Бесплатный фрагмент - Позабытое давно

Багульник

Она носила серую каракулевую шубу — тяжёлую на вид и с устойчивым нафталиновым запахом. Было видно, что шуба дорогая, но невероятно старая, советских времён покроя. На пальце красовался крупный перстень со множеством мелких тёмно-красных камушков. Наверное, тоже старинный и дорогой, но подделки под такие часто встречаются в книжных киосках. Над верхней губой виднелись редкие седые усики, а у левого виска было большое тёмно-красное родимое пятно. Говорила она быстрой скороговоркой, слегка картавя. Вот и всё, что мне запомнилось в ней при первой встрече. Она выгуливала во дворе моего клиента — рыжего шпица, мне надо было забрать его на стрижку. Никогда бы не подумала, что с такого рода женщиной может произойти что-то необычное. Жизнь она прожила спокойную, в достатке. Детей не было. Вот уже двадцать пять лет, как она овдовела. Муж был на пятнадцать лет старше её, какой-то партийный чиновник средней руки, умер рано, сразу после того, как его «ушли» на пенсию. В общем, скучная, размеренная жизнь обеспеченной номенклатурной пенсионерки. Подруг в истинном смысле слова у нее не было, так — товарки, соседки, жёны бывших приятелей мужа. Из родни — две двоюродные сестры: одна на пять, другая на восемь лет её моложе, да их дети — троюродные племянники разных возрастов и не особо преуспевшие в жизни. Видимо, поэтому для них она была многообещающей в плане наследства тётушкой. Не сказать чтобы они особо окружили её вниманием, но каждый поздравлял с праздниками и днём рождения. В её ожидаемом наследстве самой ценной была московская двухкомнатная квартира на Чистых прудах и дачный дом в Болшево, довольно заброшенный, но добротный. На даче она бывала очень редко, только с оказией — если кто отвезёт.

Случилось так, что прошлой весной Дину Васильевну затопили соседи. Сначала закапало с потолка в коридоре. Капли весело стучали о паркет, как весенняя капель. Потом по стенам заструилась вода. Дина Васильевна была дома, а вот соседей сверху не было. Пока бегали за слесарем, за участковым милиционером, пока вскрывали замки и перекрывали стояки, прошло довольно много времени, и в квартире Дины Васильевны образовался настоящий потоп. Мягкая мебель промокла настолько, что при нажатии на сидениях дивана и кресел образовывались лужицы. Подоспевшие племянники воду с пола вычерпывали совком и тарелками. Дверцы шкафов и стенок разбухли и перестали закрываться. В квартире установился стойкий запах сауны и мокрой штукатурки. Оставаться в таком жилище было невозможно. Племянники и двоюродные сёстры уклонились от должного гостеприимства, но кто-то из них припомнил о болшевской даче, и было решено перевезти Дину Васильевну туда с необходимыми вещами и мебелью. К переезду в качестве грубой мужской силы привлекли приятелей одного из племянников — четверых байкеров. Байкеры выносили мебель, громко смеялись прокуренными голосами и скрипели кожаными косухами. Широкоплечие, краснолицые, они были похожи на весёлых викингов. У троих были бороды, а у четвёртого — усы, как у карпатских парубков. Он весело подмигивал Дине Васильевне и говорил ей шуточные комплименты: «Знаю-знаю, отчего тут так мокро! Б-р-р! Лили слёзы отвергнутые кавалеры!» Дина смеялась и с удивлением обнаруживала в себе давно забытое ощущение — она стеснялась! Погрузились быстро. Потом они долго ехали по пробкам: Дина Васильевна — в кабине газели, а весёлые викинги — на своих страшных огромных мотоциклах. Усатый красавец махал ей рукой в перчатке, а она, словно девушка, закрывала щёки ладошками и краснела. Боже, как давно она не чувствовала себя способной вот так краснеть и хихикать, как давно не было в её жизни таких весёлых событий, не связанных с врачами, болезнями, старухами и сплетнями. Будто свежий весенний ветерок овеял её затхлую жизнь! Болшевский дом оказался вполне пригоден для жилья. Толстые бревенчатые стены пахли опавшими листьями и грибами, а буфет источал тонкий запах чая и конфет, хотя ни того, ни другого там не было. Пока викинги перетаскивали вещи, Дина Васильевна включила ОГВ, вскипятила чайник, нашла в шкафу и расстелила на круглом столе старинную кружевную скатерть. Однако племянник с викингами пить чай отказались. Дина хотела сунуть усатому красавцу тысячу рублей за помощь, но племянник перехватил деньги и сказал, что сам за всё рассчитается. Викинги по очереди подходили попрощаться с ней, а когда подошёл усач, она испытала огромное сожаление, что не увидит больше весёлых синих глаз, и едва слышно произнесла: «А вы заходите, чаю попьём с вареньем или… что покрепче». Усач вскинул брови: «Я никогда не отказываюсь от приглашения чаровниц», — щёлкнул по-гусарски каблуками и поцеловал ей руку. Дину Васильевну будто кипятком обдало. «Что за глупости! — рассердилась она на себя. — Понятно же, всё это шутка!» Когда все ушли, она легла на кровать и стала прислушиваться к себе. Как приятно, как приятно, как замечательно приятно кружилась голова, дышалось полной грудью! «Пусть, пусть, пусть всё это глупости и ерунда, ну чему и когда я ещё могу порадоваться? Пусть это продлится хоть сколько-нибудь ещё!» Но к вечеру подскочило давление, Дина испугалась и решила больше не позволять себе никаких вредных фантазий.

Однако утром она проснулась замечательно свежей и радостной. Она сразу вспомнила вчерашние события и засмеялась — как смешно и глупо было всё это. Да-да, смешно и глупо! Взяла большое круглое зеркало, поставила на стол и стала рассматривать себя, как давно уже не рассматривала. Да, время неумолимо… помятое, поблеклое лицо старухи… Седые волосы мятой паклей обрамляли обвисшие щёки… Да… Может, надо плакать, а не смеяться? Может, эта шутка злая и жестокая?.. Но он был такой милый… и она ведь не сделала ему ничего дурного. Эх, вернуть хотя бы десять лет назад, она была ещё пожилой женщиной… а теперь — старуха, бабушка… А может, ему не хватает как раз заботы бабушки. А ей бы такой внучок тоже пригодился — такой милый, весёлый… Хотя нет, он не милый, он настоящий мужчина — грубый, смелый, сильный. Её муж не был таким — канцелярская крыса, сухарь, любви-то особой не наблюдалось даже в молодости. Просто настала пора выходить замуж, а он непьющий, перспективный. Да и Дина Васильевна никогда не считалась красавицей, не умела себя подать, не умела кокетничать. Даже внебрачных романов у неё не было. И особых сожалений по этому поводу не возникало. Не всем же выпадает такое счастье — большая настоящая любовь. А может, и не бывает её. Ни у кого из её знакомых она не замечала ничего такого. Но когда она смотрела западное кино про любовь, там всё выглядело так реально, что невольно верилось — вот скоро и с ней что-то произойдёт, что-то сбудется, но… Время шло, и вот она старуха… Зато теперь у неё есть возможность открыто любоваться красивыми мужчинами, даже шутить с ними — возраст даёт ей это право. Вот и этот викинг по имени Валера — она может запросто с ним болтать, смеяться — никто уже не осудит ни её, ни его. Почему бы не позвать его в гости, ну, например, помочь передвинуть мебель или что-то там прибрать во дворе. Так хочется доставить себе эту маленькую радость, может быть, последнюю. Вечером Дина позвонила племяннику, попросила телефон Валеры, сказав, что он обещал ей помочь. Племянник особо не удивился, свою альтернативную помощь предлагать не стал, продиктовал ей номер телефона и обещал на днях заехать на квартиру, проверить высыхаемость. Всё шло как по маслу. Чтобы не передумать, Дина сразу набрала номер, сразу представилась и изложила свою просьбу. Валера узнал её: «А-а-а, чаровница! Ну конечно, всенепременно буду, ну, скажем, завтра в семь вечера», — и засмеялся так весело и хорошо, что у Дины стало щекотно под коленками. Она положила трубку и вышла на крыльцо. Как хорошо! Цвела сирень, пели соловьи… Как давно она не замечала ни того, ни другого! На следующий день Дина сходила в маленький магазинчик, купила колбаски, сыра, конфет. Долго думала, глядя на бутылки вино-водочного отдела, что брать — вино или водку? К прилавку подходили мужчины и все брали водку. Что ж, она же покупает всё для него, не для себя — надо брать водку. Да и не представить в уме, чтобы такой орёл сидел и потягивал сладкое вино. Смешно даже. Дина усмехнулась и купила бутылку водки, колбаску и банку маринованных огурцов. Как же они смеялись вечером, когда Валера из цветного пакета достал такую же бутылку водки, такую же колбасу и такую же банку огурцов, купленные в том же магазинчике!

— Да мы с вами родственные души! — вопил викинг. — У нас с вами кармическая связь!!!

Дина хохотала и с удивлением чувствовала, что он разговаривает с ней не как со старухой, а как с женщиной! Да! Он даже хлопнул её по плечу. С непривычки она быстро захмелела, ей было радостно и как-то вольно. Потом они пели русские народные песни, выходили вместе покурить (Дина, конечно, не курила, просто стояла рядом). Про шкаф, который надо передвинуть, они даже и не вспомнили. Уходил Валера уже в первом часу. На прощание он опять поцеловал ей руку и щёлкнул по-гусарски каблуками. Ночь она проспала как убитая, и снился ей Он. Проснулась счастливой. Ей отчётливо вспомнилось детство, наполненное этим беспечным, беспричинным счастьем. Она встала, расчесала волосы и заплела две косички, как у девочки. Достала из шкафа старые мужнины джинсы, надела. Они оказались впору. Подошёл и его старый свитер с оленями. «А не такая уж я и старая!» — подумала Дина, рассматривая в мутном зеркале своё отражение. Так она и проходила весь день — в свитере и джинсах. А в шесть часов вечера в дверь неожиданно постучали. Это был Валера.

— Дина Васильевна, а я про шкаф вспомнил, надо двинуть? А вы какая сегодня… не ожидал — на мою 13-летнюю племяшку похожи. Вам очень идёт!

Дина зарделась от радости, от смущения, от целой гаммы чувств.

— А знаете что! Идёмте-ка я вас прокачу! — сказал он.

И всё закрутилось как на карусели — они катались на мотоцикле, рвали полевые цветы в лесочке, бросали камешки в ручеёк. Вечером Дина никак не могла заснуть, казалось, весь этот день был из жизни совсем другого человека — молодого, сильного, красивого. «Пусть, пусть это всё неправда, пусть мне только снится чудесный сон, пусть он длится и длится подольше…» Думать о том, что будет дальше, Дина не хотела. «Надо жить сегодняшним днем! Как это правильно, я раньше совсем не понимала этого. Казалось — как беспечно не думать о дне завтрашнем… А что о нём думать? Не известно — будет ли он… И что в руках человеческих? Разве можно хоть что-то планировать, на что-то рассчитывать? Вот мне сейчас хорошо — и, слава Богу, и надо наслаждаться этим мгновением. Ведь все мы боимся радоваться — как бы не сглазить, как бы радость не оказалась обманом. Поэтому и не бываем счастливы. А и пусть всё обман, но, покуда ты в него веришь, — отпусти душу, дай ей воспарить на седьмое небо! Пусть потом всё рухнет — но ты уже успела побыть счастливой! Чего же тебе ещё? Всё равно счастье мимолётно, настоящее или нет — дунет ветерок — и нет его…» Дина засмеялась. И ведь как хорошо она себя чувствовала — не беспокоило давление, не ломило суставы. Перед сном Дина зажгла свечку, нашла старый календарик с изображением Смоленской Божьей Матери и впервые в жизни горячо и неумело помолилась, поблагодарила Пречистую Деву за нечаянную радость, просила не лишать этой радости подольше…

Утром шёл дождь. Капли барабанили по крыше, по листьям во дворе, по жестяным подоконникам. Дина Васильевна весь день просидела у окна, почти ничего не ела. Никто не пришёл… Ночью несколько раз вставала, пила корвалол — сердце ухало, как будто во дворе кто-то выбивал большой пыльный ковёр. Всё время наворачивались слёзы, было обидно и жалко себя, а дальнейшая жизнь казалась бессмысленной и напрасной. Что ждало её? Болезни, тоска, одинокая смерть, когда и воды подать некому… Всё. Недолго радовалась. Не надо было этого ничего, зря только разворошило душу. Пошла и порвала календарик с ликом Богоматери, сама задохнулась от ужаса за содеянное. Вернулась через час и старательно склеила картинку. Только тогда заснула, прерывисто вздыхая. Светало… Проспала она часа два, когда услышала звонок. Растрёпанная, в пледе, почти ничего не видя, открыла дверь. Это был Валера. Весь в грязи, и на лице грязь, рукав кожаной куртки разорван и в крови. У Дины подкосились колени.

— Простите, моя прекрасная леди Ди, за вид — попал в некую передрягу, пострадал сам и покалечил свою боевую лошадку. Вот — прошу вашей женской помощи и заботы, поскольку в таком виде добраться домой затруднительно, — он улыбнулся.

Дина металась по дому как наседка — набрала в таз воды, нашла зелёнку, бинты, губку, бактерицидное мыло, налила молока в стакан и дала выпить Валере. Даже кудахтала как курица — от эмоций не могла связно изъясняться. Обмывала ему лицо так аккуратно и нежно, а сама наслаждалась его запахом — здоровое мужское тело пахло неизъяснимо прекрасно, дополнял его запах бензина, кожаной куртки, какого-то парфюма, кажется, какой-то горькой травы… За всю жизнь не было такого прекрасного момента! А какая кожа! Гладкая, загорелая, молодая! Как он хорош, какое блаженство прикасаться к нему! Когда мед обработка была завершена, Валера провёл рукой по её щеке, шепнул в самое ухо «Спасибо!» и чуть поцеловал её в щёку… На неверных ногах Дина ушла в ванную, смотрела в мутное зеркало на своё отражение и не узнавала себя — глаза горели, на щеках играл румянец, даже губы как-то налились и сами складывались в лёгкую полуулыбку. Ах, как она была счастлива в эту минуту! Валера остался у неё подлечиться. Могла ли она мечтать о таком счастье! Почему-то ей представлялось, будто он — раненый гусар, а она — юная барышня-дворянка. Она даже говорить начала со старинными оборотами: «дайте-ка, сударь мой, я вам руку перебинтую», или «подержите ножницы, мой голубчик». Счастье длилось два дня. Потом приехали друзья-викинги, погрузили Валерин мотоцикл в большой джип и увезли вместе с самим Валерой. И опять она осталась одна… Раньше своего одиночества Дина не замечала, оно было естественным и привычным. А теперь явственно ощущалась пустота за столом, пустота на кухне, пустота во дворе… Неужели так быстро можно привязаться к человеку? Оказывается — можно. Но почему-то ей не было грустно. Почему-то она была уверена, что Валера обязательно вернётся. Она прижимала к груди подушку, на которой он спал, вдыхала еле уловимый запах его одеколона, пила из кружки, из которой пил он, и ей казалось, что она целует его… «Боже, боже, что я делаю! Как там у Тютчева „и старческой любви позорней сварливый старческий задор“… Ну, значит, есть что-то ещё более позорное, чем моя любовь!» Дина засмеялась и позволила молодому, украденному солнечному счастью ослепить её и укутать с головы до ног. А вечером действительно приехал Валера. В руках он держал большой букет роз и бутылку шампанского.

— Моя прекрасная леди Ди! Примите мою благодарность за спасение и лечение!

Он поцеловал ей руку и щёчку. Они пили шампанское, смеялись, даже танцевали чарльстон под старый проигрыватель в виде чемоданчика. Было так легко, так свободно дышалось, хотелось прыгать и хохотать, как в детстве. Эх, сбросить бы лет ну хоть 10! Ну почему это не случилось с ней раньше? Хотя спасибо, что вообще случилось! И полетели денёчки. Вечером Валера приезжал, они ужинали. Дина ходила в магазин, готовила борщи и котлеты, жарила картошку. Никогда она не готовила с таким удовольствием и увлечением, узнавала новые рецепты, покупала дорогие продукты. После ужина они курили на крылечке, потом Дина стелила постель Валере в большой комнате на диване и уходила спать в небольшую спаленку. Утром она вставала пораньше, готовила ему завтрак, кормила и стояла на крылечке, пока Валера прогревал своего металлического зверя и с рёвом уносился вдаль, оставляя за собой сизое облачко. Дина спускалась и вдыхала это облачко как самый сладостный аромат на свете.

Тем временем ремонт в квартире закончился, и к Дине Михайловне приехал племянник с предложением перевезти её обратно в Москву. Он был несколько удивлён, застав у неё Валеру. Выслушав пространные объяснения, почему Дина хочет пожить ещё на даче, он как-то нехорошо ухмыльнулся и уехал. На следующий день приехала его жена Тамара с тортом и долго выпытывала у неё обстоятельства новой дружбы с молодым приятелем её мужа. Дина смущалась, пыталась перевести разговор на другую тему, часто уходила подогревать чайник и чувствовала себя как резидент перед провалом. Когда, наконец, Тамара уехала, без сил повалилась на кровать и никак не могла унять тахикардию. «Они хотят отнять у меня единственную радость, они хотят всё разрушить!» — думала она и всю ночь не сомкнула глаз. Когда на следующий день приехал Валера, Дина уже не могла унять слёз. Объяснить ему, в чём дело, было невозможно — ничего ведь не произошло. Она всё смотрела на то, как он ест, как ходит, как курит, как чистит своего железного коня, и понимала — ни за что не отдаст этой своей радости. Ни за что и никогда! Вечером они пили чай и играли в карты. Говорили о пустяках, но оба чувствовали, что им надо поговорить о чём-то очень важном. Валера пытался поймать её взгляд, а она всё отводила его, боялась прямо посмотреть на него.

— Дина Васильевна… Что-то произошло? Вы так нервничаете? Может быть, я могу помочь? Или моё участие… и присутствие нежелательны? Дина залилась краской. Что ответить? Правду? Соврать? Она встала, подошла к нему со спины, обхватила его голову руками, прижала к себе и заплакала.

— Милый мой, дорогой… Понимаю, как нелепо прозвучит моя просьба… Мне очень одиноко в этой жизни, нет у меня ни детей, ни внуков, ни братьев, ни сестёр… Все дальние родственники, конечно, не забывают, но ведь я им чужая… Бывает, месяцами никто не звонит. А позвонит — и говорить-то не о чем. Подруг даже у меня нет… Кошку хотела завести — так у меня аллергия. Одна как перст. Зачем живу? И вот сжалились надо мной небеса, послали мне такого друга — вас! Смешно, да? У вас совсем другие друзья, подруги, дела, развлечения… А мне ведь и не надо многого, вот вы приедете на часок, навестите — мне и радостно, вот и счастье моё. А люди — злые. Не могут жить спокойно, когда кому-то хорошо… Я очень вас прошу, не бросайте меня! Что бы вам ни говорили, в чём бы ни упрекали! А я что хотите для вас! Хотите, эту дачу перепишу, хотите, квартиру? Только будьте рядом со мной! Это не так долго продлится, и я буду угождать вам всегда и во всём! Милый мой, хороший!

Она плакала, целовала его голову и была уже на грани обморока. А он молчал! Он сидел не шевелясь и молчал! Дина выпустила его голову, поплелась в свою комнату и легла на кровать. Услышала, как он встал, хлопнула входная дверь… вот заревел мотоцикл… всё стихло. Дина плакала и плакала, а потом сама не заметила, как уснула. Сон был тяжёлый, какой-то чёрный. Снился Валера на мотоцикле, Тамара в фартуке мешала что-то в большой грязной кастрюле на чужой тёмной кухне, бегали вокруг худые драные кошки… Проснулась Дина от глухого стука в дверь. Стучали в дверь ногами. Кто это? За окнами темно, страшно. Который час? Всего-то 10 вечера… Она нерешительно стояла у входной двери. Открывать страшно и отойти от двери невозможно.

— Кто там? — едва слышно спросила она.

— Эо я, Ына Ыевна… — какой-то странный мужской голос.

— Кто?

— Отойте, ожаста.

Дина распахнула дверь и увидела на пороге Валеру. В обеих руках он держал большие сумки, а во рту за стебель — огромную красную розу. Тяжело заухали кованые ботинки по коридору. Валера вошёл в большую комнату, опустил тяжёлые сумки на пол у стола, взял розу и протянул Дине:

— Выходите за меня замуж, Дина Васильевна!

***

С Тамарой меня связывало шапочное знакомство — я стригла её шпица. Пёсик был вёрткий, и процедура обычно длилась довольно долго. За это время Тамара успевала поведать мне множество историй о своей семье, о соседях, о знакомых и незнакомых, вплоть до сплетен о дикторах телевидения. Причём, называла всех уменьшительными именами, отчего создавалось впечатление, что она их родственница или, по крайней мере, очень близкая знакомая. Но в тот раз она говорила только об одном человеке — о Дине Васильевне, тётке её мужа.

— Представьте, Ниночка, старая дура окончательно свихнулась. Я просто не знаю — её надо как-то оградить от людей, лишить правомочности, или как там это называется! Она завела себе молодого любовника, да что там молодого — байкера! Здоровенный бугай, ни стыда ни совести, таскается к бабке в Болшево, жрёт там с ней водку, катает её на своём мопеде!.. А эта древняя развалина собралась за него замуж! Нет, она даже стала носить кожаную куртку! Ну, вы же её видели — старая номенклатурная обезьяна, она джинсы-то никогда не носила, а тут — косуха, штаны!.. Да её связать нужно! Она же собирается переписать на него всё своё имущество! И это после того, как мы с ней носились как курица с яйцом! Ремонт ей сделали в квартире!!! И что теперь — всё отдать этому бугаю?!! Не-е-т! Я управу найду! У вас нет знакомых психиатров? Надо в милицию сообщить, он же типичный аферист! Да он её специально свалит где-нибудь со своего «харлея» и останется богатым вдовцом! Я не знаю, раньше хоть парткомы какие-то были, а сейчас, получается, можно дурить бедную старушку как угодно! Ну должна же милиция реагировать! Ниночка, дайте водички, мне дурно становится от всего этого!

Я принесла ей воды в кружке, а сама всё никак не могла определиться. С одной стороны — действительно, ну какая из Дины Васильевны байкерша? И действительно, столько случаев, когда ради жилплощади обманывали и убивали стариков. А с другой стороны — я терпеть не могла Тамару с её жадностью, душевной чёрствостью. Всё, что она говорила, вызывало у меня внутренний протест, и мне хотелось возражать и спорить с ней по любому поводу. Да чем она лучше этих аферистов, она точно так же хочет завладеть имуществом «старой обезьяны», ещё и ненавидит её. Не удивлюсь, если она, не сумев запрятать бабку в сумасшедший дом, прирежет её кухонным ножом. Нет, я никак не хотела принимать Тамарину сторону.

— Ниночка, мы с мужем должны уехать на недельку к моим в Тамбов. Я знаю, вы не можете подержать Микки у себя, у вас кот. Миленькая моя, я вас умоляю, отвезите его к Динке в Болшево, я никак не успеваю. Заодно и посмотрите на эту ненормальную, может, и женишка застанете. Микки ведь больше ни с кем не поедет, а вас он любит, слушается. Ну, душечка!

Я по натуре тряпка, под таким натиском тут же ломаюсь. На следующий день мы с Микки отправились на моём стареньком «опеле» в Болшево. Отвратительные у нас дороги, особенно летом! Отвратительные у нас «участники дорожного движения», особенно на загородных трассах! Ненавижу этих хамов-торопыг, которые в пробках выезжают на обочину и тарахтят мимо, обдавая все ряды пылью.

Микки чихал, подвывал, глазки его слезились, я злилась, ругалась и проклинала Тамару, Дину с женишком, ГАИ и правительство. Каких-то 2,5 часа мучений (что по московским меркам неплохо), и мы у цели. Старый дачный посёлок шумел корабельными соснами, обдавал прохладой и божественными весенними запахами. Всё моё негодование быстро улетучилось, я подошла с Микки к калитке и увидела хозяйку дома — она сидела на крылечке. На ней действительно были джинсы, просторная чёрная рубаха, а волосы были заплетены в небольшие косички. Удивительно, она помолодела лет на десять, и ей очень шёл этот образ девочки-подростка. Никакая она не «номенклатурная обезьяна», а очень даже милая тётушка. Такое чувство, что та старуха в каракулевой шубе, что я запомнила с прошлой зимы, была ей какой-то старшей сестрой или тёткой даже. Она увидела меня, закивала, пошла навстречу. Улыбалась так хорошо — она вспомнила меня (значит, не в маразме). За эту мысль я рассердилась на себя — вот оно, проникло всё же в меня, как зловредный Тамарин микроб, предвзятое осуждение. Бабы-бабы, все мы одинаковые!

Потом мы пили чай в большой комнате, говорили о погоде, о политике, старательно избегая упоминаний о Дининой родне. Я краем глаза отмечала присутствие мужчины в доме: грубые кожаные ботинки в углу, краги на подоконнике, какие-то металлические детали с ними рядом. Рассматривала и Дину. В ней чувствовалась какая-то настороженность, как у птицы, что вот-вот готова взлететь. Дина была меня вдвое старше, но говорила как-то заискивающе, будто в чём-то виновата. Но в то же время я видела, что она счастлива, как-то отчаянно, торопливо, взахлёб. После чая я засобиралась домой, пробки меня уже ждали. Дина проводила до калитки, взяла за руку:

— Спасибо вам… У вас такие добрые глаза… А я ведь нынче ни с кем не общаюсь, никуда не езжу, никому не звоню… Все меня осуждают, обсуждают… А хочется и поговорить с человеком, особенно с женщиной, чтобы тебя поняли. Вы не представляете, что я переживаю теперь. Мне страшно подумать, что я могла прожить жизнь и не узнать всего этого! Да вся моя жизнь не стоила и одного денёчка с ним! Я ведь только теперь поняла, что такое любить. Вам смешно — я старуха… А знаете, как быстро проходит жизнь? А внутри ты всё та же девочка с мечтами, глупостями, страхами. Меняется всё только снаружи… Такие вещи начинаешь замечать. Как здорово просто держать его за руку, знать, что он приедет каждый вечер. А что со мной творится, когда он проявляет какую-то нежность ко мне? Я не смею этому поверить, я даже глаза зажмуриваю, так боюсь вспугнуть своё счастье! Милая вы моя! Спасибо, что выслушали меня! Я очень желаю вам пережить в жизни такое счастье, хоть в семьдесят, хоть в девяносто лет, хоть один денёчек!

Я не смела ни о чём её спрашивать, но сама в ужасе думала: неужели её обманывают? Как это жестоко, всё равно, что обманывать ребёнка. А если Тамара права и её могут запросто убить?! Не просто ограбить и убить, а посмеяться над последним прекрасным чувством. Хотела бы я посмотреть на этого «женишка», мне казалось, я бы сразу поняла, что это за гусь. Но Валеру я так и не дождалась. Всю обратную дорогу я плакала. Жалко было себя, свою женскую судьбу. Как бы я хотела испытать такую любовь! Хотя бы денёчек! Хотя бы в семьдесят лет… Хотя бы во сне или в бреду… Хотя бы обмануться… Больше я Дину не видела. Никогда. Я не была на похоронах. Тамара звала меня, но кто я — не родня, не подруга, так — мимолётная знакомая. Их хоронили в закрытых гробах, в один день, но на разных кладбищах. Они разбились на Рублёвке. Говорят, ехал какой-то важный «член», гаишники сгоняли всех с трассы, мотоцикл занесло на грязной обочине, они несколько раз перевернулись и упали в бетонированную канавку. Важный кортеж пронёсся, и только после этого к ним подъехали полицейские. Дина погибла на месте, Валера умер по пути в больницу. Дина не успела ничего переписать на него, квартира, дача достались племянникам. У Валеры никого не было. Как потом рассказала Тамара, его вырастила тётка, родители пропали где-то на севере. Тётка умерла, когда мальчику едва исполнилось 18. Армия, завод, общежитие. Рано женился, но личная жизнь не складывалась, шалава попалась. Ребёнок — мальчик — умер на пятый день после родов. Через месяц жена собрала вещи и уехала к родителям в Тулу. Женщин потом было много, но ни одной стоящей, все рано или поздно становились похожи на бывшую жену. Стал выпивать. Спас друг — пристрастил к мотоциклам. Жалко мне Валеру. Похоже, обделила его жизнь заботой и любовью. Не хотелось мне думать, что позарился он на Динино богатство. Хотя… Всё может быть. Так и осталось загадкой — что его связывало с Диной. А я выбрала для себя версию вот такой странной любви двух очень разных и очень одиноких людей. Вопреки всем, всему, здравому смыслу, мнению людей, будущему. А любовь ведь такая и бывает. И, может быть, их трагический конец был не самым плохим итогом этой истории. Во всяком случае, не было разочарования, обиды, трагедии, морального страдания. Ни один из них не перенёс горечь утраты другого, а ведь этим неизбежно закончился бы самый счастливый (как и самый несчастливый) конец. Жаль, что таким недолгим было их счастье — всего одно лето. И как мало для этого было надо — совсем немножко тепла, как для веточек багульника…

Усы

Усы у господина Войцеха Каповски были самой выдающейся частью не только лица, но и, пожалуй, всей фигуры. Пышные каштановые, заканчивались они тонкими острыми хвостиками, торчавшими строго вертикально. Котелок г-н Каповски надвигал на самые брови, отчего делались совсем незаметными его светло-карие небольшие глаза. Губы были полностью скрыты под усами, а голос, возможно, опять же из-за усов, звучал глуховато и бархатно. Ходил он медленно, высоко поднимая колени, и был довольно молод, опять же судя по усам — без единого седого волоска. В лавке мадам Труно он покупал запонки, перчатки, изредка — шерстяную фланель для костюмов. Товар брал не самого высокого качества и цены́ — то ли был скуповат, то ли не так богат, как пытался казаться. Маруся помнила, как она впервые увидела его — заскрипела вертящаяся дверь, и порог перешагнул мужчина в коричневом пальто и с тросточкой в руке. Но, как только он поднял голову и явил окружающим свои великолепные усы, все прочие подробности его облика поблекли и даже как-то стали зыбки и туманны. Маруся как завороженная уставилась на это великолепие и пребывала в этом состоянии, пока мадам не окликнула её и не послала за пуговицами. Потом Маруся видела, как этот удивительный джентльмен разговаривал с господином Труно у кассы — как шевелились его усы, то выдвигаясь вперёд, то опадая вниз. Когда вечером она укладывалась спать и вспоминала самое приятное в этот день, это, конечно, был господин с усами. Точнее — усы. Самого господина Маруся и не запомнила. В следующий его приход ей посчастливилось с ним пообщаться. Он попросил показать ему перламутровые запонки. Маруся протянула коробочку, и г-н Каповски склонился почти к самым её рукам, она даже ощутила его дыхание. Слегка волнистые волосы он носил на прямой пробор, пахло от него сигарами и душистым мылом. В общем, приятный молодой человек, каких много заходило в лавку мадам Труно. Но, когда он поднял голову и медленно сказал «Спасибо, мадемуазель», Маруся увидела, как задвигались пушистые усы, мурашки пробежали по её спине, и она почувствовала, как густо краснеет. Вечером, лёжа в постели, она вспоминала эти мгновения, и невыразимая истома растекалась по всему её телу. Потом она представила, как, должно быть, щекотно и приятно ощущать прикосновение этих усов к щеке, к шее… Её аж передёрнуло от пробежавших мурашек. Маруся перекрестилась и стала гнать от себя греховные фантазии, но стоило ей закрыть глаза — она снова и снова видела это пышное мужское великолепие. Теперь вся Марусина жизнь разделилась на две части: в одной были Усы г-на Каповски, и эта часть была яркой, прекрасной, волнующей, с миллионом подробностей, шорохов, отсветов, мельканий, искр, чарующих звуков; а во второй Усов и г-на Каповски не было, присутствовало только тягучее серое ожидание первой части. Войцех довольно часто посещал лавку и, как правило, подходил именно к Марусе. Удивительное дело — девушка не могла припомнить его взгляд… Она всегда безотрывно смотрела на усы и ждала их движений во время речи. Они притягивали ее словно магнитом. Маруся наклонялась к ним всё ближе и ближе, а однажды потеряла равновесие, и чуть было не упала на г-на Войцеха. Он поддержал её за локоток: «Вам нехорошо?» — вверх-вниз, вверх-вниз шевельнулись усы. «Как мне хорошо! Ах, как мне сладостно…» — думалось ей. Г-н Каповски помог Марусе присесть на стул и невольно (а может быть, и специально) чуть прикоснулся усом к её щеке. Горячая волна окатила девушку с головы до ног, в ушах зашуршал песок, и Маруся лишилась чувств. Вечером, укладываясь спать, Маруся призналась себе, что без памяти влюбилась в господина Каповски. Впервые за её семнадцатилетнюю жизнь мужчина вызвал в ней сильное женское влечение. Когда ей было пятнадцать лет, хозяйский сын Говард, толстый рыжий балбес, подкараулил её у кладовки и поцеловал мокрыми липкими губами. Маруся долго вытирала рот и щёку и не могла отвязаться от мерзкого ощущения нечистоты. Хорошо, что Говард уехал учиться и больше она его не видела. А вот Войцех… Если бы он её поцеловал… Наверное, это было бы совсем по-другому… Наверное, усы приятно щекотали бы её щёку, как сегодня, и не только щёку, но и нос, губы, подбородок, шею… Боже! Какое же это блаженство! Какое же это счастье!!! Так бы сама и бросилась к нему на шею! Зарылась бы вся в его усищи!!! На следующий день г-н Каповски принёс Марусе маленький букетик фиалок. Он молча положил его перед ней на прилавок. Маруся подняла глаза и посмотрела на Войцеха. Кончики усов приподнялись и как-то сильнее загнулись вверх. Видимо, Войцех улыбался.

— Маруся, это вам. Эти цветы так же нежны и трогательны, как вы.

Зашевелившись, усы вытянулись к Марусе.

— Спасибо, господин Каповски, вы так внимательны.

— Мне кажется, вы слишком устаёте на работе, вам надо почаще гулять на воздухе. Тогда не будет и обмороков, — усы придвинулись совсем близко и соблазнительно распушились.

— Извините, господин Каповски, больше этого не повторится.

— Что вы, Маруся, я никак не хотел упрекать вас! Я хотел… Я был бы очень рад, если бы вы согласились прогуляться вечером со мной в парке.

Голос его звучал тихо и мягко, усы замерли и чуть подрагивали, маленькая капелька сверкнула чуть левее середины.

— Спасибо, господин Каповски. Мне надлежит спросить разрешения у моей хозяйки и опекунши — мадам Труно.

— Я могу сам поговорить с ней, если вы позволите.

— Да, я вам буду очень признательна.

Маруся на деревянных ногах подошла к мадам и сказала о желании Войцеха поговорить с ней. Мадам многозначительно посмотрела на Марусю, натянула свою резинную улыбку и прошла к г-ну Каповски.

— Маруся, г-н Каповски будет сопровождать тебя на прогулке с восьми до девяти вечера. Г-н Каповски такой джентльмен, что его общество ни в коей мере не скомпрометирует молодую девушку на выданье, — фальшиво причитала мадам, выталкивая Марусю из лавки. Когда они оказались вдвоём в полутёмном коридоре, мадам Труно зашипела: «Пойдёшь — пройдёшься с ним. Смотри в оба — никуда не сворачивай, нигде не садись, потом не отмоешься — наплетут и чего не было. Вот навязался на нашу голову! Ведь не женится! Что ты ему, какая из тебя невеста — так, для баловства. А я не потерплю! Сразу за дверь, имей в виду! Не хватало ещё репутацию заведения портить! Тут шашни водить не место! Иди и помни! Навязалась на мою голову!»

Да разве могла мадам испортить своим брюзжанием настроение Маруси! Да разве затмит маленькая серая тучка огромный голубой небосвод Марусиного счастья! Как колотилось её сердечко! Еле дождалась она вечера, достала из сундука мамино маркизетовое платье с тончайшими кружевами на груди, красные башмачки на каблучке, тонкие чулки из фильдеперса. Всё это хранилось именно для такого случая и раньше никогда Марусей не надевалось. Платье оказалось несколько великовато, но ничего — поясок почти исправил положение. Всё остальное подошло идеально. Маруся рассматривала себя в зеркале: очень стройная белокурая девочка с румянцем во всю щёку и прозрачно-голубыми глазами. Она вся светилась изнутри — то ли свежесть юного тела, то ли сияние чистого прекрасного чувства. Маруся улыбнулась своему отражению — бледно-розовые губки раздвинулись и показались белоснежные зубки. «До чего ж я хороша! И как похожа на бедную мою покойницу-маму… И как это он не женится? Обязательно даже женится!» — подумала Маруся и пошла к выходу. Господин Каповски уже ждал её — стоял возле фонаря у входа в лавку. Увидев Марусю, он снял котелок и в восхищении замер на несколько минут.

— Маруся, вы очень красивая девушка! — сказал Войцех, его усы задрожали, задвигались, заволновались. Маруся чуть склонила головку, но продолжала неотступно смотреть на усы. Войцех взял её под руку, и они медленно пошли вдоль улицы. Встречные мужчины приподнимали шляпы и раскланивались. Женщины чуть улыбались и кивали, приветствуя г-на Каповски. Марусе было и неловко и очень приятно идти под руку с таким господином. Вот они вступили в кружевную тень липовой аллеи. Прохлада, весенние ароматы, щебет птиц, вечерние отсветы — ничего прекраснее этого вечера не было в жизни Маруси. Они присели на лавочку у большой мохнатой ели. Здесь было сумеречно, тихо. Господин Войцех взял Марусину руку и поцеловал кончики пальцев. Усы щекотали руку, а Марусю окатило горячей волной обожания и счастья. «Ещё, ещё!» — молила душа, «нельзя, нельзя!» — откликался внутренний голос. Маруся осторожно высвободила руку и закрыла ладошками лицо.

— Маруся, пожалуйста, посмотрите на меня… мне очень нужно видеть ваши глаза.

Войцех взял Марусины руки и отвёл их от лица. Она увидела близко-близко от себя совсем незнакомое лицо, острый взгляд, приподнятые брови, небольшой нос, но вот — вот до боли знакомое и родное — его каштановые пышные усы, справа, у самого кончика, небольшая родинка. Они такие блестящие, упругие, с изысканным изгибом… Вот они коснулись её губ… вот всё завертелось, расплылось, мир дрогнул и цветной каруселью закружил Марусю всё быстрей и быстрей. Когда Войцех выпустил девушку из своих объятий, она ещё минут пять сидела сама не своя, сжимая виски. В ушах ухало сердце, и Маруся не сразу разобрала слова г-на Каповски:

— …невелика, но я буду стараться. Я буду откровенен — я хотел поправить свои дела выгодной женитьбой, но все расчеты исчезли, когда я увидел вас. Поверьте мне, дорогая моя Маруся, мы будем очень счастливы! Сможете ли вы дать мне ответ сегодня, теперь или я должен буду дать вам время? Я решил до официального сватовства получить ваше согласие. Что же вы мне скажете, Маруся?

— Я… это так неожиданно, но… нет-нет, я очень рада… такой простой девушке очень лестно получить предложение такого видного господина… и… такого… такого… красивого… Войцех громко выдохнул и рассмеялся.

— Господи, Маруся, какой же вы ребёнок ещё! Какой же очаровательный ребёнок! Он крепко обнял её и властно поцеловал долгим и страстным поцелуем.

— Маруся, вы любите меня? Признайтесь мне, ведь я вас очень люблю! — Господин Войцех, я не знаю… но я знаю, что вы — лучше всех, вы — красивее всех, вы — умнее всех. Наверное, вас все любят, раз вы самый лучший.

— Моя маленькая славная девочка! Я буду носить тебя на руках! Скажи мне, моя радость, — шептал Войцех, целуя Марусины пальчики, — скажи, за что ты полюбила меня?

Маруся раскраснелась, губки её блестели, глаза искрились счастьем. — Ваши усы, господин Войцех…

— Что?! Усы??? Ха-ха-ха! Не может быть, Маруся!

— Простите, господин Войцех, я, наверное, что-то не то говорю… Ах! Мне же надо скорее домой! Мадам Труно будет недовольна! Прошу вас, пойдёмте же скорее! Они встали и быстро пошли обратно. На прощание Войцех поцеловал Марусе ручку и тихонько произнёс:

— До завтра!.. Я буду просить твоей руки, моя прелесть.

Ночь Маруся провела без сна. Стоило сомкнуть веки, и она слышала бархатный голос Войцеха, ощущала его запах — сигары и душистое мыло, ощущала его прикосновения. Неужели? Неужели всё свершилось? Вот она становится госпожой Каповски, провожает мужа на службу, ходит на рынок за продуктами, готовит ему обед. Или у него есть прислуга? Боже мой, она ведь ну ничегошеньки про него не знает! Даже где он живёт — не знает! Что-то он там говорил, да она не слушала или не слышала. Может быть, он живёт не один? Может быть, с отцом и матерью, с братьями и сёстрами. Да разве не всё равно! Она так любит его! И будет любить всех его родственников, сколько бы их ни было! «А когда у нас появится маленький сыночек, то… Боже мой, ведь когда он вырастет, у него будут такие же усищи! И женщины будут так же все влюблены в нашу крошку!.. А какое же платье сшить на свадьбу?.. А какие выбрать туфли?.. А кого следует пригласить?..»

Утром Маруся сказала мадам Труно, что г-н Каповски хочет поговорить с ней об одном очень важном деле. Мадам хмыкнула, маленькие глазки её забегали — вправо-влево, вправо-влево.

— Неужели он готов посвататься?

— Кажется — да, мадам…

— Ну, скажите какие новости! — мадам поджала губки и быстрыми шагами направилась в конторку к господину Труно.

— Эмиль! Представляешь, наша малышка Маруся собралась замуж за этого Каповски! Он намерен сегодня просить её руки!

— Ну и что с того?

— Не знаю… Ты помнишь, что сказано в завещании? Когда Мари выйдет замуж, моя опека над её средствами прекращается, и сумма за проданный их дом в день свадьбы перейдёт на её счет!

— Ну, и что с того?

— Ничего с того! Проценты больше тебе не будут капать! Малышка больше не будет на тебя работать!

— Но это же когда-то должно было случиться. Она миленькая. Такие долго в девках такие не засиживаются. И что тут можно сделать? Ты же не откажешь г-ну Войцеху? Вполне серьёзный жених.

— В том-то и дело, что не откажешь! Причин как будто нет. Что делать? Что делать… Как всё это некстати! Не надо было пускать её с ним гулять!..

Маруся стояла за прилавком и безотрывно смотрела на входную дверь. До того безотрывно, что у неё начало резать глаза, и через какое-то время она стала видеть входящих расплывчато, словно в дымке. Колокольчик звякал, дверь вертелась — входили дамы, господа, молоденькие девушки в дешёвых шляпках, солидные дяденьки с толстыми животами… Вот вошёл гимназист, за ним — бледный мужчина в котелке, как у господина Войцеха, за ним — пожилая седовласая дама, кто-то ещё…

— Маруся, здравствуй! Ты что меня не узнала?

Перед ней стоял бледный господин с курносым носиком, очень тонкими губами и непропорционально большим расстоянием от носа до верхней губы, отчего лицом он был похож на суслика.

— Маруся! Что ты? Это же я — Войцех!

Мужчина снял котелок и протянул ей букет белых роз.

— Войцех?! — сердце ухнуло в груди и провалилось куда-то в живот.

Маруся уставилась на голубоватую губу суслика — неужели здесь ещё вчера были самые красивые в мире усы и этот человек целовал её под ёлкой в парке?! — Вы господин Каповски?.. А где же…

— Усы?.. Ты меня не узнала без усов?

— Голубая губа вытягивалась уточкой, обнажала верхние мелкие зубы с большой щербиной посередине. — Я так торопился утром к тебе, моё счастье, что немного подпалил левый ус, пришлось побриться. Тебе не нравится?

— Не нравится?!! — Маруся пошатнулась, из глаз хлынули слёзы.

— Марусенька, что случилось? Мадам Труно не позволила тебе выходить за меня замуж?

— Замуж? За вас?.. — Маруся закрыла лицо ладошками и выбежала из лавки. В своей комнате она упала на кровать и зарыдала во весь голос. На шум прибежала мадам:

— Что происходит, Мари? Почему ты покинула лавку?!

Маруся повернула к ней опухшее красное лицо и ничего не могла вымолвить — только захлёбывалась и икала. Так безутешно она плакала последний раз в детстве, когда ей сказали, что мама умерла. Видя такое безутешное горе, мадам дрогнула. Она присела на кровать, стала гладить девушку по спутанным волосам.

— Ну-ну, моя дорогая, успокаивайся. Ну-ну… Мы все тебя любим. Ты знаешь, я отношусь к тебе как родной дочери. Я выполняю волю твоей бедной матери, если счастье твоё пришло — что ж, выходи замуж, ты получишь всё сполна по завещанию. Ты же не будешь возражать — я должна удержать с тебя за содержание, ты же не будешь неблагодарной?.. Ф-фуй! Ну перестань же! Я не успела ничего ответить господину Каповски, ты так быстро убежала… Вот я была невестой — тоже грустила… но никогда не позволяла себе на людях выказывать свои чувства… ф-фуй! Как неприлично! Вставай, умывайся, извиняйся перед господином Войцехом! Маруся развернулась, схватила руки мадам:

— Я вас умоляю, я вас заклинаю памятью моей бедной матери! Пожалуйста, откажите господину Каповски! Я не пойду за него замуж! Я ни за что не пойду за него замуж! — слёзы с новой силой хлынули из Марусиных глаз.

Мадам Труно вытаращила на неё глаза и застыла с открытым ртом: вот уж не знаешь, что и ждать от современной молодежи! Она была так ошарашена, что даже не понимала — радоваться ей или огорчаться.

— Маруся, что произошло? Ещё вчера ты была счастлива стать его женой? Что произошло ночью? Ты получила какое-то известие? Он оказался нечестным джентльменом?

— Нет, нет, не спрашивайте, я не знаю, я не могу, он мне противен! Я не хочу, я не могу видеть его!.. Господи, дайте же мне воды! Воды!!!

И Маруся снова зарыдала.

— Да у тебя горячка! Ф-фуй, ты совсем больна!

***

Вечером доктор пустил ей кровь, и девушке стало легче. Через неделю Маруся совершенно выздоровела. Мадам Труно отказала господину Каповски. Маруся категорически отказалась объяснить причину своего внезапного отвращения и не захотела даже увидеться с отвергнутым соискателем руки. Через полгода вернулся с учёбы сын мадам Труно — толстый Говард. Он похудел, возмужал, а лицо его теперь украшали пышные рыжие усищи. Ещё через месяц Маруся вышла за него замуж.

Встреча

Я возвращался после командировки из подмосковного научного городка. Возвращался на электричке, поскольку приехали мы с шефом на его машине, а он остался здесь до завтра по не интересным для меня причинам. Мог бы, конечно, заранее предупредить о своих планах, но где уж ему вспомнить об удобствах подчинённых. Превозмогая раздражение и усталость, я вошёл в вагон и плюхнулся на жёсткое коленкоровое сидение рядом с каким-то дедом в допотопных калошах. Чего он так расселся? Я немного нагнулся вперёд, чтобы посмотреть, кто там сидит рядом с дедом у окна, и как бы так заставить их обоих подвинуться. Там, прижавшись щекой к окну, спала женщина. Я резко отклонился обратно. Меня словно кипятком окатило от увиденного. Мысли запрыгали, как зайцы, петляя, многократно повторяясь, путаясь… Не может быть!.. Осторожно, буквально по миллиметрику, я снова нагнулся и посмотрел на склонённую фигуру. Поднятый воротник скрывал почти половину лица, но этот разворот головы, этот профиль, этот локон у виска!.. Сколько раз я рисовал это сначала в своём воображении, а потом на бумаге! Из-за потребности видеть эту немыслимую красоту я и начал рисовать. Прошло столько лет, но я могу хоть сейчас повторить этот рисунок. Боже, сколько я их нарисовал! Я рисовал её и в фас, и в профиль, но этот разворот был моим любимым. Я сидел как громом поражённый, потому что это было похоже на чудо, на невероятное воплощение моей мечты, моей тайной мучительной фантазии. Неужели это она?.. С тех пор прошло почти тридцать лет… С тех пор, когда я её любил… Это была первая и единственная любовь моей жизни… Первая и единственная… Да, оказывается так бывает… Впервые я её увидел на консультации перед экзаменом по математике в большой аудитории университета. Она сидела в ряду передо мной, немного левее. Тогда я в первый раз увидел тот самый профиль, который сводил меня с ума столько лет. Я видел её на фоне яркого окна, от этого казалось, что волосы образуют какой-то нимб вокруг головы, а нежные черты лба, носика, губ очерчены солнечными лучами. Она чуть повернула голову и посмотрела на меня. Я тут же понял, что это она! Она — самая прекрасная девушка в мире!.. Да, это была любовь с первого взгляда… С первого взгляда и до последнего вздоха… Я не знаю, как у других, об этом никто не говорит, я тоже… Об этом невозможно говорить, но я подозреваю, что у каждого мужчины была такая любовь и он несёт её через всю свою жизнь, через все свои браки, всех своих женщин, как эталон, как недостижимый идеал… Как же я любил её! Безответно, безнадежно… Она была самой красивой девушкой на потоке. Самой красивой, самой умной и самой доброй… На втором курсе она вышла замуж за районного комсомольского вожака, он встречал её после пар и увозил на модной серой девятке. А я, словно маньяк, ходил за ней по пятам, прятался за углом — лишь бы мельком увидеть хоть краешек платья, хоть каблучок сапожка… Я мечтал, что когда-нибудь я стану знаменитым, богатым, и она обратит на меня внимание, сможет полюбить… Мы очень мало общались. Несколько раз я просил у неё конспект лекций перед сессией. Я ничего не переписывал, лекции у меня были свои. Я целовал страницы, написанные её рукой, я утыкался в них носом, дышал её ароматом, засыпал и видел волшебные сны… А однажды я случайно встретил её у метро. Она сидела напротив входа и читала книжку, видимо, ждала кого-то. Я купил вафельный стаканчик мороженого, подошёл, тихонько присел рядом и протянул его ей. Она, не глядя на меня, взяла мороженое и начала есть. Я сидел так близко от неё, я мог разглядывать этот тонкий профиль, эту ямочку на щеке… И вот она повернулась, в недоумении уставилась на меня, а потом так звонко расхохоталась!

— Ой, это ты! Прости, пожалуйста… я тут жду… Спасибо за мороженое…

Она шутливо потрясла мою ладонь. Я жутко смутился, неловко засуетился и, буркнув «Ну ладно, пока!», побежал в метро. А потом я ещё очень долго восстанавливал в памяти мельчайшие подробности этой нашей встречи… Я разложил её на миллионы мельчайших кадриков: как её тонкие пальчики придерживали страничку книги, а та трепетала; как несколько волосков, повинуясь порыву ветра, пробежали волной по лицу и коснулись её губ; как расширились её глаза, когда она взглянула на меня… Я так внимательно на неё смотрел, что видел даже своё отражение в её светло-карих глазах… Нет, мне больно дальше вспоминать… Большего горя не было в моей жизни… Наш выпускной вечер в ресторане, последняя студенческая вечеринка, а для меня — последняя встреча с моей любимой… Ей дали свободное распределение — она уезжала с мужем в Чехословакию… Это было катастрофой, мне казалось, что жить больше незачем… Я выпил тогда очень много, хотя совсем не умел пить. Такой позор… Я пытался объясниться ей в любви, кричал, что завтра покончу с собой… Помню, как потом плакал на плече у её мужа и обещал убить его… Наверное, он очень хороший человек, другой дал бы мне по морде, а этот отвёз меня на своей девятке домой и даже дотащил до двери квартиры… Унижение, горе, безысходность… Я и вправду хотел покончить с собой. Вылез на крышу нашего 11-этажного дома, подошёл по гремящим железным листам к краю… Не смог… струсил… Прошло столько лет… Я даже был женат. Недолго, пять с половиной лет… То, что этот брак — ошибка, я знал ещё у порога загса. Но ей так этого хотелось… Не потому, что она меня любила… Просто ей было двадцать восемь лет, она была некрасивая, неумная и другого шанса могло не быть. Говорят, стерпится — слюбится. Врут. Ощущение ненужного присутствия рядом совершенно чужого человека только усиливалось со временем. Появилось раздражение. Мне не нравилось, как она готовит, как одевается, что она говорит, что читает, какие фильмы смотрит… Ей тоже не нравилось очень многое, но, в отличие от моего терпеливого молчания, она сначала ворчала, потом принялась скандалить. Всё кончилось, когда она нашла мои рисунки. Уперев левую руку в бок, правой она тыкала пачкой рисунков мне в грудь и несла какую-то грязную околесицу. Я вырвал из её жирных пальцев рисунки, бросил их в чемодан и так и ушёл, не взяв даже пресловутую зубную щетку. Больше экспериментов с женитьбой даже из очень большой жалости я не совершал. Да, в общем, мне вполне хватало и работы. Работа заменила мне и любовь, и семью, и детей… В конце концов я с некоторыми допущениями мог отнести себя к могучей когорте гениев-девственников — Леонардо да Винчи, Ньютон, Кант, Тесла, Кафка, Гоголь… И вот случилось! Сколько раз я представлял себе эту встречу! Где-нибудь в огромном парадном зале после моего блестящего доклада она пробивается сквозь толпу и в восхищении произносит какие-то слова, а глаза её блестят, а несколько волосков выбились из причёски и касаются губ… Так я представлял… А встретил её в полумраке холодной пригородной электрички… Откуда она здесь взялась? Такие, как она, не ездят в электричках, в крайнем случае, на такси или с личным водителем, если уж не любит водить сама. Или, может, её муженёк не перенёс 90-е, спился, свалился и стащил её с верхнего социального уровня?.. Я немного выдвинулся вперёд, чтобы увидеть её обувь. Эти, как их, — унты, нет — уги… Информация ни о чём, уровень достатка не определяет… Краешек дублёнки… Нет, не знаю, я вообще не разбираюсь в женских нарядах… А вдруг это не она?!! В груди аж заныло… Нет! Ну как же не она? Обязательно она! Я чувствую! Я узнал её! За столько лет ни разу она мне нигде не примерещилась, с чего бы вдруг сейчас такое привиделось? И этот разворот головы! Ни у кого такого нет! И ножка… Так изящно повёрнута, миниатюрная даже в этой, как её, уге… Она, она! Сердце ликовало от узнавания! Вот ещё двадцать минут, и будет конечная — Москва. Она проснётся, поднимется с сидения, повернётся к проходу, и я увижу её… Прошло столько лет… Наверное, она изменилась… Ну, естественно, изменилась. Я видел в соцсетях фотографии своих ровесниц — одногруппниц, одноклассниц. Все изменились. Некоторых даже невозможно узнать. Зачем они только размещают эти свои фотографии? Неужели не понимают, что время никого из них не пожалело… Никого… А её?.. Нет! Она всё равно останется самой красивой! Даже если она постарела, располнела, подурнела, это ведь всё равно она… Но неужели время не пощадило такую красоту?..

Надо же, за столько лет мне впервые пришло в голову, что моя любимая тоже состарилась, уже не та изящная красавица, какой была почти тридцать лет назад… Я стал вспоминать всемирно известных звёзд. Да, ни одна из них не смогла избежать увядания, как ни старалась… Да о чём я? Что за глупые мысли? Вот сейчас она проснётся, встанет, и я её увижу… Увижу, во что превратилась моя недостижимая мечта… Я представил, как она поворачивает голову, я вижу уставшие выцветшие глаза, мешочки под ними, морщинки у поблекшего рта… Или, наоборот, — бесстыже выпяченные ботексные губы на размалёванном лице старухи… брр! Нет! Лучше первый вариант! Неужели вот сейчас всё это произойдёт?.. А если она изменилась настолько, что я не узнаю её? Не смогу понять, она ли это? Да и она, скорее всего, давным-давно забыла о моём существовании и, конечно же, не узнав, пройдёт мимо… Стоит ли мне её окликать?.. Я вспомнил ворох своих рисунков в старом чемоданчике, и на всех рисунках она… Я до сих пор её рисую, когда думаю, почти на всех моих рабочих чертежах обязательно найдётся её профиль… Что я буду рисовать после сегодняшней встречи?.. Что я буду вспоминать вместо той звенящей воздушной красоты?.. А может, всё-таки, это не она? А какая разница? Это в любом случае не она, не та моя прекрасная, безответно любимая всю жизнь женщина… Та осталась там, в моей розовой чистой юности, самой возвышенной и счастливой поре моей жизни… «Москва Каланчевская. Следующая станция конечная — Москва пассажирская», — объявил трескучий громкоговоритель. Я встал рывком, повернулся и не оглядываясь вышел в тамбур… Как только открылись с сипением двери электрички, я шагнул на платформу и быстро пошёл к метро. Я шёл не оглядываясь, всё быстрее и быстрее, и чем дальше уходил от злополучной электрички, тем легче становилось у меня на душе, тем спокойнее билось перепуганное сердце. Когда приехал домой, не снимая пальто, я кинулся к своему чемоданчику, достал рисунки и долго рассматривал их, бережно разглаживая пожелтевшие листы. И как прежде с них мне улыбалась самая прекрасная девушка на свете, первая и единственная любовь всей моей жизни… Навсегда…

***

«Москва Каланчевская. Следующая станция конечная — Москва пассажирская», — объявил трескучий громкоговоритель. Я открыла глаза. В тусклом освещении увидела сутулую спину выходящего из вагона мужчины. Надо же, как я вырубилась… Что-то такое мне снилось… А! Надо же, приснился тот мальчик, что был в меня так влюблён в университете… Такой трогательный, худенький, с чёрной кудрявой чёлкой… Он учился со мной на одном потоке, ходил за мной как хвостик, прячась по углам. А однажды угостил мороженым. Просто так. Я ждала подругу возле метро, читала книгу, и вдруг прямо передо мной возникло мороженое, любимый пломбир в вафельном стаканчике… Он так на меня тогда смотрел, так… нежно, так преданно… Он напомнил моего молодого отца с довоенной полувыцветшей фотографии… И хотя мне всегда нравились совсем другие мужчины и я уже встречалась со своим будущим мужем, тогда сделалось как-то особенно хорошо и весело от его глаз, от этого мороженого «просто так», от того, что ничего невозможно, и от того, что он есть и что бывает вот такая любовь… Я даже подумала тогда, что, наверное, была очень счастлива рядом с этим мальчиком, если бы жизнь сложилась по-другому…