!» — с грустью в голосе, ответил незнакомец.

Глава 2

— Ева! Солнышко! Проснись! — сквозь сон, услышала я голос мужа и проснулась.

— Что такое? — ощущая, как на руке стягивается манжет тонометра, спросила я.

— Сердцебиение опять под стопятьдесят, — прошептал Даня, — на-ка аратин (вымышленное название, такого лекарства не существует) под язык возьми. Не нравятся мне эти эксперименты! Что-то страшное снилось?

— Нет, ничего страшного, — пожала плечами я, приподнимаясь в кровати, — бред какой то.

— Ничего себе бред?! — возмутился муж. — Пульс, как будто ты кросс бежишь. Рассказывай, давай.

— Да, говорю же, ничего интересного, — попыталась успокоить я мужа и рассказала свой сон.

— Значит надо поздравить, раз просит, — выслушав меня, сказал Данила.

— Да? И как ты себе это представляешь?! — громким шепотом возмутилась я. — Таня, поздравляю тебя с днем рождения! И какой-то незнакомый мужик тоже очень просит тебя поздравить! Так что ли?!

— Ну, зачем так? Просто расскажи ей свой сон и всё, — предложил муж, нажимая кнопку на тонометре. — Ты его просьбу выполнишь, а поверит она или нет, это уже дело пятое.

— Если бы это было на смене, когда за чаем мы болтали обо всём, то может я бы так и сделала, — прошептала я, — а по телефону не смогу. Тем более на берегу связи нет. Забыл? Смс по два часа уходят. Я хотела только смс поздравительное выслать.

— На пирс если выйти, там ловит телефон, — ответил Данила.

— Да!? — возмутилась я. — А я, все равно не хочу ей такое говорить! Вспомни, я про Рыжую (приведение женщины в роддоме, персонаж рассказа «Рыжая», сборник рассказов) нашу тебе рассказывала? Так вот Татьяна иначе, как выдумкой, это не называла, хотя сама слышала пение, ночью в пустой палате. А тут рассказать ей этот сон! Если, хотя бы, знать от кого поздравлять. А так, нет и всё!

— Нет, так нет! Успокойся! — прошептал мне на ухо муж. — Иди лучше ко мне, пока Митя не проснулся!

— А я поснуйся! — услышали мы звонкий голос сына и замерли в тех позах, которых были, в надежде, что увидев нас спящих, сын опять заснет. — Поймаи чеовека-комая? Пап? Мамааааааа!

— Ну вот! Спугнул человека-комара! — огорченно сказал Данила, повернувшись к сыну, который в ужасе зажмурив глаза, показывал пальчиком на меня. Мы с мужем переглянулись и я, поймав смешинки в его глазах, почувствовала, что голову до сих пор сжимает шапочка с датчиками и провода струятся по плечам. Тут, не к месту, зажжужал тонометр и крик сына стал ещё на пару десятков децибел громче, ему вторил смех мужа.

— Митюша, не бойся, — срывая с себя злополучную шапочку, ласково проговорила я, сдерживая смех, — открой глазки! Это обмундирование такое специальное, чтобы человека-комара поймать!

Сын открыл глаза, прижимаясь к отцу, внимательно посмотрел на меня и резко прекратив кричать, всхлипывая, сказал:

— Я думай он тебя поймай!

— Да кто же ему позволит!? — выпячивая грудь колесом и размахивая руками, как заправский фехтовальщик, воскликнул Данила. — Да мы этих комайов раньше, знаешь, как ловили. Вот так! Раз! Два! И нет комайя!

— Да? — расширив глаза от удивления, спросил Митюша и повторяя махи руками за отцом, сказал. — Вот так? Так?

— Так, так! — усмехнулась я и подхватила сынишку на руки. — Иди лучше обниматься будем!

— А давай! — крепко прижался ко мне сын Что — что, а обниматься мы любим!

— А я? — возмутился Даня.

— А ты иди обмундирование убирай, боец! — грозно нахмурилась я. — А то получишь сейчас.… Два наряда вне очереди. И на море с нами не поедешь!

Глава 3

— Море! Море! — пропела Ольга, подражая песне из, любимого нами, фильма «Любовь и Голуби», акидывая руки за голову и подставляя лицо ярким лучам солнца. — Слушай, как хорошо то! Если бы ещё все сборы проходили, как в кино, открыл дверь и плюх! Море! Море! Ну, нет же! Бегаешь по всему дому, как перепуганный. Чемоданы собери на всю семью, всё перепроверь, разбери и, вынув лишнее, собери ещё раз. Этому подай, тому подай, этого покорми и в итоге все собраны, одна я, как мартышка из мультика, растрепанная и несобранная.

— Точно! — рассмеялась я. — Не зря ведь в соцсетях гуляет картинка из того мультика с надписью: «И только став мамой двоих детей, я поняла, что советский мультик про обезьянок совсем не смешной!»

— Кошмар! И не говори! Я прям, сочувствую этой обезьянке! У нее-то семеро детей! — с чувством произнесла сестра. — Так самое интересное, если на нас троих взрослых приходится всего один чемодан, то на одного маленького целых два и ещё рюкзак, в придачу. А как по-другому? Если только маечек штук десять на один день приходится!

— Ну и ладно, забудь, это уже позади! — успокоила я её, пропуская песок между пальцами. — А впереди три недели отдыха на лазурном море с белым теплым песочком. Давай, позагараем? Время у меня целых два часа, пока Митюша спит под присмотром Вадима. Тому только в радость! Когда еще позволят играть в игры на ноутбуке!? Все-таки здорово, когда такая разница большая между детьми. Скажи?

— Не знаю, у нас Тема-мамсик, — возразила она, поправляя пелёнку, которой была накрыта коляска со спящим в ней Артемкой, — и спит только рядом со мной. И вот как чувствует, а!? Только я на три шага от него отхожу, сразу в рёв.

— Чувствует. Ментальная связь, как ты любишь говорить, — пожала плечами я. — От груди отучай, и будет спать без тебя.

— Да ну! Как его отучить?! — воскликнула Ольга. — Если он аж дрожит, если к соске своей подобраться не может. Скажи лучше, тебе еще тот тайный поклонник снился?

— Татьянин? — лениво спросила я, наслаждаясь теплыми лучами солнышка и мягким ветерком, который доносил восхитетельный запах Японского моря, и сразу же ответила. — Снился. Но, если точнее, не сам он, а его голос. Он так и повторяет одно и то же, поздравь и всё тут!

— Значит надо поздравить! — заявила Ольга, укладываясь возле меня и расправляя модный, с высокими плавками, коралового цвета купальник. — Значит это очень важно, понимаешь?

— Понимаешь! — передразнила я её. — А ты понимаешь, как это будет выглядеть? Не настолько мы с ней близки, чтобы я могла ей свои сны рассказывать.

— Ладно, придумаем что-нибудь. — задумчиво протянула Ольга. — Но поздравить, как-нибудь, надо обязательно.

— Слушай, Оль, а ты не думаешь, что это может быть просто сон? — с надеждой посмотрела я на неё — Ну, мало ли, может у меня в подсознании сидит, не забыть бы поздравить, и оттуда такие сны.

— Нет! — категорично взмахнула рукой сестра. — Уверена, что нет! А призрак на потолке? Тоже чтобы не забыть поздравить?

— А ты думаешь, тут есть взаимосвязь? — удивилась я.

— Есть, думаю, — размышляла Ольга, — а с чем еще это может быть связано? Помнишь, Виктор Сергеевич говорил тебе, что есть определенная схема, которую им нужно соблюдать, иначе ничего не получится?

Мне было лень отвечать, и я только угукнула в ответ. Конечно, я помнила, вряд ли такое возможно забыть, но под неторопливый шелест волн, думать совершенно не хотелось.

— Так вот, — продолжала неутомимая моя сестрица, — я так понимаю, что изначально он должен тебе показаться наяву, а только потом просить о чем-то во сне! Наверное, для того чтобы ты не сомневалась, что это реальная просьба, а не просто сон. Ну, то есть, не совсем реальная, конечно, но всё же. Ну, ты поняла, о чем я! Слушай, просьба… Это же просьба! Понимаешь?

Я подняла шляпу, которой закрывала лицо от загара и, приподнявшись, посмотрела на возбуждённую сестру, а та, вскочив, на колени надо мной, продолжала тарахтеть, тряся своими наимоднешими воланами на лифе купальника.

— Как же я сразу не догадалась?! — с чувством тарахтела она. — Это просьба, которую ты должна выполнить, чтобы перейти на следующий этап. И, значит, ты должна передать поздравления Татьяне.

— А если не выполню? Может, я не хочу никаких больше этапов? Зачем мне это? Я, вообще, не хочу больше никакой связи с потусторонним! Тем более, я не планирую больше рожать! А ты помнишь, чем закончилась моя помощь Виктору Сергеевичу и Славику! Помнишь же?!

— Да не надо тебе никого рожать, — поморщилась сестра, — что за примитивное мышление!? И тут, дорогая, никто твоего желания не учитывает. У тебя есть предназначение в этой жизни и если ты будешь ему сопротивляться, ничего хорошего из этого не выйдет. Ты же знаешь!

— Хорошее предназначение, — буркнукла я, — чувствовать себя клиентом психиатрички!

— А ты не чувствуй! — закатила глаза к небу сестра. — Пусть все идет своим чередом. Зато получишь новые знания и блага!

— А, если честно, чем грозит мне отказ? Как думаешь? — игнорируя её наставления, спросила я.

— Да, что тут думать!? Я знаю! — воскликнула Ольга. — Во-первых, это дар, который пришел с опытом прошлых жизней и он, если верить знающим людям, начинает открываться после тридцати лет. У кого-то раньше, у кого-то позже, но обычно после тридцати. И открывается он не сразу — чик и готово. А пос-те-пен-но! Понимаешь?

— Почти, — кивнула я, переворачиваясь на спину и глядя на стоящий, впереди, наш уютненький таун-хаус.

— Почти… — передразнила она меня и продолжила. — Так вот, если ты его сама развивать не хочешь, то тебе придется проходить определенные этапы, чтобы получать новые знания. Об этом тебе Рудак говорил, между прочим! Это твой второй этап, и отказавшись от этой просьбы, придет другой проситель. И еще. И еще! До тех пор пока ты его не пройдешь! А если ты будешь отказываться еще и от дара, то получишь такого пинка в жизни, мама не горюй. Хочешь?

— А откуда тебе, Леопольдочка, это всё известно? — усмехнулась я. — На совет вылетаешь периодически? Инструкции, свыше, получаешь?

— А оттуда, Матильдочка! — усмехнулась в ответ, Ольга. — Об этом сейчас, по-моему, даже младенец знает. И пинки эти, поверь, несладкие. Ох, какие несладкие! И болезни, и смерти дорогих людей. Один выход уйти в монастырь. Хочешь в монастырь?

— Неа, не хочу! Мне и здесь неплохо. — улыбнулась я.

— Ну, тогда затолкай это свое «не хочу-не буду» куда-нибудь глубоко-глубоко, — грозно заявила сестра, — и думай, как передать поздравление незнакомца.

— Мама, мам! — услышала я голос Вадима и, подняв голову, увидела его в огромном окне таун-хауса. — Твой младший проснулся.

— Мам! Поснуйся мадший, — вторил ему голос Мити, проговаривая по слогам, — пос-нуй-ся!

Я, смеясь, поднялась, отряхнула песок, повернулась к Ольге, удивляясь молчанию, и увидела её испуганный застывший взгляд.

— Ты чего, Оль? — удивленно спросила я.

— Посмотри на окно второго этажа, — тихо проговорила она, — видишь?

Я посмотрела на дом и увидела светлый силуэт в проеме окна. Силуэт, в полный человеческий рост, не дымчатый, а, вполне, реальный силуэт бледнолицего мужчины в светлой одежде. Но вот что этот бледнолицый делает в спальне, арендованного нами, таун-хауса? Мужчина повернулся и отошел вглубь комнаты, оставив качаться нитяные шторы.

— Я сейчас, — сказала я и побежала к дому, ставя рекорд по стометровому забегу. Страх за детей, злость в душе на недобросовестных арендодателей, досада на себя, что оставила детей одних в чужом, по сути, доме, мчали меня вперед с небывалой скоростью. Подхватив, вышедшего мне на встречу, Митюшу и кивнув головой Вадиму, призывая идти за мной, я двинулась к домику администрации. Вид у меня, видать, был настолько свирепый, что администратор — невысокая стройная девушка в форменной одежде, выскочив из-за стойки, подбежала к сидевшему неподалеку охраннику.

— В нашем доме ходит посторонний мужчина! — рявкнула я. Больше ничего говорить не пришлось, охранник развил бурную деятельность, вызывая по рации остальных охранников. Администратор уговаривала меня присесть и выпить кофе. Митя, на удивление, сидел у меня на руках молча, а Вадим, пристально посмотрев на меня, тихонько сказал:

— Ты чего, мать?

С некоторых пор, мой старший сын посчитал себя слишком взрослым, в свои четырнадцать лет, и, периодически, называет меня «мать». Меня это, конечно, задевает и в отместку ему, я зову его зайчиком. Окружающие смеются, а некоторые недоумевают, слыша такое обращение к парню, выше меня на две головы, но, по мне так, лучше бы меня называли милым зайчиком, чем так сухо и бездушно- мать!

Тут влетела запыхавшая Ольга, подбежав ко мне, на ухо прошептала:

— Ты чего, мать?!

Я подняла глаза к потолку, призывая все высшие силы дать мне терпения, чтобы не рявкнуть ещё разок. Сговорились они что ли?! Мать я им!

— Это же не настоящий мужик, — прошептала она, — а там чуть ли не группа ОМОН вокруг дома скачет.

Я удивлённо посмотрела на неё. Настоящий? Ненастоящий? Чёрт, и откуда она всё знает! Я встала, повела плечом, отодвигая сестру и подошла к администратору с охранником, которые перешёптываясь, разглядывали что-то на мониторе.

— Что-нибудь обнаружили? — выдавила я из себя, понимая всю абсурдность ситуации.

— Нет, — ответил охранник и показал на монитор, на котором картинка была разделена на две половины, — вот смотрите, камеры наблюдения на фасаде дома. Вот камера на пляже, с которой виден ваш вход. Видите? Включаю быстрый посмотр, с самого утра, как вы приехали.

Картинки замигали, вот приехали мы, разгрузили чемоданы, некоторое время мелькают только наши силуэты в проёмах окон. Вот уезжают Миша с Даней, через некоторое время выхожу я со своего блока, и выходит Ольга с коляской с другого блока таун-хауса. Некоторое время покой, затем показалась голова Вадима и тут же я несусь с взлохмаченной головой, точно та обезьянка из мультика. Мне стало смешно от своего вида! Разъяренная всклоченная мамаша, корпус вперед под наклоном, широко размахивая руками, несётся в бой. Не удивительно, что Митя сидит молчком! Первый раз такой мамашу увидел!

— Подождите, а вы можете видео камеры с пляжа на весь экран поставить? — спросила у меня за спиной Ольга. — С того момента, как вот этот мальчик в окно выглянул? И в нормальном режиме, не быстром?

— Один момент! — ответил охранник и защелкал мышкой. Изображение увеличилось на весь экран, в окне первого этажа появилась голова Вадима и макушка Мити. А в окне второго этажа приподнялась штора, немного повисела в одном положении и упала, неравномерно разбрасывая нити кисеи, которые еще долго колыхались. Никакого мужчины на экране не было, как и его силуэта!

— Что за чёрт?! — пробормотал охранник, перематывая назад. — Ещё дети в доме были, на тот момент?

— Нет, — ответила Ольга, выразительно глядя на меня. — Мы из-за этого и перепугались, увидели, что шторы ходуном ходят.

— Угу! — кивнул охранник. — Разберёмся!

— А давайте, я вас в другой блок переселю? — защебетала администратор Марина.- В вашем таун-хаусе четыре блока, один сегодня освободился, там уже генеральную уборку провели. Следующие постояльцы, только через два дня приедут, к тому моменту мальчики разберутся с вашим блоком…

— Нет, Мариночка! — остановила я ее, чувствуя себя безнадежно скандальной бабой. — Спасибо. Мы тут останемся. Извините нас! Мы пойдем.

Глава 4

— Что у нас произошло? — озадаченно спросил Данила, входя в столовую, где мы с Ольгой кормили детей. Вадим с Андреем убежали в аквапарк, где предлагался парасейлинг — любимый атракцион наших мальчишек. — Администратор встретила нас с Мишей на воротах и настоятельно просила переехать в другой блок.

— Что натворили, девчонки? Признавайтесь! — с улыбкой посмотрел на нас Миша, занося пакеты с продуктами.

— У нас очередной пришелец! — торжественно объявила Ольга, пытаясь удержать жующего сына от побега к отцу.

— Пьишеец! Пьишеец! — хохотал, уже на руках у Дани, Митя.

— Пи. Пи.- подражал ему Артем, закидывая голову назад и хохоча, от чего крошки из его рта посыпались в разные стороны.

— Свин ты, Артем Михалыч! — поморщилась Ольга, вытирая ему лицо и передавая мужу. — И когда ты уже говорить начнешь?! А то все пи, да ми!

— Начнёт, когда посчитает нужным. Да, сын? — взял ребёнка на руки Миша. — Так что за пришелец?

Ольга, в красках, рассказала о дневном происшествии, не упустив таких нюансов, как мой забег к администратору. Как я при этом выглядела и даже, как гневно надувались мои щеки, когда я хлебала горячий кофе, в ожидании отчета, курирующих территорию, охранников. Чума, одним словом! О чем я ей и сказала после ее душещипательного рассказа.

— Ты его тоже видела? — удивился Миша, пытаясь напоить Тему морковным соком. Тот, отчаянно, кривился, сжимая губы, в то время как Митя пил его, с огромным удовольствием.

— Да, представляешь, я его первая увидела, — с восторгом отозвалась Ольга, — у меня, наверное, тоже дар открывается!

— Миш, оставь ребёнка в покое. Зачем вы его заставляете пить этот сок? — возмутилась я и язвительно спросила у сестры. — Так может, теперь ты у нас будешь просьбы пришельцев выполнять, а я буду жить спокойно?

— Пусть пьёт! Вон, Митя пьёт его и говорит хорошо! — строго заявила Ольга и расстроено произнесла. — Я бы с радостью, но сомневаюсь… Это так, отголоски твоего дара до меня долетают.

— Слушай, что ты все выдумываешь!? — обиделась я на сестру, забирая Артёма у Миши. — Отголоски дара… Морковный сок для речи… Да Митя с пяти месяцев суп и морковный сок пьёт, потому что от молока совсем отказался. Думаешь, из-за этого рано говорить начал? Это все индивидуально, понимаешь ты или нет? Сил моих нет смотреть, как вы над ребёнком издеваетесь! Доиграетесь, что он у вас вообще есть перестанет. Это я вам без всякого дара и его отголосков, говорю!

— Ладно, девочки! Не ругайтесь! — погладив меня по плечу, попросил Даня. И добавил. — Запись с камер возьмём и рассмотрим потом вместе. Будем решать проблемы с вашими дарами или отголосками постепенно, а сейчас идите на пляж — поваляйтесь, пока мы с мужиками ужин приготовим. Армянский салат из печёных овощей будем делать! И шашлык!

— Ммммм, — облизнулась я, — салатик мой любимый.

— Ну-ка, сделай-ка ещё разок так, — лукаво произнёс муж, передразнивая меня.

— Да ни за что! — демонстративно отвернулась я, поднимаясь под дружный смех остальных, и предложила. — Так неудобно перед администрацией, у них так все чудесно устроено. Надо им, хотя бы, тортик купить.

База и правда была замечательная. На огороженной территории находились несколько симпатичных домиков, отделанные стилизованным под старину светлым камнем. Огромные от потолка до пола, панорамные окна из тёмного дерева создавали иллюзию безграничного пространства. Деревянные крылечки и миниатюрные фонтанчики словно прибыли из средневекового замка. Некоторые домики обвивала живая зелёная изгородь, вокруг них стелились множество дизайнерских клумб в виде различных персонажей и подстриженные под зверят, кусты. Огромные керамические горшки с цветущей гортензией стояли возле каждого фонаря, прям на булыжной мостовой.

Посреди всего этого великолепия высилась большая игровая детская площадка с настоящим домиком для гномиков, который почему-то назывался «Букарака». В нем устроили всё, как в настоящем жилом доме — несколько комнат с кухней, всевозможные предметы обихода, начиная от посудки до высоких деревянных стульев и деревянных зубных щёток в деревянной раковине, не хватало только поющей Белоснежки для полного сходства с детской сказкой.

Внутренний интерьер жилых блоков был продуман до мелочей. В столовой, в стиле хай-тек, разместили даже стульчики для кормления малышей. Я, не говорю уже, о специальном стерилизаторе детских бутылочек, которого у нас даже дома не было. А чего стоит отдельный пляж, где стоят беседки с соломенными крышами, внутри которых развеваются на ветру полотна светлого шифона!? Красота! И чистота вокруг. А я так напугала ни в чем не повинных людей. Стыдоба! Мне правда было очень стыдно. Хорошо хоть ещё не разоралась там, как истеричка, а то пришлось бы собирать вещички и переезжать на другую бухту.

— Не переживай, — приобнимая меня, сказал муж, — мы мяса побольше нажарим и их угостим, а потом и тортик купим. Я, думаю, у них бывали казусы, куда похлеще нашего, поэтому не волнуйся.

— Думаешь? — виновато посмотрела я.

— Знаю, — ответил Данила, щёлкнув мне по носу. — Всё, бегите на пляж!

Глава 5

И опять я иду по улочке из белых блочных домов, с букетом цветов в руках, а сзади меня сопровождает всё тот же бубнеш:

— Поздравь Танюшку! Поздравь! Поздравь!

Сколько не пыталась я обернуться, чтобы увидеть незнакомца, так и не смогла. Хотя продумывала стратегию, резко притормаживая и даже подпрыгивала, но всё бесполезно. Поздравь и все тут! Я пыталась взять его молчанием, не реагируя на его просьбы, но и тут тщетно! Мне удавалось засечь только тень и то боковым зрением. Он шёл ровно за мной, бубня всю дорогу одно и то же! Уже возле квартиры Татьяны, я не выдержала и крикнула, повернув голову:

— Ты же со мной пришёл, так поздравь же сам!

— Я не могу, — услышала я за спиной, — поэтому и прошу тебя! Поздравь!

— Как так, не могу? — злилась я. — А если не поздравлю, ты так и будешь пугать меня и детей своим появлением?

— Я не пугал! — крикнул он, в отчаянии. — Я не хочу никого пугать! А поздравить не могу, она меня не услышит! Прошу тебя поздравь, это очень важно!

— Скажи, хоть от кого поздравлять? — обречённо спросила я.

— Не могу, — ответил он, — поздравь и только тогда, я смогу тебе всё рассказать.

— Здорово! Могу… Не могу… — буркнула я и постучала в дверь квартиры.

Дверь открыла незнакомая бабушка в цветастом платочке и, с милой улыбкой, пригласила войти:

— Заходи, Евлалушка (производное от имени Евлалия, имя Евы по крещению), заходи, родная! Мы вот тут все собрались Танюшку нашу поздравить!

Я вошла и поразилась: в трёхкомнатной хрущёвке было столько народу, что оставалось только удивляться, как они тут все поместились. Очень много было пожилых, дедушек и бабушек в разномастных нарядах. Один дедулечка был обут в странные лапти с тряпичной обмоткой, подобные им я видела в музее крестьянского быта. Возле стены стоял грубо сколоченный из серого постаревшего дерева стол, уставленный множеством тарелок, и, если мне не показалось, чугунными котелками.

Тут же, бегали, перепрыгивая через ноги стариков, дети разных возрастов. Стоял невообразимый гомон голосов и со всех сторон до меня долетало имя — Евлалия. Я старательно вслушивалась, но разобрать, что говорят мне эти странные люди так и не смогла.

Я протискивалась через эту толпу людей и растерянно улыбалась, не желая никого обидеть. В желании побыстрее найти Татьяну я с отчаянием думала: «Куда я попала?!».

И вдруг, передо мной вырос огромный деревянный стул, на котором сидела сухонькая старушка с распущенными седыми волосами. Она посмотрела своим грозным взглядом, словно внутрь меня и нараспев произнесла, на удивление сильным голосом:

— Помоги ему, Евлалия! Помоги нашему роду!

Слова эхом прокатились по квартире, и со всех сторон прозвучал стройный хор из множества голосов:

— Помоги! Помоги! Помоги!

И одновременно громкий голос незнакомца мне на ухо:

— Поздравь Танюшку!

Я вздрогнула от неожиданности и проснулась. «Господи! Да поздравлю я твою Танюшку! Если бы ещё знать от кого поздравлять!» — в раздражении подумала я и, стараясь не шуметь, вылезла из кровати. Спустилась на кухню, сварила кофе и вышла на террасу, навстречу новому дню. Солнышко только вставало, окрашивая небо как романтичный художник очаровательной палитрой смешанных цветов, от светло розового до фиолетового, оставляя позади себя остатки ночи в виде тонкой рваной полосы серо-синего цвета, которая всё глубже и глубже уходила за горизонт. Ветерок игрался с моими волосами, донося тихий шелест моря и запах белой гортензии с ближайшей клумбы.

Эх, как хорошо! Я потянулась, размышляя. Как передать поздравление Татьяне от таинственного незнакомца? Вот это, действительно, вопрос! Тут же не только ему помочь, но и целому роду! Жуть, какая-то! Сегодня целый род, а завтра меня целый дивизион просить будет о помощи?! Надо что-нибудь придумать! В смс, что ли, написать?

— Доброе утречко, солнышко! — схватив меня в охапку, прошептал, неожиданно вышедший на террасу муж. — Опять что-то снилось?

— Да, — ответила я, растворяясь в его объятьях, — серия восемь, дубль стосорокпервый, фильм «Поздравь Танюшку!»

— И что? Придумала, как поздравить? — пытаясь отхлебнуть из моей кружки уже остывающий кофе, спросил он.

— Давай налью тебе горячий? Посидим на качелях и я тебе расскажу, пока Митя спит. — предложила я.

— Для этого мне надо будет тебя выпустить?! — усаживаясь на качели — миниатюрный диванчик, со мной на руках, возразил Данила. — Нет, рассказывай так.

Я рассказала свой сон, любуясь светло-зелёными глазами своего мужа.

— Род — это уже серьёзно. произнёс он. — Ты знаешь, что у каждого человека должна быть поддержка рода? И чем благополучней и ровней жизнь у каждого члена семьи, тем благополучней, будут жить его дети. И наоборот. Знала?

— Слышала что-то, — пожала плечами я, — но не придавала этому значение, сказать честно. Это же только одна из теорий, ничем необоснованная, заметь.

— Да, одна из теорий, — согласился муж, допивая мой кофе, — но не безосновательная теория на самом деле. Сегодняшний сон тому подтверждение! Не знаю, в чём заключается твоя помощь этому человеку, но если за него просит весь род, то значит по его вине, точнее из-за его проступка произошла какая-то дисгармония и от этого страдают живущие ныне родственники! И проступок достаточно серьёзный, я думаю.

— Почему? — спросила я.

— Потому что с обычными родовыми наслоениями, которые складываются из бытовых проблем, человек может справиться и при жизни. Например, молодая, симпатичная женщина, имеет высшее образование и хорошую работу, очень хочет создать полноценную семью, с самодостаточным здоровым мужчиной, но.. Но, как назло, ей встречаются только асоциальные элементы — алкоголики и наркоманы. Другой пример, мужчина-трудяга имеет аналитический ум и коммерческую жилку, работает на трёх работах плюс подрабатывает разными способами, но… Он вечно без денег, хотя стабильно получает три зарплаты и деньги за левый заработок, но, самым непостижимым образом, ещё и умудряется копить долги. Как думаешь, в чём может быть причина?

— Не знаю, даже. Может быть, эта женщина неправильно себя ведёт? А мужчина имеет вредные привычки? — размышляла я.

— У мужчины нет вредных привычек. Он, действительно, хорошо зарабатывает, но постоянно появляются непредвиденные расходы и деньги утекают сквозь пальцы. Его преследует постоянный страх, как выжить. У женщины на самом деле неправильное поведение. Оно заключается в чрезмерной опеке над мужчиной. Самодостаточному мужчине, как ты понимаешь, опека не нужна. И идёт это, скорее всего, из рода. Память рода, так сказать.

— Да почему же сразу память рода?! — воскликнула я. — Мужчине надо, просто, избавляться от страха, а женщине повышать самооценку и менять модель поведения с мужчинами. Я думаю, род тут ни при чем!

— А откуда у мужчины, по-твоему, появился этот страх? — усмехнулся, лениво потягиваясь, муж. — И у женщины, откуда такая модель поведения?

— Да много может причин на самом деле, — ответила я, наблюдая за летавшими над море чайками. — Может у женщины мать чрезмерно опекала отца, а мужчина жил в очень бедной семье, и оттуда страх бедности.

— Ладно, — рассмеялся Даня, кусая меня за ухо, — может и от этого. Да вот только мужчина жил в обычной семье со средним доходом, он не был раньше ни бедным, ни богатым. А вот его прадед по материнской линии, в начале прошлого века, был раскулачен, так называемым «комитетом бедноты» и умер в страшных мучениях. Мать его тоже страдала страхом нищеты, но она не была добытчиком в семье. Вот тебе память рода.

— Так мать и передала ему этот страх, — кивнула я. — Не на каком-то там ментальном уровне, а вполне вербально, если в семье этого мужчины постоянно были разговоры о возможной бедности. Обычная установка с детства.

— Да, отчасти, — подтвердил муж. — А у несчастной и одинокой женщины мать и бабушка тоже жили с асоциальными элементами, одна с алкоголиком, другая с игроманом.

— Вот ещё одна установка с детства, — усмехнулась я, — или, если быть точнее, сформированная в детстве модель отношений. Она просто не видела полноценной гармоничной семьи в раннем возрасте. Соответственно она, непроизвольно притягивает к себе таких мужчин!

— Видишь ли, всё не совсем так просто, как кажется на первый взгляд, — сказал муж. — Мы привыкли списывать многие проблемы взрослой жизни на установки детства, а это неправильно. По праву рождения, в определенной семье, мы уже получаем определённые модели поведения ценности и страхи, и развиваемся в определённой колее, заложенной нашими предками. Ты же не станешь, утверждать, что новорождённые все одинаковы и не имеют своих отличительных черт характера? Да? И поэтому так важно принимать и понимать, что ты являешься частью целого рода. Знать его сильные и слабые стороны, достижения и преступления предков. Ведь программа не может быть только положительной! И, к счастью, со многими из них, если они не несут за собой смертельную угрозу другим людям, можно справиться при жизни, не прибегая к помощи свыше.

— Не стану, конечно, — улыбнулась я. — Эти кулечки с самых первых дней уже показывают свой характер! Ты считаешь…

Но договорить я не успела, в дверях показалась растрёпанная головка Митюши, и прозвучал его торжественный голос:

— Я выспайся!

— Он выспался и всё! Пляшите скоморохи — играйте на дуду! — рассмеялся Данила. — Да, сын? Иди к нам!

— Кто это — скомоохи? — удивился сын, потирая глазки.

— Я, мама и Вадим! — потешался муж. — Мы твои скоморохи!

— А, вадно! — снисходительно согласился сын, махнув рукой, и пошлёпал босыми ножками к нам.

— Видишь, какой малыш, а уже со своими привычками. Откуда взялась эта буква «А» в начале каждого предложения?

— По роду пришла, однозначно, — усмехнулась я в ответ и подчеркнула, — по твоему роду! Купеческому.

— Что за ирония, мадам? — наигранно нахмурил брови профессор Гамов.

Глава 6

— Да просто скажи, как есть, — убеждала меня Ольга, таща прогулочную коляску, полную игрушек. Та ежесекундно застревала маленькими колёсами в песке, заставляя сестру раздражённо восклицать. — Да что ж ты будешь делать?!

— Зачем ты вообще её поволокла? — усмехнулась я, глядя на психующую сестру и предложила. — Давай перенесём? Да и зачем ты нажимаешь на нее посильней? Она от этого ещё больше закапывается!

— Думала, так проще будет, свалю все игрушки и довезу, — ответила Ольга и, что есть силы, навалилась на коляску.

— Аааа! С ума сошли что ли?! — донёсся до нас гневный голос из-под панамки, одиноко лежащей на пустынном, с утра, пляже.

— Господи, это что ещё такое?! — испуганно отпрыгивая, в один голос воскликнули мы и уставились на шевелящуюся панамку, из-под которой доносилась брань.

— Шляпу-то поправьте! — услышали мы бухтение. — Закопался с утра, как нормальный человек, пока народу нет. Суставчики полечить! Но не тут-то было! Прут, как на бронетранспортёре! Шляпу поправьте, говорю! Чуть без ног не оставили…

Мы с Ольгой удивлённо переглянулись, еле сдерживая смех, и вместе подошли к панаме.

— Вы бы, уважаемый, сказали бы спасибо, что шляпу вашу ножкой ещё никто не поддел! — усмехнулась сестра, поднимая панамку, под которой показалась физиономия лысого мужчины лет шестидесяти. — А то ходили бы с макияжем остаток отпуска! Караул, хотя бы, выставили! Или периметр флажками отметили!

— Да попросил внука посидеть рядом часок, так он закопал меня и ускакал, торопыга, — возмущался мужчина. — Шляпой прикрыл, чтобы не напекло макушку, и сказал, что через час откопает, а тут вы со своей телегой! И чего с утра-то претеся?!

— Так время уже одиннадцатый час, уважаемый, — усмехнулась Ольга, — дело к обеду уже!

— Как одиннадцатый?! — удивился мужчина. — Я с восьми утра тут лежу!

— О! Так суставчики конкретно оздоровились, можете откапываться! — рассмеялась Ольга, надевая шляпу. — Внучок на радостях, теперь только вечерком за вами прибежит! Не раньше!

— Помогите мне! — потребовала панама.

— Давай, дядя, сам, — ответила Ольга, предупредительно схватив меня за руку, — заодно и потренируешь суставчики свои.

— Нахалка… — буркнул мужик, интенсивно шевеля песком.

— Пойдём, — сказала мне сестра, — не переживай, вылезет этот хам сам.

— Может, всё-таки, поможем? — предложила я, глядя на бурливший над мужчиной песок.

— Пойдём, — повторила она, кивнув на детей, старших и младших, которые бегали за надувным мячиком в метрах десяти от нас. — Если минут через пять не вылезет, Андрюшу с Вадимом отправим на раскопки.

Когда мы подошли к детям, мужчина уже стоял во весь рост, отряхивая песок с необъятного пуза, бросая на нас гневные взгляды.

— Я же говорила, вылезет, — усмехнулась Ольга, — тоже мне песчаный лекарь! Ты телефон взяла?

— Взяла, — кивнула я, усаживаясь на деревянный шезлонг.

— Пошли тогда на пирс. Позвонишь Татьяне, — предложила Ольга, — пока пацаны играют.

— Может смс хватит? — с надеждой возразила я. Пирс тоненькой чертой виднелся не менее чем в километре от нас, идти в такую даль совсем не хотелось. — Сейчас смс напишу, если не уйдёт, тогда пойдём на пирс.

— Пошли, заодно и пофоткаемся там! — настаивала сестра, вываливая игрушки из коляски и раздавая указания старшему сыну. — Так! Андрей! За детьми смотрим! Мы отойдём ненадолго. Миша с Даней придут скоро.

— А вы куда? — спросили хором Вадим с Андреем.

— Куда, мам? — поддержал их Митюша.

— Ка ми? — пробормотал Тема, потряхивая ручками на руках у старшего брата.

— Нет, ну во всем отчитаться надо, — закатывая глаза, возмутилась Ольга.

— На пристань мама хочет сходить, — показывая вдаль, ответила я Артемке.

— И я хочу! — требовательно сказал Митюша.

— И я! — приготовился захныкать Тема.

И тут внезапно поднялся ветер, подхватил надувной мяч, которым играли дети, и понёс по берегу в сторону пристани. Сыновья побежали, с ликующим криком, за ним. Мы, естественно, за ними. Мяч, докатившись до камней у пристани, остановился и замер.

— Мужики нас потеряют, — тяжело дыша от быстрого бега, сказала Ольга. — Иди, звони быстрей.

— Зато домчались за пять минут, — улыбаясь, ответила я и оглянулась вокруг. — Смотри, а тут берег совсем другой!

Берег здесь был каменистый, в отличии от нашего песчаного. На дне виднелись ежи и звёздочки, покрывавшие сплошным ковром скользкие камни дна. Большой металлический пирс, огороженный огромными темными валунам, покрытыми тонким слоем мха высился над берегом. Пока дети увлеклись разглядыванием и собиранием звёзд и ракушек, я аккуратно полезла на камни повыше, чтобы позвонить, раз уж оказались в зоне доступа. Набрала номер Татьяны, глядя на деления в телефоне, которые показывали всего одну маленькую чёрточку, не переставая удивляться, тому, что у нас ещё есть, забытые сотовыми операторами, уголки без связи и интернета (речь идёт о бухте «Триозёрье», Приморского края, Дальнего Востока). В принципе, то, что нужно для отдыха от пыльного и суетливого города.

Дозвонившись, я поздравила бывшую коллегу и, услышав, что она пребывает в прекрасном настроении, решилась и сказала:

— Татьян, ты только не смейся, но меня тут несколько ночей подряд, во сне, какой-то мужчина просит тебя с днём рождения поздравить. Говорит, что любит, и чтобы ты не переживала за него. Ухажёр какой-то тайный, что ли?

— Ухажёр?! — рассмеялась она и добавила. — Да вроде все ухажёры остались в далёком прошлом! Но все равно, спасибо. Очень приятно! Будем считать, что это папа мой так меня поздравляет.

— Почему папа? — удивилась я.

— Так мои, вроде бы все, меня наяву поздравили! — воскликнула Татьяна и печально добавила. — А папочка мой умер несколько лет назад.

— Извини, — проговорила я и поздравив ещё раз, попрощалась.

— Спасибо, Ева, — ответила Татьяна, — заходи ко мне, как вернёшься с отпуска. Чай попьём, расскажешь подробней сны свои, я тебе фоточки папули своего покажу, и разберёмся он или нет.

Я клятвенно заверила её, что обязательно приду и сбросила вызов. Ольга нетерпеливо переминалась с ноги на ногу на берегу, с Темой на руках, в ожидании меня.

— Что она сказала? — крикнула она, когда я спускалась с последнего, на этом аварийном пирсе, камня. Он был настолько древним, что казалось сваренные, сто лет назад, металлические балки, качались от малейшего дуновения ветерка.

— Говорит, папа её, скорее всего, — крикнула я в ответ.

— Папа? — удивилась Ольга. — Странный папа какой-то!

— Почему странный? — улыбнулась я, подходя к ней. — Почему это не может быть её папа?

— Как-то не вяжется его образ с образом отца! — сказала Ольга. — Ладно, теперь ждём, что он нам расскажет о себе.

— Нам ли?! — усмехнулась я.

— Ну, тебе. — поморщилась Ольга. — А ты нам! Какая разница!?

Глава 7

Старая маленькая часовня с серыми, местами замшелыми, стенами окружена разномастными памятниками и крестами. Вон новенький широкий памятник из чёрного мрамора, вокруг него ограда из тяжёлых чёрных цепей, с привалившимися к ним похоронными венками. А вон старый, когда-то белый, огромный памятник в виде ангела, немного покосившийся и заросший высокой травой. Вокруг всё было подёрнуто белёсой дымкой… Как и тогда в квартире Рудака. Стоял шелест летней листвы и щебет маленьких пичужек. Одна из них прыгала с оградки на оградку, словно что-то ища и настороженно оглядываясь в мою сторону. Я неторопливо побрела по узкой тропинке, что огибала часовню в поисках входа

И что я здесь делаю?! Размышляла я во сне обходя вокруг часовню в очередной раз, так и не найдя что-либо похожее на дверь или окно.

«Спасибо, что поздравила Татьяну, — услышала я уже знакомый голос за спиной. — Это я тебя сюда привёл.»

«Зачем? Ты так и будешь прятаться у меня за спиной?» — проворчала я.

«Нет, — услышала я тихий смех, — можешь поворачиваться».

Я быстро, боясь, что опять не успею его увидеть обернулась. Моему взгляду предстал молодой мужчина. — среднего роста, худощавый, тёмные вьющиеся волосы причудливо вились вокруг высокого лба. Одет в стиле а-ля 90ые — джинсы «варёнки», как будто вываренные самостоятельно на кухне в ведре с белизной, голубая джинсовая куртка и клетчатая флисовая рубашка под ней. Мужчину можно было бы назвать вполне привлекательным, если бы не тусклый, полный страдания взгляд карих глаз, которые даже, не смотря на лёгкую улыбку, оставались печальными.

«Здравствуйте», — растерянно произнесла я.

«Здравствуй, Евлалия, здравствуй! — все так же улыбаясь, кивнул мужчина и показал рукой вперёд. — Пойдём, я тебе кое-что покажу.»

Мы прошли немного вперёд и оказались у широкой кованой оградки, крашенной в серебристый цвет. За ней расположились три захоронения. Два высоких памятника из серого мрамора были без надписей, а на третьем, пониже, белыми витиеватыми буквами, было написано «Гаврил Косачек». Под именем шли цифры, но как не пыталась я их разглядеть, так и не смогла — они плыли у меня в глазах, словно под толщей воды.

«Не напрягайся, не стоит, — сказал мужчина, — ты и имя моё видишь здесь духовное. Не мирское».

«Зачем ты тогда мне его показываешь?» — удивилась я.

«Так положено, — пожал плечами он и добавил. — Поверь здесь не меньше заморочек, чем в миру. Даже больше!»

«Я это уже слышала. А другие памятники и правда без подписи? Или я их не вижу?»

«Без подписи, — виновато отвёл он взгляд, — они ещё только ждут».

«Кого?» — испугалась я, почему-то сразу подумав про Танюшку.

«Нет, не её! — улыбнулся во весь рот Гаврил. — Однако ты любопытна без меры, Евлалия! Не ожидал!»

«Говори, зачем привёл!» — огрызнулась я, удивляясь своему раздражению. Ведь к Рудакам я испытывала набор светлых чувств, от нежности до жалости, а тут… Тут глухое раздражение, с примесью злости и одновременно стыд за свои эмоции к незнакомому мне человеку.

«Татьяне расскажи про сон, она должна понять! — попросил он. — За чувства свои не стыдись, верные они. Я понимаю».

«Слушай! Понимает он! — огрызнулась опять я, не в силах перебороть себя. — Ты можешь просто объяснить и всё? Я уже передала Татьяне поздравление, и она знает, что ты её отец. Зачем столько тумана? Почему я должна лишний раз её расстраивать?»

Вокруг резко закрутился вихрь, поднявший неведомо откуда взявшуюся осеннюю листву, обвивая меня и Гаврила, словно воронкой. Он приблизился ко мне почти вплотную, и я почувствовала его ледяное дыхание. Колючий взгляд его карих глаз оказался в сантиметре от меня, заполнив собой всё остальное пространство и злобный голос произнёс: «Потому что я не отец! Не отец! Они должны были помнить меня! А они забыли! Забыли! Забыли!»

Я подскочила, в ужасе, в кровати. Сердце отчаянно колотилось, перед глазами кружились в быстром вихре взгляд мужчины и три серых памятника, в ушах стучал злобный голос и слово: «Забыли!» Из моих глаз непроизвольно брызнули слезы, я, пытаясь сдержать рвущееся наружу рыдания, выбежала из спальни.

— Ева! «Солнышко!» — громким шёпотом сказал, сгребая меня в охапку, выскочивший за мной, муж. — Что случилось? Ты плачешь что ли?!

Успокоиться я не могла долго, поток слез казался нескончаемым, как и обуревавшие меня чувства. Чувства злости на весь мир, одиночества и забвения, чувство горечи о бесцельно прожитых годах и потери близких мне людей. И как не пыталась, я себя уговорить, что это не мои чувства, не получалось. До тех пор, пока на смену не пришло всеобъемлющее чувство жалости к этому незнакомому мне Гаврилу. Я ещё не знала, что с ним произошло, но знала, что он чувствовал при жизни. И от этого мне стало его безумно жалко, хотелось помочь ему избавиться от этих страшных эмоций. Но как!?

— Ты меня пугаешь, Ева! — прошептал мне на ухо муж. — Может можно что-то сделать, чтобы тебе не снились эти ужасные сны? Тебе легче?

— Да, — ещё всхлипывая, ответила я, обнимая мужа, насколько могла крепко. — Спасибо, любимый мой. Мой самый родной. Я так рада, что вы у меня есть! Так рада!

И поток слёз облегчения вперемешку со смехом счастья полился на плечо мужа.

— Кошмар! — растрогался муж, щипая меня за бока. — Боюсь даже представить себе, что тебе приснилось, что ты так заговорила.

Глава 8

— Мужчина! — возмутилась Ольга, обращаясь к стоящему впереди пожилому мужчине с закинутыми за голову руками. — Немедленно отойдите в сторону! Слышите меня? Немедленно! От вас на меня тень падает и мне холодно!

Я с трудом сдержала смех. Незнакомец, недоуменно посмотрев на мою сестрицу, лежавшую на шезлонге в ослепительно белом купальнике, с модными перекрещивающими тоненькими лямочками на загорелом плоском животе, отходит в сторону. Взгляд его с недоуменного быстро перерос в заинтересованный, и он сказал с заигрывающей улыбкой:

— Могу согреть, если позволите!

— Не позволю, — резко ответила Ольга, откидывая длинные черные волосы назад, поудобней укладываясь на шезлонг и громко прошептала, — тоже мне, юнец — молодой к…

— Оля! — перебила я, сквозь смех, не давая закончить столь пошлую фразу.

— А что?! — возмущено посмотрела она на меня. — Сколько ему лет? 85? 90? А стоит посреди пляжа, в стрингах красуется! Тьфу! Ещё ручонки наверх закинул!

— Стерва, ты Ольга! — укорила я её, смеясь. — И что с того, что ему столько лет? Нельзя постоять что ли?

— Да с чего бы я стерва?! — возмутилась сестра. — Стоять-то можно! Но стринги?! Ты видела эту красоту на дряблом теле?! Бррр! Да я себе не могу позволить в стрингах на пляж выйти! А он-то куда?!

— Прекрати, — шикнула я, переживая, что мужчина услышит. В чем-то, конечно, она права, но осуждать открыто незнакомого человека-это верх неприличия и бестактности! Не голый же он стоит!

— Да ладно тебе! — воскликнула сестра. — На чем мы там остановились? Малыши скоро уже проснутся, а мы всё поговорить не можем.

— А на чём мы остановились?! Я сон тебе свой рассказала и вдруг тебе мужчина в стрингах помешал. Ты бы лучше порадовалась за него! В таком возрасте и живёт полноценной жизнью, — с усмешкой, ответила я.

— Да рада я, рада за него! — поморщилась Ольга и спросила. — Значит Гаврил Косачек? А как у Татьяны фамилия?

— Сейчас Власова, в девичестве не знаю, — ответила я.

— Надо узнать. — заявила Ольга. — Беги за телефоном, пойдём на пирс сходим.

— Да успокойся ты! — возразила я. — Приедем домой и всё узнаю. Зачем человека лишний раз дёргать?!

— Нет, я поражаюсь с твоей выдержки, — возмутилась Ольга, — неужели тебе не интересно, кто он и что он натворил?!

— Интересно, конечно, — ответила я, — но вдруг там что-то страшное, а тут я с такими вопросами к Татьяне. Не хочется ей больно сделать.

— Ну да, — расстроенно согласилась сестра, — как там все сложно! Скажи?

— Может там то, и нет. Сложно с миром живых связь держать, — предположила я, — подумай сама, если бы всё было бы просто, мы бы знали, что после смерти происходит! А нам приходится только догадываться!

— Точно, — сказала сестра, опрыскивая себя водой из пульверизатора. — Я знаешь, что вспомнила? Помнишь, Женьку Левшову?

— Помню, конечно, — ответила я, вспомнив девочку из нашей школы, которая некоторое время жила в Ольгином доме. Её родители, из так называемых интеллигентных алкоголиков, оба педагоги в третьем поколении, пили сильно, но тихо. Без мордобоя, и сборищ приятелей, строго вдвоём, после короткого рабочего дня, под декламации стихов Маяковского и песен Высоцкого. Когда Женя училась во втором классе, мама её умерла от цирроза печени. Остались они с отцом вдвоём. Роль хозяйки дома легла полностью на плечи девочки, а та из-за страха перед интернатом старалась на всю катушку и дома чистота-порядок, и отец всегда чистый, побритый, в отутюженной одежде, хоть и пьяный. Помню, в какой ужас привёл меня рецепт лукового супчика, рассказанный Левшовой в одиннадцать лет. Мы, конечно, её жалели и подкармливали, чем могли, хотя это было довольно сложно — слишком обидчивая она была.

— Помнишь, мы, лет в четырнадцать, ездили с ней в «Комету»? — прервала мои воспоминания сестра. — И она там рассказывала, что по ночам к ней приходит мать?

— Помню, — ответила я, вспомнив наш пионерский лагерь, — мы сначала пугались, а потом решили, что она специально придумывает, чтобы привлечь к себе внимание.

— Это вы, но не я! — с пренебрежением произнесла Ольга. — Какое внимание?! Если там и, правда, двери открывались сами по себе, вещи падали посреди ночи.

— Падали, конечно, — согласилась я. — А как им не падать, если ты их комком запихивала и дверь захлопывала?!

— Ой, да не в этом дело! — поморщилась сестра, вставая с шезлонга. — Пойдём в воде посидим чуть-чуть? Невозможно лежать уже.

— Пойдём, -кивнула я. Солнце стояло высоко над горизонтом и пекло нещадно.

— Так вот! Пока, вы посмеивались в стороне над бедной девчонкой, — заходя в прохладную воду, продолжила сестра, — я выяснила у неё все подробности. Оказывается, спустя три года после смерти матери, она стала приходить к ней сначала во сне, с одним единственным словом: «Забыл!». Ничего не напоминает?

— Нет, — с иронией, ответила я, наслаждаясь прикосновением морской воды к горячему телу.

— Шутишь? — изогнув одну бровь, нахмурилась сестра. — Ну, шути, шути! Так вот, затем она стала появляться и наяву по ночам, твердя одно и то же. Женька выпросила отца, чтобы тот взял ей путёвку в лагерь в надежде, что там мать не станет её преследовать, но в «Комете» она разошлась ещё пуще, выкидывая вещи из шкафов и тряся её кровать. Беспрестанно повторяя: «Отец, Жека! Отец! Молись, доча! Молись!». В итоге она уехала ещё до окончания смены. Помнишь? И странным образом вещи перестали выпадать из шкафов, а шашечки на кроватях перестали дребезжать среди ночи. Скажешь, нет?

— Скажу, не помню про шашечки, — усмехнулась я, — зато помню, что фантазия у тебя всегда была на грани фола! И ещё помню что, когда мы школу пошли осенью, Жени уже не было.

— Да, не было! — воскликнула Ольга, крутясь, на манер юлы, в воде. — Её кто-то из родственников забрал, а отца куда-то пристроили на лечение. А ещё лет через десять в нашем доме стала появляться, периодически, монашка.

— Как появляться? — испугалась я.

— Да не в том смысле, — скривилась сестра, взмахнув рукой и поднимая сноп брызг, — реальная монахиня-сестра Евгения. Я Иринку, соседку, расспросила, оказывается это наша Женька. Ушла от мира, за мать с отцом молится.

— Чушь, Оля! — мотнула я головой, протестуя. — Ну, чушь же! Сама подумай, каково девочке с детства было с такими родителями?! Ясное дело, с психикой проблемы. Сама подумай, какая мать будет так истязать своё дитя? Тем более после смерти.

— А если не чушь?! — воскликнула Ольга. — Дети же и в семьях бичей живут и психика у них, дай Бог каждому! А у неё?! Да, алкоголики! Но тихо, чисто и поесть всегда было, скромно, но было. Я вот думаю, может и Гаврил этот тоже просто алкоголик?

— Не знаю, всё может быть. — ответила я. — Только, неужели алкоголику на том свете покоя нет? Их, наоборот, говорят, Бог бережёт.

— Бережёт! — согласилась Ольга. — Только в пьяном бреду они на многое способны. Может, натворил чего. А знаешь, что?! Помнишь, мы передачу смотрели про одержимость? Там говорили, что многие алкаши одержимы. Помнишь?

— Ну, там наговорят! — усмехнулась я, направляясь к берегу. — Хватит выдумывать! Зачем гадать? Узнаю у Татьяны, когда приедем, и придумывать ничего не придётся.

Глава 9

И всё-таки в пробках есть своя прелесть! Когда ещё появится возможность неторопливо разглядеть великолепие осеннего дня. Листья, словно золотые слитки с красноватыми вкраплениями украсили деревья, и щедро осыпали дорожки. Воздух вокруг стал каким-то насыщенным, даже тягучим, как жидкий мёд, а в душе нарастал тоскливый восторг с ностальгическими нотками. Странная смесь, да? Но именно такие эмоции вызывает во мне осень. Тем более так резко наступившая для меня осень. Ещё вчера было лето в Приморье, шелест волн и голубое сияние неба, изумрудная зелень на близлежащих сопках. И вчера же, вечером, приехав домой, я погрузилась в волшебную осень. Она меня, можно сказать, оглушила, окутала плотным одеялом, оставив в моей душе минимальную смесь эмоций: восторг, тоску о прошедшем лете и ленивое ожидание чего-то очень-очень хорошего.

Я ехала к Татьяне на дачу, в плотном графике дежурств нет времени на бесполезные чаепития, поэтому пришлось рулить за город, в один из пригородных поселков, в которых из жителей осталось от силы два-три человека.

Танюшка, одетая в тельняшку и, с вытянутыми на коленях, трикотажных штанах советского производства, заправленными в коричневые резиновые сапоги, в бейсболке на голове, встретила меня возле ворот.

— Здравствуй, красавица! А, загорела то как! — обняла меня Татьяна. — Молодец, что приехала! Мы с Василичем сегодня с утра по грибы сбегали. Белых в этом году уродилось, жуть!

Василич, он же Сергей Васильевич — муж Татьяны. Сколько её знаю, он всегда был Василичем, то ли пятнадцатилетняя разница в возрасте, тому виной. То ли его профессорский взгляд поверх очков, сидевших на кончике носа, но по-другому его мало кто называл. Только если студенты в колледже, где он преподавал латинский язык.

Мы прошли на просторную веранду дачного дома, залитую золотом осеннего солнца, где стоял сладковатый грибной аромат. Грибы были всюду, в тазах, корзинах, вёдрах, а посреди этого лесного великолепия сидел Василич в резиновых медицинских перчатках на руках и чистил-перебирал крепенькие грибочки.

— Здравствуй, Ева, — ответил на моё приветствие он и указал на стол уставленный, всевозможной тарой, — бери стул, присаживайся к столу. Как дела? Маленький как? Чего не привезла то? Побегал бы на свежем воздухе, а то сидите в городе, маринуетесь.

Василич сдвинул к краю стола, заполненную грибами, посуду. Выудил из-под стола вазочки с сушками и конфетами, слушая мой рассказ о поездке на море. Я достала, привезённые мной подарки с Приморья — свежие морепродукты и купленные по дороге, пирожные.

— Ну, зачем же ты!? — проворчал Василич. — Лучше б ребятишкам своим что полезное купила.

Он взмахнул рукой в перчатке, показывая в угол веранды, где лежали оранжевые с зеленоватыми полосами, пузатые тыквы и сказал:

— Но где вам знать, что полезно?! Я тебе уже и тыковку приготовил, ещё урожай по мелочи. Тыкву умеешь готовить?

— Умею, конечно. В микроволновке за десять минут, — улыбнулась я.

— В микроволновке?! — с ужасом произнёс он и посмотрел на меня так, как будто у меня вмиг выросли оленьи рога. — Тыкву?! В микроволновке?! Кошмар! Татьяна, да где ж ты запропастилась? Ты слышала?! Тыкву в микроволновке!

— Василич, прекращай! 21 век, а ты микроволновке удивляешься! — весело воскликнула, входящая задом на веранду Танюшка, — Помоги лучше. Вот чаек нам заварила дачный, с мятой и смородиновым листом. Грибочки с картошечкой подоспели уже. Ева, расскажи уже ему рецептик, а то не угомониться же.

— Да, Ева, расскажи, пожалуйста, — попросил Василич.

— Ничего сложного, тыкву нарезаю дольками, пересыпаю сахаром и в микроволновку на десять минут, — с улыбкой рассказала я. — Можно так есть, а можно и в кашу добавить. Можно мёдом полить, семечки и орешки добавить. Очень вкусно.

— Правда, вкусно? — недоверчиво спросил Василич. — Как так тыкву отдельно от каши готовить? Вот мы раньше на ночь в духовку ставили…

— Раньше, Василич, — смеясь, перебила Танюшка, — вы много чего на ночь делали. А сейчас все по-другому. Годы, знаешь ли!

— Хех, — крякнул от неожиданности Василич и пробурчал, — по-другому у них…

— Ладно, Ев, кушай давай, — засуетилась Танюшка, — свеженькое всё. Я тебе грибов ведёрко приготовила. Управишься сама с ними? Можешь сварить и заморозить, а потом суп варить, картошку жарить. Зимой ух, как хорошо!

— Управлюсь, конечно. Спасибо, Танюш. Не надо было беспокоиться.

— Да какой там беспокоиться!? Не выдумывай! — махнула рукой Татьяна и с улыбкой, спросила. — Скажи лучше, там по мою душу никто больше к тебе не приходил?

— Приходил! — воскликнула я, радуясь, что Татьяна сама начала этот разговор.

— Да? Правда? — обрадовалась она и подошла к большому буфету. — А давай наливочки под это дело? А? Василич сам готовил.

— Нет, ты что!? — отказалась я. — Я же за рулём.

— О! Точно! — спохватилась Таня, доставая пузатый графин. — Но мы с Василичем выпьем. Да, Василич? Пока ты про папку моего расскажешь! Что он ещё говорил?

— Я, конечно, прошу прощения, — удивлённо сказал Василич, — а откуда Ева отца твоего может знать? А, Татьян? Он уже умер двадцать с лишним лет назад!

— А вот так, Василич, вот так! — рассмеялась она. — Сейчас всё по-другому!

— Да нет, Тань, — растерянно произнесла я. — Это не отец твой. Наверное…

— Да?! — удивилась Татьяна. — А кто же тогда?

— Не знаю. Сказал, что его духовное имя Гаврил, — тихо сказала я.

— Гаврил? — ошеломлённо протянула она. — Гаврила?

— Вроде бы Гаврил Косачек, — ещё больше растерявшись, произнесла я.

— Косачек? Косачек!? — воскликнула Танюшка и, подскочив со стула, убежала в дом.

— Куда ты?! — прошептала я ей в след и посмотрела на Василича. Тот внимательно смотрел на меня поверх своих очков.

Сверху, над нами, послышался звук падения мелких предметов.

— Ева, ты откуда-то узнала? — печально спросил у меня Василич. — Или, правда, Сашка приходил? У нас эта тема под запретом уже больше двадцати лет.

— Какой Сашка? — переспросила я.

— Ясно, — протянул он, — сейчас Татьяна придёт и расскажет. Я знал, что нельзя такие вещи замалчивать. Они рано или поздно дадут о себе знать.

На веранду вышла Танюшка, держа в руках небольшой пыльный чемоданчик. Я такие видела только в старых фильмах — коричневый потёртый чемодан с металлическими уголками.

— Вот старые письма, фотки, метрики наши, — сказала она, открывая его, — сейчас посмотрим. Это же дом моих родителей, раньше здесь посёлок был, и школа была. Только как затопило всё в конце 80-х, мы в город перебрались. Мало кто сюда вернулся жить. Мои родители как дачу использовали, а потом забросили. Мы с Василичем, лет десять назад, дом отремонтировали. И то только потому, что он у меня такой хозяйственный, а так стоял бы он — разваливался. Сама б я сюда ни ногой! Трагедия у нас здесь случилась, Евочка. Страшная трагедия!

Я стыдливо отвернулась, разглядывая покрашенные в яркие цвета перила и резные рейки веранды — красный, синий, зелёный, фиолетовый, прям радуга-дуга. Вот попала, так попала! Разбередила старые переживания такого хорошего человека!

Вдруг моё внимание привлекло лёгкое движение. В метрах в пяти от дома, стоял, покрашенный во все цвета радуги, то ли сарай, то ли душ, с боку к нему примыкал пышный куст неизвестного мне растения с бордовыми веточками и уже засохшими, почти чёрными скрученными листьями на них. А возле него, сложив руки на груди, стоял мой незнакомец из сна. Я зажмурила глаза, не веря своим глазам, а когда открыла, мужчина в джинсе и клетчатой рубашке так и стоял на месте, не двигаясь. Печальная улыбка скользила на его губах, а взгляд был устремлён на Татьяну. Я перевела взгляд на неё. Она же, поставив открытый чемоданчик к себе на колени, выкладывала из него какие-то пакеты с бумагами, что-то тихо бормоча про себя. Василич переводил взгляд то на меня, то на жену. Поймав его взгляд, я резко повернулась в сторону Гаврила, в надежде, что он его увидит. Но он, повернув голову в ту сторону, вопросительно посмотрел на меня. Не видит, значит! И всё-таки не зря, Василич, столько лет проработал со студентами, мимику мою он понял и в следующую минуту убедил меня в этом.

— Танюшка, а ты кусты свои диковинные Еве не показывала? — ободряюще посмотрев на меня, кивнул он головой в сторону сарая. — Нет?

— Да какие же они диковинные, Василич? — вскинула голову в ту сторону Татьяна. — Пузереплодник называется. Вот разрастутся оградой, тогда красота будет, а сейчас только цветом и радуют, пользы ноль. Смотри, Ев, сколько тут раритета?

Василич пожал плечами и, одев очки, опять повернулся в сторону сарая, пристально вглядываясь. Гавриил так и стоял, не шевелясь, но никто, кроме меня, его не видел. Татьяна подвинулась ко мне поближе, протягивая стопку пожелтевших фотографий, на картонной основе, на них сквозь трещины проглядывались лица людей.

— Это прадед мой с моим дедушкой на руках. Видишь? — показав на мужчину в военной форме с ребёнком в белой кружевной рубашке, сказала она. — Вот он то и переделал нашу фамилию с Косачок на Косачёв. Зачем? Точно не помню, надо спросить у мамы и записать, это же история. Да, Василич?

— Да что там записывать?! — сказал Василич, перебирая очередное ведро грибов. — Косачок — это так называемая уличная фамилия, другими словами прозвище. Откуда оно пришло неизвестно, но, видать, очень не нравилось твоему прадеду из-за татарского происхождения, вот он и сменил её на более созвучную, поменяв одну букву в окончании. Вот и вся история.

— Да? Ну ладно, — перебирая в руках фотографии, сказала Татьяна.- Что, Ев, нет тут твоего незнакомца?

— Нет, — ответила я, поглядывая на сарай, где стоял Гаврил.

— Смотри, мы в детстве календарики собирали, — с улыбкой, показала Татьяна цветные календари, — в наше детство это было чудо дивное. В твоё то детство уже переливные были. А мы и таким рады были.

— Помню, конечно, переливные, — улыбнулась я, — в моём детстве они тоже роскошью были.

— Ну, тогда всё роскошью, было, — рассмеялась Татьяна и протянула мне чёрно-белую фотографию. — Смотри, это я с братом Сашкой. Мне пять лет, а ему пятнадцать.

С фотографии на меня смотрел молодой Гаврил. Вихрастый мальчуган, с тоненькой шейкой и нарочито строгим взглядом, этакий резко повзрослевший ребёнок. Я повернула голову в сторону сарая и увидела качающего из стороны в сторону, закрывшего глаза руками, мужчину.

«Значит, Сашка, — подумала я, — Александр!»

— Это он, Танюш, — сказала я, показывая на её брата на снимке, — только старше, лет сорока.

— Точно? — как-то обречённо спросила она и, увидев мой кивок головой сказала. — Он умер в 42 года, мне тогда 32 исполнилось, я Павлика в тот год родила. А что он говорил?

— Практически ничего, могилу свою показал, имя на ней, — ответила я, — и, напоследок, про то, что его забыли.

— Забыли? — удивилась Татьяна. — Конечно, забыли. Столько времени прошло!

— Нет, он не это имел в виду, — посмотрев на опустевший возле сарая куст, сказала я. — Думаю, он о том, что его и не помнили.

— Ты знаешь, возможно! — уклончиво сказала она. — Я так думаю, что он не просто так тебе снился. Может он что-то сказал, но ты не хочешь говорить?

— Нет, — ответила я, отпивая тёплый чай, — он ничего не говорил.

— Ева, я даже не знаю, рассказывать тебе или нет, — сомневалась Татьяна, перебирая фотокарточки. — История не очень хорошая и, я, в своё время, не нашла объяснения поступку брата, решив просто забыть об этом.

— Расскажи уже, Танюш, — ласково сказал Василич, — я ещё тогда говорил, что рано было ставить точку, надо было разобраться во всём. Видишь, не может его душа обрести покой? Надо помочь, душенька, надо.

— Да там всю жизнь пересказывать придётся, чтобы понять! — воскликнула Татьяна и обречённо добавила. — Даже не знаю с чего начать.

— Давай, я расскажу, что знаю, а ты дополнишь? — предложил Василич. — Наливай наливочки!

— Да. Давай выпьем, раз такое дело, — с грустью согласилась Татьяна и засуетилась, — Ева, ты чего ж не поела-то ничего? Давай чайку согрею?

— Согрей, душа моя, — сказал Василич.

— Да не беспокойся ты, — с досадой воскликнула я, — тёплый чай, наоборот, вкусней. Ты же знаешь, я не люблю горячий!

— Ах, да, — пробормотала Татьяна. — Ну ладно, Василич. Рассказывай.

Глава 10

— Сразу скажу, Ева. Сашка наш повесился, здесь на этой даче, на чердаке, — начал он. — Причём, можно сказать, демонстративно. Родители в тот момент были внизу и слышали грохот упавшего стула, но в силу обстоятельств, о которых я позже расскажу, сразу не среагировали. Мы, так и не поняли, специально он это сделал, чтобы попугать или, действительно, жить не хотел. Когда через пару часов тишины, отец заглянул на чердак и увидел висящего сына, упал там же с инфарктом. Спасти его не удалось. Так что была у нас двойная трагедия. Ну, будет, Танюшка! Чего ж ты!?

Василич подошел к жене, которая смахивала украдкой слезы, приобнял её и спросил:

— Может тогда не надо рассказывать? А?

— Да, наверное, не надо, — дрожащим голосом сказала я, сама еле сдерживая слезы от вида плачущей Татьяны. — Зачем?! Итак, я вам одни расстройства принесла.

— Нет, Ева, — твёрдо сказала Танюшка, — надо. Я ему тогда не помогла, хотя могла! А так хоть сейчас помогу, чем смогу. В общем, слушай теперь мои мысли обо всем этом. Тогда-то я не так думала и злилась на Сашку, само собой! Ведь если бы не он, то и отец ещё пожил бы. Мамочка ещё масла в огонь подливала, кляня без продыху бедного Санька.

— Да, сложный тогда период был, — поддержал жену Василич, — и когда у Танюшки молоко от переживаний пропало, я строго поговорил с тёщей. Пашке ещё и полугода не было, а ребёнок без полноценного питания с измученной от переживаний матерью. Сели мы с тёщей, обсудили всё, точнее сказать я выслушал, в очередной раз, всё её негодование по поводу сына и решили тему закрыть. Хотя я рассчитывал на то, что перестав бесконечно обвинять Сашку во всех смертных грехах, она найдёт в себе силы, простить его. Негоже это умершего проклинать, какой бы он не был.

— Нет, мама до сих пор его не простила, я точно знаю. Хоть и не говорим об этом, а знаю! — подхватила Татьяна и налив ещё наливочки, сказала мне. — Мамуля у меня человек очень своеобразный, замуж за отца она вышла на втором курсе института и меньше, чем через год родила Сашу. Академический отпуск не брала, бабушка моя тогда на себя всю заботу о внуке взяла, а когда мама институт закончила бабушки не стало. Сашка в сад ходил уже, мама диссертацию писала, отец вечно на работе, но тогда многие так жили. Социалистическое воспитание ячейки общества считалось, должно было проходить в полном равнодушии. Главное труд на благо Родины! И нас так воспитывали! Сашка рос мальчишкой послушным, учился хорошо, участвовал во всех конкурсах самодеятельности и в школьных спектаклях играл не последние роли. Талант у него, безусловно, был, но больше всего он любил кружок моделирования. У нас в доме полки были заставлены различными макетами танков, машинок и другой техники. Как сейчас, я — мать двоих детей, понимаю, что всё он это делал, чтобы мать им гордилась, чтобы похвалила, приласкала, сказала, что он у неё самый лучший. Но мама наша, если хвалила его, то очень скупо, зато любила рассказывать при каждом удобном случае, как она плакала от жалости к себе, что так рано родила и ребёнок связал ей руки. Естественно, всё это при Сашке! А тут, ещё и я родилась. Конечно, и у меня были проблемы с матерью! У кого их не было!? Вечная проблема родителей и детей! Но даже я замечала, какая колоссальная разница в отношении матери ко мне и к брату. Меня всегда хвалили, тискали и наряжали. А с ним мама разговаривала строго, часто морщилась, когда он рассказывал что-то о своих успехах. Нет, я её не осуждаю! Мы все люди разные и тогда мне казалось, что она так делает, потому что он мальчик и ей хотелось вырастить сильного мужчину. Но когда я родила сама, начала догадываться, что дело совсем не в желании дать должное воспитание, а в том, что у неё не было к нему любви. Он был обузой, связывающей руки. Когда я родила второго сына — Павлика, я убедилась в этом, но было уже поздно.

Татьяна остановилась, посмотрела на фотографию, которую держала всё это время в руках, смахнула набежавшие слезы и спросила у меня:

— Вот у тебя, Ева, сейчас двое детей, ты их двоих любишь?

— Конечно! — воскликнула я. — А как же иначе?!

— Вот и я когда Пашу родила, поразилась, как можно одного любить, а другого нет! — печально сказала Татьяна. — А мамуля моя, наоборот, не понимала, как можно двоих любить и прямо спрашивала: «Танька, ну неужели ты и правда, Дениску любишь? Ну, врёшь же?». И недоверчиво мотала головой, когда я пыталась убедить её, что люблю, и первого, и второго.

— Я ей даже замечания делал не раз, — добавил Василич, — чтобы при детях такие разговоры не вела.

— Мама его слушается, представляешь, — усмехнулась Танюшка. — Отца так никогда не слушалась, как Василича.

— Опытный педагог со всеми общий язык найдёт, — похвалила я.

— Ну да, — ответила она, — только вот с Сашкой не смог… В общем, закончил Сашка диплом с отличием, устроился на завод. Тогда же ещё заводы были! Женился, квартиру кооперативную приобрёл, даже машину купили, а детей у них все никак не получалось. Жену его Мариной зовут. Очень сильная женщина, даже на маму нашу чем-то похожа. Общий язык они, во всяком случае, сразу нашли и шпыняли Сашку уже вдвоём, а тот радовался! Маме же угодил наконец-то! Эх, Сашка, кабы иметь мне тогда теперешние мозги может, и удержала б я тебя от такого шага!

— Не казни себя, душенька, — сказал Василич, вставая и потягиваясь, разминая спину, — нет, твоей вины в его смерти. Пойду я на кухню, начну грибы варить на засолку. Если понадоблюсь, зовите.

— Давайте, я помогу? — предложила я.

— А, давайте, — сказал Василич. — Вы промывайте и нарезайте. Сейчас я вам перчатки выдам, воды принесу. И домой возьмёшь, Ева, уже варёные. Мужиков своих побалуешь!

— Давай, Василич, а то что-то, правда, разболталась я, — освобождая стол, сказала Татьяна. — Неси воду, остальное я сама приготовлю.

— Сиди, Танюшка, рассказывай спокойно. Я сейчас принесу, — погладил по плечу жену Василич.

— Ладно, — кивнула Татьяна, — на чем я остановилась? А! Про жену! Ну, так вот, жили они хорошо, пока перестройка не началась. Завод начал потихоньку сокращаться, потом талоны, километровые очереди за продуктами. Ты не помнишь уже, наверное? Маленькая тогда была?

— Да почему же? Помню очень хорошо! — ответила я, одевая перчатки. — У меня сестра младшая в 90ом родилась, и за молоком в очереди стоять приходилось мне. Порой, полдня только за одним молоком и стояла. Цистерны тогда возле магазина были, и карточки помню. Даже помню, как отцу зарплату тушёнкой выдавали.

— О! Тушёнкой! Это вам круто повезло! — усмехнулась Татьяна. — Некоторым гайками зарплату выдавали, а некоторым вообще не выдавали. Многие тогда растерялись, как жить, как зарабатывать. Вот и Сашка наш тоже, но крутился, как мог. Даже грузчиком подрабатывал. Мама тогда смеялась над ним, что инженер с высшим образованием до грузчика опустился, а тут ещё и Марина забеременела. Радости знаешь сколько было! Уже и не надеялись! Но беременность золовку мою совсем с ума свела, она день и ночь только об одном и говорила: «Как жить будем?! На что малыша кормить!?». Вдвоём с матерью на него нападали, вот он и подрядился на лесорубку ездить. Деньги там неплохие, по тем временам, платили. Так и ездил месяц дома, месяц там, а когда Костику было месяцев семь, приехал он с рейса и домой попасть не смог. Марина замки сменила. Сашке даже дверь не открыла, крикнула через неё, что за другого замуж выходит. Он, ясное дело, сразу к родителям, а там мать, как услышала про это, скандал ему закатила.

— Почему? — удивилась я, нарезая грибы. — Он-то в чем виноват?

— Так вот ни в чем, вроде, — ответил, вышедший на веранду Василич, занося с собой аромат варёных грибов, — да только у неё своя правда была. До сих пор в ушах её слова стоят. «Значит, так, — говорит, — сейчас идёшь к жене и к сыну. И терпишь, раз такой дурак! Что смотришь на меня?! Кому ты нужен такой никчёмный? Кто тебя терпеть будет, дурня?! Погуляет и забудет, в семью вернётся. А не пойдёшь, будешь всю жизнь бобылём жить. Понял?» Кошмар! Отец, обычно молчаливый, тут не выдержал, замахнулся на неё и сказал: «Ты что мелешь, дура-баба?! Совсем из ума выжила?» Единственный раз, на моей памяти он так разозлился.

— Да, — сказала Татьяна, снимая перчатки, — отец у нас очень спокойный был, никогда голос не повышал. Но тогда, даже я испугалась его крика. А маме, хоть бы что! «Что хотите, делайте, — говорит, — но, чтобы здесь я этого неудачника больше не видела. Нет у меня больше сына!» На Сашку смотреть было больно! Нет, я маму не осуждаю! У каждого свои тараканы в голове. Невозможно кого-то заставить любить другого, уважать и заботиться тоже! Но, как мать, понять её не могу!

— Я — не мать, но тоже не могу, — поддержал жену Василич. — И объяснить её поведение тоже не могу, хотя и пытался!

— В общем, скандалов ещё было, ое-ое-ей! — продолжила Танюшка, разливая янтарный напиток из графина. — Сашка пить начал, один, на даче. Мастерил что-то, веранду эту он строил, сарай тоже. Но к вечеру обычно лежал в стельку пьяный. Маринка в суд подала на лишение родительских прав, а потом и вовсе заявила, что Костик нам не родной. Сашка ещё пуще запил! Конечно, это не оправдание пьянству, но, кто его, знает какого это — предательство такое и одиночество при живых родителях?! Не дай Бог никому! Отец, конечно, помогал ему и лечиться уговаривал, мы с Василичем сколько раз говорили с ним, но он только рукой махнёт: «Да чего уж!» и молчит, молчит.

Голос её дрогнул, из глаз полились слезы и я, не выдержав, подошла к ней, обняла, гладя по голове. Что тут ещё можно сделать или сказать?! Трагедия её семьи. Потеря близких. От несказанных в нужное время слов. И от сказанных, самым важным человеком в жизни каждого, совсем ненужных слов, которые ранят больнее всего. Слов матери! Конечно, горько осознавать, что можно было, что-то сделать, но не сделано.

— Поплачь, душенька, — ласково произнёс Василич, подавая платок, — поплачь. Я пойду, чай нам, всё-таки согрею!

— Согрей, Василич, — сквозь слёзы, сказала Танюшка, — а то, как-то неправильно получается у нас. Гостей так не встречают! Я ведь, потом думала, лучше бы он кричал и дебоширил, хоть бы знали, что у него на душе. Хоть бы выплёскивал эти страдания, не копил бы их. Может, и смогли бы ему помочь! А то ведь как получается, у всех свои заботы, у меня Денька маленький, Пашка на подходе, забот полный рот. Поговорила с ним и вроде бы, как свои обязанности выполнила, руками развела: «А что я могу сделать?!». И пошла дальше своими делами заниматься. Мать, когда на дачу приезжала, смеялась над ним издевательски. Он удочки на плечо закинет и на рыбалку, до их отъезда не появлялся. А в тот день решили они с ночёвкой остаться. Что она там ему опять наговорила, не знаю, но он сделал, то, что сделал! А потом и папуля…

— Ладно, Танюш, если тебе тяжело, хватит рассказывать, — попросила я её, — самое главное я поняла. Вот только почему он сказал, что его забыли? Раз ты думала об этом.

— Думала, — ответила она, вытирая слезы, — первое время постоянно думала, а как не думать было?! Мама постоянно про это говорила, Сашку проклинала. Я возражала, конечно, но не особо. С ней не поспоришь! А потом молоко у меня пропало. Василич маму отчитал, она замолчала. Потом у Павлика аллергия на коровье молоко вылезла, Дениска болел постоянно и как-то под запрет и перестали мысли появляться. Забыли, конечно! И на могилку даже не ездили, его не рядом с отцом похоронили. За городом, в Матвеевке. Кстати, там и правда часовня есть. Правда заброшенная уже тогда была.

— Девочки, чаёк! — провозгласил Василич, внося дымящиеся чашки.

— Грибы хоть варятся? — ворчливо спросила Татьяна.

— Обижаешь, душенька, — усмехнулся Василич, — уже последняя партия варится.

— И что б, я без тебя делала! — с нежностью посмотрела она на мужа. — Вот мне видишь, как повезло! У меня Василич! Всякое, конечно, бывало, и ругались тоже, но все равно пытались понять друг друга и больно не ранить. Я и сыновьям всегда вдалбливаю, все люди разные: то, что одному в радость — другому в тягость. Одного единственным словом можно ранить, а другой лишь посмеётся после потока брани. Поэтому, как бы ты к человеку не относился, не суди и, если можешь, поддержи. Надеюсь, они поняли!

— Конечно, поняли, — рассмеялся Василич, — они же уже наизусть, как стих, твоё учение повторяют с детства, как только ты начинаешь: все люди разные…

— А, и хорошо! — воскликнула Татьяна с улыбкой, убираясь на веранде. — Значит, легче им жить будет! Нам-то что теперь с Сашкой делать?!

— На кладбище съездить надо да в церковь сходить, — предположил Василич. — Как думаешь, Ева?

— Не знаю, — пожала плечами я. — Лишним точно не будет.

— Ты, наверное, думаешь, почему мы раньше не ходили? — спросила Татьяна, ловко собирая веником мусор от грибов с дощатого пола веранды и сразу же ответила. — Только не подумай, что я оправдываюсь. Хотя может и надо. Дело в том, что мы его хоронили вдвоём с Василичем, мать с Маринкой не пошли. Они, кстати, до сих пор общаются. На кладбище, сразу как Сашку упокоили, к нам старушка подошла. Такая интересная: в платье кримпленовом коричневом, такие раньше у многих были, на голове платочек чёрненький, из лёгкого шифона, поверх седых волос, закрученных в гульку на макушке. Помнишь, Василич? Казалось бы, что тут удивительного, раньше на кладбище бабуси-плакальщицы навязывались, но они и выглядели, как деревенские бабки в цветастых разномастных одеждах, а тут элегантная такая старушечка. Просто встала рядом, скорбно поджав губы, и смотрит на могилу. Я на неё несколько раз кинула вопросительные взгляды, но она даже не посмотрела на меня. Только когда уже памятник ставили рабочие, она у меня спросила: «Брата похоронила?». Я кивнула, а она строго говорит: «Матери передай — её это грех! Пусть молится теперь за его душу! Не то худо будет! Крест почему, девка, не поставили ему?».

— Тут я вмешался, — перебил Василич, — смотрю Танюшка, как под гипнозом стоит, не шелохнётся! Говорю этой тётке: «Простите, а вы кто, собственно, будете?» А она будто не слышит меня, сверлит взглядом своим, а потом прочеканила: «Грешник, думаешь?! Самоубивец?! Виноват?! Так это не вам решать! Господь разберётся, кто виноват! Без вины виноватый он! Матери передай, не забудь! И сама брата не забывай!»

— Я ещё немного постояла, глядя, как уходит она в сторону часовни, — продолжила Татьяна. — Испугалась, конечно. Кладбище — это старое, мало кто там уже хоронил. В основном те, у кого места были забиты или самоубийц, почти на краю кладбища. А потом успокоилась, связав это с тем, что хоронили мы его не рядом с кем-то, а отдельно — родни у нас там не было. Вот бабуся и решила, что самоубийцу мы хороним, советов надавала, а мне от страха померещилось, что она и правда что-то знает о нашей семье. Матери рассказала, так тут же пожалела. Крику было, мама дорогая! Позже уже, когда Павлика крестили, у батюшки в церкви спросила, так вот он сказал, что ни молиться, ни свечи ставить за таких в церкви нельзя, — Татьяна тяжело вздохнула, — поминать тоже нельзя, нужно просто простить все обиды ему и забыть. Вот мы и забыли!

Мы поболтали ещё с полчаса, вспоминая общих знакомых и их судьбы, и я засобиралась домой. Танюшка с Василичем загрузили пакеты урожаем, не смотря на мои протесты, и зазывая в следующий раз приехать с детьми, пошли со мной к машине.

Татьяна в шагах пяти от ворот вдруг остановилась, как вскопанная. Я, проследив за её взглядом, увидела возле моей машины Гаврила-Александра. Он стоял, жестикулируя руками, и беззвучно открывал рот.

— Душенька, что с тобой?! — бросив пакеты, подбежал Василич к побледневшей, как мел, жене. — Плохо, да? Сердце, да?

Вдруг над нами пронёсся глухой голос, как будто из банки:

— Ждиии! Здесь ждиии!

— Ждииии, — донеслось эхо до меня. Хотя какое эхо может быть на ровном участке дачи. У меня волосы на голове зашевелились от ужаса.

— Ждиииии! — ещё грубее пронёсся голос и видение исчезло.

— Ева! Ева! — сквозь вату услышала я взволнованный голос Василича. — Помоги! Танюшка в обмороке!

Глава 11

— Я его видела? Видела? — спросила Татьяна, придя в сознание.

— Кого ты там видела, не знаю, но напугала ты нас сильно, — проворчал Василич, поправляя подушку на огромном кожаном диване с деревянной спинкой. Диван этот был настоящим раритетом. Во всяком случае, я такой раньше никогда не видела, даже в кино: черная гладкая, местами вытертая кожа на сидении, с округлым валиком на месте сгиба, резные деревянные подлокотники и верхняя часть спинки с потускневшим зеркалом. Татьяна занимала меньше половины этого гиганта с прошлого века, рядом суетился Василич со стаканчиком разведённых сердечных капель. — Выпей вот! Давление у тебя в норме и сердечко тоже, но лишним не будет.

— Да не надо, — отмахнулась она, пытаясь встать, — потом сутки во рту химия эта будет. Чай лучше согрей! Или знаешь, что? Свари-ка нам кофе, будь добр! Знобит меня что-то…

— Нет, душенька моя, — возмутился Василич, — ты всё-таки врач! Врач с двадцатилетним стажем, а так халатно к своему здоровью относишься!

— Ой, прекрати Василич, умоляю тебя, — поморщилась Татьяна, подвигаясь к подлокотнику и заматываясь в одеяло. — Я Сашку видела! Видела! А ты говоришь, врач! Бррр! Холодно!

— Ты, правда, его видела? — ошеломлённо спросил он, медленно опускаясь на стоящую возле дивана тумбу. — И ты, Ева?

— Видела, — кивнула я, — и слышала. Только не понимаю, зачем он нас пугает!?

— А что он говорил? — спросила Татьяна. — Я только видела, что он рот открывает.

— Что-то, типа, жди здесь! — проговорила я, подвигаясь к ней поближе. То ли обивка дивана сохранила в себе все холода прошлого века, то ли от страха, но меня тоже знобило.

— И давно ты, голубушка, такое видишь? — прищурившись, спросила Татьяна.

— А ты? — отбила подачу я, робко улыбаясь.

— Так, голубушки, пойду-ка я и правда кофе сварю! — так же медленно, как и сел поднялся Василич. — Кофеин, насколько я помню, улучшает мозговую деятельность, а нам она сейчас необходима.

— Иди уже, — кивнула головой Татьяна, — психиатричку ещё нам вызови! Она-то нам точно не помешает!

— Думаешь? — усмехнулся Василич, выходя из комнаты.

— Давай, подруга, рассказывай, что всё это значит, — требовательно сказала Татьяна, — пока я ещё верю, что я правда его видела. А то уже начинаю сомневаться, что это не результат моих сегодняшних воспоминаний.

— Нет, не сомневайся! — торопливо ответила я. — Ты и правда его видела, но что это значит, я не знаю. Единственное, что могу сказать, всё это не просто так.

— Это я понимаю! — воскликнула она, вставая с дивана и протягивая мне одеяло. — Но неужели нельзя просто сказать, что ему нужно? Я помогу, чем смогу!

— Нельзя, Танюш, нельзя, — тихо произнесла я, замотав ноги одеялом и наблюдая за ходившей туда-сюда Татьяной, — если бы можно было, он бы сказал. Я не хотела тебе говорить, но во сне возле его могилы, было ещё две. Без имён.

— И что это значит!? — с досадой проговорила она, прижимая руки к щекам. — Что!?

— Он кого-то ждёт! — ответила я и предупреждающе воскликнула. — Только не пугайся!

— А кого? — прошептала она, присаживаясь рядом со мной.

— Не знаю. Я спросила, но он сказал, что я любопытна без меры, — ответила я.

— О! Я эту фразу слышала от него всё детство, — улыбнулась Татьяна и спросила. — Но чьи там могут быть могилки? Там, однозначно, никого из наших хоронить не будут. Может он просит помочь таким же, как он? Без вины виноватым?

По комнате поплыл запах свежемолотого кофе. Замечали, как уютно становится в доме, когда пахнет кофе? Все окружающие краски вдруг становятся роскошно приглушенными, стирая все недочёты и погрешности интерьера, создавая иллюзию небрежного шика или даже шебби-шика. «С таким-то диваном точно — шебби-шик!» — усмехнулась я про себя и не удержавшись, протянула:

— Мммм, как вкусно пахнет!

— Девочки! — раздался громкий голос Василича из кухни. — Телефон чей-то надрывается, а я отойти не могу…

— Ой, — подскочила я, — это, наверное, мой.

Найдя в своей необъятной сумке телефон, я обнаружила больше десятка пропущенных звонков от мужа и даже успела испугаться, что же у них там произошло, пока дождалась ответа Данилы.

— Ты почему трубку не берёшь!? — услышала я его встревоженный голос. — Всё в порядке? Ты где?

— Я задержалась немного, — виновато ответила я, — что-то случилось? Как Митя?

— Молодец, что задержалась, — ласково ответил муж, заставив меня нервничать ещё больше, — с нами все в порядке!

— Говори, быстро, что случилось? — крикнула я, перебирая все возможные варианты.

— Тихо, тихо, не волнуйся, — затараторила трубка голосом мужа. — Телевизор рядом есть? Включи местный канал и увидишь. Десять минут назад запустили экстренный выпуск новостей с места происшествия. Перезвонишь потом?

— Хорошо, — коротко сказала я и попросила Татьяну включить телевизор.

На экране появилась картинка моста через нашу реку, который соединял город и посёлок, где сейчас находились мы. Внизу картинки шла надпись: «Экстренный выпуск» и квадрат в углу с диктором в кадре.

«В 17.15, сегодня 23 сентября, произошло ДТП с участием нескольких машин, — говорила известная в нашем городе телеведущая, — точное количество, на данный момент, уточняется. Известно, что в результате столкновения две машины, едущие в сторону города, оказались за мостом, в воде. Количество пострадавших уточняется. Мост временно перекрыт, работают службы спасения. Оставайтесь с нами…»

— Вот тебе раз! — пробормотала Татьяна. — Так, получается, он тебя спас…

Глава 12

— Значит, он тебя спас!? — задумчиво произнёс муж, держа меня в своей охапке, уже глубокой ночью, когда я наконец-то добралась домой и рассказала мужу о Гавриле. — Интересно, он знает, как я безмерно ему благодарен?

— Знает уже, — усмехнулась я, — ты только что об этом сказал. А что ты думаешь о его жизни?

— Да что тут думать!? — с чувством ответил муж. — Бедный мужик! При таком количестве родственников, не нашлось ни одного, кто бы мог обогреть его своим душевным теплом, поддержать в трудную минуту. Понятно, что психически он с детства привык заслуживать одобрение собственной матери. Тут ещё жизнь резко затрещала по швам со всех сторон. И сил уже не осталось, и осознание пришло, что все его выслуги, то есть, по сути, вся его жизнь бессмыслены.

— Причина в недолюбленности матерью? — поморщилась я.

Вот, не люблю этот термин! Мы все, кто в большей, кто в меньшей степени, недолюбленны родителями, дети наши тоже, и, я считаю, что нечего делать из этого трагедию, как в последнее время трубят во всех психологических темах.

— Какая недолюблинность, если не было любви!? — усмехнулся муж. — Тут совсем другие причины, надо поразмыслить. Может своеобразное соперничество со стороны матери?

— А как ты считаешь, ему можно было помочь? Или он был обречён?

— Да ну! Что значит, обречён?! — возразил муж. — Знаешь, скольким людям помогла материнская поддержка? Обычное ласковое слово, сказанное в тот момент, когда жизнь не мила? Слово матери может, как убить, так и спасти.

— А как быть тем, у кого нет матери? Что-то слишком много ты на мать взваливаешь, тебе не кажется?

— Кажется, не кажется! — шутливо передразнил меня муж. — Давай спать уже, сил моих уже нет! Мы подумаем об этом потом. Окей? Ты то сегодня на дачке прохлаждалась, а я один на хозяйстве…

— Да. Да. На хозяйстве! — усмехнулась я, щипая мужа за бок. — Куры, козы, гуси… А посуду даже в машинку закинуть не смогли!

— Завтра, обещаю, исправлюсь, — зарываясь в мои волосы, зевнул Даня и через пару минут до меня донеслось его мерное сопение.

***

И вновь всё та же старая часовня, окружённая могилками и зарослями высоченной, уже пожухлой, травы. Звенящая тишина вокруг и прозрачная дымка, словно мираж над землёй. Рваные лучи тусклого, серого солнца, проникающие сквозь осенние деревья. Меня сотрясал жуткий озноб. Было страшно, тоскливо и хотелось, чтобы это быстрее закончилось.

«Ну, где же ты!?» — раздражённо подумала я, смахивая опавшие листья со скамьи возле часовенки.

Как же поразительно отличались мои эмоции сейчас от общения с Рудаками. Там была радость общения, нежность и всеобъемлющая жалость, а здесь раздражение, страх и досадливая жалость к несчастному Гавриилу, который сделал такой страшный выбор. Интересно, почему так?

— Привет! — услышала я и, повернув голову, увидела его.

Он подошёл к скамье и присел с другого края.

— Привет! — ответила я, пытаясь распознать свои теперешние эмоции к нему. Раздражение исчезло, осталась жалость, и благодарность за своевременное предупреждение, которое уберегло меня от страшной аварии.

— Нет. Не надо меня благодарить! — воскликнул он и, подняв руку в протесте, добавил. — Это небольшая услуга за твою помощь.

— Я не совсем понимаю, в чем заключается моя помощь, — поморщилась я, — в принципе, как и в прошлый раз.

— Правда? — искренне удивился он. — Ты являешься проводником и помогаешь умершим. Также ты можешь помогать и живым. Это твой дар! И тебе правильно сестра сказала, отказаться ты от него не сможешь.

— И почему меня не удивляет, что ты знаешь, о чем говорит моя сестра!? — буркнула я.

— Знаю, — улыбнулся он, — я же неотрывно рядом с тобой. Пока, во всяком случае. И, кстати, первая просьба пришедшей к тебе души — это своеобразное подключение к твоей энергетике. Если ты просьбу исполняешь, то тогда устанавливается контакт и только поэтому я не мог тебе рассказать сразу кто я.

— А если не выполняю? Что тогда? — поинтересовалась я.

— Ничего хорошего! Для тебя, в первую очередь! Ольга тебе уже вполне доступно объяснила…

— Ладно, — перебила его я, — ты зачем сегодня Татьяну напугал? Или это так надо?

— Я не думал, что она меня увидит, у меня была другая цель. Ты сегодня сделала так много для меня, я и не рассчитывал! — ответил Гавриил, улыбаясь. — И, признаюсь, для меня было неожиданностью, что Танюшка так думала обо мне. Мне казалось, что она всегда поддерживала мать!

— Как видишь, нет, — улыбнулась я. — Она просто не понимала всего, что тебе довелось пережить, потому что к ней было совсем другое отношение со стороны матери. А твоего детства она видеть не могла, поэтому не с чем было сравнивать. Так что ты зря на неё злишься!»

— Что ты?! — запротестовал он. — Ты меня неправильно поняла. Я здесь, наоборот, чтобы им помочь! И уж, тем более, я не злюсь на сестру!

— Помочь?! Чем?! — ужаснулась я. — Татьяне что-то угрожает?

— Нет, нет! — быстро сказал он, вставая. — Пойдём, прогуляемся, я тебе покажу кое-что.

Я встала и пошла по уже знакомой мне тропинке, мимо семейного склепа и белого ангела. Солнце садилось, окрашивая небо в лиловый цвет. Впереди показались три серые могилки, и все они, на этот раз, были с надписями. На крайней слева стояла надпись Елова Домна и дата 23 сентября 2016г.

— Это же сегодня! — воскликнула я.- Или уже вчера? Кто эта Домна?

— Посмотри сюда, — указал на правую с краю могилу Гавриил. На ней гласила надпись Павлюк Матрена, и дата 1 ноября 2023г.

— А это кто? — спросила я, не понимая, что он пытается мне показать. Вдруг год на могилке неизвестной Матрёны сменился на 2017, я удивлённо вытаращила глаза и увидела, как число мигает, поочерёдно меняясь с 2023 на 2017. — Что это?!

— Так кто это!? — усмехнулся Гавриил. — Или что это!?

— И то другое! — поморщилась я и возмутилась. — Можно прямо сказать? Или необходимо обязательно загадками говорить?!

— Можно, можно, — примиряюще улыбнулся он и объяснил, — Домна — эта жена моя Марина, а Матрена — моя мать. Имена душ отличаются от мирских, это ты знаешь. Так вот Татьяна вчера скончалась и через пару дней мы с ней встретимся. Не надо думать, что это месть! Нет! Просто пришло её время. Мы с ней на самом деле предназначены друг другу и должны были быть вместе. Если тебе интересно, то я тебе потом обязательно расскажу, почему так получилось».

— Интересно, — ответила я, наблюдая за мигающим числом, — расскажи сейчас.

— Сейчас не могу, нет времени, — возразил он. — На самом деле, никто не знает, что Марина умерла, она одна в квартире. Костик, кстати, он мой сын, живёт отдельно и раньше выходных к матери не поедет. Поэтому тебе нужно сообщить о её смерти».

— Прекрасно! — со злостью усмехнулась я. — Я для твоей сестры вестник «добрых» новостей. Хорошо хоть не в Древней Греции живём!

— А что поделать!? — усмехнулся в ответ Гавриил. — Судьба у тебя такая.

— Ладно. Можно идти, исполнять? — недовольно буркнула я.

— Нет, ещё не всё, — ответил он и с удивлением спросил. — И куда делось твоё любопытство?! Неужели неинтересно, почему мигает год на могилке матери?

— Неа, неинтересно, — как можно равнодушней сказала я и усмехнулась. — Но, впрочем, можешь опять сказать, что ещё не время это знать!»

— А! Понял! — глухо рассмеялся Гавриил. — Типа, тем же концом по тому же месту?

— Типа того!» — улыбнулась я.

— На самом деле, я здесь именно из-за этого числа. Понимаешь… — серьёзно произнёс он и махнул рукой в сторону часовни, на стене которой стало появляться нечёткое изображение. — А, впрочем, смотри сама. Не умею я рассказывать!

Я посмотрела на стену часовни и увидела комнату Татьяниной дачи с её раритетным кожаным диваном. На нем возлежала стройная женщина, лет шестидесяти, с высокой причёской на каштановых вьющихся волосах. Одета она была в черные брюки с выглаженными стрелками и бордовый кардиган, расшитый круглыми бусинами, поверх шёлковой блузки. Она именно возлежала, красиво сложив стройные ноги в плавном изгибе, положив согнутую в локте руку на резной деревянный подлокотник дивана и манерно постукивая наманикюренными ноготками.

На другом конце дивана сидел мужчина, с уже приличным пузиком, в тельняшке и растянутых трениках, с газетой в руках, примерно такого же возраста.

Я усмехнулась: контраст противоположностей на одном диване! Женщине мундштук в наманикюренные пальчики, а мужчине большую кружку пива и воблу в руки. Интересная картина бы получилась, под названием «Мезальянс в российской глубинке». В это время в комнату вошёл, пошатываясь, растрёпанный Гавриил в неизменной джинсе и клетчатой рубашке.

«Явился! — громко прозвучал ехидный голос женщины. — И долго ты ещё так шататься планируешь? А?»

«Прекрати, мать! — гаркнул басом мужчина, откладывая газету в сторону и вставая с дивана, умоляюще произнёс. — Сашка, а давай баню истопим? Пропарю тебя, как следует! Весь хмель выветрится сразу, а завтра проснёшься и в больницу. Подлечишься и заживём, сынок! Ещё лучше прежнего заживём! Давай?»

Сашка поднял на него воспалённые пьяные глаза, пытаясь сфокусировать зрение, и отрицательно мотнул головой.

«Да кого ты там лечить собрался?! — опять ехидно произнесла женщина, сверля несчастного презрительным взглядом. — Вот это чудо? Я тебя умоляю! Он как родился неудачником, так ему им и быть. Я знала, что с него ничего и никогда хорошего не будет!»

«Заткнись, сказал! — гаркнул мужчина, глядя на пытающего встать Гавриила. — Не слушай её, сынок. Дура-баба!»

«С чего бы это я дура!? — усмехалась женщина. — С того, что дурака на свет родила? А ты, слышь-ка, дурень, освободил бы нас уже от себя! Знаешь, как это сделать? Вот и сделай! А мы поплачем и забудем! И тебе легче, и нам нервы никто трепать не будет!»

Мужчина, открывая и закрывая в шоке рот, подлетел к женщине, хватая её за грудки. Гавриил уверено, как будто резко отрезвев поднялся и, вскинув на неё тоскливый взгляд, спросил, как мне показалось с надеждой:

«Поплачешь? Ты? Ну что же…»

«Не слушай её, Сашка! Не слушай! — подлетел к нему мужчина, хватая его за плечо. — Сама не знает, что мелет…»

«Всё нормально, отец! — одёргивая его руку и идя по направлению к лестнице, на удивление твёрдой походкой. — Я наверху».

На изображении появилась чердачная комната, со сводами крыши вместо стен, посередине которой стояла кровать с разбросанными постельными принадлежностями, рядом с ней колченогая табуретка, на которой сиротливо примостилась литровая банка с водой.

Гавриил упал на кровать лицом вниз и застыл, снизу доносился визгливый голос женщины вперемешку с басом мужчины. Отдельными словами долетала брань и ехидный смех. Разобрать, что говорили, я не смогла, но предполагала, что речь идёт о Гаврииле. А тот, полежав несколько минут, пытаясь зажать уши руками, вдруг резко встал, вытянул ремень из джинсов, вскочил на табурет и через секунду уже висел, вздрагивая. Я зажмурила глаза и услышала звук падения тела и истошный крик женщины.

— Открывай, — раздался голос Гавриила, — всё уже! Прости, но так было проще, чем, если бы я рассказывал.

— Ужас, — произнесла я, поднимая, полные слез глаза, — кошмар! За что она так с тобой?

— Да ни за что, — пожал плечами он, — так и не проснувшийся материнский инстинкт, злость за раннюю потерю материнской опеки. Мать её, моя бабушка, на меня переключилась сразу, как я родился, а она ещё сама дитя дитём была. Плюс не сбывшиеся желания, касаемые её карьеры, неподъёмным грузом вины легли на меня. Хотя никто не мешал ей учиться и строить эту самую карьеру, но всегда проще обвинить кого то, чем признать свою несостоятельность. Так ведь?

— Не знаю! — прошептала я, пребывая в шоке.

— Не думай о ней плохо. Она несчастный человек, я её давно уже простил, — сказал он. — Но проблема в том, что она меня простить не может».

— За что простить?! — удивлённо воскликнула я. — Она же одна во всем виновата. Только она!

— Ну, нет! — возразил Гавриил. — Её вина, конечно, есть, но и моя не меньше. Я, ведь, по сути, мало чем от неё отличаюсь. Ей удобно было винить во всех своих неудачах меня, а мне её. Я и с жизнью своей так распорядился эгоистично, не думая о последствиях. Не думая об отце, который страдал из-за меня. Не думал о сыне, которому нужен отец. Я вообще ни о чем не думал! Я с высоты своего безмерного эгоизма видел только одного себя и упивался своими страданиями! Так что не вини её, и помоги ей!

— Ей? — ещё больше удивилась я. — Как?

— Слышала что-нибудь о проклятиях? — немного помолчав, спросил он.

— Что именно? О том, что материнские проклятия самые сильные? И, порой, женщина в гневе, ругая своего ребёнка, невольно шлёт ему проклятия?

— Нет, не об этом, — поморщился Гавриил, — вот, не умею объяснять! А времени мало! В общем, когда человек шлёт проклятия на кого то, то он берет часть на себя, иначе оно не работает. Только так и не иначе. Поняла?

— Немного, — ответила я, — говори лучше, к чему ты это говоришь, и я быстрее пойму!

— Тебе надо уговорить мать покаяться в своих проклятиях, просить прощения у тех, кого она проклинала. А проклинала она многих, поверь! Не только меня, такой уж у неё характер! Она должна прочувствовать свою вину полностью, без оправданий для себя. Мысленно, в церкви, у психолога, как хочет, неважно как, главное искренне.

— И как ты себе это представляешь!? — возмутилась я. — Она даже после вашей с отцом смерти не раскаялась! А ты думаешь, я смогу её сейчас уговорить?!

— Это ещё не всё! — приуныл Гавриил. — Нужно, чтобы она отмолила свой грех передо мной. Хотя я на неё зла не держу, не думай! Но это не мне решать. Я, итак, договорился с трудом, чтобы ей дали шанс! Поговори с Танюшкой, придумайте что-нибудь! У неё есть всего сорок дней!

— А что будет через сорок дней? — удивилась я. — В наказание она умрёт?

— А ты считаешь, в 85 лет смерть — это наказание? — печально улыбаясь, произнёс он. — Если не сделает, как я говорю, то лежать ей без движения, но в здравом уме семь лет… Семь лет… Семь лет…»

Глава 13

— Я даже не спрашиваю, как ты узнала! — недовольно сказала Татьяна, когда мы встретились с ней в обеденный перерыв в кафе при роддоме, куда я приехала через пару дней после разговора с Гавриилом. — Поняла уже, что Сашка сказал! Но объясни мне, почему он именно к тебе прицепился? Мне, прям, неудобно, как-будто тебе заняться нечем, как только его проблемы решать?!

— Не волнуйся, мне несложно, — улыбнулась я, — лучше скажи, как Костик?

— Ой, не знаю! Не спрашивай! — воскликнула она, ковыряя вилкой в салате. — Мама ему звонила, подробности я не спрашивала! Он же нам, можно сказать, чужой. Я его с маленьких лет не видела, а ему уже 26.

— Он тебе не чужой, он твой племянник, — сказала я, комкая салфетку, волнуясь и не зная, как начать разговор о матери Татьяны. — Мама твоя, наверное, в курсе, раз поддерживала с ними отношения столько лет.

— Думаешь? Ты знаешь, мне кажется, я уже ничему не удивлюсь! — задумчиво протянула она и воскликнула. — Подожди, ну а зачем тогда Маринка лишала его родительских прав? Костик отцом другого считает.

— Не знаю, — пожала плечами я, — и теперь точно не узнаем, её уже нет!

— Слушай, я все равно в шоке! — потрясая головой, заявила Татьяна. — Мне до сих пор не верится, что это происходит со мной! С нами! Почему он мне никогда не снился? Если всё так просто?

— Как видишь, не просто! Если бы мог, приснился и тебе. Только приняла бы ты этот сон всерьёз? А?

— Не знаю. — ответила она и тут же спросила. — Ладно, рассказывай, что он ещё говорит? А то у меня там роженица сложная, в любую минуту позвонить могут.

— Что за сложности? — удивилась я, зная, что Татьяна, действительно сложных рожениц без наблюдения не оставляет.

— Да не в том смысле, — поморщилась она, — паранойя у неё. Переживает, что из её плаценты макароны по-флотски сделают!

— Что?! — рассмеялась я. — Это что новенькое! Или шиза?

— Да нет, не шиза, — смеясь, ответила Татьяна, — актриса театра, весь процесс арии поёт, говорит так легче. Но в первые роды кто-то из персонала пошутил! На её вопрос: что с плацентой сделали, ей ответили: макароны по-флотски. Вот она теперь бдит. В министерство уже отзвонилась. Контрольный звонок оттуда был. Без смеха!

— А там что всерьёз её восприняли? — удивилась я, продолжая смеяться.

— Вот, не знаю, — усмехнулась она, — но сказали, проконтролируют! Им то что!? Был бы повод три копейки не доплатить!

— Дурдом, а не роддом, — покачала головой я, представляя, как делегация из министра здравоохранения и главного врача роддома проверяют кастрюли в столовой.

— Ну, говори уже, — воскликнула Татьяна, и мне пришлось пересказать диалог с её братом. Она слушала, периодически, расширяя глаза, и когда я закончила рассказа, протестующе воскликнула:

— Мама мне рассказывала совсем по-другому! Я не знаю даже, что сказать!

— Танюш, сейчас нет смысла выяснять, кто как сказал, — успокаивающе начала говорить я, — надо…

— Как это нет смысла!? — воскликнула она. — Всё ещё страшнее, чем я думала! Это же получается, она их убила! Она…

— Не нам судить, — перебила я строго, положив руку на подрагивающую ладонь, — он её простил, а ты даже и не вздумай в чём-то обвинять мать. Сейчас нужно уговорить её пойти на приём к моему Данилу. Я с ним уже поговорила. Он постарается убедить её раскаяться.

— Как!? — сквозь слезы усмехнулась она. — Как заставить раскаяться такого монстра?! Если она даже после того, что натворила, продолжала обвинять Сашку!

— Ты же понимаешь, что её поведение, возможно, просто способ отвести от себя вину, а на самом деле она всё понимает.

— Нет, ты просто не знаешь мою мать! — горько хмыкнула Татьяна. — Она всегда и во всём права. Всегда!

— Тем более! — сказала я. — Вот ты можешь представить, как она плачет и говорит тебе, что это она виновата во всем? Можешь?

— Нет, не могу. Я за всю жизнь не видела, чтобы моя мать плакала. Даже, когда умер папа, — ответила она, поднимаясь из-за стола. — И знаешь что, Ева, прости! Для этого чудовища, я и пальцем не пошевелю! Пусть будет, как будет!

— Постой, — крикнула я, хватая сумку со стула и догоняя её, — Тань, так нельзя. Подожди! Времени нет совсем, обижаться, отсчёт начался ещё два дня назад.

Она медленно шла по коридору, опустив плечи и засунув руки в карманы. Синий медицинский костюм с рисунком из цветных паровозиков как-то сразу повис на ней, как будто стал на несколько размеров больше. Я остановилась и смотрела ей вслед. И что мне делать!? Ждать пока она успокоится?! А если это затянется на несколько месяцев!? И когда я уже повернулась к выходу, так и не решив, Татьяна окликнула меня:

— Ева, прости! Спасибо тебе за всё!

— Тань, ну подумай, — подбежала я к ней, — ты понимаешь, что те долгие семь лет, лягут на твои плечи?! Ты же знаешь, что такое лежачий больной! А бросить ты её не сможешь, я знаю! Подумай, прошу тебя!

— Ева! Ева! — печально покачала головой Татьяна. — Славный ты человечек! Они, итак, лягут на мои плечи, как ты говоришь. Понимаешь? Итак! Потому что я знаю свою мать, она никогда не сожалеет о содеянном. Никогда! Раньше мне хотелось быть, как она. Я всегда завидовала её уверенности в себе и в своих поступках…

— Человек не может быть полностью уверен во всем! — возразила я, хватая её за руку. — Это может быть просто маска, а в душе бушует буря. И таким людям ещё тяжелее, чем неуверенным — они хотя бы могут поплакать и пожаловаться!

— Ладно, Ев, — приобняла меня Татьяна, — спасибо тебе! Я подумаю, что можно сделать.

Она ушла, а я ещё долго смотрела на закрытую дверь родильного отделения, пока дверь не открылась и в кафе не вышла моя бывшая однокурсница и коллега Катя Демченко. Высокая стройная блондинка, в коротком белом халатике, она казалась невесомой. Красавицей её, конечно, не назовёшь, на маленьком личике все слишком крупное, нос, зубы и глаза. Даже удивительно, как это все смогло там уместиться, но, в принципе, мужчинам такие должны нравиться. Хотя не знаю, её взгляд… Бррр! Мне, всегда спокойной, хотелось послать эту красавишну в далёкое эротическое путешествие. Почему далёкое? Потому что на моей памяти, у неё никогда не было ни парня, ни мужчины.

— О! Ева Юрьевна! — улыбаясь, произнесла она. — Какими судьбами? На работу возвращаетесь?

— О! Катерина Петровна! — удивляясь своему ехидству, ответила я. — Да нет, в декретном отпуске ещё. А вы так и не сходили, как я посмотрю?!

«Боже, что я несу!?» — мысленно испугалась я и виновато посмотрела на коллегу. Её глаза резко потемнели, искреннюю радость во взгляде сменило напускное равнодушие, а на левом плече вдруг замелькала странная тень, размером с небольшого котёнка. Я пыталась разглядеть неизвестное явление, но оно двигалось очень быстро, словно порхало от затылка к краю плеча, что рассмотреть было невозможно. Это ещё что за чертовщина!?

— Кать, прости? А? — виновато сказала я, наблюдая за странной тенью и подойдя поближе, показав на плечо, спросила. — А что это у тебя?

— Где?! — поворачивая голову в бок, пытаясь заглянуть себе за спину, спросила она.

— Ах! — в ужасе воскликнула я, прижимая руку ко рту и отстраняясь. Эта самая тень обхватывала полностью затылок девушки, немного заваливаясь на левый бок, колыхаясь, как будто на ветру.

— Больная что ли?! — гневно воскликнула Катя и прошла мимо меня, высоко поднимая свои длинные ноги. — В декрете она! Голову бы полечила для начала…

Глава 14

— Я представляю эту картину, — хохотала Ольга, — зная, вашу Демченко! Даже представляю, как она, как кузнечик, вытаращив глаза и подпрыгивая на своих тонких дирижаблях, ускакала от тебя. Сейчас весь роддом будет знать, что Танина на голову больна…

— Гамова, — поправил её Данила, уплетая приготовленного мной к приходу Миши с Ольгой и детьми гребешка в сливочном соусе. Старшие дети ушли наверх, к Вадиму в комнату, а младшие сидели рядом на полу, строя башню из больших пластмассовых кубиков. За ужином я рассказала о своих снах и злоключениях, в надежде на помощь сестры и наших мужчин, завершив рассказом о встрече с Катей.

— Мишка, что-то у твоей жены портится характер, не заметил? Столько злорадства! И кузнечик, и дирижабли! Ольга, тебе пора ко мне на приём! Записать?

— Да нет, Дань, — обнимая обидевшую вмиг жену, сказал Миша, — она не со зла! Да, Оль? Просто сказывается усталость и бессонные ночи.

— Да, Данила Олегович! — подтвердила она и ехидно предложила. — Может, вы лучше с Артёмом поработаете, и он спать начнёт по-человечески?

— От груди, говорю, отучай, — улыбаясь, сказала я, — и спать будет нормально. И ты, хоть, есть нормально, начнёшь, а то тоже на кузнечика уже смахиваешь!

— Миш, а, Миш, — преданно заглядывая в глаза мужу, протянула Ольга, — может ну, их родственников твоих?! Достали уже, круче пареной репы!

— Артистка! — рассмеялась я. — И когда ты эту репу, да ещё и пареную, ела!?

— Миш, а кто эта женщина?! Родственница твоя, да?! — продолжала стебаться сестра.

Миша рассмеялся, обнимая жену, но тут подбежал Тема и прыгая вокруг них, потребовал:

— Си! Да си!