Бесплатный фрагмент - Последний филантроп

Сочиняя эту историю, я не предполагал, что она так лихо завлечёт читателей. Ведь мне и в голову не приходило угодить современникам и их невзыскательным вкусам! Я вообще старался не принимать их в расчёт. Скажу вам больше: едва задумка обрела форму, я мысленно начал адресовать свою книгy будущему, слепо доверяя расхожему выражению «большое видится на расстоянии». Поэтому стоит ли скрывать радость от того, что её раскупили в короткий срок, а в литературном клубе «Эсплендор» в мою честь устроили приём с торжественными речами и подписью автографов.

В тот день я, в новом костюме и с бабочкой на шее, сидел за покрытым зелёной скатертью столом и выводил на титульных листах моего детища одну короткую фразу — «С любовью. Автор». (Я полагал, что в этих словах снисходительность и дружелюбие по отношению к незнакомым людям переплетались самым лучшим образом.) Пока я занимался этим приятным, но монотонным делом, официанты кейтеринг-сервиса ловко перемещались по просторному залу, разнося гостям бокалы с вином, миниатюрные пирожки и бутерброды с морскими деликатесами. Желающие заполучить мой автограф подходили один за другим и тут же удалялись так быстро, что мне не удавалось рассмотреть толком ни одного лицa. A когда я поднимал голову, чтобы поприветствовать очередного соискателя, мой взгляд непременно встречался с глазами Хулио Кортасара, фотография которого висела прямо напротив меня. По странному стечению обстоятельств мой авторский вечер совпал с фотовыставкой Сары Фасио, на которой был портрет Кортасара с незажжённой папиросой. Именно это фото сделало Фасио всемирно знаменитой. (Безмерно счастлив должен быть тот художник, которому выдаётся единственный и неповторимый шанс, ведущий к славe и признанию!) Кортасар не отрывал от меня прищуренных глаз, и мне стало казаться, что собравшаяся на вечере публика пришла исключительно для того, чтобы бесплатно перекусить и выпить. Тем не менее на следующий день один известный критик весьма благодушно отозвался обо мне в статье «Феноменальный дебют», и после этого мой телефон не умолкал ни днём, ни ночью. Неизвестные женские и мужские голоса взахлёб поздравляли меня со сногсшибательным успехом и на все лады хвалили мою художественную изобретательность. Одни откровенно признавались, что им пришёлся по нраву искусно задуманный сюжет, другие же смело называли моё произведение «вполне воннегутовским». И если бы в этом заявлении содержался хоть один процент правды, я чувствовал бы себя самым счастливым среди начинающих писателей.

***

Издательство «Фактотум» выпустило книгу без излишних проволóчек, да ещё таким тиражом, которому мог бы позавидовать любой маститый писатель. Благодаря этому я успел застать моё детище в бумажном, а не виртуальном воплощении. Вы, возможно, начнёте убеждать меня, что читать книгу с экрана компьютера намного удобнее и проще, к тому же постараетесь напомнить, что для изготовления одной тонны бумаги уничтожается около 3,5 кубометров леса. И я вас пойму — мне самому до боли жаль зелёных братьев, которые ежедневно гибнут под душераздирающие звуки электропилы. Но я не могу и не хочу променять тот почти первобытный восторг, который испытал при виде собственного имени на обложке настоящей, а не электронной книги! Я был похож на трепетного любовника перед возлежащей на ложе возлюбленной, когда дрожащей рукой впервые касался слов «Стивен Смит», медленно проводя пальцами сначала по «Стивен», потом по «Смит», повторяя выпуклый контур золотистых букв, а затем с конца в начало по «тимС» и «невитС». И так несколько раз, пока моё сердце не переполнилось умилением и сладостным осознанием того, что под этим именем скрываюсь я. Я! Тот пожизненный неудачник, который наконец-то обрёл славу и известность.

***

Стивен Смит — мой псевдоним. Моё настоящее имя звучит намного проще и не вызывает ни малейших ассоциаций ни с одним из известных в мире имён. Я выдумал его несколько лет тому назад, когда жажда славы одолела меня настолько, что не проходило и дня, чтобы я не бился над вопросом о её достижении. Вам наверняка интересно узнать обо мне больше? Ну, что ж — никаких проблем. Мне пятьдесят шесть лет и это означает, что я на 20 лет пережил Байрона, на 21 год — Моцарта и на 27 — Стивена Крейна. Черты лица мои правильные: прямой нос, мягкий рот и широкий лоб. Свои русые волосы я зачёсываю назад. У меня тёмно-серые глаза и аккуратно подстриженные усы. Я не подкручиваю их кончики кверху, как это делал Джакомо Пуччини, но и не запускаю до небрежности Марка Твена. Одежду ношу удобную и чтобы обязательно с карманами. Несмотря на привлекательную внешность в семейной жизни счастлив не был, поэтому развёлся с женой после двухлетнего поиска одинаковости во взглядах на жизнь. Ни общие знакомые, ни совместная любовь к музыке, ни даже благополучный секс — ничто не смогло упрочить наших первоначальных чувств и казавшейся вечной привязанности друг к другу. Для моей жены я всегда был способным, но не талантливым человеком, то есть тем, кто в потенциале своём лишь «мог бы». Она говорила, что будь я более честолюбивым и настойчивым, я, по меньшей мере, мог бы стать известным деятелем науки или культуры. При этом она с полной убеждённостью в своей правоте утверждала, что «в каждом рождён Моцарт». Я же настаивал исключительно на том, что любое выражение таланта является следствием генетически обусловленных особенностей человека; а его дальнейшее развитие связано с хорошим воспитанием, образованием и благоприятными условиями жизни. Наши споры длились часами и доходили до той точки, когда удержаться от взаимных оскорблений стоило колоссальных, почти нечеловеческих усилий. В такие моменты она называла меня «бездарем», а я её — «глупой женщиной».

Восторженная страсть жены к талантам перелилась через край, когда ей пришло в голову привести в наш дом поэта по имени Рейнхард. Это случилось однажды вечером, когда я вернулся со службы. При виде жены, сидящей на веранде в компании незнакомого мне молодого человека, я заметно расстроился. В глаза, как огонь в ночи, ударил яркo-красный цвет её платья с откровенным декольте. И должен вам признаться, что именно это разволновало меня больше, чем нахождение жены с незнакомцем. Я прекрасно помнил, что это самое платье она надевала всего лишь два раза в жизни: на премьеру «Травиаты» в местной опере и на встречу с индийским гуру Шри Шри Рави Шанкаром.

— Могу я поинтересоваться, какого лешего делает у нас этот парень? — прошипел я в ухо жены.

Та нисколько не смутилась и нежным голосом объявила:

— Дорогой. С сегодняшнего дня Рейнхард будет жить вместе с нами.

— Но с какой это стати?! — повысив тон, продолжал я, стараясь не обращать внимания на стоящего около двери долговязого очкарика в потёртых бермудах и клетчатой рубашке с коротким рукавом.

— Он будет жить у нас потому, что его таланту нужны соответствующие условия для развития, — без тени смущения произнесла она фразу, которую я сам любил повторять. (И ведь надо было такому случиться, чтобы вся затраченная душевная энергия развернулась бы против меня!)

Не найдя подходящиx слов для быстрого и умного ответа, я набрал полную грудь воздуха и с отчаянным видом удалился с веранды. «Надо было невзначай поинтересоваться — в своём ли она уме?» — со злостью думал я, бегом спускаясь по крутой лестнице. Поразмыслив над тем, что на такoгo родa вопроc вряд ли кто-нибудь даст правдивый ответ, я заключил, что жена просто-напросто потеряла рассудок по причине своей природной глупости. Гнев душил меня, как удав душит кролика, при одной только мысли о дурацком положении, в котором я так некстати оказался. Во избежание кривотолков и сплетен по поводу того, что моя жена взяла под крыло какого-то бездельника и собирается (при живом-то муже!) кормить и содержать его, я молча побросал в чемодан свои вещички и на следующее утро покинул наш дом навсегда.

***

До того момента, как моя книга получила признание, о моём существовании знали лишь близкие родственники, коллеги по работе, да пара институтских друзей. Для них я всегда был уравновешенным и немного замкнутым человеком, мечтателем, неспособным на дурные поступки. Сам же я никогда не восхищался собственной натурой, хотя для внутреннего успокоения внушал себе, что моя личность чего-то стоит. Я хорошо учился в школе, у меня было примерное поведение и я никогда не лез на рожон. Мне всегда хотелось душевного равновесия. Может быть именно поэтому я постоянно шёл по пути наименьшего сопротивления. Боязнь неудач и нежелание борьбы за лучшее место в жизни привели к тому, что у меня была непрестижная и немодная работа библиотекарем. С переходом на компьюты, а также из-за катастрофического сокращения читателей (которых и раньше-то было раз-два и обчёлся), руководство пришло к логическому, по их мнению, заключению: сократить служащим заработную плату. Вслед за этим я вынужден был жить скромнее и экономить на всём, что требовало неизбежных денежных затрат. Если раньше по утрам я готовил себе яичницу с беконом, то теперь ограничивался одним лишь растворимым кофе, а по вечерам — лёгким ужином, полностью исключающим мясo и колбасу. Рис и чечевица стали главными продуктами моего рациона. Я перестал относить старую одежду в церковный приход, а вместо этого старательно донашивал её сам, не покупая взамен ничего нового. Кроме того, мне стало трудно подавать милостыню знакомому нищему, несколько лет тому назад обосновавшемуся под пожарной лестницей нашей библиотеки. Я даже начал злиться на него, что он попадался на глаза в самые неподходящие моменты и бередил мою и без того чувствительную совесть. Мне приходилось успокаивать себя мыслями, что: 1) он сам виноват в том, что докатился до такого состояния, 2) о нём должны заботиться не я, а родственники, бросившие его на произвол судьбы, 3) и почему бы ему не пойти работать, если у него руки и ноги целы? 4) куда смотрят социальные службы? И так далее, и тому подобное.

На самом-то деле я забивал голову этими вопросами не потому, что мне хотелось найти путь к их разрешению, а потому что мне просто перестало хватать средств для занятия филантропией, которую я всегда считал отражением естественного человеческого инстинкта помогать ближнему. Неудовлетворённость собственным положением принудила меня срочно заняться изменением своей судьбы. Однако вместо того, чтобы самостоятельно пораскинуть по этому поводу мозгами, я решил обратиться за чужой помощью. (Всем известный ход — лично не задумываться над своими проблемами.) По совету знакомого эзотериста я отправился к колдунье, живущей в загородной зоне, неподалёку от водной станции «Аквамарин» — живописного зелёного уголка отдыха, где можно купаться, ловить рыбу и кататься на лодках.

Добираясь до места, я с волнением представлял себе встречу с горбатой старушкой в застиранном платке поверх серых всклоченных волос. Но к моему огромному удивлению дверь открыла симпатичная блондинка лет тридцати пяти. Колдунья любезно поприветствовала меня и повела по длинному узкому коридору, украшенному картинками сказочных животных и светящимися кристаллами гималайской соли. В приемном кабинете мы разместились за резным дубовым столoм, и я не без любопытства принялся рассматривать новую знакомую. «Всё-таки интересно, как в век глобального технического прогресса и всеобщей компьютеризации находятся люди, решившие посвятить себя такому древнему и антинаучному занятию?» — задавался я вопросом и никак не мог найти на него ответа.

На колдунье была синяя блуза, усеянная причудливыми звёздами, и чёрная узкая юбка с широким кожаным поясом. Она не была красавицей, но её серо-зелёные глаза, как магнит, притягивали моё мужское внимание, отчего на какое-то время я полностью позабыл, с какой целью оказался в этом доме. С трудом собравшись с мыслями, я повёл немудрёный рассказ о своих неудачах. Молодая женщина заинтересованно слушала меня, склонив миниатюрную головку набок. Kогда моё повествование закончилось, oна с серьёзным видом вымолвила:

— Ну что ж, случай ваш довольно типичный. Видите ли, на судьбу ко мне приходят жаловаться постоянно, почти каждый день. Своими проблемами со мной делятся и полицейские, и почтальоны, и пластические хирурги, и даже те, про которых никогда не подумаешь, что им бывает плохо. Вот вчера, к примеру, заходил главный фининспектор. Так что будьте спокойны — у вас нет причин для волнений: для улучшения судьбы давно существуют проверенные на опыте средства.

Я сразу воспрянул духом, услышав, что не всё потеряно.

— И что же для этого следует сделать? — с готовностью поинтересовался я.

— Прежде всего, возьмите ручку и бумагу и записывайте то, о чём я вам буду говорить.

Выдержав значительную паузу, колдунья перешла на тихий, но внушительный тон:

— Вам следует пойти на перекрёсток четырёх дорог. Там постелить на землю старую простынь. Лечь на неё в форме креста: ноги вместе, руки в стороны, голова на север и, закрыв глаза, словами, идущими от сердца, попросить избавить вас от всего того, что мешает в жизни. После этого нужно встать, взять простыню и бросить её правой рукой в огонь со словами: «Да сгорят в огне все мои беды и неудачи. Откуда пришли пусть туда и вернутся!» Всё должно сгореть дотла. Золу от костра закопайте в землю, затем омойте лицо в реке, приговаривая: «Матушка вода, течёшь, протекаешь, серый камень омываешь, смой же с меня, раба божьего, всякие беды и напасти, унеси мою беду по жёлтому песку отныне и довеку. Аминь».

— Ну что, записали? — участливо спросила она и перегнулась через стол, чтобы рассмотреть мою писанину.

— Всё, как вы сказали.

— Да, пока не забыла: в том месте, где говорится про раба божьего, вы должны вставить своё имя. Понятно?

— Понятно. Яснее и быть не может, — утвердительно ответил я.

Завершив сеанс, привлекательная колдунья поднялась со стула, поправила узкую юбку, повертев её на туда-сюда на бёдрах, и повела меня к выходу. В прихожей, под связкой нежно звучавших керамических колокольчиков, я робко спросил, не желает ли она однажды выпить со мной чашечку кофе. Волшебница-колдунья-чародейка явно осталась польщённой предложением, но всё же отрицательно покачала головой, сославшись на огромное количество неотложных дел. Сначала я, по привычке, почувствовал обиду, но потом заставил себя улыбнуться и учтиво попрощался. Гордо спустился с высокого каменного крыльца и зашагал к машине. Выкрутив руль до упора, я медленно развернулся по направлению к шоссе, отъезжая от дома с мезонином. Пока я завершал манёвры, колдунья мило, словно модель с обложки журналa «Vogue», улыбалась, грациозно махая мне вслед рукой. «Эффектный приём показать свои слишком белые и неестественно ровные зубы, — подумал я в сердцах. — Они, без сомнения, фарфоровые, когда такие, как я, горемыки (а может быть, идиоты?) отдают огромные деньги за советы сомнительного свойства».

И разве я был не прав? Посудите сами: ну где же мне, живущему в огромном мегаполисе, найти перекрёсток, на котором можно растянуться в форме креста?! И каким образом я должен развести там костёр и бросить в него старую простынь? А река, в которой нужно омыть лицо? В ту, что протекает по нашему городу, даже палец страшно опустить — такая в ней грязная и мутная вода. Одним словом, как ни прискорбно признать, деньги были выброшены на ветер. «И всё-таки хорошо, что по подобным адресам захаживают фининспекторы. Может быть, однажды им придёт в голову устроить там надлежащую проверку», — не без злорадства думал я.

***

После бесполезного визита к «колдунье» я поехал к моему старинному другу, с которым когда-то давно учился в Институте культуры. Звали его Карлосом, и был он добродушным и в меру сентиментальным малым, умеющим слушать и понимать без лишних слов. Бывший студент факультета духовых инструментов, теперь он посвящал своё время мелкому строительному бизнесу и рыбной ловле. В юношескую пору, вопреки родительскому совету учиться игре на саксофоне, он принялся заниматься в классе тубы — самом крупном и неповоротливом из медных инструментов. Бедные родители страшно по этому поводу переживали. Особенно мать, которой приходилось плакать, упрашивая сына поменять свой выбор. Естественно, мягкое сердце Карлоса не могло оставаться равнодушным к такому положению вещей, и он принялся успокаивать родственников рассказами о том, что изобретателем тубы был тот же Адольф Сакс, который несколькими годами раньше придумал саксофон. После этого всё, казалось, пошло на лад, пока на втором курсе Карлос не узнал, что для тубы написано только четыре концерта с оркестром. А это означало, что стать солистом представлялось делом практически безнадёжным. Вот почему спустя некоторое время он добровольно оставил духовой факультет и перешёл на библиотечный, где учился и я. Там мы с ним и подружились. К сожалению, наши встречи происходили крайне редко, обычно на его или моем дне рождения. Hо когда нам доводилось видеться без присутствия шумной компании, мы наслаждались воспоминаниями юности и простой болтовнёй, сопровождаемой пивом и сушёной рыбой.

Как всегда после долгой разлуки мы крепко обнялись и долго хлопали друг друга по спине.

— Чего это ты кислый такой? — спросил Карлос, приглашая пройти в гостиную.

— Да плохо всё у меня, — без притворства ответил я. — Такое чувство, будто у моего корабля, названного «Победой», отвалились две первые буквы.

— Знаю, знаю. Считается, что как корабль назовёшь, он так и поплывёт.

Разговаривая со мной, Карлос расставлял на журнальном столике бутылки с пивом и пузатые кружки из толстого стекла. Перед тем, как наполнить, он держит их в морозильной камере. Поверхность покрывается инеeм, и потом на ней можно легко вывести пальцем какое-нибудь слово или оставить ничего не значащую загогулину. Карлос знал, что мне нравится исключительно холодное пиво.

— Хорошо тут. Лес кругом и тишина, — проговорил я, задумчиво глядя в окно, где под ветром медленно раскачивались верхушки деревьев.

— Да, места здесь чудесные, — поддержал Карлос. — Тут действительно здорово, особенно осенью, когда воздух насыщается запахом трав, а в лесу полно грибов.

— Тебе, наверное, никогда не хотелось уехать отсюда?

— Нет, конечно. Было бы очень жаль покидать то, к чему привык за последние годы. Кроме того, не так давно я купил несколько гектаров прибрежных земель. Пока там ещё много тины и коряг, что наносит во время дождей, но я планирую скоро привести всё в порядок и построить угодья для любителей охоты. А может быть просто небольшие домики для отдыха. Горожанам это должно понравиться: уютное жильё, деревянная мебель, камин, веранда с видом на реку.

— Лично мне уже нравится твоя затея. Сразу захотелось остаться на свежем воздухе, вдали от городского шума и суеты.

— Так давай, перебирайся прямо сейчас! Пока поживёшь у меня, а потом поселишься в собственном доме.

— Нет, старик. На полный покой мне пока рано. Смешно сказать — я ещё ничего не достиг. Вот, ищу коренных перемен, чтобы не чувствовать себя бесполезным и ни к чему не годным, — с грустью пожаловался я.

— Да ты не расстраивайся! Кстати, я тут недавно вычитал кое-что занимательное как раз по этому поводу.

Карлос живо поднялся с кресла и направился к книжному шкафу в соседней комнате. Повозился несколько минут, шурша бумагами, и вернулся обратно с целой папкой вырезанных газетных статей.

— Вот, смотри. Существует очень забавный метод, называемый «техникой переименования». Суть его заключается в том, что если человек хочет уйти в другое, благополучное пространство, он должен себя переименовать. И не просто придумать себе новое имя, а взять название любого попавшегося на глаза предмета или явления. Допустим, если у тебя возникла трудная ситуация, ты должен сказать себе: я — стол. Или я — ветер. Или я — телефонный звонок. И так далее, пока не придёт момент, при котором почувствуешь, что ты полностью вошёл в роль этих объектов или природных феноменов. Говорят, что после этого тревога покинет тебя и наступит душевная гармония. А самое главное — все проблемы начнут решаться легко и просто. И всё потому, что тебя, реального, попросту нет, так как ты растворился в окружающем мире!

Я долго хохотал, представляя себя телефонным звонком или каким-нибудь другим звуком. А что если стать раскатом грома во время ливня?! Тем не менее, идея с переименованием мне весьма приглянулась и показалась полезной. Скорее всего, именно она, a так же моя работа среди большого количества книг, подсказали мне путь для изменения судьбы: взять псевдоним и занять место среди писателей. В моей голове отчётливо сформировался план написать что-нибудь по-настоящему захватывающее и интересное. Прославиться и стать состоятельным человеком. Я почувствовал себя абсолютно уверенным в правильности намеченного пути, так как знал немало примеров, когда люди, присвоив псевдоним, полностью преобразовывали свою жизнь и становились знаменитыми. Вспомнить хотя бы Мэри Уэстмакотт, которую мы знаем как Агату Кристи или Чарльза Лютвиджа Доджсона — Льюиса Кэрролла, или Амандину Аврору Люсиль Дюпен, которая однажды превратилась в Жорж Санд.

Так и я в скором времени стал Стивеном Смитом.

***

К сожалению, начало моей жизни под новым именем не было успешным: три моих ранние рукописи до сих пор пылятся на книжных полках в рабочем кабинете — ни одну из них не приняли к печати. Первая называлась «Заснеженная пустыня» и рассказывала о трудной судьбе подростка из бедной рабочей семьи. Все без исключения издательства отвергли её по причине неактуальности. Более двух лет я потратил на поиск «актуальной» темы и ухватился, как мне тогда казалось, за самую что ни на есть злободневную и написал о трагической любви юноши и девушки, познакомившихся по Интернету. Я назвал книгу «Мост через Космос». Однако, ответ редакторов был не только категоричным, но и с достаточной долей иронии: «Извините, вы в каком веке живёте — в девятнадцатом или двадцать первом? Спуститесь на землю! Времена Вертеров и Шарлотт давно канули в Лету, теперь никто из-за любви не стреляется. Романтизм сменился прагматизмом по крайней мере лет сто тому назад». И хотя такое заключение прилично задело меня, я постарался не опускать рук и по прошествии нескольких месяцев взялся за работу над другой книгой. На этот раз я не сомневался, что все просто передерутся за право её напечатать. Это была «Голубая песнь», повествующая об отношениях между двумя пожилыми гомосексуалистами Луисом и Давидом — моими соседями по лестничной клетке.

Я любил их обоих, но особенно подружился с Луисом. Он младше Давида на два года, сейчас ему 65 лет. Его изысканный артистизм в повседневной жизни, сформированный во время работы в одном небольшом музыкальном театрe в Сан-Франциско, не позволял ему произнести ни одной обычной фразы без характерной гримасы или жеста. Я уже не говорю об обилии прочитанного и, как следствие этого, знания огромного количества цитат, которыми он сдабривал свою речь словно дорогими специями. Он жил с Давидом уже двадцать с лишним лет и очень хорошо к нему относился. Правда, всегда ему изменял. Согласно его собственному признанию, измены эти носили совершенно безобидный характер и длились недолго. Во время наших бесед он утверждал, что секс для него не главное.

— Я абсолютно адекватен для платонической любви. Мне не нужны сексуальные отношения. Для меня кульминационным моментом интимной встречи является простое объятие, после которого мне говорят: «Я тебя люблю». Энергия, которую я не растрачиваю в сексе, переходит на фортепиано. В такие часы я играю с особым чувством и выразительностью. Особенно хорошо у меня выходит Бетховен, его последние сонаты.

Когда он вспоминал своё детство, проведённое в маленьком коста-риканском городке, доверительно рассказывал мне о том, как взрослые сеньоры склоняли его к занятию сексом.

— Они заставляли меня забираться под столики в прибрежных ресторанах и ласкать их. Благо, что под длинными скатертями ничего не было видно. Мне так это надоело, что я решил убежать в соседний монастырь. Но, разузнав о моих гомосексуальных наклонностях, меня туда не приняли. А теперь я туда и сам бы не пошёл. Уверен, монахи замучили бы меня своими приставаниями!

Обеспеченная старость позволяла ему никогда не думать о деньгах и быть открытым для новых знакомств. По этому поводу он рассуждал так:

— Если твоё лицо ещё не похоже на географическую карту, испещрённую дорогами и реками, и ты не спотыкаешься на ровном месте, гуляя по улице, значит, ты вполне можешь найти человека, с которым обретёшь душевное единение. Я принимаю любое проявление любви, кого бы во мне не видели — отца, брата или любовника.

Одним из очередных объектов внимания Луиса стал Мигель, которого за высокий рост и фигуру культуриста я, за глаза, называл Кинг-Конгом. Луис дарил ему бесчисленные подарки, осыпал приятными комплиментами, обращая в лоно культуры и оказывая безвозмездную финансовую помощь. Но любвeобильное сердце моего друга никак не могло оставить без внимания симпатичного официанта, работающего в кафе, в котором он по обыкновению завтракал с Мигелем. Луис передавал официанту чаевые, завернутые в бумажную салфетку. Одна из таких салфеток, с признаниями в самых добрых чувствах, попала в руки Мигелю. После этого он устроил Луису большущий скандал, больно настучал ему по лысой макушке, а потом исчез в неизвестном направлении. Бедный Луис потерял всякий покой и при встрече со мной жаловался:

— Ты не представляешь, как я несчастен! Мой дорогой Мигель настолько разозлён, что даже не удосуживается отправить мне эсэмэску хотя бы для того, чтобы оскорбить меня!

A когда через месяц Луис и Мигель встретились вновь, последний категорически заявил:

— Всё решено, поедем жить вместе. Подальше отсюда. Например, в соседний город.

Луис подумал немного и ответил:

— Хорошо, но только при условии, что на новом месте у меня будет отдельная комната.

— Ну да, с окном в сад, чтобы по ночам гостей принимать! Не так ли? — съязвил Мигель.

— Нет, это чтобы убежать от тебя на случай, если ты разбушуешься, — предупредительно ответил Луис.

— Тогда я привяжу под твоим окном огромного пса, чтобы он хорошенько тебя цапнул при попытке к бегству!

Прошло немного времени, и Луис позвонил мне, чтобы подтвердить своё окончательное решение оставить Давида:

— Я согласился ехать с Мигелем, хотя ужасно боюсь, что однажды скажу ему совсем не то, что ему хочется услышать. И тогда он прибьёт меня как муху!

После того звонка я несколько недель ничего не слыхал о Луисе. А когда через некоторое время мы пересеклись на лестничной клетке с Давидом, я сразу же бросился к нему с вопросом:

— Где сейчас Луис?

— Да вот, сидит под домашним арестом, никуда не выходит. Я ему запретил. Уедешь, говорю, со своим возлюбленным в другой город, а через неделю меня известят, что ты захоронен на местном кладбище или, в лучшем случае, лежишь в больнице с переломанной шеей! Жалко мне его, ведь по большому счёту он любит только меня.

Вот, собственно говоря, о чём я и написал в книге «Голубая песнь». К несчастью оказалось, что я опоздал: по принятию закона об однополых браках, коллеги-литераторы настрочили про «это» или подобное столько, что от моей рукописи категорически отказались, даже не удосужившись её полистать.

Одним словом, после безрезультатных попыток с публикациями книг я полностью потерял веру в себя и надежду на успех. Более того, мне пришлось окончательно убедиться в том, что я — самый настоящий классический неудачник. А вы думаете, что прозрение наступает только лишь в старости? Только тогда, когда лежишь на больничной койке с проблемами остеопороза? Или когда ты перечитал сотни глубокомысленных философских книг? Ничего подобного! Это может произойти в любой момент. Вот, к примеру, идёшь ты преспокойно по улице и встречаешь одноклассника, с которым не виделся лет эдак двадцать и которого постоянного обыгрывал в шахматы, а он тебе, как бы между прочим, и говорит, что стал чемпионом мира по этим самым шахматам. Вот тут-то ты и прозреваешь и начинаешь понимать, что если бы уровень никчёмности измерялся специальным прибором, то в твоём случае он бы зашкаливал. А если к этому добавить низкий заработок, вечную давку в автобусах, занудного начальника, бешеные цены, политиков-обманщиков и постоянно растущие налоги, то желания жить и вовсе не остаётся.

***

Думаю, что моя дальнейшая жизнь так и закончилась бы глубокой депрессией и алкоголизмом, если бы в один прекрасный день в ней не появился Эдвард Блейк. Поворотный в судьбе день я назвал «прекрасным» вовсе не для того, чтобы повторить литературный штамп — тот день действительно выдался чудесным. Стояла ранняя осень. Нежное солнце светило сквозь лёгкую дымку облаков, а с придорожных ясеней тихо осыпались пожелтевшие листья. Я сидел на террасе кафе со сказочным названием «Бременские музыканты» и наблюдал за праздно болтающими посетителями. Прошёл год, как я оставил службу в библиотеке и с тех пор перебивался редкими заработками по редактированию чужих текстов, которые, в большинстве своём, были бездарными и отличались друг от друга лишь уровнем бездарности. Хозяин кафе, немец по фамилии Шварц, с густыми поседевшими бакенбардами и шарообразным животом, зная о моём затруднительном финансовом положении, давал мне пиво и сигареты в долг.

— Не переживай, однако, дружище, — душевно обращался он ко мне всякий раз, когда я заглядывал к нему. — Разбогатеешь, тогда и вернёшь деньги.

При этом он коротко похлопывал меня по плечу и следом возвращался на своё рабочее место за стойку, где в исключительном порядке были расставлены бутылки с пивом «Corona Extra», «Heineken», «Guinness» y «Budweiser».

Я любил заглядывать в «Бременские музыканты» и слушать рассказы словоохотливого и радушного Шварца, к которому быстро привязался, как к близкому другу. Родился он в Оснабрюке спустя сорок с небольшим лет после появления на свет Эриха Марии Ремарка, его знаменитого соотечественника. Когда Шварцу исполнилось пятнадцать лет, его семья перебралась в соседний Бремен. До сегодняшнего дня старику трудно позабыть, как в день своего тридцатилетия он сметал с паперти храма Св. Петра пивные крышки, которые по старинному обычаю горожане в огромном количестве бросали под ноги молодому человеку, не успевшему жениться до этого возраста. Не поднимая головы, он вынужден был с тупым упорством собирать пивные крышки в кучу, пока из толпы не выбежала молодая, светловолосая молочница Эльза и не поцеловала его. Этот поцелуй на глазах у развеселившихся бременцев означал, что в городе образовалась новая супружеская пара. После свадьбы Шварц и Эльза покинули Бремен и перебрались в наш город, где у них родились двое детей — Ганс и Паула. Сам я никогда в Бремене не был, но зато с детства знал сказку братьев Гримм об Осле, Собаке, Кошке и Петухе, которым, как покровителям города, установили памятник у самой ратуши.

— Если прикоснуться к ногам Осла, то можно загадать самое сокровенное желание, — с увлечением рассказывал мне старик. — При этом за ноги нужно браться обеими руками и при этом слегка потирать их, иначе желание не исполнится. А если будешь выполнять ритуал неправильно и станешь касаться ног животного только одной рукой, то бременцы тебя засмеют. Cкажут, что здороваются два осла! (Я нисколько не сомневался, что окажись однажды в Бремене, я бы обязательно схватился за ноги Осла двумя руками.) Посещавшие город туристы рассказывают, что ослиные ноги затёрты до блеска. Ещё бы! Всем известно, что даже самые несуеверные полагают, что можно наполнить жизнь счастьем, попросив его у Осла либо, на крайний случай, подвесив в доме лошадиную подкову.

Терраса «Бременских музыкантов» походила на уютный загородный сад. B больших глиняных кадках росли крупнолистные фикусы, а y чугунной оградки стояли горшки с ярко-красной геранью. Tо тут, то там раздавались звонкие голоса птиц и мелькали быстрокрылые стрекозы. Справа от меня сидели две молодые женщины, оживлённо болтающие о новостях личной жизни, а слева — средних лет мужчина со свежим номером газеты в руках. Я вытянул шею, стараясь прочитать заголовок на главной странице, когда в проёме двери показался незнакомец в соломенной шляпе и светлом льняном костюме. Оглядевшись по сторонам, он уверенным шагом направился в мою сторону.

— Разрешите присесть с вами, господин, — проговорил он высоким голосом, снимая шляпу. «Никогда не разговаривайте с неизвестными» — вспомнил я название первой главы знаменитого романа и в первый момент решил отказать незнакомцу. Но любопытство — верное лекарство от скуки — победило невежливость, и я кивнул ему головой в знак согласия:

— Будьте любезны. Располагайтесь тут, а я пока в туалет отлучусь. Пиво, знаете ли.

***

Вернувшись обратно, я заметил молодого официанта, принимающего заказ у нашего столика. На парне был шоколадного цвета передник и такого же цвета косынка на голове. Начеркав что-то в своём блокноте, он быстро удалился, а я сел в плетёное из тростника кресло и вопросительно посмотрел на незнакомца.

— Эдвард Блейк, — представился тот с подчёркнутым достоинством и протянул руку.

— Стивен Смит, — в свою очередь ответил я пухлому коротышке в очках и начал внимательно его разглядывать.

Блейк был рано облысевшим мужчиной с пористым лицом розового цвета, короткой шеей и маленькими ручками, покрытыми рыжеватым пушком. На его груди поблёскивала золотая, крупных звеньев цепочка — характерный атрибут дельцов крупного бизнеса, глав мафии и воров. Но так как поведение его было уравновешанным и совсем не подозрительным, он показался мне абсолютно безобидным. Блейк выдавал себя за пятидесятилетнего, хотя я бы дал ему не более сорока пяти.

— Господин Смит, — медленно начал он, непринуждённо откинувшись на спинку кресла и сложив руки на животе, — вы одинокий, безденежный человек, и мне хотелось бы вам помочь.

— А почему, собственно, мне? И откуда вам известно о моём нынешнем положении? — не скрывая удивления, спросил я.

— Узнать это не составило мне большого труда. О ваших долгах я выспросил у старика Шварца, а о том, что вы неудачник красноречиво говорят ваши глаза — в них слишком много грусти. И это всё потому, что всякий неудачник испытывает чувство постоянной досады и неоправданного желания винить в своих бедах всех и вся.

И хотя такая неожиданная прямолинейность отозвалась в моём сердце болезненным ощущением раненого самолюбия, я решил, что отрицать моё одиночество и безденежье не имело смысла.

— Ну что ж, я весь во внимании, — проговорил я после некоторой паузы. — Вы меня не на шутку заинтриговали.

Блейк широко улыбнулся, показав маленькие, как у ребёнка, белые зубки:

— Вот и замечательно! Я очень рад, что вы согласились выслушать меня.

В это самое время официант в шоколадном переднике вернулся обратно, и мои предположения о толстом кошельке Блейка полностью подтвердились: на столе появилось шампанское, пицца со шпинатом, салаты, канапе с мясом, сыром и вялеными томатами, а также аппетитные бутерброды из сёмги и креветок. Несмотря на то, что я всегда считал, что поедание изысканных блюд без соответствующего на то повода является форменным безобразием, на этот раз решил, что на меня это правило не распространяется. С трудом симулируя отсутствия голода, я отправлял в рот бутерброды и канапе, в то время, как Блейк разливал холодный «Chardonnay» и неспешно рассказывал о себе.

— У меня, знаете ли, бизнес по всему миру. Вот уже тридцать лет я занимаюсь куплей-продажей недвижимости и владею крупными отелями на Майорке и Кюрасао. Еще у меня имеется сеть высококлассных ресторанов на юге Италии. Это старинное фамильное дело, которое приносит мне существенный доход. Хотя, по большому счёту, любое занятие может быть прибыльным, если знать в нём толк. А кроме того, повсеместно известно, что обладание значительным количеством частной собственности является надежной гарантией свободы. Кстати, а вы бывали в Кюрасао? Это, знаете ли, замечательное место для отдыха.

— Нет, не бывал, — невольно резко ответил я.

Действительно, мне было обидно, что путешествовать по миру, да ещё без последующего угрызения совести по поводу потраченных денег, является привилегией исключительно состоятельных людей. Но чтобы не усугублять впечатления от своего незавидного положения, я добавил:

— Зато я достаточно много знаю о ликёре «Blue Curaçao». Его делают из винного спирта с добавлением сушёных апельсиновых корок, мускатного ореха, гвоздики и корицы. Плоды апельсинов смешивают с хорошо очищенным спиртом и прочими пряностями, что создаёт приятный и довольно своеобразный аромат. А по цвету ликёры «Curaçao» могут быть красными, оранжевыми, зелеными, голубыми либо вообще бесцветными.

— Да, по крепким напиткам, вы, я вижу, большой знаток! — рассмеялся Блейк.

Пузырьки шампанского в бокалах устремились вверх по незримой нити, и в считанные секунды образовавшаяся пена поползла через край.

— Это правда. От хорошего вина, коньяка или ликёра вряд ли откажусь, — пришлось признаться мне. — А скажите, Блейк, чего вам самому захотелось теперь, когда уже всё имеется? — поинтересовался я и тут же поймал себя на мысли о том, что на свете есть лишь горстка людей, которых большие деньги не могут испортить.

Блейк с осторожностью поставил шампанское в ведёрко со льдом и с серьёзным видом посмотрел на меня.

— Мне хочется известности. Понимаете? Я хочу прославиться. Хочу, чтобы моё имя осталось в истории хотя бы на некоторое время.

(Вот оно что! — подумал я, — проклятые амбиции не дают покоя даже людям с мешком денег. Да. Амбиции определяют цели, которые преследует каждый из нас: маленькие цели — маленький человек, большие цели — большое честолюбие.)

— И на каком же поприще вы решили развернуться? В области искусства? — спросил я.

— Да что вы! У меня для этого нет большого таланта.

— Тогда, может быть, в науке?

— Опять не угадали, — улыбнулся Блейк. — Ну, довольно! Не буду вас томить без причины, дорогой Смит. Я решил заняться благотворительностью.

(Вот тебе на! — подумал я. Значит, прав был Бернард де Мандевиль, заметивший, что поводом к благотворительности и милосердию подчас является желание заслужить похвалу современников и остаться в памяти потомков.) Однако я не стал произносить своих мыслей вслух, а решил расспрашивать нового знакомого дальше.

— Получается, Блейк, что становясь на этот путь, вас совсем не пугает отрицательная критика благотворительности? Говорят, что это глубокое заблуждение, будто посредством помощи нуждающимся можно покончить с общественными болячками.

— Не думаете ли вы, господин Смит, что я вот так с бухты-барахты решил выбрасывать свои кровные деньги на ветер? — обиделся Блейк. — Я прекрасно понимаю, что следует избегать милосердия, которое противоречит принципу равенства между отданным и полученным. Уверяю вас, лично у меня нет ни малейшего желания помогать тем, кто ничего не делает.

После такого эмоционального заявления я уже нисколько не сомневался, что Блейк серьёзно и долго размышлял над своим проектом. Я даже пожалел, что начал с ним эту перепалку. Но он был явно задет и поэтому не на шутку разошёлся.

— Я отдаю себе отчёт, что с общественной точки зрения посредством благотворительности решаются два важных социальных вопроса: во-первых, общество становится здоровым, а во-вторых, укрепляется эффективность его развития. К первому относится попечение о бездомных, голодающих, забота об одиноких стариках и брошенных детях, о тяжелобольных и т. д. А ко второму — поддержка всевозможных полезных экономических предприятий и организация новых рабочих мест. Но у меня совершенно иная задумка, радикально отличающаяся от всего того, что было сделано в этом отношении до меня. Я хочу создать приют для неудачников и отчаявшихся, как вы, людей.

Это уже становилось интересным, и я смягчился.

— Думаю, что для таких, как я, одного приюта будет недостаточно — нами можно целые города заселять!

— Отчаявшихся-то в мире хоть пруд пруди, вот только далеко не всем хватает смелости признаться в этом самим себе, а ещё труднее поведать об этом другим, — глубокомысленно добавил Блейк. — Да, а управляющим этого заведения я думаю назначить вас. Как вы к этому относитесь?

Я сделал вид, будто мне не знакомо мнение о крупном филантропе как о человеке, открыто раздающим наворованное. Однако моя интуиция подсказывала, что скорее всего мне не придётся больше ломать голову над тем, как свести концы с концами. Благоразумно решив не демонстрировать Блейку своего энтузиазма по поводу его предложения, я сдержанно ответил:

— Ну что ж, лучший способ познакомиться с человеком — это поучаствовать с ним в общем деле. Я согласен.

Блейк расплылся в довольной улыбке и тут же предложил тост:

— За повсеместное развитие филантропии!

С чувством показного воодушевления с моей стороны и откровенного со стороны Блейка мы соединили наши бокалы. Сидящие на веранде, услыхав раздавшийся хрустальный звон, дружно обернулись и посмотрели на нас с едва заметной завистью.

— Для начала, уважаемый Смит, вы должны дать приюту название. Думаю, с этим у вас затруднений не возникнет, ведь вы же литератор? — проговорил Блейк, заискивающе заглянув мне в глаза. — Да, я твёрдо убеждён, что начать следует именно с названия. Пусть оно станет тем звеном, которое соединит воедино наш филантропический проект. И помните: если театр начинается с вешалки, то любая амбициозная затея привлекает к себе внимание броской и запоминающейся вывеской.

***

Не прошло и недели, как новый знакомый появился у меня в мансарде на улице Альвеар, что неподалёку от центрального парка. Поселившись здесь несколько лет тому назад, я никогда не переставал мысленно благодарить французского архитектора Франсуа Мансара за идею использовать для жилых помещений чердачные пространства. Если бы не мансарды с их уникальной атмосферой уединения, где бы тогда творили художники, поэты и композиторы? И где, как не в мансарде, могла быть пропета знаменитая ария Пуччини «Che gelida manina»?

Я люблю мой дом за царящую в нём тишину, за широкoe, во всю стену, окно, за встроенные над изголовьем кровати книжные полки с любимыми книгами, а также за уютный туалет с душевой кабинкой. Всякий раз, когда мне хочется выкурить сигарету, я приближаюсь к окну и любуюсь развесистыми кронами деревьев и клумбами с петуньями и бархатцами. При этом я не забываю поинтересоваться, не покалечены ли хулиганами изящные руки гипсовых нимф, танцующих вокруг фонтана. (Парк за моим окном — один из самых привлекательных объектов города, поэтому наш мэр спешно принялся за его благоустройство накануне очередных выборов.)

Блейк позвонил мне по телефону незадолго до своего визита, так что я едва успел навести маломальский порядок среди моих вещей, принять душ и переодеться. Уже с самого порога он заговорил о деле.

— Не будем терять времени, уважаемый Смит. Надо быть добросердечными и понимать, что среди нас есть люди, нуждающиеся в нашей с вами помощи.

Он протянул мне два плотных конверта с фирменным логотипом фирмы «Блейк и сыновья», состоящим из двух продолговатых голубых колец, повторяющих очертания буквы «Б».

— Что здесь? — поинтересовался я.

— В одном — деньги, которые понадобятся вам на первое время, а в другом — бумаги на только что приобретённый дом, где вы начнёте организовывать приют. Кстати, если вы не возражаете, мы можем поехать туда прямо сейчас. Вы ознакомитесь с местом, а я помогу вам советами по благоустройству. Я, знаете ли, неплохо в этом разбираюсь.

От предложенной чашки чая Блейк категорически отказался, так что мы без промедлений вышли из квартиры. Лифт в доме отсутствовал со времени проектирования дома в 1914 году, поэтому нам следовало пройти пять лестничных пролётов. Несчастный Блейк, совершенно не привыкший к неудобствам такого рода, аккуратно переставлял одну ногу за другой, стараясь не упасть. При этом он смешно разворачивал носки туфель в стороны и крепко цеплялся за деревянные перила. Я шагал сзади, попеременно переводя взгляд то на его лысую макушку в красноватых точках, то на широкие каменные ступени. Мне всегда казалось удивительным, что несмотря на прочность мрамора, их поверхность была изрядно вышаркана. Однажды (уж простите мне такую глупость!) я удосужился подсчитать, сколько пар человеческих ног могло прошагать по этой лестнице за весь период существования дома. Мои вычисления исходили из того, что дом насчитывал 11 квартир, где проживали в среднем три-четыре человека, и которым надо было, по крайней мере, два раза в день спуститься и подняться по лестнице. Произведя нехитрую математическую операцию, у меня получилось, что общее число проходов за столетнюю историю дома составляло совершенно колоссальную цифру — 3.212.000! Как видите, не только вода камень точит. Образно говоря, представив, что ступени — это некий путь к заветной цели, а количество проходов по ним — число попыток достичь её, то выходит, что посредством терпения и упорства можно преодолеть любые трудности и препятствия. Вопрос заключался лишь в том, имеется ли у вас желанная цель.

***

Я всегда считал, что для упитанных коротышек подобных Эдварду Блейку, самым подходящим средством передвижения является Mini Cooper, но я не угадал — он был владельцем нового BMW 7. Шикарный, чёрного цвета автомобиль стоял прямо напротив моего дома. Выйдя из подъезда, Блейк взялся двумя руками за ремень, подтянул брюки настолько, насколько позволял его солидно выступающий живот, а после, не спеша, нажал кнопку дистанционного открывания дверей. Он редко оставлял машину на официальной стоянке, отдавая предпочтение «охраннику» на улице. Вручая автомобиль под присмотр, он непременно произносил одну и ту же фразу: «Смотри во все глаза!» и не скупился на чаевые.

После недавнего, второго по счёту, развода в собственности Эдварда Блейка остались объекты туристического бизнеса, этот самый BMW 7 и четырёхкомнатная квартира в фешенебельном районе города. Две другие квартиры он, как и подобает настоящему мужчине, оставил своим бывшим жёнам. (Кстати, ему до сих пор было невдомёк, отчего вдруг обе женщины решили жить без него и воспитывать детей в одиночку?)

Первую жену звали Эммой. Она была женщиной симпатичной, но без специального образования. Этот недостаток совершенно не смущал её, более того — даже не препятствовал смотреть на Блейка чуть-чуть свысока. Такому поведению способствовали врождённая самоуверенность и высокий рост: она на целых десять сантиметров превосходила мужа, а когда надевала туфли на каблуке, разница между ними достигала всех двадцати. С самого начала совместной жизни Эмма не переставала радоваться удачному замужеству, в результате которого она превратилась в обладательницу приличного, если не сказать сказочного, состояния. Собственно говоря, методично направляемая родителями, девушка стремилась к этому в течение всей своей юности. После того, как поставленная цель была достигнута, Эмма не забывала время от времени напоминать о своём статусе не только близким родственникам, но и дальним знакомым. Правда, они и без того прекрасно понимали, что после подписания брачного контракта в её руках сосредотачивались неоспоримые права на маленького и неказистого Блейка, а также на половину его имущества. Тем не менее, через двенадцать лет совместная жизнь стала представляться Эмме ненужной формальностью. Не долго думая, она подала заявление на развод, указав в графе «причина» классическую для таких случаев фразу «не сошлись характерами».