Бесплатный фрагмент - Пошли мама с папой за грибами… (Анатолий Вехотко)

Пошли мама с папой за грибами

Вехотко Анатолий Тимофеевич — советский режиссёр и сценарист. Родился в селе Островно Бешенковичского района Витебской области 24 июля 1930 года. Отец, Тимофей Иванович (родился в 1903г) учёный химик, занимался вопросами тяжёлой воды, участвовал в разработках особой краски. Покрытые этой краской деревянные перекрытия предохраняли дома от полного сожжения во время Великой Отечественной войны, что случилось с Варшавой, сожжённой дотла. Мать вела хозяйство и воспитывала сына. Мать была из семьи священника, что иногда мешало карьере отца.

Родился будущий режиссёр в лесу. Как позднее шутил:

— Пошли мама с папой в лес за грибами, а нашли меня.

Анатолий Тимофеевич утверждал, что помнит момент рождения: как на лодке плывут через озеро, папа в белой рубашке на веслах. Помнит, что описался и закричал, испугавшись горячего и мокрого. Мама не верила:

— Что ты, сынок? Я, верно, рассказывала, а ты решил, что помнишь.

Я уверила мужа в том, что это возможно: дети часто помнят даже, кем были в прошлой жизни, помнят себя в утробе. С годами память блокируется. Хорошо или плохо, как знать?

Толя был маленьким, когда отцу предложили научную работу в Ленинграде и семья переехала. Через месяц после начала войны Толе исполнилось одиннадцать. По разным причинам семья осталась в блокадном городе.

Он не любил вспоминать то голодное и холодное время. Истощённые ленинградцы вдвойне тяжело переносили холод. Жили тогда в коммунальной квартире на улице Некрасова. Толя прижимался к нетопленой печке, казалось, у печки теплее. Ночи лежал, накрытый всяким тряпьём поверх одеяла и считал: 59, 60…3600, час. В пять утра вставал и шёл за хлебом.

Но они выжили, и весной 1942 года он был эвакуирован с другими детьми в кузове полуторки по льду Ладоги «Дорогой Жизни».

Позже, Толя не любил вспоминать о блокаде, говорил, что не может без слёз говорить о тех днях.

Только после полного снятия блокады, в 1944, вернулись обратно, и Толя продолжил учёбу в школе.

С 1949 по 1951 учился в Ленинградском Электротехническом институте инженеров сигнализации и связи. Через 2 года поступил во ВГИК (Мастерская Льва Кулешова и Александры Хохловой). Закончил с красным дипломом в 1957. Дипломная картина «Дорогие мои новосёлы» о любви, о дружбе, о целине, о том, что профессия, которую выбрал молодой человек, выбрана не случайно, по зову сердца. Фильм даже хотели выпустить на большие экраны страны. Но по непонятной причине фильм так и не вышел.

В 1957 году Анатолий Вехотко начал работать на киностудии «Ленфильм» режиссёром-постановщиком. Дебютный фильм «Дорога уходит вдаль» 1959 года о целине, сценарий Алексея Леонтьева. Художественным руководителем картины был Георгий Козинцев.

Фильм молодого режиссёра приняли тепло. Сергей Михалков был на приёме картины, поднимал вверх большой палец и присаливал его:

— Финал — класс! Карьера тебе обеспечена. А концовка — гениальна!

Но, как говорил Анатолий Тимофеевич, кроме характера, таланта и труда надо иметь ещё удачу, и оказаться в нужное время в нужном месте.

Госкино решило картину молодого талантливого режиссёра отправить на дачу Хрущева, где собирались киношные «сливки», для просмотра отобранных фильмов.

Анатолий Вехотко рассказывал, что это происходило на даче Н. С. Хрущёва. Среди гостей были Фурцева и её любимица, Людмила Гурченко. Гости начали смотреть картину без Хрущёва.

«Дело в том, что где-то в горах, в далёком ауле заболел мальчишка и юная врач, Лена Шатрова, только окончившая институт, врач по зову души, добирается, где пешком, где на телеге, а где попуткой, а дороги все развезло (прошли дожди). В этот момент входит в зал босиком в украинской рубахе с петухами Хрущёв, и громко вопрошает, дескать, что это? — Вспоминал Анатолий Тимофеевич. — Если бы на пять минут раньше или на пять минут позже войти…»

— Картина начинающего режиссера, Анатолия Вехотко.

— Что? Этот щенок мне тычет в глаза грязными дорогами на целине? Отстранить, запретить снимать, лишить права снимать, уволить с киностудии!

Перед просмотром Хрущевым фильма писали, что год начался замечательно, на Мосфильме режиссеры Таланкин и Данелия сняли фильм «Серёжа», а на киностудии «Ленфильм» молодой талантливый режиссер Вехотко снял картину о целине «Дорога уходит вдаль». Он был самым молодым режиссёром в стране: еще не исполнилось и тридцати.

И после этого инцидента статья Сергея Михалкова в журнале «Коммунист» под названием «Одноклеточное!», где он пишет, что начинающий режиссёр на целине ничего, кроме грязных дорог не увидел.

— Будь я старше, наверное, умер бы! — Говорил Анатолий Тимофеевич.

Картина «Дорога уходит вдаль» была смыта, по словам Анатолия Вехотко, негатив уничтожен, как утверждал режиссёр, который делал запрос в фильмохранилище в Белых столбах. Остаётся только надеяться, что где-нибудь в архивах Госфильмофонда всё-таки пылится та, злосчастная бобина.

Директором студии тогда был замечательный человек, Николаев Георгий Николаевич, который не уволил, вопреки указу Госкино не давать постановок Вехотко. Толя работал вторым режиссёром на некоторых картинах. Меньше, чем через два года Николаев разрешил Анатолию Вехотко снять, наконец, детскую картину «Братья Комаровы», которая вышла в 1961.

Удача снова отвернулась от Анатолия Вехотко, спустя 10 лет, когда вышла на экраны кинотеатров картина по рассказу В. Кунина «Пилот первого класса». Личный пилот и приятель Леонида Ильича Брежнева, генерал Бугаёв, посмотрев картину, сказал:

— Что-о? Картину выдвигают на премию «Ленинского комсомола»? У меня в гражданской авиации самолёты не разбиваются! И герой Папанова, который перестаёт видеть, учит таблицу по зрению — пилот первого класса? Разгильдяй Соломенцев (актёр Семён Морозов), Азанчеев (Валентин Гафт) которого списали из военной авиации ― что это?

И сняли с выдвижения. Уже премии были приготовлены за режиссуру, исполнение главных ролей и т. д.

Картину сняли с конкурса, изъяли временно из кинотеатров. Название пришлось заменить на «Разрешите взлёт!». Теперь, по прошествии многих лет, трогательно до слёз читать прекрасные отзывы о картине на канале Ютуб и на сайте Кино-театр (kino-teatr.ru), где можно даже узнать о том, что картина великая, и увидеть разбор аварии Ил-14, который ложится правым крылом на бензовоз.

А в ходе обсуждений один человек сообщил, что картина «Дорога уходит вдаль» есть в архиве «Госфильмофонда» и отзывался, как о необычно мощной и сильной работе режиссёра.

Далеко не последней в творчестве режиссёра была тема Отечественной войны, ведь на долю Анатолия Тимофеевича выпало познать тяжёлые дни блокады, жизнь на чужбине в эвакуации. Когда война закончилась, Толе шёл пятнадцатый год. Картины «О тех, кого помню и люблю», 1973, «Кадкина всякий знает»1976, «Личной безопасности не гарантирую»1980, были высоко оценены зрителями и теперь входят в золотую коллекцию Ленфильма.

«О тех, кого помню и люблю» вышел на экраны менее чем через полгода после известной картины «А зори здесь тихие». Схожая тема не способствовала громкому успеху картины. Тем не менее, фильм полюбился многим.

Надо сказать, что Анатолий Тимофеевич работал и со сценаристами, а в фильме «Кадкина всякий знает» сам писал сценарий.

Фильмография Анатолия Вехотко:

1959 — Дорога уходит вдаль

1961 — Братья Комаровы

1971 — Разрешите взлёт!

1973 — О тех, кого помню и люблю

1975 — Воздухоплаватель

1976 — Кадкина всякий знает

1978 — Трасса (СССР, Чехословакия)

1979 — Прогулка, достойная мужчин

1980 — Личной безопасности не гарантирую

1983 — Семь часов до гибели

1985 — Чужие здесь не ходят!

1990 — Фитиль (короткометражный), Кормилец/№333

1992 — Деревня Хлюпово выходит из Союза

Второй режиссёр:

1962 ― Завтрашние заботы

1964 ― Помни, Каспар…

1967 — Происшествие, которого никто не заметил

1968 — Мёртвый сезон

Мечтой Анатолия Тимофеевича было снять фильм о Пушкине, о дуэли поэта. Более пятидесяти книг о поэте изучены и прочувствованы. Сам Анатолий Тимофеевич обожал поэзию, множество стихов знал наизусть и великолепно читал. Одно из любимых — стихотворение Расула Гамзатова «Свечу задуть я не боюсь», которое он часто читал мне, как объяснение в любви.

Увы, на киностудии всегда находились более срочные дела, чем картина о великом поэте. «Снимешь совместно с чехами „Трассу“, тогда делай о Пушкине». Снимешь о лётчиках, снимешь то, снимешь сё… В результате мечта осталась мечтой.

Работая режиссёром, он познакомился со многими знаменитыми писателями, режиссёрами, актёрами и актрисами, композиторами, художниками, певцами. С некоторыми даже подружился. Два фильма: «Воздухоплаватель» и «Разрешите взлёт!» поставлены по сценариям Владимира Кунина (1927—2011), «Братья Комаровы» — Юрия Нагибина (1920—1994), «Прогулка, достойная мужчин» — Михаила Демиденко (1929—1999), также дружил с Виктором Конецким. Музыку для его фильмов писали: Дмитрий Толстой, Ефрем Подгайц, Игорь Цветков, Вениамин Баснер, Исаак Шварц, Сергей Слонимский. Из них, особенно сдружился с Игорем Цветковым, умершем в возрасте 65 лет. Игорь Цветков участвовал в 76 проектах. Написал музыку к 7 фильмам Анатолия Вехотко. Похоронен на Серафимовском кладбище в Санкт-Петербурге.

Довелось ему подружиться с Элизабет Тейлор и Джейн Фондой на съемках «Синей птицы».

— Как Ава Гарднер? — спросила я.

— Ава Гарднер с нами не общалась.

Анатолий Вехотко — был высоким красивым мужчиной, и даже в преклонном возрасте вызывал восхищение у дам. Так, несколько моих приятельниц были им очарованы и не скрывали. Поэтому, я не удивилась тому, что кинозвёзды симпатизировали режиссёру.

На съемках фильма «Мёртвый сезон» Анатолий Вехотко подружился с легендарным разведчиком Абелем (Фишером). Тот был прекрасным рисовальщиком и, находясь на чужбине, рисовал русские берёзы для художественных журналов, а это, по сути, были шифровки. Два таких карандашных пейзажа разведчик подарил Толе. Один, с подписью Абеля, висел у нас на стене в питерской квартире. С подачи Абеля Анатолий Вехотко даже сыграл в эпизоде «Мёртвого сезона» молодого разведчика. Как он рассказывал, ждали актёра Александра Збруева, который был занят на съёмках другой картины. Рудольф Иванович Абель (Фишер) был консультантом на съёмках. Он спросил Савву Кулиша:

— Кого ждём?

— Актёра Збруева для эпизода.

— Зачем ждать? Вон Толя, чем не разведчик? Пусть он и сыграет.

«В то время у меня была такая особенность — любил красиво одеваться, — вспоминал Анатолий Тимофеевич, — и осанка, выправка были, что надо. Это теперь ссутулился!». Роль молодого разведчика — всего несколько слов.

Последняя картина, уже спонсорская, «Деревня Хлюпово выходит из Союза» была выпущена в 1992 году, и целую неделю её крутили по всем каналам телевидения. Потом как-то забыли. О съёмках спонсорских картин Анатолий Вехотко отзывался без восторга: неделю снимаешь, месяц стоишь, ждёшь средств, а съёмочная группа начинает красиво разлагаться, выпивают и т. д.

Вскоре он ушёл с киностудии. Работал на пенсии в основном охранником и даже, одно время, телохранителем.

Мы мечтали о домике в деревне, и в начале ноября 2002 года я осуществила эту мечту, купив дом в Большой Вишере. А первой же весной мы влюбились в Большую Вишеру окончательно и бесповоротно. В 2005 году Анатолий Тимофеевич ушёл с работы и постоянно жил в посёлке. Я тогда работала и бывала наездами. С начала 2016 года здоровье мужа сильно пошатнулось, но обращаться к докторам он упрямо отказывался, говоря, что от старости нет лекарств.

8 сентября 2016 года Анатолий Вехотко скончался от сердечного приступа. Я была на работе в Санкт-Петербурге и 7 числа мы договорились встретиться на Московском вокзале. В тот день я прождала зря, но, как оказалось, электрички отменили. А на следующее утро, не дозвонившись, я мчалась в деревню, но…

Анатолий Вехотко похоронен на Большевишерском кладбище в Лугах, как и хотел.

Первая встреча, вторая встреча…

Первая встреча с будущим мужем произошла зимой 1999 года. Я была с приятельницей, Ольгой Владимировной Калиш (позднее Романовской). Как оказалось, Ольга и Анатолий Вехотко были давними друзьями по Ленфильму. Ольга, дочь актёра Владимира Калиша (1939—2003). Встретились возле станции метро «Ломоносовская»: Ольге нужна была небольшая помощь, и мы с Анатолием Тимофеевичем тогда не обратили внимания друг на друга.

Вторая встреча произошла 21 сентября 2000 года, также у метро. В этот день был День рождения подруги. И настроение было приподнятым. Я сразу заметила пылкий взгляд пожилого мужчины, и поняла, что он не упустит возможности поухаживать. Мне было 46.

Ольга жила с мамой недалеко от проспекта Ветеранов. Анатолий Тимофеевич принёс маринованные миноги собственного изготовления и малосольные огурчики. Ах, как он угадал! Я ела миноги и нахваливала, а он, улыбаясь, подкладывал. Вечером у меня была деловая встреча, извинившись, я стала собираться. Анатолий Тимофеевич пошёл провожать до двери:

— Разрешите, я позвоню?

— Хорошо. — Ответила я, — телефон возьмите у Оли.

Мы начали встречаться. Я строила квартиру в доме на Гаккелевской улице, и назначила первое свидание на выходе из метро «Старая деревня». Смущённый, Толя прятал за спину букет. На мой вопрос отвечал:

— Старый дед с букетом для красотки.

— Кому какое дело? ― Он помялся. — Мне приятно, и точка!

Он стеснялся своего возраста, и боялся, что я смущена тем, что кавалер заметно старше.

С ним было удивительно легко: говорить и молчать, грустить и веселиться, не испытывая дискомфорта.

В июне 2000 года я похоронила маму, и казалось, эту пустоту отчасти заполнил Анатолий Тимофеевич. Когда мы встретились, у меня была 14-летняя дочь от второго брака, Ирина.

Первая ссора

Не всё было безоблачно в наших отношениях. Мы с дочкой временно снимали квартиру на Ириновском проспекте (район Ржевки). Я познакомилась с молодым человеком, исповедующим протестантство, и посетила с дочкой протестантскую службу. Когда рассказала об этом Толе, он повёл себя очень грубо и наговорил мне пошлостей. Я, в ответ, велела оставить меня в покое.

Это была зима 2001 года. Приходилось подрабатывать, и я продавала в электричках удобрения. Конечно, продавец из меня никакой, и мы едва сводили концы с концами.

Недели через две после ссоры я увидела его на Финляндском вокзале: Толя ехал на службу в Сестрорецк. Разговор не получился, но на следующий день, придя с работы, я увидела на столе деньги.

— Мама, приходил Толя, велел передать.

— Что-нибудь говорил?

— Нет. Просто велел передать и убежал.

— Похоже на него, сначала наговорил невесть что, а потом бегает, — ворчала я, но было приятно в душе, что мы снова не одиноки в трудностях.

Прошёл ещё день. Вечером звонок в дверь.

— Кто?

В ответ, тишина, только шорох.

Осторожно открываю: на полу шикарный букет цветов.

— Дочка! — зову я.

Иришка подходит и ахает.

Я, улыбаясь, смекаю, и заглядываю за дверь:

— Ага! Ну-ка, зайди!

Толя смущённо входит в квартиру:

— Прости старого дурака!

— Верно сказал: старый ревнивый дурак!

— Знаешь, я в приступе беспомощности порвал фотографии, что ты подарила мне. Клочки, правда, собрал.

— Отвратительно! Попробуй восстановить.

Так помирились. Временами, он вел себя, как влюблённый мальчишка, вызывая мою улыбку.

Вскоре пришла весна. Однажды, Толя пришёл с маленьким букетиком подснежников, который прятал на груди под курткой.

— Попытка номер два удалась! — Сияя, гордо заявил с порога.

— А номер один?

— Не поверишь. Поехал в наш любимый Павловск, чтобы весеннюю весточку привезти любимым. Нарвал букет подснежников, выхожу, и тут наряд милиции под белы рученьки берёт:

— Ай-яй-яй! Как не стыдно, голова седая, а ума нет! Придётся штраф платить.

— Ладно, — говорю, — заплачу. Только учтите смягчающие обстоятельства: преклонный возраст и влюблённое состояние души.

Короче, отвели в милицейский пункт, составили акт изъятия, пожурили, взяли штраф и отпустили с богом.

— Ничего себе! Стыдно в парках рвать цветы! — строго осудила я.

— А, по-моему, прикольно, — сказала дочка, — очень романтично.

— Я всё равно маленький букетик нарвал, когда отпустили. Поставь в рюмочку.

— М-да, кого там могила исправит?

— Значит, недолго ждать. — Смеясь, ответил Толя.

Гуляли в Ржевском лесопарке, Толя фотографировал стареньким «Зенитом», утверждая, что для портретов самое то.

Большая Вишера

Моя знакомая предложила котёнка, белое пушистое чудо назвали Стёпкой. Мы очень любили Стёпочку. Получилось настоящая семья: я, Толя, дочка Ирина и Стёпка. Оставалось за малым: домик в деревне. Весной 2002 года я продала квартиру на Гаккелевской улице и вложилась в новостройку в Ручьях. Разницу в цене осенью решено было потратить на дом в деревне. Собственно, поначалу я решила посмотреть дачу в садоводстве, где-то за Павловском, в восьмидесяти километрах от Санкт-Петербурга. От станции минут 30—40 пешком, маленький домик с одной комнатой, шесть соток, соседи со всех сторон, и непонятно, где в лесу водоем для купания.

— Всё, — сказала я Толе, — целенаправленно дом в деревне и с Московского вокзала, чтобы до электрички пешком не больше 20 минут.

Вторым был дом в Померанье, за Любанью. Дом понравился, и я не думала о том, что под окнами трасса на Москву, а по ней день и ночь идут фуры. Я хотела его купить, но судьба отвела от непродуманного решения. Документы у хозяина не были готовы, и мы решили смотреть другие варианты.

Следующим оказался дом в Торфяном. Дом и сад. Отличная баня. Но… Автолавка пару раз в неделю и отсутствие водоёма. Здесь Ленинградская область закончилась, и Чудово показалось совсем близко.

Следующим был дом и отличный яблоневый сад в Дубцах, а это уже за рекой Волхов. Через деревню проходит всего лишь ручей, но мне всё нравилось, даже не пугало, что в магазин придётся ехать в Чудово. Хозяин сказал, что на дом есть желающие, и он позвонит, и скажет свой ответ. Как я плакала, когда те, кто смотрели раньше, решили купить этот дом. Это была судьба!

И вот, наконец, Большая Вишера. Далековато? Возможно. От станции идём с Толей и семенящей пожилой женщиной, сворачиваем на длинную прямую:

— Это КДО, — поясняет старушка.

— Как? — переспрашивает муж. Я пожимаю плечами.

— Улица 50 лет первого КДО — Комсомольского Добровольческого Отряда.

— Далеко ещё?

— Скажу, — загадочно улыбается проводница.

Подходим к ярко-синему домику в три окна, с белыми резными ставнями, я шепчу Толе:

— Хоть бы этот, хоть бы этот, — но он остаётся позади, и немножко грустно становится. Я ничего не жду.

— Вот он! Мой дом.

Я поворачиваю голову влево и ахаю. Ярко-жёлтый, в четыре окна, а перед окнами тонкая рябинка.

— Вот это дом! — прошептал муж.

— Сказка! Я не верю.

Внутри дома, конечно, было убого: старый диван, железная кровать, обои, видно, из старых советских запасов. А за окном большой пруд. Никакого сада, участок большой, не очень ухоженный. Но это был мой дом, и я уже его любила. Сделку оформили в начале ноября, сразу заказали машину дров. И вот ноябрьские праздники встречаем вдвоем с Толей в новом доме.

Трещат дрова в печи,

Весь дом теплом согрет.

Немного помолчим:

К чему слова, мой свет?

Твоё дыханье мне

Дороже всяких фраз,

А блики на стене

Соединяют нас.

Последняя любовь —

Молитва у огня.

Последняя любовь,

Не оставляй меня.

Строки складывались, пока сидела у печки, глядя на пылающие дрова: счастье, тепло и ощущение покоя, добра и света. Я вижу тот день, будто всё было вчера.

И ведь, такой хитрец: прошу, чтобы прочитал моё стихотворение, а он отвечает:

— Я купил тебе толстую тетрадь, когда заполнишь стихами всю, прочитаю с удовольствием.

Хороший стимул. Мне так хотелось, чтобы прочитал!

В Большую Вишеру приезжали на пару дней. Ранней весной гуляли по нашей улице КДО или, как называют местные жители «Концы». Раньше, ещё до открытия стекольного завода братьев Курженковых в 1837 году, здесь была деревня Концы. Станция 1 класса Николаевской железной дороги (из Санкт-Петербурга в Москву) в 1874 году получила название Большая Вишера, а с ней и поселение.

В 1938 году Указом Президиума Верховного Совета СССР посёлок был отнесён к категории рабочих с включением в его черту деревни Концы.

Во время Великой Отечественной Войны Большая Вишера была оккупирована немецко-фашистскими войсками с 23 октября по 22 декабря 1941 года. 5 июля 1944 года после образования Новгородской области, посёлок Большая Вишера вместе с Маловишерским районом перешёл в её состав. Несмотря на название, Большая Вишера меньше по величине, чем Малая Вишера. Название она получила по реке, на которой расположена.

Концы

На черном небе звезды в россыпь.

Иду по улице моей,

Что так длинна, темна, а просто

Здесь не хватает фонарей.

Живу в Концах, верней в начале

Концов, такая вот беда,

Длиннее улиц не встречали

Вы в Новгородской никогда.

Кивают ветлы мне навстречу

По всей дороге с двух сторон;

Вот слева — пруд, а вот, замечу.

Пред ним обычный желтый дом.

Но серы в темноте все кошки,

И желтый цвет не виден тут.

Зато в нем светятся окошки,

А, значит, что меня там ждут.

Ранней весной 2003 года мы гуляли по нашей улице, останавливаясь возле каждого скворечника, ассоциируя прилёт скворцов с наступлением весны. Ещё лежал снег, но дневное солнце наполняло воздух весенним теплом и ароматом набухающих почек. И они прилетели. Мы восхищались всему, что видели, это было непередаваемое время. Лето я решила провести в деревне.

С первыми тёплыми деньками началось моё переселение. Толя работал швейцаром в ресторане «Карл и Фридрих» на Крестовском острове 3 через 3. Я всегда встречала его с утренней электрички: необыкновеннее чувство, когда вдали видишь маленькую точку, потом она растёт, вот уже видны красные полосы на локомотиве, они всё ближе и явственнее, Наконец, электричка останавливается напротив меня, выходит улыбающийся муж, мы обнимаемся:

― Здравствуй, Любимка!

Три дня блаженства в собственном доме, и рано утром Толя тихонько будит меня:

― Родненькая, закрой за мной.

Я, сонная, поднимаюсь, закрывая дверь, целую на прощание:

― Толя, береги себя!

На выходные муж неизменно приезжал в загородный дом, мы гуляли, разговаривали обо всем. Толя был прекрасным собеседником, я с удовольствием слушала его истории. Свою жизнь он делил на прошлую и настоящую. Прошлая, когда работал на киностудии Ленфильм: встречи, расставания, творчество. В настоящей жизни «светом в окне» была я.

О женщинах Вехотко был высокого мнения, что приятно. Он говорил, что женщины умнее, лучше и глубже мужчин. Возможно, он действительно так считал, а, может быть, чтобы польстить мне. В молодости Толя был отчаянным ловеласом.

Вскоре после того, как мы познакомились, Анатолий Тимофеевич торжественно собрал нас с дочкой, чтобы полнее рассказать о себе. Не знаю, насколько достоверен его рассказ.

Анатолий Вехотко о себе

Итак, моя мать из рода священнослужителей, отец — образованный человек, химик, труды по тяжёлой воде. Но, всё по-порядку.

Однажды, то было в разгар лета, 24 июля 1930 года, пошли мама с папой в лес по грибы, а нашли меня. Заметь, не в огороде на капустной грядке, а среди грибов. В общем, родился я в лесу. Как сейчас помню: лодка, папа в белой рубашке на вёслах. Вот ты, Любимка (Толя называл меня так же, как когда-то мама), знаешь, о чём говорю, но в те времена, наверно, казалось диким помнить себя с рождения.

— Можно и прошлые жизни вспомнить, — вставляю я, — а уж момент рождения, подавно.

— Я точно помню!

— А насчёт голодного детства?

— Тридцатые, продразвёрстка. Впрочем, вскоре семья переехала в Ленинград: папе предложили научную работу, дали квартиру, не сразу, конечно. Сначала была комната на улице Некрасова, а квартиру уже после войны. Мама всю жизнь была домохозяйкой. Папочка очень любил и уважал маму, советовался всегда с ней. Всю жизнь душа в душу.

— Зато сынок был бабником, — заметила я.

— И не говори, родная…

Мы смеёмся, хотя мне не очень приятно.

— Ты и режиссёром стал, чтобы самые красивые женщины хотели сняться в твоих картинах. Колись!

— Ну, разве что, это одна из причин. Не главная. Соседями по коммунальной квартире была еврейская пара, муж каким-то снабженцем работал, звали друг друга Муpзиком и Пупсиком. Самую большую комнату занимала семья из трёх человек, как у нас. Муж и жена работали в торговле. В те годы, если воровали, то скромно. Боялись. Ведь могли и расстрелять.

Меня определили в мужскую гимназию возле Прудковского садика. Мы с ребятами часто в садике, как теперь говорят, тусили. Ни телевизора, ни, тем более, интернета не было. Я много читал. С ребятами ходил в кино. Тогда почти все бредили киношным миром. Казалось, это совсем другая жизнь, не всамделишная, сказочная. Так оно и было на самом деле. А, что касается женщин… те, что в жизни на меня бы не посмотрели, сами искали моей благосклонности.

— Ты же джентльмен.

— Да. Сама посуди, как отказать женщине? Потому и женился пять раз, что джентльмен.

Меня несколько коробило данное утверждение. Толя всему искал благородные причины. А женился на разных женщинах, и не все были так или иначе связаны с миром кино. Меня мало заботила личная жизнь мужа до меня. Его сын Миша, от Ольги Савельевой (сестра актрисы Людмилы Савельевой) встречался с отцом, и иногда бывал у нас в гостях.

— Когда началась война, тебе было десять.

— Да, десять. Помню, с папой кошку ловили. Она, будто испарилась. Моё отчаянье, потом апатия. Мама всё больше лежала, я каждое утро ходил за хлебом. Хотя, скорее, кое-как передвигался. Булочная на улице Некрасова, очередь, которая стояла с раннего утра, и нестерпимый холод. Вот кто-нибудь кидает:

— Качаемся!

Мы строимся по-одному, обнимаем друг друга за пояс и молча, качаемся, пытаясь согреться. Продавщица в обрезанных на пальцах перчатках, принимает карточки, тщательно, до крошки, взвешивая брусочки хлеба, добавляет к ним довесочки. Все стоят, затаив дыхание: вот стрелка весов качнулась, она добавляет ещё крошечку. Однажды мне перепало три довесочка. Я не стал их есть, чтобы принести мамочке.

Мама всё время лежала, кутаясь в одеяло, поверх которого старые пальто, какие-то платки. Когда папа смотрел на неё, его глаза становились больными, а сам он жалким.

Иногда появлялся цыган. Чёрный, страшный, под носом грязно-зелёные сосульки. Как я его боялся! Цыган стоял поодаль, наблюдая, выискивал жертву. Обычно старушку, закутанную поверх пальто в шаль крест-накрест на груди, и оттого неповоротливую. Как только она удалялась от очереди метров на десять, покачиваясь, настигал и, выхватив свёрток с пайком, толкал пожилую женщину в сугроб. Сам, отойдя на несколько шагов, падал, сворачиваясь клубком, одной рукой запихивал кусок хлеба в рот, другой прикрывал голову. Люди подходили, слабо, как в замедленной съёмке, пинали цыгана ногами. Съев хлеб, он тяжело вставал, плача и размазывая сопли по щекам, брёл прочь. Я боялся рано или поздно стать такой жертвой.

Однажды цыган пропал: говорили, видели его мёртвым. Спустя пару дней, я, набирая воду на колонке в соседнем дворе, которая вскоре перестала работать, увидел кусок ткани, торчащий из-под огромной наледи. Присмотревшись, узнал в куске льда вмёрзшего цыгана.

— Бр-р, — меня передёрнуло, — испугался?

— Нет. Вздохнул с облегчением.

— Скажи, тебя пугало то, что на улицах валялись трупы?

— Ко всему привыкаешь. Сначала пугало, потом нет. Папа признавался, что однажды проявил слабость. Отчаявшись, что семья в плачевном состоянии, а любимая Машенька уже не встаёт с кровати, он попросту решил уйти, куда глаза глядят. Плача от горя, вышел на улицу, думая в каком сугробе найти последнее пристанище. Рядом затарахтела полуторка.

— Эй, дедок!

А папе и сорока не было.

— Подь сюда, дед!

Папа оглянулся: молодой боец в полушубке вывалился из кабины:

— Оглох, что ли? Часы есть? надо позарез!

— Есть. — Отец вытащил старые часы на потёртом кожаном ремешке.

— Работают?

— Да…

— Давай сюда! Стой, куда пошёл? За мной должок.

Папа, не понимая, остановился.

— Спасибо, старик, выручил. Тикают.

Боец вытащил из машины два небольших мешка:

— Здесь шесть кило гречи, а здесь около четырёх кило сахару. Да, не плачь, ты, старый!

Знаешь, благодаря той встрече мы выжили. Весной 42-го нас эвакуировали. Помню, ехали в кузове по льду Ладоги, полыньи вокруг. Казалось бы, пережили голод, но риск после стольких страданий провалиться под лёд и найти могилу на дне озера холодил душу, сжимая сердце в смертной тоске. Наконец, другой берег, а там гора трупов, сверху этой горы (никогда не забуду!) труп маленькой девочки. Будто сломанная игрушка в одном башмачке. Я плакал, глядя на неё.

Когда сняли блокаду, мы вернулись в город.

Когда окончил восьмой класс, вместе с приятелем забрали документы и поступили в морское училище на судовых коков. Я вообще люблю готовить, а тут ещё и сбывается мечта объездить весь свет на белом пароходе. И вот, к ноябрьским праздникам велели испечь для конкурса торты. Я ночей не спал, думал о своём великолепном творении, а как-то забылся сном и увидел свой торт — не торт, а мечта. А венчает сие творение фигура вождя мирового пролетариата. Проснулся, хвать карандаш: набросал рисунок будущего кулинарного шедевра. Расписал подробно, куда какой крем, чем пропитать бисквит. Даже эскиз самодельной коробки набросал. Ходил, как чумовой: мама даже решила, что заболел. Купил все ингредиенты. Настал день, когда замысел был готов к воплощению. Испёк бисквит, крем сам раскрашивал пищевыми красителями. И вот венец творенья: фигура Ленина, знаменитая лысинка! подумал, прикрыл кепочкой. Полюбовался — сердце бьётся от любви и гордости. Сам коробку склеил.

Преподаватель открыл коробку и обмер:

— Это что ж такое? Как прикажете понимать: вождя мирового пролетариата есть будут? Знаете, на что смахивает? Чем дело пахнет? Вредительством. Да, да, вредительством. Хорошо, никто не видит этого безобразия, и я, чтобы не видел. Забирайте и вон из училища! По муке вам три! И забудьте мечтать о дальних плаваниях!

— Знаете, родные, что такое тройка по муке для кока? — Спросил муж, — Это уже нет кока! Всё. Забрал я торт, нашёл дома маленькую водки, забрался в подвал и, рыдая, выпил, закусывая кремовым вождём.

В итоге вернулся в гимназию.

Этот эпизод, рассказанный Анатолием Вехотко, лег в основу моего рассказа «Мишка».

Домашние посиделки

Иногда мы устраивали домашние посиделки. Под рюмочку Толя предавался воспоминаниям, а то и просто находилась какая-нибудь тема. Отмечали наши дни рождения, Новый год, День Победы. Что касается дней рождения, я перестала их отмечать с окончанием детства, и до встречи с Вехотко, благополучно о них не помнила. Теперь, когда Толи нет, тоже не отмечаю. На все праздники Толя нам преподносил шикарные букеты цветов и щедрые подарки. Нам с дочкой очень не хватает его внимания.

На домашних посиделках говорили обо всём: от кулинарных рецептов до воспоминаний о блокаде Ленинграда.

Суп Авиньонский

Бульон из телятины, — тёплым голосом говорит муж. — В него кладёшь не мелко крошеную морковь, а вдоль тонко порезанную, яркую, потом цветную капусту желтоватую, потом ты туда кладёшь крепко сваренный омлет, то есть, что значит крепко сваренный? Омлет, замешанный на сметане. Представляешь? У тебя бульон крепкий, морковка длинненькая тонкая, капустка жёлтенькая. И всё получается, — большой палец вверх.

— Было бы так просто, я не придумала бы сказку о супе, — улыбаюсь я, — здесь обязательно присутствует кулинарная тайна. Помнишь, в моей сказке?

Князь: ― Да, владею тайной рода,

Но, видно, такова порода.

Рецепты кухни нашей всей

Не продаются, хоть убей!

Не раз уж их купить пытались,

А дамы выведать старались,

Пуская в ход кокетство, ласки,

И страсти надевая маски.

Пытали жаждой и свинцом,

Но не был предок подлецом.

Одет в позорную рубаху,

Он голову склонил на плаху.

— Кто же спорит? — Таинственно подмигивает муж, — сама ответила.

Я, дочка и Толя смеёмся.

— А солянка? — вспоминает Ириша. — Какая красивая: зелёные оливки, черные маслины, мясо красное и коричневое, колбаски, сосиски. А бульон оранжево-красный!

— Лимон! — вспоминаю я.

Втроём восхищённо мычим.

— Я вспомнила ещё одно твоё коронное блюдо: ты готовил яичницу по-извозчичьи. Не помнишь? — говорю я.

— А! Это ёлки-палки! Объясняю, — в голосе мужа удовольствие и улыбка.

— Помню, ты ел, аж за ушами трещало, — перебиваю очередной кулинарный рассказ.

— Прямо трещало?

— Да. Треск стоял! Мы уши затыкали.

Хохочем.

— Колбаса по-извозчичьи это просто.

— Яичница по-извозчичьи, — поправляю.

— Колбаса по-извозчичьи, — настаивает Толя. — Есть колбаса по- карело-фински, а это по-извозчичьи. Берёшь не такую вот колбаску, а с большим диаметром, типа «телячьей». Знаешь, чтобы при жарке края загнулись, образовывая чашку. Лук репчатый приправить солью и сахаром, можно ещё соком лимона полить. Жаришь лук, потом колбасу, и колбасные чашки луком заполняешь. Заливаешь свежими яйцами, а сверху зеленью посыпать, и на огонь. Всё! Ставишь на стол в сковороде, наливаешь стакан водки — хлоп его! И колбасу по- извозчичьи. О!

— Как же извозчик стакан водки пил, если он за рулём? — Вопрошаю я.

Мои хихикают.

— Так он руль бросает, — находит Толя ответ.

Смеёмся.

Толя показывает на бутылку:

— Смотрите! Что написано?

— Мерная. На молоке. — Вещает дочь.

— Это слова, — говорю капризно, — Что значит, на молоке?

— Расскажу один эпизод из жизни. Если помнишь (ты должна помнить) был такой актёр Алейников.

— Знаю, конечно. Илья, нет, Пётр Алейников. Забыла, давно уже…

— Давно… Давным-давно его нет. Так вот. Как-то Пётр Алейников приехал сниматься на «Ленфильм» в некой жуткой картине типа «Знакомьтесь, Балуев!». Играл какого-то тракториста. И меня с ним познакомил замечательный человек Эмиль Михайлович Галь (1898—1960), актёр, был ассистентом по актёрам у братьев Васильевых. Мы с Петром быстро нашли общий язык, выпили и покорешались (Вехотко поёт «Спят курганы тёмные» в манере Петра Алейникова). Нам принесли бутылку водки от ассистента режиссёра и кусочек хлеба. Я растерялся, говорю, дескать, запить, закусить нечем.

«Самая лучшая закуска, — говорит Пётр, — это молоко. У меня есть с собой бутылка молока, попробуй. Оно смывает нехорошие масла и нейтрализует. Ты как орешек утром».

— Даю честное слово: одно время я запивал водку только молоком.

— Странно! — Ответила я.

— Я тоже думал одно с другим несовместимо. Мерная водка очищена молоком, никаких сивушных запахов.

— Я помню, подруга молодости, Валя Лыткина, рассказывала, что у неё в деревне один мужик водки выпьет, молоком запьёт и селёдкой закусит.

— Надо попробовать, — смеётся Толя.

— Зачем? — пожимаю плечами.

— Вообще, мы выпивали с Алейниковым литра полтора под молоко, точнее, кусочек хлеба, две бутылки водки и две бутылки молока.

— Ну, ты нас так накормил! — Говорю я, возвращаясь к кулинарной теме.

— А что вы скажете утром, когда будете солянку есть.

— Скажем, что солянка — настоящее произведение искусства!

— Любимая, — говорит Толя, и читает на память «Элегию» Александра Сергеевича Пушкина:

«…И может быть — на мой закат печальный

Блеснёт любовь улыбкою прощальной».

Он вздыхает, молчим, а потом меняем тему разговора.

Насчёт пиара

Мне хотелось, чтобы муж не только писал воспоминания или биографию, но и встречался иногда с киношной братией, может, даже, где-то пиарился. Он упорно отказывался от встреч со зрителями и не хотел давать никаких интервью. Однажды глава администрации посёлка Большая Вишера попросил дать интервью Новгородскому телевидению. Толя сказал мне об этом, и я уговорила дать интервью. В тот день я была на работе, а в Большую Вишеру приезжали с телевидения и беседовали с режиссёром. И именно в этот момент шёл по какому-то из центральных каналов фильм «Кадкина всякий знает».

С присущей ему скромностью, Толя сказал, что побеседовал. Я хотела бы видеть передачу, но увы…

Мы часто спорили с ним о том, что сидит в деревне режиссёр всеми забытый. Я находила это несправедливым:

— Почему актёров знают все, а тебя никто?

— Актёры — публичные люди! А я режиссёр!

— А ты, вроде, всего-навсего режиссёр. Так?

— Примерно так. И, кстати, режиссёра только недавно стали считать автором фильма.

— Но гонорары не платят.

— Нет. Режиссёры картин, снятых в СССР, не имеют авторских прав. Права принадлежат студии.

— Считаешь нормальным?

— Считаю, что режиссёр является автором фильма.

Толя говорил весомо, с расстановкой. Любая фраза звучала убедительно и важно.

— Никита Михалков всё-таки добился того, что режиссёра стали причислять к авторам. До этого автором считался сценарист, Но как режиссёру не принимать участия в написании сценария?

— Ведь ты получаешь крохи за показ кино по телевидению?

— Да, милая, но это не авторский гонорар, и он не наследуется. Так что, помру, и даже эти крохи ты не получишь. Жаль, конечно, к пенсии добавочка была бы не лишней. Ничего не поделать.

— Да, уж, не в Америке живём.

— К слову об Америке. Звонил тут как-то старый приятель, адвокат: «Хочу, — говорит, — поздравить. Ты, Толя ―Миллионер».

— «О чём ты говоришь? Забыл, где живу?»

— «У нас в Кливленде была неделя твоих фильмов! Ты бы озолотился! Я за неделю посмотрел „Воздухоплавателя“, „О тех, кого помню и люблю“, „Кадкина всякий знает“, „Разрешите взлёт“… Все твои лучшие картины. Может, напишешь Бараку Обаме, а копию письма Путину пошлёшь?»

— «Не смеши».

— Толя, может, правда написать? — сказала дочка.

— Брось! — Толя махнул рукой, — наш бюрократизм ничем не прошибёшь, будешь до смерти по судам ходить.

Примерно с 2005 года Толя прочно обосновался в деревне. В Санкт-Петербург приезжал, в основном, за пенсией. Я часто бывала в Большой Вишере в холодное межсезонье, а летом почти всё время была в деревне, отпуск и выходные. Если честно, больше всего мне нравится деревня в апреле-мае и сентябре-октябре. Никаких слепней, комаров и мошек. А сентябрь-октябрь ещё и лес: грибы, ягоды. Красота!!!

Мне казалось, Толя иногда тяготится нашим долгим присутствием, но, возможно, я не права. Хотя… сейчас я люблю находиться в одиночестве, ничто меня не отвлекает от воспоминаний. Пишу, читаю, гуляю.

Мы с дочкой часто встречали Новый Год в Большой Вишере, вместе с Толей. Сидя за праздничным столом, говорили о многом. Такие посиделки навсегда запомнились. Муж читал стихи Сергея Есенина, Булата Окуджавы, очень любил сонеты Шекспира. Он вспоминал историю, приключившуюся с ним в юности.

«Ты жива ещё моя старушка…»

Толе Вехотко не было восемнадцати, когда впервые влюбился. Они с подругой гуляли по Невскому проспекту, в Летнем саду. Ходили в кафе-мороженое, в кино. Конец сороковых.

В тот день, он провожал девушку (будущую балерину) на 19 трамвай, ходивший тогда до Балтийского вокзала. Стояли на остановке у Московского вокзала (на Лиговском проспекте). Юный Толя нервничал, что любимая сейчас уедет, курил Беломор (папиросы Беломорканал). Подъехал трамвай, девушка колеблется, ей тоже не хочется расставаться, в результате чего, осталась до следующего. Толя бросил окурок на торцовую мостовую. Как из-под земли мгновенно выросла фигура милиционера (их тогда называли «краснопёрыми» из-за красных погонов). Рядом девушка, окурок на торцах…

— Подыми! — Краснопёрый пальцем указал на бычок.

— Не подниму! — Молодой человек покраснел.

— Подыми!

— Простите, пожалуйста, я заплачу штраф, но, пожалуйста, вы видите, я не могу…

— Нет, подымешь! — голос блюстителя порядка звучал угрожающе.

— Не буду!

Милицейским приемом заламывает руку парнишке, и, нагнув к торцу, тычет лицом в окурок.

— Не знаю, как я извернулся, — вспоминал муж, — но со всей злостью свободной правой вцепился милиционеру в ухо и оторвал его. Менты, скорая помощь, меня забрали, елы-палы! Четыре года. В первый раз я попал в Кресты. Меня вообще должны были не в Кресты, а в детприёмник. Я, дурак, возраст добавил себе.

Дали робу, сабо. Повели в камеру. Первое, что я увидел там — длинный, принайтованный (привинченный) к полу стол, нары. Во главе стола сидит голый пахан в татуировках с одним подмигивающим глазом, второй — протез. Перед ним казан, он ложкой хлебает варево. Остальные сокамерники по нарам. Я ещё не знал, что, входя, надо назвать себя, статью и срок. Когда втолкнули в камеру, заключённые притихли. Вдруг кто-то тонким голоском воскликнул:

— Ой, девочку привели, развлечёмся!

Человек с ложкой посмотрел одним глазом в сторону говорившего, и тот заткнулся. Тогда он протянул мне ложку:

— Садись, покушай…

И я, вдруг, понял, что надо что-то сделать: скинул робу и тоже голый, сел перед казаном и стал хлебать варево.

— Моё место у форточки, — сказал пахан, — ляжешь рядом, иначе тебе гибель!

Он спас меня, из которого могли сделать шныря, шестёрку, чушка, петуха.

А ещё спасли… стихи! Толя знал множество стихов. Тогда Есенина наизусть, Пушкина, Лермонтова. Идут зеки на прогулку, семнадцать человек. двадцать семь конвоя, по тюремному двору:

— Седой, давай-ка стихи!

Его звали «Седой» из-за белого (платиного) цвета волос.

Он проникновенно начинает:

«Ты жива ещё, моя старушка…»

Конвой, вокруг сетка, окна, дворик, и парнишка читает стихи Есенина. Убийцы, воры, насильники — все идут и ревут.

Жизнь — очень трогательная комбинация, как справедливо заметил Анатолий Вехотко.

Его освободили через полгода, вмешался дядя, генерал. Толя поступил во ВГИК, окончил с золотой медалью, получил квалификацию «кинорежиссёр» и приехал на студию «Ленфильм». Его назначили ассистентом режиссёра к Сергею Дмитриевичу Васильеву, одного из авторов «Чапаева». Тогда он снимал историко-революционную картину «В дни Октября» (1958) по книге Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир».

И вот, Анатолий Вехотко входит в группу, директор студии представляет его: дескать, молодой режиссёр, окончил с красным дипломом ВГИК, будет работать на картине ассистентом режиссёра. Огромная комната и рояль, а у рояля, полуобернувшись, стоит… тот человек, который сидел голый перед казаном, весь в татуировках.

Мы с дочкой так и ахнули! вот это да!

Это был Юрий Ухтомский. Он повернулся и сказал:

— Ну, ассистент режиссёра, входи.

Был паханом, потом работал ассистентом у Михаила Ромма. Они, конечно, были друзьями с Вехотко.

— Представляешь, Мариночка, — продолжает Толя, — ему восемнадцать лет, идёт на фронт, первый бой, пуля попадает в висок и навылет пробивает глаз. Остаётся без глаза, инвалид второй степени до конца жизни. Вот идёт он с женой. Та говорит:

— Юра, почему ты ведёшь меня справа, мне удобнее слева?

Тот молчал-молчал, потом сказал:

— Глупая, я же слепой на левый глаз.

Толя вздохнул:

― Знаешь, Юрка ждал меня. Сказали, что придёт молодой ассистент режиссёра, Толя Вехотко, и он ждал.

— А что потом случилось с Ухтомским? — спрашиваем мы с дочкой.

— Юра работал ассистентом режиссёра у Михаила Ильича Ромма на «Мосфильме», а потом попал на «Ленфильм». Вместе с ним мы работали у Сергея Дмитриевича Васильева на картине «В дни Октября»: я был ассистентом режиссёра, а он помощником режиссёра — то есть хлопушка: камера, мотор…

Вскоре я начал снимать первую картину «Дорога уходит вдаль», уже у меня Юра Ухтомский был ассистентом режиссёра. После невезения с первой картиной и моей опалой, мы как-то стали отдаляться.

Но потом я пошёл в гору по карьерной лестнице, а он так и остался в помрежах, — Толя выразительно хлопает руками, изображая хлопушку.

Так шли годы. И, вдруг мне говорят, что Юра Ухтомский умер. И я увидел его только в крематории. Там ужасная история: прощание, дают бумажки, где написано, кем он был. Ставят гроб на такую штуку, открывают дверцы, гроб идёт вниз, вниз… — Толя грустно усмехается, — выдают урночки, то, что вскоре будет и со мной: такая урночка, и там весь я.

О «змии зелёном»

Любил Толя выпить или нет? Любил. И выпивал до самой кончины. Дома всегда были разнообразные спиртные напитки: коньяк (якобы, против инфарктное), водка, хорошее вино, пиво. Ещё любил лимонады.

В свои семьдесят он мог напиться, но… не опохмелялся. Если надо было на работу, вставал и шёл. Говорят, в молодости он крепко выпивал.

— Когда мы работали на картине «В Дни Октября», я ассистентом, Юра Ухтомский помощником, — вспоминал Анатолий Тимофеевич, — ко мне пришёл Козинцев Григорий Михайлович, автор «Гамлета», а у него голос такой, высоковатый: «Толенька, вам дают постановку, надо только выбрать литературный материал, а я буду вашим художественным руководителем. Толенька, вы талантливый человек, но вы пьёте».

— Я говорю: «Да. Григорий Михайлович, я выпиваю».

— Ну, приходите сегодня, потолкуем.

— Я пришёл, давайте толковать.

— Вы, что, хотите выпить?

— Да-а.

— Ну, выпейте, Толенька. Какую картину вы хотели бы снять?

— Я хочу снять картину о первооткрывателях, о пионерах.

— Ну, это хорошо, это молодость, это хорошо».

Потом снова прихожу:

― Как договорились.

— А вы ещё хотите выпить? — достаёт бутылку, смотрю, а там ногтем на этикетке отметина, сколько выпито. — Нет, — говорю, — уже не хочу». Сам Козинцев не пил, ни грамма.

Сценарист Будимир Метальников (1925—2001) вспоминал о съёмках фильма «Завтрашние заботы» по повести Виктора Конецкого. Снимали картину в Арктике. Несколько дней съёмочная группа жила в посёлке Диксон, в гостинице аэропорта. Метальников рассказывает, что, оказавшись в посёлке, все кинулись в магазин за спиртным, но его не было. Далее, он пишет, что первым в деле выпивки был Анатолий Вехотко — второй режиссёр… Сценарий писал сам Будимир Метальников по повести Виктора Конецкого, и писатель был в восторге. Когда же писатель посмотрел картину, то был в ужасе: бездарно! Но участники съёмочной группы не жалели, экспедиция получилась очень интересная и насыщеннная.

Съёмки проходили на Севере, остров Диксон, Карское море, Таймыр с островками, где почти не ступала нога человека. Будимир Метальников вспоминал четырёх лошадей, что бродили по острову. Увидев людей, бежали к ним в надежде поживиться сахарком.

Муж любил выпить и в восемьдесят, и в восемьдесят пять. Курил до последнего дня. И до последнего дня сохранял прекрасную память и ясный ум.

В 2013 году Анатолий Вехотко встретился со зрителями в библиотеке Некрасова (Санкт-Петербург, проспект Бакунина,2) и поделился воспоминаниями о своей богатой творческой жизни. Два коротких видео я разместила на своей странице Ютуб.

Поселившись в деревне, Толя уже не стремился в город, более того, будучи в Санкт-Петербурге, как можно скорее хотел уехать в Большую Вишеру.

За несколько дней до смерти Толя съездил в Малую Вишеру, посидел в местном кафе, выпил пива и съел шашлык.

Мелентьев

Оказалось, что мало с кем у мужа остались дружеские отношения. Он говорил: «Иных уж нет, а те далече…»

Я уже говорила об Ольге Калиш, благодаря которой мы познакомились с будущим мужем. У неё в гостях я встретила Женю Мелентьева с женой. Подобно моему супругу, эта пара ходила в гости со своей едой, обычно выпечкой.

Мелентьев, которого Анатолий Тимофеевич называл авиаконструктором, на самом деле был заслуженным мастером спорта международного класса по авиамоделированию. Именно Мелентьев Евгений Афанасьевич по заказу киностудии «Ленфильм» выполнил три реплики самолёта Фарман HF-4, одну летающую, две для наземных съёмок.

Фильм снимали в Одессе. В ролях советские кинозвёзды: Екатерина Васильева, Армен Джигарханян, Анатолий Солоницын, Леонард Варфоломеев и другие. Реплика совершила около 50 полётов над Одессой. Пилотировал начальник Ленинградского клуба ДОСААФ В. Кучма и Евгений Мелентьев.

Сам Женя Мелентьев рассказывал, что принимал участие в дублировании актёров, совершая полёты на Фармане-4. Так, он вспоминал, что, дублируя Екатерину Васильеву, прикрывал бороду шарфом. На расспросы, каково оно, летать на таком лёгком самолёте, смеялся:

― Примерно, как быть птицей. Скажем, орлом. Паришь над городом, за аэродромом шоссе, по которому идут трамваи, автобусы. Хочется петь! А восходящий поток неожиданно поднимает и несёт вверх. Особое чувство восторга.

― Быстро летит?

― Нет, километров 70 ― 75.

― Страшно?

― Кому как, ― снова смеётся Мелентьев.

― Да, уж, ― кивает Толя Вехотко, ― Женька не просто авиаконструктор, а ещё пилот-испытатель. Какие страхи? А вот нам, пришлось туго, самолёт фанерный, представляешь? ― Он делает многозначительную паузу, ― короче, ждали у моря погоды. Не ровен час: ветер дунет, унесёт в открытый космос или, ещё хуже, об землю шваркнет!

― Сидели и ждали?

Толя хмурит брови и говорит басом:

― Выпивали!

Странные аппараты, на которых не боялись взлетать первые воздухоплаватели… Сегодня, даже отважные актёры едва рискуют к ним приближаться. Алла Гербер в критической статье о съемках фильма вспоминает:

«Когда в Одессе шли съемки фильма «Воздухоплаватель» (автор сценария В. Кунин), находились десятки очевидцев, готовых кое-что объяснить и добавить, если, конечно, «товарищи режиссеры не возражают». А товарищи режиссеры (Анатолий Вехотко и Наталья Трощенко) и товарищ оператор Александр Чечулин несколько дней не могли снять ни кадра, потому что дул ветерок, и аэроплану опасно было подниматься в воздух — его могло унести не в ту сторону, а то еще, не дай бог, повернуть и сбросить на землю.

Молодые ребята посмеивались, глядя на чудную машину, спрятанную от непогоды в специально выстроенном шалаше. Старина так слаб, что на нем не только взлететь, смотреть на него страшно. А этим ребятам, привыкшим к гигантам-лайнерам, на которых сегодня совершают в воздухе виртуозные виражи, трудно поверить, что еще в этом веке газеты писали: «Нам теперь совершенно ясным стало то обстоятельство, что летательным аппаратом нужно управлять, находясь в нем». Вот, оказывается, как ― не тащить его, голубчика, на лошадях для разгону, а сесть и… лететь».